Джэмс Коньерс устроился как дома в Меллишском Парке. Бедный Лэнгли, больной берейтор, который был йоркширец, совсем остолбенел от свободной дерзости своего лондонского преемника. Коньерс казался так красив и щеголеват для своей должности, что конюхи и грумы преклонялись перед ним и ухаживали за ним, как никогда этого не делали с простым Лэнгли, который очень часто бывал принужден подкреплять свои приказания хлыстом.

Красивое лицо Джэмса Коньерса было капиталом, которым этот джентльмен умел торговать. Я с сожалением должна признаться, что этот человек, служивший художником-натурщиком для Аполлона и Антиноя, был эгоист в полном смысле слова; и пока его кормили, одевали, ему было мало нужды, откуда ему достались эта пища и одежда или кто был хозяином дома, приютившим его, и наполнял кошелек, которым он бренчал в своем кармане. Боже меня сохрани писать его биографию! Я только знаю, что он явился из уличной грязи; в самом раннем детстве он научился торговать своей красотой; вырос совершенно без правил. Он был расточителен, ленив, эгоистичен, но имел ту свободную и равнодушную грациозность в обращении, которая кажется поверхностным наблюдателям добродушием.

Он не отошел бы и трех шагов со своей дороги, чтобы оказать услугу своему лучшему другу; но улыбался и показывал свои белые зубы равномерно всем своим знакомым, и слыл чистосердечным, великодушным человеком в силу этой улыбки. Он был искусен в употреблении того позолоченного великодушия, которое так часто слывет за чистое золото. Удар по спине, крепкое пожатие руки часто принимались от него, как соверен от другого человека, и Джэмса Коньерса твердо считали те сомневающиеся джентльмены, с которыми он имел дело, добродушным малым, который не был врагом никому, кроме самого себя.

Он имел тот поверхностный ум, который вообще называется знанием света; знание худшей стороны света и совершенное неведение всего благородного на земле. Он ничего не читал, кроме воскресных газет и календаря скачек, но успел выдать себя за ученого, и его хозяева говорили вообще о нем как о молодом человеке, значительно выше своего звания.

Мистер Коньерс остался совершенно доволен сельским домиком, назначенным ему. Он снисходительно глядел, как помощники конюхов таскали мебель, выбранную для него ключницей из ненужных комнат, и присутствовал при устройстве своих маленьких комнаток, проворно действуя молотком и гвоздями. Он сел за стол и выпил пива с такой очаровательной любезностью, что конюхи были благодарны ему, как будто он угостил их этим напитком.

Нельзя предполагать, чтобы такой щеголь, как мистер Джэмс Коньерс, мог сам делать все. Ему нужен был человек, чтобы чистить его сапоги, делать ему постель, приготовлять кипяток для чая, стряпать обед и содержать в приличном порядке две его маленькие комнатки. Размышляя, кого бы ему взять для этой должности, он вдруг вспомнил о Стиве Гэргрэвизе. Он сидел на подоконнике открытого окна в своей маленькой комнатке, курил сигару и пил пиво, когда эта идея пришла ему в голову. Его так забавляла эта мысль, что он вынул сигару изо рта, чтобы удобнее смеяться.

— У этого человека есть характер, — говорил он, все смеясь. — Я хочу, чтобы он служил мне. Его выгнали отсюда, потому что миледи вздумалось отхлестать его. Нужды нет, я дам ему позволение воротиться, хоть бы только для того, чтобы позабавиться.

Он вышел на большую дорогу через полчаса после того и отправился отыскивать Стива Гэргрэвиза. Ему не трудно было отыскать его, так как все знали Стива, и толпа мальчиков вызвалась призвать его из дома доктора. Через пять минут Стив явился перед Коньерсом, вспотевший и грязный, но бледный, как всегда. Стивен Гэргрэвиз очень охотно согласился оставить свое настоящее занятие и служить берейтору за пять шиллингов в неделю, квартиру и стол; но физиономия его вытянулась, когда он узнал, что мистер Коньерс был в службе у Джона Меллиша и жил на опушке парка.

— Вы боитесь ступить ногою на его землю? — сказал Коньерс, смеясь — я даю вам позволение, Стив, и мне хотелось бы видеть, какой мужчина или какая женщина в доме пойдут наперекор моим прихотям. Я даю вам позволение. Вы понимаете?

Стив Гэргрэвиз снял шляпу и сделал вид, как будто он понимает; но было очевидно, что он не понимал, и мистеру Коньерсу долго пришлось убеждать его, что жизнь его будет в безопасности за воротами Меллишского Парка. Но наконец Коньерс убедил его явиться к северным воротам в этот вечер.

Мистер Джэмс Коньерс так старался преодолеть трусливое возражение Стива Гэргрэвиза, как будто он был самым отличным слугою в целом свете. Может быть, в этом особенном предпочтении к Стиву заключалась какая-нибудь более глубокая причина, какая-нибудь мелочная злоба, к которой ключ был скрыт в его груди. Если бы в то время, когда он так трудился уговаривать такого несведущего и грубого человека, малейшая тень близкого будущего упала через его дорогу, наверно он инстинктивно отказался бы уговаривать Стива поступить к себе на службу.

Но Джэмс Коньерс был не суеверен, он даже до того был свободен от этой слабости, что не верил ничему на свете, кроме своих собственных достоинств. Он нанял Стива, чтобы позабавиться, как он выражался, и медленно воротился к воротам парка поджидать возвращения мистера и мистрисс Меллиш, которых ожидали в этот день.

Привратница принесла ему стул и просила его отдохнуть. Он поблагодарил ее с приятной улыбкой и, сев между розами и жимолостью, закурил сигару.

— Я думаю, сэр, что вы найдете северный домик очень скучным, — сказала привратница из открытого окна, где она опять села за свое шитье.

— Ну да, конечно, там не очень весело, — отвечал Коньерс, — но для меня там хорошо. Это место так уединенно, что там можно убить человека; но так как мне терять нечего, то для меня там хорошо.

Он, может быть, сказал бы еще более об этом месте, если бы в эту минуту стук колес на большой дороге не возвестил о возвращении путешественников, и минуты через три коляска въехала в ворота мимо Джэмса Коньерса.

Какую власть ни имел этот человек над Авророй, какой тайною ни владел бы он, безбоязненность ее натуры выказалась теперь, как всегда, потому что она даже не вздрогнула, увидев его. Если он сел тут с намерением посмотреть, какое действие произведет его присутствие, он обманулся в ожидании, потому что, кроме тени холодного презрения, пробежавшей по ее лицу, когда коляска проехала мимо Коньерса, он мог бы подумать, что Аврора совсем его не видела. Она казалась бледна и утомлена; глаза ее как будто сделались больше после ее болезни, но она держала голову так же прямо, как и прежде, и все еще имела тот величественный вид, который составлял одну из ее главных прелестей.

— Так этот мистер Меллиш? — сказал Коньерс, когда коляска исчезла из вида. — Он, кажется, очень любит свою жену?

— Да, любит. Говорят, что другой такой четы не найдется во всем Йоркшире. И она также его любит, Но кто может не любить мистера Джона?

Коньерс пожал плечами. Эти патриархальные привычки и семейные добродетели не имели для него особенного очарования.

— У ней много денег? — спросил он, чтобы навести разговор на более рациональный предмет.

— Много ли денег! Я думаю. Говорят, отец дал ей пятьдесят тысяч в день свадьбы, да и у нашего барина недостатка в деньгах нет; он может даже копить.

— Да, конечно, — отвечал Коньерс, — это всегда так бывает. Банкир дал ей пятьдесят тысяч? Если бы мисс Флойд вышла за бедняка, я не думаю, чтобы отец дал ей и пятьдесят пенсов.

— Конечно, если бы она пошла против его желаний. Он был здесь весной — премилый седой старичок, только уже дряхл.

— Дряхл. А мистрисс Меллиш получит четверть миллиона после его смерти, я думаю. Прощайте, сударыня. Как странен этот свет!

Мистер Коньерс взял свою палку и пошел под деревьями. Этот джентльмен имел привычку приписывать счастье Других людей какой-нибудь странности в механизме жизни, по которому он, единственный стоющий человек на этом свете, был лишен своих законных прав.

Он вышел через лес на луг, где паслись лошади под его надзором, и часть просидел у кривой изгороди, куря трубку и глядя на лошадей; потом он воротился в свое сельское жилище, где нашел Стива, ожидавшего его; чайник кипел на ярком огне и на круглом столике был расставлен чайный прибор. Мистер Коньерс несколько презрительно поглядел на эти смиренные приготовления.

— Я приготовил для вас чай, — сказал Стив, — я думал, что вы захотите выпить чашечку.

Коньерс пожал плечами.

— Не могу сказать, чтобы я особенно любил чай, — сказал он, смеясь. — Завтра я пошлю вас в Донкэстер за водкой, мой милый, или сегодня, может быть, прибавил он задумчиво, облокотившись о стол и опустив подбородок на руку.

Он сидел несколько времени в этой задумчивой позе; Стив Гэргрэвиз смотрел на него пристально все время с тем изумлением и почти восторгом, с каким безобразное существо смотрит на красивое.

Мистер Коньерс вынул наконец неуклюжие серебряные часы и сидел несколько времени, неопределенно смотря на циферблат.

— Скоро шесть, — пробормотал он. — В котором часу обедают в замке, Стив?

— В семь, — отвечал Гэргрэвиз.

— В семь. Тогда ты успеешь отнести туда письмо и застанешь их, когда они пойдут к обеду.

— Письмо, — повторил он, — к мистеру Меллишу?

— Нет, к мистрисс Меллиш.

— Я не смею, — воскликнул Стивен Гэргрэвиз, — я не смею подойти к дому, не смею говорить с ней. Я не забыл тот день, когда она прибила меня. Я не видел ее с тех пор и не хочу ее видеть. Вы думаете, что я трус? — сказал он, поглядев на Коньерса, на красивом лице которого появилась презрительная улыбка. — Вы думаете, что я трус? — повторил он.

— Нет, я не думаю, чтобы ты был чересчур храбр, — отвечал Коньерс, — бояться женщины, хоть бы она была настоящий демон…

— Сказать вам, чего я боюсь? — продолжал Стивен Гэргрэвиз и слова его шипели сквозь сжатые зубы, — я боюсь не мистрисс Меллиш, а себя самого, вот этого, — он сжал что-то рукою в карманах своих панталон, — вот этого. Я боюсь подойти к ней, чтобы не накинуться на нее и не перерезать ей горло. Я видал иногда во сне, как из ее прелестного белого горла струится кровь; но у ней в руке все ее сломанный хлыст и она все насмехается надо мной. Я несколько раз видел ее во сне, но никогда не видал ее мертвой и без хлыста.

Презрительная улыбка исчезла с губ Коньерса, когда Стив Гэргрэвиз признался ему в своих чувствах, и уступила место мрачно задумчивому выражению, распространившемуся по всему его лицу.

— Я сам не имею особенной любви к мистрисс Меллиш, — сказал он, — но пусть ее доживет хоть до лет Мафусаила — мне все равно, только бы…

Он пробормотал что-то сквозь зубы и ушел по лестнице в свою спальню, напевая какой-то мотив.

Он опять сошел вниз с грязным кожаным письменным ящиком в руке, который небрежно поставил на стол. Он был набит смятыми грязными письмами и бумагами, между которыми Коньерс с значительным трудом выбрал порядочно чистый лист бумаги.

— Ты отнесешь письмо к мистрисс Меллиш, друг мой, — сказал он Стивену, между тем, как сам наклонился к столу и писал — и прошу отдать прямо ей в руки. В такую жаркую погоду окна наверно будут открыты; можешь подождать, пока увидишь ее в гостиной и тогда сделай ей знак и отдай ей вот это.

Он сложил в это время лист бумаги и старательно запечатал его в конверт.

— Адреса не нужно, — сказал он, подавая письмо Стиву Гэргрэвизу, — ты знаешь, кому это письмо и не отдашь никому другому. Ступай же! Она ничего не скажет тебе, когда увидит от кого это письмо.

Стив мрачно взглянул на своего нового хозяина, но мистер Джэмс Коньерс хвастался качеством, которое он называл решимостью, но которое его клеветники называли упрямством, и решил, что никто, кроме Стива Гэргрэвиза, не отнесет этого письма.

— Полноте, — сказал он, — не дурачьтесь, мистер Стивен! Помните, что если я вздумаю послать вас куда бы то ни было, никто в этом доме не осмелится оспаривать моего права на это. Ступайте!

Он указал чубуком своей трубки на готическую кровлю старого дома, видневшуюся из-за листьев.

— Ступайте, мистер Стивен, и принесите мне ответ на это письмо, — прибавил он, закуривая трубку и садясь на свое любимое место, на подоконник — эта поза, как и все в нем, была полубеспечным, полусамонадеяным протестом его превосходства против его положения. — Вам нечего ждать писанного ответа; да или нет будет совершенно достаточно; вы можете так сказать мистрисс Меллиш.

Стив пробормотал что-то сквозь зубы, но взял письмо и, надвинув свою косматую шапку на глаза, медленно пошел по тому направлению, на которое презрительно указал Коньерс за несколько минут перед тем.

— Странная штука! — пробормотал Коньерс, лениво смотря на неуклюжую фигуру своего слуги, — но трудно будет, если я не сумею справиться с ним. Я вертел как хотел людей получше его.

Коньерс забывал, что есть некоторые натуры, хотя низшие во всем другом, но сильные по причине своего упорства и с которыми справиться никак нельзя.

Вечер был бессолнечный, но жаркий; в атмосфере была какая-то неестественная тишина, предсказывавшая наступление грозы. Стихии отдыхали перед борьбой. Время от времени продолжительный раскат грома потрясал отдаленные горы и каждый лист в лесу.

Коньерс равнодушно поглядел на зловещий вид небес.

— Надо сходить в конюшни, — сказал он и послал конюхов за лошадьми, — скоро будет гроза.

Он взял свою палку и вышел из коттеджа, все куря; было мало часов днем и даже ночью, когда мистер Коньерс был без трубки или без сигары.

Стив Гэргрэвиз шел очень медленно по узкой тропинке, которая вела через парк к цветнику и лужку перед домом. Эта северная сторона парка была более дика и не так хорошо содержима, как остальные, но густая чаща была наполнена дичью, и молодые зайцы бегали взад и вперед через дорогу, а куропатки поднимались парами из травы.

— Если я встречу здесь лесничего мистера Меллиша, он, наверно, нахмурится на меня, — бормотал Стив, — хотя я иду не за дичью. И глядеть-то на фазанов, по его мнению, измена. Будь он проклят!

Он засунул руки в карманы, как будто не в состоянии был устоять от искушения свернуть шею великолепному фазану, который расхаживал в высокой траве с гордым спокойствием, показывавшим, что ему знакомы законы о дичине.

Деревья с северной стороны парка составляли лиственную стену, скрывавшую луг, так что Стив прямо вышел на гладкую траву, обрамлявшую луг, отделенный от парка невидимой оградою.

Когда Стив Гэргрэвиз, все закрываемый деревьями, подошел к дому, он увидал, что поручение его сократилось, потому что мистрисс Меллиш стояла, прислонившись к низкой железной калитке, а возле нее бульдог Боу-оу, которого он прибил.

Стив сошел с узкой тропинки и повернул на траву, чтобы скорее пройти к цветнику; и когда он вышел из под низких ветвей, составлявших над ним лиственную впадину, он оставил длинный след на траве позади себя, подобно следу тигра, или огромной змеи, ползущей к своей добыче.

Аврора подняла глаза при звуке его шагов, и во второй раз с тех пор, как она прибила Стива, она встретила его взгляд. Она была очень бледна, почти так бледна, как ее белое платье, на котором не было ничего цветного и которое висело на ней широкими складками, придававшими ее фигуре стройную грацию. Она была одета с такой очевидной небрежностью, что каждая складка кисеи как будто говорила, как далеко были ее мысли, когда она делала этот торопливый туалет. Ее черные брови нахмурились, когда она взглянула на Стива.

— Я думала, что мистер Меллиш отказал вам, — сказала она, — и запретил вам приходить сюда.

— Да, сударыня, мистер Меллиш выгнал меня из дома, где я прожил сорок лет, но у меня теперь новое место, и мой новый господин прислал меня к вам с письмом.

Наблюдая за действием своих слов, Стив увидал мрачную перемену на бледном лице своей слушательницы.

— Какой новый господин? — спросила она.

Стив Гэргрэвиз поднял руку и указал через свое плечо. Аврора видела медленное движение этой неуклюжей руки и глаза ее как-то расширились, когда она увидала, куда он указывал.

— Ваш новый господин берейтор Джэмс Коньерс, который живет в северном домике? — спросила она.

— Да.

— Зачем вы ему нужны?

— Я держу в порядке его комнаты, хожу исполнять его поручения; я принес письмо.

— Письмо? Ах, да! Дайте мне.

Стив подал ей конверт. Аврора взяла его медленно, не сводя с его лица пристальных и серьезных глаз, которые как будто хотели прочесть, что скрывалось под глупыми красными глазами, глядевшими на нее. Взгляд ее обнаруживал какой-то неопределенный ужас, скрытый в ее груди, и желание проникнуть в его тайны.

Она не взглянула на письмо, но скомкала его в руке.

— Можете идти, — сказала она.

— Я должен подождать ответа.

Черные брови опять нахмурились, и на этот раз блестящий луч бешенства сверкнул из больших черных глаз.

— Ответа не будет, — сказала она, спрятав письмо за пазуху и отходя от калитки, — так и скажите вашему господину.

— Я жду не письменного ответа, — настаивал Стив, — скажите: да или нет — больше ничего: но мне приказано подождать этого ответа.

Полоумное существо увидало ненависть и бешенство на ее лице, кроме презрительной ненависти к нему, и находило свирепое удовольствие мучить Аврору. Она нетерпеливо топнула ногой и, вынув письмо из-за пазухи, сорвала конверт и прочла несколько строк, заключавшихся в нем. Хотя их было очень мало, она стояла около пяти минут с развернутым письмом в руке, отделенная от Стива железной решеткой и задумавшись. Молчание прерывалось только ворчаньем бульдога, который скалил зубы на своего старого врага.

Аврора разорвала письмо на сто кусков и разбросала их, прежде чем заговорила.

— Да, — сказала она наконец, — скажите это вашему господину.

Стив Гэргрэвиз поклонился и ушел по травянистому следу, оставленному им.

— Она ненавидит меня порядком, — пробормотал он, оглянувшись на белую фигуру на лугу, — но его она ненавидит больше.