Арчибальд Флойд очень скучал в Фельдене без своей дочери. Он не находил уже удовольствия в большой гостиной, бильярдной, в библиотеке и в портретных галереях. Старому банкиру было очень грустно в его великолепном замке, который не приносил ему никакого удовольствия без Авроры.

Банкир запер гостиную и бильярдную и отдал ключи своей ключнице.

— Держите эти комнаты в порядке, мистрисс Ричардсон, — сказал он, — я буду в них входить только когда мистрисс и мистер Меллиш будут приезжать ко мне.

Заперев эти комнаты, мистер Флойд удалился в тот уютный кабинет, в котором он сохранял сувениры о печальном прошлом.

Можно бы сказать, что шотландский банкир был очень глупый старик, что он мог бы пригласить в свой великолепный замок своих соседей, племянников с женами, внуков и внучат, и сделать дом свой веселым от звука свежих голосков, а длинные коридоры шумными от шума шагов маленьких ножек. Он мог бы привлечь в свой одинокий дом литературных и артистических знаменитостей; он мог вступить в политическую карьеру и быть выбранным в депутаты от Бекингэма, или Кройдона.

Он мог бы сделать почти все, потому что у него денег было столько же, как и у Алладина; он мог бы поднести блюдо из алмазов отцу всякой принцессы, на какой вздумал бы жениться. Он мог бы сделать почти все, этот смешной старый банкир, однако не делал ничего, а сидел, задумавшись, в своем одиноком доме; потому что он был стар и слаб и сидел у камина даже в ясную летнюю погоду — думая о дочери, которая была от него далеко.

Он благодарил Бога за ее счастье, за ее преданного мужа, за ее обеспеченное и почетное положение; он отдал бы последнюю каплю своей крови, чтобы получить для нее эти выгоды; но он все-таки был только смертный и предпочитал иметь ее возле себя.

Зачем он не окружил себя обществом, как его уговаривала мистрисс Александр, когда нашла его бледным и изнуренным?

Зачем? Затем, что общество было не Аврора, затем, что самые блестящие остроты всех литературных знаменитостей на свете казались ему тупы в сравнении с самой пустой болтовней его дочери.

Банкир был ласковый дядя, добрый господин, горячий друг и щедрый покровитель; но он не любил никого, кроме жены своей, Элизы, и дочери, которую она оставила ему. Жизнь недостаточно длинна для того, чтобы заключать в себе много подобных привязанностей; и люди, любящие очень сильно, обыкновенно сосредоточивают всю силу их любви на одном предмете. Двадцать лет эта черноглазая девушка была кумиром которому поклонялся этот старик; а теперь, когда божество от него отнято, он впал в уныние и отчаяние перед пустым пьедесталом.

Богу было известно, как горько это возлюбленное дитя заставило его страдать, как глубоко вонзила она кинжал в самую глубину его любящего сердца и как охотно простил он ей.

Но прошлого Аврора загладить не могла. Она не могла переделать того года, который она вынула из жизни своего отца и который его беспокойство и отчаяние умножили в десять раз. Ее слезы, ее раскаяние, ее любовь, ее уважение, ее преданность могли сделать многое, но не могли уничтожить прошлого.

Старый банкир пригласил Тольбота Бёльстрода и его молодую жену приезжать в Фельден так свободно, как будто этот замок принадлежал им. Они приезжали иногда, и Тольбот рассказывал старику о неприятностях корнваллийских рудокопов, между тем как Люси слушала мужа с благоговением и восторгом.

Арчибальд Флойд гостеприимно принимал своих гостей и приказывал приносить из погреба для капитана самые старые и дорогие вина; но иногда в самой середине речей Тольбота о политической экономии старик уныло вздыхал и глядел через деревья на север, по направлению того отдаленного йоркширского дома, в котором царствовала его дочь.

Может быть, мистер Флойд не совсем простил Тольботу его разрыв с Авророй. Банкир, конечно, предпочитал Джона Меллиша, но он считал бы правильным, если бы капитан Бёльстрод удалился от света после замужества Авроры, изгнанником куда-нибудь, а не объявил бы о своем равнодушии женитьбой на бедной Люси.

Арчибальд с удивлением глядел на свою белокурую племянницу, изумляясь, как она могла понравиться Тольботу. Конечно, она была очень хорошенькая, с румяными щеками, белым носиком и розовыми ноздрями; но как холодна, как слаба казалась она в сравнении с этой египетской богиней, с этой ассирийской королевой, с блестящими глазами и волосами черными, как вороново крыло.

Тольбот Бёльстрод был очень спокоен, но, по-видимому, достаточно счастлив, гораздо счастливее с Люси, чем мог бы быть с Авророй. Безмолвное обожание его хорошенькой молодой жены успокаивало его и льстило ему. Ее кроткое повиновение, ее полное согласие с каждой его мыслью и с каждой его прихотью успокаивали его гордость; Люси была не эксцентрична, она была не запальчива. Если он оставлял ее на целый день одну в уютном домике в Гофмундской улице, который он нанял до своей женитьбы, он не боялся, что она одна поедет кататься верхом, даже без грума. Она могла быть счастлива без общества ньюфаундлендских собак. Она могла проходить по Регентской улице раз сто и не торговать «маленькой собачки». Она была кротка и женственна, и Тольбот без опасения мог положиться на ее собственную волю и не имел необходимости толковать ей, что и ее слабые ручки должны поддерживать достоинства Рали Бёльстродов.

Она иногда с робостью и с любовью заглядывала в его холодное, красивое лицо и спрашивала его слабым голосом: точно ли он счастлив.

— Да, моя милая, — отвечал обыкновенно корнваллийский капитан, — я очень счастлив.

Его спокойный деловой тон несколько разочаровывал бедную Люси, и она смутно желала, чтобы ее муж походил более на героев тех романов, которые она читала.

— Но ты любишь меня не так, как любил Аврору, милый Тольбот? — спрашивал умоляющий голос, так нежно желавший услышать опровержение.

— Может быть, не так, как я любил Аврору, душа моя.

— Не столько?

— И столько и лучше, моя милочка, любовью более благоразумной.

Если в первый раз, когда капитан сказал это, в его словах была маленькая ложь, можно ли осуждать его за это? Как мог он устоять от любящих голубых глаз, готовых наполниться слезами, если он отвечал холодно; от нежного голоса, дрожавшего от волнения, от ласковой руки, так легко лежавшей на его плече? Он был бы более чем человек, если бы мог дать нелюбящие ответы на эти любящие вопросы.

Настал скоро день, когда в ответах его не было уже ни тени лжи. Его маленькая жена прокралась почти неприметно в его сердце; и если он вспоминал лихорадочный сон прошлого, то только для того, чтобы радоваться спокойной ясности настоящего.

Тольбот Бёльстрод с женою гостили в Фельдене несколько дней в жаркую июльскую погоду и сидели за обедом с мистером Флойдом на другой день после грозы. Посреди обеда неожиданно приехали мистер и мистрисс Меллиш, подъехавшие к двери в наемной карете именно в ту минуту, как на стол поставили вторую перемену.

Арчибальд Флойд узнал голос дочери и побежал в переднюю встретить ее.

Она не спешила броситься на шею к отцу, но смотрела на Джона Меллиша с утомленным, рассеянным выражением, между тем как йоркширец постепенно освобождался от кучи дорожных мешков, зонтиков, шалей, журналов, газет и пальто.

— Душа моя! Душа моя! — воскликнул банкир, — какой приятный сюрприз! Какое неожиданное удовольствие!

Она не отвечала отцу, но обвилась руками вокруг его шеи и печально заглянула ему в лицо.

— Захотела приехать, — сказал Джон Меллиш, как будто обращаясь к самому себе. — Захотела. Черт знает зачем! Сказала, что должна ехать. Что же мне было делать, как не везти ее? Если бы она попросила меня отвезти на луну, как же бы мог я не отвезти ее? Но она не хотела взять никакой поклажи, потому что мы уезжаем завтра.

— Уезжаете завтра! — повторил мистер Флойд, — невозможно!

— Помилуйте, — закричал Джон, — что может быть невозможного для Лолли?

Люси быстро подошла поздороваться с кузиной; но я боюсь, что острое чувство ревности пронзило это сердце при мысли, что Тольбот опять увидит эти гибельные черные глаза.

Мистрисс Меллиш обняла свою кузину так нежно, как обнимала бы ребенка.

— Вы здесь, милая Люси, — сказала она, — как я рада!

— Он любит меня, — шепнула маленькая мистрисс Бёльстрод, — и я не могу, никогда не могу пересказать вам, как он добр.

— Разумеется, нет, моя милочка, — отвечала Аврора, отводя свою кузину в сторону, между тем, как мистер Меллиш пожимал руку своему тестю и Тольботу Бёльстроду. — Он самый знаменитейший из принцев, самый совершеннейший из праведников — не так ли? И вы обожаете его все более и более каждый день, вы поете безмолвные гимны в похвалу ему. Ах, Люси, сколько есть разных родов любви и кто может сказать, которая лучше или выше? Я смотрю на Джона Меллиша беспристрастными глазами; я знаю каждый его недостаток, я смеюсь над каждой его неловкостью. Да, я смеюсь теперь, потому что он роняет все эти вещи скорее, чем слуги успевают подбирать. Я вижу все это как нельзя яснее, а между тем люблю его всем сердцем и душою, и не хотела бы исправить ни одного недостатка из опасения, чтобы не сделать его другим, а не таким, каков он теперь.

Люси Бёльстрод вздохнула.

«Как хорошо, что моя бедная кузина счастлива! — подумала она. — Однако как же она может быть счастлива с этим нелепым Джоном Меллишем»?

Люси, может быть, думала вот что: как могла Аврора не быть несчастною с мужем, у которого не прямой нос и не черные волосы? Некоторые женщины никак не могут отстать от своего пансионского пристрастия к прямым носам и черным волосам.

Некоторые девицы отказали бы Наполеону Великому, потому что он не был высок, отвернулись бы от автора Чайльд Гарольда, если бы увидали его в стоячем воротничке. Если бы лорд Байрон никогда не отвертывал своих воротничков, были ли бы его стихи так популярны? Если бы Альфред Тенисон обрезал свои волосы, изменила ли бы эта операция наше мнение о «Майской королеве?».

Может быть, была причина для того, что Аврора довольна своим прозаическим мужем. Может быть, в ранний период своей жизни она знала, что есть качества получше изящных черт или кудрявых волос. Может быть, начав сумасбродничать очень рано, она перегнала своих современниц на бегу и рано научилась благоразумию.

Арчибальд Флойд повел дочь и зятя в столовую, и за обед сели два неожиданных гостя, и остывшую лососину опять принесли для мистера и мистрисс Меллиш.

Аврора снова заняла свое прежнее место, по правую руку отца. До своего замужества мисс Флойд никогда не сидела на конце стола, а всегда возле до сумасбродства любившего ее отца, наливала ему вино вместо слуг, оказывала разные другие любящие услуги, восхитительно неудобные для старика.

В этот день Аврора казалась особенно ласковой. Банкир трепещущей рукою поставил свою рюмку, чтобы взглянуть на свою возлюбленную дочь, и был ослеплен ее красотой и упоен счастьем видеть ее возле себя.

— Но, моя душечка, — сказал он вдруг, — зачем ты хочешь уехать в Йоркшир завтра?

— Я должна ехать, папа, — отвечала мистрисс Меллиш решительно.

— Но зачем было приезжать только на одну ночь?

— Потому что мне было нужно видеть вас, милый папа, и поговорить с вами о… о денежных делах.

— Вот! — воскликнул Джон Меллиш, набив полный рот лососиной. — О денежных делах! Вот все, чего я мог добиться от нее. Она выходила поздно вчера вечером, воротилась вся промокшая насквозь и сказала мне, что она должна ехать в Лондон насчет денежных дел. Какое ей дело до денежных дел? Если ей нужны деньги, она может иметь их сколько хочет. Пусть она напишет цифры, а я подпишу вексель, или пусть возьмет дюжину бланковых векселей и напишет сколько хочет сама. Могу ли я в чем-нибудь отказать ей? Если она прозакладывала больше денег, чем следовало, на гнедую кобылу, зачем не обратилась ко мне вместо того, чтобы надоедать вам денежными делами? Я говорил тебе это сколько раз в вагоне, Аврора, зачем этим надоедать твоему бедному папа?

Бедный папа с удивлением поглядел на дочь, потом на мужа своей дочери. Что все это значило? Арчибальд Флойд боялся признаков наступающей грозы в каждом мимолетном облаке на летнем небе.

— Может быть, я предпочитаю тратить мои собственные деньги, мистер Джон Меллиш, — отвечала Аврора, — и заплатить за сумасбродные пари, какие мне вздумалось сделать, из моего собственного кошелька, не будучи обязана никому.

Мистер Меллиш молча воротился к своей лососине.

— Тут нет никакой особенной тайны, папа, — продолжала Аврора. — Мне нужны деньги и я приехала с вами посоветоваться о моих делах. Я полагаю, в этом нет ничего необыкновенного?

Мистрисс Джон Меллиш покачала головой и сказала эту фразу всему обществу, как будто это был вызов.

— Разумеется, нет; ничего не может быть естественнее, — пробормотал капитан.

А сам думал все время:

«Слава Богу, что я женился на той, другой».

После обеда маленькое общество вышло на луг к тому железному мосту, на котором Аврора стояла с собакою два года тому назад, когда капитан приехал в первый раз в Фельден. Стоя на этом мосту в этот спокойный летний вечер, капитан не мог не подумать о том сентябрьском дне. Только два года и даже еще не было двух лет, а как много было сделано и передумано и выстрадано в это время!

Тольбот Бёльстрод был очень молчалив, думая о влиянии, какое фельденское семейство имело на его судьбу. Люси приметила это молчание и эту задумчивость и, тихо подкравшись к мужу, взяла его под руку. Теперь она имела на это право, да, и даже имела право смотреть почти смело ему в лицо.

— Ты помнишь, когда ты в первый раз приехал в Фельден и мы стояли на самом этом мосту? — спросила она, потому что она также думала о том далеком времени. — Ты помнишь, милый Тольбот?

Она отвела его от банкира и его детей, чтобы сделать этот важный вопрос.

— Помню, душа моя. Помню также твою грациозную фигуру за фортепьяно в гостиной, и солнечный блеск на волосах твоих.

— Ты помнишь это, ты помнишь меня! — с восторгом воскликнула Люси.

— Помню очень хорошо.

— Но я думала — то есть я знаю — что ты тогда был влюблен в Аврору.

— Не думаю. Я откровенно признаюсь, — вскричал Тольбот, — что мои первые воспоминания об этом месте соединяются с черноглазым созданием, с пунцовыми цветами в волосах. Но если ты не доверяешь этой бледной тени прошлого, то делаешь и себе и мне величайшую несправедливость. Я сделал ошибку, Люси, но, слава Богу, увидал ее вовремя.

Надо заметить, что капитан Бёльстрод был особенно признателен Провидению за свое избавление от уз, которые связали бы его с Авророй. Он также чувствовал большое сострадание к Джону Меллишу. Но, несмотря на это, он как-то задорливо был расположен к йоркширцу, и я сомневаюсь, были ли очень неприятны ему маленькие нелепости и слабости в Джоне. Некоторые раны никогда не могут залечиться. Разрезанное тело может соединиться, прохладительное лекарство может уничтожить воспаление, даже шрам может пройти; но до последнего часа нашей жизни неблагоприятные ветры могут возвращать бывшей ране прежнюю боль.

Аврора обращалась с мужем своей кузины с спокойным дружелюбием, которое она могла бы чувствовать к брату. Она не сердилась на него за разрыв, потому что она была счастлива с своим мужем. Она была счастлива с человеком, который любил ее и полагался на нее с доверием, пережившим все испытания.

Мистрисс Меллиш и Люси ходили между цветочными грядами по берегу воды, оставив мужчин на мосту.

— Итак, вы очень, очень счастливы, моя Люси? — сказала Аврора.

— О, да, да, моя милая! Как может быть иначе? Тольбот так добр ко мне. Я знаю, разумеется, что он прежде любил вас и что он любит меня не совсем таким образом — может быть — не так много.

Люси Бёльстрод никогда не уставала затрагивать эту несчастную минорную струну.

— Но я очень счастлива. Вы должны приехать к нам, милая Аврора. Наш дом такой хорошенький.

Мистрисс Бёльстрод начала подробное описание мебели и украшений дома в Гофмундской улице. Аврора слушала несколько рассеянно и зевала несколько раз.

— Должно быть, очень хорошенький дом, — сказала она наконец, — и мы с Джоном будем очень рады приехать к вам когда-нибудь. Желала бы я знать, Люси, если бы я явилась к вам огорченная и обесславленная, выгнали ли бы вы меня?

— Огорченная! Обесславленная! — повторила Люси с испугом.

— Вы не выгнали бы меня, Люси? Нет, я знаю вас лучше. Вы впустили бы меня тайно и спрятали в спальной вашей служанки, и приносили бы мне пищу украдкой, боясь, чтобы капитан не нашел в своем доме запрещенную гостью.

Прежде чем мистрисс Бёльстрод успела отвечать на эти необыкновенные слова, приближение мужчин перебило женское совещание.

Этот июльский вечер был не совсем весел в Фельдене. Радость Арчибальда Флойда при виде дочери несколько помрачилась странностью ее приезда; в Джоне Меллише осталось беспокойство от вчерашнего вечера. Тольбот Бёльстрод был задумчив, а бедную Люси мучило неопределенное опасение влияния ее блистательной кузины. Я не думаю, чтобы какой-нибудь член этого общества почувствовал сожаление, когда большие часы на дворе пробили одиннадцать и подсвечники для спален были принесены в комнату. Тольбот с женою первые пожелали спокойной ночи, мистрисс Меллиш оставалась с отцом, а Джон нерешительно посматривал на своего белого сержанта, ожидая его приказаний.

— Можешь идти, Джон, — сказала Аврора, — я желаю говорить с папа.

— Но я могу подождать, Лолли.

— Совсем не нужно, — резко отвечала мистрисс Меллиш, — я иду в кабинет папа спокойно поговорить с ним. Ты зевал весь вечер, ты устал до смерти — я это знаю, Джон; ступай же, мой драгоценный душка, и оставь папа и меня рассуждать о денежных делах.

Она надула свои розовые губки и встала на цыпочки, пока высокий йоркширец целовал ее.

— Как ты повелеваешь мною, Лолли! — сказал он несколько робко. — Спокойной ночи, сэр. Берегите мою дорогую.

Он пожал руку мистеру Флойду с тем полулюбящим и полупочтительным обращением, какое он всегда показывал отцу Авроры. Мистрисс Меллиш несколько минут стояла молча и неподвижно, смотря вслед мужу, между тем как ее отец, наблюдая за выражением ее лица, старался прочесть его значение.

Наконец Аврора заговорила:

— Пойдемте в кабинет, папа, — сказала она, — эта комната такая большая и так тускло освещена. Мне всегда кажется, что тут подслушивают в углах.

Она не ждала ответа, но пошла в комнату по другую сторону передней, в ту самую комнату, где она и отец ее так долго сидели вечером перед отъездом Авроры в Париж. Портрет Элизы Флойд смотрел на Арчибальда и на его дочь. На лице была такая свежая улыбка, что трудно было поверить, что это лицо умершей.

Банкир первый заговорил:

— Милая моя, чего тебе нужно от меня?

— Денег, папа. Две тысячи фунтов.

Она остановила его движение удивления и продолжала прежде, чем он успел перебить ее:

— Деньги, укрепленные вами за мной, когда я выходила замуж, находятся в нашем банке — я это знаю. Я знаю также, что я могу взять сколько и когда я хочу; но я думала, что если я возьму вдруг две тысячи фунтов, то это может привлечь внимание и, может быть, мое требование попадет в ваши руки. Если бы это случилось, вы, может быть, испугались бы — по крайней мере, удивились. Поэтому я сочла лучшим сама приехать к вам и попросить у вас денег, особенно так как мне надо их банковыми билетами.

Арчибальд Флойд очень побледнел. Он стоял, пока Аврора говорила, но когда она кончила, он опустился на кресло возле своего конторского столика и, опершись локтем на открытый письменный ящик, опустил голову на руку.

— Зачем тебе нужны эти деньги, моя милая? — спросил он серьезно.

— Это все равно, папа. Это мои деньги и я могу тратить их, как хочу — не правда ли?

— Конечно, душа моя, — отвечал он с легкой нерешимостью, — ты можешь тратить сколько хочешь. Я довольно богат, чтобы исполнять все твои прихоти, как бы сумасбродны ни были они. Но деньги, укрепленные за тобою, когда ты выходила замуж, назначались скорее для твоих детей, чем… чем для… чего-нибудь подобного; и я, право, не знаю, хорошо ли ты делаешь, если берешь без позволения твоего мужа, особенно так как сумма, получаемая тобою на булавки, так велика, что может удовлетворить всевозможные желания.

Старик откинул волосы с своего лба с утомленным движением и трепещущей рукой. Богу известно, что даже в эту минуту отчаяния Аврора приметила слабую руку и белые волосы.

— Когда так, — сказала она, — подарите мне эти деньги, папа. Подарите их мне из вашего собственного кошелька. Вы довольно богаты, и можете сделать это.

— Довольно богат! Да, если бы эта сумма была в двадцать раз более, — отвечал банкир медленно: — О, Аврора, Аврора! — вдруг воскликнул он, — зачем ты так дурно обращаешься со мною? Разве я был таким жестоким отцом, что ты не можешь довериться мне? Аврора, зачем тебе нужны эти деньги?

Она крепко сжала руки и несколько минут смотрела на отца нерешительно.

— Я не могу сказать вам, — отвечала она с серьезной решимостью. — Если бы я сказала вам, что я хочу делать, вы могли бы пойти наперекор моему желанию Батюшка! Батюшка! — вскричала она, внезапно переменив и голос, и обращение. — Со всех сторон меня окружают затруднения и опасности, и есть только один способ спасения — кроме смерти. Если я не воспользуюсь этим способом, я должна умереть. Я очень молода — слишком молода и счастлива, может быть, для того, чтобы умереть охотно. Дайте мне возможность к спасению.

— Ты говоришь об этих деньгах?

— Да.

— К тебе пристал какой-нибудь родственник, какой-нибудь прежний сообщник… его?

— Нет!

— Так что же?

— Я не могу сказать вам.

Наступило молчание на несколько минут. Арчибальд Флойд с умоляющим видом смотрел на свою дочь, но она не отвечала на этот горячий взгляд. Она стояла перед ним, гордо потупив глаза, опустив ресницы над черными глазами, не от стыда, не от унижения, а только с суровой решимостью не поддаваться зрелищу горести отца.

— Аврора, — сказал он наконец, — зачем не сделать самого благоразумного и самого безопасного шага? Зачем не сказать Джону Меллишу правды? Опасность исчезнет, затруднение будет преодолено. Если тебя преследует низкий человек, кто может защитить тебя так, как он? Скажи ему, Аврора, скажи ему все!

— Нет, нет, нет!

Она подняла руки и закрыла ими свое бледное лицо.

— Нет, нет; ни за что на свете! — вскричала она.

— Аврора, — сказал Арчибальд Флойд с суровостью на лице, которая покрыла добросердечную физиономию старика подобно черной туче: — Аврора, Бог да простит меня за то, что я говорю такие слова моей родной дочери; но я должен настоять, чтобы ты сказала мне, не новое ли ослепление, не новое ли безумство заставляет тебя…

Он не был в состоянии кончить своей фразы. Мистрисс Меллиш опустила руки от лица и посмотрела на отца глазами, из которых сверкала молния, между тем как щеки ее горели.

— Отец! — закричала она, — как вы смеете делать мне такой допрос? Новое ослепление! Новое безумство! Разве вы думаете, что я мало страдала от сумасбродства моей юности? Разве я малою ценою заплатила за мою ошибку, что вы говорите мне такие слова сегодня? Разве я происхожу из такого дурного рода, — сказала она с негодованием, указав на портрет своей матери, — что вы думаете так низко обо мне? Или я…

Ее трагическое воззвание остановилось на этом, она вдруг упала к ногам отца и зарыдала.

— Папа, папа, сжальтесь надо мной! — вскричала она, — сжальтесь надо мной!

Он поднял ее и привлек к себе и утешил ее, как утешал двенадцать лет тому назад в потере щенка, когда она была так мала, что могла сидеть на его коленах и приютить свою головку на его жилете.

— Сжалиться над тобою, мой ангел! — сказал он, — чего не сделал бы я для того, чтобы избавить тебя от одной минуты горя? Если бы моя бесполезная жизнь могла помочь тебе, если бы…

— Вы дадите мне денег, папа? — перебила она, ласково глядя на отца сквозь слезы.

— Да, друг мой; завтра утром.

— Банковыми билетами?

— Как ты хочешь. Но, Аврора, зачем ты видишься с этими людьми? Зачем слушаешь их бесчестные просьбы? Зачем не сказать правды?

— Ах, да зачем! — сказала она задумчиво. — Не делайте мне вопросов, милый папа, но дайте мне денег завтра и я обещаю вам, что вы в последний раз слышите о моих прошлых неприятностях.

Она дала это обещание с такой уверенностью, что отцу ее засиял луч надежды.

— Пойдемте, милый папа, — сказала она. — Ваша комната возле моей, пойдемте наверх вместе.

Она взяла его под руку и повела на широкую лестницу, расставшись с ним у дверей его комнаты.

Мистер Флойд рано утром призвал дочь в свой кабинет, между тем как Тольбот Бёльстрод распечатывал свои письма, а Люси гуляла по террасе с Джоном Меллишем.

— Я послал телеграфическую депешу за деньгами, моя милая, — сказал банкир, — один из клерков приедет сюда после нашего завтрака.

Мистер Флойд сказал правду. Карточка, на которой было напечатано имя мистера Джорджа Мартина, была принесена ему за завтраком.

— Попросите мистера Мартина подождать в моем кабинете, — сказал он.

Аврора с отцом нашли клерка, сидящего у открытого окна, и с восторгом любующегося богато обработанным садом. Фельденское поместье было священным местом в глазах младших клерков в Ломбардской улице, и поездка в Бекингэм в прекрасное летнее утро, не говоря уже об угощении кексом и старой мадерой, или холодной курицей с шотландским элем считалось не малым наслаждением.

Мистер Джордж Мартин, которому было только девятнадцать лет, встал с уважением и смущением и сильно покраснел при виде мистрисс Меллиш.

Аврора отвечала на его почтительный поклон приятным наклонением головы и села напротив него за столиком у окна. Столик был такой узенький, что ленты на кисейном платье Авроры коснулись о суконные панталоны клерка, когда мистрисс Меллиш села.

Молодой человек расстегнул маленькую сафьяновую сумку, которая висела у него через плечо, и вынул сверток банковых билетов новых и белых.

— Я привез сумму, которую вы потребовали по телеграфу, сэр, — сказал клерк.

— Очень хорошо, мистер Мартин, — отвечал банкир, — вот вам моя расписка. Билеты?..

— Двадцать по пятидесяти, двадцать пять по двадцати, пятьдесят по десяти, — сказал клерк скороговоркой.

Мистер Флойд взял пачку и пересчитал билеты с быстротой своей профессии, еще не забытой им.

— Совершенно так, — сказал он и позвонил в колокольчик, на который тотчас явился щегольский лакей. — Подайте завтракать этому джентльмену. Вы найдете мадеру очень хорошей, — прибавил он ласково, обернувшись к краснеющему клерку, — теперь это вино становится уже редкостью; а в то время, когда вы доживете до моих лет, мистер Мартин, вы уж вряд достанете рюмку, которую я предлагаю вам сегодня. Прощайте.

Мистер Джордж Мартин нервно схватил свою шляпу с пустого стула, на который положил ее, смахнул локтем кучу бумаг, поклонился, покраснел и вышел из комнаты за щегольским лакеем, который питал глубокое презрение к молодым людям из конторы.

— Вот тебе деньги, душа моя, — сказал мистер Флойд, — хотя и опять протестую…

— Нет, нет, папа, ни слова! — перебила Аврора. — Я думала, что все было решено вчера.

Он вздохнул и, сев за свой письменный стол, обмакнул перо в чернила.

— Что вы хотите делать, папа?

— Я только запишу номера билетов.

— К чему это?

— Всегда надо быть аккуратным в делах, — сказал старик, твердо записывая номера билетов, один за одним, на листе бумаги с быстрой точностью.

Аврора с нетерпением ходила взад и вперед по комнате.

— Как мне было трудно достать эти деньги! — воскликнула она. — Если бы я была женою и дочерью двух беднейших людей в целом свете, едва ли с таким трудом достала я эти две тысячи фунтов. И теперь вы держите меня здесь, записывая номера билетов, из которых ни один, вероятно, не будет разменен в Англии.

— Я научился быть аккуратным в делах, когда был очень молод, Аврора, — отвечал мистер Флойд, — и не забыл моих прежних привычек.

Он кончил свое дело, несмотря на нетерпение своей дочери, и подал ей пачку билетов.

— Я сохраню у себя реестр номеров, моя милая, — сказал он, — если я отдам тебе, ты наверное потеряешь.

Он сложил лист бумаги и положил в ящик письменного стола.

— Через двадцать лет, Аврора, — сказал он, — если я проживу так долго, я буду в состоянии показать эту бумагу, если она понадобится.

— Этого никогда не будет, — отвечала Аврора, — мои неприятности теперь кончились. Да, — прибавила она более серьезным тоном. — Я молю Бога, чтобы мои неприятности могли кончиться теперь.

Она обвилась руками вокруг шеи отца и нежно его поцеловала.

— Я должна оставить вас сегодня, — сказала она, — не спрашивайте меня почему — не спрашивайте меня ни о чем! Только любите меня и верьте мне — как мой бедный Джон мне верит — безусловно во всем.