Джэмс Коньерс завтракал в своей спальной после поездки в Донкэстер; Стивен Гэргрэвиз прислуживал ему, принес ему кофе и переносил его сердитое расположение с тем же самым долготерпением, которое казалось, свойственно этому тихоголосому конюху.

Берейтор не хотел пить кофе, а потребовал трубку и пролежал, куря почти все утро, между тем как запах роз и жимолости врывался в его маленькую комнатку, а июльское солнце ярко освещало обои на стенах.

Стив вычистил сапоги своего господина, выставил их на солнце, убрал завтрак, вымел лестницу у дверей и сел на нее, уткнув локти в колена, а руки засунул в свои жесткие, рыжие волосы. Тишина летней атмосферы прерывалась только жужжанием насекомых в лесу и случайным падением какого-нибудь листка.

Расположение духа мистера Коньерса вовсе не улучшилось после разгульной ночи в Донкэстере. Богу известно, какие увеселения нашел он там, потому что в Донкэстере, кроме весенних и осенних скачек, увеселений никаких не бывает.

Как бы то ни было, на мистере Коньерсе виднелись все симптомы разгульной ночи: глаза его были тусклы, язык горяч, рука тряслась, когда он брился. Тяжелая голова как будто превратилась в свинцовый ящик. Начав одеваться, он бросил на половине свой туалет и растянулся на постели жертвою желчного расстройства, неизбежно следующего за неумеренным употреблением крепких напитков.

— Стакан шабли освежил бы меня немножко, — пробормотал он, — но в этом гнусном месте ничего нельзя достать, кроме водки.

Он позвал Стива и приказал ему приготовить стакан холодного и слабого грога.

Коньерс осушил прохладительный напиток и опять бросился на изголовье со вздохом облегчения. Он знал, что ему опять захочется пить чрез пять или чрез десять минут, и что облегчение было кратковременное, но все-таки это было облегчение.

— Воротились они домой? — спросил он.

— Кто?

— Мистер и мистрисс Меллиш, идиот! — свирепо ответил Коньерс. — О ком другом буду я ломать себе голову? Воротились они вчера, когда меня не было дома?

Стив сказал своему барину, что он видел, как карета проехала в северные ворота после десяти часов вечера и что он заключил, что в ней должны были сидеть мистер и мистрисс Меллиш.

— Лучше сходи да узнай наверное, — сказал Коньерс, — мне нужно это знать.

— Сходить в дом?

— Да, трус! Или ты думаешь, что мистрисс Меллиш тебя съест?

— Не думаю ничего подобного, — угрюмо отвечал Стив, — а все-таки лучше не пойду.

— А я тебе говорю, что мне нужно знать, — сказал Коньерс: — мне нужно знать дома ли мистрисс Меллиш и есть ли в доме гости. Понимаешь?

— Да понять легко, только исполнить-то трудно, — возразил Стив Гэргрэвиз. — Как я это узнаю? Кто скажет мне?

— Почему я знаю? — нетерпеливо закричал Коньерс.

Угрюмая глупость Стивена Гэргрэвиза нагнала на щеголеватого Джэмса Коньерса лихорадку досады.

— Почему я могу знать? Разве ты не видишь, что я болен и не могу пошевелиться с этой постели; я сам бы пошел, если бы не был болен. А разве ты не можешь пойти и сделать то, что я тебе говорю, вместо того, чтобы стоять здесь и спорить до тех пор, пока ты сведешь меня с ума?

Стив Гэргрэвиз пробормотал какое-то извинение я угрюмо вышел из комнаты. Красивые глаза мистера Коньерса мрачно проводили его. Состояние здоровья, следующее за пьянством, не весьма приятно, и Коньерс сердился на себя за слабость, которая заставила его съездить в Донкэстер вчера, и изливал свой гнев на единственного человека, который был у него под рукой и рад был дать Стиву неприятное поручение, чтобы тому было так же досадно, как и ему.

— Голова моя кружится, а рука трясется, — бормотал он, лежа один в своей маленькой спальной, — так что не могу держать трубку, пока набиваю ее. В прекрасном положении нахожусь я, чтобы говорить с нею!

Он кинул трубку полунабитую и с утомлением повернулся на изголовье. Жаркое солнце и жужжанье насекомых мучили его. Большая муха летала и жужжала в складках занавесы у кровати, но берейтор был так болен, что мог только ругать свою крылатую мучительницу.

Его разбудил из дремоты дребезжащий голос мальчика в нижней комнате. Он пришел от мистера Джона Меллиша, который желал немедленно видеть берейтора.

— Мистер Меллиш, — пробормотал Джэмс Коньерс про себя. — Скажи своему барину, что я болен и не могу прийти теперь, а приду вечером, — сказал он мальчику. — Ты можешь видеть, что я болен, если у тебя есть глаза, и можешь сказать, что нашел меня в постели.

Мальчик ушел, а мистер Коньерс воротился к своим собственным мыслям, которые, по-видимому, вовсе не были приятны для него. Зажмурив глаза, он впал в дремоту, походившую на оцепенение.

Пока он лежал в этой беспокойной дремоте, Стивен Гэргрэвиз медленно и угрюмо шел по лесу.

Неправильный фасад старого дома виднелся ему через гладкую ширину луга, испещренного цветочными грядами.

Стив в полумраке души своей имел проблески того света, которых совсем недоставало Джэмсу Коньерсу. Он чувствовал, что все это было прекрасно и чувствовал еще более свирепую ненависть к той, чье влияние выгнало его из старого дома.

Дом выходил на юг и венецианские шторы были опущены в этот жаркий день. Стивен Гэргрэвиз поглядел не видно ли его старого неприятеля, Боу-оу, который обыкновенно лежал на широких каменных ступенях перед парадной дверью; но собаки нигде не было видно. Парадная дверь была заперта. Калитка в сад была открыта, вероятно, самим мистером Меллишем потому что этот джентльмен всегда забывал запирать двери и калитки, которые он отворял, и Стив, ободрившись от тишины вокруг дома, осмелился войти в сад и пробрался к окнам с опущенными шторами комнаты мистера Меллиша.

Одна из штор была полуоткрыта, и когда Стивен Гэргрэвиз осторожно заглянул в комнату, он с облегчением увидел, что она пуста. Кресло Джона было несколько отодвинуто от стола, на котором стояли открытые пистолетные ящики. Это с тремя шелковыми носовыми платками, бутылкой масла и куском верблюжьей кожи свидетельствовало, что мистер Меллиш проводил утро в приятном занятии чищенья своего оружия, составлявшего главное украшение его кабинета.

Он имел привычку начинать эту операцию с большими приготовлениями, презрительно отвергал всякую помощь, сильно потел чрез полчаса и присылал слугу кончить это занятие и привести комнату в прежний порядок.

Стив жадными глазами смотрел на ружья и пистолеты: он имел врожденную любовь к этим вещам. Раз он копил деньги, чтобы купить ружье, но в Донкэстере с него спрашивали тридцать пять шиллингов за старинный мушкетон, почти такой же тяжелый, как маленькая пушка; у него недостало мужества; он не мог расстаться с своими драгоценными денежками, одно прикосновение к которым нагоняло трепет восторга в медленное течение его крови. Нет, он не мог отдать такую сумму денег даже за обладание тем, к чему стремилось его сердце; а суровый продавец отказался принимать платеж понедельно. Стивен должен был решиться обойтись без ружья и надеяться, что когда-нибудь мистер Джон Меллиш вознаградит его услуги подарком какого-нибудь оружия.

Но теперь не было надежды на подобное счастье. Новая династия царствовала в Меллише; черноглазая королева, ненавидевшая Стива, запретила ему осквернять ее владения следами его недостойных ног. Он чувствовал, что он находится в опасности на пороге этой заветной комнаты, которую во время его продолжительной службы в Меллишском Парке он всегда считал храмом прекрасного; но вид оружия на столе имел для него магнетическую привлекательность и он не сколько отодвинул венецианскую штору и влез в открытое окно. Там, разгоревшись и дрожа от волнения, он опустился на кресло Джона и начал рассматривать драгоценное оружие и вертеть их в своих неуклюжих руках.

Как ни восхитительны были ружья, как ни приятно было взять револьвер и прицелиться в воображаемого фазана, пистолеты были еще привлекательнее, потому что он не мог удержаться, чтобы не воображать, как он прицелится ими в своих врагов: иногда в Джэмса Коньерса, который обижал его и делал ему горьким хлеб зависимости, очень часто в Аврору, раза два в бедного Джона Меллиша, но всегда с таким мрачным выражением на своем лице, которое обещало мало пощады, если бы пистолет был заряжен и враг под рукой.

Тут был один пистолет, маленький и очень странный по наружности, потому что Стив не мог найти ему пары, который чрезвычайно ему понравился. Это была прехорошенькая дамская игрушечка, такая маленькая, что могла уложиться в карман дамы, но огниво щелкнуло с таким звуком, когда Стивен спустил курок, который не предвещал ничего хорошего.

— Подумаешь, что такая маленькая вещица может убить такого большого человека, как ты, — пробормотал Гэргрэвиз, кивая головой по направлению к северному домику.

Он держал еще пистолет в своей руке, когда дверь отворилась и на пороге показалась Аврора.

Она говорила, отворяя дверь, почти прежде чем была в комнате:

— Милый Джон, мистрисс Поуэлль желает знать, обедает ли сегодня здесь полковник Мэддисон с Лофтгаузами.

Она вдруг отступила, задрожав с головы до ног, когда глаза ее упали на ненавистного Стива вместо знакомого лица Джона.

Несмотря на усталость и волнение, которые она вынесла в эти последние дни, она не казалась больна. Глаза ее сверкали неестественным блеском и лихорадочный румянец горел на щеках. Обращение ее, всегда пылкое, было тревожно и нетерпеливо в этот день, как будто ее натура получила ужасный прибавок электричества, так что она каждую минуту должна была разразиться какой-нибудь бурею гнева или горести.

— Вы здесь! — воскликнула она.

Стив, смутившись, не знал, какой придумать предлог для своего присутствия. Он стащил с головы своей ветхую шапочку, вертел ее в своих огромных руках, но ничего не говорил жене своего бывшего господина.

— Кто прислал вас в эту комнату? — спросила мистрисс Меллиш. — Я думаю, что вам запрещено приходить сюда — по крайней мере в дом, — прибавила она и лицо ее вспыхнуло от негодования. — Хотя мистер Коньерс заблагорассудил взять вас в северный коттедж. Кто прислал вас сюда?

— Он, — отвечал Гэргрэвиз угрюмо.

— Джэмс Коньерс?

— Да.

— Что ему нужно?

— Он велел мне сходить в дом и узнать, воротились ли вы и барин.

— Ступайте же и скажите ему, что мы воротились, — сказала Аврора презрительно, — и что если бы он подождал немножко, то ему не нужно было бы посылать подсматривать за мной своих шпионов.

Стив пробрался к балкону, чувствуя, что его выпроваживают эти слова, и смотря несколько подозрительно на хлысты охотничьи и верховые, висевшие над камином. Мистрисс Меллиш могла прийти фантазия отхлестать его опять по плечам, если он оскорбит ее.

— Постойте! — сказала Аврора повелительно: — если уж вы здесь, то можете отнести записку. Погодите, пока я напишу.

Она протянула руку с движением, ясно выражавшим: не подходите ближе, вы так противны, что на вас нельзя смотреть иначе, как издали, и села за письменный стол Джона.

Она набросала две строчки гусиным пером на лоскутке бумажки, которую сложила, когда чернила были еще мокры, потом отыскала конверт между разбросанными бумагами, приклеила его, примочив слюной, подала Гэргрэвизу, смотревшему на нее жадными глазами, стараясь узнать эту новую тайну.

«Не были ли вложены в этот конверт две тысячи фунтов, — думал он — нет, наверно, такая сумма должна быть огромной грудой золота и серебра».

Он видел иногда векселя и банковые билеты в руках Лэнгли берейтора, и всегда удивлялся, как деньги могут находиться в таких жалких клочках бумаги».

«Я предпочитаю золото, — думал он, — если бы эти деньги были мои, я имел бы их все золотом и серебром».

Он был очень рад, когда спасся от хлыста мистрисс Джон Меллиш, и войдя в густую чащу на северной стороне парка, принялся рассматривать конверт, отданный ему.

Мистрисс Меллиш слишком смочила конверт, как это иногда делается, когда торопятся, так что камедь была еще так мокра, что Стивен Гэргрэвиз мог без труда открыть конверт, не разорвав его. Он осторожно осмотрелся вокруг, убедился, что за ним не наблюдает никто, и вынул бумажку. В ней заключалось мало вознаграждений за его хлопоты, только эти слова, набросанные самым нерадивым почерком Авроры:

«Будьте на южной стороне леса возле рогатки, после половины девятого».

Стив усмехнулся и опять запечатал конверт.

— Он беззаботен, — бормотал он, осматривая письмо, — он не станет рассматривать его прежде чем распечатает его. Не стоило почти совсем и распечатывать, а все-таки лучше знать.

Немедленно после того, как Стивен Гэргрэвиз исчез в открытую дверь балкона, Аврора хотела уйти из комнаты в дверь, отыскивая своего мужа.

Ее остановила на пороге мистрисс Поуэлль, с покорным и почтительным терпением кампаньонки на жалованье, изображавшемся на ее нелепом лице.

— Полковник Мэддисон обедает здесь, любезная мистрисс Меллиш? — спросила она мягко, но с задумчивой серьезностью, как будто показавшейся, что ее жизнь, или, по крайней мере, ее душевное спокойствие, зависит от этого ответа. — Я так желаю знать, потому что, разумеется, это сделает разницу для рыбы, эти пожилые ост-индские офицеры так…

— Я не знаю, — коротко отвечала Аврора. — Вы долго стояли у дверей, прежде чем я вышла, мистрисс Поуэлль?

— О нет, — отвечала вдова прапорщика, — не долго; разве вы не слыхали, как я постучалась?

— Нет, — отвечала Аврора, — вы не стучались.

— Стучалась два раза, — отвечала мистрисс Поуэлль, — но вы казались так озабочены, что…

— Я не слыхала, — перебила Аврора, — вам следует стучаться громче, когда вы хотите, чтобы вас услыхали, мистрисс Поуэлль. Я приходила сюда отыскивать Джона, а теперь останусь убрать его ружья. Какой неряха, всегда бросает их!

— Не помочь ли вам, любезная мистрисс Меллиш?

— О нет, благодарю.

— Но позвольте мне — ружья так интересны. Право, и в искусстве, и в природе мало есть чего, если сообразить…

— Вам лучше отыскать мистера Меллиша и узнать наверное, обедает ли здесь полковник, мистрисс Поуэлль, — перебила Аврора, закрывая крышки пистолетных ящиков и ставя их на полки.

— О, если вы желаете быть одна, это конечно, — сказала вдова прапорщика, украдкой глядя в лицо Авроры, наклонившейся над револьверами и тихо выходя из комнаты.

«С кем она говорила? — думала мистрисс Поуэлль, — я могла слышать ее голос, но другого голоса не слыхала. Верно, это был мистер Меллиш, однако он говорит не так тихо».

Она остановилась посмотреть из окна в коридор, и сомнения ее разрешились при виде Стива, прокрадывавшегося под тенью деревьев, обрамлявших луг. Способности мистрисс Поуэлль были усовершенствованы до такой степени, что она могла видеть, в буквальном смысле и фигуральном, гораздо дальше многих других людей.

Мистрисс Поуэлль не нашла Джона Меллиша в доме, и когда спросила слуг, ей сказали, что он пошел в северный коттедж к берейтору, который лежал в постели.

— Неужели! — сказала вдова прапорщика, — стало быть, так как мне непременно нужно узнать насчет полковника, то я сама пойду в северный коттедж к мистеру Меллишу.

Она взяла зонтик и перешла через луг скорым шагом, несмотря на жар июльского полудня.

«Если я поспею туда прежде Гэргрэвиза, — думала она, — может быть, я узнаю, зачем он приходил в дом».

Вдова прапорщика дошла до северного коттеджа прежде Стивена Гэргрэвиза, который останавливался, как мы знаем, на самой уединенной тропинке в лесу разбирать царапанье Авроры.

Мистрисс Поуэлль нашла Джона Меллиша, сидящего у берейтора в маленькой гостиной и рассуждающего о лошадях; господин говорил с значительным одушевлением, слуга слушал с небрежностью, обнаруживавшей некоторое презрение к лошадям бедного Джона. Мистер Коньерс встал с постели при звуке голоса своего хозяина в маленькой комнатке внизу, надел старые туфли, запачканный охотничий камзол, чтобы сойти вниз и выслушать, что мистер Меллиш ему скажет.

— Жалею, что вы больны, Коньерс, — сказал Джон с такой свежестью в своем звучном голосе, что как будто самый тон его принес здоровье и силы. — Так как вы нездоровы и не можете прийти в дом, я сам пришел поговорить с вами о делах.

Тут начались толки о лошадях и скачках, продолжавшиеся до тех пор, пока мистрисс Поуэлль дошла до северного коттеджа. Она остановилась на несколько минут, ожидая промежутка в разговоре. Она была слишком хорошо воспитана для того, чтобы прерывать разговор мистера Меллиша, и притом тут была возможность услышать что-нибудь.

Невозможно было найти большего контраста, как тот, какой представляли эти два человека. Джон был широкоплеч и силен; его короткие, кудрявые каштановые волосы были счесаны с широкого лба, светлые, открытые голубые глаза сияли честностью; его просторная серая одежда была прекрасно сшита и опрятна, рубашка блистала всею свежестью утреннего туалета — все в нем казалось красиво от непринужденной грации, свойственной человеку, родившемуся джентльменом.

Берейтор был красивее своего господина в том отношении, что каждая черта его была самым высоким типом положительной красоты; однако все в нем показывало простолюдина. Рубашка его была запачкана и измята, волосы не причесаны, борода не выбрита, руки грязны. Физиономия не выражала ничего, кроме неудовольствия своей судьбою и презрения к мнениям других людей. Все нравоучения, какие можно бы читать о скоропреходящей красоте, не могли бы подействовать так сильно, как эта безмолвная очевидность, представляемая самим мистером Коньерсом. Неужели красота так ничтожна, можно бы спросить, смотря на берейтора и на его хозяина? Неужели лучше быть опрятным, хорошо одетым, изящным, чем иметь классический профиль и грязную рубашку?

Находя весьма неинтересным разговор Джона, мистрисс Поуэлль явилась на сцену и еще раз сделала важный вопрос о полковнике Меддисоне.

— Да, — отвечал Джон, — старик непременно будет. Велите дать побольше вареного рису, инбирного варенья и всех этих невкусных вещей, которыми живут индийские офицеры. Видели вы Лолли?

Мистер Меллиш надел шляпу, дал последнее распоряжение берейтору и вышел.

— Видели вы Лолли? — спросил он опять.

— Да, — отвечала мистрисс Поуэлль, — я сейчас оставила мистрисс Меллиш в вашей комнате; она говорила с этим полоумным… кажется, его зовут Гэргрэвизом.

— Говорила с ним? — закричал Джон, — говорила с ним в моей комнате? Как? ему запрещено переходить чрез порог дома: мистрисс Меллиш не может его видеть. Разве вы не помните тот день, когда он прибил ее собаку и Лолли приби… имела истерику? — поправил мистер Меллиш, заменив одно слово другим.

— О, да, помню этот несчастный случай, — отвечала мистрисс Поуэлль тоном, который, несмотря на свою любезность, показывал, что поступок Авроры не легко забыть.

— Невероятно, чтобы Лолли говорила с этим человеком. Вы, должно быть, ошибаетесь, мистрисс Поуэлль.

Вдова прапорщика глупо улыбнулась, подняла брови, тихо покачала головой, как будто говоря: разве я ошибаюсь когда-нибудь?»

— Нет, нет, любезный мистер Меллиш, — сказала она с полушутливым видом убеждения, — с моей стороны ошибки нет. Мистрисс Меллиш говорила с этим полоумным человеком; вы знаете, ведь этот человек слуга мистера Коньерса. Может быть, мистрисс Меллиш давала ему какое-нибудь поручение к мистеру Коньерсу.

— Поручение к нему! — заревел Джон, вдруг остановившись и хлопнув своею тростью по земле с движением необузданного гнева. — Какие поручения может она посылать ему? Зачем ей нужен человек, чтобы переносить поручения между нею и им?

Бледные глаза мистрисс Поуэлль засветились желтоватым пламенем при этой вспышке Джона.

«Наступает — наступает — наступает!» — кричало ее завистливое сердце, и слабый румянец выступил на ее болезненных щеках.

Но чрез минуту Джон Меллиш возвратил свое самообладание. Он рассердился на себя за этот мимолетный гнев.

«Неужели я опять стану сомневаться в ней? — подумал он, — неужели я так мало знаю благородство ее великодушной души, что готов подслушивать каждый шепот и опасаться каждого взгляда?»

Они отошли ярдов на сто от коттеджа в это время, Джон повернулся нерешительно, как бы желая воротиться назад.

— Поручение к Коньерсу, — сказал он мистрисс Поуэлль, — да, да, конечно. Весьма вероятно, что она послала к нему поручение: она лучше меня знает толк в лошадях.

Мистрисс Поуэлль хотелось дать Джону пощечину, если бы она была так высока, чтобы достать до его щеки. Ослепленный дурак! Неужели он никогда не откроет своих ослепленных глаз и не увидит погибели, приготовляющейся для него?

— Вы добрый муж, мистер Меллиш, — сказала она с кроткой меланхолией. — Ваша жена должна быть счастлива! — прибавила она со вздохом, ясно намекавшим, что мистрисс Меллиш была несчастна.

— Хороший муж! — закричал Джон, — и в половину ее недостоин. Чем могу я доказать ей, что я люблю ее? Что могу я сделать? Ничего, кроме того, чтобы позволять ей поступать по-своему; и как это мало! Если бы она захотела зажечь этот дом, чтобы сделать фейерверк, — прибавил он, указав на замок, где он в первый раз увидел свет, — я позволил бы ей это сделать и смотрел бы вместе с нею на пожар.

— Вы возвращаетесь в коттедж? — спокойно спросила мистрисс Поуэлль, не обращая никакого внимания на эту вспышку супружеского энтузиазма.

Они воротились назад и находились в нескольких шагах от садика перед северным коттеджем.

— Возвращаюсь назад? — сказал Джон, — нет… да.

Между отрицательным и утвердительным ответом он поднял глаза и увидел Стивена Гэргревиза, входившего в калитку садика. Стив прошел кратчайшею дорогою через лес. Джон Меллиш ускорил шаги и пошел за Стивом через садик к порогу двери. На пороге он остановился. Сельское крылечко было густо закрыто раскидистыми ветвями роз и жимолости и Джона не видно было изнутри. Он не имел намерения подслушивать, он только подождал несколько минут, сам не зная, что он будет делать. В эти минуты нерешительности он услыхал, как Коньерс заговорил со своим слугой.

— Ты видел ее? — спросил он.

— Конечно, видел.

— И она велела тебе сказать мне что-нибудь?

— Нет, она только дала мне вот это.

— Письмо? — вскричал берейтор, — подай!

Джон Меллиш услыхал, как Коньерс распечатал конверт и узнал, что жена его писала к его слуге. Он сжал кулак своей сильной правой руки так, что ногти воткнулись в мускулистую ладонь, потом обернулся к мистрисс Поуэлль, которая стояла позади него, кротко улыбаясь, как бы улыбалась при землетрясении, при революции, при всяком другом национальном бедствии, и сказал спокойно:

— Какие бы распоряжения мистрисс Меллиш ни дала, они наверно будут хороши; я вмешиваться в них не стану.

Он отошел от северного коттеджа с этими словами, и вдруг, обернувшись к вдове прапорщика, прибавил:

— Мистрисс Поуэлль, мне было бы очень жаль сказать что-нибудь оскорбительное для вас, так как вы гостья в моем доме, но я счел бы одолжением для себя, если бы вы были так добры и помнили, что я не желаю иметь никаких сведений о поступках моей жены ни от вас, ни от кого другого. Все, что делает мистрисс Меллиш, она делает с полного моего согласия, с полного моего одобрения. Жена Цецаря не должна быть подозреваема, и ей богу — извините за откровенность — за женой Джона Меллиша не следует подсматривать.

— Подсматривать! — сведений! — воскликнула мистрисс Поуэлль, подняв свои бледные брови до самых крайних границ, дозволяемых природой. — Любезный мистер Меллиш, если я действительно один раз заметила в ответе на ваш собственный вопрос, что мистрисс Меллиш…

— О да, — ответил Джон, — я понимаю. Есть разные способы, по которым вы можете отправиться в Донкэстер из этого дома. Вы можете проехать чрез поле или вокруг Гарперской пустоши, но вы все-таки туда доедете. Я вообще предпочитаю большую дорогу. Может быть, это не самая кратчайшая, но зато самая прямая.

Углы тонкой нижней губы мистрисс Поуэлль опустились, когда Джон делал эти замечания; но она скоро оправилась и сказала мистеру Меллишу, что он так странно выражается, что его иногда трудно понять.

Но Джон сказал все, что хотел сказать, и твердо пошел вперед.