Джон Меллиш и Тольбот Бёльстрод ходили взад и вперед по лугу перед окнами гостиной в тот день, когда сыщик с своим помощником потеряли из глаз Стивена Гэргрэвиза. Скучен был этот период ожидания, неизвестности и опасения; бедный Джон Меллиш страшно тревожился.

Теперь, когда здравый смысл друга подоспел к нему на помощь, когда несколько благоразумных фраз рассеяли страшную тучу таинственности, теперь, когда Джон вполне был уверен в невинности своей жены, он страшно сердился на глупых соседей, которые держали себя в стороне от любимой им женщины. Ему хотелось выйти на дуэль за свою оскорбленную жену. Как могли осмелиться эти клеветники оскорбить подозрением чистейшую и совершеннейшую из женщин? Мистер Меллиш, разумеется, совсем забывал, что он, законный защитник всех этих совершенств, позволил черному подозрению закрасться в его душу.

Он ненавидел старых друзей своей юности за то, что они так низко избегали его, — своих слуг за их сомнительное, полуторжественное выражение в лице, которое относилось к ужасному подозрению, увеличивавшемуся каждый час. Он страшно рассердился на седого буфетчика, который носил его на руках в его детстве, за то, что верный слуга не подал ему газеты, в которой заключались мрачные намеки на меллишскую тайну.

— Кто вам сказал, что мне не нужны газеты, Джэрвис? — закричал он свирепо. — Кто дал вам право предписывать мне, что я должен читать или не читать? Я хочу, чтобы мне каждый день подавали газеты. Я не хочу, чтобы вы перехватывали их и смотрели прежде, чем принесут ко мне, приятно или неприятно мне читать их. Неужели вы думаете, что я боюсь, что могут написать эти грошовые писаки? — заревел молодой сквайр, ударив кулаком по столу, у которого он сидел. — Пусть их пишут все хорошее и все дурное про меня; но если они вздумают написать хоть одно слово против чистейшей и правдивейшей женщины во всей вселенной — клянусь небом, я так их отхлестаю — писак, типографщиков, издателей — всех до одного, что они будут помнить об этом до последнего часа их жизни!

Мистер Меллиш говорил все это, несмотря на присутствие Тольбота Бёльстрода. Молодой член Парламента проводил не весьма приятное время в эти немногие дни беспокойства и неизвестности. Сторож, которому было бы поручено караулить молодого тигра, нашел бы дело свое не столь трудным, как мистер Бёльстрод, безропотно и терпеливо выдерживавший все ради дружбы.

Джон Меллиш выходил из себя под надзором этого дружеского сторожа; его каштановые волосы все сбились в кучу, подобно полю спелой пшеницы, побитой летним ураганом; щеки его впали, подбородок оброс бородой. Верно, он дал обет не бриться до тех пор, пока не будет найден убийца Джэмса Коньерса. Он с отчаянием цеплялся за Тольбота Бёльстрода, но еще свирепее цеплялся за сыщика, который безмолвно обязался открыть убийцу.

Во весь этот причудливый августовский день — то жаркий и тихий, то пасмурный и дождливый — хозяин Меллишского Парка ходил то туда, то сюда, то сидел в своем кабинете, то расхаживал по лугу, то бегал по гостиной, перестанавливая как попало хорошенькую мебель, то поднимался на лестницы и ходил по коридору возле комнаты, где сидели Люси и Аврора, делая вид, будто занимаются работою, но на самом деле только ожидая, ожидая, ожидая желаемого конца.

Бедный Джон почти не желал встречаться с своей обожаемой женой, потому что большие, черные глаза, глядевшие ему в лицо, всегда задавали один и тот же вопрос — всегда жалобно спрашивали ответа, которого нельзя было дать.

Печальное и скучное было это время. Джон Меллиш тревожился весь этот августовский день: зачем не приходит сыщик. Зачем он не приходит? — он обещал принести или прислать известие о своих поступках. Тольбот напрасно уверял своего друга, что мистер Гримстон, наверное, прилежно трудится, что этого нельзя сделать в один день и что мистеру Меллишу ничего не остается более, как спокойно дожидать события, столь им желаемого.

— Я не говорил бы вам этого, Джон, уговаривал его мистер Бёльстрод время от времени, — если бы я не был уверен — как уверен этот Гримстон — что мы напали на настоящий след и отыщем злодея, совершившего преступления. Вам ничего не остается делать, как только вооружиться терпением и ждать результата трудов Гримстона.

— Да! — вскричал Джон Меллиш, — а между тем все эти люди говорят жестокости о моей возлюбленной Авроре, чуждаются ее и… нет, я не могу этого перенести, Тольбот, я не могу. Я уеду из этого проклятого места; я продам этот дом, я сожгу его, я… я сделаю все, только чтобы от него отвязаться и увезти мою драгоценную от негодяев, оклеветавших ее.

— Этого вы не сделаете, Джон Меллиш! — воскликнул Тольбот Бёльстрод, — пока не будет найден убийца Джэмса Коньерса. Тогда уезжайте так скоро, как хотите, потому что воспоминания этого места не могут быть приятны для вас — по крайней мере на время. Но пока не узнается истина, вы должны оставаться здесь. Если против Авроры существует какое-нибудь гнусное подозрение, ее присутствие здесь опровергает его. Эта ее торопливая поездка в Лондон возбудила толки о ней, — прибавил Бёльстрод, который разумеется, не знал о безымянном письме мистрисс Поуэлль, возбудившем подозрение донкэстерских констеблей.

И так, в этот длинный летний день Тольбот рассуждал с своим другом и утешал его, ни на минуту не теряя из виду интересы Авроры Меллиш и ее мужа.

Может быть, он наложил на себя это наказание за оскорбление, которое сделал дочери банкира в маленькой фельденской комнате. Если так, то он очень бодро переносил свое наказание.

«Богу известно, как охотно оказал бы я ей услугу, — думал он. — Она имела много неприятностей в своей жизни, несмотря на тысячи ее отца. Слава Богу, моя бедная Люси не была принуждена разыгрывать героиню подобной трагедии! Слава Богу, жизнь моей маленькой любимицы течет спокойно по гладкому пути!».

Он не мог подумать без трепета, что могли толковать таким образом об истории его жены. Он не мог не вспомнить с удовольствием, что имя женщины, выбранной им, никогда не переходило за священный круг ее домашнего крова, не служило поводом к толкам посторонних.

Есть вещи нестерпимые для некоторых, а в глазах других не имеющие ничего страшного. Джон Меллиш, уверенный в невинности жены, рад был бы увезти ее с собою, срыв до земли дом своих предков. Но Тольбот Бёльстрод сошел с бы ума от мысли, что посторонние оскорбили любимое им имя. Есть люди, которые не могут забывать, и Тольбот Бёльстрод принадлежал к их числу. Он не забыл своей агонии в день Рождества в Фельдене, борьбу в Бёльстродском замке, и не надеялся забыть. Настоящее счастье, как ни было оно чисто и без примеси, не могло уничтожить тоску прошлого. Она оставалась одна — эти месяцы, недели, дни и часы невыразимого горя были вырваны из остальной его жизни и оставались навсегда каменным памятником на гладкой равнине прошлого.

Арчибальд Мартин Флойд сидел с дочерью и Люси в утренней комнате мистрисс Меллиш, комнате самой приятной по многим причинам, но, главное, потому, что она была отдалена от домашнего шума.

В присутствие старика не упоминали о неприятностях; при нем не сказано было ни слова, по которому он мог бы догадаться, что его единственную дочь подозревают в самом ужасном преступлении, какое только могут совершить мужчина или женщина. Но Арчибальда Флойда не легко было обмануть, когда дело шло о счастьи его дочери; он смотрел на это прелестное лицо — главное очарование которого составляло вечно разнообразное выражение — так долго и пристально, что совершенно ознакомился с малейшими его изменениями. Ни малейшая тень на блеске красоты его дочери не могла укрыться от глаз старика, хотя они потускнели для цифр его банкирской книги.

Аврора сидела возле отца в этой приятной утренней комнатке, разговаривала с ним и забавляла его, между тем, как Джон бродил взад и вперед и наскучил своему терпеливому собеседнику, Тольботу Бёльстроду. Мистрисс Меллиш повторяла своему отцу, что нет никакой причины к беспокойству, что они только тревожились — тревожились весьма естественно — что виновный не находится до сих пор, и больше ничего.

Банкир принял очень спокойно это объяснение бледного лица своей дочери; но тем не менее он тревожился, тревожился сам не зная почему, но над ним висела черная туча, которую он не мог прогнать.

Таким образом кончился длинный августовский день. Джон Меллиш не мог долго сидеть за десертом и вышел на луг, все с своим неутомимым сторожем, Тольботом Бёльстродом.

— Еще один день, слава Богу, кончился Тольбот! — сказал он с нетерпеливым вздохом. — Приведет ли нас завтра ближе к тому, чего мы желаем, хотел бы я знать? Что, если так долго продолжится? Что, если так будет продолжаться вечно до тех пор, пока мы с Авророй сойдем с ума от этой тоски, от этой неизвестности? Да, я знаю, вы считаете меня дураком и трусом, Тольбот Бёльстрод, но я не могу переносить этого спокойно, говорю вам, не могу. Я знаю, что некоторые могут запираться в свою комнату при своих огорчениях, сидеть спокойно и страдать, ни разу не застонав, но я не могу. Я должен кричать, когда меня мучат или стукнуться головой о первую стену, какая мне попадется, и положить всему конец. Как подумаешь, что кто-нибудь осмеливается подозревать мою возлюбленную Аврору! Как подумаешь, что они считают ее…

— Как подумаешь, что вы сами верили этому, Джон! — с важностью сказал Бёльстрод.

— Ах, это самый жестокий удар! — вскричал Джон. — Если я… я, знавший ее и любивший и веривший ей, как никогда мужчина не верил ни одной женщине — если я мог сойти с ума до такой степени по милости ужасной цепи жестоких обстоятельств, из которых каждое указывало на нее — если я мог обмануться этими вещами до того, что я сомневался в моей возлюбленной, что же могут думать посторонние — посторонние, которые не знают и не любят ее, а которые верят всему гнусному? Тольбот, я не хочу переносить этого долее. Я поеду в Донкэстер и увижусь с Гримстоном. Он должен был сделать что-нибудь хорошее сегодня. Я поеду сейчас.

Меллиш прямо пошел к конюшням, но Тольбот Бёльстрод схватил его за руку.

— Вы можете разъехаться с этим человеком на дороге, Джон, — сказал он. — Он пришел вчера после сумерек и сегодня, может быть, приедет так же поздно. Неизвестно, по дороге ли он пойдет или через поле. Вы можете с ним разъехаться.

Меллиш колебался.

— Он, может быть, вовсе не придет сегодня, а я говорю вам, что я не могу переносить неизвестности.

— Дайте же мне съездить в Донкэстер, Джон, — сказал Тольбот, — а вы останьтесь принять Гримстона, если он приедет.

Мистера Меллиша значительно смягчило это предложение.

— Вы хотите ехать в город, Тольбот? — сказал он. — Как вы добры, что предложили это! Я ни за что не хочу разъехаться с этим человеком, но в то же время мне не хочется ждать, вздумается ему прийти или нет. Я боюсь, что я страшно надоедаю вам, Бёльстрод.

— Вовсе нет, — отвечал Тольбот с улыбкою.

Может быть, он улыбнулся невольно при мысли, как мало Джон Меллиш знал, как он надоедал весь этот скучный день.

— Я поеду с большим удовольствием, Джон, если вы велите оседлать лошадь для меня.

— Поезжайте на Ровере. Мы пойдем в конюшню и сейчас это устроим.

Дело в том, что Тольботу Бёльстроду было приятнее самому отыскать сыщика, чем предоставить это Джону Меллишу, потому что молодому сквайру так же легко было бы перевести на греческий язык номер. «Спортсментского Магазина», как сохранить тайну с полчаса, как бы серьезно ни упрашивали его об этом и как добросовестно ни решился бы он сам на то.

Поэтому мистер Бёльстрод поставил себе за долг весь этот день удалять своего друга от всякой живой души, будучи вполне уверен, что обращение мистера Меллиша непременно выдаст его даже наименее наблюдательному человеку, какому случится встретиться с ним.

Ровера оседлали и после двадцати наставлений Джона, сказанных громким шепотом, Тольбот Бёльстрод уехал на закате солнца. Ближайший путь из конюшен на большую дорогу шел мимо северного коттеджа.

Он был заперт после похорон берейтора, и мебель была предоставлена в добычу моли и крысам, потому что на меллишских слуг сделала слишком суеверное впечатление история убийства для того, чтобы они решились отнести мебель в кладовую, откуда она была взята. Итак, дверь была заперта и ключ отдан Даусону, садовнику, который по-прежнему мог прятать там рамки для парников, коренья и садовые инструменты.

Место казалось довольно уныло, хотя заходящее солнце великолепно освещало окна и последние листья роз еще лежали на траве перед дверью, из которой Коньерс вышел в свое последнее убежище.

Один из конюхов проводил мистера Бёльстрода, чтобы отворить заржавленные железные ворота, висевшие на петлях и никогда не запиравшиеся на запор.

Тольбот крупной рысью приехал в Донкэстер, прямо к маленькой гостинице, где поселился сыщик. Гримстон наскоро закусывал после утомительных и скучных странствований по городу и вышел с набитым ртом поговорить с Бёльстродом; но он позаботился не признаваться, что с трех часов ни он, ни его помощник не видели Стива Гэргрэвиза и не слыхали о нем, и что он не ближе был к открытию убийцы, как в одиннадцать часов вчера вечером, когда узнал настоящего владельца полосатого жилета с пуговицами от Кросби.

— Я не теряю времени, сэр, — сказал он в ответ на расспросы Тольбота. — Мое дело тихое, его высказывать нельзя. Я имею причины думать, что человек, который нам нужен, в Донкэстере, я и останусь в Донкэстере до тех пор, пока он не попадется мне в руки. Скажите мистеру Меллишу, что я исполняю мою обязанность, сэр, и исполняю ее добросовестно, и что я не буду ни есть, ни пить, ни спать более, чем сколько нужно для того, чтобы поддержать человеческую натуру, пока не сделаю того, за что я взялся.

— Но, стало быть, вы не узнали ничего нового? — спросил Тольбот. — Вы не имеете ничего нового сообщить мне?

— То, что я открыл, пока еще не служит ни к чему уклончиво отвечал сыщик. — Скажите мистеру Меллишу, чтобы не терял мужества и полагался на меня.

Тольбот Бёльстрод должен был удовольствоваться этим сомнительным утешением. Этого было немного, конечно, но он решился успокоить этим Джона Меллиша.

Он выехал из Донкэстера не в весьма приятном расположении духа после своего свидания с Гримстоном; он знал, что донкэстерская полиция тайно наблюдает за каждым человеком в доме Меллиша, а злословные языки завистливой публики громко клевещут на жену, любимую Джоном.

Каждый час, каждая минута имели необыкновенную важность. Сто опасностей угрожали с каждой стороны. Чего нельзя было опасаться от праздных клеветников, жаждавших распространить огласку против прелестной дочери одного из богатейших людей в банкирском мире. Гэйуард, коронер и Лофтгауз, ректор, оба знали тайну Авроры, и нечего было удивляться, если глядя на смерть берейтора с этой точки зрения, они считали Аврору виновною в участии в том страшном преступлении, которое кончило службу берейтора в Меллишском Парке.

Что, если виновный убежит и истина никогда не откроется? Навсегда, до тех пор, пока ее обесславленное имя будет написано на надгробном памятнике, Аврора Меллиш останется под подозрением. Можно ли сомневаться, что ее чувствительная натура не сломится под невыносимой ношей, что ее гордое сердце не разобьется от незаслуженного бесславия? Какое несчастье для нее! И не для нее одной, а для всех, кто ее любит или имеет какое-нибудь участие в ее истории! Да простит небо эгоизм, внушивший эту мысль, если Тольбот Бёльстрод вспомнил, что он имеет участие в этом горьком бесславии, что его имя связано, хоть в отдаленной степени, с именем кузины его жены. Сэр Бернард Бурке, рассказывая историю графских фамилий, расскажет и эту жестокую историю, осторожно намекнув на преступление Авроры и непременно прибавит, что кузина подозреваемой леди вышла за Тольбота Ради Бёльстрода, сквайра, старшего сына и наследника сэра Джона Уальтера Рали Бёльстрод а, баронета, владельца Бёльстродского замка в Корнваллисе.

Хотя сыщик выказал какую-то таинственную надежду в своем кратком свидании с Тольботом, ему не удалось провести этого джентльмена, который возымел смутное подозрение, что не все идет как следует и что мистер Джозеф Гримстон вовсе не так уверен в успехе, как показывал.

«Я твердо убежден, что этот Гэргрэвиз ускользнул от него, — думал Тольбот. — Он что-то сказал о том, что Гэргрэвиз находится в Донкэстере, а чрез минуту прибавил, что, может быть, он и подальше, следовательно, ясно, что он не знает, где Гэргрэвиз и, в таком случае очень может быть, что он уедет из Англии с деньгами, несмотря на все наши старания. Если он это сделает…».

Бёльстрод не окончил своей фразы. Он доехал до северного коттеджа и сошел с лошади отворить железные ворота. Огни в доме гостеприимно сияли сквозь деревья леса, и голоса на дворе слабо раздавались вдали; но в северном коттедже и вокруг него все было тихо.

Тольбот провел свою лошадь в ворота, он невольно взглянул на окна коттэджа, но вдруг остановился с сдержанным восклицанием удивления при виде слабого света в верхней комнате, служившей спальной убитому. Прежде чем это восклицание успело сорваться с его губ, огонь исчез.

Если бы кто-нибудь из меллишских конюхов увидал этот огонь, он пустился бы бежать что есть духу и рассказал бы какую-нибудь дикую историю о привидении в коттедже, но мистер Бёльстрод принадлежал к другому разряду людей и прошел, все ведя свою лошадь, такое расстояние, откуда нельзя было видеть его из коттеджа; тут он остановился, привязал Ровера к дереву и воротился к северному коттеджу, оставив лошадь жадно щипать свежую траву.

Наследник сэра Джона Уальтера Рали Бёльстрода подкрался к коттеджу так тихо, как будто воспитывался для профессии мистера Гримстона, выбирая травянистую тропинку под деревьями для своих осторожных шагов. Когда он подошел к деревянному палисаднику маленького садика перед коттеджем, огонь, так внезапно погаснувший, вдруг появился за белой занавесью верхнего окна.

«Это странно! — думал Бёльстрод, — но наверное это ничего не значит. Кажется, Джон говорил, что тут садовники держат свои инструменты: верно это кто-нибудь из них. Однако работать теперь уже поздно».

Пробило десять, когда Бёльстрод поехал домой, и невероятно, чтобы кто-нибудь из меллишских слуг вышел из дома в такое время.

Тольбот стоял у калитки, не решаясь, что ему делать; но, решившись узнать, кто такой поздний посетитель северного коттеджа, когда тень человека показалась на белой занавеси — тень человека с сгорбленной спиной! — Тольбот Бёльстрод не вскрикнул, но сердце его свирепо забилось, а кровь бросилась в лицо. Он не помнил, что видел Стива, но слышал, что у него сгорбленная спина. Нельзя было ни минуты сомневаться, что это был Стивен Гэргрэвиз, и что он пришел сюда не для хорошей цели. Зачем мог он прийти сюда — в то место, которое, если он действительно был виноват, он должен был избегать? Его предполагали идиотом и, конечно, суеверие, свойственное невежеству, должно было удалять его от этого места.

Эти мысли заняли не более нескольких минут, во время которых сильное биение сердца Бёльстрода не позволяло ему действовать, потом, отворив калитку, он прошел в крошечный садик и тихо попробовал отворить дверь. Она была заперта тяжелой цепью и замком.

«Стало быть он влез в окно, — думал Бёльстрод: — По какой причине пришел он сюда»?

Тольбот был прав. Маленькое окно было снято с петлей и висело на листьях, окружавших его. Мистер Бёльстрод не колебался ни минуты, а прямо отправился в то узкое отверстие, в которое прежде него влез Стив. Оконница упала позади него с громким шумом, но это не успело предупредить Стивена Гэргрэвиза, который показался на нижней ступени маленькой лестницы в эту же минуту. Он нес в правой руке сальную свечу в оловянном подсвечнике, а в левой руке у него был небольшой сверток.

Его бледное лицо было не бледнее обыкновенного, но он показался ужасным призраком Бёльстроду, который никогда не видел его или не примечал. Стив отступил с ужасом, когда увидел Тольбота, и коробочка с серными спичками, которую он нес на подсвечнике, свалилась на пол.

— Что вы здесь делаете? — спросил Бёльстрод, — зачем вы влезали в окно?

— Я не делаю ничего дурного, — жалобно запищал Стив, — да притом это и не ваше дело, — прибавил он с слабым покушением на дерзость.

— Это мое дело. Я друг и родственник мистера Меллиша и имею причины подозревать, что вы пришли сюда не для хорошего дела, — отвечал Тольбот. — Я непременно хочу знать, зачем вы пришли.

— Я пришел не красть, — сказал Гэргрэвиз, — здесь нет ничего, кроме стульев и столов: не за ними же я пришел.

— Может быть, и не за ними, но вы пришли же зачем-нибудь, и я непременно хочу знать зачем. Вы не пришли бы сюда без какой-нибудь очень важной причины. Это что у вас в руках?

Бёльстрод указывал на сверток в руке Стива. Маленькие красные глаза Стивена Гэргрэвиза не смотрели на Тольбота и как будто не понимали куда указывал Бёльстрод.

— Это что у вас тут? — повторил Бёльстрод, — что это у вас в этом свертке, который вы держите в руке?

Стив судорожно ухватился за грязный сверток и поглядел на допрашиваемого с свирепым ужасом дикого зверя, загнанного охотником. Он был еще отвратительнее и безобразнее самых низких животных.

— До этого нет никакого дела ни вам и никому, — пробормотал он угрюмо. — Я полагаю, бедный человек может же прийти за своей одеждой…

— За какой одеждой? Покажите мне.

— Нет, не покажу. Вам что до этого? Это только старый жилет, который подарил мне один из конюхов.

— Жилет! — закричал Бёльстрод, — покажите мне его сию минуту. Об одном вашем жилете особенно справлялись, мистер Гэргрэвиз. Это жилет шоколадного цвета с желтыми полосами и медными пуговицами, если я не ошибаюсь. Покажите мне его.

Тольбот Бёльстрод едва переводил дух от волнения. Стив вытаращил глаза при описании своего жилета, но он был слишком глуп для того, чтобы понять причину, для которой нужен был его жилет. Он отступил на несколько шагов, а потом вдруг бросился к окну, но Тольбот схватил его за воротник и держал как в тисках.

— Лучше не шутите со мной! — вскричал Бёльстрод. — Я привык обращаться с мятежными сипаями в Индии и боролся даже с тигром. Покажите мне этот жилет!

— Не покажу!

— Клянусь небом, вы мне покажете!

— Не покажу!

Оба схватились грудь с грудью. Как ни силен был воин, Стивен Гэргрэвиз был не слабее его, широкие плечи, жилистые руки Стива были почти геркулесовские. Борьба продолжалась довольно значительное время или, по крайней мере, так показалось обоим сражавшимся, но наконец она приблизилась к концу и наследник бельстродского поместья, эскадронный командир, человек, сражавшийся с кровожадными индийцам, скакавший против черного жерла русских пушек при Балаклаве, почувствовал, что ему не сладить с полоумным конюхом Меллишского Парка. Жилистые пальцы Стива схватили его за горло, длинные руки Стива обвились вокруг него и через минуту Тольбот Бёльстрод лежал на полу в северном коттедже, а Стив прижал коленом его грудь.

Еще чрез минуту, при тусклом сиянии луны — свеча упала и была затоптана при самом начале драки — наследник бельстродского замка увидел, что Стивен Гэргрэвиз засунул свою свободную руку в карман.

Еще чрез минуту — и Бёльстрод услыхал металлический звук открывавшегося складного ножика.

— Вы хотели видеть жилет, — шипел Стив, и его горячее дыхание касалось щек упавшего. — Но вы не увидите, потому что я поступлю с вами так, как поступил с ним. Не дам я вам стать между мною и двумя тысячами.

Тольбот Рали Бёльстрод смутно помнил, как нож сверкнул на серебристом сиянии луны, но в эту минуту мысли его опутались под железным сжатием руки Стива, и он помнил только, как вдруг позади него затрещали стекла, послышался быстрый топот и чей-то незнакомый голос произнес ругательство над его головой. Горло его вдруг освободилось, кто-то или что-то полетело в угол комнаты, и Бёльстрод вскочил на ноги, немножко отуманенный, но готовый драться опять.

— Это кто? — закричал он.

— Это я, Сэмюэль Проддер, — отвечал тот же голос, который произнес ругательство. — Вы чуть было не отправились на тот свет, когда я подоспел. Я здесь уже не первый раз, все хожу да посматриваю. Я видел огонь издали, потом он вдруг погас, я и подошел посмотреть, что тут такое. Я не знаю, кто вы и зачем вы ссорились, но я знаю, что вы были так близки к смерти сегодня, как тот, что убит в лесу.

— Жилет! — кричал Бёльстрод. — Покажите мне жилет!

Он опять кинулся на Стива, который выбивал дверь своими подкованными гвоздями башмаками, но на этот раз Бёльстрод имел сильного помощника в капитане.

— Веревка необыкновенно удобна в таких случаях, — сказал Сэмюэль Проддер, — по этой причине я всегда ношу ее с собой.

Он засунул руку в свой обширный карман, вытащил сверток веревок и связал ими Стивена Гэргрэвиза вдоль и поперек.

— Теперь если вы хотите сделать ему несколько вопросов, я не сомневаюсь, что он будет отвечать на них, — вежливо сказал мистер Проддер. — Вы найдете его гораздо смирнее теперь.

— Я не могу благодарить вас теперь, — торопливо отвечал Тольбот, — на это будет время после.

— Да-да, конечно, — заворчал капитан, — благодарить не к чему за то, где благодарность не нужна. Не могу ли я еще сделать что-нибудь для вас?

— Да, очень многое; но я прежде должен найти этот жилет. Куда он девал его, желал бы я знать? Постойте, я попробую зажечь свечу. Караульте его, пока я отыщу свечу.

Капитан Проддер только кивнул головой. Способ, с каким он связал Стива, казался ему торжеством искусства, но он оставался возле пленника, исполняя просьбу Тольбота наготове броситься на Стива, если тот вздумает пошевелиться.

Довольно было света от луны для того, чтобы позволить Бёльстроду найти спички и подсвечник. Несмотря на то, что свечка была растоптана ногами, Тольбот успел кое-как засветить ее, а потом принялся отыскивать жилет.

Сверток валялся в углу. Он был крепко связан бечевками и казался жестче, чем если бы состоял из одного жилета.

— Подержите свечку, пока я развяжу, — вскричал Тольбот, сунув подсвечник в руку Проддера.

Он был в таком нетерпении, что едва мог дождаться, пока разрезал бечевки на свертке складным ножом Стива, который он поднял, когда искал свечу.

— Я так и думал, — сказал он, развертывая жилет, — деньги здесь.

Деньги были в маленьком бумажнике из русской кожи, в котором Аврора отдала их убитому. Если нужно было какое-нибудь подтверждение для этого факта, то свирепый вой, сорвавшийся с губ Стивена, доставил бы это подтверждение.

— Вот деньги! — вскричал Тольбот Бёльстрод: — Призываю вас, сэр, в свидетели, кто бы вы ни были, что я нашел этот жилет и этот бумажник у этого человека и что отнял их у него после борьбы, в которой он покушался на мою жизнь.

— Да-да, я знаю его довольно хорошо, — пробормотал моряк. — Он дурной человек и мы с ним уже прежде имели дельце.

— И я призываю вас в свидетели, что этот человек — убийца Джэмса Коньерса.

— Что! — заревел Сэмюэль Проддер: — он! Ах ты, негодяй! — он вбил мне в голову, что это дочь сестры моей Элизы… что это мистрисс Меллиш…

— Да-да, знаю. Но теперь мы его поймали. Сбегайте-ка в дом и пошлите кого-нибудь за констеблем, пока я останусь здесь.

Проддер охотно согласился. Он сначала помог Тольботу без малейшего понятия о том, куда поведет это дело, теперь он был точно так же взволнован, как и Бёльстрод. Он вылез из окна и побежал к конюшням, освещенные окна в спальнях конюхов указывали ему путь.

Тольбот ждал очень спокойно, когда Проддер ушел. Он стоял в нескольких шагах от Стива, смотря как тот грыз веревки, может быть, в надежде освободиться.

Толпа конюхов и слуг явилась с фонарями прежде констебля и впереди всех шел мистер Джон Меллиш. Дверь коттеджа была отворена, и все ворвались в маленькую комнату, где, не взирая на конюхов, садовников, слуг, Джон Меллиш упал на грудь своего друга и громко заплакал.