Когда Ричард Редмайн освоился с своею утратой и начал привыкать видеть Брайервуд без Грация, хотя его дом все еще производил на него впечатление места, в котором лежит покойник, он решился подвести итог тем немногим фактам, которые ему удалось выпытать от мистрис Джемс.

Все, что она могла сообщить ему, имело для него мало значения. Она настаивала на том, что бдительно охраняла честь своей племянницы и не замечала за своим жильцом ничего дурного.

— В первые три недели после его приезда к нам, я не спускала глаз с Грации, — сказала она, оправдываясь пред братом своего мужа, обвинявшим ее в беспечности. — Я боялась, что он вскружит ей голову глупыми комплиментами.

— Только в первые три недели! — возразил Ричард с горечью. — А потом вы закрыли глаза и уши и предоставили ему говорить и делать что угодно.

— Потом я действительно следила за ними уже не так пристально, Ричард. Я знала, что Грация хорошая девушка, а он казался таким безукоризненным джентльменом. Он был лет на пятнадцать старше ее и, по-видимому, не интересовался ничем, кроме своих книг.

Мистрис Джемс рассказала ему некоторые события минувшего лета и представила их в таком виде, как смотрела на них сама.

— Однажды они устроили пикник, — сказала она, — и мистер Вальгри был внимателен с Грацией, но не особенно. Вечером с ней сделался обморок, и мистер Вальгри был очень огорчен и принял в ней большое участие. Вскоре после своего отъезда из Брайервуда он прислал ей прекрасный золотой медальон, в благодарность за внимание к нему ее тетки. Из таких голых фактов Ричард Редмайн должен был вывести какое угодно заключение.

Он мог вывести только одно заключение: что дочь его пропала и что жилец мистрис Джемс был единственный человек, которого она могла полюбить.

Расспросы показали ему, что средства, употребленные его братом и женой его брата для отыскания Грации, были самые ничтожные. Джемс ездил в Лондон и советовался там с своим школьным товарищем, стряпчим самого темного разряда, который отослал его в одну частную контору для справок. Хозяин конторы сказал ему: «Объявите в газетах» — и протянул алчную лапу за деньгами, но Джемс Редмайн решительно отказался от его предложения. Он не хотел, чтобы все Кентское графство узнало, что племянница его сбилась с пути. Хозяин конторы сказал ему, что в объявлении можно употребить такие выражения, которые будут поняты только его племянницей, но Джемс остался непреклонен.

— Нет, — сказал он упрямо. — Если вы не можете отыскать мою племянницу, не печатая ее имени в газетах, я буду ждать возвращения ее отца, и ручаюсь вам, что он не замедлит найти ее.

Простодушный Джемс имел самое высокое мнение о брате своем Ричарде. Все возможное для смертного человека было, по его мнению, возможно и для Рика.

Первым делом Ричарда Редмайна было напечатать в «Тimes», в двух других лондонских ежедневных газетах и в двух еженедельных кентских изданиях следующее объявление:

«Грация. Отец твой дома. Возвратись или напиши. Любовь и прощение».

Объявление появлялось день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Читатели сначала соображали, что оно значит, потом привыкли к нему, наконец начали считать его такою же необходимою частью своей газеты, как имя и адрес издателя в конце последнего столбца. А пока они соображали, удивлялись и привыкали, Ричард Редмайн ходил по лондонским улицам в долгие летние дни и до глубокой осени отыскивал свою дочь и ее соблазнителя.

Он даже не знал имени человека, которого искал. Мистрис Джемс никогда иначе не называла своего жильца, как мистер Вальгри и выдала его за мистера Вальгри брату своего мужа. Когда он попросил ее написать его имя, она сделала несколько попыток, но каждый раз путалась в лабиринтах согласных. Такого же труда стоило бы ей написать заглавие прозаических творений Джона Мильтона.

— Почем мне знать, как пишется его имя! — воскликнула она наконец, видя что из всех ее комбинаций ничего не выходит. — Я не видала, как оно пишется и никогда не была сильна в правописании. А могу вести какие угодно счеты и не ошибиться ни на копейку, но сложить имя, которое я не видала написанным, было для меня всегда китайскою грамотой. Я знала, что его зовут Вальгари, и с меня этого было довольно.

И Ричард Редмайн искал человека по имени Вальгри, искал безуспешно, но с непоколебимым упорством и с надеждой на успех, хотя руководствовался только поверхностным словесным описанием его наружности. Между тем даже мистер Вальгрев исчез с лица земли, насколько имя есть представитель человека, уступив место Г. В. Гаркросу, в Мастодонт Кресчинте, Гросвенор-Плес, известному за человека, женившегося на дочери старого Валлори. Его профессиональная репутация не была еще так значительна, чтобы затмить богатство его жены.

Не будем останавливаться на этой тяжелой эпохе в жизни Редмайна. Этот энергичный человек, вернувшийся из своего двухлетнего добровольного изгнания, гордый и торжествующий, был еще не разбит, но в его темных волосах показалась седина, вокруг блестящих серых глаз образовались глубокие морщины, на лице появился отпечаток утомления. Он долго надеялся вопреки безнадежной действительности, но наконец и его надежда стала истощаться.

Он не удовольствовался своим объявлением в лондонских и кентских газетах, но напечатал его в «Galignani» и в нескольких других заграничных изданиях, и напечатал таким крупным шрифтом, что трудно было предположить, что его можно не заметить, а способна ли была Грация, заметив его, не внять просьбе отца?

Вскоре после своего возвращения в Англию он написал мистеру Спеттингу, прося его отыскать все письма, приходившие на его имя до и, после его отъезда из Австралии и прислать их ему. Спеттинг исполнил его просьбу и прислал ему вычурное письмо Джемса Редмайна с уведомлением о побеге его дочери, но письма, которое Грация сама обещала написать отцу не оказалось.

Между тем, в продолжение всего этого горькою периода уменьшения надежды и усиления отчаяния, Ситные Луга, новое поместье, которое предназначалось быть отрадою и гордостью преклонных лет Ричарда Редмайна, оставались в запустении и давало приют приезжим и охотникам. Необходимо было заняться им, не теряя времени, определить границы, насадить изгороди и вообще водворить порядок там, где все было плодородною пустыней. Сознание этой необходимости было второстепенным источником беспокойства для Ричарда Редмайна. Хотя все его мечты и планы уже разрушились, но в лучшие минуты он еще надеялся, что они осуществятся, если он найдет свою дочь, и тогда его мучила мысль, что плодотворная земля, купленная на деньги, заработанные в поте лица, пропадает даром.

Он решился наконец послать туда брата с его семейством. Он не мог не сознаться, что Джемс и его неотесанные сыновья сделала без него чудеса в Брайервуде. Чего не сделают они на более богатой почве? С Брайервудской фермой он справится сам. Он останется ждать в ней свою заблудшую дочь и содержать в порядке для нее ее комнату, в которой она жила с детства до рокового дня своего побега.

Однажды вечером, приехав на несколько часов в Брайервуд из Лондона, он высказал брату свой план в присутствии всего семейства и, с горечью вспоминая свои несбывшиеся планы, описал им яркими красками свое австралийское имение. В первую минуту его предложение привело мистрис Джемс в ужас, а остальные члены семейства не смели высказать свое мнение в ее присутствии. Как! Покинуть Брайервуд и свою родину и уехать жить с красными индейцами или с кем-нибудь в этом роде, пожалуй, с неграми. Она скорее согласилась бы умереть с голоду, чем взять в рот пищу, к которой прикасался негр.

Ричард Редмайн объяснил, что негритянский элемент не будет входить в дело, что первобытные обитатели Австралии действительно темны на вид, но редко встречаются в окрестностях Ситных Лугов и что для полевых работ можно брать ирландских эмигрантов.

— А ирландцы разве лучше негров! — воскликнула мистрис Джемс. — Довольно и того, что приходится иметь с ними дело во время уборки хмеля.

Однако, мало-помалу, когда план поместья со всеми отметками, предположениями и расчетами, сделанными бедным Ричардом во время обратного пути был разложен на столе и внимательно рассмотрен Джемсом и двумя его сыновьями, которые могли иметь свои мнения, но не смели высказывать их, когда величина и великолепие имения и распорядительность, необходимая, чтоб управлять им, были поняты Ганной Редмайн, она начала слушать с возрастающим интересом и предлагать вопросы то об одной, то о другой части земли и о расположении дома.

— Да, это было бы славным началом для мальчиков, — пробормотал Джемс, замечая, что жена колеблется.

— Славное начало для беганья с утра до ночи с ружьем за дикими зверями, — сказала презрительно мать мальчиков. — Станут они там работать!

Мистрис Джемс считала своим материнским долгом говорить о своих сыновьях не иначе, как самым презрительным тоном. Точно так же, без сомнения, относилась Корнелия к своим Гракхам в их юношеском возрасте.

Но в этот раз замечание ее было не безосновательно. При мысли об охоте на диких зверей лица юношей просияли широкими, восторженными улыбками.

— Вот славно-то было бы, Чарли! — воскликнул старший. — Здесь старый Ворт в кои-то веки даст нам подстрелить кролика в Клеведонском парке, а в том краю мы стали бы стрелять диких буйволов, кенгуру и еще Бог знает что. Не правда ли, дядя?

— В том краю! — воскликнул Ричард Редмайн, одушевившись при воспоминании о далекой стране, где он был счастлив. — В том краю у вас будет такая охота, какой не имели короли и их бароны, когда половина Англии была покрыта лесом, и крестьянин под страхом смерти не смел убить оленя. В Австралии вы можете купить хорошую лошадь за пять фунтов. Вы никогда не узнаете, что такое жизнь, друзья мои, если не поживете под Южным Крестом.

— Желала бы я знать, какова молочня в этих Ситных Лугах, — сказала в раздумьи мистрис Джемс.

Юноши толкнули друг друга под столом, видя, что мать сдается.

— Теперь там по этой части нет ничего особенного, — отвечал Ричард Редмайн, — но я не пожалел бы сотни фунтов на улучшение скотного двора.

Мысль о молочне, построенной по ее собственному плану, была столь же соблазнительна для мистрис Джемс, как для ее сыновей охота на диких зверей. Брайервудская молочня состояла из щелей и углов, говорила она; в ней негде было повесить кошку. Образцовая молочня была всегда ее любимой мечтой, и если что-нибудь могло побудить ее переплыть море и переселиться в другую часть света, то это только надежда иметь молочню, построенную по ее собственному плану.

После долгих переговоров о затруднениях, казавшихся сначала непреодолимыми, Ганна Редмайн согласилась на переселение, а за ней согласилось и все ее семейство. Молодые люди были с самого начала за переселение; отец их выразил согласие с покорностью хорошо выдрессированного мужа. Если Ганна согласна, то он не будет противоречить, сказал мистер Джемс; он надеется быть полезным брату в качестве его управляющего, пока Рик не придет сам в свое имение; морское путешествие его немного пугает, но он перед этим не остановится, тем более, что сам Рик был в Австралии и вернулся здрав и невредим. Словом, он согласился исполнить все, чего желали брат его и жена.

Прежде чем окончилось вечернее совещание, решено было, что Джемс и его семейство постараются собраться в путь как можно скорее и отправиться в Ситные Луга, где поселятся как полновластные хозяева и будут управлять имением бесконтрольно, пока Ричард Рейдман не отыщет свою дочь — он говорил об этом как о факте несомненном — и не приедет с ней в свой новый дом. Но приезд его, — сказал он, не должен смущать Джемса и Ганну. В Ситных Лугах хватит места для двух семейств.

— Мы до сих пор были друзьями, Джемс, и впредь постараемся не ссориться. Ты будешь управлять моим имением и брать значительную долю доходов себе, а когда я приеду, ты сделаешься моим партнером, и мы будем делить доходы пополам.

Все семейство единодушно поблагодарило его за такое щедрое предложение. Молодые люди, удалившись в свою каморку под крышей, были так возбуждены перспективой переселения, что не чувствовали ни малейшего расположения ко сну и готовы были сейчас же начать укладывать свои пожитки в старые деревянные сундуки.

— Разве нет сухопутной дороги в Австралию, Джек? — спросил младший.

Старший отвечал, что, вероятно, нет.

— Жаль, — сказал Чарли. — Хорошо было бы проехать половину пути на верблюдах.

Спустя месяц после этого посещения мистер и мистрис Джемс Редмайн с сыновьями и со всеми пожитками отплыли в Австралию, после прощального посещения замужней дочери, приезжавшей в Брайервурд оплакивать исчезновение своего рода с почвы, которая вспоила и вскормила его. Чинфильдский кондитер, приехав за женой, выразил самые честолюбивые виды на великую колонию. Он сознался, что чувствует в себе способность совершить великие дела в Новом Свете, что у него есть уже планы, касающиеся улучшения заваривания чая и кофе в связи с жарением бобов, не говоря уже, о приготовлении дорсетского масла, к чему он имеет особое призвание, но что все это может быть исполнено в более обширной сфере, чем Ченфильд, где предрассудки и узкоумие потребителей заглушают всякий порыв его гения.

Они уехали. Ричард Редмайн стоял на набережной в Гравесенде и провожал их глазами, пока корабль не превратился в черную точку на голубом горизонте. Тогда он почувствовал, что остался один в этой части света, один со своею дочерью.

Год подошел к концу, прежде чем истомилось мужество несчастного отца и его уверенность в самом себе, но в пасмурные декабрьские дни, после стольких несбывшихся надежд и тщетных поисков, начала ослабевать его надежда найти дочь и ее соблазнителя. До сих пор он ни с кем не говорил о своем горе, ни к кому не обращался за советом и надеялся только на самого себя. Он хотел сохранить тайну своей дочери, хотел избавить ее от стыда. Никто кроме его домашних не знал ни адреса его лондонской квартиры, темной комнаты на третьем этаже, ни причины его пребывания в Лондоне. Он заплатил все свои долги и поблагодарил своих кредиторов за терпение, но избегал встречаться со своими кингсберийскими друзьями и знакомыми. Он старался по возможности держаться в стороне от всех, кто его знал. Но по прошествии шести месяцев, потраченных на бесплодные поиски, он, наконец, убедился, что его мужественное сердце и сильные руки недостаточны для дела, которое он взял на себя. Тогда он отправился к адвокату, которого уже несколько знал, и объяснил ему свое дело, сказав, что человек, отыскивающий свою дочь, его друг.

— Молодая девушка, — сказал он, — скрылась из своего дома и с тех пор о ней нет никаких известий. Как должен поступить ее отец?

Мистер Смузи, адвокат и член фирмы Смузи и Гебб, в Грей-Инне, задумчиво потер подбородок.

— Давно ли скрылась молодая особа? — спросил он.

— Тринадцать месяцев тому назад.

— Давненько! Вашему другу следовало бы приняться за дело пораньше.

— Он ищет ее уже шесть месяцев.

Мистер Смузи взглянул пристально на своего клиента из-под своих густых серых бровей и заподозрил его тайну.

— Как же он искал ее?

— Он искал ее везде: во всех публичных местах, а церквах, в театрах, в парках, на улицах, в омнибусах, в лавках, искал с утра до ночи, день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, искал до тех пор, пока не ослабел телом и духом.

— Боже мой! — воскликнул адвокат с удивлением.

— Друг ваш мор жить на одной улице со своей дочерью и не встретиться с ней целый год. Он просто сумасшедший. Искать женщину в Лондоне без всякого плана и системы! Да легче сыскать иголку в стоге сена. Ваш друг потерял голову, Редмайн.

— И было от чего потерять голову, — отвечал фермер спокойно.

— От души жалею его. Но возвратимся к делу. Почему друг ваш знает, что его дочь в Лондоне? Почему знает он, что она не в Нью-Йорке?

— Он имеет основание полагать, что она в Лондоне. Человек, которого подозревают в том, что он уговорил ее бежать, живет в Лондоне.

— Но что же это значит? Если вы… если друг ваш знает имя этого человека, почему он не обратится прямо к нему?

— Подозреваемый человек отказывается от всякого участия в побеге моей дочери…

Редмайн внезапно остановился и покраснел до ушей.

— Тайна выдана, — сказал он. — Пропавшая девушка — моя дочь, мистер Смузи. Вы сохраните мою тайну. Я хочу избавить мою дочь от скандала.

— Я отгадал это прежде, чем вы сказали десяток слов, — заметил адвокат дружески успокоительным тоном. — Лицо ваше выражает слишком много волнения для человека, говорящего о деле своего друга. Чем откровеннее вы будете со мной, тем скорее я найду возможность помочь вам.

После этого Ричард Редмайн рассказал в немногих словах о своем несчастии, а адвокат выслушал его с серьезным, но не безучастным лицом.

— Имеете вы основание полагать, что этот мистер Вальгри обманул вашу дочь, то есть не исполнил своего обещания жениться на ней? — спросил он, когда Редмайн кончил.

— Только то, что дочь моя не дает знать о себе. Если бы… если бы все обстояло благополучно, она не оставила бы отца своего в сомнении. Она знала, как горячо я любил ее. И разве человек, намеревающийся поступить честно, увез бы девушку тайно из родного дома, когда он мог сделать ей предложение открыто?

— Обстоятельства дела и молчание девушки действительно не обещают ничего хорошего, — сказал мистер Смузи. — Вы говорите, что в письме было сказано, что бракосочетание будет в Лондоне, — кстати, вы должны дать копию с этого письма — пробовали ли вы узнать была ли такая свадьба?

— Как же мог я это узнать?

— Спросить печатно и предложить награду за достоверные сведения.

— И объявить всему свету о бесчестии моей дочери.

Мистер Смузи слабо улыбнулся. Как будто всему свету было дело до дочери кентского фермера.

— Вы, конечно, ее могли бы напечатать такое объявление не назвав имени девушки, — сказал он, — и очень может быть, что это повредило бы репутации. Напечатанного не уничтожишь. По моему мнению, мистер Редмайн, вам надо обратиться к какому-нибудь частному следователю.

— Мой брат Джемс уже обращался к одному следователю, но без всякого результата.

— Нам нет дела до того, что сделал ваш брат. Я знаю человека, который сумеет помочь вам, если это только возможно. Он начал свою деятельность в одно время со мной и девять лет занимался адвокатурой в небольшом городке на западе Англии, но потом начал пить, лишился работы и приехал в Лондон, где сделался частным следователем. Он и теперь пьет, но это не мешает ему быть таким дельным человеком, каких мало. Если хотите, я приглашу его завтра утром к себе, и мы все вместе переговорим о вашем деле.

— Мне остается только положиться на вас, — отвечал Редмайн. — Я долго надеялся, что сумею сам отыскать свою дочь, но наконец убедился, что эта за дача мне не по силам. Я чувствую, что еще несколько месяцев такой бесплодной работы сведут меня в могилу.

Мистер Смузи заметил, что отцы и дочери в руках Провидения и что надо покориться Его воле.

— Как! — воскликнул Редмайн. — Вы хотите, чтобы я смотрел на себя и на дочь свою как на две шашки на шахматной доске, как на предметы, не имеющие своей воли. А я говорю вам, что я найду мою дочь и отниму ее у негодяя, который украл ее у меня.

— Да поможет вам Бог, друг мой, — сказал адвокат набожным тоном, — но вы рассуждаете не по-христиански.

— Я перестал быть христианином с тех пор, как вернулся в Англию и не нашел моей дочери, — отвечал Редмайн.

На следующее утро он имел свидание с мистером Кенделем, частным следователем. Мистер Кендель был высокий, костлявый человек, лет сорока, с темными, коротко остриженными волосами, с длинным, красным носом, с блестящими и черными, как уголь, глазами, с чисто выбритым лицом и с такою респектабельною наружностью, какую только допускал вышеупомянутый красный нос. В сравнении с этим умным человеком Ричард Редмайн был неопытным младенцем.

Мистер Кендель написал несколько заметок в своей памятной книжке и в заключение свидания сказал с видом человека, знающего путь к цели:

— Если такая свадьба была в Лондоне, я буду это знать через неделю; если где-нибудь в другом месте в Англии, я обещаю узнать это в течение двух недель.

И действительно, через дне недели Кендель написал Редмайну, что насколько он может судить, в Англии не было свадьбы Грации Редмайн, и что он уже поручил благонадежным людям навести справки на континенте, и в скором времени надеется знать положительно, была ли такая свадьба где-нибудь за границей. Между тем он отыскивал мистера Вальгри, но до сих пор еще не нашел никого сколько-нибудь подходящего под описание подозреваемого джентльмена и носящего его имя.

Редмайн с досадой бросил письмо.

«Легко говорить о том, чего не сумел сделать, — проворчал он. — Джемс был, кажется, прав, говоря что частные следователи ни на что не годны».

Он не ответил на письмо Кенделя и продолжал свои собственные поиски. Рождество пришло и прошло. Для Ричарда Редмайна оно отличалось от обыкновенных дней только благовестом колоколов на полусотне английских колоколен. Но, Боже, с каким страданием вспоминал он праздник Рождества в Брайервуде; лицо своей дочери, сиявшее среди остролистника и омелы: незатейливые развлечения, тихие семейные радости!

«Будем ли мы опять сидеть когда-нибудь вместе у нашего очага, я и Грация?» — думал он.

Как ни горька для него эта неизвестность об участи дочери, ожидавшее его известие было еще горче. В одно мрачное январское утро, недель пять спустя после первого свидания Редмайна с мистером Кенделем, рассыльный мальчик из конторы Смузи и Гебба принес ему записку, которою его приглашали прийти немедленно в Грей-Инн.

Он тотчас же последовал за посланным и был прямо введен в приемную мистера Смузи. Адвокат стоял, греясь перед камином; мистер Кендель стоял у стола перед небольшою связкой газет.

— Имеете вы какие-нибудь известия для меня? — спросил с волнением Ричард Редмайн, подходя прямо к сыщику.

— Не торопитесь, мой милый Редмайн, — сказал адвокат успокаивающим тоном. — Кендель полагает, что имеет для вас известие, но оно самого печального свойства, если действительно касается вас. Я должен предупредить вас, чтобы вы готовились к худшему.

— Боже мой! — воскликнул Редмайн. — Неужели случилось то, чего я так опасался? Неужели дочь моя погубила себя?

— Нет, это было бы уже слишком печально. Сядьте, пожалуйста, успокойтесь. Мы, может быть, ошибаемся.

— Число то же самое, — сказал Кендель. — Мисс Редмайн покинула дом одиннадцатого ноября.

— Страдала дочь ваша болезнью сердца, мистер Редмайн?

— Нет, насколько мне известно. Мать ее умерла внезапно от болезни сердца, двадцати лет от роду. Да что вы не говорите прямо! Умерла моя дочь?

— Мы имеем основания этого опасаться, но повторяю, что мы, может быть, ошибаемся. Не лучше ли вам прочесть эти параграфы, Кендель? Пусть мистер Редмайн узнает худшее.

Мистер Кендель начал развертывать газеты с не совсем спокойным видом. Он привык обнаруживать печальные события, но настоящее дело казалось ему выходящим из ряда обыденных семейных несчастий. Внимательное лицо Редмайна, бледное до самых губ, свидетельствовало о необычайном страдании.

— Мисс Редмайн, — начал он деловым тоном, — покинула дом рано утром одиннадцатого ноября, и с тех пор до настоящего времени вы не получали о ней никаких известий. На днях, имея надобность заглянуть в старые газеты по другому делу, я случайно напал на известие о внезапной смерти молодой особы, которая приехала в Лондон из провинции одиннадцатого ноября, за час до своей кончины. Ей было девятнадцать лет и звали ее Грацией. Прочесть вам отчет о следствии?

— Прочтите.

Слово это вышло каким-то хрипом из его бледных, сухих губ.

Мистер Кендель прочел один за другим несколько параграфов из различных газет. В одной из них, в небольшой еженедельной газете, издававшейся в Гайгете, происшествие было описано подробнее, чем во всех других.

— Он назвал себя Вальшем, а молодую девушку своею сестрой, — заметил Редмайн, когда Кендель кончил.

— Нет ничего странного, если при таких печальных обстоятельствах он скрыл свое настоящее имя и свои отношения с молодою особой, — отвечал Кендель. — Я не утверждаю, что эта девушка была ваша дочь, совпадение не редкость в нашем мире, но ее имя, лета, день ее кончины одинаковы с именем, летами и днем побега вашей дочери. Даже первые буквы его имени одинаковы с первыми буквами имени мистера Вальгри. Но подумайте, мистер Редмайн, что как ни тяжело идти по следам вашей, дочери, чтоб остановиться, может быть, у могилы, было бы еще тяжелее найти ее в положении, которое хуже смерти.

Такая речь была целым взрывом чувства со стороны мистера Кенделя; его сердце, еще не совсем высушенное алкоголем, было глубоко тронуто безмолвным отчаянием отца, выразившимся только страшною переменой в лине и голосе.

— Намерены ли вы воспользоваться этими газетными известиями, мистер Редмайн? — спросил адвокат.

— Да, я проверю их, а потом пойду по следам убийцы моей дочери, — отвечал Редмайн.

Он сел к столу и записал в свою письменную книжку имя следователя, производившего следствие о смерти Грации, и некоторые подробности следствия. Мистер Кендель смотрел на него, пока он писал, и удивлялся твердости его руки.

— Продолжать мне мои розыски по вашему делу, мистер Редмайн? — спросил он.

— Нет, я буду продолжать их сам. Я скорее всех решу, дочь ли моя была эта девушка; а в случае неудачи обращусь опять к вам. Я заплачу вам за то, что вы сделали для меня.

— Благодарю вас, мистер Редмайн, и жалею от всего сердца, что мне пришлось оказать вам такую печальную услугу. Кстати, есть ли у вас портрет вашей дочери? Он помог бы вам решить вопрос.

— Есть, — отвечал Редмайн, положив руку на грудь. Он постоянно носил портрет Грации, с тех пор как расстался с ней, в боковом кармане сюртука, хотя этот портрет был только плохая фотографическая карточка, представлявшая дорогое лицо, которому недоставало красок и жизни, придававших красоту оригиналу.

Решено было, что Редмайн отправится в Гайгет, отыщет коронера, свидетельствующего мертвые тела, и проверит газетные известия.

Он отыскал коронера, отыскал и доктора, который был приглашен в коттедж, когда Грация лежала мертвая в объятиях своего возлюбленного. От доктора он выслушал подробное описание наружности девушки, ее красивого овального лица с рыжевато-темными волосами и с маленькой родинкой под подбородком.

Сомнения не осталось, что то была его Грация. Он проследил ее до конца ее краткого странствия. Все его планы разрушились, все его мечты о новой жизни в прекрасном австралийском поместья оказались несбыточными. Увы! Если он увидит когда-нибудь опять свою дочь, то не в этом мире. На земле ему уже нечего было искать.

«Кроме человека, погубившего ее, — сказал он себе. — Не дай мне, Господи, умереть, не расквитавшись с ним».

Он пошел в дом, в котором умерла его бедная дочь.

С того времени в доме переменилось несколько жильцов, но на доске, висевшей в хорошеньком маленьком садике, было объявлено, что квартира опять свободна.

Редмайн вошел в дом и побывал в маленькой гостиной, в которой она упала, пораженная внезапной смертью, побывал и в спальне, в которой она лежала в своем последнем непробудном сне. Он смотрел на место ее кончины с отчаянием, не имевшим выражения ни в слезах, ни в порывах гнева, ни в проклятиях, хотя в душе его было чувство горче проклятий против человека, погубившего его дочь.

«Кендель был, кажется, прав, — думал он, стоя пред белой постелью и воображая на ней Грацию со скрещенными на груди руками, — может быть, действительно лучше, что она умерла и избегла постыдной участи, которую готовил ей ее возлюбленный. Надо благодарить Бога, что она не сделалась его любовницей. Но как было бы хорошо соединиться с ней опять и начать вместе новую жизнь!»

За домом присматривала старая, полуглухая женщина, с одним плечом выше другого.

— Я помогла класть ее в гроб, бедняжку, — сказала она плаксивым тоном, когда Редмайн стал расспрашивать ее о молодой девушке, внезапно скончавшейся в этом доме немного, более года тому назад.

— Так вы видели ее? — воскликнул Ричард Редмайн.

— Еще бы! Я видела и его после ее смерти. Он был тоже бледен как мертвец и так спокоен, что страшно было смотреть. Странное дело! Нанимая дом, он сказал, что нанимает его для своей молодой жены, а на следствии выдал за свою сестру. Но кто бы она ни была, он очень любил ее. Я была в доме за час до их приезда, помогая служанке убирать комнаты. Посмотрела бы вы, какие вещи он сюда прислал, сколько цветов и фруктов и разных роскошен. А фортепиано было просто картина. Да, кто бы она ни была, он ее очень любил.

— Так пусть воспоминание о ней преследует его всю жизнь и отравит его последние минуты на смертном одре, — пробормотал Ричард Редмайн.

Старуха была слишком глуха, чтобы расслышать это проклятие. Она начала опять описывать красоту покойницы.

— А каков был собой этот человек? — спросил Редмайн.

— Мистер Вальш?

— Да, мистер Вальш.

— Довольно красивый господин. Высокий, темноволосый, постарше ее лет на десять, если не больше.

— Не знаете ли вы, куда девался он после следствия?

— Нет, не знаю. Он заплатил месячную плату за квартиру, уложил все шелковые платья, туфли и все тому подобное в большой чемодан, велел положить его на крышу кареты и уехал. Извозчик знает, куда отвез его, а нам почем же знать?

— А извозчика не знаете?

— Нет, сударь, извозчик был взят с улицы. Мистер Вальш платил щедро. Кухарке и горничной он заплатил за целый месяц, заплатил и мне. А какие были похороны! С похоронными каретами и с перьями на каретах и лошадях! Он за все заплатил, и никто его не расспрашивал. А история эта все-таки загадочна. Что-нибудь да было между ними, что сразило бедняжку.

— Она умерла от разбитого сердца, когда узнала, что доверилась негодяю. Это ясно, — сказал Редмайн более самому себе, чем старухе, глухие уши которой, однако, расслышали два слова.

— Разбитое сердце, — повторила она. — Да, это правда, то же самое говорила и горничная, когда мы чесали волосы покойницы. Он что-то сказал ей вскоре после их приезда, что разбило ее бедное сердце.

Часа два спустя, в сумерки, Ричард Редмайн пришел один на тихое Гетериджское кладбище, которое находилось на расстоянии только пятнадцати миль от Лондона, но принадлежало деревне, стоявшей в стороне от большой дороги.

«Я уверен, что на могиле ее нет никакого памятника, — с горечью думал Ричард Редмайн, бродя между скромными могильными камнями. — Никто не поставит памятника в воспоминание о своем грехе».

Но он ошибся. Не в безымянной могиле лежала Грация Редмайн. Он подошел наконец к большой плите из серого полированного гранита, с надписью в три строчки:

«Грация.

Умерла 11-го ноября 186 —19 лет.

Увы Увы!»

Эпитафию короче этой трудно было придумать.

«Желал бы я знать, где он будет погребен, когда придет его время, — подумал Ричард Редмайн. — Но, клянусь Богом, я убью его, когда мы встретимся».