В три часа гости высшего класса отправились завтракать в большую столовую. Они съезжались с первого часа, и провели время, бродя по парку и глядя в приличном отдалении на счастливых поселян, как на зверей в клетках, Вероятно, это развлечение и игра в крикет казались им скучными, потому что сигнал к завтраку был встречен с очевидным удовольствием, и гости сэра Френсиса заметно оживились в столовой. Ухаживание, не клеившееся в парке, пошло как нельзя Лучше в столовой, под влиянием шипучих вин и одуряющего концерта голосов двадцати трех tête-á-tête. Жоржи, сидевшая против сэра Френсиса на противоположном конце стола, была совершенно счастлива. Праздник оказался необыкновенно удачным и должен был обратить на нее и на ее мужа внимание всего графства.

Окна были отворены, и веселые возгласы в палатках сливались с голосами в столовой. Гостям утешительно было знать, что и бедные люди веселятся.

— Воображаю, как их удивляет шампанское, — сказала хорошенькая мисс Стальмен своему кавалеру.

— Они, вероятно, опасаются, что оно вспыхнет, как порох и взорвет их.

— Не знаю, — отвечал джентльмен, — но мне кажется, что они даже не поймут, что это шампанское. Они примут его за пиво высшего сорта.

Было уже около трех часов, когда Редмайн предъявил свой билет у южного входа, оберегаемого в этот цепь полицейским из Танбриджа, и получил в обмен другой билет для входа в палатку.

— Советую вам поспешить, сэр, — сказал полицейский дружеским тоном. — Обед для арендаторов назначен ровно в три.

— Я не намерен обедать, — отвечал Редмайн. — Я пришел только посмотреть.

— Не намерены обедать, мистер Редмайн! — воскликнул полицейский, знавший в лицо владельца Брайервуда. — Обед будет такой, лучше которого и вообразить нельзя. Надеюсь, что вы не будете так неблагоразумны.

Редмайн молча кивнул ему головой и пошел дальше. Он думал только побродить около толпы, не принимая никакого участия в увеселениях, но лишь только показался он на лужайке, как заботливый полковник, указывавший арендаторам их места, выхватил у него из рук его розовый билет и поспешно взглянул номер.

— № 53! — воскликнул полковник. — У нас все места нумерованы. Не хотите ли последовать за этими господами в палатку. Там распорядители укажут вам место. Идите, сэр, идите.

Редмайн пошел без возражений туда, куда вела его судьба, и сел на стул между двумя незнакомыми лицами, оживленными видом «ростбифа старой Англии».

Обед арендаторов мало чем отличался от обеда поселян. Мясо было приготовлено более утонченным образом, такие вульгарные блюда, как гуси и поросята, не имели места на этом столе. Для женского пола были приготовлены пирожки, сливки, бланманже, пирамиды винограда и фруктов. Но гул голосов был так же громок, как и на обеде поселян, и шутки, хотя более остроумные, были проникнуты тою же сельскою свободой.

Ричард Редмайн в последнее время более пил, чем ел. Он едва отведал ростбифа и паштета, но зато выпил немалое количество шампанского, к которому привык в Австралии, где счастливому золотоискателю приходится часто угощать своих товарищей. Он сидел молча, среди говора и смеха, пил и думал о своих невзгодах.

Присутствие Джона Ворта, сидевшего на конце стола, против полковника Давенанта, пробудило в нем самые тяжелые воспоминания. Он не говорил с управляющим после своего достопамятного свидания с ним в его конторе.

«Джон Ворт знает его, — сказал он себе. — Он ввел его в мой дом. Если бы Джон Ворт не сделал этого, моя дочь была бы и теперь со мной».

Эту горькую мысль не было даже возможности залить шампанским. Редмайн продолжал пить, но вино вместо того чтобы веселить его, усиливало его тоску.

Тосты долго не начинались. Сэр Френсис должен был сам положить начало этой церемонии. Было уже около полвины четвертого, когда у входа в палатку произошло движение, за столом раздался общий шепот, и многие из гостей встали.

Ричард Редмайн, не принадлежавший к числу арендаторов, для которых владетель Клеведона был солнцем, распространявшим свет и теплоту, поднял глаза с полнейшим равнодушием, и увидел высокого, стройного молодого человека, который шел медленно по палатке, останавливаясь, чтобы поговорить с одним, чтобы пожать руку другому, и у которого было для всех приветливое слово.

Увидев этого человека, Редмайн остался неподвижно на своем месте, и продолжал смотреть на него, едва переводя дух от волнения. Не это ли лицо слилось в его воображении с чувством беспредельной ненависти к обольстителю его дочери, не этого ли человека видел он часто во сне и уже почти утратил надежду увидеть наяву? Да, это он, это оригинал портрета, который он нашел в медальоне своей дочери. Медальон был в этот день с ним.

«Так вот кто этот человек, — сказал он себе наконец, едва переводя дух. Убийцей Грации был сэр Френсис Клеведон». Лишь только это внезапное предположение пришло ему в голову, как он начал удивляться, что оно не пришло раньше, что он давно не догадался, что человек, приехавший в Брайервуд по рекомендации Джона Ворта, человек, имевший свободный вход в Клеведон и которому Джон Ворт угождал во всех отношениях, был никто иной, как сэр Френсис Клеведон. Он вспомнил свое бурное свидание с Джоном Вортом и старание Джона Ворта защитить виновного.

Да, это он. Герой дня, пред которым преклоняются все его окружающие, был убийцей Грации.

Дикая жажда мщения, овладевшая Редмайном при этом открытии, была беспредельна. Уже несколько лет все его помышления и желания были устремлены к одной цели. Его религиозные чувства, каковы бы они ни были в молодости, — а молодые люди, воспитанные так, как он был воспитан, большею частью религиозны, — были заглушены его долгим страданием. Пребывание в Австралии произвело также дурное влияние на его характер, усилив его природную смелость. Он неспособен был теперь остановиться пред каким-нибудь отчаянным поступком из опасения последствий. Он рассуждал не лучше, чем стал бы рассуждать дикий на его месте. Отыскав своего мнимого врага, он обратил все свои помышления на то, как ему рассчитаться с ним.

Он сидел на своем месте и обдумывал этот вопрос, пока сэр Френсис обходил вокруг стола. Это был довольно трудный обход для баронета, ибо он должен был сказать что-нибудь приятное каждому из своих арендаторов. Его задушевным желанием было стать в их мнении выше, чем стоял его отец, быть для них чем-нибудь больше сборщика ренты. Он говорил с матерями, делал комплименты дочерям, рассуждал с отцами и сыновьями об урожае хлеба и хмеля и о наступавшем охотничьем сезоне. Какою толпой льстецов каялись Редмайну эти люди, старавшиеся засвидетельствовать свое искреннее почтение владельцу их жилищ, и каким лицемером сам владелец.

«Желал бы я знать, не намеревается ли он разбить сердце которой-нибудь из их дочерей», — думал он глядя на улыбавшихся матрон и на раскрасневшихся дочерей. Сэр Френсис, поравнявшись с ним, остановился на минуту, глядя на эту фигуру, оставшуюся неподвижною при его приближении, и пошел дальше. «Этот человек, вероятно, пьян», — подумал он.

Редмайн продолжал пить до конца обеда, и не промолвил ни одного слова. Сэр Френсис, дойдя до конца стола, остановился около места Джона Ворта, произнес небольшой шутливый спич, чтобы положись начало тостам, и ушел, предоставив продолжать полковнику, большому любителю подобного времяпрепровождения. С каким увлечением провозглашал он тосты, награждая субъекта, за которого пили всевозможными добродетелями. Этот почтенный, благородный, достойный английский фермер, которого они все знают и уважают, говорил он, и считают честью знать и не могут не уважать. Какие звучные эпитеты и взрывы чувства, какие отрывки стихов, более или менее уместных, но сопровождавшиеся неизменно громкими рукоплесканиями, изливались из уст доброго полковника, и как хлопали пробки шампанского и старого хереса!

Ричард Редмайн все это высидел, хотя разговор и смех и аплодисменты сливались в его ушах в неопределенный гул. Он сидел, потому что не хотел привлечь на себя общее внимание встав прежде времени, сидел и пил молча, не обращая ни малейшего внимания на то, что происходило вокруг него.

Наконец обед кончился, и арендаторы вышли из палатки. Танцы были уже во всем разгаре среди низшего разряда гостей. Ряды танцоров, двигавшихся на обширной луговине под звуки веселого старинного кадриля, пестрота нарядов, освещение заходящего солнца, все это вместе представляло прекрасное зрелище сельского праздника.

Сэр Френсис стоял на краю луга под руку с своею женой и смотрел на танцевавших поселян. Ричард Редмайн быстро отыскал ненавистный образ, и направился в его сторону, намереваясь объясниться со своим врагом, несмотря на неудобство места и времени.

Его ненависть росла постепенно в течение нескольких лет, и он теперь был не в силах отложить час расчета. Он сам не знал, что он скажет сэру Френсису, но шел с твердым намерением обличить его в присутствии всего общества.

«Я покажу им, что за человек им помещик, — говорил он себе. — Я положу конец их льстивым речам и заставлю их запеть на другой лад. Как бы то ни было, но всякий отец, имеющий только одну дочь, отвернется от него с негодованием».

Прежде чем он дошел до них, сэр Френсис и жена его повернулись, и пошли медленно к дому. Он последовал за ними на приличном расстоянии, выжидая, но не покидая своего намерения. Они прошли мимо парадной двери, вошли в небольшую железную калитку, которая вела в цветник, огибавший дом, и скрылись за углом прежде, чем Редмайн дошел до калитки. Он тем не менее вошел в сад и обошел к задней стороне дома.

На этой стороне находилась библиотека. Из окна ее открывался вид на клумбы с цветами, на зеленые лужайки и на садок для золотых и серебряных рыбок, которых кормила каждое утро сама хозяйка Клеведона. Пред большою отворенною дверью лазил по жерди большой старый какаду, свадебный подарок полковника Жоржине. Это была единственная отворенная дверь на этой стороне дома. Ричард Редмайн перешагнул через куртинку и заглянул в комнату.

После яркого света снаружи клеведонская библиотека казалась почти темною. С потолка до пола стены были уставлены книгами на массивных дубовых стойках, выступавших из стен и образовавших множество углов, в которых можно было читать в полнейшем уединении, хотя бы центр комнаты был полон людей. Стены, уставленные темными томами, имели почти мрачный вид. Тут не было дорогих и роскошных переплетов, украшающих новейшие библиотеки. Книги были собраны в тот век, когда было в моде делать наружность их сколь возможно более отталкивающею, когда знание было достоянием привилегированного класса, и величественные музы истории и поэзии и еще более величественные гении философии и науки пренебрегали внешними украшениями.

Ричард Редмайн окинул библиотеку быстрым взглядом, нашел ее безобразною, и увидев у одной из дверей белое платье, смело вошел в комнату.

Дама у двери обернулась, услыхав его шаги по непокрытому ковром дубовому полу. То была Жоржи. Она взглянула на него с удивлением, но без испуга. В этот день Клеведон был наполнен незнакомыми людьми, и не было ничего странного, что один из них вошел в дом.

— Вы кого-нибудь ищете? — спросила она с своею приветливою улыбкой.

— Да, я ищу сэра Френсиса Клеведона.

— Он сейчас был здесь, но не думаю, что вам можно будет повидаться с ним немедленно. Он ушел в биллиардную с генералом Чевиотом, Разве вы имеете сообщить ему что-нибудь очень важное?

Она принимала Редмайна за одного из фермеров, явившегося не вовремя просить о починке крыши или о чем-нибудь в этом роде.

— Нечто очень важное, — отвечал Редмайн торжественным тоном. — Я никогда не думал встретиться с сэром Френсисом, так как я встретился сегодня.

Странность слов и той, которым они были произнесены, поразили Жоржи. Незнакомец был к тому же бледен как смерть; она это видела, несмотря на то, что он стоял спиной к свету.

Он, может быть, пьян. Это было самое естественное объяснение, какое она могла придумать. Бедная Жоржи содрогнулась и быстро направилась к двери.

— Я пошлю сказать мужу, что вы его ждете, — сказала она примирительным тоном. — Потрудитесь подождать.

— Не уходите, леди Клеведон. Может быть, будет лучше, если я расскажу мою историю вам. Я много слышал о вашей доброте. Не пожертвуете ли вы мне несколько минут?

Жоржи колебалась. Нет, это не пьяный фермер. Горячность, с которою он говорил, заинтересовала и испугала ее.

— Я не имел намерения идти сегодня в Клеведон, и из сожаления к вам почти раскаиваюсь, что пришел. Сама судьба привела меня сюда или проклятые колокола, которые звонили все утро и чуть не свели меня с ума. Как бы то ни было, но я пришел; пришел, чтобы найти человека, которого искал с самой смерти моей дочери.

Он стоял, опершись рукой на дубовую конторку и смотрел на леди Клеведон, которая уселась немного поодаль и старалась казаться спокойною. Что если этот человек какой-нибудь маньяк, думала она. В манерах его не было ничего такого, что давало бы повод опасаться какого-нибудь насилия с его стороны, но они отличались каким-то неестественным спокойствием.

— Я искал его беспрерывно, с тех самых пор, как умерла моя дочь, — повторил он. — Вы, может быть, слышали обо мне, леди Клеведон? Мое имя Ричард Редмайн.

— Да, я слышала о вас.

— И слышали о моем несчастий?

— Мне рассказывали, что вы лишились дочери, и что ее смерть очень огорчила вас.

— И только? Разве до вас не доходили никакие толки по поводу ее смерти, толки о том, что невинная девушка была обольщена и обманута?

— Нет, — отвечала Жоржи. — Я ничего такого не слыхала. Но если ваша дочь умерла при таких печальных обстоятельствах, умерла обесчещенная, как вы говорите, я жалею вас от всего сердца.

«Этот человек, может быть, выпил лишнее, и вино оживило его горе», — подумала Жоржи. Она была очень терпелива с ним, и готова была слушать его с сочувствием, если ему вздумается рассказать историю смерти своей дочери.

— Кто сказал, что моя дочь умерла обесчещенная! — воскликнул он с негодованием. — Я этого не говорил. Господь не допустил такой несправедливости. Она была слишком чиста, чтобы сделаться жертвой негодяя. Смерть избавила ее от бесчестия, но да будет проклят ее обольститель!

— Я не совсем понимаю, в чем дело, — сказала Жоржи в замешательстве, — но я искренно жалею вас.

— Жалейте себя, леди Клеведон. Вы жена этого негодяя.

«О, действительно сумасшедший», — подумала Жоржи, и первым ее побуждением было убежать от него. Она встала и повернулась к двери. Редмайн удержал ее за руку.

— Останьтесь, — сказал он. — Я хочу предложить вам один вопрос. Как вы назовете человека, который является в честное семейство под вымышленным именем, обольщает неопытную девушку, обещая ей жениться на ней — я могу доказать это письмом моей покойной дочери — привозить ее в дом, где называет себя другим вымышленным именем, выдает ее за свою сестру, когда, четверть часа спустя после своего прибытия в этот дом, она умирает в его объятиях, пораженная открытием его лживости, хоронит ее в безымянной могиле, и оставляет отца ее в неизвестности об участи единственной дочери? Как вы назовете такого человека, леди Клеведон?

— Я назову его негодяем, — отвечала Жоржи, бледная, как полотно.

— Отъявленный негодяй, не правда ли?

— Отъявленный негодяй.

— Я очень рад, что вы признаете это, — сказал Редмайн, бросая на стол открытый медальон, — признаете это, несмотря на то, что этот негодяй ваш мул?.

— Что это значит? — спросила Жоржи. — Надо быть сумасшедшим, чтобы сказать такую нелепость.

— Взгляните, — сказал он указывая на портрет, — взгляните, и скажите, чье это лицо.

Таково сходство портретов. Лицо Губерта Вальгрева Гаркроса, подкрашенное живописцем, уничтожившим следы забот, трудов и лет, походило несравненно более на красивого баронета, чем на утомленного адвоката. Сердце Жоржи сильно билось, и руки дрожали так, что она едва была в силах поднять медальон. Но она подняла его, и долго смотрела на портрет.

— Это действительно лицо моего мужа, — сказала она тихим, дрожащим голосом. — Но что это доказывает? Неужели вы думаете заставить меня думать дурно о нем?

— О, я уверен, что вы будете защищать его, каков бы он ни был! — воскликнул Редмайн с саркастическим смехом. — К тому же все это случилось прежде чем ок женился на вас, а для женщин прошлое ничего не значит. Я даже слышал, что некоторые женщины любят таких негодяев. Какое вам дело до того, что он разбил сердце моей Грации!

— Кто дал вам право говорить так со мной? Если б я думала, если б я могла на минуту поверить, что он был когда-то таким жестоким негодяем, каким вы считаете его, что он способен на такую низость! Но как я глупа, что дрожу. Как вы смели придти сюда и испугать меня вашим бессмысленным обвинением?

— В ваших руках портрет вашего мужа в медальоне, который он прислал моей дочери.

— Неужели вы думаете, что я этому поверю! — воскликнула Жоржи, готовая защищать своего мужа вопреки очевидности. — Почем я знаю, какими средствами вы достали этот медальон? Вы, может быть, нашли его где-нибудь, и сочинили вашу гадкую историю.

— Медальон был подарен на память моей дочери. Есть люди, которые могут подтвердить это. Тут тайная пружинка, как видите, портрет должен был храниться втайне. Вообще все, что ни делал этот человек, было проникнуто ложью и таинственностью.

— Портрет ничего не доказывает, — возразила Жоржи, овладев опять своим мужеством, — и ваше обвинение так же нелепо, как и оскорбительно. Мой муж возвратился в Англию только в прошлом году. До тех пор он жил постоянно за границей.

— Были ли вы с ним там все время, что так смело ручаетесь за него? Люди часто уезжают и возвращаются, не объявляя об этом всем своим друзьям. Я в течение последних семи лет был два раза в Австралии. Этот человек явился в Брайервуд под вымышленным именем, и тайком знакомился с своим имением, а когда это ему надоело, он для развлечения занялся моею дочерью. Он приехал по рекомендации Джона Ворта, вашего управляющего, и когда мне понадобилось отыскать его, Джои Ворт стал между мною и им. Если бы сама судьба не привела меня сегодня сюда, я, может быть, никогда не узнал бы имени убийцы моей дочери.

— Я этому не верю, — повторила Жоржи, но в этот раз уже совершенно безнадежным тоном. Обвинение казалось неопровержимым, и миниатюрный портрет в ее руках был самым сильным доказательством справедливости рассказа. Может ли этот человек иметь какую-нибудь цель обманывать? Обвинение, конечно, ложно, но обвинитель говорит, очевидно, с полным убеждением.

Она закрыла лицо рукой, стараясь успокоиться и собраться с мыслями.

— Это какое-нибудь недоразумение, — сказала она наконец. — Я очень жалею вас, но поверьте, что ваше подозрение несправедливо. Если я не знаю всех подробностей его прошлой жизни, я знаю по крайней мере, что он добр и честен, и неспособен на какую-нибудь низость. Я была бы недостойна его любви и доверия, если бы могла поверить противному. Я не знаю, как могло возникнуть это недоразумение, или как попал к вам этот медальон, но я могу сказать и скажу с полным убеждением, что муж мой ни в чем не виноват против вас и вашей дочери.

Она гордо подняла голову и взглянула прямо в лицо обвинителю сэра Френсиса. Она обязана была защищать своего мужа, даже если б он был действительно виноват; она не верила, что он виноват. Очевидность может быть обманчива, но Френсис Клеведон не может обманывать.

Ричард Редмайн смотрел на нее с полупрезрительным сожалением.

— Очень естественно, что вы защищаете его, — сказал он. — Но докажите мне, что он не был в моем доме, что портрет, который вы держите в руках, не его портрет. Мне очень жаль вас, леди Клеведон, но я намерен рассчитаться так или иначе с вашим почтенным супругом. Я хочу объяснить всему находящемуся здесь обществу, что за человек сэр Френсис Клеведон. — Где могу я найти его?

— Неужели вы намерены говорить об этом жалком недоразумении при всех и сделать сцену? — воскликнула Жоржи с женским отвращением к открытому скандалу.

— Я намерен объясниться с сэром Френсисом в какое бы время и где бы я его ни встретил. Отдайте мне медальон.

Он взял медальон из ее рук и привязал его на свою часовую ленту.

— Вы не можете объясниться с сэром Френсисом сегодня. Это решительно невозможно.

— Я решу сам, возможно это или нет, — сказал он, выходя из комнаты.

Жоржи последовала за ним в залу, где он остановился, озираясь с удивлением по сторонам. У одной из отворенных дверей стояли два лакея, и Жоржи почувствовала себя в безопасности. Если понадобится, она прикажет им вывести его из дома. Она не допустит, чтоб он напал на ее мужа среди его гостей. Кто знает, какое впечатление может произвести такое обвинение, как оно ни низко, в их маленьком мире?

Редмайн подошел к одному из слуг и спросил, дома ли сэр Френсис.

— Нет, сэр; барин ушел сейчас опять на луг с генералом Чевиотом, — отвечал слуга, глядя с удивлением на бледное лицо и распущенный галстук Редмайна, Этот странный человек был, очевидно, не из числа гостей, приглашенных в дом, но вместе с тем имел слишком почтенный вид, чтоб явиться в дом с бесчестным умыслом.

— Давно ли ушел он? — спросил Редмайн с нетерпением. — Что значит «сейчас»?

— Минут десять тому назад, если это вас так интересует, — отвечал слуга обиженным тоном. — И позвольте сказать, что если вы один из арендаторов, то вас сюда не приглашали. Ваше место вон в этой палатке.

Редмайн прошел мимо него, не обратив внимания на его замечание. Если Френсис Клеведон ушел опять на луг, он последует за ним. Где бы ни встретиться, только бы встретиться поскорее.

Жоржи стояла в дверях библиотеки, скрываясь в глубокой амбразуре. Когда Редмайн ушел, она вышла в залу.

— Пошлите кого-нибудь к сэру Френсису немедленно, — сказала она слуге, или подите сами, это будет скорее, и скажите ему, чтоб он пришел ко мне немедленно в мою комнату.

— Слушаю, миледи, я пойду сам.

— Да, да идите скорее и непременно передайте сэру Френсису мое поручение.

Она стояла у выходной двери и провожала глазами слугу, поспешно пробиравшегося между толпой, пока он не скрылся из виду, потом медленно поднялась по дубовой лестнице в свою комнату, упала на колени пред своим любимым креслом, спрятала голову в шелковых подушках и горько зарыдала. Она продолжала уверять себя, что никогда не поверит, чтоб ее муж мог быть способен на какую-нибудь низость, но в то же время спрашивала себя, что если она повторит ему слово в слово обвинение Редмайна, и он признает его справедливым? Что если он действительно был обольстителем дочери Редмайна, он так часто повторявший ей, что в его прошлом нет ни одного намерения, ни одного поступка, которые он хотел бы скрыть от нее. Нет, это невозможно. Но его лицо в медальоне? Она не сомневалась, что это было его лицо, а не кого-либо другого. Ее сердце было слишком полно одним образом. Любовь суживает вселенную в круг не более обширный чем обручальное кольцо. Она не смотрела дальше своего мужа и тени, ставшей между ними.

После тщетной попытки помолиться, она встала, подошла к отворенному окну, и скрываясь за шелковою занавеской, начала смотреть на праздную толпу, двигавшуюся под звуки танцевальной музыки.

«Он отвергнет обвинение, он все объяснит, — повторяла она, негодуя на себя за то, что позволила себе хоть на минуту усомниться в нем, между тем как сердце ее сжималось от непреодолимого страха. — О, если б он пришел и выслушал то, что она узнала, и разъяснил эту странную историю».

«Ему стоит только взглянуть мне в лицо и сказать мне, что я жестоко оскорбила его, и мое сердце успокоится», — сказала она, напрягая зрение в надежде увидеть его знакомую фигуру.

Но он не шел. Она отправилась бы сама искать его, но в их большом доме и в многолюдном парке легко было разойтись с ним, если слуга уже передал ему ее приглашение. Нет, благоразумнее было ждать, и она ждала и смотрела, ничего не видя, на танцовавших поселян и на огни, начинавшие мелькать между деревьями.