На четвертый день после своего посещения Слогуда майор сидел с женой за завтраком. Щеки миссис Варней значительно поблекли со времени ее последнего отъезда из Лисльвуда, но прекрасные волосы ее лежат еще роскошными волнами на плечах. Она чем-то расстроена и ничего не ест, а довольствуется тем, что быстро разрушает превосходный паштет. На лице ее выражается в эту минуту почти дикая радость, а сверкающий ножик, которым управляет ее нервно дрожащая элегантная ручка, сильно напоминает собою кинжал. Быть может, миссис Варней замечает сама такое обстоятельство, потому что она начала следить с особенным вниманием за движением стали и вдруг проговорила:
– Как досадно, что я не имею возможности убить кого-нибудь перед началом завтрака! Это бы возбудило, конечно, аппетит сильнее рейнвейна… Гранвиль Варней, мне страшно опротивел подобный образ жизни… Я бы желала снова превратиться в актрису, жить опять в Саутгемптоне. Мне бы хотелось снова вызывать восторг в тупоумной, полупьяной толпе, хотелось бы вернуть свою светлую молодость и…
– Невинность, конечно! – договорил майор, крутя свои усы и кладя в стакан сахар.
– Повторяю вам, что мне опротивела жизнь, которую я веду теперь. Мне надоела эта вечная борьба, для того чтобы слыть богатыми людьми, прибегая для этого к всевозможным проделкам!.. Мы начинаем стариться, пора остепениться и довольствоваться тем, что у нас есть в действительности.
– Это разумно, Ада, вы выражаетесь, как мудрец и философ, и скоро мы действительно начнем другую жизнь.
– Гранвиль, не забывайте, что у вас нет решительно ничего, кроме жалованья.
– Да, в данную минуту, но через месяц будет уже совсем иное. Мне надоела служба, и я не возвращусь больше в Индию, Ада! Я хочу удалиться куда-нибудь в деревню, чтобы провести там с вами, кумир моей души, остаток своих дней… Да, великое счастье не признавать себя виновным в низких действиях! Спокоен только тот, кто никогда не сделал ни малейшего зла!.. Знаешь ли, что мы можем рассчитывать на гостеприимство сэра Руперта Лисля?
Черные глаза миссис Варней обратились к нему с глубоким изумлением.
– Сэра… Руперта? – произнесла она.
– Лисля, – добавил майор. – Этот молодой человек, выстрадавший так много, должен благодарить меня за то, что я возвратил ему и имя и богатство… Несчастный милый мальчик! Он был жертвой самой недостойной интриги.
– Но, не хотите же вы…
– Допустить его оставаться вдали от нежной матери, без имени и звания – нет, Ада, не хочу!.. – произнес майор, крутя свои усы с видом негодования и благородной гордости.
– Я бы желала, Варней, чтобы вы перестали разыгрывать комедию, – заметила она с заметным нетерпением.
– Разыгрывать комедию? Разве я это делаю? Ведь у меня на совести не лежит преступление, которое я должен бы скрывать перед вами, милая… Я узнал, что один молодой человек был с самого детства жертвой чужой подлости, – и что же я предпринимаю? Я немедленно же стараюсь разузнать все подробности этого преступления. Когда я окончу эту задачу, то выведу все на свежую воду. Нечего говорить вам, что этот милый мальчик будет питать ко мне вечную благодарность. Ну а я, разумеется, постараюсь извлечь всевозможные выгоды из подобного чувства.
– Но люди не всегда бывают благодарны! – сказала миссис Варней.
– Действительно, но все помнят чужую преданность. Вообще неблагодарность развита в человечестве. Но от сэра Руперта Лисля я жду только хорошего.
– И вы воображаете, что он лучше других? – спросила миссис Варней с презрительной улыбкой.
– Повторяю вам, Ада, что не жду от него ничего, кроме добра, и не скажу вам более ни единого слова… Он может быть и лучшим и худшим из людей, я не боюсь его ни в том, ни в другом случае. А если он окажется действительно чудовищем, то я тогда, пожалуй, буду его бояться еще гораздо менее!
– Послушайте, Варней, я, право, не имею никакого желания разгадывать загадки.
– Милая моя, да у вас едва ли хватит ума на такую работу. Вы, кажется, вообще никогда не ломали свою очаровательно красивую головку над разрешением этих таинственных загадок. Вы созданы единственно для того, чтобы блистать чудной прелестью, петь и еще тратить деньги. Ну, вы это исполнили: вы были хороши, израсходовали много песен и напевали деньги… Виноват! Я ошибся: вы пели много песен и потратили много денег в течение вашей жизни. Вы, одним словом, исполнили свое предназначение, и вам стремиться не к чему… Вот где таится творчество, – заключил майор, ударив себя по лбу серебряной ложечкой.
Красивая собеседница его пожала нетерпеливо плечами и взяла «Times», который уже был прочитан майором.
– Просмотрите список рожденных, умерших и соединившихся браком и сообщите мне…
– А! что же это такое! – воскликнула миссис Варней, когда взгляд ее упал на одно объявление, помещенное в начале газеты.
– Прочитайте вслух, Ада, и я вам разъясню, что вам угодно знать.
– «Если эти строчки дойдут до сведения майора Гранвиля Варнея, Г. Е. И. К. С. или кого-либо другого, знающего настоящее местопребывание этого джентльмена, то просят пожаловать немедленно к господам Сельбурн и Сельбурн, стряпчим в Гроз-Ин-Плас…» Что же это такое, Гранвиль?
– Показать вам, как я намерен ответить на это? – спросил майор.
– Да.
Гранвиль Варней встал и, усевшись к прекрасному дубовому бюро, написал быстро несколько строчек. Затем он передал их жене, между тем как он сам надписывал конверт.
Ответ его был следующий:
« 14, Кенсингтон-Гор, 30 июня 18…Гранвиль Варней ».
Миссис Вальдзингам!
Вспомнив, что господа Сельбурн и Сельбурн в Гроз-Ине были поверенными вашего семейства, мне пришло в голову, что объявление, помещенное в сегодняшнем номере „Times”, исходит от вас. Если моя догадка верна, если я могу быть вам полезным тем или другим путем, то распоряжайтесь мною, как вам будет угодно. В противном случае прошу извинить меня за беспокойство. Я чувствую такую непреодолимую антипатию к адвокатам, что скорее решусь подвергнуться вашему неудовольствию, чем войти в сношения с подобными людьми.
Честь имею быть вашим, милостивая государыня, покорнейшим слугою.
– Почему вы думаете, что это объявление сделано миссис Вальдзингам? – спросила миссис Варней, возвращая мужу письмо.
– Потому что я ждал этого ежедневно со смерти Вальдзингама. Я твердо убежден, что он перед кончиной открыл своей жене крайне важную тайну. Если он сделал это, то я очень доволен, именно потому, что миссис Вальдзингам будет принуждена обратиться ко мне, а я уж подготовился к разговору с нею. Если же он умер, не сказав ей ни слова, то мне необходимо принять уже на себя инициативу в деле и обратить на себя внимание миссис Вальдзингам. Вот это объявление, которого я ждал с великим нетерпением, убеждает меня, что мой бедный Артур не унес с собой тайну в глубокую могилу. Этот дорогой друг не мог поступить иначе: он был верен себе, а мне очень полезен. О Ада, жизнь моя! К чему грешить самим, когда знаешь, что можешь извлечь без труда пользу из чужих прегрешений?!
Майору не пришлось томиться ожиданием ответа на письмо. На другой же день утром после его отсылки перед квартирой майора остановился экипаж, и через несколько минут Соломон, камердинер и фактотум Гранвиля, подал своему господину визитную карточку Клерибелль Вальдзингам.
Майор приказал слуге ввести посетительницу в библиотеку: это была небольшая комнатка, выходившая окнами в сад, в котором красовался бассейн с золотыми рыбками. Прежде чем выйти к миссис Вальдзингам, майор вынул из кармана маленькое зеркальце и начал машинально расчесывать усы.
«Следовало бы побриться, – подумал он невольно. – А между тем усы белокурого цвета придают лицу чрезвычайно кроткий и добродушный вид».
Он нашел миссис Вальдзингам стоявшей у окна и смотревшей выжидающе на дверь. Она была бледна, но казалась спокойной, как и прежде.
– Миссис Вальдзингам, – проговорил майор, подавая ей руки. – Так это действительно вы напечатали объявление в «Times» и пожаловали теперь ко мне, чтобы воспользоваться моими услугами? Это очень похвально с вашей стороны. Я приехал из Индии еще очень недавно и всего день назад узнал, что мой несчастный и незабвенный друг…
Но миссис Вальдзингам, не имея уже сил скрывать свое волнение, перебила майора:
– Майор Варней! – воскликнула она. – Я приехала к вам по серьезному делу. Я разыскала бы вас еще гораздо раньше, но горе и печаль, вызванные потерей…
Она слегка замялась, и на бледных щеках ее внезапно выступил яркий румянец.
– Смерть капитана Вальдзингама отняла у меня даже способность думать, – продолжала она. – Советники мои сильно протестовали против моего личного переговора с вами… Они не понимают моего положения! Но я рискнула всем под влиянием предложить вам вопрос. Вы могли быть в прошедшем моим злейшим врагом; вы могли им остаться… Но моя голова не в силах выносить тех тяжелых сомнений, которые осаждали ее в последние три месяца!.. Майор Варней, умоляю вас именем вашей матери ответить на вопрос мой с полной откровенностью!
Она кинулась на колени и с мольбой протянула к нему свои нежные руки.
– Скажите, ради бога… Мой сын… сэр Руперт Лисль… жив ли он или умер?
Майор так широко раскрыл глаза, что нужно было опасаться, как бы они не остались навсегда в подобном положении. Он с участием поднялся и посадил на кресло взволнованную женщину.
– Успокойтесь, сударыня! – сказал он ей приветливо. – Вы ставите меня в большое затруднение… Чем вызвана подобная несбыточная мысль?
– Нет, эта мысль не бред расстроенного мозга! – ответила она. – Капитан Вальдзингам хотел открыть мне тайну за несколько минут до удара, который свалил его в могилу!
– Хотел?… – спросил тревожно и поспешно майор.
– Да, но он, к сожалению, мог только произнести несколько странных слов, которых тем не менее было вполне достаточно для того, чтобы понять, что мой сын еще жив и что вам, майор, известна эта тайна.
– Сударыня, потрудитесь подумать, насколько все это невероятно. Я жил в Индии со времени исчезновения вашего сына, я вернулся сюда только месяц назад… Можно предположить, что мозг моего бедного друга был не совсем в порядке, так как нет ни малейшего повода думать, чтобы ваш сын был спасен! Какие причины могли бы побудить капитана Вальдзингама скрывать это от вас, если б сэр Руперт был на самом деле жив? Да и что мог он выиграть, участвуя в таком ужасном преступлении?
– Ничего, ничего! Его благосостояние должно было погибнуть вместе с моим ребенком, – сказала Клерибелль.
– Ну, так что же могло заставить и его, и кого бы то ни было держать в тайне существование вашего сына?… Многоуважаемая миссис Вальдзингам, все это очень странно и просто непонятно!.. Я едва осмеливаюсь высказать вам, насколько ваш вопрос озадачил меня!
Майор проговорил последние слова с очевидным смущением, которое проглядывало отчасти в его взгляде, устремленном на гостью.
– Вы едва осмеливаетесь высказать мне… О, объясните мне, что значит эта фраза! – сказала Клерибелль. – Я глубоко уверена, что вам известно то, чего вы не хотите сообщить мне теперь.
– Нет, нет, – ответил он, начиная ходить взад и вперед по комнате, как будто погрузившись в глубокое раздумье. – Все это так несбыточно и так невероятно и, по правде сказать, настолько невозможно…
– Сжальтесь, скажите мне, – перебила она. – Примите во внимание, что если вам известна участь моего сына, если вы поможете мне возвратить ему имя и богатство его, то половина этого громадного богатства перейдет в ваши руки.
Майор сделал движение, похожее на то, которое он сделал бы, если бы кто-нибудь ударил его в лоб. Он выпрямился и, обратив глаза на миссис Вальдзингам, проговорил величественно:
– Милостивая государыня, искренне советую вам никогда не пытаться подкупать офицера нашей индийской армии. Советую вам тоже не обещать богатств, составляющих собственность вашего сына. Если только он жив, то будет, как вы знаете сами, скоро совершеннолетним и, верно, не захочет уступить своих прав.
– Простите меня, майор, я – безумная женщина!.. Простите и скажите мне все то, что вам известно о моем бедном Руперте!
Майор не дал ответа, а продолжал ходить, как и прежде, по комнате, все еще погруженный в глубокое раздумье.
– Скажите, миссис Вальдзингам, есть ли у вас портрет сэра Руперта Лисля? – спросил он неожиданно.
Она распахнула шаль и, сняв с шеи золотую цепочку с медальоном, подала ее молча и покорно майору. В медальоне заключался миниатюрный портрет сэра Руперта Лисля на слоновой кости, писанный незадолго до страшной катастрофы.
Майор долго рассматривал его и даже подошел к ближайшему окну, чтобы видеть его лучше.
– Сударыня, – начал он с очевидным волнением, – видит бог, как мне страшно произнести даже слово, которое могло бы вовлечь вас в заблуждение при настоящем случае… Но я невольно думаю, что ваш сын еще жив! – добавил он с энергией.
Грустное лицо миссис Вальдзингам покрылось страшной бледностью, и она без чувств упала на ковер.