Рахиль Арнольд страдала очень долго от раны, нанесенной ей кулаком баронета. Усталость, лишения, волнения, дурное обращение и вечные заботы истощили последние силы этой несчастной, и она находилась несколько недель между жизнью и смертью в одной из верхних комнат Лисльвудского замка. Леди Лисль приказала делать все то, что нужно для ее излечения, и окружила ее заботливым уходом. Но доктор сомневался, и даже очень долго, в ее выздоровлении.

– Она очень слабого телосложения, миледи,  – сказал он леди Лисль,  – силы ее надорваны тяжелой работой. Я уверен, что эта бедная женщина вынесла много горя. Я помню ее, когда она еще жила со своим мужем в сторожке, а сын ее, который был похож на сэра Руперта, постоянно играл возле решетки парка.

– Он умер от горячки! – заметила Оливия.

– Верю, верю, дорогая леди Лисль, он был такой же тщедушный, как и его мать. Меня ничуть не удивляет известие об этом! Пойду теперь к больной… Бедняжка ослабела и телом и душой, все это повлияло и на ее рассудок.

Сэр Руперт не протестовал против пребывания Рахили Арнольд в замке. Казалось, что он даже отчасти беспокоился о ее состоянии. Он ежедневно осведомлялся о ней – со свойственной ему осторожностью – и, очевидно, интересовался ответом на свой вопрос.

– Лучше ли ей? – говорил он обыкновенно.  – Не бредит ли она? Отвечайте скорее!

– Нет,  – отвечали люди.

– Спокойна ли она? – продолжал баронет.

– Совершенно спокойна; она в полном сознании.

– О чем же говорит она?

– Что касается этого, то она так слаба, что ей говорить трудно и почти невозможно.

Эти ответы удовлетворяли его; но на следующее утро он снова предлагал такие же вопросы, с той же осторожностью и с тем же дурно скрытым, но живым любопытством. Между тем ничто не могло убедить его, сколько он ни беспокоился об ее положении, войти в ее комнату, хотя она каждый день посылала к нему с мольбой прийти к ней на несколько минут, чтобы она могла хоть взглянуть на него, подержать его руку, вспомнить те дни, в которые она держала его, маленьким, болезненным ребенком, у себя на коленях, и вместе испросить прощение за то, что она решилась прибыть в Лисльвуд в настоящее время, когда он находится на вершине богатства и земного блаженства! Эти мольбы могли бы смягчить холодный камень, но не Руперта Лисля!

Ему вовсе не хочется скучать у постели больной, оправдывался он. Почем знать, может быть, болезнь-то заразна? Он даже убежден, что она заразна, – какая-нибудь злокачественная, опасная горячка, схваченная на корабле. Было бы чересчур странно, если б баронету и первому богачу во всем графстве пришлось умереть от горячки, привившейся к нему от ничтожной служанки! Она должна, конечно, благодарить Создателя, что попала к таким гуманным господам! Пусть довольствуется этим непредвиденным счастьем!

Другого рода утешений не дождалась Рахиль от сэра Руперта Лисля!

Майор Варней, полневший по мере того, как время проводило едва заметный след по его волосам, не дерзая, однако, превращать их в седые, майор, говорю я, взял снова верх в Лисльвуде.

После сцены в бильярдной он принял скипетр власти с таким невозмутимым, величавым спокойствием, как будто никогда не выпускал его из рук, и уже навсегда. Баронет занял свое прежнее положение в доме и возвратился к прежним привычкам; может быть, он надеялся найти себе союзника в лице своей жены, но Оливия держала себя от него в стороне, так что он был совершенно один, почему и не мог сладить с майором. Он по-прежнему взглядывал сначала на майора перед тем, как сказать какое-нибудь слово; он по-прежнему следовал за ним, как верная собака, только что провинившаяся и только что подвергнувшаяся наказанию хозяина; баронет жил, по-видимому, только по приказанию Гранвиля Варнея и для того, чтобы слепо исполнять его волю. Раз он заговорил со своим ментором о больной.

– Что мне делать? – начал он своим резким голосом.  – Она надоедает мне своими послами, посредством которых добивается свидания со мной, моего прощения и бог знает чего еще. Я вовсе не нуждаюсь в объяснениях с нею, как это вам известно.

– Да,  – ответил майор.  – Я прихожу в восторг, смотря на вашу руку и на ваше кольцо со сверкающим сапфиром. Вы дали за него двадцать наполеонов в Париже, на улице де-ля-Пэ; этим же сапфиром рассекли вы губу Рахили Арнольд… Да, я вполне уверен, что вы не нуждаетесь в объяснениях с ней… с вашей прежней служанкой!

– Мне кажется, что вам бы не мешало отчасти придерживать язык,  – прошептал злобно Руперт.  – Вы извлекли себе из этого неприятного случая блистательные выгоды!

– Я извлекаю выгоду буквально из всего, дорогой баронет (баронет со времени Джеймса Первого, помните это, мой милый, и кавалер с незапамятных времен – род Лисль очень древний и очень знатный род!). Я извлекаю выгоду из чего только можно,  – повторил он, бросаясь на мягкий диван.  – На жизненном рынке нет, бесспорно, товара дороже ума. Я на нем торговец и употребляю все свои силы, чтобы получить наивозможно высокую цену за свой ценный товар, то есть разумный мозг. Я стараюсь недаром,  – добавил майор Варней, вытаскивая из кармана превосходный фуляр и начиная чистить им свои длинные ногти с розоватым оттенком.

– Ну так поймите же,  – ответил баронет,  – что я не могу помириться с присутствием у меня этой женщины, я попросил бы вас пойти к ней и сказать, чтобы она держала себя немного поскромнее; она живет в комфорте, а если же она будет глупить еще вперед, то дождется того, что я просто велю вытолкать ее в шею! Поняли вы меня?

– Еще бы! Вы хотите, чтобы я передал это Рахили Арнольд?

– Конечно, слово в слово! – подтвердил баронет.

– Это поручение не из слишком приятных, дорогой мой Руперт.

– А мне-то какое дело?! Приятно ли оно, неприятно ли вам,  – во всяком случае, вы можете выполнить его в точности. Вы пользуетесь мною и должны мне оказывать кой-какие услуги.

Баронет старался придать своему лицу загадочное выражение, хотя он сознавал, что это бесполезно и что ему никогда не провести майора.

– Обо всем, чем я пользуюсь от вас в данное время и чем угодно будет мне пользоваться впереди,  – вам толковать не стоит,  – проговорил Варней, смотря на баронета.  – Не забудьте,  – сказал он,  – что я пользуюсь кое-чем благодаря случайности, сделавшей вас рабом моим, как будто бы вы куплены мною в Южной Америке за несколько долларов, сделавшей вас собакой, как будто я купил вас за известную цену у торговца собаками и держу на цепи вместе с другими в псарне… Не забывайте этого!

Сказав это, майор расстегнул свой жилет и показал кушак, сжимавший его талию, к которому был прикреплен порт-папье с крепким стальным замочком.

– Видите ли вы это? – произнес он торжественно.  – Этот пояс противодействует развитию дородности, которой я подвергся, к большому сожалению; сверх того он надежен!

Сэр Руперт Лисль вцепился в свои жидкие волосы, желая вырвать их; но он был чересчур изнежен и труслив, чтобы нанести себе вред или сильную боль.

– Да… да…  – воскликнул он, ворочаясь на стуле,  – вы держите меня очень крепко в руках… Черт возьми! Будьте прокляты!

– А! Дорогой мой Руперт! Как у вас много сходства с тем милым человеком, под кровлей которого вы провели годы благословенной молодости: вы так же вялы в действиях, так же скоры в ругательствах и в проклятиях людям! – заметил майор Варней с приветливой улыбкой.

– Вял в действиях, майор? – проговорил баронет.

– Да! – повторил Гранвиль.

В то самое время, когда звук голосов майора и сэра Руперта раздается под сводами Лисльвудского замка, между тем как густые темные облака окутывают вершины суссекских косогоров, какой-то незнакомец прокладывает себе дорогу в одном из американских лесов сквозь переплетшиеся лианы, иссохшие ветви сломленных гигантских деревьев и колючие кустарники, которые цепляются за него и рвут его платье при каждом его шаге, как будто бы они находят удовольствие колоть и мучить странника. Как он ни утомлен, но все же идет вперед по высокой траве, опутывающей ноги,  – идет, проклиная терновники, царапающие ему лицо и руки и превращающие его платье в лохмотья; проклиная мрачные тени и жгучее солнце, место, в которое стремится, и людей, которых он встретит в этом месте; проклиная себя и весь подлунный мир. Он идет с угрюмым лицом и неподвижным взором к заветной цели, указанной ему мщением; желание достигнуть поскорее этой цели придает его истомленному телу новые силы, помогает ему перенести все трудности.

С веселой и сияющей улыбкой, приглаживая усики, направляется майор Варней по длинным коридорам к комнате Рахили Арнольд. От него, как и прежде, как будто бы исходит какое-то сияние, озаряющее даже темные уголки, так что слуги, встречавшие его на узкой лестнице, по которой он всходил на верхний этаж, против воли прищуриваются. Вся фигура его сверкала, а брелоки часовой цепочки гармонично звякали, ударяясь друг о друга. Тихими шагами вошел Варней к больной.

Эта комната, находившаяся в одной из отдаленнейших частей замка, была низка, с потолком из дубовых бревен и косоугольным окном, полузаслоненным выступом крыши. У стены, противоположной окну, стояла старинная кровать под балдахином, на которой лежала больная. Бледное лицо ее было повернуто к дверям, и широко открытые голубые глаза ее выражали испуг и сильную тревогу. Доктор сидел в кресле у ее изголовья и задумчиво смотрел на свою пациентку, между тем как глаза толстой сиделки блуждали бессознательно по деревьям парка.

– Ей немного похуже сегодня,  – сказал доктор,  – и по всей вероятности, у нее начнется бред.

Сиделка, углубившись в созерцание деревьев, не расслышала фразы. Доктор вынул часы и взял руку больной. Но через несколько минут он с недовольным видом поднял темные брови, как будто убедился в бесплодности усилий отвратить пароксизм, и закрыл часы, издавшие чуть слышный, металлический звук.

– Единственный сын!.. Злой… бессердечный… дурной… неблагодарный… и легко сказать: единственный сын!.. Единственный! – простонала больная.

– Это невыносимо! – заметила сиделка, терпение которой, видимо, истощилось.  – Она бредила всю ночь, и я не могла спать из-за ее единственного сына! Хоть кастрюли и овощи надоели мне сильно, а это втрое хуже… Ах ты, царь мой небесный!

Нужно заметить к слову, что дородная девушка дебютировала в подвальном этаже замка в качестве помощницы кухарки, а из этого малопочетного звания была обращена в сиделку у постели Рахили Арнольд.

– Единственный сын! – повторяла Рахиль, смотря пристальным взглядом на открытую дверь.  – Злодей!.. Бесчеловечный!.. А единственный сын!..

Майор в это мгновение явился на пороге. Он был так высок, так плечист и так статен, что наполнял собой всю амбразуру двери.

Доктор молча сидел в весьма небрежной позе, растягивая пальцы своих черных перчаток; сиделка зевала, прикрывая рот грубыми красными руками; на окне пела птичка, в камине трещал огонь, а в котле, стоявшем на тагане, закипала вода. Никто не заметил присутствия майора, исключая больной: испустив слабый крик и собрав все силы, она соскочила с постели и, бросившись на изумленного своего посетителя, схватила его за ворот; казалось, что она, слабая женщина, хочет вступить в борьбу с этим высоким и сильным человеком.

– А, это вы?! – воскликнула она с безумным взглядом.  – Вы первый злодей в мире!.. Зачем вы пришли ко мне?… Для чего вы показываете опять ваше насмешливое, фальшивое лицо… Вы не должны являться мне никогда на глаза, если вы не хотите, чтобы я убила вас!

– Я это предугадывал,  – сказал спокойно доктор,  – я предвидел возможность этого пароксизма, так как давно заметил, что голова ее не в нормальном порядке.

Сиделка оттащила больную от майора и уложила ее снова в постель; несчастная и не думала сопротивляться ей. Волосы ее растрепались и висели, скрывая наполовину бледное, безумное лицо.

Майор отстранил доктора и занял его место так спокойно, как будто он считал себя другом или родным больной.

– Добрейшая миссис Арнольд, милая миссис Арнольд!..  – произнес он нежно.  – Вы не должны тревожиться!

– О, этот страшный голос! – воскликнула больная, заметавшись тоскливо на пуховых подушках.  – Этот проклятый голос, который говорил мне так много страшных слов…

– Слушайте, моя дорогая,  – перебил ее Варней,  – вам не следует говорить о голосах и ломать вашу бедную, усталую головушку под наплывом различных болезненных фантазий; а нужно постараться успокоиться и терпеливо выслушать слова ваших друзей! Я пришел с поручением от сэра Руперта Лисля.

– Сэра Руперта Лисля… сэра Руперта Лисля! – повторяла Рахиль, продолжая метаться.  – Единственный сын… он единственный сын!

– Ну, не может ли это надоесть хоть кому! – воскликнула сиделка, обратившись к майору.  – Ведь это утомительно!.. Такою она была и во всю эту ночь – скучной, как арифметика.

Быть может, Рахиль Арнольд расслышала последние слова своей сиделки и вдруг перенеслась под влиянием горячки в то далекое время, когда она, с другими молодыми девушками, училась тоже в школе, потому что она начала вдруг высчитывать диким и резким голосом:

– Семью пять – тридцать пять, семью пять… Руперт Лисль… я кладу семь… кладу сэра Руперта Лисля… я носила его… я носила его, хотя руки мои нередко уставали… ведь он же был моим единственным дитятею… единственным дитятею!..

– Ах! Бедняжка, бедняжка! – проговорил майор со вздохом сострадания.  – Это грустное зрелище!.. Доктор Люмкинс, мне бы очень хотелось побеседовать с вами хоть несколько минут у меня в кабинете! Эта сцена невольно взволновала меня… Эта молодая девушка – сиделка миссис Арнольд? – спросил он, зорко всматриваясь в помощницу кухарки.  – Она была сиделкою ее во все время болезни?

– Да,  – ответила девушка,  – никто не помогал мне в уходе за больной, но я стала бояться с тех пор, как она спятила совершенно с ума.

– А! Вам не помогали,  – пробормотал майор.  – Никто не помогал?… Ну, это превосходно!

Майор Варней проговорил эту фразу с рассеянным видом. Он взглянул внимательно на сиделку, на доктора и потом на больную, которая лежала теперь в полном изнеможении, отвернувшись к стене.

– Теперь, доктор Люмкинс,  – сказал он после короткой паузы,  – потрудитесь пройтись со мною в мою комнату, я задержу вас там только на пять минут.

Майор занимал хорошенькую комнату в самой лучшей части замка, куда и провел доктора; четверть часа спустя доктор вышел оттуда, проникнутый сознанием собственного достоинства.

– Я увижу сегодня мистера Моррисона, майор Варней,  – сказал он, обмениваясь с ним рукопожатием,  – я думаю, что достать подобное свидетельство не составит труда.