Тайна банкира. Красная мантия

Брэддон Мэри Элизабет

Уаймен Стэнли Джон

Кровавые преступления, интриги, измены и, конечно же, любовь вы найдете в произведениях, предложенных вашему вниманию.

Главный герой романа «Красная мантия» — искатель приключений. Спасая свою жизнь, он соглашается выполнить сложное поручение кардинала и… находит свое счастье. Автор романа «Тайна банкира» переносит нас в XIX век, и мы становимся свидетелями драмы, разыгравшейся при очень загадочных обстоятельствах.

 

Ссылки

FB2Library.Elements.ImageItem

FB2Library.Elements.ImageItem

FB2Library.Elements.ImageItem

[ГЛАВА I] В лесистой местности Гамишира, в доме, напоминающем своею архитектурою частью сельские домики, частью замки древних времен, жило семейство, могущее дать писателю олицетворение семейного счастия. Семейство это было не многочисленно, оно состояло из четырех лиц: капитана морской службы Гарлея Вестфорда, его жены, сына и дочери. И капитан и жена его были еще в полном развитии жизненной силы. Лета унесли цветы молодости Клары, но заменили ее очарованием — очарованием нравственного совершенства и следом безоблачно протекшей жизни.

[ГЛАВА I] Да, она была еще хороша. Люди, знавшие коротко ее прошлое, говорили, что она стояла по происхождению выше своего мужа. Они уверяли, что она променяла богатый аристократический за́мок своего отца на трудовую жизнь с честным и добродушно веселым моряком и навлекла на себя негодование всего своего надменного семейства.

[ГЛАВА I] Никто однако же не имел верных сведений об этом браке, совершившемся вдали от родительского дома. Капитан и жена его хранили от всех тайну своего прошлого. Если же мистрисс Вестфорд наводила по необходимости речь на свое замужество, то речь эта доказывала только ее высокое мнение о достоинствах избранного ею мужа.

[ГЛАВА I] «Я знаю, — говорила она, что у мужа моего нет именитых предков, но их заменяет длинный ряд честных и храбрых людей, и любой человек стал бы гордиться сердцем, которое бьется в груди моего мужа».

[ГЛАВА I] Но мы лучше всего предложим читателю войти в вестфордский сад, в день разлуки, предстоящей капитану с женою. Оба они прохаживаются под тенью густой ореховой аллеи. День был теплый, июньский, весь пропитанный запахом цветов, темно-синее небо было безоблачно; только трудолюбивое жужжанье пчел и пение птиц нарушали тишину.

[ГЛАВА I] Однако ж, несмотря на роскошную прелесть утра, лицо Клады Вестфорд было грустно и бледно, и темная тень окружала ее голубые, прекрасные глаза. Бессонная ночь прошла вся в молитвах к тому, кто охраняет всех путешествующих. «О, Гарлей! — говорила она, — ты не можешь представить, как тяжело у меня на душе! Мы уже не раз расставались с тобою, но еще не расставались ни разу так грустно!» Лицо ее красноречиво подтверждало истину ее слов, но в темно-серых глазах капитана не было слез: одна только судорожная дрожь его губ показывала глубину тяжелых его ощущений в эту минуту.

[ГЛАВА I] Капитан Гарлей Вестфорд был храбр как лев во время всех битв, в которых ему приходилось участвовать, но грусть жены сокрушила его душевную силу. Он превозмог однако это движение слабости и сказал жене с притворною веселостью:

[ГЛАВА I] — Подобная грусть недостойна тебя как жены моряка. В нашей разлуке не должно быть горечи, тем более, что это последняя разлука: имей только в виду, что после этой последней поездки в Китай, от которой я жду так много хорошего для благосостояния нашего и наших детей, я поселюсь на постоянное жительство в Вестфорде. Полно же, Клара, не плачь!

[ГЛАВА I] — Я не плачу более, Гарлей, — отвечала она голосом, выражавшим подавленную скорбь, — вспомни, что я всегда плакала при каждой нашей разлуке, но никогда еще она не вызывала во мне такого безотчетного ужаса, которого даже моя молитва не могла победить. Я чувствую, что в этом путешествии тебя ждет не предвиденная, но странная опасность; сжалься же надо мною, Гарлей, не уезжай от нас!

[ГЛАВА I] Ее нежная рука сжимала судорожно руку мужа ее, словно хотела удержать его силою от предполагаемой поездки. Капитан Вестфорд грустно улыбнулся.

[ГЛАВА I] — Хотя твои предчувствия ни на чем не основаны, я бы может быть уступил твоей просьбе, если бы не дал слова отправиться в путь. Я должен сдержать это слово. До сих пор еще никто не мог упрекнуть Гарлея Вестфорда в том, что он не исполнил своего обещания! Корабль «Лили Кин» выходит завтра в море вместе с восходом солнца и я уеду на нем, если только буду жив.

[ГЛАВА I] Мистрисс Вестфорд знала, что всякие дальнейшие увещания будут напрасны; она тоже знала, что ее муж дорожил своим словом, как дорожил жизнью. Тяжелый и подавленный вздох был последним выражением ее тяжелых чувств.

[ГЛАВА I] — А теперь выслушай меня внимательно, дитя мое, — сказал Гарлей Вестфорд, — потому что я буду говорить о серьезных вещах.

[ГЛАВА I] Он взглянул на часы.

[ГЛАВА I] — Нам остается всего полчаса, Клара, до прихода дилижанса, который увезет меня в Винчестер. Слушай же меня, мое сердце: ты знаешь, что я с помощью Божею успел накопить небольшое состояние для тебя и детей. Я ношу на груди портфель, содержащий в себе 20000 фунтов в банковых билетах; это все, что я успел составить в различных местах моего пребывания. Возвратясь из Китая, я постараюсь пустить эти деньги вместе с теми, которые я надеюсь приобрести в моем путешествии, в самые выгодные и безопасные обороты. В ожидании же этого времени я намерен отдать их под сохранение одному известному учредителю банка, за которого ручается мне доверие, которое имел к нему мой отец. Он пролежит у него до моего возвращения. Но чтобы предохранить их от всяких случайностей, я перешлю тебе квитанцию банкира как на эту сумму, так и на получение от меня под сохранение законных актов на все мои владения. Завещание мое лежит у моего поверенного. Что бы ни случилось со мною, будущность твоя и детей вполне обеспечена.

[ГЛАВА I] — О, Гарлей! — сказала Клара Вестфорд, — мне тяжело слышать такие слова. Ты говоришь как человек, который предвидит себе неизбежную гибель.

[ГЛАВА I] — Нет, я только говорю как рассудительный человек, хорошо понимающий все случайности жизни. Эти 20000 фунтов и эти 50 десятин земли, самой лучшей земли во всем Гэмпшире, обеспечивают с избытком и тебя, и детей. Теперь же половина времени, которое остается мне до отъезда, уже прошла, а остальная принадлежит моим детям.

[ГЛАВА I] Капитан вышел из тенистой аллей и направил шаги по площадке, покрытой зеленым дерном, освещенным лучами июньского солнца. На эту площадку выходили окошки небольшой гостиной, защищаемой от яркого света длинною верандою, на половину закрытою цветами и зеленью. Вдоль этой веранды были развешаны клетки с любимыми птицами, а на белой, как снег, и мягкой подстилке лежала свернувшись малютка собачка. Девушка лет шестнадцати показалась в окошке и выпрыгнула из него с легкостью белки как скоро капитан явился на площадке.

[ГЛАВА I] Никогда еще, может быть, солнце не освещало такого миловидного создания, каким была эта девушка в своем белом платьице, с своею замечательною и ослепительною свежестью. Черты ее были нежны и правильны; ее лоб, нос и подбородок приводили на память чисто греческий тип. Глаза ее, с длинными темными ресницами, были, подобно глазам ее матери, большие темно-синие, живые и блестящие; волосы имели золотистый отлив. Эти длинные волосы, откинутые с правильно очерченного лба, покрывали своими густыми локонами ее плечи. Такова была Виолетта Вестфорд.

[ГЛАВА I] — Милый папа! — воскликнула она, меж тем, как мистрисс Вестфорд опустилась в изнеможении на ближайшую скамейку, — мама — жестокая женщина, она так долго задержала тебя, но Виолетта считала все минуты, которые остались до прихода кареты. Папа, ты дурно делаешь, что оставляешь нас! Ее светлые глазки наполнились слезами. — Но Лионель хочет, — продолжала она, — оседлать Вариора и проводить тебя вплоть до Винчестера, где пробудет с тобою до отправления поезда. Я завидую ему: он пробудет с тобою еще полчаса.

[ГЛАВА I] — Послушай, моя милая, — сказал капитан, — если я не ошибаюсь, то карета идет. Звук трубы кондуктора, раздавшийся из-за деревьев, отозвался на слова капитана. В ту же минуту выехал из ворот Лионель верхом, и карета остановилась у садовой решетки. Мистрисс Вестфорд поднялась с места, спокойная, без слез, только мертвая бледность высказывала за нее всю тяжесть этой минуты.

[ГЛАВА I] — Друг мой! — сказала она, — я могу только молиться за твое благо. Но еще одно слово, Гарлей: ты говорил сейчас о каком-то банкире, которому хочешь поручить свои деньги: скажи мне его имя; я имею более основания, чем ты думаешь, сделать тебе этот вопрос.

[ГЛАВА I] — Банкиры моего отца, — отвечал капитан, — были господа Гудвин и Сельби, но директором банка в настоящее время Руперт Гудвин. Прощай, мое сердце!

[ГЛАВА I] Кондуктор затрубил громче прежнего в ту минуту, когда Гарлей Вестфорд приложил в последний раз дрожащие губы к бледному лбу жены. Горе, овладевшее его собственным сердцем при последнем прощании, не допустило его услышать восклицание ужаса, вырвавшееся из уст его жены при имени Руперта Гудвина. Когда стук колес уезжавшей кареты уже стих в отдалении, Клара Вестфорд хотела дойти как-нибудь до дому, но силы ее ей изменили, и Виолетта нашла ее бледную и неподвижную, словно умершую. На крик ужаса девочки прибежали две горничные и с помощью Виолетты перенесли госпожу Вестфорд на диван, стоящий в гостиной и защищенный от солнечных лучей плотными занавесками. Одна из прислужниц побежала за доктором, пока Виолетта мочила водою бледный лоб своей матери. Через несколько времени глаза ее открылись и устремились на лицо ее дочери полное выражения безотчетного ужаса. «Руперт Гудвин, Руперт Гудвин!» — воскликнула она с глубоким отчаянием, — о, нет, не его, Гарлей, нет, нет, его не надобно!» Ее глаза снова закрылись, и голова упала опять на подушку.

[ГЛАВА I] Явился доктор; но усилия его не привели ни к каким результатам. Болезнь мистрисс Вестфорд брала свое начало в нравственных потрясениях, над которыми бессильна рука врача. Один обморок быстро сменялся другим. Виолетта и Лионель, возвратившийся к тому времени, перенесли госпожу Вестфорд в ее спальню и ухаживали за нею с беспредельною нежностью. Молодой человек устроил свой ночлег в комнате, смежной с комнатою матери, и слышал чутким ухом самое легкое движение больной. Еще несколько дней тому назад, веселый вестфордский дом стал теперь безмолвен и мрачен, как могила. Врач предписал больной глубокое спокойствие, и его приказания исполнялись буквально.

[ГЛАВА II] Почтовый поезд быстро летел от Винчестера к Лондону. Скоро и Лондон открылся глазам капитана мрачно угрюмый, но все-таки величественный. Но мысли капитана были далеко: они переходили от недавно им оставленных милых к опасностям, ожидавшим его по выходе в открытое море.

[ГЛАВА II] Давно уже фамилия Сельби служила только фирмою банкирской конторы, но ею управлял в сущности один Руперт Гудвин. Этот Руперт Гудвин был в это время лет сорока пяти. Он наследовал от отца огромное имение, которое увеличил впоследствии приданым, взятым им за женою. Вообще ему везло как не многим на свете.

[ГЛАВА II] В течение долгих лет имя Руперта Гудвина служило образцом безупречной честности, но с некоторого времени о нем распространились странные слухи: утверждали, что Руперт Гудвин увлекся в последнее время большими спекуляциями и что эти спекуляции не увенчались успехом.

[ГЛАВА II] Кому неизвестно, какое неблагоприятное влияние имеют слухи подобного рода на кредит негоцианта? Конечно, до сих пор слухи эти не переходили круга самых близких знакомых банкира; его неудачи еще не достигли до сведения людей, вверивших ему свои капиталы, вследствие чего требования уплаты еще не нарушали и без того затруднительного положения банкирского дома.

[ГЛАВА II] Банкир сидел в своем кабинете над счетными книгами и поверял, весь бледный и с бьющимся сердцем, настоящее положение своих денежных дел. Он ожидал кризиса каждый день и каждый час и изыскивал напрасно средства предотвратить его.

[ГЛАВА II] Одна только личность пользовалась доверием Руперта Гудвина: эта личность была его главный приказчик Яков Даниельсон. Со дня его совершеннолетия, Даниельсон вступил в служение к банкиру и между ними установилась мало-помалу загадочная связь. Ее нельзя было назвать дружбою, потому что банкир обращался всегда гордо и повелительно со своими подчиненными; но Яков Даниельсон знал все его тайны и обладал почти сверхъестественной способностью угадывать каждую невысказанную мысль Руперта Гудвина.

[ГЛАВА II] Лицо Руперта Гудвина было замечательно выразительно и отличалось тем смуглым оттенком, который мы видим только на картинках итальянской живописи. Его мать была испанка и передала ему часть своей южной красоты. Он был высок ростом и широк в плечах. Его черные и блестящие глаза были ясны и проницательны как глаза сокола, но эти соколиные глаза опускались невольно под взглядом всякого честного человека.

[ГЛАВА II] В то время, когда Руперт Гудвин сидел в кабинете, раздумывая о тяжелом положении своих дел и ожидая близкой грозы, Гарлей Вестфорд спешил к нему, чтобы вверить ему плоды двадцатилетних своих трудов. Кабриолет, в котором ехал Вестфорд, остановился подле ворот банкира. Выйдя из него поспешно, капитан отправился прямо в контору, где, по воле случая, нашел одного Якова Даниельсона.

[ГЛАВА II] — Я желаю говорить с г. Гудвином, — сказал капитан.

[ГЛАВА II] — Это невозможно, — отвечал холодно Яков, — г. Гудвин очень занят, но если вы хотите передать мне ваше дело, то я поспешу…

[ГЛАВА II] — Благодарю вас, но я не могу принять вашего предложения. Мое время рассчитано по минутам, и я надеюсь, что в силу этого г. Гудвин не откажет мне в личном свидании. Когда человек является, подобно мне, вручить банкирской конторе все свое достояние, то он, очень естественно, желает передать его в руки самого директора банка.

[ГЛАВА II] Судорожная дрожь промелькнула на тонких губах Даниельсона. Плод экономии целой человеческой жизни! Вкладчик, вручающий весь свой капитал Руперту Гудвину в ту самую минуту, когда этот последний ждал только бесчисленного множества требований от опустевшей кассы! Яков устремил испытующий взгляд на честное лицо моряка, невольно подозревая во всем сказанное им какой-нибудь подлог.

[ГЛАВА II] — Я вижу, что вы спешите, — сказал он ему, — и прошу у вас только позволения узнать, какого рода делом занят банкир. Но не угодно ли вам вручить мне вашу карточку?

[ГЛАВА II] — Вы совершенно правы, — отвечал капитан, — мой отец был участником в делах вашей конторы и мое имя вероятно известно г. Гудвину!

[ГЛАВА II] Яков Даниельсон отнес эту карточку и положил ее на стол перед банкиром, не прочитав даже фамилии, стоявшей на ней.

[ГЛАВА II] — Какой-то безумец, — сказал он холодно, — желает вручить вам значительный вклад; он вбил себе в голову передать его не иначе как в ваши собственные руки. Я думаю, что вы и не откажетесь принять его?

[ГЛАВА II] — Конечно, — отвечал надменно банкир, — и вы теперь же можете ввести его ко мне. Только когда Даниельсон уже вышел из комнаты, Гудвин посмотрел на лежащую перед ним карточку. «Гарлей Вестфорд, — прошептал он, — вверяет мне деньги, мне, своему смертельному врагу и еще вдобавок в такую минуту!»… Банкир смял карточку и старался превозмочь свое волнение. Лицо его приняло привычное холодное и спокойное выражение и когда Вестфорд явился перед ним, он встретил его приветливою улыбкой.

[ГЛАВА II] Моряк очень спокойно вручил ему портфель.

[ГЛАВА II] — В этом портфеле, мистер Гудвин, — сказал он банкиру, — заключаются плоды моих двадцатилетних трудов, а в этом запечатанном пакете — акты на мои поземельные владения в Гэмпшире, где живут в настоящее время моя жена и дети. С вашего обязательного согласия, я вручаю вам под сохранение и этот пакет. Гудвин в то же время пересчитал бумаги. — Извините, — сказал капитан, — вы, вероятно, не откажетесь выдать мне расписку в полученных деньгах?

[ГЛАВА II] — Принесите мне бланк, Даниельсон, — сказал банкир.

[ГЛАВА II] Приказание его было исполнено и банкир выдал капитану квитанцию в получении и актов, и денег; засвидетельствовал ее своею подписью за скрепою Даниельсона, и Вестфорд отправился, положив квитанцию в карман своего легкого, верхнего платья.

[ГЛАВА II] Уже несколько дней как нагрузка корабля была окончена и все готово к выходу в море.

[ГЛАВА II] Когда капитан Вестфорд подъехал к кораблю, на палубе прохаживался молодой человек с открытым и приятным лицом. Человек этот был Жильбер Торнлей, старший лейтенант на «Лили Кин», пользовавшийся самым искренним расположением Гарлея Вестфорда. Он ездил вместе с капитаном в Вестфордгауз и во время трехдневного своего пребывания в этом маленьком рае влюбился без памяти в Виолетту Вестфорд. Очень понятно, что он затаил это чувство глубоко в душе: дочь капитана стояла, по его мнению, недосягаемо высоко над ним.

[ГЛАВА II] Капитан дружески пожал ему руку.

[ГЛАВА II] — Я аккуратен, как видите, — сказал он. — Я расстаюсь нынешний раз без горечи с родиной, — продолжал капитан, — потому что мне удалось обеспечить будущность всего моего семейства; это утешительное сознание! Я вручил весь мой капитал банкирской конторе и увожу с собою квитанцию Руперта Гудвина.

[ГЛАВА II] При имени Гудвина дрожь ужаса пробежала по членам Жильбера.

[ГЛАВА II] — Руперт Гудвин! — воскликнул он, — я верно не расслышал! Неужели вы действительно вручили свои деньги банкирскому дому Гудвина и Сельби?

[ГЛАВА II] — А почему же нет? — спросил капитан.

[ГЛАВА II] — Потому что слух носится, что он скоро будет стоять перед конкурсом.

[ГЛАВА II] Смертная бледность покрыла лицо Гарлея Вестфорда; он пошатнулся и, чтобы не упасть, оперся о перила.

[ГЛАВА II] — Грабитель, мошенник! — воскликнул он, — он знал, что эти деньги — все достояние моей жены и моих детей, и принял их от меня с улыбкою!

[ГЛАВА II] — Но вы еще не опоздали, капитан, — сказал Жильбер Торнлей, — банк закрывается в четыре часа, а теперь только три. Вы еще можете отправиться на берег и истребовать обратно ваши деньги.

[ГЛАВА II] — Разумеется, — сказал Гарлей с глухим проклятием, — я потребую от него эти деньги и в крайнем случае вырву их у него вместе с его жизнью! Жена моя и дети не должны быть ограблены!

[ГЛАВА II] — Но вам же нельзя терять времени, капитан!

[ГЛАВА II] — Знаю, знаю, Жильбер, — отвечал он, приложив руку ко лбу, — эта новость поразила меня; но чтобы ни случилось, «Лили Кин» должна при восходе солнца поднять паруса: если я успею вернуться к этому времени, тем лучше; если же нет, корабль все-таки должен выйти в море, а вы примете команду над ним.

[ГЛАВА II] — Я буду повиноваться вам, капитан, и просить Бога, чтобы он ускорил ваше возвращение.

[ГЛАВА II] — Все это, конечно, в Его святой воле, — отвечал Гарлей Вестфорд. Он вручил молодому человеку некоторые нужные бумаги и сделав ему несколько кратких, но отчетливых инструкций, он еще раз пожал ему руку и спустился в лодку, чтобы отправиться на берег. Там он взял первый попавшийся ему кабриолет и приказал кучеру везти его вскачь в Ломбартстрит.

[ГЛАВА II] Банк только что закрылся в минуту приезда Гарлея Вестфорда, и мистер Гудвин уже был на пути к своему загородному дому. Так, по крайней мере, сказали приказчики, заметив при этом, что на нынешний день все дела по банку были окончены.

[ГЛАВА II] — Ну так я поеду в его загородный дом, — сказал капитан. — Но где же он находится?

[ГЛАВА II] — В Вильмингдонгалле по северной дороге, невдалеке от Гертфорда.

[ГЛАВА II] — Каким образом я доеду туда?

[ГЛАВА II] — Вы можете ехать по Гертфордской железной дороге и взять потом карету до Вильмингдонгалля.

[ГЛАВА II] — Хорошо, — сказал Гарлей Вестфорд, и, сев в кабриолет, приказал везти себя со всевозможною скоростью на станцию северной дороги.

[ГЛАВА II] «Ни я, ни Руперт Гудвин не будем покойны, пока эти деньги не вернутся к законным владельцам!» — воскликнул капитан, подняв руку с угрожающим видом, как будто призывая небо в свидетели этой клятвы. Он не предвидел, каким ужасным образом будет исполнена эта самая клятва; он не знал, какие несчастия, какие преступления вызывает демон, который бы должен был быть рабом человека и которого человек сделал своим повелителем, демон, который на земле носит название золота.

[ГЛАВА III] Вечером того же дня Руперт Гудвин сидел в великолепной столовой древнего и щеголеватого дома, известного под названием Вильмингдонгалль. Эта вилла была не новым строением, воздвигнутым богачом спекулятором, но благородным остатком прошлого, одним из тех величественных зданий, окруженных вековыми деревьями, которые в настоящее время причисляются к редкостям. Этот четвероугольный за́мок мог бы свободно вместить в себе целый полк. Один из его четырех флигелей был уже давно необитаем и отсыревшие обол висели клочками на его стенах. Не многие из прислуги банкира решились бы войти в эту часть за́мка, вследствие слуха, что в нем водятся привидения, но мистер Гудвин посещал его не редко, так как в погребах его хранились сокровища, которые вверялись его попечению. Не многие и спускались в эти подвалы, но все говорили, что они тянулись на всем пространстве, занимаемом флигелем и даже отчасти и самого дома. Уверяли еще, что в военное время эти же подвалы служили темницами.

[ГЛАВА III] В окружности Вильмингдонгалля мистера Гудвина считали обладателем баснословных богатств. Роскошь и изящество окружали банкира со всех сторон, но, несмотря на все это, на прекрасном лице Руперта Гудвина выражалось чувство сильного неудовольствия.

[ГЛАВА III] Он был не один. За тем же столом сидела отталкивающая личность его главного приказчика Якова Даниельсона. Обстоятельства вынудили Руперта Гудвина стоять с этим последним на дружеской ноге. Якову была известна тайна этих знаменательных двадцати тысяч, ради которых проходили в уме Гудвина такие безотвязные и мрачные мысли. Эта сумма могла поддержать, хотя на некоторое время, его поколебавшийся кредит. Все затруднение состояло только в том, что останется делать, когда капитан, возвратясь из Китая, явится требовать возврата этой суммы. Руперт Гудвин ненавидел непримиримою ненавистью Гарлея Вестфорда, хотя не видал его ни разу в жизни. Эта ненависть брала свое начало в таинствах прошлого, в которых Клара Вестфорд играла важную роль.

[ГЛАВА III] При таком положении дел, Гудвин твердо решился присвоить себе достояние капитана. Ему предстояло несомненное банкротство; он вдался в последнее время в безрассудные спекуляции и понес от них огромные потери. Он задумал оставить навсегда Европу и увезти с тобою вверенные ему двадцать тысяч.

[ГЛАВА III] В пору первой молодости Гудвин долго жил в южной Америке и там находился еще до сих пор родственник его матери, очень богатый именитый купец. Он был убежден, что это переселение избавит его от всяких преследований, и эти двадцать тысяч помогут ему составить состояние, равное тому, которое он терял в настоящее время.

[ГЛАВА III] «Юлия, — думал он, — поедет со мною, а Густав может оставаться и в Англии и отыскать себе какое-нибудь дело. Между нами не было никогда искренней привязанности и мне надоело слышать его вечные порицания всем моим предприятиям».

[ГЛАВА III] — Да, Яков, — заговорил опять банкир, возвращаясь к прерванному своему разговору со своим приказчиком, — эти двадцать тысяч помогут нам отвратить грозу. Если первые требования будут исполнены без всяких отлагательств, мы возвратим себе всеобщее доверие и уничтожим все неблагоприятные слухи.

[ГЛАВА III] — Это очень возможно, — отвечал приказчик, но так сухо и холодно, что оскорбил банкира. — Но что мы станем делать, когда капитан возвратится домой и потребует у нас свои деньги обратно?

[ГЛАВА III] — Но наше положение может поправиться за это время, — возразил банкир.

[ГЛАВА III] — Может, конечно, но как мы приступим к этому исправлению?

[ГЛАВА III] — Но ведь некоторые из наших спекуляций должны же удасться, — заметил банкир, делая страшное усилие, чтобы выдержать проницательный взгляд серых глаз Якова.

[ГЛАВА III] — Вы, действительно, так думаете, мистер Гудвин? — спросил приказчик, делая странное ударение на этих словах.

[ГЛАВА III] — Совершенно уверен. В этих деньгах открывается источник другого состояния. Под влиянием этих не совсем неприятных мечтаний, Гудвин невольно впал в глубокое раздумье, из которого его вызвал внезапно голос, как-то странно прозвучавший в его ушах.

[ГЛАВА III] — Мистер Руперт Гудвин, — говорил этот голос, — я пришел к вам, чтобы получить обратно двадцать тысяч фунтов, которые имел честь вручить вам сегодня.

[ГЛАВА III] Раскаленное железо не могло бы произвести в сердце Гудвина того страшного ощущения, которое в нем произвели эти простые слова. Они совершенно его уничтожили. Однако же он скоро оправился настолько, чтобы отвечать с поддельною твердостью:

[ГЛАВА III] — Многоуважаемый капитан Вестфорд, меня испугало ваше неожиданное появление, несмотря на то, что я не страдаю слабостью нервов; но мне часто твердили, что в моем замке водятся привидения и вы, при помощи наступающих сумерек, показались мне выходцем из другого мира. Прошу вас садиться и отведать этого бургундского, за доброкачественность которого ручается вам мое честное слово. Будьте так обязательны, Даниельсон, позвоните. Я тотчас прикажу подать сюда огня. — Ну, дорогой мой капитан, — сказал банкир по уходе Даниельсона, — объясните, чему я обязан удовольствием принять вас сегодня у себя? Вы, верно, хотите сделать какие-нибудь распоряжения или процент, который мы назначили вам, слишком неудовлетворителен?

[ГЛАВА III] — Мистер Гудвин, — отвечал капитан, — я человек прямой и не считаю нужным скрывать от вас причину моего возвращения, я просто хочу получить мои деньги.

[ГЛАВА III] — Вы, верно, боитесь доверить их мне? К вам, верно, дошли несправедливые слухи, распущенные в публике презренным интриганом?

[ГЛАВА III] — Дошедшие до меня слухи могут быть справедливы и ложны; желаю от души, чтобы эти слухи были обманчивы и даже сам готов признать их такими; по дело идет о сумме, которой обеспечивается целая будущность дорогих мне существ. Я не смею навлечь на нее даже тени опасности.

[ГЛАВА III] — И вы ее получите, мой милый капитан, — отвечал банкир, — но так как подобное количество денег не находится в настоящее время у меня в кармане, вы должны поневоле прождать до утра.

[ГЛАВА III] Моряк изменился в лице.

[ГЛАВА III] — Я надеялся, — сказал он, — найти вас в Ломбартстрите до закрытия банка. Я отдал приказание корабельному экипажу быть наготове к восходу солнца и если я не вернусь к назначенному времени, то корабль отправится в путь без меня. — Банкир хранил несколько минут глубокое молчание. Лампы еще не были поданы в комнату, и мрачная улыбка проскользнула в это время по лицу банкира.

[ГЛАВА III] — Корабль отправится в путь без вас, — сказал он, — но лоцманы, без сомнения, ждут еще ваших приказаний?

[ГЛАВА III] — Нет, они не имеют никакой причины ждать их, — ответил капитан, — они получили нужные наставления, и если я не возвращусь вовремя, то старший лейтенант примет на себя мои обязанности и «Лили Кин» отправится в путь.

[ГЛАВА III] В это время внесли лампы.

[ГЛАВА III] — Любезный Даниельсон, — обратился банкир к своему старшему приказчику, — уже пробило девять часов и если вы не отправитесь немедленно отсюда, то опоздаете на поезд, который в половине одиннадцатого отправляется из Гертфорда.

[ГЛАВА III] — Вы очень добры, что обо всем заботитесь, мистер Гудвин, — ответил приказчик, смотря пристально в глаза банкиру, — мне в самом деле уже пора отправиться.

[ГЛАВА III] — Я прикажу своему кучеру отвезти вас, — сказал банкир и не дав времени Якову ответить, он позвонил и отдал вошедшему лакею нужные приказания.

[ГЛАВА III] — Я хотел просить ответа насчет денег, мистер Гудвин, — сказал с беспокойством капитан Вестфорд, — подумайте ж, этот вопрос для меня весьма важен!

[ГЛАВА III] — Не угодно ли вам будет войти в мой кабинет, я сию же минуту буду к вашим услугам, мистер Вестфорд, — отвечал банкир. — Теперь скорей в путь, Яков, или вы опоздаете на поезд. — С этими словами банкир почти выпроводил приказчика за дверь к прекрасному тильбюри; Яков Даниельсон сел и экипаж помчался по направлению к станции. Глубокий вздох вылетел из груди банкира, и он медленными шагами возвратился в дом.

[ГЛАВА IV] Руперт Гудвин направился к кабинету, где Гарлей Вестфорд ожидал его.

[ГЛАВА IV] — Любезный капитан! — сказал он, входя, — теперь объяснимся откровенно! Вы желаете получить ваши деньги сегодня же?

[ГЛАВА IV] — Непременно, — отвечал капитан. — Требование мое вам покажется неприличным, потому что здесь не то место, где принимаются и выдаются деньги, но особенное обстоятельство, в котором я нахожусь, должно служить извинением.

[ГЛАВА IV] — Я уже говорил вам, что не имею привычки носить с собою такую сумму и при обыкновенных обстоятельствах не был бы в состоянии возвратить вам сегодня же 20000 фунтов. Но вы сказали, что завтра с восходом солнца отправляется ваш корабль и что вы понесете большую потерю, если не можете отправиться на нем?

[ГЛАВА IV] — Да, значительную потерю, — отвечал капитан.

[ГЛАВА IV] — Хорошо же. Несмотря на то, что ваше поведение для меня весьма обидно, я все-таки не прочь исполнить ваше желание. Случайно, и это вам может казаться странным, у меня, в этом доме, находится сумма, которая значительно превышает эти 20000 фунтов, врученные мне вами.

[ГЛАВА IV] — В самом деле?

[ГЛАВА IV] — Да, не правда ли, случай очень странный, — и банкир засмеялся. — Я имею удовольствие считать своим клиентом старую и оригинальную даму, капитал которой лежал еще недавно в обществе железных дорог. Несколько недель тому назад я получаю от нее письмо, в котором она меня убедительно просит, по случаю разных неосновательных слухов, взять эти деньги от общества и сохранить их у себя до дальнейших ее распоряжений. Но интереснее всего то, что она меня просит сохранить их здесь, в моем загородном доме, потому что она боится подвергнуть их покраже, если они будут лежать в Ломбартстрите. Слышали ли вы когда-нибудь о подобной странности? — И банкир снова засмеялся. — Если вам угодно будет, — продолжал он, — последовать за мною в другой флигель этого дома, в котором я сохраняю вверенные мне сокровища, я вам доставлю ваши 20000 фунтов в банковых билетах.

[ГЛАВА IV] — Вы меня крайне обяжете, — ответил капитан.

[ГЛАВА IV] Руперт Гудвин отомкнул железный ящик и вынул из него огромную связку ключей, из которых каждый был обозначен этикетом из пергамента. То были ключи от северного флигеля его дома.

[ГЛАВА IV] В ту самую минуту, когда банкир со своим гостем намеревались оставить кабинет, дверь отворилась и молодая девушка лет девятнадцати, по черным, как смоль волосам, и прекрасному испанскому типу которой можно бы немедленно узнать дочь Руперта Гудвина, вошла в кабинет. Рост молодой девушки был большой, осанка величественная, прекрасное лицо чрезвычайно выразительно. То была Юлия Гудвин, единственная дочь банкира; жена его уже давно умерла, оставив ему двух детей: сына и эту дочь.

[ГЛАВА IV] — Я тебя везде искала, папа! — воскликнула Юлия, — где ты скрывался весь вечер!

[ГЛАВА IV] Банкир взглянул с досадой на свою дочь.

[ГЛАВА IV] — Сколько раз я должен повторять, Юлия, что это место для меня священно и что я не желаю, чтобы мне здесь мешали? Этот господин здесь по весьма важным делам, и потому я должен попросить тебя возвратиться в свою комнату и не обременять меня долее своим присутствием.

[ГЛАВА IV] — Слушаю, папа, — возразила Юлия обидчивым тоном; — но это так страшно скучно сидеть целый вечер одной в этом старом доме и ожидать каждую минуту появления какого-нибудь привидения.

[ГЛАВА IV] — Идемте, капитан Вестфорд, — сказал банкир по уходе дочери, — уже довольно поздно. Последний поезд отправляется из Гертфорда незадолго до полуночи. Можете ли вы дойти пешком до станции?

[ГЛАВА IV] — Три раза, если только это необходимо, — ответил капитан.

[ГЛАВА IV] — Так пойдемте же. Руперт Гудвин взял лампу и ключи и направился к большой зале. Он повел капитана по длинным коридорам, украшенным богатыми обоями, драгоценными картинами и большими китайскими вазами, наполненными живыми цветами. Все в этой части дома дышало богатством и роскошью и в открытые двери Гарлей Вестфорд увидел великолепные комнаты, в которых старинная резьба на стенах и на потолке контрастировала с роскошным модным убранством.

[ГЛАВА IV] Но вдруг сцена переменилась. В конце длинного коридора Руперт Гудвин отпер тяжелую дубовую дверь и ввел капитана в мрачную залу, воздух которой был пропитан пылью.

[ГЛАВА IV] На одной стороне этой комнаты стояли железные сундуки; в середине паркетного пола, не покрытого коврами, находились письменный стол и несколько стульев. Высокое узкое окно, защищенное внутри железною решеткой, было закрыто снаружи ставнями. В другом конце залы виднелась дверь, запертая плотными железными задвижками. Ничего не могло быть мрачнее этой комнаты, бледно освещенной лампою, которую Руперт Гудвин поставил на письменный стол.

[ГЛАВА IV] — Здесь я храню сокровища, врученные мне на продолжительное время, — сказал банкир, между тем как Гарлей Вестфорд осматривался в этом мрачном пространстве, — эти железные сундуки содержат деньги и важные бумаги, а эта дверь ведет в кладовую, где я сберегаю серебро. Он отпер большой сундук и вынул из него маленький железный ящичек. — Здесь лежат деньги г-жи Вентвортс, у которой я теперь хочу отнять 20000 фунтов, чтобы возвратить вам ваши деньги. — С этими словами он поставил ящичек на письменный стол и пока капитан рассматривал его внимательно, он вернулся к большому сундуку. Капитан не видел, что он из него вынул. То был какой-то блестящий предмет, который банкир спрятал в карман. — Вам бы следовало также осмотреть мою кладовую, — заметил банкир. — Я не думаю, чтобы вы в моем присутствии боялись привидений?

[ГЛАВА IV] — Ни в вашем и в ни чьем. Моряк не должен знать боязни; можно верить в появление сверхъестественных существ, не боясь их.

[ГЛАВА IV] Банкир отпер тяжелую дверь. Медленно повернулась она на ржавых крючках и открыла глазам капитана лестницу, ведущую в глубину.

[ГЛАВА IV] — Возьмите лампу и взгляните вниз.

[ГЛАВА IV] Гарлей взял ее со стола и подошел к дверям. Он остановился и задумчиво посмотрел в темную бездну.

[ГЛАВА IV] — Страшное место! — воскликнул он, — там, внизу, чернее, нежели в каюте африканского корабля, наполненной рабами!

[ГЛАВА IV] Едва успел он выговорить эти слова, как банкир поднял руку и вонзил нож, по самую рукоять, в спину капитана. Гарлей Вестфорд вскрикнул, пошатнулся вперед и ударился головою о лестницу, ведущую вниз в погреб. Раздался звон разбитого стекла в глубине, ибо лампа скользнула из руки капитана, и глухое падение тела достигло слуха банкира из подземельной кладовой. Затем последовала мертвая тишина.

[ГЛАВА IV] «Не думаю, чтобы он завтра явился в Ломбартстрит за деньгами», — проговорил банкир, замыкая дверь и положив ключи в карман сюртука. Затем он оставил комнату и тихо пошел по длинному и узкому коридору, который вел к обитаемой части его дома. Он свободно вздохнул, когда вступил в коридор, выложенный коврами, и стал замыкать дверь. В это время вышла Юлия из одной из смежных комнат.

[ГЛАВА IV] — Где же твой приятель, папа? — спросила она с удивлением.

[ГЛАВА IV] — Он уехал в Лондон.

[ГЛАВА IV] — Но каким образом? Я видела, как вы оба вошли в северный флигель и с тех пор сидела смирнешенько в моем бударе, дверь которого оставила отпертой, чтобы слышать ваши шаги. Я уверена, что он не проходил по коридору!

[ГЛАВА IV] — Как ты любопытна, — сказал банкир с замешательством, — я выпустил этого господина из северного флигеля, потому что он желал пройти парком, чтобы ближайшею дорогой дойти до станции.

[ГЛАВА IV] — Ах, это другое дело! Но что же тебя понудило идти в этот страшный флигель?

[ГЛАВА IV] — Дела, дитя мое. У меня там лежат важные бумаги. Но довольно, я не люблю подобных вопросов.

[ГЛАВА IV] Молодая девушка посмотрела на отца с удивлением и беспокойством.

[ГЛАВА IV] — Папа! — воскликнула она, — ты бледен, как смерть! Посмотри, — сказала она, указывая на грудь отца!

[ГЛАВА IV] — Что с тобою, дитя мое?

[ГЛАВА IV] — Кровь, папа, кровь на твоем белье.

[ГЛАВА IV] Банкир нагнул голову и увидел на своей всегда безукоризненно белой рубашке несколько пятен крови.

[ГЛАВА IV] — Как ты глупа, Юлия, — сказал он, — чего тут пугаться? У меня с некоторого времени болела голова и теперь, как я несколько минут рылся, нагнувшись, в бумагах, пошла из носу кровь; вот и все. Доброй ночи, дитя мое! — Он поцеловал ее в лоб, и от прикосновения его ледяных губ ее обдало холодом.

[ГЛАВА IV] «Что это могло случиться сегодня с отцом, — подумала она, возвратившись в свою прелестно убранную комнату, — не имел ли он каких-нибудь неприятностей в городе»?

[ГЛАВА IV] Между тем банкир отправился в столовую, где Гарлей Вестфорд несколько часов тому назад так неприятно помешал его мечтам. Лампы еще горели на столе, и при свете огня шлифованные бутылки блестели как рубины. Но комната не была пуста. За столом сидел, с газетой в руках, человек, которого Руперт Гудвин желал бы встретить всего менее в эту минуту. Это был Яков Даниельсон. После замечания своей дочери, банкир до верху застегнул сюртук и прикрыл таким образом кровавые пятна, но, несмотря на то, он не мог победить минутного испуга при виде своего старшего приказчика.

[ГЛАВА IV] — Вы здесь, Даниельсон! — воскликнул он, — я воображал вас на пути к Лондону?

[ГЛАВА IV] — Нет, я опоздал на поезд и принужден был возвратиться просить вашего гостеприимства. Надеюсь, что вы не найдете меня навязчивым?

[ГЛАВА IV] — Нисколько, — ответил Руперт Гудвин, опускаясь в изнеможении в кресло, — будьте так добры, позвоните, — и обратившись к вошедшему лакею: — Принеси мне рому, — сказал он. Приказание его было исполнено, и Руперт Гудвин, налив себе полстакана, залпом выпил его.

[ГЛАВА IV] — Так вы опоздали на поезд? — спросил банкир своего приказчика.

[ГЛАВА IV] — Да, я уже отпустил вашего кучера с тильбюри, как заметил, что поезд отправился, и был принужден возвратиться пешком. Но где же ваш гость, капитан Вестфорд?

[ГЛАВА IV] — Уже с полчаса как на возвратном пути.

[ГЛАВА IV] — Так вам удалось успокоить его?

[ГЛАВА IV] — Совершенно. Он оставил деньги у меня до своего возвращения из Китая, но я должен был назначить ему больший процент.

[ГЛАВА IV] — Весьма естественно, — сказал приказчик, медленно потирая подбородок; и смотря в то же время очень внимательно на своего начальника, который уже в третий раз наливал себе ром. — Так капитан пешком отправился на станцию, — продолжал он, — вы ему, вероятно, указали ближайшую дорогу, парком?

[ГЛАВА IV] — Да, я его послал этою дорогой, — рассеянно ответил банкир.

[ГЛАВА IV] — Странно, — сказал приказчик, — я бы должен был его встретить, ведь я возвратился тем же путем. — Очень может быть, что он сбился с дороги: моряки вообще не ловки на суше.

[ГЛАВА IV] — Должно быть; к тому же он оставил здесь свое верхнее платье, — сказал Даниельсон, указывая на пальто, лежавшее на ближайшем стуле.

[ГЛАВА IV] — Это чрезвычайная рассеянность с его стороны, — преспокойно ответил банкир. — Однако ж меня одолевает сон; покойной ночи, Даниельсон; слуга отведет вам комнату.

[ГЛАВА IV] Руперт Гудвин оставил столовую и пошел по большой лестнице в свой кабинет. Здесь спала маска с лица убийцы. Он тяжело упал в кресло и закрыл лицо руками. «Страшно! — воскликнул он, — и люди уверяют, говорят, что мщение сладко! Целые годы я жаждал этого мщения и теперь наконец отомщен; Клара Понсонби не увидит более моего соперника!» Банкир вынул из грудного кармана своего сюртука длинный испанский нож, который был в крови от острого кончика до самой рукояти. «Его кровь, — шептал он, — кровь человека, которого я ненавидел уже двадцать лет и увидел сегодня в первый раз». Банкир встал и подошел к шкафу. Он отпер потайной ящик и положил в него нож. «Никто не знает тайну этого ящика и вряд ли попадется кому на глаза этот нож, поразивший Гарлея Вестфорда. Но умер ли он? Да, да, он умер и 20000 фунтов теперь принадлежат мне». Вдруг он остановился и выражение испуга показалось на его лице. «Квитанция! — воскликнул он, — черт возьми, где квитанция на эти 20000 фунтов? Если она попала в чужие руки?!» Но после минутного размышления, он прибавил: «Нет, нет, это невозможно. Она была с ним и теперь с ним лежит в подземелье, где ей и покоиться навеки». В ту же минуту он вспомнил и о верхнем платье, которое Гарлей Вестфорд оставил у него в столовой. «Если случайно квитанция в одном из карманов этого платья? — сказал он в раздумье. Взяв тотчас свечу, он спустился в столовую. Она была пуста; лампы были погашены, но пальто капитана все еще лежало на том же месте. Руперт Гудвин обшарил все карманы, но нигде не было даже следа квитанции.

[ГЛАВА V] Мистрисс Вестфорд поправлялась чрезвычайно медленно от болезни. Терпеливо просидела Виолетта Вестфорд все прекрасные летние дни у постели своей больной матери. Несколько раз, в прекрасные июньские вечера, Лионель настаивал на том, чтобы она вышла подышать свежим воздухом, обещая заменить ее у постели больной.

[ГЛАВА V] — Ты напрасно все со мною споришь, — говорил он, — если ты, после длинного дня, проведенного у постели больной, не хочешь прогуляться вечером, то ты непременно заразишься и у нас тогда вместо одной больной будут две.

[ГЛАВА V] Если бы молодой человек был наблюдателем, он непременно заметил бы яркий румянец, покрывавший каждый раз щеки молодой девушки, когда речь заходила о вечерних прогулках.

[ГЛАВА V] Несколько минут спустя она оставила дом и, направив шаги по зеленой площадке в густую аллею, вышла из сада через маленькие ворота, ведущие прямо в лес.

[ГЛАВА V] Лицо ее было бледно, несмотря на яркий румянец, покрывавший его еще несколько минут тому назад. Она вступила на узкую тропинку, прорубленную в чаще высоких старых деревьев, и достигла широкой поляны, окруженной со всех сторон величественными соснами.

[ГЛАВА V] Место это было восхитительно. На этой поляне сидел, перед расставленным рисовальным станком, молодой человек и смотрел на тропинку, по которой должна была прийти Виолетта. Наружность его показывала в нем с первого же взгляда вполне светского человека. Как только белое платье Виолетты мелькнуло среди зелени, он встал со своего места и пошел к ней навстречу.

[ГЛАВА V] — Как долго я ждал тебя! — сказал он ей, — и как тяжело было мне это ожидание!

[ГЛАВА V] — Я не могла прийти раньше, Рафаель, — отвечала молодая девушка, — и почти упрекаю себя в том, что теперь пришла. О, если б только мать моя могла вскоре выздороветь и я могла бы представить тебя ей! Ты не знаешь ее и потому думаешь совершенно несправедливо, что твоя бедность вызовет с ее стороны сопротивление. Она знает, что я не способна искать в супружестве только денежных выгод.

[ГЛАВА V] Молодой человек вздохнул и отвечал немного помедля.

[ГЛАВА V] — Твоя мать, может быть, действительно благородно направленная женщина, но не все таковы; бывают люди, которые чтят и любят одно только золото и готовы принести ему в жертву даже счастье своих детей. Ты не знаешь света, как я его знаю, иначе бы ты не уверяла, что бедность не будет препятствием к нашему браку.

[ГЛАВА V] — Но ни отец, ни мать моя не поклоняются золотому тельцу. Отец мой, — лучший из людей и мне стоит только признаться ему в любви моей к тебе, чтобы получить его согласие на эту любовь.

[ГЛАВА V] — Дорогая моя Виолетта! — сказал молодой человек.

[ГЛАВА V] — Да разве моя мать не пришла в восторг от тебя, когда мы встретились с тобою в Винчестере? Только она тогда воображала тебя богатым человеком, а не бедным живописцем. В осанке твоей так много величия, как будто у тебя по крайней мере 10000 фунтов годового дохода.

[ГЛАВА V] Лицо молодого человека приняло выражение глубокой грусти.

[ГЛАВА V] — Будь у меня только 500 фунтов дохода, — возразил он, — я бы явился к отцу твоему до его отъезда и попросил бы у него смело твоей руки, но я беден и, что всего хуже, я завишу от человека, которого не могу уважать.

[ГЛАВА V] Виолетта взглянула на него с удивлением и маленькою досадой.

[ГЛАВА V] — Но это не всегда будет так, Рафаель, — сказала она, — ты сделаешься со временем известным художником и увидишь у ног своих уважение света.

[ГЛАВА V] Печальное лицо молодого человека прояснилось при взгляде на восхитительное личико Виолетты.

[ГЛАВА V] — Милая моя мечтательница, — сказал он, — я не ищу величия и славы, а только домогаюсь приобрести себе имя, при помощи которого я бы достиг самостоятельности. Я работаю только для достижения этой цели и ты можешь сознаться, что меня нельзя обвинить в недостатке стремления достигнуть ее.

[ГЛАВА V] — Да, я знаю это, — отвечала она, — и только боюсь, что твое здоровье не выдержит этих усилий.

[ГЛАВА V] — Твои опасения совершенно напрасны; но поди и взгляни на мою работу.

[ГЛАВА V] Молодой художник подвел Виолетту к своей картине и хотя она не имела познания в живописи, она сознавала, что эта картина обнаруживала великого художника. Она изображала только лесную поляну, на которой они находились теперь, и зеркальную поверхность воды, в которой отражалось заходящее солнце. Но душа поэта, видимо, водила рукою художника и придала поразительную прелесть картине. «О, да ты будешь великим художником, я это чувствую», — сказала молодая девушка, устремив на него свои большие голубые глаза. Молодые люди пробыли еще несколько времени вместе; но вскоре Виолетта поспешила вернуться к постели своей матери. Он, однако ж, проводил ее и решился проститься не иначе, как дойдя с нею до садовых ворот. Чисто было это молодое и искреннее чувство, но, несмотря на это, Виолетта чувствовала что-то тяжелое на совести в ту минуту, когда вошла в комнату и заняла место у постели больной. История любви Виолетты и молодого художника была очень проста. Они встретились на балу в Винчестере. Мистер Станмор произвел с первого же раза самое благоприятное впечатление на мать и на дочь. Впоследствии времени Лионель и сестра его столкнулись с ним случайно в этом самом лесу. Он не скрыл от них, что он художник по призванию и по ремеслу и поселился в лесу ради возможности ближе изучить природу. Они видели его несколько раз сидящего под навесом походной палатки и срисовывающего старые обнаженные дубы. Мало-помалу молодые люди сблизились с Рафаелем Станмором. Лионель в особенности был от него в восторге; но он должен уехать на лето в университет, и Виолетта совершала уже одна свои привычные лесные прогулки. Мистрисс Вестфорд посвящала почти все свое время посещению бедных на расстоянии нескольких миль от ее жилища. Виолетта несколько раз сопровождала ее, но она тоже часто ходила в леса или каталась на своем любимом пони. Во всяком случае пешком или верхом совершалась эта прогулка, она была уверена, что встретит везде Рафаеля Станмора. Остальное расскажется в коротких словах. Они увидали и полюбили друг друга. Виолетта Вестфорд готова была, невзирая на бедность Рафаеля Станмора, выйти за него замуж. Но молодого человека удерживала мысль о тяжести этой бедности для Виолетты.

[ГЛАВА VI] Клара Вестфорд медленно оправлялась. На бледных щеках стал появляться слабый румянец, и впалые глаза начинали блестеть блеском возвратившегося сознания. Первый вопрос ее был о муже и о том, нет ли писем от него. Ответ был отрицательный. От капитана не было получено ни строчки. Это молчание не беспокоило ни Лионеля, ни Виолетту. Они просто думали, что ему не представилось случая переслать письмо. Но сердце Клары не разделяло спокойствия детей. Муж обещал ей при прощании переслать немедленно квитанцию на капитал, который он намеревался вручить банкиру. Деньги эти стояли, конечно, для нее на втором плане; но она поняла, как серьезно смотрел на это дело муж, и его молчание удивляло ее не без причины. Ее тревога была так сильна, что она почти не находила силы скрывать ее, и дети, заметив это, старались успокоить ее по силе возможности.

[ГЛАВА VI] — Ты можешь вообразить, — говорил ей Лионель, — что если бы была действительно какая-нибудь причина к беспокойству, я не был бы так весел, каким ты меня видишь. Ты, вероятно, забыла пословицу, что у дурных вестей есть крылья? Если бы с отцом нашим случилось что-нибудь неприятное до выхода «Лили Кин» в море, то Жильбер Торнлей не замедлил бы уведомить нас. Ты знаешь, как он предан отцу и всем нам, — сказал молодой человек, бросив выразительный взгляд на Виолетту, которая, краснея, отвернулась к окну.

[ГЛАВА VI] Лето прошло для обеих любящих безмятежно и счастливо в беседах с глазу на глаз, а иногда с участием Лионеля.

[ГЛАВА VI] Приближалась осень; дни становились короче, и маленькое семейство уже проводило вечера в ярко освещенном салоне. Ни писем от Гарлея Вестфорда, ни известий о счастливом плавании «Лили Кин» не было. У мистрисс Вестфорд и ее детей было много друзей и знакомых в соседстве, но, несмотря на то, их навещали редко; все знали, что Клара в отсутствие мужа избегала общества.

[ГЛАВА VI] В один прекрасный осенний вечер Клара Вестфорд послала детей своих в Винчестер за покупками; она любила видеть их занятыми и веселыми. Она сидела в салоне, большие окна которого выходили на веранду. День был теплый и приятный, и чистый вечерний воздух и ароматный запах цветов проникали в открытое окно. Подле Клары стоял маленький стол, покрытый книгами, но ни одна из них не была открыта. Она не была в состоянии читать; мысли ее бродили далеко; они следили по широкому морю за плаванием «Лили Кин».

[ГЛАВА VI] Никогда еще, даже в полном цвете молодости, Клара Вестфорд не была так хороша, как в эту минуту. Шум поднявшейся портьеры заставил ее поднять голову, и в комнату вошел человек, при виде которого невольный крик ужаса вырвался из ее груди. Вошедший был не кто иной, как Руперт Гудвин, банкир из Ломбартстрита.

[ГЛАВА VI] — Вы здесь! — воскликнула она, — вы здесь?!

[ГЛАВА VI] — Да, это я, Клара Вестфорд, — сказал он совершенно спокойно. — Ровно через двадцать лет я вижу эту женщину, которой суждено было иметь такое губительное влияние на всю мою жизнь!

[ГЛАВА VI] — О Боже! — сказала содрогнувшись, Клара Вестфорд, — могла ли я думать, что после двадцати лет счастия услышу опять этот голос?!

[ГЛАВА VI] — Да, Клара, в продолжение двадцати лет между нами было перемирие; теперь же война опять начинается и кончится только тогда, когда я одержу победу!

[ГЛАВА VI] Жена капитана закрыла лицо руками.

[ГЛАВА VI] — Вы все еще прекрасны, Клара, но не так горды, как прежде, — сказал банкир, — жена капитана уже не высокомерная дочь баронета.

[ГЛАВА VI] — Вы ошибаетесь! — воскликнула она, устремив глаза свои на Руперта Гудвина, — я горда теперь более, чем когда-либо, потому что теперь я должна защитить честь мужа моего, как свою собственную!

[ГЛАВА VI] — Хорошо сказано, Клара! Я вижу, вы все еще та же гордая королева; но тем более славы принесет мне теперь победа, которая непременно останется за, мною!

[ГЛАВА VI] — Чего вы хотите здесь? Как нашли вы это скромное убежище?

[ГЛАВА VI] — С помощью вашего мужа. Вы сейчас узнаете это подробнее!

[ГЛАВА VI] — С помощью мужа моего?! Не может быть, чтоб он был у вас!

[ГЛАВА VI] — Да, я его видел!

[ГЛАВА VI] — Теперь вспоминаю, — сказала мистрисс Вестфорд. — Он хотел вручить вам значительную сумму на сохранение?

[ГЛАВА VI] — Вы ошибаетесь, Клара, — ответил банкир, — ваш муж не вручал мне никаких денег. Он отыскал меня, чтобы взять у меня денег на плату за часть нагрузки его корабля и оставил мне в залог законные акты на владение этим имением.

[ГЛАВА VI] — У вас он занял деньги! — воскликнула Клара. — К чему же говорил он мне, что намерен вручить вам 20000 фунтов?

[ГЛАВА VI] — Он говорил вам неправду; он потерял все свое состояние во внешних спекуляциях и только с помощью занятых у меня денег ему было возможно отправиться в путь для новых предприятий. Но я не требую, Клара, чтобы вы мне верили на слово; у меня есть бумаги за подписью вашего мужа, которые я не замедлю представить вам.

[ГЛАВА VI] — О, Боже! — воскликнула несчастная женщина, — Гарлей ваш должник! Должник последнего человека, к которому он должен был обратиться!

[ГЛАВА VI] — И в самом деле, — ответил банкир, — это довольно странно, не правда ли, Клара, даже очень странно?

[ГЛАВА VI] Устремив неподвижные глаз на банкира, Клара думала молча о последних минутах, пробытых ею с мужем, и вспомнила каждое его слово. Возможно ли было, чтоб он обманул ее насчет настоящего положения дел своих?

[ГЛАВА VI] — Покажите мне подпись Гарлея Вестфорда, — сказала она, — иначе я вам не верю!

[ГЛАВА VI] — Не к чему торопиться узнавать неизбежное, — возразил банкир, — а вспомним лучше прошлое. Теперь, когда после двадцатилетнего перемирия снова начинается сражение и на этот раз сражение на жизнь и на смерть!

[ГЛАВА VI] — О, нет, нет! — воскликнула жена капитана, умоляющим голосом, — оставьте прошлое!

[ГЛАВА VI] — Я хочу только показать вам, как хороша моя память, и потому позвольте мне рассказать вам всю историю нашего знакомства. Ответа не было. Мистрисс Вестфорд опять отвернулась от Руперта Гудвина и закрыла лицо обеими руками, как будто не желая ничего более ни слышать, ни видеть; но банкир, несмотря на то, начал говорить: — Двадцать лет прошло с той осени, которую я провел в приморском городке, славившемся тогда своими целительными водами. Все, что было нарядного, знатного и принадлежащего к аристократии, назначало там свидание во время сезона. В среде всех этих людей высшего происхождения я, однако ж, не был неизвестным человеком; слава богатства отца моего сопровождала меня. Я тогда кончил свое образование в столичных городах и мог назваться, в полном смысле этого слова, светским человеком. Много красивых женщин посетили тогда этот приморский городок, но прекраснее всех их была дочь сэра Джона Понсонби, богатство барона из Иоркшира. В театре, на балу ли, на прогулке, в библиотеке ли — везде встречал я ее в обществе старика отца. Я влюбился в нее безумною, дикою страстью и решился жениться на ней.

[ГЛАВА VI] Клара Вестфорд открыла лицо свое и посмотрела на банкира с презрительною улыбкой.

[ГЛАВА VI] — О! Я понимаю смысл этой улыбки, Клара, — сказал Руперт Гудвин, — я требовал невозможного, не правда ли, когда решился назвать эту девушку моею? Но вспомните, что эта девушка сама подала к этому повод; она своими ласковыми и нежными улыбками довела меня до этого решения. Ее окружала толпа поклонников, — но меня она предпочитала всем им; в разговоре со мною она, видимо, находила более удовольствия, чем с кем-либо другим.

[ГЛАВА VI] — Это была просто слабая девушка, — ответила Клара, — но она не имела никаких дурных намерений!

[ГЛАВА VI] — Она не имела дурных намерений, — повторил банкир, — но она питала страсть мою. И когда я пришел к ней, полон надежды найти сочувствие, она посмотрела на меня холодным взором и отвечала мне, что она уже обещалась другому. — Банкир замолчал; но минуту спустя он продолжал дрожащим от волнения голосом: — Я был не таков, Клара Вестфорд, чтоб спокойно прослушать подобный ответ. Я не принадлежу к числу тех слабых созданий, которые могут прощать и забывать. Я тогда оставил Клару Понсонби с бурею в сердце. В ту ночь я поклялся себе отомстить за унижение, я клялся, что Клара Понсонби рано ли, поздно ли будет моею. На следующее утро я увиделся с нею и познакомил ее с моею клятвой; но она происходила от гордых предков и ответила мне с привычною надменностью. Шесть месяцев продолжалось сражение; шесть месяцев мы молча вели дойну. Везде, где показывалась Клара Понсонби, видели и меня в ее обществе; я ее преследовал всюду. Отец (ее любил меня и доверял мне, — она не могла выключить меня из его общества, не признавшись ему в любви к человеку, который по своему положению в свете стоял гораздо ниже ее и которому отец ее отказал бы наотрез в ее руке. Клара молчала, и как ни было ей неприятно мое общество, она была принуждена сносить его. В театре я стоял за ее креслом, на прогулке я верхом сопровождал ее карету. У меня было много друзей, которые всячески старались услуживать мне. Простая шутка с моей стороны, легкое пожатие плечами — и хорошая репутация Клары Понсонби была запятнана еще до окончания сезона. Подозрительные слухи дошли и до ее отца, и слабый старик, поверив им, выгнал ее из дому, запретив ей являться на глаза. Тогда я думал восторжествовать, — продолжал Руперт Гудвин, — опозоренною, изгнанною, какою она была тогда, я надеялся ее (увидеть в прекрасном жилище, которое я ей приготовил. Страстные письма мои говорили, что я готов принять ее с открытыми объятиями. Агенты мои наблюдали за нею, когда она оставила дом отца своего; но я тогда ошибся, она направила шаги свои не в мой дом. Она поехала в Сутгамптон, откуда вскоре и отправилась в Мальту, и месяц спустя я уже прочел в газетах объявление о ее бракосочетании с Гарлеем Вестфордом, капитаном торгового корабля «The Adventurer». В Мальте она соединилась с человеком, которому дала давно слово. Далеко от круга, в котором она жила до того, проводила она теперь свою жизнь, и скандальные слухи, изгнавшие ее из родительского дома, до нее уже больше не достигали. Этим кончилось первое действие. Три месяца тому назад началось второе — появлением Гарлея Вестфорда, вашего мужа, по милости которого вы меня обидели, — в моей конторе в Ломбартстрит.

[ГЛАВА VI] Клара Вестфорд внезапно поднялась и обратилась к банкиру с движением, полным гордости: — Оставьте этот дом, — сказала она, указывая ему на дверь, — ваша присутствие в нем неуместно! Двадцать лет тому назад, когда вы мне навязывали ваше общество, мы были в доме моего отца, где я не имела власти выгнать вас, но этот дом, Руперт Гудвин, принадлежит мне, и я приказываю вам сию же минуту оставить его и не переступать более его порога!

[ГЛАВА VI] — Это жестокие слова, Клара, но тем не менее я не могу не повиноваться им. Я ухожу, но только не надолго. Настанет день, когда я буду иметь большее право войти сюда. Но прежде чем, оставлю вас, позвольте обратить ваше внимание на один параграф этой газеты, который может иметь для вас некоторый интерес. — Руперт Гудвин подал мистрисс Вестфорд газету, в которой было обозначено одно место; оно гласило: «Председатели Лойда начинают беспокоиться об «участи корабля «Лили Кин», который 27-го нюня этого года отправился в Китай и о котором до сих пор нет нигде никаких известий».

[ГЛАВА VI] Пронзительный крик вырвался из груди Клары Вестфорд, и она без чувств упала на пол.

[ГЛАВА VI] — Не прав ли я был, Клара, — сказал банкир, с злобною улыбкой взглянув на ее безжизненное тело, — не прав ли я был, сказав, что началось второе действие драмы!

[ГЛАВА VII] Руперт Гудвин нагнулся к несчастной Кларе Вестфорд и положил руку на грудь ее. «Совершенно без памяти, — сказал он; — сердце бьется, но чрезвычайно тихо. Случая более благоприятного быть не может, сам ад содействует». Банкир поднялся и тихо прошел по комнате. Подле камина стоял письменный стол, а перед ним покойное кресло. Стол был замкнут, но ключ находился в замке. «Это, должно быть, его рабочий стол, — сказал банкир про себя, — и я, вероятно, найду здесь то, что мне надобно».

[ГЛАВА VII] Он еще раз взглянул на бесчувственную Клару, потом осторожно поднял крышу стола. Глазам его представился ряд ящиков, наполненных разными пакетами, перевязанными одни красной, другие синей ленточкой. Он взял один из пакетов в руки, прочитав на нем надпись: «от мужа моего». — «Теперь посмотрим, как человек этот подписывает свое имя, — проговорил он, — может быть, он подписывает только одни начальные буквы, а мне необходимо, чтобы было выписано все имя». Он вынул одно письмо из пакета и развернул его. Письмо было длинное и подписано всем именем капитана Гарлея Вестфорда. «И здесь сам черт мне помогает», — сказал Руперт Гудвин, положив это письмо к себе в карман, а пакет возвратив опять в ящик и бросив еще взгляд на Клару Вестфорд, он поспешно оставил комнату. Выйдя в переднюю, Руперт Гудвин сильно дернул за звонок, на который прибежала девушка: — «Я старинный знакомый вашей госпожи, — сказал он девушке, — но, к несчастию, привез дурные вести. Мистрисс Вестфорд сделалось дурно, она лежит без памяти, поспешите к ней, да, кстати: скажите, как зовут вашего доктора и где он живет, я пришлю его». Девушка сказала ему адрес врача и, поблагодарив его за его попечение́, отправилась к госпоже своей. Между тем банкир оставил несчастный дом, спокойствие которого он нарушил столь преступным образом, и зайдя сперва к доктору, которого послал в виллу, он поспешил к гостинице, где ожидал его экипаж с грумом. Сев в него, он направился по дороге в Винчестер, откуда приехал тем же утром. По дороге он встретил маленький шарабан, которым правила молодая девушка. Рядом с нею сидел молодой человек. Молодая девушка была Виолетта Вестфорд. При виде ее банкир вздрогнул, как при появлении какого-нибудь привидения.

[ГЛАВА VII] «Да, это, должно быть, ее дочь, — сказал он, смотря вслед экипажу, — она напоминает мне Клару Понсонби, когда я увидел ее в первый раз на лошади, сопровождаемую отцом своим».

[ГЛАВА VII] Занятый такими мыслями, Руперт Гудвин приехал в Винчестер и остановился в одной из лучших гостиниц этого древнего города. Он нашел своего приказчика в номере, уже заранее приготовленном для его приезда. Яков Даниельсон сидел в глубоком раздумьи, облокотись на стол; перед ним стоял еще нетронутый графин с ромом. Когда вошел в комнату банкир, он медленно повернулся и посмотрел на него как человек, не верящий тому, что видит.

[ГЛАВА VII] — Что с вами, Яков! — воскликнул Руперт Гудвин, — вы выглядите человеком, который едва мог оправиться от сильного испуга.

[ГЛАВА VII] — Я действительно сильно испугался, — мрачно отвечал он, — я встретил на улице привидение.

[ГЛАВА VII] — Привидение?

[ГЛАВА VII] — Да, привидение, тень моей прошедшей юности, живое изображение женщины, единственной, которую я любил в жизни!

[ГЛАВА VII] Приказчик схватил дрожащею рукой бутылку и наполнил стакан свой в уровень с краями. «Но в вине, — простонал он, — заключается единственное успокоение от подобных волнений».

[ГЛАВА VII] Банкиру еще не доводилось видеть своего приказчика в подобном положении.

[ГЛАВА VII] — Вы в самом деле изумляете меня, Яков, — сказал он ему, — я даже не подозревал в вас существования сердца.

[ГЛАВА VII] — У меня его и нет, — возразил он, — оно было когда-то, но оно разбилось, вообще это старая история. Теперь, г. Гудвин, я несколько оправился от своего испуга. Вы платите мне жалованье не за мечты, а за труд, и я готов трудиться. Вы призвали меня в Винчестер не для вашего или моего удовольствия, так скажите, в чем дело?

[ГЛАВА VII] — Теперь не настало еще время отвечать на ваш вопрос, Яков, мы сперва пообедаем, мне хочется есть и потом уже поговорим о делах. Вечер довольно холоден, так прикажите истопить камин.

[ГЛАВА VII] Когда это приказание было исполнено, банкир и приказчик уселись за обед.

[ГЛАВА VII] «Странно, — рассуждал сам с собою Гудвин, смотря на неприятное лицо своего собеседника, — этот человек говорит о призраке своей минувшей любви; но ведь и я тоже видел призрак моего прошлого: эта голубоглазая девушка с золотистыми локонами — живое изображение Клары Понсонби в минуту моей первой с нею встречи, когда ее лицо запечатлелось так сильно в мою память».

[ГЛАВА VII] Присутствие слуг вынуждало обоих собеседников говорить о самых незначительных вещах, но банкир, видимо, старался поить своего приказчика, меж тем, как сам он был в этот день воздержаннее обыкновенного. Но когда скатерть была снята со стола, в серебряных подсвечниках были зажжены свечи, Гудвин и Даниельсон оба придвинули себе кресла к камину.

[ГЛАВА VII] — А теперь за дела! — воскликнул последний.

[ГЛАВА VII] Банкир медлил с ответом. Задача была действительно не легкая; ему предстояло сделать Даниельсона соучастником своего преступления; однако надобно было начать.

[ГЛАВА VII] — Даниельсон, — сказал банкир, — вы, может быть, помните капитана Гарлея Вестфорда, который приезжал в Вильмингдонгалль, чтобы взять от меня обратно свои деньги?

[ГЛАВА VII] — О, да, я помню его и весьма хорошо!

[ГЛАВА VII] — Я должен сказать вам, к сожалению, что этого несчастного уже нет на свете.

[ГЛАВА VII] — В самом деле?

[ГЛАВА VII] Даниельсон пристально взглянул на банкира.

[ГЛАВА VII] — Да, «Лили Кин» погибла со всем экипажем.

[ГЛАВА VII] — Но почему вы знаете, что Гарлей Вестфорд находился на этом корабле?

[ГЛАВА VII] — Потому что корабль принадлежал ему и что он мне объявил о своем намерении отправиться на нем. Зачем ему было бы изменять его?

[ГЛАВА VII] — Я с вами согласен, — отвечал приказчик, — но на свете случаются странные вещи. Неожиданный случай мог легко воспрепятствовать его отъезду.

[ГЛАВА VII] — О, нет! — воскликнул Руперт Гудвин, — это невозможно. Я уверяю вас, что Гарлей и весь груз корабля покоются теперь на дне морском.

[ГЛАВА VII] — В таком случае наследники его не замедлят явиться и потребовать от вас его 20000 фунтов.

[ГЛАВА VII] — Ну и пусть их являются, но с верными доказательствами, что они были приняты мною, а если таких нет…

[ГЛАВА VII] — А квитанцию, которую вы выдали капитану?

[ГЛАВА VII] — Она тоже лежит на дне океана.

[ГЛАВА VII] — Но если он передал ее кому-нибудь до своего отъезда?

[ГЛАВА VII] — Это трудно предположить. Я уверен, что она погибла вместе с ним.

[ГЛАВА VII] — В таком случае, на свете останется только одно лицо, знающее о получении вами этих 20000 фунтов, то есть: вы сами.

[ГЛАВА VII] — Могу ли я довериться вам?

[ГЛАВА VII] — Вы делали это до этой поры.

[ГЛАВА VII] — О, да, и в весьма знаменательных случаях; но настоящий случай важнее их всех. Готовы ли вы продать ваше молчание за 1000 фунтов?

[ГЛАВА VII] — Очень готов, — отвечал Даниельсон.

[ГЛАВА VII] — Но имейте в виду, что я нуждаюсь не в одном только молчании, но и в ваших услугах.

[ГЛАВА VII] — Вы можете смело рассчитывать на то и на другое.

[ГЛАВА VII] — Хорошо, — сказал банкир, — итак, слушайте. Вручая мне свое денежное состояние, Вестфорд отдал мне и акты на свою поземельную собственность. Я хочу, во что бы то ни стало завладеть этой собственностью.

[ГЛАВА VII] — На каком основании?

[ГЛАВА VII] — На основании им же самим подписанного акта, которым он обязуется отдать ее в мое владение в случае неуплаты им в шестимесячный срок занятых у меня денег.

[ГЛАВА VII] — О, конечно!

[ГЛАВА VII] — Но в этом акте вы должны непременно подписаться свидетелем.

[ГЛАВА VII] — Но я никогда еще не был свидетелем в деле подобного рода.

[ГЛАВА VII] — Ваша память изменяет вам нынче вечером, мой милый Даниельсон, но она станет свежее, когда я дам вам 50 фунтов задатку.

[ГЛАВА VII] Банкир сказал эти слова с мрачною улыбкой, которую хорошо понял его приказчик.

[ГЛАВА VII] — Дайте 100 вместо пятидесяти, — сказал он, — вы тогда увидите, что память моя станет еще свежее.

[ГЛАВА VII] — Пусть будет по-вашему, — сказал банкир, — но в таком случае я попрошу у вашей памяти припомнить какого-нибудь приятеля, то есть писца, который придал бы этому акту законную форму и сумел бы подписать его почерком другого лица.

[ГЛАВА VII] — Дайте мне немного подумать, — сказал Даниельсон.

[ГЛАВА VII] И он действительно погрузился в раздумье.

[ГЛАВА VII] — Да, — сказал он наконец, — я знаю такого человека.

[ГЛАВА VII] — И он может сейчас же обделать это дело?

[ГЛАВА VII] — Да, но он запросит денег.

[ГЛАВА VII] — И ему будет щедро заплачено, — отвечал банкир.

[ГЛАВА VII] — Где же вы возьмете подпись, которую он должен подделать?

[ГЛАВА VII] Гудвин вытащил из кармана украденное письмо Гарлея Вестфорда и передал его приказчику.

[ГЛАВА VII] — Вы теперь знаете, что нужно вам сделать?

[ГЛАВА VII] На том и кончился их разговор.

[ГЛАВА VII] Мозг приказчика казался так свободен, как будто он пил не вино, а чистую воду; он продолжал сидеть то смотря на огонь, то на задумчивое лицо банкира и пил безостановочно стакан за стаканом.

[ГЛАВА VII] «Да это просто железный человек, — думал банкир, — могу ли я быть спокоен, зная мою тайну в его руках! Спокойствие, спокойствие, — проговорил он, — да знал ли я спокойствие с той самой минуты…» Конец этой фразы затерялся в тяжелом, подавленном вздохе.

[ГЛАВА VIII] Велика была скорбь, которая ожидала Лионеля и Виолетту при возвращении из приятной поездки. С легким сердцем и с беззаботливостью молодости отправились они в это утро и свет казался им так прекрасен, что мысль о существовании продолжительного горя никак не могла прийти им на ум. Теперь же постиг их первый удар, который разбил их прекрасные мечты и подал им горькую чашу, которую они должны были осушить до дна.

[ГЛАВА VIII] Виолетта застала мать свою опять в постели, которую она еще так недавно оставила. Врач тщетно употреблял всевозможные средства. Вольная находилась в совершенно неподвижном состоянии, глаза мертво и без всякого выражения смотрели в пространство. Ми один вздох не облегчал мучения ее, она страдала молча и сердце ее, казалось, превратилось в лед.

[ГЛАВА VIII] Доктор, который знал Лионеля и Виолетту с детства, ожидал их в передней, чтобы переговорить с ними. Они поспешили к нему и застали его сидящим за столом с газетой в руках.

[ГЛАВА VIII] — Мама, верно, получила дурные известия! — воскликнула Виолетта в слезах, — другой причины быть не может, это не обыкновенная болезнь! Будьте милосердны, мистер Сандерсон, скажите нам правду, как бы ни была она жестока.

[ГЛАВА VIII] — Скажите нам все! — воскликнул Лионель, — не питайте нас обманчивыми надеждами!

[ГЛАВА VIII] Доктор передал газету молодому человеку.

[ГЛАВА VIII] — Прочтите, — сказал он, указывая на то место, которое относилось к «Лили Кин», — и дай Бог, чтобы это были только пустые слухи.

[ГЛАВА VIII] Лионель прочел это место не раз, но три раза, и холодная дрожь пробежала по его телу. В это время он почувствовал прикосновение дрожащей руки к его плечу и, обернувшись, увидел бледное лицо сестры, которая неподвижно смотрела на зловещую бумагу.

[ГЛАВА VIII] — О, нет, нет! — воскликнула она раздирающим голосом, — он не погиб! Не правда ли, доктор, отец наш не погиб?

[ГЛАВА VIII] — Будем надеяться, что это так, — возразил доктор, эти деловые люди всегда готовы распространять разные неосновательные слухи. Может быть, еще все исправится.

[ГЛАВА VIII] — Нет! — порывисто воскликнул Лионель, — у меня нет более доверия! Внутренний голос говорит мне, что отец мой погиб. Могу ли я забыть болезнь моей бедной матери? Она произошла от ужасного предчувствия, что эта поездка будет гибельная для отца. В течение двадцати лет, пока она замужем за моряком, у нее еще не было подобных предчувствий. Было непростительно глупо с моей стороны, что я смеялся над боязнью моей матери, теперь я чувствую, что она была основательна. Корабль отца моего разбился, и он погиб со всем экипажем!

[ГЛАВА VIII] Виолетта отчаянно вскрикнула и упала без чувств на руки брата.

[ГЛАВА VIII] — Вы убьете сестру вашу, мистер Лионель, подобными речами, — строго сказал доктор.

[ГЛАВА VIII] Лионель молчал. Он отнес сестру в ее комнату и в следующую ночь доктору пришлось пользовать двух больных.

[ГЛАВА VIII] Дни и недели, последовавшие за посещением Руперта Гудвина, прошли весьма печально. Клара Вестфорд и ее дочь долго не были в состоянии оставить постели. В это долгое и мучительное время Лионель вел себя как примерный сын и брат.

[ГЛАВА VIII] Каждую ночь, когда уставали нанятые сиделки, и домашняя прислуга, искренне привязанная к своей госпоже и ее дочери, была принуждена вследствие утомления оставить которую-нибудь из больных, Лионель занимал их место. Казалось, этот молодой человек, всегда беспечный до постигшего его несчастия, был внезапно одарен какою-то сверхъестественною силой. Но задача его не состояла только в том, чтоб ходить за больными, он в это время также совершил несколько поездок в Лондон, где он безустанно посещал все места, где только мог узнать что-нибудь об участи корабля отца его. Но нерадостное известие наградило его старания, и до выздоровления его матери он вполне узнал свое несчастье. На утесистом берегу нашли обрывок разбитого корабля, который носил имя «Лили Кин». С растерзанным сердцем Лионель возвратился в Вестфордгауз. Теперь ему не нужно было более оставлять больных, чтобы разузнавать что-нибудь; он уже все знал.

[ГЛАВА VIII] Наконец, уменьшилась горячка, и несколько дней спустя Клара Вестфорд была в состоянии оставить постель, чтобы подышать более легким воздухом салона. Хотя окна и были наглухо затворены, комната все-таки не была лишена комфорта. В камине горел умеренный огонь, и перед ним сидела в мягких креслах, обложенная кругом подушками, выздоравливающая Клара Вестфорд. Еще не долго сидела она на этом покойном месте, как дверь отворилась, и Лионель внес на руках сестру свою. Виолетта также оставила постель свою и не в первый раз в этот день: и хотя болезнь ее не была так трудна и так продолжительна, как болезнь ее матери, тем не менее она была еще очень слаба и походила в своем белом платьице почти на привидение. Это не было более то молодое сияющее существо, которое обворожило молодою художника на балу в Винчестере.

[ГЛАВА VIII] — Виолетта! — воскликнула мать, — разве и ты была больна?

[ГЛАВА VIII] — Да, мама.

[ГЛАВА VIII] — Но мне никогда ничего о том не говорили, — сказала она с упреком.

[ГЛАВА VIII] — К чему же было раздражать твою болезнь подобную вестью, — возразил Лионель, — за Виолеттой хорошо ухаживали.

[ГЛАВА VIII] — О, да, очень хорошо! — воскликнула молодая девушка с благодарным взором на брата.

[ГЛАВА VIII] — Бедная моя Виолетта, — проговорила мистрисс Вестфорд, положив исхудалые свои пальцы на маленькую ручку дочери, — как рано жизнь твоя отуманилась. Я в течение двадцати лет пользовалась безоблачным счастьем, но для тебя буря жизни слишком рано поднялась. Бедные мои дети!

[ГЛАВА VIII] Лионель был бледен как смерть, он каждую минуту ожидал тягостного вопроса об отце и только удивлялся, что мать так долго не спрашивала у него ничего. Но несчастная женщина предчувствовала причину его молчания и потому заключила, что всякая надежда для нее потеряна. К тому же она наблюдала за выражением лица сына своего и заметила на нем следы глубокой печали. Она знала, что она овдовела.

[ГЛАВА IX] После описываемой нами сцены, в гостиной Вестфордгауза, в маленьком семействе, по-видимому, снова воцарились мир и спокойствие.

[ГЛАВА IX] Портрет Гарлея Вестфорда, висевший в спальне жены его, был обтянут черным флером. Виолетта в своем траурном платье казалась бледною и больною. Хотя волосы ее и сохранили прежнюю свою прелесть, но зато глаза ее помутила глубокая печаль.

[ГЛАВА IX] Между друзьями семейства Вестфорд был один адвокат по имени Мальдон, человек очень умный и пользовавшийся большою славой в окрестности.

[ГЛАВА IX] Он приехал навестить осиротевших и с большим участием расспрашивала мистрисс Вестфорд о денежном состоянии покойного ее мужа. Клара откровенно рассказала ему о требованиях Руперта Гудвина насчет их поземельного владения.

[ГЛАВА IX] — Странно, — сказал мистер Мальдон, — я всегда был того мнения, что покойный муж ваш накопил изрядную сумму.

[ГЛАВА IX] — Я сама тоже думала, — возразила Клара, — и теперь еще не отстаю от этого мнения, потому что в день отъезда своего муж мой говорил мне, что намеревается отдать под сохранение Руперту Гудвину 20000 фунтов стерлингов.

[ГЛАВА IX] — И мистер Гудвин не признает получения этих денег?

[ГЛАВА IX] — Да, он не признает его и даже настаивает на том, что муж мой ему задолжал. Но я этому не поверю до письменного доказательства.

[ГЛАВА IX] — Милая мистрисс Вестфорд, — возразил адвокат, — это довольно непонятно. Сомнение в слове Руперта Гудвина почти немыслимо; он принадлежит к первым купцам Лондона, и трудно поверить, чтоб он заявил неосновательное требование на вашего мужа.

[ГЛАВА IX] — Этого я не знаю, но я весьма низкого мнения об этом Руперте Гудвине, — холодно отвечала мистрисс Вестфорд.

[ГЛАВА IX] — Вы знаете его?

[ГЛАВА IX] — Я знала его и в прежние годы и всегда считала его злым и низким человеком.

[ГЛАВА IX] — Это жестокие слова, мистрисс Вестфорд, — возразил адвокат, с удивлением посмотрев на Клару.

[ГЛАВА IX] — Они произошли от того расположения, которое я чувствую к этому человеку. Я вполне уверена, что муж мой вручил ему 20000 фунтов и нисколько не сомневаюсь в том, что он в состоянии ограбить меня и детей моих.

[ГЛАВА IX] — Я боюсь, мистрисс Вестфорд, что вы действуете под влиянием предубеждения, но я во всяком случае отправлюсь немедленно в Лондон для объяснения с Рупертом Гудвином. Если вас действительно хотят притеснить, то вам будет оказана деятельная защита. Я любил и уважал вашего мужа и отношусь с этими же чувствами ко всему вашему семейству; я не допущу вас ограбить и не дамся в обман этому банкиру, как он ни хитер и ни умен.

[ГЛАВА IX] Мы не последуем за адвокатом ни в Лондон, ни на свидание его с банкиром; достаточно сказать, что этот последний предъявил ему акт за подписью двух свидетелей, в силу которого Вестфорд уполномочил его вступить в марте того же года во владение его вестфордским поместьем, в случае неуплаты занятых им у банкира 6000 фунтов стерлингов. Январь был уже на исходе и семейству Вестфорда оставалось владеть не более двух месяцев местом, где оно прожило так много счастливых дней. Мальдон был хороший адвокат, но предъявленный акт не допускал возможности спорить с банкиром; оставалось одно: или отдать поместье, или выплатить деньги. Адвокат перерыл все бумаги Вестфорда, не найдя в них никаких пояснений относительно этой сделки. Адвокат знал по опыту, как часто мужья обманывают жен относительно своих денежных дел, и Гарлей Вестфорд поступил, вероятно, по их примеру.

[ГЛАВА IX] Роковой срок меж тем быстро приближался, и мистрисс Вестфорд ожидала его с высочайшею твердостью; она понимала, что ей нечего ждать помощи от банкира.

[ГЛАВА IX] У мистрисс Вестфорд не было собственных денег; ее побег из родительского дома лишил ее участия в наследстве отца; муж ее никогда не слыхал тех клевет, которые распространились в обществе о поведении Клары, не слыхал ее имени в соединении с именем Руперта Гудвина. Ее замужество вытеснило ее из ее первобытной и блестящей среды и ввело ее в дом ее мужа без всяких денежных средств. Рассматривая теперь серьезно свое положение, она убедилась в его полной безвыходности. Торговцы, поставлявшие съестные припасы для ее семейства, и даже прислуга требовали платы, а маленькая сумма, оставленная ей мужем, была уже истрачена. Он обещал выслать ей денег, но море поглотило и его, и все, что было при нем. Мистрисс Вестфорд оставались только ее бриллианты как единственное средство удовлетворить своих должников. Вещи эти были ей дороги по воспоминаниям, связанным с ними, но ее честное направление взяло верх над ее сожалением и вещи были вручены для продажи мистеру Мальдону. За уплатою долгов у ней оставалось не боле тридцати фунтов. С этою маленькою суммой ей приходилось начинать суровую борьбу с мрачным будущим.

[ГЛАВА X] Настал канун 25-го марта и хотя о банкире не было вести, Клара была готова беспрекословно выйти из своего поместья и твердо решилась не унижать себя относительно банкира ни малейшею просьбой об отсрочке. Но это решение встретило сильный протест в Виолетте.

[ГЛАВА X] — К чему так спешить, — говорила она, — он, вероятно, даст тебе время поправить здоровье.

[ГЛАВА X] — Нет, Виолетта, — сказала мистрисс Вестфорд, — я не останусь часа под кровом Гудвина.

[ГЛАВА X] — Ты говоришь, мама, как будто знаешь этого человека.

[ГЛАВА X] — Знаю, конечно, — отвечала она, — и вдобавок — с самой дурной стороны, а потому решение мое не изменится и ты должна немедленно написать Лионелю, чтоб он выехал в час прямо на станцию, где он и встретит нас.

[ГЛАВА X] Уже несколько недель, как Лионель жил в Лондоне для приискания какого-нибудь дела, но, несмотря на его основательное образование и на скромные требования, дело до сих пор не давалось в руки. Лондон изобиловал, по-видимому, дельными образованными молодыми людьми, которые трудились непосильным трудом только ради скудного насущного хлеба. Мужество Лионеля начинало слабеть вследствие многих неудачных попыток, ибо на каждое вакантное место являлась целая сотня искателей, из которых естественно 99 отходили, не дождавшись желанных результатов.

[ГЛАВА X] Лионель занимал в квартале Суррей небольшую квартирку, в которую готовился принять свою мать. Много горьких сравнений вызывала в нем эта квартира и воспоминаний о прежней обстановке, но никто не слыхал от него слова жалобы, и все его мысли были направлены на сестру и на мать, на возможность отвратить от них тяжелую бедность.

[ГЛАВА X] В полдень 24-го марта погода была мрачна и холодна, ветер шумел в старых деревьях вестфордского сада, но, несмотря на это, Виолетта открыла калитку в лес. Она не виделась со дня своей болезни с Рафаелем Станмором и даже не слыхала о нем ничего; она все ожидала, что он лично явится проведать о ней и даже решилась спросить Лионеля, не слыхал ли он чего-нибудь о нем. Ответ был отрицательный. Станмор не захотел узнать даже причины ее продолжительного отсутствия, и это равнодушие лежало страшною тяжестью на ее душе; ее самолюбие тоже страдало и внушило ей мысль не искать свиданий с человеком, на любовь которого она уже не полагалась. Однако же в минуту расставания с Вестфордгаузом она не могла противиться желанию узнать о причинах молчания Станмора. Он мог заболеть. Любовь пересилила внушение самолюбия и заставила ее отправиться на место, с которым было связано так много светлых воспоминаний прошлого.

[ГЛАВА X] Мрачен казался в это утро лес, но еще мрачнее было прежде цветущее личико молодой девушки. Глаза ее впали, бледность заменила прежний румянец. Медленно и с сильно бьющимся сердцем приближалась она к скромному домику, в котором жил художник. Путь был не ближний, и день клонился к вечеру, когда Виолетта приблизилась к нему. Яркий огонь в камине освещал его окна, и сердце Виолетты болезненно сжалось. «Если бы у моей матери оставался теперь хотя такой домик, — подумала она, — то мы были бы счастливы, мы, которым владельцы этого до сих пор так часто завидовали».

[ГЛАВА X] Не успела Виолетта подойти к дверям, как ей вышла навстречу женщина.

[ГЛАВА X] — Мисс Виолетта, Боже мой! — воскликнула она, — вы меня испугали, я чуть не приняла вас за привидение! Но на дворе так холодно, войдите и погрейтесь у моего огня; я рада вам от чистого сердца и во время вашей болезни я часто ходила в Вестфордгауз осведомляться о вашем здоровьи.

[ГЛАВА X] Сердце Виолетты сильно забилось, она относила это участие к влиянию Станмора.

[ГЛАВА X] — Благодарю вас от всей души, — сказала Виолетта.

[ГЛАВА X] — За что благодарить? Это очень естественно: я знаю вас с детства, и ваша мать была всегда добра ко мне.

[ГЛАВА X] Надежда, ожившая в сердце молодой девушки, снова исчезла; она сама не знала, каким образом выспросить то, что ей хотелось так сильно узнать, но хозяйка не заметила волнения, изображавшегося в лице Виолетты.

[ГЛАВА X] — Как все у вас здесь спокойно и мило! — проговорила наконец молодая девушка.

[ГЛАВА X] — Вы очень добры, — отвечала хозяйка, но домик наш кажется мне пуст, с тех пор как мы лишились нашего жильца.

[ГЛАВА X] — То есть мистера Станмора? — сказала Виолетта.

[ГЛАВА X] — Да, мистера Станмора. Он отъехал от нас совершенно неожиданно и можно сказать даже против желания.

[ГЛАВА X] — Как так, против желания? — спросила Виолетта.

[ГЛАВА X] — А вот как было дело: я сидела у окна, когда к калитке подошел неожиданно высокий господин мрачной наружности и холодно спросил меня; здесь ли его сын? — Ваш сын? — сказала я, — я не знаю его.

[ГЛАВА X] — О, нет, вы его знаете; он вот писал картину, которая лежит у вас на столе.

[ГЛАВА X] — Мистер Станмор? — сказала.

[ГЛАВА X] — Называйте его каким угодно именем, — возразил он, — оно не мешает ему быть моим сыном.

[ГЛАВА X] В эту минуту мистер Станмор возвращался из леса и вошел прямо в комнату.

[ГЛАВА X] — Я здесь, отец, — сказал он очень гордо, — и готов оправдываться, если вы этого желаете.

[ГЛАВА X] — Тогда оба они ушли в комнату мистера Станмора и так как стены были тонкие, то я могла услышать, что они сильно спорили. Через некоторое время отец вышел из дома в сильном волнении и отправился далее, не сказав ни слова. Через час вышел и сам мистер Станмор и попросил моего мужа перевезти его вещи на станцию Винчестера, говоря, что он с первым поездом отправляется в путь. Меня опечалил его отъезд оттого, что действительно трудно найти жильца лучше его. Он и сам казался очень расстроен. Да, кстати, мне вспомнилось одно обстоятельство, которое, по-видимому, касается вас, — сказала хозяйка, взглянув на Виолетту.

[ГЛАВА X] Яркий румянец покрыл лицо молодой девушки.

[ГЛАВА X] — Мистер Станмор говорил обо мне? — спросила она.

[ГЛАВА X] — В ту самую минуту, как он намеревался оставить дом наш, он поспешно обернулся ко мне и сказал: «Если вы увидите мисс Вестфорд, то скажите ей, что я начертил тот старый дуб, который ей так нравился и что мне было бы очень приятно, если бы она сходила к нему, чтобы живее его вспомнить, когда увидит мою картину».

[ГЛАВА X] Не странно ли было такое поручение?

[ГЛАВА X] — Да, — ответила Виолетта, по-видимому, очень равнодушно, — должно быть мистер Станмор говорил о том старом дубе на берегу озера, которым мы с братом часто любовались; но, к сожалению, у меня не достанет столько времени, чтоб сходить взглянуть на него, потому что мы завтра уезжаем отсюда.

[ГЛАВА X] Добрая женщина выразила крайнее сожаление об отъезде семейства; она уже несколько дней назад слышала о том, что Вестфордгауз переходит в другое владение.

[ГЛАВА X] С тяжелым сердцем вышла Виолетта из этого домика. Рафаель Станмор исчез без всякого следа, не оставя ей, которой он клялся в вечной любви, даже письма. Она никак не могла объяснить себе этого.

[ГЛАВА X] Между тем взошла луна и осветила открытые места своим бледным светом. Виолетта осматривала тихую местность с болезненным сердцем. «Может быть, я вижу в последний раз эту страну, в которой я была так счастлива», — подумала она. Потом, вспомнив слова Рафаеля, сказанные в отношении дуба: «Можно было подумать, что он хотел издеваться над моим горем, — продолжала она, — а между тем он сам был грустен, так, по крайней мере, говорила мне его хозяйка. К чему желал он, чтобы я еще раз сходила к тому дубу, под ветвями которого мы с ним так часто отдыхали? Но как бы то ни было, воскликнула она, глубоко вздыхая, — это его желание и я его исполню. Моя мать слишком занята сегодня, чтобы заметить мое отсутствие, и я сейчас же пойду к озеру».

[ГЛАВА X] При свете луны она безбоязненно шла по уединенным лесным тропинкам. В этот тихий вечер вид воды был как-то особенно хорош. Под густыми ветвями старого дуба, бросавшими далекую тень на траву, стояла скамья. Виолетта села на нее и предалась глубокому раздумью о потерянном счастье, которое так живо напоминала ей эта местность. Она прислонила голову к жесткой коре дерева и в первый раз, в продолжение всего этого горестного времени, горячие слезы потекли по ее щекам.

[ГЛАВА X] В эту минуту она заметила углубление в дереве, куда, как она вспомнила, Рафаель имел обыкновение ставить свой ящичек с красками. Не вложил ли он теперь письма для нее и не дал ли это странное поручение своей хозяйке, чтобы обратить ее внимание на это дерево? Виолетта немедленно нагнулась и поспешно начала рыть в углублении. Оно было почти наполнено мхом и старыми листьями; но, устранив все это, Виолетта заметила что-то белое и с жадностью схватила его. Да, это было письмо! Она напрягла свое зрение, но не могла ничего разобрать, кроме слова: «Виолетте», написанного на запечатанном конверте. Она положила его в карман и поспешила к дому.

[ГЛАВА X] Никогда еще, даже в счастливые дни свои, она не летела с подобной быстротой по узким тропинкам. Запыхавшись и очень утомившись, она достигла Вестфордгауза и, взяв в передней свечу, немедленно отправилась в свою комнату. Здесь она села к письменному столу и разломила печать конверта. Письмо было короткое и писалось, по-видимому, с большой поспешностью.

[ГЛАВА X] Оно гласило:

[ГЛАВА X] «Милая моя Виолетта! Обстоятельства, которых я тебе не могу объяснить в этом письме, неожиданно заставляют меня оставить Англию. Не знаю, когда буду в состоянии возвратиться, но как скоро это случится, я буду просить руки твоей. До тех пор прошу тебя адресовать твои письма в Брюгге poste restante. Скажи мне, что ты так же будешь непоколебима в верности ко мне, как будет тебе непоколебимо верен твой

[ГЛАВА X] Рафаель».

[ГЛАВА X] Нельзя выразить словами того утешения, которое принесло это письмо Виолетте. Женщина большого света не придала бы много значения уверениям Рафаеля, но доверчивому сердцу Виолетты они служили священною клятвой.

[ГЛАВА X] «Он меня любит, он мне верен!» — воскликнула она, — и когда он возвратится, я буду его женою! Но что он будет делать, когда найдет наш дом пустым? Ах, он сумеет везде меня отыскать!» Воспитанная в деревне, молодая девушка забыла, что Лондон походит на обширное море и что люди исчезают в нем как капля воды в океане.

[ГЛАВА XI] На следующий день поутру Виолетта и мать ее оставили Вестфордгауз и отправились в наемной карете в Винчестер. Кроме своих платьев, белья и двух портретов Гарлея Вестфорда, они ничего более не взяли с собой, потому что акт Руперта Гудвина, который и сам мистер Мальдон признал действительным, распространился как на мебель, так и на серебро, находившееся в доме.

[ГЛАВА XI] Ровно в час того же дня они прибыли на Ватерлооскую станцию в Лондоне, где ожидал их Лионель, мрачный и бледный, выказывавший теперь резкую противоположность с тем беззаботным студентом, веселость которого прежде распространялась на всех окружающих его. Он встретил мать свою и сестру, и после обычных приветствий они сели опять в наемную карету и, быстро проехав несколько маленьких переулков, остановились перед маленьким, но чистеньким домиком.

[ГЛАВА XI] Лионель взглянул с грустным чувством на мать и подумал о горьком впечатлении, которое должны были произвести на нее эта мрачная улица и этот невзрачный домик в сравнении с прекрасным домов в их бывшем поместье.

[ГЛАВА XI] — Здесь очень бедно, милая мама, — сказал он с чувством, пожимая руку матери, — но в настоящее время я не мог найти ничего лучшего сообразно с нашими средствами. Надобно будет потерпеть здесь, пока не поправятся наши обстоятельства.

[ГЛАВА XI] — Душа моя, — ответила мать, с благодарностью посмотрев на сына, — мне было бы грешно жаловаться, когда судьба сохранила мне еще обоих вас.

[ГЛАВА XI] Лионель употребил все старания, чтобы придать комнате несколько веселый вид. В камине горел яркий огонь, а на столе стояла ваза с первыми цветами весны.

[ГЛАВА XI] Искренняя привязанность друг к другу была единственной опорой в первые дни бедности этих жертв банкира. Испытание было тяжелое.

[ГЛАВА XI] Каждое утро, после скудного завтрака, Лионель отправлялся без средств и без друзей отыскивать себе занятий в Лондоне; каждое утро Виолетта делала то же самое, чтобы добыть насущный хлеб, которого они уже скоро должны были лишиться. Но она не была счастливее брата своего. Хотя она и имела много познаний, но Лондон изобиловал образованными молодыми девушками, которые часто напрасно старались получить хотя скудное место. Равно и мистрисс Вестфорд старалась приносить пользу своим талантом, но также долго тщетно искала себе занятие. Наконец, когда уже мать и дочь почти потеряли надежду на работу, светлый солнечный луч проник в мрак их жизни и, казалось, обещал им лучшие дни.

[ГЛАВА XI] Одна знатная дама публиковала в газетах, что ищет гувернантку своим двум дочерям. Виолетта прочла публикацию и немедленно отправилась по адресу.

[ГЛАВА XI] Мистрисс Монтес Тревор была женщина, которая думала об удовольствиях и нарядах. Она когда-то была чрезвычайно красива и воображала, что в сорок лет все еще сохранила всю прелесть своего 19-летнего возраста. Она была вдовою, и мысль о вторичном браке постоянно занимала ее; но он домогалась богатого мужа, так как привыкла к роскошной жизни.

[ГЛАВА XI] Публикацию этой-то мистрисс Тревор Виолетта и прочла в газетах и на следующий день она сидела, в числе еще нескольких кандидаток, в приемной этой дамы и с сильно бьющимся сердцем ожидала минуты, когда ее позовут в кабинет и решат ее участь. Она знала, что самая горькая нищета наступала для ее семейства и потому мысленно молилась об успехе этого дела.

[ГЛАВА XI] Наконец, наступила желанная минута, и Виолетта была введена в кабинет мистрисс Тревор. Последняя, в богатом неглиже, с веером в руках, лежала, растянувшись на изящной кушетке. Подле нее на маленьком столике стояли: бутылка с духами и чашка шоколада. Обе дочери ее стояли у окна и рассеянно смотрели в парк.

[ГЛАВА XI] Как только Виолетта вошла, дрожа от волнения, мистрисс Тревор не могла удержаться от крика удивления.

[ГЛАВА XI] — Какое прекрасное лицо! — воскликнула она. — Милая Теодорина, милая Анастасия, — обратилась она к дочерям своим, — видели ли вы что-нибудь прелестнее этого?

[ГЛАВА XI] Виолетта и не подозревала даже, что это восклицание относилось к ней, она подошла к даме и сказала ей робко: — Мистрисс были столь добры, что позвали меня к себе?».

[ГЛАВА XI] — Да, моя милая, я звала вас и очарована вами. Я люблю, чтобы все окружающее меня было прекрасно, как-то: мои комнаты, цветы, моя фаянсовая посуда, и вы прекрасны. Красота сделалась для меня так же необходима, как воздух, которым я дышу. Я уверена, что мы сойдемся с вами. Милая Анастасия, не находишь ли ты, что есть сходство между мисс… мисс…

[ГЛАВА XI] — Вестфорд, — дополнила Виолетта.

[ГЛАВА XI] — Мисс Вестфорд и мною? В форме носов, например. Форма носа мисс Вестфорд та самая, которую покойный отец ваш называл чисто греческим типом. Я вперед уверена, моя милая, что вы мне понравитесь. Вы ведь играете на фортепиано и также можете петь?

[ГЛАВА XI] — О, да, мистрисс!

[ГЛАВА XI] Мистрисс Тревор указала рукою, на коей блестели драгоценные камни, на открытый инструмент.

[ГЛАВА XI] — Доставьте нам удовольствие послушать вас! — сказала она.

[ГЛАВА XI] Виолетта села за фортепиано и после коротких прелюдий, которые вполне доказывали на сколько развит в ее тоненьких пальчиках механизм, спела итальянскую арию, в которой очень выгодно выказался ее голос.

[ГЛАВА XI] — Отлично! — воскликнула мистрисс Тревор, — вы ведь также умеете рисовать?

[ГЛАВА XI] Виолетта открыла свой портфель и вынула из него несколько рисунков.

[ГЛАВА XI] — Прекрасно, — сказала мистрисс Тревор, бросив на них небрежный взгляд, — и вы, конечно, говорите по-французски, немецки, и итальянски, ибо я в своей публикации требовала этих познаний?

[ГЛАВА XI] Виолетта ответила, что в совершенстве владеет этими тремя языками.

[ГЛАВА XI] — И рекомендация о вас, надеюсь, хороша?

[ГЛАВА XI] — Вы можете узнать обо мне у мистера Мортона, священника того округа, в котором я жила при жизни моего отца.

[ГЛАВА XI] — Очень хорошо! — сказала пышная вдова, между тем как Виолетта передавала ей адрес духовника своего в Гампшире. — Я сегодня еще напишу к нему и нисколько не сомневаюсь в том, что ответ будет удовлетворительный. Итак, мы можем сейчас же покончить. Сегодня среда, ответ мистера Мортона я могу получить в пятницу, а на будущей неделе в понедельник вы уже можете прийти начать ваши занятия с моими дочерьми. До свидания! Позвони, Анастасия.

[ГЛАВА XI] Виолетта подошла было к дверям, но нерешительно остановилась.

[ГЛАВА XI] — Остается еще один вопрос, мистрисс, — робко сказала она, — какая плата?

[ГЛАВА XI] — Да, да! — воскликнула мистрисс Тревор, — в самом деле, я и забыла! Вы хотите условиться насчет платы? Совершенно верно. Плату, мисс Вестфорд, я назначаю по десяти шиллингов в неделю.

[ГЛАВА XI] — И сколько уроков? — спросила Виолетта.

[ГЛАВА XI] — Начиная каждый день с девяти часов утра, до двух пополудни, чтобы дать вам время спокойно обедать со своим семейством, — сказала мистрисс Тревор, снисходительно улыбаясь.

[ГЛАВА XI] От девяти часов утра до двух пополудни за десять шиллингов или четыре пенса в неделю! Виолетта вздохнула, вспомнив цену, которую платили ее учителям, и время и труд, потраченные на ее образование.

[ГЛАВА XI] — Может быть, вам мои условия не нравятся? — сказала кроткая мистрисс Тревор резким тоном.

[ГЛАВА XI] — О, нет мистрисс, я вполне довольна.

[ГЛАВА XI] — И вы принимаете их?

[ГЛАВА XI] — Да, мистрисс.

[ГЛАВА XI] — В таком случае я полагаюсь на вас и вы можете начать уже с понедельника, конечно, с тем условием, что ответ мистера Мортона будет удовлетворительным.

[ГЛАВА XI] — Я не боюсь противного, мистрисс, прощайте.

[ГЛАВА XI] Почти счастливая вышла Виолетта из кабинета знатной дамы, ибо десять шиллингов были по крайней мере достаточны на то, чтобы предохранить себя и семейство свое от голодной смерти. Десять шиллингов в неделю были предложены образованной учительнице и вдобавок госпожою Тревор, которая платила, не колеблясь, пять фунтов стерлингов за фаянсовую чашку! Торжествуя, последняя обратилась к своей старшей дочери и сказала:

[ГЛАВА XI] — Я полагаю, что это дело было хорошо обделано! Десять шиллингов в неделю! Эта молодая особа, милая Анастасия, стоит по крайней мере сто Гиней в год!

[ГЛАВА XI] Младшая дочь, которая не походила на мать ни наружностью, ни характером, посмотрела на нее упреком.

[ГЛАВА XI] — Не жестоко ли это и даже несправедливо предложить ей такую безделицу, когда она так много стоит? — сказала она.

[ГЛАВА XI] — Жестоко, несправедливо? — повторила мистрисс Тревор. — Ты ничего не понимаешь, дитя мое, и в жизни не сумеешь заключить выгодных условий.

[ГЛАВА XII] В понедельник поутру Виолетта позвонила у одного из домов, находящихся в Регент-Парке. Отворившая ей служанка провела ее в маленькую комнату, мрачную и холодную, меблированную скудно и совершенно различную от блестящего будуара мистрисс Тревор. Виолетта приступила к выполнению принятых ею обязанностей, но скоро убедилась в сомнительных успехах своих стараний. Анастасия Тревор, несмотря на хорошие способности, была ленива, а Теодорина, при совершенном отсутствии способности старалась извлекать всевозможную пользу из уроков наставницы.

[ГЛАВА XII] — Вы найдете меня весьма мало сведущей, мисс Вестфорд, — сказала она, — но не сомневайтесь в моем искреннем желании трудиться.

[ГЛАВА XII] — Я и не сомневаюсь в нем, — отвечала Виолетта.

[ГЛАВА XII] Она занималась каждый день преподаванием различных предметов своим ученицам и не роптала на тяжесть своей жизни. Ее мирили с нею возможность относить в последний день недели десять шиллингов в квартиру своей матери. Обстоятельства Лионеля приняли тоже лучший оборот с получением места переписчика в конторе адвоката; хотя вознаграждение было самое скудное, он был ему рад за мать и сестру. Мистрисс Вестфорд работала в свою очередь, и все они были почти что счастливы возможностью трудиться один для другого. Но и это грустное счастье продолжалось недолго. Недель через шесть после вступления Виолетты в дом мистрисс Тревор, последняя предложила ей участвовать на вечере, назначенном на той же неделе, и хотя это участие не радовало Виолетту, она не могла от него отказаться из опасения оскорбить мистрисс Тревор.

[ГЛАВА XII] Вечер этот настал. Виолетта явилась в траурном платье, составляющем такой резкий контраст с яркой белизною ее прекрасных плеч. Теодорина была одета просто, в беленьком платье, но Анастасия явилась в самом блистательном наряде и была действительно поразительно хороша.

[ГЛАВА XII] Собралось уже много гостей, когда Виолетта явилась в залу со своими воспитанницами. В числе этих гостей было несколько, так называемых выгодных партий; одною из них был банкир Руперт Гудвин, которого мистрисс Тревор ловила для себя, другой сир Гарольд Ивра, которого она прочила в женихи старшей дочери своей Анастасии. Сир Гарольд был молод и очень богат, а Анастасия — светская, красивая девушка. Так мистрисс Тревор была уже заранее уверена в успехе. Но каково же было ее разочарование, когда сир Гарольд почти не обратил внимания на ее дочь, увлекся, по-видимому, прекрасной наружностью ее наставницы. Мистрисс Тревор закусила себе губы до крови.

[ГЛАВА XII] Виолетта меж тем уселась, не заметив выразительных взглядов молодого баронета, вблизи фортепиано, и ее короткие и робкие ответы скоро прекратили разговор, который начал с нею сир Гарольд.

[ГЛАВА XII] Наступила, наконец, и минута, ожидаемая так нетерпеливо мистрисс Тревор и Анастасиею: Виолетта уселась за инструмент, чтобы аккомпанировать пению Анастасии. Последняя окинула торжествующим взглядом общество, гордая сознанием своей красоты. Сир Гарольд стоял и в раздумья смотрел на нее. Одобрительный шепот пронесся в собрании, когда Виолетта сыграла прелюдию. У Анастасии было отличное сопрано, но отсутствие выражения портило впечатление ее прекрасного голоса. Мистрисс Тревор, говорившая в другой комнате с Рупертом Гудвином, пригласила его пойти послушать пение, и оба они стали в дверях, так что и фортепиано, и лица пианистки и певицы были им видны весьма хорошо. Руперт Гудвин побледнел при взгляде на прекрасное и задумчивое лицо Виолетты.

[ГЛАВА XII] — Кто эта молодая дама в трауре? — отнесся он к мистрисс Тревор, не заметившей волнения, изображавшегося на лице банкира. Но самый тон вопроса оскорбил ее, выказывая невнимательность гостя к ее собственным дочерям.

[ГЛАВА XII] — Молодая особа, так сильно интересующая вас, — отвечала она не без колкости, — наставница моих детей мисс Виолетта Вестфорд. Она сильно горюет о недавней потере своего отца, погибшего во время морского путешествия.

[ГЛАВА XII] Легкая дрожь пробежала по членам банкира, но он в ту же минуту пересилил себя; что-то сатанинское заблистало в его глазах.

[ГЛАВА XII] — Так наставница ваших детей дочь капитана Вестфорда? — сказал он мистрисс Тревор. — Жаль, очень жаль!

[ГЛАВА XII] — Почему? — спросила мистрисс Тревор с удивлением.

[ГЛАВА XII] — А потому, — возразил он, — что я принимаю в ваших детях живое участие и имею свои причины жалеть о том, что направление этих милых девушек поручено особе такого разбора, какого дочь капитана Вестфорда.

[ГЛАВА XII] — Вы пугаете меня! — воскликнула мистрисс Тревор. — Мне рекомендовали мисс Вестфорд с отличной стороны: я умоляю вас, объясните мне все, что знаете о ней.

[ГЛАВА XII] — Но только не теперь, — отвечал банкир. — Завтра, если хотите, или даже нынче, если только представится удобный случай.

[ГЛАВА XII] Анастасия между тем кончила арию, и гости, выразив ей свое восхищение, обратились к Теодорине с просьбой спеть в свою очередь. Молодая девушка хотела отказаться, но просьба Виолетты заставила ее исполнить желание гостей, как ни трудна казалась ей эта задача.

[ГЛАВА XII] — Как! — воскликнула мистрисс Тревор. — Могу ли я верить своим глазам? Теодорина хочет петь? У бедной девушки хотя сносный голос, но она еще вовсе не умеет владеть им. — Эти слова были сказаны матерью самым презрительным тоном, потому что ей было невыносимо, если Теодорина обращала на себя малейшее внимание в ущерб Анастасии. Первые звуки прекрасного контр-альто были слабы и нерешительны, но мало-помалу он выказался в полной своей силе и гибкости. Она пела простую народную песню: «Старый Роберт Грей», но еще до окончания ее все слушатели были глубоко тронуты. Короткое торжество Анастасии совершенно затмилось, и гордая девушка и мать ее с трудом могли скрыть свою досаду.

[ГЛАВА XII] — Мне было бы приятнее, если б вы спросили моего позволения прежде чем заставили петь Теодорину, мисс Вестфорд, — сказала мистрисс Тревор, — она еще слишком молода, чтобы петь при таком большом обществе и к тому же эта баллада скорее подходит к детской, нежели к гостиной.

[ГЛАВА XII] — Прошу вас, не говорите этого, мистрисс Тревор, — перебил сир Гарольд Иври, — пение младшей вашей дочери вызвало у нас слезы. — При этих словах он с восторгом посмотрел на Теодорину, но в ту же минуту глаза его еще с большим восторгом обратились к Виолетте.

[ГЛАВА XII] — Я уверен, — сказал он ей, — что мисс Теодорина многим обязана своей наставнице. Не споете ли и вы нам чего-нибудь? — Потом, обратясь к мистрисс Тревор: — Будьте так добры, — продолжал он, — присоедините вашу просьбу к моей, не то мы лишимся удовольствия услышать пение мисс Вестфорд.

[ГЛАВА XII] Мистрисс Тревор нахмурила брови, но не могла не исполнить желания такого почетного гостя, каким был молодой баронет, и потому весьма ласково попросила Виолетту уступить его просьбе. Последняя, не знакомая с притворством, без всяких отговорок села за инструмент, чтобы исполнить желание баронета. Она пела простую песнь, но с таким глубоким выражением, что почти все слушатели были тронуты. Она сама с трудом удерживала выступающие слезы, ибо вспомнила, как часто пела эту песню отцу своему в счастливом Вестфордгаузе. Когда она кончила, сир Горальд наклонился к ней и поблагодарил ее за пение.

[ГЛАВА XII] — Но я боюсь, что эта песнь возбудила в вас горькие воспоминания, — сказал он ей.

[ГЛАВА XII] — Да, я вспомнила о любимом отце, которого лишилась, и о счастливой родине, которую мы принуждены были оставить.

[ГЛАВА XII] — Так вы в трауре по отцу? О, извините, если мои вопросы нескромны, но я принимаю глубокое участие во всем, что вас касается!

[ГЛАВА XII] Виолетта с удивлением посмотрела на молодого баронета, она никак не могла объяснить себе, по какой причине он ею так интересуется.

[ГЛАВА XII] — Да, — возразила она, — я в трауре по отцу, лучшему отцу, который имел в виду только счастье детей своих.

[ГЛАВА XII] Тут разговор их прекратился, так как Анастасия готовилась петь, а Виолетта должна была ей аккомпанировать. Полчаса спустя гости начали расходиться и Виолетте позволили возвратиться домой. Когда она подошла проститься с мистрисс Тревор, она заметила обидное невнимание к ней последней, но она была слишком утомлена, чтобы долго размышлять о причине подобного поведения и потому незаметно вышла из залы и отправилась в переднюю, чтобы отыскать свой салоп. Едва она успела накинуть его, как услышала за собою легкие шаги и, обернувшись, увидела сир Гарольда Иври.

[ГЛАВА XII] — Надеюсь, — почтительно сказал он, — что вы позволите мне убедиться в том, что вы благополучно достигните дома; вы одни и я считал бы счастием быть вашим провожатым.

[ГЛАВА XII] Виолетта покраснела. В счастливые дни свои она привыкла, чтобы ее провожали до кареты, когда она возвращалась с бала; теперь же она едва могла скрыть чувство стыда, может быть, и ложного. Но она тотчас оправилась и отвечала:

[ГЛАВА XII] — Вы очень добры, сир Гарольд, но я иду пешком и к тому же, вероятно, меня ожидает брат мой вблизи этого дома.

[ГЛАВА XII] — Ваш брат! — воскликнул баронет с неудовольствием, — ему, конечно, я должен уступить, но вы, по крайней мере, позволите мне проводить вас до него?

[ГЛАВА XII] Он подал ей руку, и она, убедившись в неловкости отказать ему, приняла предложение. Но недалеко пришлось им идти вместе, в конце террасы дома стоял Лионель, под защиту которого сир Гарольд принужден был отдать Виолетту. Но он не оставил их; он дошел с ними до моста Ватерлоо, где, наконец, решился проститься, боясь поставить их в затруднительное положение, если пойдет дальше и узнает, в какой грязной части Лондона они живут. Он достаточно видел и слышал, чтобы знать, что Виолетта и брат ее жили в горькой бедности, и вполне сознавал щекотливость их положения: но, несмотря на то, он неохотно оставлял их.

[ГЛАВА XII] — Я никогда не забуду вашего пения, — сказал он, прощаясь, Виолетте, — и надеюсь, что еще не раз услышу его. С этими словами он почтительно откланялся ей.

[ГЛАВА XIII] Несмотря на позднюю пору, в которую Виолетта вышла из дома мистрисс Тревор, она на следующее утро должна была явиться в обыкновенное время для занятий. Ровно в девять часов она была уже в доме мистрисс Тревор и хотела отправиться прямо в учебную комнату, как была остановлена лакеем.

[ГЛАВА XIII] — Мистрисс Тревор желает поговорить с вами в своем будуаре, — сказал он ей с тою наглостью, с которою вообще встречает получающий хорошую плату лакей дешево доставшуюся учительницу, — дело важное и потому поспешите к ней.

[ГЛАВА XIII] Виолетта удивилась. Мистрисс Тревор имела обыкновение вставать очень поздно и потому она не могла понять причины, побудившей ее встать так рано; и какое могло быть между ними важное дело. Она поспешила в будуар знатной дамы и никогда она не была так свежа и так хороша, как в эту минуту. При первом взгляде на мистрисс Тревор, сидевшую за роскошным завтраком, и на старшую ее дочь Анастасию, Виолетта почувствовала, что случилось что-то недоброе, но, не сознавая за собою никакой вины, она спокойно перенесла презрительные взгляды обеих дам.

[ГЛАВА XIII] — Мисс Вестфорд, — сказала мистрисс Тревор со свойственной ей важностью, — когда вы в первый раз посетили дом мой, я приняла вас почти с детским доверием. Вы мне понравились. Вы хороши собою, и так как я такое существо, на которое все прекрасное имеет, большое влияние, то мне необходимо, чтобы все, окружающее меня, было прекрасно. Вы у меня искали занятий и с доверчивостью я приняла вас в свое семейство и поручила вам воспитание детей моих. Теперь же, когда я воображала, что могу быть спокойной, доверяясь вашей честности, должна сознаться в том, что жестоко ошиблась.

[ГЛАВА XIII] Мертвая бледность покрыла лицо Виолетты; она в первый раз в жизни испытывала всю горечь оскорбления.

[ГЛАВА XIII] — Чем же обманула я ваше доверие ко мне? — спросила она гордо и спокойно.

[ГЛАВА XIII] — Ах, мисс Вестфорд, — возразила вдова, поднеся платок к глазам своим, — это чрезвычайно печальная история. Против вас самих я по-настоящему ничего не имею, кроме только того, что вы скрыли от меня всю правду.

[ГЛАВА XIII] — Я скрыла от вас правду, мистрисс! — воскликнула Виолетта. — Какую правду?

[ГЛАВА XIII] — Вы под ложным видом вступили в мой дом. Вы скрыли от меня все прошлое вашей несчастной матери.

[ГЛАВА XIII] — Прошлое моей матери? Что же могли сказать про нее другого, как то, что она лучшая и нежнейшая мать, которую я люблю больше жизни?

[ГЛАВА XIII] — Несчастная дочь, разве вы не знаете поведения матери вашей до ее вступления в брак с вашим отцом?

[ГЛАВА XIII] — Мистрисс, что могу я знать о матери своей? И кто осмелился бросить хотя тень подозрения на нее?

[ГЛАВА XIII] — Человек, который ее, к несчастию, слишком хорошо знает, — ответила мистрисс Тревор. — Бедное дитя, я почти начинаю верить вам, что вы не знаете истины; но имя вашей матери должно бы быть вам известно? — Яркий румянец покрыл лицо молодой девушки, и какое-то чувство испуга овладело ею. Она никогда не слыхала прежнего имени матери, никогда не говорившей о своем прошедшем. Таинственное покрывало лежало, казалось, на этом периоде ее жизни; но детская привязанность рассеяла чувство всякого подозрения.

[ГЛАВА XIII] — С этой минуты я отказываюсь от всех занятий в вашем доме, мистрисс Тревор, — сказала молодая девушка с негодованием. — Кто бы то ни был тот человек, который осмелился оклеветать мою мать, я объявляю его самым фальшивым и низким существом.

[ГЛАВА XIII] — Особа, которая рассказала мне печальную историю вашей матери, занимает слишком высокое положение в обществе, чтобы снизойти до клеветы. Она рассказала мне факты, которые, я надеялась, вы будете в состоянии оправдать; но вы этого не можете. Вы даже не в состоянии назвать имени вашей матери. Но я его знаю, мисс Вестфорд! Ваша мать урожденная Понсонби и отец ее, сир Джон Понсонби, сердце которого не перенесло стыда дочери, выгнал ее из дому.

[ГЛАВА XIII] — В чем же состоял этот стыд, мистрисс Тревор? — спросила Виолетта. — Я имею право узнать всю историю вымышленных низостей, которую мог рассказать вам какой-нибудь жалкий клеветник про чистейшую из всех женщин.

[ГЛАВА XIII] — Нет, дитя мое! — возразила мистрисс Тревор с мнимым участием, — я и так уже сказала более чем достаточно. Я жалею о вашем несчастии, ибо нет больше несчастия, как быть дочерью падшей женщины. Но я сама мать и должна заботиться о своих дочерях и потому не могу допустить, чтоб вы продолжали посещать мой дом.

[ГЛАВА XIII] — Вы не можете допустить этого! — воскликнула Виолетта в высшей степени оскорбленная. — Разве вы предполагаете, что мои чувства допустили бы меня переступить порог дома, в котором так гнусно оклеветали мою мать? Нет, мистрисс. Я прощаюсь с вами и никогда не желаю встретиться с особою, которая могла причинить мне такую страшную боль.

[ГЛАВА XIII] С этими словами Виолетта вышла, как казалось, спокойная, но внутреннее ее состояние противоречило наружности.

[ГЛАВА XIII] Как только Виолетта вышла из дома мистрисс Тревор, природа взяла свое, и горькие слезы потекли по щекам несчастной девушки: то были слезы стыда. Накрыв лицо вуалью, она медленно шла, чтобы отдалить тяжелую минуту ответа на вопросы брата и матери. Но избегнуть этой минуты не было возможности; она, наконец, дошла до дома и вошла в комнату. Мистрисс Вестфорд сидела у окна, занятая рукоделием, а Лионель писал. При появлении Виолетты оба посмотрели на нее с радостным удивлением.

[ГЛАВА XIII] — Как это случилось, дитя мое! — воскликнула мистрисс Вестфорд, — что мистрисс Тревор так рано отпустила тебя сегодня? — Едва произнесла она эти слова, как уже заметила, что с дочерью случилась какая-нибудь неприятность. Глаза, наполненные слезами, и страшная бледность лица Виолетты все ей сказали. — Что случилось? — тревожно спросила она. При этих словах Виолетта не могла более удержаться и громко зарыдала.

[ГЛАВА XIII] — Милая маменька, — произнесла она, — особенного ничего не случилось. Мы только, к несчастию, так бедны, а найти себе места в Лондоне так трудно. Мне отказали от места, вот и все.

[ГЛАВА XIII] — Все! — Клара Вестфорд хорошо знала, что для бедности страшна потеря даже самого незначительного занятия, но она скрыла горечь новой неудачи и, прижав к груди дочь свою, улыбаясь, сказала ей: — Хорошо, дитя мое, мы будем приискивать тебе другое место, неужели это было единственное в Лондоне. Но скажи, Виолетта, отчего оставила ты занятия у мистрисс Тревор?

[ГЛАВА XIII] — Она отказала мне, мама, — рыдая, ответила Виолетта.

[ГЛАВА XIII] — По какой причине?

[ГЛАВА XIII] — Да, по какой причине? — спросил брат, оставивший свои письменные дела и подошедший к сестре.

[ГЛАВА XIII] — Особенной причины не было; мистрисс Тревор не имеет никакой причины быть мною не довольной.

[ГЛАВА XIII] — И все-таки она отказала тебе?

[ГЛАВА XIII] — Да.

[ГЛАВА XIII] — В таком случае она тебя обидела! — воскликнул вспыльчивый молодой человек. — Она обидела тебя, и я сию же минуту отправляюсь к ней и потребую от нее объяснения.

[ГЛАВА XIII] С этими словами он быстро схватил со стола шляпу и направился к дверям.

[ГЛАВА XIII] — Нет, нет, нет! — воскликнула Виолетта, — не ходи к ней! не спрашивай ее! — бедная девушка страшилась последствий, которые должна была произвести клевета матери на гордый и вспыльчивый нрав брата.

[ГЛАВА XIII] — Пусти меня, Виолетта! — сказал Лионель, освобождаясь из рук сестры. — Я должен и хочу говорить с этою женщиной, я хочу и должен узнать, почему она тебя обидела.

[ГЛАВА XIII] — Нет, Лионель, я не пущу тебя к ней.

[ГЛАВА XIII] Лионель строго и пытливо посмотрел на бледное лицо сестры:

[ГЛАВА XIII] — Виолетта, — сказал он, — за всем этим скрывается что-то, чего я не могу понять и страшусь угадывать. К чему не хочешь ты, чтоб я виделся с мистрисс Тревор, если ты не оставила дом ее по обстоятельствам, которые вредят твоей честности?

[ГЛАВА XIII] — Думай обо мне, что хочешь, — ответила Виолетта, — но если ты меня хоть несколько любишь, то не переставишь ноги через порог дома мистрисс Тревор.

[ГЛАВА XIII] — Как хочешь, — холодно ответил Лионель, — ты о чем-то умалчиваешь, и я вовсе не желаю более допытываться.

[ГЛАВА XIII] — Да, именно, я умалчиваю о чем-то, — возразила Виолетта, — но я объявляю, что мы жертвы чьей-то скрытой мести.

[ГЛАВА XIII] — Можешь ли ты сомневаться в твоей сестре! — воскликнула мать, обнимая свою неутешную дочь.

[ГЛАВА XIII] — Успокойся, дитя мое, мы обе имеем полное доверие друг к другу, не правда ли?

[ГЛАВА XIII] — Да, мама, мы будем по смерть верить друг в друга, — возразила Виолетта. Клара Вестфорд и не знала глубокого смысла этих слов, так же, как и не знала тяжелого испытания, которое перенесла ее дочь в этот день. Лионель подошел к сестре и протянул ей руку, которую та с жаром схватила: — Прости меня, Виолетта, — сказал он, я не прав, что мог в тебе сомневаться.

[ГЛАВА XIII] И опять любовь и спокойствие воцарились в бедном жилище, та любовь, которая облегчает все заботы бедности, то спокойствие, которое дороже блеска и богатства.

[ГЛАВА XIV] В то время как Виолетта сидела вместе с матерью и братом в бедном жилище, изящный кабриолет остановился у дома мистрисс Тревор, и сир Гарольд Иври вышел из него. Было время визитов. Мистрисс Тревор и ее старшая дочь уже сидели, роскошно одетые, в приемной. Анастасия сидела у окна, по-видимому, занятая вышиванием, но в сущности наблюдавшая за проходящими и проезжающими на улице. Она тотчас заметила приближавшийся экипаж сир Гарольда.

[ГЛАВА XIV] — Мама, сир Гарольд едет сюда, — сказала она.

[ГЛАВА XIV] — В самом деле? — спросила мистрисс Тревор с торжествующим видом. — Сознаешь ли теперь, что ты вчера не напрасно была одета с таким вкусом? Баронет, должно быть, в восторге от тебя со вчерашнего дня, иначе к чему бы ему так торопиться с визитом? Я еще увижу тебя леди Иври, моя милая.

[ГЛАВА XIV] — Ты всегда так рассуждаешь, — с нетерпением возразила Анастасия. — Ты воображаешь, что все должно сбыться, как ты этого желаешь. Я уверена в том, что сир Гарольд не обратил на меня вчера внимания и что он приехал сегодня только в надежде увидеть здесь мисс Вестфорд.

[ГЛАВА XIV] — Как! — воскликнула мать почти вне себя от гнева. — Неужели ты думаешь, чтоб сир Гарольд осмелился посещать мой дом для того только, чтоб ухаживать за твоею учительницей? Полно, душа моя. Более не могло быть сказано. — Лакей доложил о сире Иври, и обе дамы приподнялись, чтобы принять его с очаровательнейшею улыбкой.

[ГЛАВА XIV] — Любезный сир Гарольд! — воскликнула вдова, — это очень мило с вашей стороны.

[ГЛАВА XIV] — Ваш вчерашний вечер был так хорош, мистрисс Тревор, что я не хотел дальше откладывать удовольствие высказать вам свою признательность за приятные минуты, которые провел у вас. Как мисс Анастасия хорошо поет! И мисс Теодорина также, а мисс Вестфорд! Какое у нее отличное сопрано!

[ГЛАВА XIV] Анастасия покраснела от досады, что баронет не мог даже скрыть своего восхищения от Виолетты, и мистрисс Тревор это взбесило, но она пересилила себя и чрезвычайно приветливо отвечала баронету.

[ГЛАВА XIV] В продолжение некоторого времени сир Гарольд говорил об обыкновенных предметах: об опере, картинной выставке и разных удовольствиях сезона, но мистрисс Тревор хорошо поняла, что он думает совершенно о другом. Вдруг он сам круто повернул разговор восклицанием: какая прекрасная молодая девушка, эта мисс Вестфорд! Никогда я еще не видывал подобной скромности при такой красивой наружности! Она совершенно обворожила меня! Будьте так добры, мистрисс Тревор, представьте меня ее родителям, вы меня этим очень обяжете; я бы чрезвычайно желал познакомиться с ее семейством и увидеть ее.

[ГЛАВА XIV] — Сир Гарольд, вы требуете от меня невозможного.

[ГЛАВА XIV] — О, прошу вас, мистрисс Тревор! — перебил ее молодой баронет, — не перетолкуйте в дурную сторону мои намерения. Я знаю, что бывают люди, которые не уважают красоту при бедности, но я не из их числа; я не аристократ, фамилия наша приобрела свое звание посредством труда и прилежания; я богат, независим к потому могу жениться на каждой женщине, которую люблю и сумею расположить к себе. Итак, вы можете быть уверены, что намерения мои в отношении мисс Вестфорд совершенно благородные и потому прошу вас более не противиться моему желанию быть представленным этому семейству.

[ГЛАВА XIV] Бешенство мистрисс Тревор достигло высшей степени. Разве она не видела, что молодой баронет, которого она прочила в мужья своей старшей дочери Анастасии, был совершенно равнодушен к красоте последней и был готов жениться на бедной сироте, которую видел только один раз. Но прекрасная вдова, хорошо знакомая с притворством большого света, подавила свои горькие ощущения.

[ГЛАВА XIV] — Любезный сир Гарольд, — сказала она с глубоким вздохом, — мне жаль вас, что вы расточаете столь благородные чувства существу, недостойному вас.

[ГЛАВА XIV] — Что вы хотите этим сказать! — воскликнул молодой баронет.

[ГЛАВА XIV] — Что я не далее как сегодня утром отказала мисс Вестфорд, потому что подобное существо не может быть наставницей моим дочерям.

[ГЛАВА XIV] — Вы ей отказали? — спросил Гарольд бледнея. — По какой причине?

[ГЛАВА XIV] — Этого я вам не могу сказать, — объявила мистрисс Тревор с достоинством. — Бывают тайны, которых изобличать не приходится честной женщине; для вас достаточно знать, что я отказала ей не без важной причины и я надеюсь, что вы не будете в том сомневаться.

[ГЛАВА XIV] — Не могу допустить сомнения в ваших словах, мистрисс Тревор: что бы могло побудить вас коснуться репутации бедной девушки? Но все же мне тяжелы эти слова о ней. Еще несколько дней тому назад я не верил в возможность влюбиться с первого раза; но даю вам честное слово, что вчерашнее свидание с мисс Вестфорд так сильно привязало меня к ней, как будто я был знаком с нею всю свою жизнь. Я, быть может, кажусь вам смешным; прошу вас извинить меня, если надоел вам. До свидания! — Сир Гарольд поспешно встал.

[ГЛАВА XIV] — Надеюсь, сир Гарольд, что вы доставите нам удовольствие отобедать завтра у нас, а потом вечером сопутствовать нам в оперу. Анастасия, зная что вы большой знаток музыки, желала бы услышать ваше суждение насчет этой оперы.

[ГЛАВА XIV] Молодой человек не мог отказаться.

[ГЛАВА XV] Сколько Виолетта ни старалась отыскать себе места, все усилия ее были напрасны. Везде, куда она приходила наниматься, от нее требовали фамилию того семейства, в котором она занималась в последнее время, чтобы забрать о ней справки; если она не хотела допустить, чтобы обращались за справками к мистрисс Тревор, люди сомнительно покачивали головою и отказывали ей. (Так Виолетта стояла одна, с поврежденною репутацией, без средств, без друзей в обширном городе Лондоне).

[ГЛАВА XV] Теперь в первый раз она потеряла мужество. Она всего лишилась: любимого отца и обрученного, на верность которого она так твердо полагалась. Правда, у нее еще остались мать и Лионель, но они не могли заменить ее потери.

[ГЛАВА XV] Она писала к Рафаелю Стамору о смерти отца и печальной перемене их обстоятельств, но ответа не было. Виолетта не знала чему приписать это молчание: отсутствию ли Рафаеля из Брюгге, или тому, что он изменил ей.

[ГЛАВА XV] В этот раз Виолетта опять напрасно прошла полгорода: знатная дама, к которой она представилась по публикации, отказала ей по ее молодости и красоте.

[ГЛАВА XV] — Я желаю иметь наставницу пожилую и солидную для моих детей, — сказала она.

[ГЛАВА XV] — Но в газете не были обозначены лета, — скромно отвечала Виолетта, — а что я имею все познания, требуемые в них, доказывает уже то, что я решилась представиться.

[ГЛАВА XV] — Нисколько не сомневаюсь в ваших познаниях, моя милая, — возразила дама, — но не могу доверить детей моих почти такому же ребенку, как и они сами.

[ГЛАВА XV] Виолетта уничтоженная вышла от этой госпожи и медленно пошла домой. Путь был не близкий. А между тем все ее поиски не дали по-прежнему желаемых результатов. Раз, когда Виолетта возвращалась домой от одной знатной дамы, отказавшей ей принять ее к детям по случаю ее молодости, ей пришлось проходить через Лонгакр в Бовстрит, где все театральные агенты имеют свои конторы. Странная мысль блеснула в уме молодой девушки. Она знала, что актрисы зарабатывали порядочные деньги: почему же было и ей не сделаться актрисой? Не долго думая, она подошла к подъезду одной из таких театральных контор и позвонила у дверей. Ей отворили и она вошла в контору, где увидела человека лет тридцати пяти, сидящего за письменным столом перед грудой писем и афишек; у окна стоял спиною ко входу очень прилично одетый господин.

[ГЛАВА XV] Театральный агент, при входе молодой девушки, поднял голову и поклонился ей, указав на кресла, стоявшие вблизи стола, но не сказал ни слова. Он очевидно ждал, чтоб она сказала ему цель своего прихода; но бедная Виолетта, утомленная до изнеможения, опустилась в кресла и при виде сурового лица агента потеряла всю свою минутную храбрость.

[ГЛАВА XV] К счастью, агент, заметив ее замешательство, первый обратился к ней с вопросом:

[ГЛАВА XV] — Вы, должно быть, желаете поступить на сцену? — спросил он.

[ГЛАВА XV] — Да, — дрожащим голосом ответила Виолетта.

[ГЛАВА XV] — Очень хорошо. Вы, вероятно, принесли с собою несколько афишек, так прошу вас показать мне их.

[ГЛАВА XV] — Афишек?

[ГЛАВА XV] — Да, чтоб я мог видеть, где вы играли в последнее время и какие выполняли роли.

[ГЛАВА XV] Виолетта печально покачала головою.

[ГЛАВА XV] — Я еще нигде не играла, разве только в семейном кругу, — возразила она.

[ГЛАВА XV] Агент посмотрел на нее с удивлением.

[ГЛАВА XV] — Так вы не более и не менее как неопытная дилетантка, любезная мисс? — сказал он ей, — и навряд ли вас примет в Англии какой-либо директор, если вы не согласитесь впредь бесплатно играть на пробу в течение двух или трех месяцев?

[ГЛАВА XV] Играть бесплатно в течение двух или трех месяцев! Виолетта остолбенела. Ведь она не искала ни славы, ни почестей, она хотела только заработать денег, как можно больше денег.

[ГЛАВА XV] — Предложение это, кажется, не нравится вам? — сказал агент. — Многие молодые особы были бы счастливы, если б только имели случай поступить на сцену и готовы деньгами купить его.

[ГЛАВА XV] — Очень может быть, — печально возразила Виолетта, — но я бедна и ищу только случая заработать деньги, вот почему хотела поступить на сцену.

[ГЛАВА XV] — И вы заработаете их, дитя мое, когда практически изучите драматическое искусство. Если вы хотите поступить в провинции в какой-либо театр и играть несколько времени бесплатно, я с удовольствием постараюсь впоследствии доставить вам что-нибудь порядочное.

[ГЛАВА XV] — Мне ехать в провинцию и без платы?? Это невозможно, я должна остаться здесь, у матери своей, и зарабатывать деньги.

[ГЛАВА XV] — В таком случае я ничего не могу для вас сделать, — сухо сказал агент, пожимая плечами и нетерпеливо повернувшись на стуле; он обмакнул перо в чернильницу и снова принялся писать.

[ГЛАВА XV] Виолетта встала и хотела удалиться, когда была задержана господином, стоявшим у окна и не сводившим с нее глаз во время всего ее разговора с агентом.

[ГЛАВА XV] — Прошу вас садиться и подождать еще немного.

[ГЛАВА XV] — Гипинс, — обратился он к агенту, — не слепы ли вы?

[ГЛАВА XV] Последний посмотрел с удивлением на говорившего.

[ГЛАВА XV] — Разве вы не видите, что эта молодая особа как нельзя более в состоянии выполнить роль «королевы красоты» в новом комическом балете, который должен идти на этой неделе у меня на Друриленском театре? Не искал ли я во всем Лондоне красивой молодой девушки и не присылали ли вы ко мне целую коллекцию уродов для этой роли? И разве эта мисс не олицетворенная «королева красоты»? Милостивая государыня, — обратился он к Виолетте, краснеющей от его похвалы, — чтобы вы сказали на то, если б я предложил вам восемнадцать шиллингов за неделю за то, чтоб вы каждый вечер просидели бы минут с десять в золотом храме, в прекраснейшем костюме, который когда-либо видели на сцене?

[ГЛАВА XV] — С большим удовольствием! — воскликнула Виолетта, обрадованная случаю заработать почти вдвое больше, чем получала у мистрисс Тревор. Но вдруг она побледнела: что скажет мать? Что скажет гордый Лионель? Позволят ли они, чтоб я показывалась на сцене публике, которая купила себе право восхищаться мною или позорить меня? Но ведь мы так бедны, что кажется не должны бы упускать удобного случая честным образом зарабатывать хлеб, сказала она про себя. (Несмотря на то, она все-таки не могла решиться, не посоветовавшись со своими.) — Если бы вы позволили мне сперва посоветоваться с матерью, — сказала она директору, — я поторопилась принять ваше предложение.

[ГЛАВА XV] — В таком случае вы посоветуйтесь с нею и завтра утром в одиннадцать часов придете ко мне в театр с ответом; но будьте аккуратны; кандидаток много и если вы завтра не явитесь, я буду принужден выбрать другую. Вот вам моя карточка; вы явитесь к особенному подъезду, назначенному для актеров, и покажете ее швейцару; он вас тотчас пропустит.

[ГЛАВА XV] Виолетта обещала явиться к тому времени и почти побежала домой, обрадованная, что нашла случай помочь своим. Она рассказала матери и Лионелю обо всем случившемся и убеждала их теперь, когда горькая крайность поселилась в их доме, оставить все прежние предубеждения.

[ГЛАВА XV] Сначала мать и Лионель решительно отказались принять это предложение, но мало-помалу Виолетте удалось уговорить их. Мысль, что сестра его станет зарабатывать деньги посредством своего хорошенького личика, возмущала Лионеля, но при взгляде на бледное и худое лицо матери, он сказал со слезами на глазах:

[ГЛАВА XV] — Делай что хочешь. Виолетта! Мы не можем отказаться от твоей слабой помощи. Я получил лучшее образование и все-таки не в состоянии защитить бедную нашу мать от лишений.

[ГЛАВА XV] Виолетта на следующее утро в назначенное время была у подъезда Друриленского театра.

[ГЛАВА XVI] Швейцар Друриленского театра принял карточку и после нескольких замечаний, более или менее дерзких, позвал грязного мальчика и велел ему провести молодую девушку на сцену, где находился директор. Мальчик повел ее по многим темным и сырым коридорам. Наконец они вышли на светлую площадку, где стояли несколько мужчин и женщин в бедной, одежде рядом с кучею нагроможденных декораций. Они принадлежали к низшему классу актеров. Между женщинами, которые отдельными группами прохаживались взад и вперед, Виолетта заметила некоторых, одежда которых подходила более к одежде высшего класса. Некоторые из них были хороши собою и с презрением смотрели на скромное траурное платье новоприбывшей. Между этими-то разными группами Виолетте пришлось дожидаться несколько времени, пока вздумается директору подойти к ней. Последний, казалось, был очень занят; он бегал от одного конца обширной сцены на другой, отдавал приказания, хвалил и хулил, смотря по обстоятельствам, отвечал на вопросы, осматривал декорации и, казалось, делал десять дел за раз; так быстро он переходил от одного предмета к другому.

[ГЛАВА XVI] Мало-помалу глаза Виолетты привыкли к полумраку сцены, освещенной только одним рядом тускло горевших ламп. Когда она была в состоянии яснее различить окружающие ее предметы, она заметила свое странное положение. Женщины в нарядной одежде постоянно презрительно посматривали на нее, и одна из них, наконец, заговорила с нею. Она была очень хороша, имела еврейский тип лица, черные глаза и была одета наряднее всех. Ее черное шелковое платье, убранное широкими кружевами, длинным шлейфом волочилось по грязному полу сцены. На плечах ее был накинут кружевной платок и маленькая шляпка оригинально торчала на ее хорошенькой головке.

[ГЛАВА XVI] — Вы ангажированы? — спросила она Виолетту, — иначе вы не можете здесь оставаться; чужим не позволено входить на сцену.

[ГЛАВА XVI] — Мне назначили явиться сюда, — холодно и спокойно ответила Виолетта.

[ГЛАВА XVI] — Кто?

[ГЛАВА XVI] — Мистер Мальтраверс.

[ГЛАВА XVI] — В самом деле! — воскликнула Еврейка. — Так вы должно быть ангажированы?

[ГЛАВА XVI] — Я так полагаю.

[ГЛАВА XVI] — К чему?

[ГЛАВА XVI] — Чтоб участвовать в новом балете.

[ГЛАВА XVI] Еврейка покраснела и злобно посмотрела на Виолетту.

[ГЛАВА XVI] — Как! — воскликнула она. — Неужели вы должны представить «королеву красоты» в главной картине?

[ГЛАВА XVI] — Так, по крайней мере, говорил мне мистер Мальтраверс.

[ГЛАВА XVI] Еврейка громко захохотала. Пародировать в золотом храме как олицетворение всего прекрасного и быть главным предметом, на который должны были обратиться все взоры публики, была цель, которую хотела достигнуть самолюбивая Эстер Вобер. Она, без сомнения, была по наружности лучшая из всех актрис театра и потому смело рассчитывала на то, что ей предложат эту роль. Когда же она увидела, что роль передали другой, она тотчас побежала к директору и начала жаловаться на нанесенную им ей обиду.

[ГЛАВА XVI] Мистер Мальтраверс был вполне светский человек и умел обращаться с подвластною ему труппой. Он пожал плечами, сказал прекрасной Еврейке несколько лестных фраз и объявил, что она нужна ему для исполнения другой роли и что роль «королевы красоты» он должен был передать другой. Настоящая причина была та, что, по мнению мистера Мальтраверса, зрители уже пригляделись к красоте мисс Эстер и что необходимо было новое лицо, привлекающее внимание публики молодостью и невинностью. Вот почему он избрал Виолетту, соединяющую в себе оба эти качества. Он отошел от Эстер и отправился к Виолетте.

[ГЛАВА XVI] — Очень рад, что вас вижу, милое дитя, — сказал он ей, кланяясь. — Так вы решились принять мое предложение?

[ГЛАВА XVI] — Да, мистер.

[ГЛАВА XVI] — Хорошо же. Так отправляйтесь немедленно в гардеробную и скажите мистрисс Клеменс, чтобы она сняла с вас мерку. Она в точности знает, что нужно для этого костюма. Поспешите к ней: она добрая женщина.

[ГЛАВА XVI] Он передал Виолетте карточку, начертив на обороте несколько слов. Молодая, приветливая девушка, очень скромно одетая, вызвалась проводить Виолетту в гардеробную. Пройдя по нескончаемым лестницам, они наконец достигли обширной залы, наполненной разными платьями, материями, лентами, кружевами и т. п. Около двадцати женщин находилось в ней за работою; к одной из них подвели Виолетту: то была мистрисс Клеменс. Прочитав поданную ей карточку мистера Мальтраверса, она оставила свою работу и сняла с Виолетты мерку на костюм, постоянно громко восхищаясь то ее стройной талией, то необыкновенной белизной ее тела, то ее прекрасными волосами. Для Виолетты похвалы этой доброй женщины казались очень странными. Она с ужасом подумала о своем дебюте; но для бедной своей матери и для брата она готова была подвергнуться еще большей пытке.

[ГЛАВА XVI] Сошедши опять на сцену, Виолетта встретила директора, который объявил ей, что она должна явиться на следующее утро в десять часов на репетицию.

[ГЛАВА XVI] — Кстати, какое имя могу я поставить на афишке? — спросил он. — Вы мне еще не сказали вашего имени.

[ГЛАВА XVI] — Мое имя Вест…

[ГЛАВА XVI] Виолетта хотела сказать свое имя, но вдруг остановилась, вспомнив, что низкое положение, которое она принуждена была занять, могло набросить тень на безукоризненное имя отца. Директор, казалось, угадал ее мысли.

[ГЛАВА XVI] — Вам не надобно сказывать мне настоящего вашего имени, — ласково сказал он, — вы можете назваться, каким вам угодно. Может быть, у вас есть знакомые или родные, от которых вы бы желали скрыть ваше вступление на сцену.

[ГЛАВА XVI] — Вы очень добры, — сказала Виолетта. — Хотя я и уважаю драматическое искусство и выполнителей его, но положение мое на этом поприще такое незначащее, что мне действительно было бы приятнее, если бы мое имя не сделалось известным. И если вам все равно, то прошу вас назвать меня Ватеон.

[ГЛАВА XVI] — И прекрасно, милое дитя, вы будете здесь называться Ватеон.

[ГЛАВА XVI] Виолетта поблагодарила директора за ласковое обращение с нею и с облегченным сердцем отправилась домой. Она нашла мать свою за обычного работой, стоящей столько труда и приносящей так мало существенной пользы, а брата, с отчаянием в лице, сидящего за столом, подперев голову рукою.

[ГЛАВА XVI] — Поговори ты с братом, Виолетта, — сказала мать, — может быть, ты в состоянии утешить его; меня он не хочет и слушать.

[ГЛАВА XVI] Молодой человек поднял голову.

[ГЛАВА XVI] — Мама, — возразил он, — прошу тебя, не говорить этого. Разве я когда-нибудь не слушал твоих увещеваний? Но я не в состоянии более переносить это бездействие. С тех пор, как у меня не стало более этой писарской работы, мне кажется, что я должен сойти с ума. Мне невыносимо видеть тебя за этой трудной работой и знать, что Виолетта должна показывать за деньги свое хорошенькое личико глупой толпе народа, тогда как я, здоровый и образованный мужчина, должен сидеть сложа руки и есть хлеб, который слабые женщины таким образом заработали.

[ГЛАВА XVI] — Лионель, — с упреком сказала Виолетта, — и ты можешь мучить нас подобными словами?

[ГЛАВА XVI] — Я не перенесу более этого положения! — воскликнул молодой человек, быстро вскочив со своего места. — Еще одну попытку я сделаю, как ни сомневаюсь в ее удаче. Помнишь, мама, как прежде, когда я еще был джентльменом, все восхищались моими рисунками и говорили, что я мог бы быть хорошим художником? Теперь я хочу испытать, могу ли я в бедности, когда никто уже не льстит мне, заработать себе этим талантом кусок хлеба?

[ГЛАВА XVI] Он отчаянно засмеялся, как человек, узнавший вполне пустоту мнимой дружбы и ложь в похвалах лести.

[ГЛАВА XVI] Лионель положил на стол свой портфель с рисунками и начал перебирать их.

[ГЛАВА XVI] — Что ты затеваешь, Лионель? — спросила его мать.

[ГЛАВА XVI] — Я уже сказал тебе, мама, что хочу испытать свой талант художника. Друзья отца моего осыпали меня похвалами в то время, когда еще пили его вино и посещали его обеды; теперь услышу, что скажут купцы, которые платят деньги только за действительно хорошие произведения. — Он завернул несколько рисунков, поцеловал мать и сестру. — Пожелайте мне успеха в моем предприятии, — сказал он и торопливо вышел.

[ГЛАВА XVII] Никогда еще улицы Лондона не казались Лионелю такими скучными и мрачными, как в этот день. Шел мелкий, но пронимающий до костей дождь. То был один из таких дней, в которые одни бедные и деловые люди решаются выходить на улицу.

[ГЛАВА XVII] Лионель дошел до Регент-Стрита и, проходя медленными шагами по этой широкой улице, какое-то горькое чувство овладело им при виде всех богатств, выставленных в окнах магазинов, и прекрасных экипажей, гордо катившихся по обеим сторонам ее.

[ГЛАВА XVII] Он вошел в магазин эстампов и не нашел большого числа покупателей; немедленно обратился к торговцу, приводящему в порядок картины, разложенные на прилавке.

[ГЛАВА XVII] Лионель предложил ему свои рисунки. Купец со вниманием начал их рассматривать.

[ГЛАВА XVII] — Эти работы доказывают много таланта и старания, — сказал он, — но, к сожалению, я не могу принять их, так как подобных эскизов, писанных известными художниками, у меня более чем вдоволь.

[ГЛАВА XVII] Лионель побледнел; последняя его надежда рушилась.

[ГЛАВА XVII] — Не можете ли вы доставить мне какую-нибудь работу? — боязливо спросил он. — Я не потребую большой платы, дайте мне только случай трудиться.

[ГЛАВА XVII] — Решительно невозможно, — отвечал купец, отрицательно покачав головой. — У меня много запасных рисунков, чем я могу продать в течение целого года; альбомы же вышли из моды.

[ГЛАВА XVII] — Может быть, я мог бы написать вам что-нибудь позначительнее?

[ГЛАВА XVII] — Я не мог бы продать этого, молодой человек, — возразил купец. — Вы бы сперва должны были приобрести известность, чтобы я мог продавать ваши произведения.

[ГЛАВА XVII] Лионель закрыл свой портфель и хотел удалиться. Смертная бледность покрывала его лицо, губы были судорожно стиснуты, и таинственный огонь светился из глаз его. В минуту, когда он повернулся спиною к прилавку, он очутился против молодой дамы, красота которой невольно поразила его. То не была красота английского типа. Большие и черные, как смоль, глаза, густые волосы того же цвета и нежный оливковый цвет лица указывали на испанское происхождение. Одежда ее как нельзя более гармонировала с ее красотой. На ней было зеленое бархатное платье, туго прилегающее к изящным формам талии и рук, и драгоценная кашемировая шаль, небрежно накинутая на плечи, открывала прекрасную шею.

[ГЛАВА XVII] Такова была женщина, против которой стоял Лионель в ту минуту, как он с горьким отчаянием в сердце отвернулся от купца. С минуту он смотрел на нее, но потом прошел мимо, чтоб оставить лавку и избавиться от ее влияния. Какое было дело ему, бедняку, до этого существа, без сомнения, принадлежавшего к высшему классу общества и воспитанного в роскоши?

[ГЛАВА XVII] Только что он взялся за ручку двери, как почувствовал легкое прикосновение руки к его плечу и, обернувшись, увидел ту же даму.

[ГЛАВА XVII] — Погодите немного, — ласково сказала она, — я желала бы поговорить с вами.

[ГЛАВА XVII] — Я к вашим услугам, — отвечал он, остановившись у дверей и ожидая, что она скажет.

[ГЛАВА XVII] Сострадание побудило эту молодую особу заговорить с Лионелем. Она слышала его разговор с купцом и по его манерам тотчас заметила, что он образованный человек и не привык еще бороться с нуждою. Она видела выражение глубокого отчаяния на его лице и решилась по возможности помочь ему.

[ГЛАВА XVII] — Вы ищете работы? — робко спросила она.

[ГЛАВА XVII] — Да, я в ней даже нуждаюсь.

[ГЛАВА XVII] — И какого рода бы она ни была, вам все равно?

[ГЛАВА XVII] — Решительно! — воскликнул Лионель. — Я в состоянии исполнить самую трудную обязанность, все сделать, что только может сделать честный человек, дабы добыть кусок хлеба для тех, которых я так люблю.

[ГЛАВА XVII] — Для тех, которых любите? — повторила молодая дама. — Вы, может быть, имеете молодую жену и детей, нуждающихся в помощи?

[ГЛАВА XVII] — О, нет! У меня нет жены, которая могла бы тяготиться моею бедностью, ни детей, которые, плача, просили бы у меня хлеба; те, о которых я говорю, — мать и сестра моя, которые с радостью кормили бы меня своими трудами, если б я хотел воспользоваться ими, но это для меня слишком тяжело.

[ГЛАВА XVII] — Я, может быть, могла бы доставить вам работу. У меня есть брат, который также имеет большое дарование к живописи. Он теперь путешествует, оставив мне несколько из своих произведений, которые для него ничего не значили, но они дороги мне как воспоминания. Я желала бы, чтобы кто-нибудь привел в порядок эти картины и потому хотела просить вас, не примите ли вы на себя этот труд. Наш загородный дом велик и я не сомневаюсь, что отец мой согласится поместить вас у себя на все время, требуемое для этой работы. Если вы не прочь принять мое предложение, то я попрошу его написать к вам, а пока примите мою карточку. Она подала Лионелю карточку, носящую имя:

[ГЛАВА XVII] Мисс Гудвин

[ГЛАВА XVII] Вильмингдонгалль Гертшир.

[ГЛАВА XVII] «Мисс Гудвин из Вильмингдонгалля!» — со страхом подумал Лионель, отступив несколько шагов от своей прекрасной спутницы.

[ГЛАВА XVII] — Вы, вероятно, знаете отца моего, — сказала она, — ведь весь свет знает банкира Руперта Гудвина.

[ГЛАВА XVII] Лионель хотел отвечать, но не мог ничего произнести. Эта молодая девушка, очаровавшая его своей красотой и готовая сделаться его благодетельницею, была дочь Руперта Гудвина, жестокого врага его матери. Мог ли он принять благодеяния от семейства этого человека? Но с другой стороны, как было ему отказаться от помощи, так благородно предложенной ему и принятой им с живою благодарностью? Исполненный противоположными чувствами и не зная на что решиться, он как ошеломленный стоял перед молодой девушкой.

[ГЛАВА XVII] — Могу ли я просить отца моего писать вам насчет условий и согласны ли вы принять мое предложение? — коротко спросила она.

[ГЛАВА XVII] — Да, я к вашим услугам; я все сделаю, что вы желаете, — как будто очнувшись, ответил Лионель, вспомнив свою бедность.

[ГЛАВА XVII] — По какому адресу прислать письмо?

[ГЛАВА XVII] После некоторого колебания молодой человек обозначил почтовую контору, находившуюся вблизи его жилища.

[ГЛАВА XVII] — А ваше имя?

[ГЛАВА XVII] — Левис Вильтон, — ответил Лионель.

[ГЛАВА XVII] Только под чужим именем мог он вступить в дом Руперта Гудвина, и мысль об этом отравляла все удовольствие, которое он сперва ощущал при мысли о том, что будет иметь случай часто видеть Юлию Гудвин, это прекрасное создание. Он проводил молодую девушку до ее богатой кареты и когда она, сев в нее, в знак прощания кивнула ему головою, она показалась ему еще прекраснее. Лионель и не подозревал, что украденные у отца его деньги спасли прекрасный экипаж из рук ожесточенных кредиторов, он не знал, что его собственные страдания были следствием преступления Руперта Гудвина. Да, эти двадцать тысяч фунтов спасли Руперта Гудвина от банкротства и помогли ему вдаться в новые спекуляции. Ад иногда помогает детям своим; деньги Гарлея Вестфорда принесли счастье банкиру. Но, несмотря на то, бывали минуты, когда банкир отдал бы все свое состояние, чтобы возвратить день, когда он в первый раз встретился с капитаном «Лили Кин».

[ГЛАВА XVII] Лионель стоял неподвижно, пока не скрылся экипаж; потом он медленно пошел домой, невзирая на проливной дождь, занятый только прекрасным появлением, голос которого еще до сих пор раздавался в его ушах «Но я низко поступаю, — думал молодой человек. — Я обманываю Руперта Гудвина, вступая в дом его под ложным именем, и я обманываю мать свою, не уважая ее чувства справедливого гнева, вступлением в отношения с врагом ее. Везде обман. Должен же я буду довести себя до того, чтоб презирать самого себя? Нет, во что бы ни стало, я не хочу поступить так низко, я ни за что не пойду в дом Руперта Гудвина».

[ГЛАВА XVII] Но судьбою было решено, чтоб Лионель Вестфорд вступил в дом Руперта Гудвина под ложным именем и слабый человек принужден был повиноваться ей; она порешила, чтоб сын Гарлея Вестфорда явился бы мстителем за своего отца.

[ГЛАВА XVII] Спустя два дня после встречи с Юлией Гудвин, Лионель отправился в почтовую контору и получил письмо от банкира. Оно было не длинно:

[ГЛАВА XVII] «Милостивый государь!

[ГЛАВА XVII] Вследствие просьбы и рекомендации моей дочери, мне было бы очень приятно занять вас, в предложение нескольких недель, приведением в порядок рисунков отсутствующего сына моего. Предлагаю вам пять гиней в неделю и квартиру у меня в доме.

[ГЛАВА XVII] Ваш покорный слуга

[ГЛАВА XVII] Руперт Гудвин»

[ГЛАВА XVII] Вильмингдонгалль Гертшир.

[ГЛАВА XVIII] Лионель Вестфорд поддался искушению, против которого столько боролся, и написал Руперту Гудвину, что принимает его предложение.

[ГЛАВА XVIII] Три дня спустя Лионель выехал из Лондона. В первый раз в жизни он солгал своей матери, сказав ей, что ему предложили место художника в городе Гертфорте.

[ГЛАВА XVIII] Клару Вестфорд опечалила разлука с сыном; но ведь она видела отчаяние на его лице и утешалась только мыслью, что занятия и маленькие путешествия рассеят его мрачные думы.

[ГЛАВА XVIII] Руперт Гудвин только по просьбе дочери согласился доставить работу бедному молодому художнику; сам по себе он был чрезвычайно равнодушен к нужде ближнего, но для дочери он все охотно делал. Сына же своего он ненавидел, потому что знал, что тот читал тайну в его сердце, и потерял к нему все уважение.

[ГЛАВА XVIII] В прекрасный день августа месяца Лионель прибыл в Вильмингдонгалль. В воздухе было так тихо, что ни один лист не шевелился в густой зелени парка. Поверхность озера, окруженного высокими деревьями, была гладка как зеркало и отражала ярко-синее небо.

[ГЛАВА XVIII] В течение нескольких месяцев Лионель был невольником в пустыне Лондона; в течение нескольких месяцев он посещал только мрачные улицы этого города, в которые не проникали лучи солнца и не было свежего воздуха. Зато когда он вступил во владения банкира, он вздохнул свободнее; грудь его высоко подымалась и поступь стала тверже и смелее. «Это чистый рай! — воскликнул он, — а она царица его! О, как бьется мое сердце при приближении той минуты, когда я опять увижу ее блестящие глаза и услышу ее звучный голос!»

[ГЛАВА XVIII] От ворот парка до дому было порядочное расстояние. Лионель оставил свой дорожный мешок у швейцара, а сам пошел по указанной ему аллее, ведущей среди густых кустов мимо одного грота и конюшен к замку. В этой тенистой аллее, несмотря на ясный день, царствовал какой-то таинственный мрак, и чем дальше Лионель шел, тем более действовали на настроение его духа этот мрак и тишина. Восхищение, еще недавно ощущаемое им, исчезло и уступило место внезапной печали, таинственной тяжести, давившей его грудь. Он удвоил шаги и с лихорадочным волнением торопился добраться до дома, чтоб увидеть какое-нибудь живое существо и услышать человеческий голос.

[ГЛАВА XVIII] После довольно продолжительной ходьбы он достиг грота и конюшни. Здесь было еще темнее. Между огромными грудами утесистых каменьев возвышалась развалина греческого храма; маленький водопад тихо тек между каменьями, обросшими мхом, и впадал в пруд, ровная поверхность которого покрывала, казалось, неизмеримую глубину. «Это безлюдное место как будто скрывает преступление», — подумал Лионель, остановившись на несколько минут, чтобы рассмотреть его.

[ГЛАВА XVIII] В это время он услышал глубокий стон и невольно вздрогнул; но он был храбр и тотчас же оправился. «Этот стон, без сомнения, испустил человек, он, кажется, послышался мне из-за груды каменьев». С этими словами он обошел грот и увидел на другой стороне старика в крестьянской одежде, сидящего на камне, обросшем мхом, и закрывшего лицо руками. Он, казалось, был очень стар, ибо длинные, жидкие и белые как снег волосы падали на худые его плечи. По-видимому, то был садовник, так как грабли и лопата лежали подле него на траве.

[ГЛАВА XVIII] Пока Лионель рассматривал этого старика, он снова застонал, но на этот раз сопровождая свой стоп словами: «О, Боже, Боже! — восклицал он, — это ужасно! Могу ли я более переносить это?».

[ГЛАВА XVIII] Лионель почувствовал сострадание, он подошел к старику и положил руку на плечо его. Старец обернулся и быстро вскочил на ноги; лицо его было бледно от страха, и он дрожал всем телом.

[ГЛАВА XVIII] — Кто вы? — спросил он подавленным голосом. — Кто вы и зачем явились сюда?

[ГЛАВА XVIII] — Я чужой, — ответил Лионель. — Я слышал ваши стоны и пришел помочь вам.

[ГЛАВА XVIII] — Чужой? — тихо повторил старец, отирая холодный пот со лба. — Чужой? Правда ли это? — Внимательно, почти жадно рассматривал он открытое лицо Лионеля, как будто желал прочитать на нем его мысли. — Да, да, — пробормотал он, — я вижу, вы меня не обманываете; вы чужой в этой ужасной местности. Но я сейчас что-то говорил? Я часто говорю и сам не знаю, что говорю. Я стар, и в голове моей все помрачилось. Я много говорил? Сказал я что-нибудь, отчего застыла бы кровь в ваших жилах и встали бы дыбом волосы на вашей голове?

[ГЛАВА XVIII] Лионель с состраданием посмотрел на бедного садовника. Очевидно, то был сумасшедший, терзаемый каким-то ужасный бредом.

[ГЛАВА XVIII] — Добрый старец, — кротко сказал он, — вы напрасно так мучаетесь, успокойтесь, вы ничего не говорили особенного.

[ГЛАВА XVIII] — Так я ничего не сказал? Но случается, что я говорю странные слова, не имеющие более смысла, чем карканье вороны в полночь. Я очень стар и служу Гудвинам уже семьдесят лет. Руперта Гудвина я носил на руках и отца его я знал еще мальчиком, добрым, веселым мальчиком, не таким мрачным, как нынешний наш владелец. Я им долго и верно служил и они были для меня хорошими господами. Не могу же я теперь на старости лет обратиться против них и предать их? Не правда ли?

[ГЛАВА XVIII] — Известно, не можете, — возразил Лионель.

[ГЛАВА XVIII] — Нет, нет, это невозможно. Семьдесят лет они меня кормили и я не изменю им, хотя мне теперь и часто кажется, что я должен подавиться их куском хлеба. Но ведь я не смею говорить, не смею более болтать с вами, не то у меня с языка опять сорвутся странные слова; но они ничего не значат, молодой человек, заметьте раз навсегда, что они ничего не значат.

[ГЛАВА XVIII] Старый садовник взял свои грабли и лопату и поспешно удалился, оставив Лионеля недоумевать насчет его поведения.

[ГЛАВА XVIII] «Он без ума, бедный старец, — подумал Лионель. — Удивляюсь только, что банкир не откажет такому старику и не выдаст ему пожизненной пенсии!»

[ГЛАВА XVIII] Лионель продолжал свой путь и вышел из этой таинственной аллеи на открытую площадку, в конце которой стоял господский дом, в котором в прежние времена живало столько благородных владетелей. При виде этого дома он забыл старого умалишенного садовника и только думал об Юлин Гудвин, прекрасные черные глаза которой очаровали его семь дней тому назад.

[ГЛАВА XVIII] Войдя в дом, он был принят дворецким, который немедленно провел его в приготовленные ему комнаты. Когда они вошли, дворецкий почтительно спросил его, не прикажет ли он чего и на ответ Лионеля, что ему ничего не нужно, он низко поклонился и вышел. Молодой человек осмотрелся в своем новом жилище, составлявшем разительную противоположность со скромным жилищем, где он оставил свою мать и сестру. Снова мучила его мысль о том, что он играет фальшивую роль как в отношении Руперта Гудвина, так и в отношении матери; и когда прекрасный образ Юлии Гудвин рисовался перед его глазами, его оттеснял образ старого безобразного садовника, пугающий его своими неподвижными глазами.

[ГЛАВА XIX] Виолетта аккуратно являлась на репетиции в Друриленский театр и была восхваляема директором не только за точность, но и скромное поведение, исполненное благородства и так резко отличающееся от шумной болтовни и необузданного смеха многих других актрис театра.

[ГЛАВА XIX] Но Эстер Вобер и ее приятельницы очень дурно обращались с нею. Может быть, они были бы ласковыми, если бы Виолетта была простая, ничем не отличающаяся молодая девушка; но поразительная красота ее возбуждала горькую зависть в сердцах других, и они всевозможными средствами старались сделать театр ей невыносимым. Но это им не удавалось; Виолетта стояла гораздо выше их и ни мало не обращала внимания на их насмешки. Ее поддерживала мысль, что она зарабатывает деньги, которыми может спасти мать свою от нищеты. Наконец настал вечер представления нового балета. Виолетта совершенно освоилась с своей ролью; костюм был приготовлен и ничего не было пощажено, чтоб сделать его вполне великолепным. Она едва узнала себя в зеркале, когда окончила свой туалет и ей надели на золотистые волосы, висящие в длинных локонах, блестящий серебряный диадем. Она отправилась на сцену и была встречена одобрительными словами мистера Мальтраверса. Он посадил ее в золотой волшебный храм, окруженный искусственным огневым дождем и назначенный служить лучшей декорацией последнего акта балета, и, любуясь ею, удалился. Через несколько минут должны были поднять занавес.

[ГЛАВА XIX] Сердце бедной девушки сильно билось, хотя ей нечего было более делать, как неподвижно сидеть в своем храме, она все-таки не могла подавить чувство невольного страха при мысли о том, что столько любопытных взоров обратятся на нее.

[ГЛАВА XIX] Подле храма, среди группы молодых девушек, окружающих пьедестал, стояла Эстер и громко разговаривала.

[ГЛАВА XIX] — Очень мило! — воскликнула она презрительным тоном. — Хорош же вкус у мистера Мальтраверса, если он находит красивой эту незначительную особу. Она такая же «королева красоты», как и наша старая колдунья, выметающая сцену.

[ГЛАВА XIX] Виолетта невольно повернулась в ту сторону, откуда слышала столь лестное для нее замечание и увидела Еврейку. Она была очень хороша в своем блестящем костюме, но лихорадочный блеск глаз и впалые щеки были заметны, несмотря на румяна и разные искусства дамского туалета. Рассматривая несколько секунд черные глаза Еврейки, смутное воспоминание возбудилось в Виолетте. Она где-то видела подобные глаза. Но где и когда, она не могла тотчас объяснить себе. Подняли занавес и глазам Виолетты представилось бесчисленное множество голов, ярко освещенных лампами. Мало-помалу только глаза ее могли различать лица зрителей. Она увидела много прекрасных дам и мужчин с аристократическим видом и множество лорнетов, направленных на нее. Так как сцена эта была довольно продолжительная, она имела достаточно времени осмотреть публику. Но вдруг она побледнела.

[ГЛАВА XIX] В углу оркестра она заметила человека, сидящего скрестив руки на груди и неподвижно смотрящего вперед, в глубоком раздумье. То был Рафаель Станмор. Но вспомнив, что столько взоров обращены на нее, она пересилила свое волнение и осталась неподвижная, как статуя, вперев взор на то лицо, черты которого так часто высказывали ей любовь. Смотря пристально в глаза Рафаеля Станмора, Виолетту поразило их сходство с глазами Эстер Вобер, то сходство, которое до поднятия занавеса так удивило ее.

[ГЛАВА XIX] «Он, без сомнения, тотчас узнал меня, — думала она, забывая, что Рафаель не переменял обычного костюма, а что она была совершенно преобразована. Но вот он очнулся и посмотрел на сцену. Она видела, как при виде ее выразилось на его лице удивление. «Да, он узнал меня, — подумала она, — я вперед знала, что он узнает меня!» Она ожидала, что он оставит свое место и встанет у выхода сцены дожидать ее, но он оставался недвижим на своем месте до окончания спектакля.

[ГЛАВА XIX] Виолетта подумала опять, что он не встал с места до окончания сцены, чтобы не побеспокоить своего соседа. Она поспешила в гардеробную и с лихорадочной торопливостью начала переодеваться. Щеки ее горели и руки дрожали от радостного волнения. Она ожидала, что вот-вот назовут ее имя или принесут ей записку. Но прошло более получаса и ни того, ни другого не были. Виолетта печальная вышла в прихожую к своей матери, приходившей каждый раз за нею. Только вера в любовь Рафаеля Станмора поддерживала ее до сих пор, но теперь она видела, что и эта надежда рушилась. После долгой разлуки он увидел и узнал ее и ничего не сделал, чтобы сблизиться с нею. «Он презирает меня в несчастии, — с горечью подумала она. — Он предлагал только руку дочери богатого капитана, но бедной Виолетты, принужденной зарабатывать себе кусок хлеба на сцене, он и знать не хочет!»

[ГЛАВА XIX] Такие мысли занимали несчастную, Виолетту, на обратном пути. Мать ее, хотя и заметила необыкновенную бледность дочери, но приписала ее утомлению после первого выхода на сцену.

[ГЛАВА XIX] — Ты устала, Виолетта? — заботливо спросила она, когда они вошли в комнату и Виолетта в изнеможении упала на стул. — Иди, дитя мое, я приготовила тебе немного печенья с вином, иди, подкрепись.

[ГЛАВА XIX] — Я не могу есть, — отвечала Виолетта, — я так утомилась, что лучше всего сделаю, когда тотчас же лягу в постель.

[ГЛАВА XIX] С нежною заботливостью мать уложила дочь, которая вскоре притворилась крепко спящею, хотя голова ее горела и грудь тяжело давило отчаяние.

[ГЛАВА XX] Со дня первого представления в Друриленском театре жизнь Виолетты была беспрерывною борьбой. Следуя внушениям своего благородного сердца, она решила не выказывать своею горя матери. Когда любовь ее была еще счастлива, она не открыла матери тайны своего сердца, тем более не могла она сделать этого теперь, когда должна была обвинить любимый предмет в неверности. Эта измена существовала, конечно, только в ее воображении. Она узнала Рафаеля Станмора и увидела его удивление и пристальный взор, обращенный на нее до спущения занавеса, она вообразила, что он без сомнения узнал ее. Но все было иначе. Молодой художник был поражен удивительным сходством в чертах молодой актрисы с дочерью капитана Вестфорда, но никак не думал, чтобы то могла быть одна и та же личность. Почти невольно взглянул он на афишу, но нашел только, что представительница «королевы красоты» была обозначена именем Ватсон. Но если б он даже и прочитал имя Виолетты, он, может быть, не поверил бы глазам своим, что молодая актриса была та девушка, которую он так любил.

[ГЛАВА XX] В течение целой недели Виолетта занималась при театре, как в один вечер в одной из лож первого яруса явились три господина. Один из них был человеком средних лет, черты лица которого имели испанский тип; другой — непривлекательная личность с крутым надутым лицом и рыжими волосами; третий — молодой человек красивой наружности, одетый с большим вкусом и изысканностью.

[ГЛАВА XX] Первый из упомянутых был банкир Руперт Гудвин, второй — мистер Семпрониус Сикемор, известный ветреник, искавший только общества богатых и легкомысленных молодых людей, а третий был маркиз Рокслейдаль, который, хотя и принадлежал к семейству древнего рода и имел 60 000 фунтов годового дохода, но не был одарен от природы ни светлым умом, ни очень благородным сердцем. С некоторого времени Руперт Гудвин почти безотлучно являлся всюду с бессмысленным маркизом. Он, конечно, делал это не без гели; он прочил в мужья своей дочери Юлии и с этим намерением он увозил маркиза с собою в вильмингдонгалль, когда только тот мог вырваться от своих удовольствий в Лондоне. Хотя лорд Рокслейдаль и удивлялся красоте Юлии, но, не желая связывать себя брачными узами, он находил Вильмингдонгалль скучным в сравнении с теми увесилительными местами, которые юн посещал в Лондоне. Руперт Гудвин заметил это и потому на несколько времени отказался от преследования своего плана, не упуская из виду маркиза, за которым он следил как кошка за мышью.

[ГЛАВА XX] В этот вечер он угостил лорда Рокслейдаля и достойного спутника его мистера Сикемора великолепным обедом, по окончании которого, выпив порядочное количество вина, они все трое отправились в Друриленский театр. Руперт. Гудвин мало пил, он отговаривался головною болью, но хитрый Сикемор заподозрил банкира и решился наблюдать за ним.

[ГЛАВА XX] Было уже десять часов, когда эти три личности явились в ложу. Скоро после их появления подняли занавес к последней картине, в которой «королева красоты» предстала глазам публики в золотом храме. Маркиз взял бинокль и направил его на сцену. Тотчас ему бросилось в глаза прекрасное лицо Виолетты, единственно незнакомой ему между всеми актрисами театра.

[ГЛАВА XX] — Клянусь честью! — воскликнул он, — это чистый ангел!

[ГЛАВА XX] — Кто ангел, любезный маркиз? — спросил, смеясь, банкир.

[ГЛАВА XX] — Молодая девушка, там, в храме! Это новое появление, я еще не видал этого лица. Где этот проказник Мальтраверс отрыл ее? Посмотрите-ка, Гудвин, — прибавил молодой человек, передавая банкиру бинокль.

[ГЛАВА XX] Руперт Гудвин слегка пожал плечами и в угождение маркизу, взглянул на сцену. Но вдруг он побледнел и уронил бинокль. Все еще это видение? Все еще этот призрак прошедшего, — лицо, которое напоминало ему Клару Понсонби во всем блеске ее молодости и красоты. Брови его сдвинулись. Он повторил мысленно клятву уничтожить женщину, которая не захотела сделаться его женою. Он не мог найти лучшего средства, как воспользоваться искушениями и опасностями, которые грозили ее дочери на сцене. Молодой и бесхарактерный маркиз должен был служить ему орудием к исполнению дьявольского его плана. «Завтра же навещу я Клару Вестфорд, — думал он, поднося бинокль к глазам и внимательно смотря на сцену. — При последнем нашем свидании она с гордостью отвергла меня, но она тогда владела еще роскошным домом и воображала себя защищенной от испытаний бедности и унижения. Теперь же она испытала всю горечь жизни и без сомнения не отвергнет меня во второй раз; во всяком случае в руках моих на этот раз есть средство повернуть ее к ногам моим». Он отвернулся от Виолетты и стал рассматривать миловидных девушек, расставленных в разных группах. Опять рука его сильно дрогнула.

[ГЛАВА XX] — Кто эта красивая брюнетка! — воскликнул он взволнованным голосом.

[ГЛАВА XX] — Это мисс Бобер, — спокойно ответил Семпрониус Сикемор, — известная по своей красоте и своему чертовскому характеру. Говорят, что кровь испанских евреев течет в ее жилах. Она горда, как Люцифер, и переменчива, как ветер. Носятся слухи, что герцог Гарлингфорд сильно ухаживает за нею и давно бы возвысил ее в герцогини, если бы союзу этому не мешали ее вспыльчивость и страсть ссориться. Иная женщина была бы умнее и избегала бы ссоры с герцогом и миллионером, но гордость мисс Вобер не обуздана. Впрочем, она обитает в великолепном доме в Май Фер, ездит на паре отличных рысаков, стоящих по крайней мере 50 гиней, одевается, как королева, и воображает, что она царица всего мира.

[ГЛАВА XX] «Странно, — пробормотал банкир. — Кровь испанских евреев течет в ее жилах, и это сходство с…» Слова эти были произнесены так тихо, что не достигли слуха маркиза и его спутника, к тому же первый был совершенно погружен в созерцание Виолетты, пока не опустили занавес. Тогда он прислонился к спинке кресла и глубоко вдохнул.

[ГЛАВА XX] — Я пропал, Семпер, — сказал он (он называл так Семпрониуса Сикемора), — это прекрасное существо совершенно очаровало меня. Я сегодня же хочу говорить с нею. Мистер Мальтраверс представит меня ей и…

[ГЛАВА XX] — Стойте, Рокслейдаль! — воскликнул банкир, схватив молодого человека за руку, когда тот хотел встать. — Не в этот вечер! Я знаю молодую девушку и ее обстоятельства; завтра вечером я сам представлю вас ей.

[ГЛАВА XX] — Вы, Гудвин?

[ГЛАВА XX] — Да, я. Если вас представит мистер Мальтраверс, она сыграет застенчивую и откажет вам, но я имею таинственную власть, которую вы никогда не угадаете и потому вверьтесь мне, обождите до завтра, это не долго.

[ГЛАВА XX] Маркиз вздохнул.

[ГЛАВА XX] — Для вас это не долго, — возразил он, — но мне это кажется целым веком. Я готов положить к ногам ее мою корону и сделать ее маркизой Рокслейдаль.

[ГЛАВА XX] — Ба! — с пренебрежением сказал банкир. — Такую корону только безумец повергает к стопам девушки, принадлежащей к кордебалету. Я считал вас светским человеком, любезный Рокслейдаль.

[ГЛАВА XX] — Светским человеком! — Да, он был таким еще сызмальства! Почти с детства его окружали льстецы, которые воображали быть светскими людьми и подавляли каждое благородное чувство в сердце молодого человека, питая в нем все дурные наклонности, так как из них могли они только извлекать пользу.

[ГЛАВА XX] У маркиза была мать, которая его нежно любила и которую он, быв еще ребенком, также любил, но друзья его успели отстранить ее влияние над ним. С тех пор вдова жила в одном из замков сына своего в Иоркшире, и хотя часто писала сыну, но письма ее всегда казались ему исполненными упреков, и друзья старались подтверждать это мнение.

[ГЛАВА XXI] День, последовавший за посещением маркиза Рокслейдаля и его друзей Друриленского театра был субботний, и Виолетта должна была утром явиться в театр, чтобы получить установленную плату за неделю. — Но это требовало много времени, так как она была принуждена обождать одну репетицию и пока старшим артистам и артисткам театра не выдадут жалования. По этому случаю Клара Вестфорд была одна дома во все утро и беспрепятственно могла предаться своим горестным думам. Она сидела за маленьким столом, занятая своей ежедневною работой, как вдруг на лестнице послышались мужские шаги и вскоре дверь в ее комнату отворилась. Клара Вестфорд быстро повернулась и можно вообразить себе ее удивление, когда она увидела себя лицом к лицу с тем человеком, которого она больше всех боялась и ненавидела. Но дочь Джона Понсонби была слишком горда, чтобы потерять мужество перед врагом своим, она с достоинством встала и подошла к своему преследователю.

[ГЛАВА XXI] — Вы здесь, мистер Гудвин? — сказала она. — Я была того мнения, что теперь, по крайней мере, я избавилась от удовольствия видеть вас.

[ГЛАВА XXI] — Любовь, Клара, устраняет все препятствия, чтобы только найти случай сблизиться с любимым предметом.

[ГЛАВА XXI] Мистрисс Вестфорд пожала плечами и с презрением отвернулась от него.

[ГЛАВА XXI] — Любовь! — возразила она. — Не оскверняйте этого святого чувства. Кто позволил вам вторгнуться в это скромное жилище? Эта комната моя и я приказываю вам сию же минуту оставить ее. Вы изгнали нас из того счастливого дома в Гампшире и мы были принуждены искать здесь убежища, но здесь бедность наша дает нам право не терпеть более вашего присутствия.

[ГЛАВА XXI] — Отлично сказано, Клара! — насмешливо возразил банкир. — Вы хотите удалить меня, пришедшего к вам в качестве друга.

[ГЛАВА XXI] — Друга! — воскликнула она с горькою улыбкой.

[ГЛАВА XXI] — Да, друга и к тому ж любящего друга. Несмотря на долгую разлуку, несмотря на вашу явную ненависть ко мне и на все обиды, нанесенные мне вами, я вас все еще люблю. Да, Клара, даже в бедности, когда гордость ваша уничтожилась, я вас люблю!

[ГЛАВА XXI] — Гордость моя не уничтожилась! — возразила Клара Вестфорд. — Это теперь гордость женщины, которой память любимого мужа после его смерти также свята, как была ей честь его при жизни.

[ГЛАВА XXI] — Клара! — страстно воскликнул Руперт Гудвин; — будьте милосердны! Вспомните, как я вас любил! При взгляде на ваше лицо во мне пробуждается все прошлое; я забываю все, забываю, что вы предпочли мне другого и только думаю о любви моей к вам. Мне невыносимо видеть вас в этой бедности. Возвратитесь в Вестфордгауз, примите этот дом опять как вашу собственность и будьте в нем повелительницей над моим сердцем и всем моим, имуществом.

[ГЛАВА XXI] — Чтобы я возвратилась в тот дом, — воскликнула Клара, — который мне свят по воспоминаниям о моем муже и его любви, для того чтобы быть вашею рабой или любовницею?! Мало же вы меня знаете, Руперт Гудвин, когда осмеливаетесь делать мне подобное предложение. Так знайте же, что я скорее босиком пойду по улицам Лондона просить милостыню у проходящих, чем соглашусь быть властительницей замка, в который вы беспрепятственно можете входить.

[ГЛАВА XXI] Лицо банкира приняло грозное выражение.

[ГЛАВА XXI] — Стойте, Клара! — воскликнул он. — Было безрассудно с моей стороны, что я открыл вам слабость моего сердца. Я пришел к вам другом, — вы отвергаете меня. Хорошо же. Я опять буду вашим врагом, но теперь уже непримиримым. Ваша гордость предпочитает борьбу со мною? Пусть же то будет борьба на жизнь и на смерть.

[ГЛАВА XXI] После нескольких минут молчания Клара опять села за свою работу.

[ГЛАВА XXI] — Я должна напомнить вам, мистер Гудвин, — сказала она спокойно, — что эта комната принадлежит мне и что мне неприятно ваше присутствие в ней. Будьте так добры и удалитесь.

[ГЛАВА XXI] — Позвольте, мистрисс Вестфорд, меня привело к вам еще одно обстоятельство. Вы отвергли дружбу мою, но, может быть, не откажетесь принять совет. Наблюдайте за вашею дочерью. Она еще очень молода и не опытна, и хотя так недавно в Лондоне, но с ней уже успели случиться странные вещи. Она оставила первое свое место по весьма подозрительным обстоятельствам, а теперь движется в сфере, в которой такому молодому и прекрасному существу постоянно грозят опасности. Итак, следите за нею. Если же все-таки случится с нею что-нибудь, то вспомните, что я предупреждал вас; может быть, тогда вы снизойдете до того, что примете мою дружбу.

[ГЛАВА XXI] — О, Боже милосердный! — воскликнула несчастная мать. — Это испытание слишком жестоко. Вы знаете, что дочери моей грозит опасность и можете спасти ее? Скажите, какое требуете вознаграждение, чтобы спасти несчастное дитя?

[ГЛАВА XXI] — Согласие ваше принять любовь мою. Да, Клара, за это вознаграждение я согласен творить чудеса! Позвольте же наложить печать примирения на эти губы, которые так долго бранили меня, позвольте… С протянутыми руками, как будто желая обнять несчастную женщину, банкир подходил к Кларе Вестфорд, но, приподняв голову, она с ужасом отскочила в сторону.

[ГЛАВА XXI] — Нет! — громко воскликнула она, — даже если бы я могла спасти этим дочь мою от погибели, я бы не осквернила губ своих прикосновение к ним ваших.

[ГЛАВА XXI] Она стояла у камина, над которым висел портрет ее мужа, затянутый черным флером. Быстро отдернула она эту пелену, и образ спокойно улыбающегося Гарлея Вестфорда предстал глазам банкира. Впечатление, произведенное этим образом, было ужасно. Дрожа всем телом, банкир отступил на несколько шагов, пристально вперив взор на свою жертву. Потом, закрыв лицо руками, он, шатаясь, направился к двери.

[ГЛАВА XXI] — Закройте это лицо! — простонал он. — Я не в состоянии перенести этой спокойной улыбки.

[ГЛАВА XXI] — Вы, который насмехаетесь над живыми, дрожите перед тенью умершего? Как много вы должны быть виновны перед моим мужем, когда портрет его так пугает вас? Но теперь сию же минуту уйдите отсюда. Все, что вы говорили насчет дочери моей, только вымысел. Непорочность Виолетты защитит ее от всех преследований. Нет, Руперт Гудвин, как бы ни была страшна ваша ненависть, я не боюсь ее!

[ГЛАВА XXI] Банкир, пристыженный и уничтоженный, вышел из комнаты. Когда он удалился, естественная слабость женщины овладела Кларою Вестфорд; почти без чувств упала она на стул и громко зарыдала.

[ГЛАВА XXII] Лионель вел в Вильмингдонгалле новую и приятную жизнь. Он зарабатывал в неделю такую сумму денег, которая много облегчала бедственное положение матери и сестры. Он жил в доме, наполненном драгоценными произведениями искусства и окруженном живописными видами, на которых отдыхали его глаза, утомленные видом почерневших от дыма улиц и труб Лондона. Работа его была нетрудная, так, по крайней мере, она казалась ему после переписки, которою он прежде занимался по целым дням. Он мог всегда располагать собою и мог когда ему вздумается прогуляться или прокатиться верхом по окрестностям, так как верховые лошади банкира во всякое время были к его услугам. К тому же он всегда был вблизи Юлии. Он слышал ее пленительный голос, когда она пела под аккомпанемент фортепиано или гитары, виделся с нею каждый день по нескольку раз, встречал ее в садах и часто проводил с нею время в беседах по нескольку часов. Лионель чувствовал бы себя вполне счастливым, если бы совесть его не упрекала. Как он ни старался оправдать свой поступок, он все-таки чувствовал, что был неправ, вступив в сношения с Рупертом Гудвином, на которого мать его смотрела как на врага. Уже целую неделю Лионель жил в Вильмингдонгалле, но не встречал более старого безумного садовника. В один прекрасный день он вышел подышать свежим воздухом; идя по густой лавровой аллее, он вдруг увидел перед собою стены северного флигеля Вильмингдонгалля. Это древнее строение, казалось, набрасывало мрачную тень на сад. Лионель хотел было уйти с этого места, как услышал вдруг слабый стонущий голос. — «Сквозь эту щель в ставнях, — говорил этот голос, — я видел; да, сквозь эту самую щель».

[ГЛАВА XXII] Лионель обратился в ту сторону, откуда услышал эта слова, и увидел старого садовника, который стоял у одного из окон нижнего этажа и смотрел в щель крепкого дубового ставня. Это действие было так странно, что возбудило бы любопытство в каждом постороннем зрителе. Лионель стал ждать, не скажет ли старик еще чего-нибудь. Старый слуга, казалось, был сильно взволнован. Он стоял, облокотясь на подоконник и крепко прижав лицо к ставню, казалось, следил за ужасною сценой.

[ГЛАВА XXII] «Не делайте этого, барин! — воскликнул он подавленным голосом и дрожа всем телом. — Ради Бога, не делайте этого! О, этот ужасный нож! Это страшное кровавое убийство! Не троньте его барин, нет, нет, не троньте его!»

[ГЛАВА XXII] Утомленный своим внутренним волнением, он отвернулся от окна и встретил взгляд Лионеля, который бледный и встревоженный стоял перед ним. С яростью бросился к нему старый садовник.

[ГЛАВА XXII] — О, это вы! — воскликнул он. — Вы опять подслушали меня? Я вас знаю! Вы подслушиваете, вы хотите открыть страшную тайну! Но вы ничего не узнаете! Нет, говорю вам, вы ничего не узнаете! Мне уже не долго остается жить и я сохраню эту страшную тайну до своего смертного часа! Говорите, молодой человек, много я сказал? Говорите, или я задушу вас!

[ГЛАВА XXII] Слабые руки старика судорожно схватились за галстук Лионеля; но молодой человек тихо освободился от них.

[ГЛАВА XXII] — Что я говорил? — повторил садовник. — Бедная моя голова иной раз мешается и я тогда воображаю, что вижу страшные вещи: ножи, кинжалы, убийство, — ужасное убийство, — вижу человека, стоящего над темной лестницей, а за ним другого, вонзающего ему в спину нож и сталкивающего его вниз в погреб! Но все это лишь сои, мучительный сон! Но он так часто возвращается, так часто!

[ГЛАВА XXII] Невыразимый ужас овладел стариком при этих словах; с судорожным страхом он схватился за руку молодого человека, устремив глаза на то окно, в щель которого он сейчас смотрел. Дрожь пробежала также по членам Лионеля. В словах старого садовника было что-то, что говорило ему, что это не только безумный бред старца, но что тут скрывается страшная тайна, относящаяся к Руперту Гудвину. Лионель почел долгом открыть ее, как бы ни были страшны ее последствия. Но для этого нужны были осторожность и лицемерие; необходимо было успокоить старика и стараться приобрести его доверие.

[ГЛАВА XXII] — Пойдемте, мой друг, — сказал он, бережно взяв под руку садовника, — успокойтесь. Вы стары и такие мечты утомляют вас. Будем говорить о других вещах и оставим это мрачное место.

[ГЛАВА XXII] — Да, да, оставим его! Мне здесь нечего делать, вовсе нечего делать, а все-таки сила какого-то демона постоянно тянет меня сюда! Я его не вижу, но чувствую его прикосновения, — жгучие пальцы его влекут меня, и я против воли следую за ним и смотрю в щель этого окна и опять все вижу, все — так же, как видел в тот вечер, когда случилось это ужасное убийство.

[ГЛАВА XXII] Он показал пальцем на седьмое окно флигеля; Лионель заметил это обстоятельство и тихо увлек за собою старика.

[ГЛАВА XXII] — Вы старый служитель дома? — спросил Лионель.

[ГЛАВА XXII] — Да, очень старый и верный служитель. Я семьдесят лет служил здесь. Нынешний властелин мрачен, холоден, горд и взор его внушает мне невольный ужас; но кровь Гудвинов течет в его жилах и старый Калеб Вильдред никогда не будет свидетелем против него.

[ГЛАВА XXII] Несколько времени Лионель разговаривал с садовником, но ничего не мог от него выведать, кроме того, что существовала какая-то тайна, которую он унесет с собою в могилу.

[ГЛАВА XXII] В сильном волнении Лионель лег в постель в этот вечер. Всю ночь он переворачивался с боку на бок и когда ему случалось забыться, то страшные сны тревожили его. Он видел Юлию, бледную, с растрепанными волосами, лежащую у ног его и умоляющую его пощадить отца ее и не открывать его преступления.

[ГЛАВА XXIII] Злость и жажда мести наполняли сердце Руперта Гудвина, когда он оставил Клару Вестфорд. Если б Клара поддалась искушению поделиться его богатством, он защитил бы Виолетту от преследований маркиза; но она отвергла его и он твердо решился погубить молодую девушку. С этим намерением он отправился в клуб, где ожидал его маркиз. Он нашел Рокслейдаля в комнате для курящих.

[ГЛАВА XXIII] — Ну, Гудвин — воскликнул он с живостью, встречая банкира, — видели вы молодую девушку и приготовили ли все как следует, чтобы представить меня?

[ГЛАВА XXIII] — К несчастию нет, любезный друг, но как светский человек, я могу вам дать полезный совет. Вы знаете эту хорошенькую девушку, которая так походит на Еврейку, — мисс Вобер, если я не ошибаюсь?

[ГЛАВА XXIII] — Да, как же!

[ГЛАВА XXIII] — Вот она нам может быть полезной. Чтобы вы сказали на это, если б я вам предложил сделать ей визит?

[ГЛАВА XXIII] — Хотя все это и отдаляет мое свидание с мисс Ватсон, — возразил маркиз, — но если вы находите необходимым это посещение, так поедемте тотчас же. Кабриолет мой ждет внизу.

[ГЛАВА XXIII] Оба немедленно отправились к мисс Вобер на квартиру. Они, к счастию, застали ее у себя и доложив об их приезде лакей возвратился провести их к ней. Много стоило денег герцогу Гарлингфорду исполнение всех прихотей прекрасной Еврейки. Комнаты ее были убраны роскошнейшим образом и сама она, в великолепнейшем костюме, лежала на шелковом диване.

[ГЛАВА XXIII] При появлении гостей она лениво приподнялась.

[ГЛАВА XXIII] — Прошу вас не беспокоиться, мисс Вобер, — сказал маркиз. — Я только пришел побеседовать с вами несколько минут и привез с собою своего друга мистера Гудвина, о котором вы, без сомнения, не раз слышали. Вы, должно быть, устали после продолжительных репетиций? Театральная жизнь, верно, очень утомительная?

[ГЛАВА XXIII] — Да, крайне, — возразила Еврейка, презрительно пожимая плечами, — в особенности, когда справедливые требования не исполняются. Участвовать в балете вовсе не было моим намерением, но ведь мистер Мальтраверс никогда не выслушает меня, хотя взял с улицы совершенно обыкновенную девушку и поместил ее в главной сцене нового балета.

[ГЛАВА XXIII] — Вы говорите о мисс Ватсон? — воскликнул маркиз. — Это действительно восхитительнейшее существо, какое я когда-либо встречал, и нисколько не удивляюсь, что мистер Мальтраверс очарован ею.

[ГЛАВА XXIII] Эстер Вобер бросила на него взгляд, огонь которого придал ее лицу почти сатанинское выражение.

[ГЛАВА XXIII] — Если вы находите красивой эту безжизненную куклу с светлыми волосами, — сказала Еврейка, — то, конечно, можете похвалиться большим вкусом.

[ГЛАВА XXIII] Мистер Гудвин воспользовался этим случаем, чтобы вмешаться в разговор.

[ГЛАВА XXIII] — Что до меня касается, сказал он, — то я согласен с мнением мисс Вобер; по крайней мере такая красота не в моем вкусе. Я предпочитаю выразительную брюнетку, напоминающую восток. Но все это не мешало одному из наших друзей, мистеру Семпрониусу Сикемору — сказать правду, человеку весьма обыкновенному, — влюбиться без памяти в эту молодую особу. Он желает познакомиться с нею и даже хочет жениться на ней, если она только согласится.

[ГЛАВА XXIII] — Он, вероятно, богат? — спросила Эстер.

[ГЛАВА XXIII] — О, нет, кроме тех денег, которые он занимает у своих друзей, у него нет ни одного пенни!

[ГЛАВА XXIII] — В таком случае он молод и хорош собою?

[ГЛАВА XXIII] — Ни то, ни другое. Ему по крайней мере сорок пять лет и голова его украшена отвратительнейшим париком.

[ГЛАВА XXIII] — И этот человек хочет жениться на мисс Ватсон, любимице директора, «королеве красоты»?

[ГЛАВА XXIII] — Да.

[ГЛАВА XXIII] — Но если она не согласится?

[ГЛАВА XXIII] — Этого-то мы и опасаемся, мисс Вобер, — возразил банкир, — и поэтому мы с маркизом придумали маленький план, который доставит нам некоторое удовольствие, а нашему другу Семпрониусу молодую, смазливенькую жену. К несчастию, Сикемор так дурен собой, так глуп и толст, что молодая девушка тотчас откажет, если ее спросят, и потому должно выдумать маленькую хитрость, например похищение. Под каким-нибудь предлогом надо заставить ее сесть в карету, которая привезет ее вместе с Семпрониусом в уединенный замок графства Эссекс, принадлежащий лорду Роксейдалю. Там «королева красоты», увидев, что репутация ее потеряна, не замедлит согласиться скрепить эти узы браком, по случаю которого мисс Ватсон оставит сцену, уступив свое место особе, более способной восхищать публику.

[ГЛАВА XXIII] Маркиз с удивлением и разинутым ртом слушал весь этот разговор. Он не понимал цели банкира, но вверился его хитрости и изобретательности.

[ГЛАВА XXIII] Для Эстер предложение банкира было большим искушением. Она ненавидела Виолетту Вестфорд за ее красоту, за ласковое с нею обращение директора, за то, что публика восхищалась ею и за скромное ее поведение. Поэтому ей было трудно противостоять искушению участвовать в заговоре, посредством которого она могла избавиться от своей ненавистной соперницы и к тому же видеть ее соединенную с человеком, недостойным ее.

[ГЛАВА XXIII] — Что же я могу сделать, чтобы привести ваш план в исполнение? — спросила она после некоторого колебания.

[ГЛАВА XXIII] — Мы вас только просим представить нас мисс Ватсон таким образом, чтобы она ни в чем не заподозрила нас.

[ГЛАВА XXIII] — Мисс Ватсон необразованная особа, с неудовольствием сказала Еврейка, — и к тому, же я с нею в таких отношениях, что сразу не могу заговорить с нею; но если вы хотите обождать до следующего понедельника вечера, то я в это время постараюсь мало-помалу сблизиться с нею.

[ГЛАВА XXIII] — Без сомнения, — ответил банкир, — мы подождем до понедельника.

[ГЛАВА XXIII] Маркизу этот долгий срок вовсе не понравился.

[ГЛАВА XXIII] — Но если б можно было устроить это дело раньше, мне было бы очень приятно, — сказал он.

[ГЛАВА XXIII] — Нет никакой возможности, — возразила Эстер, — и даже до понедельника оно мне будет стоить много труда.

[ГЛАВА XXIII] — Если только может удовлетворить вас лучший бриллиантовый браслет, какой только можно найти у золотых дел мастера, любезная мисс Воберт, — с живостью сказал маркиз, — то труд ваш будет вознагражден.

[ГЛАВА XXIII] Эстер улыбнулась. Месть прельщала ее, но и бриллианты имели большую цену в глазах Еврейки. Руперт Гудвин наблюдал за нею и какая-то меланхолическая тень показалась на его лице. «Кто она и откуда явилась?», спрашивал себя банкир. «Откуда это поразительное сходство между нею и той умершей? И к тому же слухи будто бы она из поколения испанских Евреев! Странно!»

[ГЛАВА XXIII] Наконец, уговорившись встретиться в понедельник вечером за кулисами Друриленского театра, оба приятеля оставили богатую квартиру мисс Вобер и отправились вместе в клуб обедать.

[ГЛАВА XXIII] — С какой стати вмешали вы Семпрониуса в это дело! — воскликнул маркиз, когда они сидели друг против друга за накрытым столом в клубе.

[ГЛАВА XXIII] — Чтобы он служил нам полезным орудием, — ответил банкир. — Мисс Вобер завидует той молодой девушке и ее превосходству над нею и если б она знала, что вы, любезный маркиз, обожатель мисс Ватсон, то из опасения сделать, может быть, соперницу свою маркизою, всеми силами старалась бы вредить нам, тогда как теперь она ревностно будет нам содействовать, так как воображает, что поможет соединить ненавистную ей девушку с бедным и недостойным человеком.

[ГЛАВА XXIII] — А, понимаю! Вы чертовски умны, Гудвин! Но каким образом привести в исполнение наш план?

[ГЛАВА XXIII] — Очень просто. У вас в Эссексе есть владение с древним замком — Ла-Фосс по названию?

[ГЛАВА XXIII] — Да.

[ГЛАВА XXIII] — Какого рода это строение?

[ГЛАВА XXIII] — Я думаю, в целом свете не найдете жилища более уединенного и мрачного.

[ГЛАВА XXIII] — Много у вас там людей?

[ГЛАВА XXIII] — Только двое, старый кучер и жена его, оба почти глухие и слепые.

[ГЛАВА XXIII] — Превосходно! Недостает только, чтобы они были и немыми, — сказал Гудвин. — Теперь план мой совершенно готов и в понедельник до полуночи Виолетта мисс. Ватсон будет на пути в Ла-Фосс.

[ГЛАВА XXIII] — С Семпрониусом?

[ГЛАВА XXIII] — Нет, с вами, любезный Рокслейдаль!

[ГЛАВА XXIV] Вечер, следующий, за посещением наших друзей у мисс Воберт, был для Виолетты особенно счастлив. Мистер Мальтраверс, довольный ее представлениями и скромным поведением на сцене, поручил ей исполнение более значительной роли и возвысил ее еженедельную плату на полгинеи.

[ГЛАВА XXIV] Эстер Вобер стояла за кулисами и слышала этот разговор директора с Виолеттой и если она до сих пор колебалась быть союзницей низкого заговора Руперта Гудвина против беззащитной молодой девушки, то теперь, когда слышала, как директор в глаза хвалил Виолетту, твердо решила погубить ее. Несколько минут спустя она подошла к молодой девушке и положила ей свою маленькую руку, усеянную драгоценными кольцами, на плечо.

[ГЛАВА XXIV] — Мисс Ватсон, — ласково сказала она, — будемте друзьями! Я откровенно признаюсь, что было непростительно глупо с моей стороны завидовать вам. Я хотела исполнить роль в новом балете, которую мистер Мальтраверс передал вам и когда он не исполнил моего желания, я рассердилась на него и на вас. Но теперь я сознаю несправедливость и стыжусь ее. Хотите ли простить меня? Я уверена, что вы не мстительная особа, мисс Ватсон, — прибавила она, улыбаясь, — и потому скажите, что мне прощаете!

[ГЛАВА XXIV] — Охотно, — сказала Виолетта, кротко посмотрев своими голубыми глазами на лицемерного друга. — К тому же мне, кажется, нечего прощать, ибо, хотя вы и нехорошо относились ко мне, но ведь мы не были знакомы друг с другом и я не имела никаких прав на вашу дружбу.

[ГЛАВА XXIV] — Но с этих пор она принадлежит вам, — возразила Еврейка, — и те, которые знают меня, также знают, чем Эстер Вобер может быть, когда она дружно расположена к кому-нибудь. Но нам, кажется, пора одеваться? Так пойдемте же в гардеробную.

[ГЛАВА XXIV] Обе молодые особы, дружно схватившись под руки, пошли одеваться.

[ГЛАВА XXIV] Театральная жизнь Виолетты, казалось, шла очень хорошо. Не было ни одной особы на сцене, которая бы косо смотрела на нее; Эстер обращалась с нею ласково и так как она пользуется большим влиянием на сцене, то всякий считал обязанностью быть к Виолетте не менее ее ласковым. Доверчивая, как дитя. Виолетта с радостью приняла эту мнимую дружбу и следствием всего этого было то, что в назначенный понедельник вечером обе актрисы были в лучших отношениях; между тем как Рупертом Гудвином были приняты все необходимые меры, чтобы привести в исполнение задуманный план.

[ГЛАВА XXIV] Что же касается до маркиза, то он был только терпеливым орудием в руках своего искусителя. Руперт Гудвин всем распорядился, а лорду Рокслейдалю представлено было исполнять приказания своего друга.

[ГЛАВА XXIV] Окончив свой туалет, Виолетта сошла на сцену; Эстер уже ожидала ее. Она повела ее в приемную комнату театра и весело болтая, села с нею на диван, под люстру, свет которой ярко освещал обеих красавиц. Час, в который должен был явиться маркиз с обоими своими друзьями, был заранее назначен мисс Вобер и они были аккуратны. Едва успели молодые девушки усесться, как вошли наши приятели. Лорд Рокслейдаль был сконфужен, как молодая девушка, в первый раз являющаяся на бал. Банкир, напротив, был спокоен и совершенно освоился с ролью, которую должен был играть. Он прямо обратился к Эстер Вобер, по-видимому, не обращая внимания на Виолетту, блестящая красота которой однако же поразила его.

[ГЛАВА XXIV] Началась взаимная рекомендация и Эстер представила своей подруге мистера Семпрониуса Сикемора. Виолетту, привыкшую к обычаям большого света, нисколько не удивила эта рекомендация так же, как и представление маркиза.

[ГЛАВА XXIV] Лорд Рокслейдаль, стоявший за своим другом банкиром, так был поражен красотою Виолетты, что не мог произнести ни слова; к тому же ему дан был совет как можно более молчать и предоставить говорить за него своим опытным друзьям. Поэтому маркиз с немым восторгом смотрел на молодую девушку, тогда как Семпрониус Сикемор рассыпался в комплиментах перед обеими актрисами.

[ГЛАВА XXIV] Эстер смело поверила рассказу банкира, который мистер Сикемор, казалось, совершенно оправдывал своим поведением, с злобной улыбкой посмотрела на Руперта Гудвина.

[ГЛАВА XXIV] Виолетта не видала еще ни разу банкира. В толпе гостей, наполняющих в тот вечер залы мистрисс Тревор, она его не заметила; но все-таки она нашла в чертах его, в блеске его черных глаз, что-то знакомое. То было без сомнения то же выражение, которое бросалось ей тотчас в глаза при взгляде на Эстер Вобер и которое так походило на Рафаэля Станмора. Она так погрузилась в эти размышления, пока Эстер разговаривала с гостями, что рассеянно отвечала на вопросы, с которыми обращался к ней Семпрониус Сикемор. Но вдруг объявили, что приближается последняя сцена балета и обе дамы поднялись, чтобы оставить приемную. Виолетта холодно и вежливо раскланялась с гостями. Она вела себя очень благопристойно в продолжение всего разговора и никак не думала, чтобы эти — господа могли иметь о ней дурное мнение потому только, что она была принуждена зарабатывать свой хлеб на сцене.

[ГЛАВА XXIV] — Ну, любезный Рокслейдаль, — сказал банкир, когда они остались одни в приемной, — какого мнения вы теперь о вашей богине с золотистыми волосами? Все ли вы еще обворожены ее красотой?

[ГЛАВА XXIV] — Более, чем когда либо, — отвечал маркиз.

[ГЛАВА XXIV] — И так, — мрачно сказал банкир, — предупреждаю вас, что сегодняшнее предприятие не без некоторых опасностей, но что бы ни случилось, я беру с вас честное слово, что вы одни за все отвечаете и не вмешиваете в это дело моего имени, если оно в случае дойдет до суда. А теперь слушайте: когда молодая девушка, которую здесь называют мисс Ватсон, возвратится в гардеробную, ей подадут записку, в которой будет сказано, что мать ее вдруг опасно заболела и что доктор прислал за нею карету. Ее повезут в карете, которая ожидает в одной из безлюдных соседних улиц, и вы отправитесь с вашею богиней в замок графства Эссекса.

[ГЛАВА XXIV] Все трое отправились в ложу, которую маркиз абонировал на всю зиму, но еще до окончания последнего действия балета, Руперт Гудвин вышел из нее вместе с маркизом.

[ГЛАВА XXIV] Только что Виолетта успела переодеться, как ей подали записку такого содержания:

[ГЛАВА XXIV] «Просят мисс Вестфорд немедленно последовать за посланным и сесть в карету доктора Мальдона, который в настоящее время находится у ее опасно заболевшей матери. Она хорошо сделает, если поспешит с приездом».

[ГЛАВА XXIV] В ужасном волнении Виолетта схватила свою шляпку и пальто и опрометью бросилась к ожидавшему ее посланному.

[ГЛАВА XXIV] — Это вы принесли мне записку от доктора? — спросила она стоявшего в коридоре человека и получила утвердительный ответ.

[ГЛАВА XXIV] — О, ради Бога, поспешите к больной!

[ГЛАВА XXIV] Не произнося более ни слова, она пошла за ним в пустую улицу, где стояла карета. Если б она не была так взволнована, то непременно заметила бы, что карета вовсе не походила на экипаж доктора, а была почтовая, и что на козлах вместе с кучером сидел господин, завернувшись в плащ, с сигаркой во рту.

[ГЛАВА XXIV] Человек, проводивший ее, отворил дверцы, и Виолетта проворно вскочив в карету, в изнеможении упала на подушки.

[ГЛАВА XXIV] — Велите кучеру ехать как можно скорее, — сказала она ему, когда он стал затворять Дверцы и карета быстро покатилась по мостовой. Господин, сидевший на козлах, был маркиз Рокслейдаль. Другой, стоявший на тротуаре, был Руперт Гудвин.

[ГЛАВА XXIV] — Теперь, Клара Вестфорд, я отомщен, — пробормотал он, когда карета скрылась из вида. — И ты хотела бороться со мною? Видишь ли, какое ты беззащитное создание?

[ГЛАВА XXV] После сцены, случившейся у окон северного флигеля Вильмингдонгалля, странная борьба происходила в груди Лионеля. В одну минуту он думал только о Юлии, о ее красоте, о ее благородном характере, одним словом, о всех хороших ее качествах, которые так очаровали его; а в следующую минуту он вспоминал таинственные слова садовника и таким образом не мог провести спокойного часа в этом доме, над которым, казалось, тяготело преступление. Смысл ужасных слов садовника мало-помалу становился ему яснее, они объясняли ему историю страшного убийства, совершенного в северном флигеле дома.

[ГЛАВА XXV] Но кто был убийца? Лионель страшился промолвить имя человека, которого он подозревал. Что ему было делать? Оставаться более в этом доме, не открывая тайны, не было возможности. Воздух в нем душил его, каждую минуту ему казалось, что он слышит крик умирающего человека. «Нет», говорил себе молодой человек, «красота Юлии не должна препятствовать мне исполнить мою обязанность и открыть эту тайну; я должен узнать, есть ли правда в словах садовника. Дай Бог, чтоб то был только бред безумного старца!». Приняв, наконец, твердое решение, он немного успокоился. Весь день работал он не выходя из комнаты; он решился избегать влияния, которое имело на него общество Юлии. В этот день он увидел ее идущею по площадке к лавровой аллее, где так часто встречал ее и проводил с нею по несколько счастливых часов. Сильно билось его сердце, когда он следил глазами за высокой и стройной фигурой молодой девушки. Лионель не был самолюбивым фатом, но в последние недели пробудились в нем сладкие надежды. Он часто был в обществе Юлии и по звуку ее голоса, почему-то неизъяснимому в ее поведении с ним, заключил, что любовь его не безнадежна. Но он должен был отказаться от этой упоительной надежды и употребить всю душевную силу, чтобы узнать тайну, открытие которой, может быть, выставляло отца любимой им девушки ужасным преступником. «И если я должен пожертвовать своим счастьем и спокойствием Юлии, то все-таки узнаю истину. В тот же вечер он начал это дело. В семь часов он обыкновенно обедал один в своей комнате, в то же время, когда и Юлия обедала одна, так как мистер Гудвин уже несколько времени не приезжал на дачу. Ровно в семь часов и сегодня принесли ему обед. Хотя Лионель не имел обыкновения разговаривать с услуживающим ему лакеем, но находя необходимым собрать сведения у прислуги, он в этот вечер решился заговорить с ним.

[ГЛАВА XXV] — Старик, которого я так часто встречаю в садах, внушает мне большое участие, — сказал Лионель. — Кажется, имя его Калеб Вильдред? Несчастный, должно быть, помешан? Давно он находится в таком состоянии?

[ГЛАВА XXV] — О! — возразил лакей, обрадовавшись случаю заговорить, — старый Калеб уже шесть лет слаб был памятью, но в прошлом году он был опасно болен и с тех пор совершенно помешался.

[ГЛАВА XXV] — Какого же рода была его болезнь?

[ГЛАВА XXV] — То было воспаление мозга. Никто не думал, что он выздоровеет, но наша ключница, его родственница, усердно ухаживала за ним, не говоря ничего мистеру Гудвину. Но страшные вещи говорил бедный старик в бреду.

[ГЛАВА XXV] — А именно?

[ГЛАВА XXV] — Убийство, измена, щель в ставнях и Бог знает какие вещи. Слушая его, голова кружилась. Он был болен в продолжение двух месяцев и с тех пор стал таким, каким вы его теперь видели. Но он знает, что он помешан, что редко встретите у сумасшедших. Когда он перестает бредить об убийстве, обмане и разных тому подобных вещах, на него находит светлая минута и тогда он объявляет, что все, что он говорил, ничего не значит и что не должно обращать внимания на его слова.

[ГЛАВА XXV] — Слышал ли когда-либо мистер Гудвин эти бредни?

[ГЛАВА XXV] — Никогда, насколько мне известно. Старый Калеб со времени своей болезни как будто боится нашего господина. Он никогда не подходит к нему, всем телом трясется, когда услышит его голос и побледнеет как мертвец, когда при нем произнесут его имя.

[ГЛАВА XXV] — Но отчего заболел бедный старик? — по-видимому, равнодушно спросил Лионель, тогда как каждое слово слуги подтверждало его подозрение.

[ГЛАВА XXV] — Да, вот это страннее всего, — отвечал лакей. — Вам, должно быть, еще неизвестно, что говорят, будто бы нечисто в северном флигеле нашего дома, и женская прислуга приписывает его болезнь тому случаю, что он видел там привидение.

[ГЛАВА XXV] — Как так?

[ГЛАВА XXV] — А вот как было дело. В один июньский вечер, мы сидели за ужином. Ключница заметила отсутствие Калеба и послала за ним младшего садовника, который, проискав его несколько часов, наконец, нашел его около полуночи, без памяти, под одним из окон северного флигеля. И вот люди уверяют, что он, посмотрев в щель ставня, увидал привидение!

[ГЛАВА XXV] — Странно! — задумчиво сказал Лионель.

[ГЛАВА XXV] Он чрезвычайно медленно обедал, потому что рассказ слуги интересовал его, но более он не мог уже его расспрашивать, чтобы не возбудить в нем подозрения.

[ГЛАВА XXVI] Карета, в которой ехала Виолетта, катилась очень быстро, но миновала сверх ее ожидания поворот на Ватерлоский мост. Виолетта сильно боялась, что кучер вследствие глупости или незнания повезет ее не надлежащею дорогой; она дернула за шнурок, но кучер не обратил на это внимания, карета быстро катилась вдоль по Флитстриту; молодая девушка отворила окно, но убедившись, что ее голос не действует на кучера, хотела было выпрыгнуть, но дверцы кареты были замкнуты, а кучер все шибче погонял лошадей. Миновав еще несколько улиц, дома стали редеть и мало-помалу глазам Виолетты открылась полевая бесконечная дорога, обсаженная деревьями с обеих сторон. Тогда только Виолетта поняла, что сделалась жертвой низкого обмана, но в действительности болезни своей матери она не сомневалась, ее волнение не давало ей возможности обсудить с надлежащей ясностью события этой ночи. Глаза ее смотрели с неподвижностью ужаса вдоль по дороге. После двухчасовой быстрой езды карета остановилась у подъезда гостиницы.

[ГЛАВА XXVI] Несмотря на позднее время и на то, что в окнах не светилось огня, путешественников, по-видимому, ждали: ворота стояли настежь, и двор был освещен. Какой-то человек приблизился и выпряг усталых лошадей, а другой подвел на смену им других. Трудно изобразить состояние Виолетты. Она выглянула в окно и заметила невдалеке мужчину высокого роста.

[ГЛАВА XXVI] — Кто бы вы ни были! — воскликнула она, — объявите мне, ради самого Бога, эту загадку: зачем меня привезли сюда? зачем меня отняли у моей умирающей матери?

[ГЛАВА XXVI] Незнакомая личность приблизилась к карете. Плотно надвинутая шляпа и шарф, окутывавший подбородок и шею, скрывали от Виолетты его черты и благодаря темноте не дали ей узнать маркиза Рокслейдаля, которого вдобавок она видела только вскользь на этом вечере.

[ГЛАВА XXVI] — Умоляю вас, — продолжала Виолетта, — если в вас не угасло чувство человеколюбия, отвезите меня в Лондон к моей матери.

[ГЛАВА XXVI] — Успокойтесь, сударыня, — отвечал незнакомец, — мать ваша здорова.

[ГЛАВА XXVI] — Благодарю, благодарю тебя, Боже! — воскликнула Виолетта, — но это письмо, это письмо от доктора.

[ГЛАВА XXVI] — Это письмо в свою очередь вымысел, который вы простите, когда узнаете его причины.

[ГЛАВА XXVI] Лошади между тем были запряжены, и Виолетта не успела сказать еще слова, как маркиз откланялся с почтительным видом и карета понеслась.

[ГЛАВА XXVI] Хотя сердце Виолетты билось благодарным чувством к Творцу, ум ее домогался разъяснить эту тайну. Будь у нее, конечно, какой-нибудь обожатель, она отнесла бы свою загадочную поездку к похищению, но так как этого не было, то ей казалось странным, зачем ее увозят из ее скромной жизни с любимою матерью? Но все ее усилия не объяснили ей ее недоумения.

[ГЛАВА XXVI] Около трех часов утра карета остановилась у железных ворот, над которыми красовался герб, окруженный натуральным плюшем, а пока Виолетта разглядывала эти ворота, звук колокольчика резко раздался в безмолвии ночи. Привратник явился со связкою ключей и карета въехала в пространную аллею, переехала мост через широкий ров, наполненный водою и остановилась у мрачного здания, напоминавшего феодальные замки. Маркиз Рокслейдаль приблизился к карете и высадил из нее Виолетту; она бы упала без этой поддержки: эта страшная ночь истощила ее физические и душевные силы.

[ГЛАВА XXVI] — Где я и зачем меня привезли в это место? — спросила она.

[ГЛАВА XXVI] — Потерпите немного, — сказал нежно маркиз, — вы нуждаетесь в отдыхе и потому отложите вопросы до завтра.

[ГЛАВА XXVI] Ответ маркиза поразил Виолетту: в нем слышалось торжество волокиты, одержавшего победу над жертвою. Несмотря на всю свою неопытность, Виолетта поняла затруднительность своего положения: ее мужество пробудилось с этим сознанием.

[ГЛАВА XXVI] — Зачем привезли меня сюда? — спросила она отстраняя руку маркиза, — и кто же вы, если решились вступить в заговор против беззащитной молодой девушки?

[ГЛАВА XXVI] — Милая мисс Ватсон, — отвечал маркиз, сильно сконфуженный, но все еще силясь поступать сообразно с советами друзей, — вы, наверно, простили бы мне весь этот заговор, если бы знали искреннюю любовь, заставившую меня прибегнуть к подобным мерам. Но позвольте мне отложить объяснения до завтра: вы также безопасны под этим кровом, как под тем, под которым вы спали прошлую ночь.

[ГЛАВА XXVI] В этом уверении слышалась истина да и Виолетта была слишком слаба, чтоб вступать в это время в состязание с маркизом; она почти упала на скамью, стоящую в передней, освещенной тускло горевшей лампою; воздух в ней был удушлив и сыр; понятно, что маркиз, обладавший шестью прекрасными замками, пренебрегал этим поместьем, доставшимся ему по наследству от деда. Старая ключница встретила в прихожей маркиза с Виолеттой.

[ГЛАВА XXVI] — Вы получили письмо мое? — спросил ее лорд.

[ГЛАВА XXVI] — Получила, милорд, и все уже готово к приему молодой госпожи. Какая она маленькая, хорошенькая барыня, но только уж слишком бледна для новобрачной.

[ГЛАВА XXVI] — Она отчасти не в полном рассудке, — сказал потихоньку маркиз Виолетте, — но вы не обращайте на это внимания.

[ГЛАВА XXVI] Виолетта отвечала утвердительным жестом и дружески протянула руку старухе, которая тотчас же повела ее вверх по широкой дубовой лестнице.

[ГЛАВА XXVI] Хотя маркиз и снял свою шляпу при входе в зал, но утомление Виолетты и тут не дозволило ей узнать его; в ней жила отчетливо только одна мысль, то есть о побеге. Она последовала за ключницей и не сомневалась в своей безопасности при виде ее доброго открытого лица.

[ГЛАВА XXVI] Комната, куда введена была Виолетта, была мрачная, несмотря на огонь, пылающий в камине. Виолетта в изнеможении опустилась на стул и успокоенная обещанием старухи не оставлять ее, скоро уснула в своем широком кресле.

[ГЛАВА XXVII] Разговор с служителем доказал еще яснее Лионелю, что честь вменяла ему в обязанность разъяснить тайну северного флигеля в Вильмингдонгалле. Не будь, конечно, Юлии, он не принял бы на себя этого разъяснения, а предоставил бы дело расследованию полиции; при настоящих же обстоятельствах он твердо решился избегать этой крайности, пока сомнение не перейдет в убеждение и не заставит его донести на отца любимой им девушки. Он понимал, как много осмотрительности и силы воли требовала от него эта задача; раздумывая о рассказе служителя, он пришел к убеждению, что старый Калеб был, по всей вероятности, очевидцем какого-нибудь страшного события в северном флигеле. Какого только рода было это событие? Садовник говорил только об одном убийстве, но как могло совершиться подобное убийство, не вызвав подозрений? Жертва не могла войти в дом без того, чтоб ее не увидали слуги, и каким же образом мог банкир объяснить ее исчезновение? Все это дело казалось непроницаемою тайной, которую могли раскрыть только терпеливые и продолжительные розыски, Чем больше Лионель думал об этом деле, тем сильнее убеждался он, что ему никто не мог быть полезнее старой домоуправительницы, родственницы Калеба, жившей уже двадцать лет в семействе Гудвина и знавшей, конечно, не одну его тайну. Лионель решился сблизиться с нею при первом удобном случае и неожиданное обстоятельство ускорило это сближение.

[ГЛАВА XXVII] В Вильмингдонгалле было много старинных картин большей частью портретов знатных особ, владевших им, пока не перешло в руки торговцев. Много ценных изображений украшало стены старого замка и, по уверению Юлии, в комнатах домоправительницы было тоже несколько замечательных произведений Нидерландской школы. Банкир был поклонником новейших школ. Желание, свойственное всякому живописцу, увидать знаменитые произведения искусства, послужило Лионелю благовидным предлогом просить у домоправительницы позволения представиться ей; оно было дано с большею обязанностью и сопровождалось приглашением на чай.

[ГЛАВА XXVII] Ровно в пять часов Лионель явился в квартиру мистрисс Бексон, сделавшей для приема его большие приготовления; эти приготовления своим резким контрастом с мрачными и тяжелыми думами, волновавшими его ум, заставили его невольно улыбнуться.

[ГЛАВА XXVII] Старая домоправительница оделась ради этого торжественного случая с большой изысканностью и, разменявшись с Лионелем обычными приветствиями, стала показывать ему старинные картины, поясняла их и даже сказала цену, за которую была куплена каждая из них.

[ГЛАВА XXVII] На этот раз Лионелю не было надобности притворяться: неоспоримое достоинство картин сейчас же расшевелило его художнические чувства, и он пристально всматривался в каждую из них, так что домоправительнице стало даже досадно это продолжительное созерцание. Когда все картины были осмотрены, Лионель сел за обильно уставленный стол спиною к окошку, чтоб скрыть от хозяйки всякое волнение, которое бы могло отразиться на ее лице. Он постепенно и осторожно навел разговор на мистера Гудвина, и домоправительница старалась поддержать с видимым удовольствием.

[ГЛАВА XXVII] — Настоящий наш хозяин очень добр и слуги на него не жалуются, — сказала она, — но он далеко не похож на своего отца, он вечно молчалив и угрюм. Еще с посторонними он несколько приветлив, но оставаясь один, он, по-видимому, нигде не находит покоя или удовольствия. Я еще не встречала такого скрытного характера, и эта мрачность еще увеличилась за последний год, хотя я имею теперь реже возможность его видеть. Он все о чем-то думает, словно заботы всего человечества обрушились на одну его голову.

[ГЛАВА XXVII] — Так вы видели его редко за последнее время? — спросил Лионель.

[ГЛАВА XXVII] — О, да, очень редко; уж Бог знает, что его удерживает в Лондоне: дела или удовольствия, потому что он ведет, по уверениям многих, весьма беспорядочную жизнь, но он во всяком случае с прошлого лета или лучше сказать с того самого дня, когда мой бедный братец и захворал воспалением в мозгу, почти не показывается в свое поместье, словно у нас в доме завелись привидения.

[ГЛАВА XXVII] Легкая дрожь пробежала по членам Лионеля: все, что он слышал, убеждало его, что банкир совершил летом какой-нибудь страшный вопиющий проступок.

[ГЛАВА XXVII] — Мы дружески знакомы с вашим братцем Калебом, — сказал Лионель, после короткой паузы; — мы с ним встречаемся часто в саду; он начинает говорить очень сбивчиво, но мало-помалу к нему возвращается сознание и память.

[ГЛАВА XXVII] — Да, он мелет разные глупости и не всякий будет иметь терпение слушать, но я его родственница, мы выросли вместе и я одна только ходила за ним, когда он хворал воспалением мозга.

[ГЛАВА XXVII] — Я слышал, что причиной этой болезни был внезапный испуг, — заметил Лионель. — Уверяют, что там, говорят, что он увидел, что-то ужасное, а может, и не видел, а так просто причудилось. Прислуга уверяет, что он испугался привидения, показавшегося в северном флигеле, но я не верю этому, несмотря на все страшные толки, которые идут про северный флигель.

[ГЛАВА XXVII] — Не многие так бесстрашны, как наш хозяин.

[ГЛАВА XXVII] — Что вы хотите этим сказать? — спросил Лионель.

[ГЛАВА XXVII] — Я хочу сказать, что он не боится просиживать там по целым часам даже в ночную пору; он устроил контору в этом отделении, где хранятся все его деньги и важные бумаги, и он до июня работал там без устали по целым дням.

[ГЛАВА XXVII] — Как! Только до июня прошлого года, а теперь не работает? — сказал Лионель.

[ГЛАВА XXVII] — Да ведь я говорила уже вам, что он теперь у нас весьма редкий гость; ему как будто вдруг опротивел здешний дом. Мне кажется, что его что-то тревожит; я даже часто думаю, что он ищет удовольствий только для того, чтобы рассеять как-нибудь эту тревогу.

[ГЛАВА XXVII] — Но ведь он прежде любил же работать в этой комнате в северном флигеле?

[ГЛАВА XXVII] — Да, а вот то мне и не верится, что Калеб встретил там привидение.

[ГЛАВА XXVII] — Почему же так?

[ГЛАВА XXVII] — Да потому, что мистер Гудвин находился в тот вечер в своей конторе и никакое привидение не решилось бы показаться при ярком освещении и еще вдобавок когда у хозяина сидел гость из столицы.

[ГЛАВА XXVII] — Этот гость, значит, приезжал поздно вечером?

[ГЛАВА XXVII] — Да, уже почти ночью; мы сидели с племянницею под деревом в саду и видели, как он взошел в столовую, где сидели в то время за столом мистер Гудвин и Даниельсон. Мы заметили, что он требовал что-то очень настойчиво и был очень взволнован. Когда же приказчик отправился в Гертфорт, мистер Гудвин и гость пошли в библиотеку, а там по коридору в северный флигель.

[ГЛАВА XXVII] Волнение Лионеля было ужасно.

[ГЛАВА XXVII] — А что же было дальше? — спросил он мистрисс Бексон.

[ГЛАВА XXVII] — А после мы ходили целый час по саду и страшно испугались, когда увидели неожиданно перед собою Якова Даниельсона. Нас особенно поразило волнение, выразившееся на лице этого человека, всегда спокойном. Он спросил, не видели ли мы, куда девался гость и услышав, что нет, ушел, очень поспешно. Нас бросило в озноб, и меня и племянницу, хотя на дворе было очень жарко: так страшен показался нам вопрос Даниельсона: не видели ли мы куда девался гость?

[ГЛАВА XXVII] — И вы в самом деле не видали его после того? — спросил Лионель.

[ГЛАВА XXVII] — Нет, он ушел, вероятно, также тихо, как и пришел.

[ГЛАВА XXVII] — И ваш брат Калеб заболел в ту же ночь воспалением в мозгу.

[ГЛАВА XXVII] — Да, в ту же ночь.

[ГЛАВА XXVII] — Признаюсь, — сказал Лионель, — этот страшный северный флигель возбуждает мое любопытство и хотя я не безусловно верю привидениям, я бы охотно расследовал тайны этого флигеля. Возможно ли мне пробраться туда?

[ГЛАВА XXVII] — Нет, — отвечала домоправительница, — ключи от него не выходят из рук мистера Гудвина.

[ГЛАВА XXVII] — Но ведь слуги ходят же туда иногда для уборки комнат?

[ГЛАВА XXVII] — Никогда, — возразила она, — мистер Гудвин желает лучше, чтобы пыль лежала там грудами, нежели чтоб кто-нибудь привел в беспорядок лежащие там бумаги. Это строение уже очень древнее, — добавила домоправительница, — под ним много подземных ходов, а под северным флигелем есть огромный погреб, в котором может уместиться едва ли не целый полк.

[ГЛАВА XXVII] — Я уже давно заметил этот грот, — воскликнул Лионель.

[ГЛАВА XXVII] — Он теперь завалился, но если пройти за ним, то можно легко добраться до лестницы, ведущей в еще более глубокий вход, который, как я слышала, соединяется с погребом; но едва ли кто бы решился взойти в этот ход, не узнавши вперед, в каком он состоянии. Едва ли даже знает об его существовании сам мистер Гудвин. Если же вы решитесь спуститься в него, вы должны прежде сообразить все опасности такого решения.

[ГЛАВА XXVII] Лионель весело засмеялся.

[ГЛАВА XXVII] — Не думайте, пожалуйста, что я по доброй воле решился бы подвергнуться подобной опасности. Я желал бы, конечно, увидеть хоть раз в жизни какое-нибудь привидение, но я не хочу ради даже всех существующих привидений рисковать своею жизнью. Нет, хотя я не трус, а право не желаю умереть под развалинами вашего подземелья.

[ГЛАВА XXVII] Но не так рассуждал на деле Лионель.

[ГЛАВА XXVIII] Когда Виолетта проснулась, солнце ярко светило в старинные окна. Сон не успел утишить лихорадочного волнения, вызванного в ней событиями вчерашнего дня. Она в первую минуту не поняла еще, где она находилась, но память ее скоро напомнила ей обо всем происшедшем, и Виолетта живо подбежала к окну, чтобы увидеть местность этого дома. Вид был не привлекательный, ее глазам представилась болотистая равнина, которую пересекала аллея из тополей, та самая аллея, по которой она въехала в замок. Долго смотрела Виолетта на всю эту унылую и бесцветную картину; потом она набожно сложила руки и проговорила с теплым упованием: «Нет, Господь защитит меня ради моей матери»! После краткой молитвы Виолетта оделась и стала ждать, что будет, с таким же спокойствием, как будто сидела в гостиной своей матери. В то время, когда Виолетта искала напрасно разгадки всего этого странного дела, в ее комнату взошла старушка домоправительница и поставила перед нею простой, но вкусный завтрак. Виолетта обратилась к ней с просьбою разрешить ее недоумения, но старуха отвечала ей только дружеской улыбкой и собралась было уйти из комнаты; но дойдя до порога, она остановилась: «мужайтесь, дитя мое, — сказала она, — помощь может быть ближе, нежели вы думаете! На свете не без добрых людей!»

[ГЛАВА XXVIII] Она вышла из комнаты, и Виолетта не знала, считать ли ей за истину слова старухи или за простую болтовню, свойственную ее возрасту. Она подошла к двери и попыталась отворить ее, но дверь была заперта и ни малейший звук не нарушал мертвого безмолвия дома. Она приблизилась к окну в твердой уверенности, что увидит в продолжение дня какое-нибудь живое существо, но день прошел, солнце зашло, никто не показался. Отчаяние овладело душою молодой девушки. Она выпила за весь день только чашку чая, губы ее горели, сердце давила убийственная мысль об отчаянии ее матери; ей стало невыносимо в этой безмолвной комнате; ей не раз приходило в голову выпрыгнуть из окна, но ее удерживало религиозное чувство. Она только молилась о защите ее бедной и всеми оставленной.

[ГЛАВА XXVIII] Сумерки быстро ложились на землю, а Виолетта готовилась провести бессонную, мучительную ночь, когда дверь отворилась и на пороге комнаты показался мужчина; на этот раз она в нем узнала маркиза Рокслейдаля. Молодой лорд только что вышел из-за обеда, на котором он порядочно выпил, вместе с Гудвином, приехавшим к нему из боязни, что слабость молодого человека расстроит его план, если он не поддержит его своим присутствием.

[ГЛАВА XXVIII] План этот был одним из тех, которые обыкновенно встречают помощника в женском тщеславии, а банкир был самых грязных мнений обо всем человечестве, а следовательно, и о Виолетте. Согласно с этим планом, маркиз был обязан выказывать самые честные намерения и предложить Виолетте законный брак, под условием держать его в тайне до его совершеннолетия. А Виолетта будет, конечно, счастлива случайно сделаться богатою маркизою, рассуждал банкир.

[ГЛАВА XXVIII] Яхта лорда Рокслейдаля «король Норманов» стояла на якоре в устье Темзы. Под предлогом поездки во Францию на ней перевезли бы Виолетту, а уже раз перевезши, можно было завесть ее куда душе хотелось. У маркиза была хорошенькая вилла в окрестностях Неаполя и Гудвин советовал переселить на нее Виолетту. Удаление ее из Англии, без возможности возврата, удовлетворяло вполне мстительное чувство банкира относительно ее матери, любимой им прежде с такою безумною страстью.

[ГЛАВА XXVIII] Маркиз подошел к Виолетте: она была бледна, но казалась спокойной и готова была к борьбе.

[ГЛАВА XXVIII] — Я являюсь к вам с повинною головою и прошу вас простить меня, — сказал молодой лорд.

[ГЛАВА XXVIII] — Я прошу вас от чистого сердца и от души желаю, чтоб и Бог вам простил ваш нечестный проступок, относительно существа вам и всем не знакомого и не сделавшего никакого зла. Мне стоит только вспомнить страшное положение, в которое он поверг мою мать, чтобы усомниться в возможности этого прощения.

[ГЛАВА XXVIII] Яркий румянец покрыл щеки маркиза: он был очень молод, чувство совести не успело угаснуть и ярко вспыхнуло при кротком упреке Виолетты. Но влияние Гудвина восторжествовало над этой вспышкой чувства.

[ГЛАВА XXVIII] — Моя милая мисс, милая моя Виолетта, опасения вашей матушки можно легко рассеять, на это надобно только несколько строк вашей руки, которые я сегодня же отправлю с отходящей почтой.

[ГЛАВА XXVIII] Виолетта рассудила, что если бы ей даже удалось убежать, то она все-таки не могла попасть так скоро в Лондон, а, следовательно, ей ли следовало отклонять возможность успокоить поскорее свою мать.

[ГЛАВА XXVIII] — Я напишу, — сказала она, подходя к письменному столу, — и если вы, г. маркиз, любили свою мать, то сжальтесь над моею.

[ГЛАВА XXVIII] Это воззвание затронуло в сердце молодого человека еще не зажившую рану: он тоже в былое время любил свою мать и хотя обращался с нею дурно в последнее время, но чувство его к ней еще не угасло.

[ГЛАВА XXVIII] — Не говорите мне о моей матери, есть вещи до которых не следует касаться, — отвечал маркиз и отошел к окну.

[ГЛАВА XXVIII] Виолетта писала, не касаясь подробностей своего положения, которое не разъяснилось еще и ей самой; она только старалась успокоить свою мать уверением, что она здорова и что важные обстоятельства задерживают ее возвращения к ней и проч. и проч.

[ГЛАВА XXVIII] — Милая Виолетта, — сказал маркиз, когда письмо было готово и подписано, — я только отправлю это письмо и тотчас возвращусь и объясню вам все, что вы хотите знать. — Он ушел, но звук запертого замка возбудил в Виолетте невыразимый ужас, несмотря на глубокую почтительность маркиза, она убедилась, что она просто пленница в этом пустынном замке. «Боже мой! — взмолилась она, — сжалься и пошли мне на помощь чью-нибудь дружескую руку!» Крик радости вырвался из уст Виолетты, когда в ту же минуту рука какой-то женщины, вошедшей к ней в комнату в потаенную дверь, ласково обвилась вокруг ее талии.

[ГЛАВА XXVIII] — Тише, ни слова, — сказал Виолетте приветственный голос. Между тем как ее спасительница увлекала ее почти уже бесчувственную в ту же потаенную дверь. Когда к молодой девушке возвратилось сознание, она увидела перед собой кроткое и выразительное лицо женщины, несмотря на седые кудри, обрамляющие его.

[ГЛАВА XXVIII] — Спасительница моя! — воскликнула Виолетта, — вы меня не оставите.

[ГЛАВА XXVIII] — Нет, милое дитя, я не оставлю вас, пока не возвращу вас в ваше семейство.

[ГЛАВА XXVIII] — Я так уж много выстрадала, — сказала Виолетта с невольным содроганием; — мне все это кажется тяжелым сном. Сам Бог послал вас ко мне. Но как вы взошли и от кого узнали, что я нахожусь в таком положении?

[ГЛАВА XXVIII] — Присутствие мое в этом доме действительно дело Промысла Божьего, — отвечала Виолетте старая дама, — я приехала сюда только за несколько часов до вас, но все-таки, слава Богу, достаточно рано, чтоб помешать своему сыну совершить преступление.

[ГЛАВА XXVIII] — Вашему сыну?

[ГЛАВА XXVIII] — Да, потому что я мать маркиза Рокслейдаля.

[ГЛАВА XXVIII] — Но в таком случае маркиз увидит меня здесь?

[ГЛАВА XXVIII] — Нет, он еще не знает, что я сюда приехала, не знает вдобавок и этого убежища. Я сама узнала его как-то случайно в первые годы моего замужества. Нанси рассказала мне о вашем приезде, и я тотчас решилась защитить вас.

[ГЛАВА XXVIII] Маркиза отвела Виолетту в особенную комнату, роскошно меблированную по моде прежнего времени. Ставни были закрыты и свечи зажжены. Маркиза дружески пригласила Виолетту выпить чашку чая и рассказать ей откровенно все, что с нею случилось. Безыскусный рассказ Виолетты произвел на нее самое благоприятное впечатление, хотя звание фигурантки Друриленского театра несколько охладило сочувствие к Виолетте.

[ГЛАВА XXVIII] Спокойно заснула молодая девушка на своем новоселье, счастливая сознанием, что письмо ее к матери рассеет ее мучительные опасения. Виолетта не думала, что письмо это попало в руки Гудвина и не было отправлено по назначению. Маркиз, сдавши его в руки банкира, спешил возвратиться к своей хорошенькой пленнице.

[ГЛАВА XXIX] Лионель решился без всяких отлагательств исполнить задуманное, а именно исследовать тщательно потаенный ход в погреб, как только уснут в Вильмингдонгалле. Предприятие было, конечно, смелое, но Лионель наследовал все мужество от отца. Дождавшись поздней полночи, он вышел в коридор и спустившись по лестнице, прошел прямо в столовую. Он знал, что дверь прихожей запирается на ночь, и потому ему не было возможности выйти из дома иначе, как через окно. Хотя все вообще окна запирались ставнями с железными болтами, сильные и проворные руки могли победить и это препятствие; как ни трудно было раскрыть их без шума, Лионелю удалось избежать его, и он вскоре очутился на пространной террасе.

[ГЛАВА XXIX] Прохладный воздух ночи освежил его пылающую голову; он прошел скорым шагом зеленую поляну и взошел в одну из длинных лавровых аллей, где он часто виделся с Юлией Гудвин. Месяц слабо светил и Лионель прошел в глубокой темноте тенистой аллеи до известного грота. Он нашел без труда свод, о котором говорила ему домоправительница, и ощупал первую ступеньку лестницы, которая вела прямо в погреб. Лионель зажег восковую свечу, зная по расположению здания, что его не увидит никто из живущих в доме. Он стал спускаться медленно и осторожно вниз, сгибаясь, чтоб не задеть головой о свод. Чем ниже он спускался, тем становилось виднее, что этот тайный ход был уж с давнего времени предан забвению: густая паутина висела на стенах, напуганные шорохом шагов Лионеля ящерицы спешили укрыться в расщелины, скользкая плесень покрывала ступени и грозила ему ежеминутно падением.

[ГЛАВА XXIX] Домоправительница его не обманула; этот тайный ход довел его до двери известного погреба. В уме его мелькнула неприятная мысль, что дверь, вероятно, наглухо заперта; но к его удивлению дверь тотчас подалась, когда он повернул заржавленную ручку и он очутился в первом из погребов северного флигеля. Он рассчитывал, что находится под первым окном, а Калеб смотрел из седьмого окна, когда увидал убийство, о котором намекал Лионелю. Осмотревшись кругом, Лионель увидал просто обширный погреб, стены которого были покрыты слоями паутины. Дверь во второй погреб была открыта настежь, и он был также пуст; дверь в третий погреб была притворена, но Лионель открыл ее; он теперь находился в близком соседстве с комнатой с знаменательным седьмым окном. Этот третий погреб отличался от первых: в одном углу стоял большой железный сундук, а в другом была лестница. Эта лестница привела Лионеля к двери; но его попытки проникнуть еще далее оказались напрасными: дверь была заперта. И так все старания, все даже и ужас ночного путешествия под северным флигелем были напрасны: все поиски ограничились тремя погребами и запертой дверью! «А впрочем, — подумал Лионель, — быть может, все к лучшему; я должен благодарить Бога за то, что мои предположения, возникшие вследствие рассказа садовника, оказались неосновательны».

[ГЛАВА XXIX] В то время, когда Лионель хотел спуститься с этой лестницы, глаза его остановились на клочке сукна, повисшего на одном из гвоздей. Этот клочок, казалось, оторван от мужского платья; его первобытный голубой цвет полинял под какой-то странной жидкостью, придавшею сукну шероховатую жесткость. Дрожь пробежала по членам Лионеля при этом прикосновении: внутренний голос говорил ему, что эти черные пятна — запекшаяся кровь. Он положил сукно в карман и, продолжая рассматривать ступени, заметил и на них, точно такие же черные пятна, а на полу близ нижней, следы целой лужи крови, въевшейся в гнилые доски пола.

[ГЛАВА XXIX] Калеб оказывался не безумцем, твердившим о небывалом злодействе: эти темные, зловещие пятна поддерживали его рассказ.

[ГЛАВА XXIX] Тяжело стало Лионелю: отец Юлии был убийца, а судьба осудила его стать его обличителем. «Как она будет ненавидеть меня и проклинать минуту нашей о ней встречи, — подумал бедный молодой человек, — но пусть будет что будет, а я выполню мою обязанность до конца».

[ГЛАВА XXIX] Но расследование не было еще вполне окончено: все свидетельствовало, что убитый был сброшен по лестнице вниз и лежал очень долго на этом месте, оставалось только узнать, куда девался труп. Убийца, вероятно, прокрался сюда ночью и вытащил его через известный ход, чтобы зарыть в саду. «Но он не останется в этой могиле, — подумал Лионель. — Рука, которая привела меня на место убийства, укажет мне, конечно, и могилу убитого. Провидение управляет людьми и я, который с такою радостью желал бы знать отца Юлии за хорошего человека, теперь становлюсь его обличителем». Когда Лионель собирался идти, ему попался под ноги еще один предмет, который он поднял и положил в карман: это была лайковая мужская перчатка.

[ГЛАВА XXX] Кто опишет чувства Клары Вестфорд в ту ночь, когда была увезена ее Виолетта? Она подходила к дверям Друриленского театра немного спустя после того, как ее дочь ушла из него в сопровождении слуги Гудвина. Сторожа хорошо знали ее и постоянно предлагали ей кресло в приемной, но на нынешний раз, вместо привычного доброго вечера, привратник встретил ее взглядом, выражавшим его изумление, но мистрисс Вестфорд не заметила его, уселась спокойно на привычное место.

[ГЛАВА XXX] — Вас ли я вижу, сударыня? — воскликнул привратник, — нам ведь только сказано, что вы лежите при смерти.

[ГЛАВА XXX] — Нет, еще, слава Богу, — отвечала с улыбкою мистрисс Вестфорд, — но кто же вам это сказал?

[ГЛАВА XXX] — Да ведь за вашею дочерью приезжал недавно какой-то слуга с известием о вашей болезни, он привез ей записку и она уехала такая перепуганная.

[ГЛАВА XXX] — Вы ошибаетесь, друг мой, это была, вероятно, не она, а другая.

[ГЛАВА XXX] — Помилуйте, сударыня, я знаю вашу дочь!

[ГЛАВА XXX] — И она уехала с этим мужчиною?

[ГЛАВА XXX] — Да, за десять минут вашего прихода.

[ГЛАВА XXX] Клара была поражена; ее страшная бледность тронула сторожа.

[ГЛАВА XXX] — Успокойтесь, сударыня, — ободрял он ее. — Вы, быть может, найдете ее уже дома.

[ГЛАВА XXX] Бесконечен показался мистрисс Вестфорд путь до ее квартиры и горько было ее разочарование в надежде найти в ней дочь. Она взошла шатаясь в неосвещенные комнаты и опустилась в изнеможении на диван. Долго сидела она в тяжелой неподвижности, но она была мать, а мужество матери способно пересилить и самое отчаяние; она решилась спасти Виолетту и, сидя впотьмах, старалась припомнить хоть кого-нибудь в мире, кто бы помог ей в таком несчастьи, поразившим ее. Несчастная мать не нашла никого; ее гордое родство отдалилось от нее уже давным-давно, свет позабыл о ней: один человек мог ей помочь при настоящем деле, это был Руперт Гудвин: он был ее враг, но что нужды в том.

[ГЛАВА XXX] Утро другого дня застало Клару Вестфорд на пути в Сент-Джемс-Сквайр, где жил Руперт Гудвин, но ее ожидала и здесь неудача: банкир отлучился и его ожидали не ранее как на другой день.

[ГЛАВА XXX] — Если только мистер Гудвин уехал на дачу, — сказала мистрисс Вестфорд его слуге, — то я прямо отправлюсь в Вильмингдонгалль.

[ГЛАВА XXX] — Но его там нет и я, к сожалению, решительно не знаю, куда он уехал, — отвечал слуга.

[ГЛАВА XXX] — Так я приду завтра.

[ГЛАВА XXX] Тяжело было Кларе возвращаться домой; ей пришло было в голову известить Лионеля об этом происшествии, но она побоялась ввести своего сына в состязание с банкиром. «Нет», думала она, «этот человек успел превратить в ненависть любовь ко мне отца, он способен отнять у меня и привязанность сына, нет, я должна одна вести с ним борьбу»!

[ГЛАВА XXX] Когда мистрисс Вестфорд явилась на другой день в квартиру банкира, ее ввели немедленно в изящно убранный зал в первом этаже. Едва Клара успела усесться на стул, как увидела перед собою банкира.

[ГЛАВА XXX] — Здравствуйте, Клара, — сказал ей, — наше настоящее свидание резко разнится от последнего. Я вам говорил, что у меня достанет терпения дождаться часа мести, и он теперь настал.

[ГЛАВА XXX] — Возвратите мне дочь и радуйтесь потом своему торжеству! Смейтесь надо мною сколько хотите, но только отдайте мне мою дочь. Спасите ее от бесчестия, а со мною пусть будет что будет!

[ГЛАВА XXX] — Ваша прежняя гордость значительно смягчилась, моя прекрасная Клара, — сказал Гудвин, — и так, вы согласны?

[ГЛАВА XXX] — На все, — перебила несчастная мать, — я не отступлю ни перед каким унижением, чтоб спасти от него мою бедную, невинную дочь. Взгляните на меня, Руперт Гудвин, на мои впалые щеки, на мои угасшие глаза: я вынесла за эти два дня все пытки, какие только может вынести мать; вы можете радоваться сколько хотите, только возвратите мне дочь.

[ГЛАВА XXX] — Так вы принимаете мои условия?

[ГЛАВА XXX] — Я не имею возможности не согласиться на них.

[ГЛАВА XXX] — Вы, значит, готовы ехать завтра же вместе со мною на мою виллу на юге Франции, — очаровательное место, вполне достойное столь очаровательной, как вы.

[ГЛАВА XXX] — Я только просто женщина, доведенная до крайних пределов отчаяния. Я беспрекословно покоряюсь вашей воле, возвратите мне только мое дитя.

[ГЛАВА XXX] — Послушайте, Клара, — сказал вдруг банкир, устремив на нее свои черные, блестящие глаза, — вы даете мне слово, но сдержите ли вы его?

[ГЛАВА XXX] — Я никогда еще в жизни не давала его напрасно.

[ГЛАВА XXX] — Хорошо, ваша дочь будет возвращена вам немедленно, но через 24 часа после ее приезда вы отправитесь со мною в южную Францию и дочери вашей отныне нечего бояться меня: у нее остается брат, а он сумеет оградить ее от всяких опасностей. Если же ваше семейство будет нуждаться, Клара, то мое состояние к вашим услугам.

[ГЛАВА XXX] — Я не возьму и пенни, — сказала гордо Клара; — если я отдалась вам в рабство, то по крайней мере, не продаю себя. Мы порешили дело, мистер Гудвин, сдержите же ваше обещание, как я сдержу мое.

[ГЛАВА XXX] «Она горда по-прежнему», подумал Гудвин, «я надену ей на шею прочную цепь, но пленный орел не теряет даже в плену своих орлиных свойств. Конечно, с моей стороны было бы гораздо благоразумнее любить более мягкую и уступчивую женщину, но в любви не бывает благоразумия. Судьба приковала меня к этой женщине, это странное чувство, полуненависть и полулюбовь жило во мне целых двадцать лет, но теперь победа на моей стороне».

[ГЛАВА XXXI] Отчаяние овладело душою Клары, когда она выходила из квартиры банкира. Она вынесла так много в эти два дня, что ее ум потерял способность взвесить всю тяжесть ее несчастия. Она шла бессознательно к своему дому, когда ее имя, произнесенное внезапно чьим-то незнакомым голосом, заставило ее быстро очнуться. В ту же минуту она увидела молодого человека с мужественным, открытым и сильно загорелым лицом, который смотрел на нее с глубоким участием.

[ГЛАВА XXXI] — Вы ли это, милая мистрисс Вестфорд? — воскликнул незнакомец, — я не думал вас встретить на лондонских улицах.

[ГЛАВА XXXI] Клара взглянула на него с удивлением; это смуглое лицо было ей незнакомо, но она помнила этот голос и посмотрев пристально в глаза незнакомца, воскликнула с невольным чувством ужаса: «О, Жильберт Торнлей, вы ли это, Жильберт?!

[ГЛАВА XXXI] — Это я, мистрисс Вестфорд; — я спасся дивным образом во время кораблекрушения, прошел все ужасы странствования по бесплодным странам Африканского берега и опять очутился в родной моей Англии, увидел опять всех прежних друзей. Я не уверяю вас, что я рад видеть вас, вы это знаете, но мне тяжело встретить вас бледною и грустною и в траурном платье. По ком этот траур? Ужели Виолетта…

[ГЛАВА XXXI] — О, нет, она жива! — отвечала Клара.

[ГЛАВА XXXI] — Но ведь с вами случилось какое-нибудь несчастие? Оно написано на вашем лице: вы больны, мистрисс Вестфорд?

[ГЛАВА XXXI] — Конечно, я больна, я потеряла память всего происшедшего, да вот даже и вы, которого я давно считала умершим, являетесь мне вдруг живым и невредимым. Так вы не погибли при крушении «Лили Кин»?

[ГЛАВА XXXI] — Нет, я и трое из наших матросов доплыли до берега; все же другие пошли на дно с кораблем.

[ГЛАВА XXXI] — А мой муж, мистер Гарлей? Я знаю его мужество: он не захотел оставить корабль!

[ГЛАВА XXXI] Торнлей взглянул на мистрисс Вестфорд с глубоким изумлением.

[ГЛАВА XXXI] — Я вас не понимаю, — сказал он ей, — капитана не было с нами при крушении корабля, мы вышли в море одни без него.

[ГЛАВА XXXI] — Он не отправился с вами на «Лили Кин»? — повторила она.

[ГЛАВА XXXI] — Не был, конечно; он передал мне команду над нею и нужные инструкции и уехал на берег. Вы и теперь встретили меня на дороге в Винчестер, откуда я хотел проехать в Вестфордгауз.

[ГЛАВА XXXI] — О, Жильбер Торнлей, — воскликнула Клара, — я сойду с ума: вы утверждаете, что мой муж не был с вами, однако ж я ношу этот траур по нем, потому что с того дня, как он с нами простился, чтобы ехать в Китай, мы уж с ним не видались.

[ГЛАВА XXXI] — Во всем этом кроется страшная тайна! — воскликнул Торнлей, — с капитаном случилось большое несчастье!

[ГЛАВА XXXI] — Да, потому что одна только смерть могла разлучить Гарлея с его семейством, — сказала Клара с глухим стенаньем.

[ГЛАВА XXXI] Моряк подал ей руку, и она бессознательно оперлась на нее; он отвел ее в одну из менее людных улиц, чтобы поговорить на свободе о прошлом. Ему удалось мало-помалу успокоить ее; потом он рассказал ей со всевозможною точностью все, что случилось в день, предшествовавший выходу «Лили Кин» в море, не забыл и настойчивого решения капитана получить от банкира свои деньги обратно.

[ГЛАВА XXXI] Этот рассказ пробудил в Мистрисс Вестфорд мрачное подозрение и вызвал страшный призрак, становившийся не раз между нею и счастьем, образ Руперта Гудвина, ее заклятого врага. Страшное чувство налегло ей на сердце и остановило его биение: она не сомневалась, что он, этот Гудвин, убил ее мужа.

[ГЛАВА XXXI] — Мои тяжелые предчувствия в утро нашей разлуки не обманули меня; мы разлучились с ним действительно навеки, — сказала она.

[ГЛАВА XXXI] — Будем надеяться, что он не погиб, — утешал ее Торнлей, хотя и сознавал, что эта надежда совершенно несбыточна.

[ГЛАВА XXXI] — Скажите мне только, — перебила Клара, — действительно ли вы знаете, что муж мой вручил деньги Гудвину, а не занимал их у него.

[ГЛАВА XXXI] — Знаю, — отвечал с уверенностью Торнлей.

[ГЛАВА XXXI] — В таком Случае акт, отнявший у нас все наше состояние, был подложный.

[ГЛАВА XXXI] Клара старалась объяснить молодому человеку как можно подробнее, как банкир овладел Вестфордгаузским поместьем, но мысль о погибшем муже беспрестанно отвлекала ее от этого события.

[ГЛАВА XXXI] — Он убит, Жильбер, внутренний голос говорит мне внятно, что он пал от руки Руперта Гудвина, — сказала она.

[ГЛАВА XXXI] — Это невозможно, мистрисс Вестфорд, — возразил Торнлей, — Гудвин занимает слишком высокое положение в свете, чтобы решиться на подобный поступок.

[ГЛАВА XXXI] — А я вас уверяю, что он способен на всякое преступное дело, я давно его знаю.

[ГЛАВА XXXI] Но моряку не верилась такая глубокая нравственная испорченность.

[ГЛАВА XXXI] — Как знать, что с вашим мужем не случилось несчастья до его приезда в контору банкира, — заметил он Кларе.

[ГЛАВА XXXI] — Так это несчастье дошло бы непременно до нашего сведения, возразила она, — Жильбер, вы были преданы моему мужу?

[ГЛАВА XXXI] — Да, я любил его как отца.

[ГЛАВА XXXI] — Так докажите мне искренность этой преданности, содействуя мне открыть всю эту тайну.

[ГЛАВА XXXI] — Я весь к вашим услугам и не пощажу себя, чтобы заплатить капитану этот долг благодарности.

[ГЛАВА XXXI] — Так приступим же немедленно к делу, Жильбер.

[ГЛАВА XXXI] — Мне кажется, что вам следует прежде всего убедиться, был ли капитан у мистера Гудвина, а мы это узнаем без всякого труда от его приказчика, — заметил Жильбер.

[ГЛАВА XXXI] — Я не доверяю этому человеку, но это не мешает нам отправиться к нему.

[ГЛАВА XXXI] Нетерпение Торнлея почти равнялось нетерпению Клары; оба они скоро явились в контору банкирского дома.

[ГЛАВА XXXI] Старик странной наружности сидел за конторкою, склонившись над книгами огромного размера. Он окинул равнодушным взглядом Торнлея, но когда этот взгляд перешел на Клару, на лице его изобразилось живое волнение. Старик этот был Яков Даниельсон.

[ГЛАВА XXXI] — Мне необходимо сделать вам несколько вопросов по поводу события, случившегося в прошлом году, — начал моряк, — в состоянии ли вы припомнить все дела, совершавшиеся в вашей конторе в июне того года?

[ГЛАВА XXXI] — Быть может и припомню, но скажите мне, в чем заключается ваш…

[ГЛАВА XXXI] — Капитан Гарлей Вестфорд вручил г. банкиру в вышесказанном месяце 20000 фунтов под сохранение, помните ли вы это?

[ГЛАВА XXXI] — Да.

[ГЛАВА XXXI] — Он в тот же самый день возвратился к банкиру, чтобы взять от него свои деньги обратно.

[ГЛАВА XXXI] — Это было так, как вы говорите; но только не застал банкира в Ломбардстрите, он отправился к нему в Вильмингдонгаль: я сам был еще там, когда он приехал.

[ГЛАВА XXXI] — И он от него требовал свои деньги обратно?

[ГЛАВА XXXI] — Да, он требовал их.

[ГЛАВА XXXI] — И банкир возвратил ему эти деньги?

[ГЛАВА XXXI] — Я слышал по крайней мере от мистера Гудвина, что он это сделал. Я отправился с дачи в 10 часов, чтобы попасть на поезд в Лондон, но я опоздал и, возвратившись на дачу, не застал уже капитана, он, по словам мистера Гудвина, спешил на корабль, который должен был с рассветом отправиться в море.

[ГЛАВА XXXI] — Корабль этот вышел действительно в море с рассветом, но капитан не прибыл на него и пропал без вести с того самого вечера.

[ГЛАВА XXXI] — Странно! — проговорил задумчиво приказчик.

[ГЛАВА XXXI] — Да, поистине странно! — подтвердил Жильбер, — и это обстоятельство невольно вызывает большие подозрения; я не хотел бы быть на месте мистера Гудвина. Капитана видели в последний раз в его доме и он доверил ему свое достояние. Из этого естественно возникают вопросы, во-первых: были ли деньги возвращены по востребованию? и во-вторых: вышел ли капитан здрав и невредим из Вильмингдонгалля?

[ГЛАВА XXXI] Даниельсон посмотрел очень странно на моряка.

[ГЛАВА XXXI] — Ба! — сказал он, — так вы считаете мистера Гудвина способным на убийство из-за ничтожной суммы 20000 фунтов? Мистер Гудвин владеет миллионами и что может казаться капитану громадным состоянием, для него только безделица.

[ГЛАВА XXXI] — Быть может, мистер Гудвин стал теперь миллионером, — возразил Торнлей, — но он далеко не был им в июне прошлого года и все в один голос предвещали ему близкое банкротство.

[ГЛАВА XXXI] — Слухи вечно лгут, — сказал Даниельсон, — вы очень опрометчивы, молодой человек, ищите вашего капитана где вы хотите, нас никто не заставит отвечать за него.

[ГЛАВА XXXI] — Очень может быть, — отвечал Жильбер, — но высшие власти могут сделать и вам и вашему начальнику вопросы о странном совпадении гибели капитана с его пребыванием у вас в Вильмингдонгалле. Я считаю теперь моею первою обязанностью передать это дело полицейскому расследованию; ее дело дознать, вышел ли капитан из дома банкира или остался в нем.

[ГЛАВА XXXI] — Почему же и нет, — возразил хладнокровно приказчик, — полиция мастерски раскрывает все тайны, но ведь ее расследования не всегда же удачны. Проищите! Однако же несмотря на ваши обидные намеки, мне было бы приятно служить вам, чем могу; если бы мне пришлось услышать что-нибудь, что бы могло скорее навести вас на след, я бы безотлагательно сообщил вам это. Скажите мне только, на чье имя я должен адресовать письмо?

[ГЛАВА XXXI] — Вы можете адресовать его на мое имя мистрисс Гарлей Вестфорд, — сказала Клара.

[ГЛАВА XXXI] Звук этого голоса заставил содрогнуться Даниельсона, но ни Клара, ни Торнлей не заметили этого. По выходе из банкирской конторы мистрисс Вестфорд отправилась прямо к себе, а Торнлей поехал уведомить полицию обо всем деле.

[ГЛАВА XXXI] Возвратившись домой, Клара немедленно написала Лионелю о возвращении Торнлея и о таинственном исчезновении мужа и убеждала его употребить все силы, чтобы раскрыть это, тем более что он и жил теперь вблизи Вильмингдонгалля.

[ГЛАВА XXXI] Когда это письмо было сдано на почту, Клара стала спокойнее и, севши у окна, погрузилась в раздумье о странном сцеплении настоящих событий с событиями прошлого. — «Нет, — думала она, — рука Провидения удержала меня от падения в бездну. Я бы пожертвовала моим вечным блаженством, чтобы сдержать мое слово, данное этому человеку, который разрушил все мое земное счастье, но я разрешаю себя от него как убийцы моего мужа».

[ГЛАВА XXXII] Эстер Вобер забыла думать о Виолетте как скоро ее интрига против нее увенчалась успехом. Ее прекрасная соперница не стесняла ее более своим присутствием, чего же ей больше. Мистер Мальтраверс был в большем затруднении и поневоле должен был уступить блистательной Эстер роль, которую он назначил Виолетте. Она была вообще плохая актриса, но производила на сцене большой эффект; эта же роль давала ей возможность блеснуть всеми бриллиантами, которые ей подарил богатый лорд Гарлингфорд. Ярко-зеленое бархатное платье увеличивало еще белизну ее плеч, ее черные волосы были заплетены в роскошные косы, перевитые нитками сияющих бриллиантов.

[ГЛАВА XXXII] Эстер рассорилась с своим обожателем лордом Гарлингфордом и выгнала его с королевскою гордостью из своей серали. В продолжение нескольких недель лорда постоянно провожали словами, что мисс Вобер нет дома или что она теперь занята. Все эти препятствия разожгли его страсть. Он имел от директора разрешение входить в театральное фойе, когда ему угодно, но это позволение не привело его ни к каким результатам. Эстер окончательно не обращала на него никакого внимания, не отвечала даже и на его вопросы. Он уж терял надежду стать с нею когда-нибудь в прежние отношения, когда в один вечер он заметил сверх ожидания приветливую улыбку на устах Еврейки и едва только занавес успел опуститься, отправился в фойе, где нашел ее окруженную веселою толпою молодежи.

[ГЛАВА XXXII] Эстер Вобер сидела, обмахиваясь веером и, увидев герцога, пригласила его сесть возле нее.

[ГЛАВА XXXII] — Будем опять друзьями, сказала она, протянув ему хорошенькую ручку, — мне надоела ваша печальная мина, и я прощаю вас.

[ГЛАВА XXXII] — Моя милая Эстер, — начал было только молодой человек.

[ГЛАВА XXXII] — Постойте, — перебила она повелительно, — я прощаю вас, но только с условием: вы должны исполнить одно мое желание.

[ГЛАВА XXXII] — Да разве вы высказывали когда-нибудь желания, которые я не хотел бы исполнить?

[ГЛАВА XXXII] — Нет, конечно, — отвечала надменно Эстер, — когда исполнение зависело от вас, а я сама не знаю, в вашей ли воле исполнить настоящее.

[ГЛАВА XXXII] — Если оно человечески возможно, то я вам ручаюсь, что я его исполню.

[ГЛАВА XXXII] — Дело в сущности очень просто, — сказала Эстер, — надобно только обделать его с толком: вы знаете, как я люблю верховую езду и с каким нетерпением жду времени охоты. На днях капитан Гардинг сказал мне об одной великолепной лошади, которая должна была продаваться на следующий день в Татерфалле. Весь порок ее заключается в ее страшном упрямстве: имя ее Sabot du Diable! Я не сказала ни полслова Гардингу, несмотря на то, что уж твердо решилась приобрести эту лошадь во что бы то ни стало. Мой конюх отправился на следующий день, но этот гнусный Гардинг соврал мне относительно часа продажи, a Sabot du Diable был уже куплен за 700 гиней. Можете судить о моей досаде.

[ГЛАВА XXXII] — Досадно, конечно, отвечал герцог, — но если лошадь действительно так своенравна, то она и не стоит большого сожаления.

[ГЛАВА XXXII] — Своенравна! — воскликнула с презрением Эстер, — да разве я побоялась бы ее своенравия! Я люблю кататься на диких лошадях и покорять их моей воле. Вам бы пора увериться, что я задумала какое-нибудь дело, так и исполню его во что бы то ни стало: вам только остается достать мне эту лошадь.

[ГЛАВА XXXII] — Но ведь вы говорив, что она продана?

[ГЛАВА XXXII] — Да, но ее можно купить у того, кто ее приобрел; покупщик, конечно, будет не прочь взять за нее барыш.

[ГЛАВА XXXII] — Это будет зависеть от характера того, кто ее купил. Кто он такой?

[ГЛАВА XXXII] — Лорд Ботвель Валлас.

[ГЛАВА XXXII] — Это в таком случае безвыигрышное дело; лорд не легко расстанется, если только она ему нравится.

[ГЛАВА XXXII] Эстер взглянула на герцога с гневным презрением.

[ГЛАВА XXXII] — Хорошо, — сказала она, — я теперь понимаю, как слаба была ваша любовь ко мне, если вы не хотите исполнить даже такого ничтожного желания.

[ГЛАВА XXXII] — Милая Эстер, я готов сделать все, что от меня зависит, но лорд Валлас богат и вряд ли польстится на крупный барыш. Впрочем, попробую, авось и удастся.

[ГЛАВА XXXII] — А до тех пор не являйтесь ко мне на глаза.

[ГЛАВА XXXII] Герцог на другое же утро написал к Валласу и предложил ему за лошадь 1000 фунтов, упомянув, что он ее торгует для одной дамы. Ответ был далеко не так неблагоприятен, как думал герцог. Лорд Валлас писал:

[ГЛАВА XXXII] «Любезный Гарлингфорд!»

[ГЛАВА XXXII] «Я с радостию уступил бы вам за свою цену Sabot du DIable, но не могу этого следать, узнав, что вы ее торгуете для дамской езды. Я и мой грум убедились на опыте, что нрав этой лошади неукротим в такой степени, что я отправил ее обратно в Татерфалл с приказанием продать за что бы ни попало.

[ГЛАВА XXXII] «Ваш слуга Валлас».

[ГЛАВА XXXII] Гарлинфорд вообразил, что Эстер по прочтении подобной записки откажется от лошади, которую не в состоянии был обуздать даже такой ездок, каким был Валлас, но Эстер смяла гневно записку в руке и настойчиво требовала, чтобы Гарлингфорд доставил ей удовольствие победить Sabot du Diable. Письмо было отправлено и лорд Валлас опять не замедлил ответом, оно было следующего содержания:

[ГЛАВА XXXII] «Любезный Гарлингфорд»!

[ГЛАВА XXXII] «Если ваша знакомая домогается гибели, то ее домогательство легко осуществится при первой поездке на Sabot du Diable. Для обуздания необходима буквально железная рука, а упрямство равно упрямству этого проклятого животного!

[ГЛАВА XXXII] «Валлас».

[ГЛАВА XXXII] Но Эстер была не такого десятка, чтобы принять во внимание слова лорда Валласа и увещания герцога, и хотя последний отклонял ее всеми зависящими мерами от исполнения ее безумной прихоти, все-таки Sabot du Diable красовался на следующее утро в конюшне Еврейки.

[ГЛАВА XXXIII] Лионель находился со дня своего ночного путешествия в каком-то лихорадочно-тревожном состоянии. Он избегал встречи с Юлиею Гудвин: мысль упорно влекла его к кровавым свидетелям неведомой драмы, к забытой перчатке и клочку сукна, найденному им в погребе. Много противоположных чувств терзало Лионеля: он ясно понимал, что он напал на след страшного преступления и обязан довести его до сведения полиции; но когда ему приходило на память, что этот преступник отец его Юлии, он старался уверить себя, что его подозрения ни на чем не основаны, что он был не вправе обвинять Гудвина в подобном преступлении. И какая причина могла его заставить умертвить человека. Но он как ни старался заставить себя верить невинности банкира, внутренний голос говорил ему внятно, что это преступление было совершено и он не вправе медлить и покрывать преступника, чтобы только не разрушить спокойствия Юлии. Трудна и продолжительна была эта борьба между долгом и чувством, но Лионель вышел из нее победителем и тотчас же решился уйти из Вильмингдонгалля и отправиться в Лондон, чтобы объявить полиции о своих подозрениях.

[ГЛАВА XXXIII] Изготовившись в путь, Лионель сел к столу, чтобы написать несколько строк к Юлии Гудвин. Он не мог в них высказать ничего другого, как только то, что дела, нетерпящие отлагательства, заставляют его уехать из Вильмингдонгалля, не окончив работы, и что он признателен ей как нельзя более за ее доброе внимание к нему. Но простые, по-видимому, слова стоили Лионелю нелегкой борьбы. Он понимал, что предстоящее ему дело навлечет несчастье и отчаяние на судьбу так горячо им любимого существа. Письмо его вышло сухо и холодно, да он и боялся проявить в нем чувство.

[ГЛАВА XXXIII] Отправив письмо, он привел в порядок все рисунки и уложил все свои вещи. Желая отправиться, не быв замеченным никем из домашних, а еще того менее Юлиею Гудвин, он не имел бы силы скрыть от нее чувства, волновавшие его в это время. Он спустился вниз и вышел на поляну. Окна в жилых комнатах были отворены и он мог слышать Юлию, которая аккомпанировала себе на гитаре. Ему был знаком напев этой песни: он не раз его слышал под окнами Юлии. Чистый и мелодический голос певицы пробудил в Лионеле глубокую грусть. Он расставался с нею, быть может, навсегда, да если он встретится когда-нибудь с нею, она на него взглянет как на злого врага. Им овладело живое желание увидеть еще раз ее дорогие, прекрасные черты, и он тихо пробрался в такое место, откуда он мог посмотреть на нее, не быв замечен ею.

[ГЛАВА XXXIII] Юлия Гудвин была погружена в печальное раздумье: чувство грусти светилось в ее черных глазах и в голосе слышались дрожащие напевы, между тем как ее маленькая изящная ручка быстро перебегала по струнам гитары.

[ГЛАВА XXXIII] Как ни тяжело было Лионелю, но он любовался Юлиею только несколько секунд из боязни, чтоб она его не увидела. Он быстро направил шаги к Гертфорту, но прежде чем сесть в вагон, ему пришло на мысль узнать, нет ли на станции письма от его матери. Предчувствие его не обмануло, только адрес был написан дрожащею рукой. Это письмо, в котором Клара уведомляла его о последних событиях, потрясло Лионеля до глубины души. Его бледное, встревоженное лицо невольно бросалось в глаза проходящим. Ни отец ли его пал от руки Гудвина и эта кровь, которая покрывала пол погреба не была ли кровь его отца?

[ГЛАВА XXXIII] Лионель терялся относительно способов разъяснения этой тайны: объявить ли полиции о своих подозрениях или удостовериться сперва в Вильмингдонгалле, был ли господин, которого банкир водил в северный флигель, его отец? Он решился на последнее, надеясь, что одно обстоятельство разъяснит ему, может быть, это дело.

[ГЛАВА XXXIII] Солнце садилось, когда Лионель взошел в широкую аллею, ведущую в Вильмингдонгалльский дом. Он брел с ноги на ногу, весь погруженный в созерцание медальона, вмещавшего в себе волосы Клары и миниатюрный портрет Гарлея Вестфорда. Лионель предпочел идти этою аллеей, чтобы придти никем не замеченным до сараев, где он большею частью заставал Калеба, предпочитавшего это место всем прочим местам уже потому, что здесь никто ему не мешал говорить вслух с самим собою. Калеб и на этот раз находился тут же; он сидел в глубоком раздумье, склонившись головою на сложенные руки. Услышав шорох шагов Лионеля, старик приподнял голову и, увидав молодого человека, улыбнулся привычною, бессмысленною улыбкой.

[ГЛАВА XXXIII] — Ага! посторонний, — пробормотал он, — молодой господин, который любил беседовать со мною, стариком. Но я вас не боюсь, вы ведь не расскажете никому моей тайны, вы не потребуете, чтобы я донес на моего барина, я ведь уже так долго живу в этом доме, с самого детства, я не хочу вести на виселицу Руперта Гудвина, это было бы ужасно, вы это понимаете.

[ГЛАВА XXXIII] Лионель уселся возле старика и старался по возможности его успокоить.

[ГЛАВА XXXIII] — Вилдред, — сказал он, — мне нужно поговорить с вами о весьма важном деле. Взгляните на портрет и скажите, видели вы когда-нибудь этого человека?

[ГЛАВА XXXIII] Глаза Калеба долго смотрели с выражением безумия на медальон, который держал перед ним молодой человек, потом это выражение неожиданно сменилось другим и губы старика судорожно передернулись.

[ГЛАВА XXXIII] — Боже! — воскликнул он, — и так эта ужасная тайна открылась. Где вы достали этот портрет?

[ГЛАВА XXXIII] — Не заботьтесь об этом, а только скажите мне, знавали ли вы такое лицо?

[ГЛАВА XXXIII] — Знавал ли я его, — сказал старый садовник. — Оно меня преследует и днем и ночью; когда я смотрю в воду, оно выглядывает из глубины такое же улыбающееся, как и в тот вечер; в потемках я опять-таки вижу его; оно везде гоняется за мною и мучает меня за то, что я не решаюсь раскрыть мою тайну, тайну преступления моего господина. Спрячьте это лицо, если вы не хотите свести меня с ума. Это лицо того самого человека, которого убили в северном флигеле.

[ГЛАВА XXXIII] Лионель испустил пронзительный вопль и повалился без чувств на землю. Когда он опомнился, то Калеба уже не было. Густые тучи облегали все небо, он чувствовал во всех членах какой-то странный холод, голова была тяжела, но воспоминание обо всем происшедшем представляло ему с неуловимою ясностию образ его убитого отца. Он хотел приподняться, но страшное оцепенение всех его членов долго противилось его усилиям. «Неужели, — думал он, — я заболею теперь, когда я так сильно нуждаюсь в здоровье, чтобы отомстить за отца?» Парадная дверь в замок запиралась довольно поздно, и Лионель воспользовался этим, чтобы войти в свою комнату. В ней не было огня, но Лионель мог еще рассмотреть, что письмо его к Юлии уже было взято со стола; он взошел, шатаясь, в смежную комнату и упал на постель. Силы совершенно ему изменили; в глазах его прыгали какие-то странные лучистые призраки, в ушах звенело, образ его отца бледнел постепенно и наконец исчез.

[ГЛАВА XXXIV] Вечером, когда лакей вошел в комнату Лионеля Вестфорда, чтобы спустить шторы, он ни мало удивился, увидев его на постели. Несколько часов тому назад, когда он входил в комнату, чтобы накрыть на стол, он нашел ее пустою, а на столе лежало письмо на имя мисс Юлии Гудвин, которое он отнес госпоже своей и от нее услышал, что мистер Вильтон оставил замок на неопределенное время. Теперь же он лежал в постели, совершенно одетый, со спутанными и влажными от росы волосами. Что молодой человек мог заболеть, этого он и не воображал; он думал, что Лионель слишком подкутил и возвратясь домой не в своем виде, бросился одетый на кровать. Он сошел вниз, чтобы объявить госпоже о случившемся. Юлия Гудвин сидела в гостиной, но не одна. Дама пожилых лет была с нею, совершенный образец приличия, которую мистер Гудвин нанял в компаньонки своей дочери. Она была вдова бедного офицера, по имени мистрисс Мельвиль, и была Вполне счастлива, что могла спокойно проводить жизнь в Вильмингдонгалле, окруженная всевозможным комфортом. Со дня приезда Лионеля она строго наблюдала за Юлией и нисколько не одобряла видимого ее расположения к молодому художнику.

[ГЛАВА XXXIV] Лакей вошел в комнату и объявил о возвращении мистера Вильтона. Мистрисс Мельвиль не могла скрыть своего негодования.

[ГЛАВА XXXIV] — Он возвратился! — воскликнула она, — тогда как за несколько часов тому назад письменно известил мисс Гудвин о своем отъезде. Что вы на это скажете, милая Юлия?

[ГЛАВА XXXIV] — Может быть, его поведение объясняется особенной, неизвестной причиной, мистрисс Мельвиль, — ответила Юлия.

[ГЛАВА XXXIV] — Но, милая Юлия, возвратиться таким образом и в полной одежде броситься на постель точно пьяный! это уже слишком!

[ГЛАВА XXXIV] — Я тоже думаю, — осмелился заметить слуга, — что мистер Вильтон подвыпил и не будучи в силах дойти до станции, возвратился сюда, чтобы выспаться.

[ГЛАВА XXXIV] — И пьяный осмеливается переступить через порог этого дома! — воскликнула мистрисс Мельвиль. — Сейчас же отправляйтесь за мистрисс Бексон, Томас, и скажите ей, чтобы она шла к мистеру Вильтону и объявила ему, чтобы он немедленно оставил замок. Мы не можем позволить, чтобы пьяный осквернял его своим присутствием.

[ГЛАВА XXXIV] — Стойте, мистрисс Мельвиль, — сказала Юлия. — Мы ведь еще не знаем, в самом ли деле мистер Вильтон не в своем виде, насколько я его знаю, то это почти невероятно. Но как бы то ни было, сегодня же он не может оставить замок; он может быть и болен. Завтра мы потребуем объяснения и если я не ошибаюсь, то мистер Вильтон оправдается удовлетворительным образом.

[ГЛАВА XXXIV] — Милая Юлия, я никак не могу позволить, чтобы особа не в своем виде…

[ГЛАВА XXXIV] — Дом этот принадлежит моему отцу и я думаю, что мне скорее приходится распоряжаться в нем. Вы можете уйти, Томас, — обратилась Юлия к лакею, стоявшему близ дверей и ожидающему конца этого спора.

[ГЛАВА XXXIV] На счет возвращения Лионеля не было более говорено ни слова в продолжение всего вечера отношение обеих дам было как-то натянуто. Юлия прилежно вышивала в пяльцах, но наблюдающая за нею мистрисс Мельвиль заметила ее необыкновенную бледность. «Глупая девушка влюбилась в молодого художника», — думала вдова, — как только придет мистер Гудвин, я скажу ему, что здесь происходит».

[ГЛАВА XXXIV] На следующее утро обе дамы сидели за завтраком в столовой, когда к ним с почтительным поклоном вошла мистрисс Бексон.

[ГЛАВА XXXIV] — Жалею, — сказала она, — что должна огорчить вас дурными известиями, ибо болезнь всегда неприятна. Хотя, слава Богу, все принадлежащие к семейству здоровы, но страдает благородный молодой человек, который, без сомнения, прежде видел лучшие дни, что, впрочем, не дает ему права роптать на судьбу, и я вполне уверена, что вы, мисс Гудвин, и вы, мистрисс Мельвиль…

[ГЛАВА XXXIV] Бледная, дрожащая, не в состоянии скрыть более сильного волнения, Юлия вскочила.

[ГЛАВА XXXIV] — Ради Бога, Бексон, говорите, что случилось? — прервала она длинную, несвязную речь ключницы. — Кто заболел?

[ГЛАВА XXXIV] — Мистер Вильтон, — ответила старуха. — Я никогда еще не видывала человека в такой сильной горячке.

[ГЛАВА XXXIV] — Послали ли вы за доктором? — по-видимому, спокойно спросила она.

[ГЛАВА XXXIV] — Как же! Один из наших конюхов отправился верхом в Гертфорд, но все-таки пройдет с полдня, пока приедет доктор; между тем я приказала Томасу уложить больного в постель и прикладывать ему холодные компрессы к голове.

[ГЛАВА XXXIV] — Так он очень болен? — спросила Юлия.

[ГЛАВА XXXIV] — О да, очень. Когда в это утро Томас вошел в комнату мистера Вильтона, он нашел его сидящим у открытого окна и дрожащим от холода, хотя он уже был в горячечном состоянии. Но страшнее всего то, что он в бреду постоянно говорил об измене и убийстве, точь-в-точь как наш бедный Калеб со времени своей болезни.

[ГЛАВА XXXIV] — Странно! — пробормотала Юлия. Дрожь пробежала по членам молодой девушки при мысли, что уже второй раз человек, до того совершенно здоровый, внезапно заболевает и что болезнь эта доводит его почти до безумия, вызывая в нем те же мрачные идеи. — Невольно чувствуешь побуждение верить истории о привидениях, которую рассказывает прислуга о пустых покоях северного флигеля, — прибавила она.

[ГЛАВА XXXIV] То было печальное утро для Юлии; она прохаживалась из одной комнаты в другую, чтобы рассеяться, но мысли о молодом художнике не покидали ее. Он был болен и, может быть, в опасности. Теперь только поняла она, что молодой человек, которому она сначала покровительствовала из сострадания, сделался для нее дороже всего в мире. Она поникла головою и счастливая улыбка озарила лицо ее, как будто добрая фея нашептывала ей: «Ах, Юлия, ты очень хорошо знала, что и он тебя любит!». Но вспомнив, что он болен, что он может и умереть, сердце ее наполнилось невыразимым страхом. Она бросила в сторону книгу и вышла на площадку. Бессознательно она несколько раз посмотрела на окна комнаты, в которой Левис Вильтон лежал в горячке, но шторы были опущены и глубокая тишина, казалось, царствовала в ней. Между тем и мистрисс Мельвиль вышла из замка и присоединилась к Юлии. Хотя присутствие ее было крайне неприятно для молодой девушки, но она принуждена была терпеть его и должна была слушать болтовню докучливой своей компаньонки, тогда как мысли ее были заняты совсем другим. Наконец, заметив подъезжающего доктора, Юлия бросилась к нему навстречу.

[ГЛАВА XXXIV] — Любезный мистер Грангер, — сказала она, — я попрошу вас сказать мне всю правду на счет состояния больного, которого вы сейчас навестите. Если он в опасности, то я немедленно уведомлю отца моего.

[ГЛАВА XXXIV] Доктор, обещав исполнить ее просьбу, вошел в дом, а Юлия осталась с мистрисс Мельвиль ожидать его возвращения. Страшная неизвестность мучила ее до возвращения врача. Он недолго пробыл у больного, но бедной молодой девушке это короткое время казалось бесконечным. Когда он наконец вышел, то Юлия тотчас увидела по серьезному выражению лица, что старая ключница нисколько не преувеличила опасного состояния больного.

[ГЛАВА XXXIV] — Он очень болен? — спросила она.

[ГЛАВА XXXIV] — Да, я, к сожалению, должен сказать вам, что состояние его болезни опасно. Здесь, кажется, двойное страдание. Сильная горячка вследствие жестокой простуды и потрясение мозга, происшедшее от какого-либо сильного волнения. Бред его ужасен. Я думаю, не настращали ли его слуги своими бессмысленными историями о здешних привидениях северного флигеля, ибо он только и говорит об убийстве, совершенном там в погребах.

[ГЛАВА XXXIV] — Но это, однако же, довольно странно? — возразила Юлия. — Мистер Вильтон кажется слишком образован, чтобы поверить подобным рассказам.

[ГЛАВА XXXIV] — Образование навсегда истребляет суеверие.

[ГЛАВА XXXIV] — Так вы находите необходимым, чтобы я писала об этом отцу моему?

[ГЛАВА XXXIV] — Да, мисс Гудвин.

[ГЛАВА XXXIV] — Кто же теперь находится при больном?

[ГЛАВА XXXIV] — Мистрисс Бексон и Томас, При болезнях такого рода необходим большой присмотр, ибо часто случалось, что больные в бреду причиняли себе вред, — бросались из окна или убивали себя.

[ГЛАВА XXXIV] Юлия побледнела при этих словах.

[ГЛАВА XXXIV] — Ради Бога! Мистер Грангер, — вскричала мистрисс Мельвиль, — с мисс Юлией сделается обморок, если вы дальше станете говорить о таких страшных вещах.

[ГЛАВА XXXIV] — Ах, извините, — возразил доктор, — я совершенно забыл, что говорю не с товарищем, а с раздражительной молодой девушкой.

[ГЛАВА XXXIV] — Не в чем извиняться, — сказала Юлия. — Я просила вас сказать мне всю правду и благодарю вас, что вы исполнили мою просьбу. Теперь я тотчас напишу к отцу.

[ГЛАВА XXXIV] Врач удалился, обещая навестить больного еще раз в этот же вечер. Юлия послала нарочного с известием в Гертфорд, откуда это известие по телеграфу отправили в Лондон; вследствие чего в тот же вечер мистер Гудвин вошел в комнату своей дочери.

[ГЛАВА XXXIV] — Что же случилось, дитя мое? — сказал он. — Protege твой болен воспалением в мозгу и сама ты как расстроена. — Он обнял дочь свою и поцеловал ее. Юлия рассказала ему все, что случилось и также слазала ему мнение доктора на счет больного.

[ГЛАВА XXXIV] — Но не странно ли это, папа! — сказала она. — Мистер Грангер говорит, что, должно быть, слуги напугали мистера Вильтона историями о северном флигеле, потому что он все бредит об убийстве, совершенном там в погребах. Но что с тобою, папа! — Восклицание Юлии было не без основания, банкир затрепетал, будто пораженный молнией. Лицо его было бледно и крупные капли пота выступили на лбу его. Он хотел отвечать, но язык как будто отказался служить ему. Наконец, после ужасных усилий, он заговорил:

[ГЛАВА XXXIV] — Ничего, дитя мое, это пройдет. Со мною был нервический припадок, которым я давно страдаю.

[ГЛАВА XXXIV] — Но припадок был так ужасен! Надобно посоветоваться с доктором.

[ГЛАВА XXXIV] — Нет, не стоит, — нетерпеливо сказал банкир. — Теперь я пойду навестить больного.

[ГЛАВА XXXIV] Он поспешно вышел из комнаты, где осталась Юлия, смотря ему вслед, удивленная его странным поведением.

[ГЛАВА XXXIV] — Не случилось ли в самом деле здесь в доме что-то ужасное? — сказала она, — и неужели каждый, кто в него входит, находится под каким-то таинственным влиянием?

[ГЛАВА XXXV] Подойдя к дверям комнаты, в которой лежал Лионель Вестфорд, Руперт Гудвин на минуту остановился и положил руку на грудь, чтобы подавить сильное биение сердца. «Человек этот знает мою тайну»? — сказал он себе. «Но каким образом мог он открыть ее? Все двери северного флигеля замкнуты и потому почти невозможно, чтобы он мог проникнуть в погреба его, он, которого все это не должно бы интересовать. Или…» Он не мог кончить мысли и несмотря на его бесчувственный, холодный нрав, он опять сильно задрожал. «Не понимаю, — продолжал он говорить с собою, — какая-нибудь старая история, должно быть, подходит к страшной истине». Он вошел в комнату. Томас сидел у окна и читал газету, а мистрисс Бексон сидела развалившись в креслах у постели больного, который лежал лицом к входящему банкиру.

[ГЛАВА XXXV] Голова больного была обернута разными повязками, совершенно закрывающими его густые, темные волосы и беспрестанно, переворачивалась на все стороны тогда как губы бормотали непонятные слова. Мистрисс Бексон почтительно встала и предложила кресло своему господину. Банкир сел.

[ГЛАВА XXXV] — Больной все еще бредит? — сказал он голосом, ясно выказывающим его внутреннее волнение.

[ГЛАВА XXXV] — О, да, он очень болен, — ответили ему. — Несколько часов тому назад бред его был действительно страшен; но наконец он утомился и с тех пор лежит, как вы его видите, беспрестанно поворачивает голову и бормочет про себя.

[ГЛАВА XXXV] — Что же говорит он в бреду? — спросил банкир и с таким спокойным лицом выслушал ответ, как будто оно у него было высечено из мрамора.

[ГЛАВА XXXV] — Все то же, — ответила ключница, — все то же. Он говорит об убийстве и о кровавых пятнах на полу погребов северного флигеля.

[ГЛАВА XXXV] — Не рассказала ли прислуга ему какую-нибудь глупую историю?

[ГЛАВА XXXV] — Ах, нет, барин, этого быть не может. Говорят только, что в комнатах северного флигеля ходит привидение молодой девушки, умершей с горя по жениху своему, которого убили на войне; но об убийстве, случившемся там в погребах, ничего не известно.

[ГЛАВА XXXV] — Ба! — сказал банкир, — что кому за дело до извращенных идей, которые приходят в голову горячечного. Молодой человек, должно быть, читал какой-нибудь роман, содержание которого он смешивает в бреду с рассказанным ему о северном флигеле. Завтра он, без сомнения, будет иметь другие мысли. Но теперь, Бексон и Томас, вы можете уйти. Когда я взошел сюда, внизу звонили к чаю, я пока посижу у больного.

[ГЛАВА XXXV] — Вы очень добры, — ответила ключница, — но я боюсь…

[ГЛАВА XXXV] В эту минуту Лионель открыл глаза и посмотрел прямо в лицо банкиру. Вытаращенные глаза его отекли кровью и придавали взгляду его что-то ужасное. «Руперт Гудвин», произнес он тихо, но внятно, «Руперт Гудвин убийца…» Он остановился, тяжело вздохнул и потом воскликнул: «О, это ужасно!.. Я не могу тому верить!».

[ГЛАВА XXXV] — Не страшно ли слышать подобные вещи? — спросила ключница. — За час тому назад он говорил то же самое и постоянно вмешивал ваше имя в свои бредни.

[ГЛАВА XXXV] — Нет ничего удивительного, — холодно возразил банкир. — Мало ли чего не наговорит человек в сильной горячке. Я часто встречал подобные случаи.

[ГЛАВА XXXV] — Я тоже, — сказала мистрисс Бексон. — Когда в прошлом году, летом, в тот день как сюда приезжал незнакомый господин и мистер Даниельсон был у вас, двоюродный брат мой Калеб Вильдред заболел воспалением в мозгу, он в бреду говорил то же, что и этот молодой человек: о каком-то убийстве и о теле, покатившемся по лестнице в погреб северного флигеля.

[ГЛАВА XXXV] Опять, как полчаса тому назад в комнате дочери потряслась железная натура банкира, опять холодный пот выступил у него на лбу, и все члены его дрожали.

[ГЛАВА XXXV] — Калеб Вильдред говорил это? — спросил он подавленным голосом. — Где он, Бексон, где он? — Он вскочил, как будто желая немедленно отыскать старого садовника; но в ту же минуту он очнулся и опять спокойно занял место у постели больного. — Ба! — хладнокровно произнес он, — я сам почти было поверил этим безумным мечтам, что в доме моем совершилось преступление. Идите теперь, я останусь здесь, пока вы не напьетесь чаю.

[ГЛАВА XXXV] Мистрисс Бексон поклонилась и вместе с Томасом вышла из комнаты крайне удивленная необыкновенным поведением банкира.

[ГЛАВА XXXV] Несколько минут, после удаления людей, Руперт Гудвин остался недвижим на стуле, наблюдал бледное лицо больного и вслушивался в слова, которые тот бормотал. «Руперт Гудвин… убийца… кровавые пятна «а лестнице… кровавое пятно в погребе… ужасно!» Все те же слова, все те же несвязные речи говорил молодой человек, между тем, как налитые кровью глаза его неподвижно смотрели вперед. Наконец банкир встал. Платье Лионеля лежало на стуле рядом с кроватью, а на столе было положено все, что находилось в его карманах, как-то: платок, связка ключей и несколько писем и бумаг. Руперт Гудвин подошел к столу и стал рассматривать лежащие на нем вещи. Рука его ощупала что-то твердое, лежащее под носовым платком. Он отодвинул платок и увидел медальон на волосяной цепочке. По открытии его, глазам его представилось открытое мужское лицо, озаренное доверчивою улыбкой: то были черты лица честного капитана Гарлея Вестфорда, того человека, которого Руперт Гудвин убил — в своем доме.

[ГЛАВА XXXVI] В первое мгновение Руперт Гудвин был ошеломлен, каким образом попал портрет Гарлея Вестфорда к молодому художнику? В надежде, что бумаги откроют ему что-нибудь, он начал рыться в них. Первое письмо, которое он развернул, сказало ему всю истину. Это было письмо, полученное Лионелем в Гертфорде от матери, в котором она писала ему о своей встрече с Торнлеем и о том, что отец его скрылся таким странным образом. Руперт Гудвин упал на стоящий вблизи стул, судорожно сжав в руках зловещую бумагу. «Они нашли следы, — пробормотал он, между тем, как смертельный ужас стеснил его грудь, — они нашли следы! Как избегнуть мне их?» Мрачно посмотрел он на постель и лежащего в ней бесчувственного больного. «Я должен продолжать начатое дело, — сказал он спокойнее, — мне не остается другого средства». Он положил письмо в боковой карман своего сюртука и, закрыв лицо руками, впал в глубокое размышление. Когда он поднял голову, в чертах лица его было выражение твердой решимости. «Сын его! — пробормотал он, — сын его!.. Вот почему это поразительное сходство! Но каким образом открыл он тайну погреба? Впрочем, как бы то ни было, я не стану много думать об этом, я стану действовать. Они нашли следы и, только решительно действуя, я могу спастись. Бежать мне?.. Нет! ни за что, пока мне осталось хотя на вершок твердого дна в этом океане опасностей. Этот молодой человек и Калеб каким бы то ни было путем открыли мою тайну, но они все еще не поймали меня. До сих пор они говорили в бреду; я зажму им рты». Во время этих размышлений возвратилась ключница.

[ГЛАВА XXXVI] — Теперь вы опять можете занять ваше место у постели больного, — сказал он ей. — Я останусь здесь в замке до тех пор, пока молодой человек не будет вне опасности и от времени до времени буду навещать больного. Кстати, вы останетесь здесь на всю ночь. Так приняли ли вы какие-нибудь меры, чтобы отогнать сон?

[ГЛАВА XXXVI] — Да, я только что выпила чашку самого крепкого чая, а впоследствии выпью еще одну.

[ГЛАВА XXXVI] — Вы бы лучше выпили чашку кофе, это было бы гораздо полезнее. Я пришлю вам кофе с моего стола.

[ГЛАВА XXXVI] — Если будете столь добры, так я выпью.

[ГЛАВА XXXVI] Банкир пошел в столовую, где уже с некоторого времени Юлия ожидала его к обеду, по окончании которого обе дамы вышли в соседнюю комнату, а Руперт Гудвин остался за столом, куда ему подали кофе. Он приказал подать себе еще чашку.

[ГЛАВА XXXVI] — Я хочу послать старой Бексон чашку кофе с моего стола, — сказал он, — так как крепкий кофе лучше всякого средства отгоняет сон. — Когда лакей возвратился с чашкою: — Тебе не нужно дожидаться, — сказал он ему, — я сам снесу кофе в комнату больного.

[ГЛАВА XXXVI] Лакей удивился, что гордый Руперт Гудвин собственноручно хотел снести кофе своей ключнице, но он не стал бы более дивиться поведению банкира, если-бы увидел, как тот по его уходе вынул из кармана жилета маленькую скляночку, наполненную какою-то темною жидкостью и налил несколько капель в одну из двух чашек. Скляночку банкир взял из шкафа в своей спальне еще до обеда, а жидкость, которая была в ней, была лауданум. Кофе был крепкий и большое количество сахара, положенного в чашку, заглушало вкус горечи лауданума. Банкир взял чашку и пошел в комнату больного.

[ГЛАВА XXXVI] — Вот, добрая Бексон, — сказал он входя, — выпейте этот кофе и я уверен, что вы не заснете.

[ГЛАВА XXXVI] Бедная женщина так устала, что до его прихода по нескольку раз опускала голову на грудь; но она всеми силами старалась казаться не утомленной, когда приняла кофе из рук своего господина. Руперт Гудвин оставил ее и пошел в свой кабинет, где в окаванном железном ящике хранил ключи от покоев северного флигеля. Он открыл его. Ключи лежали на обыкновенном месте и пыль нескольких месяцев покрывала их, доказательство, что они не были тронуты. Руперт не мог объяснить себе открытия своего преступления Лионелем Вестфордом. Он пошел в гостиную, где находилась его дочь и мистрисс Мельвиль. Вдова сидела за работой Юлии, между тем как последняя держала в руках открытую книжку, не читая ее.

[ГЛАВА XXXVI] — Юлия, — сказал банкир, — я устал и расстроен по случаю болезни молодого художника; я сейчас же лягу в постель и советовал бы тебе сделать то же самое, так как печальный этот случай не менее расстроил твои нервы.

[ГЛАВА XXXVI] — Да, папа, я тоже скоро лягу, — ответила Юлия.

[ГЛАВА XXXVI] — Покойной ночи, дитя мое! — сказал банкир, нежно поцеловав в лоб молодую девушку и вышел из комнаты.

[ГЛАВА XXXVI] Несколько минут спустя, Юлия, простившись с мистрисс Мельвиль, пошла в свою комнату. Но она не ложилась. Сняв свое шелковое платье, она накинула на плечи большой платок и села к окну, которое открыла. Но холодный ночной воздух не освежил ее горящей головы. Теперь, когда она была одна, она могла предаться своим чувствам. Положив голову на подоконник, она горько заплакала. «Я люблю его, — бормотала она сквозь слезы, — и не могу облегчить его страданий, не смею даже осведомиться о состоянии его здоровья». Мысли о страждущем Лионеле не покидали ее. Она только думала о словах доктора, что больной может причинить себе вред, если за ним не станут внимательно присматривать. Невыразимым был страх, который внушала ей эта мысль, и в тиши ночи он возрастал с каждою минутой. Часы били десять, одиннадцать, двенадцать, и Юлию мучили все те же мысли. Страшные картины рисовались перед нею. Сиделка не присмотрела за Лионелем, и он лежал в постели весь в крови с глубокой раной в груди. Наконец состояние ее сделалось невыносимым. «Эта неизвестность убивает меня! — воскликнула она. — Я хочу знать вопреки всем приличиям, хорошо ли за ним присматривают. Один взгляд в его комнату убедит меня во всем». Она тихо отворила дверь и вышла в коридор. Мрак и тишина царствовали в нем. Все в доме спало, исключая, без сомнения, старой Бексон, которая присматривала за больным. Тихими шагами пошла Юлия к комнате Лионеля, отворила дверь и взглянула в нее. Опасения ее были не напрасны. Ключница крепко спала в креслах у постели, а другой прислуги в комнате не было. Больной, казалось, также спал. Неподвижен лежал он на постели лицом к дверям, в которые вошла Юлия; с другой стороны кровати висели тяжелые занавесы, плотно затянутые. Юлия приблизилась, чтобы разбудить спящую ключницу, но в то же время услышала шаги в коридоре. Первая мысль ее была — спрятаться и так как ей не оставалось времени для размышления, то она и последовала первому побуждению и встала за кровать, занавесы которой совершенно закрыли ее, оставив ей маленькую щель, в которую она могла видеть все, что происходило в комнате. Шаги приближались, дверь отворилась, и в комнату вошел Руперт Гудвин. Юлию нисколько не удивило посещение отца ее в такую позднюю пору, напротив, ей показалось весьма естественным его беспокойство о молодом художнике. Она ожидала, что он немедленно разбудит мистрисс Бексон и станет упрекать ее за то, что она так недобросовестно исполняет свою обязанность; но каково было ее удивление, когда она увидела, что он и не обратил внимания на спящую ключницу, а прямо подошел к кровати больного и нагнулся над ним. Отец и дочь стояли друг против друга, и Юлия ясно могла видеть выражение глубокой ненависти на лице своего отца. Невольный ужас овладел ею. Руперт Гудвин держал в руках восковую свечу, полный свет которой озарял его мрачное лицо. Он поднес ее к больному и повел ею над его глазами; больной не просыпался. Он обернулся к ключнице и над нею то же действие; результат был один и тот же, Юлия все более и более дивилась поведению отца. Потом Руперт Гудвин подошел к столу, на котором стояло лекарство. Он взял одну из склянок, наполненную совершенно бесцветною жидкостью и, вынув пробку, поднес ее к носу. Это было лекарство, которое больной должен был принять тотчас по пробуждении. Банкир вынул из кармана своего жилета другую склянку, содержащую также бесцветную жидкость и, осторожно зубами вынув пробку, влил несколько капель в лекарство. После того он поставил опять склянку на прежнее место и посмотрел на больного с сатанинскою улыбкой, вышел из комнаты.

[ГЛАВА XXXVI] Цель, которая привела его сюда, была достигнута. Могла ли сомневаться Юлия в преступности этой цели? Она дрожала всем телом и страшная боль овладела ее сердцем. Она искренно любила отца своего и теперь должна была сознаться, что он низкий преступник, совершающий в тиши ночи свои злодеяния. «Может ли это быть? — думала молодая девушка, прижав руки ко лбу, как будто желая опомниться. «Не с ума ли я сошла, не во сне ли все это видела?.. Нет, к несчастию то был не сон!» Выражение лица отца ее сказало ей более, чем все действия; она прочла на нем смертельную ненависть. «О, Боже! — думала Юлия. — Я слышала, что люди внезапно сходили с ума и совершали тогда преступления, может быть, и отец мой был в таком состоянии». За эту мысль, за эту последнюю надежду схватилась молодая девушка, она скорее хотела считать отца своего безумным, чем холодным и расчетливым злодеем. Осторожно вышла она из своего потаенного места и подошла к столу. Она с трепетом посмотрела на ключницу, опасаясь разбудить ее, но добрая старуха спала крепким сном, который вызвал у нее наркотик, влитый в кофе. Юлия отыскала пустую скляночку, вылила в нее ядовитую жидкость и наполнила ту склянку водою. Взяв с собою отравленное лекарство, она тихо вышла из комнаты. Всю ночь просидела она у окна в своей комнате. Наконец, в семь часов утра она встала и, подойдя к своей кровати, привела на ней в беспорядок подушки, дабы не заметила горничная, что она не ложилась в эту ночь. Потом заперев скляночку с ядом в ящик своего письменного столика, она начала одеваться. В половине восьмого вошла ее горничная.

[ГЛАВА XXXVI] — Не слыхала ли ты, Сусанна, — сказала она совершенно спокойно, — лучше ли нашему больному?

[ГЛАВА XXXVI] — Нет, мисс Гудвин, — ответила девушка, — он все в таком же состоянии. Бедная Бексон сегодня неутешна; она задремала, проспала всю ночь и сегодня утром проснулась с головною болью. К счастью, больной был довольно спокоен, так что ничего особенного не приключилось.

[ГЛАВА XXXVI] Юлией овладел невольный ужас при мысли о том, какие могли быть последствия, если бы провидение не защитило избранной жертвы банкира. В девять часов Юлия сошла в столовую. Она была уверена, что не найдет в ней отца своего и что если он явится, то с явными признаками безумия; но к высочайшему ее удивлению он сидел за накрытым столом, с священным писанием в руках. Отравитель собирался читать Слово Божие собравшейся прислуге, как он делал всегда по утрам, когда был на даче. Когда он начал читать, вся прислуга по его примеру встала на колени. Чувство молодой девушки возмутилось при виде этого ханжества; она подошла к окну и принялась смотреть в сад, между тем как отец ее читал молитвы и просил благословения Неба для себя и своего семейства. Окончив молитвы и обождав, пока вышла прислуга, Руперт Гудвин подошел к дочери все еще стоявшей у окна и спросил ее:

[ГЛАВА XXXVI] — Отчего не присоединилась ты сегодня к нашим молитвам?

[ГЛАВА XXXVI] Юлия обернулась к нему и страшным взглядом посмотрела в бледное лицо отца своего.

[ГЛАВА XXXVI] — Я не могла молиться, — глухо произнесла она, — не могла призывать благословения Неба ни на этот дом, ни на тебя…

[ГЛАВА XXXVI] Она внимательно смотрела на отца своего, но хотя он был бледен, он имел еще довольно силы, воли, чтобы скрыть все признаки нечистой своей совести.

[ГЛАВА XXXVI] — Почему, Юлия? — спросил он хладнокровно.

[ГЛАВА XXXVI] — О, несчастный отец! Неужели ты не можешь угадать причины? — воскликнула бедная девушка, будучи не в, силах скрывать более своих чувств.

[ГЛАВА XXXVI] Банкир с мрачным видом посмотрел на нее. Хотя он искренно любил дочь свою, но снести упрека он не хотел, ни от ее, ни от какого-либо другого существа. Гордо и с презрением спросил он ее:

[ГЛАВА XXXVI] — С ума ты сошла, Юлия? Откуда явились эти смешные выдумки? Что значат эти высокопарные слова?

[ГЛАВА XXXVI] — О, папа, папа! Дай Бог, чтоб ты был прав! — воскликнула она в слезах и выбежала из комнаты.

[ГЛАВА XXXVI] В своей комнате она бросилась на кровать и закрыла лицо руками. «О, ужасно, ужасно! — бормотала она, — презирать отца, которого так нежно любила! А между тем я не могу не презирать убийцу, который подкрадывается, чтоб убить спящего в тиши ночи». Страх бедной девушки был без границ. Чистое сердце ее могло только ненавидеть преступление, но она любила отца и с ужасом думала о грозящих ему опасностях. «Я должна удостовериться, — говорила она про себя, — какого рода эта жидкость, которую он влил в лекарство больного. Может быть, она совершенно не вредная. Какое бы то было утешение, какое счастье для меня, в моих тяжелых страданиях! Но я едва смею надеяться на такой благоприятный исход. Я никогда не забуду взгляда, которым сегодня отец посмотрел на меня: то был взгляд убийцы!»

[ГЛАВА XXXVI] Между тем как Юлия предавалась своему горестному размышлению, банкир, мучимый ужасным, дотоле неизвестным ему страхом, ходил взад и вперед по столовой. «Не подозревает ли она меня? — думал он. — Ба! этого быть не может. Невинная, любящая дочь не в состоянии подозревать отца своего!» Он вспомнил все свои поступки прошедшей ночи и снова убедился, что с его стороны не было промаха. Действия его были заранее рассчитаны и исполнены в такое время, когда дочь его во всяком случае крепко спала в своей комнате. Она не могла узнать о его злодеянии. «Теперь мне все ясно, — думал он, — она влюбилась в этого молодого человека и он, сказав ей свое настоящее имя, рассказал ей о всех страданиях, причиненных мною его матери». Несколько успокоившись этой мыслью, Руперт Гудвин продолжал прохаживаться по комнате, ожидая каждую минуту, что отворится дверь и явится слуга объявить о смерти Лионеля Вестфорда. Но проходил час за часом и никто не являлся. Отличный завтрак стоял не тронутый, потому что банкир почти со страхом ждал минуты смерти Лионеля, но он ждал напрасно. Наконец, чувствуя себя не в состоянии переносить более эту неизвестность, банкир вышел из столовой и направился к комнате больного. Здесь ожидал он увидеть мертвеца на постели, окруженного таинственным мраком; но к крайнему своему удивлению, он нашел Лионеля полусидящего на постели и пристально смотревшего на дверь. Окна в комнате были открыты и свежий утренний воздух проникал в нее. Когда вошел Руперт Гудвин, глаза больного приняли страшное, дикое выражение, и он, указывая на банкира, воскликнул:

[ГЛАВА XXXVI] — Убийца отца моего! Руперт Гудвин, убийца отца моего!

[ГЛАВА XXXVI] Ключница сидела у постели. Она выпила чашку крепкого чая и немного оправилась от действия наркотического питья, которое накануне подал ей банкир; но все еще страдала сильною головною болью.

[ГЛАВА XXXVI] Руперт Гудвин бросил беглый взгляд на стоявшие на столе склянки и увидел, что та, в которую он вливал яд, была пуста.

[ГЛАВА XXXVI] — Кто подавал лекарство больному? — спросил он.

[ГЛАВА XXXVI] — Я, — отвечала ключница.

[ГЛАВА XXXVI] — И он его спокойно принял?

[ГЛАВА XXXVI] — О, да! Несмотря на его ужасный бред, он еще ни разу не отказывался принимать лекарства.

[ГЛАВА XXXVI] — И ничего не было пролито?

[ГЛАВА XXXVI] — Ни капли.

[ГЛАВА XXXVI] Банкир внимательно посмотрел на ключницу и удостоверился, что она говорила правду. Следовательно, он мог быть покоен; у нее не было подозрения. Но каким образом это случилось, что яд не подействовал, этого он не мог объяснить себе. Он вышел из комнаты, не будучи в силах слушать более, как его обвиняли в убийстве. До сих пор эти обвинения слыли за бред больного; но как быть, если слуги мало-помалу начали бы верить этому бреду и приступили бы к обыску. При этой мысли в глазах Руперта Гудвина потемнело. Он чувствовал, что попал в сеть, которая медленно, но тем вернее над ним затягивалась и лишала его всякой возможности к бегству. «Отравление не удалось, — сказал он про себя, возвратясь в свою комнату, — я должен прибегнуть к другим средствам, менее опасным, но более верным. Я придумал план, способный так зажать рот молодому человеку, как будто бы он спал вечным сном».

[ГЛАВА XXXVII] В полдень приехал доктор навестить больного. Выходя из его комнаты, он встретил Юлию, ожидавшую его на пороге своей комнаты, куда она и пригласила его войти. На столе стоял маленький художественный станок, открытый ящичек с красками, палитра и несколько кистей, как будто она только что занималась рисованием. Между красками и кистями стояла маленькая склянка, наполненная бесцветною жидкостью.

[ГЛАВА XXXVII] — Здравствуйте, мистер Грангер! Что наш больной?

[ГЛАВА XXXVII] Эти слова Юлия произнесла так спокойно, что вопрос, казалось, был сделан из одного только участия.

[ГЛАВА XXXVII] Врач пожал плечами.

[ГЛАВА XXXVII] — Не могу утверждать, что случилась какая-нибудь перемена с ним, — возразил он, — ни к худшему, ни к лучшему. Случай очень странный, мисс Гудвин; больной морально страдает более нежели физически. Я только что хотел поговорить с вашим отцом и предложить ему просить совета еще другого врача; ибо должен сознаться, что этот случай превосходит всю мою опытность. Молодой человек помешался на одной идее.

[ГЛАВА XXXVII] — На какой именно?

[ГЛАВА XXXVII] — О, идея ужасная! Его постоянно занимает мысль об убийстве, в которое он в бреду все вмешивает, к несчастью, имя вашего отца. Само собою разумеется, что словам его нельзя придавать значения, однако же случай очень странный! До свидания, мисс Гудвин!

[ГЛАВА XXXVII] — Одну минуту, мистер Грангер, — сказала Юлия. — Я бы желала посоветоваться с вами на счет одной вещи.

[ГЛАВА XXXVII] — Я к вашим услугам.

[ГЛАВА XXXVII] — Это касается весьма незначительной вещи. Несколько недель тому назад, когда я была в Лондоне, мне предложили какую-то воду для раствора красок, имеющую свойство придать им особенный блеск. Но продавец советовал мне обращаться с нею как можно осторожнее, так как она по его словам, содержит в себе ядовитые части. Я так глупа, что после этого предостережения боюсь употреблять ее и хотела просить вас, сказать мне, действительно ли она ядовитая.

[ГЛАВА XXXVII] Она подала известную нам скляночку доктору, который, открыв ее, поднес к носу.

[ГЛАВА XXXVII] — Конечно, она ядовитая! — воскликнул он. — Эта жидкость содержит большое количество едкой кислоты. Такое средство не должно бы продавать публично, если бы оно и придавало особенную свежесть краскам, что, впрочем, невероятно.

[ГЛАВА XXXVII] Юлия побледнела, даже губы ее побелели.

[ГЛАВА XXXVII] — Кислоту она содержит? — спросила она.

[ГЛАВА XXXVII] — Положительно, мисс Гудвин. Но вам нечего бояться, пока жидкость не коснется губ, она не опасна. Если желаете, я возьму эту воду с собою на дом, чтобы лучше исследовать ее.

[ГЛАВА XXXVII] — О, нет нет! — воскликнула Юлия, поспешно отняв у него склянку, — не надобно!

[ГЛАВА XXXVII] — Но я советую вам вылить эту воду.

[ГЛАВА XXXVII] Юлия подошла к окну и вылила эту жидкость на стоящий на нем цветок.

[ГЛАВА XXXVII] — Спокойны ли вы теперь? — спросила она с принужденною улыбкой.

[ГЛАВА XXXVII] — Совершенно, — ответил доктор. — До свидания!

[ГЛАВА XXXVII] Он вышел из комнаты. Юлия бросилась на колени и подняла к небу глаза, полные слез. «О, Боже! — воскликнула она. — Умилосердись надо мною! Теперь я все знаю. Отец мой убийца! Бред больного, ужасные обвинения, все, все мне ясно теперь! Они относятся к ужасному происшествию и чтобы зажать рот обвинителю, отец мой хотел еще сделаться отравителем».

[ГЛАВА XXXVIII] Предвещание Эстер на счет погоды исполнилось. Солнце сияло в полном блеске в тот день, в который она в первый раз хотела ехать на Sabot du Diable Обожатель ее в назначенный час явился в ее гостиной, несмотря на опасения, которые внушала ему ее отвага.

[ГЛАВА XXXVIII] — Эстер! — воскликнул герцог Гарлингфорд, — вы обворожительно хороши!

[ГЛАВА XXXVIII] — Такова я всегда, — весело смеясь, ответила Еврейка, — когда бываю в духе, что, впрочем, не часто случается. «К Звезде», в Ричмонде мы будем завтракать, Гарлингфорд. Ах, как я желаю прогалопировать по тамошнему парку! Смотрите, уже десять минут как оседлана лошадь, — воскликнула она, — указывая в открытое окно.

[ГЛАВА XXXVIII] Молодой герцог посмотрел на улицу. Лошадь стояла перед домом под присмотром конюха, который с большим трудом ее удерживал. То было действительно прекрасное животное, но такого рода, что мало бы нашлось женщин, которые пожелали бы ездить на нем.

[ГЛАВА XXXVIII] — Нравится вам Sabot du Diable? — спросила Эстер.

[ГЛАВА XXXVIII] — Нисколько, — ответил герцог, прибавив серьезным тоном. — Эстер, я, кажется, имею некоторое право на вашу любовь. Вы знаете что я для вас готов расторгнуть все узы, связывающие меня с моим семейством, отказаться от всех предубеждений моего звания, чтобы жениться на вас. Вы это знаете, Эстер! Я не хвастаю своею любовью, не считаю ее достоинством, потому что я не могу поступать иначе, я должен любить вас вопреки всякому благоразумию. Никогда не отказывал я вам в вашем желании, но сегодня имею к вам просьбу: не ездите на этой лошади!

[ГЛАВА XXXVIII] В голосе его было столько мягкости и искренности, что упрямое сердце Еврейки почти было растрогано; но тотчас гордость ее взяла верх над всяким другим чувством, и громко смеясь, она воскликнула:

[ГЛАВА XXXVIII] — Любезный герцог, в жилах моих, должно быть, течет кровь воина, потому что для меня нет ничего ненавистнее всякого рода боязни. Я решилась доказать, что опасения лорда Валласа неосновательны и смешны. Итак, пойдемте; у Sabot du Diable исчезает всякое терпенье.

[ГЛАВА XXXVIII] Герцог молча повиновался, и они отправились. Sabot du Diable вел себя так смирно и послушно под новой своей владетельницей, что опасения герцога на счет этого животного мало-помалу исчезали. Эстер была в чрезвычайно веселом расположении духа и болтовнею своею так заняла своего обожателя, что он под ее влиянием наконец совершению забыл о своем страхе. Таким образом, они доехали до Ричмонда и остановились в богатой гостинице «К Звезде». Безгранично вежливый слуга провел их в особенную комнату, и герцог заказал лучший завтрак и лучшие вина, которые могла только доставить эта знаменитая гостиница.

[ГЛАВА XXXVIII] — Позаботьтесь о том, чтобы скорее подавали завтрак, — сказала Эстер слуге, снимая свою шляпку и перчатки. — Я не могу дождаться, когда в перегонку с вами поедем по парку, Гарлингфорд! Ведь теперь вы помирились с Sabot du Diable!

[ГЛАВА XXXVIII] — Я действительно думаю, что лорд Валлас преувеличил недостатки этого животного. Дай Бог, чтобы он был не прав.

[ГЛАВА XXXVIII] Завтрак скоро подали, ибо герцог и его богатство достаточно были известны в гостинице. Повар вполне выказал свое искусство; шампанское было отличное, и Еврейка выпила несколько бокалов этого пенистого напитка.

[ГЛАВА XXXVIII] — Пью за здоровье доброй лошади! — воскликнула она, высоко подымая бокал.

[ГЛАВА XXXVIII] Около четырех часов кончился завтрак, и Еврейка перед зеркалом снова надела свою шляпку.

[ГЛАВА XXXVIII] — Никогда еще в жизни я не была так весела, как сегодня! — воскликнула она, садясь на лошадь. — Идемте, Винчент, мы с вами поскачем по парку наперегонки.

[ГЛАВА XXXVIII] В ту минуту как она подняла свое платье, чтобы поставить ногу в стремя, герцог заметил маленькие шпоры у каблуков ее сапог. С беспокойством взглянул он на нее.

[ГЛАВА XXXVIII] — Надеюсь, Эстер, — сказал он, — вы не будете столь безрассудны, чтоб употреблять шпоры для такой лошади.

[ГЛАВА XXXVIII] — А почему бы и нет, господин трус? — громко смеясь, спросила Еврейка.

[ГЛАВА XXXVIII] — Потому что, если только можно верить хотя одному слову лорда Валласа, шпоры могут взбесить лошадь. Умоляю вас, Эстер, будьте рассудительны.

[ГЛАВА XXXVIII] — Ба! — воскликнула неисправимая девушка, пожимая плечами. — Слушая вас, подумаешь, что я еще не умею ездить на лошади. Но вы забываете, что я участвовала на охотах в графстве Лейчестер и не уступала самым отважным ездокам. Вперед же, Винчент! Подо мною лошадь, которая с быстротою молнии понесет меня через горы и равнины.

[ГЛАВА XXXVIII] Место, на котором они находились, была обширная дерновая площадка, окруженная лесом. Sabot du Diable, гордо поднял голову и широко расширил ноздри при виде большого пространства. Он бежал мелкой рысью, как Эстер, смеясь над страхом своего провожатого, начала громко кричать, как то бывает на охоте, и вонзила шпоры в нежную кожу своей лошади. В ту же минуту оправдалось мнение лорда Валласа на счет этого животного, которое теперь вихрем понеслось по площадке. Сначала Эстер весело смеялась над резвостью своей лошади и, оборачиваясь к отставшему герцогу, манила его кнутом следить за нею; но вдруг надменная девушка остановила порыв своей веселости; она узнала последствия своего упрямства и увидела грозящую ей опасность перед собою. В небольшом расстоянии от нее возвышалась железная решетка на восемь футов от земли, отделяющая дерновую площадку от окружающих ее полей. По той стороне решетки земля была каменистая и твердая. К этой, до сих пор не замеченной опасности стремился Sabot du Diable. Напрасно старалась Еврейка остановить бег этого животного, или направить его в другую сторону; лошадь прикусила уздечки и держала их так крепко, как в железных клещах. Долетев до решетки, она перескочила было на другую сторону, но, повиснув на ней задними ногами, перекинулась и упала со своей наездницей на каменную почву. Как ни подгонял герцог свою лошадь, чтобы догнать Эстер, но не догнал ее раньше той минуты, когда она с лошадью упала на ту сторону решетки. При виде этой ужасной сцены, он окаменел от страха. Поспешно привязав свою лошадь к решетке, он перелез через нее; конюх, не отстававший от него, сделал то же самое. Усилиями обоих удалось стащить лошадь с лежавшей под нею несчастной наездницы. Животное переломило плечо.

[ГЛАВА XXXVIII] — Уведи с глаз моих эту проклятую бестию и пусти ей пулю в лоб, — закричал герцог конюху, а сам опустился на колени подле Еврейки. Эстер лежала распростертая на земле лицом к небу. Красота ее не пострадала; на прозрачном теле ее не было никаких признаков повреждения. Бледное лицо с длинными опущенными ресницами было так спокойно и неподвижно, как лицо статуи. Через несколько времени она медленно открыла глаза и взглянула в лицо герцога.

[ГЛАВА XXXVIII] — Эстер! — воскликнул последний с порывом дикой радости, — вы живы! О, слава Богу, слава Богу! Он закрыл лицо руками и зарыдал. Эта внезапная перемена его ощущений сильнее подействовала на него, чем перенесенный им, недавно мучительный страх.

[ГЛАВА XXXVIII] — Но кто же говорил вам, что я умерла? — спросила Еврейка. — Никогда в жизни я не видела такого человека, который из-за безделицы так бы мог беспокоиться. Лошадь сбросила меня, вот и все. Сознаюсь, что вы вместе с другом вашим были правы, и я справедливо наказана за свое упрямство. Я должно быть, была без памяти?

[ГЛАВА XXXVIII] — Да, но недолго. Ах, Эстер, как я страдал; я думал, что вы умерли!

[ГЛАВА XXXVIII] — Умерла! Я даже не повреждена. Только ощущаю какое-то окаменение как будто исчезло все чувство из членов моих.

[ГЛАВА XXXVIII] Бережно поднял герцог Эстер на руки конюха, между тем как сам садился на лошадь. Потом осторожно приняв ее от слуги, он положил ее перед собою на седло и поехал тихим шагом.

[ГЛАВА XXXVIII] — Мы скоро встретим карету, — сказал он, — в ней удобнее поместить вас.

[ГЛАВА XXXVIII] Еврейка была очень бледна; прежний блеск ее черных глаз исчез, и она теперь с беспокойством смотрела на герцога.

[ГЛАВА XXXVIII] — По вашему мнению, Винчент, — сказала она, — повреждение опасно? Я не чувствую никакой боли, но это окаменение в моих членах странно. Кажется, всякое чувство оставило меня, начиная с плеч книзу. Если оно никогда не возвратится!

[ГЛАВА XXXVIII] Новый страх овладел герцогом: он побледнел.

[ГЛАВА XXXVIII] — Я припоминаю, — продолжала она, наблюдая за выражением лица герцога, — что как-то раз на охоте около Лейчестера лошадь сбросила охотника. Сначала казалось, что он вовсе не поврежден; состояние его было подобно моему, он не мог пошевелить ни одним членом, но впоследствии оказалось, что у него сломан спинной хребет и он умер в тот же день. Винчент, как вы думаете, помру ли я?

[ГЛАВА XXXVIII] — Умрете! — воскликнул герцог. — Когда я держу вас в своих объятиях и вы так смотрите мне в глаза?! Пустяки, Эстер! Неужели гордость мужественной девушки так скоро, исчезла?

[ГЛАВА XXXVIII] — Да, Винчент, она исчезла и никогда не возвратится. Она была не хорошим качеством, побуждавшим меня ко многим дурным делам. Дай Бог, чтобы я не умерла, — тихо и торжественно прибавила она, — потому что я не приготовилась к смерти.

[ГЛАВА XXXVIII] — Вы не умрете! — отчаянно воскликнул герцог. — Можете ли вы говорить о смерти, Эстер, когда знаете, что я отдам все свое имущество до последнего пенни, чтобы спасти вас. Знаменитейшие врачи Лондона будут призваны, и наука сотворит чудо, чтобы спасти вас. — Правой рукой он прижал ее к груди, между тем, как левою управлял лошадью.

[ГЛАВА XXXVIII] В это время послышался стук кареты по улице, герцог оглянулся и увидел одноколку, которая быстро подъезжала.

[ГЛАВА XXXVIII] — Готов побиться об заклад, что это экипаж доктора! — воскликнул герцог. — Вот благодетельный случай! Не теряйте мужества, Эстер, если в карете действительно находится врач, то вы вскоре услышите его смех над вашими опасениями.

[ГЛАВА XXXVIII] Герцог остановил лошадь и стал дожидаться приближения кареты; потом сделал знак кучеру, чтобы тот остановил экипаж; он подъехал к окну, где встретил веселое лицо пожилого господина.

[ГЛАВА XXXVIII] — Случилось несчастье? — спросил сидевший в карете господин, бросив беглый взгляд на бледное лицо Эстер, и ее неподвижное тело, покоящееся на руках герцога.

[ГЛАВА XXXVIII] — Да, с этой дамой случилось несчастие, и я ищу карету, чтобы удобнее доставить ее в гостиницу. — Вы не доктор ли, милостивый государь?

[ГЛАВА XXXVIII] — Точно так.

[ГЛАВА XXXVIII] — Слава Богу! Не позволите ли вы поместить даму в вашу карету?

[ГЛАВА XXXVIII] — Охотно.

[ГЛАВА XXXVIII] Доктор был маленький живой господин. Он поправил подушки в карете и, выскочив из нее, взял Эстер на руки и положил в нее.

[ГЛАВА XXXVIII] — Нет ли перелома костей? — спросил он.

[ГЛАВА XXXVIII] — Нет, — возразил герцог. — Мисс Вобер жалуется только на совершенное бесчувствие в нижних членах, но боли она никакой не ощущает.

[ГЛАВА XXXVIII] Добродушно веселое лицо врача приняло вдруг серьезное выражение. Эстер, наблюдавшая за ним, испустила тихий крик испуга.

[ГЛАВА XXXVIII] — Ведь я знала, что должна умереть, — сказала она. — О, Боже и так не подготовившись!

[ГЛАВА XXXVIII] — Не надо предаваться таким пустым опасениям, дитя мое, — сказал доктор, желая успокоить больную, — я сам еще не знаю, опасно ли ваше состояние.

[ГЛАВА XXXVIII] — Вы хотите обмануть меня, доктор — возразила она твердым тоном, — ваше лицо уже сказало мне, что вы видите опасность.

[ГЛАВА XXXVIII] Врач удостоверился, что беспокойные взгляды молодой девушки читали его мысли.

[ГЛАВА XXXVIII] — Сознаюсь, — возразил он, — что мне не нравится симптом бесчувственности в ваших членах, но и только. Впрочем, оно может быть без последствий. Каким образом вы упали? Не говорите, дитя мое, этот господин расскажет мне все, что я должен знать.

[ГЛАВА XXXVIII] Доктор сидел спиною к лошади, а напротив его лежала Эстер. Герцог ехал верхом возле открытого окна кареты, медленно подвигавшейся к воротам парка, в которые Эстер за несколько часов тому назад так весело въехала. Гарлингфорд обстоятельно рассказывал обо всем случившемся, между тем как доктор, внимательно слушая его, держал руку на пульсе Эстер, а глаза устремил на лицо ее.

[ГЛАВА XXXIX] Врачу бы хотелось узнать имя и звание больной дамы и ее спутника. Герцог не имел с собою лакея, но по лошади его доктор заключил, что он, должно быть, богат, не подозревая его звания, Только когда они подъехали к гостинице и прибежавшие слуги обращались к молодому человеку с титулом «ваша светлость», он узнал, что имеет дело с знатным лицом. Больную понесли в большое зало в первом этаже и положили на кушетку.

[ГЛАВА XXXIX] — Теперь я попрошу вас оставить нас, — сказал доктор герцогу, — мне нужна помощь женщины, умеющей ходить за больными. Не сомневаюсь, что у вас в гостинице найдется такая особа, — обратился он к слуге и получив утвердительный ответ, — хорошо же, продолжал он, — вы ее сейчас же пришлите, а между тем ваша светлость поможет мне перенести кушетку в смежную комнату: то была богато убранная спальня. Когда внесли в нее Эстер, она с беспокойством оглянулась.

[ГЛАВА XXXIX] — К чему перенесли вы меня сюда, — воскликнула она. — Разве я должна переночевать в Ричмонде? Неужели нельзя отвезти меня домой?

[ГЛАВА XXXIX] — Сегодня нет, дитя мое, — сказал доктор, — теперь уже поздно, а вам необходимо спокойствие.

[ГЛАВА XXXIX] В мучительной неизвестности прохаживался герцог по залу, между тем как доктор и сиделка хлопотали около больной. Время для него тянулось ужасно долго, каждая минута казалась ему вечностью. Неподвижно смотрел он себе под ноги и с боязнью прислушивался к малейшему звуку, выходящему из смежной комнаты. Наконец дверь отворилась и из нее вышел доктор. Один взгляд на его лицо сказал герцогу, что он услышит мало утешительного; он бросился к нему и судорожно схватил его за руку:

[ГЛАВА XXXIX] — Скажите, доктор, вся надежда потеряна? — с отчаянием спросил он. — Она не выздоровеет более? О, говорите, говорите скорее, не скрывайте от меня истины!

[ГЛАВА XXXIX] — Ободритесь, ваша светлость, не теряйте мужества. Мне тяжело сказать вам всю правду, но несмотря на то, я не хочу обманывать вас. Минуты молодой дамы сосчитаны и если у нее есть родители или родственники, то я советовал бы вам, не теряя времени, уведомить их по телеграфу о случившемся.

[ГЛАВА XXXIX] — Нет, моя бедная невеста не имела ни родственников, ни друзей, исключая меня; но если вы будете так добры и пришлете моей бедной Эстер духовника. Здесь поблизости, вероятно, найдется священник?

[ГЛАВА XXXIX] Доктор обещал исполнить его просьбу и хотел удалиться.

[ГЛАВА XXXIX] — Стойте! — закричал герцог, — скажите, неужели никакое средство не может спасти ее?

[ГЛАВА XXXIX] — Нет, — печально ответил доктор, — у бедной девушки переломан спинной хребет и она неизлечима. Впрочем, если вас успокоит это, то я по телеграфу призову двух известнейших врачей Лондона.

[ГЛАВА XXXIX] — Вы меня обяжете; но между тем вы позволите мне видеть больную? — спросил герцог с умоляющим взглядом на дверь спальни.

[ГЛАВА XXXIX] — Да, вы можете видеться с нею; она в полном сознании и очень спокойна, несмотря на то, что знает сбою участь.

[ГЛАВА XXXIX] Герцог опустил голову. Он не мог говорить, но с благодарностью пожал руку доктора и тихо вошел в комнату больной.

[ГЛАВА XXXIX] Эстер Вобер лежала на постели, не будучи в состоянии пошевелиться; большие черные глаза ее обратились к дверям, когда в них появился герцог. Никогда прежде он не замечал в них того выражения глубокого чувства, которое теперь в них сияло. Он подошел к постели и опустился в кресло, стоявшее рядом с нею. Гордая, вспыльчивая женщина стала скромна, как агнец.

[ГЛАВА XXXIX] — Любезный Винчент, — тихим голосом произнесла она, — вы не должны так горевать по мне. Ведь еще вся жизнь перед вами. Для вас и для счастия вашей жизни лучше, что я умру. Я всегда была гордым и упрямым существом и потому никогда не могла бы быть хорошей женой. Верьте мне, так лучше. Со временем, я надеюсь, вы выберете себе жену знатного рода, достойную вас и любви вашей.

[ГЛАВА XXXIX] — О, Эстер! — воскликнул герцог, — я пожертвовал бы всем своим богатством, даже счастьем жизни своей, если бы только мог спасти вас.

[ГЛАВА XXXIX] — Я знаю ваше благородное сердце, Винчент, но я также знаю, что смерть моя назначена Провидением и сделает благодетельное влияние на счастие всей вашей будущей жизни. Но теперь, мой друг, выслушайте меня. Я много согрешила в течение моей короткой жизни и искренно раскаиваюсь в том; но один грешный поступок я бы желала исправить, если было бы не поздно. Я говорю о жестокой несправедливости к невинной девушке, которую преследовала за ее красоту. — В коротких словах Эстер рассказала, как она содействовала в похищении Виолетты Вестфорд. Герцог серьезно и внимательно слушал. Признание это произвело на него печальное впечатление.

[ГЛАВА XXXIX] — Я непростительно поступила, неправда ли, Винчент? — сказала она по окончании своего рассказа. — Теперь вы станете презирать меня?

[ГЛАВА XXXIX] — Нет, Эстер, но я презираю этого человека, этого подлого Руперта Гудвина, который хладнокровно и из какой-либо личной ненависти воспользовался вашею глупою завистью.

[ГЛАВА XXXIX] — Руперт Гудвин! — воскликнула еврейка, — разве имя мистера Гудвина Руперт?

[ГЛАВА XXXIX] — Да!

[ГЛАВА XXXIX] — Странно! очень странно!

[ГЛАВА XXXIX] — Почему, Эстер?

[ГЛАВА XXXIX] — Не знаю, это имя не так обыкновенно и напоминает мне мое детство. Винчент, мне остается жить еще несколько; но прежде чем я умру, я расскажу вам историю своего детства. Тогда, может быть, объясните вы себе мою гордость и надменность.

[ГЛАВА XL] Между тем как Эстер Вобер неподвижно лежала и рука ее покоилась в руке герцога, дверь отворилась и в комнату вошли врач и священник.

[ГЛАВА XL] — Мой друг, мистер Нампенейс хочет навестить нашу больную, — тихо сказал доктор герцогу. — Не лучше ли будет оставить их одних? Сиделка позаботится о том, чтобы больной не было ни в чем недостатка.

[ГЛАВА XL] Герцог молча встал и вышел вместе с доктором. В салоне он сел к столу и, закрыв лицо руками, горько плакал и молился за душу любимой им женщины. Таким образом, прошло более часу, когда вышел священник и сиделка объявила герцогу, что больная желает поговорить с ним. Он поспешил к ней и снова занял свое место у ее постели.

[ГЛАВА XL] — Винчент, — сказала еврейка, — я начну с раннего моего детства. Первое, что я припоминаю, то, что я жила в большом городе, — в Париже, как я узнала впоследствии, — в прекрасной комнате, меблированной изящно, окна которой выходили в сад, где из мраморной вазы бил фонтан. Я припоминаю счастливую жизнь, которую я вела в этом богатом доме и его прекрасном маленьком саду, окруженным высокою каменною стеной, вдоль которой тянулся длинный ряд отличных ореховых деревьев. Память моя показывает мне прекрасное женское лицо, цвет которого был еще темнее цвета моего лица, которое мне постоянно улыбалось и было лицо моей матери. Да, лицо моей матери. На ее руках, убаюкиеваемая ее песнями, я засыпала каждый вечер. О, Винчент, когда я об этом думаю, то мне кажется, что я все еще слышу ее голос; прошедшее открывается передо мною и я опять делаюсь ребенком. Уже очень рано открыла я, что мать моя не была счастлива. Бывало, как она бледная и неподвижная сидела по целым часам, опустив руки на колени; в другое же время она проливала горькие слезы, обнимая и целуя меня. Мало друзей навещало нас в нашем блестящем доме, но изредка приходил незнакомый господин. Он был очень горд и цвет лица его был такой же смуглый, как и цвет лица моей матери. Мне сказали, что я должна называть его отцом. Кое-когда брал он меня на руки и ласкал меня. Когда он бывал у нас, мать моя, казалось, забывала свое горе, она была весела и сидя на скамейке у ног его, смотрела на него своими большими черными глазами и без умолку болтала. В такие минуты она казалась мне необыкновенно прекрасной в драгоценной своей одежде. Между тем как я подросла, посещение отца моего становились реже и мать чаще грустила. Ах, Винчент, в то время я еще была чувствительна! Я видела ее горе и не могла принести ей утешения. Блистательное жилище наше поэтому опротивело мне и казалось мне золотою тюрьмой. Но вдруг наша жизнь переменилась. Мой отец опять приходил довольно часто, но не один; он приводил с собою молодого англичанина, страшного фата, с пустой головой и бесчувственным сердцем. Тогда еще, в такие юные лета, я узнала всю ничтожность этого человека и инстинктивно ненавидела его. Моя мать мало заботилась об этом госте. Когда она была в веселом расположении духа, что, впрочем, случалось каждый раз, когда у нас бывал мой отец, она принимала его друга обворожительнейшей улыбкой и самыми ласковыми словами. Но это делалось только из угождения отцу моему, а ни по какой-либо другой причине. Проходили дни, недели, и отец часто приходил, но всегда в сопровождении своего друга. Он купил матери моей экипаж и они ездили по разным гуляньям в обществе этого англичанина. Три месяца только продолжалась такая жизнь. Ах, Винчент, страшен был ее конец! Ясно припоминаю я тот ужасный день с малейшими подробностями, хотя он мне всегда казался впоследствии страшным сновидением. Мы ожидали отца моего и его друга к обеду. Каждое его посещение было для нас праздником. В этот день мать моя собственноручно убрала стол цветами и фруктами в дорогих фарфоровых вазах. Столовая была небольшая, но хорошенькая комната, убранная в мавританском стиле и отделенная стеклянною дверью от гостиной, которая своими арабесками, позолоченным потолком и многочисленными оттоманами, также была устроена в восточном вкусе. Находясь в ней, можно было думать, что находишься в Альгамбре между принцессами мавританской сказки. Эти украшения как нельзя более подходили к мрачной восточной красоте моей матери. Я хорошо припоминаю ее, как она в тот день покоилась на бархатной подушке низкого дивана, одетая в белое шелковое платье, опоясанная ярко-красной лентой, между тем как на черных волосах ее блестела бриллиантовая луна. Я прижалась к подушке подле нее и таким образом ожидали мы отца моего. Мать моя взглянула на часы, был назначенный час. Вскоре услышали мы подъезжавшую карету, раздался звонок и дверь в прихожей отворили и снова заперли. «Это Руперт! — радостно воскликнула моя мать. Несколько минут спустя послышались шаги. «Это не его походка, — печально сказала мать моя и в ту же минуту в гостиную вошел англичанин. «Где Руперт? Отчего не пришел он вместе с вами? — спросила моя мать. — По простой причине, сударыня. Он два дня тому назад оставил Париж и теперь в дороге к Петербург, — был ответ англичанина. Мать моя так отчаянно вскрикнула, что я никогда в жизни не слышала подобного крика. «Уехал, не сказав мне ни слова? О, это ужасно!» Но потом с принужденным спокойствием она продолжала: «Я знаю, что у Руперта много дел; он без сомнения по важным обстоятельствам был принужден к внезапному отъезду. Через несколько недель он возвратится, как он это делал каждый раз, когда на несколько времени уезжал на свою родину. Я глупо сделала, что так перепугалась». Она произнесла эти слова, по-видимому, очень спокойно, но я тотчас заметила, что это спокойствие было насильственное. Невольный страх, предчувствие приближающегося несчастья, заставило ее побледнеть. «Мистер Гудвин, должно быть, прислал вас, чтобы уведомить меня о его отъезде, — продолжала она, обращаясь к англичанину. — Может быть, он дал вам и письмо ко мне, которое объяснит причину его отъезда».

[ГЛАВА XL] — Да, сударыня, — ответил англичанин, — мой друг, Руперт, дал мне письмо к вам, которое, я думаю, все объяснит.

[ГЛАВА XL] Выражение голоса этого человека наполнило меня невыразимым страхом. Он передал письмо матери, которая поспешно распечатала его. Она прочла его до конца, но потом, как статуя, упала на пол. Англичанин подошел к столу, позвонил и сел писать записку, которую, сложив, передал вошедшей горничной. «Отдайте эту записку вашей госпоже, когда она опомнится», — сказал он ей и вышел из комнаты. Письмо отца моего лежало развернуто на полу. Я подняла его и спрятала в карман, ибо инстинктивное чувство говорило мне, что содержание его не должно быть известно любопытной прислуге. После, когда я была одна, я прочла его, но я тогда была слишком молода, чтобы понять его ужасное значение. Это письмо еще теперь хранится между моими бумагами; я столько раз читала его, что каждое слово, написанное в нем, вкоренилось в моей памяти. Оно имело большое влияние на всю мою жизнь, из него-то я заключила, что все мужчины фальшивы и жестоки. Поэтому я в более зрелом возрасте слушала их лесть, принимала от них подарки, но никогда не верила им. Теперь только, в последний час своей жизни, я вижу, что на земле существовал один добрый человек. Сказать вам, Винчент, содержание рокового письма? Оно было недлинно. Человеку, которого так любила моя бедная мать, она надоела, и он продал ее богатому своему другу. Дом, экипаж и лошади, все проиграл он англичанину за карточным столом, последняя его ставка была моя мать, та женщина, которую он клялся любить во всю свою жизнь Это было короткое содержание письма. Долго мать моя не могла опомниться и было бы лучше, если бы она тогда вовсе не опомнилась, потому что жизнь ее с тех пор была только жалким существованием. Доктор запретил впускать меня к ней в комнату, но я села на порог и, прислонив голову к двери, до тех пор плакала, пока слуги не отнесли меня в мою комнату. Во всей одежде бросилась я здесь на кровать и после нескольких длинных, мучительных часов наконец заснула. Нежный голос и тихое прикосновение руки моей матери к плечу моему разбудили меня.

[ГЛАВА XL] — Эстер, милое дитя мое, вставай! — говорила она. Я открыла глаза и увидала ее у своей постели с лампою в руках. Она была страшно бледна и одета в черном платье; на голове ее была черная шляпка и огромный темный платок покрывал ее плечи.

[ГЛАВА XL] — Мама! — воскликнула я, — отчего ты вся в черном? Доктор сказал, что ты не можешь выходить из своей комнаты, что тебе нужно спокойствие; он не хотел даже, чтобы я оставалась с тобою.

[ГЛАВА XL] — Доктор не знает, чем я страдаю, — возразила она. — Я оставляю этот дом и если ты меня любишь, то пойдешь со мною. Вставай же и надевай шляпку и шаль.

[ГЛАВА XL] Я встала. Она обернула меня в платок, завязала мою шляпку и, взяв меня за руку, вышла со мною из дома. Когда мы вышли на улицу, я увидала, что уже рассвело; но улицы казались пустынными и на сером, холодном небе не светилось солнце. Мы долго шли, и я очень устала, когда мы наконец вошли на большой двор, на котором находилась почтовая контора. Здесь мы сели в уголок и стали дожидаться почтовой кареты. Все время мать моя не говорила со мною, но теперь, в конторе она обернулась ко мне и сказала сухим, хриплым голосом:

[ГЛАВА XL] — Эстер, знаешь ли ты, что мы теперь одни в свете, без друга, без защиты, без помощи, что у нас нет родины? Знаешь ли ты, что ты сегодня навсегда простилась с твоими нарядами и с окружающею тебя роскошью? Знаешь ли ты, что нет нищего в этом большом городе, который был бы более покинут, чем мы?

[ГЛАВА XL] — Мама, — воскликнула я, — я все перенесу без ропота, если только опять увижу тебя, такою, какою ты была до сих пор.

[ГЛАВА XL] — Какою я была до сих пор? — с горестного улыбкой повторила она. — Слышала ли ты когда-нибудь, что бывают страдания, которые превращают в камень самое пылкое сердце? Такое страдание перенесла я в эту ночь. Взгляни на меня, Эстер!

[ГЛАВА XL] Она подняла вуаль. Испуганная странным выражением ее голоса я взглянула на нее. Сказать вам, Винчент, что я увидала? Лицо моей матери было бледно и безжизненно, как мраморная маска и волосы на голове ее белы, как снег. Эти черные волосы, которыми — как я часто слышала — так восхищался отец мой, поседели в одну ночь».

[ГЛАВА XLI] Еврейка продолжала печальный рассказ своего детства. Несколько раз герцог просил ее не говорить более, потому что эти грустные воспоминания утомляли ее, но Эстер настаивала на своем.

[ГЛАВА XLI] — Повторяю вам, Винчент, — что упрямство мое и недоверчивость ко всем мужчинам извиняются только историей моей несчастной матери, и я не могу раньше умереть спокойно, пока не расскажу вам ее.

[ГЛАВА XLI] Герцог молча повиновался воле любимой им женщины. Теперь на смертном одре она все еще владела им как и прежде, когда она была в цвете молодости и красоты.

[ГЛАВА XLI] «Мать моя взяла для нас обеих места в дилижансе, который оправлялся в Кале. На следующий день около обеда приехали мы в этот город и взяли места на пароход. Я спросила мать мою, куда мы едем. «В Англию, — отвечала она твердым голосом и потом тише прибавила, как будто рассуждая с собою: — в Лондон, в этот большой, богатый город, которому неизвестно сострадание, где молча погибает столько несчастных, в обширный человеческий океан».

[ГЛАВА XLI] «Наконец достигли мы цели нашего путешествия. Лондон производит тяжелое впечатление на тех, которые только что оставили веселые и оживленные бульвары несравненного Парижа. Долго блуждали мы по грязному участку Суррей, находящемуся около Темзы, и крайне утомились, когда, наконец, нашли себе новое жилище. Знаете ли, Винчент, какое жилище приняло нас под свою кровлю в вашей родине? Это была такая бедная комната на чердаке, какую вряд ли выбрал бы себе фабричный работник, чтобы отдохнуть после трудного дня. Дождь лил к нам в разбитые стекла единственного окна, а ветер проникал в тысячу щелей и скважин в стенках. — «У нас нет средств, чтобы поместиться в более приличной квартире, — сказала моя мать, между тем как я стояла среди комнаты и печально осматривала ее, будучи не в состоянии объяснить себе внезапную перемену в наших обстоятельствах. — «Мы с тобою не можем претендовать на более приятное и удобное убежище, потому что мы изгнанные, без родины, без имени, которые не знают, где завтра возьмут кусок хлеба». На следующее утро мать моя ушла из дому, оставив меня одну в печальной квартире. Она возвратилась к вечеру и сказала мне, что нашла себе занятие, которое по крайней мере защитит нас от голодной смерти. С тех пор она уходила каждый вечер, часто проводила и днем несколько часов вне дома и никогда не возвращалась раньше полуночи. Когда я сделалась постарше, я узнала от нее, что она служит фигуранткой при одном маленьком театре в Суррей. Впоследствии мы переменили квартиру на очень скромную комнату, но несравненно лучше той каморки на чердаке. При жизни моей матери я никогда не бывала на сцене. Она нежно любила меня и не могла перенести мысли, что мне угрожают те же опасности и искушения, в которых столько невинных созданий погибало на сцене. Она жила очень скудно и переносила много лишений, последствия которых не замедлили сказаться на ней. Однажды она утомленная возвратилась домой с репетиции, которая против обыкновения длилась в этот день до обеда. Болезненная краска на щеках ее была сильнее, чем когда-либо и в глазах ее горел необыкновенный огонь. Это было в день моего рождения; она утром сказала мне, что мне теперь минуло пятнадцать лет. Она взяла меня за руки и подвела к окну. «Поверни лицо свое к свету, — сказала она, — я хочу видеть глаза твои, между тем, как расскажу тебе кое-что». С удивлением посмотрела я на нее. «Эстер, — продолжала она, — я сегодня встретила отца твоего в улицах Лондона и говорила с ним. Я видела того человека, для которого я покинула счастливую родину моего детства, прекрасную Севиллу и огорчила доброго отца моего. Но наказание неба никогда не замедлит постигнуть такой поступок, какой я совершила; беспрестанно преследовало оно меня с той ночи, когда я послушала клятв отца твоего и оставила родительский дом, доверилась чести и верности низкого человека. Сегодня, после долгих лет бедствия, я снова встретила отца твоего. Только из любви к тебе, Эстер, я пошла за ним и говорила с ним. Я сказала ему, что дочь его теперь уже взрослая девушка, не имеющая ни друга, ни защитника, который мог бы заменить ей мать, в чертах лица которой уже виднеется приближающаяся смерть. Я умоляла его не оставить своей несчастной дочери и клялась ему забыть все горе, которое он мне причинил; простить ему коварную ложь, которою он меня выманил из родительского дома, и низкую неверность, заставившую его продать меня за карточным столом. Только для тебя, Эстер, я так унизилась перед ним. Сказать тебе, что он отвечал на это? Он сказал, что я в любом углу могу умереть с голоду и сгнить, но чтобы я ему не показывалась на глаза; что он представил мне случай воспользоваться богатством легкомысленного своего друга и что если я была так глупа, что отказалась, то он не намерен отвечать за мою глупость и не даст мне ни одного пенни, если бы даже мог спасти меня этим от голодной смерти. Вот слова его, Эстер, но выражение, которым он произносил их, я не в состоянии передать тебе, до такой степени оно было жестоко. Осмотрев меня презрительными взглядами, он прибавил: «Ты действительно переменилась и уже нисколько не походишь на ту восхваленную красоту романтической Севиллы!» Слезы стыда и отчаяния задушили меня, и я не могла произнести ни одного слова. Он повернулся ко мне спиною и пошел по своей дороге, между тем как я осталась среди улицы неподвижная как статуя со смертельным холодом в сердце». По окончании этого рассказа моей матери я зарыдала и, бросившись в ее объятия, хотела утешать ее. Но есть степень горести и боли, которая не допускает утешения; ее-то ощущала моя бедная мать. «Эстер, — продолжала она, — я рассказала тебе все это для того, чтобы предупредить тебя. Ты хороша собой и найдешь много обожателей; вспомни тогда мою участь. Не забывай никогда, что их объяснения в любви ложны и что они имеют только ту цель, чтобы погубить тебя. Воспользуйся своей красотой только для того, чтобы господствовать; будь горда, немилосердна, фальшива и своенравна, как те жалкие существа, которые выказывают тебе любовь свою. Только таким образом ты навсегда повергнешь их к ногам твоим. Бери все, что они тебе дадут, но не давай им ничего за это: ни одного теплого биения твоего сердца, ни одного взгляда искренней любви. Помни всегда мою участь, Эстер, и отомсти горе твоей матери, которая умирает с разбитым сердцем». Такие наставления давала мне моя несчастная мать, между тем как она медленно умирала перед моими глазами, оставив меня одну на свете на произвол судьбы. Такие правила я сохранила, когда осталась одна бороться с светом. Мне едва было шестнадцать лет, когда умерла моя мать. В первое время несчастие это так сильно поразило меня, что я на несколько дней заперлась в своей печальной комнате и совершенно предалась отчаянию. Несколько времени спустя ко мне приехал директор театра, при котором служила покойная моя мать и предложил мне также место фигурантки в своей труппе. Я принуждена была принять это предложение, чтобы не умереть с голоду и поступила на сцену. На следующий год я нашла себе более выгодное место при Друриленском театре, где и оставалась до сих пор. Там в первый раз увидала я вас, Винчент, там объяснились вы мне в любви, которую я так мало заслуживала. Только этой искренней вашей любви и благородному вашему сердцу обязана я снисхождением, которое вы мне постоянно оказывали. О, простите мне, Винчент, мою неблагодарность! Простите мне ради наставлений, которые внушались мне в моей юности, ради страданий несчастной моей матери!»

[ГЛАВА XLI] — От всего сердца прощаю вас, Эстер, — ответил герцог. — Если было бы угодно небу продлить вашу жизнь, то печальные наставления и опыт прошедшего забылись бы в радостях будущего и вы удостоверились бы, что и мужчина может любить искренно и глубоко.

[ГЛАВА XLI] — Винчент, — продолжала Еврейка, — когда кончится грешная моя жизнь, тогда, прошу вас, сходите в мою квартиру и пересмотрите все мои бумаги. В случае если вы найдете в них что-нибудь об отце моем, что могло бы помочь найти его, то отыщите его и скажите ему, если он только еще жив, что обе его жертвы, которым он отказал в помощи, покоятся вечным сном. Я не думаю, чтобы в каменном его сердце была хоть искра человеческого чувства, но я желала бы, чтобы ему, ввергнувшему в погибель любящую и доверчивую женщину, напомнили его злодеяние и то, что на земле также существует карающее правосудие. Может быть, тогда пробудилась бы его совесть.

[ГЛАВА XLI] Больше ничего не было говорено об этом предмете.

[ГЛАВА XLI] — Теперь, друг мои, — продолжала умирающая, — у меня до вас есть последняя просьба. Мои золотые вещи, картины, мебель, экипаж и лошади имеют большую цену. Я желаю, чтобы все, за исключением того, что вы хотите оставить себе на память было продано и вырученная сумма отдана мисс Ватсон, к которой я была так несправедлива. Вы исполните это желание, Винчент, не правда ли? Это единственное средство, которое хотя несколько может изгладить вину мою против этой молодой девушки. Но не говорите мисс Ватсон имя той, которая завещает ей эти деньги, а то она их не примет. Пусть это распоряжение также останется неизвестно, как и преступление, которое им изглаживается. Обещайте мне это, Винчент?

[ГЛАВА XLI] Молодой человек обещал ей исполнить каждое ее желание, и в черных глазах еврейки выразилось внутреннее удовлетворение, чувство возвращающегося спокойствия, когда она медленно опустила голову на подушку, с которой ей не суждено было более подняться.

[ГЛАВА XLI] Наступил уже вечер, и из Лондона приехали доктора. Герцог вышел из комнаты, когда в нее вошли ученые люди. Несмотря на то, что сказал ричмондский врач, он все еще питал надежду. Через четверть часа из комнаты больной вышли лондонские доктора. Герцог прочел на лице их приговор к смерти.

[ГЛАВА XLI] — Так нет никакой надежды? — отчаянно воскликнул он.

[ГЛАВА XLI] — Никакой! — был торжественный ответ.

[ГЛАВА XLI] В изнеможении герцог упал на стул. На этот раз печаль его не выражалась никакими страстными порывами; он, казалось, был спокоен и молчал, но он чувствовал, что прекраснейшая мечта его молодости теперь навсегда исчезла и что счастие всей его жизни рушилось.

[ГЛАВА XLII] Отвращение Юлии к преступлению отца было так сильно, что ее сердце, любившее его такою сильною любовью, разрывалось на части. — «Будь еще его преступление другого рода, соверши он его в порыве непреодолимого гнева, я бы еще могла простить его ему. Но как сожалеть о человеке, совершившем преступление с улыбкою на губах? «Страшно подумать, — твердила молодая девушка, — что я вечно должна хранить от всех тайну этого преступления и видеть, как отец мой улыбается людям, которые, расскажи я им всю эту историю, сочли бы ее за бред расстроенного воображения. Я теперь понимаю, почему мой брат не находил удовольствия в нашем домашнем круге и он так чуждался, почти что ненавидел нашего отца. Он понял все, чего не давала мне видеть моя слепая привязанность к нему, он знал, что он недостоин подобной привязанности».

[ГЛАВА XLII] Юлия не выходила весь этот день из комнаты и даже не допускала к себе мистрисс Мельвиль, сославшись на головную боль и на необходимость покоя и уединения. Эта настойчивость так напугала мистрисс Мельвиль, что она отправилась немедленно сообщить о ней мистеру Гудвину, но к ее удивлению, он, по обыкновению, так горячо заботившийся о дочери, отвечал уклончиво на ее донесение.

[ГЛАВА XLII] — Да, Юлия больна, я это заметил еще нынче поутру, по всем вероятиям, горячка мистера Вильтона тифозного свойства, и я думаю, поэтому уехать нынче же вечером в Брайтон вместе с Юлиею.

[ГЛАВА XLII] — Вы, вероятно, хотите, чтобы я ехала с вами?

[ГЛАВА XLII] — Нет, — отвечал банкир, — мне никого не нужно. Вы еще недавно просили меня отпустить вас в Лондон для свидания с родными; я теперь согласен исполнить вашу просьбу и даже готов приказать выдать вперед ваше жалованье, если вам нужны деньги. А здешнее хозяйство я могу поручить надзору мистрисс Бексон.

[ГЛАВА XLII] — А мистер Вильтон? — спросила она с удивлением.

[ГЛАВА XLII] — О нем позаботятся, а теперь прошу вас оставить меня одного: у меня много дел.

[ГЛАВА XLII] Гудвин говорил с мистрисс Мельвиль, стоя в дверях, но при последнем слове он затворил их неожиданно к ее удивлению. Но это удивление удвоилось бы; если-бы она заметила позу банкира, когда он остался один в кабинете. «Сеть опутывает меня со всех сторон, — говорил он, заломив с отчаянием руки, — она скоро свяжет меня по рукам и по ногам, даже дочь начинает меня подозревать. Кто пробудил в ней эти подозрения? И так мне предстоит заставить еще одни уста замолчать навеки. Она меня не выдаст, я это знаю, но горячечный бред может, против ее волн, выдать мою тайну. Эта опасность требует не меньших предостережений. Что за жизнь, что за мука!» После нескольких минут глубокого раздумья, банкир поднял голову и взор его сверкнул прежнею надменностью. «Я стал слаб сегодня, — воскликнул он, — на что мне дан разум, если не на то, чтобы побеждать людей, стоящих по своему положению ниже меня. Все эти глупцы верят еще слепо богатому банкиру. Нет, смешно бы было вдаваться в отчаяние от того, что сын моей жертвы напал на след убийства его отца, и что моя дочь подозревает мое преступление. Игра плоха, но я буду мужественно бороться до конца». Шум отворившейся двери заставил банкира мгновенно придать своему лицу то приветливое выражение, с которым он всегда принимал посторонних. Посетителями были на этот раз мистер Грангер, гертфордский врач и низенький рыженький человек со впалыми щеками и черными глазами, смотревшими пронырливо из-под плоского лба. Это был доктор Снафлей и основатель заведения умалишенных, которое он наименовал сентиментальным названием «пустыня». Личность эта поместилась напротив Гудвина, между тем как первый доктор стал у окна.

[ГЛАВА XLII] — Когда я прочел ваше объявление, — заговорил банкир, — я никак не думал, что мне так скоро понадобятся ваши услуги, но один молодой человек, которого я из сострадания принял к себе в дом, чтобы привести в порядок рисунки моего сына, впал в сумасшествие. Мистер Грангер, лечивший его от лихорадки, может вам засвидетельствовать, что мозг его находится не в нормальном состоянии и требует совершенно другого лечения.

[ГЛАВА XLII] — Простите, мистер Гудвин, — сказал гертфордский врач, — если я дозволю себе напомнить вам, что это предположение об умопомешательстве было в первый раз высказано не мною, а вами.

[ГЛАВА XLII] — В самом деле? — возразил хладнокровно банкир, — но дело не в этом, а в том, что это помешательство не подлежит, к несчастию, никакому сомнению. Наследственное ли оно, я этого не знаю, потому что несчастный молодой человек не имеет, по-видимому, ни друзей, ни родных. Мне известно о нем только то, что дочь моя нашла его полуумирающего от голода в лавке одного торговца картин в Регент-Стрит, и я с тех пор доставил ему работу в моем доме. При других обстоятельствах, я бы, конечно, отнесся к местным властям с просьбою поместить его в одно из заведений для умалишенных, основанных правительством для бедного класса, но моя дочь вырвала это несчастное существо из тисков нищеты, и я должен по совести помочь ей довершить это доброе дело. Если этот молодой человек действительно помешан, я вверю его вашим попечениям и вознагражу вас щедро за них.

[ГЛАВА XLII] Доктор Снафлей поклонился банкиру и просиял при мысли приобрести нового гостя в свою очаровательную «пустыню»; но, несмотря на это, счел все-таки долгом заявить банкиру о своем бескорыстии.

[ГЛАВА XLII] — Я к вашим услугам, мистер Гудвин, и рад от души содействовать вашему доброму делу. Но вы мне позволите осмотреть его? Мистер же Грангер не откажется, вероятно, написать свидетельство о состоянии его здоровья.

[ГЛАВА XLII] — Да, — отвечал с грустью последний, — потому что я, к сожалению, не могу сомневаться в его помешательстве; это подтверждает постоянно преследующая его мысль о совершившемся убийстве, да есть кроме того и другие симптомы.

[ГЛАВА XLII] Гудвин вздохнул.

[ГЛАВА XLII] — Жаль, — сказал он, — это несчастье сильно подействует на мою дочь; она была такого высокого мнения о таланте больного. Я надеюсь, господа, что вы произведете осмотр с величайшею точностью. — Банкир позволил и приказал слуге провести докторов к постели больного.

[ГЛАВА XLII] Доктор Снафлей был позором науки: она превращалась в его руках в низкую спекуляцию, успех которой он основывал на людских пороках. Его «пустыня» была гробницею, в которую зарывали самые страшные преступления. Но чем больше он успел в искусстве лицемерства, тем он скорее угадывал лицемерство других. Он заглянул под маску, под которой банкир скрывал свое лицо и тотчас же смекнул, что под его расположением к молодому человеку скрывается тайна. Ему стало ясно, что банкиру нужно упрятать его во что бы то ни стало куда-нибудь подальше.

[ГЛАВА XLII] Доктор Снафлей прошел прямо к больному, оставив своего собрата в первой из занимаемых им комнат. Лионель спал томительным, лихорадочным сном и услышав шаги, бросил на доктора дикий и испуганный взгляд, и когда он взял его руку, чтобы пощупать пульс, больной проговорил несколько несвязных слов. Доктор вслушивался в них с напряженным вниманием. «Он вспоминает свое университетское время, он значит проходил университетский курс», — проговорил доктор, но мозг Лионеля вызвал в ту же минуту другие воспоминания.

[ГЛАВА XLII] «Убийца! — закричал он, приподнявшись с подушки, — мой бедный отец убит в северном флигеле». И без того уж бледное лицо мистера Санфлея стало еще бледнее. «Он говорит, очевидно, об этом доме; я знал и без этого, что тут кроется тайна: друзей не отсылают в «пустыню» без важных причин: содержание в ней обходится не дешево, но для людей, знающих больше, чем им следует знать, не жаль, конечно, издержек».

[ГЛАВА XLII] Лионель продолжал бредить по-прежнему о северном флигеле, о лестнице и погребе, но доктор, освоившись с припадками безумия, сумел составить целое из всех этих отрывочных и загадочных слов. Он признавал, что у Лионеля в настоящее время воспаление в мозгу, что его мучит воспоминание о страшном преступлении, которое и вызвало эту болезнь; он понимал все это лучше, нежели бы мог когда-либо понять его собрат, который не допускал и мысли, что Руперт Гудвин способен совершить такое преступление. При помощи привычки находить в человечестве одно только дурное, Санфлей отличался блистательною способностью проникать в самые сокровенные тайны и извлекать из них всевозможные выгоды. Усадив своего собрата у постели больного, он отправился прямо в кабинет банкира и, несмотря на то, что лицо последнего не выдавало чувств, волновавших его, доктор понял их сразу.

[ГЛАВА XLII] — Ну что? — спросил банкир, — есть ли еще надежда на излечение этого несчастного юноши?

[ГЛАВА XLII] Доктор пожал плечами:

[ГЛАВА XLII] — В моей практике еще ни разу не было такой странной болезни, и я нахожу одно только средство к ее излечению.

[ГЛАВА XLII] — Какое же это средство?

[ГЛАВА XLII] — Я сейчас объясню, — отвечал Санфлей, — молодой человек помешался на одной мысли: если ее отстранить, то мозг его придет в нормальное положение. Ваши слуги рассказали ему, вероятно, какую-нибудь страшную сказку о северном флигеле, которая произвела на него глубокое впечатление. По моему мнению, необходимо раскрыть ему неосновательность всей этой истории, произведя при нем полицейский осмотр в погребах флигеля. Если в них действительно совершено убийство, вам как владельцу дома будет приятно раскрыть преступление, если же нет, вы достигнете выздоровления вашего больного.

[ГЛАВА XLII] Во все время этого объяснения Санфлей не спускал глаз с банкира, но последний, пожав презрительно плечами, отвечал насмешливо:

[ГЛАВА XLII] — Я начинаю верить, что доктора заражаются иногда болезнью своего пациента. Неужели вы в самом деле надеетесь, что бессмысленные фантазии больного рассеятся, когда ему докажут всю их неосновательность? Мог ли когда-нибудь голос здравого смысла убедить людей, верующих в привидения, что привидений нет? Нет, он умирает жертвою этих суеверий, существующих только в его больном мозге!

[ГЛАВА XLII] — Так вы не одобряете моего плана?

[ГЛАВА XLII] — Нет, потому что нахожу его вполне неосновательным.

[ГЛАВА XLII] — Хорошо, — сказал доктор, взглянув опять пристально в глаза банкира, — так я принимаю его в мое заведение с условием вознаградить меня как следует за мои попечения.

[ГЛАВА XLII] — Ваши условия?

[ГЛАВА XLII] — Пятьсот фунтов в год.

[ГЛАВА XLII] — Гм, — проворчал банкир, — требуете много.

[ГЛАВА XLII] — Нет, вовсе не много при таком странном случае. — Глаза собеседников встретились, и этого мгновенного взгляда было достаточно, чтобы убедить банкира, что его тайна во власти доктора.

[ГЛАВА XLII] — Я принимаю ваши условия, — сказал он.

[ГЛАВА XLII] Часов в десять вечера Лионель был отвезен в закрытой карете в знаменитую «пустыню» и чтоб избежать всех затруднений этого переезда, доктор счел за лучшее усыпить его крепким, искусственным сном. Понятно, что банкир позаботился выпроводить мистрисс Мельвиль до отправления больного в места его заключения.

[ГЛАВА XLIII] Юлия Гудвин не знала ничего о том, что происходило; она лежала на диване в состоянии близком к бесчувствию; она готова была бы умереть, чтоб убежать от воспоминания о преступлении отца. Мистрисс Мельвиль напрасно старалась пробраться в ее комнату; Юлия не отвечала на все ее просьбы.

[ГЛАВА XLIII] Банкир наделил вдову щедрою рукой, но несмотря на все его старания, она могла заметить, что в его желании отправить ее как можно поспешнее скрывалось что-то странное: она тотчас подумала, что в делах банкира произошел какой-нибудь неблагоприятный кризис и радовалась втихомолку, что она обеспечена от потерь, которые понесут другие от разорения банкира. Она простилась с ним совершенно довольная, получив от него обещание известить ее тотчас же, как только он устроится с дочерью в Брайтоне.

[ГЛАВА XLIII] В одиннадцать часов в Вильмингдонгалльском доме воцарилась глубокая тишина; слуги все улеглись и банкир мог теперь обсудить на свободе свое положение.

[ГЛАВА XLIII] «Его довезли, — думал он, — и он там останется, пока я в состоянии платить по условию. Конечно, все это уладилось бы гораздо проще, если бы питье возымело желаемое действие: эта смерть не возбудила бы ни в ком подозрения. Теперь во всяком случае я должен бояться не его, а дочери. Она знает что-то, но что она знает? Не она ли разрушила этот план, ограждавший меня от ответственности? Не сочтет ли она долгом заявить о проступке отца? Это страшные вопросы, но я должен, во что бы то ни стало, узнать истину, я должен видеть дочь». Банкир поднялся вверх к дверям комнаты Юлии, но не получив никакого ответа на неоднократный стук, сказал тихо, но внятно:

[ГЛАВА XLIII] — Это я, Юлия, я твой отец и прошу тебя отворить мне.

[ГЛАВА XLIII] За дверью послышались легкие шаги и дрожащий голос Юлии.

[ГЛАВА XLIII] — Прости меня, отец, — сказала она, — но я слишком больна, чтобы иметь силы говорить сегодня с тобою.

[ГЛАВА XLIII] — Но я хочу видеть тебя, Юлия, и узнать, по праву отца, причины твоего странного поведения.

[ГЛАВА XLIII] — Сжалься надо мною, отец, — сказала несчастная.

[ГЛАВА XLIII] — Отвори, — возразил решительно банкир — или я велю выломать дверь.

[ГЛАВА XLIII] Банкир поступал с настойчивостью человека, понимающего, что одно только непоколебимое мужество может отвратить от него неминуемую гибель.

[ГЛАВА XLIII] Дверь отворилась, и Гудвин вошел в комнату дочери. Он содрогнулся, увидев ее; это лицо, красотою которого он всегда любовался, выражало в эту минуту глубокое отчаяние; черные волосы Юлии были в беспорядке и губы дрожали, когда глаза ее отвернулись с выражением невольного ужаса от отца прежде так много его любимого.

[ГЛАВА XLIII] — Юлия! — воскликнул банкир, — ты должна объяснить мне причины твоего упорного отказа впустить меня.

[ГЛАВА XLIII] — Я больна, — отвечала она.

[ГЛАВА XLIII] — Так я пошлю за доктором.

[ГЛАВА XLIII] — Доктор не поможет, я больна душою более, нежели телом.

[ГЛАВА XLIII] — Ты сходишь с ума, я это заметил еще нынче поутру; что с тобою случилось?

[ГЛАВА XLIII] Она не отвечала и только пристально смотрела на отца глазами, полными неизмеримой скорби.

[ГЛАВА XLIII] — Отец, — сказала она, — мне снился страшный сон, который я забуду только в могиле, рассказать ли тебе его?

[ГЛАВА XLIII] — Почему же нет, если тебя облегчит этот рассказ.

[ГЛАВА XLIII] — Меня ничто не может успокоить, но выслушай мой сон. Мне спилось, что нашему больному угрожала опасность, не знаю какая, но опасность смертельная. Непреодолимое чувство влекло меня к больному, чтобы отвратить от него эту опасность. Я прошла коридором до самой его комнаты и тотчас заметила, что его сиделка заснула крепким сном.

[ГЛАВА XLIII] — Ну что ж, — сказал банкир, — в твоем сне нет, по-моему, ничего замечательного.

[ГЛАВА XLIII] — Это только начало, но ты послушай далее. Едва я успела взойти в эту комнату, как в коридоре послышались шаги. То же самое смутное чувство заставило меня спрятаться за занавесы постели больного; я видела оттуда, как в эту комнату вошел мужчина, видела, как рука убийцы вылила яд в лекарство, я видела лицо отравителя так же хорошо, как вижу теперь твое. Впечатление этой страшной минуты никогда не изгладится в моей душе.

[ГЛАВА XLIII] — Ба! — отвечал банкир, — сильное раздражение всегда порождает такие сильные сны. Твой сон в самом деле странен, но довольно о нем. Мы отправимся завтра вместе с тобой в Брайтон, и, если твои безумные бредни еще продолжатся, я буду поставлен в необходимость поручить тебя попечениям врача. Теперь же иди за мной.

[ГЛАВА XLIII] Банкир провел ее прямо в комнаты, в которых жил Лионель Вестфорд.

[ГЛАВА XLIII] — Ты видишь, Юлия, — сказал он, указывая на пустую кровать, — человек, интересовавший тебя так сильно, что тебе даже снилось о нем, исчез, и ты его никогда не увидишь.

[ГЛАВА XLIII] — Праведный Боже! Так он все-таки умер, и ты решаешься объявить мне его смерть.

[ГЛАВА XLIII] — Он не умер, но погиб для живых как будто покойник; его умственное состояние было сходно с твоим. Вследствие этого опытные доктора объявили его безумным и отвезли его в безопасное место, в дом умалишенных, то есть в тот же гроб. Ты можешь теперь возвратиться к себе. Я надеюсь, что мы теперь понимаем друг друга и что ты постараешься не вдаваться в мечтательность безумную и в то же время весьма неприятную.

[ГЛАВА XLIV] Глаза дочери и отца встретились еще раз: во взорах первой выражалось отчаяние, а последний смотрел гордо и смело. Юлия не сказала ни слова. Она медленно вышла; ей смутно казалось, что ей уже не для чего долее жить теперь, когда ей открылось, кто был ее отец. А тот, кого она так сильно любила, что сталось с ним? Несчастная молила, чтобы Бог дал ей только силу спокойно обсудить настоящее положение и внушив ей раз мысль об опасности, которую она отвратила, дать ей средство спасти и на этот раз бедного Лионеля.

[ГЛАВА XLIV] Полночь давно настала, но Гудвин не спал: он еще ходил задумчивый и мрачный в своем кабинете. «Я разрешил на эту ночь часть моей задачи, страшной задачи. Это дитя, которое так сильно меня любило и верило в меня так чистосердечно, ненавидит меня теперь, — рассуждал он, — но оно в то же время и боится меня, а это очень важно. Самое страшное дело предстоит мне впереди, но я должен безотлагательно покончить его ныне же ночью, потому что всякое преследование может меня сгубить».

[ГЛАВА XLIV] Банкир отправился в свою библиотеку, достав из сундука ключи от северного флигеля и с фонарем в руках вышел тихо из дома. Он прямо отправился в знаменательный грот, из которого Лионель прошел в погреба под северным флигелем. Войдя в него, банкир поставил на землю фонарь и, взяв лопату, начал копать яму. Работа была трудная и подвигалась медленно, но Гудвин окончил ее с решимостью отчаяния. Эта яма готовилась для погребения трупа.

[ГЛАВА XLIV] Тогда банкир вернулся тем же путем домой и бледный, как мертвец, направился к залу, в котором он не был с того самого дня, как проходил по нему в северный флигель с Гарлеем Вестфордом. Он вышел из него в комнату, дверь которой вела прямо в погреб. Густые слои пыли лежали на полу, и воздух был пропитан удушливою сыростью. Банкир отпер дверь и стал сходить по лестнице, окрашенной кровью честного моряка; весь обливаясь холодным потом, он пододвинул фонарь к одному углу погреба, в котором надеялся увидеть страшный предмет, но погреб был пуст. Банкир тщательно искал, он не нашел того, кого хотел упрятать в безопасное место. «Злой дух замешался во все мои дела, — пробормотал преступник, — тело убитого унесено из погреба; но кто его унес? Ключи от погребов лежали постоянно в железном сундуке. Невидимая сеть опутывает меня все сильнее и сильнее, и я уж не придумаю, как мне защитить себя от моих тайных врагов».

[ГЛАВА XLIV] На следующее утро банкир взошел к дочери, чтобы поторопить ее приготовиться в путь, но комната дочери была пуста: Юлия убежала из отцовского дома. Это был последний удар, которым судьба поразила банкира до его выезда из Вильмингдонгалльского дома, но этот удар был страшно тяжел.

[ГЛАВА XLV] Пока Жильбер Торнлей спешил передать полицейскому расследованию свои подозрения относительно гибели капитана Вестфорда, Клара сидела у себя на квартире в тяжелом раздумье, о последних событиях.

[ГЛАВА XLV] Похищение ее дочери было ей, может статься, еще тяжелее, нежели смерть ее храброго и любимого мужа: все кончается смертью, а Виолетту ожидало бесчестие. И она не могла отвратить от нее этой опасности. Она ждала нетерпеливо возвращения Торнлея: она уповала, что он не пощадит ничего в мире, чтобы спасти Виолетту: ей ручалось за это его чувство к ней.

[ГЛАВА XLV] В то время, когда Клара молилась на коленях, прося у Всевышнего возвратить ей дочь, к подъезду ее дома подъехала щегольская карета, и Клара, вскочившая при шуме колес, подбежала к окну и увидела милое личико дочери. Через несколько секунд Виолетта уже была в объятиях матери, веселая и счастливая.

[ГЛАВА XLV] — Вот я опять с тобою, моя дорогая, — воскликнула она, — одна благородная женщина приняла меня под свое покровительство, и мы заживем по-прежнему счастливо. — Появление нового лица помешало Виолетте объясниться подробнее. Это была маркиза Норлейдаль.

[ГЛАВА XLV] — Я привезла вам дочь, мистрисс Вестфорд, — сказала она, — и надеюсь, что вы будете мне признательны за возвращение вам такого сокровища. Если я в несколько дней успела привязаться к ней с такою искренностью, то как же должка любить ее мать.

[ГЛАВА XLV] И как она радовалась, эта бедная мать. Она не упомянула ни о возвращении Торнлея, ни о страшных своих подозрениях относительно участи мужа: она вся отдалась блаженству свидания с своею милою дочерью.

[ГЛАВА XLV] Маркиза Норлейдаль оставалась недолго.

[ГЛАВА XLV] — Я не хочу стеснять вас своим присутствием, — сказала она, — но я никогда не потеряю вас из вида. Это милое дитя, которому мой заблудший сын доставил столько тяжелых минут. Виолетта отчасти рассказала мне вашу историю; если мое влияние может сделать что-нибудь для нее и для ее брата, я употреблю его с большим удовольствием на пользу их будущности, тем более, что Виолетта дала мне слово не выступать уже более на сцене.

[ГЛАВА XLV] Маркиза простилась дружески с Кларою и обняла Виолетту с материнскою нежностью. Проводив ее, и мать и дочь уселись, и пока Виолетта рассказывала матери о благородном участии маркизы, избавившей ее от ее загадочного положения в уединенном доме, вошедшая служанка подала мистрисс Вестфорд визитную карточку. На карточке стояло имя «Даниельсон» и было написано еще несколько строчек такого содержания: «просит мистрисс Вестфорд доставить ему возможность поговорить с нею наедине».

[ГЛАВА XLV] — Даниельсон, — проговорила Клара, — я слышала эту фамилию в давно прошедшее время.

[ГЛАВА XLV] — Этот господин, — заметила служанка, — кажется, очень желает видеться с вами.

[ГЛАВА XLV] — Каков он из себя?

[ГЛАВА XLV] — Он уже старичок, очень мал ростом и плохо одет; он говорит, что ему нужно сообщить вам весьма важное дело.

[ГЛАВА XLV] — Очень важное дело! — повторила Клара, — впусти его, Сусанна, а ты, Виолетта, уйди в свою комнату: я должна видеть этого господина наедине.

[ГЛАВА XLV] Минуту спустя Даниельсон почтительно кланялся Кларе.

[ГЛАВА XLV] — Что доставляет мне честь принимать вас у себя? — спросила она.

[ГЛАВА XLV] — Вы меня не помните, однако же вы несколько дней тому назад говорили со мною. Я приказчик мистера Руперта Гудвина.

[ГЛАВА XLV] — Да, помню, — возразила с воодушевлением Клара, — и вы имеете сообщить мне важные сведения, но не обманывайте меня Бога ради, если б вы знали, как я страдаю.

[ГЛАВА XLV] — Да, мне нужно сообщить вам очень многое, но это не относится к вашему мужу. Я пришел предложить вам мою дружбу, если только вы не оттолкнете ее.

[ГЛАВА XLV] — О нет, мистер Даниельсон, у меня так мало друзей, что я приму с признательностью даже дружбу незнакомого мне человека.

[ГЛАВА XLV] — Вы очень переменились, мистрисс Вестфорд, с того давнего времени, как я начал вас знать, — тихо сказал приказчик.

[ГЛАВА XLV] — Когда же вы меня знали, — воскликнула Клара, — да разве мы были с вами знакомы, ваше имя действительно напомнило мне прошлое.

[ГЛАВА XLV] — Очень естественно, что вы меня не помните, с той поры прошло 25 лет. Когда вы меня знали, я был человеком с чувством самолюбия, с стремлением возвыситься. Теперь же перед вами стоит одна развалина. Помните ли вы, мистрисс Вестфорд, безобразного сельского учителя, дававшего вам уроки в поместье вашего отца.

[ГЛАВА XLV] — О, да, его звали Даниельсоном! Не вы ли тот самый Даниельсон? Вы, должно быть, также сильно переменились, если я не узнала вас.

[ГЛАВА XLV] — Да, но перемена в дочери мистера Понсонби несравненно значительнее, если она в состоянии питать сострадание к тому, кто стоит перед нею.

[ГЛАВА XLV] — Что вы хотите этим сказать? Разве я не оказывала сострадания всякому, кто только нуждался в нем?

[ГЛАВА XLV] — В самом деле, — возразил запальчиво приказчик, — но мне кажется, что вы позабыли тот день, когда бедного сельского учителя избили как собаку по вашему приказанию.

[ГЛАВА XLV] — Избили! — воскликнула Клара, — и еще вдобавок по моему приказанию!

[ГЛАВА XLV] — О я вижу, что вы совершенно позабыли все прошлое, — возразил он насмешливо.

[ГЛАВА XLV] — Я ничего не позабыла, но я прошу вас объяснить мне это недоразумение. — Приказчик небрежно опустился на стул. — Я понимаю, — сказал он, что тому, кто потчевал ударами, их легко позабыть, но тому, кто их принял, это не так легко.

[ГЛАВА XLV] — Мистер Даниельсон, я не люблю загадок, — сказала гордо Клара, — объяснитесь скорее.

[ГЛАВА XLV] — С большим удовольствием, — отвечал приказчик, — но я должен для этого вернуться к тому времени, когда вам исполнилось только 16 лет. Вы захотели праздновать день своего рождения и когда я пришел, чтобы дать вам урок, вы отказались учиться и пригласили меня участвовать в удовольствиях этого дня. Я никогда не мог забыть этого утра, я старался утопить это воспоминание в вине, но оно противилось всем моим усилиям. Я помнил вас постоянно такою, какою видел вас в то блаженное утро. Вы говорили со мною так снисходительно, что предложили мне даже помочь убирать цветами вашу комнату. Дочь надменного баронета не могла вообразить, что несчастный горбун осмелился любить ее чисто рабскою любовью. Я был безумец, Клара, я во всем вам признался, но вы отвечали мне со спокойным достоинством, вы дали мне почувствовать мое безумие, не оскорбив меня никаким резким словом. Если б это дело окончилось без всяких дальнейших последствий, я бы снес терпеливо мое унижение и вспоминал бы вас как самое чистое из всех земных существ. Но мое наказание не ограничилось этим, мои мольбы не могли вас заставить простить мое безумие. Когда я шел по парку, горько раскаиваясь в моей самонадеянности, меня схватили двое из ваших слуг и притащили меня в кабинет вашего отца, который, без всяких объяснений, бил меня плетью, пока я совершенно не потерял сознания. Вы назовете это низостью, но я молча снес это оскорбление и когда мои раны несколько зажили, я оставил с разбитым сердцем ваш дом и отправился в Лондон. Вы убедили вашего отца отомстить мне за эту минуту забвения, на которую, быть может, всякая другая женщина взглянула бы снисходительно.

[ГЛАВА XLV] — Это неправда, — сказала изумленная Клара, — я не говорила ни слова своему отцу и до сих пор не знала, что вы перенесли от него подобное оскорбление. Я помню только, что моя старая гувернантка, услыхавшая случайно из смежной комнаты ваше объяснение, грозила мне сказать о нем отцу, но я ее просила не делать этого и верила, что моя просьба будет исполнена.

[ГЛАВА XLV] — И это действительно было так, как вы говорите? — спросил Даниельсон.

[ГЛАВА XLV] — Взгляните на меня, и вы убедитесь, в состоянии ли я лгать, — сказала гордо Клара в полном сознании своей правоты.

[ГЛАВА XLV] — Нет, вы не лжете, — отвечал приказчик тронутым голосом, — истина говорит из ваших глаз. Я был несправедлив относительно вас, но я сумею загладить мою несправедливость. Вы приобрели во мне друга, который возвратит вам отнятое у вас состояние и отомстит за вас врагу вашему Руперту Гудвину.

[ГЛАВА XLVI] Эстер Вобер была погребена на кладбище за Лондоном в живописной и уединенной местности, осененной тенью высоких деревьев. Это место было выбрано герцогом вследствие высказанного ею как-то раз желания. Погребение совершалось тихо и просто; за гробом Еврейки шел только один друг, но этот один плакал неудержимыми, горячими слезами. Герцог заказал для ее могилы изящный памятник, но он не поставил на нем ее имени: краткая надпись гласила только то, что погребенное здесь существо было молодо, хорошо и любимо.

[ГЛАВА XLVI] Герцогу предстояла после погребения Эстер тяжелая обязанность: он дал ей слово просмотреть ее бумаги и вручить деньги, вырученные им из продажи ее вещей, молодой девушке, относительно которой она сознавала себя так много виноватою. Герцог знал ее только под именем мисс Ватсон, фигурантки Друриленского театра, но привратник дал ему ее адрес и он приступил к исполнению последней волн Эстер. Он взошел один в изящные комнаты, в которых недавно блистала Эстер. Цветы в них цвели, птички еще весело распевали в клетках, но нежные ручки, ухаживавшие за ними, лежали неподвижно в холодной могиле. Собачка Эстер бросилась с лаем навстречу Гарлингсфорду. Это было единственное существо, сожалевшее вместе с ним о молодой умершей.

[ГЛАВА XLVI] Герцог тщательно отобрал все, что было написано рукою Эстер; он не хотел, чтоб посторонний взгляд коснулся этих строк, которые писала рука любимой женщины. Он бережно сложил и запечатал их в конверт с краткою надписью: сжечь после моей смерти! Потом он приступил к осмотру вещей.

[ГЛАВА XLVI] Он нашел в числе их миниатюрный портрет, осыпанный жемчугом и изображавший женщину обворожительной красоты, в которой он узнал испанскую еврейку, мать Эстер. На золотом обводе были вырезаны слова: «Руперт своей возлюбленной Лоле!» Тяжеловесность медальона возбудила в герцоге мысль, что в медальоне должно крыться, по-видимому, еще изображение. Герцог в ту же минуту отправился в магазин ювелира, и поручил ему осмотреть медальон: в нем действительно оказался портрет смуглого и красивого молодого мужчины, лицо которого напоминало герцогу что-то очень знакомое. Воспоминания его не заходили далее.

[ГЛАВА XLVI] Приведя все в порядок, молодой человек отправился по данному адресу отыскивать квартиру мистрисс Вестфорд. Чрез несколько времени он уже входил в скромную комнату, где Клара сидела за какою-то работой, пока Виолетта читала ей вслух. Гарлингсфорд вспомнил, что видел ее на театральной сцене, но она показалась ему в своем траурном платье гораздо интереснее, нежели в блистательном костюме актрисы; он тотчас увидел, что это девушка отлично воспитанная и скромная при глубоко развитом в ней чувстве собственного достоинства. Усевшись по приглашению мистрисс Вестфорд, он объяснил Виолетте в коротких словах, что особа, имя которой он обещал не сказывать, завещала ей небольшое наследство от 4-х до 5.000 фунтов.

[ГЛАВА XLVI] Это было целое богатство в глазах Виолетты, успевшей уж узнать всю горечь нужды. Слезы радости сверкнули в глазах ее при мысли о возможности успокоить мать, но в ту же минуту она подняла прекрасную головку и спросила у герцога:

[ГЛАВА XLVI] — Уверены ли вы, милостивый государь, что это таинственное завещание не навлечет на мое имя никакого бесчестия? Почему завещатель скрывает свое имя?

[ГЛАВА XLVI] — Я даю вам мое честное слово, что вы можете, не колеблясь, принять этот дар: его делает вам женщина, оскорбившая вас и осознавшая на смертной постели свою неправоту. Мысль о возможности загладить ее усладила ей горечь последних минут. Могу вас заверить, что вы можете смело воспользоваться этим небольшим достоянием.

[ГЛАВА XLVI] — Если все это так, то я принимаю, — сказала Виолетта, — конечно, если мать моя не против этого.

[ГЛАВА XLVI] — О нет, я не противлюсь: лицо этого господина слишком чистосердечно, чтобы не верить его благородному слову. — Герцог поклонился.

[ГЛАВА XLVI] — Я только исполняю последнюю волю покойницы, — отвечал он грустно.

[ГЛАВА XLVI] — Но я не помню никого, кто бы оскорбил меня, исключая одного человека, который никогда не сознает своих погрешностей.

[ГЛАВА XLVI] — Вы не услышите от меня дальнейших разъяснений, — отвечал герцог. — Я радуюсь, находя вас в обществе вашей матушки и, следовательно, вне всякой опасности. Что же касается завещания, то я вполне надеюсь, что вы его примете и простите умершей. Через несколько минут герцог простился с дамами с отрадным убеждением, что дар Эстер достался существу вполне его достойному.

[ГЛАВА XLVI] Гарлингсфорд отправился из квартиры Вестфордов прямо в клуб. Он не искал общества, но его тяготило уединение: образ Эстер преследовал его слишком сильно. Желание рассеять неотвязную мысль заставило его возвратиться к прежним привычкам; он прошел в комнату, куда клубные гости собирались читать, и подсел к окну, так как лампы не были еще зажжены. У другого окна сидел господин с газетою в руках: это был Гудвин, приехавший в Лондон, чтобы отыскать в нем дочь. Эти розыски были до сих пор безуспешны, и он приехал в клуб прямо от совещания с полицейским чиновником по этому делу. Вообще все неудачи последнего времени сильно обескуражили Руперта Гудвина. Присутствие герцога заставило его принять привычный вид веселой беззаботности, но это стоило ему немалого труда. Молодой человек взглянул с большим вниманием на бледное лицо и черные глаза банкира, выдававшие важное его происхождение. Это лицо неотвязно вставало перед ним с той самой минуты, когда он открыл портрет, находившийся в медальоне Эстер. Герцог знал отчасти прошедшее банкира; он вспомнил, что он жил несколько лет в Испании, заведуя там отделением банка, и внутренний голос внятно сказал ему, что этот человек похититель прекрасной еврейки из Севильи и бессердечный отец Эстер Вобер. Как ни был банкир углублен в свои думы, он не мог не заметить торжественной важности, которая лежала на лице Гарлингсфорда.

[ГЛАВА XLVI] — Вы, кажется, сегодня очень расстроены, любезный герцог, — сказал ему Гудвин.

[ГЛАВА XLVI] — Да, я потерял единственную женщину, которую любил и похоронил ее несколько дней тому назад. Не слыхали ли вы когда-нибудь имени Эстер Вобер? Банкир содрогнулся и бледное его лицо стало еще бледнее. Не знавали ли вы этого лица? — продолжал Гарлингсфорд, подавая ему миниатюру Эстер. Гудвин отшатнулся от него с содроганием.

[ГЛАВА XLVI] — Это портрет вашей дочери, — произнес Гарлингсфорд торжественным тоном, — дочери, которую вы бросили и которая не прокляла вас на смертном одре только потому, что смерть замиряет земную вражду. Она не произнесла относительно вас ни одного слова любви и прощения, но она рассказала мне всю свою несчастную жизнь. Я презираю вас и только поэтому не зову вас к отчету, но мы незнакомы с этой минуты. Гарлингсфорд надменно отвернулся от Гудвина, но он, так высоко поднимавший голову в великосветском обществе, не нашел возражения на эту обиду. Вся его смелость исчезла, как будто ее и не бывало.

[ГЛАВА XLVII] Пустыня доктора Санфлея обладала огромным преимуществом сводить с ума людей, входивших в нее в полном рассудке. Высокие стены окружали пространство, поросшее кустарником, которое носило название сада. В середине его возвышалось четырехугольное здание. Длинный ряд окон без занавесей выходил в этот сад, только ставни закрывали их от солнечного зноя и при малейшем ветре страшно скрипели на ржавых петлях. Это самое помещение доктор Санфлей рекомендовал как очаровательную виллу, зная очень хорошо, что люди, доверяющие ему своих больных, мало интересуются удобствами, необходимыми для последних, и стараются только сжить их с своих рук и потому плохое содержание, неудобное помещение и нездоровый воздух не играют в глазах их никакой роли: чем скорее умирал привезенный больной, тем скорее прекращалась обязанность платить за его содержание. Большая часть людей, за которых Санфлей получал хорошие деньги, были в полном рассудке.

[ГЛАВА XLVII] Сначала все эти несчастные вопили, молили, взывали о правосудии, пытались писать, но один Бог видел меру их страданий, и жалобы их слышал их бесчувственный сторож. Глухое отчаяние заменило постепенно эту жгучую скорбь, холодная покорность тому, чего изменить они были не в силах. Разговоров между ними слышалось мало и о чем говорить в этой живой могиле.

[ГЛАВА XLVII] Учреждая «пустыню», Санфлей имел в виду создать себе правильную и безобидную жизнь и обеспечить покойную старость; хотя эта цель была давно достигнута, но корысть понуждала продолжать это дело. В этой страшной темнице перебывало много жильцов, но ни один из них не доставил доктору таких огромных выгод, как пациент банкира. Доктор знал хорошо, что Левис Вильтон владеет страшною тайною, от которой зависит вся участь Гудвина, и доктор был уверен, что Гудвин не убил его пациента только потому, что у него не хватило отваги на такой смелый шаг.

[ГЛАВА XLVII] Лионель провел первые дни своего пребывания в «пустыне» в совершенном беспамятстве, но доктор Санфлей знал свое дело и лечил его как человека, жизнь которого должна ему доставлять 500 ф. дохода, то есть очень усердно. Это важное обстоятельство доставило Лионелю отдельную комнату и мебель благовиднее, чем у прочих больных. Здоровье молодого человека быстро поправлялось, однако же первая минута сознания была для него, быть может, даже ужаснее той, в которую он узнал об убийстве отца. Когда глаза его, отяжелевшие от долгого беспамятства, остановились на грязных стенах его больничной комнаты, по нему пробежала дрожь отвращения. Он был еще так слаб, что не мог понимать ничего, исключая того, что видит эту комнату еще первый раз в жизни, но мало-помалу мысли его стали приходить в порядок. Он вспомнил о своей изящной комнате в Вильмингдонгалльском доме; это воспоминание вызвало естественно прекрасный образ Юлии и мрачный и злобный образ банкира, а с ним и всю кровавую картину убийства в северном флигеле.

[ГЛАВА XLVII] Но где же находился теперь Лионель? Как он попал сюда, в эту грязную комнату? Ему пришло в голову, что его переместили в необитаемую часть Вильмингдонгалльского дома, быть может, в знаменательный северный флигель.

[ГЛАВА XLVII] Ставень, откинутый сильным порывом ветра, обнаружил глазам Лионеля такую же пустынную, запущенную местность, какая окружала и северный флигель, и вид этой местности убедил Лионеля, что он находится действительно в северном флигеле. «Он запер меня сюда, — рассуждал Лионель, — где никто не узнает о моем существовании. Меня удивляет то, что он не убил меня, как убил отца, зная, что я во что бы то ни стало отомщу за его смерть».

[ГЛАВА XLVII] Но в ту же минуту ему пришло в голову, что он проживал в доме банкира под вымышленным именем; письмо его матери и портрет отца, которых при нем не было, объяснили бы ему, что банкир мог узнать его имя, но Лионель был еще так слаб, что позабыл о них. Он упорно твердил, что если б он выдал свою тайну в беспамятстве, то банкир, разумеется, убил бы его. «Однако же это странно, чрезвычайно как странно, что он заключил меня в те самые комнаты, где погиб мой отец». Лионель содрогнулся, и в памяти его ожили все рассказы о привидениях, водившихся в северном флигеле; он смеялся над ними в прежнее время, но настоящее его болезненное состояние и совершенное уединение заставили его взглянуть на эти рассказы другими глазами.

[ГЛАВА XLVII] Мало-помалу мужество Лионеля ослабело под силою этих неотвязных мыслей и мучительной неизвестности о собственной участи. Им овладел суеверный страх, и в этом пустынном, мертвобезмолвном месте глазам его представилась со всеми подробностями ужасная картина смерти его отца. «Боже! — воскликнул он, — если Гудвину известно мое настоящее имя, то верх жестокости с его стороны заключить меня в такое страшное место! Если тени умерших являются живыми, то ведь и я увижу тень моего отца!»

[ГЛАВА XLVII] Не успел Лионель договорить этих слов, как в окне его комнаты показалось мертвенно-бледное лицо, глядевшее на него усталыми, угасшими глазами. Вопль ужаса вылетел из груди Лионеля, и он повалился без чувств на подушку.

[ГЛАВА XLVII] Он видел действительно лицо своего отца, но это было скорее лицо мертвеца, нежели лицо живого человека.

[ГЛАВА XLVIII] Руперт Гудвин был человек со слишком потерянною совестью, чтоб слова Гарлингсфорда об Эстер Вобер могли его тронуть. Сходство этой Эстер с прекрасною еврейкою, которую он похитил из отцовского дома, вызывало в нем не раз предположение, что она его дочь, но холодное презрение, с каким молодой и благородный герцог показал ему ее портрет, оскорбило его до глубины души. Среди всех опасностей его положения, последняя случайность показалась ему верным предзнаменованием его близкой погибели и из всех ударов, поразивших его за последнее время, побег его дочери был самый ощутимый; хотя он любил Юлию эгоистическим чувством дурного родителя, но все-таки любил. При том же ей открылась тайна преступления, которое случай помешал ему совершить. Банкир был уверен, что она добровольно не выдаст этой тайны, но ведь могла ж она заболеть точно так же, как, например, заболел Лионель.

[ГЛАВА XLVIII] Все старания банкира отыскать свою дочь были напрасны, объявления в газетах имели в свою очередь также мало успеха.

[ГЛАВА XLVIII] В день своего побега Юлия нарядилась в темное платье и в простенькую шляпку с плотною вуалью, и отправилась с наступлением рассвета пешком прямо в Гертфорд, откуда и уехала с первым поездом в Лондон. Добравшись до Лондона, она с первым же поездом уехала в Винчестер и оттуда в Нью-Форсет. План этого путешествия был, по всей вероятности, обдуман заранее.

[ГЛАВА XLVIII] Несколько дней спустя после свидания Даниельсона с мистрисс Вестфорд она получила от него письмо следующего содержания:

[ГЛАВА XLVIII] «Я обещал вам загладить по мере моих сил мою несправедливость относительно вас и стараюсь теперь исполнить свое обещание. Если вам будет угодно пожаловать в полдень ровно через неделю в контору нашего банка, вы убедитесь, как я искупаю мою вину, и встретите в то же время сюрприз самый приятный из всех, которые вы когда-либо имели в жизни.

[ГЛАВА XLVIII] Ваш покорный слуга Даниельсон».

[ГЛАВА XLVIII] «Искупление, сюрприз, — твердила Клара, стараясь напрасно проникнуть в тайну письма Даниельсона, — если б Даниельсон обладал силою воскрешать мертвых, я бы поверила, что меня ждет подобный сюрприз!» Положение ее становилось действительно почти невыносимым; одно горе сменялось непременно другим. Едва только возвращение дочери сняло с ее души тяжелую заботу, на нее налегла забота о сыне, о котором не было ни слуха, ни духа со времени письма, в котором Клара извещала его о приезде Торнлея. Напрасно она отправляла письмо за письмом, она не получала ни строчки ответа.

[ГЛАВА XLIX] Клара адресовала все свои письма к сыну на Гертфордскую станцию; его молчание внушило ей мысль, что он, может быть, переселился в город, но это предположение сменилось убеждением, что Лионель болен и, вероятно, опасною, смертельною болезнью, если он оставляет ее так долго в неизвестности. Измученная, мистрисс Вестфорд решилась ехать тотчас в Гартфорд.

[ГЛАВА XLIX] Тяжелы были чувства Клары во все продолжение этого путешествия, мрачные предчувствия осаждали ее. Доехав до станции, она тотчас осведомилась, где находится в городе почтовая контора; она была уверена, что ей укажут квартиру ее сына, но как горько было изумление ее, когда ей объявили, что никто не знает Лионеля Вестфорда и даже три последние ее письма к нему лежали нетронутые в почтовой конторе.

[ГЛАВА XLIX] Мистрисс Вестфорд бродила до самого вечера по всем улицам города, узнавая везде, не знает ли кто квартиры ее сына, но никто не знал Лионеля Вестфорда и даже не слыхал этого имени. Она вернулась в Лондон в таком же состоянии тяжелой неизвестности, в каком она выехала оттуда поутру.

[ГЛАВА XLIX] В день, назначенный Даниельсоном в его письме, мать и дочь нарядились в самые лучшие свои траурные платья и отправились в Сити. Что приказчик назначил местом этого свидания квартиру банкира, в этом не было еще ничего странного, хотя обнаруживалась известная степень власти его над банкиром, но письмо его было действительно загадочно. Клара решилась слепо исполнить все, о чем он просил; поведение этого человека внушало ей невольное к нему доверие. В условленный час они уже были в кабинете банкира; Гудвин был тоже тут; его вызвало письмо, которое Даниельсон послал к нему в Вестенде с известием, что дела его принимают дурной оборот вследствие распространившихся неблагоприятных слухов, для опровержения которых нужно его присутствие.

[ГЛАВА XLIX] Дела Руперта дошли на самом деле до того состояния, в каком они были при краже капитала Гарлея Вестфорда. Сначала спекуляции его пошли очень удачно, но кризис на бирже расстроил неожиданно все его планы. Банкротство, грозившее ему уже так давно, действительно настало; он не побоялся его ввиду тех многих невинных, которым оно готовило верную гибель, оно пугало его за самого его, привыкшего к роскоши и не успевшего обеспечить себя на время невзгоды.

[ГЛАВА XLIX] — Ну, Яков, как дела? — спросил он у приказчика.

[ГЛАВА XLIX] — Очень не хороши, — отвечал последний с смесью равнодушия и почтительности, которые так сильно бесили банкира, — люди становятся опять недоверчивы, и, если они все налягут на банк и запросят уплаты, то гибель неизбежна. — Гудвин содрогнулся, но он не успел ответить еще слово, как младший приказчик ввел в кабинет двух дам. Банкир испугался, узнав мистрисс Вестфорд.

[ГЛАВА XLIX] — Кто эти дамы, Волтер, — закричал он приказчику, — ведите их в контору, у меня нет с ними дел. Даниельсон, что все что значит?

[ГЛАВА XLIX] — Садитесь, милостивые государыни, — отвечал с невозмутимым хладнокровием приказчик, — я не имел времени предупредить мистера Гудвина о вашем посещении, но он скоро уверится, что ваш приход к нему очень естествен.

[ГЛАВА XLIX] Лицо мистрисс Вестфорд было неподвижно, но лицо банкира было мертвенно-бледно; вид этих двух женщин в траурных платьях навел на него непобедимый ужас. Когда он обернулся, чтобы отвечать приказчику, он заметил в лице его выражение, которое сказало ему внятно, что этот человек, бывший его орудием, его смертельный враг.

[ГЛАВА XLIX] — Негодяй! — сказал он, — как вы смеете не слушать моих приказаний. Извольте сейчас же вывести ваших приятельниц; я никому не позволяю входить ко мне насильно.

[ГЛАВА XLIX] — Эти дамы мне не приятельницы, — отвечал приказчик, — при том же они явились к вам не без права, а с требованием и даже с весьма значительным требованием, мистер Гудвин.

[ГЛАВА XLIX] — Вы сошли с ума Даниельсон, — возразил банкир, — что могут требовать от меня эти дамы?

[ГЛАВА XLIX] — Страшного отчета, быть может, мистер Гудвин, — воскликнула Клара, — отчета в убийстве моего мужа. Наказание медлит, но рано или поздно оно настанет.

[ГЛАВА XLIX] Гудвин напрасно старался надеть на себя личину спокойствия, его выдавали судорожные изменения лица.

[ГЛАВА XLIX] — Дело не в наказании, — сказал Даниельсон, — эти дамы явились с требованием уплаты 20.000 фунтов, которые капитан Гарлей Вестфорд вручил вам, мистер Гудвин.

[ГЛАВА XLIX] Банкир засмеялся насмешливым смехом: — Вы в самом деле помешались, милый Даниельсон, и я обращусь к полицейским властям с запросом прислать вам горячечную куртку.

[ГЛАВА XLIX] — Потерпите немножко, — возразил приказчик с ледяным хладнокровием, — я знаю хорошо вашу наклонность запрятывать людей в дома умалишенных, но я не нуждаюсь в вашем человеколюбии. А теперь я надеюсь, что вы уплатите эти 20.000 фун. Муж мистрисс Вестфорд умер, но вот квитанция, которую вы ему выдали. Приказчик вытащил ее из кармана и показал банкиру.

[ГЛАВА XLIX] — Где… где вы… — проговорил с усилием банкир:

[ГЛАВА XLIX] — Где я ее взял, хотите вы сказать. В тот вечер, когда Вестфорд прибыл в Вильмингдонгалль на нем было летнее верхнее платье, которое он сбросил, когда выходил вместе с вами из зала. Так как я вообще весьма любопытен, а в тот памятный вечер имел причины быть еще любопытнее, то я по возвращении с Гертфордской станции, осмотрел карманы оставленного платья и весьма не напрасно, потому что нашел в них эту бумагу. Вы узнаете ее, неправда ли, мистер Гудвин; вы тоже искали ее в тех же карманах, только несколько поздно. Когда вы закололи капитана Вестфорда и бросили труп для тления в погреб, вы совершили только половину задачи.

[ГЛАВА XLIX] — Господи Боже мой! — воскликнула Клара, — как же вы, зная об этом убийстве, не донесли о нем?

[ГЛАВА XLIX] — Ни слова, мистрисс Вестфорд, — остановил приказчик почти повелительно, — ждите и имейте ко мне доверие.

[ГЛАВА XLIX] В ужасе мистрисс Вестфорд поднялась было бессознательно с места, но влияние, которое имел над нею приказчик, заставило ее опуститься опять в кресло.

[ГЛАВА XLIX] — А теперь, мистер Гудвин, вам лучше всего сделать безотлагательно уплату этих денег.

[ГЛАВА XLIX] — Квитанция фальшивая! — воскликнул банкир.

[ГЛАВА XLIX] — Как, вы это находите; ну так если вы оспариваете справедливость притязаний мистрисс Вестфорд, то это дело решится по суду и в таком случае тайна известной летней ночи…

[ГЛАВА XLIX] — Я заплачу, — воскликнул банкир, — но только не сейчас!

[ГЛАВА XLIX] — Ни часу отсрочки — возразил приказчик, — мне хорошо известно положение ваших дел, вы должны немедленно заплатить все сполна. Не исключая этого, вы должны засвидетельствовать, что закладная на вестфордгаузское имение была подложная.

[ГЛАВА XLIX] — Я этого не сделаю, — сказал гордо банкир и в бешенстве сдавил шею приказчика, — ты взял с меня деньги и предаешь меня, но я… — Дверь отворилась, и голова конторщика просунулась в комнату; банкир в изнеможении упал в свое кресло.

[ГЛАВА XLIX] — Вы видите теперь, мистер Гудвин, что насильственные меры не всегда удаются, — сказал Даниельсон, — позовите же кассира.

[ГЛАВА XLIX] Банкир позвонил, чтобы позвать кассира.

[ГЛАВА XLIX] — Вы вчера приняли значительные суммы — сказал он вошедшему, — сколько их налицо?

[ГЛАВА XLIX] — Сорок три тысячи и 320 ф., — отвечал кассир.

[ГЛАВА XLIX] — Вручите этой даме 20.000 фунтов.

[ГЛАВА XLIX] Кассир посмотрел на него с изумлением и минуту спустя принес ему деньги.

[ГЛАВА XLIX] — Давайте же квитанцию, — сказал Гудвин приказчику.

[ГЛАВА XLIX] Даниельсон подал одною рукою квитанцию, а другою принял деньги.

[ГЛАВА XLIX] — Вот ваше состояние, — отнесся он радостно к мистрисс Вестфорд, — а в свое поместье вы можете вернуться, когда заблагорассудите.

[ГЛАВА XLIX] — Но я не желаю воспользоваться деньгами, за которые пролита кровь моего мужа: я желаю одного правосудия.

[ГЛАВА XLIX] — Она сошла с ума, — воскликнул банкир, — я не дозволю, чтобы безумная женщина и негодяй слуга стесняли меня в моем собственном доме. — Он потянулся рукою к колокольчику.

[ГЛАВА XLIX] — Звоните, мистер Гудвин, не то я позвоню, — отозвался приказчик, и он сильною рукою ухватил колокольчик. Дверь тотчас отворилась, и в комнату вошли два гражданских чиновника и один полицейский.

[ГЛАВА XLIX] — Что все это значит? — воскликнул банкир.

[ГЛАВА XLIX] — Это только значит, что вас арестуют по делу совершенного вами убийства, — сказал Даниельсон. — Вы получите правосудие, мистрисс Вестфорд, но не за убийство, а только за покушение на жизнь вашего мужа, потому что он жив и взгляните: вот он. — Капитан действительно стоял в дверях комнаты, слабый, изнуренный, мало походивший на прежнего, полного жизни и силы Гарлея Вестфорда, но когда Клара в слезах повисла у него на шее, мертво-бледное лицо его оживилось, а когда Виолетта присоединилась к матери, он не устоял под натиском всех ощущений, волновавших его в эту минуту, и в изнеможении опустился на стул.

[ГЛАВА XLIX] Банкир с немою яростью смотрел на эту сцену. Когда же впечатление, произведенное ею на всех немного ослабело, Яков Даниельсон нарушил первый молчание.

[ГЛАВА XLIX] Когда вы столкнули жертву в погреб под северным флигелем, — отнесся он к Гудвину, — вам бы следовало убедиться: погибла ли она? У вас, вероятно, не достало мужества видеть ее агонию; словом, вы на докончили своего дела, а я вернулся вовремя, чтобы спасти вашу жертву. Во мне было предчувствие, что вы удаляете меня из дома не без причины и потому, по моем возвращении, я прокрался к окну северного флигеля, из которого, сквозь щели ставни мерцал огонек, но меня предупредил ваш старый садовник, и я чуть слышным шагом прошел прямо в столовую. Когда вы вошли в нее несколько минут спустя, то ваше лицо убедило меня, что в погребах северного флигеля произошло что-то ужасное. Едва только вы успели уйти, как и я отправился к окну, в котором видел огонек; садовник на этот раз лежал без чувств. Я понял, что какое-нибудь страшное зрелище довело его до этого состояния. Я заглянул в окно, но темнота не дала мне возможности ничего рассмотреть. Я вернулся в людскую и запасшись потайным фонарем, разыскал тайный вход под северный флигель и нашел там скоро у подножия лестницы капитана Вестфорда. Я расстегнул жилет его: сердце еще билось; я сиял с себя галстук и перевязал рану, потом вернулся в дом и дождавшись когда все в нем заснули крепким сном, я отправился в ближайшее местечко, нанял повозку и в ней с бесчисленными трудностями перевез умирающего в давно мне известное место, владелец которого наживался бесчестными делами. Это место было дом умалишенных под названием «пустыни». Я не боялся здесь нескромных вопросов; я выдал больного за своего родственника, посягнувшего на свою жизнь в припадке помешательства, и назначил за попечение о нем огромную плату. Доктор Санфлей осмотрел его и принял в свой дом, как будто не заметив, что самоубийца не может ни в каком случае поразить себя кинжалом в спину. Если вы спросите меня, Клара, почему я тогда же не выдал убийцы и не возвратил жертвы ее семейству, я отвечу вам только, что я был безумец и мстил вам за мнимое ваше участие в сделанном мне оскорблении; притом утрата лучших надежд моей юности развила во мне кроме других одну сильную страсть: это была корысть, которую я мог удовлетворить беспрепятственно, пользуясь тайной, благодаря которой вся касса банкира была к моим услугам. Я хранил эту тайну год без угрызений совести, но случай свел меня с вами, Клара, и убеждение в несправедливости моих понятий о вас сделало меня другим человеком. Я отправился немедленно за вашим супругом, и доктор Санфлей не замедлил объявить его совершенно здоровым, как только услышал от меня, что я не в состоянии платить за него долее, но мы, к сожалению, не могли взять с собою другого страдальца, сына вашего, Клара, которого Гудвин осудил на вечное заточение в «пустыне» за открытие им тайны убийства его отца. Конечно, будь он в другом заведении, его освобождение представило бы много препятствий, но он жил у доктора Санфлея: под его гостеприимным кровом произошла встреча отца и сына. Странная встреча, неправда ли, мистер Гудвин, если Провидение устроило ее! Теперь Лионель без труда получит свободу: для этого только стоит объявить Санфлею, что банкир разорился и попал, под суд за преступление. А теперь, господа, — сказал он, обратившись к полицейским чиновникам, — исполняйте свой долг; я не буду долее задерживать вас.

[ГЛАВА XLIX] Банкир вышел молча из дома, с которым прощался навеки. Один из полицейских поместился на козлах, а двое уселись в карету с преступником; но как они зорко ни стерегли его, банкир успел обмануть их бдительность. Он поднес к губам носовой платок и минуту спустя из него выпала пустая скляночка. Яд, хранившийся в ней, убил его мгновенно.

[ГЛАВА XLIX] Со дня расстройства дел его по банку и открытия тайны его преступления он постоянно носил при себе яд. Смерть его прекратила дальнейшие розыски о преступлении, и о нем узнали только очень немногие; гораздо значительнее было число людей, узнавших о расстройстве его банкирских дел и потерпевших от его банкротства.

[ГЛАВА XLIX] Семейство Вестфордов соединилось опять под родным кровом, из которого вытеснили его страшные события последнего года, и хотя мрачное воспоминание о Руперте Гудвине заставляло сначала Вестфорда и Клару смотреть не без грусти на взаимную склонность между их детьми и детьми банкира, но влияние Виолетты и Лионеля победило мало-помалу это горькое чувство. Художническая известность Регинальда Гудвина росла с каждым днем и сулила ему блистательную будущность.

[ГЛАВА XLIX] В одно прекрасное июньское утро колокола звонили к двойному торжеству: у алтаря стояли Лионель с Юлией и Виолетта с сыном банкира. Прекрасны были обе невесты, и их были достойны благородные юноши, произносившие торжественный обет посвятить им всю жизнь.