Со дня исчезновения маленького баронета прошло четырнадцать лет. Клэрибелль Вальдзингам с мужем все еще жили Лисльвуд-Парке. Нотариус сэра Ланцелота, переехав в Лисльвуд, собирал доходы с имения и посылал их во Флоренцию банкиру баронета. Поселянам казалось, что род Лисля исчез с лица земли: никто из его представителей никогда не появлялся в наследственных владениях. Прошло четырнадцать лет, но в семействе Вальдзингама ничего не изменилось, если не считать того, что рождение второго сына немного утешило бедную Клэрибелль, и его чудесные любопытные глазки оживили печальный опустевший дом, где она пролила столько горячих слез о своем первенце. Через четыре месяца после исчезновения сэра Руперта доктор сообщил капитану, который по-прежнему, бледный и озабоченный, сидел перед ярким огнем в библиотеке, что у него родился сынок с карими глазками, который, Бог даст, вырастет на радость и на счастье благородным родителям, вынесшим такое испытание. Вскоре замок и парк огласились веселым несмолкаемым смехом и звуками свежего серебристого голоска, раздававшегося здесь с утра до ночи. Своим прямым, смелым, живым характером мальчик очень напоминал капитана, каким он в первый раз прибыл в Лисльвуд-Парк и влюбился в Клэрибелль Мертон. Артур Вальдзингам всей душой привязался к сыну; он беспрестанно возился с его игрушками, пони, ружьем и лодкой, в которой катал его по озеру парка; ему никогда не надоедало слушать его болтовню и скакать с ним по бесплодным равнинам. Когда же мальчика отдали в Итон, отец горевал больше матери.

— Что, если с ним что-нибудь случится, Клэрибелль? — говорил он жене.

Эти слова побуждали такой ужас в душе пугливой Клэрибелль, что она порывалась послать в Итон нарочного, если б муж не удерживал ее от этого.

— Он в руках провидения, Клэрибелль, — успокаивал он жену. — Я не смог вернуть вам потерянного сына, хоть я любил его, чему Бог свидетель!

Молодой Вальдзингам своими способностями, дарованиями, своим открытым и великодушным характером расположил к себе все начальство Итона, а капитан с женой жили одни в Лисльвуде. Мальчик пробыл в Итоне ровно два года, навещая родителей лишь во время каникул, которых капитан всегда ждал с лихорадочным нетерпением. Прислуга замка сделала печальное открытие: бравый, стройный капитан Вальдзингам сильно изменился: он стал дороднее, его черные волосы начинали седеть, стан заметно согнулся, а сам он с каждым днем все тяжелее опирался на трость с золотым набалдашником. Ему не было и сорока пяти, а он казался почти стариком, между тем как прелестная белокурая его жена почти не постарела со дня своего второго брака. Майор Варней с супругой давно были уже в Индии, и Артур Вальдзингам редко получал вести о своем милом друге с золотистыми бакенбардами. Сторожка приняла более приветливый вид, как только мрачная фигура браконьера исчезла из Лисльвуда. Теперь в ней поселился маленький человек с румяным лицом — мясник села Лисльвуд; у калитки, где прежде любил сидеть бледный Джеймс Арнольд, сейчас резвилось полдюжины розовых малюток.

В один из июньских дней капитан с женою сидели в парадной гостиной. Он курил, между тем как взгляд его рассеянно бродил по обширному парку и цветникам, видневшимся из окна. Миссис Вальдзингам расположилась около него на диване с вышиванием в руках. Он докурил сигару и, глубоко вздохнув, обратился к жене.

— Клэрибелль, — произнес он, — бросьте вашу работу и скажите мне: сколько лет мы женаты?

— Считая с февраля уже четырнадцать лет.

— Четырнадцать лет!.. Если бы ваш сын, сэр Руперт, был здоров и невредим, в этом году мы отпраздновали бы его совершеннолетие.

— Да, в будущем месяце: он родился третьего июля.

— Третьего июля, а сегодня четвертое июня: он стал бы совершеннолетним через двадцать девять дней.

Миссис Вальдзингам вздохнула и отложила работу.

— Мне не следовало предаваться воспоминаниям… я огорчил тебя. Но сегодня я чувствую странное желание говорить об этом… кинуть взгляд на прошлое, которое все было громадным заблуждением, с начала до конца… Я думаю о том, сколько энергии было затрачено напрасно, сколько сил израсходовано на сущие безделицы… сколько я перенес горя и стыда…

— Артур!.. Артур!.. — тоскливо сказала Клэрибелль.

— Клэрибелль, мы вместе уже пятнадцатый год, и в течение всего этого времени вы даже не спросили меня о том, что омрачило мою душу и жизнь! Вы не захотели узнать о скорбной тайне, которая сделала меня необщительным, невнимательным, недовольным, скучающим, несчастным человеком!

— Я не смела расспрашивать вас об этом, Артур!

— Бедняжка!.. — сказал он. — Впрочем, оно и лучше!.. Лучше мне умереть со своей печальной тайной… Вы похороните меня в Лисльвудском склепе, не так ли, Клэрибелль? Прикрепите к алтарю мраморную дощечку, на которой будет красоваться надпись, что я был лучшим из мужей и превосходнейшим из людей… вы сделаете это для меня, мой белокурый друг?

— Артур, как вы можете говорить об этом?

— Я говорю так вследствие убеждения, что не доживу до пятидесяти лет, и сегодня оно стало несравненно сильнее!

— Артур!.. — с упреком проговорила Клэрибелль.

Лицо ее стало тоскливым; она встала с дивана и подошла к мужу.

— Сядьте на место, Клэрибелль, — сказал капитан. — Если шум у меня в ушах, мрачная тень, так часто застилающая мне глаза, и спазмы, сжимающие грудь, — если все эти симптомы, которые особенно усилились сегодня, не обманывают меня, то я скоро умру! Будьте доброй матерью моему сыну, Клэрибелль, и иногда вспоминайте обо мне, когда меня не станет.

— Вы жестоки, Артур! Вы страдали, замечали все эти симптомы и ни разу не посоветовались с доктором, зная, как вы мне дороги!

— Это правда, Клэрибелль? Неужели я не был для вас тяжелым бременем, несносным, скучным мужем, бездной, поглотившей ваше земное счастье, лишним человеком?.. Клэрибелль, рассказать ли вам историю одного молодого военного, служившего со мною? У этой истории много общего с моей собственной… Она очень печальна, но глубоко правдива, хотите ее послушать?

— Да! — сказала она.

В комнате был полумрак, но лицо капитана освещали лучи заходящего солнца. Он не смотрел на жену: его печальные глаза были устремлены на необъятное небо, задернутое дымкой облаков.

— Подобно мне, Клэрибелль, этот человек был сиротой, младшим сыном в семье, известной в Соммерсете; у него не осталось никого, кроме дяди, брата его отца, который воображал, что устроил его карьеру, отправив его в армию. Когда молодой человек отправился в Индию, его новые друзья сочли, что никогда не видели подобного красавца. Он уехал в Индию веселым, беззаботным, небогатым, но честным человеком. Говорили, что он сражался как храбрец; скоро получил офицерские эполеты и вернулся в Англию. Там он влюбился в девушку, которая, доведя его до безумия своим безмолвным одобрением, в конце концов изменила данному ему слову с таким же бессердечием, как это сделали вы, Клэрибелль, простите меня за сравнение!.. Уныние и отчаяние овладели его душою, но он не размозжил себе голову камнем, а оставил изменницу, намереваясь отомстить ей. Когда он возвращался в Индию, ему пришлось на два дня остановиться в Саутгэмптоне, поскольку корабль не был готов к отплытию. Он встретился с товарищами — такими же, как и он, беззаботными молодыми людьми, и пил вместе с ними до одурения, чтобы заглушить страдания. Вечером вся компания отправилась в театр. Он мне часто рассказывал о том, что испытал в тот вечер. Был одиннадцатый час, когда он вошел в пыльный и почти пустой партер. Занавес был опущен, и офицеру казалось, что изображенные на нем фигуры движутся, как живые. Звуки оркестра резали ему слух, в ложах сидели разряженные женщины, улыбавшиеся хохотавшим без умолку блестящим офицерам. Мой знакомый прислонился головой к спинке кресла и тотчас же заснул. Когда он пробудился, оркестр только что закончил играть, и публика разразилась оглушительными аплодисментами. Он посмотрел на сцену, освещенную коптящимися лампами, и посреди грязных грубых декораций увидел прелестное создание. Не хочу утомлять вас, милая Клэрибелль, подробным описанием этой женщины; достаточно сказать, что она обладала чарующей прелестью, почти неотразимой и способной ослепить всех и каждого. На ней был эксцентричный мужской костюм, плащ из бархата и атласа, отделанный блестящей золотой каймой, щегольские полусапожки из желтого сафьяна и берет с развевающимися разноцветными перьями. Все ее движения были грациозны и изящны, и ни один художник не сумел бы изобразить все их очарование. Давали какой-то водевиль, и ей приходилось довольно часто петь. Она обладала чрезвычайно сильным, гибким, великолепно поставленным голосом. Когда мой сослуживец вышел из театра, он был отуманен, ослеплен, очарован!

Возвратившись в гостиницу, он написал ей страстное, безумное письмо. Утром ему удалось проскользнуть за кулисы, и при дневном освещении красавица показалась ему еще прекраснее, поскольку выражение ее пленительного личика было более скромным… Клэрибелль, моя милая, мне совестно рассказывать вам эту скандальную историю!.. Скажу только одно: эта женщина была настоящей сиреной, которая сводила с ума всех своих поклонников. Молодой офицер был настолько влюблен, что не замечал ничего вокруг. Надо сказать, что его корабль должен был отплыть через два дня, а за день до отъезда товарищ мой бросился на колени перед этой сиреной, умоляя ее повенчаться с ним и вместе отправиться в Индию… Надо сказать, что любовь в этой безумной выходке была ни при чем: как ни очарован он был красотою актрисы, в этом случае им руководило желание отомстить обманувшей его невесте. Он помчался в Лондон, достал разрешение на брак, ночью вернулся в Саутгэмптон и утром обвенчался. Выйдя из церкви с молодою женой, он встретил одного пожилого полковника, с которым был знаком еще в Калькутте. Увидев новобрачную, полковник начал расспрашивать подробно офицера и заставил все рассказать его; затем, утащив его к себе в квартиру, он счел прямой обязанностью раскрыть ему глаза на то, какой была женщина, которой он поклялся перед алтарем в любви и полном уважении. Полковник убедил его, что этот безумный брак навлечет на него лишь горе и позор, и молодой человек дал ему клятву бросить свою жену. Он собрал все свои деньги, дорогие золотые часы и другие ценные вещи, написал несколько строчек, исполненных презрения, и, передав письмо и посылку полковнику, отплыл на корабле. Во время путешествия он пребывал в страшном смущении и волнении. Через несколько лет он встретился с той женщиной — она была уже подругой другого. Он не показал вида, что связан с нею неразрывными узами… Позднее он совершил беззаконный поступок и попал во власть очень дурного, хитрого человека. Та, что когда-то изменила данной клятве, стала вдовой… он не переставал безумно любить ее даже после заключения рокового союза. Он отправился в Англию и женился на ней, несмотря на то, что перед законом был мужем другой и понимал последствия такого рискованного шага… По милости презренного подлеца, который капля за каплей хотел высосать его кровь, каждое мгновение его жизни было отравлено угрызениями совести, каждая улыбка любимой женщины была для него горьким упреком… Клэрибелль, Клэрибелль! Скажите, ради Бога, могли бы вы простить такого человека?.. Нашли ли бы вы в себе сострадание пожалеть о нем? Были бы вы в состоянии сказать ему: «Умри с миром, и пусть земля тебе будет пухом! Я помню и знаю, как ты любил меня, и прощаю тебя, во имя этой пламенной, неизменной любви!..» Сказали бы вы это или нет, Клэрибелль?

Миссис Вальдзингам, бледная и дрожащая, подошла к капитану и, взяв его голову обеими руками, прижала ее к груди.

— Артур, — прошептала она, — я прощаю тебя… ведь ты рассказал мне собственную историю. Я прощаю тебя, жалею о тебе и люблю тебя так же горячо и сердечно, как раньше!

Она кротко взглянула в лицо своему мужу и увидела в его глазах безысходную тоску.

— Клэрибелль… Руперт!.. — произнес он с усилием. — Ребенок жив… майор… узнайте… спросите!..

Он хотел сказать что-то еще, но произнес лишь какие-то невнятные слова и грузно упал на пол.

Слуги, прибежавшие на крик миссис Вальдзингам, нашли капитана распростертым на ковре; его сжатые губы были покрыты пеной. Его отнесли в спальню, а грум во весь опор поскакал за врачом. Капитан потерял способность говорить; проведя еще сутки без сознания, он спокойно скончался на руках Клэрибелль. Из Лондона приехали два знаменитых доктора, но они не смогли сделать больше того, что сделал лисльвудский, ничем не знаменитый доктор. Артуру Вальдзингаму предсказывали, что ему суждено умереть от удара, и это предсказание сбылось.