Епископ Альберт

С прибытием в древний край ливов этого человека в корне меняется жизнь всех окрестных народов. В лице Альберта фон Бексхёвдена и его воинов на историческую сцену Балтии выходит новая сила. Немецкие колонисты расширили свое присутствие в Ливонии.

Альберт – уже третий епископ, посылаемый в неведомые балтийские края. Усилия двух первых священников Мейнхарда и Бертольда не увенчались сколько-нибудь выдающимися успехами в обращении темных языческих душ к Христу. Предположительно родился будущий епископ в семье министериала, имя которого происходило от названия лежавшей к северу от Бремена деревни Бексхёвде (Bexhövede). К началу XIII столетия члены этой семьи уже были известны. Приходясь родственником архиепископу Хартвигу II, Альберт занимал пост настоятеля собора в Бремене. Именно на него и пал выбор, когда в Бремен пришло известие о гибели епископопа Бертольда в бою с ливами. Сведения о Ливонии Альберт мог получить от своего брата Ротмара, священника в Зегебергской обители, и от своего кузена – епископа Дитриха Любекского.

Альберт фон Бексхёвден знал, как закрепиться в новой земле. У него был план, который он претворял в жизнь со всей энергией. Ему было ясно, что создание нового государства в далеком краю ливов затронет интересы русских князей на востоке, литовцев на юге и датчан на западе Балтики. Свою деятельность на новом поприще Альберт начал с поездки на остров Готланд, находящийся неподалеку от Ливонии, и с визита к датскому королю Кнуду VI и епископу Лундскому Абсалону. К датчанам епископ явился не с пустыми руками, а с информацией о положении дел в Ливонии и с договоренностью от готландских купцов о перевозке крестоносцев в Ливонию. Есть еще сведения о том, что епископ завербовал на Готланде несколько сот воинов для крестового похода.

Дальновидный Альберт не мог не видеть необходимости благосклонного отношения Дании к своим планам относительно Ливонии. Ведь известно, что датчане в то время противостояли Германии. Именно в правление Кнуда VI датские войска начали победные боевые действия в Померании и Мекленбурге, воевали за Гольштейн и угрожали Любеку, который играл очень важную роль в ливонских планах Альберта. Многие историки полагают, что Альберт обратился к датскому королю за поддержкой. По мнению немецкого исследователя Хайнца фон цур Мюлена, епископ Альберт если и не обращался напрямую за поддержкой датчан, то, во всяком случае, должен был вывести из-под удара свои планы. Тем более, есть вероятность того, что Альберт высказался об уважении притязаний Дании на Эстонию. Но это только предположения и догадки.

Всю свою жизнь в качестве епископа Альберт провел в пути. Кажется, в начале XIII века предпринимать такие далекие путешествия – просто безумие. Но на самом деле Средние века – очень мобильные времена. Весь феодальный мир в движении. Путешествия, паломничество, миграции и, наконец, крестовые походы. В Риге отделенная от Германии бурными морями горстка воинственных пилигримов в окружении враждебных язычников нуждалась в постоянном подкреплении извне.

План епископа Альберта состоял в том, чтобы закрепиться в новых землях, обеспечив постоянный приток новых сил. А затем, по мере накопления сил, проводить последовательную экспансию в Балтии.

Итак, епископ начинает челночные поездки в Германию. Это происходит каждые два года. В немецких землях он передвигается от города к городу и агитирует рыцарей и разного рода мастеров принять участие в богоугодном начинании. Альберт – искушенный дипломат. Он ведет переговоры с королями Германии и Дании, с немецкими и готландскими купцами из Висбю, отмечая несомненные выгоды предприятия. Всем, кто принимает участие в походе и хотя бы один год проведет в новых землях, гарантировано отпущение грехов. Только заручившись всесторонней поддержкой и основательно подготовившись, епископ на 23 кораблях отправился в землю ливов.

В хронике Генриха написано именно так: «habens secum in comitatu XXIII naves» («на 23 кораблях»). По-видимому, значительное войско. Большой успех проповедей епископа. Тем более что вместе с Альбертом были священник Николай, граф Конрад из Дортмунда, граф Герберт из Иборга, фрисландские торговцы и другие. А графы, как известно, путешествуют с большими отрядами своих людей.

Епископ Альберт. С прибытием в древний край ливов Альберта фон Бексхевдена и его воинов немецкие колонисты расширили свое присутствие в Ливонии

Но дальнейшее повествование хрониста наводит на мысль о том, что реальные успехи епископа не были так блестящи. И войска, насчитывавшего как минимум 500 рыцарей с Готланда, в действительности не было. Скорее всего, Альберт появился в Ливонии без большой крестоносной рати. И триумфального шествия христианства по Ливонии не получилось.

Епископ на корабле (на одном корабле!) поднялся вверх по Даугаве сначала до острова Гольм, а затем направился в Икшкиле, где находилась его епископская кафедра. По дороге на корабль напали ливы и убили священника Николая, а также нескольких сопровождавших епископа. В Икшкиле епископа встретили священнослужители и купцы. Собравшиеся тут же ливы заключили с немцами перемирие на три дня. Вероятно, старейшины ливов получили от Альберта подарки. Не чувствуя себя в безопасности в Икшкиле, епископ Альберт отправился обратно в замок Гольм. Два (еще два!) из остававшихся в устье Даугавы (Дюнамюнде) кораблей повезли епископские регалии в Гольм.

«По дороге, когда они поднялись выше Румбулы, ливы, нарушив мир, жестоко напали на них; один корабль отступил и спасся, а другой был захвачен, и почти все бывшие на нем убиты. Продвинувшись затем к Гольму, ливы осадили епископа с его людьми».

Люди со спасшегося от нападения корабля, скорее всего, дали знать оставшимся кораблям в Дюнамюнде. И тогда на помощь осажденным в Гольме немцам пришел один (!) фризский корабль («Interim Frisones cum una tantum navi»). Корабельщики «подожгли нивы ливов и стали, насколько хватало сил, тем и другим вредить им».

Ливы, испугавшись, что на помощь осажденным придут еще корабли, сочли благоразумным заключить с пришельцами мир. Альберт заключил с ними мир и крестил нобиля Ассо и его людей в месте, называемом Рига.

Для закрепления мира, по тогдашней дипломатической практике, ливы выдали сыновей своих старейшин в качестве заложников. Отнюдь не добровольно. Альберт, пригласив «вероломных», но почему-то легковерных князей ливов на пир, запер их в «пиршественной зале» и вынудил заключить с немцами договор и предоставить место для нового немецкого города.

В подкрепление «дружбы» епископ распорядился отобрать сыновей «лучших людей» в заложники и увез их в Германию. Ливам ничего не оставалось, как принять условия немцев и указать место для строительства города. Так появилась крепость, а вместе с ней и город Рига, главный результат неутомимой деятельности Альберта. В хронике под 1201 годом записано:

«В то же лето построен был город Рига на обширном поле, при котором можно было устроить корабельную гавань».

По прочтении хроники возникает резонный вопрос: а где же были привезенные епископом крестоносцы, и почему они не сопровождали Альберта в Гольм, почему не пришли на помощь вместе с фрисландскими купцами? Епископ вынудил ливов отдать заложников скорее хитростью, чем силой. Нарушение обычаев гостеприимства у ливов, как и у других народов Балтии, считалось, скорее всего, большим преступлением. Потому, вероятно, старейшины ливов с берегов Даугавы и из Турайды и оказались столь легковерными. Но куда же исчезла вся крестоносная рать, прибывшая с целым флотом?

Индрикис Штернс считает, например, что рассказ хрониста о сотнях сагитированных епископом крестоносцев, не что иное, как пропаганда крестового похода в Ливонию и преувеличение заслуг епископа. По мнению историка, из 23 кораблей, если только их действительно было 23, только один вез крестоносцев, которые защищали все остальные купеческие корабли на Даугаве, а не епископа Альберта. О том, что Альберт оказался в Ливонии без крестоносцев, проговаривается и летописец Генрих в своей хронике:

«Зная злобу ливов и видя, что без помощи пилигримов он ничего не добьется с этими людьми, епископ послал в Рим брата Теодориха из Торейды за грамотой на крестовый поход».

Сам же епископ спешно отправился в Германию, откуда в следующем, 1201 году действительно привез много крестоносцев. А сыновья ливских старейшин остались в заложниках в немецкой земле. Теодорих тем временем добивается аудиенции у римского папы Иннокентия и излагает ему дело. Самое главное – это идейная основа. А она более чем солидная. Иннокентий III объявляет Крестовый поход против язычников Балтии. Поддержка Римской церкви начинаниям епископа Альберта обеспечена. Грамота вручена Теодориху. Правда, сама булла не сохранилась. Так Альберт получает из рук самого папы карт-бланш на завоевание язычников.

Завоеванные крестоносцами владения Альберт назвал Terra Mariana (Земля Девы Марии). Всего четырнадцать раз предпринимал он трудное плавание от берегов Даугавы в далекую Германию. Пополнять ряды крестоносцев стало для него и его детища – Риги – жизненной необходимостью. Получилось нечто вроде «вахтового метода» в завоевании язычников. «Служба во отпущение грехов» для многих заканчивалась через год. Очистив себя от прошлых преступлений, крестоносцы возвращались на родину. На их место заступали другие, зачастую отпетые разбойники и авантюристы, (такие как некий Бернард, который «в своей стране был виновником многих битв, пожаров и грабежей»), привезенные епископом из Германии. Желающие отправиться с епископом всегда находились. Ведь кроме получения амнистии можно было поправить свое материальное положение.

Искусный политик, Альберт вел свою линию, сообразуясь с обстановкой и используя все силы. Эти силы, вовлеченные в круг ливонской политики, были многочисленны и многообразны: Римская церковь, германские феодалы, русские князья, датчане, шведы, орден меченосцев и вожди местных народов.

Альберт отправлял послов с дарами к князю полоцкому Владимиру, уверял его в неизменном дружелюбии и в том, что помыслы его состоят лишь в распространении христианства среди язычников. Н. М. Карамзин писал о нем: «Альберт говорил как христианин, а действовал как политик: умножал число воинов, строил крепости, хотел и духовного и мирского господства». Как мы уже писали, епископ рижский вынужден был считаться с влиянием Полоцка в Ливонии. Полоцкое войско постоянно угрожало Риге. Чтобы выиграть время и развязать себе руки для военных действий в краю эстов, епископ даже обязался платить за ливов дань Полоцку.

Но уже через пару лет, в 1212 году, у замка Ерсика в личной встрече с князем Владимиром Альберт добился полного отказа Полоцка от сюзеренных прав на Ливонию.

Что касается мирского господства, то после одной из агитационных поездок по Саксонии и Вестфалии Альберт действительно сумел добиться того, чтобы Ливония или Земля Святой Марии сделалась частью Германской империи. Он поклонился Ливонией королю Филиппу, и сам получил из его рук титул германского князя.

Чтобы закрепиться на завоеванных землях, Альберту необходимо было иметь в руках инструмент в виде постоянной обученной военной силы. Своих рыцарей у епископа было немного. Они осели в Ливонии на правах «служилых людей» епископа, получая за службу в лен замки и земли. Так, например, рыцарь Конрад фон Мейндорп получил от епископа в лен замок Икшкиле и земли вокруг него. Такие ленники (Lehnträger), получившие возможность сражаться не только за веру, но и за свою кровную собственность, и составили в будущем основу ливонского рыцарства. Это были светские рыцари, в отличие от братьев ордена Меча. Вторым ленником епископа стал рыцарь Даниель, получивший во владение замок Ленневарден (Лиелварде).

Наделение ленами вассалов стало вторым по значению делом епископа Альберта. Конрад и Даниель сделались первыми вассалами в древней Ливонии, положив тем самым начало служилому сословию на завоеванных землях.

Потомки упомянутого рыцаря Конрада из Икшкиле (по-немецки Юкскюль – Üxküll), осевшие в Ливонии, впоследствии изменили свою фамилию на Юкскюль. Другая ветвь потомков Конрада стала именоваться Юкскюль фон Мейендорф. Представители этой ветви были возведены в баронское сословие в 1679-м. Еще одна ветвь потомков Конрада, известная под фамилией Гюлденбанд, получила титул баронов в 1648 году. Но большинство пилигримов отправлялось после служения в течение года домой. Поэтому возникла идея на завоеванных землях основать военно-духовную организацию, подобную тем рыцарским орденам, что крестоносцы уже имели на Востоке.

Не менее значимым для истории стало основание военно-монашеского ордена в Ливонии. Наиболее известным орденом тогда был орден Храма или орден тамплиеров, который вел вечный бой с сарацинами в королевстве Иерусалимском. С благословения епископа Альберта в Риге возник орден по образцу тамплиеров – «Братья Меча» или меченосцы. Альберт хотел сделать его орудием своей политики. Ведь братья ордена постоянно жили в своих замках – монастырях и в любой момент могли выступить в поход против язычников. Но Орден быстро вырвался из-под опеки епископа и заявил о себе как о самостоятельной силе.

Разногласия епископа и ордена начались из-за раздела завоеванных земель. Братья потребовали свою долю, отдельно от епископских владений, подчиненных Риге. Под натиском меченосцев Альберт соглашается выделить одну треть всех вновь обретенных церковью земель. Но этого мало. Хотя обстоятельства вынуждают меченосцев и епископа часто действовать заодно, все же глухая вражда между ними не прекращается. Орден интригует против Альберта перед германским императором и Римским папой. Император вопреки епископу признает за орденом безусловные права на завоеванные земли эстов. Когда епископ предлагает поделить Эстонию, то орден уже предлагает ему лишь одну треть владений.

Непростые отношения были у Рижского епископства с Данией. Неизвестно, что обещал Альберт королю перед началом христианизации Ливонии. Однако датчане претендовали на то, чтобы Ливония признала свою зависимость от Дании. Особенно обострились эти отношения в связи с завоеванием Эстонии. Брат Кнуда VI и его наследник, король Вальдемар II, воспринял обращение епископа Альберта за помощью, как уступку Эстонии Дании. В 1219 году датские войска захватили древний замок эстов Линданисе и назвали его Реваль. Эсты же именовали город по-своему: Датский город (Taani linna). Скрытая борьба с датчанами не прекращалась ни на минуту. Несмотря на то, что речь шла о единоверцах, возмущенный епископский хронист писал:

«Датчане же, стремясь занять эту, соседнюю с ними землю, отправили своих священников как бы на чужую жатву. Они окрестили некоторые деревни, а в другие, куда сами не могли сразу поспеть, послали своих людей, велели поставить по всем большим деревням большие деревянные кресты, рассылали через поселян святую воду, приказывая окропить женщин и детей, и таким образом пытались опередить рижан, чтобы всю страну подчинить власти датского короля».

Этот небольшой отрывок из хроники очень показателен. Сомневаться в правдивости данных слов не приходится. Такая гонка священников за скорейшее обращение местных язычников в христианство на деле превратилась в скоростную колонизацию края. Принятие крещения все расценивали как принятие господства над новообращенными.

Но, оказалось, что датчанам без поддержки немецких рыцарей и епископа Альберта все-таки было не обойтись. Внутренние события в Дании помешали датчанам установить господство над всей Ливонией, которое епископу Альберту пришлось признать на словах.

Шведы также попытались поучаствовать в дележе прибалтийских земель. Еще раньше, в эпоху викингов, они пытались закрепиться в Курсе. Но курши разрушили их крепости. В правление епископа Альберта шведы высадились в Эстонии с теми же намерениями, что и датчане. Но и здесь их ждала неудача. Эсты осадили шведский замок и уничтожили его. Времена шведов в Балтии еще не пришли.

Почти тридцать лет своей жизни посвятил епископ Альберт укреплению и расширению завоеваний под знаменем Девы Марии. Его энергия, дипломатические способности и политическое чутье не раз выручали Ливонию. Основанный епископом город Рига неизменно рос и развивался.

 

Братья Меча

«Memento finis» («Помни о конце») – эти слова начертаны на форзаце устава знаменитого рыцарского ордена тамплиеров. Устав славных рыцарей Храма сделался образцом для ливонских меченосцев. Слова «Помни о конце» можно трактовать не только как напоминание о бренности всего земного и необходимости помнить о конце своей жизни, но и как пожелание не забывать о своей цели. Такая трактовка как нельзя больше подходит к деятельности меченосцев в Балтии. Они проявили завидную последовательность в утверждении церкви и захвате новых владений.

Подобно тамплиерам, меченосцы носили на своей одежде красный крест. Но кроме креста было также изображение меча. Отсюда и пошло название братьев Schwertbruder (братья Меча). Официально по латыни орден назывался Fratres Militae Christi, то есть Братья воинства христова. Этих рыцарей называли также по-разному: Schwertträger, Schwertritter, Kreuzbrüder, Gottesritter (меченосцы, рыцари Меча, братья Креста, рыцари Господа).

Крестоносец. XIII век

Подобно ордену Храма, орден меченосцев со временем также в определенной мере превратился в свое собственное отрицание. Так, основатель в будущем весьма могущественного ордена Храма, Гуго де Пейен с горсткой соратников посвятил себя защите и покровительству бедных путешественников, совершавших паломничество в Святую Землю. По преданию, целых девять лет они жили в бедности, соблюдая монашеские обеты, и с мечом в руке защищали паломников от многочисленных шаек воров и разбойников. Жили они лишь дарами благодарных паломников. После девяти лет такого бескорыстного служения они попали в поле зрения Святого престола, во многом благодаря стараниям знаменитейшего проповедника Бернара Клервосского, и в 1128 году на соборе в Труа получили официальный статус ордена с уставом и белыми одеждами. Белый цвет был для тамплиеров знаком невинности. Позднее на них были нашиты красные кресты – эмблема мученичества.

Но что мы видим позднее? Популярность тамплиеров благодаря поддержке римской курии растет с неимоверной быстротой. А вместе с ней и земные богатства этого бренного мира. Уже в 1139 году папа Иннокентий II направил свою буллу магистру тамплиеров, в которой говорилось, в частности, следующее: «Мы призываем вас и ваших сержантов неустрашимо сражаться против врагов Креста; и дабы вознаградить вас, Мы позволяем сохранить вам всю добычу, которую вы захватите у сарацин, из которой никто не имел бы права требовать у вас какой-либо части».

Рыцари Бедности становятся могущественнейшей силой Европы. В их владениях многочисленные замки, земли. Агенты тамплиеров ссужают деньгами не только обычных людей, но и коронованных особ и даже Римского папу.

При этом устав тамплиеров оставался таким же строгим, как и в годы, проведенные в бедности. Еще бы! Только строжайшая дисциплина могла обуздать дух рыцарей, хотя и монашествующих. Именно это, казалось бы, не сочетаемое, сочетание – монашеская дисциплина и рыцарская выучка, делало орденские формирования грозной силой.

Епископ Альберт понял, что опираться только на своих ленников невозможно. Тем более, что и земель-то новых в Ливонии было очень мало. Сколько же можно было иметь вассалов? Только особый военно-монашеский орден мог стать опорой церкви в Ливонии.

История Братьев Христова воинства (Fratres Militae Christi) или меченосцев также начинается с обетов бедности, послушания и борьбы за веру. В 1202 году брат Теодорих, замещавший епископа в Риге, основал этот орден, имевший целью создать в завоеванных землях плацдарм для дальнейших военных операций, обеспечить постоянное военное присутствие. Разумеется, брат Теодорих организовал новый орден по настоянию и с благословения епископа Альберта.

В ту эпоху Запад не знал лучшего воина, чем рыцарь. Тренировка, сила и мощь делали рыцарей непобедимыми. Но светские рыцари были, как правило, людьми буйного нрава, не признававшими никакой дисциплины. Святой Бернар Клервосский не уставал бичевать мирских рыцарей, говоря о них: non militia sed malitia («не воинство, а зло»). Он писал о современных ему рыцарях: «Вы сражаетесь за самые пустые вещи, такие, как безрассудный гнев, жажда славы или вожделение к мирским благам…».

Но не таково новое, духовное рыцарство, по мнению аббата. Новым рыцарством он называет крестоносцев и, прежде всего, тамплиеров, к которым он воспылал любовью и несколько идеализировал их: «Рыцарь, который защищает свою душу доспехами веры, подобно тому, как облекает свое тело в кольчугу, и впрямь есть (рыцарь) без страха и упрека. Вдвойне вооруженный, он не боится ни демонов, ни людей. Конечно, тот, кто желает умереть, не боится смерти. И как бы побоялся умереть или жить тот, для кого жизнь есть Христос, а смерть – вознаграждение? Вперед же, рыцари, и разите с неустрашимой душой врагов Христа, с уверенностью, что ничто не может лишить вас милости Божией».

Римский папа Иннокентий III утвердил план епископа Альберта по созданию нового ордена в Ливонии и дал ему устав тамплиеров, состоявший из 72 пунктов. Папа же предписал рыцарям ордена носить белый плащ с красным крестом и красным мечом. В духовных делах орден должен был находиться в ведении епископа. Это был монашеский орден. Он состоял из братьев рыцарей, братьев-священников и братьев-служащих.

Братья жили по монастырскому уставу, соблюдали «целибат» (обет безбрачия) и спали в общих дормиториях. Они регулярно участвовали в церковных службах. Согласно уставу, заимствованному у тамплиеров, братья должны были вкушать пищу самую простую в полном молчании, слушая при этом Святое писание. Но в остальном, кроме духовной опеки епископа, орден был вполне самостоятельным. Рыцари сами выбирали священников, назначали епископов в своих собственных землях.

Как отмечает В. Е. Чешихин-Ветринский, «всякий, желавший вступить в орден, должен был, согласно уставу, дать четыре обета: обет безусловного послушания орденскому начальству, обет целомудрия (отречение от всяких сношений с женским полом), обет бедности (отречение от всякой собственности) и, наконец, обет посвящения всей своей жизни на борьбу с неверными и язычниками. Все братья обязаны были присутствовать при ежедневных богослужениях, должны были жить в мире друг с другом, но и смотреть друг за другом; должны иметь общее жилище в орденских домах (замках) и общий стол. Одежда братьев должна быть самая простая из грубой ткани (burellum), белой, черной или коричневой, смотря по разрядам братьев. Волосы на голове и бороде должны быть коротко пострижены. Всякие удовольствия, даже всякая охота на зверя или птицу, воспрещалась».

Все перечисленное выше соответствует уставу тамплиеров. Такими видел их святой Бернар: «Дерзкие речи, ненужные поступки, неумеренный смех, жалобы и ропот, если они замечены, не остаются безнаказанными. Они ненавидят шахматы и кости; им отвратительна охота; они не находят обычного удовольствия в смешной погоне за птицами. Они избегают мимов, фокусников и жонглеров и питают отвращение к ним, к песням легкомысленным и глупым. Они стригут волосы коротко, зная, что, согласно Апостолу, мужчине не пристало ухаживать за своими волосами. Их никогда не видят причесанными, редко умытыми, обычно – с всклокоченной бородой, пропахшими пылью, изможденными тяжестью доспехов и жарой…».

Пылкое воображение пламенного проповедника рисовало орденских рыцарей именно такими суровыми воинами, противостоявшими всем соблазнам Востока. На деле тамплиеры не были настолько аскетами. Вспомним, что тамплиерами становились люди из родов, составлявших цвет блестящей французской знати! Но из всех видов охоты им разрешалась только охота на львов. Для последователей тамплиеров в далекой Ливонии эта оговорка не имела смысла. А шахматы, вообще, в то время считались довольно опасной игрой, так как игроки, охваченные эмоциями, могли нанести друг другу увечья и даже убить тяжелой доской. И такие случаи известны в истории среди весьма знатных особ.

В отличие от тамплиеров, в орден меченосцев вступала немецкая знать. Из «Истории Ливонии с древнейших времен» мы узнаем, что: «В состав братьев-рыцарей принимались лица лишь дворянского, рыцарского рода; до приема рыцарь должен был клятвенно удостоверить, что он дворянин, снискал звание рыцаря там-то и там-то (орден никого не возводил в звание рыцаря), рожден в законном браке, холост, не принадлежит ни к какому другому ордену, не заражен никакою болезнию и никому ничего не обещал до вступления в орден. После такой клятвы вступающий произносил четыре обета и тогда был торжественно принимаем в орден, причем на него возлагали рыцарский плащ, перепоясывали поясом, давали полное вооружение: щит, меч, копье и палицу, давали три лошади и назначали оруженосца для прислуги. Оружие давали прочное и хорошее, но без всяких украшений. Одежда брата-рыцаря состояла из длинного белого кафтана и белого плаща, на левой стороне которого на груди нашивался красный крест и под ним красный меч (тамплиеры меча не нашивали, чем и отличались от ливонских рыцарей.

В братья-священники принимались лица, приобретшие до поступления духовный сан. Они могли быть и не дворянского рода, но обязаны были дать рыцарские обеты (кажется, что обета о борьбе с неверными они не давали). Стол и одежду, состоявшую из узкого, застегнутого белого кафтана с красным крестом на груди, они получали от ордена. Братья священники сопровождали братьев-рыцарей в их походах; со своими клириками совершали богослужение в церквах и пользовались в ордене особым почетом; за стол они садились рядом с магистром и им прислуживали первым. Ни один брат не мог исповедоваться ни у кого, кроме орденского брата-священника, и только от брата священника мог получить отпущение грехов».

К служащим братьям ордена Меча относились свободные простолюдины, произносившие при вступлении в орден такие же обеты, как и рыцари. Среди служащих были оруженосцы рыцарей, которые выполняли в боях роль стрелков из арбалетов, а также ремесленники. Как и в ордене тамплиеров, у меченосцев были так называемые «собратья» (confratres), которые не приносили никаких обетов и клятв, но жили на орденских землях и давали ордену свое имущество.

Орден управлялся великим магистром, которого выбирал капитул. Военными делами ордена заведовал маршал, а финансовыми – казначей. В замках всей полнотой власти обладали комтуры, в распоряжении которых находилась община из примерно двух десятков рыцарей-монахов, а также гарнизон, состоящий из сотни-другой воинов. Свои замки меченосцы называли домами. Все братья из одного замка составляли конвент. Собранье братьев конвента называлось капитулом. Капитулы были частные и генеральные, на которые созывался весь конвент для решения наиболее важных вопросов. Магистр, хотя и созывал капитул, только выслушивал мнение братьев, но поступал всегда самостоятельно.

Вся система копировала организацию могущественного ордена тамплиеров с той лишь разницей, что меченосцы подчинялись духовной власти епископа. Несомненно, этот пункт входил в план, разработанный дальновидным Альбертом и утвержденный римским папой. Хотя, как показала дальнейшая история, это не уберегло епископа от разногласий с орденом.

На первый план выступала военная функция ордена. Были в уставе тамплиеров пункты, которые связаны с положением братьев в Ливонии. Так, параграф 57 гласил: «Это вооруженное рыцарское братство может убивать врагов креста без греха». Самое главное, что далее говорилось: «вам могут принадлежать земли, и вы можете держать мужей (вассалов), крестьян и поля, и владеть ими с полным правом». Этот параграф наделял орден правами государя в завоеванных землях. Согласно же параграфу 58 меченосцы, жившие по уставу тамплиеров, могли в своих землях собирать церковную десятину с населения.

Братья Меча должны были постоянно бороться с язычниками. Поэтому они неустанно строили крепкие замки, устраивали кузницы и оружейные склады. Меченосцы несли главные потери в боях с упорными язычниками. В результате, они потребовали у епископа третью часть всех земель, захваченных у местных жителей, в собственное владение, на что и получили разрешение. Количество орденских замков постепенно росло. Рыцари собирали подати в своих владениях, свозили в замки захваченное в походах добро. Помня о Боге, они не забывали и о мирских благах. Их сила и богатство неуклонно возрастали.

Орден воинства Христова, возникший в 1202 году, не мог насчитывать большого количества рыцарей. Известно, что епископ Альберт как раз в тот год уехал в Германию, оставив в Риге незначительное количество пилигримов. Нужно было ждать прибытия епископа, который привез очередную партию крестоносцев для службы в далеком краю ливов. Скорее всего, из них и пошли первые братья Ордена воинства Христова в Ливонии. Численность ордена меченосцев никогда не была очень велика, хотя точных данных нет. Некоторые историки оценивают количество братьев-рыцарей в период расцвета ордена в Ливонии примерно в 80—100 человек.

Стоит напомнить, что начало тринадцатого столетия было временем наивысшего религиозного подъема в Европе. Продолжалась эпоха Крестовых походов, расцвета достигла рыцарская культура.

Велики были влияние, сила и слава известных орденов в Святой земле. Римский папа приравнял поход в Ливонию к походу в Святую землю. Это должно было подействовать на немецких рыцарей. Несомненно, что часть из них прибыла в Ригу с самыми искренними намерениями и с верой в благую цель миссии, чтобы послужить Богу в языческом крае, посвященном деве Марии.

Несомненно и другое: среди братьев ордена встречались авантюристы, отягощенные множеством грехов на родине, неистовые охотники за трофеями и просто рыцари, жаждавшие славы, подобной славе рыцарей Тевтонского ордена или тамплиеров. С такой буйной братией трудно было справиться магистрам. Даже суровая воинская дисциплина не могла обуздать страстей некоторых меченосцев. Впрочем, это одинаково относится и к блестящим французским рыцарям, служившим в рядах тамплиеров. Одним из страшных преступлений против устава, было не выполнение приказаний командора. Так, известно, что один из братьев, вместо того, чтобы ответить на приказанье «во имя Бога», сказал тому: «Может быть, я это сделаю», за что и был лишен рыцарского одеяния. Точно так же устав предписывал тамплиерам не гневаться, говорить учтиво. Но в то же время во французском языке сохранились выражения «jurer comme un templier» («ругаться, как тамплиер») или «boire comme un templier» («пить, как тамплиер»). Надо полагать, что особой вежливостью суровые немецкие рыцари в языческом краю, тем более, не отличались.

Кнехты. XIII век

Центрами ордена сделались Рига, а затем и Венден, где собирался орденский капитул, то есть собрание всех братьев ордена. Сегодня это город Цесис в Латвии на живописных берегах Гауи в 90 километрах от Риги.

Жизнь братьев Меча была суровой. Поход следовал за походом. Зимой по льду, летом по лесным дорогам отправлялись рыцари в окрестные леса на поиски некрещеных язычников. Бывало, едва дав отдохнуть коням от одного набега, меченосцы мчались в следующий бой. Мечи крестоносцев не просыхали от пролитой крови.

Но монах не может убивать. Как же совместить монашескую жизнь и рыцарские подвиги? Святой Бернар Клервосский, пламенный идеолог Крестовых походов, подчеркивал различие войны мирской и войны священной. Для воинствующих монахов он сделал различие между понятиями homicidia (человекоубийство) и malicidia (убиение зла). Крестоносцы несут не только крест, но и меч Господа.

Так или иначе, план Альберта претворился в жизнь. С появлением ордена Братьев воинства Христова в Ливонии епископ приобрел постоянное, достаточно дисциплинированное, особенно по сравнению со светскими рыцарями, войско, с помощью которого началось завоевание всего края. Уже через пять лет после основания братья Меча представляли собой достаточно самостоятельную силу, с которой пришлось считаться и самому Альберту.

 

Судьба первого магистра

О жизни первого магистра меченосцев Венно фон Рорбаха известно очень немногое. Облик его едва различим за туманной завесой минувших веков. Имя его в источниках пишется по-разному: Wenno, Wynno, Winne. А его полное имя Венно фон Рорбах – только предположение историков. Род его, вероятно, проживал на территории современной земли Северный Рейн – Вестфалия, хотя и это снова гипотеза. Историки считают, что Венно был избран магистром недавно образованного ордена Братьев воинства Христова не позднее 1204 года. Это были наиболее трудные и суровые времена для молодого ордена. Ощущалась постоянная нехватка людей в Ливонии, где вокруг жили языческие народы, с которыми орден вел непримиримую борьбу.

Автор «Ливонской рифмованной хроники» так пишет о первом магистре меченосцев:

В первые годы существования ордена меченосцы построили свои собственные замки на территории современной Латвии: в Зегевальдене (Сигулда), Вендене (Цесис) и Ашерате (Айзкраукле). Обычной же резиденцией первого магистра был замок меченосцев в Риге.

Магистр выполнял пункты устава, разрешавшие ордену владеть землями. И не только. Уже при первом магистре меченосцы имели свои земли и давали их своим людям в лен. Сохранился краткий документ на латинском языке, согласно которому магистр Венно отдал в лен ливскому старейшине Манегинту и его братьям земли. Приведем его текст:

Maneginten et suis fratribus eorumque haeredibus a magistro Wenno super duobus agris sitis apud antiquum castrum Ydoven cum agris dictis Pondekeren et super insula Grebasze cum quinque insulis sitis apud paludem et rivulum, qui Slouke nuncupantur.

Манегинту и его братьям, и его наследникам от магистра Венно [в дар] два поля, которые находятся у старого замка Идовен, с полем, называемым Пондекерен, и остров Гребажи, а также пять островов, находящихся у болот и речки, называемой Слока.

Под островами здесь, скорее всего, понимаются возвышенные участки земли на заболоченных берегах рек. Этот документ датируется временем между 1207 и 1209 годом. Больше никаких письменных свидетельств об административной деятельности магистра братьев Воинства Христова не сохранилось.

Венно также выполнял функцию главнокомандующего силами ордена и союзниками. Известен факт, когда магистр лично собирал поход. Это произошло зимой 1208 года, когда эсты вторглись на земли крещеных леттов и осадили замок Беверин. Во время осады на замковый вал поднялся священник, который, играя на неком музыкальном инструменте, запел молитвы. Это смутило нападавших эстов, напуганных силой нового Бога леттов, дающего им радость посреди жаркой битвы. Эсты отступили, опустошая округу. А летты обратились за помощью к меченосцам. Хроника Генриха Латвийского повествует:

«Они послали ночью к Венно (Wennonem), магистру рыцарства христова, в Венден, где он был тогда, и просили придти со своими преследовать эстов. Венно созвал всех лэттов по окрестностям, с наступлением утра пришел в Беверин, но обнаружил, что войско язычников давно ушло, и гнался за ними весь тот день. В следующую ночь ударил сильный мороз, и так как почти все кони захромали, догнать врагов не удалось. Перебив скот и отпустив пленных, они бежали, не дожидаясь битвы. Так и вернулись обе стороны по домам».

Это единственное упоминание о возглавляемых лично магистром походах. Возможно, и даже, скорее всего, были и другие небольшие походы, которые не удостоились внимания хронистов.

Но не в походе суждено было погибнуть магистру меченосцев. Его убийцей стал брат ордена Викберт фон Зост, называемый в «Ливонской рифмованной хронике» «собакой из Зоста» («von Sôsat einen hunt gebûr»). Своенравный рыцарь, судя по всему, не соблюдал орденского устава, за что и был заключен в темницу в Вендене. Затем внешне он образумился и обещал впредь с покорностью служить ордену. По распоряжению Венденского комтура он был отпущен. Трагедия уже была близка.

* * *

Случилось это в Риге в 1209 году. Однажды оруженосец Викберта пришел просить самого магистра Венно пожаловать к рыцарю лично, поскольку он имеет сообщить ему нечто важное, имеющее значение для всего ордена. Магистр и священник Ордена, Иоанн, направились в жилище Викберта, и поднялись к нему по лестнице. Рыцарь принял их со смиренным видом. Лишь глаза его злобно поблескивали, когда он поднимал взгляд. В скромной комнате они остались втроем. Магистр Венно спросил: «Что за спешное дело, о котором брат хочет говорить?» «Да, господин магистр, есть дело, тянуть с которым я уже не могу» – ответствовал Викберт глухим голосом. После этих слов он порывистым движением схватил свою страшную секиру, с которой никогда не расставался, и молниеносно ударил магистра в голову. Фонтаном хлынула кровь, залив белый плащ и смешавшись с алыми знаками креста и меча, которые отличали меченосцев. Магистр рухнул на пол.

Священник поднял руку, не смея верить глазам, видевшим такое неслыханное злодеяние. Вторым ударом топора Викберт снес голову Иоанна, которая с глухим стуком упала и откатилась в угол комнаты. Обезглавленное тело священника навалилось сверху на бездыханного магистра. Весь забрызганный кровью, стоял Викберт, тяжело дыша и опустив оружие. В тот миг, как будто пелена спала с его глаз, рассудок прояснился, и он понял, какое страшное преступление он совершил. Отбросив топор и стараясь не поскользнуться в луже крови, растекшейся на полу, он выскочил на улицу. Ужасен был облик убийцы. Блуждающий взгляд, растрепанные волосы и борода, руки и лицо, забрызганные кровью. Викберт бежал узкой улочкой к церкви. За ним бросились несколько братьев ордена, уже узнавшие о преступлении.

Убийца заперся в маленькой часовне. Братья принялись ломать дверь. На улице начали собираться горожане. Весть об убийстве магистра меченосцев облетела Ригу с быстротой молнии. Это было неслыханно! Люди в оцепенении смотрели на часовню. Через некоторое время братьям удалось ворваться внутрь. Оглушенный произошедшим, Викберт не смог долго сопротивляться, и братья связали его руки толстой веревкой. Когда из часовни вывели окровавленного убийцу, народ ахнул. В толпе раздались крики: «Убийца! Убийца! Смерть!» Викберт невидящим взглядом окинул окружавших его братьев и горожан и, опустив голову, медленно направился сквозь толпу в сопровождении трех вооруженных братьев.

Суд был скорым и неумолимым. Убийцу магистра приговорили с мучительной смерти на колесе. Когда Викберта привязали к колесу, и палач замахнулся, чтобы нанести первый удар железной палицей, никто из собравшихся горожан не пожалел человека, совершившего такое страшное злодеяние.

 

Полоцк и его вассалы в войне 1203–1216 гг.

Итак, в 1202 году против язычников Прибалтики был объявлен Крестовый поход. В Ливонию вместе с епископом Альбертом прибыли уже не мирные проповедники, а крестоносцы. Одновременно с этим немцы основали крепость Ригу, в устье Двины, то есть непосредственно на пути у полоцких купцов. Это не могло не сказаться на тех договоренностях, которые заключал еще простой проповедник Мейнхард с князем Владимиром Полоцким, даже если таковые и были. Ведь теперь речь явно шла уже не о христианском просвещении вассалов Полоцка, а о военном захвате немцами края. А Владимир все еще медлил. Слишком большие выгоды сулил для него торговый мир с немцами, чтобы так просто отказаться от него. На полоцкого князя давило вече, да и сам он боялся вступать в открытый конфликт с силой, за которой стояла вся католическая Европа.

Но ситуация накалялась. Обложенные десятиной в пользу латинской церкви ливы оказались под двойным гнетом, причем в тот момент именно немцы выступали реальными защитниками ливов от нападений земгалов, латгалов и эстов, как и было положено сеньору. Это была, пожалуй, первая серьезная ошибка Владимира Полоцкого, полностью отдавшего на откуп немецким поселенцам защиту своих западных рубежей. Взрыв произошел в 1203 году. Новый ливский «старейший» князь Каупо отказался признать вассалитет Полоцка и отправился искать будущее Ливонии к римскому папе.

* * *

Не дожидаясь возвращения делегации из Рима, Владимир разорвал перемирие и появился под стенами Иксеколы с войском. «В то же лето внезапно явился в Ливонию король полоцкий с войском и осадил замок Икесколу. Ливы, не имевшие доспехов, не посмели сопротивляться и обещали дать ему денег. Получив деньги, король прекратил осаду. Между тем тевтоны, посланные епископом с самострелами и оружием, заняли замок Гольм и, когда пришел король, чтобы осадить и этот замок, они переранили у него множество коней и обратили в бегство русских, не решившихся под обстрелом переправиться через Двину». Из сообщения видно, что войну Владимир начинал вовсе не с немцами, а с отложившимися ливами. К вмешательству тевтонов полоцкий князь был явно не готов, что предопределило его неудачу под Гольмом. Одновременно в войну вступили и другие члены «конфедерации», и объект их нападения также не случаен: «Король Герцикэ (Gercike), подойдя к Риге с литовцами, угнал скот горожан, бывший на пастбищах, захватил двух священников, Иоанна из Вехты и Вольхарда из Гарпштедта (Harpenstede), рубивших с пилигримами лес у Древней Горы, а Теодориха Брудегама, погнавшегося за ним с горожанами, убил». Итак, из описанных событий видны основные претензии полоцкого князя к немцам: принятие присяги от Каупо и основание Риги. Как видно, из дальнейших упоминаний, несмотря на неудачу полоцкой дружины под Гольмом, Каупо был смещен. Вполне возможно, что посланный под Гольм тевтонский отряд вернулся обратно, узнав о нападении Всеволода Ерсикского, а оставшиеся без поддержки ливы приняли условия русских. Восстановив условия прежних договоренностей с Мейнхардом, Владимир отводит войска. Об официальном мире ничего не известно, но в 1205 году перемирия с немцами заключают вассалы Полоцка, вряд ли пошедшие бы на это без воли сюзерена. Долгая война торговые города Двины не устраивала. «Когда король Вячко (Vetseke) из Кукенойса услышал, что пришли таким большим отрядом латинские пилигримы и поселились по соседству всего в трех милях от него, он, добыв через гонца пропуск от епископа, отправился к нему на корабле вниз по реке. После рукопожатий и взаимных приветствий он тут же заключил с тевтонами прочный мир, который, впрочем, недолго продолжался. По заключении мира, простившись со всеми, он радостно возвратился к себе».

Немецкий арбалетчик. XIII век

Несколько раньше мирный договор с Ригой заключали и литовцы, правда, просуществовал он менее года. В короткий для Полоцка период относительного спокойствия Владимир совершает свою вторую роковую ошибку. Весной 1205 года происходит нападение рижан совместно с дружиной земгальского князя Виестурса на литовское войско, возвращавшееся из похода на Эстонию в местечке Роденпойс. Это происходит во время перемирия с немцами. Казалось бы, столь вопиющее нарушение Ригой договоренностей, вероломное нападение на вассала должно было немедленно вызвать жесткую ответную реакцию полоцкого князя. Но ее не последовало. Владимир никак не прореагировал на события при Роденпойсе. А литовский князь явно ждал вмешательства сюзерена, на целых два года отложив поход отмщения. Но, вероятно, на Владимира вновь давит городская верхушка Полоцка, желавшая мира с немцами. Эта нерешительность в политике принята противником за трусость, немцы, видя слабость позиции основного противника, переходят к наступлению. В том же году у ливов была отнята Икшкиле и передана в бенефиций Теодориху. Фактически начался раздел Ливонии без оглядки на Владимира Полоцкого. Ставший «старейшим» взамен смещенного Каупо князь Ако присылает посольство в Полоцк, требуя от сеньора решительных действий.

По переговорам 1206 года вполне можно судить о том, какую дипломатическую игру собирался вести князь Владимир. В Полоцк прибыла делегация от верных ему ливских князей (вероятно, Ако) с требованием немедленно начать поход на Ригу, чтобы защитить их от прибывших в Ливонию крестоносцев. Признав себя вассалами Полоцка, ливские князья теперь требовали от сеньора реальной военной помощи. Одновременно прибыли и послы от епископа Альберта для официального заключения мира. Перед этим епископ, зондируя почву для соглашения, посылает в Полоцк аббата с дарами полоцкому князю, но разозленные Роденпойсом литовцы делают все, чтобы дары до Владимира не дошли (при этом, следует заметить, что сам аббат никак не пострадал).

Обе делегации встретились на подворье полоцкого князя. В этой сложной ситуации Владимир ведет двойную игру, обещая посольствам прямо противоположные вещи. Он не может дать немедленный ответ князю Ако, так как выжидает, пока основная масса крестоносцев покинет Ригу, чтобы только тогда начать наступление. Не исключено также, что Владимир пытался присутствием ливской делегации надавить на немцев, чтобы те пошли на уступки. Но на переговорах, помимо ливских послов присутствовали и представители полоцкого боярства, которые явно не на стороне ливов. Ведь новая война вновь перекроет Двинской путь и нанесет им убытки. Скорее всего, именно кто-то из них выдал немцам планы Ако, ведь верхушка боярства должна была быть на обоих переговорах.

Узнав о том, с чем прибыли ливы, немецкий посол тайно отправляет гонца в Ригу с требованием вернуть крестоносцев. Тянуть время и лавировать дальше было невозможно, у Владимира остался лишь один выход – немедленно начать войну. Но объявить об этом в Полоцке в открытую он не решился. Он переносит переговоры на территорию Ливонии, тем самым, уходя из-под давления полоцких бояр. После чего князь Ако, вероятно, не без согласия сеньора, устраивает несколько провокаций, убив сначала двух послов из Икшкиле, сторонников немцев, а затем схватив и обезглавив гольмского священника Иоанна. Следует обратить внимание на то, как были казнены икшкильские послы. По свидетельству Генриха Латвийского «их обвязали вокруг ног веревками и разорвали пополам». Это известный способ казни у кочевых народов, воспринятый у них русскими, но вряд ли известный ливам, мог быть применен либо с подачи полочан, любо при их непосредственном участии.

Но, пытаясь лавировать между верхушкой городской общины и вассалами, Владимир упустил время. Слишком долго собирал он войско, слишком поздно подоспела верным ему ливам долгожданная помощь. Собственно и помогать уже было некому. Лидер ливского сопротивления Ако погиб, его замок Гольм был захвачен немцами, а вслед за этим крестоносцы, приведенные Каупо, в союзе с земгалами Виестурса сожгли и мятежный замок князя-изгоя. «Полоцкая партия» в Ливонии потерпела поражение, так и не получив реальной поддержки от метрополии. Ее оставшиеся в живых сторонники были брошены в тюрьму, голову погибшего князя Ако в качестве «трофея победы» доставили епископу Альберту. Лишь тогда подошли к Икшкиле и Гольму полоцкие дружины. Крестоносцы уже вновь укрепились в замках, разгромив сопротивление ливов. Несогласованность действий, во многом ставшая следствием колебаний Владимира и полочан предопределила исход всей компании. Владимиру вновь не удалось взять штурмом Гольм. Генрих Латвийский отмечает неопытность русских воинов в обращении с осадными машинами. А ведь приди князь полоцкий на помощь Ако, когда замок был еще в его руках, неизвестно, кому бы улыбнулась фортуна. А вот так завершилась бесславная для Полоцка кампания: «В Риге боялись и за положение города, так как сооружения его еще не были крепки, боялись и за дела вне города, за своих, осажденных в Гольме. Между тем к королю вернулись некоторые ливы-разведчики и сказали, что все поля и дороги вокруг Риги полны мелкими железными трехзубыми гвоздями; они показали королю несколько этих гвоздей и говорили, что такими шипами тяжко исколоты повсюду и ноги их коней и собственные их бока и спины. Испугавшись этого, король не пошел на Ригу, и спас Господь надеявшихся на него. Торейдцы же, увидев корабли в море, сообщили королю, и тот, не только не добившись успеха в одиннадцатидневной осаде замка, но скорее даже пострадав в силу потери своих, боясь в то же время прибытия тевтонов, поднялся со всем своим войском, взяв раненых и убитых, и возвратился на корабле в свою землю. Гевегард, воевода епископа, умер после от небольшой раны, а прочие, оставшись здравы и невредимы, благословляли Бога, который и на этот раз руками немногих защитил свою церковь от неприятеля».

С разгромом «заговора Ако» Ливония была практически потеряна для Полоцка. А окрыленный успехом епископ Альберт уже готовил новый удар, на этот раз не просто по данникам полоцкий «конфедерации», а уже по самим ее западным границам.

 

Штурм первого рубежа. Падение Кокнесе

Как бы ни стремился князь Владимир удержать Ливонию, все же она никогда не была настоящей частью Полоцкого государства. Пограничным замком полоцких князей на Двине была Кокнесе. Находясь на порубежье, Кокнесское княжество должно было первой из земель полоцкой «конфедерации» столкнуться с проникавшими в Ливонию немцами, что и произошло.

В 1205 году, когда завершился первый этап войны между Ригой и Полоцком, ничто еще не предвещало печальной судьбы Кокнесе. Не желая портить отношения с сильным противником, к тому же сулящие ему торговые выгоды, Вячко Кокнесский, как только ему позволила политическая ситуация идет на мир с Ригой. Конечно, причины такого шага князя-порубежника были не только в боязни нападения на замок. Поселившиеся в трех милях от границ княжества немцы могли при желании полностью перекрыть торговый путь по Двине, и маленькую Кокнесе ждала бы судьба Земгальской гавани. Ведь если для Полоцка Двинской путь был лишь одним из направлений внешних связей, то для Кокнесе в нем было все существование. Договор, как было принято по тем временам, видимо был заключен сроком на два года. Спустя ровно это время князь Вячко присылает новую делегацию в Ригу.

«Когда король Кукенойса Вячко (Vesceka) услышал о прибытии епископа и пилигримов, он вместе со своими людьми вышел им навстречу и по прибытии в Ригу был принят всеми с почетом. Проведя в самой дружественной обстановке в доме епископа много дней, он наконец попросил епископа помочь ему против нападений литовцев, предлагая за это половину своей земли и своего замка. Это было принято, епископ почтил короля многими дарами, обещал ему помощь людьми и оружием, и король с радостью вернулся домой. После того, порадовавшись обращению и крещению ливов, епископ послал к ним священников и в Торейду, и в Метсеполэ, и в Идумею, и на Двину; везде были выстроены церкви, и священники размещены по приходам».

Разница в текстах соглашений 1205 и 1207 годов очевидна. Если изначально князь Кокнесе просто подписывал мирный договор, то теперь он становился вассалом рижского епископа, ибо предоставление епископу половины доходов княжества в обмен на военную защиту. Это могло означать только установление между Ригой и Кокнесе отношений сеньора и вассала.

Итак, вслед за Каупо, еще один православный князь «сломал ветку», то есть разорвал вассальные отношения с Полоцком и вступив в них с епископом Альбертом. Понятны и опасения Вячко по поводу нападений литовцев. Отказываясь от присяги Полоцку, Вячко уже предугадывал, в какой форме наступит месть за политическую измену со стороны бывшего сюзерена, уже давно воюющего при помощи литовских ратей. Но почему Вячко вообще пошел на этот шаг? Для дальнейшего процветания его маленького княжества было достаточно просто подтвердить прежний договор. Но после поражения Полоцка в войне за Ливонию и разгрома «заговора Ако» положение Кокнесе стало очень тяжелым. Было ясно, что немцы продолжат экспансию по Двине, и что Кокнесское княжество станет следующим за землей Турайды. А чудовищное разграбление столицы православного мира Константинополя уже показало всем странам восточно-христианской традиции, что даже приверженность христианской вере не позволяет чувствовать себя в безопасности от Крестовых походов.

В отличие от Каупо, вряд ли Вячко пошел на подобный шаг добровольно. Скорее всего, таковы были условия епископа Альберта, фактически предложившего кокнесскому князю капитуляцию. Выбора у правителя удельного княжества не было. После поражения Ако и его сторонников, он уже не рассчитывал всерьез на крупномасштабную военную помощь из Полоцка, а в одиночку не имел шансов выстоять. Пример же расправы крестоносцев с «полоцкой партией» Турайды был еще слишком свеж.

Конечно, договор, помимо, обещаний безопасности, сулил ему и торговые выгоды, но на этот раз этот вопрос, видимо, отошел на второй план. О том, что кабальный договор был навязан кокнесскому князю видно из того, с каким скрипом он им соблюдался. Хроника Генриха обвиняет Вячко в постоянных нарушениях вассального соглашения. Не устраивал он и епископа Альберта. Ведь по нему он получал право лишь на распоряжение частью доходов Кокнесе, но не мог распространить на княжество ни свою юрисдикцию, ни влияние своей церкви. Даже полностью покорный князь Вячко мешал ему, кокнесский замок уже тогда виделся в Риге полностью немецким, опорным пунктом в землях Латгалии.

Новый вассал епископа явно не пришелся ко двору и его окружению. Конфликт между Вячко и рыцарем Даниилом из Леневардена возник, вероятно, еще до подтверждения мира, иначе Генрих Латвийский не писал бы о его длительном развитии. Время для провокации, скорее всего, было выбрано вскоре после подписания договора о вассалитете, так как описанные события произошли в том же году, что и договор, при этом датированы предпасхальным временем.

«Однажды ночью слуги Даниила поднялись вместе с ним самим и быстро двинулись к замку короля. Придя на рассвете, они нашли спящими людей в замке, а стражу на валу мало бдительной. Взойдя неожиданно на вал, они захватили главное укрепление; отступавших в замок русских, как христиан, не решились убивать, но угрожая им мечами, одних обратили в бегство, других взяли в плен и связали. В том числе захватили и связали самого короля, а все имущество, бывшее в замке, снесли в одно место и тщательно охраняли».

Епископ не одобрил действий леневарденцев, но и не наказал их, лишь потребовал освобождения Вячка и возвращения всего награбленного в его замке имущества. Стремясь загладить вину вассалов, он угощал князя в своем замке, одаривал дарами и поспешил с исполнением договоренностей по поводу присылки в Кокнесе отряда рыцарей и строителей-каменщиков для укрепления замка и защиты его от возможного «наведения» литовских войск Владимиром Полоцким.

Но оскорбление, нанесенное князю Кокнесе, не было им забыто и прощено. Как показали дальнейшие события, Вячко был правителем жестким и злопамятным. К тому же он понял, что совершил ошибку, разорвав вассальную клятву с Полоцком. Вероятно, он по возвращении в замок немедленно втайне выслал гонцов к бывшему сеньору и получил от него заверения прощении измены, в случае если он окончательно порвет с Альбертом. Иначе не объяснить столь жестокой вероломной расправы кокнесского князя с присланным ему на помощь отрядом рыцарей. Они были застигнуты врасплох во время работ по укреплению замка и перебиты практически безоружными. С точки зрения рыцарского права это было чудовищным поступком, сравнимым разве что с убийством побратима или сеньора. Совершив подобное злодеяние, князь Кокнесе велел сплавить тела убитых рыцарей вниз по Двине. Всего трое рыцарей из посланного отряда спаслись бегством и рассказали в Риге о случившемся.

Воины Ордена. XIII век

О дальнейших замыслах кокнесского князя мы видим из отправки посольства в Полоцк с требованием немедленно выступить в поход на Ригу. Вместе с посланием Владимиру были отправленные захваченные у убитых рыцарей трофеи, в знак того, что Вячко готов возобновить вассальную присягу Полоцку. Действия кокнесского князя, конечно же, до глубины души возмутили епископа Альберта и рижан. Поступи князь Вячко более дипломатично, может быть, немцы и отложили бы войну с его княжеством. Или вновь попытались склонить его на свою сторону дипломатией. Но расправа с безоружным союзником была слишком ужасным преступлением, вероломный кокнесский князь стал для рижан вне закона, а возмездие за его поступок должно было наступить немедленно.

Епископ Альберт, отложив свое отплытие в Тевтонию, спешно собирает войско. Вячко и его сторонникам становилось ясно, что их ожидает судьба участников «заговора Ако». Владимир вновь не торопится с походом. И даже если он и решится на него, полоцкое войско вновь подоспеет позже, чем немецкие рыцари успеют взять замок штурмом. Вместе практически со всем населением города князь решается на отчаянный шаг. Жители Кокнесе «собрали свое имущество, поделили между собой коней и оружие тевтонов, подожгли замок Кукенойс и побежали каждый своей дорогой».

Это был первый массовый исход населения за все время покорения Прибалтики. Вместе с православными русскими уходили из княжества латгалы и селы, не желавшие подчиняться тевтонским рыцарям. Их путь лежал, скорее всего, в земли Ерсикского княжества. Сам князь Вячко бежит в Полоцк к великому князю Владимиру. Мы не знаем, оглянулся ли он в последний раз на сожженную Кокнесе и пожалел ли о вероломном поступке. Но, скорее всего, нет. Непримиримым врагом немцев становится он с этих пор. Когда Полоцк прекратил борьбу за Прибалтику, он уходит в Эстонию, чтобы продолжить войну с ними уже на стороне Новгорода и Пскова. Погиб Вячко во время осады Дерпта в 1224 году.

С падением Кокнесе началось уже неприкрытое наступление крестоносцев на рубежи православных земель. Натиск на владения полоцкой «конфедерации» продолжился, едва успели остыть пепелища сожженного замка Вячко. Подавив сопротивление латгалов и селов, бывших подданных Кокнесского княжества, рижский епископ основал на том же месте собственный замок, который теперь становился пограничной крепостью немецких владений в Прибалтике и опорным пунктом для дальнейшей экспансии. Треть доходов замка была отдана Ордену меченосцев. Сколько раз Кокнесе вновь становилось то местом сбора полков для похода в земли «конфедерации», то местом заключения мирных соглашений. Уже под тем же годом, что и строительство новой Кокнесе, сообщается о походе оттуда двух латгальских отрядов (вероятно, бывших подданных Вячко) в Литву. А основной удар крестоносцы готовят по следующему двинскому княжеству «конфедерации» – Ерсикскому.

 

Второй рубеж «конфедерации». Всеволод Ерсикский – свой среди язычников

Так проникновенно, опираясь на библейский сюжет, описывает Генрих Латвийский плач князя Всеволода, смотрящего с другого берега Двины на пожар, уничтожавший родную Ерсику. Это случилось в 1209 году, ровно через два года после падения Кокнесе.

Последний князь Ерсики Всеволод известен тем, что еще в начале века вступил в династический брак с дочерью литовского князя Даугерутиса, и с тех пор стал верным и неизменным другом и союзником Литвы. Называя Ерсику «ловушкой и великим искусителем для всех, живших по этой стороне Двины» Генрих Латвийский добавляет, что князь Всеволод упорно отказывался заключать с епископом мир, вероятно, аналогичный тому, что подписал в 1205 году Вячко Кокненсский.

Причину такого нежелания обнаружить легко, если вспомнить, что в другом месте хронист называет Всеволода не просто зятем литовского князя Даугерутиса и его союзником, но и «почти своим» для этой языческой страны, хотя он и придерживался христианской веры. Сообщается также, что в Ерсике почти постоянно пребывал литовский гарнизон. Несомненно, именно обязательства перед союзниками препятствовали засылке ерсикской делегации в Ригу после вероломного нападения на литовскую дружину при Роденпойсе. Всеволод, в отличие от колеблющегося и лавирующего сеньора, встает на сторону Литвы бескомпромиссно. Несомненно, что литовский поход 1207 года, завершившийся битвой при Аскраде, начался, как и прежде из его земель.

После падения Кокнесе Всеволоду, скорее всего, были предложены те же условия, что и прежде Вячко, то есть капитуляция, но он их отверг. Однако столь быстрого развития событий он не ожидал. Как сообщает хроника, город был взят внезапным штурмом, скорее всего нападавшие пришли из вновь отстроенной Кокнесе. Немцы ворвались в крепость фактически по оплошности отступавших из посада русских, что пропустили их за собой в ворота. По свидетельству источника также видно, что литовских войск в это время в Ерсике и ее округе не было. Вероятно, немцы удачно выбрали время для марш-броска из Кокнесе. Немецкое войско, захватив в Ерсике одежду, серебро и пурпур не побрезговало и ограблением церквей. История разорения Константинополя повторилась в Ерсике в миниатюре. Была взята в плен и семья ерсикского князя.

Условием для возвращения пленных стала капитуляция и признание Всеволодом вассальной зависимости от Риги, то есть те условия, которые прежде отвергал Всеволод. «Если ты согласишься принести свое королевство в вечный дар церкви пресвятой Марии, так чтобы вновь получить его уже из наших рук, и вместе с нами наслаждаться постоянным миром и согласием, тогда только мы отдадим тебе королеву со всеми пленными и всегда будем верно оказывать тебе помощь». Этот классический средневековый договор вассалитета был вынужден подписать князь Ерсики. У Всеволода не было выбора.

Казалось, еще один член «конфедерации» покидал ее окончательно. Но, судя по дальнейшим событиям, князь Ерсикский, изначально не был намерен соблюдать навязанную ему силой вассальную клятву. Едва отстроив Ерсику после пожара, Всеволод подтвердил соглашения с Литвой и вернулся под власть Полоцка. Поход литовского войска на Кокнесе в 1210 году явно начался вновь из его земель.

* * *

Так постепенно продолжалось вытеснение Полоцкого княжества из Прибалтики. Какую же позицию занимали в этой ситуации войны за сферы влияния великие князья – правители прибалтийских стран? На чьей стороне они были в этой войне? Источники донесли до нас достаточно имен прибалтийских «сеньоров» и «квази-рексов». Но, пожалуй, только троих из них можно назвать действительно правителями своих народов, политическими лидерами, определившими их историю на последующее время. Их яркие биографии рисуют сложную картину того переломного и героического времени. Их всех объединяло одно: они искали для своих стран лучшего будущего. И пускай Каупо видел его в вассалитете рижскому епископу, Даугерутис пытался выхватить из слабеющих рук Полоцка лидерство в «конфедерации», а князь земгалов Виестурс последовательно отстаивал независимость своей страны, вряд ли можно судить их за то, что в той тяжелой ситуации, находясь между двумя христианскими мирами, они пытались отстаивать свои интересы.

 

Каупо. Предатель или святой?

Все было кончено. Деревяный замок догорал. Языки пламени облизывали обугленные остатки бревенчатых стен. Темной пеленой дым поднимался над высоким холмом, поросшим лесом. Далеко внизу извилистой лентой текла спокойная Койва, поблескивая между деревьями. Сильный жар исходил от огромного пепелища. Это было все, что осталось от сильной ливской крепости Турайда. На валах и внутри замка остались тела убитых защитников. Крестоносцы и земгалы свалили в кучи захваченную в замке добычу. Воины сновали с добром к возам, заполняя их трофеями. Рядом с крепостным валом стоял предводитель нападавших Каупо и, как завороженный, смотрел на дышавшее жаром пожарище.

Бог знает, какие страсти бушевали в душе этого человека в тот миг. Ведь Каупо приказал уничтожить собственный родовой замок, сжег свой дом. Здесь он вырос, здесь обитали многие из его родичей, которые не пожелали принять новой веры. Изгнанный сородичами, правитель Турайды все-таки вернулся домой. И не один, а во главе большого войска чужаков. Не менее полутора тысяч воинов осадили Турайду, внушив ужас обитателям замка. Предвидя поражение, многие из них не посмели подняться на стены. Едва завидев внизу на дороге копья и флажки немецких крестоносцев, ливы из замка побежали к валам с противоположной стороны и быстро растворились в густой зелени листвы. Бескрайний лес покрывал все окрестные холмы по обоим берегам Койвы, искать беглецов там было бесполезно.

Натиск христиан был силен и жесток. Не потерявшие присутствия духа ливы, среди которых были и друзья, и родственники Каупо, сражались храбро. Но силы были не равны. Дружинники Каупо, немцы и земгалы через короткое время оказались на валах, опрокинув защитников с валов внутрь крепости. Преследуя ливов в замке, наступающие начали избиение. В пылу штурма они убили не менее пятидесяти жителей Турайды. После этого деревянный замок загорелся, подожженный со всех сторон.

Шел 1206 год. Изгнанник Каупо показал непокорным ливам, что он еще очень силен, что за ним стоит железная сила крестоносцев. Не остановило его и то, что его отряд обрушился на замок, где жили его родичи. Его приверженность новой вере была тем сильнее, чем более отталкивали его соплеменники. Каупо выпала судьба стать одним из главных персонажей кровавой драмы под названием «Покорение Ливонии крестоносцами».

В латышской литературе образ этого исторического лица очень противоречив и неоднозначен. Часто имя ливского вождя употреблялось как синоним предательства. С одной стороны, Каупо предал своих соплеменников, помогал крестоносцам в порабощении края. С другой стороны, он один из первых в Ливонии принял крещение и ни разу не отступил, в отличие от многих соплеменников, от выбранной веры.

Что же известно об этом человеке? Зачем в 1206 году он пришел с войной в свой дом? Все началось намного раньше.

Известно, что до появления крестоносцев Каупо был правителем Турайды – одного из ливских округов. Кроме Каупо, были и другие князья ливов. Из той же хроники мы знаем, что неподалеку, на левом берегу красавицы Койвы существовал другой замок, где полновластным хозяином был другой ливский властитель – Дабрел. Со стен одного замка можно было увидеть бревенчатые башни другого.

Что побудило Каупо принять новую веру? Существует гипотеза о том, что Каупо крестился первым среди жителей округа Турайды еще в 1191 году, то есть задолго до прихода крестоносцев в Ливонию. Значит, еще в бытность первого епископа Мейнхарда в Ливонии проповедь слова Божьего задела душу вождя ливов, и он, осознав величие новой веры, первым принял крещение среди соплеменников, живших на берегах Койвы. Однако документально эта гипотеза не находит подтверждения. Да и зачем могущественному вождю, чья жизнь проходила в походах против соседних племен, охотах и пирах, круто менять свою жизнь и традиции, вняв словам чужестранного проповедника?

Имена первых ливов, крещеных отцом Мейнхардом, перечислены в Хронике Генриха Латвийского. Каупо среди них нет, хотя хронист хорошо знает этого ливского князя. Между тем, само имя Каупо – не что иное, как искаженное христианское «Яков-Якоб». Эту версию подтверждает и упоминание совместно с Каупо другого ливского князя Анно, также уроженца Турайды и, скорее всего принадлежавшего к тому же роду. Это имя также христианское, в русско-греческой транскрипции звучащее как Анания (Онаний). Но этого князя в числе новообращенных также нет, кроме того, нигде не сказано о том, был ли вообще он христианином.

Назвать ливского князя Яковом (как и Ананией), действительно могли только при крещении. Но характер искажения имени показывает, что оно долгое время использовалось в среде ливов и приняло соответствие правилам их финно-угорского языка. Невероятно, чтобы крещенный в зрелом возрасте князь, продолжая править практически языческим народом, вдруг начал пользоваться в государственных делах исключительно именем, данным ему во время таинства крещения. Возможен вариант, что немцы называют ливского князя крестильным именем для простоты, что его изначальное «светское» оказалось сложным для произношения. Такие случаи переименования в иноязычной среде известны. Но в немецких хрониках встречается исключительно ливская форма имени – Каупо, и это указывает на то, что хронисты даже не ассоциировали его с христианским Якобом-Яковом.

Рига

Отсутствие сведений о крещении Каупо в Хронике Генриха, свидетельствует о том, что никто из первых ливонских епископов его не крестил. Такой важный факт, как обращение в христианство правителя ливов, не мог пройти мимо хрониста, столь подробно описавшего их деяния. Но тогда ливский князь носил христианское имя еще до первой встречи с немецкими миссионерами, был впервые представлен им под этим именем, и, значит, был крещен до их появления в Ливонии.

Совокупность этих фактов объяснима только в одном случае. Ливский князь был крещен и получил христианское имя Яков при рождении, другого у него просто не было. Использование этого имени в ливском языке исказило его до Каупо, и уже как Каупо он впервые предстал перед немцами. Известно, что у Каупо в 1210 году была замужняя дочь, значит, дату его рождения следует отодвинуть вглубь не позднее 1175 года. Крещение ребенка при рождении говорит о том, что его родители также были крещены.

Но могли ли в это время существовать крещеные ливские князья? Несомненно, да, и только по православному обряду. Под 1180 годом имеется летописное сообщение об участии ливов в войске Всеслава Полоцкого при походе на Друцк. Этому участию должно было предшествовать вторичное подчинение ливов Полоцку, попадающее примерно на те годы, когда Каупо должен был появиться на свет. Его происхождение из «старейшей» ветви ливских князей делает этот факт особенно важным, так как взаимосвязь подчинения Ливонии православному Полоцку и крещения кого-то из ее «старейших» представляется очевидной. Известно, что полочане никого не крестили, ни проповедями, ни силой, обращение могло быть только добровольное. Зачем ливский князь мог пойти на это, если все его окружение оставалось языческим?

Одно весьма смелое предположение выдвинуть можно. Князья-язычники наиболее часто принимали крещение ради вступления в династический брак с христианкой, так как браки христиан с некрещеными были запрещены. Династическими браками, как правило, закрепляли тот или иной договор, в том числе договоры о вассалитете. Такое крещение было довольно условным, реально крещеный князь оставался язычником. Очень вероятно, что здесь мы имеем тот же случай. «Старейший» князь ливов, принося вассальную клятву Всеславу Васильковичу (где-то около 1170–1175 гг.), скрепил ее браком с одной из православных полоцких княжон, при этом совершив обряд крещения. У них родился сын Яков, будущий князь Каупо. Его дальнейшая приверженность христианству вполне объяснима наличием православной матери. Та же история могла касаться и князя Анно, если конечно они с Каупо не братья (принципы лествичного наследования делают это более чем вероятным). Мы не находим у Генриха Латвийского сведений о крещении этих князей, так как миссионеры времен Мейнхарда знали их уже крещенными в православие. Умолчание об этом факте в условиях войны с православным Полоцком вполне объяснимо.

Впервые мы встречаем имя Каупо под 1200 годом, когда епископ Альберт впервые прибыл в Ливонию:

«Не полагаясь, однако, из-за вероломства ливов, на мир, многократно уже ими нарушавшийся, епископ потребовал заложников от Анно, Каупо и старейшин страны. Они были приглашены на пир (potacionem), явились все вместе и были заперты в одном доме. Боясь, что их отправят за море в Тевтонию, они представили епископу около тридцати своих сыновей, лучших, какие были на Двине и в Торейде. Епископ с радостью принял их и, поручив страну Господу, отплыл в Тевтонию»

Оказывается, Каупо попал в западню, которую немцы устроили легковерным ливам. В хронике много говорится о коварстве и вероломстве ливов, которые то принимают крещение, то смывают его в водах реки. Несомненно, отчасти об этом говорится, чтобы оправдать обманные методы, которые использовал сам епископ. Можно предположить, что ливы оказались такими легковерными из-за своих родовых традиций и представлений. Возможно, приглашение на пир для утверждения мира они восприняли как приглашение в гости, а гость у всех народов края был на особом положении, и причинить ему вред означало нарушить традицию. Не исключено, что Каупо, направляясь на пир к епископу, вовсе не намеревался в дальнейшем хранить этот мир долгое время, но никак не предполагал после пира оказаться пленником. Но так случилось, и, чтобы купить свободу, Каупо должен был отдать в заложники немцам сыновей «лучших людей» своего округа.

В 1200 году первым среди захваченых на пиру ливских князей назван Анно, вероятно, он и был тогда «старейшим». К 1203 году этот титул носит уже Каупо. В тесные отношения с немцами он мог вступить, еще будучи на вторых ролях, Мейнхард (а скорее всего Бертольд) мог привлечь его на свою сторону обещанием защиты от земгалов. Но, став великим князем, он был обязан принести «роту» Владимиру Полоцкому. Вместо этого он отправляется в Рим по приглашению соратника и помощник епископа, монаха Теодорих, годом раньше учредившего орден меченосцев, Вместе с крестоносцами, которые отслужили год в Ливонии, они отплыли на корабле в Германию. Проделав долгий и нелегкий путь через немецкие земли, они достигли Рима, где Теодорих представил новообращенного властителя ливов папе:

«Папа принял его весьма милостиво, поцеловал, много спрашивал о положении народов, живущих в Ливонии, и усердно благодарил Бога за обращение ливонского народа. По истечении нескольких дней достопочтенный папа Иннокентий вручил упомянутому Каупо в подарок сто золотых, и когда тот пожелал вернуться в Тевтонию, простился с ним чрезвычайно ласково, благословил его, а епископу ливонскому через брата Теодориха послал Библию, писанную рукой святого Григория папы».

Проезжая по немецким землям, Каупо увидел устремленные вверх шпили церквей, крепкие каменные замки, богатые многолюдные города, обнесенные каменными стенами. Перед ним открылся другой мир, который был так не похож на окружавшую его действительность. Каупо не переставал удивляться мастерству европейских ремесленников, строителей, богатому убранству церквей. «Вечный город» Рим, история которого уже в те времена насчитывала больше тысячи лет, и аудиенция во дворце папы, без сомнения, оставили неизгладимое впечатление в душе правителя ливов из Турайды.

Не столько свет веры озарил Каупо, сколько могущество, богатство христианских властителей ослепило его, укрепив в принятом решении следовать христианской вере. Папе он был представлен уже как христианский правитель, о чем свидетельствует «Ливонская рифмованная хроника» (строки 00375—00381):

Благосклонный прием у папы, щедрые дары сделали свое дело. Как политик, Каупо раз и навсегда уяснил себе, что с этой силой нужно быть в союзе.

Теодорих и Каупо вернулись в Ригу в сентябре 1204 года. С этих пор Каупо всегда находился на стороне крестоносцев и участвовал со своими людьми в битвах с язычниками. В 1206 году ливы изгнали Каупо из Турайды, отобрали его имущество, угодья и борти. Чтобы вернуть былое положение, Каупо обратился за помощью в Ригу. Возможно, не без его участия было принято решение о походе в Турайду. Хроника не упоминает Каупо в числе полководцев, организовавших этот поход:

«После того рижане, помня обо всех обидах, причиненных им жителями Торейды, еще язычниками, и о частом нарушении ими мира, призвали на помощь семигаллов, чтобы отомстить врагам. Семигаллы, всегда относившиеся враждебно к жителям Торейды, обрадовались и пошли навстречу рижанам с князем своим Вестгардом в количестве около трех тысяч человек».

Основную силу христианского войска составляли язычники-земгалы. Но руководство одной из двух частей объединенного войска было возложено на обиженного ливского вождя Каупо. Можно не сомневаться, что сам Каупо просил об этом, чтобы отомстить обидчикам. Вот почему он сжег свой дом и сделался в глазах ливов дважды предателем.

Вторая часть войска отправилась к замку Дабрела и осадила его, но безуспешно. Дым, поднимавшийся в небо от горящей Турайды, укрепил в защитниках соседнего замка решимость защищаться. Поэтому христианам в тот год не удалось сжечь замок Дабрела.

В дальнейшем Каупо принимал участие во многих походах против язычников. Вероятно, что местом жительства изгнанник Каупо избрал замок меченосцев Венден. Здесь он обосновался с семьей и верными дружинниками. Вместе с меченосцами он отправлялся в частые военные походы. Имя Каупо не раз упоминается рядом с именем Бертольда, который был комтуром венденского замка. По-видимому, Бертольда и Каупо связывали дружеские отношения. Известно, что сын Каупо при крещении получил имя Бертольд. Надо думать, имя это было дано ему в честь комтура. Его крестным отцом мог быть и сам меченосец.

В 1210 году, когда Ригу неожиданно осадило большое войско язычников-куршей, Каупо бросился на помощь христианам:

«На следующую ночь пришел в Ригу Каупо со всеми родными, друзьями и верными ливами…».

В том же году он участвовал в кровопролитном сражении с эстами у реки Имеры, где силы ливов и леттов, возглавляемые немецкими крестоносцами, были разбиты. В этом бою Каупо потерял своего сына, зятя и многих дружинников.

В следующем 1211 году Каупо участвовал в новом походе в земли эстов:

«Тотчас поднялись Каупо, Бертольд из Вендена со своими и слуги епископа и пошли в ближнюю область Саккалу и сожгли все деревни, куда могли добраться, и перебили всех мужчин; женщин увели в плен и вернулись в Ливонию».

Кровопролитный был год. Не утихали битвы с упрямыми эстами. Волны набегов накатывались на приграничные земли с обеих сторон. Каупо в том же 1211 году еще дважды ходил с войском в земли эстов:

«Каупо с некоторыми тевтонами и другими, пройдя в Саккалу, сжег много деревень, а также замки Овелэ и Пуркэ, захватил много добычи, мужчин перебил, а женщин с детьми увел в плен».

«И поднялись пилигримы с братьями-рыцарями и Теодорих, брат епископа, и Каупо со всеми ливами, и Бертольд венденский с лэттами, собрали большое войско и выступили в Метсеполэ к морю».

Вся жизнь Каупо превратилась в один большой Крестовый поход. В душе его бурлила ненависть к эстам, отнявшим у него сына и многих родичей. Совсем не по-христиански. Но Каупо был всего лишь человек, отверженный соплеменниками и утверждавший себя через служение новому Богу и предводителям крестоносцев. После поездки в Рим он понял, что бороться с железным рыцарством, идущим под знаменем всемогущего Бога, у ливов нет сил. Уже не будет возврата к древним идолам. И Каупо решительно взял сторону крестоносного воинства, ни разу не изменив своему выбору. Епископ и меченосцы использовали его меч в завоевании земель ливов и эстов, а он использовал мощь крестоносцев для утверждения своего положения в крае и свершения своей мести.

Но надо сказать, что Каупо, вернув себе княжение, вовсе не становится марионеткой в руках немцев, несмотря на то, что не отступает от соглашения с ними. Об этом наглядно свидетельствует его позиция в конфликте ливов и леттов с венденскими рыцарами во время аутинского восстания 1212 года:

«Первым из них был Каупо и говорил он в том смысле, что от веры христовой не отречется никогда, но готов вступиться пред епископом за ливов и лэттов, чтобы облегчить им христианские повинности».

Это единственное свидетельство о внутренней политике Каупо, который выступает с умеренных позиций, пытаясь прийти к мирному соглашению, но отстаивая права не только своих соотечественников, но и оказавшихся в том же положении леттов. Можно сказать, что он пытался выстроить отношения с меченосцами на несколько другой основе, чем того хотели рыцари. Тогда ему помешала неуступчивость обеих сторон, приведшая тогда к новому военному столкновению.

Другим моментом в характеристике политики Каупо, также говорящим о его независимости, является то, что его военная помощь немцам откровенно избирательна. Он выступает в поход для поддержки рижан, осажденных куршами, участвует в походах против эстов, но ни единого раза не поднимает руки ни на кого из «коллег» по Полоцкой «конфедерации», хотя стычек с ними в тот же период было более чем достаточно. Сложно представить, что немцы приглашали его поучаствовать только в операциях в Эстонии, скорее всего, он просто игнорировал другие призывы, заставившие бы его поднять меч на бывшего сеньора или его союзников. Он не приносил «роту» Полоцку сам, но явно чтил те клятвы, которые давал его отец и, возможно, дед. Избрав другого сеньора, что вполне соответствовало нормам рыцарского права и вовсе не являлось предательством или потерей рыцарской чести, он продолжает почтительно относиться к вассальным клятвам своих отцов.

Погиб Каупо во время жаркого боя с эстами в 1217 году:

«Каупо же, пронзенный насквозь через оба бока копьем, с верой вспоминая страдания Господа, принял тайны тела Господня и с искренним исповеданием христианства испустил дух, а добро свое заранее разделил между всеми церквами Ливонии. И горевали о нем граф Альберт и аббат и все, с ними бывшие. Тело его было сожжено, а кости перенесены в Ливонию и похоронены в Куббезелэ».

Хронист, повествуя о христианской кончине Каупо, допускает странную фразу «тело его было сожжено». Это тем более удивительно, что в другом месте хроники ее автор осуждает языческий обычай сожжения тел. Рассказывая о восстании эстов в 1222 году и описывая всевозможные кощунства язычников, хронист пишет: «Жен своих, отпущенных было после принятия христианства, они вновь взяли к себе; тела своих покойников, погребенные на кладбищах, вырыли из могил и сожгли по старому языческому обычаю; мылись сами, мыли и выметали вениками замки, стараясь таким образом совершенно уничтожить таинство крещения во всех своих владениях».

Виестурс, вождь земгалов, помогал немцам поработить ливов и воевал против литовцев. Этот союз продолжался до 1219 года. В 1225 году Виестурс предлагал послу Папы Римского свои услуги и был готов признать Папу главой

Тем не менее, записано именно так. Кто же мог сжечь тело по языческому обычаю? Точно не немецкие рыцари и священники. Ответ на этот вопрос, однако, имеется, если сопоставить сведения двух источников.

Описание гибели Каупо есть и в Рифмованной хронике, причем она отнесена к битве с литовско-русским войском под Кокнесе. Такое разночтение обычно свидетельствует о том, что авторы пользовались разными источниками информации. Доверия скорее заслуживает версия Хроники Генриха, не только потому, что она более ранняя, но и потому что вряд ли Каупо, изменив своему принципу, мог участвовать в битве с русскими и литовцами. Но в Рифмованной Хронике есть одна деталь. Сообщается, что Каупо скончался не сразу после боя. Смертельно раненого князя едва живого все же успели довезти «zu hus», то есть на родину. Если это верное замечание, то загадочная история с сожжением его тела становится ясной. Каупо хоронили его ливские дружинники и близкие соратники, которые далеко не так ревностно придерживались христианских обычаев. Похоронить представителя княжеской крови, да еще павшего в битве, без должных обрядовых почестей могло показаться им неуважительным. Немецкие священники отнеслись к этому факту попустительски по той причине, что Каупо официально мог так и не перейти в католичество (в вопросах веры он был весьма строптив, а немцы не стали бы его неволить, дабы не потерять союзника). Языческое погребение Каупо подтверждает и тот факт, что предсмертные благочестивые речи приписаны ему авторами хроник. Умирая, благочестивый христианин, прежде всего, позаботился бы о завещании похоронить себя по-христиански (как, к примеру, сделала княгиня Ольга). Если бы такая последняя воля умирающего князя была бы им высказана, его ливские друзья-двоеверцы не посмели бы отступить от нее. И в языческой, и в христианской религии, это считалось страшным преступлением.

Так завершил свой земной путь властитель ливов из Турайды.

Известный латышский поэт Андрей Пумпурс в эпической поэме «Лачплесис» вывел образ Каупо не как предателя своего народа, но как человека, который, заблуждаясь, питал надежду на «немецкие премудрые науки», которыми враги, алчущие богатств Балтии, согласны поделиться с его соотечественниками. Поэт Артурс Бенедиктс Бертхолдс в стихотворении «Песнь Каупо» («Kaupo Loul»), написанном на ливском языке, по-другому осмысливает образ древнего вождя из Турайды. В этом произведении сам Каупо говорит о том, что ошибочно шел вместе с чужаками и привел народ ливов к рабству. Обращаясь к солнцу, он говорит о своей любви к Богу и оправдывается:

 

Первый король Литвы

На второй день Рождества Христова в Риге царило тревожное ожидание. Горожане уже знали, что прискакали на взмыленных лошадях гонцы от ливов к епископу. Весть о вторжении литовского войска в Ливонию распространилась молниеносно. Люди высыпали на улицы. К вечеру в Ригу стали прибывать другие усталые гонцы из ливских земель. Горожане обступали их, стремясь узнать о случившемся побольше. Но гонцы, только отмахивались и спешили в покои епископа Альберта.

Наступали сумерки короткого зимнего дня. За окнами завывал студеный ветер. Бескрайний снежный полог покрыл всю местность вокруг городских стен. Даугава дремала под толстым слоем льда. В епископских покоях зажгли факелы и свечи. Епископ сидел в кресле и молча слушал. Вокруг него собрались знатные горожане, купцы в богатых кафтанах, предводители рыцарей-пилигримов, а также магистр ордена меченосцев Венно. В дрожащем тусклом свете тени от их фигур в сумрачной комнате принимали причудливые и угрожающие очертания.

В середине стоял высокий светловолосый человек в теплом кафтане – посланец от одного из ливских старейшин, чьи владения находились на берегах Гауи. Он рассказывал о том, что уже было известно епископу. Огромное войско литовцев целую ночь под самое Рождество переправлялось через широкую скованную льдом Даугаву. Ранним утром вражеские всадники лавой рассыпались по окрестностям, захватив спавшие селения врасплох. Множество ливов было перебито, еще больше взято в плен.

– Теперь литовцы уходят обратно с полоном, опустошив наши области, разорив церкви Божии, – закончил гонец.

Епископ обратился к присутствующим:

– Все слышали, какое неслыханное злодеяние совершили враги креста. Страшный вред нанесли они нашей церкви. Нельзя оставлять их преступления безнаказанными. Вы все, как один, должны стать стеной за дом Господень и освободить церковь от врагов! Всем, кто пойдет в этот поход, даровано будет отпущение грехов.

Собравшиеся, также возмущенные нашествием литовцев, пообещали немедленно готовиться к битве.

Епископ Альберт, обратившись к своему секретарю, проговорил:

– Пиши грамоты к нашим подданным, ливам и леттам, пусть присоединяются к нашей рати. И не медли! Гонцы должны выехать тотчас же! Да, надо добавить, что всякий, кто не пойдет и не присоединится к христианскому воинству, уплатит три марки пени.

В замке Леневарден был назначен общий сбор рати. Замок находился гораздо выше по течению замерзшей Даугавы, и именно здесь предводители крестоносцев рассчитывали перехватить врага, так как литовцы, которые вели с собой множество пленных и угнанного скота, двигались очень медленно. Леневарден был полон рыцарей-пилигримов, тут и там виднелись белые плащи меченосцев, на плечах которых алели изображения креста и меча. Подошли и отряды крещеных ливов и латгалов со своими князьями. Сила скопилась немалая. Все ожидали вестей. Наконец, поздним морозным вечером в замок прискакали орденские дозорные и сообщили, что литовцы со всеми пленными и добычей находятся уже поблизости от замка.

На весь заснеженный край опустилась синяя ночь. Длинная вереница саней протянулась по льду широкой реки на невидимый в зимней тьме берег. Там находились земли селов, литовских союзников. В замке Селпилс воины найдут отдых и защиту, прежде чем двинутся в родные края. Уже несколько часов шла переправа. Верховые с факелами обозначили дорогу войску. За санями плелись толпы понурых пленных, ноги которых увязали в глубоком снегу. Всадники подгоняли их своими длинными копьями.

С ливонского берега за переправой наблюдала группа всадников, над которой развевалось княжеское знамя. Темные силуэты конников выделялись на фоне белой равнины, освещенной призрачным светом месяца. Островки леса выступали, словно черные скалы, а в отдалении ветер гудел в ветвях большой чащи, подступавшей почти к самому замку Леневарден.

Статный конь одного из воинов выделялся богатой сбруей, украшенной золотыми плашками. Воин в кожном панцире с бронзовыми платинами и коническом шлеме крепко сидел в седле, положив руку на рукоять длинного меча в кожаных ножнах. С плеч его ниспадал подбитый мехом длинный плащ. Один из ближних дружинников обратился к воину:

– Князь, скоро мы переправимся на тот берег. Боги благоволят нам. Ливонцы до сих пор не проснулись. Славный поход!

Князь усмехнулся в усы:

– Много ты понимаешь! Их разведчики наверняка следуют за нами. Но мы – не трусливые воры! Я пришел мстить предателям! Пусть вступят в открытый бой, но только там, где нам будет удобно. За мной!

И князь поскакал вдоль заснеженного берега в сторону немецкого замка. Ближние дружинники устремились за ним во тьму, освещая путь яркими факелами. Тем временем последние сани литовской колонны спускались на лед Даугавы, покидая ливонские пределы.

Группа литовских всадников с факелами подскакала к самым воротам Леневардена. В замке было тихо. Один из воинов сходу ударил древком копья по толстым окованным воротам. Сверху из темноты раздался голос, спросивший по-немецки:

– Кто пожаловал?

– Кто у вас старший? Где сбор христианского войска? – так же по-немецки спросили из группы.

Невидимый голос из надвратной башни ответил, что именно он – старший дозора в замке, а место сбора как раз здесь. Тогда князь крикнул: «Поди, извести христиан, которые два года назад перебили, как во сне, мое войско, возвращавшееся из Эстонии, что теперь они найдут и меня и людей моих бодрствующими». Вслед за князем эти же слова громко выкрикнул дружинник князя, говоривший по-немецки. Ответом на вызов было молчание. Князь повернул коня и, свистнув, помчался прочь от Леневардена. Дружинники с криками поскакали за ним. Долго еще дозорные на башнях Леневардена видели удаляющиеся огненные точки факелов.

Кто же был этот литовский князь, пришедший мстить ливонцам, и имя которого не упоминается в хрониках? Попытаемся выяснить это.

* * *

Эти строки из речи князя Трениоты, обращенные к королю Миндаугасу, можно встретить практически в любой исторической работе по начальной истории Литвы, как доказательство, что литовская государственность возникла еще в начале XIII века. Как же звали воспетого в этой короткой оде князя, и почему его личность была так важна в 1261 году для жемайтов, уже восьмой год воюющих против Ордена? О литовских князьях начала века сведения источников скудны. Из Хроники Генриха мы знаем лишь имя Даугерутиса, «одного из могущественных литовцев», тестя князя Ерсики Всеволода. Насколько могущественен был этот литовец, видно из того, что союз Ерсики и Литвы практически весь указываемый период составлял основу внешней политики последней.

Несомненно, перед нами великий князь литовский, «старейший» среди других князей. Впервые Генрих Латвийский упоминает о нем в 1208 году. Но можно с уверенностью сказать, что он занимал литовский стол уже в 1203 г., когда Всеволод Ерсикский привел литовское войско на Ригу. О том же, когда и при каких обстоятельствах он пришел к власти, можно лишь сделать предположение.

Начало XIII века. Крестовый поход в Прибалтику уже объявлен. Немцы пытаются закрепиться в Ливонии, строят замки, приводят первых пилигримов за отпущением грехов. Только что обманом схваченные на пиру ливские князья вынуждены дать епископу Альберту заложников мирного договора, по сути вассального для них. А в 1201 году сразу два посольства из языческих стран посетили Ригу и заключили с епископом мир. Что подвигло на это правителей куршей, понятно. Торговая блокада Земгале впечатлила их намного более чем тевтонские мечи. Но почему мир заключают литовцы? Блокады со стороны Рима они не боятся, у них нет выхода к морю, их торговля в основном ориентирована на православные государства – Полоцк и Галицкую Русь, и дальше на юг, на Балканские страны и Византию. Ответ уже в следующей строке Хроники Генриха. После заключения мира литовцы «следующей зимой, спустившись вниз по Двине, с большим войском направились в Семигаллию». Итак, мир был заключен против общего врага – земгалов, и Литва не замедлила воспользоваться его плодами. Но финал этой первой политической инициативы литовских князей оказался неожиданным: «Услышав, однако, еще до вступления туда, что король полоцкий пришел с войском в Литву, они бросили семигаллов и поспешно пошли назад».

За что же литовцы, ушедшие с радостью в поход против извечных врагов Полоцкого княжества, получают удар в спину от собственного сеньора? Причиной такого поворота могла быть только реакция из метрополии на мир с Ригой. Владимир Полоцкий, уже тогда был недоволен слишком тесными контактами своих подчиненных с появившимися в устье Двины немцами. И, хотя мирный договор, по сути, не содержал никакой угрозы проникновения немцев в Литву, не согласованная с Полоцком политическая инициатива была немедленно наказана. Великий князь полоцкий наверняка преследовал цель не просто покарать неразумных вассалов огнем и мечом, а сменить на столе «старейшего» князя, инициатора договора, как позже это случилось с Каупо. А это значит, что мы можем с большой долей уверенности сказать, что Даугерутис занял литовский стол в 1202 году. Выбор Владимира легко объясним. Родство Даугерутиса с князем Ерсики давало Владимиру гарантию, что он не пойдет по стопам Каупо на поклон к Рижскому епископу. И полоцкий князь не ошибся. Литовское княжество все годы его правления оставалось верным принесенной его прежними князьями «роте» Рогволожичам и непримиримым противником немецких рыцарей. Языческая Литва Даугерутиса остается с Полоцком, даже когда ему изменял православный Рогволожич Вячко, даже когда полоцкий князь, испытав одно политическое поражение за другим, искал временных перемирий, стремясь сохранить за собой хотя бы малую часть того, чем он владел в Прибалтике. Как же так случилось, что военная инициатива в регионе фактически оказалась в руках князя, не имевшего там никаких собственных интересов, а лишь выполнявшего союзнические обязательства по принципу «служба в обмен на добычу»?

Всеволод, князь Ерсики, из династии Рюриковичей, вассал полоцкого князя, затем вассал рижского епископа

В 1203 году Владимир Полоцкий начал открытую войну с немцами, в которую немедленно включились и его вассалы. Пока сам великий князь осаждал Гольм «король Герцикэ, подойдя к Риге с литовцами, угнал скот горожан». Генрих Латвийский отмечает, что главную ударную силу в войске князя Всеволода уже тогда составляют литовцы. Между Литвой и Ерсикой уже возник прочный военный союз, основанный на династическом браке – узах, что в средневековье были крепче любых договоров и клятв. Через год – новое нападение литовцев, на этот раз в союзе с ливами из Аскрадэ (верными Полоцку), завершившееся сражением у Древней Горы. Сам полоцкий князь уже не участвует в войне, основная ее тяжесть ложится на литовскую дружину. Битва у Древней Горы закончилась «ничьей»: войска разошлись, устав сражаться, однако, угнанный скот рижанам был возвращен. При этом литовцы не потерпели поражения, а значит, вернуть рижанам их имущество они могли лишь по какому-то соглашению. О том, каковы были условия этого соглашения можно судить по дальнейшим событиям.

Ранней весной 1205 года войско литовского князя совершает поход в Эстонию. Хроника Генриха, так описывает начало этого похода: «когда они шли вниз по Двине и проходили мимо города (Риги), один из них, человек богатый и могущественный, по имени Свельгатэ, свернул к городу вместе с товарищами. В числе других, кто с миром вышли из города ему навстречу, был горожанин по имени Мартин, который угостил его медвяным питьем». Почти не вызывает сомнения, что литовским войском командовал сам Даугерутис. Упомянутый не раз в Хронике Генриха Свельгатэ (Жвелгайтис) мог быть лишь одним из воевод, а не предводителем войска, иначе оно не ушло бы вперед без него, пока он общался с рижанами. Численность литовцев (около 2 тысяч конных), указывает на то, что перед нами вся великокняжеская рать Литвы, и никто, кроме самого «старейшего» князя возглавлять ее не мог. Таковы были законы эпохи. Но вернемся к самому походу. Обращает на себя внимание поведение сторон. Литовцы без боязни идут мимо Риги, а рижане выходят им навстречу «с миром». И это после двух лет войны! Ниже говорится, что у литовцев мир и с ливами из Турайды, в тот момент уже возглавляемыми не Каупо, а ставленником Владимира Полоцкого Ако. Но вряд ли рижане пошли на поводу у новых, не столь дружественных им, правителей ливов, они должны были иметь собственные договоренности, которые могли быть заключены лишь по итогам битвы у Древней Горы. Литовцы вернули рижанам скот в обмен на свободный проход войск через устье Двины в Эстонию. Потому князь спокойно ведет свою рать через Ливонию и отправляет, как и положено по традиции, посольство к воротам Риги для взаимного подтверждения отсутствия враждебных намерений.

Кровавая развязка наступила для литовского войска на обратном пути. Пока Даугерутис воевал в Эстонии, в ситуацию неожиданно вмешался союзник рижского епископа князь Виестурс, обвинивший рижан в нарушении обязательств. Он уговаривает их атаковать литовцев, даже предоставляет им заложников, демонстрируя готовность выставить войско для сражения. При этом автор хроники явно постарался обойти щекотливый момент нарушения рижанами мирных обещаний Даугерутису. Всячески подчеркивается, что они не хотели начинать конфликт, что всему виной увещевания Виестурса и поведение литовского воеводы Жвелгайтиса, якобы уговаривавшего соратников на обратном пути напасть на Ригу. Конечно же, в реальности не призывы земгальского князя, а несметная добыча, захваченная литовским войском в Эстонии, стала основным мотивом рыцарей, перечеркнувшим их слова о мирных намерениях. Воистину, мед, поданный Мартином Жвелгайтису у ворот Риги, оказался отравленным. На пути в Икшкиле, у поселения Роденпойс (в настоящее время Ропажи в Латвии) немецко-земгальское войско устроило литовцам засаду и напало на них.

Из описания видно, что никакого сражения фактически не было. Литовцы не ожидали нападения. Войско не только не заняло боевых позиций, но и вообще большинство воинов погибли, не успев сесть на коней и взяться за оружие. Для снятия со Жвелгайтиса и его соратников обвинения в подготовке нападения на Ригу достаточно одной детали: воевода Даугерутиса был убит сидя на санях, а не в седле. Ни на кого нападать он более не планировал. Поход был завершен, литовские воины шли, уже сложив тяжелые копья, сулицы, секиры и доспехи на сани вместе с захваченной добычей, как шли бы по собственной земле. Видимо они даже в последний момент, вопреки свидетельству хрониста, не почуяли засаду, иначе воевода не остался бы в санях ни секунды.

Сам литовский князь впоследствии вспоминал, что при Роденпойсе его войско «перебили как во сне». Радуясь так легко полученной добыче и тому, что удалось убить множество язычников (не пощадили и пленных эстов), рыцари еще не понимали, какого смертельного врага нажили себе в этот несчастливую для Литвы весну, когда пятьдесят литовских юных вдов покончили с собой от горя. Сражение при Роденпойсе фактически стало началом настоящего конфликта литовцев с немцами, в котором Даугерутис выступает уже от собственного имени, а не только как вассал Владимира Полоцкого. Отныне к служению сеньору у него добавлялся и личный мотив – месть.

В 1207 году ситуация в Ливонии изменилась не в пользу Полоцка. Один за другим он теряет свои рубежи. Сначала Ливония, затем Кокнесе. И союз Даугерутиса и Всеволода Ерсикского выходит для Владимира на первый план. Литовские дружины стали основной ударной силой, а Ерсикское княжество – плацдармом для нападений. После неудачи в Турайде Владимир действует привычным способом: на вышедший из-под его власти край он «навел» литовскую рать.

Описание этого похода показывает, как изменилась позиция Литвы после Роденпойса. Пришедшее в Ливонию войско явно интересует не только, и не столько добыча, как это было прежде. Литовский князь ищет сражения, он опустошает волость епископа до тех пор, пока немцы не собирают войско. А дальше действует в легко узнаваемой манере рыцарского кодекса, требующего официального вызова противника на бой: «предводитель войска со своими спутниками подъехал ближе к замку и, вызвав старшего, спросил, где собрались христиане, и сказал: «Поди, извести христиан, которые два года назад перебили, как во сне, мое войско, возвращавшееся из Эстонии, что теперь они найдут и меня и людей моих бодрствующими».

Удивительно, что Генрих Латвийский сохранил в повествовании эту деталь, вновь напомнившую о сомнительном с точки зрения рыцарской чести поведении немцев при Роденпойсе. Даугерутис (а он явно возглавляет и эту кампанию) выступает здесь в совершенно неожиданном для языческого правителя свете. Перед нами не обычный грабитель, пришедший за добычей, и даже не вассал-наемник Владимира Полоцкого или Всеволода Ерсикского, а благородный воин, князь, исполненный желания отомстить за вероломство. И само сражение Хроника Генриха, всегда пренебрежительно относящаяся к языческим народам, вдруг несколькими строками рисует как настоящую битву равных, отдавая дань уважения противнику в соответствии с традицией рыцарской эпохи:

«Литовцы, превосходящие другие народы быстротой и жестокостью, обещавшие бодрствовать в ожидании битвы, долго и храбро сражались».

Было видно, что нелегкую победу одержали немецкие рыцари в этой битве. Литовцы, после долгого кровопролитного сражения, бежали, оставив им поле боя и добычу. Их время тогда еще не наступило, но начало было положено. Может быть, впервые при Аскрадэ крестоносцы поняли, что, возможно, зря поддались на соблазн легкой добычи и уговоры Виестурса.

Последствия поражения литовцев при Аскрадэ немедленно сказались на положении в Прибалтике их сюзерена. Сначала произошла потеря Полоцком контроля над Селонией, замки в которой удерживались также с помощью литовских гарнизонов. В том же 1207 году, после долгой осады своей главной крепости Селпилса, селы признали зависимость от Риги. Практически одновременно пала Кокнесе. А через год неугомонный Виестурс опять позвал рижан в поход на Литву. По свидетельству Хроники Генриха немцы явно не желали сталкиваться со столь опасным противником «на его поле». Победа при Аскрадэ далась им с большим трудом. Хроника сообщает, что они «по малочисленности в Риге людей отказали ему (Виестурсу) в помощи и всячески возражали против войны с литовцами в это время». Но потом, «уступив, наконец, его настойчивым просьбам и упрямой смелости безрассудных людей, собиравшихся с ним идти, решили не запрещать им воевать, наоборот отпустить их на бой в послушании, чтобы не подвергать опасности вместе с телами и души. И так послали с Вестгардом человек пятьдесят или немного больше рыцарей и балистариев, а также многих братьев рыцарства Христова».

В этой короткой фразе Генрих Латвийский, можно сказать, проговорился. Войско числом в пятьдесят рыцарских копий представляло собой вовсе не мелкий отряд, а довольно крупное подразделение (такое же по численности войско рыцарей было выставлено, к примеру, в битве на Чудском озере), а наличие в его составе баллистариев говорило о намерениях немцев штурмовать крепости, а не просто грабить села. В данном случае ссылка источника на малочисленность братьев и незначительность военной операции не подтверждена его же собственными данными, а вызвана лишь желанием сгладить впечатление от поражения немцев. Все указывает, напротив, на то, что кампания была подготовленной и преследовала далеко идущие цели.

Но литовская разведка сработала на славу. Пришедшее войско обнаружило деревни опустевшими. Не получив никакой добычи, земгалы поспешили назад, поняв, что их ждали, и вместо безоружных поселян где-то поблизости находятся недремлющие воины Даугерутиса. И они не ошиблись: вскоре войско было окружено и разбито наголову. Земгалы обратились в бегство, видимо, несколько раньше, чем литовцы замкнули кольцо окружения, почти все братья из посланного с ними полка были убиты или уведены в плен. «На горе обратилась арфа рижан, и песня их стала песней слез», – сообщает нам хронист, раскрывая тем самым истинные масштабы неудачи. Даугерутис сполна отомстил за Роденпойс. Крестоносцы вновь поняли, что столкнулись с достойным противником, к тому же бегство войска Виестурса пошатнуло прочность немецко-земгальского союза. Ответный набег литовцев, совершенный в том же году, земгалы отражают уже одни, хотя из отнятой добычи, часть была послана в дар союзникам, видимо, для восстановления доверия.

Мирный договор Владимира Полоцкого с Ригой 1210 года становится переломным моментом в отношениях между членами Полоцкой «конфедерации». Литовский князь был вынужден признать подписанное сеньором мирное соглашение, но оно явно не было ему по нраву. По обычной для тех времен дипломатической практике мир заключался на определенный срок. Договор Полоцка с Ригой был, видимо, заключен на два года, в 1212 году должен был быть подтвержден. Генрих Латвийский, занятый делами Рижской епархии, конечно, не знал точно, что происходило внутри Полоцкой конфедерации накануне этого подтверждения. Лишь его отрывочные сведения позволяют угадать, что Даугерутис решился на жесткий конфликт с сюзереном. Спор о возобновлении мира оказался столь жарок, что полоцкая делегация прибыла на переговоры в Ерсику в доспехах, опасаясь нападения литовцев.

Но полочане зря опасались литовских засад на Двинском пути. Принеся раз вассальную «роту», языческий рыцарь остался верен ей до самого конца. Напасть на людей сеньора он бы не решился. Вновь подчинившись требованию Владимира, он все же не преминул продемонстрировать свой протест, формально не нарушая перемирия. Под тем же 1212 годом хронист сообщает: «В это время пришли литовцы в Кукенойс и просили пропуска к эстам. И дан был им мир и проход разрешен к еще не обращенным эстам». Вопреки обещанию, литовцы разорили область Саккалу, подчиненную рижскому епископу. При этом, помня о Роденпойсе, они возвращаются назад другой дорогой, а в ответ на возмущение немцев, ссылаются на то, что эсты, даже подчинившиеся Риге, все равно ненадежны. Как ни странно, немецкую сторону такой ответ удовлетворил. Они понимали, что никакое перемирие с Владимиром не заставит Даугерутиса забыть Роденпойс, и первый же неосторожный шаг взорвет ситуацию. Но шаг этот все же был сделан, правда, не епископом Альбертом, а меченосцами, и он привел к трагической гибели первого «великого короля» Литвы.

Но сначала следует разобрать такое, на первый взгляд, неожиданное и даже несколько загадочное событие, как посольство Даугерутиса в Новгород. Был ли литовский князь сам его инициатором? Или инициатива принадлежала Владимиру Полоцкому? О чем шли переговоры? Чем они в действительности завершились? О дипломатическом этикете тех лет Хроника Генриха сообщает так: «Во всех странах, как известно, существует общий обычай, чтобы послы, отправляемые своими господами, сами искали того, к кому посланы, и являлись к нему, но никогда государь, как бы скромен или любезен он ни был, не выходит из своих укреплений навстречу послам». В этом этикете существовало и другое правило, согласно которому официальное посольство князя с дарами к другому князю могло быть возглавлено им самим только в одном случае: если бы оно было посольством вассала к сеньору или имело целью признание вассалитета. Но сеньором Даугерутиса был Владимир Полоцкий, и он явно не собирался «ломать ветку». Значит, литовский князь был не инициатором посольства, а послом. Инициатива же принадлежала полоцкому князю.

Вопреки сложившемуся мнению, договор, заключенный Даугерутисом с Мстиславом Удалым не был направлен против немцев. В источнике он назван просто мирным. Отношения Новгорода с Полоцком оставляли желать лучшего: двухсотлетнее военно-политическое соперничество, пограничные споры, борьба за контроль над торговыми путями и за влияние в Латгалии. Владимир, пользуясь миром с немцами, вел активную дипломатию, стремясь обезопасить свои тылы перед новой войной. В условиях его сложного положения в Прибалтике отсутствие усобиц с соседними русскими землями было ему необходимо.

Венден. Немецкий замок, известный с 1208 года. Немецкое название происходит от обитавшего здесь некогда племени вендов. В русских летописях он с 1221 года упоминается под названием Кесь

Посольство Даугерутиса было своего рода обращением к основному и старому противнику, подобно тому, что высказал автор «Слова о полку Игореве», призывая потомков Ярослава и Всеслава «вложить в ножны свои мечи» перед общей опасностью. Но почему этот призыв оказался в устах литовского князя? С 80-х годов XII века литовские дружины стали активными участниками полоцко-новгородских конфликтов, полоцкие князья, в основном, воюют их руками. Приход в Новгород с мирной инициативой именно литовского князя давала особые гарантии новгородцам в прекращении «наведения» на их земли литовских ратей. Хроника Генриха сообщает об успехе миссии Даугерутиса и подписании договора. Но ни в одном новгородском источнике об этом договоре не упомянуто, вероятно, по причине его весьма недолгого существования. Ровно через три года политика Полоцка резко меняется по всем направлениям, и старые договоренности перестают действовать. А еще через год и второй участник переговоров князь Мстислав Удалой покидает новгородский стол.

События, связанные с новгородским посольством Даугерутиса и разрывом Литвой мира с немцами Хроника Генриха излагает в такой последовательности: «Литовцы, не заботясь о заключенном с тевтонами мире, пришли к Двине и, вызвав некоторых из замка Кукенойс, метнули копье в Двину в знак отказа от мира и дружбы с тевтонами. И собрали большое войско и, переправившись через Двину, пришли в землю лэттов, разграбили их деревеньки и многих перебили; дойдя до Трикатуи, захватили старейшину этой области Талибальда и сына его Варибулэ, а затем перешли Койву, у Имеры застали людей по деревням, схватили их, частью перебили и вдруг со всей добычей повернули назад…

…В это время Даугерутэ, отец жены короля Всеволода, с большими дарами отправился к великому королю новгородскому и заключил с ним мирный союз. На обратном пути он был схвачен братьями-рыцарями, отведен в Венден и брошен в тюрьму. Там держали его много дней, пока не пришли к нему из Литвы некоторые из друзей его, а после того он сам пронзил себя мечом».

Приведенное описание вызывает множество вопросов. Прежде всего, почему литовцы в столь резкой форме разорвали мир? Почему немедленно после официального объявления войны обрушились на земли латгальского князя Талибальда, куда прежде никогда не направляли своих набегов? Как связан разрыв перемирия с посольством Даугерутиса, и связан ли вообще? Литва объявила войну в соответствии со всей традицией средневековой дипломатии, отправив посольство в пограничный замок и продемонстрировав свои намерения при помощи обнаженного оружия. То, что вслед за этой средневековой «нотой» последовал поход в область Талибальда, содержит некое подтверждение того, что ответственность за разрыв мира литовцы возложили либо на самого латгальского князя, либо на Орден меченосцев, вассалом которого он был.

Чтобы объяснить эти странности нужно обратить внимание на начальную фразу следующего сообщения о посольстве Даугерутиса: «в то же время». Относительная хронология событий внутри одного года в Хронике Генриха не всегда соблюдается. А такое неопределенное указание свидетельствует о том, что автор точно не помнил, в какой последовательности происходили события. Значит, Даугерутиса могли пленить, как раньше, так и позже объявления войны, или события его посольства совпадали с прекращением перемирия и походом в Латгалию. Для определения этой последовательности следует обратиться к обстоятельствам пленения Даугерутиса. Из источника видно, что литовского князя захватили меченосцы, а точнее венденские братья во главе с Бертольдом. Это прямо указывает на то, что он возвращался из Новгорода через их владения или в непосредственной близости от них. В. Т. Пашуто (кажется, это именно его версия) справедливо отметил, что скорее всего Даугерутис шел в Литву через Ерсику и должен был проходить как раз через латгальские владения меченосцев, где и был схвачен. Трудно себе представить, что посольство в условиях объявленной войны избрало бы путь на родину сквозь только что разоренную литовскими войсками землю, князь которой едва избежал плена и был полон решимости отомстить. Ничто не мешало Даугерутису возвращаться, к примеру, через Старую Русу и Полоцк. Другое дело, если в этот момент между Литвой и немцами еще действует перемирие. Следовательно, и само посольство, и пленение литовского князя относятся к событиям предшествующим кокнесской «ноте».

Но тогда война не могла начаться и позже, пока Даугерутис был заложником в венденской тюрьме. Приход в Венден делегации его «друзей» явно для выкупа свидетельствует о том, что даже в ответ на столь явный беспредел венденских братьев, Литовское княжество собиралось действовать методами дипломатии, а не объявлять войну. Еще большей загадкой выглядит последовавшее за приходом делегации самоубийство литовского князя. Почему, будучи уже на пороге освобождения, Даугерутис решился на этот шаг? Бертольд отказался взять выкуп? Выдвинул невыполнимые условия? Недоумение вызывает и способ, которым литовский князь покончил с собой. По рыцарской традиции знатного пленника должны были содержать с почетом, соответствующим его рангу, но вряд ли даже князя могли держать в тюрьме с оружием. Позже, другой литовский князь Ленгвянис также пытался покончить с собой в плену, но немецкая хроника сообщает, что он хотел повеситься, что более соответствует действительности. Где же Даугерутис раздобыл меч, чтобы пронзить себя? Что это, недосмотр тюремщиков?

Напрашивается совсем иная версия. Узник венденской тюрьмы не кончал с собой. Слишком опасен он был для немецких рыцарей, чтобы выпускать его из рук живым. Да и сами венденцы, захватившие Даугерутиса ставили себя в двусмысленное положение по отношению к Альберту, подписавшему перемирие с Литвой, и явно не желавшему с ней воевать. Вероятно, Бертольд счел нужным поступить так, как вплоть до наших дней часто поступают похитители людей за выкуп: получив деньги, просто приказал убить пленного князя. И как ненужного свидетеля, и как опасного противника. Никак иначе нельзя объяснить, каким образом безоружный пленник убил себя мечом. И почему он сделал это как раз в момент приезда делегации с выкупом. Это нелепое сообщение было официальной версией, переданной литовским послам. После объявления о самоубийстве послы потребовали бы выдать тело для погребения, и причину смерти скрыть было просто нельзя. Дальнейшие же события легко укладываются в приведенную хронологическую схему.

Литва в ответ на вероломный захват и убийство своего князя официально разорвала перемирие, и первый удар литовского войска обрушился на земли меченосцев и их латгальских вассалов, по мнению литовской стороны, виновных в гибели Даугерутиса. Никакие полоцкие договоренности уже не могли сдерживать желания его преемников отомстить за него. Это понимал и сам полоцкий князь, что подталкивало его к шагам по созданию новой коалиции. Но было уже поздно. Литва уже стояла на пороге того, чтобы выхватить из слабеющих рук Полоцка и политическую инициативу в регионе. Все десятилетие правления Даугерутиса литовцы держали первую и основную линию обороны и нападения Полоцкой конфедерации. Можно сказать, Литовское княжество вынесло на своих плечах основную тяжесть войны, которую вел князь Владимир. Оно еще постоянно терпит военные поражения от рыцарей креста, чей боевой опыт и военно-техническое оснащение армии было на порядок выше. Но отданные в битвах с отборными воинами Европы жертвы были не напрасны. Молодое государство набирало военный и дипломатический опыт.

К моменту своей гибели Даугерутис фактически сделал Литву гегемоном противостоящих немецкой экспансии сил в регионе. И, конечно же, именно о нем вспоминает в своей пламенной речи князь Трениота, призывая короля Литвы разорвать мир с Орденом. Напоминает о трагической судьбе князя, в непрерывных войнах создавшего фундамент литовского государства. Ведь даже убив литовского князя, меченосцы не смогли ничего изменить. Его по-варварски благородное «иду на вы» продолжало звучать из уст литовских послов, бросавших в Двину копье перед стенами Кокнесе, чтобы мстить за его смерть. Он оставил страну с уже созданной политической традицией, в основе которой лежала открытость политики и нерушимость союзов. Ничего не изменила и гибель в боях двух преемников Даугерутиса в том же 1213 году. Уже через год литовская рать, просто начав переправу через Двину, вынуждает тевтонцев отступить из захваченной Ерсики. Литовцы уходят из региона лишь после смерти Владимира Полоцкого, кардинальным образом перевернувшей всю политику конфедерации. Уходят, чтобы вернуться.

 

Меч Виестуриса

Существует легенда, связанная с земгальским замком Тервете, развалины которого находятся на территории современной Латвии. Она гласит: Это случилось в те времена, когда Земгалией правил герцог Фридрих Казимир. Из развалин замка Тервете выламывали камни для перестройки герцогского замка. Мужики ломали древние стены, и в этот миг что-то блеснуло на свету. Стали копать и выкопали сверкающий золотой меч. На рукояти меча были выгравированы слова: «Vesthardus rex Semigalliai» («Вестард, король Земгалии»). Работники передали находку чиновникам герцога, которые тут же доставили меч самому герцогу. Тот приказал еще почистить меч и отнести в свою оружейную кладовую. Через несколько дней у герцога собрались гости. Герцог захотел похвалиться перед гостями найденным мечом, поэтому сам отправился в кладовую. Впереди него шагал камердинер со свечой в руке, потому что был уже поздний вечер. Отворили двери в кладовую – там все было заполнено ярким багряным светом. Пригляделись – на стене меча и след простыл, но на его месте увидели кроваво-красное пятно, от которого исходил нестерпимый свет. Камердинер выронил из рук свечку, и оба, господин и слуга, бросились прочь, осеняя себя крестным знамением. Через каких-нибудь полгода герцогский замок сгорел, много имущества погибло, сгорело и все драгоценное оружие герцога. В народе стали говорить: «Меч Виестарда мстит поработителям его народа».

Действительно, первым из известных земгальских князей, поднявших тяжелый меч войны против крестоносцев, был Виестурс (по немецким источникам, Вестгард или Вестер). Властитель замка Тервете, Виестурс был современником епископа Альберта. В исторических источниках он именуется «dux Semigallorum» (вождь земгалов), «Semigallorum princeps» (правитель земгалов) и даже «konic Vesters» (король Вестер).

Особенное положение Земгале по сравнению с другими прибалтийскими землями определялось тем, что он, вероятно, уже имел государственность, но в отличие от Ливонии или Литвы, сохранял независимость от Полоцка. Начиная еще с рубежа XI–XII веков, земгалы были влиятельной силой на Двине. Хроника Генриха Латвийского сообщает нам, что на территории земгалов находилась знаменитая Земгальская гавань, которую археологи и историки часто отождествляют с городищем Даугмале. Разноязыкий говор купцов часто слышался здесь. Фактически вся западная торговля русских земель, расположенных в верхнем течении Двины, шла через Даугмале.

Именно поэтому земгалы сразу отнеслись крайне отрицательно к проникновению немцев в Ливонию. Они не могли не понимать, что одна из основных целей пришельцев – установление контроля за Двинским торговым путем, а значит, вытеснение с него самих земгалов. Уже в самый год строительства Икшкиле земгальское войско попыталось взять замок штурмом. Однако знакомые лишь с каменным строительством прибалтийских финнов, не применявших раствора, они потерпели неудачу, попытавшись свалить замок в воду канатами. Следует заметить, что земгалов смутил не приезд христианского проповедника, а строительство его людьми замка. Их конфликт с немцами и ливами, таким образом, был экономический, а не религиозный. Не могло оставить равнодушным земгальских князей и дружеские отношения обосновавшихся в Ливонии немцев с их злейшим врагом полоцким князем, которые в любой момент мог перерасти и в военный союз против Земгале. Неизвестно о каких-либо стычках немцев с земгалами в последующие годы епископства Мейнхарда, но не вызывает сомнений, что отношения были отнюдь не мирными. Епископ Альберт, добившись объявления крестового похода против язычников Прибалтики, принимает решительные меры для вытеснения земгалов с Двинского пути.

На второй год своего епископства, до основания Риги, он попросил римского папу через своего посланца Теодориха запретить христианам заходить в Земгальскую гавань: «По его же настоятельной просьбе римский первосвященник строжайше, под страхом анафемы, запретил всем, кто бывает в Семигаллии для торговли, посещать местную гавань. Эту меру затем одобрили и сами купцы; гавань они сообща постановили считать под интердиктом, а всякого, кто впредь вздумает войти туда для торговли, лишать имущества и жизни». Удивительным образом совпадает установление торговой блокады Земгальской гавани с прекращением существования Даугмальского городища. На поселении не найдено культурного слоя XIII века, считается, что жизнь на нем замерла в конце XII или на самом рубеже веков. Это вряд ли могло быть совпадением. Для открытого торгово-ремесленного поселения, каким была Даугмале, такая мера как блокада была гораздо страшнее военного разорения. Вероятно, уже на второй год после ее установления, жители крупнейшего поселения Прибалтики X–XII вв. стали массово покидать свои дома, лишившись основного источника существования – международной торговли.

Таливалдис, правитель Талавы. В 1208 голу епископ Альберт заключил с ним союз. Военные силы ордена в союзе с латгалами вторглись в эстонские земли

А спустя несколько лет город опустел. В 1202 году, в Ригу прибыло земгальское посольство на переговоры о мире. Договор был заключен, но, скорее всего, немцы не позволили земгалам возродить торговый порт на Даугаве. Столетиями господствовавшая на Двинском пути страна стала континентальной. Теперь весь контроль за потоком товаров и движением купеческих судов переходил к Риге. Земгалы только в обмен на мир и военный союз с немцами могли получить право свободного провоза товаров через немецкие владения в Ливонии. Зачем же понадобился епископу Альберту такой союз, почему он, изменив своим принципам, пошел на соглашение с язычниками? 1202 год в Ливонии был переломным. На стол в Торейде сел князь Каупо, сторонник епископа. Отложение Ливонии от Полоцка делало неизбежной войну с Полоцкой «конфедерацией», и земгалы становились одним из наиболее вероятных союзников, к тому же весьма опытных в борьбе с этим противником, особенно, с его авангардом литовцами. Потому епископ Альберт отступает от традиционной дипломатии Крестовых походов и идет на военный союз с язычниками без каких бы то ни было обещаний с их стороны принять христианскую веру. «Те, кто ранее были врагами тевтонам и ливам, стали их друзьями», – пишет Генрих Латвийский, но тут же добавляет, что земгалы скрепили договор по языческим обычаям. То есть никаких обязательств по крещению страны они не принимали, и вопрос об этом вообще на переговорах не ставился. Потеряв выход к морю, Земгале пока еще сохраняла независимость и приобретала сильную поддержку немецких рыцарей в войне с Литвой.

Очень вероятно, что уже в это время земгальское государство возглавлял один из самых энергичных и сильных прибалтийских политиков – князь Виестурс. По крайней мере, хроника знает его как активного исполнителя договора. Литовский историк Э. Гудавичюс в своем работе о борьбе народов Прибалтики за независимость в XIII веке, рисует Вместурса как первого прибалтийского правителя, пытавшегося путем дипломатических игр с Ригой и Орденом добиться политического признания. Однако все же первым был ливский князь Каупо, нанесший визит римскому папе. Вполне возможно, что судьба соседа, которому пришлось испытать горечь изгойства, стала для Виестурса отрицательным примером. Земгальский князь, хоть и поставил на союз с немцами, но при этом выбрал иной путь. Даже окончательно лишившись торгового присутствия на Двинском пути, он не идет на признание себя вассалом епископа Альберта, как это сделал Каупо. Земгале не Ливония, чтобы выбирать, кому служить. Земгальский князь не был ничьим вассалом и не собирался им становиться. Именно этим объясняется твердость Виестурса и в неприятии христианской веры. Ведь крещение означало немедленное признание церковной власти епископа рижского, после чего уже не избежать и подчинения политического. А на выплату десятины церкви свободолюбивые земгалы могли смотреть не иначе как на унизительную дань. Ведь их родные языческие порядки предписывали жрецам существовать лишь на добровольные пожертвования общины. Потому Виестурс ставит крещение страны в зависимость от признания его политической власти, а не наоборот. А на это уже не мог пойти епископ Альберт, и эта половинчатость договоренностей сказалась впоследствии на судьбе немецко-земгальского союза.

 

Союзники крестоносцев. Земгале в 1202–1208 годах

Заключив военный союз с Ригой, князь Виестурс вскоре ясно дает понять, что он политик действия. В 1205 году он становится инициатором нападения на литовское войско при Роденпойсе, фактически спровоцировав немцев нарушить мирное соглашение. По словам хрониста земгальский князь бросает в лицо немцам обвинения чуть ли не в пособничестве врагам. Виестурс «стал упрекать тевтонов за то, что враги мирно проходят через их владения». Не получив согласия сразу, земгальский князь идет на беспрецедентный шаг: по требованию рижан для подтверждения своих союзнических намерений, он отдает в их руки заложников от каждого замка Земгале. Только тогда рыцари соглашаются участвовать в нападении. «Вестгард, человек воинственный, стал подговаривать их к бою, обещал привести им на помощь побольше семигаллов и просил только дать ему каких-нибудь опытных в военном деле людей, умеющих вести войско и построить его к битве. Тевтоны, видя его твердость, выразили готовность исполнить его просьбу, но с тем условием, чтобы от каждого замка Семигаллии он согласился дать им заложника, какого они выберут. Весьма обрадованный таким ответом, он весело возвратился к своим и, взяв с собой поименованных заложников, собрал достаточно войска. Когда войско было приведено, заложники были переданы в руки тевтонов, и семигаллы, показав таким образом свою верность, получили и помощь, и дружбу с их стороны». Конечно, такое развитие событий как нельзя лучше характеризует взаимоотношения союзников, откровенно не доверяющих друг другу. Но почему для Виестурса была так важна эта кампания, что он идет ради нее на такие крайние меры, как предоставление заложников? Ответ ясен, ему было нужно любой ценой разрушить перемирие Ливонии с Литвой, заключенное по итогам битвы у Древней Горы сепаратно от его страны. Именно в этом он упрекает союзников, призывая напасть на литовцев. Его предложение, можно сказать, поставило немцев перед выбором: или договоренности с Литвой, или союз с Земгале. И напористый земгальский князь все же добился своего. Соблазнившиеся на легкую добычу, а может, и не желая разрывать выгодный договор, рыцари идут у него на поводу. Стычка при Роденпойсе состоялась, сделав невозможным дальнейшее мирное сосуществование Ливонии и Литвы, перспектива нового объединения Риги с Полоцкой «конфедерацией» стала призрачной. Но даже сам гордый князь, приказывая отрубать головы убитым почти без сражения литовцам и радуясь свершенной мести, не мог предположить, что уже через несколько лет сможет воскликнуть подобно епископу Альберту: «те, кто ранее были врагами нам, стали друзьями».

За последующие годы немецко-земгальский союз, казалось, окреп. В 1207 году Виестурс со своими воинами участвует в штурме замка Каупо. Как бы требуя платы за свое участие в разгроме «заговора Ако», Виестурс снова зовет рыцарей в поход против литовцев. Теперь уже он задумал дерзкий грабительский рейд вглубь самих владений своего злейшего врага Даугерутиса. «Вестгард, вождь семигаллов, все еще помня о поражениях и многих бедствиях, испытанных им от литовцев на всем пространстве Семигаллии, и готовя поход против них, стал усиленно просить помощи у христиан в Риге, упоминая, что в другой раз он приходил на помощь рижанам для покорения других язычников». Несмотря на заверения Генриха Латвийского о немногочисленности войск в Риге и нежелании старейшин рижан начинать поход в это время года (это был примерно, октябрь – время проливных дождей), с Виестурсом был послан довольно значительный контингент. Намного большее войско, по свидетельству Генриха Латвийского, собрал и Виестурс. В целом готовившая вторжение армия едва ли не равнялась по численности всей великокняжеской рати Литвы того времени. Но судьба довольно масштабной кампании оказалась бесславной, а ее итог стал настоящим фиаско для немецко-земгальского союза. Чтобы лучше понять, что произошло, нужно обратиться к источнику:

«Подойдя к Литве, остановились ночью на отдых, а во время отдыха (земгалы) стали спрашивать своих богов о будущем, бросали жребий, ища милости богов, и хотели знать, распространился ли уже слух о их приходе, и придут ли литовцы биться с ними. Жребий выпал в том смысле, что слух распространился, а литовцы готовы к бою. Ошеломленные этим семигаллы стали звать тевтонов к отступлению, так как сильно боялись нападения литовцев, но тевтоны в ответ сказали: «Не будет того, чтобы мы бежали пред ними, позоря свой народ! Пойдемте на врагов и посмотрим, не можем ли мы сразиться с ними». И не могли семигаллы отговорить их. Дело в том, что семигаллов было бесчисленное множество, и тевтоны рассчитывали на это, несмотря даже на то, что все было затоплено дождями и ливнями».

Описание этого военного совета в лагере у литовской границы едва ли не более драматично, чем повествование о самой битве. Итак, Виестурс настаивает на прекращении похода, и с тактической точки зрения он абсолютно прав. Грабительский набег, один из основных способов ведения войны в тот период, подразумевал внезапность как обязательное условие.

Если у противника срабатывала разведка, и он был подготовлен к встрече неприятельского войска, кампания становилась заведомо провальной. Даже если, войдя в пределы страны, войско не нарывалось на засаду, оно гарантировано не брало добычи, так как население спасалось бегством в леса и замки, забрав с собой все ценное. Виестурс, еще не дойдя до Литвы, получил известие о том, что литовцы готовятся их встретить. Вряд ли дело было только в гаданиях, скорее всего к ним прибавились и данные разведки. В этой ситуации отказ от похода был для Виестурса единственно правильным решением. И, учитывая, что войском командовал он, а полки рыцарей были вспомогательными, последние должны были ему подчиниться. Но командиры немецкого войска решились на откровенную авантюру, все же настояв на походе, так как имели иные задачи и собирались выполнять их в основном руками земгалов, составлявших большую часть войска. Это не скрывает даже автор немецкой хроники. Из описания совета в Хронике Генриха видно, что в ходе дебатов Виестурса не послушали, то есть фактически отстранили от командования.

С этого момента вся ответственность за исход кампании, безусловно, легла на плечи рыцарей, а земгальское войско оказалось деморализованным еще до вступления в земли противника, так как его предводитель настаивал на прекращении похода. Зрелище, представшее перед войском в Литве, усилило этот эффект. Вошедшая в страну армия обнаружила лишь опустевшие деревни. Было ясно, что опытный в войнах с литовцами земгальский князь оказался прав, вместо добычи войско ждет засада. Виестурс вновь торопится уйти. Каждый камень, каждое деревце в чужой земле – союзники литовцев, лучше знающего местность. И немцы уже не рвутся в бой, а стремятся побыстрее покинуть ощетинившийся край. Но было уже поздно.

«Литовцы окружили их со всех сторон на своих быстрых конях, – пишет Генрих Латвийский. – По своему обыкновению стали носиться кругом то справа, то слева, то убегая, то догоняя, и множество людей ранили, бросая копья и палицы. Далее, тевтоны сплотились одним отрядом, прикрывая войско с тыла, а семигаллов пропустили вперед. Те вдруг бросились бежать один за другим, стали топтать друг друга, иные же направились в леса и болота, и вся тяжесть боя легла на тевтонов. Некоторые из них, храбро защищаясь, долго сражались, но так как их было мало, не в силах были сопротивляться такой массе врагов. Были там весьма деятельные люди, Гервин и Рабодо, со многими другими: одни из них после долгого боя пали от ран, другие взяты в плен и уведены врагами в Литву, иные же спаслись бегством и вернулись в Ригу сообщить, что произошло».

В столь поспешном и позорном бегстве земгальского войска вряд ли следует обвинять Виестурса. Такой исход был предопределен еще во время совета в военном лагере у границы. А настоявшим на походе рыцарям пришлось жизнями и пленом заплатить за тактическую недальновидность своих командиров. Страшное поражение не просто стало «песней слез» для рижан, но и явилось причиной глубокой трещины в немецко-земгальских отношениях. Немцы обвинили в поражении Виестурса, хотя их собственная вина была не меньше, и отказали ему в дальнейшей помощи, что фактически означало разрыв военного союза. Ответный набег литовцев он уже отражает самостоятельно, показав, впрочем, что в разборках со старым врагом вполне может обойтись без помощи немецких рыцарей. Из отнятой у врага добычи он посылает часть в дар епископу Альберту, пытаясь наглядно продемонстрировать это, а также восстановить прежние отношения. Но, по-видимому, дары остались без ответа. Епископ вдруг вспомнил, что Виестурс – язычник, и союз с ним не может быть на благо христианской церкви. Хотя все пять лет его существования рижскому епископу вовсе не мешала религиозная приверженность земгальского князя. Но не зря князь земгалов по праву считается самым умелым политиком Прибалтики того времени. Два года спустя, оставив надежду на возвращение к союзу с Ригой, он заключает союз со своими прежними противниками – Полоцком и Литвой.

 

Заговор князей Межотне

Стоял один из погожих дней лета 1219 года. Солнце клонилось к закату. Ласковые лучи обнимали крепкие стены земгальского замка Тервете. Замок высился на холме, на правом берегу спокойной реки. Река, берега которой поросли высоким камышом, тоже носила название Тервете. Благословенный и тихий край. Зеленые луга и бескрайние леса окружали твердыню, возведенную здесь умелыми человеческими руками. Редкие облака медленно проплывали со стороны янтарного моря. Толстые бревна, из которых были сделаны стены и башни неприступного замка, казалось, излучали особую силу, придающую уверенность обитателям замка. Над прямоугольными срубами башен возвышались крепкие двухскатные крыши, могущие защитить защитников стен от стрел и камней. Башни соединялись между собой стенами.

Правитель замка Сатезеле Русиньш

Бревенчатые стены тянулись вдоль земляной террасы, опоясывающей холм и укрепленной бревнами. Над стенами также виднелись крыши. Под их защитой обитатели замка могли незаметно передвигаться. Но, если бы враг захотел дойти до стен, то ему понадобилось бы перебраться через высокий земляной вал и преодолеть глубокий ров, вырытый перед замком.

Крепок был замок Тервете. Уже давно враги не отваживались появляться под его стенами. В замке находились палаты самого Виестурса, властителя земгалов. Здесь же жили его верные дружинники и родичи.

С высокого замкового холма далеко просматривались все окрестности. Кое-кто говорил, что видно оттуда чуть ли не всю Земгалию. Тихо стояли леса, словно утомленные долгим днем. Но вот дозорный с башни увидел белую пыль, поднятую копытами двух или трех всадников. Кони мчались быстро, приближаясь к замку. Дозорный, молодой воин, окликнул дружинника постарше:

– Скачет кто-то!

Старший приставил ладонь ко лбу, чтобы солнце не мешало смотреть. Молча понаблюдав за дорогой, он кивнул головой:

– Гонцы. Да больно спешат. Уж не литовцы ли порубежные пожаловали к нам? Давно было тихо, и ничего оттуда не слыхать. Пойду к воротам, встречу гостей.

Спустя короткое время в замок въехали трое воинов, вооруженные длинными копьями. Старший княжеский дружинник вопросительно посмотрел на бородатого воина, ехавшего впереди:

– С чем пожаловали?

– К князю Виестурсу от его родича Медведя с важными вестями из Межотне! Объявились там крестоносцы!

Ни слова не говоря, дружинник поспешил в покои князя. Очень скоро на крыльцо вышел сам Виестурс. На нем была боевая кольчуга и прусский шлем. На поясе – длинный тяжелый меч. Глаза цепко глядели на гонцов, брови нахмурены. Виестурс, в волнении поглаживая бороду, прямо спросил:

– Какие вести?

Гонцы, которые уже сошли с коней, поклонились:

– Родич твой, Медведь, чье селение неподалеку от Межотне, послал нас к тебе сказать, что Межотне уже не принадлежит земгалам.

Виестурс попробовал пошутить:

– Куда же все подевались? Или от литовцев попрятались, по лесам разбежались? На кого замок-то оставили?

– Не шути князь, люди епископа Альберта пришли с большим войском. Железные всадники с крестами. Почти всех, кто был в замке, они обратили в свою веру.

Лицо Виестурса покраснело от гнева:

– Издавна живут земгалы на своей земле и придерживаются веры отцов. Что же, никто не сопротивлялся? Сдали замок немцам?

– Они добровольно крестились. И старейшины с ними. Говорят, что они до этого отправляли гонцов в Ригу, просили епископа защитить Межотне от нападений литовцев и других земгалов. Епископ привел крестоносцев и своих жрецов. Все воины из Межотне, все женщины и дети теперь покорны новому богу. А в замке немцы оставили своих воинов. Медведь не верит чужеземцам. Они хотят сделаться хозяевами в замке. Он послал нас предостеречь тебя от союза с этим старым лисом Альбертом.

Виестурс покачал головой, пристально глядя куда-то вдаль:

– Вот оно что! Наш давний союзник показал свое истинное лицо. Я ждал этого. Много лет назад мы помогли железным всадникам. Не думал я тогда, что эти крестоносцы сделаются столь опасными. Я видел, как они захватили земли ливов, но алчность их не знает пределов! Их владения уже у наших границ. Я это терпел. Но теперь он не только опасный сосед. Теперь это враг!

Вечерело. Спокойствие тихого края разом улетучилось. Замок Тервете гудел, словно растревоженный муравейник. Запели боевые рога. Засверкали на стенах яркие факелы. Князь Виестурс велел своим воинам готовиться к большому походу на Межотне. Гонцы отправились к подвластным князю земгалам созывать всех на бой. Виестурс, оглядывая высокие стены Тервете, отчетливо понял: «Больше миру не бывать. Угроза пришла в дом».

* * *

События, о которых идет речь, произошли в 1219 году. Очевидно, что трения между князьями Межотне и «старейшим» начались после разрыва немецко-земгальского союза и особенно усилились после заключения союза с Литвой. Соглашение Виестурса с литовцами, заключенное в рамках «первой коалиции» не распалось, а, напротив, значительно окрепло за последующие годы. Из речи послов из Межотне видно, что литовцы если не постоянно присутствуют при дворе Виестурса, то являются там частыми и желанными гостями. Девять лет терпели недовольные этим союзом князья, но теперь литовцы ушли из Ерсики, и настал час изгнать их и из Земгалии, попутно сменив «старейшего» на великом столе.

Князья Межотне решаются на заговор, и, подобно Каупо, призывают на свою сторону епископа Альберта. Их козырь – принятие крещения и принесение вассальной клятвы Риге. Взамен они требуют военной помощи против Виестурса и его союзников литовцев и куршей. Не воспользоваться усобицей среди земгальских князей епископ Альберт не мог. Политическая ситуация для Риги и Ордена складывалась тогда более чем благоприятно. Успешно идет покорение Эстонии, уже нет на горизонте такого противника, как Полоцкая «конфедерация», а ее главный авангард Литва, заключив выгодный договор с Галицко-Волынским княжеством, перестала интересоваться северными соседями.

И деятельный епископ Альберт вполне мог приступить к приведению в лоно христианской церкви следующего неверного народа – своих бывших союзников земгалов. На этот раз даже крестового похода не требовалось. Усобица между Виестурсом и удельными князьями из Межотне был для него просто ниспослана небом. Показывая весомость предприятия, он выехал в Межотне собственной персоной вместе с герцогом Саксонским, настоятелем Святой Марии, в окружении своих вассалов и крестоносцев.

По свидетельству Хроники Генриха, было крещено около трехсот мужчин. Речь, вероятно, шла о самих князьях Межотне и их ближайшем окружении. Оставив в замке часть приведенных с собой крестоносцев, епископ, довольный удачным предприятием, вернулся в Ригу. Но на мятеж удельных князей Виестурс среагировал быстро и жестко. Едва Альберт покинул Межотне, он подошел с войском к отложившемуся замку и осадил его. Осада была тяжелой и кровопролитной. Известно, что под стенами мятежного замка погиб даже близкий родственник земгальского князя – сын его сестры.

Но и осажденным приходилось несладко. Таяли силы, таяли запасы продовольствия. Узнав о бедствиях новообращенных и оставленных им в помощь своих людей, епископ Альберт высылает под Межотне дополнительное войско. Но Виестурс вдруг резко снимает осаду крепости. Разведка донесла ему, что помощь осажденным движется вверх по реке Мусе. Быстрым марш-броском дружина земгальского князя устремилась туда, где на узком месте реки есть возможность устроить засаду и атаковать противника. И очень скоро страшную весть получают оставленные в Межотне немцы: посланное на подкрепление войско разбито, лишь немногим удалось добраться до Риги живыми.

«Когда тевтоны, бывшие в замке, услышали об истреблении своих, они, не имея необходимого на год запаса, а вместе с тем видя ярость семигаллов, литовцев и куров против рода христианского поднялись со всеми своими и, покинув замок, ушли в Ригу».

Эта короткая фраза позволяет понять причину успеха Виестурса. Ему на помощь пришли литовцы и курши, союзники по «первой коалиции». Союзные войска не только помогли земгальскому князю усмирить мятежников, но и удержать стол и сохранить независимость страны. Оставшись без помощи крестоносцев, князья Межотне капитулировали. Следует отметить, что победители не подвергли их никаким репрессиям. Хроника сообщает лишь об отказе их от крещения и присоединении к Виестурсу в его союзе с литовцами. К тому же, Виестурс дал спокойно покинуть страну и пребывавшему в Межотне отряду рыцарей. Эти поступки князя могут свидетельствовать о том, что политическая культура земгальского государства стояла на довольно высоком уровне.

По крайней мере, он поступает гораздо более цивилизованно, чем Вячко Кокнесский, сопроводивший разрыв вассальной клятвы с Ригой избиением посланного ему в помощь немецкого отряда. Может поэтому конфликт вокруг Межотне не завершается крупномасштабной войной между Ливонией и Земгалией. Впоследствии Хроника Генриха сообщает лишь о мелких пограничных стычках воинов Виестурса с ливами – подданными епископа.

По свидетельству источников, Виестурс еще долго правил земгалами. В 1225 году он заключает мирный договор с Ригой, но о возвращении к временам немецко-земгальского союза уже не может быть и речи. Даже дав официальное дозволение проповедовать в Земгале и разрешение на основание епископии, он наотрез отказался креститься сам. Ведь вслед за крещением великого князя последовала бы вассальная клятва рижскому епископу.

Но в вопросах политики Виестурс хотел оставаться независимым. Впрочем, мирное соглашение просуществовало недолго. В 1228 году оно было разорвано после инцидента у Дюнамюнде. А в начале 30-х годов, как свидетельствует Рифмованная хроника, уже войско магистра Фольквина грабит земли Виестурса, а земгальский князь совершает ответный поход под Ашераден, где он едва избежал плена. Время союзов с немцами и поиска политического признания завершилось. Наступало время отчаянной борьбы края за независимость. И Земгале практически осталась тем рубежом, который немецкие рыцари в своем покорении Прибалтийского края так и не смогли преодолеть до конца. Дважды впоследствии ненадолго подчиняли они Земгале, и дважды ее народ восставал и изгонял пришельцев. И не последнюю роль в этой необычайной стойкости маленького народа со славной историей сыграло то неожиданное политическое решение, которое не испугался принять князь Виестурс, подав руку извечному врагу. Немецкие рыцари уважали в Виестурсе сильного и смелого противника.

 

Первая коалиция. Набег латышских викингов

Покоренные крестоносцами народы по мере сил оказывали сопротивление новым господам. Ливонские хроники говорят о многих битвах. Бывали очень опасные периоды, когда Рига могла быть сметена с лица земли. Но, пожалуй, никогда детище епископа Альберта не находилось под таким ударом, как в 1210 году. Все дело могло погибнуть в одночасье. Известно, чем была тогда Рига для окружавших ее народов. Враждебным оплотом чужеземцев, гидрой с множеством голов. И даже, когда закованные в латы всадники терпели сокрушительное поражение, когда, казалось, конец пришел господству новых хозяев с их непонятным богом, Рига давала им новые силы. В Ригу прибывали все новые и новые отряды вооруженных пилигримов, которые, растекаясь по всей округе, жгли селенья, безжалостно убивали непокорных. Недаром в поэме А. Пумпурса «Лачплесис» есть такие слова о Риге:

Куршам удалось собрать огромную военную силу, и они выступили в поход на Ригу. Попытаемся представить себе те далекие события.

* * *

Лето 1210 года. В Риге переполох и смятение. На башне неумолчно гудит тревожный набат. Немногочисленные обитатели крепости и деревеньки, раскинувшейся возле ее стен, собираются вместе на площади у церкви. В крепость с криками прибежали ливские рыбаки. Запыхавшись от быстрого бега и указывая на Даугаву, они выкрикивают только одно:

– Войско идет! Курши!

Страх отражается на лицах собравшихся. Еще бы! Имя куршей издавна наводит ужас на жителей всех прибрежных земель. Это опытные мореходы, отважные и жестокие воины. Мощь их напора, стремительность набегов знают в Швеции и на Готланде. Датчане в церквах молятся: «Да избавит нас Господь от гнева куршей!» Все, и рыцари, и ремесленники, и женщины, берутся за оружие. Им остается уповать лишь на защиту Всевышнего. Ведь епископ Альберт с частью рыцарей, завершивших свой срок службы в воинстве Христовом, отбыли в Немецкие земли. Только накануне ушли в Тевтонию корабли с рыцарем Марквардом, графом Сладемом и другими. В Риге осталось очень мало людей. А за воротами крепости враждебные леса, крещеный, но непокоренный край затаившихся до времени ливов. А дальше повсюду лесные замки язычников – латгалов, земгалов, селов, – таящие постоянную угрозу для незваных пришельцев.

Турайда, или Торейда, Турайдский край, Турайдская земля (лат. Thoreida, Thoreyda; лив. Taara aed – «Божественный сад») – земля гауиских ливов. Турайда была разделена на две части, на правом берегу Гауи (Турайдский край) правил Каупо и отчасти Анно и Весике, а на левом берегу (Саттезелский край) Дабрел. Дабрелскую часть затем перенял Орден меченосцев, а Каупоскую Ливонское епископство. На правом берегу находился замок Турайда (замок Каупо), а на левом Саттезеле (замок Дабрела)

* * *

Тем временем быстрые ладьи с широкими бортами поднимаются вверх по течению Даугавы. Вслед за ними с моря тучей надвигаются новые и новые ладьи, ощетинившись тысячами копий. В устье реки у монастыря Динамюнде стоят два снаряженных корабля крестоносцев. Те самые, что покинули Ригу накануне. Рыцари уже во всеоружии и готовы к неравному бою, с тревогой и страхом глядя на проплывающие мимо в полном молчании боевые корабли куршей. Но на них не обращают внимания. Что такое – потопить два немецких корабля? Нельзя давать времени чужеземцам. Застать Ригу врасплох – вот главное. Никто не сможет предупредить немцев. Курши решили одним ударом покончить с главным оплотом крестоносцев в Ливонии. Они долго ждали этого момента, обменивались грамотами с ливами и леттами, намереваясь собрать небывалое войско и вместе выступить на защиту отеческих богов. Наконец, курши получили от жрецов знак, что боги выступят в битве на их стороне.

Гребцы изо всех сил налегают на весла. Вокруг тишина и спокойствие. Легкий туман поднимается над широкой Даугавой, неспешно катящей свои волны в Янтарное море. Занимается ясный летний день. Суровые воины молча вглядываются вдаль. Вдали показались башни рижских укреплений. Старый усатый воин указывает молодому в сторону замка:

– Вот, смотри, Гайдис, вот где враги наших богов! Они носят крест на своих плащах и заставляют людей принять их божество. Многие из ливов уже погибли от их рук. Их убили за то, что они смыли с себя чужеземную веру и с волнами Даугавы отправили ее назад в Немецкую землю. Но мы – курши, свободные люди. Да поможет нам Перконс уничтожить это осиное гнездо!

Молодой задумчиво кивает:

– Говорят, их духи очень сильны. Смотри, немцы закованы в железо и строят каменные замки.

– Но и на них есть меч, – возражает старший, – К тому же у них есть чем поживиться. Одно их оружие и латы чего стоят! Ну, приготовься. В сече держись подле меня!

Воины напряженно следят за зарослями на враждебном берегу. Ладьи замедляют ход. Великое множество куршских кораблей, преодолевая течение, медленно подплывает крижскому берегу.

* * *

Жители Риги с молитвами готовятся к битве. Рыцари облачаются в тяжелые доспехи. Возле камнеметных машин быстро растут груды камней. Купцы и мастера, кузнецы и каменщики отложили дела, приготовившись к бою. Священники и женщины тоже взяли в руки копья и мечи. Горожане, полные решимости, выходят за ворота замка навстречу приближающимся врагам. Впереди – тяжеловооруженные рыцари на закованных в броню рослых конях. На их щитах красуются гербы, на плащах нашиты большие красные кресты, у многих из них кроме креста на одежде еще и изображение мечей. Это «швертбрюдер» – братья меча, или меченосцы. Вслед за братьями-рыцарями выступают пращники. Завидев куршей, высаживающихся на берег, пращники и лучники пускают в ход свое оружие. Многие куршские воины падают под их меткими ударами.

Наконец курши выстраивают свои ряды на берегу Даугавы. Сомкнув большие деревянные щиты, балтийские викинги плотной стеной надвигаются на город. Впереди их ожидает первый вал, насыпанный рижанами в поле за воротами крепости. С вала дождем летят стрелы и камни. Падают первые раненые и убитые. Курши стремительно забираются наверх. Закипает ожесточенный бой. Гайдис, прикрываясь щитом, рубится рядом со своим родичем. Тот наносит врагам ужасные удары тяжелой палицей. Вот один из ливов, неосторожно опустив щит, падает с пробитой головой. Гайдис орудует копьем, поглядывая на сражающегося с ним рядом усача. Он старается держаться ближе к родичу, как и было велено. Шум битвы, лязг оружия становится все более громким.

Уже несколько часов бьются курши на валах, почти не продвинувшись к стенам. Едва они начинают теснить обороняющихся, как тяжелые латники-немцы умелыми ударами отбивают натиск. Рыцарей немного. Но они прекрасно вооружены и достаточно храбры. Большинство из них – отчаянные головы, натворившие немало дел у себя в Германии. Грабеж и война – их стихия. Они оказались в краю ливов, чтобы, сражаясь здесь по призыву церкви, замолить свои прежние грехи. Дым и гарь разъедают глаза, душат сражающихся. Это горит деревня, подожженная горожанами. Пот струится со лба Гайдиса, мешает глазам. Его деревянный щит разлетелся в щепки от множества жестоких ударов. Гайдис обеими руками держит тяжелый меч, отбитый им у тевтона. Яростный натиск куршей ослабевает. Силы убывают. И вот заунывно звучат рога на кораблях, созывая воинов на берег. Под это монотонное гуденье усталые воины отступают, уходят с вала, направляясь к месту сбора. Битва понемногу угасает.

* * *

Солнце уже перевалило за полдень. Курши, молча, насупившись, сидят вокруг своих костров. Вдали высятся стены и башни Риги. Курши полны решимости завладеть городом.

– Ну, что, племянник, щит-то порубили в щепы! – обращается к Гайдису его старший родич. – Трудно пришлось. Ну, ничего. Соберемся с силами, опрокинем немцев. Возьми запасной щит в ладье.

– Да, жаркая была битва. У них много стрелков. Запасной щит будет кстати, – устало отвечает молодой воин, ложась тут же, у костра, на землю.

В лагере куршей отдых. Воины едят, точат затупившиеся мечи и секиры, разглядывают отнятые у врагов клинки. Некоторые прилегли в тени зеленых кустов неподалеку от берега. Раненые перевязывают свои раны. Рядом с передовой ладьей вожди куршей обсуждают создавшееся положение и принимают решение продолжить штурм города. Ведь защитники крепости немногочисленны, и, в конце концов, зверя можно выкурить из его норы.

В это время из Риги доносятся глухие удары большого колокола. Воины поворачивают головы в сторону города. В глазах их читается ненависть.

– Слышишь, Гайдис, это голос их Бога, который помогает им истреблять нас. Он хочет пожрать нас, – мрачно замечает старый воин, – Мы родились свободными, свободными и умрем. И боги наши пребудут с нами.

И вот по знаку вождей снова запели боевые рога куршей. Воины поднимаются, и вновь длинными рядами приближаются к городу. Взгляду осажденных предстают бесконечные вереницы щитов, медленно надвигающиеся на Ригу. Казалось, поле и вода, все побелело от великого множества деревянных щитов. У берега Даугавы, насколько хватает глаз, повсюду корабли куршей. Такой грозы еще не бывало над Ригой. Видя яростную решимость куршей, защитники на стенах готовятся к отчаянной схватке. Может быть, последней для них. Крестоносцы, горожане с ливами, вновь выходят в поле, поднимаются на валы. На месте деревни остались лишь груды пепла. Многие головни еще дымятся. Монотонное пенье куршских боевых рогов перекрывается всполошным набатом, несущимся с рижских башен. Мощным эхом отдается боевой клич тысяч куршей.

* * *

Стрелки и пращники на валах знают свое дело. Белые щиты куршей похожи на ежей, так густо утыканы они стрелами. Но толстые доски пока надежно защищают воинов. Ощетинившись копьями, курши неумолимо приближаются к городу. Гайдис, прикрываясь новым щитом, идет в одном ряду с дядей. Усатый воин недобро усмехается:

– Ну, держитесь, чужеземцы, поможет ли вам ваш Бог?

Под градом стрел и камней курши уже взбираются на вал. Наверху вновь закипает яростный бой. Удары громадной палицы расчищают дорогу усачу. Вокруг бездыханные тела противников. Не отстает от него и Гайдис. Точным броском он посылает копье в ринувшегося ему навстречу лива. Не успев увернуться, тот падает, пронзенный насквозь. Выхватив меч, Гайдис вступает в схватку с высоким рыцарем, который из-под шлема глухо изрыгает немецкие проклятия. Рыцарь умело владеет оружием. Его меч наносит короткие, сильные удары, но молодой курш достойно отражает их. Толстый щит пока выдерживает. Гайдису также привычен меч. Громкий лязг стали сопровождает моменты, когда оба клинка с силой сталкиваются. Рыцарь в кольчуге поверх куртки, прикрываясь небольшим щитом, яростно пыхтит и наносит все более сильные удары, движениями напоминая дровосека. Как назло, щит Гайдиса все-таки ломается. Высокий рыцарь продолжает наседать. Удары сыплются один за другим. Гайдис, обливаясь потом, только успевает защищаться. Сквозь пот, заливающий глаза, он как в тумане видит перед собой красный крест и меч, вышитые на котте тевтона. Рыцарю, видно, тоже несладко. Летний погожий день делает и без того жаркий бой просто невыносимым. Он изнемогает от жары в тяжелом шлеме, в котором нет подъемного забрала. Глухая металлическая пластина с вырезами для глаз и дыхания закрывает все лицо. Наконец, не выдержав более, тевтон рывком сдергивает с головы шлем и отбрасывает его в сторону. По его злому распаренному лицу струится пот. Хрипло выкрикнув по-немецки: «Бей!», рыцарь энергично работает мечом, принуждая противника отступать. Споткнувшись о тело убитого лива, Гайдис теряет равновесие и падает на одно колено, одновременно поднимая над головой меч для защиты. В то же мгновение готовившийся нанести последний удар рыцарь медленно оседает на землю. Красная кровь струится по его рыжим волосам. Гайдис удивленно смотрит на красный крест и меч, на безжизненное тело рыцаря.

– Поднимайся! – словно издалека слышит молодой воин голос родича. – С нами Перконс! Они отходят!

Это усач со своей смертоносной палицей вовремя пришел на выручку юноше. Гайдис быстро вскакивает, озирается по сторонам. Вокруг не прекращается битва. Лязг стали, рев сотен глоток, крики раненых, колокольный звон: стоит невообразимый шум. Курши нажимают, скатываются с вала внутрь и с громкими криками теснят защитников к воротам города. Рыцари и горожане еле сдерживают яростный натиск, медленно пятясь назад. Только меткая стрельба лучников с городских стен позволяет защитникам благополучно уйти в город, не притащив за собой на плечах неприятеля.

* * *

Солнце неуклонно ведет свою золотую колесницу к морю. Но до заката еще далеко. Тени стройных сосен на дороге из Динамюнде сделались гораздо длиннее. Легкий ветерок колышет листву прибрежного кустарника. Спокойствием дышит широкая река. На воде весело играют солнечные блики. Ласковое солнце, заливающее зеленый простор лугов, создает иллюзию полной безмятежности. Вокруг ни души.

Но вот слышится конский топот. За стволами деревьев мелькают плащи всадников, поблескивают кольчуги и шлемы, бряцает оружие. На щитах всадников кресты. Флажки копейщиков колышутся на ветру. Отряд ведет рыцарь в тяжелом глухом шлеме, на его щите красуется замысловатый герб. Возле его стремени скачут оруженосцы в круглых железных шапках. Это рыцарь Марквард. Он со своими людьми оставил корабль, на котором еще утром намеревался пуститься в дальний путь к берегам родной Германии. Но рыцарь, принявший крест, не смог уехать, видя как море, а затем и Даугава, почернели от множества куршских кораблей. Вся эта масса устремилась к Риге. Видя, что Господь вновь испытывает его мужество и веру, Марквард решил, во что бы то ни стало, сразиться с язычниками. Он собрал своих товарищей рыцарей, оруженосцев, людей из Дюнамюнде, чтобы спешно двинуться к Риге. Отряд в несколько десятков всадников пустился вскачь, поднимая клубы пыли, по сухой летней дороге.

Город уже близко. Оттуда доносятся удары колокола и какой-то неясный гул, словно водопад шумит под стенами Риги. Еще дымятся развалины деревни. Остановившись у края небольшой рощицы, крестоносцы, не выдавая своего присутствия, наблюдают за происходящим у стен города. От крепости их отделяет поле, занятое куршскими воинами. Путь только один: прорваться напрямик к городским воротам. По знаку Маркварда рыцари пришпоривают коней и с копьями наперевес выскакивают из укрытия. Все делается молча и стремительно. Курши, занятые осадой, не сразу замечают рыцарский отряд. А те уже проскочили наружный вал и направили коней прямо к окованным железом воротам Риги. Тут поднимается невообразимый гвалт. К яростному крику тысяч куршей примешался радостный вопль защитников города, увидевших, что к ним идет подкрепление.

– Бей! Убивай! – разом орут крестоносцы, врубаясь, словно клин, в ряды куршских воинов. Противостоять такому удару почти невозможно. Куршам не удается сдержать неожиданный натиск крестоносцев. Потеряв в короткой, но жестокой схватке несколько оруженосцев, крестоносцы все же прорываются под защиту стен, с которых немецкие пращники и лучники мечут тучи стрел и камней, нанося преследующим рыцарей куршам большой урон. Ворота открываются, и под радостные крики горожан отряд Маркварда въезжает в осажденную Ригу.

* * *

Курши оттаскивают своих убитых от городских стен. Иные погибли от немецких мечей, многих поразили стрелы. Неожиданные потери омрачили боевой дух воинов.

Схватка. «Бей! Убивай!» – разом орут крестоносцы, врубаясь, словно клин, в ряды куршских воинов. Противостоять такому удару почти невозможно

– Эх, прорвались крестоносцы. Теперь немцев стало больше! – с досадой воскликнул усатый курш, держа огромную страшную палицу на плече. Уже не один враг испытал сегодня силу ее смертоносных ударов. Воины хмуро вглядываются в неприятельские укрепления, словно выискивая их слабое место. Курши выстроились на безопасном расстоянии от стен, выставив вперед свои деревянные щиты и подперев их дубинами. Куршские вожди собрались на совет, который длился недолго. Надо действовать скоро и решительно. Все согласились, что следует возобновить приступ. Было задумано обложить укрепления деревом и поджечь все это сразу. По приказу вождей начался сбор горючего материала. В лесу застучали боевые топоры куршей. Пространство вокруг Риги превратилось в подобие большой строительной площадки или корабельной верфи. Из окрестных рощиц, из зарослей кустов, отовсюду воины стаскивают бревна и ветки, грудами наваливая их вокруг крепости. Чтобы подступить ближе к валам и стенам, куршам приходится покидать укрытия. Гайдис со своим родичем тащат громадное бревно. Рядом их земляки и сородичи быстрым шагом спешат к городу с такой же ношей. Арбалетчики и пращники в Риге только того и ждут. С тонким свистом летят стрелы. Камни наносят куршам тяжелые раны. Некоторые падают, пронзенные стрелами.

– Скорее, скорее! – кричит Гайдис, пускаясь бегом с бревном, другой конец которого лежит на плече усача. Все молча бегут. Укрыться за щитами нет возможности. Нужно натащить как можно больше горючего материала. Под стенами растет груда бревен и веток. Курши без устали работают под дождем стрел и камней. Место убитых занимают новые воины. Кое-кто надел на себя рыцарские шлемы и железные шапки немцев. Со всех сторон Ригу обкладывают древесиной для поджога. Страшная груда все увеличивается, точно еще один вал появляется вокруг города. Видя это, немецкие стрелки усиливают стрельбу. Стрелы на таком близком расстоянии пробивают даже кожаные панцири и кольчуги. Один за другим падают упрямые курши, но не прекращают своей адской работы. Наконец, крепость кругом обложена дровами. По знаку вождей из-за щитов выбегают охотники с зажженными факелами в руках. Среди них усатый родич Гайдиса. С разных сторон они подбегают к сложенному в беспорядке дровяному валу. В плечо усача впивается короткая стрела, пробив кольчугу. Превозмогая боль, он перекладывает факел в другую руку и, размахнувшись, кидает его на кучу сухих веток. Многие из факельщиков остались лежать возле горючего вала. Другие куршские охотники подбегают и бросают горящие факелы, чтобы быстрее поджечь обложенный город. Языки пламени с треском побежали по сухим веткам, затем принялись пожирать крупные ветви и стволы деревьев. В небо потянулся густой дым. Огонь разгорается все жарче. Высокие столбы пламени растут над осажденной Ригой. Усач добежал до своих. Здесь он сам, морщась от боли, сломал немецкую стрелу. Острым ножом пришлось сделать надрез, чтобы вытащить зазубренный наконечник. Гайдис помог ему перевязать рану. Несмотря на ранение, усач весело воскликнул:

– Ну, сейчас они там попляшут!

В этот самый час, когда белое солнце, закрытое клубами дыма, еще не зашло, затрубили боевые рога с другой стороны Риги. Это сверху от замка Гольм на Даугаве спустились отряды рыцарей и тамошних ливов. Жители расположенного неподалеку от Риги замка первыми узнали о грозящей городу опасности. Тут же начались сборы в поход. Многочисленный конный отряд рыцарей и жителей Гольма подступил к городу. С громкими криками первые рыцари, потрясая длинными мечами, выехали из рядов войска, над которым развеваются стяги рыцарей. Боевой клич подхватили остальные всадники. Эхом им вторил радостный крик рижан, сквозь дымную мглу и пламя гигантских костров разглядевших, что нежданно пришла подмога.

Курши, увидев новое войско, пришедшее на помощь городу, начали собираться и отходить к своим кораблям. Слишком велики были потери среди куршских воинов, очень много их погибло от стрел рижских стрелков. Вожди приняли решение отступить от города, не желая умножать свои потери.

* * *

Темнеет. Долгий летний день подходит к концу. Большой огонь, зажженный куршами у валов и стен Риги, кое-где еще горит. Языки пламени, словно нехотя, лижут темнеющее небо. Далеко слышны звуки рогов, барабанов и других музыкальных инструментов, песни и крики толпы, празднующей нечаянное избавление города.

Курши в полном молчании собирают тела своих погибших и относят их на корабли. Наконец все готово к отплытию. Боевые ладьи неслышно отходят от берега. Весь флот медленно направляется к противоположному берегу широкой Даугавы. Гайдис с трудом управляется с большим веслом. Его дядя, раненый в плечо, не может грести. Хорошо еще, что так. Многим сородичам и землякам Гайдиса никогда уже не увидеть родной Курсы. Темные силуэты рижских башен, на которых еще трепещут отблески огня, зажженного куршами, уплывают вдаль.

На противоположном берегу куршское войско разбивает большой лагерь, разжигает костры. У одного из них кружком сидят сородичи. Среди них и раненый усач, и его племянник Гайдис. Старший, с перевязанным плечом, не отрываясь, молча смотрит на огонь. Другие тоже хранят безмолвие. Заметно поредел кружок родичей. Тела своих воинов они привезли с собой в ладье, чтобы поутру совершить погребальный обряд.

– Да, – наконец, нарушил молчание усач. – Теперь нам Ригу не взять. Вовремя их Бог прислал им помощь. Еще бы немного, и мы были бы в городе.

Никто не ответил. Все были подавлены неудачей.

– Ну, что ж, – продолжил воин. – В этот раз не вышло, получится в другой раз. Главное – договориться с ливами и земгалами, чтобы выступить одновременно. Вот тогда уж чужеземцам не устоять.

Гайдис лишь молча кивал головой, неотрывно глядя на огонь. Темная летняя ночь царила вокруг. Дышалось легко и свободно. В лагере постепенно стало тихо. Все спали. Только с другого берега из Риги доносились еще обрывки немецких песен:

Так новый город по имени Рига был спасен от неминуемой гибели. И день, когда он избавился от осады, постановили отмечать как городской праздник.

* * *

Вот такие картинки рисует воображение при чтении старинной летописи. Тот неудавшийся приступ куршей в 1210 году всколыхнул весь край. Ливы из Турайды, договорившись с земгалами и литовцами, собрали большое войско. Они ждали лишь исхода сражения в Риге, чтобы выступить на стороне куршей против незваных гостей. Но и рыцари тоже не дремали. На следующую ночь пришел со своими людьми верный немцам Каупо, а утром под стенами Риги появился рыцарь епископа Конрад фон Мейндорп из Икшкиле во главе внушительного отряда. В земле эстов, сжигая и уничтожая деревни на своем пути, меченосец Бертольд из Вендена прослышал о бедственном положении Риги и приказал своим людям повернуть коней к Даугаве. Путь был не близкий, поэтому меченосцы и верные им латгалы достигли Риги только на третий день. Но помощь уже не требовалась. Курши, простояв лагерем три дня, оплакав своих погибших, уплыли в свои владения.

* * *

Итак, курши, восемь лет сохранявшие перемирие с Ригой, вдруг решили его нарушить. Так было положено начало одного из самых интересных событий в политической жизни Прибалтики, надолго определившей расстановку сил в крае, а где-то даже и сложение государственных и этнических границ, в которых впоследствии сформировались латышский и литовский народы. А ведь создавая первую коалицию против Риги и Ордена, курши и не предполагали, что, не добившись сиюминутных задач, они своей дипломатической миссией напишут историю Прибалтийского края на века вперед. Вмешательство немцев только усилило возникшую в период полоцкой гегемонии вражду между народами, так как основной их политикой с самого начала стало правило «разделяй и властвуй». Казалось, безоблачные времена всеобщего мира забыты навсегда. Но 1210 год показал, что лишь только прибалтийские князья переставали оглядываться на сюзеренов и действовать в их интересах, а начинали делать то, что отвечало их собственным политическим чаяниям, они могли очень просто и быстро объединиться, как против общего врага, так и ради общего мира. Постоянные восстания в Ливонии и их подавления, походы немцев в Эстонию, падение Кокнесского княжества…

Вся Прибалтика к 1210 году была охвачена вспыхивающими то здесь, то там пожарами войн. Немцы, как вассалы епископа Альберта, так и братья ордена меченосцев были постоянными участниками любого конфликта, а иногда и открыто натравливали местные народы друг на друга. Конечно, рано или поздно, они должны были увидеть в немецких рыцарях и их главном городе Риге главное зло, мешающее им жить в мире и спокойствии. Вернуться к временам эпохи викингов, когда Прибалтика не была расколота на враждебные лагеря – таков был призыв к участникам «первой коалиции». Это была первая исторически известная попытка выйти из-под влияния политической воли соседних держав. Зачинщиками ее создания стали курши – народ, как правило, державший нейтралитет в прибалтийских конфликтах, с участием, как русских, так и немцев. После успешной стычки куршей с крестоносцами у Зунда, к ним была прислана делегация ливов, готовящих очередное восстание. Заключив союз с ними, курши развивают небывалую дипломатическую деятельность. Их послы устремились в Эстонию, Земгале, Литву, Ерсику и Полоцк. Цели коалиции куршские князья не скрывали: разрушение Риги и полное изгнание немцев из Прибалтики. Нейтралитет куршей во всех предшествующих конфликтах стал залогом успеха дипломатической миссии.

Приблизительно весной 1210 года послы из Курземе прибыли в Тервете. Уже начавшие войну против немцев и заключившие союз с восставшими ливами, они искали соглашений с другими странами Прибалтики, призывая забыть прежнюю вражду и объединиться против общего врага, олицетворенного Орденом меченосцев и «злым городом» Ригой. Так создавалась «первая коалиция» против немцев. Виестурсу речи куршских послов явно пришлись по нраву. Никогда он не доверял епископу Альберту, даже когда был с ним в союзе. Два года тот не пытался восстановить с ним прежних отношений, и у земгальского князя уже не было никаких обязательств перед ним. А к тому времени и сам Виестурс достаточно хорошо понял, какой опасности едва избежала его страна, находясь в союзе с Ригой. Ведь единственный договор, который готов соблюдать рижский епископ – это вассальная присяга ему самому. А с куршами они всегда были добрыми соседями, никогда не враждовали, и, наверняка уже имели какие-то договоры, конечно же, князь Земгале поддержит добрых друзей. Но послы говорят дальше и сообщают, что в союзе с ними уже состоят Даугерутис Литовский и Всеволод Ерсикский, и они уже вступили в войну: литовское войско осаждало Кокнесе.

Наверное, еще более тяжелое решение пришлось принять тогда Виестурсу, чем в 1202 году, когда его вынудили навсегда покинуть Земгальскую гавань. Но Виестурс разумный политик, он мыслит реалиями своего времени. В противостоянии дальнейшему натиску христиан без союза с Литвой не обойтись ни куршам, ни ему самому. Они – реальная сила, лучшие воины в Прибалтике, ведь вооружены они не хуже русских дружин, к тому же единственные из прибалтийских народов имеют сильную конницу. Виестурс это прекрасно знает, не раз сталкивался в битве. Да и союзники литовцы верные, столько лет уже верой и правдой служат полоцким сюзеренам, и на союз с немцами никогда не пойдут, так как не простят им Роденпойса. Сердце земгальского князя уже склонилось к тому, чтобы дать куршским послам положительный ответ.

Но Земгале не монархия, все самые важные решения принимаются только на всеобщем княжеском съезде. Можно только представить в каких жарких спорах проходил съезд, решавший судьбу присоединения Земгале к «первой коалиции». Против этого явно выступили князья из Межотне – другая ветвь земгальских князей, возможно соперничавшая с родом Виестурса. Старейший из них от их имени припомнил все обиды, нанесенные литовцами земгалам, даже простой мир с Литвой, по их мнению, – предательство страны и народа. Уж лучше вновь послать к епископу рижскому, может он согласится возобновить договор. Но слишком силен авторитет Виестурса, и съезд решает в его пользу. По его окончании куршскому посольству сообщают, что Земгале вступает в коалицию.

Довольные успехом своей дипломатии, курши уезжают на родину. Вскоре после этого по традиции варварской дипломатии Тервете должна была посетить делегация послов из Литвы. А может даже в каком-нибудь пограничном замке состоялась встреча Виестурса и Даугерутиса, которые подали друг другу руки. А потом договор был скреплен по языческим обычаям клятвой на обнаженном оружии и жертвоприношением животного, чтобы договаривающиеся стороны смогли разделить между собой и с богами священную трапезу. Такой союз считался нерушимым. «Тот, кто подаст другому руку, будет верен этой клятве, куда бы его ни забросила судьба под страхом смертной казни», – так писала немецкая хроника о традиции варварских договоров. В отношении Земгале и Литвы эти слова оказались пророческими, хоть земгальскому войску и не довелось участвовать в войне 1210 года. Вражда сменилась союзом. Литовская армия еще не раз войдет в пределы Земгале. Но только по призыву земгалов, чтобы вместе бок о бок сражаться против натиска крестоносцев.

Принял ли участие в «первой коалиции» Владимир Полоцкий? Напрямую нет, полоцкие дружины в военных действиях не участвуют. Но, несомненно, он благословляет на войну своих оставшихся верными вассалов Даугерутиса и Всеволода Ерсикского. Направление удара на Кокнесе красноречиво свидетельствует, от кого исходила инициатива похода. Конечно же, это князь полоцкий, а возможно, и приютившийся у него кокнесский изгой Вячко, желали возвращения утраченного замка. К тому же новая Кокнесе стала уже «ловушкой и великим искусителем» для тех, кто желал причинять дальнейший вред полоцкой «конфедерации».

Полоцк – самый древний город Беларуси и один из древнейших городов Киевской Руси. Находится в устье реки Полоты, впадающей в Западную Двину

Неудача куршско-ливского похода на Ригу еще не решила судьбу коалиции. Напротив, у Владимира Полоцкого появился реальный шанс перехватить инициативу в антинемецком союзе у куршских князей. Но вновь сдерживаемый своими боярами полоцкий князь выбирает «худой мир вместо доброй ссоры». Хроника Генриха сообщает под тем же 1210 годом:

«Арнольд, брат-рыцарь, послан был с товарищами к королю полоцкому узнать, не согласится ли он на мир и не откроет ли рижским купцам доступ в свои владения. Тот принял их с выражением благоволения и, высказав (правда, из хитрости) радость по поводу мира и успокоения, послал с ними Лудольфа, разумного и богатого человека из Смоленска (Smalenceke), чтобы, по прибытии в Ригу, обсудить дела мира и справедливости. Когда они прибыли в Ригу и изложили желание короля, рижане согласились, и тогда в первый раз был заключен вечный мир между ними и королем, с тем, однако, чтобы королю ежегодно платилась должная дань ливами или за них епископом. И рады были все, что теперь безопаснее могут воевать с эстами и другими языческими племенами».

Итак, князь Владимир в одностороннем порядке выходил из коалиции, фактически разрушая ее, так как за ним должны были последовать все его вассалы, прежде всего, Литва и Ерсика. Причины, побудившие Владимира начать переговоры о мире, понятны. Дальнейшее участие в коалиции не сулило ему никаких выгод, так как ее движущей силой были народы, не входившие в сферу полоцкого влияния – курши и эсты. В случае их успеха, никто из попавших под власть немцев бывших вассалов не вернулся бы под руку Полоцка. Владимира тяготила война за чужие интересы, наносившая значительный урон полоцкой торговле. К тому же, пользуясь желанием Рижского епископа вывести его из коалиции, он мог диктовать условия. Но на что же променял он свой выход из войны? Открытие Двины для торговли и возвращения ему прав на ливскую дань. Первого требовала городская община Полоцка, второе было его собственным чаянием. То есть фактически он снова желает возобновления договоренностей, которые были у него с Мейнхардом еще до основания Ордена меченосцев и начала крестового похода. Князь полоцкий явно не понимал, насколько изменилась политическая ситуация. Чтобы сохранить свое лидерство, от Полоцка требовались решительные шаги, но взять под контроль ситуацию со столь безынициативной политикой Владимир не смог бы никогда. Развал Полоцком «первой коалиции» стал политической смертью самого полоцкого князя как влиятельной силы в Прибалтике, еще за шесть лет до его физической кончины. Полоцкие вассалы все менее оглядываются на сюзерена, их правители разрабатывают и проводят в жизнь собственные политические программы. Прежде всего, это касается соглашений, заключенных в период коалиции. Она не привела к военным победам. Был отбит штурм Риги куршами, вновь подавлено восстание ливов, не удалось литовцам взять Кокнесе. Но соглашения по коалиции стали значительным успехом дипломатии трех прибалтийских стран – Курземе, Земгале и Литвы. Договоренности о союзах, заключенные при посредничестве куршских князей, не оказались расторгнутыми даже в условиях выхода из войны Полоцка. Нет, ни Всеволод Ерсикский, ни Даугерутис не нарушали открыто перемирие, подписанное сюзереном, но мирные отношения с соратниками по коалиции сохранили на очень долгие годы. Во многом именно этим объясняется то, что так легко покорившие Ливонию и Латгалию немецкие рыцари столь долго и упорно боролись за каждую пядь земель куршей, земгалов и литовцев, а значительная часть этих земель и вовсе осталась для них недосягаемой.

 

Литва и Ерсика 1213–1214 годов. Война продолжается

О том, какие изменения произошли за те два года, на которые был заключен договор Риги и Полоцка, видно из ситуации с его возобновлением. В начале 1212 года Делегация Владимира Полоцкого, едущая в ставшую пограничной Ерсику для переговоров, опасается провокаций со стороны литовских войск. Хотя опасения оказались напрасными, но раскол в «конфедерации» был налицо.

А на переговорах его ждали новые неприятности. Ливы больше не хотят переносить двойное обложение, они согласны платить либо десятину рижскому епископу, либо дань Владимиру Полоцкому. Епископ настаивает и на другом пункте: участие Полоцка в войне против Литвы, то есть призывает полоцкого князя уже к открытому предательству вассала. Но на это Владимир не смог бы пойти, даже если бы захотел. Литовцы в тот момент уже составляют значительную часть полоцкой армии, и война с Литвой для Владимира была равносильна войне с самим собой. Затягивая переговоры относительно крещения ливов, он уходит от опасной темы, а его отказ от ливской дани становится той уступкой, на которую он разменял невыполнимые требования. Невеселым возвращается князь из Ерсики. Он окончательно потерял все права на Ливонию и теряет контроль над собственной страной. Да и мир не может быть прочным, епископ Альберт и меченосцы вскоре потребуют новых уступок, прежде всего, касающихся Ерсики – последнего оплота Полоцка в Прибалтийском крае. А это уже окончательно взорвет ситуацию в его собственном государстве. Неспокойность рубежей даже в период перемирия, вынуждает полоцкого князя укреплять другие рубежи.

В 1213 году он посылает делегацию для заключения мира с Новгородом. Но посольство оказалось роковым для и без того хрупкого мира с Ригой. Не добившись от князя Полоцка вступления в войну против Литвы, немцы устраивают провокацию. Возглавлявший новгородское посольство литовский князь Даугерутис был вероломно пленен меченосцами и погиб в застенках венденской тюрьмы.

Литва официально, уже не огладываясь на Полоцк, объявила войну немцам, вслед за этим это сделала Ерсика. В 1214 году рыцари из Кокнесе, вновь воспользовавшись отсутствием дружины союзников, а, скорее всего и самого князя, снова захватили замок Всеволода. Но, взяв добычу, поспешили уйти прочь, видимо опасаясь прихода подкрепления.

В том же году был организован второй поход, но на этот раз Всеволод, узнав о планах рыцарей, послал за помощью в Литву. Ерсика вновь была захвачена, вновь немцы взяли большую добычу, но, узрев переправляющееся через Двину литовское войско, начали спешное отступление. Большая их часть, во главе с предводителем рыцарем Мейнхардом, отступавшая берегом, была настигнута литовским войском. Находившиеся в немецкой дружине отряд латгалов обратился в бегство, немцы были разбиты, их командир Мейнхард убит. Несмотря на эту неудачу немцев, положение князя Всеволода становилось все более тяжелым. После двух довольно легких захватов замка было ясно, что укрепления Ерсики слишком уязвимы даже для небольшого отряда штурмующих. Единственным спасением для удельного князя было постоянное присутствие союзного войска литовцев. Вероятно, так и произошло, после поражения Мейнхарда. Немецкие рыцари на время оставили Ерсику в покое, весь последующий год они ведут войны в Эстонии, на границах полоцкой «конфедерации» наступила короткая передышка.

 

Политический переворот в Полоцке 1216 года и его последствия

Но события в Эстонии и Полоцке вдруг необычайным образом переплелись. В начале 1216 года сразу после окончания распутицы для заключения военного союза в Полоцк прибыли эстонские послы, уже имевшие план совместных действий:

«После праздника Воскресенья Господня [10 апреля 1216 года] эсты послали к королю полоцкому Владимиру просить, чтобы он с многочисленным войском пришел осаждать Ригу, а сами обещали в это же время теснить войной ливов и лэттов, а также запереть гавань в Динамюндэ. И понравился королю замысел вероломных, так как он всегда стремился разорить ливонскую церковь, и послал он в Руссию и Литву и созвал большое войско из русских и литовцев».

Поздно спохватился Владимир. Нельзя было быть столь нерешительным, когда дело касалось защиты вассалов, нельзя было делать рижскому епископу уступку за уступкой. И не только уговоры эстов стали причиной резкой перемены его позиции. Уже три года два его вассала Литва и Ерсика вели с Ригой настоящую войну. Дальнейшее промедление сулило Владимиру потерю контроля над этими землями, причем не по причине захвата их немцами, а добровольного выхода из «конфедерации». Тянуть и лавировать дольше было невозможно, а эстонская делегация становилась хорошим поводом для смены политики. Развалив однажды «первую коалицию», Владимир решается на создание второй. Но его последнему шансу и последнему шансу его страны уже не суждено было осуществиться.

«Когда уже все собрались в полной готовности, и король собирался взойти на корабль, чтобы ехать с ними, он вдруг упал бездыханным и умер внезапной и нежданной смертью, а войско его все рассеялось и вернулось в свою землю».

Среди белорусских историков бытует даже мнение, что полоцкий князь был преднамеренно отравлен лазутчиками из Ордена. Однако, учитывая, что к 1216 году князь Владимир занимал стол более 30 лет, и явно был уже немолодым человеком, его смерть могла произойти и в силу естественных причин. Но для нас важнее последняя фраза хрониста о том, что коалиционное войско сразу после смерти князя «рассеялось» и разъехалось по домам, а сама идея коалиции была похоронена вместе с ее автором в полоцком Софийском соборе.

Очевидно, что у Владимира не было преемников на полоцком столе, которые бы смогли взять инициативу в свои руки, и его династическая линия, скорее всего, прервалась его смертью. Для Полоцка наступают десятилетия, которые справедливо можно назвать «темными летами». О ситуации в княжестве ничего не известно вплоть до начала 50-х годов, когда оно уже однозначно входило в состав литовской державы Миндаугаса. Приоткрыть завесу над «темным» периодом полоцкой истории, а также понять, почему так резко изменилась политика Полоцка в Прибалтике, помогает короткое сообщение Яна Длугоша, пользовавшегося не дошедшими до нас летописными памятниками:

«Князь Мстислав Давыдович Смоленский прибыл быстрым рейдом к Полоцку, неожиданно ударил на литовцев, без числа поразил их и уничтожил».

Казалось бы мелкий инцидент у ворот Полоцка, к самому Полоцку отношения не имеющий. В. Т. Пашуто охарактеризовал его всего лишь как грабительский набег на Полотчину литовцев, отбитый смоленским князем из боязни, что литовское войско вторгнется в пределы его земли. Но в самом сообщении нет прямых указаний на подобную версию. А его дата – 1216 год наталкивает совсем на другую мысль.

В Полоцке межвластие. Только что скончался князь Владимир, потерявшие предводителя войска коалиции в растерянности, кто-то из них (скорее всего, эсты) уже уходит на родину. Смоленский князь выбирает как нельзя лучший момент для вторжения в земли давнего врага. Ведь о вражде Рогволожичей и смоленских Мстиславичей, даже в «Слове о полку Игореве» сказано. А смоленские князья еще в XII веке то и дело пытались отобрать у Рогволожичей пограничные города Минск и Друцк. Нет, не за литовцами гнался князь Мстислав Давыдович, потомок Мстислава Великого. Его вожделением был опустевший полоцкий стол. Литовская дружина, конечно же, та самая, что была приведена для похода на Ригу, наверное, была единственной, кто попытался противодействовать этому захвату. После ее разгрома полоцкое вече было вынуждено сдать город противнику и признать его права на стол.

Так было принято в вечевых республиках. Мстислав Давыдович, «старейший» в смоленской княжеской династии, по всей видимости, передал полоцкий стол своему двоюродному племяннику Святославу Мстиславичу. Этот князь упоминается на полоцком столе под 1222 годом. Известно также, что в какой-то период между 1216–1254 гг. полоцкий стол занимал князь Константин из той же смоленской династии (может быть, младший брат смоленского князя Константин Давыдович, также известный по летописям). Закрепление смоленских князей на полоцком столе демонстрирует и резкое изменение внешней политики княжества по сравнению с курсом Владимира Полоцкого. Новый полоцкий князь прекратил всякое вмешательство в прибалтийские дела. Осенью того же 1216 года окончательно пала Ерсика. Видя бесперспективность дальнейшей борьбы, а может, и понимая, что смоленский князь все равно не потерпит на удельном столе Рогволожича, Всеволод окончательно признал себя вассалом рижского епископа. А 21 сентября 1217 года в битве при Вильянди были разбиты другие участники несостоявшейся коалиции – эсты. Смоленские князья, захватив Полоцк, получили в наследство и служилое литовское войско, которое уже используют для решения своих политических задач. Литовские рати продолжают насылаться на соседние новгородские земли. Основным направлением этих набегов становится Торопецкая волость, которая стала спорной территорией между Смоленском и Новгородом, после того, как на Новгородском столе в 1218 г. укрепились Суздальские князья. Связь между этим событием и многочисленными походами литовских войск под Торопец и Старую Руссу нельзя не усмотреть. Литовские набеги в этом направлении зафиксированы в 1223, 1224, 1225, 1229, 1234 годах. На то, что они не были просто грабительскими рейдами, указывает и их прямая зависимость от занятия тем или иным князем новгородского стола. Из летописных сообщений видно, что литовские набеги падают исключительно на время княжения в Новгороде Ярослава Всеволодовича, при других новгородских князьях литовцы даже выступают как союзная Новгороду сила. НПЛ под 1222 годом: «идоша новгородьци съ Святославомь къ Кеси, и придоша Литва въ помочь же; и много воеваша, нъ города не взяша», и под 1223 годом: «Приде князь Ярослав в Новъгородъ и рады быша новгородци. Воеваша Литва около Торопця; и гонися по нихъ Ярослав с Новгродци до Въсвята, не угони ихъ».

Русский ратник XIII века

Итак, Владимир Полоцкий, как политик и дипломат потерпел поражение. Полоцкое княжество потеряло инициативу и отказалось от Прибалтики. С захватом полоцкого стола смоленскими князьями фактически распалась полоцкая «конфедерация». Ерсика вслед за Кокнесе, становится владением рижского епископа, хотя Всеволод сохраняет власть в княжестве, по крайней мере, до начала 30-х годов, но уже как его вассал. От Полоцкого княжества отпадает Витебск, где по свидетельству русских летописей, власть сохраняет прежняя династия Рогволожичей. Литовцы, хоть и сохраняют военные обязательства перед Полоцком и продолжают служить и князьям смоленской династии, вряд ли в этих соглашениях есть намек на прежний вассалитет. Подписавшее в 1219 году договор с Галицко-Волынской Русью Литовское княжество уже однозначно независимое государство, ведущее политику без оглядки на Полоцк. В его состав уже входит Жемайтия, которая никогда не была в составе «конфедерации». Около 1223 года, после битвы при Калке, Полоцк вместе со Смоленском подписали мирный договор с Ригой и Орденом.

Через пять лет, в 1229 году договор был возобновлен. Вероятно, к одному из этих годов относится не дошедшая до нас «Константинова грамота», в которой содержались некие территориальные уступки Полоцка. До наших дней сохранилась папская булла, которая представляет собой подтверждение дарственной грамоты Константина, «князя русского» на некие земли «из своего государства», уступленные Ливонскому Ордену. Она датирована 14 июля 1264 года, но сама грамота была подписана гораздо раньше, так как в предшествующий период между орденом и Литвой, в состав которой уже входило Полоцкое княжество, была война, либо на полоцком столе сидели другие князья.

О каких землях здесь может идти речь? Латгальские земли в среднем Подвинье, вверх по течению от границ Ерсикского княжества и до границы собственно полоцких земель к середине XIII века уже попали под власть немцев. Это единственная земля, где Полоцкое княжество граничило с землями Ордена и Риги после падения Ерсики, и которая могла фигурировать в дарственных. А это означало, что договора 20-х годов XIII века окончательно увековечили потерю Полоцком Ливонии и Латгалии, и установили границы княжества практически те же, в которых оно было при Брячиславе Изяславиче. А в Прибалтике после ухода Полоцка, главную роль начинают играть Новгород и Псков.