Государство ордена

Приведенный выше отрывок из хроники Генриха повествует о событиях 1205 года, когда рыцари совместно с зем-галами разбили возле Роденпойса (Ропажи) возвращавшееся из Эстонии литовское войско. Именно здесь в тексте впервые говорится об участии в битве братьев ордена Воинства Христова, или меченосцев. Затем братья-рыцари участвуют в других походах и битвах, а в 1207 году уже требуют себе третью часть завоеванных ливских земель. Появление собственных земель говорит о предпосылках возникновения орденского государства.

Орден меченосцев, как мы знаем, был образован в 1202 году. С этого времени резиденцией ордена становится Рига. Здесь братья-меченосцы построили дом (domo) и церковь (capellam). До наших дней сохранились остатки замковой капеллы. Она упоминается в хронике Генриха под 1214 годом:

После того, в великом посту случился в тишине глубокой ночи большой пожар в городе Риге. Горела старая часть города, та, что первой была построена и первая обведена стеной, от церкви св. Марии, которая сгорела вместе с большими колоколами, до дома епископа и соседних домов, вплоть до церкви братьев-рыцарей. И сильно горевал народ о сладкозвучном боевом колоколе и о вреде, причиненном городу. И отлит был другой колокол, больше первого.

Опираясь на приведенный отрывок, американский историк Индрикис Штерне утверждает, что у меченосцев с самого начала здесь был каменный замок, находившийся между современными улицами Шкюню и Калею (ранней стеной города) и Иоанновым подворьем (Яня сета) и улицей Калькю.

Что касается замка, по мнению латвийского исследователя Гинтса Скутанса, нет реальных оснований полагать, что в первое двадцатилетие существования Риги епископское и орденское подворья в Риге были обнесены каменными стенами. Г. Скутанс в работе «Истоки города Цесиса»2 пишет: «Прибывшие в Ригу крестоносцы были заняты строительством городских стен и их надстройкой еще в 1207 и 1209 годах, поэтому строительство внутренних стен вряд ли вероятно. Рижане, епископ и братья ордена все свои силы употребляли на надстройку внешних стен, строительство жилых домов в своих подворьях и, возможно, возведение деревянных заборов вокруг них. До 1207 года в распоряжении ордена не имелось рабочей силы, так как все местные люди были подчинены епископу. Еще в описании убийства магистра Венно в 1209 году замок не упоминается, только дом (domo) и (capellum), но о самом замке ничего не сказано. Если бы замок уже был там, тогда Викберт, пользуясь отсутствием братьев в церкви, мог бы закрыть ворота замка, а не бежать в церковь. Логичнее было бы думать, что внутри городских стен главные силы направлялись на возведение каменных стен по периметру епископского замка. Кроме того, для начала строительства каменного замка в Риге у меченосцев не было необходимых каменоломен, которые находились на принадлежащем с 1211 года соборному капитулу Каменном острове (Akmensala). Обращает на себя внимание более позднее немецкое название орденского замка — Wittenstein, что в переводе означает Белый камень, так как при строительстве использовался белый доломит. Тот факт, что эти постройки отличаются от других каменных строений, дает возможность искать месторождение этого доломита подальше от Риги. Подобный строительный материал зафиксирован в постройках на севере Эстонии, на острове Сааремаа и в Раквере, где очень близко к поверхности земли выходит слой известняка, который обычно называют эстонским мрамором. Однако транспортировка строительного материала на столь дальнее расстояние до 1224 года, когда Эстония была покорена, и в краю установился мир, маловероятна». Если существуют споры о дате строительства первого замка меченосцев в Риге, то существование его в эпоху меченосцев (до 1237 года) не вызывает сомнений. Первые поселенцы в новом городе Риге появились в 1202 году. Можно предположить, что первыми в ряды ордена меченосцев вступили некоторые из немногочисленных жителей Риги, чтобы защищать свои дома и свой город. Как велика была численность братьев ордена при его основании, об этом сведений не сохранилось.

Известно, что в 1226 году меченосцы, находившиеся в Риге, при посредничестве папского легата заключили договор, по которому орден и город обязывались защищать друг друга. В связи с этим меченосцы получили права граждан города. Сделавшись полноправными горожанами, хозяевами недвижимого имущества, братья пользовались правом участвовать в заседаниях ратуши в количестве одного или двух братьев. Горожане, в свою очередь, получили право вступать в ряды ордена меченосцев. Вообще, меченосцам в Риге принадлежало значительное недвижимое имущество, кроме замка. Будучи владельцами недвижимости, меченосцы в Риге платили налоги так же, как и прочие городские домохозяева. Имущество ордена в городе в целях налогообложения оценивалось в 700 марок серебра (около 140 кг).

Первоначально орден как епископский ленник подчинялся власти епископа Риги. В лице братьев епископ получил постоянную военную силу в Ливонии, что было жизненно важно для нового государства. Но очень скоро между епископом и орденом начались постоянные разногласия. В своих землях меченосцы желали управлять самостоятельно.

Уже в 1207 году они получили право в своих землях собирать и церковную десятину, правда, с условием отдавать епископу четвертую часть собранного епископу.

Получив земли по левому берегу Гауи, меченосцы начали строить здесь свой замок Венден. Впервые в хронике Генриха Венден упоминается под 1208 годом. После раздела Ливонии 1207 года братья ордена появились в деревянном замке живших там вендов. Постройку каменного замка начали только в 1209 году. Весь этот год сохранялся мир с эстами, что позволило возвести каменные стены вокруг замка вендов. Как считает Г. Скутанс, конструкции на каменных стенах были деревянными, поэтому «первые немецкие замки в Латвии не были собственно каменными замками, а представляли собой гибрид с более ранними деревянными замками. Хроника Генриха, рассказывая об осаде Вендена русским войском, упоминает о существовании в 1218 году уже двух замков в Вендене:

Стрелки братьев-рыцарей, выйдя из своего замка, перешли к вендам и из своих баллист много русских перебили и еще больше ранили, так что немало тяжело раненых из знатных людей увезено было полумертвыми на носилках между двух коней.

Однако о начале строительства каменного замка меченосцев нет никаких данных. На основании исторических документов, в частности, свидетельства бывшего меченосца Иоганна из Магдебурга, который в 1259 году утверждал, что жил в вен-денском замке еще за пять лет до постройки там каменных стен, Г. Скутанс делает вывод о том, что строительство каменного орденского замка началось не ранее 1213 года. Со временем этот замок делается важным центром ордена, иногда его называют столицей ордена. Хроника свидетельствует о том, что резиденция магистра находилась все-таки в Риге. Однако венденские рыцари действовали очень самостоятельно. Их комтур Бертольд называется в хронике Генриха «магистром венденских братьев». Именно венденские братья становятся главными действующими лицами исторической драмы покорения Эстонии. Можно даже говорить о соперничестве Риги и Вендена, которое в чем-то напоминает отношения между Новгородом и Псковом в миниатюре.

Замок Зегевальден (Сигулда в Латвии) меченосцы построили примерно в полутора километрах от ливской крепости Сатезеле, которую они смогли захватить только в 1212 году.

Среди замков меченосцев в Ливонии упоминается также Ашерате (Айзкраукле в Латвии). Археологические раскопки показали, что меченосцы жили в ливском замке вместе с ливами и участвовали в укреплении его стен. В хронике Генриха упоминается ливский правитель из Айзкраукле, который в 1220 году участвовал в осаде земгальского замка Межотне совместно с немцами. Таким образом, в государстве меченосцев, не считая рижского, были замки Венден (Цесис), Зегевольде (Сигулда), Ашерате (Айзкраукле). Орденские братья стояли также в занятом земгальском замке Межотне. Это только на территории современной Латвии. Орден братьев воинства Христова играл главную роль и в завоевании Эстонии. Здесь меченосцы владели основанным датчанами Ревелем, а позднее захватили русский замок Юрьев (Дорпат) (1224). В их руках был также замок Феллин (Вильянди).

Особыми укреплениям были мельницы. Они строились для обеспечения ордена продовольствием, поскольку водяные мельницы служили для помола зерна. Мельницы были весьма распространены в Европе. Так, согласно «Книге Страшного суда» (1086), в Англии в конце XI века насчитывалось 5624 мельницы. Мельницы меченосцев соединяли две функции — экономическую и военную. Это были крепости. Первой меченосцы построили мельницу Бертольда возле Риги. Полагают, что ее название связано с именем Бертольда из Вендена. Вторая мельница (Новая мельница) была построена уже после вхождения меченосцев в состав Тевтонского ордена в районе современного населенного пункта Адажи (Латвия).

Какова же была территория, принадлежавшая ордену? И. Штерне пишет: «На территории Латвии меченосцы владели левым берегом Гауи, который они получили в 1207 г. после раздела завоеванной Ливонии; после 1207 г. во владении меченосцев находился также округ Малпилс. Аутину меченосцы получили в 1213 г. Западную часть княжества Талава с округами Буртниеку и Триката— после 1224 г... Округ Гауиену меченосцы получили в 1224 г. одновременно с разделом Талавы». В Эстонии ордену принадлежали земли Хариен, Вирония, Йервен и Ревель.

 

Отношения ордена с Германской империей

Из хроники Генриха мы знаем, что епископ Альберт поклонился Ливонией императору Филиппу, получив ее от него в лен. Произошло это в 1207 году:

Епископ Альберт между тем обходил в Тевтонии каждый квартал, улицу и церковь, ища пилигримов. Пройдя Саксонию и Вестфалию, он прибыл наконец ко двору короля Филиппа и, так как не ожидал помощи ни от какого короля, обратился к империи и получил от империи Ливонию, после чего блаженной памяти король Филипп обещал давать ему каждый год пособие в сто марок, но от обещаний никто богатым не бывает.

Номинально Ливония стала частью империи. Сделавшись имперским князем, Альберт, скорее всего, желал получить приоритет в обладании новыми землями и тем самым обойти меченосцев, которые, по-видимому, уже требовали раздела Ливонии и самостоятельности в управлении своими землями. Во всяком случае, раздел новых земель назревал.

А что же империя? Мы не знаем, как отнесся император Филипп к такому приобретению, как далекая земля Девы Марии, полная опасностей и воинственных язычников. Как ехидно заметил хронист, обещание материальной поддержки нового имперского княжества так и не было выполнено. Да и до того ли было Филиппу? Слишком бурно протекала жизнь в самой Германии. В 1196 году собрание германских князей во Франкфурте выбрало двухлетнего мальчика Фридриха, сына императора Генриха VI королем. Мальчика, который находился далеко в Италии, при дворе сполетанско-го герцога в Фолиньяно, на коронацию должен был доставить брат императора Филипп Швабский. Тот отправился в путь из Германии. Но, едва доехав до Монтефиасконе, он получил известие о смерти императора. Это известие всколыхнуло Италию. Повсюду вспыхивали восстания против немцев и императорской власти. Филипп повернул коня назад, в немецкие земли, оставив мысль о коронации маленького Фридриха. Германские князья не желали правления регентов-временщиков при малолетнем короле. Поэтому в марте 1198 года прошли новые выборы, и королем был избран Филипп, которого короновали только в сентябре. Но избран он был не один. В этом же году архиепископ Кельна Адольф со своими сторонниками выдвинули своего претендента на германский престол. Им стал племянник легендарного английского короля Ричарада Львиное Сердце, граф Пуату Оттон Брауншвейгский. Уже в июле Адольф Кельнский водрузил на голову Оттона в Аахене фальшивую корону.

В такой ситуации взоры обратились на римского папу Иннокентия III, который, выждав несколько лет, вынес на рубеже 1200—1201 гг. свое решение в пользу Оттона Брауншвейгского. Папа боялся, что Филипп объединит Королевство обеих Сицилии и империю, опасался также, что и маленький сын императора в будущем захочет это сделать.

3 июля 1201 года Оттон был объявлен королем, утвержденным папой, а все его противники объявлялись отлученными от церкви. А таких оказалось немало. Более тридцати имперских князей выступили против вмешательства папы в германские дела. Но все в жизни меняется, особенно в политической. В 1204 году от Оттона IV отрекся его брат Генрих, затем ландграф Тюрингии Герман. Власть, как песок, ускользала из рук короля. В конце года неожиданно для папы архиепископ Адольф Кельнский тоже перешел в лагерь противников короля, утвержденного папой. В начале 1205 года архиепископ короновал Филиппа в Аахене уже настоящей короной.

27 августа 1206 года войска Филиппа разбили рать Оттона IV. В папской курии Оттона скоро перестали называть королем. Весной 1207 года папа послал трех легатов для заключения мира между двумя воюющими германскими князьями. Поговаривали даже о возможной свадьбе дочери Филиппа с племянником папы. Тем временем в 1201 году маленький Фридрих, находившийся в Палермо, был захвачен войсками императорского стольника Маркварда фон Анвейлера. Царственный ребенок несколько лет провел в плену, откуда его освободили только в 1207 году. Официальным опекуном Фридриха был сам папа Иннокентий III. Такова вкратце была ситуация в то время, когда епископ из далекой Риги добился приема у короля Филиппа. Денежная помощь Ливонии так и не была оказана. А уже через год, 21 июня 1208 года, баварский пфальцграф Оттон Виттельсбахский убил в Бамберге короля Филиппа. На троне вновь оказался Оттон IV.

Дальнейшие документы говорят о том, что этот император живо интересовался делами ордена меченосцев в далекой Ливонии. С именем Оттона IV связано следующее свидетельство отношений Германии и Ливонии, датируемое 1211 годом. Речь идет о грамоте, в которой император подтверждает права ордена в отношении уже имеющихся у него земель, а также в отношении земель, которые орден отвоюет в будущем у язычников, при условии сохранения договоров, заключенных орденом с архиепископом и епископом Эстонии. Видимо, у магистра Фольквина были свои каналы доступа к императору, который очевидно благоволил ордену.

Другой документ, подписанный Оттоном IV подтверждает права ордена меченосцев в Рижском диоцезе на получение от епископа третьей части ливских и латгальских земель «со всеми водами, лесами, селами и городами». Кроме того, орден в свое управление получает две из завоеванных эстонских земель — Унгавнию и Саккалу. Документ опубликован в Источниках по истории Латвии под номером 69 и датируется 1212 или 1213 гг. Значит, империя за всеми бурными перипетиями внутренней политической жизни не забыла о своей далекой окраине? Из документа следует, что орден меченосцев обратился к императору, главным образом, для подтверждения своих привилегий на завоеванные в Эстонии земли.

Индрикис Штерне, однако, считает оба подписанных Оттоном IV документа весьма сомнительными, поскольку сохранились только их более поздние копии XIV и XV веков. Он пишет: «... О том, могли ли меченосцы уже в 1212 году осмелиться обратиться к императору за получением подобной привилегии, каждый может придерживаться своего мнения». Но, что касается первого документа, датируемого 1211 годом, И. Штерне определенно считает его поздней фальсификацией, так как «в то время не было ни Рижского архиепископа, ни епископа Эстонии, которые упомянуты в документе».

Никаких других сведений об отношениях меченосцев с императором Оттоном IV не сохранилось. Надо сказать, что уже в 1211 году император был отлучен от церкви Иннокентием III. Дело в том, что в 1208 году он пообещал папе удовлетворить все требования, в числе которых был и отказ от земель в Италии, от прав на германскую церковь. Но очень быстро император забыл обещанное, вознамерившись завоевать Королевство обеих Сицилии, восстановить единство империи и королевства. Осенью 1211 года он находился в Италии и с сильным войском захватил континентальную часть королевства, которым правил подросший сын императора Фридрих. Тогда-то папа и объявил об отлучении императора от церкви. Активно заработала дипломатия курии. В результате германские князья выбрали Фридриха императором с титулом «in imperatorem electus» («избранный на императорство»).

Оттон, вместо того, чтобы переправиться на остров и захватить столицу Сицилии, вернулся назад в Германию. У него оставалось все меньше сторонников. Папская дипломатия и деньги делали свое дело. 9 декабря 1212 года Фридриха короновали запасной короной в Майнце, поскольку настоящая все еще находилась у Оттона. Война началась на территории германских земель. Отлученный император терпел поражения, закрепившись на Нижнем Рейне, а затем вернулся в Саксонию, где сжег всю магдебургскую землю. Фридрих, в свою очередь, решил завоевать Брауншвейг, что тоже ему не удалось.

Как видим, время, которым датируются документы ордена меченосцев, не отличалось стабильностью. Все усилия Оттона были направлены на сохранение ускользавшей власти. Похоже, императору было не до привилегий далекого ордена меченосцев! Кроме того, сомнительно, чтобы духовный орден обратился за поддержкой к отлученному королю. Тем не менее, соответствующие документы существуют.

Из хроники Гениха мы знаем, что епископ Альберт в 1216 году лично встречался с королем Фридрихом II: Был восемнадцатый год от посвящения епископа. Возвращаясь от римского двора, он был ласково принят в Гагеновэ королем Фридрихом.

Позднее в 1220 году Альберт, будучи в Италии, добился приема у императора, прося помощи: И отправился епископ ливонский к императору Фридриху, недавно возведенному в императорский сан, ища у него совета и помощи против упорной враждебности, как датского короля, так и русских и других язычников, ибо Ливония со всеми покоренными областями всегда с почтением относилась к империи. Однако император, занятый разными высокими имперскими делами, уделил епископу не много благожелательного внимания: уже до того он обещал посетить святую землю иерусалимскую и, озабоченный этим, уклонился от помощи епископу, а лишь убеждал его и уговаривал держаться мира и дружбы с датчанами и русскими, пока над молодым насаждением не выростет впоследствии крепкое здание. Не получив никакого утешения ни от верховного первосвященника, ни от императора, епископ вернулся в Тевтонию.

Фридрих, действительно, думал исключительно об императорской короне римского цезаря, для него Италия была родиной. Он был занят большой политикой и не мог заниматься делами Ливонии. Как раз весной 1220 года Фридрих послал тысячу воинов под командованием Людвига Баварского в Дамиетту. Зато сын Фридриха, Генрих, ставший по отцовскому повелению немецким королем, признал Ливонию территорией Германской империи. 1 декабря 1225 года в Нюрнберге король Генрих VII подписал указ, объявляющий земли архиепискапа Риги — Ливонию, Латгалию, Вик и западное побережье Эстонии — единой маркой (marchiam unam) Германской империи. Этот указ наделил Альберта правами германских князей: правом чеканки монеты, строительства городов, судебной властью и государственными регалиями.

Тем временем владения меченосцев в Ливонии также росли. В 1226 году магистр Фольквин обратился к императору Фридриху II с просьбой о признании прав ордена на земли, переданные ему епископами Ливонии и Леаля, на те земли, которые в будущем законным путем достанутся ордену. Причем прошение от магистра меченосцев императору и королю Иерусалима и Сицилии передала целая делегация из города Любека, в составе которой был каноник Иоанн и два гражданина Любека — Вильгельм и Йоганн. Кстати, именно факт этого посредничества любекских горожан заставляет И. Штернса сомневаться в том, что магистр Фольквин в 1212 году лично просил подобную привилегию у Оттона IV.

Подписанный Фридрихом II в Парме документ под-верждает также права ордена на добычу металлов и других полезных ископаемых в их владениях. Знаменательно, что Фридрих из далекой Пармы обратил внимание на владения ордена в Ливонии. Фактически можно говорить о признании государства меченосцев.

Вспомним, что в том же году папа издал Золотую буллу, согласно которой Тевтонский орден получил права на создание собственной территории в соседней с Ливонией Пруссии. Тогда же магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальца находился в Германии в качестве посредника императора и набирал людей для участия в намеченном крестовом походе. Известно, что магистр меченосцев состоял в сношении с магистром Германом. По-видимому, не без участия тевтонского магистра Фольквин получил в 1232 году новую грамоту императора Фридриха. В ней император признает все существующие и будущие владения братьев Воинства Христова в Ливонии, Латгалии, на Сааремаа, в Эстонии, Земгалии и Курляндии и берет эти земли «sub protection et defensione nostra et imperii» («под покровительство и защиту, свою и империи»). Фридрих обещал никому не давать земли ордена в лен, а тем, кто нарушит права меченосцев, грозил штрафом в 100 золотых марок. Официально владения меченосцев были признаны империей. Хотя реально помочь Ливонии Фридрих не мог, да и, наверняка, не собирался.

У императора уже начались разногласия с папой. Возможно, за орден меченосцев в данном случае замолвил слово друг императора Герман Зальца, оказавший Фридриху немало услуг. Ведь именно он организовал самокоронацию уже отлученного от церкви Фридриха во взятом им Иерусалиме 18 марта 1229 года. Тевтонский магистр, всегда стремившийся примирить императора и папу, не хотел разжигать гнев папы проведением церковной церемонии с участием отлученного императора. В 1232 году отлучение было снято с Фридриха, и он занялся наведением порядка и борьбой с еретиками, приравняв оскорбление величества к ереси.

Больше нет документальных свидетельств отношений ордена и империи. Факт остается фактом. Империя признала за меченосцами право на их земли в Ливонии. Правда, по мнению И. Штернса, в случае с владениями ордена речь идет о пустой формальности, так как «в самой Ливонии и у ее соседей не было военной силы, которая могла бы отнять их у ордена». В этом, как мы считаем, состоит отличие отношений епископского государства с Германией. Альберт, рассчитывавший на помощь германских земель, все-таки ее получал, хотя бы в виде притока светских крестоносцев и немецких поселенцев на новую родину. В этом отношении связь Ливонии с Германией можно назвать кровной.

Кроме Германии, орден поддерживал отношения также с папской курией и соседними землями. Меченосцы участвовали в подписании договоров с Русскими землями. Так, например, в подписании договора со Смоленском в 1229 году участвовал меченосец Рольф. В Готландской редакции, ратифицированной в Висби, он прямо назван «Божий дворянин».

 

Об экономике орденского государства

Административное и хозяйственное деление государства ордена строилось на основе замков и замковых округов. Как известно из документов уже XIV столетия, основными единицами Ливонского орденского государства были территории, управляемые комтурами и фогтами. Есть основания полагать, что и во времена меченосцев государство ордена состояло именно из этих административно-территориальных центров. Известно, что во времена меченосцев на территории комтуры управляли замками в Вендене, Сигулде и Ашерате (территория современной Латвии), а также в Ревеле и Вильянди (территория Эстонии). Это были укрепленные замки братьев. Кроме того, существовали фогты, осуществлявшие управление делами ордена в эстонских землях Харью, Йервен, Сакала и на острове Эзель. Точно указать границы владений ордена меченосцев и их замковых округов не представляется возможным из-за отсутствия документов.

На строительство замков требовались немалые средства. Обойтись только силами местных народов не было возможным. Если использовались местные стройматериалы и рабочая сила, то каменщиков нужно было приглашать с Готланда или из Германии. И им надо было платить за труд. Кроме того, гарнизоны замков, постоянно участвовавшие в боевых действиях, нуждались в боевых конях, доспехах, вооружении, а также в продовольствии и необходимых для жизни предметах.

Из каких источников брались средства для ведения войны и строительство замков? Первое средство — война. Победоносные походы приносили доходы. При нападении на селения язычников и их замки рыцари забирали все самое ценное. Очень часто хроники упоминают о таких походах и о большой добыче. Самым ценным считалось серебро, скот, кони и зерно.

Второй источник — подати, которыми облагалось местное население. Часть этих податей меченосцы собирали сами для себя, частью делились с епископом Риги. По поводу раздела земель и налогов между орденом и епископом постоянно возникали споры. Например, в 1226 году магистр ордена меченосцев Фольквин жаловался на епископа Альберта, который выделил ордену меньше одной трети ливских земель в Икшкиле, Леневардене и Метсеполе, и к тому же не заплатил 125 марок. В свою очередь, епископ жаловался на самоуправство ордена, который несколько лет неправомерно собирал налоги с двух третей латгальских земель и, таким образом, должен епископу 600 марок. В эти распри пришлось вникать папскому легату Вильгельму Моденскому. А вопросы раздела территории были весьма сложными. В данном случае, например, одним из пунктов решения по данному делу был следующим: из завоеванных в Латгалии земель орден может, не делясь с епископом, присоединить к своему государству точно такую же территорию, какую епископ Альберт отдал в лен в Варке (Вараклянах) рыцарю Теодориху из Кокнесе.

Для сбора податей у ордена, по-видимому, были ответственные чиновники, которые следили за наполнением замковых амбаров. К сожалению, не сохранилось документов, рассказывающих о том, как меченосцы собирали свои налоги.

Возможно также, что меченосцы начали хозяйственное освоение земель в непосредственной близости от своих замков. Поместья ордена могли служить источником для покрытия многочисленных расходов. К сожалению, никаких документов на этот счет не сохранилось. Тем не менее, вспомнив конфликт в Аутине, когда меченосцы отобрали луга и пустоши у латгалов, можно предположить, что эти земли нужны были меченосцам для собственных хозяйственных нужд.

Таким образом, военная добыча, сбор налогов и, возможно, доходы от использования собственных угодий полностью покрывали нужды воюющих братьев. Сведений о каких-либо других источниках дохода ордена не сохранилось.

 

Денежное обращение

0 том, что в государстве меченосцев чеканили собственную монету, никаких сведений нет. Вообще, описываемый период в Балтии и соседних землях был безмонетным. В Средневековье денежное исчисление не было жестко связано с денежными платежами. Как справедливо замечает Жак Ле Гофф, деньги были лишь отношением, «они служили мерой стоимости», были оценкой — apreciadura, как сказано в одном месте «Песни о Сиде» по поводу расчетов в товарах. Тем не менее, Ливония как центр торговли должна была иметь оживленное денежное обращение.

Основной единицей расчетов в Ливонии в начале XIII века была Рижская марка (по латыни — marca Rigensis). В документе, датированном 1211 годом, епископ Альберт жалует купцам из Готланда, приезжающим в гавань Риги, различные привилегии. Среди прочего, он отмечает: «Четыре с половиной рижских марки в пфеннигах должны весить столько же, сколько готландская серебряная марка, а у рижских пфеннигов (Rigensis denarii) должна быть такая же стоимость, что и у готландских, но они должны быть другой формы. Из отчеканенных денег кузнецу причитается эре»:. Таким образом, рижский кузнец, чеканивший пфенниги из каждой весовой марки, получал 2 эре. Эре — скандинавская мера, равная восьмой части марки. Эре подразделялась на три артига (arto, artig). Епископ упоминал также пфенниги (denarius, penning) — самая мелкая единица в весовой марке — это были монеты (288 в одной марке). Сами марки существовали в виде слитков, стоимость которых определялась на вес. Поэтому важнейшим инструментом при расчетах в Ливонии были специальные весы, которые археологи находят во многих местах на территории Латвии. И. Штерне в своем исследовании подробно рассматривает денежные единицы Ливонии с расчетом их теоретической массы.

Нет сомнения, что орден меченосцев, главная резиденция которого находилась в Риге, использовал в качестве основной денежной единицы рижскую весовую марку. Что касается чеканки собственных монет (пфеннигов), то историки считают, что до 1226 года в Риге собственных пфеннигов не чеканили. Только в 1225 году папский легат подтвердил права епископа на чеканку собственной монеты. В ходе раскопок, проводимых латвийским историком Эвалдом Мугуревичем на острове Мартыньсала (Гольм) в 1968 году, были найдены двадцать бракеатов (серебряных выпукло-вогнутых монет), на которых изображен епископ в митре с крестом в правой и жезлом — в левой руке. Диаметр монет — 14,5 мм, масса — от 0,14 до 0,18 г, что, в общем, соответствует описанию, указанному Альбертом в привилегиях для купцов в 1211 году. Э. Мугуревич предположил, что данные монеты могут быть отчеканенными в Риге в первой половине XIII века.

Другими распространенными денежными единицами Ливонии были озеринги. В Хронике Генриха есть эпизод, в котором после восстания ливов в Сатезеле епископ вместе с магистром меченосцев требуют компенсации от покоренных ливов:

«Мы требуем со всей вашей области небольшую сумму серебра, а именно: сто озерингов или пятьдесят марок серебра».

'Как легко заметить, один озеринг равен половине серебряной марки. В качестве платежного средства озеринги были известны ливам, латгалам, эзельцам, земгалам, куршам и литовцам. И. Штерне полагает, что озеринги были местными деньгами Балтии, поэтому сумма штрафа называется и в озерингах, и в марках. Известно, что озеринг весил около 100 г серебра. Никаких сведений о том, как выглядели эти деньги, не сохранилось. На территории Латвии найдены клады серебряных слитков, которые, по мнению нумизмата Рауля Шноре, можно идентифицировать с упоминаемыми в источниках озерингами. Их прототипы следует искать в разломанных или разрубленных серебряных слитках X—XI вв. Таким образом, меченосцы использовали в расчетах и местную серебряную «валюту»— озеринги.

 

Военная техника крестоносцев

Февраль 1220 года. Наконец установилась морозная погода. До этого много дней в Ливонии дули теплые ветры, неся с собой тучи, проливавшиеся бесконечными дождями, которые чередовались с мокрыми метелями. Снег смешивался с грязью. Все пути развезло до чрезвычайности. Но вот капризная зима исправила свою оплошность. Подморозило, и дороги стали пригодны для передвижения. Этим воспользовались властители Ливонии, чтобы отправиться в поход на земгальский замок Межотне. Тамошние земгалы сначала приняли крещение от самого епископа, а затем под напором энергичного князя Виеструрса снова сделались язычниками, отринув господство чужеземцев. Этого завоеватели не могли потерпеть. Как обычно, войско состояло из четырех частей: рыцарей епископа, светские рыцарей-пилигримов, братьев ордена меченосцев и полков ливов и латгалов. Во главе собравшейся рати стали сам епископ Альберт, магистр ордена Фольквин и племянник датского короля Вальдемара II, саксонский герцог Альберт.

Если бы мы могли взглянуть на лесной замок Межотне с высоты, нашему взору предстали деревянные стены и башни замка, выгоревшие дома поселения, расположенного у подножия стен и захваченного крестоносцами. Вокруг замка выросли палатки и шатры осаждающих. Всего в объединенном войске насчитывалось порядка восьми тысяч человек. А земгалов в замке было несколько сотен. Ожесточенный бой шел уже не первый день.

Вокруг валов и бревенчатых стенземгальского замка кипела разрушительная работа. Повсюду копошились воины и работники, повсюду высились груды камней, предназначенные для метания во врагов. Уже была готова осадная башня, с которой ливы и латгалы метали камни за стены, поражая находившихся на стенах земгальских воинов. На позиции были установлены стенобитные машины, тараны, против которых пасовали и каменные твердыни Западной Европы. Что уж говорить о небольшой деревянной крепости. Гигантские арбалеты на станинах — баллисты — без устали метали камни в защитников. Но земгалы держались упорно.

Многие из них были перебиты болтами, выпущенными из арбалетов, многие пали от камней. Почти у самого вала крестоносцы установили машину под названием еж (ericius), с помощью которого снизу стали подрывать вал. Без помощи извне Межотне был обречен, но все еще не сдавался.

Чуть поодаль установили большую машину, которую везли сюда от самой Риги. Это был трибок или, по-старо-немецки, «блиде». Размеры машины поражали воображение. Словно мачта корабля возвышался над крепкой конструкцией из толстых деревянных балок главный рычаг. С короткой стороны рычага в деревянной емкости помещались тяжелые камни. С другой стороны — гигантских размеров праща. Двое кнехтов с трудом крутили ворот, притягивая пращу. Большие усилия были нужны, чтобы преодолеть чудовищный вес камней. Когда машина оказалась на взводе, еще двое воинов подкатили большой круглый камень и закрепили его в праще.

В этот миг у машины появился сам герцог Саксонский. На нем была длинная кольчуга, поверх которой была надета котта с герцогским гербом и плащ. На поясе — меч, на голове шлем с герцогским венцом. Герцога сопровождали несколько рыцарей и оруженосцев. Боевой пыл охватил Альберта, а упорство земгалов только раззадоривало его. Увидев приготовления большой машины, герцог быстро подошел к кнехтам и стал руководить их действиями. Отстранив одного из них, он приложил ладонь козырьком ко лбу и прикинул расстояние до замка. Позиция машины удовлетворила Альберта Саксонского, который был неплохо знаком с метательными машинами. С обеих сторон свистели стрелы. Осажденные на валах отчаянно сопротивлялись. Но посланные из земгальских луков стрелы не могли причинить вред людям, копошившимся возле трибока. Герцог произнес:

— Сейчас они получат! Вероотступники!

Он собственноручно выбил стержень, который удерживал рычаг. Со свистом груз повлек длинную балку, на которой крепился огромный камень, в воздух. Праща раскрутилась, и камень полетел в сторону замка. Громкий крик потряс воздух. Крестоносцы торжествовали. Земгалов охватил страх, когда они увидели действие большой машины и величину снаряда. Первый же камень угодил в башенку на валу, где сражались несколько земгалов. Удар был так силен, что камень просто снес башенку вместе с защитниками.

— Давай! — в возбуждении кричал Альберт. — Заряжай снова! Быстрее!

Прислуга, обливаясь потом, снова налегла на ворот. Герцог и сам готов был крутить его, лишь бы скорее зарядить машину. Вскоре все было готово. Машина, напрягшись, замерла перед выстрелом. Альберт снова освободил злобную энергию машины. Тяжелый свист рассек воздух, и второй камень разнес кусок бревенчатой ограды на валу.

— Еще! — кричал Альберт, глядя на свою работу. — Заряжай!

Все повторилось. Мачта с камнем взметнулась ввысь. Снаряд пробил три бревна на валу, переранив земгалов. После этого защитники в поисках безопасного места покинули вал. Очень скоро защитники Межотне начали переговоры о сдаче. Бой на время прекратился.

* * *

Примерно так, если верить хронисту, подействовала мощная осадная техника на земгалов. Подобных орудий местные народы до прихода немцев в Ливонию не использовали. Во всяком случае, нам неизвестны свидетельства применения народами Балтии осадных машин.

Многие историки считают, что Средневековье не отличалось особенным техническим прогрессом. По словам

Жака Ле Гоффа, «средневековый Запад — бедно оснащенный мир». Французский автор также добавляет: «Хочется сказать «технически отсталый». Следует, однако, повторить, что вряд ли допустимо говорить в данном случае об отсталости и тем более о неразвитости. Ибо если Византия, мусульманский мир и Китай явно превосходили тогда Запад по степени развития денежного хозяйства, городской цивилизации и производству предметов роскоши, то и там технический уровень был весьма невысок». Действительно, в военном деле средневековая Европа использовала античную традицию, идущую от времен Римской империи. Предками метательных орудий был, несомненно, «скорпион», описанный еще Аммианом Марцеллином в книге «Деяния» («Res Gestae»):

«Скорпион, который в настоящее время называют онагром (дикий осел), имеет такую форму. Вытесывают два бревна из обыкновенного или каменного дуба и слегка закругляют, так что они подымаются горбом; затем их скрепляют наподобие козлов для пиления и пробуравливают на обеих сторонах большие дыры; через них пропускают крепкие канаты, которые дают скрепу машине, чтобы она не разошлась.

В середине этих канатов воздымается в косом направлении деревянный стержень наподобие дышла. Прикрепленные к нему веревки так его держат, что он может подниматься наверх и опускаться вниз. К его верхушке приделаны железные крючки, на которых вешается пеньковая или железная праща. Под этим деревянным сооружением устраивается толстая подстилка, набитый искрошенной соломой тюфяк, хорошо укрепленный и положенный на груду дерна или на помост, сложенный из кирпича. Если же поместить эту машину прямо на каменной стене, то она расшатает все, что находится под нею не из-за своей тяжести, но от сильного сотрясения. Когда дело доходит до боя, в пращу кладут круглый камень, и четыре человека по обеим сторонам машины быстро вращают навойни, на которых закреплены канаты, и отгибают назад стержень, приводя его почти в горизонтальное положение. Стоящий наверху машины командир орудия выбивает тогда сильным ударом железного молота ключ, который удерживает все связи машины. Освобожденный быстрым толчком стержень отклоняется вперед и, встретив отпор в эластичном тюфяке, выбрасывает камень, который может сокрушить все, что попадется на его пути.

Эта машина называется tormentum, потому что напряжение достигается закручиванием (torquere), — скорпионом, потому что она имеет торчащее вверх жало; новейшее время дало ей еще название онагра, потому что дикие ослы, будучи преследуемы на охоте, брыкаясь назад, мечут такие камни, что пробивают ими грудь своих преследователей или, пробив кости черепа, размозжают голову» [88] .

Известно, что в древнеримском войске метательные машины были штатным вооружением. Одна баллиста придавалась каждой центурии, а катапульта — когорте. Когорта, состоявшая из пяти центуриев, имела шесть метательных машин. Легион, состоявший из шести тысяч воинов, имел на вооружении шестьдесят метательных машин. В когорте за использование метательных машин отвечал специально выделенный центурион, а всеми машинами легиона руководил трибун. После пятого века, когда на Рим нахлынули полчища варваров, сочетавших ненависть и почтительное преклонение перед империей, в Европе использование метательных орудий почти прекратилось. Византийцы же продолжали применение осадных машин.

Лишь с одиннадцатого столетия в Европе возродилось широкое применение метательных машин. Средневековому Западу пришлось наверстывать упущенное. Уже в двенадцатом веке Сугерий описал осадную машину в «Жизнеописании Людовика VI Толстого». В 1107 году король штурмовал замок Гурне. Вот что пишет автор:

«Чтобы разрушить замок, изготовляют, не мешкая, военные приспособления. Воздвигается высокая машина, возвышаясь своими тремя этажами над сражающимися; нависая над замком, они должна помешать лучникам и арбалетчикам первой линии передвигаться внутри замка и подниматься на стены. Вследствие этого осажденные, непрерывно, днем и ночью, стесняемые этими приспособлениями, не могли больше оставаться на стенах. Они благоразумно старались найти убежище в подземных норах и, коварно стреляя из луков, опережали смертельную угрозу со стороны тех, кто возвышался над ними на первом зубчатом ограждении осадной башни. К этой машине, которая высилась в воздухе, пристроили деревянный мост, который, достаточно протягиваясь вверх и спускаясь полого к стене, должен был обеспечить бойцам легкий проход в башню...» [89]

Приводя это описание, Жак Ле Гофф утверждает, что средневековые осадные орудия были лишены всякой технической изобретательности. Но все познается в сравнении. Когда в начале тринадцатого столетия крестоносцы появились в Ливонии, они произвели большое впечатление на местные народы своим вооружением и техникой. Значит, все-таки, можно говорить о военном превосходстве крестоносцев в Ливонии.

Рыцари начала тринадцатого века ненамного отличались от местных воинов. Тяжелых сплошных доспехов, когда рыцаря усаживать на коня приходилось с помощью лебедки, еще не было. Длинная кольчуга, кольчужные поножи да еще шлем с защитной пластиной для лица, сменившийся примерно к 1220 году глухим шлемом (топфхельмом), составляли обычную броню. Их кони тоже еще не были закованы в железо. Вильям Урбан, подчеркивая роль рыцарей в крестовых походах в Балтию, отмечает, что «рыцари были особенно важны, но не по причине их военного превосходства, которое было кратковременным, но по причине силы». Но было еще кое-что, что давало крестоносным рыцарям превосходство в боях в лесном балтийском краю. Европейские рыцари были сословием военных специалистов, боровшихся с равными по вооружению и тактике противниками. Хотя говорить о военной тактике применительно к рыцарству можно лишь относительно. Главными условиями победы в битве были боевой порядок и согласованность действий. Сплоченность рыцарей, находившихся рядом и, как правило, бывших родственниками, играла решающую роль. Светский рыцарь обычно не признавал дисциплины. Более дисциплинированными были рыцари военных орденов. Например, в бою под Арсуфом в 1191 году среди крестоносцев, возглавляемых королем Ричардом Львиное Сердце, наиболее отличились тамплиеры, которые сражались слаженно, словно «братья от одного отца».

Для настоящего рыцаря продумывать ход битвы, устраивать западни и прочие хитрости — все это считалось бесчестным. Военное искусство рыцаря состояло в умении владеть оружием в открытом поединке, один на один. Так, король Рудольф фон Габсбург перед битвой у Дюрнкрута в 1278 году приказал создать резерв из 50—60 рыцарей, чтобы пустить их в дело, если придется туго. Однако командир резерва, граф Генрих фон Пфанненберг отказался выполнять приказ, сочтя эту роль для себя бесчестьем. Его заместители приняли командование резервом только после того, как попросили прощения у рыцарей за то, что неблагоразумный король принудил их выполнить бесчестный приказ.

Правда, в Ливонии все обстояло несколько иначе. Братья ордена меченосцев, которые вели постоянные войны в местных условиях, прибегали к хитрости. Ведь их противником были язычники! Так, Генрих Латвийский описывает, как 18 рыцарей, сопровождаемые отрядом из 80 крещеных латгалов, напали на лагерь, в котором находилось порядка 600 литовских всадников. Перед нападением немцы велели лат-галам кричать по-немецки: «Бей!», чтобы враги подумали, что рыцарей много. И хитрость удалась. Кроме того, нельзя забывать, что орден меченосцев — это все-таки монашеский орден, члены которого обязаны соблюдать дисциплину. Недаром, в походах в Ливонии именно орденские рыцари играли главную роль. Как правило, они руководили объединенными силами христиан, как самые опытные воины, знающие местные условия и, что еще важнее, более дисциплинированные, чем светские рыцари-пилигримы.

Авторам приходилось слышать утверждения, что орденский рыцарь против балтийских воинов был все равно, что танк против пехоты. Наверно, это, все-таки преувеличение. Правда, сами европейские рыцари презирали пеших воинов, искренне полагая, что один рыцарь стоит десятка пехотинцев. Так они думали и в XIII веке, пока в 1302 году не прогремела «битва шпор» при Куртре, когда фламандские копейщики наголову разбили рыцарскую кавалерию французов, захватив полтысячи позолоченных шпор. Но если учесть, что воины балтийских народов в большинстве своем имели лишь кожаные панцири, то преимущество в вооружении оказывается очевидным. Первые впечатления от встречи с рыцарством были шоком. И не только для народов Ливонии. Например, один из исламских очевидцев описывает атаку «франкских железных людей», подчеркивая, что они кажутся сплошной железной массой, от которой отскакивают все удары.

Некоторые из историков сравнивали вторжение крестоносцев в Ливонию с завоеванием Америки конкистадорами. Так, немецкий историк Ф. Шлоссер писал: «Бедные ливы были так же бессильны против этих железных людей, с детства привыкших драться, как три столетия спустя слабые американские индейцы в борьбе с испанцами». Такие сравнения, конечно, не выдерживают критики. Можно говорить о том, что народы Балтии столкнулись с несколько более организованным и технически оснащенным противником. Но это был противник из одного с ними мира. Балтийские народы находились уже на такой стадии политического и экономического развития, что в тринадцатом столетии смогли быстро сократить различия в технологии и организации по отношению к Западу.

Рыцари привезли в Ливонию свое боевое искусство, свое вооружение, а также специалистов по строительству осадных машин. Именно к осадной технике применялось в то время слово «машина». Да и словом «механики» еще в поздней Римской империи именовали именно военных инженеров. Специалисты по строительству метательных машин очень ценились в Европе. Так, когда император Фридрих II в 1238 году осаждал на севере Италии город Брешию, король Кастилии в виде особого подарка прислал ему испанско-арабского инженера, считавшегося крупнейшим специалистом по самоходным башням, катапультам и таранам. Говорили, что ни одна стена в мире не могла устоять перед мастерством этого «механика». Как величайшую ценность везли инженера Каламандрина в императорский лагерь, на цепи и в крепкой клетке. Однако столь важный специалист каким-то образом оказался в руках осажденных, которые, недолго думая, подарили ему дом и двор, а также предложили в жены горожанку. Гораздо интереснее, чем путешествие в клетке! И началась война машин. Камни, выпущенные машинами осажденных, очень метко попадали прямо в осадные машины императора, выводя их из строя.

Подобные инженеры были и в Ливонии. Хроники упоминают об использовании метательной техники при осаде замков.

 

Арбалеты

Превосходство крестоносцев заключалось и в том, что в их войсках находились стрелки из арбалетов. Казалось бы, арбалет не такая уж диковинка в XIII веке. Тем не менее, это было мощное оружие по сравнению с местными луками. Первые арбалеты в Европе появились еще в девятом веке. Точность и мощь стрельбы из арбалета потрясла современников. Поэтому в 1139 году на Втором Латеранском соборе папа римский предал арбалет проклятию как «богопротивное оружие» и запретил использовать его против христиан. Однако со временем арбалеты получили все более широкое применение.

В Ливонии в начале XIII столетия в качестве легкого стрелкового вооружения, скорее всего, применялись арбалеты, которые заряжались очень просто. К кожаному поясу стрелка приделывался железный крюк. Сам арбалет, спереди которого находилось стремя, ставился на землю. Стрелок ступал ногой в стремя, приседал, зацепляя крюком тетиву, и резко вставал, тем самым, натягивая тетиву. Дмитрий Уваров приводит технические характеристики подобных арбалетов: «Такой арбалет способен в благоприятных условиях пробить кольчугу или бригандину и без труда пробивает любые подбитые войлоком кафтаны. Обеспечивается максимальное усилие до 150 кг при скорострельности до 4 выстр./мин. Конечно, 150 кг — верхний предел, не норма; не стоит забывать, однако, что это весьма непродолжительное, «толчковое» усилие — тетива оттягивается не более чем на 15— 20 см. По мощности такой арбалет приближается к длинному луку, превосходит его по легкости обучения и точности, но значительно уступает по скорострельности, а также занимаемому пространству по горизонтали и стоимости».

0 том, что арбалеты обеспечивали военное преимущество крестоносцев, свидетельствуют и Хроника Генриха Латвийского, и Ливонская рифмованная хроника. Эпизод из Ливонской рифмованной хроники, о котором мы хотим рассказать, находится за рамками рассматриваемого нами периода существования ордена меченосцев. Тем не менее он доказывает, что и в более позднее время арбалеты были гораздо мощнее местных луков. Речь идет о семидесятых годах тринадцатого столетия, когда земгальский князь Намейсис поднял свой народ на восстание против ордена (теперь уже Тевтонского) и епископа. Восставшие земгалы осадили замок Тервете. Предместье было сожжено. Все находившиеся там немцы перебиты. Земгалы захватили несколько арбалетов и одного стрелка по имени Бертольд, который, спасая свою жизнь, предложил земгалам свои услуги по обучению стрельбе. Читая хронику, можно представить, как это могло быть.

* * *

Двое конных земгалов почти настигли беглеца. Судя по одежде, это был орденский слуга. Он бежал что есть силы, но на какой-то кочке его нога подвернулась, и он полетел на землю. Один из земгалов, крупный воин, под которым низкорослый конь казался почти игрушечным, поднял копье, готовясь пронзить беглеца копьем. Светловолосый немец, в глазах которого отразился смертельный ужас, начал что-то кричать по-немецки.

— Подожди! — остановил разгоряченного погоней воина второй всадник. — Этот говорит, что стрелок, и может нам пригодиться.

— Ну и что! — возразил первый. — Всем чужеземцам смерть. Кто его звал к нам?

— Говорю же, подожди, отведем его к князю. Убить его всегда успеем.

Земгалы скрутили немцу руки и, подталкивая копьями, погнали в сторону сгоревшего предместья Тервете. Когда они достигли посада, Намейсис как раз объезжал замок, размышляя как лучше начать приступ. Князь ехал на таком же низкорослом земгальском коне, как и другие воины. На голове его красовалась кунья шапка, плащ скрепляла большая золотая сакта в виде подковы. Увидев пленного, Намейсис подъехал и спросил всадников:

— Кто такой?

Немец, видимо, узнав князя, бухнулся на колени:

— Пощади, король, меня зовут Бертольд! Я стрелок. Буду служить тебе. Могу научить твоих людей искусству стрельбы из самострелов.

Намейсис понимал по-немецки. Он покосился на одного из своих лучников. Лук у него был большой, и стрелы длинные. Но против немецких кольчуг и лат они все-таки были слабоваты. Прищурившись, Намейсис поглаживал русую бороду в полном молчании. На пальце его тускло поблескивал массивный витой перстень из золота. Земгалы, собравшиеся вокруг, ждали, что скажет князь.

— Хорошо, я оставляю тебе жизнь,— по-немецки сказал Намейсис. — Твое умение понадобится нам для битв.

Обернувшись к воинам, предводитель земгалов громко проговорил:

— Принесите все самострелы, какие найдете. Этот Бертольд научит лучников, как ими пользоваться. Мы сохраним ему жизнь.

Оценив обстановку, Намейсис приказал начать приступ. Земгалы кинулись к воротам и стенам замка. Но со стен градом полетели камни, и засвистели стрелы арбалетчиков. Первый штурм быстро захлебнулся, земгалы откатились от стен Тервете. Намейсис, наблюдавший за приступом, обратился к своей дружине:

— Так просто замок не взять. Крестоносцы не знают о том, что у нас их самострелы. Пусть лучники покажут, чему их успел научить немец.

Лучники выступили вперед. С ними вместе пошел и Бертольд. Не колеблясь, он первым нацелился в проем стены, где виднелся плащ одного из братьев, и пустил стрелу. С тонким свистом короткая стрела пронзила кольчугу рыцаря, который, захрипев, упал. В тот же миг еще несколько стрел устремились к стенам. Некоторые из них достигли цели. Сверху раздались проклятья на немецком языке. Защитники замка не думали, что земгалы умеют стрелять из арбалетов, а их стрел вообще не опасались. Обычные стрелы, выпущенные из лука, на таком расстоянии не могли причинить латникам вреда, разве что легкое ранение. После первого залпа раздался радостный крик земгалов. Несколько братьев ордена было выведено из строя. Ободренный торжествующим ревом, Бертольд продолжал стрелять по замку, ранив еще нескольких защитников. Со стен понеслись ругательства уже в адрес Бертольда. То и дело слышалось яростное «ungetruwe hunt». На это Бертольд отвечал новыми выстрелами.

Этот факт свидетельствует о преимуществе вооружения крестоносцев и о временном характере этого преимущества.

 

Метательная артиллерия

Первые сведения о применении крестоносцами метательных орудий в Ливонии встречаются в хронике Генриха Латвийского. Уже в первые годы после основания Риги, а именно в 1206 году, при осаде ливской крепости Гольм на Даугаве «христиане подошли к пригородным постройкам, подложили огонь под стены замка и стали метательными орудиями (patherellis) бросать в замок огонь и камни». Далее хронист повествует о других боях и походах, где фигурируют осадные метательные машины.

В интересной работе «Некоторые заметки о применении метательных орудий в Ливонии в XII—XIV вв.», анализируя текст хроники, латвийский исследователь Андрис Зеленковс подчеркивает, что в рассказах автора о военных действиях против местных народов — ливов, латгалов, куршей, эстов, земгалов — чувствуется превосходство завоевателей, причем вовсе не идейное. Генрих описывает метательные орудия как естественное преимущество крестоносцев. Ему представляется логичным, что местным народам подобное оружие неизвестно.

А. Зеленковс делает вывод, что метательные орудия в Ливонии появились лишь с началом крестоносной экспансии. Метательные машины привезли с собой немцы и датчане.

Второй путь, откуда в Балтию могли прийти метательные машины,— это Русские земли. Подобная техника существовала на Руси, по-видимому, и раньше, но широкое ее распространение зафиксировано с середины XIII столетия. По-русски метательные машины именовались «пороками». Первое упоминание об этой технике в русских летописях относится к 1204 году, когда западные крестоносцы напали на Константинополь. Согласно Софийской первой летописи старшего извода, крестоносцы «начата брань строити к Царюграду и замыслиша, яко же и преже на кораблих раи-ми на шеглах, на инех же кораблих исчиниша пороки и ле-ствица, а на иных замыслиша свешивать бочкы чрез град, накладены смолы и лучины зажегше, и пустиша на град на хоромы, яко же и преже пожгоша град».

В своей работе, посвященной метательной технике, Дмитрий Уваров, приводя этот и другие примеры из упомянутой летописи, отмечает: «Таким образом, пороки упоминаются в 15 эпизодах, охватывающих период с 1204 по 1398 гг. Из них в 5 случаях пороки применяются русской стороной (между 1239 и 1398 гг.). Из них 1 случай связан с чернигов-цами (1239 г.), 3 с новгородцами (1268, 1272 и 1398 гг.) и 1 с москвичами (1382 г.). Еще в 4 случаях пороки применяются монголо-татарами (только в походах 1238—1240 гг.) и в 6 случаях — западными крестоносцами (в 1 случае итальянцами, в 4 немцами, в 1 шведами). Примечательно, что пороки не упоминаются в междоусобных межкняжеских войнах (кроме единственного, самого позднего эпизода 1398 г. на русском Севере) и в боях с монголо-татарами после Батыя, хотя в летописи таким войнам уделено много места. С другой стороны, отметим концентрацию упоминаний в северо-западном новгород-псковском регионе (8 из 15)».

Неудивительно, что больше всего упоминаний о метательных машинах мы находим именно в северо-западных землях, которые граничили и конфликтовали с Ливонией. Речь идет о Полоцке, Пскове и Новгороде.

Генрих Латвийский, рассказывая об осаде Гольма полоцкой ратью в 1206 году, пишет: Устроили русские и небольшую метательную машину, по образцу тевтонских, но, не зная искусства метать камни, ранили многих у себя, попадая в тыл.

Рассказывая о князе Вячко, который находился в Юрьеве (Дорпате) в 1224 году, хронист также пишет: Сверх того, у короля было там множество его русских лучников, строились там еще и патерэллы, по примеру эзельцев, и прочие военные орудия.

Естественно, что хронист критически настроен по отношению к противнику. Тем не менее данные эпизоды говорят о том, что русские также использовали метательные машины. Сведений о применении подобной техники русскими войсками в Ливонии до прихода крестоносцев у нас нет.

Метательные машины применялись, в основном, для разрушения укреплений противника. Во время штурма замка важно было сделать пролом в стене, через который осаждающие могли бы проникнуть в крепость. Важной задачей было нанесение урона защитникам укреплений, которые находились в оборонительных конструкциях типа башен. Вспомним эпизод с осадой Межотне в 1220 году. Тогда меткий выстрел герцога саксонского уничтожил вышку с людьми. Кроме того, метательные машины можно считать и психологическим оружием. Особенно речь идет о крупных машинах — трибоках (фрондиболах), один вид которых внушал врагам ужас. Впечатляли также и размеры камней (весом до 1 тонны). Рассказывая об осаде земгальского замка Межотне, Генрих Латвийский пишет: Наконец, установив большую осадную машину, стали метать в замок тяжелые камни, и, когда в замке увидели их величину, осажденных охватил сильный страх.

Кроме разрушения крепостных укреплений метательные машины выполняли и другую задачу — забрасывали в осажденную крепость раскаленное железо или горшки с огнем. Так в ходе уже упоминавшейся осады замка Гольм на Даугаве христиане использовали машины для поджога деревянных строений в ливском замке: Между тем христиане подошли к пригородным постройкам, подложили огонь под стены замка и стали метательными орудиями (patherellis) бросать в замок огонь и камни.

Преимуществом применения метательных машин являлась помимо их мощи, также относительная дальнобойность. Во всяком случае, при осаде крепостей балтийских народов крестоносцы, обслуживающие метательные машины, не очень опасались оказаться в досягаемости местных луков. Но если говорить об арбалетах, то, как полагает А. Зеленковс, дальность их стрельбы вполне сравнима с дальностью метания камней некоторыми машинами. Так, в хронике Петра из Дуйсбурга упоминается, что во время нападения пруссов и литовцев на тевтонский замок Вилов (Wilow) в Пруссии в 60-х годах XIII столетия, один из защитников пригвоздил руку одного из нападавших к метательной машине.

 

Патерэллы

Какие же машины использовали крестоносцы в Ливонии? В хронике Генриха Латвийского мы чаще всего встречаем патэреллы, а также просто машины или большие машины. В Ливонской рифмованной хронике упоминается машина под названием «блиде» (blide).

Относительно термина «патерэлл» ясности нет никакой. Так, например, Генрих Латвийский упоминает «малую метательную машину, патерэлл, баллисты и прочие орудия, необходимые для осады замка» (1210), «патерэллы и иные машины» (1222), «малые осадные машины и патерэллы» (1224) и т.д. Создается некоторая путаница с терминами. И это неудивительно. Как справедливо отмечает Д. Уваров: «В Средние века не было однозначных и стандартизованных обозначений конкретных типов машин, каждый летописец применял первое попавшееся слово, какое когда-либо слышал, либо просто придумывал какие-то обозначения на ходу. Большинство вышеприведенных красивых иностранных терминов в действительности являются простыми значащими словами. Например, «перьер» и его латинский аналог «петрария» — это всего лишь «камнемет», «спрингалд» можно перевести как «прыгун», «манганон», превратившийся в «мангонель» — искаженное греческое «монанкон», «однорукий». Поэтому перьером могли называть любое устройство, метающее камни, будь то торсионная, гравитационная машина и даже пушка, стреляющая каменными ядрами. Единственная определенность, содержащаяся в этом термине, заключается в том, что его применяли к машинам относительно небольшого калибра. Подобным образом под спрингалдом могли понимать любое стационарное устройство, предназначенное для настильной прицельной стрельбы снарядами среднего калибра, будь то большой станковый арбалет, торсионная или одноплечевая тенсионная машина, а в более позднее время — и пушка среднего калибра. Поэтому, если в источнике не содержится каких-либо технических деталей (а так бывает в подавляющем большинство случаев), невозможно точно определить, к какой технической категории относится упоминаемый летописцем перьер, спрингалд или мангонель».

Что касается термина «патерэлл», то, как видим, речь идет о «петрарии» (petraria, от греческого petros — камень), то есть о камнемете вообще. Термин «петрария» использовался в Западной Европе уже с XII. В хронике Генриха Латвийского патерэллами называется вид метательных машин, которые были, по-видимому, обычной метательной техникой не очень крупных размеров. Во всяком случае, в тексте встречается «малая метательная машина, патерэлл». Хронист также четко отделяет патерэлл от большой машины. А. Зеленковс считает, что даже если автор текста определяет термином «патерэллы» разные машины, «то эти машины были сходной конструкции или ограниченных размеров». Поскольку термином «перьер» («петрария») в современной французской литературе обозначается определенный вид метательных машин, а именно, «тяговое требюше», можно предположить, что и в Ливонии применялись патерэллы такого типа. Д. Уваров дает подробное описание подобных машин:

«Тяговый требюше представляет собой гибкую балку — метательный рычаг, через ось закрепленную на вертикальной стойке. К короткому плечу рычага прикреплены тяговые веревки, к длинному — довольно короткая праща. За тяговые веревки берется команда из нескольких человек, на праще повисает «наводчик», тяжестью своего тела слегка сгибая рычаг и придавая ему дополнительную силу; одновременно он до некоторой степени нацеливает требюше. Затем команда дружно дергает за веревки, «наводчик» отпускает пращу с вложенным в нее камнем, праща взмывает вверх, вверху ее конец соскальзывает с зубца на конце балки-рычага, праща раскрывается и камень летит в цель.

Достоинствами тягового требюше являются чрезвычайная простота и дешевизна конструкции, возможность использовать совершенно необученный персонал, способность вести стрельбу навесом из-за укрытия и чрезвычайно высокая скорострельность. Недостатки — малая дальность и низкая точность стрельбы. Впрочем, небольшие размеры позволяют устанавливать такие машины на стенах и башнях, что увеличивает дальнобойность.

По опыту современных французских любительских реконструкций такой «перьер», обслуживаемый командой в 8—16 человек, способен метать камни весом 3—12 кг на 40— 60 м с частотой 1 выстр./мин. Однако эти характеристики являются скорее нижней границей возможного. Например, установленный в английском замке Каэрфилли легкий образец при команде 6 человек запускает 1—5-кг камни с частотой 10 выстр./мин, максимальный же современный рекорд равен 1000 камней в час. Ни одна тенсионная или торсионная машина не способна достичь подобной скорострельности. Реальная дальнобойность может достигать 100 м. Для камней весом 1 кг зарегистрирована скорость 140 км/ч, или ок. 40 м/с [99] ».

 

«Блиде» или фрондибола

Другой вид машин, выделяемый Генрихом Латвийским, — это «machina magna» или «большая машина». Скорее всего, здесь речь идет о «блиде», которые действительно, впечатляли своими размерами. В немецких и скандинавских источниках встречаются термины германского происхождения blinde, bleide, blida, blye, belide и другие подобные. Как уже отмечалось, в Ливонской рифмованной хронике упоминаются метательные орудия blide. Эквивалентами этого термина являются латинские trebuchium, trabucos, tribok, trabucium, а также французские trebuchet (требюше) и frondibolla (фрондибола). Д. Уваров подчеркивает: «Большой требюше с противовесом — жемчужина и символ средневековой военной техники, предмет престижа для уважающего себя государя. Некоторые из них, как, например, английский король Эдуард I, арагонский король Хайме I Завоеватель или германский император Оттон IV, не считали зазорным лично интересоваться постройкой и практическим применением таких машин». То же мы видели в эпизоде хроники Генриха, рассказывающем об осаде Межотне, когда большой машиной командовал сам герцог саксонский.

Д. Уваров подчеркивает:

«...Уже в первой половине XIII века сложился определенный стандарт больших стенобитных требюше: это была машина с балкой-рычагом длиной 10—12 м, противовесом около 10 тонн, метающая круглые каменные ядра весом 100—150 кг на 150— 200 м со скорострельностью около 2 выстрелов в час, обслуживаемая командой 50—120 чел. Современные реконструкции демонстрируют способность большого требюше раз за разом попадать из той же исходной позиции в мишень 5x5 м за 160 м.

Отметим далее, что разрушительная мощь требюше сильно зависит от высоты и геометрии цели, а также от траектории полета ядра. Навесная баллистическая траектория под 45° является оптимальной с точки зрения дальности стрельбы, но не ударной мощи, поскольку в этом случае ядро попадает в вертикальную стену под таким же углом 45°. Попадания становятся ближе к оптимальному углу 90° при настильной стрельбе на меньшую дальность. Если же ведется обстрел внутренней части города, особенно расположенного на возвышенности, оптимальной становится крутая навесная стрельба. Искусство magister tormentorum (мастера, отвечающего за хранение и применение осадной техники — tormenta) в значительной степени заключается в умении найти оптимальный баланс между дальностью стрельбы и поражающей способностью ядер. Кроме того, ядра требю-ше наиболее эффективны при попадании по прямой поверхности и, особенно, по углам башен. Если поверхность башни закруглена, появляется значительная вероятность рикоше-тирования. Поэтому с XIII века в Западной Европе башни начали делать круглыми. Наконец, энергия ядра падает по мере движения вверх к средней точке траектории (поскольку преодолевается сила тяжести), а затем вновь возрастает. Поэтому обстрел цели, находящейся вверху (например, замка на скале) будет намного менее эффективен, чем цели, находящейся на том же уровне или ниже. Это существенные моменты, объясняющие, почему одна и та же машина может быть эффективной при обстреле одного укрепления и неэффективной — другого, даже если они состоят из стен одинаковой толщины».

Таковы основные типы метательных машин, применявшиеся крестоносцами, и, в первую очередь, орденом меченосцев как передовым отрядом немецкой экспансии. В описании походов объединенных сил, в которых основную роль играли меченосцы, упоминается, что войско возило с собой метательные машины. Так, во время похода в эстонскую область Саккалу в 1210 году, «они везли собой малую метательную машину, патерэлл, баллисты и прочие орудия, необходимые для осады замка». В пути к зем-гальскому замку Межотне в 1220 году мы видим следующее: Насчитывая четыре тысячи тевтонов и еще четыре тысячи ливов и лэттов, выступили в Гольм; с собой везли большую осадную машину, другие меньшие машины и прочие орудия для осады замка.

 А. Зеленковс считает одной из причин того, что крестоносцы возили тяжелые машины с собой, сложность конструкции некоторых машин, для изготовления которых и подготовки к бою было необходимо значительное время. В тех случаях, когда приходилось брать с собой метательные машины, по мнению латвийского исследователя, их возили частично или полностью разобранными. Перевозить их целиком вряд ли было возможно.

При средневековом развитии дорог, которые скорее представляли собой направления, крестоносцы в Ливонии не всегда брали с собой в поход машины. Их везли с собой только в случаях, когда в поход выступало большое войско. По-видимому, везли только какие-то необходимые части, вроде воловьих жил, канатов и пр., а сами машины сооружались на месте. Благо в Ливонии предостаточно и лесов, и камней.

Так в хронике Генриха в рассказе об осаде эстонского замка Вальяла в 1227 году говорится: Построили осадные машины, против патерэллов врага поставили свои и стали метать в замок камни.

Интересно, что при неудачной осаде вражеских замков машины, как правило, с собой не брались. Видимо, по тем же причинам. Кроме того, отступающему войску нужно было быть маневренным и быстрым, чтобы бывшие осажденные не могли застать их врасплох. Снимая осаду, метательные машины рубили или сжигали. По-видимому, при этом снимались необходимые детали, веревки и т.п. Так поступали и крестоносцы, и их противники.

 

Временный характер технического превосходства крестоносцев

Преимущество крестоносцев в технике балтийские народы довольно быстро преодолели. Противники немцев скоро научились пользоваться метательными орудиями, привезенными завоевателями. Русские, по-видимому, уже были знакомы с метательной техникой. Эсты и жители острова Сааремаа научились использовать метательные оружия от датчан. В этом смысле характерен такой эпизод из хроники Генриха о событиях 1222 года:

Тогда эзелъцы, собравшись со всех деревень и областей, осадили этот замок и послали к приморским эстам сказать, чтобы шли им на помощь. И пошли некоторые из них в Варболэ и познакомились там с применением пате-рэлла, то есть осадной машины, которому датчане научили варбольцев, как своих подданных. Возвратившись на Эзель, они начали строить патерэллы и иные машины, уча тому же других, и стали все у них строить себе машины. Затем, явившись все вместе, с семнадцатью патерэллами, они пять дней без перерыва метали массу больших камней, не давая покоя бывшим в замке, а так как у тех не было ни домов, ни других строений и не было никакого убежища в замке еще недостроенном, то многие из осажденных пострадали. Немало и эзельцев пало ранеными из самострелов, но они все же не прекращали осады замка. После многодневной битвы эзелъцы сказали бывшим в замке: «Вы знаете, что в этом замке вам никак нельзя спастись от наших непрерывных нападений. Послушайтесь нашего совета и просьбы: заключите с нами мир, выходите из замка здравыми и невредимыми, а замок и нашу землю оставьте нам». Те, вынужденные сражаться под открытым небом, не имея домов и самого необходимого, приняли эти условия мира, вышли из замка, взяв с собой на корабли свое имущество, а замок и землю оставили эзельцам. Семь человек из датчан и Теодерих, брат епископа рижского, были задержаны эзельца-ми, как заложники, ради прочности мира, а остальные все возвратились к датчанам в Ревель. [104]

Здесь речь идет уже о большом количестве камнемет-ных машин, построенных эстами. О распространении метательной техники среди народов Балтии говорит и отрывок из Ливонской рифмованной хроники. Несколько десятилетий спустя после описанных событий на острове Сааремаа (Эзеле) литовская рать под командованием великого князя Трайдяниса осаждает только что построенный немцами Дюнабург. Хронист сообщает:

И в скором времени уже Король Трайдянис со своими, Язычников немало с ними, Под Дюнабургом ратью стал, Он замок сжечь хотел дотла. Когда увидел, что силен Тот замок, тут же он Четыре блиде повелел Больших построить против стен [105] .

Как видно из приведенного примера, речь идет о том, что литовцы применяют сложную метательную технику. Они строят четыре мощных метательных машины (требюше с противовесом). Если в первые годы экспансии крестоносцев в Ливонии подобные большие машины применяют только немцы, то в последней четверти столетия литовцы не уступают немцам в умении и опыте использования осадной техники.

 

0 военной технике Руси и Литвы

Русские. Как свидетельствуют и письменные, и археологические источники, военное дело на Руси второй половины XII — первой половины XIII вв. не уступало тому, что мы видим в Европе, и с чем пришлось столкнуться русским дружинам после появления немцев в Прибалтике.

«Если в XIII — начале XIV вв., по-видимому, выдерживается некий общеевропейский стиль боевой одежды, то со второй половины XIV, и особенно, в XV вв. пути оружейного мастерства в Западной и Восточной Европе разошлись. На Западе «век кольчуги» закончился около 1250 года и дальнейшее развитие шло по линии изобретения все более неуязвимой защиты — до тех пор, пока во второй четверти XV в. не было завершено бронирование рыцаря» [106] .

«Век кольчуги» примерно в то же время завершился и на Руси. В последней четверти XII века в русских летописях для обозначения боевой одежды появляется слово «дос-пех», который в течение первой половины следующего столетия постепенно вытесняет прежнее «броня», применимое к кольчуге. Слово «доспех» происходит от понятия «бронь досчатая» (Ипатьевская летопись под 1281 г.) и обозначает пластинчатую защитную одежду» [107] .

Одновременно, и примерно теми же темпами, шло и техническое переоснащение русского войска. Распространение пластинчатого доспеха привело к усилению колющей функции мечей (сужение конца лезвия) и появлению первых механических луков (самострелов).Самострелы на Руси появляются и получают распространение во второй половине XII века, как, собственно, и в Европе.

Первые упоминания самострелов содержатся в русских летописях при описании княжеских междуусобиц под 1159 и 1179 гг. Но упомянуто не в качестве оружия позиционной войны, каким мы видим его в немецких хрониках, а как средство преследования и завязки боя [108] . До середины следующего столетия самострельный лук или арбалет не получает на Руси достаточно популярности. Причина кроется в тактике русского войска, основой которой было конное сражение, в котором боевые качества арбалета уступали классическому луку, прежде всего, по скорости стрельбы. Арбалетчик в полевом сражении оказывался не просто бесполезным, но и очень удобной мишенью, так как не мог перезарядить лук, не поднявшись с земли. Связано напрямую с недостаточным использованием арбалетов и тактика окологородового боя, в котором применялось это оружие в немецких хрониках. Вплоть до середины XIII века сражения за города имели второстепенное значение по сравнению с полевым боем, в котором достигались наиболее серьезные военное результаты. Лишь вследствие своей слабости один из противников «запирался» в городе и был обречен на пассивную оборону. Такое «сидение» за стенами города сковывало обороняющегося и лишало его инициативы [109] .

Обычная тактика русского войска в борьбе за крепости, начиная с конца XI века, сводилась к фактической комбинации «облежания» и полевого боя. Отряды атакующих в боевом порядке приближались к стенам и воротам города — «ехаша по обычаю биться к городу». Горожане, если оказывали сопротивление, «из града выходяще, бьяхуся крепко». В противоборстве участвовали конные отряды, со стороны обороняющихся — пехота. Только если силы осажденных были недостаточны, они, несмотря на рыцарский призыв выйти на бой, оставались в крепости и, расположившись на стенах, разворачивали стрельбу и метали камни. Еще Даниил Галицкий говорил своим воинам, что их «крепость — открытое поле, сила же поганых — за окопом». В подавляющем большинстве случаев, когда летописи описывают осады конца XI — начала XIII вв., речь идет о многократном приближении к стенам городов и схватках дружинных отрядов. Систематические нападения длились от нескольких дней до нескольких недель. При такой тактике использование осадных орудий не предполагалось. Бой велся в расчете на вывод из строя или изматывания живой силы одной из сторон. В этих обстоятельствах был важен не столько непосредственный захват ворот или стен, сколько принуждение к отступлению, сдаче или миру [110] .

Попытки открытого штурма укреплений зафиксированы русскими летописями не позднее второй половины XII века. Источники упоминают об атаке и разрушении укреплений, проломе стен, засыпке рвов, отнятие ворот, прорыве внешней обороны, стрельба из пороков. В XIII веке окологородской бой окончательно преобразовывается в целях прорыва и захвата укрепления и подавления стрелковой обороны противника.

Период внедрения метательной артиллерии совпал с появлением ручного и станкового самострела. Осадные машины в русских летописях получают собирательное наименование «пороков». В словаре И. Срезневского это слово связано с понятием «праща» и древнечешским глаголом prastiti — метать.

Литовцы. В источниках мы не находим подробной характеристики воинского искусства и вооружения литовцев. Известно, что оружием они пользовались стандартным для того периода: копьями, мечами, сулицами, боевыми топорами, булавами. Это же оружие в большом количестве находят в погребениях литовцев XII—XIII вв. О том, были ли у них доспехи и как они выглядели ни немецкие хроники, ни русские летописи не сообщают.

Но, с учетом того, что они к моменту первого столкновения с крестоносцами в начале XIII века уже почти полвека воюют в составе русских (полоцких) дружин, то можно предположить, что оснащение литовского воина не уступало русскому. Это косвенно подтверждается и сведениями Хроники Генриха Латвийского о столкновениях с литовскими дружинами уже с начала XIII века. Если победы даже небольших отрядов немцев над превосходящими силами ливов и эстов были для хрониста делом обычным, то с литовцами, как правило, любая схватка в поле была серьезной и ожесточенной. Воины могли биться до изнеможения, как в битве у Древней горы, или немцы вырывали победу с большим трудом, как в битве при Аскрадэ (Ашерате). Возможно, причиной было и то, что литовское войско имело самую сильную из всех прибалтийских народов конницу, может даже составленную и вооруженную по русским образцам. Но полностью ответить на вопрос, почему именно литовцы в Прибалтике оказались для крестоносцев сразу столь неудобным противником мы не сможем.

Первое упоминание об использовании литовцами осадных машин (ribalde) зафиксировано в Ливонской Рифмованной хронике при описании осады князем Миндаугасом куршской крепости Асботе (ок. 1244 г.). Далее встречаются свидетельства использования литовцами сложной метательной артиллерии.

 

Новые цели ордена

К началу 1228 года покорение Ливонии, Латгалии и Эстонии было завершено. Все прибалтийские земли на правобережье Даугавы были поделены между немцами и датчанами. Земли же к югу от Даугавы, где располагались три крупных этнополитических объединений балтов — Земгале, Курземе и Литва, оставались независимыми. Все три страны имели мирные соглашения с Ригой, заключенные в начале-середине 20-х годов на разных условиях. Известно, что в начале 30-х годов единственным опорным пунктом крестоносцев к югу от Даугавы была земгальская крепость Межотне, вероятно, переданная в распоряжение папского легата Вильгельма Моденского по договору с Виестурсом в 1226 году. Однако ни о каком серьезном политическом влиянии на этих территориях говорить не приходится. Как видно из условий договора, изложенных Генрихом Латвийским, Виестурс допустил в свои владения лишь священников с мирной проповедью. Присутствие в Межотне людей папского легата было, как ни странно, политически выгодно зем-гальскому князю. Оно с одной стороны давало Виестурсу своего рода гарантию от вмешательства в его дела епископа Альберта и меченосцев, соперничавших с папскими представителями, с другой ликвидировало в Межотне очаг внутренней оппозиции местной знати.

За время, пока крестоносцы были заняты войной с эстами и новгородцами, к югу от Даугавы произошли серьезные политические изменения. Политический переворот в Полоцке 1216 года, вероятно, помимо всего прочего привел к окончательному освобождению Литвы от полоцкой опеки и образованию Литовского государства. В 20-е и, возможно, в начале 30-х гг., Литва еще продолжает оставаться военным союзником закрепившихся на полоцком столе смоленских князей, о чем свидетельствуют походы литовских ратей в Торопецкую волость Новгорода. Но от прежней зависимости от Полоцка не осталось и следа. Самостоятельный выход литовского государства на международную арену отмечен подписанием снемом литовских князей в 1219 году договора о военно-политическом союзе с Волынским княжеством. По списку князей — его участников видно, что в состав Литвы уже входит Жемайтия, никогда не находившаяся в сфере влияния Полоцка. Одновременно литовцы состояли в союзе с земгалами и куршами, заключенном еще в ходе создания первой коалиции 1210 года.

Таким образом, к концу 20-х годов в балтских землях к югу от Даугавы сложилось политическое объединение, чем-то отдаленно напоминавшее Полоцкую «конфедерацию», в котором все большую роль начинает играть Литва.

* * *

Окончание войны в Эстонии и политический союз с Псковом укрепил северные рубежи немецких владений в Прибалтике. Пора было подумать и о расширении их в южном направлении. Примечательно, что перенесение немецкой активности на юг от Даугавы примерно совпадает с возникновением идеи об объединении Ордена Меченосцев с Тевтонским орденом. Политическое объединение получало огромное значение лишь в случае подкрепления его территориальным воссоединением владений двух орденов, созданием общего фронта для противостояния не только Руси, но и Польскому королевству. Подготовка к новому крестовому походу началась еще при жизни епископа Альберта, но настоятельные требования папской курии вмешательства Риги в конфликт с Новгородом, вынудили отложить задуманное. Прежде всего, нужно было положить конец мирному соглашению с населявшими его народами. О том, что стало поводом для разрыва перемирия, сообщает Хроника Вартберга: Далее в лето Господне 1228, в пятницу, 18 августа, куроны и семигалы овладели замком Динаминдом, и монахи были без-человечно умерщвлены различнымъ образом.

Однако в поздний источник закралась ошибка. Латышскими историками на основании документов было доказано, что имел место лишь незначительный инцидент, и ни монастырь, ни его монахи не пострадали. Но зачем же понадобилось раздувать столь незначительный случай до таких масштабов, и когда и кем это было сделано? Вряд ли это могло иметь какую-то политическую ценность во времена создания Хроники Вартберга, в конце XIV века. Более реально выглядит предположение, что «альтернативная» версия появилась сразу после самих событий, и ее авторами были те, кому нужен был повод для разрыва перемирия. И, причем, такой, чтобы обвинить в несоблюдении мира противоположную сторону. О том, что такая подготовка шла, свидетельствует назначение в 1226 году некоего Ламберта епископом в еще непокоренную Земгале. Такие назначения обычно предваряли крестовый поход (так, в частности было в Эстонии).

* * *

Начать военную кампанию помешала смерть епископа Альберта в начале 1229 года, которая стала прелюдией к серьезному политическому кризису в Ливонии. Деятельный Альберт, проведший все тридцать лет своего правления в покорении языческих народов, не позаботился о создании легитимной формы передачи власти. На рижской кафедре после его смерти оказались сразу два претендента: каноник Магдебургский Николай, избранный Рижским соборным капитулом, и назначенный архиепископом Бременским Альберт Зуербеер из Кельна. Присланный по распоряжению из Рима новый папский легат Болдуин вместо того, чтобы разобрать возникший конфликт двоевластия, включился в него третьим игроком и взял курс на создание на части Ливонии государства под протекторатом папы с собой во главе. Политическая борьба вокруг опустевшего «трона» Альберта превратилась в настоящую смуту. Болдуин взял под свое правление эстонские земли Гервен и Виронию, граничащие с Новгородом. Во второй половине 1230 года в Ригу явились куршские послы из земли Виндаве. Они просили о помощи, в связи с постигшим страну неурожаем и голодом. Условием получения хлеба стало принятие куршами крещения, однако политическая борьба в Риге фактически свела успех к нулю. Куршский князь Лаймикин, возглавлявший делегацию, сумел разобраться в ситуации и последовал примеру Виестурса. Он заключил два соглашения не с Ригой или меченосцами, а с Болдуином. При этом курши брали на себя обязанность подчиняться непосредственно папе, минуя Ригу, и принимать священников, назначенных Болдуином, а не рижским епископом. В соглашениях также было оговорено, что на Курземе не будут претендовать ни датчане, ни шведы. Память о походах северных викингов еще была жива в куршском народе. Стремление и куршских князей, и Виестурса пойти под власть непосредственно папы было дальновидной дипломатией. Таким образом, они сохраняли перспективу создания собственных государств, а не превращения в немецкую колонию с полной утратой местной знатью права на участие в государственном строительстве и вытеснении местного населения из городской жизни. Избранный епископ Николай не признал соглашений Болдуина с куршами, земли которых считал своей сферой влияния. В новый передел земель вмешался и орден меченосцев, который отобрал у Болдуина Виронию и Гервен. В эти области магистр Фольквин немедленно пригласил 200 немцев из Готланда, передав им лены. Болдуин обратился к папе Григорию IX, тот поддержал его и назначил легатом в Ливонию, Эстонию, Готланд, Данию и некоторые другие области с большими полномочиями. Кроме того, был издан папский запрет на заключение договоров с язычниками и русскими без резолюции Болдуина. В 1232-1233 гг. легат совершил поездку по Германии, собирая крестоносцев для реализации своего плана. В Ливонии его поддержали епископские вассалы, присягнувшие папе, братья из Дюнамюнде и Керхнасского монастыря (близ Дерпта), вассалы Виронии и, видимо, часть эстонской знати. Болдуин объявил свою власть в Вике, Гервене и Виронии и двинулся в поход на Ревель. Но в сражении папские вассалы были разгромлены меченосцами. Часть их, скрывшихся в церкви, братья убили прямо перед алтарем. Болдуин бежал в Ригу, и вскоре покинул Ливонию. На его место вернулся Вильгельм Моденский, уже не имевший как столь далеко идущих планов, так и сил и ресурсов для его осуществления. Идея создания в Ливонии государства под протекторатом Святого Престола фактически провалилась, и вместе с ней исчезла и надежда правителей балтских народов на создание собственных государств путем дипломатических игр с папскими представителями. Единственной альтернативой немецкого завоевания для Земгале и Курземе оставалось дальнейшее сближение с Литвой вплоть до вхождения в новую конфедерацию, как это прежде сделали жемайты.

 

На северном направлении

В советской и российской исторической литературе всегда был популярен тезис о «двух угрозах» существованию Руси в XIII веке: с запада, от крестоносцев, и с востока — от монголо-татар. В связи с этим уступки русских князей, в особенности Александра Невского, Орде представлялись весьма продуманным и единственно верным политическим шагом, ограждавшим Русь от войны на два фронта, что неминуемо привело бы к погибели государства. При этом угроза с Запада зачастую представлялась более грозной, чем со стороны Орды.

Но так ли это? Детальное изучение источников создает двоякое впечатление. С одной стороны прямых указаний на то, что крестоносцы намеревались перенести экспансию на собственно русские земли нет. Мы не знаем папских булл о крестовых походах на Русь, не знаем о подготовках и проведении сколько-нибудь крупномасштабных военных экспедиций. Но с другой стороны фактическое поражение русских княжеств в борьбе за Прибалтику и признание прав Риги и ордена в договорах 1224—1226 гг. не приводит к установлению мирной границы. И если противостояние Руси и Риги в 10—20-е годы носило явный характер борьбы за сферу влияния, то в военных столкновениях 30-х годов немецкая инициатива очевидна, как не вызывает сомнений и то, что немцы пытаются претендовать на часть территорий Новгородской Руси.

Речь идет о Псковской земле. Начиная с середины XII в. Псков все активнее стремился к самостоятельности, и практически весь XII—XIII век отстаивал свое право приглашать князей и избирать городскую верхушку, а не подчиняться поставленным Новгородом наместникам. Псков был также заинтересован в активном функционировании торгового пути через Дерпт-Юрьев по Гауе в Даугаву. По псков-ско-новгородским летописям мы знаем, что в моменты конфликтов новгородцы старались перекрыть «сепаратистам» торговые пути и вызвать в городе дороговизну.

Вторым фактором, на который рассчитывали немцы, была «толовская дань». Ситуация с правом псковичей собирать дань в Толове резко отличается от аналогичной с ливской данью Полоцка. Если в последнем случае епископ Альберт стремился к тому, чтобы лишить Полоцк этой дани и полностью подчинить себе Ливонию, то «толовская дань» Пскову сохранялась и после подчинения Толовы немцам, и после нескольких ее разделов между орденом и епископом. Право Пскова на «толовскую дань» было непременно оговорено во всех его договорах с Ригой, заключенных в XIII веке, известно, что сборщики подати приходили в Толову из Пскова еще в 1285 году. Картина изменилась лишь в XIV веке, когда земли архиепископа были подчинены ордену, и магистр не выполнил условия подписанных епископами соглашений. Историком И. Юрьенсом даже выдвинута гипотеза о том, что требование возвращения права «толовской дани» стало поводом к началу Ливонской войны в XVI веке. И с ним согласны некоторые другие историки.

Зачем же понадобилось немцам так ревностно оберегать права Пскова на «толовскую дань»? Не затем ли, чтобы рассчитывать на прочную опору в некоторой части псковского боярства, имевшего интересы в этой латгальской области? Так или иначе, но уже в 10-е годы рижский епископ и орден получили в политической верхушке Пскова некую «пронемецкую» партию. На первом этапе ее возглавлял князь Владимир Мстиславич, в 1210 году заключивший союз с Ригой, скрепленный династическим браком с дочерью брата епископа Теодориха. Итогом стали совместные псковско-немецкие походы в Эстонию. Однако через два года в политической жизни Пскова возобладали противники союза с немцами, Владимир был изгнан из города, несколько лет исполнял обязанности фогта (судьи-наместника) в Идумее, а затем, вернувшись, уже выступает на стороне «проновгород-ской партии» псковского боярства (примерно, с 1216 года).

Политико-идеологическая подготовка к присоединению Пскова началась еще в период пребывания в Ливонии легата Вильгельма Моденского. С возвращением легата из Рима связана булла папы Гонория III от 27 января 1227 года. В ней его святейшество вопрошает русских, готовы ли они иметь легатов римской церкви и «восприять истину католической веры». Папа также заявляет, что русские послы, бывшие в Риге во время визита Вильгельма, якобы просили легата посетить русские земли и изъявили желание отречься от «заблуждений», в которые верили из-за отсутствия проповедника. Многие историки сомневаются в реальности такой просьбы, называя это часто пропагандистским трюком. Однако трудно предположить, что вернувшийся в Рим Вильгельм Моденский мог таким образом дезинформировать своего святейшего начальника. Несомненно, вопросы впоследствии указанные в булле, поднимались на переговорах. Другое дело, какая из делегаций и на каком уровне их ставила. Дальнейшие события показывают, что подобные предложения вполне могли исходить от части псковского посольства, выражающей интересы противников новгородской гегемонии в Пскове и ищущие союзников в католической Риге.

Подтверждением вышесказанного служат события 1228 года. Вернувшийся к власти после изгнания князь Ярослав Всеволодович готовит ответный поход на Ригу с целью отплатить за взятие Юрьева. Однако дипломатия немцев в Пскове дала свои результаты. Псковичи «затворились» от пришедшего к городу с новгородским войском Ярослава, так как по городу прошел слух, что князь «везет оковы, хотя ковать вячшие мужи». Напрасно князь ссылался послами, требуя выдать оклеветавших его переветников. Ему пришлось вернуться в Новгород в ожидании дружины из ни-зовских земель. Тем временем, псковичи ссылаются послами с рижанами и заключают с ними не просто мир, а военный союз. Во Пскове остаются сорок заложников от немцев, латгалов и эстов, для гарантии того, что в случае нападения Ярослава им будет оказана помощь. Казалось, немцы на волосок от успеха, и напади тогда новгородцы со своим князем на мятежный город, судьба Пскова решилась бы в генеральной битве. Но недовольство зрело и в рядах новгородцев. Поползли слухи, что князь под предлогом похода на Ригу, хочет заставить их воевать с братьями-псковичами. Вторично, уже с объединенной дружиной подъехал Ярослав к стенам Пскова. Но пришедший на переговоры боярин Гречин заявил: «С рижаны мы мир взяли и в поход не пойдем». Новгородцы же отказались идти без «братии своей псковици». Ярославу с низовскими полками пришлось уйти в суздальскую землю. Поход был сорван.

Какая же политическая обстановка способствовала этому? В ситуации несостоявшегося похода наглядно видно, что псковские противоречия с Новгородом на этот раз ни при чем. Новгородцы возроптали именно тогда, когда возникла опасность, что их заставят напасть на псковскую «братию», они отказались идти на Ригу без псковичей. Да и сами псковичи обвиняли в неправильном ведении войны именно Ярослава, а не новгородцев. Обвинительная речь Гречина — это, в общем-то, программа «немецкой» партии в Пскове.

 

Неизвестное сражение

Холодный зимний ветер обжигал лица суровых воинов, заставляя поеживаться. Вдали застыли запорошенные снегом темные чудские ели. Русские полки изготовились к бою. В рядах воинства стояли рядом переяславцы и новгородцы. Пешие ратники в толстых кожаных доспехах с металлическими пластинами опирались на длинные копья, прикрываясь щитами. Отборные дружинники в богатых блестящих шлемах и теплых плащах поверх кольчуг и пластинчатых доспехов построились вокруг княжеского стяга. Кони под дружинниками нетерпеливо перебирали ногами, стремясь пуститься вскачь. Сам князь в полном боевом облачении сидел в седле, вглядываясь в снежное пространство. Княжеский стяг развевался на ветру. Над всей русской ратью колыхалось множество знамен. Вокруг каждого из стягов строился отдельный отряд. Пар поднимался от дыхания людей. В морозном воздухе зазвенели звуки боевых рогов. Все встрепенулись. Дружинники начали закрывать лица стальными масками-личинами. К князю подскакал один из ближних дружинников и весело крикнул: — Княже, двинулись немцы-то!

Князь только кивнул и вытащил из ножен длинный меч. В рядах русского войска застучали бубны, заиграли свирели.

Впереди простиралось белое пространство, на другом краю которого виднелись флажки приближающихся врагов. Над белым снегом развевались белые плащи рыцарей. Белые попоны боевых коней сливались с окружающим пейзажем. Князь махнул мечом вперед. Рать всколыхнулась и, словно неповоротливый зверь, медленно двинулась навстречу врагам.

Конница немцев ускоряла движение. Впереди скакали рыцари в тяжелых шлемах, наглухо закрывавших все лицо. Сквозь узкие прорези оглядывали они двигавшуюся на них темную живую стену, ощетинившуюся копьями. Рога продолжали играть, подбадривая скачущих латников. На плечах рыцарей, мчавшихся в первых рядах, были белые плащи с красными крестами. Копья с флажками угрожающе нацелились на противника. На одинаковых белых щитах кровью алели знаки креста и меча, бросаясь в глаза среди белой равнины. За рыцарями в белом в бой устремились рыцари в похожих шлемах, но с разноцветными флажками и гербами на щитах. Их шлемы венчали султаны из перьев, рога или другие боевые украшения. Всадники мчались все быстрее. В задних рядах крестоносного войска бежали пешие ратники в плосковерхих металлических шлемах. В руках их были небольшие треугольные щиты и боевые топоры, напоминавшие алебарду. Музыканты с бубнами и рогами скакали в рядах рыцарей. Глухие и открытые шлемы, плащи рыцарей, длиннорукавные кольчуги и орденские котты оруженосцев и музыкантов, длинные копья и поющие рога — все перемешалось в движущейся массе. Повсюду орденские и рыцарские стяги.

Две рати столкнулись, словно два вспененных вала. Страшный удар раздался в воздухе. Все вокруг дышало слепой яростью. Трещали, ломаясь, копья, удары топоров расщепляли щиты. Крик многих сотен людей огласил округу, смешавшись с лязгом оружия. Слыша его, звери уходили дальше вглубь темных лесов. Удар рыцарей был силен. Но он не смог пробить насквозь ряды русских. Первый, самый главный удар тяжелой рыцарской конницы не удался. Схватка распалась на множество отдельных боев, которые постепенно перемещались к заснеженному берегу. Видя, что враг не в силах сдержать натиск, новгородцы с удвоенной силой бросились на немцев. Отступая, рыцари спустились на лед. Битва продолжалась. Но в какой-то миг копыта орденских коней раздробили ледовую корку, и рыцари с криком стали проваливаться в ледяную воду. Образовались огромные полыньи, в которых барахтались и кони, и люди, пытаясь выбраться на лед. А лед все ломался. Несколько знатных рыцарей в богато украшенных шлемах остановились перед полыньей, развернулись и снова бросились в бой, но вскоре были убиты русскими ратниками.

Ужас охватил крестоносцев. Многие из них навсегда скрылись под темной водой. Отступая, немцы падали в зияющие полыньи, в которых плавали куски льда, и вода словно кипела от большого числа угодивших туда воинов. Те же, кому удалось благополучно переправиться на другой берег, мчались без оглядки. За ними гнались русские полки, неумолимо наседая. Несколько верст мчались всадники, пока не укрылись в своих укрепленных замках.

* * *

Такая картина встает перед глазами, когда читаешь русские летописи. Не правда ли, рассказ об этой битве кажется уже знакомым? Уж не Ледовое ли побоище? Нет. Речь идет о сражении, которое состоялось у реки Омовжи зимой 1234 года. Омовжа — это современная река Эмайыги в Эстонии, которая берет начало из озера Пюхаярви и впадает в Чудское озеро. До озера Выртсъярв она называется Вяйке Эмайыги (82 км) ниже — Суур-Эмайыги (101 км). Но значение сражения на этой злой для ордена реке очень велико. Поэтому расскажем о том, что привело к битве на Омовже.

После дипломатического успеха 1228 года, немцы, казалось, прекратили активные действия на северных рубежах. Их вполне устраивал на том этапе военно-политический союз с Псковом, и как гарантия спокойных рубежей, и как плацдарм для последующей экспансии. Но в ситуацию вмешалась папская курия, обеспокоенная успехами новгородцев на севере, где они вели позиционную борьбу со Швецией за сферы влияния в Карелии и Финляндии. В ответ на активную деятельность миссии епископа Томаса в Финляндии, Ярослав Всеволодович в 1227 году совершил поход на карел, завершившийся их крещением, то есть включением в сферу влияния Новгорода. Папа, обеспокоенный успехами русских, через своего легата Болдуина потребовал от меченосцев и рижского епископа вмешательства в противостояние новгородцам. О том, как постепенно накалялась ситуация можно узнать из рассылаемых в то время папских булл:

23 января 1229 года в своей булле Григорий IX потребовал от Риги и аббата в Дюнамюнде начать торговую блокаду Новгорода. Такие же послания были разосланы в Швецию и на Готланд.

9 января 1230 года в письме архиепископу Упсалы и епископу Линкопинга, папа требует, чтобы они укрепили оборону своих земель от язычников Карелии, Ингрии, Лифляндии и Вида, которые преследуют христиан в Швеции и других странах.

24 ноября 1232 года Григорий IX предписывал «меченосцам Лифляндии», чтобы они отправились в Финляндию защищать финскую церковь от русских, то есть фактически призвал орден меченосцев к крестовому походу против Руси.

В 1233 году в Ригу вернулся легат Болдуин, что стало началом открытых военных действий. К войне подготовился и Ярослав. Это, прежде всего, проявилось в укреплении им своих позиций во Пскове. Незадолго до начала войны он изгнал из Пскова нашедших там убежище новгородских «диссидентов» — бояр Негочевичей и Петра Водовиковича. О том, в чем состояла оппозиционность изгоев, можно судить из сообщения, что бежали они в Отепя, где уже находился изгнанный прежде из Пскова сын князя Владимира Ярослав. А под 1234 годом НПЛ уже сообщает об активизации деятельности осевших в Отепя изгоев: «Изгониша Изборескъ Борисова чадь съ княземъ Ярославомъ с Володимирицемъ и с Немци». Иными словами, князь Ярослав Владимирович с опальными новгородскими боярамии немецким войском вторгается в псковскую землю и захватывает пограничную крепость Изборск. Реакция из Пскова последовала незамедлительно. Псковская рать осадила захваченную крепость, взяла ее, по-видимому, быстрым штурмом. Князь Ярослав был арестован, немецкий воевода Даниил убит, а часть пленных (среди которых были и опальные бояре) Ярослав Всеволодович в оковах сослал в свою вотчину Переяславль. Позиционная война продолжилась нападением немцев на Тесово и захватом в плен боярина Кирилла Синькинича, которого увели в Отепя, где продержали в оковах, как сообщает летописец, «от Госпожина дни до великого говениа».

Поход Ярослава Всеволодовича 1234 года стал ответом Новгорода на эти действия. В момент нападения немцев на Тесово он находился в Переяславле и вскоре вернулся оттуда с низовскими полками. Новгордская летопись, на этот раз дает подробный рассказ о военной кампании: «Иде князь Ярославъ с новгородци и со всею областию новгородчскою и с полкы своими на Немци под Юрьевъ; и ста князь, не дошед града, с полкы, и пусти люди воевать в зажитиа воевать; Немци же из града выступиша, а инии изъ Медвежий головы на сторожи, и бишася с ними и до полку. И поможе Богъ князю Ярославу с новгородци: и биша их и до реце, и ту паде лучьших Немцовъ неколико; и яко быша на реце Омовыже Немци, и ту обломишася, и истопи ихъ много, а и инии яз-вене быша и вбегоша въ Юрьевъ, а друзии въ Межвежию голову. И много попустошиша земли их и обилья потрати-ша около Юрьева и около Медвежий голове. И поклонишася Немци князю, Ярослав же взя с ними миръ на всей правде своей; и возвратишася новгородци вси здрави, а низовець неколико паде».

Да, именно здесь проваливались под лед и тонули рыцари. Ни в одном раннем источнике о Ледовом побоище этого факта нет. Просто, видимо, со временем легендарная традиция перенесла этот яркий эпизод на другую битву, в которой полководцем был канонизированный церковью Александр Невский, фактически присвоила сыну лавры отца.

Считается, что поражение при Эмбаху так ослабило меченосцев, что привело к возобновлению застопорившихся переговоров об объединении двух орденов. Действительно, отправка магистром Фольквином посольства к магистру Тевтонского ордена Герману фон Зальцу по времени совпадает с походом Ярослава. И это совпадение вряд ли случайно. Но причиной всему была не слабость меченосцев.

Предпринятая ими атака на Земгале и Литву с множеством прибывших пилигримов скорее говорит об обратном. После поражения немецкие рыцари лишь на время отказались от посягательства на земли Псковского княжества и обратили свои взоры на юг. И здесь проблема объединения выходила на первый план.

 

Поворот на юг

Первый этап борьбы крестоносцев за земли к югу от Двины описан лишь Рифмованной Хроникой и более поздними источниками, опиравшимися на нее. Это затрудняет точную датировку этих событий. Магистр Фольквин, собрав значительное количество крестоносцев («их никогда столько не приходило в Ливонию»,— свидетельствует Рифмованная Хроника), обрушился на вотчинные владения князя Виестурса в Тервете. По свидетельству источника дружина князя в жестокой схватке была разбита, а страна подвергнута трехнедельным грабежам и пожарам. В Риге явно ожидали посольства о возобновлении мира, думая, что разбитый Виестурс теперь уже не сможет противиться крещению. Но Виестурс, в отличие от куршей, решил не вести дипломатических игр, не взяв военного реванша. В следующем, 1231 году он вторгся во владения ордена и разорил окрестности Ашерадена. Против него с войском выступил аше-раденский комтур Марквард, который нагнал земгальского князя и атаковал на привале, недалеко от границы его страны. В Рифмованной Хронике это одно из самых драматических описаний битвы. Застигнутый врасплох земгальский полк большей частью был перебит. Князь же пробивал себе путь сквозь ряды окружавших его врагов горящей головней и нанес пытавшемуся пленить его Маркварду сокрушительный удар в лицо, по свидетельству хрониста, вышибив «я не знаю точно, сколько зубов».

* * *

В замке Ашрате царила суматоха. На башне трубили в рог. Тягучий заунывный звук рассеивался над темными лесами, окружавшими небольшой замок. Эхом отзывались боевые рога латгалов и ливов, расположившихся лагерем у стен Ашрате. Оруженосцы седлали коней, помогали братьям облачиться в доспехи. Комтур Марквард фон Бурбах, уже в доспехах, с длинным мечом за поясом, тяжелой поступью вышел во двор. Лицо его было хмурым. Один из крестоносцев, бывших во дворе замка, подошел к комтуру.

— Брат Марквард, все готово.

Правитель замка кивнул. Братья-меченосцы и их оруженосцы были уже в седлах. На копьях развевались по ветру флажки. Яркими пятнами на белых плащах алели изображения креста и меча. Оруженосцы помогли комтуру взобраться в седло. Марквард, надев боевой шлем, сделал знак рукой в железной перчатке. Отряд орденских всадников выехал за ворота, где их уже ждали подошедшие латгалы и ливы. Недавно Марквард получил вести о том, что Виестурс, собрав большой отряд, вторгся в земли ордена и опустошает всю округу. Спешно поскакали гонцы к латгалам и ливам. Очень скоро отряды новообращенных христиан из этих земель прибыли к замку.

И теперь войско спешило по узкой лесной дороге, чтобы перехватить земгалов. Прошло уже немало времени с тех пор, как Виестурс разорвал союз с рыцарями. Теперь целью всей его жизни стала борьба за свою Земгалию. Он жаждал нанести как можно больший урон надменным рыцарям, которых он неплохо знал. Он знал, что теперь они не остановятся, пока не сделают всех земгалов своими подданными. Виестурс сжигал деревни, где жили новообращенные христиане, убивал всех, кто оказывал ему сопротивление. Земгалы захватили множество пленных и погнали их к границе со своей землей. Марквард неотступно шел за ними по разоренному краю. Нагруженный обоз земгалов тащился медленно.

Возле одного из разрушенных поселений, где дымились еще головни страшного пожара и едкий дым раздражал глотки, рыцари Маркварда неожиданно напали на земгалов. Они возникли внезапно из-за деревьев. Меткие стрелы, посланные арбалетчиками, тонко зазвенели в дымном воздухе. Сразу же упало несколько воинов. Виестурс метался на быстром коне вдоль растянувшегося вдоль дороги войска, пытаясь организовать отпор. Ничего не получалось. Рыцари и латгалы с ливами просто избивали растерявшихся земгальских воинов. Не было времени и места, чтобы построить людей к бою. Виестурс вспомнил, как он почти четверть века назад вот так же настиг на дороге литовское войско, шедшее из разоренной земли эстов. Только тогда железные латники были на его стороне. Лишь немногим литовцам тогда удалось уйти. Теперь его полк оказался на месте воинов Свельгатэ. Немолодой уже князь все еще был очень силен и храбр. Он не желал мириться с неминуемым поражением. Биться — так до конца! Виестурс крикнул:

— Бей! Кто со мной!

Вокруг князя собрались немногие дружинники. Большая часть войска уже полегла на месте. Несколько сотен земгалов были убиты. Страшным было лицо земгальского князя при свете языков пламени догорающей деревни. Вокруг него падали лучшие дружинники. Виестурс разил мечом направо и налево. Один из мощных ударов стоил ему любимого меча. Клинок переломился. Рядом почти никого не осталось. Виестурс, оскалившись, сквозь пот оглядывался вокруг. Везде враги, везде шлемы и щиты рыцарей. Вздыбив коня, князь ухватил из горящей груды, бывшей еще недавно крепким домом, большую головню, длинную как оглобля.

Подняв пылающую головню над головой, князь врезался в толпу врагов и стал наносить ей сокрушающие удары, прорубая себе путь к спасению. Марквард заметил это. Подняв тяжелый меч, рыцарь преградил путь земгальскому князю. Виестурс увидел только алый крест на белом плаще перед своими глазами. На полном скаку он изо всех сил ударил Маркварда пылающим концом головни в лицо. В глазах того помутилось, меч выпал из его рук. Марквард едва удержался в седле. Все лицо рыцаря было в крови. С кровью он выплюнул несколько зубов. Когда Марквард пришел в себя, Виестурс уже был далеко. Он пробился сквозь ряды врагов и мчался с оставшимися дружинниками по дороге в Земгалию. Там он и затворился в одном из лесных замков.

Вот так, разящий живым пламенем наседавших крестоносцев, из жаркого боя ушел в пограничный замок, а вместе с тем, из истории князь Виестурс Земгальский, один из выдающихся политиков Прибалтики XIII века. Больше о нем источники не упоминают. Историки обычно предполагают, что он погиб в какой-нибудь последующей схватке. Но ни о каких последующих схватках мы ничего не знаем. Случившееся вскоре события отодвинули новое покорение Земгале почти на двадцать лет. Не исключено и то, что князь Виестурс достаточно мирно умер в своей родной Тервете, где-то между 1235 и 1250 годами. Позже мы знаем имена двух его преемников, Шабиса и Намейсиса, также князей Тервете. Этот город до конца XIII века не потерял своего «столичного» значения, что уже говорит о стабильности княжеской династии в Земгале.

После неудачной попытки реванша Виестурса часть Земгале, видимо, округ Межотне, скорее всего, на очень короткое время все же попал под власть меченосцев. Есть документальные свидетельства о том, что в 1233 г. там стоял гарнизон немцев, находившихся в подчинении Болдуина, и держались земгальские заложники. Таким образом, примерно к началу 1234 года немцы вышли непосредственно к границам последнего свободного балтийского княжества — Литвы. Продолжить натиск немедленно помешало вторжение русских и поражение в битве при Омовже.

Вероятная датировка первого похода в Литву в пределах 1235, или даже начала 1236 года. Литовская земля, на которую был направлен первый удар, в Рифмованной Хронике названа Альзен. Областей с похожим названием в Литве две. Это северо-восточное удельное княжество Нальша и юго-восточная земля Альшенай (Ольшаны). По созвучию более подходит второй топоним. Однако предположение, что немецкая рать, впервые вторгнувшаяся в Литву сразу, зашла так далеко на ее территорию, было бы слишком смелым. Скорее всего, это все же Нальша — область, граничащая непосредственно с латгальскими владениями немцев бывшим Ерсикским княжеством. Поход этот, вероятно, был «пробным камнем» перед решающим наступлением осенью 1236 года, которое не просто завершилось катастрофой для ордена меченосцев, но и фактически остановило немецкую экспансию в Прибалтике.