Я как раз разглядывала в микроскоп зуб гадюки, которую поймала этим утром за каретным сараем после возвращения из церкви, когда раздался едва слышный стук в дверь.
— Простите, мисс Флавия, — раздался голос Доггера. — На ваше имя доставили письмо. Я оставлю его на столе.
И с этим он ушел. Тем качеством, которое я больше всего ценила в отцовском мастере на все руки Доггере, была его сверхъестественное чувство такта. Он всегда интуитивно понимал, когда нужно прийти и когда удалиться.
Разумеется, меня тут же разобрало любопытство. Я выключила лампу и потянулась за ножом для масла, который стащила из кухни — он отлично подходит как для нарезания булочек, так и для распечатывания корреспонденции.
Конверт был самым обычным, без каких-либо опознавательных знаков — такие продаются в любом магазинчике на станции по 11 пенсов за сотню. На конверте не было марки (и не может быть, если письмо отправлено в воскресенье), что определенно указывает на тот факт, что некая личность подбросила конверт в отверстие для почты во входной двери.
Я понюхала конверт и только потом вскрыла его.
Внутри оказалось письмо, написанное карандашом на разлинованной бумаге. Подобная бумага и ужасный почерк явно указывали на то, что его отправитель — еще школьник.
«Убийство! — гласило письмо. — Приходите немедленно. Энсон Хауз, Грейминстер, лестница № 3». И подпись: Дж. Хакстон… или Плакстон? Автор послания нажимал на карандаш так сильно, что острый кончик проткнул листок прямо в середине его подписи; по сему можно было судить, что письмо было наспех нацарапано обломком графита, зажатым между грязным большим и указательным пальцами.
Убийство, безотлагательность, страх. Кто же устоит перед такими составляющими? Это как раз по моей части!
Резиновые шины Глэдис радостно поскрипывали, везя меня по заливаемой дождем улице. Я так резво крутила педали, что мой желтый непромокаемый плащ превратился в подобие тепличного домика: я так сильно вспотела от напряжения, что могла бы и не утруждать себя, надевая его — я все равно была насквозь мокрой, даже если в этот раз надо мной постарался не дождь.
Школа Грейминстер была окутана густым туманом. Акры зеленеющих лужаек создавали призрачную дымку, которая только изредка открывала вид на древние каменные стены и зияющие пустотой окна.
Казалось, что старая школа, где когда-то учился отец, существует одновременно в прошлом и настоящем, как если бы все ее прежние ученики, вернувшись в стародавние времена, бродили по ее коридорам. Намного опаснее призраков, разумеется, был Рагглз, маленький вредный привратник, который насмерть привязался ко мне во время моего предыдущего визита. Я еще не забыла его — и не похоже, что он тоже меня скоро забудет…
Я припарковала Глэдис под вывеской «Только для велотранспорта преподавательского состава», и обошла здание по кругу. Насколько я помнила, до лестниц можно было добраться с черного хода.
Лестница № 3 находилась в дальнем углу здания: это была темный, узкий лестничный пролет, облицованный плитами и не имеющий окон. Я начала восхождение наверх, стараясь производить как можно меньше шума. Школьные комнаты на первом этаже были снабжены белыми табличками, на которых я прочла фамилии: Лоусон, Сомервилль, Хенли. За боковой дверью скрывались тесный туалет и ванная. На втором этаже таблички поведали, что комнаты занимают Вагстафф, Бейкер и Смит-Причард.
Я забиралась все выше и выше, и запахи, окутывающие меня, с каждым шагом становились все сильнее: здесь были пропахшая потом обувь, чернила и нестираное белье, чей запах смешивался с безошибочным ароматом бриллиантина, кожи и залежавшихся кексов; в воздухе также чувствовалась едва уловимая нотка табачного дыма.
На самом верху лестница закончилась. Вокруг была такая кромешная тьма, что, только почти уперевшись носом в каждую из дверей, я смогла прочесть имена на табличках. Комнаты принадлежали Косгрейву, Паркеру и Плакстону.
Я нашла своего клиента!
Прежде чем я успела поднести руку к двери, она отворилась настолько широко, чтобы из-за нее мог выглянуть покрасневший глаз, который тут же оглядел меня с головы до ног.
— Флавия де Люс? — раздался хрипловатый голос, и я кивнула в ответ. После этого дверь отворилась настолько, чтобы впустить меня внутрь, и тут же захлопнулась за моей спиной.
В своей жизни я повидала немало смертельно напуганных людей, но их страх не шел ни в какое сравнение с состоянием мальчика, который сейчас стоял передо мной. Цвет его лица напоминал плесневелое тесто, его руки дрожали, и он выглядел так, словно до нашей встречи очень долго плакал.
— Тебя кто-нибудь видел? — сразу накинулся он на меня.
— Нет.
— Ты уверена?
— Я же сказала, что нет, неужели не понятно с первого раза?
Он мрачно кивнул, и мы снова оказались там, откуда начали. Убийство — не самая будничная тема для разговора, и я решила, что с этим мальчиком нужно быть помягче. В конце концов, он не намного старше меня.
— Где сейчас труп? — спросила я в лоб.
Он вздрогнул, но совладел с собой и проскользнул мимо меня в коридор. Дверь уборной на этом этаже украшала самодельная табличка: «Не убрано! Вход воспрещен!», что казалось несколько чрезмерным даже для засорившегося туалета.
Держась на расстоянии, Плакстон сделал мне знак, чтобы я открыла дверь. Я задержала дыхание и повернула дверную ручку.
В помещении царил полумрак — свет едва проникал через небольшое окно с витражными стеклами; его лиловые и желтые грани в форме бриллиантов придавали этому месту странное карнавальное настроение. Прямо под окном располагалась ванна, а в ней сейчас сидело нечто, больше напоминающее статую.
— Это шутка? — повернулась я к мальчику. Но один взгляд на его лицо поведал мне ответ: по тому, как он закрыл рот ладонью, можно было понять, что он не пытается скрыть озорную улыбку, а борется с приступом тошноты.
Нечто, занимающее ванную, вовсе не было статуей — это был человек, мужчина, мертвый мужчина, и при этом совершенно голый. За исключением лица, его тело выглядело так, словно было вылито из меди.
— Приношу свои извинения, — прошептал Плакстон, отводя взгляд от этого зрелища. — Сейчас это крайне неподходящее место для девочки…
— К черту девочек! — вспылила я. — Я здесь как эксперт, а не как женская особь.
Плакстон непроизвольно отшатнулся.
— Кто это? — глядя на покойника, я все еще едва верила своим глазам.
— Мистер Деннинг, — отозвался мой спутник. — Наш заведующий.
Я мысленно открыла блокнот и начала записывать детали с места преступления.
Покойный полулежал в ванне, как будто (если не принимать в расчет субстанцию, которой он был покрыт) задремал во время долгих водных процедур. В нескольких дюймах до верхнего края ванны по ее периметру тянулся непрерывный след голубой мыльной пены, а растрескавшаяся резиновая пробка все еще была воткнута в сливное отверстие. Какой бы не была жидкость, прежде наполняющая ванну, она уже успела вытечь и теперь фарфоровые стенки были совершенно сухими.
Я провела пальцем по осадку и понюхала его. Пентагидрат сульфата меди. CuSO 2 . Несомненно.
Заглянув в пространство позади ванны, я увидела то, что и ожидала увидеть — электрическую батарею. Один из ее зажимов (положительный заряд) был присоединен к прорезиненному проводу, дальний конец которого был оголен и сейчас свернулся на дне ванны подобно спящей змее. Другой зажим (отрицательный заряд) соединялся с проводом такой же длины, на конце которого обнаруживался здоровенный зубчатый зажим, вцепившийся в нос убитого.
Химическая и электрическая реакция и объясняла то, что тело было покрыто слоем металла. Проще говоря, в данном случае произошло электроосаждение.
И хотя я знала, что бесполезно искать в этом теле признаки жизни, я все же приложила два пальца к сонной артерии. Пульса не было. Мистер Деннинг, без сомнения, отправился в мир иной.
— Помоги мне, — обратилась я к мальчику, а сама схватила труп за плечи и оторвала его спину от стенки ванны. Раздался хруст, и несколько кусочков того, что покрывало тело, отвалились и упали на дно. Взгляд на оголившуюся часть кожи, по-прежнему покрытую тонким слоем меди, подсказал мне, что здесь и речи быть не может о смерти от ножевого ранения или выпущенной пули.
Плакстон даже не пошевелился в ответ на мою просьбу.
— Он действительно умер? — все еще не веря, спросил он; его губы дрожали. Я едва удержалась от парочки неуместных острот — что-то заставило меня держать себя в руках.
— Да, — подтвердила я очевидное. И только.
— Я так и подумал… Поэтому и написал тебе.
Странно было ожидать от него подобное — ведь, по моему мнению, мальчик все еще пребывал в глубоком шоке.
— Но почему ты позвал меня? — удивилась я. — Почему написал письмо вместо того, чтобы позвонить? И если уж мы заговорили о телефоне… почему ты просто не вызвал полицию?
Плакстон побелел еще сильнее (если такое вообще было возможно):
— Они решат, что это я убил его. Я хотел, чтобы за расследование взялся кто-то, кто сможет доказать, что я не виновен. Поэтому я и написал тебе.
— Ты и правда это сделал? Имею в виду… убил его?
— Конечно, нет! — возмущенно прошипел мальчик, (наконец) слегка розовея.
— А кто тогда это сделал?
— Не знаю. Поэтому я и хотел, чтобы ты пришла.
Плакстон уже начинал звучать как заевшая грамофонная пластинка. Я еще раз — на этот раз очень внимательно — вгляделась в мертвого человека.
— Мы можем поговорить в твоей комнате? — спросила я. Несмотря на то, что это казалось крайне заманчивым, обсуждение убийства над ухом самого убитого показалось мне несколько оскорбительным. Кроме того, я хотела получше разглядеть комнату Плакстона.
— Раскажи-ка мне, — приступила я к допросу, устроившись в его любимом плетеном кресле, — о других мальчиках, обитающих в комнатах этого крыла. Можешь начать с Паркера и Косгрейва.
— Косгрейв нормальный парень, — послушно начал рассказывать мой собеседник. — Он капитан спортивной команды. Его отец, профессор химии, преподает в Кембриджском университете.
— Случайно не Харрисон Косгрейв? — оживилась я. — Автор «О любопытных свойствах тиокарбанилида»?
Эта книга имела вечную прописку на моем прикроватном столике.
— Может быть, и он. Этот чудной старый индюк… Появляется здесь в День Основателей.
— Когда празднуют День Основателей?
— В последний раз как раз вчера. Семнадцатого.
— И Харрисон Косгрейв был здесь?
— Да.
Будь оно проклято! Я бы отдала селезенку, чтобы встретиться с ним.
— А Паркер? — я принялась выспрашивать дальше.
— Весь в себе. По ночам слушает американский джаз на своем грамофоне.
Я сделала в своей голове ментальную пометку: проигрываемая на грамофоне музыка посреди ночи может стать отличным прикрытием для звуков, связанных с убийством и его последствиями.
— Почему полиция вообще должна думать, что именно ты убил беднягу мистера Деннинга? — задала я следующий вопрос, надеясь, что его неожиданность заставит Плакстона выболтать правду.
— Из-за очень громкого скандала, который недавно произошел между нами.
— Говори, я слушаю.
— Я пригрозил убить его, — пробормотал мальчик.
— Святые угодники! — воскликнула я. — И кто-нибудь тебя слышал?
— Полагаю, что все, кто живет на лестнице номер три. Мы очень громко орали друг на друга. Кончилось тем, что он ударил меня по лицу. Боюсь, на секунду я потерял самообладание.
— Из-за чего вы поссорились?
Плакстон так сильно вывернул собственные руки, что я подумала, из них сейчас польется вода как из отжатого белья.
— Из-за ванной, — признался он. — Вместо того, чтобы пользоваться своей в преподавательском крыле, мистер Деннинг часто приходил сюда, чтобы понежиться в пене вдали от всех и вся. Это он первый повесил самодельную табличку на дверь и за чтением отмокал в ванне часами.
— Так это он повесил «Не убрано! Вход воспрещен!», или это сделал ты?
— Я повесил, — признался Плакстон. — Впрочем, это были те же слова, что и на его табличке. Я надеялся, что он поймет намек.
— Ха! — фыркнула я. — И теперь ты боишься, что, раз уж на двери висит табличка с твоим почерком, полиция придет к мнению, что ты повесил ее на дверь единственно для того, чтобы остальные не вошли и не обнаружили в ванне труп?
— Что-то вроде того…
— Почему бы тебе просто не убрать ее?
— Потому что тогда меня точно заподозрят, — ответил мальчик. — И, что бы ты сейчас не думала… я не убийца.
— Допустим, — согласилась я, делая вид, что это не имеет значения. — Но кто же тогда мог это сделать?
У Плакстона явно была привычка собирать брови в кучу, когда он усиленно думал, и сейчас его брови вновь сошлись на переносице.
— Что ж, — заговорил он наконец, — отец Лоусона аптекарь, работает в Лидсе. Значит, у сына есть прямой доступ к сульфату меди. Кроме того, сам Лоусон здоровенный парень из всех, что учатся в Грейминстере. У него бицепсы прямо как стойки на фермерских воротах. Он запросто может поднять любого такой же комплекции, что и мистер Деннинг.
— Откуда ты знаешь, что в деле замешан сульфат меди? — поинтересовалась я будничным тоном. По правде говоря, меня уколол тот факт, что он тоже об этом догадался.
— Это входит в программу обучения, — ответил Плакстон. — Мы растворяем голубые гранулы в горячей воде и проводим эксперимент с угольными электродами и электрической батареей. Господи! Ты ведь не думаешь, что…
— Кто преподает вам химию? — задала я следующий вопрос.
— Мистер Винтер. Он хороший, старик Винтер. Дает нам погонять на своем «Ягуаре», когда пребывает в подходящем настроении.
— А когда он в неподходящем настроении?
— Тогда он ведет себя, словно злобный монгол! И пререкается со всеми из-за пустяков.
— Включая мистера Деннинга?
Плакстон вновь насупил брови. Но прежде чем он успел ответить, на лестнице послышался страшный грохот и через секунду в комнату ввалилась целая толпа сияющих краснощеких лиц и синих свитеров.
— Что-что здесь? — завопил один из мальчишек, чьи тучные габариты наводили на мысль о магазинах сладостей и регулярных вылазках на пикник. — Девчонка в твоей комнате? Ты полон сюрпризов, Плакстон!
Эти слова вызвали еще больше шума. Окруженный своими толкающимися одноклассниками, желающими одобрительно похлопать его по плечу, Плакстон беспомощно оглянулся на меня. Комната неожиданно превратилась в мальчишечий мирок, и я поняла, что мне нужно немедленно разбавить его своим девчоночьим присутствием.
— О, да повзрослейте же вы наконец! — громко сказала я. — Я его кузина, Вероника.
Толстяк резво протянул мне руку для приветствия.
— Будем знакомы — Смит-Причард. Но ты можешь называть меня просто Адриан.
Я проигнорировала протянутую руку.
— Мне знакома твоя фамилия, — заговорила я. — Вероятно, слышала по радио. Твой отец работает в правительстве, если не ошибаюсь?
— Он занимает должность в Парламенте. Мой отец является…
— Мне безразлично, кем он является, — прервала его я. — Меня это совершенно не интересует. Я надеялась, возможно, он водит «Aston Martins» — вот эта тема для разговора очень даже по мне.
— Да ну! — воскликнул высокий симпатичный мальчик слева от Смит-Причарда. — Ты увлекаешься автомобилями?
Я сразу его узнала: он был точной копией своего отца, Джорджа «Таффи» Вагстаффа, заслуженного британского пилота, который сбил самолет врага, когда тот атаковал Вестминстерское Аббатство; после того, как обреченный бомбардировщик подбил его самого, Вагстафф катапультировался и спустился на парашюте прямо в сад Аббатства, и остался на чай с настоятелем собора. В настоящее время, спустя пять лет после войны, этот человек был директором семейной фирмы «Химикаты Вагстаффа».
— Еще как увлекаюсь, — подтвредила я его предположение. — Так сильно, что ем части двигателя, политые бензином, вместо овсянки с маслом на завтрак.
На это мне никто не решился ответить.
— А что ты думаешь о «Maserati 4CLT / 50»? — поинтересовался кто-то зловещим голосом из толпы мальчишек.
Я догадалась, что мне устраивают проверку.
— Неплохая машина, — откликнулась я, посылая небу благодарности за то, что держала ухо востро, пока околачивалась возле гаража Берта Арчера во время своих вылазок в деревню. — Очень даже неплохая, но все же не сравнится по мощности двигателя с «Alfa 158».
Этот вопрос мне задал тощий мальчик, настолько бледный, что он был похож на фотонегатив. Белесые вихры падали ему на лоб. Мне стало не по себе от его пристального взгляда.
— Кто это? — шепотом спросила я у стоящего рядом Плакстона.
— Уилфред Сомервилль, — тоже шепотом ответил он. — Болтают, что он увлекается мистикой.
— А он и правда увлекается?
— Не знаю. Но я в любом случае стараюсь держаться от него подальше.
— Что еще ты можешь о нем рассказать?
— Немного. Его отец священник в Гастингсе, по совместительству фотограф-любитель. Это все, что мне о нем известно…
— О чем вы там шепчетесь? — насторожился Сомервилль и начал локтями расчищать дорогу в толпе, чтобы подобраться поближе.
— Вероника просто рассказывала мне, — не моргнув взглядом, принялся врать Плакстон, — что ее папа собирается принять участие в Гран При в этом году.
— Да? — подпрыгнул Сомервилль. — И как его зовут?
— Вам еще не знакомо его имя, — беззаботно ответила я. — Но не волнуйтесь, совсем скоро вы о нем услышите!
Последовавший взрыв хохота несколько разрядил обстановку.
— Молодчина, Вероника, — хихикнул Вагстафф, — ты его сделала. По заслугам, Сомервилль! Время подвинуться с пьедестала.
Сомервилль злобно покосился в мою сторону, но потом демонстративно отвернулся и углубился в напускной разговор со Смит-Причардом.
Неловкое молчание воцарилось среди остальных мальчиков. Я пожала плечами: практически втянула голову в плечи и развела в стороны руки, как будто говоря «Кому какое дело?». Я совершенно не боялась Уилфреда Сомервилля. Он был задирой, и это было написано на его бледной физиономии вдоль и поперек.
Я как раз собиралась пошутить на этот счет, когда дверь с грохотом распахнулась, и еще один мальчик вломился в самую середину толпы.
— Привет, Плакстон, — сказал он, а после указал большим пальцем за дверь. — Старик Деннинг опять застрял в уборной. И он снова повесил на дверь свою дурацкую табличку. Кто за то, чтобы выкурить его оттуда? Давай, Лоусон, ты же наследник аптекаря. Наверняка сможешь состряпать какую-нибудь отменную вонючую штуку за считанные минуты!
Лоусон облизнул губы и оглядел комнату с таким видом, словно искал еще один выход.
— Оставь старика в покое, Хенли, — сказал он вошедшему. — Пускай отмокает дальше.
— Ой, перестань, не то испортишь нам все веселье! — отозвался Хенли. Вероятно, это и был тот самый Хенли, который занимал комнату на первом этаже между Сомервиллем и Лоусоном. — Давайте — кто со мной?
— Я, — громко шагнул вперед Сомервилль, как будто его намерение выступить добровольцем поднимет его в глазах тех, перед кем я только что его пристыдила. — Пойдем, парни — Хенли, Косгрейв, Смит-Причард… пошли! Давайте устроим разнос старому зануде Деннингу!
За этим последовала череда кивков и дружное движение тел в сторону двери. Я не могла позволить этому случиться.
Прежде чем кто-либо успел остановить меня, я продралась через толпу мальчишек и выскочила в коридор. Молниеносно распахнув дверь ванной, я влетела внутрь, захлопнула ее за собой и заперлась на щеколду.
И повернулась на пятках, чтобы взглянуть, мертв ли еще мистер Деннинг. Конечно же, он и с места не сдвинулся за прошедшее время.
Кто-то потряс дверь, и из холла послышались возмущенные крики. Разумеется, голос Сомервилля перекрывал все остальные.
— Я сказал, открой, Вероника, — орал он за дверью.
Я не ответила. Так прошла целая минута.
— Выгоните ее оттуда, сэр, — вновь подал голос Сомервилль, по-видимому, обращаясь к скончавшемуся профессору. — У нее нет никакого права вообще находиться в этой школе. Пожалуйста, вспомните, что женщинам запрещено даже переступать порог Грейминстера. Просто выставите ее за дверь, сэр, и мы ее прогоним.
Снова я ответила молчанием, только сейчас начиная сознавать, что сами небеса послали мне эту возможность получше осмотреть место преступления. Сомервилль и его прихвостни могут хоть до посинения голосить под дверью, одно я знала точно: ни один мальчишка (или мужчина, если уж на то пошло), живущий на этом свете, не посмеет потревожить женщину, закрывшуюся в туалете. Я знала это как неприложную истину.
Возможно, скоро им надоест и они позовут кого-нибудь из вышестоящих — еще одного заведующего или даже директора школы. Ну а пока этого не случилось, мистер Деннинг целиком и полностью в моем распоряжении!
С торчащими из ванны согнутыми коленками труп сейчас напоминал мне об одном из наименее удавшихся миссис Мюллет блюд из курицы — о холодной и голой цыплячьей тушке, поданной к столу на водяной бане, в которой она до этого обрабатывалась паром.
Приглядевшись, я заметила несколько крошечных кусочков меди, которые откололись от трупа и упали на дно ванны — вероятно, это следствие того, что я перемещала его раньше. Отпавшая медь оголила некоторые участки кожи мертвеца: большинство из них имели цвет рыбьего брюха, однако два или три казались воспаленно красными. И, что самое удивительное, медь вокруг краснеющих пятен имела неровную, вздувшуюся поверхность (словно маленькие кратеры), зато покрытие металла вокруг белеющих пятен оставалось гладким и плоским.
Я старательно избегала прикосновений к мертвому телу — не потому (как вы сейчас подумали), что я боюсь мертвецов: просто не хотела оставить еще больше следов своего осмотра. В свое время полиция сама захочет осмотреть этого «отлитого из меди человека», который сейчас сидел в ванной с зажимом на носу, как будто в него вцепился краб.
Пользуясь полотенцем как прихваткой (не оставлять отпечатки пальцев!), я открыла рот мистера Деннинга с помощью оказавшейся под рукой проволочной мыльницы.
Так я и думала: ротовая полость и нёбо покрыты язвами, а язык и десны приобрели зеленовато-голубоватый оттенок.
Быстро отсоединив зубчатый зажим и коротко осмотрев ноздри покойного, я выяснила, что у него имелось патологическое изменение и обширное повреждение слизистых оболочек. После я вернула зажим на место, позаботившись, чтобы его зубчики совпали с собственными следами на коже.
Повернувшись, я только сейчас заметила одежду, сложенную на полочке над раковиной прямо за дверью: брюки, пиджак, жилет — сшиты из военно-морской саржи; рубашка и белье аккуратно сложены рядом. На полу у стены обнаружился небольшой вещевой мешок цвета хаки. Не разворачивая брюки, я поочередно обшарила карманы и вытащила на свет их скупое содержимое: связку ключей с заячьим хвостом в качестве брелка на удачу и маленький кошелек для мелочи, из которого я извлекла несколько монет: шиллинг, шестипенсовик и погнутую монету — на одной ее стороне были выгравированы С. 20 1 и голова женщины, олицетворяющая Италию, другую сторону украшал герб и изображение лика усатого джентельмена (VITT. EM. III), при взгляде на которого я предположила, что это король. Другие опознавательные признаки были уничтожены — погнутая монета выглядела так, словно в нее попала пуля.
Рядом лежала поношенная черная барсетка, которая уже начала расходиться по швам. Вещей в ней было не много. По ее содержимому можно было заключить, что она принадлежала человеку, привыкшему экономить и жить очень скромно. Внутри я обнаружила: банкноту в пять фунтов, порванное по краям черно-белое фото ирландского сеттера с надписью карандашом «Брауни X/IX/39» на обратной стороне, рецепт на приобретение пентостама, выписанный аптекарем на Харли-стрит, несколько довоенных почтовых марок с изображением короля Георга V и газетную вырезку с фотографией Восьмой британской армии, высадившейся на Сицилии в 1943 году. Эту вырезку трогали так часто, что сейчас она выглядела как снежинка, вырезанная ребенком из бумаги, сложенной в несколько раз.
Меня внезапно охватила необъяснимая грусть — я отложила барсетку и бросила взгляд на мертвеца, сидящего в ванне.
«Ну же, Флавия, — сказала я себе. — Думай только о деле. В работе детектива нет места чувствам».
Итак, дальше — на очереди вещевой мешок. Я безжалостно вытряхнула из него все вещи, чувствуя легкую тошноту от того, что приходиться копаться в чужих личных вещах, даже если их обладатель уже мертв. К счастью, его содержимое опять же было немногочисленным: кисточка для бритья, пивная кружка, пена для бритья, зеркальце, бритва с двойным лезвием, ножницы для ногтей, зубная щетка, зубной порошок и тюбик театрального грима.
Меня всегда восхищало то, как легко можно реконструировать жизнь незнакомца по принадлежащим ему вещам. Умение работать с информацией и воображение вместе расскажут историю, по полноте с которой не сравнится даже напечатанная биография в нескольких томах. И мистер Деннинг тоже не был исключением: все его тайны были настолько очевидны, что, думаю, мне следовало бы извиниться за то, что я сунула в них свой нос.
Но, конечно же, я не стала. Этот человек умер, а я должна продолжать начатое расследование.
Сомервилль и его банда все еще околачивались за дверью оккупированной мною ванной комнаты. И я не могла впустить их, ведь иначе они растопчут все улики на месте преступления. Эти мальчики — за исключением одного или двух — по-прежнему пребывали в неведении относительно смерти мистера Деннинга.
Они не посмеют выломать дверь — в этом я была уверена. Британский школьник способен на многие вещи, но он ни в коем случае не чудовище. Несмотря на свою внешнюю оболочку, блюдущую подчеркнутую индифферентность, глубоко внутри он — настоящий джентельмен и даже немного размазня. Я выяснила это, долгие годы наблюдая за отцом, который сам был истинным воспитанником Грейминстера.
К тому времени, когда кто-либо переступит порог уборной на этом этаже, меня уже и след простынет. Я улыбнулась при мысли, как вытянутся мальчишечьи физиономии.
Окно над ванной было таким же, как и другие в стенах этой школы: кусочки стекла в форме бриллиантов были закреплены в решетке из свинцовых полос. Мне потребовалась всего мгновение, чтобы взобраться на край ванны (и мысленно попросить у мертвеца прощения), открыть щеколду и выдвинуть оконные панели наружу.
Изменение экстерьера школы Грейминстер не было для меня в новинку — так как я постаралась еще во время прошлого своего расследования, сегодня я была в этом профи. Бросив быстрый взгляд во двор и убедившись, что поблизости никого нет, я перелезла через подоконник и повисла на виноградных лозах, которыми сплошь были увиты древние стены здания.
Спускаться было на удивление легко — я даже почувствовала себя главным героем романа «Тарзан, приёмыш обезьян», пока карабкалась вниз по виноградным лозам, а до моих ушей из церкви доносился хор ангельских голосов. Несомые на волнах ревущего органа, слова церковного гимна были отличным подспорьем моему отважному бегству:
Насвистывая мелодию гимна себе под нос, я невозмутимо пробиралась по стене в дальний угол школьного здания.
Насколько я помнила, кабинет заведующего находится в западном крыле. Благополучно миновав домик привратника, я продолжила свой скалолазный путь.
Воскресенья, подумала я, просто созданы для детективной работы. Все вокруг уверены, что Правосудие подождет (по крайней мере до тех пор, пока не опустеют стены церкви) и виновные даже не думают сильно скрываться.
Не встретив ни души, я, словно была невидимкой, проскользнула на лестницу № 3.
Кабинет находился именно там, где, как я помнила, он и должен быть, с надписью «В.О.Г. Деннинг» на аккуратной табличке, прикрепленной к двери.
Мне едва не стало дурно, когда я вспомнила, что должна была прийти сюда с ключами мистера Деннинга, найденными в кармане его брюк. Однако… быть может, человек из администрации школы не нуждается в том, чтобы запирать свои двери — уважение к его должности само по себе служит надежнейшим дверным замком. Но даже если он задвинул засов, я всегда могла расчитывать на свое умение открывать запертые двери, за что была безмерно благодарна Доггеру — это он дал мне несколько полезных уроков. Согнутая пополам вилка, утащенная из столовой, или прочный кусок проволоки, вытащенный из дымохода — в умелых руках они могут стать таким же хорошим средством, как и Йельский ключ. Впрочем, я могла не беспокоиться — дверь отворилась сразу, едва я к ней прикоснулась, и в следующее мгновение я уже заперлась в кабинете заведующего — быстрее, чем вы бы успели сказать «Плюнь!».
Моя предосторожность была пустой тратой времени. В этой комнате личных вещей было не больше, чем в склепе. За исключением покрытой желтокоричневыми пятнами прошлогодней открытки на Рождество (она лежала открытая на подоконнике, была адресована «Дорогому мистеру Деннингу» и подписана Норой Уиллетт из «Баттерсийского дома собак») в этой комнате не было ничего личного — только кровать, письменный стол и стопка покрытых пылью школьных учебников. В ящиках стола я не обнаружила ничего, кроме красного карандаша, линейки, ножниц, резинового ластика, коробочки канцелярских кнопок и ложки.
Создавалось впечатление, что у человека, занимавшего прежде эту комнату, потребностей было не больше, чем у приведения… словно его никогда и не существовало.
И хотя я заглянула под матрас и за подушку, а также проверила пространство за выдвижными ящиками и вывернула сложенные носки, я не особенно старалась во время этих поисков. Я ничего не ожидала найти — соответственно, и не нашла ничего.
За сим я позволила себе удалиться.
Чтобы добраться до лестницы, сперва мне нужно было пройти через строй из таращащихся, заключенных в черные рамки лиц, которые выстроились с двух сторон по стенам длинного коридора: то были прежние обитатели Грейминстера, его ученики и преподаватели, кто отбыл в смерть «ради того, чтобы жили другие», о чем гласила надпись под каждой рамкой. Я старалась смотреть прямо перед собой, пока маршировала мимо под тяжелым взглядом этих давно мертвых глаз, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не припустить бегом прежде, чем доберусь до лестницы.
Этажом выше, в самом конце коридора, располагалась химическая лаборатория — позорные джунгли из немытых пробирок, заляпанных мензурок и перепачканных чашек петри, которые свидетельствовали, что преподаватель химии мистер Винтер был скорее увлечен своим «Ягуаром», чем чистотой. Прихлопнуть бы его за это мухобойкой!
Классная доска была сплошь исписана формулами — так же, как и список результатов теста, который возглавляли фамилии Плакстон и Сомервилль.
Химические реактивы я обнаружила на полках в длинной, темной, узкой передней: они были расставлены более или менее в алфавитном порядке, хотя и не всегда, если учесть, что пузырек сульфата цинка предшествовал пузырьку серы. Прежде чем я приблизилась, я уже знала, что и где искать. Пустое пространство между карбонатом кальция и соляной кислотой подсказывало, что на полке не хватает большой емкости с пентагидратом сульфата меди. Я не сомневалась: рано или поздно она, уже пустая, обнаружится в одной из мусорных корзин в Энсон Хаузе. Вопрос в том, кто же взял ее с этой полки? На ней вполне могут обнаружиться отпечатки пальцев… но все это пока было делом будущего.
В настоящем оставалось только одно, что я должна была сделать перед своим уходом. Я стерла тряпкой несколько записанных на доске формул, взяла кусочек мела в левую руку (это изменит мой почерк) и написала на доске крупными буквами: ЧИСТОТА = БЛАГОЧЕСТИЕ, так, чтобы отсюда их было видно любому.
Я была невероятно горда собой.
Когда я появилась на школьном дворе, из открытых дверей часовни, словно из огромного разинутого рта, повалила толпа мальчиков и их преподавателей. Солнце наконец почтило нас своим присутствием, обещая славный и теплый денек. Я медленно поплыла в сторону растущего на территории древнего дуба, где, сняв и расстелив свой непромокаемый плащ, я скромно присела на траву, руки при этом сложила на коленях, повернула лицо к солнцу и навесила на него легкую мечтательную улыбку. Сейчас я выглядела как чья-нибудь сестра, отдыхающая в предвкушении чаепития с бисквитным печеньем — не больше, не меньше.
Господи, как же просто обводить вокруг пальца маленьких мальчиков и взрослых мужчин!
Пока я ждала появления толпы поклонников, чтобы сходу дать им от ворот поворот, я решила не тратить времени даром и начала взвешивать факты по этому делу.
Во-первых — наличие самой ванны и ее скончавшегося обитателя, покрытого медью человека, который и сейчас сидит в ней и выглядит точь-в-точь как увеличенный в размерах кубок, вручаемый за победу в автогонке. Не так чтобы его смерть совсем не вызывала грусть, печаль и тому подобное — в какой-то мере это было своего рода грандиозное событие, и я была бесконечно благодарна Плакстону за то, что он решил воспользоваться моими услугами.
Не было никаких сомнений, что тело подверглось электроосаждению: один конец провода был помещен в ванну, наполненную раствором сульфата меди, в то время как второй при помощи зажима был прикреплен к носу покойного словно прищепка для белья.
Кольцо оставшегося на стенках ванны осадка также может оказаться ключом к разгадке — об этом тоже необходимо подумать.
Непросто будет вычислить преступника, решила я, составляя в своей голове список подозреваемых.
В первую очередь оговорюсь, что мой список возглавляет Уилфред Сомервилль — уж очень подозрительно он себя вел. По словам Плакстона, его отец был заядлым фотографом-любителем, на основании чего можно было предположить, что определенное умение обращаться с химикатами передалось и сыну. Даже не самому осведомленному наблюдателю известно, что пентагидрат сульфата меди иногда используется в фотолаборатории в качестве обратного отбеливателя.
Кроме того, нельзя забывать про Лоусона, чей отец работает в аптеке в Лидсе.
Также следует помнить, что «Таффи» — отец Вагстаффа — после окончания своей блистательной карьеры в Королевских военно-воздушных силах продолжил семейное дело, а именно стал главой «Химикатов Вагстаффа» — это та самая должность, которая однажды перейдет по наследству его сыну.
Хенли, если не ошибаюсь, происходит из семьи, которая сколотила состояние на прокладке труб — это та отрасль, где сульфат меди используется для уничтожения корней деревьев в ходе монтажа водопроводно-канализационных сетей. Профиль Хенли-старшего (внутрисемейное сходство очевидно) напечатан на каждой упаковке их запатентованного продукта — в том числе на баночке, которую Доггер держит у себя в теплице в Букшоу. Я сразу же узнала сына Хенли.
У круглолицего Смит-Причарда, на первый взгляд, нет настолько очевидного доступа к металлическим солям. Будучи сыном члена Парламента, он больше заинтересован поеданием булочек, чем фунгицидами.
За исключением Бейкера, я перебрала всех обитателей первого и второго этажей на лестнице № 3 — остались только Косгрейв, Паркер и сам Плакстон, который и позвал меня на помощь.
Косгрейв, разумеется, был сыном Харрисона Косгрейва, довольно заметного — если не сказать знаменитого, в определенных кругах — автора работ по химии.
Паркер же был темной лошадкой — тихий, весь в себе, слушает американский джаз на грамофоне по ночам. Плакстон ничего не рассказал о его семье, а значит, мне придется еще раз допросить его.
Я была уверена, что один из этих мальчиков и приложил руку к убийству школьного заведующего — из чего получилось дело, которое я уже успела назвать «Мистический монолог о медном мертвеце». Не так уж и просто расследовать преступления, поэтому мы, современные детективы, должны придумывать запоминающиеся названия для своих дел…
Ход моих мыслей прервал звук шагов за моей спиной. Я обернулась и увидела Плакстона, который только что примчался сюда и сейчас стоял, оперевшись рукой о ствол дерева. Он тяжело дышал и даже с расстояния в два шага я могла слышать стук его сердца.
— Все пропало, — прохрипел он наконец. — Директор только что отправил за Деннингом поисковую группу. Он должен был появиться на завтраке в половину седьмого. За все эти годы он ни разу его не пропустил!
— Садись, — велела я. — Ты привлекаешь внимание.
Плакстон опустился рядом на траву.
— Итак, — начала я, — у нас осталось совсем немного времени. Мне нужно узнать у тебя еще кое-что. Что ты можешь рассказать о Бейкере?
Этот мальчик оставался единственным среди девяти учеников, живущих на лестнице № 3, о ком я все еще ничего не знала.
— О Сэнди Бейкере? Это такой малыш в очках. Щупленький, сутулится… Ты, наверное, заметила его в моей комнате.
По правде говоря, я не заметила, и меня огорчило это упущение.
— Он увлекается искусством, — добавил Плакстон.
— А его родители?
— Отец работает ветеринаром где-то на западе страны. Боюсь, это все, что я могу о нем рассказать.
Но этого мне было достаточно. Я помнила, что ветеринары обычно добавляют сульфат меди в ножные ванны, чтобы обрабатывать гнойные раны у овец.
Как странно, подумала я, что сразу шестеро из девяти учеников, живущих на лестнице № 3, так или иначе имели доступ к старому доброму CuSO2 или даже работали с ним. Разумеется, доступность или умение обращаться с этим веществом еще не вменяет вину в убийстве, однако это поможет в процессе исключения невиновных.
— Скажи, родители Паркера имеют отношение к выпечке хлеба, книгопечатанию или изготовлению соломенных шляп? — поинтересовалась я.
— Насколько я знаю, нет, — ответил мой собеседник. — Я припоминаю, что его отец работает в музыкальном книгоиздательстве.
— А твой отец? — задала я следующий вопрос — который, по правде говоря, раньше боялась озвучить.
— Мой отец работал журналистом на Флит-стрит в Лондоне, — ответил Плакстон. — Сейчас он сидит в тюрьме за отказ предоставить источник информации по скандальному делу о государственных пенсиях.
— Ах да, конечно, — спохватилась я. — Я слышала. Мне жаль.
Я читала об этом сенсационном деле в газетах и видела на фотографиях закованного в наручники арестованного и потрясающую кулаками толпу.
— Расскажи мне о самом мистере Деннинге. — Я задала этот вопрос, чтобы поскорее уйти от болезненной для мальчика темы. — Он действительно служил в вооруженных силах?
— По сути, да, — откликнулся Плакстон. — Он высадился на берег в составе Восьмой британской армии у Кастеллаццо, на Сицилии, в 1943 году. После этого он так и не смог оправиться, бедняга. Поэтому мне было так ужасно думать, что…
В моем мозгу внезапно вспыхнула лампочка — и в это же мгновение мне все стало ясно.
— Он всегда носил одежду с длинными рукавами? — прервала я Плакстона.
— Ну да, точно. — Он как-то странно посмотрел на меня. — Даже летом.
— Что ж, тогда мой последний вопрос: что ты сделал с пустой бутылкой?
Лицо Плакстона вытянулось.
— Как ты поняла? — спросил он бесцветным голосом.
— Легко, — я изо всех сил старалась говорить будничным тоном. — Ваш бедняга-заведующий страдал распространенной на Сицилии москитной лихорадкой.
Теперь я знала, что у мистера Деннинга был рецидив индийского висцерального лейшманиоза — иначе это заболевание называется кала-азар или лихорадка дум-дум. Доггер, который из первых рук знал все про все о тропических болезнях, рассказывал мне ужасные истории о страшном недуге, причиной которого является укус москита, питающегося кровью грызунов. Лихорадка, распространенная в средиземноморском регионе, может проявиться даже спустя двадцать лет. Язвы и поражения слизистой в носу умершего человека должны были насторожить меня — так же, как и выписанный рецепт на приобретение пентостама.
— Ты нашел его в ванной уже мертвого, — заговорила я, обращаясь к Плакстону. — У него случился сердечный приступ, когда он принимал ванну, предварительно расстворив в воде кристалы сульфата меди из бутылки, которую он унес из химической лаборатории, чтобы облегчить боль своих язв. В его организм уже тогда проникло столько вещества, что могло спровоцировать отравление. Истинная причина смерти станет ясна после вскрытия.
Равномерность кольца голубого осадка на стенках ванны показывает, что покойный не сопротивлялся в борьбе за свою жизнь. Линия вокруг его шеи тоже была ровной — он не окунался с головой. Таким образом он или умер в ванне, или его поместили в нее уже после смерти.
Ты должен был оставить рядом с трупом пустую бутылку, Плакстон. Это было большим упущением с твоей стороны.
Из-за скандала, который тогда произошел между вами, ты все еще был зол. Ты решил подключить мертвое тело к электрической батарее, которую вытащил из автомобиля мистера Винтера. Ты хотел, чтобы другие подумали, что кто-то другой — незнакомец, чужой — убил его.
— Они бы мне ни за что не поверили! — выпалил Плакстон. — Но как ты догадалась?
— Во-первых, мне подсказали твои раздраженные, сильно покрасневшие глаза,
— ответила я. — Кроме того, твой хриплый голос, которым ты мне ответил из-за двери, когда я только что пришла. И то, и другое — результат воздействия испарений сульфата меди. Ты был там прежде, чем в ванне остыла вода.
Я не считала нужным рассказывать Плакстону о тюбике театрального грима, которым мистер Деннинг пользовался в течение многих лет, чтобы маскировать свои страшные шрамы и язвы. Школьный заведующий теперь был мертв, и в смерти он заслужил того, чтобы его тайны не выбалтывали направо и налево.
— Скоро прибудет полиция, — продолжила я. — Я могу дать тебе лишь один совет — будь с ними откровенным. И не нужно упоминать мое имя.
— Ты мне так помогла, — ядовито отозвался Плакстон.
— Всегда пожалуйста, — ответила я, делая вид, что не замечаю сарказм в его голосе. — Как ты и просил, я по крайней мере нашла оправдание для тебя и твоих школьных товарищей, почему никого из вас нельзя обвинить в убийстве. Конечно, тебе наверняка зададут несколько неприятных вопросов относительно того, зачем ты трогал мертвое тело, но это уже твои проблемы.
— Но я… послушай, — Плакстон начал приходить в себя. — Вот, возьми, это твое.
И с этими словами он сунул мне в ладонь пятифунтовую банкноту. Я бросила ее на землю, но он подхватил ее на лету и затолкал мне в карман.
Просто поразительно, как странно некоторые люди могут вести себя. Или, возможно, я просто недооценила этого мальчика с самого начала. Жалость не всегда может быть основанием для доверия.
Когда я поднялась с травы и направилась в сторону старых камней Энсона, новенькая банкнота приятно похрустывала в моем кармане. С тайным восторгом я осознала, что это была самая первая плата за мою профессиональную консультацию.
Глэдис будет ужасно рада меня видеть. По дороге домой мы остановимся у гаража Берта Арчера и я куплю для нее полную банку свежего смазочного масла.
Я угощу ее за свой счет.