Несколько минут она не могла отвести глаз от дочки. А затем стала внимательно осматриваться.
Все, что она видела, было либо очаровательным, либо уютным, каждая материя — яркой и мягкой, каждая игрушка — особой и забавной.
Эта комната была идеально обставлена… продумана во всех деталях. В отличие от остальных помещений, пребывающих в беспорядке. Эти люди, кто бы они ни были, явно ставили заботу о счастье Мелоди выше собственных интересов.
Лорел поставила свечку на изящный ночной столик и уселась на пол, подобрав под себя ноги. Она неотрывно смотрела на раскрасневшиеся ото сна округлые щечки своего ребенка, на ее кудри, которые были заплетены на ночь в маленькие косички…
Мелоди здесь любили. Эта комната являла собой воплощение всех детских фантазий, игрушки были выбраны с любовью, а угловатые рисунки, сделанные в мальчишеской торопливой манере, были подписаны «Эван»… Как это было не похоже на тот чердак, где ее держал в плену человек, так невыносимо предавший. А эти люди, так любившие Мелоди, кто они? Какой-то мальчик по имени Эван, ярый поклонник шахмат, надеявшийся привить ей свою любовь к этой игре… красивый мужчина и красивая женщина в огромной постели, окруженной роскошными коробками и ящиками… Какое отношение они имели к Джеку?
Лорел столько всего не знала!
Однако в одном она была уверена твердо. Она никогда не сможет предоставить своей дочери такое божественное убежище. Все, что она сумеет ей дать, — это жизнь беглянки, скромнейший доход и вечное бегство от длинной руки маркиза Стрикленда.
И не только эти люди любили Мелоди, она их тоже любила. Это было видно по тому, как любовно были расставлены у кровати их подарки, замызганные детской ручонкой. Лорел легко могла представить себе, как Мелоди расставляет их перед сном и желает им спокойной ночи…
Прежде чем забраться в свою чудесную постельку и заснуть, обожаемой и лелеемой.
А Лорел была для этой крохотной девочки незнакомкой. Если украсть ее среди ночи, она напугается до смерти. С ее детской точки зрения, это будет ужасное похищение.
Лорел поняла, что ей следует подождать. Она должна сделать так, чтобы Мелоди захотела уйти с ней. И вообще, ей вовсе не хотелось жить беглянкой, она не хотела для Мелоди такой жизни. Лорел хотела, чтобы у ее дочери было все самое лучшее… и прежде всего хорошая счастливая жизнь, а не вечные скитания.
«Я не заберу ее, пока она меня не полюбит. Я не заберу ее, пока Джек не согласится нас отпустить».
Однако на это потребуется время. И продуманность, и ухищрения. Она должна присмотреться к Джеку, понять, чего он хочет, и каким-то образом уговорить его…
Покидая комнату, она бросила последний долгий взгляд на свое прекрасное, замечательное дитя. Возможность забрать дочь и увезти ее далеко-далеко, подальше от этого мира, который она ненавидела, стоила любых трудностей, даже возвращения в темницу.
В тишине глубокой ночи Бейливик проснулся от своего обычно беспробудного сна, обнаружив, что по его голой груди бродят прохладные шаловливые ручки.
Со сна он обычно соображал медленно, так что был приятно поражен тем, как ловко поймал эти ручки, оторвал от своего тела и одновременно плавным движением перекатился на постели, подмяв налетчицу под себя.
Она ахнула, обдав мятным дыханием его небритую щеку.
Фиона!.. Это Фиону он пригвоздил к матрасу, заведя ей руки за голову. Он плотно лежал на ней, чувствуя своим твердым телом все ее изумительные мягчайшие женственные изгибы.
Прежде чем он успел вспомнить, что прилагает невероятные усилия, стараясь убедить Фиону, что ему нужно от нее нечто большее, чем вкусить ее, несомненно, пышных прелестей, его тело бурно откликнулось на соприкосновение. Фиона ловко повернулась и, заняв более удобную позицию, обхватила ногами бедра Бейливика, прежде чем он успел отпрянуть.
— Ну вот, паренек, — одобрительно бормотала она хрипловатым шепотом, — пора дать бедняжке Фионе что-то, о чем стоит написать домой.
Он не осмеливался отпустить ее и откатиться, так как не сомневался, что она окажется на нем верхом быстрее, чем Балтазар слизнет с ладони кусок сахара или леденец. Бейливик понятия не имел, почему Фиона захотела именно его… хм-хм… леденец, но знал, что его Фиона — женщина решительная и целеустремленная.
Вот и сейчас она извивалась под ним.
— Фиона… — Нет, он точно сошел с ума, отталкивая ее. Просто двинулся рассудком…
Но все-таки он сделал именно это. Скатился, оттолкнув ее льнущие руки и прижимающиеся бедра. Он рывком выбрался из узкой койки и встал на холодном полу в паршивеньких тонких кальсонах, неловко, но наглядно демонстрируя, как сильно хочет того, что она предлагает так щедро и безвозмездно.
Слишком щедро и безвозмездно.
Он дал себе клятву, что докажет ей: она стоит большего, чем быстрое соитие. Никто этого не понимал… даже она сама.
— Ты не посмеешь снова прогнать меня, — резко объявила она, словно этого не случалось раньше. Глядя на нее, сидящую в его постели, прижимающую к пышной груди почти не скрывающую ее простыню, с волосами цвета полуночи, спадающими блестящим водопадом на молочно-белые плечи, Бейливик осознал, что она, вероятно, никогда в жизни не получала отказа.
Он провел рукой по своему пылающему лицу, страстно желая, чтобы простыня поднялась повыше и скрыла из виду этот идеальный розовый сосок. А, черт, теперь он видел их оба!..
— Нет!
Она облизнула губы. Его кальсоны запротестовали, сообщая, что не рассчитаны, так растягиваться.
— Я думала, что ты так держишься, потому что ваш шеф нагнал на тебя страха. Но Сэмюел рассказал мне, что на чердаке есть комнатки, где можешь вопить, как баньши, и никто не услышит…
Чертов Сэмюел! Бейливик мысленно пообещал, что Сэмюелу теперь долго не придется навещать тайные любовные гнездышки на чердаке.
— Говорю тебе — нет!.. Я не хочу, чтобы ты лезла ко мне в постель.
Дуги черных бровей сошлись над ее пылавшими гневом прекрасными глазами.
— Но почему? Ты же сам послал за мной! Значит, ты достаточно сильно хотел, чтобы я оказалась здесь!
— Я хочу, чтобы ты была здесь. — Господи, как все неладно складывалось! Но не мог он так вот просто объявить ей, чего хочет. Она еще не готова это услышать… и потому он не мог попросить ее об этом. Да она просто посмеется над ним. Он был всего-навсего неуклюжим здоровенным помощником швейцара… и не имел хороших мозгов, чтобы подняться по служебной лестнице. Может, он никогда не будет соответствовать такой красавице. — Я всего лишь не хочу, чтобы ты была именно здесь. У меня.
Она вздернула подбородок:
— Я не стану просить еще раз, мистер Высокомерный Могучий Бейливик. Можешь не сомневаться!
Она выскользнула из-под простыней и мгновенно набросила ночную сорочку. Бейливик с тоской наблюдал, как скрылись из виду ее упругие ягодицы. Если он повел себя неправильно, ему больше никогда не доведется увидеть это божественное зрелище.
Бросив через плечо последний презрительный взгляд, Фиона покинула комнату.
— Ты еще пожалеешь об этом, болван неуклюжий!
Он уже пожалел.
Не все сны Джека были кошмарами.
Он распростерся на постели обнаженный, потому что его большому телу было жарко под покрывалами. Дыхание торопливо вырывалось из полуоткрытого рта. Ум его был погружен в дрему, но тело ярко переживало каждый момент сна.
…Джек обвил ее руками и, тесно прижав к себе, перекатился и лег между ее девственными бедрами. Он приник к ее рту и, взяв ее голову в свои большие ладони, стал глубоко целовать.
В ответ она тоже обхватила его руками и страстно поцеловала.
Одним сильным жестким движением Джек вторгся в нее.
Ее удивленный вскрик затерялся в его рту. Он продолжал держать ее, льнущую к нему, дрожащую от потрясения.
До той поры он никогда не овладевал девственницей. Где-то в глубине души кольнуло сожаление… но он прогнал его прочь. Какое это имело значение, раз он все равно собирался, на ней жениться? Какая разница, случится это в брачную ночь или сегодня? Он предпочитал сегодня. Он предпочел этот ослепляющий, нежданный взрыв страсти, этот жаркий, радостный порыв экстаза.
Погрузившись глубоко в нее — она облегала его тесно, до боли, — он осыпал поцелуями ее губы, лицо, пил горячие слезы с ее щек. Ее маленькие цепкие руки не отпускали его. И он был благодарен ей за это. Она ведь могла его оттолкнуть.
Остановил бы он ее, если б так случилось? Его ум был затуманен похотью, отчаянным желанием и мучительными и остатками кошмара. Он закрыл глаза и снова поцеловал ее. Похоть и желание ласки победили, прогнав кошмар прочь, как экзорсист.
Он прильнул к ней. Она обладала даром богини, она могла спасти его от демонов. Внутри ее тела, ее рта, внутри этой жаркой и влажной сути, ощущая ее теплый сладостный вкус, он был целым. Он держал эти ощущения, как шит и меч против подступавшей тьмы.
Хотя бы сейчас. Хотя бы на этот миг вне времени.
Она вновь начала его целовать. Он чувствовал, как уходит из ее тела напряжение. Он сделал осторожный выпад, сначала несильный, потому что хотел доставить ей удовольствие, но она так тесно облегала его, что он не мог остановиться.
Он потерялся в ней, потерялся в мучительной идеальной тесноте ее лона, в благословенных ее объятиях, в ее руках, гладящих его спину, потерялся в сладости ее поцелуя… и оказался на грани экстаза.
Нет! Пусть продлится этот миг! Пусть даст ему досыта насладиться обладанием!..
Он скатился с нее и улегся на спину. Взяв ее пальцы в свои, он стал долго и нежно целовать их и, затаив дыхание, дал своему экстазу не выгореть, а задержаться.
Ее рот был таким сладким, таким чутким в своей головокружительной способности дать ему забвение…
Он жаждал владеть этим ртом, чувствовать его на себе. Но она, конечно, не станет этого делать. Такое делают только опытные любовницы. Но его потребность ощутить ее рот там заставила его отбросить колебания. Он нежно оторвал губы от ее рта и ласково направил ее голову вниз.
И она подчинилась, такая прекрасно послушная в его руках.
Слегка потягивая ее за волосы, чтобы направлять ее, он сильнее пригнул ее голову вниз и, войдя полностью в ее рот, закрыл глаза от наслаждения жаркой влажностью, которая обволокла его.
Она быстро обучалась. Прошло лишь несколько мгновений, и она догадалась посасывать, то есть сделать то, чего он жаждал. Чудесная мука, которую доставлял ему ее рот, заставила его со стоном запрокинуть голову на подушку.
Он хотел, чтобы она сосала сильнее и быстрее, и это продолжалось, пока он не излился в нее, пока она не ощутила его вкус на своем языке, пока его молоко не полилось с ее губ.
Она подчинялась каждому движению его руки. Каждому его предложению. Она склонилась над ним, вбирая его в себя так глубоко, что иногда содрогалась от этого.
Его глаза закрылись. Окружающий мир с его болью и черной ужасающей правдой отступил. Все сжалось вокруг них, и осталась только эта комната… эта постель… эта женщина.
Пока не остался реальным только ее сладостный, податливый, страстный рот.
Никогда никакая женщина не была так щедра с ним. Не было места ни торговле, не было требований подарков, или денег, или даже похвалы. Она просто давала ему то, в чем он нуждался, словно больше всего на свете хотела лишь облегчить его боль.
Его тело напряглось.
Он сжал в кулаке ее локоны и пригнул ее голову к последнему глубокому выпаду…
Это было слишком быстро. Он хотел разделить с этим замечательным изумительным существом нечто большее. Фантазии о том, что он хотел проделать с ней, клубились в его мозгу, прогоняя прочь все иные мысли и порывы.
Когда он перекатил ее под себя и, целуя, ощутил свой, вкус на ее губах, нежных и распухших от сосания, он осознал, что только восход солнца положит конец этой ночи страсти.
Она обвила руками его шею и жарко поцеловала. Ее лежащее под ним тело было теплым и отзывчивым.
А теперь пришел черед еще одной замечательной идее…
А в комнате на чердаке Лорел томно застонала во сне. Покрывала были слишком тяжелы и терли ее чувствительные соски, возбуждая их в твердые бутоны. Она неловко сбросила с себя простыни. Тело стало жарким и влажным. Влажные пряди темных волос прилипли к вискам. Погруженная в сон, она сжала бедра и беспокойно потерла их друг о друга.
Лорел обвила руками шею Джека и жарко поцеловала. Ее лежащее под ним тело было теплым и отзывчивым.
Она почувствовала, как его пальцы скользят по ее телу, и приподняла бедра, чтобы облегчить ему доступ. Она приняла его в свое тело, в свой рот и получила огромное удовольствие от того и от другого. Ей бесконечно понравилось доставлять ему удовольствие, ощущать вес его тяжелой руки на волосах, а то, как он постанывал и трепетал, убеждало ее дать ему все, что он хочет, какими бы странными ни казались его просьбы.
Он положил свои широкие ладони ей на бедра и приподнял так, чтобы она оседлала его. Он поцеловал ее и одновременно стал двигаться вперед и назад. Она ощущала каждый бугорок, каждую жилку на его мужской плоти. Ее наслаждение нарастало, как и влажность лона, позволявшая ему двигаться в ней все легче и быстрее.
Она погрузила пальцы в его волосы, притянула его голову к себе и крепко поцеловала, выдыхая свои стоны в его рот. Она снова шла к экстазу, как он того и хотел. Она начала слегка вздыматься ему навстречу, улавливая ритм его выпадов со все большим удовольствием. И так длилось и длилось, она раскачивалась и колыхалась, снова и снова принимая его в себя.
Но когда она уже почти достигла пика, он вдруг резко вышел из нее. Она удивленно всхлипнула, но он, взяв ее в свои большие ладони, перевернул на живот. Он поставил ее так, что ягодицы оказались высоко, а когда она хотела опереться на руки, он ласково, но решительно прижал ее плечи к постели.
Ее натертые соски больно проехались по покрывалу. Она задергалась, чувствуя себя очень странно: вниз лицом, с высоко поднятыми ягодицами. Она снова попыталась оттолкнуться от матраса, обернуться к нему лицом, чтобы поцеловать, но он с такой легкостью, словно имел дело с куклой, оборвал ее попытку. На этот раз его ладони скользнули по ее предплечьям и сомкнулись на запястьях.
Он бережно завел ее руки за спину, затем перехватил их одной рукой и придержал лицом вниз, совершенно беспомощной.
По ее телу пробежала тревога и щекочущее желание, дополняя еще не остывшее возбуждение. Когда он вдвинулся между ее ног, она тихо ахнула в подушку, уже почти на грани экстаза.
Он собирался взять ее, как жеребец кобылу! А она, пригвожденная к постели его телом, была бессильна ему помешать, бессильна сопротивляться его превосходящей силе.
Как было странно и порочно, что ей нравилось это ощущение! Как стыдно то, что ей хотелось полностью принадлежать ему, быть в его власти. Какой замечательно волнующей была эта его темная, неукротимая власть над ней, то, что он сделал ее сообщницей в своих порочных и стыдных играх!
Она отдалась ему беспредельно. Она все готова была делать для своего Джека. Все, что угодно.
Она вновь и вновь достигала пика, и ее громкие крики экстаза гасли в простынях, а он снова и снова, все глубже и глубже вторгался в ее влажное трепещущее лоно, вызывая оргазм за оргазмом из ее податливого, отзывчивого, зажатого под ним тела.
Наконец рыча от удовлетворения, он сделал последний мощный выпад и резким выстрелом излил в нее свое семя. Его содрогания с трудом затихали в ней, доводя до новой волны наслаждения.
Он отпустил руки и вышел из ее тела. Она упала на постель, усталая дрожащая, и ее прерывистое дыхание сотрясалось в судорогах после соития. Она покрылась испариной, между ног саднило, а голова кружилась от затаенного восторга пережитого… подаренного им наслаждения.
Он перекатился и улегся рядом. Большой теплой ладонью отвел ее темные локоны со лба и поцеловал долгим поцелуем, слившим их сердца воедино.
Она была рада, что все происходит в темноте, потому что не сомневалась, что все ее тело заливалось краской стыда. Она так наслаждалась этими играми подчинения!.. Это удовлетворяло… отвечало чему-то глубинному в ней, эта жажда покорности. Она была гадким бесстыжим существом!..
Однако она была его существом, гадким и бесстыжим, и когда он притянул ее к себе и прихватил за талию своей теплой тяжелой рукой, она добровольно прильнула к нему, не желая отрываться. Ее доверие к нему было абсолютным. Джек принадлежал ей, а она ему.
Навсегда.
И когда она почти погрузилась в грезы сна, его ладонь раскрылась и легла ей на живот, тепло этой большой ладони проникло в нее, и щекочущие волны возбуждения, предвкушения стали расходиться по всему телу.
Он хотел большего.
Задыхающийся смешок сорвался с ее губ. Господи, помоги: ей хотелось того же!
Если кто-нибудь посмотрел бы на старомодное кирпичное здание с улицы, ему никогда и в голову не пришло бы, что под крышей клуба «Браунс», этого скрипучего убежища престарелых чиновников и стареющих лордов, сновидения некоторых его членов были наполнены подобными буйными эротическими фантазиями.
Сент-Джеймс-стрит кардинально изменилась.