Англия, четырьмя годами позже…

Джек с простым саквояжем в руке медленно сошел по трапу «Грома чести». Матросы поднимали глаза, когда он проходил мимо, и с уважением кивали ему, но никто не обменялся с ним ни единым словом. Для этого у них не было повода. Джек не был капитаном. Этот почтенный титул принадлежал просоленному парню, который провел в море гораздо больше времени, чем Джек. Не был он и владельцем судна, хотя когда-нибудь наверняка им станет. Он был просто «милордом», и обращались к нему, только если возникала необходимость.

Когда он наконец ступил на землю Англии, по которой не ходил больше двух лет — а может, трех? — земля у него под ногами заколебалась.

«Меня качает».

Понадобится несколько дней, чтобы вернуть сухопутную походку. Он уныло подумал, что нужно будет снова приспособиться к ходьбе по суше, по земле Англии.

Если бы можно было велеть ногам развернуться и пойти обратно на корабль! Джек не возвращался сюда, потому что не имел такого желания. Только загадочные строчки в письме старого друга Эйдана де Куинси, графа Бланкеншипа, побудили Джека спуститься с корабля на берег. Письмо поджидало Джека прямо здесь, в Восточно-Индийских доках Лондона. Оно было прикреплено к доске объявлений в конторе начальника доков и находилось в ужасающем состоянии. Начальник передал его Джеку, смущенно пожав плечами. Оно было так смято и заляпано морской водой, что чернила расплылись по бумаге, и разобрать буквы было почти невозможно. Если бы Джек не узнал оттиск на восковой печати, он бы вообще не догадался, от кого оно. Письмо выглядело так, словно бродило за ним по свету. Но наконец оно нашло его на родной земле.

Когда он развернул заскорузлый листок, на нем можно было прочесть лишь несколько поразительных слов:

«возвращайся сразу» и «твоя [дальше неразборчиво] ждет тебя здесь». И затем уж вовсе тревожное «ты не можешь вечно бегать от нее».

От нее?

Не мог Эйдан иметь в виду «ее». Только не Амариллис, до сих пор заставлявшую Джека бодрствовать ночи напролет и одиноко стоять на палубе под звездами, до которых, казалось, можно дотронуться рукой. Только не Амариллис, чьи нежные вздохи и сладостный шепот до сих пор звучали у него в ушах и заставляли оставаться безразличным к призывным намекам других женщин.

Нет, невозможно, чтобы Эйдан имел в виду ее. Джек никогда никому не рассказывал о том, что почти четыре года назад произошло в гостях у Кларков, и не сомневался — семейство Кларков тоже нигде об этом не упоминало.

И все же даже слабая надежда оторвала Джека от отупляющей рутины и заставила ступить на холодные и недоброжелательные берега Англии.

Проклятой жестокосердной Англии.

Джек спустился на пристань сквозь клочья утреннего тумана. Нет, он отказывался воображать в тумане ее облик. Эти мерцающие завитки утренней дымки вовсе не напоминали ему сладостные изгибы ее тела в лунном сиянии, а цвет накаляющегося неба не заставлял вновь представлять безоблачную синеву ее очей.

Время шло, и он тоже шел и шел, и утренний бриз не заставлял его вспоминать почти черный шелк ее волос, скользивших по его телу, когда она осыпала его легкими поцелуями.

Нет, не станет он думать о ней.

В конце концов, он не думал о ней уже много лет.

Дверь в «Браунс» стояла нараспашку, позволяя утреннему солнцу слегка заглянуть в темный прямоугольный сумрак дома. Джек медленно моргнул, чувствуя себя как никогда усталым. Усталым, и каким-то отупевшим, и чертовски замерзшим… что ж, вот он и дома.

Клуб «Браунс» он мог назвать домом. Кто-то из его предков был в числе основателей этого заведения, и хотя нынешнее членство тяготело к седовласым джентльменам, носившим трости не ради моды, а для реальной поддержки, Джек привел сюда своих друзей, чтобы все они смогли наслаждаться тихой обстановкой и отличной кухней и обслуживанием.

А вот поместье Стрикленд было местом пугающим, его следовало избегать. Оно было большим и роскошным, и в нем жил человек, с которым Джеку было невыносимо видеться. Старый маркиз был прекрасным, добрым, и справедливым хозяином для своих людей.

Зато Джек считался там негодяем.

Так что те краткие промежутки времени, которые он проводил в Англии, домом ему служил «Браунс».

Эйдан и сэр Колин Ламберт плечом к плечу прошагали с Джеком всю юность и не бросили его потом, хотя в последнее время он отдалился от них.

Наемный экипаж удалился в топоте копыт и скрипе колес, оставив Джека перед клубом.

«Давай. Входи, узнай смысл того письма. Кораблю велено дожидаться тебя. Как только узнаешь, что тебя здесь ждет, ты сможешь просто повернуться и снова уехать».

Ноги были словно налиты свинцом. Как в плохом сне. Джек поднялся по ступеням и вошел в дверь.

В холле, почти у входной двери «Браунса», стояла группа людей, Джек помедлил на пороге, судорожно стискивая ручку саквояжа. Люди были незнакомыми, а незнакомцы имели раздражающую склонность заговаривать с ним, задавать вопросы, принуждали отыскивать в полных призраков закоулках мозга разумные ответы. Даже простое «Как поживаете?» становилось невыносимым испытанием, потому что у Джека не было ни воли, ни умения лгать, а правда заставит их только попятиться от него, поскорее отыскать предлог и покинуть комнату.

Груда багажа у двери свидетельствовала, что кто-то приехал. Или уезжает.

«Какое совпадение. Я тоже. Приезжаю и уезжаю как можно скорее».

И тут Джек увидел высокого широкоплечего мужчину, темноволосого, с голубыми глазами. Эйдан! Затем Джек заметил рядом с ним более светлую голову Колина. И услышал его поддразнивающий голос.

Две женщины, одна темноволосая, другая огненно-рыжая, стояли рядом с друзьями Джека. Какой-то дальний уголок его мозга отметил, что обе они очень и очень хорошенькие. Затем до него медленно-медленно дошла правда.

Женщины. В клубе для достопочтенных джентльменов! Более того, женщины, явно связанные с Эйданом и Колином. Или это так, или кто-то сейчас даст Колину хорошую пощечину, потому что рука его интимно лежала на бедре огненно-рыжей женщины, пониже спины. А красивая брюнетка с обожанием устремила томный взгляд больших карих глаз на Эйдана.

Ну и ну, как все изменилось. Отъедь на несколько месяцев…

Точнее, лет.

Пусть так. Отъедь на несколько лет, и, мир перевернется вверх тормашками.

В этот момент обе пары отодвинулись и Джек увидел ее.

Нетерпеливо подпрыгивая на цыпочках, перебирая маленькими ножками в аккуратных сапожках, закинув голову так, что ее крохотная треуголка чуть не слетала с темных кудряшек, сверкая синими, полными возбуждения глазами, перед ним предстала прелестная девчушка лет трех. Одета она была, как это ни странно, в костюм пирата. Весьма достоверный, вплоть до крохотного деревянного меча, заткнутого за пояс ее полосатых шаровар.

Она поразила Джека как удар настоящего меча. Прямо в грудь.

Оо! Она!

Хотя Джек не шевельнулся и не издал ни звука, четверо взрослых наконец обратили на него внимание. Темноволосая женщина сделала шаг вперед и начала что-то говорить, что-то насчет ребенка. Но ее слова в мозгу Джека преобразовались просто в невнятный шум. Он знал эти глаза!..

Он поднял руку, и все замерли. «Я знаю, кто это». Он выронил свой саквояж, пересек холл и опустился перед маленькой девочкой на одно колено.

— Ты выглядишь в точности, как твоя мать, — мягко произнес он.

Она стащила с головы нелепую прелестную повязочку, прикрывавшую один глаз, и заморгала своими поразительно синими глазищами. Потом протянула руку и погладила его худое лицо пухлыми розовыми пальчиками.

— Ты — капитан Джек.

Сердце Джека забилось так, как давно не билось. Сначала неуверенно, словно со скрипом, а потом все сильнее и ритмичнее.

Никто никогда не прикасался к нему. Даже друзья удовлетворялись торопливым хлопком по плечу. И то редко. Ее пальчики были липкими и пахли лимонным печеньем.

За все золото мира Джек не смог бы отодвинуться от нее. Он оставался неподвижным, предоставляя себя ее осмотру.

— А ты?

Она приложила вторую ладошку к его лицу, розовая нежная кожа резко контрастировала с его смуглостью.

— Я — капитан Мелоди.

Мелоди. Ну конечно! Любое другое имя ей просто не подошло бы.

— Привет, Мелоди. Я твой отец.

Мелоди запрокинула головку и долгую минуту пристально вглядывалась в него.

— Мне нравятся корабли, — наконец выговорила она. — У тебя есть корабль?

Он кивнул:

— У меня много кораблей. — Как-то получалось, что на ее детские вопросы было очень легко отвечать.

— Я могу их увидеть?

— Конечно. — «Что еще? Буду ли я должен убить дракона? Победить чудищ, прячущихся под кроватью? Яростным взглядом нагнать страху на твоих поклонников, так что душа уйдет в пятки?» — Я покажу тебе мой главный корабль — «Гром чести».

— Ладно. — Она взяла его за руку и повела к двери, потом обернулась к оставшимся парам, остолбенело уставившимся на них, и помахала рукой. — Я хочу посмотреть на папин корабль. Пока!

Уилберфорс, который совершенно не поддался испытанию возрастом, помог Мелоди надеть маленькое пальтишко, затем распахнул двери перед ней и Джеком и молча поклонился, провожая их из клуба.

Снаружи уже разгорелся день. Джек заморгал, ослепленный его яркостью. Когда небо успело стать таким пронзительно-синим?

Он опустил глаза на крошечную пиратку, шагавшую рядом. Она тоже посмотрела на него — глазами синими, как летнее небо.

Одна ночь… одна ночь, которую он, как ни старался, как далеко ни заплывал, как бы долго ни отсутствовал, не смог вытравить из памяти… Одна ослепительная ночь полного единения… прежде чем она отбросила его прочь, чтобы выйти за более богатого человека…

Бывшая Амариллис Кларк, ныне графиня Комптон! Ей придется объясниться и на это раз сказать всю правду.

— Папа! Я вижу дом. Какой он большой!

Наверное, никто в мире не мог бы испытывать такое возбуждение, как трехлетняя Мелоди. Она подпрыгивала на пружинах сидений экипажа. Буквально повисая, высовывалась из окна. Она даже на целых две минуты забыла о своей довольно гадкой на вид тряпичной кукле.

— Да, Мелоди. У графа Комптона очень большой дом.

Джек двумя пальцами подобрал с пола экипажа тряпичную куклу дочери и положил ее на сиденье рядом с Мелоди. Горди Энн выглядела как истрепанный галстук, который завязали в узлы, а потом не меньше года таскали по грязи за упряжкой мулов.

Но любовь Мелоди к ней была безграничной. Джек теперь и сам был включен в этот круг любимых.

«Мое место где-то между Горди Энн и ягодным пирожным. А может, я котируюсь наравне с ягодным пирожным».

Что ж, такое место вполне приемлемо. В конце концов, он и сам был весьма неравнодушен к пирожным.

По крайней мере, в детстве, когда мир был полон красок, разноцветных, а не серых, и язык различал разнообразные вкусы, а не песок и опилки.

Мелоди очередной раз подпрыгнула на сиденье и бросила на Джека жизнерадостный взгляд:

— Папа, я вижу дверь! — Ее громадные синие глаза весело сверкали.

Дела шли на лад. Теперь его мир, кроме серого, включал в себя еще и синий цвет.

Они в точности повторяли цвет глаз ее матери. Глаза цвета летнего неба, синего топаза, яичка малиновки… Глаза Амариллис дразнили и сияли, превращая незадачливых мужчин в бездумный воск в ее руках.

Но ее глаза могли излучать и ледяной холод, как айсберги, с которыми он встречался во время странствий по северным морям. Вроде тех льдин, одна из которых навеки поселилась в его сердце.

Устав от однообразного зрелища за окошком, потому что они долго ехали по длинной извилистой подъездной аллее, Мелоди перебралась на другое сиденье, схватила Горди Энн и вернулась к Джеку. Не колеблясь ни секунды, Мелоди забралась к нему на колени и удовлетворенно прислонилась к его груди. Опустив глаза, Джек попытался решить, должен ли он обнять ее, чтобы она не свалилась? Однако она сидела прочно, и он оставил ее в покое.

Бесконечно любящая Мелоди походила на пламя свечечки, пытающейся растопить айсберг, поселившийся у него внутри. Впрочем, даже эта маленькая прогалинка со временем могла стать летом. Он все-таки приобнял ее, чтобы она не свалилась, если экипаж тряхнет на случайном ухабе.

Джека несколько удивляло, что Мелоди ничуть его не боится. Большинство детей, да, пожалуй, и взрослых, перед ним трепетали. А Мелоди приняла его просто как часть странной и необычной семьи достопочтенных джентльменов клуба «Браунс», как принадлежащего ей, собственного папу.

Он сразу понял, что она его дочь, потому что она выглядела в точности как единственная женщина, которую он когда-либо любил. А Мелоди узнала и приняла его без всяких доказательств и рекомендаций.

Обращаясь к нему, она звала его папой, а остальным представляла капитаном Джеком. Мелоди была его ребенком, его ответственностью, но в последние три дня она стала чем-то большим, гораздо большим. Она за много лет была первым человеком, который заставил его вообще что-то почувствовать.

Но что вызывало в нем бешеную ярость, так это то, что Амариллис бросила дитя на какую-то няню и спокойно продолжила свою веселую жизнь!

Гнев тоже был новым чувством в его сером мире. Интересная это вещь — гнев. Гнев означал, что его что-то волнует. Каждое новое-старое чувство разворачивалось перед его замороженной, онемевшей душой, как письмо, написанное им когда-то, но давно позабытое. Знакомое, но словно чужое.

Экипаж плавно остановился. Джек поглядел в окошко на великолепный большой дом. Вид был ограничен полукругом мраморных ступеней, который вел к богато изукрашенной резьбой входной двери. Тут же подскочили несколько слуг в ливреях, чтобы принять лошадей и открыть дверцы кареты.

Впрочем, Джека это не впечатлило. Амариллис хорошо вышла замуж. Она была состоятельной графиней. Однако если бы подождала немного, то стала бы сверхбогатой маркизой, которая могла бы не замечать просто состоятельную графиню.

Но Амариллис никогда не отличалась терпением.

Джека и Мелоди сразу провели в дом и водворили в роскошно обставленную гостиную. Комната была столь великолепной, так сияла позолотой и сверкающим хрусталем, что обычно неугомонная Мелоди прижалась к ноге Джека и осматривалась вокруг широко открытыми глазами.

Джек не стал садиться, он хорошо помнил, что гнев лучше выражать стоя.

Спустя некоторое, не слишком долгое, чтобы быть невежливым, время дверь отворилась, и в комнату вплыла Амариллис, высокая, элегантная, с волосами темными и блестящими, как мех лучшей норки, и глазами, синими и холодными, как северные озера. Идеальные, точеные черты, изумительная фигура, безупречный вкус в одежде. Она была одета в черное, этакий траурный наряд, но совершенный по крою.

Она выглядела так же потрясающе, как в последний раз, когда он ее видел, тогда она яростно требовала у отца вышвырнуть его вон из дома. Впрочем, теперь ее лицо совсем утратило живость и выражало лишь благоприобретенную скуку.

Но сквозь притворное равнодушие был заметен ее интерес к производимому на него впечатлению.

— Джек? Неужели это действительно ты? Господи, что могло привести тебя в этот скучный старый дом?

Джек с любопытством ждал, какое чувство испытает при виде Амариллис, но она оставила его совершенно холодным.

— Я пришел поговорить с тобой относительно нашего ребенка.

Амариллис бросила равнодушный, скучающий взгляд куда-то в сторону Мелоди, затем с рассчитанным блеском перевела его на Джека.

— У меня, дорогой, нет никаких детей. Это все знают.

Не говоря ни слова, Джек повернулся и, подойдя к Мелоди, вывел ее за дверь. Там он показал девочке на нижнюю ступеньку роскошной лестницы и велел:

— Сиди здесь!

Мелоди послушно уселась, крепко прижав к груди Горди Энн, она посмотрела на него своими синими глазищами — неужели Амариллис не узнала свои собственные черты в миниатюре? — и слегка выпятила нижнюю губку.

Джек удивленно посмотрел на нее.

«Ох, она, кажется, думает, что ты на нее сердишься».

— Я не сержусь на тебя, Мелоди.

Синие глазищи моргнули, и на них показались слезы.

О Боже! Тревога тоже была для него новым чувством. Список их продолжал увеличиваться.

— Мелоди, я сержусь, но не на тебя, а на леди в гостиной. Я сейчас собираюсь сказать ей несколько грубых слов и не хочу, чтобы ты их слышала. Если ты посидишь здесь немного с Горди Энн, я через несколько мгновений приду и заберу тебя.

На его глазах нижняя губка втянулась обратно и слезы на ресницах высохли.

— Ты сердишься на эту леди?

— Сержусь.

— Горди Энн леди тоже не понравилась.

Проклятие!

— Возможно, спустя некоторое время эта леди понравится ей больше.

Мелоди кивнула, но Джеку показалось, что Горди Энн выглядит не столь покладистой.

— Посидишь здесь?

Мелоди снова кивнула, на этот раз вполне мирно.

Джек оставил ее с Горди Энн, которую она принялась катать по полированным перилам, и вернулся в гостиную.

Амариллис живописно раскинулась на диване. Хотя там оставалось достаточно места и для Джека, он остался на ногах.

— Как ты можешь отрицать, что родила от меня ребенка?

Амариллис шумно выдохнула и изменила соблазнительную позу. Потом взяла шоколадную конфету из коробки на столике.

— Я повторяю, Джек, что у меня нет никаких детей. Несмотря на первоначальные надежды мужа, я никогда не губила этим свою фигуру. — Она пожала плечами. — Этого совсем не трудно добиться. Несколько трав… Немного того, сего…

Джек, нахмурясь, окинул взглядом эту самую фигуру. Он не был знатоком, но Амариллис выглядела точно так же, как четыре года назад. Возможно, даже стройнее.

Она наблюдала, как он ее разглядывает.

— Тебе нравится то, что видишь, красавчик Джек? — Она провела пальчиком по шее, закончив его бег в начале ложбинки меж грудей. — Как мне помнится, тебе этот вид очень нравился.

— Вообще-то я этого не припоминаю. — Он сощурил глаза. — Амариллис, не играй со мной в игры. Четыре года назад ты заявилась ко мне в постель. А на следующий день объявила о помолвке с другим мужчиной. Девять месяцев спустя ты отдала ребенка няне и исчезла навсегда. Два месяца назад ты перестала платить этой няне, после чего она оставила этого ребенка на пороге моего клуба. Ну же, признайся в этом!

По мере того как он говорил, выражение ее лица совершало ряд превращений: от легкой шутливости — к удивлению, а затем к полной растерянности. Теперь она смотрела на него, буквально раскрыв рот, а глаза ее непонимающе моргали.

Потом, с усилием закрыв рот, она проговорила:

— Четыре года назад… — Она громко рассмеялась: — Боже мой, Джек, ну вы и забавник! Какая глупая шутка! Впрочем, она развеяла скуку невероятно нудного дня. — Она снова фыркнула: — Тайное дитя! Господи, что за дурацкая мысль!

Джек не сводил с нее глаз, и его гнев постепенно переходил в сердитое недоумение.

— Амариллис, как вы могли бросить ее? Почему перестали платить няне? — Он сердито обвел рукой роскошную обстановку. — Или все это взято в долг?

На этот раз ее глаза зло сверкнули.

— Разумеется, нет. В долг! Что за глупость! — Теперь и она, разозленная, порывисто поднялась на ноги и решительно шагнула к нему. — Я надеюсь, вам не придет в голову распространять подобные слухи!

Он потряс головой, испытывая крайнее отвращение к стоявшей перед ним красавице.

— Бессердечная! Как я мог… — Он замолчал и, проведя рукой по лицу, отвернулся от нее. — Вы мне противны!

— Покиньте мой дом! — Прелестное лицо Амариллис исказилось злобной гримасой. — Забирайте свою маленькую паршивку и вон отсюда! Или мне велеть снова вас вышвырнуть, как мусор? — Ее губы искривились. — Смотреть на это было очень забавно!

Снова.

Прошлое и настоящее слились, столкнулись в голове Джека, Он так долго грезил о ней! Но стоявшая перед ним женщина была гадкой, эгоистичной оболочкой, лишь внешне похожей на девушку, которую он любил. С единственным безмолвным стоном прошлое ускользнуло прочь, навсегда уничтоженное настоящим, женщиной, чья жестокость сверкала из глубины ее небесно-голубых глаз…

Казалось, она поняла, что достигла предела его взрывного темперамента, отточенного на полях сражений.

Тряхнув головкой, она попыталась вернуть на лицо выражение царственной скуки.

— К вашему сведению, лорд Джек, мы с вами никогда небыли любовниками. Своей дерзостью вы нарушаете покой моего траура. Думаю, что вам давно пора удалиться.

Траура? Ее черное платье… Джек с трудом глотнул, старательно подавляя свою ярость. Кажется, существовали вежливые слова, которые следовало произносить в подобных ситуациях?

— Ваш муж? Она картинно закатила глаза:

— Как бы мне этого хотелось. Но нет, умер мой отец. Из-за сердца. Восемь недель назад.

И Джека окатила очередная волна нового, непривычного гнева. Он сделал шаг назад. Ее отрицание было полным. Изливать на нее свою ярость было бессмысленным. Это ни к чему не приведет. Он поклонился.

— Мои сожаления, — сухо произнес он. Ни ему, ни Мелоди больше нечего было делать здесь. — Я ухожу. Передайте мои соболезнования вашим матушке и сестре. Амариллис снова шлепнулась на диван и взяла новую шоколадку.

— Мама умерла год назад. А Лорел папу все равно не любила.

Джек повернулся и медленно вышел из комнаты. Амариллис совсем не походила на девушку, которую он когда-то любил. И хотя она была омерзительно злой и сварливой, ее удивление казалось искренним. Она и вправду понятия не имела, о чем он говорит!

В холле Мелоди подняла на него свои синие, как у Амариллис, глаза и тревожно заморгала.

Неужели Амариллис позабыла ту ночь?

Ту ночь… единственную за все прошедшие годы, которую он считал по-настоящему человечной… единственную, когда мир перестал быть серым, холодным и мрачным.

Та ночь, которая, выходит, как бы и не существовала. Потому что ему нечем было подтвердить, что она была. Даже его воспоминания теперь стали подозрительными, они были отравлены ехидной злобой Амариллис. Он помнил придуманную девушку, он нарисовал ее своим воображением и жаждой тепла.

Амариллис посмотрела на Мелоди как на какое-то неприятное существо, которое в любую минуту бросится на нее и грязными лапками испачкает модное платье.

Нет, Амариллис не была матерью.

А это означало, что Джек не был отцом. Мелоди не последствие того волшебного свидания. Мелоди просто подкидыш, безымянный ребенок, с загадочной запиской на пальтишке оставленный на пороге клуба джентльменов.

Погруженный в вихрь этих мыслей, Джек, держа Мелоди за маленькую ручку, повел ее по коридору к входным дверям.

По пути они, не обращая внимания, миновали женщину в темном платье. При виде Джека она уронила книжку, которую держала в руках. Он автоматически нагнулся, поднял ее и вернул женщине:

— Простите, мадам.

Мелоди, помахала ей рукой, по-детски сжимая и разжимая пухлые пальчики.

Как сможет он объяснить Эйдану и Колину, что маленькая девочка, которую все они так горячо полюбили, не имела к ним никакого отношения?

Одетая в черное траурное платье мисс Лорел Кларк — в трауре по родителям, которых давно научилась презирать! — так никогда и не бывшая замужем, потому что этого ей никогда не предлагали, стояла в коридоре дома своей богатой сестры и смотрела, как уходят из этого дома мужчина и ребенок. Ее дрожащие руки вцепились в книжку так, что от напряжения побелели пальцы.

Мир вокруг закружился, повернулся вокруг своей оси, остановился, выпрямился, стал совершенно иным.

Воспоминания. Страх. Боль. И наконец, слабый яростный плач.

Повитуха, которая не смотрела ей в глаза. «Родилась мертвой. Бедная малышка. Так случается».

Лорел думала, что тоже умрет, но выжила. По правде говоря, это была полужизнь, потому что сердце ее было разбито предательством Джека Редгрейва и жестокостью собственной семьи, но ничто не могло сравниться со смертью ее ребенка.

А теперь мужчина остановился в дверях, мужчина, который не должен был здесь оказаться, который только что прошел мимо нее, как мимо пустого места. В открытых дверях он опустился перед ребенком на колени.

— Кажется, идет дождь, — тихо произнес он. — Ты застегнулась? — Он выпрямился и протянул малышке руку: — Пошли, Мелоди.

Синие глаза.

Мелоди. Мертворожденная.

— Я же слышала ее плач. — Слова соскользнули с онемевших губ Лорел, словно шепот, словно выкрик отчаявшегося пленника.

Она слышала этот плач. Она верила в этот плач. И поэтому тогда дала имя ребенку, несмотря на все доводы и возражения.

Мелоди!