Так думал я в поле, где красный наряд Мелькал деревенского парня смешного: Я слушать люблю, как коровы мычат, Но, право, об этом не знают коровы. Звонарь, совершая положенный звон, Не знал, что прославленный Наполеон Пришпорит коня ради этого звона, И мальчик из конницы Наполеона Не мыслил себя как одну из причин Победной войны у альпийских вершин. Что значишь ты сам по себе, неизвестно — Одно без всего некрасиво, нечестно… Люблю воробьиную песнь на заре, Когда они в небе чирикают мило, Но раз я поймал воробья во дворе, И так его песня меня утомила! Верну его снова реке, небесам, Чтоб уху он пел, а природа глазам. Как я любовался на гальках прибрежных Раскрытыми створками раковин нежных! Они розовей, перламутровей стали От мелких пузырчатых брызг на эмали, И море ревело, когда на волне В ладони они приплывали ко мне. Я смыл с них любовно травинки и пену, Я взял их как дар океана бесценный, У ветра и солнца я отнял их чудо, И что предо мною? — зловонная груда… Любовник следит за подругой тайком, Он словно толпой херувимов влеком; Но лучшее в мире ее украшенье Соткали снежинки в блестящем круженье, — Она попадет к нему скоро под кров, Как в клетку певунья зеленых лесов, И чудо развеется: нежной женой Пребудет она, но не феей лесной. Я думал: «Я правду теперь возлюбил, А ты, красота, ты игрушка ребенка, Тобой я утешился и позабыл!» В тот миг под ногой моей мягко и тонко Скользнул, содрогнулся плаун голубой, Лишайников шапки повсюду серели, Я чувствовал запах фиалки лесной, Навстречу дубы поднимались и ели, И шишки, и желуди всюду пестрели. Высокий стоял надо мной небосвод — Где солнце горит и Создатель живет. И снова открылись для слуха и зренья Журчанье ручьев, соловьиное пенье. И вновь Красота диктовала уму И вновь приобщала меня ко Всему.

Те дни Земля уж забывает, Хотя мечтатели их чтят И время в слитки отливает Великих календарных дат. В те дни оплошность роковая Лишила Уриила Рая. Один хитрец бродил среди Плеяд И выведать решил, что боги говорят. Тут до него дошла случайно Преступная и роковая тайна. Божественные дети спор вели О форме и строении Земли, О Солнце, о движении планет И что бывает на Земле, что нет. Был среди них один, чьи прорицанья Казались полны духом отрицанья: Он презирал священный ритуал И демонов всех поименно знал, И звал судьбу он вещью бесполезной, И все законы логики железной Он выставлял, чтоб доказать другим, Что этот мир судьбе не подчиним, Что будет день — и снег сгорит мгновенно… Воспламенились спорщика глаза — И небо потрясла ужасная гроза. Был гневен алый Марс, И серафимы тоже В смятении на миртовом поднялись ложе. И стало необдуманное слово Дурным предвестием в день праздника святого. Судьбы тогда склонилось коромысло, Понятия добра и зла лишились смысла. Был вне себя воинственный Гадес — Порядок в мире с той поры исчез. Самопознание, лишив безумца силы, Убило навсегда красу у Уриила, И от людей, казалось, на века Бог отошел, укрывшись в облака. Что ж лучше? Пылью быть в цепи вращенья, Забыться на исходе поколенья — Или, рассудка дряблый нерв порвав, Явиться в ореоле высших прав?.. Под бурями забвенья Склонился сын бессмертных в то мгновенье. Уста сомкнулись, тайну сохраня, Как в груде пепла искорку огня. Но перед правдой ангельские крылья Тогда и ныне падают в бессилье. И, боль терпя от солнечных лучей, От жара, что живет в огне вещей, От шествия души сквозь неживое, От бурь, мутящих море мировое, От знанья, что добро — гнездилище злых сил, — Кляня богов, кричит мятежный Уриил. И пурпур красит горизонты мира, И властные тогда дрожат кумиры.

Здесь наши предки в ранний час Из бревен мост когда-то сбили И сотни ружей, грянув враз, Весь мир в апреле разбудили. Наш враг с тех пор обрел покой, Но не в победе, данной богом, А Время темною волной Снесло сей мост к морским дорогам. Струится в зелени поток, И рядом памятник героям. Пусть слава им плетет венок, Сыны гордятся их покоем. Да будет вечен дух бойцов, Завещанная нам свобода. Пусть знамя дерзкое отцов Щадит и Время и Природа.

Предвозвещенный трубным ревом неба, Приходит снег и, словно не снижаясь, Летает над землей, и белый воздух Скрывает даль, реку, леса, холмы, Завесил домик фермера за садом. Пути нет в ноле, нарочный задержан, Разлучены друзья, лишь домочадцы Сидят перед огнем, заключены В уединенье буйством снежной бури. Пойдем посмотрим, что построил ветер. Добывши мрамор из каменоломен Невидимых, неистовый искусник, Воздвиг он сотни белых бастионов Вокруг столбов, деревьев, у дверей. Так быстро мириадом рук рабочих Волшебные постройки он воздвиг, О цифрах и расчетах не заботясь; Отделал белым мрамором курятник, И в лебедя преобразил терновник, И фермеру назло между двух стен Проход замуровал, а у ворот Вознес на вышке стрельчатую башню. Потом, игрой пресытясь, он исчезнет, Как будто не был, и под ярким солнцем Оставит изумленному искусству Для подражанья в камне на века Ночное зодчество своих безумств, Причудливую лепку снежной бури.

Сфинкс дремлет, Спокойно сомкулись крыла; В уме его Планы людей и дела: «Кто тайну мою Разгадает сейчас? Вы спите, меж тем Вопрошаю я вас!» Кто возрастом мальчик, Но мыслью титан? Кто ведал Дедала безумного план? Сон — в жизни затишье, Явь вылечит сны, Жизнь — смерти превыше, И глубь — глубины. Ствол пальмы прямее, Чем солнечный луч, — Слон гложет побеги, Красив и могуч, И, нежные крылья Сложив за спиною, Дрозды воспевают Величье земное. Волна, как дитя, Вдохновляясь капризом, Играет С лукавым изменчивым бризом. Закону подвластна Частица простая, И бродит меж полюсов Атомов стая. Звук, пауза, воздух, И море, и суша, Зверь, птица — Имеют единую душу. Защитник и спутник От бога всем дан: Ночь утро скрывает, А гору туман. Хохочет дитя В материнской купели — Игрушка ему Дни, часы и недели. В очах его ясных Сияет покой, Они — миньятюры С картины мирской. А взрослый познал Осторожность и страсть, Он начал краснеть, Пресмыкаться и красть. Насмешлив и желчен, Всех оргий душа, Он землю свою Отравляет, дыша. И, страх его чувствуя, Мать человечья Пугает миры Негодующей речью: «Кто в вино и хлеб ребенка Сонной подмешал отравы? Кто душил во сне ребенка, Одержимый буйством нрава?» «О Сфинкс мой прелестный, — Я слышал ответ, — Загадок твоих Не страшится поэт. С любовью начертан Рисунок времен, Хоть выцвел В лучах многозначности он. Что Демон, Когда не любовь к совершенству? И пропасть Дракона Сулит нам блаженство. Страх гибели Менее мучает нас При мысли, что дух Видит больше, чем глаз. Дом Духа не здесь, Но в бездонном ущелье. Вращенье планеты Чревато ли целью? Высокое небо Извергнет свой гром На мир — и минувшее Мы проклянем. Изведали Падшие ангелы стыд, И лира раскаянья Дивно звучит. Найдется ль Великая духом жена? О, если б меня Полюбила она! Вся жизнь — Разнородных начал череда: За скорбью Сокрыта услада всегда. Любовь учащает Биенье сердец, Встречая Рождение дня и конец». Бедный глупый Сфинкс! Ключи Тайн твоих Зевес хранит. Пусть же рута, кумм и мирр Смутный взор твой прояснит. Старый Сфинкс кусает губы: «Знать мое не должно имя, Я жена твоя, я дух твой, Ты очами зришь моими!» «Вопрос твой безответен. Твой взор как правды свет. Ты спрашиваешь вечно — Но ложь любой ответ. Наедине с Природой Оставь гостей твоих: Тысячелетий тайну Не разгадаешь вмиг». И Сфинкс преобразился, Отныне он — жена, И розовая тучка, И ясная луна, Она в огне сгорела, И розой зацвела, И поднялась волною, И берегом легла. «Я сто имен имею. Кто вспомнит хоть одно, Тот властен надо мною И все тому дано!»

Жаль оскорбить Мне патриота чувство — Но грех забыть Свое искусство Для ханжества попов И тупости столпов. Коль оторвусь От творчества политике в угоду, Для дел я обрету свободу, Но гнева муз Страшусь, что учинят мне суд И в мозг сумятицу внесут. …Но кто ты, чьи трактаты О красоте грядущей Читает молодежь? Ты червь слепоживущий, Не видящий, как Штаты Над Мексикой цветущей Заносят штык и нож [17] . Кто все мы, что, бывало, Живописали наш свободный мир: «Я твой избранник, бурный Контокук! Я друг твоих долин, Агиохук!» Мы все рабовладеличьи шакалы! И наш господь, создавший Нью-Хэмпшир, Смеется над страной, Где дали небывалы, Да больно люди малы: «Какой просторный дом Для мышки с хомяком!» Когда бы пламень охватил Всю Мексику и погубил народ, У нас рыдал бы разве крокодил. Честь, справедливость — все долой, Свобода схвачена в оковы, У гроба траурное слово Лишь воздух потрясло пустой. Зачем разгорячен Мой пылкий друг? От Севера он Юг Стремится оторвать. Но для чего же вдруг? И Банкер и Бостон До нынешних времен Гнетет один дракон! Всяк друг при своей работе: Ковбои служат быку, Мошенники кошельку, Обжоры собственной плоти. Вещь — под солнцем, люди — в тени. Ткется ткань, дробится мука, Вещи — в седле, и пока Людьми управляют они. Два закона звучат зловеще И непримиримо. Вот Для человека — а вон Для вещи. Но именно вещи Построили город и флот; И вещь восстала; и человек побежден. Лесам под пилой дрожать, Горам покоряться равнине, В горах туннелям бежать, Не знавшей тени пустыне В оазисах утопать, Возделываться полям, Прериям отступать, Строиться кораблям. А человеку во все времена Жить для дружбы, любви и веры, Для закона, для чувства меры, — И да подчинится ему страна, Как Громовержцу Олимп и Гера. Но счетов на шелест листвы Не зову обменять купцов; Ради бога, сенатор, и вы Не ходите слушать дроздов. Всяк — слуга при своем уме. Глупым — портить, путать, ломать. Мудрым — думать и понимать. Время драться за свет во тьме, За право женщины — пусть не твоей. Пусть доброта людей Обвенчает долг и свободу, Да не будет отныне Народа и ненарода, Высших и низших рас. Смелый меда найдет запас В львином трупе в пустыне. Пусть отныне взойдет заря В душе янычара и дикаря. …Казак пирует на Польше [18] — Вкусен краденый плод. Нет благородства больше, Последняя лира уже не поет. Но распались на два союза Победившие в этой войне, И тысячи удивленная Муза Найдет на своей стороне!

Не утолить моих тревог Твоею арфой скучной, Что веет, словно ветерок, Легко и благозвучно. Как струны бедные ни рви, Как клавиши ни мучай, Они не пробудят в крови Таинственных отзвучий. Но древний бард своей рукой, Как молотом иль булавой, Ударит по дрожащим струнам! — Словно знак подаст громам, Звездным проливням-дождям, Ураганам и перунам. В песне Мерлина — Судьбы Потрясенное звучанье; Клич воинственной трубы; Тяжкий стон и задыханье Рек, зажатых подо льдом; Голос площадей ревущих; Стук сердец и пушек гром; Поступь воинов идущих; И пустынника в глуши Вопль о крепости души. Если духом бард велик, Пусть и его язык Будет также величавым, Чуждым правилам лукавым, Мелочному счету строк; Пусть карабкается вечно По тропинке бесконечной. «Выше! выше! — говорят Ангелы, — взбирайся смело, К небу устреми свой взгляд; Без боязни, без сомненья — По ступеням удивленья!» Царь и властелин игры, Той, которой нет чудесней, Он раздарит все дары, Скрытые в извивах песни. Легче и бодрей идти, Когда над нами громогласно Музыка звучит в пути С надеждою согласно И сердца стучат С ней в лад. Не изнеженный пиит — Все, что жизнь ему велит, Бард исполнит без обмана; Слово Мерлина смирит Волю грозную тирана; Песня, вырвавшись из уст, Злую бурю укрощает, Льва в ягненка превращает, Удлиняет лета срок, Мир приводит на порог. В дни бесславья и бессилья Он не станет в изобилье Сочинять бравурных од; Но с терпеньем переждет. Как птица, дольный мир покинув, Устремляется в зенит, Так и муза воспарит, Низменное все отринув, К высочайшей из орбит. И пусть не силятся профаны, Зудом рифмы обуяны, Рассужденьями достичь Того, что лишь высокий гений Может выразить сполна В час счастливых откровений. Но приходят времена, Когда промысел господний Проявляется свободней, Так что даже идиот Может видеть невозбранно Судеб и веков полет. Так негаданно-нежданно Тайна нас заворожит, Но никто не обнажит Смысла, что под ней лежит Непостижно и сохранно.

Ты не стрелял в летящих мимо птиц? Шиповник полюбив, цвести оставил? Ел на пиру роскошном хлеб с водой? Шел безоружный с верою на смерть? Чтил бескорыстие высоких душ В мужчинах, женщинах, ценя поступки, Чье благородство превзойти нельзя? Так дай мне руку. — Научи быть другом!

Жизнь посвяти любви, Лишь сердцу верь. Забудь родство, друзей, происхожденье, Известность добрую, ход времени, Призванье, даже Музу… Любви достойней узы. Она творец отважный, Ее пространство — нежность. Взмывай за нею вслед С надеждой в безнадежность. Она летит стрелой Все выше в полдень, выше, Не расплескав крыла, Божественно-смела. Ее не объяснишь, — У ней свой путь земной, Свои дороги в бездны голубые. И не для мелких душ она. Нужны ей благородство, прямота И непокорная мечта Без тени отреченья. Все, что возьмет у нас, Воздаст в свой час. — Лишь в ней спасенье. Всю жизнь отдай любимой, Но все ж послушай, все же… Пусть слово, что в душе неопалимо, И предначертанный судьбою путь — Хранят тебя незримо. В плену любви свободен будь, Как бедуин в пустыне, Всегда и ныне. Прильни с любовью к деве. Но если вдруг ее черты Осветит грусть несбывшейся мечты Иль проблеск счастья, А твоего в том нет участья, — Не связывай, не угнетай ее надежд. Не твой теперь и край ее одежд, И бледной розы лепесток, Что обронил ее венок. Пусть всей душой она любима И вышних ангелов затмит, И без нее день сумраком повит, Нет в жизни прелести былой. Поверь мне, сердцем знаю, — Когда нас полубоги покидают, Находят боги нас порой.

Дни лицемерные, как дочери Фортуны, Закутавшись, безмолвной вереницей Идете, словно дервиши босые, Держа в руках венки, сухие прутья. Для всех у вас достойные дары — Хлеб, королевства, звезды, свод небесный. Набрел и я в заглохших кущах сада На торжество… Забыв желанья утра, Взял трав и сладких яблок. Дочь Фортуны Безмолвно удалилась… Слишком поздно Насмешку я прочел на сумрачном челе.

Убийца мнит, что убивает, Убитый мнит, что пал в крови, — Ни тот и ни другой не знает, Куда ведут пути мои. Забвенье, даль — мои дороги, Мне безразличны тьма и свет; Во мне — отверженные боги, Величий и падений след. Кто прочь стремится в самомненье, Тому я сам даю полет; Я искуситель, и сомненье Тот гимн, что мне брамин поет. Ко мне стремятся боги тщетно, Священных Семь, — но в тишине Добро творящий незаметно Придет и без небес ко мне!

Мне голос твой, Маскетаквит, Звучит как музыка дождей, Но сквозь тебя свой бег стремит Иной поток, всех вод светлей. Ты в узких берегах стеснен, А безграничный тот поток Сквозь все моря, сквозь небосклон, Сквозь свет и жизнь течет, глубок. Я вижу ясно вечный свет, Я слышу бесконечный плеск Сквозь смену и людей и лет, Сквозь сон любви, сквозь власть и блеск. Маскетаквит, как добрый гном, Ты камни золотишь, граня, А в том потоке золотом Всегда сияет солнце дня. Кто выпьет из него глоток, Тот жажду утолит навек. Века уносит тот поток, Как ты весною — лед и снег.