Я видел как-то раз: Проходил он мимо нас,          Дряхл и стар, Такой смешной и жалкий, Щупал суковатой палкой          Тротуар. Он прежде был красавец, Покорял когда-то, нравясь,          Все сердца. В целом городе другого Не могли б найти такого          Храбреца. Теперь один вдоль улиц Ковыляет он, ссутулясь,          Дряхл и сед. Низко голову опустит, Словно встречным шепчет в грусти:          «Тех уж нет». Давно покрыты мохом Те уста, что он со вздохом          Целовал. Глохнут на могильных плитах Звуки тех имен забытых,          Что он знал. От бабушки покойной Слышал я — он был как стройный          Полубог, С безупречным римским носом И подобен свежим розам          Цветом щек. Навис на подбородок Нос его крючком урода.          Чужд для всех, Он проходит, тяжко сгорбясь, У него, как эхо скорби,          Сиплый смех. Над ним грешно смеяться, Но кто в силах удержаться,          Если он В треуголке и в зеленых Старомодных панталонах          Так смешон! Если в смене поколений Буду я, как лист осенний,          Тлеть весной, Пусть другие песни льются, Пусть, как я над ним, смеются          Надо мной!

Вот этот перламутровый фрегат, Который, как поэты говорят, Отважно распускает парус алый          И по ветру скользит Туда, где под водой горят кораллы          И стайки нереид Выходят волосы сушить на скалы. Но больше он не разовьет свою Прозрачную, живую кисею; И весь тенистый лабиринт, в котором          Затворник бедный жил И, увлекаясь радужным узором,          Свой хрупкий дом растил, — Лежит разрушенный, открытый взорам. Как год за годом уносился вдаль, Так за витком виток росла спираль, И потолок все выше поднимался;          И в каждый новый год Жилец с приютом старым расставался,          Закупоривал вход И в новообретенном поселялся. Спасибо за высокий твой урок, Дитя морских блуждающих дорог! Мне губ немых понятно назиданье;          Звучнее бы не мог Трубить Тритон, надувшись от старанья,          В свой перевитый рог; И слышу я как бы из недр сознанья: Пускай года сменяются, спеша, — Все выше купол поднимай, душа, Размахом новых зданий с прошлым споря,          Все шире и вольней! — Пока ты не расстанешься без горя          С ракушкою своей На берегу бушующего моря!

Мои желания скромны:          Иметь свой дом, хотя б лачугу — Четыре каменных стены,          Фасадом хорошо бы к югу; Мне безразличен внешний вид: Сойдет и простенький гранит. В еде не знаю я причуд          И ем все самое простое; К чему мне десять разных блюд?          Пусть будут рыба, дичь, жаркое… А нет жаркого на столе — Согласен я на крем-брюле. Что мне до слитков золотых!          Пусть будет стопка ассигнаций, Пай в банке, пара закладных,          Пакетик горнорудных акций; Хочу лишь, чтобы мой доход Немножко превышал расход. Почет, известность — что мне в том?          Ведь титулов блистанье ложно. Я стал бы, может быть, послом          (Поближе к Темзе, если можно), Но президентом — никогда, Нет-нет, увольте, господа! Что до камней, так я не франт,          Чужды мне роскоши затеи; Для перстня недурной брильянт,          Другой — в булавку — поскромнее, Один-другой рубин, топаз… Грех выставляться напоказ. Я б наказал своей жене          Как можно проще одеваться: Шелка китайские вполне          Для платьев будничных годятся; Но уж совсем без соболей Нельзя — зимою в них теплей! Я не стремлюсь, чтоб мой рысак          Всех обгонял, летел стрелою… Миль тридцать в час — хотя бы так —          Мне хватит этого с лихвою; Но если сможет поднажать — Не стану тоже возражать. Из живописи я б хотел          Две-три работы Тициана (Он в колорите очень смел)          И Тернера пейзаж туманный: Зелено-золотистый фон, Закат и дымный небосклон. Книг — минимум; томов пятьсот,          Чтоб были под рукой (тут важен Рабочий, ноский переплет),          А остальные — в бельэтаже; И полка маленьких чудес — Пергамент, золотой обрез! Камеи, статуи, фарфор          Люблю я с детства и поныне За то, что услаждают взор,          А не из суетной гордыни; Мне ни к чему органный зал, — Но Страдивари я бы взял. Противна мне магнатов спесь,          Как золоченая пилюля: Пусть столик будет мой не весь          Покрыт мозаикою Буля. Качайте прибыль, как в хмелю; А я в качалке подремлю. И если я других даров          Судьбой не буду удостоен, Я благодарен ей без слов          И так — за то, что я спокоен, Спокоен, удовлетворен, В желаньях прост, душой смирён.

Надгробья с лирами мы чтим, Где спят умолкшие поэты, А их собратья под густым Бурьяном сорным — кем воспеты? Немногим жребий славный дан Коснуться струн в игре напевной, Другим — лишь боль сердечных ран В безмолвье музыки душевной! О нет, не проливайте слез По выразившим горе песней, — А по безгласным, тем, кто нес Тяжелый крест, чтоб пасть безвестней. Не там, где у левкадских скал В прибое слышен Сафо голос, — Там, где росою засверкал Над безыменным прахом колос! Сердца, которым суждено Страданье в немоте бессильной, Пока сердечное вино Не выжмет Смерть своей давильней! Когда б могли звучанья лир Дать голос каждой скрытой муке, Какие б песни слышал мир, Каких мелодий дивных звуки!

Помнишь ли, вяз-исполин? Здесь собиралась рать: Наши отцы из окрестных долин Шли под знамена, клялись, как один, Жизнь за свободу отдать. Не был их труд завершен: Бой нам еще предстоит… Кембридж, Конкорд и Лексингтон! В сих именах для грядущих племен Слава иль срам прозвучит? Чу! Это ветер донес С юга далекого стон. Проклятый город убийств и угроз Залит потоками крови и слез, Призраками населен. Буря идет — не робей! Лучше, дружище, стократ Сгибнуть от молнии, чем от червей, Что притаились во тьме у корней, Точат, грызут и гноят. Будут враги сражены. Ждет нас победа, бойцы! …В шелесте листьев услышат сыны, Как за свободу, за счастье страны Бились в апреле отцы.

Куда ваш путь, солдаты, Под стягом сквозь туман? Во имя Господа на юг Идем, на Ханаан. Кто вас ведет к повстанцам Вдоль грозных берегов? Святого воинства отец, Великий Саваоф. На Ханаан, на Ханаан Нас в бой Господь ведет, Чтоб трубный глас услышал враг, Зов северных высот. Чей флаг по склонам реет Меж небом и землей? С ним умирали предки, Отцы ходили в бой. Не раз дождем кровавым Он тек среди руин. Что начертал на нем Господь? «Будь человек един». На Ханаан, на Ханаан Нас в бой Господь ведет Поднять над крепостью врага Стяг северных высот. Но чье за вами войско С лопатой да кайлом? То темноликие рабы Идут в строю литом. Они врагов свободы С лица земли сотрут, К чему им гнет владельцев И подневольный труд? На Ханаан, на Ханаан, Нас в бой Господь ведет. Там Север шпагой и киркой Все цепи разомнет. Откуда песня эта? Ее поют с тех пор, Когда за Моисеем вслед Пошел могучий хор. На Ханаан, на Ханаан! — Клич пасторов и дев. На Ханаан, на Ханаан Народ обрушит гнев. На Ханаан, на Ханаан Нас в бой Господь ведет. Грозою по гнездовьям змей Гимн Севера пройдет. Врагов, как пыль, рассеем, Их крепость канет в прах. А что потом случится, — У Господа в руках. Сломаем жезл тирана, Народ взойдет на троп. Освободим всю землю От тяжести корон. На Ханаан, на Ханаан Нас в бой Господь ведет. Метелью Севера сметем Бунтовщиков оплот.

Бабушки мать: ей тринадцать лет Или чуть меньше — скажет портрет. Лоб ее гладкий прической скрыт, Плечи худые, но взрослый вид, Нецеловавшие детские губы, Складки парчи ниспадают грубо, Вам прелесть знакома подобных лиц — Так тогда рисовали девиц. Попугай на ее руке — Сколько спокойствия в малом мирке! Но к свету холст поверни рукой — Рваная рана с темной каймой, По краю — пыли тонкий муар: Рапирой был нанесен удар Мундиром Красным [33] — об этом не раз Слыхали мы леди старой рассказ. Имя художника трудно назвать — Был он из тех, кого можно не знать. Жесткой его манера была — Холст слишком розов и мало тепла. Но пламенеет слабо щека, На белом кармин проступает слегка, А в хрупкости — тайный намек на стать И обещанье блестящей стать. Но Дороти К. отнюдь не смешна — Прирожденная леди она. Норманнское имя ее хранит Доныне в анналах истории бритт. С оных времен и до наших дней Род их достоин славы своей. Пращура не запятнали седин Судья и брат его — города сын. Дороти, странным подарком судьбе Был дар, каким я обязан тебе. Щедрее мог бы один король Сына иль дочь одарить — вот сколь Милость твоя велика была: Все мои титулы, званья, дела, Сердца владенья, ума и рук — В тебе, прибавь мой семейный круг. Что, если б робкие губы в ответ Проговорили тихое «нет»? Если б сомнение было сильней Проблеска чувства в сердце у ней? Бровь бы не дрогнула у нее — Вот вам честное слово мое. Но стал бы я тем, кто ныне есть я, — Бог один только тому судья. Выдоха легче девичье «да» — Так паутинок летит фата; Но никогда никакой канат Лучше не держит в штормы и хлад И ничьей больше речи звук Долго так не звучал округ! Отзвук этот еще и теперь В голосе многих живет людей. Эдвард и Дороти! Как далеки Тени ваши теперь и легки! Но годы летят, и явлены мы — Душа и плоть приходят из тьмы. Счастливей у времени случая нет В стихах рассказать о событьях тех лет. Славить мне Дороти или простить За день, который велел мне жить? Славнейшая Дороти из девиц! Я приглашу мастеров, мастериц, Чтоб залечить небольшой изъян — Красный Мундир был излишне рьян! Пусть, как в утро творенья, легка Твоя улыбка пройдет сквозь века И в своей молодости второй Сияет, пленяя нас красотой!

Меж нами океан пролег Без края и конца… Но в дружбе Запад и Восток, И бьются в лад сердца! Наш славный бриг пустился плыть В тумане штормовом, Чтоб дружбу давнюю скрепить Еще одним звеном. И пусть ярится океан, Грохочет грозный шквал, И пусть бушует ураган У диких финских скал! Вперед! Вперед! Взлетай, наш флаг, Над светлою Невой Гремит у пушек на устах Привет наш громовой. Но ветвь оливы с высоты Над пушками царит, И белопенные цветы Ложатся под бушприт… Наш трюм не полон до краев Пшеницей золотой, Ни ценным даром рудников — Невадскою рудой; Нас налегке несет крыло Раздутых парусов: Наш груз — сердечное тепло Далеких земляков! В годину черную войны, Во мраке тяжких бед, Из дальней северной страны К нам пробивался свет. И вот теперь лучи вам шлет Сквозь тропики и льды Огней сплоченный хоровод Вкруг Западной Звезды. Прими ж народного гонца, О младший брат Москвы! Швартуем мы свои сердца У берегов Невы.