Они снуют, как тени, меж домами, В неясные фантомы сплетены, Как саваном, окутаны телами, В которых души их погребены. Их дни тянулись без любви, без веры, И с Небом не за совесть, а за страх Они сражались, предпочтя химеры, — Чтоб победить и обратиться в прах. И стогнами разверстого кладбища Слоняются, не преклоня главы, И верещат, — могил несытых пища: «Одни лишь мы живые, вы — мертвы». Несчастные! Застыл в безмолвном крике Знак эпитафии на каждом лике.

В домах и землях есть ли прок?           От купчих и оград, струясь Ручьем, когда настанет срок, Они в кладбищенский песок           Уйдут, над жадностью глумясь. Тогда умолкнешь, стиснут вдруг           Землей, что ты держал в руках. Ком липкой глины! Свой досуг Умножив, завершишь свой круг           И в жалкий возвратишься прах. Копи! Бедняк какой-нибудь,           Что жив смекалкой и умом, Отыщет в этом мире суть: Господь ему укажет путь,           Ему достанется твой дом. Все, чем владеешь, с давних пор           Он обращает в свой доход, И, взявши серп или топор, Леса, луга, вершины гор —           Всю землю он приобретет. В палатах ты не усидишь:           Он правит всей твоей судьбой. Ты сладко ешь и мягко спишь, Он — нищ, как полевая мышь,           Но он — хозяин над тобой! Твое безделье лишь взрастит           Траву на всхолмленной земле, — Его же слово оросит Дождем — и солнцем озарит           Мир, заблудившийся во зле. Размер могильного холма           Твои владенья обретут, — Но не смогла б и Смерть сама Отнять владения ума           И обесценить честный труд.

Трепещет лист, едва-едва           Поющей птахою задет, — Мерцают в памяти слова:           Она была, ее уж нет. Вбирает озеро без края           Небесный бесконечный свет, Но исчезает проблеск рая:           Она была, ее уж нет. Пришла — как ранняя весна           Чредой стремительных примет Сад отрешает ото сна —           И вот теперь ее уж нет. Как ангел на одно мгновенье           Влетел, а там — пропал и след, Она осталась, как виденье,           Со мной, когда ее уж нет. Тускнеет день. Едва хранит           Лампада — пламя долгих лет; Один лишь луч во мне горит:           Она, которой больше нет.

Древнейший род сойдет на нет,           Ветвь королевская увянет; Знакомый каждому предмет           Природа охранять не станет. Но те, кто ввысь свой дух простер,           Как звезды на небе, горят; Темница, плаха и костер           Их никогда не истребят. Собрав оружие свое,           Природа сокрушает рок, А затупится острие —           Придет святой или пророк. Земля мадьяр! Пускай тиран           Разорванную цепь скует. Тебе высокий жребий дан,           Ты свергнешь ненавистный гнет. В смертельных муках и борьбе           Ты подвиг совершила свой, — И слава снизошла к тебе,           И землю посетил герой. Тебя он спас — и умер. Что ж!           Ему в могиле не страшны Казачьи орды или нож,           И нам слова его слышны. «Я — Кошут. Будущее! Ты,           Что обеляешь иль чернишь, Склонись ко мне, и пусть цветы           Растит кладбищенская тишь. Я избран был как трубный глас           Господень, сотрясавший твердь. Оковы смерти ждут всех нас,           Но этот зов сильней, чем смерть!»

Мой кучер ждет меня наружи. Как лошади, и он продрог, Клянет он резкий ветер стужи, — Ругаться так и я бы мог. В кулак оцепеневший дуя И топая у двери там, Хотел бы он, чтоб был в аду я, И шлет меня ко всем чертям. Наверно, видит он оттуда, Прижав замерзший нос к стеклу, Как бело-розовое чудо Веду я под руку к столу. Счастливцем с ношей драгоценной Сейчас я перед ним предстал, Он слышит выстрел пробки пенной И видит золотой бокал. А я с такою же тоскою, В гостях у старого осла, Завидую его покою Там, за окном, где ночь светла. Ведь холодней зимы раздольной Улыбок блеск вокруг меня. Кислей вина и тост застольный, И чопорная болтовня. Он ноги обмотал отрепьем, А я прильнувшую к плечу Тоску с ее великолепьем, Как раб галеру, волочу. Мы с ним судьбу одну и ту же Сменяли б — так же до зари, Как он, скучал бы я наружи, Как я, скучал бы он внутри!

Не нужно, чтоб любви прекрасной цвет На стебле одиноком возрастал И в диадеме, в коей проку нет, Отсвечивал безжизненный металл. Восточным древом сделаться бы ей С невянущею зеленью ветвей, — Ведь той любви, которой далека Любовь ко всем, цена невелика. Поэт напрасно славит мир иной, Где души, порознь, вне добра и зла, Парят, раскрыв незримые крыла. О нет, любовь смыкает круг земной И к единенью братскому стремит, И очищает, и животворит.

Глядит ли сквозь стальную ячею Злосчастный узник с болью и тоской На клок травы, что чахнет день-деньской, Пробившись меж камней, равно свою Приемля долю блага и невзгод, Которые Господь ему пошлет; Вероученью ль посвятив усилья, Корпит над ним весь век один из тех, Кто слышит в отдаленье детский смех, — И зябко прячет сморщенные крылья; Иль раб из Джорджии, поднявши взор, Вдруг видит парус, что в морской простор Стремится, — в их душе огонь зажжен Одною искрой тайного желанья Свободы, воскрешающей сказанья О доблестных делах былых времен.

И все же дар прекрасней во сто крат Получит лишь отважившийся с бою Взять то, что предназначено судьбою И потому бесценней всех наград; Нас манит бремя творческих тревог, И счастлив тот, кто риск изведать мог. Всю жизнь, за камнем камень, мы собою Возводим храма царственные своды, Где, Испытанием освящено, Из чаши, жертвой на алтарь Свободы, Струит свой ток бессмертное вино.

Я шел вдоль берега, куда не зная; Мои мечты не ведали оков, И душу леденила тьма ночная; Фантом луны сквозил меж облаков, Чуть брезжила в тумане даль речная. Несли во мгле над лугом светляки Свой ореол, как пух чертополоха; Вдруг, словно лай псов Одина с реки Иль шум бесовского переполоха, Смех чей-то эхом прянул в тростники. И смолкло все, но вновь нарушил тишь То ль под мостками плеск волны о жерди, То ль зверем потревоженный камыш, И услыхал я: «Это воды смерти! Полощут саван Сестры, — уходи ж!» Но что могло меня предостеречь? Я увидал трех норн. Как тяжко бремя Прясть эту нить, его не сбросишь с плеч. Как монотонна песнь, как вечно Время! Оно текло, течет и будет течь. Старух согбенных я искал напрасно: Вчера, сегодня, завтра — никогда Ничье лицо столь не было прекрасно. Но радости и горести туда Не вхожи, где судьбу вершат бесстрастно. «Что сеяли, то и пожнут народы. Так выстираем саваны скорей. Для Австрии? Иль роковые всходы Сулят закат Владычице морей, Величию, ковавшемуся годы? Иль смерти ждет край вольного простора, Кто всех объединил в семью одну, Где не было б ни ссоры, ни раздора; Кто лес рубил и обуздал волну, Мостостроитель, младший отпрыск Тора? Что делаем и кто мы, шепчешь ты? Издревле бег империй, пресекаясь, Кончался у невидимой черты, И мы спешили, с саваном склоняясь, Предать земле их дерзкие мечты». — «И нет надежды? — я вскричал в тоске. — Наш гордый край, Охотник с ловчей птицей, Не знавшей ровни в яростном броске! Что ж, воронье потянет вереницей К живому солнцу в каждом колоске? Ужель итог злосчастный предрешен? Блеснет ли Веспер вновь? Или во мраке Он канет в бездну призрачных имен И скроет звезд мерцающие знаки Ночь вами уготованных пелен?» — «Когда кровь липнет к каждому растенью, Тому победа будет отдана, Кто следовал души своей стремленью И чашу жизни осушил до дна! Ты это не подвергнешь ведь сомненью? Три корня здесь главенствуют: Сознанье Совместно с Волей; третий — глубже всех И крепче их обоих: Послушанье. Долг, как скалу, обвив, оно из тех, Кто выдержит любое испытанье. Судьба открыта звездам? Но в ладу С запечатленным в вечности Законом, Герой презрит грозящую беду; Расчеты же окончатся уроном: Найди ее, счастливую звезду. Кто дал орла гиенам на расправу, Перунам повелев служить желудку; Кому успех у черни лишь по нраву; Кто пред молвой дал отступить рассудку, — Тот приговора должен ждать по праву! Прорубленные вверх в кремнистом кряже, Трудны ступени власти, — путь же вспять Куда как легок, вызолочен даже; Из царственного мрамора ваять, — Не лучше ль думать о его продаже? Вот наша песня, к горю или к благу; В ней ясно все и вовсе нет темнот: Зло немощно, а силу и отвагу Один Огонь Небесный придает; Сдержи его, швырнув в него бумагу. Истекшее — в Текущем остается, Определяя ход людских судеб; Тем самым То, Что Вытечет, берется. Но торопитесь, Сестры! Дверью склеп Скрипит — и зовом бездна отдается». — «Нет, не его! — воскликнул я тогда. — Пусть горизонт бескрайний в час заката Бежит на запад, за звездой звезда, Туда, где небо золотом объято И океан пылает, как слюда! Пусть край цветет и зреет много лет И грозных испытаний не страшится; Не муки, трусость — худшая из бед, А он своих отцов не устыдится, Униженно врагу не глянет вслед. Мы плачем — но от гордости за тех, Кого облек в сраженье пурпур смерти. Бой справедливый — праведен для всех, А мир бывает горек, и поверьте: Меч ржавый в ножнах — это худший грех. Мир ниспошли нам, Боже! Но не сон — А острый взгляд и сомкнутые брови, Чтоб отразить превратности времен. И пусть корабль наш будет наготове, Разящими громами снаряжен!» Я стиснул руки. Мертвые лучи Ложились на долину Потомака. Исчезли грезы, как огонь свечи. У речки вновь захохотал гуляка, И эхо лаем замерло в ночи.

Зачем знамена в ряд? Кому они дарят Багряный свой наряд? Кто шествует средь них? О чудная пора! Прекрасней нет ковра Для ног из серебра — Дианы? Нет, твоих! Костры прозрачных крон Горят со всех сторон, И солнце, как на троп, Взошло в листве резной; Приносит дань земля И золотит поля, Волшебный праздник для — Лишь для тебя одной. В моей душе твой лик Слагается на миг, И поступь — как родник, Мечте моей верна. Касаешься травы Неслышней, чем листвы Луна, но и, увы, Бесплотней, чем она.

В душе, где птицы пели, Теперь метут метели И жухнет палый лист; Из сердца улетели Дрозды и свиристели, Смолк соловьиный свист. Коль не летать высоко, Пусть ласточкою вьется Полуугасший пыл. О, как мне одиноко, — Уж, видно, не вернется Вновь трепет этих крыл! Иллюзия растает. То стая листьев реет И застит белый свет — То шквал ее взметает, И в нем не уцелеет Ни песня, ни поэт.