Простор! Быть свободным и вольно дышать. Гигантом расти, как безбрежная гладь, Со скоростью ветра скакать на коне Без троп, без пути по глухой целине. Простор! Океан, безгранично велик, Целует, как брата, большой материк. Бизоны с косматыми волнами грив Там движутся грозно, как бурный прилив. Не спросит охотник — ты друг или враг, И гостя пригреет вигвама очаг. Равнины Америки! Прерий простор! От берега моря, где волны шумят Привет чужестранцу, стремлюсь я назад, Я к вам возвращаюсь, к вам руки простер! Припустить? Сэр, взгляните, какой это конь! Паче — лучший мой друг. Он горяч, как огонь. Не узнаете вы по блестящим глазам, Что он слеп, как барсук… Расскажу я все вам… Мы лежали в траве золотой, словно клевер, На восток и на запад, на юг и на север Простирался сухой травяной океан Вдаль, где в Бразосе был наш охотничий стан. Мы лежали средь трав побуревших, сухих, Выжидая, когда скроет ночь нас троих; Убежала со мной индианка-невеста, И селенье ее краснокожих родных Отделяла от нас только ночь переезда. Я держал ее руку, ловил ее взгляд, И волос сине-черных роскошный каскад Рассыпал, ниспадая с ее головы, По груди красно-смуглой душистые струи. Был в касанье ее жаркий трепет травы, Принимавшей от солнца с небес поцелуи. Ее голос воркующий, томен и густ, О любви пробужденной шепнул мне украдкой, И слетал каждый звук с ее розовых уст, Как пчела, отягченная ношею сладкой. Мы лежали в траве, старый Ревелс и я И бежавшая с нами невеста моя. «Сорок миль лишь, и больше ни фута… Поверьте, Что настигнут нас здесь краснокожие черти, Если только команчи напали на след, — Проворчал старый Ревелс. — Но выхода нет, Только ночь нас избавит от пыток и смерти». Крепко лассо держа, он лежал на спине И за солнцем следил. Вдруг в глухой тишине Он вскочил, словно что-то почуяв во мгле, И упал, и приник чутким ухом к земле. Он поднялся — лицо, словно саван, бело, Борода в серебре, а в глазах его пламя, Как седой патриарх, он стоял перед нами, Его голос звучал, как тревожный сигнал: «Крепче лассо стяните! Взнуздайте коней! Поскорей, поскорей ради жизни своей, Чтоб спастись, пока время еще не ушло! Подожженная прерия пышет пожаром. Я услышал, когда к земле ухом прильнул, Топот диких коней, как морской дальний гул, И другой, отдаленный грохот и гуд, То бизоны, гонимы пожаром, бегут. Ураган так сметает все в бешенстве яром!» Лассо мы затянули и быстро бегом За конями погнались с уздой и седлом, И, подпруги стянув, на коней мы вскочили. Поскакали мы в Бразос, и воздух кругом И свистел и гудел, а глаза нам слепил Ярко-красными вспышками яростный пыл. Настигал нас в пути ураган огневой И катившийся черный ревущий прибой В темном облаке едкого дыма и пыли. Нет, ни вопля смятенья, ни слова моленья, И не дрогнуло сердце от страха в груди, Надо было спешить, смерть гналась позади, Был один лишь на тысячи шанс на спасенье. Двадцать миль!.. Тридцать миль!.. Вот пятно впереди… Полоса… Это Бразос встает в отдаленье. Закричал я — так радость была велика — И направо взглянул, привставая слегка. Где же Ревелс?.. Взглянул чрез плечо я в тревоге И увидел, что, голову низко склоня, Ревелс к шее споткнувшегося коня Голой грудью припал и огонь красноногий Быстро гнался за нами по травам сухим. Рядом с Ревелсом мчался матерый бизон, Гулко землю топча, словно прерий владыка, Грозно гривой косматой он тряс, разъярен, Пропылен и продымлен, и, жаром гоним, Он ревел, будто бешеный, злобно и дико, И торчащие в космах кривые рога Устремлял, словно копья, вперед на врага. Я взглянул еще раз, и, настигнут огнем, Старый Ревелс исчез, мы скакали вдвоем… Я пригнулся пониже, помедлил с минуту И с тревогою тайной налево взглянул, И навстречу из мрака роскошных волос Мне в глаза ее взгляд лучезарный сверкнул, Полный преданной, нежной любви, полный слез И тревожной заботы, и, дымом окутав, Пламя вверх к волосам ее пышным неслось. Ее копь зашатался и рухнул без сил, Я чрез пламя невесту мою подхватил, В Бразос Паче домчал и меня и ее, Он ослеп от огня, но мне дорог и мил…                          Вот и все!

Идут быки в ярме в упряжке, Скрипит фургон с поклажей тяжкой. Прозрачные и с поволокой Их круглые глаза блестят, Но укоряет темный взгляд Какой-то грустью волоокой. Сгибая шею до земли, Быки влачат фургон в пыли, Сухой и твердый дерн гудит От их раздвоенных копыт. Быки, снося свой рабский труд, Как пленных два царя, идут. Печаль лучится в их глазах, Внушавших раньше дикий страх. Ногами приминая травы, Топча степную целину, Они ступают величаво, Как будто бы имеют право По-царски шествовать в плену.

Здесь с царственною тишиной Пространство в дружбе состоит, Здесь смерть владычицей сидит Над непомерной глубиной. Здесь вот он — край земли нашелся, И запад с западом сошелся. Над ярким золотом небес Вознесся величавый пик, К его подножию приник Людьми заполоненный лес. Но так все мирно, что забота Забыла про свои тенета. Косой закатный видит луч В глубинах только глубину; Садятся птицы на волну, А рядом бьет торговли ключ. Индейцев праху здесь не спится, Он служит Западу зарницей.

О, что за пыл и дух мятежный И что за воинства сошлись! То — Запад! В битве неизбежной Стальные мышцы напряглись Людей и леса. Слышишь крики Первопроходцев, звон великий Пил, топоров и стук подвод, Как будто армия идет В атаку, нападая рьяно, С настойчивостью урагана. Здесь человек возвышен стал, Как будто храм средневековый! Здесь властелин теперь он новый, Но, восходя на пьедестал, Он жатвы не пожал кровавой… Нет склепов здесь, нет дутой славы — В час смерти чьей-то взрежет плуг Клочок земли, и жизни круг Замкнется в ней. Надгробьем — зыбкий След лемеха. Даря улыбки, В луга выходит красота, Неспешным делом занята, — Идет, с могил простых срывая Цветы, что звезд прекрасней мая; Замрет, наклонится затем И тихо вопросит — зачем Земля так странно здесь изрыта И птицей почему подбитой Густая стелется трава. Да, Время, этот старый жнец, Без счету вас здесь накосило. Зовем мы вас — молчат могилы; Ответом нам не стук сердец — Железный грохот. Ширь и дали, Все подчинил себе прогресс, А тихий пионер исчез. Сроднился дух его с лесами; Скупая память только с нами О тех, что некогда дерзали, Сражались здесь и умирали.