Пойду на луг прочистить наш родник. Я разгребу над ним опавший лист, Любуясь тем, как он прозрачен, чист. Я там не задержусь. — Пойдем со мной. Пойду на луг теленка принести. Не может он на ножках устоять, Когда его вылизывает мать. Я там не задержусь. — Пойдем со мной.

О грусть моя, ты здесь со мной          В ненастные, пустые дни. Вокруг деревьев черных строй, Но люб лесов тебе покой,          И бродим мы с тобой одни. С тобою вместе все грустят:          Злой ветер ветви оголил, И птицы больше не звенят, И скромный, серый твой наряд          Седой туман посеребрил. И сквозь нагих деревьев свод          Навес свинцовых туч сквозит. Но все, что душу ей гнетет, Все грусть прекрасным признает          И мне об этом говорит. Уже давно я оценил          Ненастливый ноябрьский день, Но, сколько бы я ни твердил, Не веришь, что его любил          И до того, как грусти тень Я снова в дом к себе впустил.

Денек октябрьский золотой, Уже созрел твой листопад. Подует завтра ветер злой, И листья облетят. Вороны каркают не в лад, Но завтра разлетится стая. Денек октябрьский золотой, Продли часы, неслышно тая. Пусть кажутся длинней они. Плени обманчивой мечтой, Как ты умеешь, увлекая. Один листочек утром нам, Другой же в полдень оброни, Один вот здесь, другой вон там. Да будет твой закат лучист, Земля светлей, чем аметист. Тишь какая! Пусть дозревает виноград: Хотя листву спалил мороз, Плодам вреда он не принес — И гроздья вдоль стены висят.

Есть что-то, что не любит ограждений, Что осыпью под ними землю пучит И сверху сбрасывает валуны, Лазейки пробивает для двоих. А тут еще охотники вдобавок: Ходи за ними следом и чини, Они на камне камня не оставят, Чтоб кролика несчастного спугнуть, Поживу для собак. Лазейки, бреши, Никто как будто их не пробивает, Но мы всегда находим их весной. Я известил соседа за холмом, И, встретившись, пошли мы вдоль границы, Чтоб каменной стеной замкнуться вновь, И каждый шел по своему участку И собственные камни подбирал — То каравай, а то такой кругляш, Что мы его заклятьем прикрепляли: «Лежи вот здесь, пока мы не ушли». Так обдирали мы о камни пальцы, И каждый словно тешился игрой На стороне своей. И вдруг мы вышли Туда, где и ограда ни к чему: Там — сосны, у меня же — сад плодовый, Ведь яблони мои не станут лазить К нему за шишками. А он в ответ: «Сосед хорош, когда забор хороший». Весна меня подбила заронить Ему в мозги понятие другое: «Но почему забор? Быть может, там, Где есть коровы? Здесь же нет коров. Ведь нужно знать, пред тем как ограждаться, Что ограждается и почему, Кому мы причиняем неприятность. Есть что-то, что не любит ограждений И рушит их». Чуть не сказал я «эльфы», Хоть ни при чем они, — я ожидал, Что скажет он. Но, каждою рукою По камню ухватив, вооружился Он, как дикарь из каменного века, И в сумрак двинулся, и мне казалось — Мрак исходил не только от теней. Пословицы отцов он не нарушит И так привязан к ней, что повторил: «Сосед хорош, когда забор хороший».

Когда березы клонятся к земле Среди других деревьев темных, стройных, Мне кажется, что их согнул мальчишка. Но не мальчишка горбит их стволы, А дождь зимой. Морозным ясным утром Их веточки, покрытые глазурью, Звенят под ветерком, и многоцветно На них горит потрескавшийся лед. К полудню солнце припекает их, И вниз летят прозрачные скорлупки, Что, разбивая наст, нагромождают Такие горы битого стекла, Как будто рухнул самый свод небесный. Стволы под ношей ледяною никнут И клонятся к земле. А раз согнувшись, Березы никогда не распрямятся. И много лет спустя мы набредем На их горбатые стволы с листвою, Влачащейся безвольно по земле, — Как девушки, что, стоя на коленях, Просушивают волосы на солнце… Но я хотел сказать, — когда вмешалась Сухая проза о дожде зимой, — Что лучше бы березы гнул мальчишка, Пастух, живущий слишком далеко От города, чтобы играть в бейсбол. Он сам себе выдумывает игры И круглый год играет в них один. Он обуздал отцовские березы, На них раскачиваясь ежедневно, И все они склонились перед ним. Он овладел нелегкою наукой На дерево взбираться до предела, До самых верхних веток, сохраняя Все время равновесие — вот так же Мы наполняем кружку до краев И даже с верхом. Он держался крепко За тонкую вершинку и, рванувшись, Описывал со свистом полукруг И достигал земли благополучно. Я в детстве сам катался на березах, И я мечтаю снова покататься. Когда я устаю от размышлений И жизнь мне кажется дремучим лесом, Где я иду с горящими щеками, А все лицо покрыто паутиной И плачет глаз, задетый острой веткой, — Тогда мне хочется покинуть землю, Чтоб, возвратившись, все начать сначала. Пусть не поймет судьба меня превратно И не исполнит только половину Желания. Мне надо вновь на землю. Земля — вот место для моей любви, — Не знаю, где бы мне любилось лучше. И я хочу взбираться на березу По черным веткам белого ствола Все выше к небу — до того предела, Когда она меня опустит наземь. Прекрасно уходить и возвращаться. И вообще занятия бывают Похуже, чем катанье на березах.

Деревья тревожат ум. Зачем мы должны терпеть Их непрестанный шум, Гуденье и разнобой Рядом с нашим жильем? Мы маемся день-деньской, Пока себя не собьем С толку и не начнем Вслушиваться и смотреть. Они твердят про уход, Хотя никуда не уйдут; Больше того, наперед Знают, что им суждено Окончить дни свои тут. Вросли мои ноги в пол, Упала на грудь голова — Это я увидел в окно Царящий там произвол. Ну нет, я уйду все равно, Куда-нибудь да уйду — Пусть только начнет листва Облачкам пророчить беду И клясть их на целый свет. У деревьев будут слова, А меня уже нет.

Кто говорит, мир от огня Погибнет, кто — от льда. А что касается меня, Я за огонь стою всегда. Но если дважды гибель ждет Наш мир земной, — ну что ж, Тогда для разрушенья лед Хорош И тоже подойдет.

Прервал я санок легкий бег, Любуясь, как ложится снег На тихий лес, — и так далек Владеющий им человек. Мой удивляется конек: Где увидал я огонек, Зовущий гостя в теплый дом В декабрьский темный вечерок; Позвякивает бубенцом, Переминаясь надо льдом, И наста слышен легкий хруст, Припорошенного снежком. А лес манит, глубок и пуст. Но словом данным я влеком: Еще мне ехать далеко, Еще мне ехать далеко.

Люди смеются, что я встаю на колени Перед колодцами и изучаю подолгу Непроницаемую поверхность воды, Где вижу только собственное отраженье, Богоподобное на фоне небес, В нимбе из мха и медлительных облаков. Однажды, уткнувшись в колодезный сруб                                                   подбородком, Я, как мне показалось, увидел, что где-то За моим отраженьем что-то белеет, Что-то на дне колодца, что сразу исчезло. Вода упрекнула слишком прозрачную воду. Капля упала со мха, и то, что виднелось На глубине, вдруг исказилось, смутилось, Из виду скрылось. Но что там было на дне? Истина? Беленький кварц? Что-то да было.

Вода, залившая весенний лес, Исправно отражает свод небес, И, как цветы весны, дрожит и стынет, И, как цветы весны, легко сойдет, Но не ручьями в реки бурно схлынет, А к ночкам, наверх, тихо уползет. Пусть лес, хранящий их до теплых дней, Чтоб расцвести богаче и темней, — Пусть трижды он подумает о листьях И вдруг не скажет, что прошла пора Цветистых вод, соцветий водянистых От снега, что растаял лишь вчера.

Теперь я знаю: с ночью я знаком. Не раз во тьму один я уходил Под дождь и возвращался под дождем. Глухими улицами я бродил И, повстречавшись в мраке с патрулем, Его украдкой тихо обходил. И снова пробирался я тайком, Услышавши, как заглушенный стон Прервался вдруг во тьме, там, за углом. Часов я слышал полуночный звон, И циферблат их говорил о том, Что, как и время, безразличен он. Добра и зла не различишь ты в нем. Теперь я знаю: с ночью я знаком.

Днем ты смотришь ко мне в окно, На ночь прильнешь к опущенной раме, И никакой занавески меж нами Быть не должно. Выросшая из земли мечта, Ты облако сутью своей разреженной, Легкость в твоей голове зеленой, Почти пустота. Но я видал тебя в буревал, И ты по ночам, конечно, видало, Как существованье мое впадало В черный прогал. Мы с тобой от зари до зари Глядим друг на друга в упор и вчуже: Тобой владеет погода снаружи, Мной — погода внутри.

Нрав у людей такой: Им на песке не лень, К берегу сев спиной, В море глядеть весь день. Парусной лодки крыло Там оживляет вид, Порою воды стекло Чайку на миг отразит. Берег хорош собой И многообразней стократ, Но бьет о песок прибой, И люди в море глядят. Не видят они далеко, Не видят они глубоко. Но хоть и бессилен взгляд, Они все равно глядят.

Владели мы страной, ей неподвластны. Она считалась нашей сотни лет, Мы не были ее народом, знали Тогда Виргинию и Массачусетс, Но были мы колонией английской, Владели тем, что нами не владело, Подвластны той, которой неподвластны. Мирились с этим мы и были слабы, Пока не поняли того, что сами В стране своей не обрели отчизны, И мы, отдавшись ей, нашли спасенье. Ей отдали себя раз навсегда (Наш дар скреплен был жертвой многих жизней), Стране огромной, звавшей нас на запад, Еще невспаханной, незаселенной, Такой, какой была, какою будет.

Не только груды гравия Тревога в путь отправила, Но реки грязи, чавкая, Сносили камни тяжкие, Крошилось побережье И гибло в тьме кромешной. Трещали горы, сблизясь. Я знал, в мои воззренья Всеобщий вторгся кризис. Но, отступив на шаг, Я спасся от смятенья. Пронесся мимо мрак. Затихли дождь и ветер, И снова полдень светел.

Звезда (ты светишь с высоты), Не возражаем мы, чтоб ты За облаком свой свет затмила, Но по ночам средь темноты Твои лучи светлы, чисты. Всегда таинственно светило, Но все ж нельзя, чтоб никогда Ты звездной тайны не открыла. Скажи нам что-нибудь, звезда, Чтоб повторять наедине. Ответ: «Пылаю я всегда». Но сколько градусов в огне По Цельсию иль Фаренгейту, Какие элементы там Твой свет несут к другим мирам, Понятным языком сумей ты Хоть что-нибудь поведать нам. И как пустынник Китса, строго Звезда далеких светлых сфер Дает нам твердости пример И требует не так уж много, — Хулят иль славят благосклонно, Не верьте низкому суду. Избравши что-то, как звезду, Держите путь свой неуклонно.