Поэзия США

Брэдстрит Анна

Тэйлор Эдвард

Дуайт Тимоти

Трамбулл Джон

Барлоу Джоэл

Уитли Филис

Френо Филип

Брайант Уильям Каллен

Эмерсон Ральф Уолдо

Торо Генри Дэвид

Вери Джонс

По Эдгар Аллан

Мелвилл Герман

Лонгфелло Генри

Уиттьер Джон Гринлиф

Холмс Оливер Уэнделл

Лоуэлл Джеймс Рассел

Уитмен Уолт

Дикинсон Эмили

Миллер Жоакин

Ланир Сидни

Маркем Эдвин

Моуди Уильям Воан

Крейн Стивен

Данбар Пол Лоренс

Робинсон Эдвин Арлингтон

Фрост Роберт

Сэндберг Карл Август

Мастерс Эдгар Ли

Линдсей Никлас Вэчел

Дулитл Хильда

Паунд Эзра

Элиот Томас Стернс

Уильямс Уильям Карлос

Хилл Джо

Рид Джон

Чаплин Ральф

Джованнити Артуро

Каммингс Эдвард Эстлин

Миллэй Эдна Винсент

Мур Марианна

Стивенс Уоллес

Рэнсом Джон Кроу

Тейт Аллен

Уоррен Роберт Пенн

Джефферс Робинсон

Крейн Харт

Маккей Клод

Каллен Каунти

Тумер Джин

Браун Стерлинг Аллен

Хьюз Лэнгстон

Таггард Женевьева

Пэтчен Кеннет

Голд Майкл

Фиринг Кеннет

Маклиш Арчибальд

Рэкози Карл

Эйкен Конрад

Шварц Делмор

Оден Уистан Хью

Бене Стивен Винсент

Шапиро Карл

Джарелл Рэндалл

Берримен Джон

Рексрот Кеннет

Кьюниц Стэнли

Лоуэлл Роберт

Ретке Теодор

Бишоп Элизабет

Брукс Гвендолин

Хейден Роберт

Лоуэнфелс Уолтер

Макграт Томас

Уилбер Ричард

Гинзберг Аллен

Ферлингетти Лоуренс

Плат Сильвия

Данкен Роберт

Райт Джеймс

Левертов Дениза

Дикки Джеймс

ДЖОН КРОУ РЭНСОМ

 

 

ГОЛУБЫЕ ДЕВУШКИ

© Перевод П. Грушко

Среди лужаек, в юбках голубых, Под башнями в колледже вашем строгом, — Вольно вам верить дряхлым педагогам, Брюзжанью их. Повязкой белой волосы убрав, Не думайте о днях в их беглой смене, Подобно птицам голубым, чье пенье Не молкнет среди трав. Цветите, голубейте в добрый час, Но я — кричать хочу, забыв приличья: Как мимолетна красота девичья, Никто ее не спас!.. Есть женщина — ей холодно и в пледе, А речь ее отрывиста и зла, И глаз голубизну застлала мгла, А ведь еще недавно эта леди Красивее любой из вас была.

 

СТАРЫЙ ОСОБНЯК

© Перевод П. Грушко

Словно лазутчик, тая́ под невинною миной Взгляд чужака, я брел, любуясь тайком Старым домом, царящим над далью туманной, Воздух его застойный дразня табаком. Здесь древность, после тошнотных шато над Луарой, Светилась по-новому: это была красота Не для дошлого доки, чьей эрудицией серой Воспитанная публика по горло сыта. Здесь было одно из южных поместий: вдоль склонов Ни аркад, ни башен, ни строгих защитных валов, Достаток (но голуби вместо ленивых павлинов), Обряды мрачные (вместо пышных балов). И вправду, наверное, здесь же, в поместье, Были надгробья, сюда катафалк привозил Здешних усопших. Казалось, ты на погосте, Если б не жимолость, вьющаяся между стропил. Надежность сквозила в прямизне его линий, То скрытых деревьями, то проступавших вблизи, Цвет кирпича был цветом долгих агоний. Его недреманное сердце за зелеными жалюзи Взывало: хотя я давно уже необитаем, — Моим будуарам, удобным для человеческих чад, Грешно пустовать, пугая прохожих застоем, Войди, человек, обнови мой старый уклад… И с безрассудством того, кому судьба улыбалась, Я бронзовым молотком попросил у дверей Впустить меня и — как подаянье, как милость — Дать каплю мудрости из его замшелых ларей. Напрасно. Безмолвие отозвалось печальным Биением сердца, но разве холодный отказ Смирит археолога в его блужданьях по штольням, Где даже тупик не отнимет надежды на лаз? «Старая леди больна», — сказал мне худущий, Закутанный, хмурый привратник, схожий, как брат, С кривою служанкой и садовницей тощей, Просившей покинуть господский готический сад. Старое зданье неотвратимо ветшало. Щебенка Газон погребет, как листва, на веки веков, И летописца не встретит ни госпожа, ни служанка, И антиквар не потрогает выщербленных черепков. И я о себе подумал, увидев, как нежно Перышком ветхим в истому полдня дымок Вьется из трубки, — и, вздрогнув, вышел отважно В мир, не менее зыбкий, чем этот мирок.

 

КОНРАД В СУМЕРКАХ

© Перевод П. Грушко

Конрад, Конрад, что ж ты, старина, По сырому саду бродишь дотемна? Трешь напропалую озябшие колени, Словно хочешь отогреть вешнее виденье — Лес Арденнский в памяти пробудить от сна. В старческом загривке невралгия ноет, Булькает насосом Конрадова грудь, По щиколотку ноги в листве и перегное — Конрад, Конрад, об астме не забудь! Толстые стены выведены ровно, Не поленья у него в очаге, а бревна; Теплые шлепанцы, трубка с табаком, Поджаренные хлебцы, масло, вдосталь чая. Жаль, спина у Конрада не совсем прямая, И глумится осень над бедным стариком. Осень в наших краях — до чего пустынна! Не сыскать на земле ничего бедней (Даже под землею, где вода и глина): Как ботва намокшая, цвет у этих дней, Что, дымя в камине, не согреет дома, Как тряпье, истлевшее на сыром ветру; Лица у людей — как блеклая солома, Мокшая под ливнем, превшая в жару.

 

АНТИЧНАЯ ЖАТВА

© Перевод В. Топоров

Уже пожухнув, держатся листы. Настала жатва; чем богата нива? Горстями зерен, собранных ревниво. Страна стара; поля стоят пусты. И горсточка людей — сухих, как эти Скудные злаки; и одних на свете. «Накаркает погибель воронье». Пусть чудится повсюду птичье пенье Юнцам — презренье к смерти есть забвенье. А что она сулит нам? — Забытье. Терпенье — вот единственная вера. Все остальное — глупая химера. А почему так тучен этот клок Земли? — «Здесь похоронены герои- Конфедераты, эту землю кровью Смочили». — А! — Трубя в Роландов рог, Взыграла память старческая. В клети Сердец пересыпают лихолетье. Охотники Роландов ритуал Еще блюдут. Их рог, их псы, их ружья, Их рыцарская праздность. И обложат Лису. И, уповая на финал Не меньше, чем они, она помчится Кругами, как вакхическая жрица. И все ж вначале жатва; желтизна Бронзовочасья Господа и поля — И зарожденье смертоносной пыли, Уже готовой опуститься на Растения, камения и лица. Мечтатели, пора поторопиться! О юность голорукая, трудись Над бронзой поля. Это изобилие Недолгое, меж зеленью и пылью, Есть символ Богоматери. И мысль О том, что воздаянья по заслугам Нет на родной земле, отринь с испугом И в исступленье клятву прокричи: «Да будет град, и снег, и лед по рекам, Но недостоин зваться человеком Тот, кто забыл, что вечно горячи Лучи любви небесной, и за сотню Чрезмерных благ удел покинул отчий!» И у Нее — морщины на лице. Но любит нас — сегодняшних, вчерашних, Мелькнувших, пусть на миг, на этих пашнях, Навек пропавших. Думай о конце Своих трудов и дней в боях и брашнах — Бесстрашней думай. Думай о Творце.

 

ЧЕЛОВЕК, ЛИШЕННЫЙ ЧУВСТВА НАПРАВЛЕНИЯ

© Перевод В. Топоров

Дам растрогает твой рассказ: Как герой напал на колосса, Неприступного, как утес, И погиб, но не праздновал труса. Знаю жалобней: как один Благородных кровей цыпленок С нежной юности до седин Попадал впросак, как ребенок. Он заслушался птичьим пеньем, Он под солнечным светом взмок, Он природы своей не понял, Соответствовать ей не мог. Ржали лошади от восторга И людишки от счастья жить, Он же морщился от касторки Человечьей и конской лжи. Панацеей была б женитьба, По, наслушавшись о любвях, Он испытывал к дамам, хоть бы К самым ласковым, злость и страх. Из невестиной спальни, критик Ее тайных сердечных ран, Он, холодный, как Лета, вытек В Ледовитейший океан. Где б он ни был — хоть в бочке меда, Хоть на небе седьмом — везде, И подавно среди народа, Был в отчаянье он. И где Было помнить ему о крыльях Милых ног и воздушных рук. Он бежал от нее, как кролик, И считал: это ловкий трюк. Как античный певец на бронзе, Раздираемый на куски, Он пытался в стихах и в прозе Вызнать имя своей тоски. В ад отправленный, он не ведал, Ни зачем, ни хотя б за что, И в смущении проповедовал Убедительное Ничто. Неожиданно и стремительно Он вернулся к своей судьбе — Для кого-то обворожительной, Для него — недурной собой. Но в объятьях, в тепле, от таянья Был далек он, как никогда, И лелеял свое отчаянье, Как сорвавшаяся звезда.