Не шелохнутся ружья, Джо. Все кончено. «Повинен в убийстве», — Сказали присяжные. Поздно уже начинать Все с начала. Слушай, Джо, как читает капеллан: Господь наш Иисус Христос, обещавший по доброте Своей блаженство злодею, который смиренно покаялся в грехе своем                  подними же голову, Джо; вспомни свою песню, Что в тюрьмах пели мы, повсюду В Соединенных Штатах, и спой ему: «Я вам хочу представить Того, кто Звездно-Полосатый Флаг сумел прославить. На голову он крепок что твой мореный дуб, Зовут отца святого преподобный мистер Глуп» [110] .               Вспомни, Джо: «Ты взял мой кусок, Чтоб подохнуть я мог… Камень на шею и без колебаний в воду — Сделай это, дружок, за Свободу». Прошу Тебя, обрати на меня милосердный взор, который                                       а с другой Стороны, мы скитаемся в лесах От Канзаса до побережья, скрючиваемся             под вагонами бесконечных             товарняков; а под колесами пролетают             Сент-Джоаким и Омаха — «лето будет раем            бродягам и лентяям », — где мы только             не были, чего не видали. Отвоевывали Запад для благонамеренных граждан, Доводили до кондиции ячменное пиво, Там — за жнецов, здесь — за дровосеков,            сегодня Айова, завтра Орегон. Господи, какое небо! а кофе во фляге Смакуешь, как вино. Эта земля —            наша возлюбленная. Как прекрасны Ее зеленые волосы, ее высокие девственные груди,            которые Не что иное, как Скалистые горы в дождливый день. Любить ее маис и хлопок,             Виргинию и Огайо и засыпать С этой любовью, с этой любовью — Как расцвела вдруг Алабама! — засыпать, Зная силу этой любви. О Миссисипи, великая мать, Несущая воды сквозь наши сны. Помилуй меня и укрепи                        Как зелены ее волосы,              как девственны груди; мелкие фермы             жмутся к ее бокам,             чтобы силу набрать; жизнь бьет ключом Под этим гулким небом, А реки — но нам, нам достаются Одни злоключения, от Канзаса до побережья,             грязь и вонь заштатных тюрем             и дубинки легавых и фараонов, А все потому, что нам было плевать , —             помнишь, Джо, Как беспечны мы были, как мы пели             ночи напролет в их грязных тюрьмах и как мы, Прослышав о парне по имени Маркс,             уже не столько пели, сколько говорили И говорили. Мы были «перекати-поле» [111] , Но говорить мы умели, не могли же они сажать Нас за это — но сажали!  —                помнишь, Джо, В конце моей жизни               Один Большой Союз [112] и наш съезд в Чикаго; Красные Мандаты, листовки; ночевки в парках, в аллеях; мы, «уоббли», приветствуем криком тех, кто болтает по-нашенски, а прочих               заглушаем песней. «Паровоз свистит, Эй, слышишь, паровоз свистит». Дабы, сознавшись в своих преступлениях, я мог Миллионы звезд, Джо, миллионы миль.               А помнишь «Св. Иоанна» Винсента Во время Голдфилдской стачки, застенчивого                                                                          коротышку                 с тоненьким голоском; он поднялся на сцену                и давай метать в нас слова, и те                угодили нам в скулы и в самое сердце,                неотвратимые, как камнепад в горах. И «Садовника», этого ангела во плоти               с пачкой динамита в каждой руке.               И Петтибоуна с Мойером: «Стачка — Ваше оружие, к черту политику!»                                 Помнишь — в Бойзе — «Биг Билл» [113] , обводящий налившимися кровью                                                                           глазами,              как раненый бык, людей и сам зал              суда — «Его честь,              Этот ублюдок…»             А Конвенция «хобо» [114] (Миллионы звезд, Джо, миллионы миль.): «Аллилуйя, я босяк, Аллилуйя, я босяк». Его честь,                         этот сукин сын! И Большая Стачка в Лоренсе, Массачусетс , —                   23 тысячи стеной, из каждого уголка                  любого лесочка в Америке, 23 тысячи , — Помнишь, Джо. «Обойдемся без                  вожака. Сами сумеем                 все уладить». «„Блэки“ Форд и „Носатый“ Сур [115] В Уитленде — ИРМ не уничтожает             собственность» — и схлопотали пожизненное.                                                   «О. я насчитал Столько звезд, насчитал миллионы тюремных                                                                       прутьев».                 Сан-Диего, импровизированные трибуны, Сотни трибун! И всегда                тюрьма отнимала у нас небо                и звонкий стук колес                быстрого товарняка; вместо этого               дезинфекции, от которых мы харкали кровью, Но пели — господи, как же мы пели,                помнишь вот эту, Джо, — «Один Большой Союз,         Один Большой —» надеяться, что пребуду Что они значат, Джо, эти ружья! Они бессильны против городов, неба, песен,                   которые переросли                  любого из нас, мы были Бездомными бродягами, но наши песни                 были из плоти и крови. На небе не воздвигают трибуны, И угощений не стоит нам ждать                после смерти,                но, Джо, У нас было то, чего не было у них:               мы любили страну               глубоко и всерьез.                 пребуду с Тобой На небе. Аминь.                           (Не шелохнутся                ружья.) Нагишом                мы спали на этой земле в самую стужу,               слушая слова парня по имени Маркс. Пусть сожгут нас, повесят, застрелят, Джо Хилл, После нас останется то,               из чего выходят песни.