Вы, дерзки Альпы, кои без препон Тесните день и тмите неба склон, Ты, галльский флаг, несущий с этих круч Смерть королям, а нам свободы луч, — Не вас пою. Мой понежней предмет. Не знавший муз, досель он не воспет, Хотя достоин, несравненный, он Жарчайших поэтических пламен.          Воспой его, пиит, поправший страх, Метавший гром в эпических полях! И ты, поющий за полночь певец, О влаге, веселильщице сердец! И ты, что дамы ради тратишь пыл, Поя восторг, который не испил! И я восславлю в назиданье всем, Что́ поутру и всякий вечер ем — Драгой мой Пудинг! Миска, приходи, Порадуй нёбо, вздуй огонь в груди! Тут с молоком, еще струящим пар, Смешался тот без помощи опар, Чей гордый норов молоко уймет, Дабы потом не пучило живот!          Так потеки же, песнь, сладка, гладка, Как сок живой, по взгорку языка! Коль мягки крошки, слог мой возлюбя, Вззвенят, катаясь, как внутри тебя, То даже имя грубое твое Кастальски девы примут как свое — Ему, кому доселе славы несть, Воздаст поэт и все окажут честь.          Но в первости — времен увяжем нить, Дабы твой род и предков проследить. О, что за скво прелестна и в кой век (Пока Колумб свой не провидел брег) Тебя открыла миру? Славный труд Был безымян. Но имя нарекут. Церера смуглая в тумане дней Смолоть маис решилась меж камней, Сквозь сито дождь просеять золотой, Муку смешать затем с водой крутой И эту смесь — проворно ну тереть! И смесь разбухла, начала пыхтеть, Потом расти, вздыматься, воркотать, Комки сухие внутрь себя глотать, И ложкой каждый был растерт комок, И вот состав густой возникнуть смог.          Когда б неведомое имя скво Всплыло к певцу, — столь дивно мастерство Восславил я б и восхвалил замес И пудинг бы поднялся до небес.          И если Иллу я воспел доднесь, Ей нову добродетель ставлю здесь, — Нет, — не в Перу́ лишь — восхвалять теперь Пристало миловидну солнца дщерь, Но всюду, где лиет лучи оно, Ей всё и вся воздать хвалы должно.          Драгой мой Пудинг, ну не в дивный ль миг В Савойе ты передо мной возник?! Хоть избродил я мир витым путем И всяк мне край — свой, каждый дом мне — дом, Я отскитался, дух пришел в себя. Мой давний друг, приветствую тебя!          Вотще я проискал и невпопад Тебя в Париже! О развратный град! Там Вакх бесстыжий, пьяных орд кумир, Чуть из пещеры, а уже за пир. Копченый Лондон вымочен в чаю, Там янки не найдет и тень твою, Названием и тем бы был задет Сей город. Королевский бы декрет Последовал. Ведь бьет сырая дрожь Края полночны, ты туда не вхож; Ты, друг, хотя роскошен и могуч, Взыскуешь мягкий дождь и теплый луч.          А здесь, пусть и от дома удалясь, Мы встретились, ликуя и смеясь; И ты тут! Чуть мелькнул твой желтый лик — Индейской кожи цвет признал я вмиг! Ни век тебе, ни почва не вредят, Ни снег альпийский, ни турецкий смрад — Везде, где кукуруза прорастет, Ты царствовать рожден из рода в род.          Но человек изменчив, он посмел Тебя именовать, где как хотел: Polanta левантинец, а француз Polante, конечно же, на галльский вкус. Да и у нас — о, стыд мне в свой черед! — «Затиркой» пенсильванец тя зовет, А где Гудзон, бельгийцы где живут, Тебя suppawn, съедая, обзовут. Все это наглость — истины тут нет, Уж я-то знаю это с юных лет. Ты — Hasty Pudding скорый, заварной, Тебя отец, бывало, с пылу мой, Сторонник твой неистовый, снимал И так твое названье понимал: «Кипящий скоро на жару котел Маисовый в себя берет помол, И тот мягчает скоро, а потом К столу хладится скоро молоком. Разрезать — боже упаси! И нож Скрежещущий в такую плоть не вхож; Лишь ложке гладкой, пригнанной по рту, Дано приятну черпать густоту Из полной миски, выше всех похвал Обеденный свершая ритуал». Да! это имя, мой прекрасный друг, Для слуха янки — гордый ясный звук. Но нёбо с сердцем чистые мои Всё ж боле ценят качества твои.          О! Есть хулители, и клевету Они возводят, мол, ты — корм скоту. Двусмысленная шуточка — бог с ней! — Мол, человеки вроде бы свиней. Паскудно слово мне ль не презирать? — С животным благ не стыдно разделять; Вот молоком корова для питья Доится мне — теленок разве я? И выше ль гений взбалмошных свиней, Ядущих пудинг, мудрости моей, Коль стих мой в похвалу щедрот твоих Куда складней похрюкиванья их?          За песнь не жду награды от тебя, В тебе ведь восхваляю и себя; Тебя любил отец, и пользы для Он кукурузой засевал поля, И, здоровущий от щедрот твоих, Он граждан породил десятерых — Рожден и я был под твоей звездой, Костяк зерном индейским крепок мой. Прелестны зерна, всяко вы сладки! Вари вас, жарь, туши или пеки — Любое блюдо сладостным почту, Но Скорый Пудинг все же предпочту.          С тобой бороться succotash готов, Смесь недоспелых зерен и бобов. И хоть он маслом желтым умащен, И хоть округ него лежит бекон, И хоть сие прославлено молвой, Мне лучше миска, полная тобой.          Лепешку кукурузну я снедал В Виргинии. Маисову — едал. Вкусны и та и та — в обеих сих Похоже вещество и слава их; А в Новой Англии в последню класть Привыкли тыкву — этак часть на часть, Что вкусу лучше, добавляя сласть. Но ставьте предо мною горячи Хоть круглы клецки прямо из печи, Хоть «в торбе» пудинг, чью палящу грудь, Обильну жиром, янки любят — жуть! Шарлотку, где, под корочкой светя, Спит яблоко, как в матери дитя, Хлеб желтый, чье лицо точь-в-точь янтарь, Всю снедь индейску, что едали встарь, — Бог с ним со всем. Мне Пудинг — фаворит. И ложка лишь к нему моя летит.

         Мешать еду и хитры смеси есть — Желудок убивать и сердце гнесть, В гражданских доблестях ослабить люд, Обжорой стать, а равно тем, что жрут. Поварни Муза сочинила свод, Чтобы с кухарок лил ручьями пот, Чтоб дети не резвились там и тут — Дивя друзей рицины тем, что мрут.          Не так у янки: стол богатый здесь Простыми блюдами уставлен весь, Сбирает домочадцев он и чад, Его обильности хозяин рад; Тут — голод честен, аппетит — велик, Тут на здоровье всё съедают вмиг. Пока в подойник льется молоко, Мать от котла с едой недалеко, Мешалкой надо шевелить в котле, Расставить полны миски на столе, Остынет — домочадцев накормить. Тех — в школу, тех — работать проводить.          Но есть законы и простейших блюд — Природа изощрилася и тут. Хоть скор наш Пудинг, а капризен все ж — Бывает плох, изряден и хорош. Здесь нужен опыт, как во всем всегда, Умения толика и труда. Кто хочет разузнать про то — сиречь Взрастить дитя и взрослого сберечь, И добродетель охранить, пока Еда вздымает жаркие бока, Урок усвойте — Музы глас моей — И, ложки опустив, внемлите ей:          Желаешь быть здоров и бодр всегда? — Любя еду, не избегай труда. Сперва под солнцем в поле помолись, Мол, мать-земля, взрасти нам впрок маис; Для тех, кто за землей привык ходить, В ее привычках милости родить.          И вот послушливый и добрый вол Долг отдает тебе за зимний стол; За ним по свежей борозде иди, Зерно златое в ровный ряд клади; Когда ж оно, набухнув, прорастет И всходом изумрудным в рост пойдет, Тогда питомцу обеспечь призор От червяка и от ворон-обжор. Насыпь золы по горсти у стеблей — Пройдут дожди, и червь сползет с полей; Пернатый ж вор ударится в побег, Соломенный лишь сделан человек, Как тот, что школяры выносят для Сожженья папы, казни короля.          В сезон же каждый кукурузный ряд Ты пропаши и промотыжь трикрат. Двойной ведет мотыга пользе счет — Мотыжит летом, а зимой — печет.          Холодный дождь листу б мешал расти, Когда б до Рака солнцу не дойти; Но вот — дошло, и жгуч свирепый луч, Разросся корень, сок бежит, текуч, И ордера коринфского столпом Воздвигся стебель, обрастя листом. Пошли побеги пышны по межам, Сплетался, взбегая по холмам, — Тут им не помогай — твой кончен труд. Пускай под солнцем сами впредь растут; Препоручив его лучам призор, По осени возьмешь великий сбор.          Теперь листва крепка и в высоте Штандартом шевелится на шесте, Млады початки, бахрому клоня, Беременеют, пухнут день от дня; И бремя это стебли клонит вниз, И каждый стебель над межой навис. Качается лесок, он — верный страж Любовных незначительных покраж, Он девушку укрыл под свой шатер, Где истомился жадный ухажер. Холм облегчит рукою тот своей, Початками набьет корзину ей; Довольства ж обоюдного итог — Здесь — поцелуй, а свадебка — в свой срок.          Покража ль тут? Но вот луна взошла, Енот проворный вышел из дупла. Что за ночь своровать ему не лень, То белка ловкая сворует в день; Воруют оба, но — в урочный час, Се добродетель редкая сейчас. Пусть крадут малость от трудов людских, Ну много ль надо для запасов их? Хоть и хитры они умом своим, За нами — сила, ибо не по ним Состряпать пудинг. Мы в том мастаки, В уменье сем беспомощны зверки, И знанье это только с нами впредь — Не разделить его им, не воспеть.          Но, дол окрасив в карий цвет, идет Октябрь и урожай с полей берет; В амбар возы влекутся нелегки, Ждет мельник тяжеленные мешки, Поскрипывает мельница слегка, Из жерновов ссыпается мука — Наш Пудинг будущий. Хозяйке в дом Мешки привозят с золотым добром; Нет, не воспеть, хоть положи труды, Восторг, входящий в дом с мешком еды. Ликуют все, куда ни поглядишь: Детишки, взрослые и всяка мышь.

         Короче дни. Верша светило круг, Хоть и сулит нам отдых, но не вдруг. Ночная тень работу денну длит И темой новой песнь мою дарит. Кто в поле кончил урожай сбирать, Соседей ждет — початки обдирать. Вид радостный: работа что игра Вершится тут, хоть поздняя пора. Гора огромна горницы середь, На стенках лампы, чтоб вовсю гореть, И нимфы деревенские вокруг, И парни тож не покладают рук. Всё дети кукурузных ед и яств — Работают они не без приятств; Листвой шуршат, дурачатся, поют, Веселый сидр по очереди пьют.          Обдирки правила тут знает всяк: Початки — розны, ну а ежли так — Коль крив попался — слушай общий смех, А красный — поцелуй тебе от всех; А деве попадет початок сей, Стройней, чем стан ее, и губ красней, — Она в кругу счастливца изберет, И живо вскочит целоваться тот. Забав и выдумок не перечесть, Им просто удержу и счету несть; За шутками и сладят с той горой. А кто последний схватит — тот герой. Меж тем хозяйка не жалеет сил, Чтобы на славу пир и в пору был. Ее рукой просеяна еда, Тут — молоко, тут — мисок череда; Ревя, бурля, бесясь, котел кипит — Поток вот так, что мельницу вертит, Преград не зная и не ждя наград, Кипит, ревущ, бурлив и бесноват.          Но вот хозяйка сыплет чисту соль, Потом — муку; густеть, мол, соизволь, На медленном огне попрей, постой, Мешаема неслабою рукой; Тут пособляет муж: мешалкой он Ворочает, и труд вознагражден. Все, кто початки чистил, вкруг стола Садятся, и застолица пошла.          Оставим их, поскольку есть для нас Предмет полезней, дабы длить рассказ. Ведь существует строгих правил ряд Про то, как Пудинг правильно едят. Есть можно, скажем, патокой полив, Как бард, со сластью пользу съединив. Благая снедь! Толк преизрядный в ней, Когда пора настанет зимних дней И во хлеву корове нелегко И злой Борей в ней сушит молоко.          Благословенная корова! Ты — Исток здоровья, пользы, доброты; Мать идола в Египте ты. И я — Покинь я бога — верил бы в тебя! Бывало, я не раз тебя доил! Бывало, золотым зерном кормил! Бывало, я оплакивал с тобой Детей твоих, ведомых на убой!          Вы, парни, знайте цену ей всегда, Накрыть не поленитесь в холода, Давайте тыкву в корм, когда грустна, Пивного сусла тоже и зерна. Весна придет — долги она отдаст; Своим и вашим детям пищу даст.          Итак, вливаю в Пудинг молока И Музу этим укрощу пока. Пока она не даст совета нам, Полезного юнцам и старикам: Сперва, мол, влейте в миску молока И погрузите в озерцо слегка Кусочки Пудинга. Они пойдут Как бы на дно, но вскорости всплывут. А коль разбухшим им на дне не быть — Плавучий пухлый остров должен всплыть; Он — порция тебе, дабы поесть. Так учат нас отцы, и так и есть.          К сему о ложках. Хороша ль, худа — Не разберешь ты, я же — завсегда. Глубь галльской ложки недостойна губ, Ты ею черпай тощий жидкий суп. Я б за нее там и гроша не дал, Где в сходе вязка масса и металл, Где должно мускулам губным объять Изгиб спокойный и еду изъять, — То бишь ловчее вкусный груз сгрузить. А миске шире и поплоще быть Под Пудинг надо б. Форма и объем Неведомы всем тем, кто ни при чем. Едок натасканный, — и только он, — Сего искусства превзошел закон; Лишь музыкальны губы без труда Точнейшу ложку выберут всегда. Хоть и не в строфах — Музам вряд ли люб Мир геометра — конус там иль куб, Но формы верной ведомы тропы: Се меньша часть гусиной скорлупы; От бока до средины пополам Ее разделим — вот образчик вам.          А обслюнявился ты — не беда! Как у француза, пусть висит всегда Салфетка с подбородка. Иль, как я, Ставь миску на коленку — все ж своя; А мудру голову вздери в зенит, И ложка, вверх идя, не обронит Ни капли. Буде все же капнет что, Широка миска сразу словит то.

О черный дурень! Что крылами трешь Студены небеса и в крик орешь? День с ночью теплых стран — не хлад и мраз — Тебе приятней были бы как раз. Уж не боишься ль там оголодать, Всласть человечины не поглодать, За коей во студену даль земли С великим Бонапартом вы пришли, А с вами все народы тесный юг На север стоязыко двинул вдруг? Баварец, австрияк, и По кто пьет, И люд, живущий у тосканских вод, Германец, невстриец, фламанд и галл Пришли сюда, чтоб гибнуть наповал; И в страхе ты — мол, нет в тылах войны И гладу там птенцы обречены! Не бойся, каннибал! Своих скликай, Назад лети, спеши в испанский край, — Там легионы храбрые его Радеют для питанья твоего, Там кровь Европы льется, солона, Там доблестью земля наводнена: Мрет ибериец, невстриец, мрет бритт И галл щедрей всех прочих кровь струит. К Калабрии, к Элладе, к Мальте мчи, В Египте славы доблестной лучи, Доминго-остров, Индския страны Из галльских вен с лихвой очервлены. Какому ж ворону достанет крыл То облететь, что этот покорил? Он для тебя прольет, где хочешь, кровь, — Ищи же поуютней край и кров, А голода не бойся! Ведь людей, Их сколько хоть, хоть миллион убей, И всюду пожинает свой побор С людского поля воинский набор. А если кто себя и упасет От этой жатвы — трижды проклят тот Тройным проклятьем, в чью тройную пасть, Как в Керберову, гибельно попасть. Не беспокойся ж! Алчных воронят Учи кричать венчанному «виват» — Порода ваша у него в чести, Ей милости всех легче обрести; А коль широк услуг взаимных круг — Тогда отзывчив и надежен друг. Твой корм — тела погубленных вояк, Ты — мертвых клюешь, чистя тем бивак, Имперский мусорщик! Но тут, где хлад, Поживе твой умелый клюв не рад; Мраз в мрамор обратил тут каждый труп, В хрусталь одел твердейшей из скорлуп. Тем, кто недавно пылко жить желал, Лед тулова и члены тел сковал. Из плоти сей ни куса не урвать, Тут смрада смерти даже не слыхать, А из глазниц — холодный, как топаз, — Ты клювом страшным не добудешь глаз, И коготь твой скребет как бы гранит… А зрак промерзлый — вид живой хранит И Господа пытает, глядя вверх, В чьи хищные объятья мир он вверг… Умри же с голоду иль прочь лети! И хоть меж Минском и Москвой пути Забиты мертвецами, их не стать Тебя под стылым небом пропитать. Спеши уж зимовать в Испанский край, Там откормись, а после дожидай, Когда сиятельный хозяин твой Для новой бойни новый сонм людской В грома оденет ратей боевых, Бушуя, буйный, средь ничтожных сих. Войн вожделеет алчная душа, Грядет он, огнем царства сокруша, Других Испаний жертвы воссожжет, Замглит других Московии небосвод. В зловонье тленья — странам впредь лежать, Потокам рдяным в странах тех бежать, Покамест люди не обрушат месть На зверя, чем позор побоищ несть, И супостата с трона на крови Сметут, чтоб жить в покое и любви.