Когда наконец мы добудем свободу, эту прекрасную, до жути прекрасную штуку, нужную всем, словно воздух, полезную, как земля, когда наконец завоюем ее для                                                          наших потомков, когда свобода войдет в наш мозг, в наши нервы, в каждое                                                                           биение сердца, превратится в инстинкт, в рефлекс, когда перестанет быть раскрашенной пестро игрушкой в руках политиканов этот человек, бывший раб, негр Дуглас, избитый бичами и сосланный и все же мечтавший о мире, где нет одиноких, где нет гонимых, затравленных, этот человек с сердцем, полным любви, и острым умом будет увековечен — о, не только риторикой статуй, не только стихами, легендами и бронзовыми венками, но жизнями, которые вырастут из его жизни, жизнями,                        в которых найдут воплощенье его мечты об этой прекрасной и необходимой штуке — свободе.

Было время, встречалась с мужчиной                                               в полосатой рубашке, Гибким и хищным, как ягуар, а расставшись,                                                 тосковала о нем В шестидесятиваттном сумраке, горько рыдала:            «О любовь!», «О томительная, о мучительная             любовь!», «О обманчивая, о приманчивая любовь!» —             и вот Вся в нитях жемчуга появилась на сцене,               к себе привлекая Восхищенные взоры, блеснула золотыми              зубами — и запела… Было время, жила в комнатушке, где                   на облупленных стенах Висели дешевые литографии, голубевшие                  кукольным небом, А люди боялись не только восстаний,          не только данных статистики, Но и просто тревожного шуршания снега          за дверью, мечтали забыться — и вот В расшитом бисером сатиновом платье,               в страусиных перьях она появилась на сцене, Сверкнула улыбкой на нас и во тьме,              без огней запела…

Белые братья, слушайте, Слушайте, черные братья. Я видел руку, Подносящую паяльную лампу К извивающемуся черному телу. Я видел руку, Подающую знак Стрелять по пикетам белых. Это была Та же рука. Вдумайтесь, братья, Та же рука. Черные братья, слушайте, Слушайте, белые братья. Я слышал слова, Которыми, словно колючей проволокой, Разгородили нас. Я слышал эти слова: Грязный ниггер! Белое отребье! Их произнес Тот же голос. Вдумайтесь, братья, Тот же голос.

— Черный наш Гэбриэл! Тверд как кремень, Скажи, что ты видишь В последний свой день? — Я вижу, как тысячи Черных рабов Встают Из рассыпавшихся гробов; Весь Юг сотрясают они Кандалами, Их кровь полыхает, Как алое пламя. — Гэбриэл, Гэбриэл! Смерть твоя близко уже. Заветное самое Желание выскажи. Пускай, как младенец, Растет восстанье Все неустанней И неустанней, Пока не обрушит Рабства подпорки Раб, проклинающий Жребий свой горький. — Гэбриэл, Гэбриэл, Наш предводитель! Пусть душу твою Успокоит Спаситель! —  Удары свои Я нанес недаром, И вы наносите Удар за ударом. Сверкает на солнце, Как золотое, Нашего Гэбриэла Тело литое. Висит оно, будто К восстанью призыв, И черные знают: Гэбриэл жив. Дух его гордый Парит в поднебесье. В руке его — меч, На устах его — песня.

Спой мне песню, о темный певец, о темный поэт, Чтоб сиял в ней солнечный свет и струился бы лунный свет, Чтобы шумом дождя и свистом ветра песня твоя была И звучали бы в ней сквозь ветер и дождь Полуночные колокола. Спой мне песню, о темный поэт, о темный певец, Чтоб была эта песня, как чистая совесть, чиста, Чтоб была в ней мужская отвага и женская красота; Чтоб сердца миллионов честных людей Непрестанно звучали в ней. Спой мне песню, о темный певец, о темный певец, Чтобы жила в ней надежда живых человечьих сердец, Чтобы играл ее ветер на арфах утреннего дождя, И чтобы росла твоя песня, и чтобы жила она, Сверкающая, как солнце, ясная, как луна.

Месяц, месяц, Спрячь свои лучи, Ведь мой любимый Придет в ночи. Спали́ себя, месяц, Чистым огнем, Чтоб никто не приметил, Каким он шел путем. Чтоб никто не увидел — Сгори дотла! — Что мой любимый черный, А я            бела.

Эта боль прошумит И пройдет надо мной, Как проносится град Над зеленой травой. Эта боль не согнет И не сломит меня, Устрашающий, мудрый, Снова выпрямлюсь я.