Представьте себе язык, живущий своей жизнью, исследующий новые территории, преодолевающий препятствия, несущий потери и лишаемый свободы; представьте, что язык запускается в мир, а потом живет своей жизнью, подобно воде, что начинается с родника, бежит ручейком, затем разливается рекой — подобно воде английский язык устремился в бескрайний океан. К этому этапу своей жизни, к середине XVIII века, он уже проделал путь от мелкого диалекта, отколовшегося от группы, принадлежавшей одной из ветвей индоевропейской семьи, до языка Шекспира и Библии короля Якова и пересек океан в устах и умах ревностных и целеустремленных мужчин и женщин, чтобы укорениться в новом мире. Но, пожалуй, среди всех его побед и дипломатических компромиссов мало что так отчетливо демонстрирует его возможности, как опыт взаимодействия с африканскими языками в эпоху работорговли.

Поразительно, как этот язык объединил и впитал не одну дюжину африканских языков, причем за столь короткое время, и с какой гибкостью и уступчивостью воспринял множество слов, выражений и идей столь далеких от него культур. Ведь ему удалось осуществить симбиоз с племенными языками неродственной языковой группы и даже пережить оккупацию со стороны чуждой грамматической системы. Процесс этот набирал силу на протяжении XVIII века и вылился в создание нового варианта английского языка — негритянского диалекта, который стал подпитывать своими источниками основной поток, американский английский, особенно в XX веке.

О страшной судьбе, постигшей африканских рабов, говорилось не раз, и последующие поколения будут рассказывать о них своим потомкам. Их гнали через Африку местные рабовладельцы, а западноевропейские морские державы отправляли их на кораблях по Среднему пути вдоль экватора в Новый Свет. Везли их в нечеловеческих условиях — чтобы как можно больше сэкономить на перевозке; это история невольничьих рынков, смертей, несправедливости, клеймения, эксплуатации, телесных наказаний и обесчеловечивания. Торговля была остановлена Англией — страной, вошедшей в этот бизнес в последнюю очередь и, пожалуй, более всех преуспевшей в нем, но все же вышедшей из него первой — после 1807 года, когда парламент Великобритании принял акт о запрете работорговли, а британский флот десятилетиями следил за его соблюдением.

Наперекор всему негритянский диалект к XX веку восторжествовал и по иронии судьбы лег в основу терминологии многих искусств, служащих развлечению. Сегодня английский язык по всему миру отмечен словами и выражениями, доставшимися от тех, для кого на протяжении веков слова были единственным имуществом.

Английский язык, пришедший на восточное побережье Атлантики вместе с пассажирами «Мейфлауэра» и их потомством, оказался языком, намеренным утвердиться в качестве родного языка этой земли; он гордился тем, что он английский; широко раскинувшись по языковому глобусу, он вскоре бросил вызов Лондону и объявил Новую Англию главным гарантом истинно английского языка. Менее организованные граждане, шотландцы и ирландцы, устремились на Запад, штурмуя дикий фронтир, и набирали слова отовсюду без разбору: у индейцев, у других европейцев, у первобытной природы — прежде всего в силу необходимости отразить в словах чудеса окружающего их мира. Они придумывали новые слова и обращались к елизаветинским запасам. На Юге же оказались народы, чье влияние на английский язык вряд ли вдохновило кого-нибудь даже на пустяковое пари; однако те внедрились со своим наследием в чуждый для них язык и породили смешанное наречие, привычное для них самих как язык общения, но непривычное по своему словарному запасу для английского языка. Раз уж английский оказался способен на это и смог стать инструментом даже для тех, кого пытался подавить, и при этом выйти из столкновения с таким перевесом, то, полагаю, можно по праву называть его годным к всемирному употреблению.

От половины до двух третей перевозимых в Америку чернокожих рабов прибывали в Южную Каролину, в город Чарлстон, а остров Салливана называли островом Эллис Черной Америки. Остров Эллис гордо ассоциируется со статуей Свободы и волнующей надписью, обещающей новую жизнь бедным, измученным иммигрантам со всего мира. На острове Салливана, куда тоже попадали бедные измученные массы, нет ни статуи, ни мемориала или памятника, ни величественных слов о надежде и радушном приеме. Есть лишь мемориальная доска, установленная в 1998 году.

В окрестностях Чарлстона все еще бытует местный диалект гулла. Считается, что он близок к английскому языку, на котором говорили работавшие на плантациях вынужденные мигранты из Африки. Носители гулла предположительно родом из Анголы. Африканцы прибывали через Вест-Индию или напрямую из Западной Африки, где было несколько сотен местных языков, в том числе хауса, волоф, булу, бамум, темне, ашанти и тви. На борту корабля говорящих на одном языке разделяли по разным группам: считалось, что если рабы не смогут общаться между собой в больших группах, то не смогут и организовать успешное сопротивление. Как вспоминал в 1744 году капитан Уильям Смит в своей книге «Новое путешествие в Гвинею», «когда на корабле собираются всевозможные люди, вероятность того, что они преуспеют в организации заговора, выше, чем вероятность завершения строительства Вавилонской башни».

Чтобы общаться между собой, рабы были вынуждены найти общий язык. Из двух доступных вариантов ни один не был родным. Один из них, сабир, был средиземноморским лингва-франка для многонациональных и разноязыких экипажей кораблей. Это язык на французской или испанской основе, уходящий корнями в эпоху крестовых походов. Считается, что он положил начало вест-индскому пиджину и некоторым английским словам вроде pickaninny (негритенок, детеныш, маленький; от португальского pequeno, что значит маленький) и savvy (сообразительность, толковый, смекалистый; вероятно, из испанского).

Вторым доступным языком был английский, и английский пиджин развивался с удивительной скоростью, часто еще на борту корабля, что трудно себе представить, учитывая ужасающие условия размещения рабов на кораблях Среднего пути. Но, как отметил Роберт Маккрам, «большинство африканцев владело по крайней мере тремя языками». Знание даже шести языков не было чем-то из ряда вон выходящим. «Они, — утверждал он, — относятся к числу самых одаренных лингвистов в мире». И этот «консервный» режим породил новый диалект, английский пиджин, который затем продолжил свое развитие: на берегу. Пиджин — слово, произошедшее от китайского произношения слова «бизнес». Пиджин ни для кого не является родным языком: он создается для общения между людьми, не говорящими на общем языке.

Пиджин превратился в креольский язык со своей грамматикой, структурой и словарным запасом, а от него произошел гулла. На оригинальном гулла по сей день говорят примерно 250 000 человек, и сохранился он в янтаре истории так же отчетливо, как корнуолльский диалект у 800 ловцов устриц и крабов, проживающих на острове Танжер дальше к северу. Словарный запас гулла преимущественно английский, с частыми вкраплениями диалектных слов, которые, вероятно, употребляли английские моряки, особенно из Западной страны. Однако, согласно данным исследований, от 3000 до 6000 слов происходит непосредственно из африканских языков, например gula (свинья), cush (хлеб), nansi (паук), bucksa (белый человек). Он богат идиоматическими выражениями, например beat on ayun — механический, буквально «бой по железу»; troot, jna-aut — правдивый человек, буквально «правдивый рот»; sho ded — кладбище, буквально «определенно мертвый»; krak teet — говорить, буквально «щелкать зубами»; tebl tapper — проповедник, от английского table tapper; daydeen — рассвет; det rain — проливной дождь; pinto — гроб.

Многие слова африканского происхождения через гулла стали теперь частью нормативного английского языка. Банан происходит из языка волоф, на котором говорят в Сенегале, в вуду прослеживается слово, обозначавшее дух на языке йоруба. Среди других примеров есть названия животных: зебра, горилла, шимпанзе; смешанные термины, такие как самба, мамбо и банджо; названия продуктов питания и растений: goober (земляной орех, арахис), уат (батат, ямс) и gumbo (окра). Были переведены африканские составные слова, давшие английскому языку выражения вроде bad mouth (злой язык, очернить); считается, что термин nitty-gritty (повседневная работа, скучные подробности и т. п.) произошел от обозначения песка, скапливавшегося в трюмах невольничьих кораблей.

У гулла и афроамериканского английского есть общие грамматические особенности, отличающие их от нормативного английского. Мы можем услышать усилительный повтор прилагательного, например, clean clean вместо very clean (очень чистый); или группы глаголов (/ hear tell say he knows) и don для обозначения прошедшего времени (/ don killed ‘ет вместо I killed 'em). Или использование вспомогательного be: He talkin’ означает «он сейчас говорит», а He be talkin’ — «он обычно говорит». We been see означает we have seen (мы увидели), a We been see с ударением на been — нечто произошедшее некоторое время назад.

Грамматические изменения — опущение вспомогательного is, использование don’t на месте нормативного does not — служили отдельным белым гражданам доказательством того, что черные не способны усвоить «их» язык. На самом же деле ситуация поразительно напоминала время, когда саксы и даны встретились лицом к лицу за границей Данелага в Англии IX века и навсегда изменили английскую грамматику. При этом рабовладельцы, полагая, что они обладали языком так же, как рабами, хватались за все, что «доказывало» более низкое положение рабов. Филологам потребовалось время, чтобы осознать и затем признать, что речь чернокожих рабов не была неумелым подражанием речи белого человека: это был самостоятельный дополнительный язык, способный со временем обогатить основной язык, что и произошло на самом деле.

Из-за тех же предубеждений долгие годы отрицалось влияние «черной речи» на язык белых южан — и это несмотря на многочисленные свидетельства того, что белые дети часто учились языку у своих чернокожих мамок и нянек. Это вновь отсылает нас в прошлое, на этот раз в XIII и XIV века, когда был замечен и вызывал беспокойство тот факт, что французские дети усваивают английский язык своих саксонских кормилиц и нянек. В 1849 году сэр Чарлз Лайель (отметивший, между прочим, что санскрит, возраст которого достигал 4000 лет, был источником многих языков, в том числе английского) посетил США и, обратив внимание на совместное обучение белых и черных детей, писал: «К сожалению, белые, в свою очередь, часто перенимают у черных ломаный английский, и сколько бы времени ни было потрачено на последующее переучивание с целью утраты грамматически неправильных конструкций, образованные люди все же сохраняют некоторые из них на всю жизнь». Часто бывает так, что дети любят местный язык или диалект, но вынуждены избавляться от него по мере продвижения в обществе, столь зависимом от тех, кого принято относить к «низшим».

Считается, что границы диалекта белых южан совпадают с границами Конфедерации, где было закреплено рабовладение, что свидетельствует о значительном влиянии на него «черной речи». Если это так, то мы видим неожиданный поворот в вопросе расизма и расового языка на рабовладельческом Юге. В Джорджии даже сейчас, в начале XXI века можно встретить слова, обязанные своим происхождением двадцати с лишним африканским языкам.

Но в целом негритянский диалект не оказывал значительного влияния на речь белых граждан до великой миграции XIX века в такие северные промышленные города, как Чикаго. Английский язык никогда не проявлял особого уважениям к границам, как и не обращал заранее особого внимания на любые попытки контролировать его. Афроамериканская культура вывела свой диалект на основную арену преимущественно через песни и музыку конца XIX и начала XX веков.

Но сначала, чтобы расчистить им путь, пришли сказки и истории. Нам известны негритянские поэты начала XVIII века, такие как Джордж Мозес Хортон, однако первый значительный след в фольклористике оставили «Сказки дядюшки Римуса» и их популярный персонаж Братец Кролик. Дядюшкой Римусом был белый американец, «невысокого роста, рыжий и в веснушках», по имени Джоэль Чендлер Харрис. Однако, по утверждению Марка Твена, Харрис был единственным в стране мастером слова, работавшим с «негритянским диалектом» (был, правда, еще и Чарльз К. Джонс-младший, писавший похожие истории, но его слава оказалась недолговечной). Сам Харрис писал об «удивительно поэтичном воображении этого негра», говорил о «забавном и непритязательном юморе, являвшемся наиболее характерной его особенностью». На мой взгляд, важно не то, что Харрис был белым. Важно то, что он был собирателем историй на «говоре», как он его называл, плантаций южных штатов. Кто знает, был ли Гомер греком? Его истории рассказывают нам о греках.

Истории, собранные Харрисом в «Сказках дядюшки Римуса», высоко ценились поколениями афроамериканцев. Удивительно, что среди жестокости, бесчеловечности и ужаса родились истории, полные остроумия, юмора и светлого вымысла. Многие из них — прямые потомки историй о животных-трикстерах, характерных для африканского фольклора. Это величайший пример того, как человечество с помощью языка поднимается над критическими обстоятельствами. Самым знаменитым из этих трикстеров, наперекор всему сохранившим свободу, был бессмертный Братец Кролик, и с его появлением английский язык в очередной раз обогатился. Основа этого языка составлена из английских диалектов; наблюдается влияние на орфографию африканской речи и фонетической письменности тех, чья собственная речь уходила корнями в другие источники ’.for произносилось в другой языковой группе как [fuh], them как [dem] как и в диалектах Англии в наши дни. Вот одна из сказок о Братце Кролике, рассказанная Чарльзом К. Джонсом-младшим:

Buh Wolf and Buh Rabbit, dem bin nabur. De dry drout come. Ebry ting stew up. Water scace. Buh Wolf dig one spring fuh git water. Buh Rabbit, him too lazy an too schemy fuh wuk fuh isself. Eh pen pon lib off tarruh people. Ebry day, wen Buh Wolfyent du watch um, eh slip to Buh Wolf spring, an eh fill him calabash long water an cah um to eh house fuh cook long and fuh drink. Buh Wolf see Buh Rabbit track, but eh couldn‘t ketch um duh tiefde water.

One day eh meet Buh Rabbit in de big road, an ax um how eh mek out fuh water. Buh Rabbit say him no casion fuh hunt water: him lib off de jew on de grass. Buh Wolf quire:,Entyyou blan tek water outer my spring? ‘Buh Rabbit say:,Meyent. ‘Buh Wolf say:,Youyis, enty me see you track? ‘Buh Rabbit mek answer:,Yent me gwine to you spring. Mus be some udder rabbit. Me nebber been nigh you spring. Me dunno way you spring day. ‘Buh Wolf no question um no more; but eh know say eh bin Buh Rabbit fuh true, an eh fix plan fuh ketch um.

(Братец Волк и Братец Кролик были соседями. Однажды пришла засуха. Все пересохло, воды не хватало. Братец Волк выкопал источник воды. Братцу Кролику было лень работать самому. Он жил за счет других. Каждый день, пока Братец Волк не видел, он украдкой приходил к источнику Братца Волка, набирал полный калабаш воды и нес домой — для еды и питья. Братец Волк видел следы Братца Кролика, но не мог уличить его в краже воды.

Однажды он встретил Братца Кролика на дороге и спросил, как тот добывает себе воду. Братец Кролик сказал, что ему не нужно искать воду: он питается росой с травы. Братец Волк спрашивает: «А ты не таскаешь воду из моего источника?» Братец Кролик говорит: «Я? Нет». Братец Волк говорит: «Ты, ты. Разве я не видел твоих следов?» Братец Кролик в ответ: «Это не я ходил к твоему источнику. Должно быть, это какой-то другой кролик. Я никада даже близко не подходил к твоему источнику. Я ваще не знаю к нему дороги». Братец Волк ничего больше не спросил, но он знал, что это точно был. Братец Кролик, и придумал, как подловить его.)

Стоит сделать одно не вполне приятное отступление, чтобы напомнить о сложностях, с которыми пришлось столкнуться этому образцу литературы: порка, рабское положение и быстро, но прочно укоренившееся мнение, что черный значит второсортный, что негры (от латинского nigrum, черный), или ниггеры (из латыни через французское negre), не озарены светом цивилизации. Даже Байрон, борец за свободу, писал: «и остальной мир — негры и прочие». Другой знаменитый литератор, Даниель Дефо, за сто лет до этого отправил своего Робинзона на необитаемый остров. Когда появился туземец Пятница, первым словом, которому обучил его белый владелец острова, было master (хозяин). И хотя Вордсворт в 1805 году хвалил Туссена-Лувертюра, а два года спустя Уилберфорс продвинул свою реформу в английском парламенте, есть немало свидетельств тому, сколь живучи предрассудки. Ответом на это сначала послужило остроумие, а позднее — тексты музыкальных произведений, увлекших за собой молодежь всего мира независимо от национальности; это оказалось одним из самых непредсказуемых пактов, когда-либо заключавшихся между народом и иностранным, к тому же господствующим языком.

Подобным же образом завозимые в Америку африканцы использовали в своих интересах Библию. Так они стали частью Давней традиции. В XIV веке Джон Болл воспользовался Библией для критики монарха и католической иерархии. Уиклиф и Тин-Дейл использовали английский язык для борьбы с исключающим неповиновение латинским языком в качестве языка Бога, но время гражданских войн XVII века антироялисты с помощью библии отстаивали нивелирование политической власти, антимонархизм и даже эгалитаризм. Отцы-основатели направлялись к новой земле и к новому государственному устройству, ведомые своим толкованием Библии. Для африканцев, захваченных в плен и отправленных за море в Америку, английская Библия была наполнена надеждами на мир и обещаниями свободы. Это наиболее отчетливо выражено в духовных песнопениях — спиричуэлс. Когда чернокожие рабы пели об Иисусе, они у пели не только о долгожданном ином мире, но и о мире, в котором они жили, и о надежде сбежать на Север и обрести свободу.

(Ускользну к Иисусу, ускользну домой, мне недолго осталось ждать. Мой Господь зовет меня, зовет громом. В моей душе раздаются звуки трубы, мне недолго осталось ждать. Зеленые деревья клонятся, грешник трепещет. В моей душе раздаются звуки трубы, мне недолго осталось ждать.)

(О, скажи, что ты чувствовал, когда вышел из пустыни? О, слава Богу. Хотелось ли тебе сражаться, когда ты вышел из пустыни? Будешь ли ты подчиняться правилам, когда выйдешь из пустыни? Отправишься ли ты в тюрьму, когда выйдешь из пустыни? Будешь ли ты сражаться за свободу, когда выйдешь из пустыни?)

Библия на английском языке вновь стала книгой свободы.

Начавшейся 12 апреля 1861 года гражданской войне суждено было изменить ситуацию, и со временем изменения наступили, хотя многие полагают, что путь этот пройден еще не до конца. Четыре года спустя войска Конфедерации покинули Чарлстон, а армия Союза беспрепятственно вошла в город; впереди шел 55-й Массачусетский полк — полк чернокожих добровольцев: они распахивали невольничьи бараки и расписывали стены аболиционистскими лозунгами.

Гражданская война дала нам выражение hold the fort (держать оборону); on the grapevine (по слухам, подслушать) пришло из южных штатов, где телеграфные провода были протянуты на деревьях и так закручивались, что напоминали виноградную лозу. Был еще ничем не примечательный генерал армии Союза Эмброуз Эверетт Бернсайд, установивший моду на бакенбарды — сначала их называли burnsides, а со временем устоялось написание sideburns, и всего несколько десятилетий назад трудно было бы найти портрет модного юноши, не имевшего бакенбард.

После гражданской войны 4 млн рабов были освобождены и обрели полное гражданство и право голоса. Однако Юг не сдавался и ввел сегрегационные законы об ограничении прав негров — джимкроуизм. Сформированный после гражданской войны ку-клукс-клан взял свое название из греческого языка, где κúκλοç означает круг, колесо. Они дали английскому языку слово бульдозер, изначально в написании bull-dose означавшее порцию, которой хватило бы быку. Речь шла о бичевании, часто смертельном, которым наказывали негров. Частью словарного запаса южан стало и слово uppity (спесивый, наглый), характеризующее негра, не знающего свое место. Прошло еще несколько поколений, прежде чем «черные» и «белые» слова начали свободно сочетаться, и немало лет прошло с начала XX века, прежде чем слова негритянского диалекта заняли свое место в словарях. Задолго до этого они наполнили улицы, клубы, речь молодежи и — через индустрию развлечений — широкий мир английского языка.

В 80-х и 90-х годах XIX века на Юге ввели раздельное обучение, и новые законы вынудили многих чернокожих граждан переселяться в промышленные города Севера.

На том можно было бы и завершить эту главу, если бы не первый американский литературный гений по имени Сэмюэль Ленгхорн Клеменс, взявший себе псевдонимом выражение, которое выкрикивали матросы на Миссисипи: Марк Твен — «Отметка два фута!» (до дна).

Он был речным лоцманом, но гражданская война заставила его сменить занятие. Он добывал серебро в шахтах Невады и золото в Калифорнии, работал репортером в газете в Сан-Франциско, корреспондентом на Сэндвичевых островах (теперь это Гавайи), в Европе и на Востоке; выступал с лекциями, а в конце концов стал писателем. Ближе к концу жизни он признавался: «Я был писателем 20 лет и ослом 55». На своем пути он всюду подбирал слова: heap (на индейском английском означающее «очень много»), у старателей и шахтеров — strike it rich (напасть на золотую жилу) и you bet (точно, будьте уверены);; из сленга — dead broke (разорившийся в пух и прах), take it easy (не принимайте близко к сердцу), get even (свести счеты), gilt edged (лучшего качества; с золотым обрезом) и close call (минимальное преимущество или перевес, на волосок, опасное положение). В предисловии к «Приключениям Гекльберри Финна» он перечисляет использованные в книге диалекты: «негритянский диалект штата Миссури, самая резкая форма захолустного диалекта Пайк-Каунти, а также четыре несколько смягченных разновидности этого последнего». Все они образуют нечто новое вместе с новым английским языком, по-прежнему основываясь на древнеанглийском и отходя от латыни и французского.

Нам уже знаком писатель, чья жизнь и языковой охват напоминают о Твене: это Чосер, человек, повидавший мир и познавший труд, получив опыт, казалось бы, совершенно не подходящий для современного литератора. Подобно Чосеру Марк Твен стоял у истоков нового языка: Чосер опирался на среднеанглийский язык Лондона, а Твен — на южный американский. Ключевым для нашего рассказа стало то, что язык Твена был прочно связан с негритянским английским. «Приключения Гекльберри Финна» были написаны в 1885 году и с тех пор (подобно «Кентерберийским рассказам») постоянно переиздаются.

Марк Твен отмечал, что «южане говорят, будто поют». Вот, например, как Гек Финн описывает жизнь на реке:

It’s lovely to live on a raft. We had the sky up there, all speckled with stars, and we used to lay on our backs and look up at them, and discuss whether they was made or only just happened — Jim he allowed they was made, but I allowed they happened: I judged it would have took too long to make so many. Jim said the moon could a laid them; well that looked kind of reasonable, so I didn’t say nothing against it because I’ve seen a frog lay most as many, so of course it could be done. We used to watch the stars that fell, too, and see them streak down. Jim allowed they’d got spoiled and was hove out of the nest.

(Хорошо нам жилось на плоту! Бывало, все небо над головой усеяно звездами, и мы лежим на спине, глядим на них и спорим: что они — сотворены или сами собой народились? Джим думал, что сотворены; а я — что сами народились: уж очень много понадобилось бы времени, чтобы наделать столько звезд. Джим сказал, может, их луна мечет, как лягушка икру; что ж, это было похоже на правду, я и спорить с ним не стал; я видал, сколько у лягушки бывает икры, так что, разумеется, это вещь возможная. Мы следили и за падучими звездами, как они чертят небо и летят вниз. Джим думал, что это те звезды, которые испортились и выкинуты из гнезда.) [24]

Это один из наиболее спокойных эпизодов, однако даже здесь мы далеки от умеренного и серьезного библейского английского языка отцов-пилигримов. Эта речь и звучит иначе, и отличается по характеру. Это язык торговцев и зазывал, плутов, вралей и жуликов, но вместе с тем и простодушных мечтателей. А еще это слова и звуки негритянского английского, вошедшего в классику литературы — в словах Гека и Джима, который не на шутку боится, что его могут продать на Юг, вниз по реке.

Правящие круги Восточного побережья эта книга не порадовала. В Конкорде, колыбели Американской Революции, высококультурные члены библиотечной комиссии за диалектные слова наложили запрет на «Приключения Гекльберри Финна». Они сочли книгу «макулатурой, грубой, вульгарной и безвкусной; пригодной для рабов, а не для образованных и уважаемых членов общества». Не так уж много прошло времени, прежде чем английский язык в Америке оказался в центре конфликтов между штатами, между классами, происхождением, людьми… совсем как когда-то на исторической родине. Но сам язык просто продолжал нести свои волны, подобно Отцу Рек (Ole Man River), то есть великой Миссисипи.

На заходе солнца над Миссисипи Гекльберри Финн ставит точку в конце этой невероятной колонизации континента тем, что некогда было изолированным второстепенным диалектом:

…there ain’t nothing more to write about, and I am rotten glad of it, because if I’d a knowed what a trouble it was to make a book, I wouldn’t a tackled it and ain’t agoing to no more. But I reckon I got to light out for the Territory ahead of the rest, because Aunt Sally she’s going to adopt me and sivilize me and I can’t stand it. I been there before.

(…А больше писать не о чем, и я этому очень рад, потому что если бы я раньше знал, какая это канитель — писать книжку, то нипочем бы не взялся, и больше уж я писать никогда ничего не буду Я, должно быть, удеру на индейскую территорию раньше Тома с Джимом, потому что тетя Салли собирается меня усыновить и воспитывать, а мне этого не стерпеть. Я уж пробовал.)