Двор в имении «Пунтила» с финской баней, внутренность которой видна зрителю. Утро. Фина , горничная, и Лайна , кухарка, прибивают над дверью дома щит с надписью: «Добро пожаловать на помолвку!» Через ворота во двор входят Пунтила , Матти и несколько лесорубов , среди них и «красный» Сурккала .

Лайна. Добро пожаловать в «Пунтилу»! Мадемуазель Ева, господин атташе и господин судья уже приехали, они завтракают.

Пунтила. Первое, что я хочу сделать, это извиниться перед тобой. И перед твоей семьей, Сурккала. Я даже хочу просить тебя, пойди и приведи твоих детей – всех четверых, я им лично выражу сожаление, что из-за меня они, как это говорится, пребывали в страхе и неизвестности.

Сурккала. Не стоит, господин Пунтила.

Пунтила (серьезно). Нет, стоит!

Сурккала уходит.

Эти господа остаются у меня на службе. Поднеси им водочки, Лайна, я их назначу на лесные работы.

Лайна. А я думала, вы продаете свой лес.

Пунтила. Я? Нет, никакого леса я не продаю. У моей дочки приданое имеется от природы, верно я говорю?

Матти. Может быть, теперь мы могли бы выдать задаток, господин Пунтила, чтобы вам больше об этом не думать.

Пунтила. Я иду купаться. Фина, принесите этим господам водочки, а мне кофе. (Идет в баню.)

Тощий работник. Как ты думаешь, наймет он меня на работу?

Матти. Если будет трезвый и увидит тебя, не наймет.

Тощий работник. Но когда он пьяный, он не подписывает контракта.

Матти. Я вас предупреждал, чтобы вы не ехали сюда, пока не подпишете контракт.

Фина приносит водку – батраки берут по стаканчику – и уходит.

Работник. А сам-то он какой?

Матти. Уж очень в душу лезет. Вам-то это все равно, вы в лесу, а я с ним все время сижу в машине, я в его воле, не успеешь оглянуться, он вдруг расчувствуется. Видно, придется расчет брать.

Сурккала возвращается с четырьмя детьми. Старшая несет маленького.

(Тихо.) Ради бога, скройся с глаз! Он сейчас вылезет из баньки, надерется кофе и протрезвеет как миленький. Не дай бог, увидит вас тут. Советую, не попадайтесь ему на глаза в ближайшие два дня.

Сурккала кивает и хочет увести детей.

Пунтила (раздеваясь, пытается подслушать, но не расслышал последних слов. Выглянув из бани, увидел Сурккалу и его ребят). Сейчас я к вам выйду! Матти, иди сюда, будешь меня обливать. (Тощему работнику.) Ты тоже входи, я хочу с тобой поближе познакомиться.

Матти и тощий работник идут вслед за Пунтилой в баню. Матти обливает Пунтилу. Сурккала с детьми быстро уходят.

Хватит одного ведра, я ненавижу воду!

Матти. Потерпите. Еще парочку ведер, потом чашку кофе, и можете принимать гостей.

Пунтила. Я их и так могу принять! Ты просто ко мне придираешься.

Тощий работник. Я тоже думаю, хватит. Господин Пунтила не любит воды, я это сразу понял.

Пунтила. Видишь, Матти, он меня жалеет. Расскажи ему, как я расправился с толстяком.

Входит Фина .

А, золото мое, пришла, принесла мне кофейку! Крепкий? Дай-ка рюмочку ликерцу.

Матти. Зачем же тогда кофе? Не будет вам ликеру.

Пунтила. Я знаю, ты на меня сердишься за то, что я заставляю людей ждать, и ты прав. Расскажи им про толстяка, пусть Фина тоже послушает. (Рассказывает.) Попался нам на рабочей бирже один толстяк, противный такой, прыщавый, настоящий капиталист, хотел у меня оттягать работника. Я его прогнал, а потом мы подходим к машине, а его упряжка стоит рядом. Рассказывай дальше, Матти, я буду пить кофе.

Матти. Он так разозлился, когда увидел господина Пунтилу, что схватил кнут и давай лупить своего коня. Конь так и взвился на дыбы.

Пунтила. Не терплю, когда животных мучают.

Матти. Господин Пунтила взял коня под уздцы, успокоил его, а толстяку сказал пару теплых слов – я думал, тот и его съездит кнутом, но, видно, толстяк не решился – нас было больше. Он только буркнул себе под нос что-то насчет некультурности, думал, мы не услышим, но у нашего господина Пунтилы слух замечательный, когда ему кто не по нутру. Он все услышал и спрашивает: а сами-то вы очень культурный? Знаете, например, что такое инсульт и как это опасно для толстых?

Пунтила. Расскажи, как он покраснел, точно индюк, и от злости даже не сумел ответить похлеще при всем честном народе.

Матти. Он покраснел, как индюк, а господин Пунтила ему говорит, что не надо, мол, волноваться, это ему вредно при такой болезненной полноте. И пускай, мол, он остерегается – это плохой признак, кровь бросается в голову, а это нехорошо, пусть хоть наследников своих пожалеет.

Пунтила. Ты забыл, что обращался-то я к тебе, а не к нему, как будто хотел его поберечь, чтобы он не волновался. Ему от этого еще тошней стало.

Матти. Мы про него говорим, будто его нет, народ хохочет, а он весь побагровел. Вот тут-то он и стал красный, как индюк, а то он больше был вроде недожженного кирпича. Так ему и надо, пусть не бьет лошадей! Я однажды сам видел, как у одного пассажира пропал билет – он его нарочно засунул за ленту шляпы, чтобы не потерять, а билет упал; так этот тип от злости свою собственную шляпу растоптал ногами! А в купе было полным-полно народу.

Пунтила. Погоди, ты отвлекся. Я этому толстому еще сказал, что ему вредно всякое физическое напряжение. Ему даже бить лошадей вредно!

Фина. Всем вредно, особенно лошадям!

Пунтила. Вот за это тебе, Фина, следует рюмочка ликеру. Принеси-ка, живо!

Матти. Хватит с нее кофе. Наверно, вы теперь чувствуете себя лучше, господин Пунтила?

Пунтила. Нет, хуже.

Матти. Уважаю господина Пунтилу за то, что он так отделал этого толстяка. Он ведь мог себе сказать: какое мне дело? Зачем наживать врагов среди соседей?

Пунтила (постепенно трезвеет). Я врагов не боюсь.

Матти. Верно, верно. Не каждый так может сказать, а вы можете. И кобыл вы можете посылать на случку в другое место.

Фина. Почему в другое место?

Матти. Да мне потом сказали, будто толстяк недавно купил мызу «Суммала», а там единственный племенной жеребец на всю округу в восемьсот километров, который годится для наших кобыл.

Фина. Новый хозяин «Суммалы»! Как же вы сразу не узнали!

Пунтила встает, идет в глубину бани и выливает себе на голову еще одно ведро.

Матти. Нет, мы и тогда знали. Господин Пунтила сказал толстяку, что для наших кобыл у его жеребца – как это? – кишка тонка, что ли? Как это вы выразились?

Пунтила (сухо). Как-то выразился.

Матти. Да не как-то, а очень остроумно.

Фина. Вот беда, где же мы теперь будем случать кобыл, бог знает куда придется ездить!

Пунтила (мрачно). Еще кофе!

Фина наливает.

Матти. Говорят, тавастландцы славятся любовью к бессловесным тварям. Оттого я так удивлялся на этого толстяка. Кстати, мне потом сказали, что он зять самой госпожи Клинкман. Наверно, если б господин Пунтила это знал, он бы его еще чище отделал.

Пунтила смотрит на Матти.

Фина. Кофе достаточно крепкий?

Пунтила. Не спрашивай глупостей! Видишь, я его выпил. (Матти.) Эй, малый, не околачивайся тут, хватит лентяйничать, иди, чисти сапоги, вымой машину, а то она опять будет у тебя, как навозная бочка. Не возражай, а если посмеешь распространять сплетни и гнусные слухи, я тебе все впишу в твое свидетельство, так и запомни! (Выходит мрачный из бани, кутаясь в халат.)

Фина. Как вы допустили, что он поссорился с хозяином «Суммалы»?

Матти. А что я ему – ангел-хранитель, что ли? Я вижу, он великодушничает, дурит, делает широкие жесты себе же во вред, так что же мне его удерживать, что ли? Когда он пьян, он герой. Он стал бы меня презирать, а я не хочу, чтобы он меня презирал, когда он пьяный.

Пунтила (зовет). Фина!

Фина идет к нему, несет одежду.

(Фине.) Слушайте меня внимательно, иначе опять все мои слова переврут до неузнаваемости. Вот этого я бы взял (показывает на одного из работников), он не будет ко мне подлизываться, он работать будет, но я передумал, я никого не возьму. Лес я вообще продам, скажите за это спасибо тому негодяю, который нарочно от меня скрыл то, что я должен был бы знать! И это меня еще наводит на мысль. (Зовет.) Эй, ты!

Матти выходит из бани.

Да-да, ты! Давай мне свою куртку. Давай куртку, слышишь?

Матти дает ему свою куртку.

Теперь я тебя поймал, красавчик! (Вынимает свой бумажник из кармана Матти.) Вот что у тебя в кармане! Я так и знал, с первого взгляда я узнал, что ты тюремная птица. Мой это бумажник? Отвечай!

Матти. Так точно, господин Пунтила.

Пунтила. Теперь ты пропал – десять лет тюрьмы. Сейчас позвоню в полицию.

Матти. Так точно, господин Пунтила.

Пунтила. А, обрадовался? Хочешь баклуши бить, валяться в камере, лентяйничать, жрать хлеб несчастных налогоплательщиков? Это как раз по тебе. Сейчас, во время жатвы! Хочешь увильнуть, чтоб не работать на тракторе! Но я тебе все запишу в свидетельство, понял?

Матти. Так точно, господин Пунтила.

Пунтила, разгневанный, идет по направлению к дому. На пороге стоит Ева с соломенной шляпкой в руке. Она все слышала.

Тощий работник. А мне куда идти, господин Пунтила?

Пунтила. Ты мне не нужен, тебе тут не выдержать.

Тощий работник. Да биржа-то кончилась, куда же я денусь?

Пунтила. Раньше надо было думать! Не пользоваться моим хорошим настроением. Я всех вижу, кто этим пользуется! (Мрачный, уходит в дом.)

Работник. Все они такие! Привез на машине, а теперь топай девять километров пешком. И без места. Вот верь им после этого, когда они с тобой любезничают.

Тощий работник. Я буду жаловаться!

Матти. Куда?

Работники , рассерженные, уходят со двора.

Ева. Почему вы не защищались? Мы все знаем, что он всегда отдает бумажник другим, чтобы за него расплачивались, когда он пьян.

Матти. Он бы все равно не понял, если б я стал спорить. Я заметил – господа не любят, когда с ними спорят.

Ева. Не притворяйтесь святошей и скромником. Мне сегодня не до шуток.

Матти. Конечно, помолвка с атташе – не шутка.

Ева. Не грубите. Атташе – милейший человек, только не для того, чтобы выходить за него замуж.

Матти. Это бывает. За всех милейших людей замуж не выйдешь и за всех атташе тоже, надо выбрать одного.

Ева. Отец предоставил мне полную свободу, вы это сами слыхали, потому он мне и сказал – могу выйти замуж хоть за вас. Но он обещал атташе мою руку и теперь боится, чтобы его не упрекнули в нарушении слова. Ради отца я, может быть, все-таки выйду за атташе.

Матти. Да, попали вы в переплет.

Ева. Ни в какой переплет, как вы вульгарно выразились, я не попала. Я вообще не понимаю, зачем я с вами разговариваю о личных делах.

Матти. Человеческая привычка – разговаривать. В этом наше преимущество перед животными. Если бы коровы могли поговорить между собой, бойни давно перестали бы существовать.

Ева. При чем тут это все, когда я просто не знаю, буду ли я счастлива с атташе и не придется ли ему отступиться, только как ему на это намекнуть?

Матти. Ему простой палкой не намекнешь, ему надо намекнуть дубиной.

Ева. Что вы хотите сказать?

Матти. Я хочу сказать, что я мог бы ему намекнуть, я ведь грубый.

Ева. Разве вы могли бы помочь мне в таком деликатном деле?

Матти. Предположим, я бы расхрабрился после ласковых слов господина Пунтилы, когда он спьяну сказал, чтобы вы меня взяли в мужья. И вас вдруг привлекла бы моя грубая сила. Ну вспомните, например, Тарзана. А тут бы атташе нас и застукал и сказал себе: она меня не стоит, она завела шашни с шофером.

Ева. Нет, такой жертвы я от вас потребовать не могу.

Матти. Что вы, это же было бы просто исполнением служебных обязанностей, скажем, как мыть машину. Да и дела-то всего на четверть часика. Надо только показать ему, что мы в близких отношениях.

Ева. Как вы это покажете?

Матти. Могу при нем назвать вас по имени.

Ева. Например, как?

Матти. Ева! Сзади блузка расстегнулась.

Ева (хватается за воротник). Нет, она застегнута. Ах, это вы уже сыграли! Нет, ему будет все равно, не такой он щепетильный – слишком у него много долгов.

Матти. Могу, будто нечаянно, вытащить с носовым платком ваш чулочек, так, чтоб он видел.

Ева. Это уже лучше, но он скажет, что вы потихоньку стащили мой чулок, потому что тайно влюблены в меня. (Пауза.) У вас, как видно, неплохое воображение, особенно в таких вещах.

Матти. Стараюсь как могу, барышня! Пытаюсь вообразить себе всякие ситуации и всякие двусмысленные положения, в какие мы с вами можем попасть, авось набреду на какую-нибудь подходящую мысль.

Ева. Ну, уж это вы оставьте.

Матти. Ладно, оставлю.

Ева. А вы что-нибудь придумали?

Матти. Если у него такие огромные долги, придется нам вместе выйти из бани, иначе ничего не подействует, он всему сумеет найти оправдание, так что получится совсем безобидно. Ну, скажем, если я вдруг вас расцелую, он объяснит, что я просто нахал и не мог удержаться при виде вашей красоты. Ну и так далее.

Ева. Никак не пойму – то ли вы серьезно, то ли смеетесь надо мной? С вами нельзя быть уверенной.

Матти. А зачем вам быть уверенной? Вы же не вкладываете деньги в предприятие. Неуверенность куда человечнее, как говорит ваш папаша. Люблю неуверенных женщин.

Ева. Могу себе представить!

Матти. Вот видите, у вас воображение тоже работает.

Ева. Я только сказала, что никогда не знаешь, чего вы хотите.

Матти. Этого даже не знаешь, когда сидишь в кресле у зубного врача, мало ли что он с тобой хочет сделать!

Ева. Нет, когда вы так разговариваете, я вижу, что с баней ничего не выйдет, я уверена, что вы используете создавшееся положение.

Матти. Вот видите, теперь вы уверены. Ей-богу, барышня, если вы так будете раздумывать, у меня пропадет всякая охота вас компрометировать.

Ева. И гораздо лучше, если вы будете действовать без всякой охоты. Знаете, я согласна насчет этой бани, я вам доверяю. Они сейчас кончат завтракать, выйдут на балкон и начнут говорить о помолвке. Пойдемте сейчас же в баню.

Матти. Ступайте вперед, а я схожу за картами.

Ева. Зачем вам карты?

Матти. Надо же как-нибудь убить время в этой бане. (Идет в дом.)

Ева медленно идет по направлению к бане. Навстречу идет кухарка Лайна с корзинкой.

Лайна. С добрым утром, барышня! Пойдемте со мной собирать огурчики!

Ева. Нет, у меня голова болит, пойду купаться. (Входит в баню.)

Лайна качает головой. Из дому выходят Пунтила и атташе с сигарами.

Атташе. Знаешь, Пунтила, пожалуй, мы с Евой поедем на Ривьеру – я попрошу барона Никудайнена дать мне свой «роллс-ройс». Это будет хорошая реклама для Финляндии и финской дипломатии. Много ли у нас в дипломатическом корпусе таких представительных дам, как Ева?

Пунтила. Где моя дочь? Она только что вышла сюда.

Лайна. Она в бане, господин Пунтила. Говорит, у нее болит голова, хочет выкупаться. (Уходит.)

Пунтила. Вечные капризы. Не слыхал, что при головной боли купаются.

Атташе. Да, это оригинально, но знаешь, Пунтила, мы уделяем слишком мало внимания нашим финским баням. Я даже говорил об этом в министерстве, когда зашел разговор, как нам получить заем. Надо пропагандировать финскую культуру совершенно по-другому. Почему, например, нет финской бани на Пиккадилли?

Пунтила. Ты лучше скажи мне, приедет твой министр к нам в «Пунтилу» на помолвку или не приедет?

Атташе. О да, он мне это твердо обещал. Он мне обязан, я его ввел в дом к Летиненам, из коммерческого банка, мой министр интересуется никелем.

Пунтила. Хочу с ним поговорить.

Атташе. Знаешь, он питает ко мне слабость, все в министерстве так говорят. Он мне сказал – вас можно послать куда угодно, вы никаких оплошностей не допустите, вы политикой не интересуетесь. Он считает, что я отлично умею представительствовать.

Пунтила. Да, Эйно, голова у тебя варит! Если ты при этом не сделаешь карьеры, черт подери… Но, пожалуйста, отнесись к этому серьезно – я требую, чтобы министр приехал на обручение, я настаиваю, тогда я увижу, как там к тебе относятся.

Атташе. Пунтила, тут я уверен. Мне всегда везет. В министерстве это вошло в пословицу. Стоит мне что-нибудь потерять – непременно все само собой находится. Абсолютно.

Матти с полотенцем через плечо идет в баню.

Пунтила. Ты чего шляешься, малый? Я бы постыдился так лентяйничать. Подумал бы – а за что я деньги получаю? Не дам я тебе рекомендации! Можешь тогда пропадать, как гнилая селедка, которую никто есть не желает, потому что она упала рядом с бочкой.

Матти. Так точно, господин Пунтила.

Пунтила поворачивается к атташе. Матти спокойно проходит в баню. Сначала Пунтила ничего не видит в этом плохого, потом вдруг соображает, что Ева тоже там, и растерянно смотрит вслед Матти.

Пунтила (атташе). Какие у тебя отношения с Евой?

Атташе. Прекрасные. Она ко мне относится несколько прохладно, но это в ее характере. Это напоминает мне наши отношения с Россией. На дипломатическом языке это называется корректные отношения. Пойдем! Видишь ли, я хочу собрать для Евы букет белых роз…

Пунтила (идет за ним, косясь на баню). Да, пожалуй, лучше уйдем отсюда.

Матти (в бане). Они видели, как я вошел. Все в порядке.

Ева. Странно, что отец вас не задержал. Кухарка ему сказала, что я тут.

Матти. Он слишком поздно сообразил, наверно, у него с похмелья здорово голова трещит. Да это было бы и некстати – компрометироваться, так уж как следует. Надо, чтобы хоть было к чему придраться.

Ева. Боюсь, что у них не будет никаких мыслей: среди бела дня – что тут может быть?

Матти. Не скажите! Это указывает на особую страсть. Сыграем в шестьдесят шесть? (Сдает карты.) Я служил в Выборге у хозяина, так он мог есть в любое время дня и ночи. Днем, перед кофе, вдруг велит зажарить курицу. У него, видите ли, была страсть к еде. Он служил в министерстве.

Ева. Ну как можно сравнивать!

Матти. А почему нет? В любви тоже бывает ждать невтерпеж. Ваш ход. Думаете, в коровнике всегда дожидаются ночи? Сейчас лето, раздолье. Правда, всюду народ. Вот и прячутся в бане. Ну и жара! (Снимает пиджак.) Вы бы тоже расположились по-домашнему. Боитесь, чтобы я вас не сглазил? Не бойтесь. Будем играть на полпенни, ладно?

Ева. По-моему, вы говорите пошлости. Имейте в виду, я вам не коровница.

Матти. А я ничего не имею против коровниц.

Ева. Вам не хватает почтительности.

Матти. Да, это я часто слышал. Шоферы народ непочтительный, их всегда попрекают, что они без уважения относятся к господам. А это оттого, что мы слышим, о чем наши господа между собой разговаривают, когда мы их возим. У меня шестьдесят шесть, а у вас?

Ева. Я привыкла в монастырской школе в Брюсселе только к пристойным разговорам.

Матти. Да я не о том, что пристойно, что непристойно. Я – про глупости. Вам сдавать. Погодите, надо снять, а то вы еще сплутуете!

Пунтила и атташе возвращаются.

Атташе (несет букет белых роз). Она очень остроумна. Я ей говорю: «Ты была бы совершенством, если бы не была так богата!» И она, даже не подумав, отвечает: «А по-моему, быть богатой – это даже приятно!» Ха-ха-ха! И знаешь, Пунтила, то же самое ответила мне мадемуазель Ротшильд, которой меня представила баронесса Никудайнен. Она тоже очень остроумна.

Матти. Хихикайте, как будто я вас щекочу. Иначе они, бессовестные, просто пройдут мимо.

Ева слегка хихикает, сдавая карты.

Не очень-то убедительно.

Атташе (останавливается). Кажется, голос Евы?

Пунтила. Нет-нет, ничего подобного, это кто-то другой.

Матти (сдает карты. Громко). А вы, оказывается, боитесь щекотки.

Атташе. Что это?

Матти (тихо). Да отбивайтесь же.

Пунтила. Там, кажется, мой шофер. Отнеси-ка лучше букет в комнату.

Ева (играет, громко). Нет! Не надо!

Матти. А я буду!

Атташе. Знаешь, Пунтила, очень похоже на голос Евы.

Пунтила. Как ты смеешь!

Матти (тихо). Давайте на «ты» и понемногу прекращайте бесполезное сопротивление.

Ева (громко). Нет! Нет! Нет! (Тихо.) Что еще говорить?

Матти. Скажите, чтоб я не смел! Да войдите вы в роль! Больше жизни!

Ева (громко). Не смей, перестань!

Пунтила (громовым голосом). Ева!

Матти (тихо). Дальше, дальше! Изображайте слепую страсть! (Убирает карты, они продолжают любовную сцену.) Если он войдет, мы должны обняться, иначе ничего не выйдет.

Ева. Ну нет, я не согласна!

Матти (опрокидывая ногой скамью). Ну ладно, выходите тогда, как нашкодивший пудель!

Пунтила. Ева!

Матти старательно треплет Еве волосы; она расстегивает воротник блузки и выходит.

Ева. Ты звал меня, папочка? Я хотела переодеться и пойти купаться.

Пунтила. Ты чем это занимаешься в бане? Думаешь, у нас уши заложило?

Атташе. Не сердись, Пунтила. Почему бы Еве и не быть в бане?

Выходит Матти , останавливается позади Евы.

Ева (не замечая Матти, слегка смущенно). А что ты мог слышать, папа? Ничего не было.

Пунтила. Так это, по-твоему, ничего? Может, ты обернешься?

Матти (играя смущение). Господин Пунтила, мы с барышней только сыграли в шестьдесят шесть. Вот карты, если не верите. Тут какое-то недоразумение.

Пунтила. Молчать! Ты уволен! (Еве.) Что о тебе подумает Эйно?

Атташе. Знаешь, Пунтила, если они играли в шестьдесят шесть, значит, ты действительно ошибся. Принцесса Бибеско однажды так волновалась за баккара, что разорвала на себе жемчуг. Я принес тебе белые розы, Ева. (Отдает ей розы.) Пойдем, Пунтила, сыграем на бильярде! (Тянет его за рукав.)

Пунтила (угрожающе). Я с тобой еще поговорю, Ева! (Матти.) Если ты скажешь моей дочке хоть «му-у», вместо того чтобы содрать свою грязную кепку и стать смирно и стесняться своих немытых ушей – молчать! – то можешь укладывать свои драные носки! Ты должен взирать на дочь своего благодетеля и кормильца снизу вверх, как на высшее существо, которое снизошло до тебя. Пусти, Эйно, думаешь, я допущу такое безобразие? (Матти.) Повтори, что я сказал!

Матти. Должен взирать на нее, как на высшее существо, которое снизошло, господин Пунтила.

Пунтила. Глаза должен выпучить в изумлении, болван, что на свете бывает такое.

Матти. Глаза должен выпучить в изумлении, господин Пунтила, что на свете бывает такое.

Пунтила. При виде такого невинного существа ты должен краснеть как рак за то, что у тебя еще до конфирмации были нечистые мысли про женщин, должен сквозь землю провалиться, понял?

Матти. Понял.

Атташе уводит Пунтилу в дом.

Ева. Ничего не вышло.

Матти. Видно, у него долгов еще больше, чем мы думали.