Пока они выезжали на Пайк-стрит, манхэттенский мост поднимался все выше перед их глазами. Перед кварталом многоквартирных домов стайка мальчишек играла в бейсбол. Они проследили за полицейской машиной цепкими взглядами хитро прищуренных глаз.

– Будущие головорезы, – сказал Маллой, паркуясь в тупике. – Если кто-то из вас, маленькие за… – он быстро покосился на Эви, – маленькие сопляки, хоть пальцем тронет машину, клянусь, вам придется нырять в речку на поиски собственных зубов.

Мужчины вышли из машины, и Эви последовала за ними.

– Ты должна была остаться в машине, – напомнил ей Уилл.

Эви зубами и ногтями выцарапала возможность приехать сюда. Она не собиралась сдаваться в каком-то шаге от цели. Убийство на Манхэттене! Она уже представляла себе, как пишет Луизе и Дотти: «Дорогуши мои, вы и представить не можете, что я сегодня видела… Конечно же, как любая современная девушка, я не испугалась…» Прямо как в детективах Агаты Кристи, которые она просто обожала. Но все это – только если удастся подойти поближе.

– Но, дядя, с девушкой, одиноко сидящей в машине в таком районе, может стрястись что угодно. – И она многозначительно покосилась на мальчишек. – Что скажет моя мама?

Она изобразила святую невинность.

– Тогда Джерихо побудет с тобой.

Эви быстро покосилась на него.

– Мне будет спокойнее рядом с тобой, дядя Уилл. Обещаю, я не стану путаться под ногами. И не думай, что я одна из этих божьих одуванчиков, которые падают в обморок при виде капли крови. Когда в прошлом году Бетти Хорнсби жонглировала ножами на вечеринке и чуть не отхряпала себе палец, я была единственной, кто не ударился в истерику, и пыталась ей помочь, хотя все вокруг было в крови. Это было ужасно, но я держалась молодцом. Точно тебе говорю.

Она изо всех сил старалась изобразить негодование, будто каждый день буквально переступала через трупы и не понимала, чего в этом страшного. Дядя Уилл попытался возразить, но детектив Маллой равнодушно пожал плечами:

– Если она обещает не упасть в обморок, то мне в общем-то все равно. Но это не веселый книжный детективчик, мисс О’Нил. Я вас предупредил.

На пирсе уже собралась толпа зевак. Их пытались разогнать полицейские в синей униформе. На конце мола стальными тросами были пришвартованы три устричные баржи.

– Тело находится там, – сказал Маллой. – Ее нашел один рыбак. Тело бросили здесь позавчера или около того, как мы можем судить, и присыпали раковинами, поэтому раньше его никто не обнаружил. Фитц, ты в порядке?

Дядя Уилл побелел как мел.

– Я ненавижу запах рыбы.

– Держись. Обещаю, картинка заставит тебя позабыть о любой рыбе. На теле живого места нет. – Маллой покосился на Эви, но она решила не развлекать его своими эмоциями и никак не реагировала. – Похоже еще, что здесь замешана какая-то мумба-юмба, поэтому я и позвал тебя. Честное слово, Фитц, я еще ничего подобного не видел.

Маллой повел их к свалке устричных раковин, ярко-розовой в лучах вечернего солнца. Полицейский фотограф уже поставил свою треногу. Сработала вспышка, на мгновение ослепив Эви. В воздухе взвилось облачко магнезии, на языке почувствовался резкий привкус. Когда они подошли ближе, Эви ударила в нос вонь рыбы, мочи и разлагавшейся плоти. К горлу подкатил комок, и внутри все перевернулось. Она предусмотрительно стала дышать через рот. Вокруг роями кружились помойные мухи, и Эви стала отгонять их от своего лица.

– Дальше точно идти не стоит, мисс, – сказал Маллой, и было совершенно очевидно, что это приказ. Он кивнул Джерихо, что на непроизносимой системе мужских условных знаков означало «останься с ней», и это еще больше разозлило Эви.

Детектив Маллой подвел Уилла к куче устриц с противоположной стороны, и Эви увидела, что дядя побледнел еще сильнее и рефлекторно поднес ладонь ко рту, сдерживая рвотный позыв. Он на секунду отвернулся, чтобы отдышаться, и Эви поняла, что не может упустить свой шанс.

– Дядя, ты в порядке? – Она бросилась к нему.

– Эви… – начал он, но уже было поздно. Она повернулась к устричной куче.

Ощущение, как будто из тебя вышибают дух, Эви испытала только раз в своей жизни – когда пришла злополучная телеграмма. Она даже не сразу поняла, что вот эта бесформенная, распростертая на прогнившем дереве фигура принадлежит человеку. Поэтому она стала разглядывать ее по частям. Туфля, наполовину слетевшая с ноги. Изорванные грязные чулки на почерневших, раздувшихся лодыжках. Платье повисло клочьями, тело покрывала россыпь синяков. Веки обвисли над пустыми глазницами.

Глаза. Маньяк выколол ее глаза.

У Эви резко закружилась голова, словно по ней с силой ударили дубиной, как по карнавальному колоколу. Она сжала кулаки и впилась ногтями в кожу, чтобы не потерять сознание.

Девушка лежала, как изорванная тряпичная кукла, с раскинутыми руками и ногами. Ей почти полностью обрили голову, оставив только несколько прядей. На шее висела дешевая нитка жемчуга из магазина распродаж, кольца с бижутерией унизывали пальцы. Обескровленное лицо девушки было ярко, вызывающе накрашено – пудра, яркие румяна. Красная помада не могла скрыть мертвенной синевы высохших губ. На ее лбу было вырезано слово «БЛУДНИЦА».

Какой-то полицейский предложил Уиллу нюхательные соли, и он стоял, покачиваясь и пытаясь собраться с мыслями. Эви не двинулась ни на сантиметр. В квартире все это звучало интересно и захватывающе: настоящая сцена убийства, интересная тема для разговора, возможность похвалиться перед подружками. Но, глядя на распростертое перед ней тело, Эви поняла, что вряд ли захочет когда-нибудь об этом рассказывать. Она вообще хотела бы никогда не видеть ничего подобного. Одинокая слеза скатилась к ее подбородку. Она быстро вытерла ее и стала разглядывать свои новые ботинки.

– Ее убили около недели назад, – начал рассказывать Маллой. Эви казалось, будто он говорит через какую-то трубу. – В кармане нашли дневник с именем и адресом. Рута Бадовски из Бруклина. Девятнадцать лет. Семье уже сообщили. Чуть больше недели назад Рута участвовала в одном из этих сумасшедших танцевальных марафонов со своим парнем, Яцеком Ковальски. Мы его задержали и допросили – ничего. Он уснул на крыльце ночлежки, а утром пошел на работу на кирпичный завод. Его босс это подтвердил.

Эви украдкой посмотрела на изуродованное лицо девушки. Девятнадцать. Всего на два года старше, чем Эви. Она ходила на танцы. А теперь лежит здесь, изломанная и мертвая.

– Я хотел, чтобы ты взглянул вот на это. – Маллой распахнул платье девушки. На ее груди, над заношенным лифчиком, стояло большое клеймо: пятиконечная звезда в окружении змеи, поедающей собственный хвост. – Что это, Фитц, какой-то символ вуду?

– Никакого отношения к вуду это не имеет. И вудон – это просто западноафриканский и карибский спиритуализм, основанный на натурфилософии, – нетерпеливо, как школьникам, объяснил Уилл.

Маллой развел руками, словно извиняясь.

– Ладно, ладно! Не сердись, Фитц. Тогда что это на самом деле?

Уилл присел на корточки, разглядывая клеймо поближе. Эви не понимала, как он смог это сделать, не закричав и не упав в обморок.

– Это пентаграмма, символ вселенной, – объяснил Уилл. – Она используется во множестве религий и орденов – у язычников, гностиков, в восточных религиях, у древних христиан, у франкмасонов. Печать Соломона – один из известнейших подобных символов. Обычно используется для защиты.

– Жертву, видимо, она не очень-то защитила, – заметил Маллой.

Дядя Уилл обошел тело кругом.

– Но конкретно эта перевернута вверх ногами. – Он показал, что два луча звезды смотрят вверх, а один – вниз. – Я слышал, что перевернутая пентаграмма символизирует нарушение баланса, преобладание материального, телесного над духовным. Считается, что такую пентаграмму используют для темных дел: черной магии, запретного колдовства, вызова ангелов или демонов. – Уилл встал и отвернулся на мгновение, сделал три больших вдоха. – Рыба. Ненавижу запах рыбы.

– Вот, дядя, – сказала Эви и передала ему маленький пузырек духов из своей сумочки. Уилл понюхал его и вернул Эви. Она тоже поднесла пузырек к лицу. Ей снова было нехорошо, она с усилием заставила себя поднять голову и посмотреть на вздыбленную металлическую арку моста, устремлявшуюся к Бруклину.

– Мог ли убийца работать на фабрике или на ферме со скотом? – Джерихо внезапно нарушил молчание. Эви даже не заметила, когда он подошел и встал за ее спиной.

– Мы уже поискали в городе, попытались узнать по поводу клейма. Ничего, – сказал Маллой. – Оно связано с чем-то другим.

Он подозвал одного из помощников следователей, который вручил ему пожелтевший листок бумаги, и передал его Уиллу. Эви пристроилась за плечом дяди и начала читать.

«Блудница, потаскуха вавилонская, была наряжена в золото и драгоценности и прочие ценности нашего мира. И узрела она Зверя во всем его страшном обличье и возопила, ведь теперь ее глаза были открыты, и она изведала жестокость и бесчеловечность мира, которые должны быть искуплены кровью и тяжелыми жертвами. И Зверь забрал ее глаза, и бросил ее в пучину вечного моря с отметиной на челе. И было это пятое жертвоприношение».

– Это что, из Библии?

– Ничего похожего ни в одной Библии я не читал.

Уилл достал записную книжку и принялся искать что-то в записях.

Эви ткнула пальцем в набор символов, нарисованных в самом низу страницы.

– А это что такое? – Она не узнавала собственный голос.

Уилл пролистнул книжку.

– Я еще не уверен. Знаки какого-то определенного рода. Терренс, мне надо задать тебе несколько вопросов. Лично, если ты не против.

Мужчины удалились на противоположный конец причала, чтобы переговорить. Эви снова посмотрела на тело девушки и непроизвольно обратила внимание на ее туфли. Они были стоптаны и запачканы, но Эви знала точно – это была ее лучшая пара, особенная. На одной туфле осталась пряжка со стразами, безвольно свисавшая на ремешке. Это была последняя капля в жуткой несправедливости, случившейся с этой несчастной, и Эви захотелось хоть что-то исправить. Она попыталась пристегнуть пряжку на место, но та не хотела держаться.

– О боже, прошу тебя! – шепнула она, с трудом сдерживая слезы.

Со странной, неожиданной для самой себя решимостью она крепко схватила пряжку, намереваясь примотать ее любой ценой. И вдруг вещица раскрылась в ее руках с такой скоростью, что Эви не успела ничего понять. Картинки сменяли друг друга, как кадры фильма на быстрой промотке. Оборванный кусок обоев с красными пятнами, горящий очаг, белый фартук мясника, щелчок замка в двери. Клеймо. Синие глаза с красными пламенными ободками, жуткие, леденящие душу колодцы прямо в ад. Насвистывание – коротенькая веселая мелодия, совершенно не к месту, как детская колыбельная на поле боя, среди крови и смерти. А затем ее голова чуть не лопнула от душераздирающих воплей.

Задохнувшись от ужаса, Эви выронила пряжку. Шатаясь, она медленно подошла к краю пирса, и ее вырвало утренним сандвичем из автомата. Кто-то из полицейских позади заржал.

– Говорили же, здесь не место для девушки, – сказал один из них.

Ей подали платок.

– Спасибо, – проговорила она с мертвенным спокойствием, совершенно опустошенная.

– Пожалуйста, – сказал Джерихо и ушел, милостиво предоставив ей возможность прийти в себя в одиночестве.

Мимо по серым водам реки плыл паром, оставляя после себя две полоски, словно разглаживавшиеся в зеркальную поверхность. Эви смотрела ему вслед и пыталась как-то систематизировать то, что увидела. Возможно, эти жуткие картинки были ключами к разгадке преступления. Но как она могла рассказать кому-либо то, что знает, и особенно – каким образом она это узнала? Что, если ей не поверят? А если поверят и снова заставят держать эту пряжку и проходить через этот кошмар? Она не сможет еще раз пережить подобное. Никто не должен знать, что она видела. Пусть дядя Уилл ищет разгадку сам.

– Эви. Нам пора, – позвал ее Уилл.

– Иду, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал как можно жестче и увереннее.

На Ист-ривер внезапно прошел порыв сильного ветра. Он подхватил конец бежевого шарфа убитой девушки, и тот поднялся вверх, как рука просящего помощи. Эви отвернулась и пошла в обход, стараясь ни в коем случае не смотреть в ту сторону.