Меня будит какой-то звук. Я чуть приоткрываю глаза, борясь со сном. Я лежу на правом боку, лицом к кровати Энн. Дверь и то, что появилось в нашей спальне, находятся в дальнем конце комнаты со стороны моих ног. Чтобы рассмотреть там что-либо, мне нужно пошевелиться, повернуться, сесть — но я не хочу давать знать, что проснулась. Это логика пятилетнего ребенка: если я чего-то не вижу, то и оно не видит меня. Можно не сомневаться, что множество невезучих людей попадало в нешуточные неприятности, рассуждая подобным образом.
«Ну же, Джемма, нет смысла так пугаться! Скорее всего, ничего там нет».
Я моргаю и начинаю всматриваться в темноту. В щель между длинными бархатными занавесями просачивается луч лунного света, он падает на противоположную стену и почти касается низкого потолка. Снаружи об оконное стекло с легким скрипом трется ветка дерева. Я напрягаю слух, стараясь уловить посторонние звуки, что-нибудь в самой спальне. Но слышу только ровное посапывание Энн. На мгновение я решаю, что мне все это приснилось. Но тут звук повторяется. Тихо скрипит доска пола под чьей-то ногой, и становится ясно, что мое воображение тут ни при чем. Я прикрываю глаза, чтобы казалось, будто я сплю, и продолжаю всматриваться. Никто не получит мою голову просто так, без хорошей драки. У меня вдруг пересыхает и как будто распухает язык. Неясная фигура протягивает ко мне руку, я резко сажусь… и с силой ударяюсь макушкой о низко нависшее перекрытие.
Я шиплю от боли и, забыв о ночном госте, хватаюсь за ушибленную голову.
Чья-то удивительно маленькая рука зажимает мне рот.
— Ты что, хочешь разбудить всю эту чертову школу?
Ко мне наклоняется Фелисити; лунный свет падает на ее лицо сбоку, отчего черты становятся резкими, угловатыми, а кожа кажется молочно-белой. Фелисити сейчас вполне могла бы заменить саму луну.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, потирая здоровенную шишку, вздувающуюся надо лбом, чуть выше линии роста волос.
— Я же говорила, что мы еще увидимся.
— Но ты забыла упомянуть, что это будет прямо посреди ночи, — возражаю я, подражая ее тону.
В Фелисити есть нечто такое, что вызывает во мне желание произвести на нее впечатление, показать, что я ничуть не слабее, что ей не удастся вот так просто одержать надо мной верх.
— Идем! Я хочу показать тебе кое-что.
— Что именно?
Фелисити произносит медленно, с расстановкой, как будто говорит с ребенком:
— Идем со мной, я тебе покажу.
Голова у меня все еще гудит после удара. Энн негромко похрапывает, ничего не слыша, ничего не подозревая.
— Возвращайся утром, — говорю я, падая обратно на подушку.
Я уже проснулась настолько, чтобы понимать: что бы ни хотела показать мне Фелисити в такой час, ничего хорошего в этом быть не может.
— Я не стану повторять свое предложение. Решай: сейчас или никогда.
«Останься лучше в постели, Джемма! Все это выглядит не слишком многообещающе».
Так твердит мой рассудок. Но ведь не одному только рассудку предстоит провести два ближайших года в этой школе, занимаясь бессмысленной болтовней за чаем, умирая от чудовищной скуки. Мне бросили вызов, а я никогда в жизни не отступала в таких случаях.
— Ладно, согласна, — говорю я. — Пошли.
И тут же, чтобы не выглядеть слишком уж уступчивой, добавляю:
— Но лучше бы тебе не замышлять дурного.
— О, все будет в порядке. Обещаю!
И вот я иду следом за Фелисити из своей спальни, по длинному коридору, мимо девушек, спящих в комнатах за стенами, увешанными портретами женщин из прошлого школы Спенс — призраков с мрачными лицами, в белых платьях… губы этих женщин неодобрительно поджимаются при виде нашей эскапады, но печальные глаза говорят: «Вперед! Действуйте, пока можете! Миг свободы так короток!»
Когда мы добираемся до просторной площадки и лестницы, ведущей вниз, я приостанавливаюсь.
— А как насчет миссис Найтуинг? — спрашиваю я, поглядывая на огромную лестницу, уходящую на четвертый этаж, невидимый в темноте.
— О ней не беспокойся. Как только она выпивает свой стаканчик шерри, ее уже ничем не разбудишь, — отмахивается Фелисити и начинает спускаться.
— Погоди! — шепчу я как можно громче, но все же не настолько громко, чтобы разбудить остальных.
Фелисити останавливается, поворачивается ко мне, и на ее бледном лице вспыхивает насмешка. Резко качнув бедрами, она поднимается на одну ступеньку.
— Если ты хочешь жить здесь, без конца вышивая на салфетках «Боже, благослови наш дом», и учась играть в теннис на траве в корсете и пышной юбке, то возвращайся в постельку. Но если тебе хочется ухватить хоть немножко настоящего веселья…
С этими словами она припускает вниз по ступеням, мгновенно скрываясь за очередным изгибом лестницы.
Внизу, в большом холле, нас встречает Пиппа. Огонь в огромном камине погас, лишь несколько угольков еще потрескивают и вспыхивают искрами, но они не дают ни тепла, ни света. Пиппа прячется за огромным горшком с папоротником. Когда мы входим в холл, она высовывается из укрытия, глядя на нас взволнованными глазами.
— Где вы так долго пропадали?
— Ты ждала всего несколько минут, — возражает Фелисити.
— Мне не нравится ждать здесь. Все эти глаза на колоннах… Как будто следят за мной.
В темноте эльфы и нимфы на колоннах выглядят как настоящие призраки. Зал кажется живым, он будто отмечает каждое наше движение, подсчитывает наши вздохи…
— Ой, не будь такой глупенькой! Мы — храбрые девушки. А остальные где?
И тут же, как будто по сигналу, по лестнице спускаются еще две девушки и присоединяются к нам. Меня знакомят с Элизабет, маленькой, похожей на крысу девицей, из тех, у кого не бывает собственного мнения, и худенькой Сесили, поджимающей губы при виде меня.
Марты, подставившей Энн подножку в церкви, среди них нет, и я понимаю, что она не входит в узкий круг избранных, а только хочет в него пробиться. Именно потому она и напакостила Энн с такой охотой — чтобы выслужиться.
— Готова? — насмешливо спрашивает Сесили.
Во что это я впуталась? Почему не ответила просто: «Ладно, девушки, все было очень мило. Спасибо за прелестную полуночную забаву в старом запущенном дворце. Мне, конечно, не так уж хочется пропустить момент, когда этот зал расцветет ночной жизнью и вспыхнет прекрасным и кошмарным сиянием, но я, пожалуй, лучше вернусь в постель». Но вместо этого я выхожу вслед за девушками на лужайку за домом, где полная луна проливает желтоватый свет сквозь высокие прозрачные облака. Густой туман все еще стелется по земле, ужасно холодно. А я выскочила в одной ночной сорочке… Девицы оказались поумнее меня и набросили синие бархатные плащи.
— За мной!
Фелисити направляется вверх по склону холма, к церкви, и через несколько шагов туман поглощает ее целиком. Я иду за ней, а остальные шагают позади меня, так что мне уже не повернуть обратно. И всю дорогу до церкви я запоздало сожалею о своем решении отправиться с таинственными подружками в туманную ночь.
— У нас тут в школе есть традиция, — заявляет Фелисити. — Мы проводим небольшую церемонию посвящения для новеньких, даем им возможность доказать, что они достойны войти в наш внутренний круг.
— У вас действительно есть внутренний круг, состоящий всего из четырех человек? — спрашиваю я, держась куда более уверенно, чем себя чувствую. — Это гораздо больше похоже на внутренний квадрат, тебе не кажется?
— Тебе повезло, что ты очутилась здесь, — огрызается Сесили.
«Да, я чувствую себя просто невероятной счастливицей, стоя здесь, на ледяном холоде, в одной ночной сорочке. Кое-кто мог бы сказать, что это невероятно глупо, но я все равно полна оптимизма».
— Ну, и в чем суть этого тайного посвящения?
Элизабет взглядом спрашивает у Фелисити разрешения говорить.
— Тебе только и нужно, что взять что-нибудь из этой церкви.
— То есть что-нибудь украсть? — уточняю я.
Мне очень не нравится новый поворот событий, но я зашла слишком далеко, чтобы отступать.
— Это не воровство. В конце концов, то, что ты возьмешь, останется в школе Спенс. Это всего лишь способ доказать, что ты достойна нашего доверия, — возражает Фелисити.
Я раздумываю несколько секунд; и хотя наиболее разумным было бы сказать, что мне все это неинтересно и что я предпочту отправиться спать, я произношу совсем другое:
— И что именно мне взять, как ты думаешь?
Облака разлетелись в клочки. Сливочная луна показывается во всей своей красе. Фелисити приоткрывает рот и проводит языком по верхним зубам, словно ощупывая их.
— Вино для причастия.
— Вино для причастия? — недоверчиво повторяю я.
Пиппа сдавленно кашляет, а потом нервно хихикает, и я понимаю, что со стороны Фелисити это импровизация, новое проявление ее дерзости.
Сесили ошеломлена.
— Но, Фелисити, это же богохульство!
— Да, я тоже не уверена, что это хорошая идея, — говорю я, но Фелисити меня перебивает.
— В самом деле? А мне идея кажется просто блестящей! — резко произносит она. Дочь адмирала терпеть не может, когда с ней спорят. — А ты как, Элизабет? Ты что думаешь?
Элизабет стала похожа на щенка, который не знает, кого из хозяев выбрать, — Фелисити или Сесили.
— Ох… ну, я полагаю…
Тут вмешивается Пиппа.
— Я думаю, идея — высший класс!
Я почти готова поклясться, что деревья шепчут: «Идиотка!» Во что я впуталась?!
— Ты ведь не будешь говорить, что боишься войти туда одна? — интересуется Фелисити.
Я как раз очень даже боюсь, но признаться в этом не могу.
— А что будет, когда преподобный Уэйт обнаружит, что вино для причастия исчезло? Разве он не заподозрит в этом учениц?
С губ Фелисити срывается высокомерное «Ха!».
— Да этот пьянчужка только и подумает, что сам его выпил! Кроме того, в это время года тут вокруг постоянно кочуют цыгане. И если придется, мы можем свалить вину на них.
Мне очень, очень не нравится замысел Фелисити. Церковная дверь как будто вдруг становится выше и приобретает зловещий вид. Но, несмотря на все опасения, я знаю, что войду туда.
— А где хранится это вино?
Пиппа подталкивает меня к двери.
— За алтарем. Там есть такая маленькая ниша в стене.
Она изо всех сил налегает на засов. Дверь скрипит и распахивается, открывая передо мной кромешную тьму.
— Неужели вы думаете, что я смогу найти что-нибудь в такой темноте?
— А ты иди на ощупь, — заявляет Фелисити, толкая меня вперед.
Я поверить не могу, что действительно очутилась в темной, мрачной церкви, готовая совершить чудовищное святотатство. Не укради… Я вспоминаю, что случается с теми, кто нарушает заповеди. И вряд ли что-то поможет мне избежать наказания, если я собираюсь украсть то, что церковь считает святой кровью Христовой… И ведь еще не поздно. Я все еще могу повернуть назад и отправиться в постель. Могу, но тогда я навсегда лишусь влияния на этих девушек, которое приобретала сейчас…
Правильно. Нужно просто сделать все побыстрее. Свет с улицы дает возможность видеть все поблизости от входа, но в дальнем конце, где таятся алтарь и вино, царит тьма. Я шагаю вперед — и тут же слышу, как со скрипом затворяется дверь, и свет исчезает, а с наружной стороны тяжело сдвигается с места деревянный засов. Они просто заперли меня в церкви… Не думая, я с силой ударяю в дверь плечом, надеясь, что еще успею открыть ее. Но она и не шелохнулась. Зато я основательно ушиблась.
«Глупая, глупая, глупая Джемма…»
Чего, собственно, я ожидала? Как я могла купиться на нелепое обещание приема в их закрытый клуб? В моей голове звучит голос Энн: «А какой смысл? У меня и шансов не было против них». Но сейчас некогда жалеть себя. Надо думать.
В церкви должен быть второй выход. Нужно только найти его. Вокруг как будто дышат тени. Под скамьями шуршат мыши, коготки скребутся по мраморному полу. По коже у меня ползут мурашки. Но луна светит во всю силу, лучи проникают сквозь оконные витражи, оживляя ангелов, пробуждая голову горгоны… ее глаза горят желтым огнем.
Я немного привыкаю к темноте и начинаю пробираться между скамьями, от ряда к ряду, надеясь, что не наступлю на грызуна или что-нибудь похуже. Каждый звук кажется оглушительным. Шорох лап ночных зверьков. Потрескивание дерева. Я молча проклинаю себя за то, что стала жертвой столь мерзкой выходки. «Это просто нечто вроде небольшого посвящения школы Спенс… нам нравится издеваться друг над другом. Красота, грация и очарование? Да пропади они пропадом! Это школа для садистов, умеющих отлично накрывать стол для чая».
Клик-клик. Треск-треск…
«Скорее всего, Фелисити имеет такое же отношение к адмиралу Уортингтону, как и я».
Клик-клик. Треск-треск…
«Я даже не хочу когда-нибудь очутиться в Париже».
Кашель. Но я не кашляла. А если это не я, то кто же?
Через долю мгновения эта мысль добирается до моих ног, и я, спотыкаясь, мчусь по центральному проходу к алтарю. Натыкаюсь на первую ступеньку алтарного возвышения и растягиваюсь на жестком мраморе, острый край ступени ударяет меня по ноге. Но я слышу шаги, быстрые шаги за спиной, и на четвереньках ползу к небольшой двери, чуть-чуть приоткрытой, которую только что заметила за органом. Я с трудом поднимаюсь на ослабевшие ноги, изо всех сил стремясь укрыться… укрыться по другую сторону этой двери. Остается только протянуть руку, и…
Но надо мной вдруг что-то… Милостивый боже, мне, наверное, все это чудится… ведь что-то… кто-то вдруг пролетает над головой и тяжело приземляется на пол между мной и спасительной дверью. Чья-то рука зажимает мне рот, не дав закричать. Вторая рука дергает меня вперед, крепко прижав к чьему-то телу…
Инстинкт заставляет меня впиться зубами в закрывающую рот ладонь. Меня бесцеремонно толкают на пол. Я вскакиваю и снова бросаюсь к двери за органом. Но невидимая рука хватает меня за лодыжку, и я грохаюсь на мрамор с такой силой, что из глаз летят искры. Я пытаюсь отползти в сторону, но у меня слишком сильно болят колено и голова…
— Подождите… Пожалуйста!
Голос молодой, мужской, смутно знакомый…
В темноте вспыхивает спичка. Я завороженно слежу за огоньком, подплывающим к лампе. Неяркий свет заливает все вокруг, и я вижу широкоплечую фигуру, черный плащ… и только потом могу рассмотреть лицо с большими темными глазами, с длинными ресницами. Мне ничего не почудилось. Он действительно здесь. Я вскакиваю, но он оказывается проворнее и перегораживает мне дорогу к двери.
— Я закричу! — обещаю я. — Клянусь, я закричу!
Голос у меня сел, и я говорю едва слышно.
Он напрягается, готовый к чему-то, но я не знаю, к чему именно, и от этого сердце еще сильнее колотится о ребра.
— Нет, вы не будете кричать, — говорит он наконец. — Как вы объясните то, что находитесь здесь наедине со мной, посреди ночи, да еще и не будучи одетой должным образом, мисс Дойл?
Я машинально обхватываю себя руками, пытаясь спрятать хотя бы часть тела, укрытого только тонкой ночной рубашкой. Он знает меня, ему известно мое имя… Сердце колотится уже прямо в ушах. Сколько мне пришлось бы кричать, чтобы кто-нибудь услышал? Да и есть ли поблизости хоть кто-то, кто мог бы услышать меня?
Я отступаю за алтарь.
— Кто вы такой?
— Вам совершенно не нужно этого знать.
— Но вы-то знаете мое имя! Почему бы мне не узнать ваше?
Он немного думает, прежде чем ответить, и наконец коротко произносит:
— Картик.
— Картик? Это ваше настоящее имя?
— Я назвал вам некое имя. Этого достаточно.
— Что вам нужно от меня?
«Думай, Джемма, думай… А он пусть пока говорит».
— Вы меня давно преследуете. Я видела вас на железнодорожной станции. И на службе в церкви.
Он кивает.
— Да, я сел следом за вами на борт «Мэри-Элизабет» в Бомбее. Тяжелое было путешествие. Я знаю, что англичане весьма сентиментально привязаны к морю, но я вполне бы прожил и без него.
Свет лампы падает на него, и на стену ложится тень — нечто крылатое, парящее… Он все так же стоит между мной и дверью. Мы оба замираем, не шевелясь.
— Но зачем? Зачем все это вам понадобилось?
— Я ведь уже сказал, мне нужно было поговорить с вами.
Он делает шаг вперед. Я шарахаюсь, и он останавливается.
— Поговорить о том дне и о вашей матери.
— Что вам известно о моей матери?
Я выкрикиваю это так громко, что спугиваю какую-то птицу, прятавшуюся под балками потолка. Она в панике заколотила крыльями.
— Прежде всего я знаю, что умерла она не от холеры.
Я заставляю себя глубоко вздохнуть.
— Если вы рассчитываете шантажировать мою семью…
— Ничего подобного!
Еще шаг вперед.
Я прижимаюсь спиной к холодному мрамору алтаря; руки дрожат, не знаю, смогу ли я хотя бы оттолкнуть странного юношу…
— Продолжайте.
— Вы ведь видели, как все это произошло, правда?
— Нет! — Это слово вырывается у меня само собой, бездумно и бессмысленно.
— Вы лжете.
— Н-нет… я…
Он стремительно, как змея, подскакивает к алтарю и нагибается ко мне, держа лампу в нескольких дюймах от моего лица. Он мог бы без труда обжечь меня или свернуть мне шею.
— В последний раз спрашиваю: что именно вы видели?
От страха во рту у меня пересыхает так, что я почти не могу говорить.
— Я… я видела ее убитой. Я видела их обоих убитыми.
Он крепко стискивает зубы и чуть слышно цедит:
— Продолжайте…
Из груди рвутся рыдания. Но я подавляю их.
— Я… я пыталась позвать ее, но она меня не слышала. А потом…
— Потом что?
Тяжесть, наполнившая мою грудь, просто невыносима, я с трудом выдавливаю из себя каждое слово.
— Я не знаю. Это было… как будто тени ожили… я никогда не видела ничего подобного… такой отвратительной твари…
Мне почему-то стало легче, когда я выложила совершенно незнакомому человеку то, что скрывала от всех.
— Ваша матушка сама лишила себя жизни, ведь так?
— Да… — шепчу я, изумленная, что ему это известно.
— Ей повезло…
— Да как вы смеете…
— Поверьте мне, ей очень повезло, что до нее не добралась та тварь. Как до моего брата. Он оказался не таким счастливчиком.
— Но что это такое?
— То, с чем невозможно бороться.
— Но я потом еще раз видела это. Когда ехала сюда в экипаже. У меня было еще одно… видение.
Юноша встревожился. Я вижу страх в его глазах и жалею, что вообще рассказала ему хоть что-то. Он выпрямляется, пристально глядя на меня.
— Слушайте меня внимательно, мисс Дойл. Вы никогда и никому не расскажете обо всем этом. Вы понимаете?
Лунный свет с трудом пробивается сквозь цветные стекла витражей…
— Почему нет?
— Потому что тогда вы окажетесь в опасности.
— Но что это было такое, что именно я видела?
— Это было некое предостережение. И если вы не хотите, чтобы произошли новые ужасные события, вы не будете позволять себе новых видений.
Ночь, дурацкая выходка девиц, страх и измождение… все это выливается в язвительном смехе, который я не в силах остановить.
— Но как, скажите на милость, я могла бы это сделать? Хотя бы потому, что эти самые видения не спрашивают разрешения являться!
— Просто закройте перед ними свой ум, и они быстро прекратятся.
— А если у меня не получится?
Без единого звука он крепко хватает меня за запястье.
— У вас получится.
По центральному проходу дерзко мчится мышь. Молодой человек отпускает меня, по его лицу проскальзывает самодовольная усмешка. Я прижимаю руку к груди и потираю горящую кожу.
— Мы будем следить за вами, мисс Дойл.
Тут за тяжелой дубовой дверью церкви раздается шум. Я слышу, как преподобный Уэйт пьяным голосом напевает что-то себе под нос, сражаясь со щеколдой; он громко ругается, когда щеколда со стуком падает на прежнее место. Не знаю, что бы случилось, если бы преподобный обнаружил меня здесь — может, он обрадовался бы, а может, испугался. Я оглядываюсь — но мой мучитель исчез. Он просто-напросто сбежал через боковую дверь. Путь к свободе открыт. Я могу выйти. А потом я вижу это. Бутылка с вином для причастия, полнехонька до краев, стоит в нише.
Дверь наконец поддается усилиям преподобного. Он войдет с секунды на секунду. Но этой ночью преподобному Уэйту будет отказано в вине. Бутыль уже в моих руках, и я выбегаю через открытую боковую дверцу, но останавливаюсь в начале темной лестницы. Что, если юноша ждет меня там, внизу, в темноте?
Преподобный Уэйт входит наконец в церковь и интересуется:
— Тут что, кто-то есть?
Язык у него заплетается.
Я стремительно бегу вниз по лестнице и припускаю по склону холма, как будто в меня палят из пушки. Я не останавливаюсь до тех пор, пока не упираюсь во внушительные кирпичные стены школы Спенс; лишь тогда я позволяю себе перевести дыхание. Неподалеку каркает ворона, заставляя меня подпрыгнуть. Я ощущаю на себе чьи-то взгляды…
«Мы будем следить за вами…»
Что он имел в виду, этот странный человек? Кто такие «мы»? И зачем кому бы то ни было следить за девушкой, у которой не хватило ума даже на то, чтобы разгадать планы четверки глупых проказниц, скучающих в пансионе для благородных девиц? И что он знает о моей матери?
«Просто посмотри на школу, Джемма. Все будет в порядке».
Зашагав дальше, я обвожу взглядом ряды окон над головой. Они прыгают вверх-вниз с каждым моим шагом.
«Вы не будете позволять себе новых видений…»
Но это же глупо. И унизительно. Я ведь не могу управлять этими видениями. Если бы можно было просто зажмурить глаза покрепче, вот как сейчас, и пожелать увидеть нечто особенное…
Мое дыхание вдруг становится глубже и реже. Все тело охватывает теплом, я расслабляюсь, как будто очутилась в самой восхитительной из всех возможных ванн, полной душистой розовой воды… Почуяв запах роз, я резко открываю глаза.
Маленькая девочка, та самая, что посетила меня в видении по дороге в школу, стоит передо мной, слегка светясь. Она манит меня рукой.
— Сюда, сюда…