Чтобы Бобби Фишер чувствовал себя счастливым, Американская ШФ обеспечила его номером в отеле «Генри Гудзон» в начале 1972 года. Куда идет Фишер, туда идет шахматная нация, верили функционеры. И поскольку он готовился играть с Борисом Спасским матч за звание чемпиона мира, его юристы и официальные лица Американской ШФ хотели всегда знать, где он находится. Едва ли не каждый день возникали вопросы: относительно призового фонда, расписания и места проведения матча. Требовалось принимать решения.
До этого жизнь Фишера в значительной мере носила кочевой характер, поскольку он постоянно переезжал с одного турнира на другой. Если он возвращался в Бруклин, чтобы готовиться к следующему турниру или матчу, то обычно уединялся у себя дома. Он часто отключал телефон и становился недоступным для внешнего мира — иногда на недели. Такой modus operandi в новых условиях становился неприемлемым, так как организаторам требовалось постоянно согласовывать с ним многочисленные детали предстоящего матча. Поэтому выделение номера в отеле «Генри Гудзон», где царила спокойная атмосфера, было правильным шагом. Именно в этом отеле Бобби выиграл несколько чемпионатов США, и если ему становилось одиноко в номере, или он хотел поиграть в шахматы или о них поговорить, ему всего лишь нужно было на лифте опуститься на несколько этажей и зайти в манхеттенский шахматный клуб, где его, как наиболее выдающегося члена клуба, принимали, когда бы он там ни появился, по высшему разряду.
Однажды вечером вскоре после заселения в отель Бобби лежал на кровати с пятками, нависшими над ее краем, и беседовал с осознанием важности своей персоны с двумя близкими друзьями. 1970-е были годами визита Никсона в Китай, прихода Трансцедентальной медитации, запрета рекламы табака на радио и быстрого распространения фаст-фуда. Но ничто из этого не интересовало трех людей, находившихся в комнате. Они говорили о шахматах и озабоченностях, которые испытывал Фишер.
Сэм Слоун — тонкий как тростинка биржевой маклер с легким вирджинским акцентом, на год моложе Бобби; его коньком являлись не шахматы — он участвовал в турнирах, но калибр имел далеко не чемпионский, — а закон. Обладавший отличной памятью, он стал последним не-юристом, кто оспаривал обвинение на процессе в Верховном суде США — и выиграл его. Бобби ему доверял.
Другой — Бернард Цукерман, парень из Бруклина, всего на 22 дня моложе Бобби и международный мастер. Его прозвали «книжный Цук», поскольку многие считали — и Бобби в том числе — его лучшим в стране знатоком современной дебютной теории. Впрочем, сам он отдавал пальму первенства Бобби. У Цукермана был вызывающий приязнь взгляд, длинные ресницы и волосы до плеч — наследие 60-х. На турнирах он часто опаздывал на партию на полчаса, играл быстро и обычно предлагал ничью, никогда не получая отказа. Бобби его уважал. И Слоун, и Цукерман любили шахматы, Бобби и женщин — из этих интересов первые два Бобби полностью разделял, а отчасти и третье.
Этим вечером они были его верными друзьями и пытались снять его озабоченности относительно предстоящего матча. Хотя он только что совершил один из величайших подвигов в истории шахмат, обыграв Тайманова, Ларсена и Петросяна с общим счетом 18,5:2,5, Фишера беспокоила сила Спасского, коего, по его мнению, отличал «динамичный, индивидуальный стиль». Бобби никогда раньше Бориса не обыгрывал, и считал, что у него могут возникнуть проблемы. «Почему ты не уверен в победе?», — мягко спросил Цукерман, добавив, что Спасский ничем не лучше, например, Петросяна. «Спасский лучше, — ответил Бобби с некоторой горестью. — Не намного, но лучше». Не меняло оценки знание того, что Спасский, сравнивая результаты свои и Бобби в 1971 году, считал американца более сильным игроком.
Столь много стояло на карте в надвигающемся матче, что конфликт становился неизбежным. И безжалостные военные действия между советской федерацией, американской и ФИДЕ начались. Советские не жалели усилий на закулисные маневры, чтобы добиться всех возможных преимуществ. Они владели чемпионским титулом последние тридцать четыре года и не собирались уступать его американцам, тем более, «необразованному» американцу. Имелись и финансовые соображения. Шестизначный призовой фонд должен был стать самым крупным среди единоличных противостояний во всех видах спорта, кроме бокса.
Когда Исландия подала свою заявку на проведение матча, Фишер прилетел в Рейкьявик, чтобы на месте ознакомиться с условиями. Играть именно здесь ему посоветовал местный шахматист Фрейстайнн Торбергссон, сыгравший с Бобби вничью на турнире в Рейкьявике в 1960 году. Но президент Исландской Шахматной Федерации 32-летний Гудмундур Тораринссон, инженер с вкрадчивой речью и исследователь творчества Шекспира, настороженно относился к Фишеру. Человек с массивной тростью и политическими амбициями (впоследствии он стал членом парламента) Тараринссон желал получить матч, но капризы Бобби терпеть не хотел.
Пока шли переговоры относительно места проведения матча и призового фонда, оба соперника отправились в горы готовиться к битве. Спасский укрылся на Кавказе, а Фишер обосновался в Катскиллских горах более чем в семи тысячах миль от него. «Гроссинджер», огромный гостиничный комплекс в Ферндейле, штат Нью-Йорк, расположенный в центре Борщовочного хребта — популярного вот уже более полувека среди еврейского населения Нью-Йорк-сити места проведения отпусков — стал тренировочным лагерем Бобби на четыре месяца, предшествовавшие матчу. Поскольку фишеровская Всемирная церковь Бога соблюдала ту же диету и многие из установлений шаббата, что предписывались иудейской традицией, «Гроссинджер» оказался идеальным выбором. В меню отсутствовала свинина и с захода солнца в пятницу до захода в субботу набожный человек мог блюсти религиозные установления.
В «Гроссинджере» Бобби был защищен от сторонних помех Нью-Йорка, где он находился на расстоянии 10-центового звонка от любого, кто хотел с ним поговорить; никто не мог заглянуть к нему «на огонек», разрушая концентрацию и нацеленность на работу. Отель был также известен умением приспособиться к запросам знаменитых гостей. Бобби нравилось место, он постоянно пребывал в хорошем настроении, его согревали мысли о том, насколько богаче он станет после матча. Он сберегал деньги, получаемые от продажи его книг, турнирных призов, выступлений — даже написал матери, что становится «по-настоящему обеспеченным».
На тот момент призовой фонд матча составлял 138.000 долларов — самый высокий в истории шахмат. Бобби старался не слишком задумываться о деньгах, которые вырисовывались на его горизонте. Несмотря на возраставшие суммы и признание, он писал с долей смирения, что прикладывает все усилия, чтобы «не забыть, кто он есть, и видеть перед собой вечные ценности».
Он с радостью узнал, что Регина сдала экзамены и теперь могла практиковать медицину на территории США, и Бобби надеялся, что она вернется из Европы в скором времени.
Чтобы быть готовым к тяготам предстоящего матча, Бобби тренировал свое тело, равно как и мозги, занимаясь в гимнастическом зале отеля, плавая на скорость в бассейне и играя несколько партий в теннис каждый день. Он, казалось, оккупировал теннисный корт на время своего пребывания в отеле, и, если не считать матчи с местным профи, остальных противников-непрофессионалов он обычно обыгрывал. Подача у него была элегантная и сильная, так же точно и сильно он отбивал летящие в его сторону мячи. Ожидая подачу противника, он быстро двигал ракеткой, прыгал с ноги на ногу и раскачивал корпус, всегда готовый сместиться в нужную сторону. Возвращаясь в коттедж или отправляясь в бассейн, он часто взмахивал ракеткой в направлении невидимого мяча, ровно так, как взмахивал воображаемой бейсбольной битой, когда еще мальчишкой скакал по Флэтбуш-авеню. Физические упражнения позволяли ему находиться в отличной форме. Матери он написал: — «чувствую себя по-настоящему отлично», и все ему говорят, что выглядит он превосходно.
Только после нескольких часов физических упражнений он садился за доску. По вечерам, в состоянии спокойных размышлений, он начинал кропотливое изучение партий Спасского. Анализ под «микроскопом» часто продолжался до рассвета. Справочником, к которому он обращался чаще всего, служила книга, которую журналисты тут же окрестили «Большой Красной Книгой» — номер 27 из великолепной серии «Всемирная история шахмат», — содержавшей 355 партий Спасского в удобном формате, где через каждые пять ходов следовала диаграмма. Бобби никогда не упускал эту книгу из поля зрения и повсюду носил с собой. В ней содержались его собственные замечания о партиях Спасского с комментариями и вопросительными знаками, означающими слабые ходы, и восклицательными, означающими сильные. В качестве домашнего развлечения часто исполнялся один трюк: Бобби просил кого-нибудь выбрать из книги партию наугад, сказать, с кем и где играл Спасский, а он диктовал партию ход за ходом от начала до конца. Он запомнил более чем 14 тысяч ходов!
Хотя Бобби написал матери, что «потихоньку готовится» к матчу, на самом деле он отдавал подготовке по двенадцать часов в день и семь дней в неделю, обдумывая, какие дебюты он будет применять и какие позиции Спасскому не по душе. Настроение его улучшилось после того, как он переиграл партии Спасского из недавно завершившегося в Москве мемориала Алехина. Он сказал одному интервьюеру: — «Партии ужасны. Он стоял на проигрыш в половине из них, он играл из рук вон плохо».
Если Спасскому помогала армия, хотя и небольшая, помощников, то Фишер, в основном, трудился в одиночку. Британский шахматист Роббер Вейд снабдил Бобби детальным анализом применяемых Спасским дебютов, занесенным в два блокнота с отрывными листами; один помеченный «Спасский: белые», другой — «Спасский: черные». В остальном Бобби опирался на собственные силы. Для прессы он излучал уверенность. «Я не волнуюсь», — заявил он. И добавил в стиле Мохаммеда Али реплику, явно предназначенную для цитирования: — «Шансы двадцать к одному [что я выиграю]».
В месяцы, проведенные Бобби в «Гроссинджере», его посетили несколько игроков, но хотя темой разговоров являлись шахматы, реальной помощи ему никто не оказывал. Ларри Эванс, затем Бернард Цукерман, немного помогли сообразно своим возможностям, но хотя он их уважал, иногда, всё же, просил отсесть от доски, чтобы они ему не мешали.
Впоследствии Ломбарди оспаривал тезис о Бобби, как тотально самодостаточном игроке, некоем острове. «Да, он действительно работал в одиночку, но учился-то на партиях других мастеров. Говорить, что Бобби развил свой талант без посторонней помощи, это то же, что сказать, будто на развитие Бетховена или Моцарта не оказала влияния музыка прежних веков. Если бы не существовали шахматисты до Бобби, у которых он мог учиться, Фишера, которого мы знаем, не было бы».
Уильям Ломбарди (слева) и бородатый Мигель Кинтерос, оба — гроссмейстеры, секундировали Бобби в матче 1972 года.
Поскольку в номере имелись две комнаты, ему нравилось время от времени принимать гостей. Чаще других его посещал Джеки Бирс. Бобби знал Джеки с детства, и они представляли собой странную пару. Джеки — сильный «эксперт», превосходный блицор, но он всегда попадал в истории в шахматных клубах из-за своего необузданного темперамента. Одно сражение в манхеттенском шахматном клубе закончилось судебным преследованием против него, которое было всё же улажено по соглашению сторон. Ходили разговоры о случаях, когда он за кем-то гонялся на улицах, и кто-то гонялся за ним в процессе «выяснения отношений». В компании с Бобби Джеки вел себя тихо и уважительно. Он часто ночевал у Фишера в Бруклине и позднее гостил у него дома, когда Фишер жил в Калифорнии. Джеки не был ни подхалимом, ни мальчиком для битья, как его описывали некоторые авторы. Он признавал Бобби «главным» в их дружбе, но не боялся спорить, отстаивая свое мнение. Хотя Бобби, зная о репутации Джеки, соглашался на его присутствие рядом с собой, всё же он проявлял достаточно осторожности, чтобы держать его на дистанции, инстинктивно понимая, что другие не будут к нему столь терпимы.
В начале мая Фрейстайнн Торбергссон, исландский знакомец Бобби, прибыл из Исландии в США и поселился в «Гроссинджере». Поначалу Бобби чувствовал некоторую скованность в общении с ним, но чем дольше длился разговор — а продолжался он семь часов — тем более оттаивал. Хотя Бобби изначально был настроен на Белград, как на город проведения матча, существовала идея разделения матча на две части — одну провести в Белграде, другую — в Рейкьявике. Торбергссон отстаивал идею провести весь матч в Исландии. Вернувшись в шале Бобби, они вдвоем некоторое время посвятили анализу партий, и Торбергссон продолжил мягкую аргументацию в пользу проведения всего матча в Исландии.
Вежливый человек, Торбергссон пожил в России и был ярым антикоммунистом. Ему виделся предстоящий матч за звание чемпиона мира неким политическим актом, равно как и культурным; и он использовал эту линию аргументации в разговоре с Бобби, утверждая, что неправильно с моральной точки зрения разыгрывать звание чемпиона мира в стране, находящейся в зоне влияния СССР. Впоследствии он писал: «Русские десятилетиями порабощали чужие народы и свои собственные. Они использовали победы в спорте, шахматах и других областях для одурачивания людей и в качестве доказательства преимущества их системы». Он добавил, что победа Фишера станет «ударом по поднятым кулакам коммунистической пропаганды».
На следующее утро, когда исландец уезжал из «Гроссинджера», он уже чувствовал, что Бобби готов согласиться играть весь матч в Исландии.
Ближе к началу матча Бобби покинул «Гроссинджер» и в сопровождении одного из своих юристов, Эндрю Дэвиса, выпускника Йельского университета, перебрался в Йельский клуб на Манхеттене, где и пробыл несколько недель.
По мере приближения лета интерес к матчу вырос до такой степени, что едва ли не каждое замечание Фишера или его поступок становились известны всему миру. Даже в «Гроссинджере», вдали от делового Манхеттена ему досаждали звонками, телеграммами и визитами с предложениями о том, как сделать его — и инициаторов этих предложений — богатыми. Предлагалось разработать «Шахматный набор Бобби Фишера». Требовалось одобрение. Брокер с Уолл-стрит даже пытался убедить Бобби стать «корпорацией», как «Битлз», чтобы акциями «Бобби Фишер» можно было торговать на нью-йоркской Бирже. Фишер предпочел свой путь, соглашаясь редко и не подписывая ничего.
Шахматисты рассматривали предстоящую дуэль Фишер-Спасский как самый важный матч из когда-либо игранных американцем. Журнал «Тайм» был одним из многих изданий, бивших в геополитический барабан. Он окрестил матч «Русский Медведь против Бруклинского Волка». Защита Спасским титула стала, символически, защитой Советского Союза, и это бремя становилось для русских непомерно тяжелой задачей.
Фишер, отчетливо сознававший политическую и культурную подоплеку матча, принял дополнительный груз как личную ответственность. «Завоевание титула я осознаю, как свою особую миссию», — заявил Бобби. На вопрос, не станет ли состязание матчем неприязни, он ответил: «В известном смысле. Но не между лично мной и Спасским… неприязнь направлена против русских».
Претендент в любом соревновании зачастую имеет то преимущество, что он обязан одержать «верх», чтобы выиграть; он мотивирован бороться упорнее, поскольку ему нужно доказать, что он лучше чемпиона. Обладатель титула, осознавая свое превосходство, часто играет на «нормальном» уровне, ложно полагая, что раз он является чемпионом, доказанное качество его прошлой игры достаточно для обеспечения победы. Одно преимущество у Спасского было, и заключалось оно в правиле «победа ввиду ничьих». Если он смог бы завершить все партии вничью, это дало бы ему 12 очков и Спасский сохранил бы свое звание, не выиграв и одной партии. Фишеру требовалось набрать как минимум 12,5 очков, чтобы сместить Спасского с трона.
Исландия, самая западная и одна из самых маленьких стран Европы, расположенная в Северной Атлантике чуть ниже полярного круга, могла показаться странным местом для проведения матча за звание чемпиона мира. По большей части необитаемый, за исключением линии побережья, остров контрастен по природным особенностям — частично покрытый обширными ледяными полями, он включает несколько активных вулканов, поднимающихся в облаках пламени из земли и окружающего его моря. Практически безлесный ландшафт с промерзшими горами, словно выхваченными из книжки с картинками — залитые лавой «заплаты» на пересеченной местности, — всё это делает ландшафт неестественным, почти лунным: американские астронавты тренировались здесь перед полетами на Луну. В 1972 году средний доход жителей Исландии едва достигал 2.000 долларов в год. Но это энергичная страна, где практически не загрязнена окружающая среда, нет городских трущоб и практически отсутствует преступность.
Так что же сделало Исландию идеальным местом для проведения матча Фишер-Спасский? Безусловно — решительность, гордость и энтузиазм местных жителей, их любовь к игре, как интеллектуальному и культурному занятию. Исландцы одни из самых образованных людей в мире, и исландские саги считаются величайшими литературными памятниками. Исландцы читают больше книг на душу населения, чем любой другой народ на планете, и — как русские — почти все жители играют в шахматы. Зимними месяцами, когда темно почти 24 часа в сутки, как можно лучше провести вечер или уик-энд, чем остаться дома или посетить комфортабельный теплый клуб и поиграть в шахматы, забывая стужу атлантической зимы с ее штормами и колющими дождями.
Многие годы исландцы спонсировали международные турниры и матчи, и возможность провести у себя соревнование, окрещенное «Матчем Века», воодушевляла всех любителей шахмат в стране. Матч 1972 года между Фишером и Спасским стал одним из лучших по организации матчей за чемпионский титул из всех, когда-либо проведенных. Он возбуждал жгучий интерес как у исландцев, так и у туристов и международной прессы, прибывших в столицу Исландии, Рейкьявик. Увеличенные снимки Фишера и Спасского украшали окна почти каждого магазина, а черно-белые доски служили задниками для огромных шахматных фигур из папье-маше.
Большинство местных жителей поначалу желало победы Фишеру, но после многочисленных фальстартов, угроз и трудностей общего свойства, создаваемых Фишером, симпатии стали перемещаться в сторону ведшего себя по-джентльменски Спасского. Фишера не устроили финансовые условия. Победитель должен был получить 78.125 долларов, проигравший — 46.875. Помимо этого каждый участник получал по 30 % от всех теле- и киноправ. Фишер потребовал 30 % от сборов с билетов дополнительно, утверждая, что они могут составить 250.000, и что Спасский должен получить свою долю.
Исландские официальные лица — которые вовсе не были уверены, что им удастся добиться аншлага в зале «Лаугардалшол» на 3 тысячи мест на каждой из 24-х партий, не считая отложенных — доказывали, что сборы должны целиком идти на покрытие организационных расходов.
Фишер аннулировал билет на самолет в последнюю минуту вечером 25 июня. Авиалиния зарезервировала целый ряд кресел для него одного и загрузила холодильник самолета апельсинами, чтобы сок могли «выжимать у него на глазах», как он потребовал, в течение четырехчасового полета над Атлантикой. Тем временем продолжались переговоры между юристами Фишера — Полом Маршаллом и Эндрю Дэвисом, и исландской шахматной Федерацией — относительно денег, которые предполагалось выручить от продажи билетов. Обе стороны стояли на своем и уступать не собирались. В течение следующей недели для Бобби бронировались новые билеты, которые вновь аннулировались, и газеты стали сомневаться, а появится ли он вообще. Исландские газеты задавались вопросом: HVENAER KEMUR HINN DULARFULLI FISCHER? («КОГДА ПРИБУДЕТ ТАИНСТВЕННЫЙ ФИШЕР?») Через несколько дней после первого отказа Фишера от полета, Бобби и Дэвис отправились в аэропорт Джона Ф. Кеннеди, очевидно, чтобы лететь рейсом «Пан-Американ». Но, странно… Фишер остановился, чтобы купить будильник, и его заметили репортеры и фотографы (более сотни их поджидали Бобби, чтобы сделать фото или взять интервью). Он буквально бегом покинул терминал и на самолет не попал. Позднее его видели недалеко от ресторана «Говард Джонсон», где он обедал. Когда же все-таки Бобби отправится в Исландию?
Деньги являлись фокальной точкой разногласий, но не только они (доллары или кроны); Бобби просто шел своей дорогой. Как было написано в редакторской колонке «Нью-Йорк Таймс»: «Если он сыграет в Рейкьявике и победит — его заработки настолько возрастут, что нынешние суммы покажутся на их фоне смешными». Фишер это понимал. Он также знал, что мир желал видеть матч и что если он потянет еще немного, денег станет больше.
Мировую прессу, сказать самое малое, всё это не радовало. Иностранные газеты отражали на своих страницах недовольство читателей. «РУССКИЕ ПРЕЗИРАЮТ ФИШЕРА ЗА МЕРКАНТИЛИЗМ», — кричал заголовок в «Нью-Йорк Таймс», и ТАСС, советское новостное агентство, резюмировало: «Когда бы речь ни заходила о Фишере, на первый план выходят деньги, а спортивные соображения отступают в тень. Характерно, что его доверенные лица не шахматисты, но юристы; им он [доверил] все свои шахматные дела». Крупнейшая немецкая воскресная газета «Бильд ам Зонтаг» писала: «Фишер опустил шахматы до уровня матча по реслингу. Мы не ведали до сей поры о возможности такого снобизма и высокомерия». Лондонская «Дейли Мейл» утверждала: «Бобби Фишер самый невоспитанный, невротичный и дурного нрава молодой человек из всех, когда-либо появлявшихся в Бруклине. Что касается международного престижа, Советский Союз выиграл дебютную часть матча со счетом 10:0». Но пресса — и, как будто все остальные — не понимала проницательности Бобби в деле защиты своих финансовых интересов; не невротизм и скандальность заставляли его поступать так, а не иначе. Он инстинктивно понимал, что чем дольше он выжидал, тем более пухлым становился призовой фонд.
Бобби чувствовал, что журналистов не очень-то интересовало, куда и почему он ставит фигуры на доске, они нуждались в скандалах, трагедиях и комедиях его жизни. Для него пресса осталась загадкой, которую он так и не смог разрешить. Он отдавал себе отчет, что не может лгать в ответ на прямо поставленный вопрос, а если он отказывался отвечать, «по умолчанию» считалось, что он скрывает нечто ужасное.
Ходил слушок еще со времени его первого межзонального турнира в Портороже в 1958 году, что он антисемит, но в частных беседах Бобби это категорически отрицал, когда играл в Натанье, Израиль, в 1968 году. Один из ближайших друзей Бобби Энтони Сэйди говорил, что никогда не слышал антисемитских высказываний от Бобби до определенного момента после матча 1972 года.
Во время матча Бобби не позволил себе ни единого антисемитского или антиамериканского высказывания; напротив, он казался высокопатриотичным, и среди его друзей, юристов и коллег было много евреев. Но Вилфрид Шид, американский новеллист и эссеист, написал заметку еще до окончания матча, которую впоследствии многие сочли пророческой. В книжном обозрении «Нью-Йорк Таймс», посвященном книге Эзры Паунда, Шид сравнил Бобби с Паундом, получившим печальную известность за свои антисемитские и антиамериканские взгляды, и осужденный правительством США по обвинению в предательстве за его фашистские передачи. Шид писал: «Относительно Эзры Паунда, равно как и Бобби Фишера, хорошего можно сказать только одно — коллеги ими восхищаются. Но всем остальным восхищаться нет оснований».
К началу церемонии открытия в исландском Национальном Театре субботним вечером 1 июля, менее чем за двадцать четыре часа до начала первой партии, журналисты и зрители резервировали обратные билеты, утратив надежды на появление Фишера. Бобби перебрался из Йельского клуба в большой — в тюдоровском стиле — дом Энтони Сэйди, который жил со своими родителями в Дугластоне, Куинс. Как рассказывал впоследствии Сэйди, дом осадили представители прессы. Фишера бомбардировали телефонными звонками и телеграммами, фотографы и журналисты вели за домом постоянное наблюдение в надежде просто увидеть его. Заголовки с фамилией Фишера оккупировали первые полосы газет всего мира, делая «второстепенными» новости, касающиеся выдвижения кандидатов в президенты США в 1972 году.
Сэйди предположил наличие заговора, целью которого было не допустить, чтобы Фишер стал чемпионом мира. Он считал, что телефон его родителей поставили на прослушивание. «Однажды, когда Фишер говорил с Дэвисом, находившимся в Исландии, — рассказывал Сэйди, — Бобби назвал кого-то из официальных лиц исландской федерации “глупым”. Внезапно он услышал врезкой женский голос на линии, который произнес: «Он сказал: “Он глупый”». Линию, очевидно, прослушивали». Сэйди добавил, что и Фишер не сомневался в «прослушке» его телефона.
Всё, конечно, возможно. Существовала теория, разделявшаяся определенным числом американцев, например, Фредом Крамером, входившим в команду Бобби, согласно которой исландцы вошли в сговор с русскими, чтобы не позволить Бобби атаковать гегемонию советских. Но, помимо личной неприязни к Фишеру, которую испытывали к нему многие исландские официальные лица (например, Тораринссон), никаких признаков того, что они хотели помешать попытке Бобби завоевать титул, замечено не было. Некоторые представители Исландии были убеждены, что Спасский сильнее Фишера и легко его обыграет. Когда матч начался, они в приватных беседах выражали желание увидеть унижение Фишера за доской.
Жеребьевка цвета на первую партию не проводилась во время церемонии открытия, которую не удалось провести точно по графику. Спасский в элегантном костюме с клетчатой жилеткой сидел в первом ряду. Но другое кресло в первом ряду, где должен был находиться Фишер, оставалось пустым и бросалось в глаза. Пока произносились речи на английском, русском и исландском языках, зрители не находили себе места, вытягивая головы и обращая взгляды в сторону входа, полуожидая-полунадеясь, что в любой момент появится Фишер во всем своем великолепии. Но этого не случилось.
Доктор Макс Эйве, представлявший ФИДЕ, согласился на двухдневную отсрочку для Фишера. «Но если он не появится к 12-ти часам вторника к жеребьевке, он потеряет все права претендента», — заявил Эйве.
На Фишера, казалось, это не произвело впечатления: он хотел 30 % от сборов за билеты и не собирался лететь в Исландию, если его требования не будут удовлетворены. Сотни людей, уже купившие или забронировавшие авиабилеты, возвращали их компании «ICF». Прибывшие со всей Исландии на первую партию и не знавшие о переносе начала матча, разочарованные, покидали помещение для игры. Среди пишущей братии распространился слух (а всего было аккредитовано около двухсот журналистов и фотографов), что Фишер уже на острове, что он прибыл на подводной лодке, дабы избежать внимания прессы, и прятался где-то внутри страны. Хотя это был всего лишь слух, несколько газет и агентств — включая солидную «седую даму» «Нью-Йорк Таймс» — сообщили об этом, как о возможности.
Шахматная Федерация СССР выступила с жестким протестом против решения ФИДЕ отсрочить начало матча на 48 часов, в котором говорилось, что Фишер заслужил «безоговорочную дисквалификацию». Возлагая вину на Эйве, федерация предупреждала его, что будет считать матч «проваленным», если Фишер не появится в Рейкьявике к 12-ти часам 4 июля, — «дэдлайн», назначенный самим Эйве. И тогда последовали два неожиданных звонка, один из Англии, другой из Вашингтона. Они-то и спасли матч.
Журналист Леонард Барден позвонил исландским организаторам и сообщил им, что британский банкир и любитель шахмат Джеймс Деррик Слейтер пожертвует 125.000 долларов, чтобы удвоить существующий призовой фонд — если Фишер согласится играть. Миллионер Слейтер заявил: «Деньги мои. Я люблю шахматы и давно в них играю. Многие хотят видеть матч, и всё готово к его началу. Если Фишер не прилетит в Исландию, большинство людей будет разочаровано. Я хочу снять проблему денег для Фишера и посмотреть, есть ли у него другие проблемы».
Первая реакция Фишера была сплошным позитивом. «Грандиозно, — ответил он. — Я принимаю вызов». Позднее он сообщил журналистам, что не изучил предложение в деталях, и что решил играть матч, потому что «на кону престиж страны». И всё же потребовался еще один толчок, чтобы усадить его, наконец, за доску.
И таким толчком стал еще один звонок. Сэйди снял трубку, наверное, в двадцатый раз за день, полагая, что это очередная просьба об интервью или о заявлении со стороны Бобби. Но звонил личный секретарь Генри Киссинджера, советника по национальной безопасности при президенте Никсоне (впоследствии, государственный секретарь), желавший поговорить с Фишером. Бобби вялой походкой подошел к телефону, и Киссинджер начал говорить своим грудным голосом с немецким акцентом: «Самый слабый шахматист в мире звонит сильнейшему шахматисту планеты». Киссинджер сказал Бобби, что он должен отправиться в Исландию и победить русских в их игре. «Правительство США желает вам удачи, так же как и я».
После десяти минут беседы Бобби заявил, что будет играть «несмотря ни на что», и что интересы США он ставит выше собственных. Именно в этот момент Бобби увидел себя не просто шахматистом, а воином в Холодной войне, защищающим интересы своей страны.
После месяцев разочаровывающих переговоров миллионер Слейтер, поддержанный дипломатом Киссинджером, совершили невозможное. Что заставило Бобби бежать — на этот раз в Исландию? Очевидно, три вещи: гордость, деньги и патриотизм.
Чтобы избежать репортеров и публичного внимания, Бобби «контрабандой» переправили на самолете исландской авиакомпании «Лофтлейдир». Он совершил ночное путешествие с Ломбарди, которого заявил в тот же день своим официальным секундантом на матче. Ломбарди, крупный, бледнолицый, ревностный римско-католический священник, был, вероятно, главным вспомогательным актером драмы, развернувшейся в Рейкьявике. Тридцати пяти лет, на шесть лет старше Бобби, он стал первым шахматным мастером международного уровня, связанным с католической церковью, после Рюи Лопеса (XVI век) и Доменико Понциани (XVIII), оставившим заметный след в шахматах.
Жеребьевка цвета, которая должна была состояться днем в отеле «Эсья», привлекла внимание сотен журналистов, официальных лиц из ИШФ и членов обеих противоборствующих сторон — русских и американцев. Прибывшему Спасскому сообщили, что Фишер всё еще спит и прислал Ломбарди вместо себя. Вышедший из себя Спасский отказался от процедуры и в раздражении покинул отель. За ланчем он сообщил журналистам, что «не покидает матч», но Фишер ведет себя недостойно. «Я всё еще хочу играть, — сказал он, — но я буду решать, когда». Затем он сделал заявление, вероятно, присланное ему из Москвы:
Советская общественность и я лично выражаем свое негодование в связи с поведением Фишера. В соответствии с общепринятыми правилами поведения он полностью себя дискредитировал.Борис Спасский
Тем самым, по моему мнению, он поставил под сомнение свои моральные права на матч.Чемпион мира
Чтобы еще оставалась надежда на проведение матча, Фишер должен быть подвергнут справедливому наказанию. Только после этого я могу вернуться к вопросу о возможности проведения матча.
Под «справедливым наказанием» советские понимали присуждение Фишеру поражение в первой партии ввиду неявки.
Советская делегация также заявила:
1. Роберт Фишер должен принести извинения.
2. Президент ФИДЕ должен осудить поведение претендента.
3. Президент ФИДЕ обязан признать, что двухдневная отсрочка противоречит правилам ФИДЕ.
Эйве, соответствуя моменту, в скромной и трогательной манере заявил, что поскольку два пункта касаются его лично, он даст ответ немедленно: голландец признал, что нарушил правила ФИДЕ и осудил Фишера «не только за последние два дня, но и за весь процесс переговоров». Потратив десять минут на составление заявления — собравшаяся публика со смешанными чувствами неловкости и симпатии к президенту терпеливо ждала — Эйве громким голосом зачитал его, подписал и передал Ефиму Геллеру, секунданту Спасского.
В нем говорилось: «1. Президент осуждает поведение претендента за его неприбытие вовремя, что оставило все участвующие стороны и зрителей в неведении относительно судьбы матча, и создало большие трудности; 2. Президент ФИДЕ признает, что ему пришлось перенести начало матча на два дня, тем самым он нарушил правила ФИДЕ. Это было сделано по некоторым причинам, которые впоследствии оказались несостоятельными. Я заявляю, что правила ФИДЕ и соглашения, касающиеся матча и одобренные ФИДЕ, впредь будут строго соблюдаться».
Лицо Эйве покрылось краской раскаяния, казалось, он едва удерживался от слез. Советские заявляли, что в соответствии с правилами Фишер проиграл матч, когда не появился в день его открытия; и что только благодаря их доброй воле соревнование продолжается. Теперь очередь Фишера делать ход.
Этим вечером Фишер составлял элегантные извинения Спасскому. Репортер Брэд Даррах из «Лайф» утверждал, что в первом черновике письма Фишер отказывался от своей доли призовых и говорил, что хочет играть из любви к шахматам. Хотя можно себе представить, как Фишер под влиянием момента восклицает: «Я докажу миру, что люблю шахматы больше, чем русские!», нетрудно догадаться, что память о бедном детстве убедит его в пользе прагматизма. Бобби всё еще хотел получить деньги, но желание доказать за доской, что он сильнее всех, стало доминировать.
В итоге было написано второе письмо, и именно его получил Спасский. Фишер отправился к отелю «Сага» ранним утром 6-го июля и прошел вместе с коридорным до номера Спасского, чтобы самому увидеть, как письмо исчезает под дверью. Вот текст письма:
Дорогой Борис:Искренне (Ваш),
Пожалуйста, примите мои искреннейшие извинения за мое невежливое поведение, выразившееся в отсутствии на церемонии открытия. Я был слишком занят мелкими денежными спорами с исландскими организаторами матча. Я оскорбил вас и вашу страну, Советский Союз, где шахматы занимают престижное место.Бобби Фишер
Также мне хотелось бы принести извинения д-ру Максу Эйве — президенту ФИДЕ, организаторам матча в Исландии, тысячам шахматных болельщиков во всем мире, и особенно миллионам фанатов и многим друзьям, которые у меня есть в США.Рейкьявик, 6 июля, 1972
После того, как я не появился на первую партию, д-р Эйве объявил, что она будет перенесена без ущерба для меня. Тогда вы не протестовали против этого решения. Сейчас же мне сообщили, что Русская шахматная федерация требует, чтобы вам присудили победу в первой партии. Время выдвижения этого требования, похоже, ставит под сомнение мотивы, по которым ваша федерация не настаивала поначалу на присуждении вам победы в первой партии.
Если это требование будет удовлетворено, оно даст вам огромный гандикап. Но и без него у вас преимущество в том, что вам достаточно набрать 12 очков в 24-х партиях для сохранения титула, в то время как мне надо набрать 12,5 очков для его завоевания. Если это требование удовлетворить, то вам понадобится набрать 11 очков в 23-х партиях, а мне всё так же надо будет набирать 12,5 в 23-х партиях. Другими словами, мне надо выиграть три! партии, не проиграв ни одной, только лишь чтобы получить ту позицию, которую вы будете занимать перед началом матча, и я не верю, что чемпион мира хочет получить такую фору в матче со мной.
Я знаю вас как настоящего спортсмена и джентльмена, и с надеждой смотрю вперед, ожидая волнующих партий в предстоящем матче.
Одно препятствие оставалось, и это был Советский Союз. Русский министр Сергей Павлов, возглавлявший Госкомспорт, отправил Спасскому телеграмму, в которой бешено настаивал на его возвращении в Москву. Павлов писал, что фишеровские «выходки» оскорбляют чемпиона мира, имеющего все законные и моральные основания отказаться от матча. Обычно такие «рекомендации» имели силу приказа, но Спасский отказался — вежливо и дипломатично. Он ответил Павлову, что не может нарушить собственные стандарты спортивного поведения и будет играть, несмотря на некрасивое поведение Фишера. Смелый поступок, потребовавший от Спасского силы воли и тонкого поведения.
Фишер опоздал на 20 минут на жеребьевку, и они со Спасским встретились за кулисами. После обмена рукопожатиями Спасский шутливо проверил бицепсы Фишера, словно они были боксерами «на взвешивании». Затем они отделились ото всех на несколько минут, чтобы обсудить детали. Спасский хотел некоторую отсрочку, прежде чем начнется матч. Фишер согласился, но при условии, что Спасский откажется от требования засчитать ему, Фишеру, поражение ввиду неявки. Они пришли к соглашению и через несколько мгновений взошли на сцену под аплодисменты журналистов и благожелательно настроенной публики, терпеливо их дожидавшихся. Фишер высмотрел в середине сцены шахматный столик и тотчас раскачивающейся походкой направился к нему. Он взял белого ферзя, оценив его тяжесть, затем, не вынимая одну руку из кармана, проверил остальные белые фигуры, после чего сел на стул, протянув ноги под стол красного дерева в скандинавском стиле. Затем за столик сел и Спасский.
После представления чемпиона и претендента, их секундантов и помощников, представитель ФИДЕ Гарри Голомбек — международный мастер из Великобритании — объявил, что Геллер хочет сделать заявление до начала жеребьевки. Говоря по-русски, Геллер сообщил следующее:
Претендент извинился письменно и президент ФИДЕ объявил, что правила ФИДЕ будут неукоснительно соблюдаться впредь. Принимая во внимание усилия, предпринятые организаторами матча в Исландии, и желание миллионов любителей шахмат всего мира увидеть матч, чемпион мира решил играть с Робертом Фишером.
Хотя заявление звучало мягко, на лице Фишера стало заметно раздражение по мере того, как ему переводили речь Геллера, и на последних словах — «чемпион мира решил играть с Робертом Фишером», означавших, что Спасский делал ему одолжение, — он побледнел от негодования. Бобби был оскорблен. На один короткий момент у него возникла мысль покинуть сцену и матч. Он полагал, что достаточно пошел навстречу советским, письменно извинившись перед Спасским и самолично отнеся письмо, и он только что согласился на просьбу Спасского отсрочить начало матча. По мнению Бобби заявление Геллера замарало первую официальную церемонию матча. Русские осудили его поведение перед лицом друзей и мировой прессы. Но всё же Бобби справился с эмоциями. К счастью быстро последовала жеребьевка цвета, и инцидент «заиграли».
Лотар Шмид, элегантный немецкий судья, передал каждому игроку по чистому конверту, и Спасский избрал тот, где было указано, что он держит фигуры. Спасский по освященной временем традиции спрятал за спиной черную и белую пешки и затем протянул сжатые в кулаки руки над доской. Фишер без колебаний хлопнул по его правой руке — и тот открыл ладонь с черной пешкой. Лицо Фишера не выразило никаких эмоций.
Несколько часов спустя на обратном пути в отель после боулинга Бобби завернул в игровой зал, чтобы проверить условия для игры. Результатом 80-минутной инспекции стали многочисленные жалобы: он надеялся на более яркое освещение; фигуры слишком маленькие для этой доски, изготовленной по специальному заказу; сама доска не совсем то, что нужно — она сделана из камня, а ему больше нравится дерево. И наконец, он полагал, что две камеры, спрятанные на мачтах, накрытых грубой материей, будут отвлекать от игры, да и сами мачты, нависающие над сценой, словно средневековые тараны, удручали.
Организаторы немедленно приступили к решению проблем. Они хотели, чтобы всё было в абсолютной готовности к тому моменту, как в день открытия первая пешка сделает ход.
Когда Фишер проснулся днем 11 июля 1972 года, и в его сознание постепенно начала проникать мысль, что он находится в Исландии, чтобы сыграть первую партию в матче за звание чемпиона мира, то ощутил нервозность. После стольких лет трудов и печалей, всей этой суматохи вокруг матча Фишер находился на пороге достижения мечты своей жизни. «Лаугардалшол» должен стать его вселенной на ближайшие два месяца.
Все детали в игровом зале были проверены и перепроверены, чтобы обеспечить противникам максимальный комфорт. «Лаугардалшол» представлял собой стадион с куполообразной крышей (кто-то назвал его большим исландским грибом), с акустическими экранами белого цвета на потолке, которые напоминали огромных летучих мышей-альбиносов. Весь этаж был застлан коврами, чтобы заглушить шум шагов зрителей, а складные места были заменены на покрытые тканью «беззвучные» стулья. Две операторские мачты по требованию Фишера отодвинули вглубь сцены, а интенсивность освещения сцены увеличили. Изящное вращающееся кресло Имса, точная копия одного из кресел, на котором сидел Фишер в Буэнос-Айресе в матче против Петросяна, доставили на самолете из Соединенных Штатов.
Фишер стремительно прошел по закулисному коридору на сцену, слегка украшенную цветами, где его встретили вежливыми аплодисментами зрители, коих собралось примерно 2.300. Спасский сделал свой первый ход ровно в пять, и Шмид переключил часы. Фишер, одетый в белую рубашку и синий деловой костюм, направился к столику. Противники пожали друг другу руки, Фишер при этом не отрывал взгляд от доски. Затем он сел в черное кожаное кресло, поразмышлял над своим ходом 95 секунд и сыграл конем на f6.
В 1972 году Фишер достиг шахматной вершины, играя в Исландии матч за звание чемпиона мира против Бориса Спасского из Советского Союза.
Уникальный момент в жизни харизматичного вундеркинда — чтобы оказаться на занятом им сейчас по праву месте, ему пришлось побороть накопившееся недовольство тем, как с ним обходились советские долгие годы. Все об этом знали, — не только собравшиеся в «Лаугардалшол», но и весь мир. Как сказал гроссмейстер Исаак Кэжден: «Это было самое важное “в одиночном разряде” событие в шахматах [из всех, когда-либо случавшихся)». Одиночка-американец из Бруклина, вооруженный всего лишь одним «камнем» — своим гением — готов был ударить им по гегемонии Советского Союза.
Фишер дважды покидал сцену во время партии (до откладывания), один раз — пожаловаться, что апельсиновый сок, оставленный им в отведенной ему комнате, недостаточно охладился. Тотчас принесли кубики льда. Он также попросил бутылку холодной воды и порцию skyr, исландского десерта, напоминающего йогурт. Эта просьба смутила сотрудников кафетерия, так как у них skyr отсутствовал. К счастью, он нашелся в ресторане по соседству.
Ходы, которые делались на доске, воспроизводились и на 40 телевизионных мониторах замкнутой телевизионной системы, расставленных в разных точках стадиона. В кафетерии, где зрители поглощали местные хот-доги (из мяса молодых баранов) и запивали их бутылками двухпроцентного исландского пива, обсуждение происходящего на сцене носило бурный характер. На цокольном этаже исландские мастера более спокойно и деловито оценивали и объясняли ходы на демонстрационной доске, а в комнатах для прессы опытные гроссмейстеры барственно обозревали мониторы и анализировали происходящее в уме — к удивлению и благоговейному страху большинства журналистов. В игровом зале правили тишина и порядок. Если они нарушались, Лотар Шмид включал белый электрический сигнал на английском и исландском языках с призывом:
THÖGN!
SILENCE!
Партия шла своим чередом и, по мнению экспертов, должна была закончиться вничью. И вдруг на 29-м ходу в равной позиции Фишер сделал один из самых рискованных ходов в своей карьере. Не испытывая недостатка во времени (он уравнял на 17-м ходу и теперь имел перед Спасским преимущество во времени), Фишер пожертвовал слона за две пешки ходом, который взбудоражил зрителей и заставил Спасского выгнуть аркой брови. Размен выглядел как ошибка школьника. Гроссмейстер Эдмар Меднис рассказывал впоследствии: «Я не мог поверить, что Фишер способен на такую ошибку. Как вообще ее мог допустить элитный мастер, любой мастер?»
По первому впечатлению казалось, что Фишер, распираемый желанием захватить психологическую «бровку» выигрышем первой партии, перешел черту допустимого. Но при более близком изучении стало казаться, что партия не вышла за ничейные границы. Затем Фишер пожаловался Шмиду, что одна из камер, которая просвечивала сквозь дыру в бело-голубом знаке ФИДЕ, расположенном на заднике сцены, мешала ему думать. Жалоба осталась без внимания.
На 41-м ходу Спасский решил отложить партию: это позволяло ему проанализировать позицию ночью. Поскольку пять часов игры — официальное время до откладывания — еще не прошли, он взял 35 минут на себя. У Спасского оставались слон и три пешки против пяти пешек Фишера. Он запечатал ход и передал большой черный конверт Шмиду.
Фишер анализировал позицию всю ночь и появился в зале усталым и неспокойным за две минуты до того, как Шмид вскрыл запечатанный конверт. Следуя традициям ФИДЕ, Шмид сделал записанный ход Спасского за него, показал Фишеру бланк, чтобы он мог удостовериться, — воспроизведен правильный ход, и запустил часы Фишера. Фишер отвечал почти сразу по ночному анализу, последовало несколько ходов.
Затем Фишер указал на отверстие для камеры, на которую он жаловался накануне, и быстро покинул сцену, пока его часы были включены. За кулисами он яростно начал жаловаться на камеру и заявил, что не сделает ход, пока ее не демонтируют. Официальные лица ИШФ быстро связались с Честером Фоксом, владельцем теле- и киноправ, который согласился на удаление камеры. Всё это заняло время, а часы Фишера, пока убирали камеру, продолжали тикать. Когда Бобби вернулся на сцену, на его часах стало на 35 минут меньше.
Фишер продолжил биться за ничью, но Спасский играл по-этюдному точно, и его позиция всё усиливалась. Наконец, стало ясно, что Спасский проводит пешку в ферзи. Не делая свой 56-й ход, Фишер остановил часы и протянул руку в знак признания поражения. Он не улыбался. Спасский не смотрел ему в глаза, пожимая руку, он продолжал изучать позицию. Фишер подписал бланк, беспомощно махнул рукой, словно говоря: «А что мне еще делать?», и покинул сцену. Нетрудно было догадаться о его душевном состоянии.
Хотя в истории матчей за звание чемпиона мира были случаи, когда проигравший первую партию одерживал общую победу, не могло быть сомнений, что Фишер расценивал проигрыш в первой партии едва ли не равносильным поражению в матче. Он не просто проиграл, он не смог доказать себе — и публике — что может выиграть одну-единственную партию у Спасского. Их личный счет на этот момент состоял из четырех побед Спасского, двух ничьих и ни одной победы у Фишера. В следующие несколько часов Бобби всё глубже погружался в сомнения и неопределенность, но затем его психологическое состояние пошло на поправку: поскольку в его счетных способностях не приходится сомневаться и он никак не слабее, значит, во всем виновата отвлекавшая его камера.
На следующее утро, в четверг 13 июля, американская делегация объявила, что Фишер будет играть, только если все камеры удалят из зала. Фишер настаивал, что только он мог знать, мешают они ему или нет. Но он отказался идти в зал проверять исправления и оценивать переделки.
Шмид объявил, что вторая партия начнется в пять вечера, и если Фишер не появится в течение часа после начала игры, ему засчитают поражение. И, в дополнение к этому, кто-то из советской делегации намекнул прессе, — если Фишер не придет на вторую партию, Спасский, вероятно, вернется в Москву.
Спасский появился на сцене без двух минут пять под общие аплодисменты. Ровно в 5:00 Шмид запустил часы Фишера, поскольку тот должен был играть белыми фигурами. В отеле «Лофтлейдир» Ломбарди и представители Американской Шахматной Федерации тщетно упрашивали Фишера отправиться в турнирный зал. Полицейский автомобиль с работающим мотором был припаркован рядом с отелем, чтобы быстро домчать Бобби по Судерлансбраут-бульвару до зала, если он изменит свое решение. В 5:30, пока часы Фишера продолжали идти, юрист Честера Фокса в Рейкьявике согласился на удаление камер из зала на одну партию, на время откладывая окончательное решение вопроса. Когда об этом сообщили Фишеру, он потребовал, чтобы его часы установили в начальное положение. Шмид не согласился, заявив, что всему есть предел. За запертой дверью у себя в номере сидел Фишер в нижнем белье и с отключенным телефоном — картина каменной непреклонности. Он мнение менять не собирался: «Если я прошу о чем-то, а мне в этом отказывают, я не играю».
Зрители, словно загипнотизированные, продолжали смотреть на два пустых кресла (Спасский ушел за кулисы) и доску с 32 фигурами на своих исходных полях. Двигалась только минутная стрелка, и менялся красный индикатор в форме звезды на часах Фишера. Одиночество на сцене.
Ровно в 6:00 Шмид остановил часы, вышел к переднему краю сцены и объявил о первом в истории матчей на первенство мира поражении ввиду неявки. «Леди и джентльмены, согласно правилу № 5 регламента Роберту Фишеру засчитывается поражение. Он не появился в зале в оговоренное время».
Спасскому устроили стоячую овацию. Он сказал Шмиду: «Жаль», а кто-то в зале, обозленный на Фишера, выкрикнул: «Отправьте его назад в США!»
Менее, чем через шесть часов после поражения Фишер представил формальный протест, который не был удовлетворен комитетом ввиду того, что Бобби не пришел на партию. Комитет поддержал решение судьи, но после некоторых колебаний и душевных волнений. Все понимали, что Фишер не примет это решение легко. Так и произошло. Последовала мгновенная реакция — немедленный заказ обратного билета. Его пытался уговорить Ломбарди, по по всему казалось, что Фишер не будет продолжать матч, если с него не снимут поражение. Сам Шмид выразил искреннее сожаление в связи с очевидными последствиями для карьеры Фишера, если он бросит матч: «Что случится с Бобби? Какой еще город согласится проводить матч с его участием?»
Но у Бобби были и сторонники. Югославский гроссмейстер Светозар Глигорич высказал мнение, что камеры, беспрерывно направленные на него, кажутся ему человеческими глазами и отвлекают внимание. Владимир Набоков, родившийся в России писатель, автор книги «Защита Лужина» (о гении, жившем исключительно шахматами), заявил, что Бобби «абсолютно прав», возражая против использования камер на матче: «Он не должен быть объектом клацаний и вспышек этих приборов [на их высоких треножниках] над ним».
Извещенный о решении и понимающий последствия д-р Эйве, вернувшийся в Голландию, послал телеграмму Шмиду со своим решением на случай, если Бобби откажется явиться на следующую партию:
В СЛУЧАЕ НЕЯВКИ ФИШЕРА НА ТРЕТЬЮ ПАРТИЮ ПРЕЗИДЕНТ ФИДЕ ЗАЯВЛЯЕТ, ЧТО ПРИ НЕПОЯВЛЕНИИ ФИШЕРА НА ЧЕТВЕРТУЮ ПАРТИЮ МАТЧ БУДЕТ ЗАКОНЧЕН И СПАССКИЙ БУДЕТ ОБЪЯВЛЕН ЧЕМПИОНОМ МИРА.
Фишер стал получать тысячи писем и телеграмм, убеждавших его продолжить матч, а Генри Киссинджер позвонил ему еще раз, на этот раз из Калифорнии, взывая к его патриотизму. «Нью-Йорк Таймс» даже напечатала открытое обращение к Фишеру с призывом продолжать борьбу. В редакционной статье, озаглавленной «Трагедия Бобби Фишера», газета писала:
Вполне вероятно, что вспышки его темперамента приведут к тому, что матч за звание чемпиона мира так, по сути, и не состоится, а Спасский удержит корону ввиду отказа Фишера играть.
Надвигающаяся трагедия тем сильнее, что в течение последних десяти лет были все основания рассчитывать на убедительную демонстрацию Фишером своего превосходства, как только ему представится возможность…
Можем ли мы надеяться, что на этой поздней стадии конфликта он восстановит душевный баланс и выполнит свои обязательства перед шахматным миром, продолжив матч против Спасского без лишнего драматизма? Хотя и значим перевес в два очка, который имеет советский чемпион, доска всё еще готова для дуэли, которая может оказаться одной из самых блестящих в истории древней игры.
Возможно в результате интереса Киссинджера к матчу и двух его разговоров с Бобби, президент Никсон также отослал свое приглашение Бобби через фотографа «Лайф» Гарри Бенсона посетить Белый Дом после окончания матча, не важно, выигрывает он его или проиграет. Никсон сказал, что ему правится Бобби, «потому что он боец».
В попытке сгладить ситуацию и побудить Фишера продолжить матч Шмид объявил, что в соответствии с правилами он имеет право перенести матч со сцены в заднюю комнату. В приватном разговоре со Спасским Шмид воззвал к его «спортивному духу», пытаясь получить согласие на свое предложение, направленное на спасение матча. Спасский, всегда поступающий как джентльмен, выразил понимание ситуации.
К тому времени, как до Фишера донесли сведения об этом предложении, он уже зарезервировал билеты на все три рейса до Нью-Йорка на день третьей партии. Ему понадобилось несколько часов на обдумывание предложения и за девяносто минут до начала партии он заявил, что готов попробовать, если будет обеспечено абсолютное уединение и никаких камер.
Почему Фишер согласился продолжить игру? Вероятно, сказались все факторы: вера в способность одолеть дефицит в два очка, желание получить деньги (даже при проигрыше матча он получал 91.875 долларов призовых, в дополнение к предполагаемым 30.000 за теле- и киноправа) и огромное желание осуществить то, о чем он всегда заявлял едва ли не со времени своего первого официального матча: доказать, что он самый талантливый шахматист на планете.
Спасский появился вовремя за кулисами; сначала он сел в кресло Фишера и, вероятно, не зная, что его снимает камера, улыбнулся и крутанулся на нем несколько раз, как ребенок. Затем он пересел на свое кресло и стал ждать. Фишер опоздал на восемь минут, выглядел очень бледным и соперники обменялись рукопожатиями. Спасский, руководивший белыми фигурами, сделал первый ход, Фишер ответил. Внезапно Фишер указал на камеру и начал кричать.
Спасский вскочил на ноги. «Я ухожу!» — объявил он коротко в манере русского князя, и сообщил Фишеру и Шмиду, что возвращается на сцену, чтобы играть там.
Шмид вспоминал впоследствии, что «какое-то время не понимал, что делать. Затем я остановил часы Спасского, нарушая правила. Но мне как-то надо было выходить из невероятной ситуации, не теряя контроля над происходящим».
Они продолжали разговаривать, но их голосов не было слышно. Шмид положил руку на плечо Спасскому, и говорил: «Борис, вы обещали мне, что будете играть здесь. Неужели вы нарушите обещание?» Затем он повернулся к Бобби и произнес: «Бобби, пожалуйста, успокойтесь».
Спасский в замешательстве раздумывал секунд десять, и затем опустился в кресло. Фишеру сообщили, что это камера внутренней телесистемы, совершенно бесшумная, которая транслирует изображение на большой экран, расположенный на сцене. Никаких копий делаться не будет. Аргументация неожиданно подействовала.
Фишер извинился за необдуманные слова, и соперники занялись своим прямым делом. Они сыграли одну из лучших партий матча. После своего седьмого хода (на его часах прошло пятнадцать минут, на часах Спасского — пять) Фишер на короткое время вышел из комнаты. Когда он проходил мимо Шмида, тот заметил, что Бобби был весь серый. «Он выглядел, как смерть», — говорил Шмид позднее. Да, но также воодушевленный, негодующий и полный почти маниакальной решимости.
Когда партия была отложена на 41-м ходу, позиция Фишера была подавляющей. Партия возобновилась на следующий день, и Бобби, радостно возбужденный от предчувствия близкой победы, согласился доигрывать ее на главной сцене. Перед началом игры Спасский бросил короткий взгляд на записанный ход Фишера, выигрывавший форсированно и означавший, что в исходе сомнений быть не может: Бобби имел ясный выигрыш. Спасский остановил часы, признавая поражение.
Запыхавшийся Фишер взбежал на сцену, опоздав на пятнадцать минут. Спасский уже был на пути в отель. «Что происходит?», — спросил он, и Шмид ответил: «М-р Спасский сдался». Фишер подписал бланк и покинул сцену, не произнеся ни слова. Дойдя до выхода, он уже не мог сдержать улыбки при виде ожидавших его болельщиков.
Хотя нелепо предполагать, что результат матча Спасский-Фишер можно было бы предсказать после двух партий, из которых каждый выиграл по одной, но определенные выводы сделать уже можно было. Дело в том, что первый выигрыш Фишера у Спасского означал больше, чем сокращение разрыва в счете. Создавался фундамент, нужный Бобби для доказательства самому себе, что он способен доминировать в матче. Ничья не имела бы никакого значения. Он демонстрировал раньше, что способен сделать, хотя и не часто, ничью против Спасского. Выигрывая, Бобби не только пил первую каплю крови противника, но и начинал верить, что рана, нанесенная им, затянется не скоро.
Бобби Фишер в Рейкьявике (Исландия, 1972 год).
Пока Фишер вел вторую войну против камер в Рейкьявике, камеры в Нью-Йорке транслировали его эпическую борьбу за доской. 35-летний профессор социологии Шелби Лаймен, мастер, стоявший довольно высоко среди игроков США, вел почти каждый день пятичасовую программу на общественном телевидении, комментируя партии ход за ходом по мере того, как информация и живой комментарий передавались ему по телефону репортером Пи-би-эс из Исландии. Он показывал каждый новый ход на демонстрационной доске и пытался предсказать, какой будет следующий ход Спасского или Фишера. В примитивном интерактивном формате зрители звонили на студию и предлагали свои ходы. Частыми гостями на шоу были гроссмейстеры, они оценивали предложения зрителей и обсуждали шансы противников.
Лаймен был красноречив «по-домашнему» и, в дополнение к глубокому анализу матчевой борьбы, давал объяснения ходов, понятные новичкам. Например, однажды он сказал: «Недостаточно уважать слонов абстрактно, за ними нужно приглядывать!» После первых трансляций аудитория возросла до нескольких миллионов зрителей, а через два месяца Лаймен стал звездой, люди останавливали его на улицах и просили автограф. Настолько популярным стало шоу, что оно вытесняло из спорт-баров Нью-Йорка трансляции бейсбольных и теннисных матчей, а когда канал начал освещать собрание демократов в Вашингтоне, студию «затопили» тысячи звонков с просьбой вернуть на экраны показ матча. Руководители канала пошли навстречу просьбам телезрителей и вернулись к матчу.
Фишеровская харизма и энергетический посыл изменили имидж и статус шахмат в США и других странах. В Нью-Йорке возросший спрос привел к тому, что шахматные комплекты были раскуплены в таких супермаркетах, как «Блумингдейл» и «Мэйси». Трудно было и издателям двух книг Бобби — «Мои 60 памятных партий» и «Бобби Фишер учит вас шахматам» — поспеть за спросом покупателей. Шахматные клубы испытывали наплыв желающих стать их членами, во время матча списочный состав маршалловского клуба удвоился и достиг шестисот, а в ШФ США вступило еще десять тысяч человек. Впервые в своей жизни шахматные мастера могли прилично зарабатывать уроками, поскольку число желающих возросло многократно. Люди играли в шахматы на работе, во время обеда, в ресторанах, на ступенях своих домов и в садах на заднем дворе. Точно сказать нельзя, сколько людей приобщилось к шахматам из-за того антуража, который окружал матч Фишер-Спасский, но некоторые оценивают это число в миллионы.
Вне пределов доски атмосфера, безусловно, давила на Спасского (менее привыкшего, чем Бобби, находиться в центре внимания) тяжелым психологическим прессом. Это могло подействовать отрицательно на остроту его мышления, — в пятой партии, на 27-м ходу он совершил, вероятно, самую грубую ошибку в своей карьере. Борис сдался, и поединок стал одним из самых коротких в истории матчей на первенство мира.
Гроссмейстер Мигель Найдорф, оставаясь сторонним наблюдателем, сравнил следующую, шестую партию с симфонией Моцарта. Фишер создал сокрушительную атаку и завлек короля Спасского в матовую сеть, вынудив его капитуляцию. Фишер потом признавался, что это его любимая партия в матче, и многие гроссмейстеры, такие как Ларри Эванс, отмечали, что партия настолько красиво была исполнена, что стала, вероятно, поворотным пунктом всего матча.
Фишер начал говорить друзьям, что, по его мнению, матч закончится в ближайшие две недели. Он повеселел и даже делал попытки сухо острить на английский манер. В начале августа, глядя через венецианское окно своего номера в северную пустоту сырого дня, он обронил: «Исландия хорошее место. Я должен вернуться сюда летом».
Как впоследствии стало известно, Регина Фишер в парике блондинки и стильно одетая прилетела из Англии и посетила Бобби в «Лофтлейдир». Она хотела подбодрить его и поздравить с победой в матче, до которой, казалось, было рукой подать. Она не хотела быть узнанной. Любопытство журналистов касательно нее могло, по ее мнению, отвлечь их от самого главного момента в жизни ее сына. Она провела ночь в номере Бобби, но не отправилась в «Лаугардалшол», чтобы посмотреть на его игру, а улетела в Объединенное Королевство.
Регина Фишер — в парике блондинки дли маскировки — секретно посетила Бобби в его номере в отеле во время исландского матча. Бобби готовился к следующей партии с Борисом Спасским.
Во многих отношениях «несчастливое число 13» оказалось поворотным в противостоянии Фишера и Спасского. Девяти-с-половиной-часовой марафон, в котором Фишер даже с лишней пешкой имел трудную позицию вплоть до откладывания. Он не нашел ничего утешительного во время ночного анализа и по возобновлении игры был вынужден искать шансы на ничью. На 69-м ходу вконец измотанный Спасский ошибся. Когда он осознал свой промах, то едва мог смотреть на доску, раз за разом отворачивая голову от раздражения и унижения. Фишер после хода, которым он забирал подарок Спасского, откинулся в кресле и стал мрачно-задумчиво смотреть на русского, изучая его. Долго, очень долго он не отводил взгляда. В нем был оттенок сострадания, который обратил эпизод в аристотелиевскую трагедию: ужас Спасского в сочетании с жалостью Фишера. Спасский сделал, наконец, свой ход, но сдался на 74-м ходу.
С этого момента Фишер перестал искать шансы, которые часто нужны для выигрыша партии. По причине необычной для него осторожности следующие семь партий — с четырнадцатой по двадцатую — завершились вничью. После матча Фишер объяснил, что он не играл специально на ничью, просто понимал, что три очка преимущества достаточны для завоевания титула, если он не позволит Спасскому выигрывать.
После двадцатой партии общий счет стал 11,5:8,5 в пользу Фишера. Ему нужно было сделать всего две ничьи или выиграть одну партию из оставшихся четырех, чтобы вырвать титул из рук русских, и у России. Будущее Фишера виделось светлым.
Перед заключительной неделей матча советская делегация в длинном и абсурдном заявлении обвинила Фишера в том, что он «воздействует» на поведение чемпиона мира с помощью «химических веществ или электронных средств». Невероятно, но полицейский департамент Рейкьявика и исландские ученые провели расследование. Они разобрали кресло Спасского, просветили его рентгеновскими лучами, взяли образцы соскобов со всех окружающих предметов и даже проверили воздух на сцене. Здоровяк-полицейский, разгуливающий по сцене с пустым пластиковым пакетом, которым он пытался «захватить» воздух, напоминал персонажа из чаплиновской комедии. Один «объект» все-таки нашли в кресле Спасского, которого не было в идентичном кресле Фишера! Но секретным оружием оказался кусочек древесного заполнителя, помещенный туда производителем. Фишер захохотал, услышав об этом, и сказал, что его не удивили бы и более грубые методы со стороны русских.
Дональд Шульц, член фишеровской команды, находился там, когда этот кусочек просвечивали рентгеном, и он видел рентгеновский снимок. Но он также видел и второй снимок, на котором этого кусочка не было. Ему пришла в голову мысль, что один из русских поместил что-то в кресло, чтобы смутить Бобби, но по зрелом размышлении удалил его каким-то образом, дабы не возникло подозрений, что они сами его туда положили.
Русские потребовали снять осветительный прибор, расположенный над сценой, чтобы изучить, не спрятаны ли в нем какие-либо устройства, способные повлиять на игру Спасского. Когда полицейский, стоя на стремянке, начал откручивать шар, он крикнул вниз, что внутри что-то есть. Русские и американцы устремились к спускающемуся по лестнице полицейскому, который сообщил им о своем открытии: «Две дохлые мухи!»
Со смущением дело закрыли, стало понятно, что советские, оглушенные перспективой потери «их» титула, искали «компромат», который мог бросить тень на достижение Бобби. Лондонская «Таймс» подытожила шахматный цирк с юмором, но ядовито: «Это началось как фарс Беккета — “В ожидании Годо”. Затем обернулось кафкианской трагедией. Сейчас дело вышло за кафкианские границы. Возможно, Стринберг здесь будет в самый раз».
Двадцать первая партия началась 31 августа, и Фишер, игравший черными, провел эндшпиль в блистательном стиле; при откладывании казалось, что у него шансы на выигрыш. Если он сумеет его добиться, то 21-я партия станет последней в матче. Для победы над Спасским и завоевания титула чемпиона мира ему требовалось набрать 12,5 очков, и выигрыш давал это магическое число.
На следующий день шотландец Гарри Бенсон — главный фотограф для «Тайм Лайф» — встретил Спасского в отеле «Сага». «Ждите нового чемпиона, — сказал он. — Я не опечален. Это спорт, и я проиграл. Бобби — новый чемпион. А мне нужно погулять и подышать свежим воздухом».
Бенсон немедленно отправился в отель «Лофтлейдир» и позвонил Фишеру по местному телефону. «Вы уверены, что это официальное заявление?», — спросил Бобби. Когда ему ответили, что да, он произнес: «Ну, что же, спасибо».
В 2:47 пополудни Фишер появился на сцене «Лаугардалшол», чтобы подписать свой бланк. Шмид сделал официальное заявление: «Леди и джентльмены. М-р Спасский по телефону признал свое поражение в 12:50. Это обычный и законный способ сдачи партии. М-р Фишер выиграл партию под номером 21 и стал победителем в матче».
Лотар Шмид поздравляет Бобби Фишера после того, как он выиграл Чемпионат мира по шахматам против Бориса Спасского (Рейкьявик, Исландия, 1972 год).
Зрители пришли в неистовство. Фишер улыбнулся, когда Шмид пожимал ему руку, затем неуклюже кивнул в сторону публики, чувствуя себя не совсем в своей тарелке, и собрался уходить. Перед выходом он остановился на мгновение и мимолетно взглянул на толпу, словно хотел ей что-то сказать или махнуть рукой. Затем он быстро исчез за кулисами и покинул здание. Толпа окружила его машину, за рулем которой находился Саэми Палссон, его телохранитель. Теле- и радио-репортеры протягивали свои микрофоны и камеры в сторону закрытых стекол. Ломбарди располагался на заднем сиденье, и машина с тремя седоками тронулась в путь. И только много позже в дороге Фишер позволил себе широкую детскую улыбку. Он — чемпион мира по шахматам.
Через два дня после победы в матче в отеле «Лаугардалшол» в его честь был устроен роскошный банкет. Присутствовал и Борис Спасский, так же как арбитр Лотар Шмид и президент ФИДЕ Макс Эйве, руководивший торжеством. Событие планировалось за недели до матча, и места были распроданы задолго до его окончания. Более тысячи людей посетило мероприятие (перекупщики получали от 75-ти до 100 долларов за 22-долларовый билет), и теперь они с удовольствием поедали блюда из мяса барашков и молодых поросят, поджаренных на гриле над углями жаровни, которые им разносили официанты в шлемах викингов. «Викинги» следили за тем, чтобы бокалы были полны напитком под названием «Кровь Викинга» — гремучая смесь красного вина и коньяка. На той самой сцене, где Фишер и Спасский сражались в течение двух месяцев, теперь играл оркестр, и музыка представляла собой приятное попурри из «Сказок Гофмана» и «Травиаты». Весь вечер был пропитан ароматом Старого мира, словно событие происходило в 1872 году в огромном европейском пивном саду, а не в 1972 под крышей исландского стадиона.
Но виновник торжества? В зале начали шептаться: «Он не придет!», «Он должен придти… даже сестра его здесь!», «Он не поступит так со Спасским!», «Ему ведь надо еще получить чек!», «Он уже в Бруклине!» и «Он не придет!»
Когда прошел целый час без каких-либо признаков появления чемпиона, а пирующие уже основательно распробовали напитки в бокалах с Кровью Викингов, д-р Эйве поднялся на сцену и оркестр заиграл гимн ФИДЕ: «Gens Una Sumus». В этот момент в вельветовом костюме темно-коричневого цвета, который ему сшили на заказ в Рейкьявике, появился Бобби. Не дожидаясь окончания музыки, он прошел в голову стола и занял свое место. Спасский располагался в двух местах от него, и с некоторой задержкой Фишер протянул ему руку для рукопожатия. Эйве позвал Фишера на сцену, водрузил ему на плечи большой лавровый венок и провозгласил Чемпионом мира. Затем он передал ему золотую медаль и сертификат. Коронация завершилась в мгновение ока.
Изучая медаль, Фишер прошептал Эйве: «Но на ней нет моего имени». Эйве улыбнулся и ответил: «Мы не знали, что чемпионом станешь ты!» Не сказав больше ничего, Бобби вернулся за стол. Эйве продолжал говорить и упомянул, что правила будут изменены к следующему розыгрышу первенства мира, главным образом из-за Бобби Фишера, благодаря которому к шахматам было привлечено внимание всего мира.
По мере того, как Эйве произносил свою речь, Бобби скучнел и казался всё более одиноким, возможно, потому, что тысяча с лишним людей регулярно устремляла свои взгляды на него. Но даже те, кто был с ним знаком, как будто боялись к нему приближаться. Два крепких исландца размером с ресторанный холодильник, оба — шахматисты — сидели рядом с ним, и если кто-либо приближался к Бобби, чтобы взять автограф или поцеловать, или просто высказать поздравления, его не так уж вежливо направляли в другую сторону.
С непривычного места Бобби изучал сцену в зрительском ракурсе, как смотрели на них со Спасским любители шахмат в течение двух месяцев. Он погрузился в воспоминания, и можно было только догадываться, о чем они. Может быть, он переигрывал в уме некоторые из партий со Спасским? Или обдумывал варианты, которые следовало избрать — взвешивал, корил себя, что сыграл по-другому? Или он ругал себя за всё то беспокойство, что причинил окружающим — все эти споры о деньгах, камерах, освещении?
Желание отдаться старым привычкам взяло верх, он вытащил карманные шахматы и начал анализировать последнюю партию матча. Спасский подсел к нему ближе и слушал его замечания. Диалог казался естественным, словно они продолжали играть. «Мне следовало пойти сюда записанным ходом», заметил Спасский, передвигая пластиковую фигурку и пытаясь показать, как он мог спасти партию. «Это ничего не меняло», — ответил Бобби. Он показал русскому все варианты, которые рассматривал после откладывания. Вскоре гроссмейстеры Ефим Геллер и Роберт Бирн подключились к спору. Летали руки над доской едва больше листа из блокнота, пока четыре гроссмейстера предлагали свои ходы. Со сцены доносилась музыка — Les oiseaux dans la charmille (Птицы в беседке — фр.) Оффенбаха, но эти четверо на нее не обращали внимания.
Фишеру в итоге вручили два призовых чека, один от Исландской Шахматной Федерации, а другой — от Джеймса Слейтера, миллионера, чье финансовое предложение спасло матч. Бобби получил в сумме 153.240 долларов. Ему также подарили коллекционный предмет — огромную книгу в кожаном переплете и в специальном футляре об истории Исландии. Гудмундур Тораринссон частным образом пожаловался — но не Бобби — что исландская шахматная федерация потеряла 50.000 на матче, поскольку не были получены деньги за теле- и киноправа.
На банкете после выигранного матча Бобби, который часто казался безразличным по отношению к женщинам, удивил сановную публику, танцуя с исландской красоткой.
Когда Бобби собрание утомило, он выскользнул через заднюю дверь со своим другом аргентинским шахматистом Мигелем Кинтеросом и отправился искать приключений с исландскими девушками, которых он надеялся «подцепить». Ему так хотелось побыстрее покончить с официозом, что он забыл взять памятную книгу об Исландии, и ее так никогда и не нашли.
Прежде чем Спасский покинул Исландию, Бобби отправил русскому в отель любезное письмо и кинокамеру в подарочной упаковке в знак дружбы. Спасский внешне не испытывал никаких враждебных чувств к человеку, нанесшему ему поражение, хотя знал, что ему предстоят трудные времена по возвращении в Москву. Его последний комментарий о Фишере был таким: «Фишер — человек искусства, но для нынешнего века — он редкий человек. Мне нравится Фишер, и мне кажется, я его понимаю».
Лимузин мэра Линдси ожидал Бобби, когда его самолет приземлился в Нью-Йорке. Свита Бобби состояла из телохранителя Саэми Палссона с женой и Мигеля Кинтероса. «Здорово вернуться в Америку», — таков был единственный комментарий Бобби для ожидавших его репортеров. Мэр предложил Фишеру торжественный проезд-парад (с серпантином и конфетти) маршрутом «Каньон Героев» по Бродвею в нижнем Манхеттене — редкая честь, которой ранее удостоились такие звездные личности, как Чарльз Линдберг, Франклин Д. Рузвельт и астронавты Аполлона, но Бобби идея не вдохновила. Друзья и советники сказали ему, что если он примет эту честь, то станет единственным шахматистом, который когда-либо удостаивался такого проезда, и вероятно, никогда более никакому шахматисту такой чести не окажут. Он остался непоколебим: «Нет, не хочу», — решил Бобби. Он всё же согласился на «скромную» церемонию на ступенях Сити-холла.
Бобби получил сотни поздравительных писем и телеграмм, и одна, которой он более всею гордился, была такой:
Дорогой Бобби,Искренне ваш, Ричард Никсон
Ваша убедительная победа в Рейкьявике является красноречивым свидетельством вашего абсолютного мастерства в самой трудной и амбициозной игре. Чемпионство, выигранное вами, является великим личным триумфом для вас, и я рад присоединиться к бесчисленному числу ваших сограждан в выражении вам сердечных поздравлений и лучших пожеланий.
«Скромная» церемония вылилась в «День Бобби Фишера» в Нью-Йорке. Более тысячи поклонников собралось у лестницы Сити-Холла, когда мэр Линдси награждал Бобби золотой медалью (а не ключом от города, как ошибочно писали) и объявил его «величайшим мастером из всех». Многие из друзей Бобби присутствовали на церемонии — Джек и Этель Коллинз, Эдмар Меднис, Пол Маршалл (юрист Бобби) и его жена Бетти, и Сэм Слоан. На этот раз Бобби произнес речь: «Я хочу опровергнуть злой слух. Думаю, его запустили в Москве. Неправда, что Генри Киссинджер звонил мне по ночам и подсказывал ходы». Аудитория взревела. «Я не мог себе представить, что дождусь того дня, когда шахматы будут на первых полосах газет нашей страны, а в газете “Правда” им будет посвящен один абзац». В тот день Бобби не был старым брюзгой Бобби: он подавал себя элегантно, с юмором, и с готовностью роздал тысячи автографов. «Нью-Йорк Таймс» в огромной редакционной статье подытожила его главные достижения:
Фишер сделал больше, чем просто выиграл титул чемпиона мира, который он так долго, может быть, навязчиво, считал своим. Он изменил образ и статус шахмат в умах миллионов, внезапно увеличив многократно аудиторию шахмат как спортивной дисциплины, и число людей, реально играющих в шахматы… В более широком смысле матч Фишер-Спасский имел уникальное политическое значение… Результатом матча, несмотря на сопряженные с ним трудности и проблемы, стало понимание возможности расширения отношений между СССР и США.
Фишер, герой Холодной войны, направился в Нью-Джерси, где ненадолго стал гостем своего юриста Пола Маршалла. Так осаждали Бобби репортеры, что на некоторое время Маршалл вынужден был установить охрану перед своим домом-дворцом, чтобы хранить журналистские орды на расстоянии.