«Тебе не нужны телохранители в Будапеште, — сказал Бенко Бобби. — Здесь телохранители есть только у русских мафиози». Бенко беспокоило, что два сербских телохранителя — грудь колесом — с шеями как у реслеров и с автоматическим оружием будут привлекать больше внимания к Бобби, чем если бы он гулял по городу один. Но Бобби еще не был готов от них отказаться. Не только потому, что они его защищали, но и ввиду того, что они исполняли его поручения, работали шоферами и иногда составляли компанию за обедом. Да и вообще, он мог обратиться к ним за помощью в любое время дня и ночи. Главным образом, разумеется, их работа заключалась в обеспечении безопасности Бобби. Он полагал, что нуждается в защите от правительства США, которое могло его убить, не озабочиваясь экстрадицией и возвратом домой для дорогого и непопулярного суда. Его беспокоил и Израиль. Поскольку его высказывания не могли понравиться евреям, он боялся, что «Моссад» или горячий сердцем про-израильский патриот может попытаться его убить. И он всегда верил, что советские желают ему смерти из-за международного унижения в результате матча 1972 года и его обвинений русских в мошенничестве. Чтобы защитить себя, Бобби купил тяжелое пальто из лошадиной кожи, весившее более тридцати фунтов; он надеялся, что оно окажется достаточно толстым, чтобы защитить его от удара ножа. Не исключено, что он носил пуленепробиваемый жилет.

Все эти страхи, сдобренные паранойей, в глазах Бобби служили достаточным оправданием мер, принимаемых для охраны его жизни. Хотя многие считали эти страхи воображаемыми, он отвечал на возможность физической расправы точно так, как на угрозы за шахматной доской. Он хотел быть эвентуально готовым ко всему — атаке с любого направления. Его постоянный страх быть арестованным, убитым или оскорбленным утомлял его, и, быть может, по этой причине он спал по десять-двенадцать часов каждую ночь. Он всегда боялся того, что скрывали тени, и этот не отпускающий ни на минуту страх в сочетании с вечным задором атаковать ветряные мельницы, его истощал.

Как только он пообвык в отеле «Геллерт», Полгары пригласили его провести часть лета в их загородном доме в городке Надьмарош, расположенном в 35 милях севернее Будапешта в зеленом районе излучины Дуная в Славянских холмах Венгрии. Когда он и его два телохранителя ехали вдоль берега Дуная, Бобби отметил, что воды реки не того цвета, которого он ожидал. В отличие от вальса Штрауса «Голубой Дунай», эти глубокие воды имели грязно-коричневый цвет.

В Надьмароше Бобби и его двух охранников поселили в маленьком коттедже, но он всегда ел и проводил основную часть своего времени в большом семейном доме. Все сестры играли с ним, но, уступая его желанию, не в шахматы, а в Фишер-рэндом. Изобретенная Фишером игра представляет собой вариацию стандартных шахмат. В исходной позиции все пешки на своих привычных позициях. Фигуры — на последнем ряду, но размещаются случайным образом, на «неправильных» клетках. Таким образом, игроки, проведшие годы за изучением дебютов, не имеют большого преимущества: память и книжные знания (за исключением тех, что касаются окончаний) более не важны. На первый план выходят воображение и изобретательность. Так получилось, что 18-летняя София, средняя из сестер, выиграла у Бобби три партии подряд. Жужа сыграла с ним «бессчетное количество» партий, но относительно своего результата всегда говорила коротко, что она «действовала неплохо». Она также отметила, что аналитические способности Фишера вызывали благоговейный страх.

Ласло Полгар слыл человеком, не особенно выбирающим выражения. Когда Бобби заявил, что ужасы «Освенцима» выдумка, отказываясь признать, что в нем нацисты убили более миллиона человек, Ласло рассказал ему о родственниках, которых уничтожили в концентрационных лагерях. «Бобби, — сказал он, хмуря брови, — ты действительно думаешь, что моя семья исчезла в силу магических причин?» Бобби никак не поддержал свое высказывание, но только упомянул о различных книгах, где отрицался Холокост.

Бобби не изменил себе: даже будучи гостем в еврейской семье, он имел дерзость высказывать свои антисемитские взгляды. Жужа вспоминала: «Я поначалу пыталась вернуть его к реальности, излагая факты, но вскоре поняла, что убедить его невозможно, и сменила тему». Юдит высказалась прямо: «Он — величайший шахматист, но “с приветом”: больная психика». Ее отец соглашается: «Он был шизофреником».

Несмотря на бесчувственность и глухое упрямство Бобби, Полгары оставались гостеприимными хозяевами и продолжали развлекать гостя и заботиться о нем. В конечном счете Бобби сменил пластинку — вместо монологов ненависти к евреям перешел на шахматы. Он рассердился, однако, когда Ласло показал ему книгу, опубликованную в 1910 году хорватским писателем Исидором Гроссом. В книге описывалась вариация шахмат, которые казались предшественницей Фишер-рэндом — с теми же самыми правилами. Пробормотав что-то о еврействе Гросса, Бобби начал менять правила своих шахмат, дабы сделать их отличными от версии Гросса.

Юдит Полгар, её мать, Бобби Фишер и София Полгар.

Одним летним днем семья отправилась «на природу» в аквапарк «Вышеград». Они пригласили Бобби к ним присоединиться, равно как и телохранителей. Когда они пересекли на пароме реку и очутились в парке, Бобби оказался в своей стихии: он плавал и нежился в горячих трубах. Он даже взбирался на гигантский водный настил и скатывался с него снова и снова. «Как большой ребенок», — тепло вспоминала Жужа.

Ласло внимательно наблюдал за тем, как Бобби обращался с тремя дочерьми. Бобби более всех выделял Жужу, но она говорила впоследствии, что не замечала его растущей привязанности. Ласло замечал, и ему это не нравилось.

После трех с половиной недель венгерское телевидение прознало, что Бобби находится в Надьмароше и послало туда кинобригаду, чтобы сделать фильм. Операторы спрятались в лесу на расстоянии 50-ти ярдов и снимали Бобби с помощью телескопических линз. Когда их случайно обнаружили, возникла паника. Бобби являлся беженцем, и, понятно, не хотел, чтобы мир узнал, где он прячется. Он послал телохранителей за операторами, и те вывернули кассеты из камер: никто не хотел связываться с двумя амбалами. Бобби попросил у Полгар молоток, сел на каменном полу гостиной и церемониально, но с нарастающим раздражением разнес кассеты в куски.

Полгары предложили Бобби дружбу и временное спокойствие, но теперь стало понятно, что пресса знает о его месте обитания. Он уехал из Надьмароша тотчас, вернулся в Будапешт, упаковал вещи и стремительно покинул «Геллерт». В сопровождении двух охранников, которые теперь выступали в качестве носильщиков, он зарегистрировался в отеле «Реге», расположенном у основания горы Буда через улицу от квартиры Бенко и в 15-ти минутах езды на автобусе от центра города. Затем, следуя совету друга, он расстался с телохранителями, поскольку они слишком заметны и их присутствие рядом с ним потенциально опасно.

Будапешт, по которому бродил Бобби в 1993 году, быстро менялся. Не находясь более под советской пятой, город и вся Венгрия избавились от «Железного занавеса» и страна открыла границу с Австрией. Многие предприятия были приватизированы, и только маленький процент остался привязан к России. Казалось, что люди на улицах обмениваются флюидами и волнами свободы. Всё это можно было ощутить, просто гуляя по улице Ваци, главной улице города с магазинами, торгующими всем на свете. Люди улыбались друг другу и долго по вечерам не расходились по домам.

Когда Бобби решил, или, по крайней мере, поверил, что его больше не преследуют и за ним не шпионят, то начал свободно гулять по городу, на трамваях и автобусах добираясь до тех мест, куда ему хотелось попасть. Хотя его, безусловно, узнавали, но почти никогда не подходили. Бобби чувствовал, что здесь он чужак и не является настоящим жителем Будапешта. Даже прожив в городе несколько лет, он называл себя «туристом».

Он продолжал навещать Полгаров в Будапеште, а в те дни, что не играл с ними в шахматы или пинг-понг, отправлялся в дом 82-летнего Андрэ Лилиенталя и его жены Ольги, на 30 лет моложе мужа. Лилиентали были гостеприимными хозяевами, они обожали Фишера, а он уважал Лилиенталя, человека, однажды обыгравшего чемпиона мира Михаила Ботвинника. Старому гроссмейстеру было что рассказать, и слушать его было, словно читать книгу шахматной истории.

Хотя Ольга была почти ровесницей Бобби, она обращалась с ним по-матерински — например, готовила еду, которую, как она знала, ему нравилась. Он разговаривал с Ольгой по-русски, и позднее она утверждала, что Бобби знал язык «очень прилично». Все годы, что он жил в Будапеште, Бобби почти каждый день изучал русский язык, и Ольга исправляла ему грамматику и ставила произношение. В своей библиотеке он собрал целую коллекцию русско-английских словарей, а также книг по грамматике русского языка. Лилиенталь и Бобби между собой говорили по-немецки.

Однажды, когда Бобби начат развивать свои взгляды на евреев, Лилиенталь его остановил: «Бобби, — спросил он, — ты разве не знаешь, что я еврей?» Бобби с улыбкой ответил: «Ты хороший человек, приятная личность, поэтому ты не еврей». Хотя риторика Бобби была очевидно анти-семитской, он скорее использовал слово «еврей» в качестве универсального уничижительного определения. Любой «плохой» по мнению Бобби, — еврей или нееврей — был евреем. А любой «хороший», как Лилиенталь, еврей или нет, был не евреем. «У меня есть право на обобщение», — написал Бобби о своей склонности к стереотипизации.

Почти каждый вечер после обеда, когда он гостил в доме у Лилиенталей, Бобби смотрел самые разные телепередачи из России — концерты, новости, фильмы — которые он предпочитал венгерским и доступным американским. Такие просмотры помимо прочего помогали ему совершенствоваться в русском языке. Затем Бобби с Лилиенталем переключались на шахматы и погружались в анализ партий до глубокой ночи. Они никогда не играли между собой.

Поскольку Лилиенталь поддерживал мнения Бобби, последний отвечал подарками: спутниковая антенна, пылесос, кожаные изделия, которые он покупал при поездках в Вену, и особые подарки на дни рождения и по случаю праздников. Его отношения с Лилиенталями в чем-то походили на отношения с Джеком и Этель Коллинзами: все трое они создавали семейную атмосферу взаимной поддержки на фоне шахмат, которая могла сохраняться долгие годы.

Но после четырех лет дружеского общения с Лилиенталями два события привели к разрыву. Андрэ тайно сфотографировал Бобби за обедом в канун Нового года и отослал снимок в «Шахматный бюллетень», русский шахматный журнал, который его опубликовал и заплатил Лилиенталю 200 долларов в качестве гонорара. Бобби пришел в ярость, увидев номер журнала, которая возросла многократно, когда он узнал, что Лилиенталю за фото заплатили.

Бобби постоянно говорил про роялти, которые ему причитались за русское издание его книги «Мои 60 памятных партий», и Лилиенталь послал письмо президенту ФИДЕ Кирсану Илюмжинову, подписав его именем Бобби (не предупредив того об этом) с просьбой о встрече. На одной из пресс-конференций в Югославии Бобби заявил — чтобы просто открыть дискуссию о том, как много ему должны и не платят, — что русские издатели должны ему 100.000 долларов, а в действительности невыплаченные долги исчисляются «миллионами». Илюмжинов в то время был президентом Республики Калмыкия, расположенной на северных берегах Каспийского моря. Будучи очень богатым человеком и страстным любителем шахмат, он решил заплатить Бобби часть причитающихся ему роялти. Он передал сообщение Лилиенталю, что готов заплатить 100.000 американских долларов наличными самому Бобби при встрече.

Встречу устроили — на обеде у Лилиенталей. Прошло восемнадцать лет с тех пор, как Бобби разорвал все отношения с ФИДЕ, отказавшись играть матч с Карповым, поэтому дружелюбия он не излучал, хотя Илюмжинов не имел отношения к этой организации на момент фиаско с упомянутым матчем. Илюмжинов, прекрасно владеющий английским языком, приветствовал Бобби и передал ему чемодан с деньгами. Бобби сел и решительно пересчитал каждый доллар. Обед прошел оживленно и в дружеской обстановке: Бобби показал Илюмжинову, как играть в Фишер-рэндом, и засыпал его вопросами относительно политики, проводимой русским правительством. Илюмжинов вспоминал: «Меня поразило, насколько хорошо Бобби знал всё происходившее в нашей стране. Он называл фамилии политиков и членов правительства, спрашивал, кто, по моему мнению, победит на выборах».

Вечером последовали предложения относительно условий возможного примирения Бобби с ФИДЕ, и Илюмжинов предложил Бобби перебраться на жительство в Калмыкию, где ему выделят землю для постройки дома по его спецификациям. Президент федерации обещал Бобби более акра земли в Элисте, столице Калмыкии. Бобби поблагодарил президента, спросил о системе медицинского обслуживания в Калмыкии, но предложения переехать не принял. Илюмжинов также обещал найти миллионы на новый матч Фишера со Спасским, но Бобби ограничился заявлением, что его сейчас интересует Фишер-рэндом и ничего более. Каким-то образом во время беседы Бобби выяснил, что на письме, присланном Илюмжинову, стояла его поддельная подпись. Было уже поздно, и Илюмжинов намекнул, что ему пора уходить, но прежде он попросил Бобби о совместной фотографии. «Нет, — невежливо ответил Бобби, пребывая в молчаливой ярости относительно двух предательств Лилиенталя (фотография и подделка его подписи), — 100.000 долларов, переданные мне вами, не включают совместную фотографию». Отвергнутый поклонник, Илюмжинов раздраженно покинул дом, а Бобби, обиженный друг, вышел вслед за ним — с деньгами. Бобби всегда считал, что легче простить врага, чем друга. Он никогда больше не встречался с Лилиенталем.

Когда Бобби, наконец, приступил к написанию книги о том, как его обманывали различные издатели, то посвятил ее «Старому еврейскому мошеннику Андрэ Лилиенталю, чья подделка моего имени на его письме в ФИДЕ стала той соломинкой, что переломила хребет верблюду [написание анти-еврейского трактата]».

В конечном счете Фишер потерял, как друзей, не только Лилиенталей, но и семью Полгар. Софию Полгар пригласили дать сеанс одновременной игры в американское посольство в Будапеште, и Бобби вышел из себя, — как она вообще могла рассматривать такое предложение, полагая, что его враги — то есть правительство США и, стало быть, американское посольство — должны быть врагами и для Полгар. Бобби поссорился не только с Софией, но и со всем семейством из-за этого сеанса. Шокированный Бобби спросил Софию: «Как ты можешь даже разговаривать с этими людьми?» Но она отправилась в посольство и показала в сеансе хороший результат. Полгары прекратили после этого все контакты с Бобби, а он — с ними.

Пытаясь устроить свою жизнь в Будапеште, одновременно отчуждая от себя всех и каждого, Бобби также не оставлял надежды завоевать Зиту. Эта кампания не могла кончиться хорошо по определению. За почти восемь лет, прожитых в Венгрии, он сумел лишь несколько раз уговорить ее с ним встретиться — в одном случае это была вечеринка, устроенная в Болгарии, по случаю его пятидесятилетия. В тот раз он опять предложил ей выйти за него замуж, хотя она чувствовала себя вполне комфортно рядом с бойфрендом и имея на руках ребенка. «Это не обсуждается», — отрезала она. «А что насчет твоей сестры Лиллы?», — спросил он. Когда Зита передала матери слова Бобби, добавив, что он ищет жену, как коннозаводчик, та пришла в ужас.

Теория Зиты заключалась в том, что Бобби овладела идея-фикс о воспроизведении себя, подобно тому, как Генри VIII мечтал о сыне. Она чувствовала, что Бобби не отпускала навязчивая мысль — Я должен жениться, у меня должен родиться ребенок, я не могу не иметь потомства, иначе мой гений исчезнет безвозвратно. Фишер начал собирать фотографии других венгерских девушек, с которыми хотел бы встретиться, и даже рекрутировал своего друга и помощника Яноша Риго — международного мастера и шахматного организатора — в качестве свата. Девушки должны были обладать определенным набором качеств, иначе он не собирался с ними встречаться. Качества предполагались следующие: 1) блондинки с голубыми глазами, 2) молодые, 3) красивые, 4) хорошо умеющие играть в шахматы. Когда Риго показывал ему очередную порцию фотографий, Бобби почти всегда отвергал кандидаток по причине неполного соответствия его требованиям. Он даже поместил следующее рекламное объявление в нескольких венгерских газетах (собственное описание достаточно много говорит о нем самом, также как и то, что он не стал выдвигать все четыре требования, дабы не заузить чересчур список кандидаток):

Одинокий, высокий, богатый, привлекательный американец средних лет с покладистым характером хочет познакомиться с красивой, юной венгерской девушкой для серьезных отношений. Одну или более фотографий, пожалуйста.

Он дал Риго адрес для ответов, и несколько их было получено, но ни один не подошел под его перфекционистские стандарты; Бобби отбросил их все.

Бобби продолжал читать анти-семитскую литературу, так же как и нео-нацистские трактаты, яростно убеждая практически всех, кто попадался ему на пути, в том, что понятия «зло» и «еврей» неразделимы. Однажды, поздним вечером возвращаясь домой с одного мероприятия, с Риго в качестве водителя, он отказался посадить в машину еврейского шахматиста, пока тот не согласится заявить, что Холокоста не было.

Вот некоторые из многих книг ненависти, прочитанных Бобби в Будапеште: «Миф о шести миллионах» Дэвида Хоггана, «О евреях и их лжи» Мартина Лютера, написанная в 1543 году, и «Еврейские ритуальные убийства» Арнольда С. Лииза. Он также прочитал отчет нацистского генерала Эрнста Кальтенбруннера, лидера СС, которого признали виновным на нюрнбергском процессе и казнили. Ожидая суда в тюрьме, Кальтенбруннер написал письмо своей семье, и Бобби оно поразило. Приведем некоторые выдержки из него:

Моя судьба в руках Бога. Я рад, что никогда не отделял себя от него. Не могу поверить, что меня сделают ответственным за ошибки наших лидеров, поскольку в короткий период моей активной работы я прилагал все усилия для выработки разумных подходов, как внутри страны, так и вне ее… Они должны с большим вниманием отнестись к моим словам… У нас нет собственности, достойной упоминания. Возможно, единственное, что может вам помочь — небольшая коллекция марок… Разве не было моим долгом открыть дверь социализму и свободе, как мы их себе представляли и желали достигнуть?.. Я не оставляю надежд, что правда станет известна и приговор будет справедливым.

Когда Бобби узнал, что сын Кальтенбруннера еще жив и проживает в Вене, он посетил его, чтобы обсудить вопрос — правда или вымысел концентрационные лагеря. Если правда, тогда он хотел знать, не раздута ли вся история Холокоста сверх всякой меры, и что утверждения о миллионах загубленных жизней всего лишь миф. Бобби был разочарован встречей с сыном казненного лидера СС. Молодой Кальтенбруннер был записным либералом и дискуссии об отце его не интересовали, а также лагеря, или еще что-то, связанное с нацизмом или антисемитизмом. Но он был шахматным любителем! Для Кальтенбруннера факт, что его дом освятил своим присутствием великий Бобби Фишер — не важно, по какой причине — был равен визиту президента страны. Когда Бобби ушел, Кальтенбруннер прикрепил к креслу, в котором сидел Фишер, табличку с гравировкой: В ЭТОМ КРЕСЛЕ СИДЕЛ ЧЕМПИОН МИРА ПО ШАХМАТАМ, РОБЕРТ ДЖ. ФИШЕР.

Летом 1993 года вышел художественный фильм «В поисках Бобби Фишера» и заслужил прекрасные отзывы. Изначально имевший название «Невинные ходы», фильм получил другое перед самым выходом на экран, — продюсеры решили воспроизвести название книги, которая легла в основу киносценария. Использование имени Бобби, по их мнению, должно было помочь раскрутке. «В поисках Бобби Фишера» — подлинная история мальчика Джоша Вайцкина, проявившего удивительный талант в шахматах. В нем рассказывается о том, как он достиг успеха за доской, несмотря, поначалу, на родительские сомнения, но затем с ободрением с их стороны и его замечательного шахматного учителя Брюса Рандольфини (его роль исполнил Бен Кингсли). Это один из самых уважительных и прочувствованных фильмов из когда-либо сделанных о шахматах. Бобби никто не играет, но он появляется в документальных кадрах. Создателей фильма вдохновили его достижения в Рейкьявике, в нем изучается так называемый феномен Фишер-бума, приведший к росту популярности шахмат в мире после 1972 года. Фильм собрал в прокате более 7 млн долларов и был номинирован на премию «Оскар». Бобби негодовал и всегда раздражался, если в его присутствии упоминали этот фильм, утверждая, что в нем незаконно используется его имя, а значит, произошло вторжение в личную жизнь. Когда посчитали окончательные сборы, продюсеры были разочарованы, полагая двусмысленное название фильма причиной относительно низкой посещаемости, и — крепкие задним умом — сожалели, что использовали имя Бобби.

Создатели фильма не спросили Бобби, согласен ли он на использование его фамилии, и он не получил за это никакой компенсации. Бобби утверждал, что фильм сделал «сотни миллионов долларов», что, конечно, сильное преувеличение. «Монументальное мошенничество», — писал он. Юрист пояснил ему, что поскольку он — фигура публичная, продюсеры «Парамаунт пикчерс» имели право использовать его имя. Но хотя по Фишеру «Парамаунт» поступила неэтично и нечестно, никаких исков от него не последовало. После всего этого он постоянно жаловался и писал только отрицательно о фильме, хотя никогда его не смотрел, а ему все рассказывали, что в фильме дается превосходная картина вхождения ребенка в мир шахмат.

Бобби постепенно перестал бояться поездок и посетил много стран: Германию, где часто бывал в компании с Бенко, который играл в этой стране за какую-то команду… Австрию с Риго, чтобы закупиться в магазинах… Швейцарию для встреч со своими банкирами… Аргентину для продвижения Фишер-рэндом… Филиппины, Китай, Японию по социальным и деловым причинам. Совершил загадочную поездку в Италию, якобы для встречи с членом мафии, поскольку восхищался семейной схемой построения мафии и поведенческими правилами, и ему хотелось узнать об этом больше. Действительно ли в этом состояла причина его посещения Италии, уже не узнать.

В начале 1997 года срок действия паспорта Фишера истек. Хотя его можно было возобновить в посольстве США в Будапеште, Бобби испытывал беспокойство: что, если паспорт конфискуют, а он окажется в Венгрии взаперти, без возможности путешествовать и даже, не исключено, будет лишен доступа к своему банковскому счету? Или, что еще хуже, его арестуют? Он рассматривал все возможности, словно анализируя шахматную задачу, и пришел к выводу, что не хочет быть запертым в Венгрии. Бобби попросил Риго отвезти его в Берн. По прибытии он вошел в американское посольство, стараясь сохранять спокойствие, хотя с внутренним трепетом. Причина, по которой он решил обратиться за обновлением паспорта в Швейцарии, а не в Венгрии, состояла в том, что если его блокируют и принудят остаться, он всё еще будет иметь доступ к деньгам, лежавшим на депозите в «Юнион-Банке» Швейцарии. Риго ожидал его в машине, припаркованной рядом с посольством, вооруженный списком телефонных номеров для экстренных звонков на случай, если Бобби задержат или арестуют. У него также был набор ключей от депозитарных ячеек и других запертых ящиков. Через сорок минут Бобби вышел из посольства с широкой улыбкой на лице: ему выдали новый паспорт гражданина США со сроком годности до 2007 года. Он мог спокойно возвращаться в Будапешт.

Конечно, была одна страна, куда Бобби отправиться не мог, если не хотел подвергнуться аресту: США. В связи с этим в 1997 году возникла эмоциональная дилемма. Регина умерла, и Бобби хотел присутствовать на ее похоронах. Некоторые шахматисты в Вашингтоне высказывали предположения, что он, изменив внешность, тайно посетил США, сначала прилетев в Ванкувер (Канада), а затем через границу в Сиэттл, и уже оттуда на автомобиле в Калифорнию, где инкогнито присутствовал на церемонии. Согласно этой гипотезе, он не разговаривал с сестрой, племянниками и ни с кем другим. Он просто стоял в стороне, никем неузнанный.

Менее чем через год сестра Бобби Джоан в возрасте 60 лет внезапно скончалась от сердечного удара, и Бобби снова испытывал мучения от невозможности проявить уважение усопшему члену семьи. Это вынужденное отделение от семьи только усилило его ненависть к США, которую он испытывал, начиная с 1976 года, когда проиграл дело в суде и отказался после этого платить налоги. Неясно, почему в те годы, когда Бобби уклонялся от встреч с властями США, сестра и члены ее семьи не посещали его в Европе; мать, впрочем, однажды навестила сына в Будапеште.

После раскола с Полгарами и Лилиенталями в будапештской жизни Бобби стало меньше общения, но, поскольку к изоляции ему было не привыкать, внешне отсутствие тепла от этих двух семей на нем никак не проявлялось. И всё же разрыв двух помогавших ему связей не мог пройти безболезненно.

Каждый день он вставал поздно и завтракал в отеле — обычно, в своей комнате, но иногда и в гостиной — плавал во внутреннем бассейне или отправлялся в одну из многих городских термальных ванн, затем наносил визит в библиотеку или книжный магазин. Иногда он менял этот порядок и отправлялся на долгие прогулки, погружаясь в воспоминания вблизи пещер горы Буда, или пил кофе на террасе «Хилтона» на Касл-хилл. Риго обычно подбирал его на машине у отеля около семи вечера, чтобы отправиться на ужин. Бобби намеренно варьировал кухню — японскую, китайскую, индийскую, венгерскую, даже кошерную, меняя рестораны каждый вечер. Иногда компанию ему составляли Пал Бенко, Лайош Портиш или Петер Леко — молодой венгерский гроссмейстер — или кто-то еще. Бобби просто сидел, прислонившись спиной к стене, обычно в углу и вдали от окон — тактические уловки, чтобы не быть узнанным посетителями ресторана или прохожими. Он всегда платил по счету за каждого, сидевшего с ним за столом.

Он носил с собой бутылку с водой и только иногда позволял себе алкоголь. Однажды он выпил чуть больше нужного палинки — сливовый бренди, который изготовляется в Венгрии и Трансильвании, и считается полезным для пищеварения после еды — и опьянел. Он настолько не был привычен к большим дозам алкоголя, что похмелье длилось три дня.

Многие интересовались, в каком объеме овладел Бобби венгерским языком за восемь лет жизни в Будапеште. Жужа Полгар полагала, что он почти не говорил по-венгерски; Зита утверждала, что он знал всего семь слов, gymulcsriz, его любимый десерт, было одно из них; и Риго считал, что он знал около двух сотен слов, достаточно, чтобы сделать заказ, узнать дорогу и донести свои желания продавцам в магазине и т. п. Дело в том, что большинство взрослых венгров знали русский язык, многие владели и немецким, а юное поколение говорило на английском, и это помогало Бобби при общении.

Раз или два в неделю Бобби ходил в кинотеатры, где смотрел популярные американские фильмы. Он говорил, что увидел себя в герое Джима Кэрри в фильме «Шоу Трумэна», что иногда чувствовал себя так, словно жил в кафкианском мире, где он — Бобби — подобно Трумэну, единственный настоящий, а остальные — актеры.

Возвращаясь в свой номер около одиннадцати вечера Бобби читал, слушал музыку и новости Би-би-си. Он решил написать анти-американскую книгу, в которой хотел представить аргументы против страны, связав их как-то со своим недоверием и враждебностью по отношению к евреям (и к своим личным врагам, которых он называл «Евреями» вне зависимости от их национальности). Стягивала это всё в один узел ненависть, которую он всё еще ощущал в связи с потерей личных вещей, годы хранившихся где-то на складе в Калифорнии, и проданных с аукциона, когда не была заплачена арендная плата. В качестве подготовки к написанию книги Бобби проводил часть ночи за записью на магнитофонные кассеты своих анти-семитских и анти-американских проповедей.

И когда уже приближался рассвет, он переигрывал партии из последних турниров, с безошибочностью хирурга препарируя каждый ход с помощью внутреннего микроскопа, находя неточности, ошибочные концепции и ложные заключения — особенно внимательно относясь к тем из них, которые допускались, как он верил, ворами и мошенниками от шахматного мира. Каждая партия становилась детективом. И никогда целью анализа не являлся поиск убийцы, но всегда — разоблачение «читинга».

Он стал заметно прихрамывать, и некоторые из коллег убеждали его обратиться к врачу, — ужасный опыт, на который Бобби мог согласиться, только если боль стала бы слишком сильной. Когда страдания стали непереносимыми, он сдался, подвергся обследованию и получил ответ, что у него охрит — воспаление яичка. При ходьбе он инстинктивно «оберегал» железу и потому хромал. Обычно десятидневный курс антибиотиков смягчал боль, или же с помощью несложной операции «на месте» можно было снять давление на больной орган. Бобби не согласился ни на одно, ни на другое. Вместо этого стал рассказывать всем, что его хромота вызвана застарелой травмой ноги (он сломал ногу много лет назад), и продолжал страдать от охрита, пока опухоль не уменьшилась сама собой. Он прихрамывал до конца жизни.

«Как писал Адольф Гитлер в книге “Моя борьба”, евреи — не жертвы, они мучители!», — почти кричал Бобби во время прямого эфира на радио «Калипсо» в Будапеште 13 января 1999 года. Сколько из 1.5 млн жителей Будапешта и десяти млн жителей всей Венгрии слушали Бобби, когда он излагал свои пропитанные ненавистью воззрения, неизвестно, но интервьюера Томаса Моната настольно потрясли его слова, что он не понимал, как реагировать на всё это. Выключить микрофон? Заставить его замолчать? Эхо разглагольствований Бобби слышалось и годы спустя во всем мире, так как шоу транслировалось вживую.

Инициатива, но словам Пала Бенко, исходила от Бобби, который сам обратился на радиостанцию с предложением дать интервью. Первое после победного матча 1992 года против Спасского. Поначалу всё шло нормально, и на вопрос, почему он выбрал для проживания Венгрию, последовал вежливый ответ («Мне нравятся минеральные ванны, люди; чудесный город»), но вскоре он начал обнаруживать нетерпение, говоря, что хочет обсуждать гораздо более важные темы. Если мир, во всяком случае, жители Венгрии, предпочли не замечать его анти-семитские высказывания во время пресс-конференции 1992 года, то сейчас не услышать его почти истеричные высказывания на радио «Калипсо» семь лет спустя было невозможно.

Логическим обоснованием — по Фишеру — излагаемого им вздора служило то, что все его личные и памятные ему вещи — представляющие понятный интерес для него и некоторый для отдельных коллекционеров — хранившиеся на складах «Бекинс» в Пасадене, Калифорния, были выставлены на аукцион в силу того, что его агент Роберт Эллсворт не оплатил счет в 480 долларов. «Эти вещи стоили десятки миллионов долларов, даже сотни, и все украдены!» — причитал Бобби. Затем, следуя непостижимому логическому изгибу, он приравнивал потерю собственности к заговору, замышленному евреями, и его аргументы были пропитаны таким ядом и вульгарностью, что радиостанция хотела прервать передачу. Монат воззвал к нему: «Вы мне позволите задать вам более дружеские вопросы на шахматную тему?» Набычившись и повысив голос, Бобби ответил: «Нет, не позволю!» Он продолжал свои разглагольствования, рассказывая о том, как «его преследуют евреи», и заявляя, что «Холокоста не было», используя при этом слово из четырех букв для характеристики «еврея Эллсворта». Он словно чувствовал, что для него может оказаться первой и последней эта возможность живого эфира, где бы он мог назвать вещи своими именами и рассказать слушателям передачи и всему миру о несправедливостях, совершавшихся в отношении него. Его ненависть изливалась в эфир, пока Монат больше уже не мог терпеть: «М-р Фишер, вы повредились в уме», — произнес он и отключил микрофон.

Факт потери Фишером личного имущества несомненен: он оплачивал счета за хранение своих вещей около десяти лет, его контейнер содержал большой сейф с такими предметами, как поздравительное письмо от президента Никсона в связи с исландской победой, медаль чемпиона мира, врученная ему ФИДЕ, письма, бланки, рисунки, трофеи, статуэтки, записные книжки, фотографии, книги и сотни других «единиц хранения». Большой потерей для шахматного мира стала утрата оригинальных бланков партий, игранных Бобби в серии сеансов одновременной игры в странах Южной Америки, о которых он намеревался написать книгу, так как сыграл в них немало интересных партий. Если их продавать «поштучно» — а партий были тысячи, если верить Бобби — или как один большой «кэш» коллекционеру, то цена одних только бланков равнялась примерно 100.000 долларов.

Бобби перечислял Эллсворту, своему агенту, около 5 тысяч долларов в год на оплату хранения и минимальных налогов на собственность (пять лотов), которой он владел в Клируотер и Тарпон-Спрингс, Флорида, а изначально принадлежала его деду (Бобби выкупил ее у матери в 1992 году). Все эти расходы в сумме составляли около 4000 долларов в год, и 1000 долларов уходила на менеджмент Эллсворта. Помещение для хранения было зарегистрировано на имя «Клаудиа Мокароу и Роберт Д. Джеймс», и поскольку Эллсворт аккуратно платил по счетам каждый год, компания могла не знать, что вещи в контейнере принадлежали Бобби Фишеру. Каким-то образом Эллсворт допустил промашку — по невнимательности или по ошибке клерка — и не заплатил 480 долларов, а согласно контракту компания имела право освободиться от содержимого помещения. Когда Эллсворт узнал о своей ошибке, то ощутил вину в полной мере, и можно представить, каким ударом распродажа вещей оказалась для Бобби: «Вся моя жизнь!», — кричал он в бешенстве.

Эллсворт осознал ошибку достаточно быстро, чтобы успеть на аукцион и купить предметов на 8000 долларов, не претендуя на комиксы и другие памятные вещи, которые, по его мнению — ошибочному, как выяснилось — не представляли интереса для Фишера. Гарри Снайдер, бывший тренер Бобби по физической подготовке, сопровождал Эллсворта на аукцион, а сын Снайдера отправился в Будапешт вместе с двенадцатью ящиками вещей Бобби. Когда тот их получил, то произнес: «А где остальное?» Он заявил, что на хранении должны были находиться более сотни ящиков и утверждал, что ему вернули лишь один процент «пожитков».

Он просто не мог с этим смириться. Прежде чем всё улеглось, он дал тридцать пять радиоинтервью — все они вышли в эфир — большинство на маленькой филиппинской общественной радиостанции и некоторые продолжались по два часа — в которых он распространялся о том, что стал жертвой заговора, в который были вовлечены еврейская клика, правительство США, русские, Роберт Эллсворт и компания «Бекинс Сторидж».

Складывалось впечатление, что Бобби всё чаще погружался в состояние паранойи, в основе которой лежала вера, что различные группы людей и организаций плели вокруг него заговоры с целью его уничтожения. Состояние Бобби напоминало одну из форм синдрома Туретта, при которой мозг приходил в возбуждение, и он начинал безудержно честить евреев в самых непотребных выражениях: слова просто извергались из него сплошным потоком, и он не мог — и не хотел — себя контролировать. Он не находился в бреду и не страдал галлюцинациями — во всяком случае, об этом нет свидетельств — поэтому его нельзя было назвать психотическим типом. (Один психиатр, д-р Магнус Скулассон, который хорошо знал Бобби в конце его жизни, настаивал на том, что термин «психотический» неприменим к Бобби). И правда, вне стрессовых ситуаций (таких, как потеря личных вещей в фирме «Бекинс») он был вполне адекватен и мог быть приятным в общении, дружелюбным и даже, временами, рациональным (если не затрагивать опасных тем). Д-р Энтони Сэйди, один из старейших и ближайших друзей Бобби, написал письмо в «Чесс Лайф» относительно выступлений Бобби на радио, в котором утверждал: «Его паранойя усиливается с годами, и он еще более изолирован, чем когда-либо, находясь в чужой культуре». Сэйди добавил, что СМИ слишком «педалировали» тему, публикуя самые одиозные высказывания Бобби, и что прессе лучше оставить его в покое.

Когда Бобби прочитал комментарии Сэйди, то пришел в ярость. Он зло выбранил его за то, что тот живет в США, стране, истинно чуждой — по его определению — культуры, и назвал Сэйди евреем (это не так).

Запах камфорных деревьев в Камата, пригородном районе Токио, интриговал Бобби. Многие японцы собирали или обрывали ароматические листья, кипятили их и дышали паром, утверждая, что это помогает при простуде; другие считали, что камфорный пар вреден. Вне зависимости от того, какая из двух сторон права, деревья привлекали общее внимание, включая и Бобби. Если собрать несколько листьев и растереть их между пальцев, то можно почувствовать их резкий запах. Бобби всё больше полагался на гомеопатические средства, как альтернативу для выписываемых ему лекарств от болей, и повсюду искал натуральные снадобья; поиск лекарственных трав, вероятно, и вверг его в пучину проблем.

Он прибыл в Токио 28 января 2000 года, сообщив друзьям, что уедет из Будапешта «на несколько месяцев», и оставив свои вещи на квартире у Бенко. Он никогда не вернулся. В Японии его ждало приглашение погостить у Миёко Ватаи, президента японской шахматной ассоциации, женщины, которую он знал с 1973 года, когда впервые посетил страну в поисках места для проведения так и не состоявшегося матча с Карповым. Многие годы они переписывались, она была у него как в Лос-Анджелесе, так и в Будапеште. Миёко — одна из сильнейших шахматисток Японии — признавала, что как шахматист Фишер для нее — идол, и еще до встречи с ним она прочитала о нем всё, что смогла найти, и переиграла все его партии. Она любила его.

Перед друзьями, впрочем, Бобби отрицал, что состоит в романтических отношениях с Миёко, которая была на два года моложе его.

Бобби всё еще искал женщину, готовую выносить ему ребенка, и надеялся, что может повстречаться с разными филиппинками, из которых ему удастся выбрать подходящую кандидатку. По этой причине Бобби начал постоянно курсировать между Токио и Филиппинами, оставаясь в Японии чуть меньше трех месяцев (в иммиграционных целях) и точно так же поступая на Филиппинах, проживая — до некоторой степени — жизнь, сходную с жизнью одного из героев фильма «Капитан Парадиз», где главный герой имел жен в двух разных портах и наносил по очереди визиты каждой из них. Бобби, правда, не был женат, но находился в интимных отношениях с Миёко в Токио и другими женщинами на Филиппинах, и такого рода попеременные ухаживания продолжались несколько лет.

Бобби и Миёко — обоим далеко за пятьдесят — жили спокойной жизнью в тихом пригороде Токио, называемом Икэгаме: они путешествовали к различным onsen — горячим источникам — ходили в кино, совершали длительные прогулки, дышали воздухом в парках, где никто не узнавал Бобби; словом, вели незаметную романтическую жизнь людей среднего класса. Редкая фальшивая нота прозвучала, когда Бобби и Миёко посетили американский кинофильм «Перл-Харбор». Когда японские истребители «Зеро» начали бомбить корабли Battleship Row и потопили линкор «Аризона», Бобби начал громко аплодировать. Он оказался единственным хлопающим в зале к заметному смущению японцев. Его привело в шок, что никто не поддержал аплодисменты.

Но близился трехмесячный срок, и, перед падением флажка на иммиграционных часах, Бобби уезжал на Филиппины.

Жизнь в Багио, расположенном в 130 милях от Манилы, была более экзотичной, чем в Японии. Половину городского населения составляли студенты (примерно 150.000), поэтому вероятность встретить девушку предпочитаемого им типа (молодую и красивую) была выше. Любопытно отметить, что в месяцы, проведенные им в Японии, он не отступал ни на шаг от Миёко.

На Филиппинах Фишер гостил у поклонника в «Багио кантри клаб» три месяца, играл в теннис каждый день, встречался и обедал с Торре и, иногда, с горделивым Флоренсио Кампоманесом, бывшим президентом ФИДЕ. В конечном итоге Бобби снял дом в том же компаунде, где жил Торре, и, как постоянный обеденный гость, часто наслаждался блюдами, которые готовила жена Торре.

На вечеринке, устроенной Торре в загородном клубе в 2000 году, Бобби встретил привлекательную молодую женщину по имени Жюстин Онг, изменившую свое имя на Мэрилин Янг — филиппинку китайского происхождения, и они начали встречаться. Несколько месяцев спустя она объявила, что беременна. Идея аборта была чудовищна для Бобби, он отказался ее даже обсуждать. При рождении ребенка, названного Джинки, Мэрилин записала в свидетельстве о рождении имя Бобби, как отца. Он обещал поддерживать мать с ребенком, что и сделал, купив им дом на Филиппинах, и посылая время от времени подарки ребенку и деньги Мэрилин. Его друзья говорили, что он не был уверен в своем отцовстве, но, как его самого поддерживал Пауль Неменьи, не будучи уверенным, что является отцом, так и Бобби решил помогать Джинки и даже не возражал считаться формально ее отцом. Этот уговор действовал в течение семи лет — Бобби посылал открытки маленькой девочке, подписывая их «Дэдди», а мать с ребенком затем навещали его. Один из друзей, видевший их вместе, отметил, что Бобби тепло относился к Джинки, но не казался ей близок настолько, как можно было ожидать, если бы он действительно считал себя ее отцом.

В одной из своих радиотрансляций (9 августа 2000 года) из Токио для «Радио Багио» Бобби упомянул, что его арестовали в Японии примерно в это время за хранение наркотиков по «сфабрикованному обвинению», но мало что добавил по этому поводу, — только лишь то, что провел в тюрьме 18 суток, прежде чем его освободили, и насколько абсурдно обвинение, поскольку он не употреблял не то что наркотики, но даже и аспирин. Арест произошел весной или летом 2000 года и не имел никакого резонанса (во всяком случае, автору никаких следов в СМИ найти не удалось); возможно, японские власти, не зная, кто такой Фишер, просто увидели иностранца, часто улетающего и прилетающего в страну с рюкзаком трав — типично для торговца наркотиками — и допросили его. Фишера, не любившего сотрудничать с официальными лицами, просто могли поместить за решетку более за позицию, чем за что-то еще.

Вероятно, наиболее ужасное выступление Бобби состоялось 11 сентября 2001 года. Ему позвонили с «Радио Багио» на Филиппинах (он в то время жил в Токио), чтобы он прокомментировал нападение на США — удар по двум башням Торгового центра и зданию Пентагона. Интервью оказалось кратчайшим по его меркам, только двенадцать минут, но оно привело к международному возмущению, поскольку прошло целиком в прямом эфире. Бобби провел фронтальную атаку на страдающую нацию.

Говоря, что думает, Бобби не отдавал себе отчет — а если отдавал, то ему, вероятно, было всё равно — что оно определяет точку невозврата в его отношениях с правительством США, евреями всего мира и абсолютным большинством американцев, которые чувствовали себя ранеными и испытывали гнев от кровавой бойни 11 сентября, и хула и проклятия Бобби не могли быть ими прощены. Если сказать, что выступление Бобби стало одним из самым ненавидимых американцами за всю историю радио, то это не станет преувеличением.

Далее приводятся выдержки из него:

Фишер : Да, это замечательные новости. Давно пора дать этим гребаным американцам по головам. Настало время покончить с США раз и навсегда.

Интервьюер : Вы счастливы от того, что случилось?

Ф. : Да, я аплодирую… К черту США. Я хочу увидеть, как их стирают с лица земли.

Ф. : США построены на лжи. Они основаны на воровстве. Посмотрите на всё то, что я сделал для США. Никто в одиночку не сделал больше, чем я. И я действительно так считаю. Знаете, когда я выиграл звание чемпиона мира в 1972 году, Америка имел образ футбольной страны, бейсбольной, но никто не думал, что это интеллектуальная страна. Я перевернул общие представления в одиночку, так ведь?

Ф. : Надеюсь, у нас дела пойдут по сценарию «Семь дней в мае» [21] и здравомыслящие люди возьмут власть в США…

И. : «Здравомыслящие люди»?

Ф. : Здравомыслящие люди, военные люди. Да. Они посадят в тюрьму евреев; они уничтожат несколько сотен тысяч из них, по крайней мере…

Ф. : Я желаю смерти президенту Бушу! Я желаю смерти США. К черту США! К черту евреев! Евреи — преступники. Они увечат [обрезают] своих детей. Они убийцы, преступники, воры, лживые ублюдки. Они выдумали Холокост. Его ничто не подтверждает… Это замечательный день. К черту США. Плачьте вы, плаксивые дети! Войте, ублюдки! Наступил час расплаты.