Зал Большого бара в «Западном отеле», расположенном как раз напротив здания ратуши, — место по-своему довольно примечательное. Этот зал обставлен более элегантно по сравнению с остальными залами отеля: здесь стоят мягкие кушетки и плетеные кресла, пол покрыт толстым серым ковром, а столики — толстым стеклом, на стенах — фотографии местных футбольных и крикетных команд, обои — серые в неярких оранжевых разводах, и на них, если вы что-нибудь в этом смыслите, очень приятно смотреть. В этот бар допускаются только мужчины. Прочие залы, даже вестибюль, имеют довольно обшарпанный вид: там стоят столики на чугунных ножках, деревянные скамейки и обыкновенные деревянные кресла. Естественно поэтому, что Большой бар усердно посещается солидными дельцами и чиновниками муниципалитета, которые любят пить в мужской компании, без женщин, но предпочитают, чтобы на полу не было опилок и в углах не стояли дешевые плевательницы, как в обычных пивных. НАСМПО испокон веков облюбовала «Западный отель» для своих мальчишников — дружеских встреч, устраиваемых раз в году для всех муниципальных служащих мужского пола. Протекали эти встречи обычно так: собирались в Большом баре, выпивали две-три кружки пива, затем шли обедать в ресторан на втором этаже, где выпивали еще несколько кружек пива, после чего снова возвращались в Большой бар для более основательных возлияний. Одно из неписаных правил такого мальчишника гласит: все вместе, никаких обособлений по отделам и канцеляриям. И тот вечер, помнится, я провел главным образом в обществе Реджи из муниципальной библиотеки.

Я последовал совету Чарлза и с самого рождества не делал попыток встретиться со Сьюзен. Я не возлагал особенных надежд на успех нашего плана и, по правде говоря, уже почти решил поставить на этом деле крест. Но в тот вечер, — быть может, под действием нескольких кружек пива, а быть может, и под влиянием странного чувства, неожиданно возникшего у меня к Элис накануне вечером в квартире Элспет, — так или иначе в тот вечер я предался мечтам. И тут уже, признаться, дал себе волю. Я получал от Сьюзен письмо, в котором она приглашала меня к себе на званый вечер и жалобно спрашивала, чем могла она меня обидеть… Или — так выходило даже еще лучше — в один ненастный дождливый вечер раздавался стук в мою дверь, и Сьюзен, разрумянившаяся от ветра, появлялась на пороге. Быть может, она сделает вид, что зашла повидаться с Томпсонами, а быть может, скажет просто: «Я не могла не прийти, Джо. Вы теперь будете думать обо мне дурно, но…» Тут я поцелую ее, и все слова станут ненужными. Мы будем стоять, обнявшись, прислушиваясь к шуму дождя за окном, и непогода будет петь нам о том, как мы счастливы. А потом мы пойдем на Воробьиный холм… «Мне нравится гулять с тобой под дождем», — скажет она, и мы будем идти и идти, вдыхая прохладный, свежий воздух, будем идти так, рука об руку, всю жизнь, как в сказке, которая стала былью…

Но в жизни было не совсем так. Я сидел в баре, куда мы с Реджи спустились после обеда, чувствовал приятную сытость и был слегка пьян, но не настолько пьян, чтобы не нашлось места еще для двух-трех кружек. Я только что кончил рассказывать Реджи анекдот — из тех, что бывают в ходу только в мужской компании.

— В жизни не слыхал ничего паскуднее! — восхитился Реджи. — Где вы их выкапываете, Джо? Да, вот что я вспомнил! На днях я случайно встретил Сьюзен.

— Сьюзен Браун? — старательно бесцветным голосом спросил я.

— Мы очень мило поболтали. Я угостил ее чашкой кофе у Райли. В конце концов, если вы не хотите ухаживать за девушкой, кто-то же должен делать это за вас, Но мы почти все время только о вас и говорили.

— Что ж, лучшей темы вы найти не могли.

— Ну, я с вами не согласен, дружище. Я все время старался продемонстрировать свои собственные достоинства — насколько позволяла скромность, конечно, — но в ответ слышал только: Джо Лэмптон да Джо Лэмптон» «Не правда ли, Джо Лэмптон красив? Не правда ли, Джо Дэмптон умен? Не правда ли, Джо Лэмптон был совершенно неподражаем в «Ферме»?..» Представляете, как мне это надоело!

— Вы шутите.

— Ничуть. Вы, кажется, давно с ней не виделись? Я осушил свою кружку.

— Повторим? — Я изо всех сил старался удержаться от торжествующей улыбки.

— Я не обладаю вашей сверхчеловеческой способноетью поглощать пиво, — сказал Реджи. — Полпинты, пожалуйста.

Я поманил официанта. Тут к нам подошел Хойлейк, элегантный, сияющий. Он заметил пустое место за нашим столиком.

— Я вам не помешаю, друзья?

— Нисколько, — сказал я. — Выпьете с нами пива, мистер Хойлейк?

— Нет, я хочу угостить вас, Джо. И вас, Реджи. Я зашел всего на несколько минут.

Должен поощрять деятельность НАСМПО. Сам я, признаться, больше люблю смешанное общество. Холостяцкие сборища никогда не казались мне особенно увлекательными.

Надеюсь, вы беседовали не о служебных делах? Ненавижу разговоры на служебные темы.

В зале при его появлении стало как будто потише. Но ненадолго. Хойлейк был не из тех начальников, один вид которых заставляет всех умолкнуть. Впрочем, его фамильярность меня не обманывала. Конечно, очень мило, что он называет нас «Джо» и «Реджи», подумал я, но вряд ли ему понравится, если мы попробуем назвать его Фредди!

— Мы говорили об одной молодой особе, — сказал Реджи.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал Хойлейк. С деланной суровостью он поглядел на нас поверх очков. — Надеюсь, вы не позволили себе отзываться о ней в легкомысленном тоне?

— Наша беседа носила самый серьезный характер, — сказал Реджи. — Каждый из нас стремится завоевать ее расположение, и борьба между нами идет не на жизнь, а на смерть. Мы подумываем о дуэли в парке.

— Какую бурную жизнь ведут мои коллеги, — заметил Хойлейк. Он поднял свою рюмку. — За ваш успех, мальчики.

— Я проиграю в любом случае, — сказал Реджи. — Если победа останется за мной, предмет нашего соперничества не пожелает меня больше видеть: ведь из-за меня пострадал ее бесценный Джо. А я на ее месте и не взглянул бы на него. Что вы скажете, мистер Хойлейк, про человека, который несколько месяцев подряд ухаживает за хорошенькой девушкой, а затем, не говоря худого слова, начисто о ней забывает?

Я почувствовал, что краснею.

— Не верьте ни единому его слову. Ей это в высшей степени безразлично.

— Как бы не так! — Реджи расхохотался. Я заметил злорадный блеск в его глазах. — Она так и загорается, когда слышит его имя. А его это словно не касается. И подумать только — самая хорошенькая девушка в Уорли!

— Они все теряют из-за него голову, — сказал Хойлейк. — Когда он собирает налоги в Гилдене, женщины сбегаются целыми стаями. Готовы заплатить дважды и трижды, только бы побыть с ним лишних пять минут. — Он вздохнул. — Впрочем, будь я помоложе, я бы с ним потягался.

А я сидел и думал о том, что сказал Реджи, и ликовал в душе все больше и больше.

Я старался не принимать его слова на веру до конца. Быть может, я просто слегка задел, ну даже, скажем, уязвил гордость Сьюзен. Если я снова приглашу ее провести вечер со мной, это успокоит ее самолюбие, она придумает какой-нибудь благовидный предлог для отказа и почувствует себя отомщенной. Но не успев довести свою мысль до конца, я уже знал, что все это вздор. Мстить было просто не в характере Сьюзен.

— Самая хорошенькая девушка в Уорли? — задумчиво произнес Хойлейк. — Интересно, кто бы это мог быть? Она не замужем, надеюсь? Сдается мне, что Джо познакомился с ней у «Служителей Мельпомены». Стойте, стойте… Не начинается ли ее имя с буквы «С»? А фамилия с буквы «Б»? Брюнетка и, как мне кажется, имеет некоторое отношение к председателю финансового комитета?

— Из вас вышел бы первоклассный сыщик, — сказал Реджи.

— Нет, я просто старикашка, который любит совать нос в чужие дела, — сказал Хойлейк. — Как и все прочие жители Уорли. Учтите: в защиту этого можно привести немало доводов, даже если… Только прошу на меня не ссылаться, — он слегка улыбнулся, словно извиняясь за самодовольство, которое звучало в последних словах, — даже если это принимает форму сплетни. Это указывает на живой интерес к ближним, что само по себе, бесспорно, достойно уважения. Я рад, что Джо начинает приниматьучастие в общественной жизни Уорли, что он не ведет себя как чужак. Я решительный противник такого положения, когда служащие приезжают на работу из-за города. Жизнь человека должна протекать там, где он работает. Но я, кажется, того и гляди заговорю о служебных делах… Вон появился ваш начальник, Реджи.

Мне надо побеседовать с ним. Еще увидимся. — И Хойлейк направился к директору библиотеки. Я заметил, что он унес с собой свою рюмку, едва пригубив ее. Оклад Хойлейка был вдвое больше оклада директора библиотеки, и он не хотел, чтобы тот платил за его виски.

— Хитрая бестия, — сказал Реджи. — От него ничего не укроется. Каждый наш шаг ему известен.

— Он может быть хитер сколько влезет, пока мы с ним ладим, — сказал я. — Послушайте, Реджи, вы это серьезно насчет Сьюзен? Неужто правда она все это говорила?

— С какой стати было мне так шутить? — Он, казалось, даже слегка возмутился. — Это истинная правда. Я заговорил с ней о «Ферме», а потом упомянул о вас — в числе остальных участников спектакля. Сказал, что я не в таком уж восторге от вашего исполнения, и она сразу ринулась защищать вас. И с этой минуты только и было разговору, что о Джо Лэмптоне. Она вся так и светится, когда говорит о вас.

Тут не может быть никаких сомнений — глаза у нее делаются пьяными от радости. У вас сейчас они тоже такие, кстати сказать.

— Выпьем еще, — сказал я поспешно.

— Теперь моя очередь платить. Не пытайтесь обойти меня.

— Я выпиваю две кружки на вашу одну, так что такой порядок только справедлив.

— Ну, уж это пустяки, — яеуверенно возразил он, но мне было ясно, что он доволен.

Он поглядел по сторонам. — Мелкое провинциальное чиновничество. Великий боже, что за компания! Знаете, Джо, я отдал бы годовое жалованье, лишь бы выбраться из этого города.

— Я не согласен с вами. Я стою за маленькие города. Если только они того сорта, что мне по душе.

— Хорошо вам так рассуждать, старина. Вы — подающий надежды молодой талант. Вы выделяетесь на общем фоне. В таком месте, как Уорли, вы можете пойти далеко. И притом для вас все это в новинку. Попробовали бы вы прожить здесь всю жизнь — сразу заговорили бы по-другому.

— Я ненавижу город, в котором родился, — сказал я. — Но это совсем другое дело.

Понимаете, Дафтон ужасен. Это вонючая дыра. В буквальном смысле слова вонючая.

Он смердит, это труп. А в Уорли жизнь бьет ключом. Я это сразу почувствовал, как только ступил сюда. И она так захватывает тебя, что через пять минут ты уже забываешь обо всем. У этого города есть даже своя история, и каждый день ты открываешь здесь что-то новое… — Я осекся. Я говорил слишком горячо, слишком раскрывал душу.

Реджи улыбнулся.

— Можно подумать, что вы говорите о женщине, а не о самом заурядном городе с двумя-тремя фабриками. Вы чудак, Джо.

Тут к нашему столику подошел Тедди Сомс.

— Мы все здесь чудаки, — сказал он и громко рыгнул. — Прошу прощения, я, кажется, слегка на взводе. А ведь не с чего бы. Когда я был в летных частях, от такой малости я бы ничего и не почувствовал вовсе. — Он тяжело плюхнулся на стул. — Голосую за новую войну.

— Типун тебе на язык, — сказал Реджи. — Никогда не было мне так скверно, как во время войны.

— Надоедает, это верно, — сказал Тедди. — Но зато куча денег и никаких забот. Пива хоть отбавляй, табаку хоть отбавляй, женщин хоть отбавляй. Споем нашу старую, летную, а, Джо? — И он затянул негромко: «Коты на крышах и на карнизах…»

— Не стоит, — сказал я. — Рановато еще для нецензурных песен.

— Совсем забыл, что я теперь респектабельный, — сказал Тедди. — Когда-то я пел эту песенку во всех фешенебельных отелях Линкольншира. И все ребята, во главе с капитаном, подтягивали. Счастливые денечки!

— Для тебя, может быть, — сказал Реджи. — А для меня это был ад. Сначала — ученье.

Потел под палящим солнцем в колючем шерстяном белье. Затем чистил картошку.

Затем стал самым нерадивым писарем во всей английской армии. Вот тут какое-то время я, правду сказать, был безмятежно счастлив. По крайней мере мне не приходилось иметь дело с заряженными винтовками и прочими не менее опасными предметами. Затем какой-то бесчеловечный чиновник из военного министерства принялся урезывать личный состав штабов, и я из самого нерадивого писаря превратился в самого напуганного рядового. День, когда я снова надел штатский костюм, был счастливейшим в моей жизни. И что же — возвращаюсь домой и узнаю, что подлая Библиотечная ассоциация сделала вступительные испытания в десять раз более сложными, чем прежде, так что женщины и разные типы, которые отсиживались в тылу, получили теперь перед нами преимущество…

— О служебных делах не говорить, — сказал Тедди. — А Библиотечная ассоциация — это служба. Тут нет никаких сомнений. — Он поглядел на меня, протянул руку и пощупал материю моего костюма. — Шерсть первый сорт, — сказал он. — А взгляните на эту рубашку, на этот галстук! Боже милостивый, неужто все по талонам, мистер Лэмптон?

— У него большие связи, — сказал Реджи и поднял, словно салютуя, сжатую в кулак руку. — Голосуйте за лейбористов!

— Бросьте дурить, — сказал я. — Вы же знаете, что Хойлейк терпеть не может политики.

— Это не политика, — возразил Тедди. — Просто поговорка. Реджи, бывало, писал ее мелом на танке, прежде чем ринуться в битву.

— Ни разу в жизни не влезал внутрь танка, — сказал Реджи. — Видел только однажды, как немец открыл люк башни Шермана и бросил внутрь ручную гранату. Чувство безопасности, которое танки внушают на первый взгляд, совершенно иллюзорно.

Честно говоря, я сторонник старой доброй войны на измор, когда ты сидишь в уютном бетонированнрм блиндаже, а артиллерия делает за тебя все дело. Но я так и не сумел убедить в этом генеральный штаб. Мнс все время приходилось наступать — по всей Африке, по всей Италии.

— А ведь я узнал тебя, когда смотрел «Победу в пустыне», — сказал Тедди. — Смельчак с окровавленной повязкой на лбу, бросающий, размахивая саблей, солдат в атаку.

— Было бы неплохо, если бы это был я, — сказал Реджи. — Но я был одним из тех бедняг, которых бросали.

До меня донесся смех директора библиотеки — визгливый, немного бабий.

— Это он так смеется, когда рассказывают соленые анекдоты, — заметил Реджи. — У него на каждый случай жизни свой смех. Почтительный смех, утонченный смех, саркастический смех — когда я скажу что-нибудь, что ему не по нутру… Если бы он был моим сержантом, я бы уж нашел случай подстрелить его. Нет, верно, надо было остаться в армии.

— Все вы, интеллигенты, на один лад, — сказал Тедди. — Никогда не бываете довольны.

Директор библиотеки подошел к нам. Это был маленький человечек с крошечными, так глубоко запавшими глазками, точно они у него провалились внутрь черепа. Ему шел четвертый десяток, но представить себе, что он был когда-то молод, казалось невозможным.

— Развлекаетесь? — спросил он.

— Мы только что заново проделали всю войну, сэр, — сказал Реджи и подмигнул нам. — Мы решили, что нам надо было дать русским стереть с лица земли немцев, а затем самим выступить на сцену и стереть с лица земли русских с помощью атомной бомбы. — Он опять подмигнул нам.

— Слово в слово то, что я всегда говорю. — Директор библиотеки даже пискнул от восторга. — Союзники дорого заплатили за свою ошибку. Когда я был в Германии, я видел, что такое русские. До войны, не скрою, я сам был чем-то вроде коммуниста, но скоро запел на другой лад… Что мы выпьем, мальчики?

— Мы уже заказали, спасибо, — сказал я. — Может быть, вы выпьете со мной?

— А что ж, вы знаете, я не прочь. Они все там в казначействе плутократы, Реджи.

Вечно одно и то же: мы — светочи культуры и знаний, и нам платят так, чтобы только не дать умереть с голоду, а эти грубые материалитсты, которые имеют дело лишь с фактами и цифрами, — центр мироздания. Я выпью полпинты горького, Джо.

— Здесь пьют пинтами, — сказал я, — только пинтами.

— Гуляем сегодня вовсю, не так ли? — Он рассмеялся, однако на этот раз мне не удалось классифицировать его смех. — Мистер Хойлейк рассказал нам сейчас довольно остроумный анекдот. Два старых полковника сидят у себя в клубе…

Я не слушал. Я думал о том, как я осадил Тедди и Реджи, и о том, как Хойлейк отказался, в сущности, пить за мой счет, а потом — и за счет директора библиотеки. Он сам платил за пиво и виски, и не по доброте душевной, а потому, что следовал неписаным правилам, не менее строгим, если вдуматься, чем дипломатический этикет. Но ведь все это так дешево стоило. Хойлейк был самым богатым человеком в этом зале, он получал тысячу фунтов стерлингов жалованья. А вот Джордж Эйсгилл, без сомнения, тратит такую сумму только на еду, виски и бензин. Даже Боб Стор вряд ли получает меньше тысячи. Если бы я стал дельцом, думал я, мне пришлось бы угождать людям, которых я презираю, направлять разговор на излюбленные ими темы, угощать их — кормить и поить. Но эта игра стоит свеч. И уж если я продаю свою независимость, то хочу по крайней мере получить пристойную цену. — …а второй полковник и говорит: «Не верблюда, а верблюдицу, конечно. Старина Карузер никогда не страдал извращениями». — Директор библиотеки закинул голову и пронзительно захохотал.

Меня начинало разбирать от пива. Я сообразил, что как-то незаметно пропустил уже кружек семь. Мысленно я прикинул: пять раз по одой пинте, плюс еще одна пинта и минус одна пинта — за счет Хойлейка…

— Я давно хочу сказать вам, Джо, — обратился ко мне директор библиотеки, — ваша игра в «Ферме» доставила мне истинное наслаждение.

— Черт подери, — сказал Тедди, — и ему тоже! Держу иари, что он не раз репетировал эти любовные сцены. Признавайтесь-ка, молодой человек!

— Тише, тише, — сказал я. — Мои отношения с миссис Эйсгилл чисты, как только что выпавший снег.

— Порядком древний, хоть и только что выпавший, — сказал Реджи.

Директор библиотеки захихикал.

— Не следует, не следует бросаться подобными намеками. Хотя, правду сказать, я бы не отказался от чистой дружбы с дамой, которую вы имеете в виду. — Он вытер потный лоб и основательно отхлебнул из кружки. Как всякий человек, который не умеет пить и пьет редко, он старался не отставать от компании и, сделав героическое усилие, осушил кружку до дна, но тотчас жалобно икнул и побледнел. — Прошу прощения, господа, я должен, как говорят французы, пойти сменить воду в аквариуме. — И он поспешно вышел из зала.

Лишь только он скрылся из виду, мы расхохотались.

— Вино — насмешник, пиво — буян, — сказал Реджи. — Бедняга совсем не привык пить, как видно.

— Это все из-за того, что он стал думать об Элис, — заметил Тедди. — Нечистые мысли взбунтовались.

— Признайтесь, Джо, — сказал Реджи, — вы ведь у нее в фаворе?

— Вы не должны задавать таких вопросов. Если я скажу «да», то окажусь подлецом, если скажу «нет», окажусь лгуном. — Я коварно улыбнулся. — А вы и сами бы не прочь, а, Реджи?

— Еще бы! Это же сногсшибательная женщина. Немолода, конечно, но зато какой стиль, какой стиль!

— Ну, а Джун? — сказал Тедди. — Замолви хоть словечко за Джун. У нее ведь есть одно неоспоримое достоинство: она девственница.

— Джун — дитя, — сказал Реджи. — Стоит мне только подумать о том, чтобы поухаживать за ней, и я уже чувствую, как острые зубы скандальной газетной хроники впиваются в мой загривок! Какое тут может быть сравнение.

Я ликовал в душе. Пока они терзаются несбыточными желаниями, я уже осуществил то, к чему они стремятся, и через шесть дней осуществлю снова. Я без всяких стараний получил все то, чего им не получить никогда, проживи они хоть тысячу лет. И Сьюзен я тоже получу. И нет причины, почему бы мне не получить и Джун, захоти я только.

А потом мне снова вспомнилась вересковая пустошь и Воробьиный холм. Я знал, что сейчас там гуляет ветер и землю припорошило снегом. Там нетронутая чистота, тишина, покой. Пиво словно закисло у меня в желудке, и мне стало тошно от моего подлого эгоизма, отвратительного, как катар. Мои чувства представились мне такими мелкими рядом с неизъяснимой прелестью этих пологих, поросших вереском холмов и ощущением безграничности лежащего за ними пространства и неисчислимости звезд над головой. Я постарался стряхнуть с себя овладевшее мной уныние.

— Споем, — предложил я. — Что-нибудь не слишком соленое, но все же солоноватое.

Тедди, пожалуйста, музыку: «От тумана, от росы».

Тедди ударил по клавишам пианино, стоявшего в углу, и я запел. Вскоре все подхватили песню:

Скосив глаза, я заметил, что Хойлейк с выражением снисходительного одобрения тоже тихонько мурлычет песенку себе под нос.