Вечером по дороге домой я зашел в аптеку, чтобы купить лезвия для бритья. Хозяин, высокий сухопарый человек с лицом сердитого старшего сержанта, беседовал о политике с покупателем — толстяком, похожим на торговца шерстью. Аптекарь знал, что я работаю в муниципалитете, и, здороваясь, назвал меня по фамилии. (Он знал фамилии почти всех своих покупателей, чем в известной мере объяснялось его преуспеяние.) — Добрый вечер, мистер Лэмптон! В каком положении городские финансы?

— Мы вполне кредитоспособны, — сказал я.

— Чего нельзя сказать обо всей стране, — мрачно буркнул толстяк.

— Что верно, то верно, Том. — Лицо аптекаря побагровело от гнева. — На все введены карточки и лимиты, ни одно обещание не выполнено. Можно подумать, что они нарочно все делают, чтобы разорить предпринимателей. Куда делась наша свобода?

Уинни был прав: мы живем под пятой гестапо.

Помощник аптекаря кончил завязывать большой пакет для толстяка.

— Вы совершенно правы, мистер Роббинс, — сказал он. — А посмотрите на подоходный налог…

Это был крупный сорокалетний мужчина, почти с меня ростом. Я вспомнил, как однажды он сказал мне, что работает у Роббинса уже двадцать лет. Он явно принадлежал к числу тех, не имеющих специальности, простаков, которым приходится выполнять всю черную работу, причем в самые неурочные часы. На бледном лице его застыла вечная улыбка; привычка к покорности ссутулила широкие сильные плечи.

— Вы правы, мистер Роббинс, — повторил он. — Совершенно правы. — Он улыбнулся еще шире и кивнул в подтверждение своих слов. Но хозяин и покупатель будто не слышали его, хотя стояли совсем рядом.

Я вышел из магазина с весьма неприятным чувством. И как только он терпит все это?

Он продал себя, а за какую цену? Фунтов семь в неделю, и никакой уверенности в завтрашнем дне: он полностью зависит от хозяина, а хозяин этот невежествен, груб и мелочен. Тут я вспомнил о своей беседе с Хойлейком и подумал, что,собственно, между мной и помощником аптекаря нет особой разницы. Да, конечно, я получаю больше, у меня лучшие условия труда и больше гарантий на будущее, но в основном положение наше почти одинаково. Мой хозяин лучше воспитан, чем Роббикс, и имеет надо мной меньше власти, но все же он остается моим хозяином. Просго моя цена чуть выше — вот и все.

Дождь продолжал лить; я направился к остановке и сел в автобус. Внутри пахло мокрой одеждой и табачным перегаром; все места были заняты. Я прошел вперед и так углубился в свои мысли, что, только когда мы уже подъехали к Орлиному шоссе, заметил, как далеко от выхода я стою. С трудом протискавшись, я наконец выбрался из автобуса — пальто мое было помято, я тяжело дышал. Подняв воротник и придерживая шляпу, я шел навстречу дождю и ветру, как вдруг увидел «остин» Боба Стора, заворачивавший за угол на шоссе Сент-Клэр.

После чая я позвонил ему.

— Ну как насчет завтра? Приходить к вам, Боб?

— Не знаю… Подождите минутку, Джо. — По его тону ничего нельзя было понять.

— На прошлой неделе вы же сами просили прийти.

— Да, конечно. Сейчас спрошу у Евы.

Я ждал. Сердце у меня бешено колотилось от злости: я уже знал, что услышу.

— Мне очень жаль, старина, — сказал Боб, — но Ева пригласила на завтра кое-кого из друзей. Между нами говоря, по чисто деловым соображениям. Она начиталась статей о том, как помочь мужу сделать карьеру. Я лично с удовольствием ушел бы куда-нибудь: эти люди до того скучны, просто сил нет. Но что с ней поделаешь? Как-нибудь в другой раз, хорошо? И во всяком случае, теперь с каждым днем становится все теплее. — Он засмеялся, как мне показалось, злорадно. — Передайте привет Сью, — сказал он. — Ева тоже ей кланяется. Извините, если мы расстроили ваши планы, Джо.

— Ничего страшного, — сказал я. — У меня, собственно, не было никаких планов.

— Когда я был помоложе, я ездил в «Каприз». Там никого никогда не бывает. А если кто и зайдет, то можно не опасаться: они вам мешать не станут. — Он снова рассмеялся. — Все-таки чертовски трудно приходится пылкой молодежи в холодном климате.

— Верно, — сказал я. — Что верно, то верно! Ну что же, Боб, возвращаюсь к радостям экономической науки. До свидания.

Я положил трубку на рычаг и подошел к окну. Улица блестела от дождя. В комнате было тихо. Томпсоны ушли в театр и должны были вернуться поздно вечером. В камине ярко горел огонь, и дрова распространяли легкий приятный аромат — совсем как в тот день, когда я впервые вошел в эту комнату. Тишина сместила мое представление о времени, как слова команды, вдруг раздающиеся в наушниках летчика: я вынужден был схватить газету, чтобы удостовериться, что сегодня — это сегодня, а не вчера. Мне же казалось, что вернулся вчерашний день и что мне предстоит еще раз пережить разговор с Хойлейком и эту беседу с Бобом по телефону.

Я закурил сигарету и взял «Экономику» Бенхэма. Прочитав с полглавы, я остановился. Я не понял ни единого слова, а все потому, что сам я получил недавно недурной урок по экономике. Рассмотрим для начала, кто же такой Джозеф Лэмптон. Родился в январе 1921 года в Дафтоне. Отец — Джон Лэмптон, профессия — мастер. Окончил дафтонскую среднюю школу. 1937 год — младший клерк в казначействе Дафтона. 1940 год — сержант-наблюдатель. 1943-1945 годы — лагерь для военнопленных №1000, Бавария. В настоящее время — бухгалтер в муниципалитете города Уорли. Жалованье — по второй категории. Накопленный капитал — 800 фунтов: военное жалованье, пособие по демобилизации и страховая премия за родителей. Перспективы на будущее — со временем может стать казначеем в Уорли. Скажем, если ему очень повезет, может к сорока годам добиться жалованья в тысячу фунтов в год. Конечно, Лэмптон взобрался очень высоко, принимая во внимание, с чего он начал, но, по нашему глубокому убеждению, он не обладает такими способностями, которые позволили бы ему преуспеть в нашем понимании этого слова. Он выходец не из той среды, у него нет должного умения вести себя, должного воспитания, — словом, он вульгарен и не обладает талантами, которые позволили бы забыть об этом его недостатке.

К нашему великому удивлению и ужасу, мы узнали, что Лэмптон тайно встречается с молодой особой, принадлежащей к категории №2. Молодая девушка, о которой идет речь, — натура страстная и порывистая, и ей не хватает жизненного опыта, чтобы с достаточной твердостью противостоять человеку типа Лэмптона, а потому наше вмешательство становится необходимым.

Непреодолимая пропасть, отделяющая категорию №8 (это еще в лучшем случае!) от категории №2 (а может быть, даже №1), уже сама по себе является достаточным основанием для того, чтобы немедленно положить конец этим отношениям. Но для этого есть и более веская причина: существование Джона Александра Уэйлса. Он примерно ровесник Лэмптона, но обладает всеми теми достоинствами, которых так явно не хватает его сопернику. В настоящее время он заканчивает свое обучение в Кембридже, приобретая не только специальные знания, которые позволят ему в конечном счете занять пост директора Объединенных предприятий Уэйлса, но и необходимый лоск, привычку приказывать, манеру держаться со спокойной уверенностью и превосходством, каковые являются неотъемлемой принадлежностью (не будем бояться этого слова) настоящего джентльмена.

Для того чтобы составить себе достаточно ясное представление о характере этих двух молодых людей, рассмотрим их поведение во время второй мировой войны.

Мистер Уэйлс не раз отличался в воздушных боях и особенно отличился, бежав в 1942 году из лагеря №2001. Мистер Уэйлс скромен и не хочет, чтобы подробности его подвига стали достоянием гласности; однако достаточно указать, что он проявил при этом величайшую находчивость, мужество и ловкость. Необходимо отметнть, что Лэмптон, находясь в аналогичном положении, не пытался бежать, а использовал это время на то, чтобы пополнигь свое образование, и еще в заключении сдал экзамен по бухгалтерскому делу. Это доказывает — мы хотим проявить беспристрастие, — что он обладает большой силой воли и целеустремленностью, ибо заниматься чем бы то ни было в условиях лагерного режима более чем трудно. Однако это заставляет усомниться в его храбрости и патриотизме.

Мистер Уэйлс к концу войны был командиром эскадрильи и получил два боевых ордена.

У Лэмптона же есть лишь те знаки отличия, которые иолучают военнослужащие, когда истекает срок их пребывания в армии, — как говорится, вместе с рационом. И, конечно, Лэмптон так и остался сержантом-наблюдателем. Если бы его произвели в офицеры, мы, возможно, смотрели бы на него иначе.

Дружба между мистером Уэйлсом и мисс Браун (молодой девушкой, опутанной Лэмптоном) началась давно. Мистер Александр Уэйлс, глава Объединенных предприятий Уэйлса, — давний и близкий друг отца мисс Браун. В последнее время обоим стало ясно, что для них было бы выгодно более тесное деловое сотрудничество, а может быть, даже и слияние. Если сын мистера Уэйлса и дочь мистера Брауна тоже решат осуществить, так сказать, слияние на веки вечные, то это еще более укрепит деловые отношения между их родителями. Подобные счастливые совпадения представляют собой основу британского бизнеса, каковой, вопреки мнению некоторых, отнюдь не является джунглями, где более слабых просто сметают с дороги, а представляет собой гармоничное содружество цивилизованных людей, которые в поте лица добывают хлеб свой.

Никто не принуждает этих молодых людей вступать в брак против их воли, но те, кому наиболее дороги их интересы, глубоко убеждены, что они словно созданы друг для друга и что любовь мисс Браун (или, вернее, то, что она принимает за любовь) к Лэмптону скоро пройдет. Лэмптон — человек не ее класса, и пропасть, разделяющая их, слишком велика, чтобы через нее можно было перекинуть мост. Если он попробует что-нибудь возразить, ему можно указать, что имеется немало девушек, вполне респектабельных, достаточно умных и привлекательных, на которых ему, однако, и в голову не придет жениться, — исключительно из-за разницы в их социальном положении. Он не опустится до того, чтобы взять в жены фабричную работницу или продавщицу. Почему же мисс Браун должна опуститься столь низко, чтобы выйти замуж за какого-то мелкого чиновника?

Нам сообщили, что Лэмптон провел несколько вечеров наедине с мисс Браун в доме одного местного предпринимателя. Мы не хотим сказать, что дело зашло дальше двух-трех поцелуев, — мы не собираемся обвинять их в отсутствии сдержанности или чувства приличия. Но, как говорил ее дедушка: «Когда мужчина с женщиной остаются вдвоем, с ними всегда есть третий — дьявол». Деловые интересы мистера Брауна связаны и с шерстяной промышленностью, а потому он имеет немалое влияние как в Уорли, так и в Леддерсфорде; следует тактично намекнуть вышеупомянутому предпринимателю, что с его стороны было бы крайне неразумно настраивать против себя человека, который может не только поддержать его в делах, но и помочь ему стать муниципальным советником.

Мы живем не в средние века: было бы неблагоразумно запретить мисс Браун видеться с Лэмптоном, и, строго говоря, невозможно запретить Лэмптону видеться с мисс Браун. Кроме того, мисс Браун — девушка с характером, ей уже девятнадцать лет, и любое нетактичное вмешательство может привести к побегу из дому и тайному браку.

Поэтому лучше всего устроить так, чтобы мисс Браун стала видеться с Лэмптоном как можно реже — например, ей следует порвать с «Уорлийскими служителями Мельпомены». Она нередко отправлялась на свидание с Лэмптоном под предлогом репетиции или визита к подруге, — следует слегка пожурить ее за эти обманы.

Полезной была бы и поездка за границу, а также посещение лондонских портных, ресторанов, магазинов и скачек. А с Лэмптоном вполне может справиться Фред Хойлейк, уорлийский казначей, — совершенно золотой человек, чей двоюродный брат, мистер Олдройд, является, кстати, служащим мистера Брауна, весьма им ценимым…

— Дурак ты, дурак, — сказал я себе громко, — чертов дурак! Неужели ты не видел этого раньше? Да ведь весь Уорли против тебя. — Я взглянул на себя в зеркало, висевшее над каминной доской. Внешность совсем недурная, но костюм куплен на распродаже для демобилизованных. И рубашку я ношу уже второй день. Психология выходца из рабочей среды: для работы все сойдет. Приходится смотреть фактам в лицо: прощай, Сьюзен, прощай большой автомобиль, прощай большой особняк, прощай, власть — прощайте, глупые прекрасные мечты! Я оглядел комнату: никогда прежде не была она мне так мила. Быть может, придется сказать «прощай» и Уорли, этой мебели с тонкими витыми ножками, белым с золотом обоям, горячей ванне по вечерам, деревьям, реке и вересковой пустоши, кривым, мощенным булыжником улочкам восточного квартала, таким старомодно уютным. И прощай, Элис. Впрочем, мы уже прсстились навсегда. Почему же я попрежнему думаю о ней как о чем-то неразрывно связанном со мной и сейчас, почему утром я решил, что Хойлейк узнал про Элис, почему порванную связь с женщиной, которая почти на десять лет старше меня, я считаю самым главным в моей жизни? Я вспомнил, как она кричала на меня, словно рыбная торговка; вспомнил меты возраста на ее обнаженном теле, ее побуревшие от табака пальцы, темное пятно на верхнем левом коренном зубе. Но все это не имело ни малейшего значения.

Я громко и грубо выругался, пустив в ход давно забытые слова времен моей фронтовой жизни. Затем подошел к телефону. Поднес руку к трубке, но не взял ее, а снова сел в кресло и принялся за Бенхэма. Сначала я думал об Элис всякий раз, как переворачивал страницу; каждый абзац кончался ее именем. Я не осмеливался думать о том, на что она решилась в Лондоне, но память об этом мучила меня, как зубная боль, приглушенная аспирином. Тогда я перестал бороться с собой, но решил во что бы то ни стало прочесть сегодня вдвое больше обычного. Через некоторое время имя ее уже столь же мало трогало меня, как номер страницы или название главы: значит, мне все же удалось сосредоточиться.