Насупившись, Ник Холбертон проверял счет. Наконец лицо его просветлело, и он что-то нацарапал на бумажке; официант поклонился и попятился с таким довольным видом, как будто ему вложили в руку пригоршню пятифунтовых банкнот.

— Прелестно, — сказал Холбертон. — Надо совершать такие эскапады почаще, как можно чаще. — Он поднялся из-за стола. — Нет, нет, вы еще не допили коньяк. — Он поцеловал Нору. — И не забудьте позвонить мне завтра, Джо.

Официант отодвинул столик, чтобы он мог пройти, и он направился к гардеробу, кивая направо и налево своим знакомым.

Шел он жесткой, подпрыгивающей походкой — результат шрапнели, засевшей, по его словам, у него в животе под Анцио. Но сейчас, когда он взял портфель и надел темно-синее пальто, я подумал, что он похож на горожанина из набора фигурок, который я подарил Гарри на рождество: пальто на нем было такое же длинное, а плоское лицо — такое же землистое. И у меня мелькнула мысль, что у него, как и у той фигурки из набора Гарри, внизу, наверно, такая же прозрачная пластмассовая подставка, на которой он стоит. И кто-то его двигает, подталкивает. Всех нас подталкивают. Холбертона, например, толкнуло на этот завтрак то, что он учился в Лидском университете вместе с Норой; меня толкнуло на этот завтрак то, что Норе хотелось положить конец моему безделью, привязать меня к Лондону и к себе самой. Словом, все старо как мир.

Все старо как мир, если не считать того, что мой сын хочет меня видеть. Впервые на моей памяти он хочет видеть меня, а меня с ним нет. Я не поехал в Уорли вчера, потому что у Норы были билеты в театр; а сегодня я не поехал потому, что завтракал с Ником Холбертоном. И завтра я тоже найду какую-нибудь причину, которая помешает мне поехать. А когда я наконец приеду в Уорли, у Гарри уже отпадет потребность во мне. Он никогда не забудет моего предательства, и напрасно стану я объяснять ему потом, что никак не мог не пойти на «Пигмалиона» или что нельзя было не позавтракать с Ником Холбертоном. Ему будет важно лишь одно: он нуждался во мне, а меня в эту минуту с ним не было.

Нора перегнулась ко мне через столик.

— По-моему, ты ему понравился, Джо.

— Кому?

— Нику, глупенький.

— Не думаю, чтобы ему кто-нибудь мог всерьез понравиться, — сказал я.

— А я сразу могу сказать, понравился ему человек или нет. Ник шагает далеко и быстро, и ему нужны подходящие люди. Он не так уж глуп, чтобы делать все самому. Ему нужны подходящие люди, и он готов платить им по высшей ставке. Он справедлив, великодушен, но если кто-то не оправдает его доверия…

— Я знаю. Он абсолютно безжалостен. Все это я уже слышал. Ты, видимо, немало размышляла, пытаясь его понять. Ты и сама не отказалась бы работать с ним, не так ли?

К моему удивлению, она смутилась. Это очень ей не шло: глаза ее сразу как-то вылезали из орбит и становились жесткими, румянец — искусственным, платье с глубоким вырезом — вульгарным.

— Он предлагал мне работу. Но это была подачка. Должность была уж очень ничтожная. Он перестал бы меня уважать, если бы я согласилась. Место было без всяких перспектив. — В голосе ее послышались пронзительные нотки. — А мне приходится думать о таких вещах. Я вынуждена сама о себе заботиться. Ведь никто больше не станет этим заниматься. Муж мой, например, никогда обо мне не заботился. Да и мой отец тоже…

Она помолчала, затем, видимо овладев собой, продолжала:

— Джо, так больше продолжаться не может: нельзя тебе целый день шататься по квартире и только и делать, что пить. Меня не интересует, сколько у тебя денег, но все равно навеки их не хватит. Внезапно деньги приходят к концу, и тогда человек вынужден работать, просто чтобы не умереть с голоду. И приходится браться за любую работу, от которой все отказываются. Думаешь Ник заинтересовался бы тобой, если б знал, что тебе нужна работа? Он бы сразу учуял, что ты нуждаешься, вспомнил бы, что куда-то опаздывает, повернулся бы к тебе спиной и был таков. Почему, как ты полагаешь, я так старалась устроить этот завтрак? Ты думаешь, это было легко? А знаешь, сколько это потребовало всяких уловок, сколько звонков по телефону, ожиданий, настойчивости? Ты думаешь, мне приятно просить об одолжении? Приятно?

И тут мне вдруг вспомнилась другая фигурка из набора Гарри — уже не горожанин, а сидящая женщина. На сидящей женщине была плиссированная юбка, и она прижимала к груди сумочку. Под полосатым джемпером отчетливо проступали острые груди, и выражение лица у нее было совсем как сейчас у Норы — довольно злое. У нее не было подставки, потому что она ей не требовалась. Но, как и горожанин, она не могла передвигаться сама, как, впрочем, не мог и я. Некая рука толкнула меня в ее объятия; некая рука оттолкнула меня от моего сына. И как бы ни назвал я руку, которая двигала Норой, как бы ни назвал я руку, которая двигала мной, это была не любовь.

— Джо, — сказала Нора, — ты меня не слушаешь.

— Я думал.

— Ты позвонишь ему завтра?

— Позвоню, если смогу, — сказал я.

— Пойми, Джо: когда Ник говорит, чтобы ему позвонили завтра, значит, надо позвонить завтра. Если ты этого не сделаешь, можешь не звонить ему вообще. Он вычеркнет тебя из списка своих знакомых.

— Это будет ужасно, — сказал я. — Я никогда не оправлюсь от такого удара.

— Неужели ты не хочешь получить работу?

— Мне еще никто ничего не предложил.

— Уже предложили, глупенький. Завтра Ник попросит тебя зайти к нему в контору и сдаст тебя кому-нибудь с рук на руки; отстукают две-три бумажки, и ты будешь устроен. Вот как он действует.

— Я не смогу встретиться с ним завтра. Я уезжаю в Капую.

— Ты уезжаешь в Капую?

— Ведь мы, кажется, так называем Уорли?

— Тут что-то не так, — сказала она. Она выпрямилась, словно ожидая оглашения приговора. — Я бы предпочла, чтобы ты сказал мне все напрямик. Я обещаю, Джо, что сцен не будет.

— Да для сцен, собственно, и повода нет, — сказал я. — Гарри сбежал из школы. Он хочет меня видеть. Вот и все.

— И ты должен немедленно ехать? Этого нельзя отложить хотя бы на один день?

— Мне следовало поехать еще два дня назад, — сказал я. — Не удивлюсь, если теперь он уже не пожелает меня видеть. Несчастный мальчишка… — Я прикрыл рукой глаза.

Она взяла мою руку и отвела ее от глаз.

— Нечего стыдиться, — сказала она. — Я еще ни разу не видела, чтобы ты плакал. Для меня это не слабость, Джо. Ведь я плакала без тебя. Каждую ночь плакала, после того как уехала из Капуи. Но тогда я принималась мечтать о том, как мы заживем вместе, когда ты приедешь ко мне, и слезы высыхали. — Она похлопала рукой по розовой скатерти на столе. — И вот это тоже было в моих мечтах. Мне всегда нравилось это место. Сама не знаю почему. Я ведь могла бы завтракать здесь и раньше, но никогда этого не делала. Я приберегала это для какого-то особого случая. — Она окинула взглядом комнату. — Этот розовый свет, эти ковры, эти розовые стены… словно ты в коробке из-под дорогого шоколада. Здесь слишком хорошо для делового завтрака. Когда Ник предложил позавтракать здесь, я сочла это хорошим предзнаменованием. Хорошим предзнаменованием. И все шло так гладко…

— Да все и идет гладко, — сказал я.

— Нет, мой дорогой. Закажи мне еще коньяку.

Я поманил официанта. Заказав коньяк, я сжал ее руки.

— Я вернусь, — сказал я. — Ведь ты же сама хотела, чтобы я поехал в Капую!

— Ну как ты не понимаешь, — печально промолвила она. — Ведь я хотела, чтобы ты поехал, когда будет подходящее время. А сейчас время самое неподходящее.

— Но ведь Гарри еще совсем маленький, — умоляюще сказал я. — Я его отец. Я должен поехать.

— Но ты и отец Барбары тоже, — сказала она. — Я ведь знаю, как ты к ней относишься. Ты разговариваешь во сне, Джо. Ты выкрикиваешь ее имя во сне, но никогда не произносишь наяву.

— Барбара не… — начал было я и осекся.

Она покачала головой.

— Не так близка тебе? Неправда, Джо. Она тебе гораздо ближе, чем Гарри. И значит она для тебя гораздо больше, чем работа у Ника, гораздо больше, чем я. Или чем наши будущие дети. — Она рассмеялась. — Эрлз-Коурт, Глочестерское шоссе. Южный Кенсингтон… Они еще не родились, наши дети. — Она тихонько оттолкнула мою руку. — Поезжай-ка ты лучше к своим детям, Джо, — сказала она.

— Нора, — пробормотал я. — Я скажу тебе всю правду. Все обстоит совсем не так, как ты думаешь… — Я умолк. Время сказать ей правду прошло: сейчас эта правда могла лишь непоправимо ранить ее гордость.

— Не говори ничего больше, дорогой, — сказала Нора. — И не волнуйся обо мне. Никаких глупостей я не наделаю.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— И я тебя люблю, — сказала она. — От этого мне, конечно, не легче.

— Нора, — сказал я. — Я не хочу, чтобы наши отношения так кончились. Я позвоню сегодня вечером по телефону…

— Я же просила тебя не беспокоиться, — сказала она. — Я выхожу из игры. Я видела твое лицо, когда упомянула имя Барбары. Этого с меня довольно, мой дорогой. С этим соперничать я не могу.

Когда я налил коньяку в рюмки, она чокнулась со мной.

— Желаю тебе приятно провести время в Капуе, — сказала она.

— Я вернусь, — сказал я.

— Из Капуи не возвращаются, — сказала она.