Пролог

Вторник на Масленой неделе, последний день перед Великим постом, март 1006 года

Келн, Уилтшир

Этельред стоял на коленях, схватившись за голову, тяжко склоненную под бременем короны и совершенных им грехов. Откуда-то сверху раздался колокольный звон, сзывавший к вечерней молитве, и от этого звука его руки и ноги вдруг задрожали помимо его желания.

Его охватила знакомая ненавистная апатия, и, несмотря на то что он стремился держать голову опущенной и глаза закрытыми, некая сила, намного более властная, чем его собственная воля, заставила его поднять взгляд вверх. Воздух перед ним сгустился и стал черным и трепещущим, как гладь воды под порывом ветра. Грудь пронзила острая боль, и мир вокруг него исчез – он содрогнулся от ледяного холода мрачного предчувствия. Стихли также и все звуки, и теперь он ощущал лишь холод, боль и темноту, которые воплотились перед ним в фигуру человека.

Или в то, что когда-то было человеком. На горле его и груди, словно десятки жаждущих ртов, зияли страшные раны, искромсанная одежда была окрашена запекшейся кровью в багровые цвета, а на мертвенно бледном лице отчетливо виднелась зловещая печать смерти. Зыбкая тень убитого брата двинулась к нему, вырвавшись то ли из ворот рая, то ли из входа в преисподнюю – кто знает? С губ призрака не сорвалось ни звука, но король, чувствуя его враждебность ко всему живому, отпрянул назад от страха и отвращения.

И все же он не мог оторвать от него глаз. Мрачное видение не отпускало его, а когда оно наконец начало таять, за ним он разглядел еще одну фигуру – тень позади тени. Темная, неясная, расплывающаяся в темноте, она ненадолго зависла в сгустившемся воздухе, а затем, как и первая, исчезла.

Оправившись от наваждения, он снова услышал звон вечерних колоколов и неясное бормотание молящихся, почувствовал медовый запах горящих свечей и на фоне его – резкое зловоние собственного пота. Он вновь схватился за свою голову в золотом венце, но на этот раз она поникла под бременем мучительного страха перед ужасным предзнаменованием.

 

Глава 1

Март 1006 года

Вблизи Келна, Уилтшир

Поднявшись на гребень холма над обширным королевским поместьем, где король обосновался на время Великого поста, королева Эмма натянула поводья и остановила свою белую кобылу. Позади нее свита из тридцати мужчин, женщин и детей, тепло одетых из-за пронизывающего холодного ветра, также остановилась, давая отдых своим лошадям после долгого подъема. Перед ними внизу на склоне виднелись серая крыша и золоченый фронтон большого королевского поместья, на фоне которого окружающие строения и частокол казались просто игрушечными. Поместье это знаменовало собой конец их путешествия, и Эмма смотрела на него с большим облегчением, поскольку день клонился к вечеру, а люди ее очень устали. Пока она рассматривала оставшуюся часть пути, сквозь складки туч на небе пробился луч солнца, озарив золотистым светом раскинувшиеся перед нею поля. Темная пашня была покрыта тонкой зеленой пленкой – молодыми побегами, обещавшими хороший урожай в последующие месяцы, если Господь будет милостив к ним.

«Но похоже, что Бог отвернулся от Англии», – подумала Эмма. Вот уже два года за многообещающими веснами следовало безнадежно дождливое лето, в результате чего урожай был скудным и еды не хватало ни людям, ни животным. Прошлой зимой на их земли пришли голод и смерть, и, если и в этом году не удастся собрать обильный урожай, в королевстве снова умрут еще многие из самых бедных людей.

Она делала что могла, раздавая подаяние всем, до кого могла дотянуться, и присоединяя свой голос к отчаянным мольбам о милости Божьей. Сейчас, глядя на озаренную золотым светом зеленую долину, она молилась, чтобы ее последнее обращение к Небесам – паломничество, которое она совершила к местам захоронения самых почитаемых английских святых, – смогло в конце концов вернуть благословение Господне королевству Этельреда.

Она огляделась по сторонам, и взгляд ее скользнул мимо паланкина между двумя лошадьми, где ехал ее сын со своей кормилицей, в поисках трех падчериц. Вульфхильда, которой было лишь восемь зим, спала на руках слуги, ехавшего в седле за ней. Эльфа сидела на коне, закутавшись в складках своей мантии. Двенадцатилетняя Эдит, самая старшая, угрюмо смотрела на главное здание поместья, хмуря бледное лицо под меховым капюшоном накидки.

Эмма мысленно упрекнула себя за то, что так подгоняла их, поскольку они находились в пути с самого рассвета. Она обернулась в седле, чтобы дать команду своей свите трогаться вперед, но в этот момент ветер внезапно резко изменил направление и ударил ей прямо в лицо. Ее кобыла нервно пошла боком, и, пока она пыталась управиться с лошадью, на нее налетел новый порыв, словно могучая рука, которая гнала ее прочь отсюда.

Она ощутила странное предчувствие беды, засевшее где-то в затылке, и искоса взглянула навстречу ветру, пытаясь найти источник своей тревоги. На мачте, высившейся над колокольней поместья, развевался флаг Уэссекса с изображением дракона, который возвещал о присутствии здесь короля. Должно быть, он прибыл, чтобы встретить ее, – впрочем, вовсе не из-за любви или привязанности, поскольку ни того ни другого к ней не испытывал. Этельред был в большей степени королем, чем мужчиной, – безжалостным и холодным, как хищная птица. Иногда она задумывалась над тем, любил ли он вообще кого-нибудь – даже самого себя.

Она не испытывала радости от близкой встречи со своим господином, однако это не могло объяснить внезапного недоброго предчувствия.

Пока она колебалась в нерешительности, начал плакать ее сын, пронзительным требовательным криком выражая свое нетерпение, которое она не могла игнорировать. Она отбросила в сторону свое беспокойство, которое, конечно же, было вызвано просто усталостью. Кивком головы она направила вперед вооруженных стражников своего домашнего войска, а затем и сама последовала за ними вниз по склону холма.

Проезжая через ворота поместья, она заметила группу слуг, направлявшуюся в сторону кухонь; у одного из них в руках был штандарт этелинга Эдмунда. Его присутствие здесь озадачило ее, и она задумалась над этим, пока конюх помогал ей спуститься с лошади. В феврале Эдмунд отправился сопровождать в Лондон своих старших братьев, Этельстана и Экберта, получивших приказ отремонтировать городские фортификационные сооружения и большой мост через Темзу. Все трое должны были оставаться там до тех пор, пока не присоединятся ко двору на пасхальном пиру в Кукхэме. Так что же Эдмунд делает здесь сегодня?

Беспокойство, мучившее ее на вершине холма, снова вернулось к ней, но, прежде чем удовлетворить свое любопытство, ей предстояло выполнить ряд обязанностей. Она провела своих падчериц и всех сопровождающих на свою половину, где в центральном камине жарко пылал огонь, побеленные стены были увешаны вышитыми гобеленами, а в дальнем конце комнаты стояла подготовленной ее большая кровать с занавесками. Слуги застилали постели для королевских дочерей, а другие стояли наготове, чтобы принять у Эммы ее дорожный плащ и испачканные в грязи сапоги.

Она выскользнула из-под своего плаща, а затем нашла глазами двух женщин, которые были посланы вперед и, как она догадывалась, присматривали за всеми этими приготовлениями.

– Где Марго и Уаймарк? – спросила она, все еще во власти беспокойства, охватившего ее на холме над замком.

Прежде чем кто-то успел ответить, в комнату быстрым шагом вошла Уаймарк, и Эмма с чувством облегчения заключила ее в свои объятья. Они не виделись всего неделю, но ей казалось, что прошло намного больше времени. Присутствие Уаймарк среди придворных действовало на нее успокаивающе и вселяло надежду на лучшее – и так было с того самого момента, когда они вдвоем покинули Нормандию ради Англии. Прошло уже четыре года, четыре долгих года с тех пор, как Эмма стояла в дверях Кентерберийского собора, несущая мир двум странам невеста короля Англии, а Уаймарк наблюдала за этим, стоя всего в полушаге позади нее.

За прошедшую неделю она очень соскучилась по Уаймарк.

– Марго повела Роберта к пруду возле мельницы, – сказала Уаймарк, – чтобы посмотреть на утят. – Она покачала головой. – Просто чудеса какие-то, что женщина ее лет может не отставать от моего юного сына, но тем не менее это так.

Эмма улыбнулась, представив себе, как эта небольшая и подвижная, словно воробушек, женщина шагает, ведя за руку мальчика, которому едва исполнилось два года. Впрочем, дети всегда занимали в жизни Марго центральное место. Знахарка и повитуха, она была с Эммой с самого ее рождения, а в Англии стала для нее самым близким человеком, почти как мать.

Она взглянула на Вульфу и Эльфу, которые как раз переодевались из забрызганных грязью сиртелей в чистое платье.

– Девочки будут рады видеть Марго, – сказала она. – Эльфа упала сегодня утром и хочет, чтобы ей смазали ссадину на колене целебной мазью. А Эдит… – Она кивнула в сторону кровати, на которой, плотно прижав колени к груди, свернулась калачиком старшая дочь Этельреда. – Вчера у нее были первые месячные, и она, конечно, чувствует себя ужасно и считает, что больна. Никакие слова утешения не помогают, но я надеюсь, что Марго удастся убедить ее, что смерть ей не грозит.

Внезапно выражение обычно таких веселых глаз Уаймарк стало настороженным, и она бросила в сторону девочек предостерегающий взгляд, говоривший Эмме, что там что-то не так, но объяснений придется подождать, пока они не смогут поговорить с глазу на глаз.

Она быстро переоделась в чистые носки, льняную сорочку и темно-серый шерстяной сиртель, после чего отвела Уаймарк в сторону.

– Что случилось? – спросила она, принимая из рук Уаймарк шелковый головной платок. – Это как-то связано с Эдмундом? Когда я приехала, то увидела во дворе людей с его штандартом.

– Я молюсь, чтобы это было неправдой, – прошептала в ответ Уаймарк, – но ходят слухи, что один из этелингов умер в Лондоне. – Она взволнованно схватила Эмму за руку. – Эмма, но я точно не знаю, кто это был.

Платок выскользнул из пальцев Эммы. Она растерянно смотрела на Уаймарк, пытаясь восстановить дыхание. Эдмунд был в Лондоне с Этельстаном и Экбертом. Возможно ли, чтобы один из них умер?

«Пресвятая Дева Мария, – мысленно обратилась она к Небесам, – только пусть это будет не Этельстан».

Она прожила на божьей земле уже девятнадцать лет, четыре из них она была женой и королевой, она родила ребенка, который стал наследником английской короны. И за все это время она любила лишь одного человека, мужчину, который – да простит ее Господь – был не ее царственным мужем, а его страшим сыном.

Сцепив руки, чтобы унять в них дрожь, она прижала их к губам и закрыла глаза.

– Бог милостив, – прошептала она, вновь посмотрев на Уаймарк. – Я должна идти к королю.

Мысли ее птицей улетели назад, в прошлое, к тому моменту на вершине холма над поместьем, когда ее охватило дурное предчувствие. Тогда она почувствовала в воздухе надвигающуюся беду – предвестие несчастья большего, чем она могла бы вынести.

«Святая Дева, – вновь принялась молиться она, – пусть это будет не Этельстан».

Делая долгие медленные вдохи, она шла вперед размеренным шагом, чтобы скрыть страх, сковавший ее сердце, и старалась не думать о том, каким ужасным станет этот мир, если в нем больше не будет Этельстана.

Кивнув страже на входе в большую залу, она беззвучно проскользнула внутрь. По всем стенам были развешены горящие факелы, в огромном очаге посреди залы с ревом пылал огонь, но вокруг было пусто. Этельред сидел на своем высоком троне, возвышавшемся на помосте, а перед ним, преклонив колени, стоял Эдмунд. Король весь подался вперед; его рыжевато-коричневые волосы с седыми прядями резко контрастировали с более темными взъерошенными кудрями его сына. По одну сторону от них стоял дворецкий короля, Хьюберт, диктовавший что-то писарю; поблизости толпились слуги, которые выглядели испуганными.

Преисполненная страха Эмма молча, быстрым шагом взошла на помост и опустилась в кресло рядом с троном короля. Этельред, казалось, даже не заметил ее прихода – настолько он был увлечен тем, что говорил Эдмунд. Она с отчаянием в душе отметила, что лицо Эдмунда была мокрым от слез, и усилием воли заставила себя внимательно слушать, проглотив главный вопрос, вертевшийся у нее на языке.

– Все случилось так неожиданно, и у него сразу началась агония, – сказал тот голосом, полным скорби. – Лекари дали ему слабительное, но от этого ему, похоже, стало только хуже. Они пустили ему кровь, чтобы вышли ядовитые жидкости, но даже я видел, что сами они считают это бесполезным. Внутри у него уже началось разложение, сказали они, и спасти его могло только чудо. Они пытались дать ему настой мака, чтобы облегчить боль, но даже то немногое, что он сумел проглотить, он тут же выплюнул обратно. Казалось, что некий демон не позволял оказать ему какую-либо помощь, даже не позволял ему впасть в забытье. Его страдания были ужасны, милорд. Он не заслуживал таких мучений.

Голос Эдмунда сорвался, но он восстановил дыхание и, совладав с горем, продолжал:

– На следующее утро приехал епископ с мощами святого Эркенвальда и привез с собой группу священников. Все вместе они молились о чуде, но к середине дня я уже и сам начал молить Бога, чтобы Он положил конец этой агонии. – Эдмунд тяжело перевел дыхание. – И молитвы наши наконец были услышаны. Милорд, я поехал к вам прямо от смертного ложа Экберта. Этельстан настоял на том, чтобы вы услышали об этом от одного из нас, а не от кого-либо другого.

Эмма закрыла лицо руками, не в силах сдержать слезы. Она скорбела по Экберту и переживала за Этельстана, который потерял своего брата и ближайшего товарища. Но, даже плача от горя, она шептала слова благодарственной молитвы. Этельстан был жив.

– Отчего вы плачете, миледи? – Резкий голос Эдмунда испугал ее. – Ваш собственный сын благоденствует, разве не так? А Экберт для вас ничего не значил.

Она взглянула на искаженное горем лицо пасынка: его слова не удивили ее. В свои семнадцать лет он уже был взрослым мужчиной, но даже юношей он относился к ней с подозрительностью и чувством обиды.

– Я же не какое-то бесчувственное чудовище, Эдмунд, – сказала она. – Я скорблю по Экберту так же, как скорбела бы по поводу смерти любого из отпрысков моего мужа.

– Экберт не хотел бы, чтобы вы…

– Эдмунд. – Голос Этельреда заставил его сына умолкнуть.

В кои-то веки Эмма была благодарна королю за то, что он так жестко контролировал своих детей. У нее не было ни малейшего желания препираться с Эдмундом. Только не сегодня.

Король смотрел куда-то вдаль рассеянным и пустым взглядом.

– В какой день и в котором часу умер Экберт? – спросил он.

– Это было два дня назад, – ответил Эдмунд. – Во вторник на Масленой неделе, как раз перед вечерней молитвой.

Этельред закрыл глаза; его рука, которую он поднял ко лбу, дрожала. Эмма могла только догадываться о том, что он сейчас чувствует. Боль из-за страданий сына? Злость на безжалостность Господа? Ей хотелось утешить супруга, и она уже собиралась протянуть руку, чтобы коснуться его, но его слова остановили ее:

– Прошу вас, миледи, оставить нас, чтобы мы могли предаться нашему горю. Пришлите ко мне моих дочерей. Я хочу сообщить им о смерти их брата.

Это было так, словно он физически ударил ее, – еще одно короткое напоминание, что она здесь чужая, королева-иностранка, которую можно привлечь или убрать по прихоти короля, словно резную деревянную фигурку на шахматной доске.

Не вымолвив больше ни слова, она покинула залу.

Со скорбью и обидой на сердце она вернулась в свои апартаменты и, как просил король, послала к нему дочерей. Затем она забрала с колен у кормилицы своего сына. Эдвард, довольный, тыкался носом ей в плечо, радостно теребя пальцами светлый локон ее волос. Она беспокойно расхаживала по комнате, ища успокоение в тепле своего ребенка, исходящем от него запахе молока, хотя в голове ее, словно в страшном сне, звучали горькие слова Эдмунда, а перед глазами стоял брошенный в ее сторону злобный взгляд.

Она боялась, что его злость была направлена на ее сына в такой же степени, как и на нее саму. Она видела, как весь последний год злость эта только разрасталась и усугублялась – с того самого момента, как Этельред объявил Эдварда наследником своего трона. Отлучив от царственного наследия своих сыновей, рожденных от первой жены, Этельред тем самым настроил против ребенка всех ее пасынков. Братьев против брата, целое войско Каинов против ее маленького Авеля.

Этельстан пока сдерживал недовольство своих братьев – ради нее, как она догадывалась. Но как долго это еще может продолжаться?

До этого из-за короны уже не раз убивали братьев наследника престола. Самому Этельреду исполнилось всего десять, когда был умерщвлен его сводный брат, король Эдвард. И за это убийство никто не понес наказания. Напротив: определенные люди из окружения вновь коронованного юного Этельреда внезапно стали заметно благоденствовать.

Она с тревогой думала о том, сколько еще могущественных людей заинтересованы в том, чтобы ее сын никогда не занял место на троне. И сколько еще тех, кто поддерживает старших этелингов, может появиться, тех, кто желает избавиться от ее ребенка ради сыновей первой жены Этельреда.

От этой мысли ноги ее стали ватными, и она была вынуждена присесть. Она прикоснулась щекой к светлым шелковистым волосикам Эдварда и крепко прижала его к себе. Он был ее сокровищем, главным смыслом ее существования. Жизнь его находилась в ее руках, а смерть Экберта была лишним напоминанием о том, что даже жизни сына короля может грозить опасность.

– Обещаю тебе, – прошептала она, – что защищу тебя от всех твоих врагов. – Затем, вспомнив об Этельстане, который сейчас находился в Лондоне совсем один и скорбел о своем брате, она вдруг добавила: – Даже от тех, кого я люблю.

 

Глава 2

Март 1006 года

Келн, Уилтшир

Следующий день выдался пасмурным и грозил обернуться бурей. Когда Этельред совершал положенные при трауре ритуалы, голову его переполняли мысли столь же темные, как и затянутые мрачными тучами небеса, – мысли, вызванные не скорбью, а яростью.

Он говорил себе, что скорбь – это чувство, от которого королю мало пользы. Лучше уж выть, чем рыдать. Лучше направить свою злость против безжалостного Бога и мстительного призрака убитого короля, чем горевать по поводу безвинно умершего сына.

Он говорил себе, что, должно быть, проклят, поскольку за грехи свои, совершенные много лет назад, он вызвал гнев как Небес, так и преисподней. Он был свидетелем убийства своего брата-короля и ни словом, ни жестом не попытался предотвратить его. Он принял корону, которая должна была принадлежать не ему. За эти тяжкие грехи жестокая тень его брата продолжала мучить его, несмотря на все то, что он сделал, чтобы отправить отвратительного призрака в царство вечного покоя.

А смерть Экберта стала еще одним знаком того, что на него поднята рука Эдварда – или Господа. Строительство усыпальниц и церквей, все покаяния и молитвы не принесли мира в его душу. Его по-прежнему, словно стая гончих, преследовали несчастья.

Теперь он понял, что цена прощения слишком высока. Бог и Эдвард требовали его корону, а такую цену он заплатить не мог.

Стоя на коленях посреди холодной королевской часовни, он дал торжественный обет. Он бросит вызов Небесам; он также бросит вызов силам ада и всем остальным, живым или мертвым, кто попытается отобрать у него трон. Потому что он был потомком королевского рода Кердика. Все его предшественники никогда, до самого своего последнего дыхания, не отказывались от своих притязаний на корону – не сделает этого и он.

Если король не является королем, он просто ничтожество.

Во второй половине дня собиравшееся было ненастье рассеялось, но, когда весь двор сошелся к обеду, Этельред все еще был охвачен злобными мыслями, направленными против Господа, отвернувшегося от него. Он занял свое место на возвышении и отрывисто кивнул аббату Эльфвирду, сидевшему от него по правую руку, чтобы тот благословил их трапезу. Однако в этот момент какое-то движение в дальнем конце залы привлекло его внимание к заширмленному проходу. Через завешенную шторой дверь в комнату вступила высокая фигура. К королевскому столу широким размеренным шагом направлялся архиепископ Вульфстан, весь в черном, с длинной седой бородой ветхозаветного пророка.

«Вот и ответ Господа на мой обет, бросающий вызов небесным силам», – подумал Этельред. Словно черный ворон, Вульфстан, епископ Вустерский и архиепископ Йорвикский, явился, чтобы донести до него ответ Небес.

Как и весь его двор, при появлении архиепископа он встал. Но Вульфстан намеренно шел к помосту медленно, тяжело опираясь на епископский посох и по дороге крестя склоненные головы присутствующих.

«Старик устал», – подумал Этельред, что было не похоже на Вульфстана, от которого обычно исходила кипучая энергия, как от племенного жеребца. Впрочем, энергия эта была направлена на служение королю и Господу, вынужден был неохотно признать он. Так что же гнетет его сегодня? Смерть Экберта? Или он принес вести о каких-то новых бедствиях?

Он видел, что Эмма уже обходит вокруг стола, чтобы поднести ему приветственную чашу, прежде чем преклонить колено перед архиепископом для благословения. Вульфстан передал свой епископский посох, а затем и чашу ожидавшему рядом слуге, после чего, взяв ладони королевы в свои руки, склонился к ней, чтобы сказать несколько слов ей на ухо. Этельред наблюдал за этим с раздражением. Вульфстан всегда покровительствовал Эмме; на самом деле большая часть высшего духовенства Англии была очарована его благочестивой женой.

Сидевший рядом с ним аббат Эльфвирд, который достаточно хорошо знал свое место, поспешно спустился с помоста и вышел навстречу старшему по рангу священнику, после чего и сам Этельред, в свою очередь, преклонил колено, чтобы архиепископ прочел молитву над его опущенной царственной головой. Когда же прелат омыл руки и была прочитана благодарственная молитва, все наконец снова сели к столу.

Недовольно взглянув на стоящую перед ним порцию великопостного супа из угря и хлеб, Этельред отодвинул от себя еду и повернулся к архиепископу. Он подумал, что лучше уж сразу узнать, ради чего тот приехал, и побыстрее покончить с этим.

– Вы прибыли, чтобы успокоить меня, архиепископ? – с горечью в голосе спросил он. – Принесли мне слова утешения от Всевышнего, которые должны возместить мне смерть сына?

Вульфстан также отодвинул в сторону свою миску.

– Я не привез вам утешения, милорд, поскольку его у меня для вас нет, – сказал он, и в холодном взгляде архиепископа король не заметил даже намека на сочувствие. – Ибо сказал Господь: «Сыны ваши будут умирать, и дочери ваши будут гибнуть от голода. И никто из них не спасется, пока вы не раскаетесь в порочности, живущей в ваших сердцах». – Его серые глаза блеснули в пламени свечей, словно холодная сталь, – жестко и ясно. – А приехал я, милорд, потому что испытываю страх – за это королевство и его народ. – Он сделал паузу, после чего добавил: – И еще я боюсь за его короля.

Страх гнева Божьего. Ну разумеется – это была любимая тема Вульфстана: порочность людей и необходимость покаяния. Однако Господь использует людей, чтобы сдирать кожу с тех, кого должен наказать Сам, и именно людей боялся Этельред, хотя вслух этого не говорил.

– Ваше королевство погрязло в грехе, милорд, – неумолимым ледяным голосом продолжал Вульфстан, – и страдать из-за этого будут даже невинные. Смерть этелинга и пережитый нами голод – все это знаки, которые подает нам Всевышний. Кара Господня падет на всех нас, от короля до последнего из рабов, и никто не скроется от Его правосудия. А если мы не раскаемся, Бог уничтожит нас.

Этельред стиснул зубы. Он уже пробовал каяться, но Бог раз за разом с презрением отвергал его молитвы и все его предложения искупления. Ужасный призрак брата до сих пор ходит по земле – как иначе это можно объяснить, кроме как Господней волей? Пусть теперь другие обращаются к Всевышнему за помощью – он этого делать не станет. Пусть теперь Вульфстан досаждает Небесам своими молитвами – в конце концов, это его епископский долг. Может быть, Бог обратит внимание хотя бы на него.

Играя на столе куском своего хлеба, он вполуха слушал, как Вульфстан рассудительно перечислял греховные деяния мужчин и женщин в Вустере. Список этот возглавляли супружеская неверность, убийства, языческие ритуалы и скаредность жадных дворян, однако Этельреду были вовсе не интересны мелочные прегрешения народа Вустершира.

– А что скажете насчет вашего северного прихода, архиепископ? – спросил он, когда Вульфстан сделал паузу, чтобы перевести дыхание. – Какие черные грехи взяли себе на душу люди Нортумбрии?

Жесткий взгляд Вульфстана буквально впился в него. «Глаза фанатика на безжалостном лице», – подумал про себя король.

– Господь сказал мне: «С Севера придет зло, которое изольется на всех, кто живет на земле». Пророк Иеремия предупреждает вас, мой король, и будет правильно, если вы обратите свое внимание на его слова.

Этельред закрыл глаза. Не Иисус, а этот человек сводил его с ума. Он говорит о пророчествах и предупреждениях, но какие именно беды предрекают они ему?

Нахмурившись, он бросил хлеб на стол.

– Я уделил бы намного больше внимания его словам, если бы вы объяснили мне суть его послания, – проворчал он. – Эта беда заваривается на Севере, но кто стоит за всем этим?

Вульфстан поставил локти на стол и, сложив ладони, задумчиво оперся на кончики пальцев подбородком.

– Люди Севера испытывают мало любви к своему королю. – Он сокрушенно покачал головой. – Они настороженно относятся даже к своему архиепископу. Это правда, что волнения завариваются в Йорвике, но я не могу сказать, кто именно за этим стоит.

«Не может? – подумал Этельред. – Или не хочет?»

– А что же мой элдормен? – спросил он. – Как он управляется с народом Нортумбрии и Дейнло?

У элдормена Эльфхельма были все полномочия, чтобы сломить этих проклятых неуступчивых северян и подчинить их воле короля, но Этельред давно догадывался, что деятельность этого человека в Нортумбрии была в гораздо большей степени направлена на его собственную корысть. Если присмотреться, то все действия Эльфхельма мало напоминали решительные усилия по переубеждению непокорных – от них больше отдавало интригами и вероломством.

И без того тонкие губы Вульфстана стали, казалось, еще тоньше. Что бы там ни делал Эльфхельм, архиепископ, похоже, этого не одобрял.

– Мне говорили, что у него есть свои уши среди северной знати, – сказал Вульфстан, – хотя сам я не знаю, что происходит между ними. Лорд Эльфхельм мне не доверяет.

Это верно. Не тот Эльфхельм человек, чтобы доверять архиепископу. Однако Вульфстан явно знал об элдормене что-то такое, чем не торопился поделиться. Почувствовав, что грядет продолжение, король ждал, и в конце концов Вульфстан заговорил снова:

– Я советую вам, милорд, обсудить с лордом Эльфхельмом эти вопросы. Я также побеседую об этом с ним на Пасху, поскольку у меня есть основания полагать, что некоторые люди на Севере якшаются с язычниками и разными чужеземными злоумышленниками. Их нужно заставить подчиниться через страх кары Господней и наказания, предусмотренные законом.

Этельред что-то проворчал в знак согласия с советом Вульфстана, но мысли его теперь вертелись вокруг чужеземных злоумышленников, о которых упомянул архиепископ. Он хотел бы побольше знать о них самих и об их делах с людьми из Нортумбрии, а возможно, и с самим Эльфхельмом. Он понимал, что от Вульфстана он больше ничего не узнает. Архиепископ никогда особенно не вдавался в подробности.

Что же касается его элдормена, то у короля были большие сомнения насчет способности Эльфхельма подчинить себе северян. Или же, возможно, все дело в отсутствии у него настоящего желания. Хотя Эльфхельм был одним из самых могущественных и богатых магнатов Англии, ему хотелось еще больше власти, и он пользовался любыми доступными средствами, чтобы добиться ее. А это означало заключение альянсов с теми, кто таил злобу против Церкви или короны, а таких людей было немало.

Так какие же союзы заключает Эльфхельм? Его старший сын уже много лет был обручен с девушкой из Пяти городов, а младший – со вдовой, которой принадлежали земли вдоль реки Трент. Каждый из этих браков распространял влияние элдормена еще дальше на Север, и теперь у него оставался всего один ребенок без супруга – его дочь Эльгива, красавица и колдунья.

То, что она колдунья, он знал наверняка по собственному опыту. Когда он в первый раз устал от своей нормандской жены, Эльгива с помощью чар почти месяц удерживала его при себе. Он был уверен, что за всем этим стоял ее отец. А теперь Эльфхельм, вероятно, использует Эльгиву для того, чтобы поймать в ловушку какого-нибудь могущественного союзника из недовольных лордов Севера. С какой целью, он точно не знал, но легко мог догадаться. Северяне из Хамбера никогда не любили преклонять колено перед королями с юга. И хватило бы легкого толчка, чтобы подтолкнуть их к измене клятвам, которые они давали королевскому дому Кердика.

Измена. Это вполне могло быть тем самым бедствием, закипающим на его землях, о котором говорил предсказатель Вульфстана.

Он взглянул вниз, туда, где за столом возле его помоста сидели женщины из окружения королевы. Среди них должна была находиться и причиняющая столько беспокойств дочь Эльфхельма, но, не найдя ее там, он тихо разразился проклятиями. Когда Вульфстана увела из-за стола группа священников, он обернулся к Эмме.

– Где леди Эльгива? – спросил он.

Зеленые глаза Эммы смотрели на него с невинным удивлением.

– Предположу, что она до сих пор в Нортгемптоне, милорд. Вы отпустили ее, чтобы она посетила свадьбу своей кузины Альдит с лордом Сифертом из Мерсии.

Господи, он совсем забыл об этом. Но это же было месяц назад, когда весь двор находился в Саттоне, а поместье Эльфхельма расположено всего в двух днях пути. С тех пор королева успела предпринять паломничество, а двор переехал в Уилтшир.

– Значит, она так и не присоединилась к вам во время вашего паломничества? – спросил он.

– Нет, милорд. После своего возвращения я ожидала увидеть ее здесь.

Он нахмурился.

– Мне должны были доложить, что она до сих пор находится в Нортгемптоне. – Эльфхельм месяц держит при себе своего отпрыска, дочку. Одному господу известно, на какие козни они способны. Он взглянул на Эмму. – Вульфстан полагает, что на Севере неспокойно. Я готов поставить половину своего королевства на то, что за этим стоит Эльфхельм и что Эльгива играет важную роль в его планах. – Боже мой, это и вправду может стоить ему половины его королевства.

Недовольный собой, своей королевой, своим архиепископом, а больше всех – Господом Богом, он встал и позвал факельщика, чтобы тот проводил его в покои. Сегодня же ночью он пошлет гонца к Эльфхельму с требованием, чтобы вся его семья прибыла ко двору на Пасху. Ответ элдормена подскажет ему следующий ход.

Величаво покидая залу, он не обращал внимания на мужчин и женщин своей свиты; взгляд его был обращен внутрь, и он размышлял над тем, что сказал архиепископ и на что он только намекнул. Совет Вульфстана, возможно, не так уж помог ему заглянуть в планы Эльфхельма, но у него были и другие возможности, помимо архиепископа, – другие глаза, которые следили за теми событиями, которые могли разворачиваться на Севере. Он выяснит, какое вероломство затевает Эльфхельм со своими отпрысками, а затем найдет способ пресечь это. Он поклялся, что нанесет удар прежде, чем его враги вместе со своими заморскими союзниками сумеют отобрать у него корону.

 

Глава 3

Март 1006 года

Поместье Альдеборн, Нортгемптоншир

Когда Эльгива узнала о прибытии гонца с письмом от короля для ее отца-элдормена, она не стала ждать вызова в главную залу для оглашения новостей. Вызов этот мог никогда и не поступить. Ее отец любил выставлять напоказ свою власть, скупо делясь своими знаниями.

Поэтому в сопровождении девушки-служанки, которая несла на подносе чашу и графин с медовухой, достаточно крепкой для того, чтобы развязать язык даже великану, она вошла в главную залу, где ее отец встречался с людьми из разных своих поместий. Управляющие, конюхи, оружейники, егеря вместе с их подчиненными – в общей сложности несколько десятков человек – группами стояли в комнате, ожидая своей очереди, когда их подзовет для разговора господин.

Когда ее отец находился в своей главной резиденции, зала была заполнена почти исключительно народом именно такого толка, и он не стал бы заставлять ее долго находиться среди них. С тех пор как она вернулась сюда после свадьбы своей кузины, он практически держал ее в клетке, пряча подальше от молодых мужчин, чтобы они не бросали на нее жадных взглядов.

В такой рьяной заботе о ее целомудрии отец, похоже, забыл, что когда-то в надежде получить более значительное влияние на Этельреда он почти год закрывал глаза на то, что она была любовницей короля. Несомненно, он – как и она сама – рассчитывал, что король откажется от своей нормандской невесты и обручится с ней. Однако Эмма и епископы убедили короля, что отделаться от жены будет не так легко, и, к ярости ее отца и ее собственному разочарованию, пыл короля по отношению к ней поутих и она за этот флирт не получила ничего, кроме нескольких золотых побрякушек.

С тех пор Этельред делил свое ложе с целым рядом других фавориток, не таких знатных, как она, тогда как саму Эльгиву держали, словно птичку в клетке, под пристальным взглядом королевы. А сейчас стало и того хуже, потому что здесь она проводила свои дни и ночи под строгим присмотром отца, который связывал ее по рукам и ногам.

Пробираясь через толпу в зале, она искала глазами отца и обнаружила его стоящим в узком луче света, пробивавшемся в помещение через одно из высоких застекленных окон. Как и его непростой нрав, выражение его лица было холодным, опасным, зловещим и непроницаемым. Вид его внушал страх – его грубое лицо было покрыто глубокими морщинами, словно высеченное из камня, который затем покрылся трещинами и раскололся. В его черных волосах – более жестких, чем у нее, но таких же густых и курчавых – пробивались белые нити, а в некогда совершенно черной бороде появились прожилки проседи. Благородными манерами он не отличался и мог встретить ее как пощечиной, так и поцелуем, хотя медовуху должен был принять от нее охотно.

Она взяла у служанки наполненную до краев чашу и, смело подойдя к отцу, протянула ему.

– Доброго вам дня, милорд, – сказала она, искоса бросая любопытный взгляд на пергамент с королевской печатью, который он держал в руке.

Ее отец принял чашу, сделал несколько больших глотков, остановив на ней свой неподвижный взгляд, и ничего не сказал.

Она ждала, про себя проклиная его за эту маленькую демонстрацию своей власти над нею. Он знал, чего она хочет, и получал удовольствие, заставляя ее ждать, сгорать от нетерпения.

Он снова пригубил чашу, вытер рот тыльной стороной ладони и помахал пергаментом у нее перед носом.

– Полагаю, дочь моя, – сказал он, – что ты хотела бы узнать о новостях, о которых пишет мне король, так? – Он нагнулся к ней и насмешливо ухмыльнулся. – Поверьте мне, леди, для вас это не имеет никакого значения. – Он допил остаток медовухи и протянул чашу служанке, чтобы та налила еще.

Эльгива поморщилась: она принесла медовуху, чтобы развязать ему язык, а не для того, чтобы его разум помутился. С ее отцом трудно иметь дело, когда он трезв. А когда он пьян – это просто невозможно.

– И все же это новости, – сказала она, старательно следя за тоном своего голоса, несмотря на то что его измывательства всегда разжигали в ней злость. – И я бы с удовольствием их послушала. – Она улыбнулась ему, но в ответ он, как всегда, лишь сердито нахмурился.

– Умер второй сын короля, – сказал он, небрежно швырнув свиток на пол.

Она уставилась на него неподвижным взглядом: ей очень хотелось, чтобы категоричное заявление ее отца оказалось неправдой, хотя слова его до сих пор эхом отзывались в ее ушах. Она думала о том, чтобы обручиться с этелингом – с Этельстаном или Экбертом, – поскольку ей было предсказано, что однажды она станет королевой. Но как это можно осуществить, если не через союз с королем или одним из его сыновей? Однако король, прилипший к своей бледнолицей жене и своему наполовину нормандскому отпрыску, был уже вне ее досягаемости. А теперь, если отец не врет, и вариант с Экбертом у нее тоже отобрали.

– Я не верю этому, – прошептала она. – На Рождество он был вполне здоров. Что с ним случилось?

– В письме об этом не сказано. – Он пожал плечами. – У короля достаточно сыновей. Так что он не будет особенно переживать по поводу потери одного из них.

– Даже если и так, это все равно означает, что пиршество на дворцовом приеме на Пасху будет угрюмым и гнетущим. – Тем не менее там в любом случае будет Этельстан, которого, вероятно, потребуется утешить ввиду кончины его брата.

– Это также не имеет для тебя большого значения, – ответил ее отец, – поскольку ни ты, ни я не будем присутствовать на пиру в Кукхэме, хотя, похоже, король жаждет нашей компании. Боюсь, нам придется его разочаровать, но вместо себя я пошлю туда твоих братьев.

Этим он вновь удивил ее. Проигнорировать вызов от короля на сбор двора по поводу Пасхи означало, скорее всего, вызвать дополнительные подозрения у и без того крайне подозрительного Этельреда. Зачем же делать это?

– Мои братья вряд ли смогут заменить вас, милорд, – учтиво заметила она, – потому что вы являетесь одним из наиболее выдающихся элдорменов, и их суждения и советы просто несравнимы с вашими. Кроме того, почему бы нам все-таки не посетить такое сборище? Королева уже несколько недель как, должно быть, хватилась меня и захочет, чтобы я вернулась в ее окружение, и…

– Неужели ты так рвешься вернуться к твоим королевским покровителям? – фыркнул он. – Теперь, когда я увел тебя от двора, я не вижу особых причин, чтобы ты туда возвращалась. Ты, Эльгива, собственность моя, а не короля, и в мои планы не входит потерять тебя из-за того, что Этельред решит вновь вернуть тебя в свою постель и выдать замуж за кого-нибудь у меня за спиной.

– Что еще за планы? – требовательным тоном спросила она. Именно этого она и опасалась последние несколько недель – что он держал ее здесь только потому, что хотел каким-то образом использовать в своих целях, нисколько не заботясь о том, хочет она этого или нет.

– Ты узнаешь об этом, когда придет время, – сказал он. – А до тех пор я буду держать тебя под боком, потому что уже понял, что не могу доверить приглядывать за тобой никому.

Она пристально посмотрела на него и натолкнулась на такой же пристальный взгляд: казалось, он был доволен тем, что держал ее в полном неведении, слепой, глухой и беспомощной, как новорожденного котенка.

– Мне известно, милорд, что вы часто имеете дела с северянами, – прошипела она, – и я слыхала, что в этом участвуют даже люди с другого берега Датского моря…

В тот же миг он швырнул на пол свою чашу и схватил ее за руку с силой человека, привыкшего держать меч. Он затолкал ее в угол, где никто из залы не мог видеть или слышать ее.

– Если ты не будешь держать язык за зубами, девочка, я тебе его просто отрежу, – угрожающе прорычал он. – А пока ты здесь, не суй свой маленький любопытный носик в мои дела. Поверь мне, я жду не дождусь, когда смогу передать тебя на руки твоему будущему мужу, чтобы ты стала проблемой не для меня, а для кого-то еще.

– И когда же наступит этот долгожданный день? – сквозь зубы процедила она ему в ответ. – Скоро, я полагаю, поскольку мне уже двадцать, а вы должны использовать меня, пока я не стала слишком старой, чтобы считать меня наградой для любого мужчины!

– Сейчас, когда ты запятнана похотью короля, никакая ты не награда. – Он встряхнул ее, а затем, к ее удивлению, ухмыльнулся. – Но не бойся, дочь моя, – почти весело произнес он, хотя слова его звучали уже неразборчиво, а язык вдруг начал заплетаться. – Твоя помолвка – дело практически решенное. И в конце концов ты еще будешь мне благодарна за это.

Его качнуло на нее, и она поняла, что крепкий напиток наконец подействовал. Теперь он будет уже не так внимательно следить за тем, что говорит.

– И кто же это? – спросила она. – С кем я должна обручиться? Я с радостью выйду за него, пока вы не продали меня какому-нибудь грубому тупице из Дании.

Не успела она закончить свою фразу, как его рука сжала ей горло.

– Я же велел тебе не открывать рот! – прорычал он. – А теперь немедленно возвращайся в свою комнату, мне больше нечего тебе сказать.

Он оттолкнул ее от себя, и она, обиженно поджав губы, покинула залу.

Ее отец открыл ей далеко не все, но при этом все же сказал достаточно.

Он сделал немыслимое – пообещал ее руку какому-то мерзкому военачальнику датского войска, грубому варвару с немалым количеством золота, который хочет купить жену благородного происхождения и богатую недвижимость в Англии. «Интересно, – подумала она, – какую же цену отец потребовал за столь завидную невесту, как я?» Но, несмотря на его договоренности, все это бесполезно, потому что за датчанина она не выйдет. На ее глазах эти люди изнасиловали и убили ее старую няню, и отцу прекрасно известно, как она ненавидит и боится их. А если он попытается выдать ее замуж за одного из этих негодяев насильно, она убьет его собственными руками.

Но до этого не дойдет. Посланник короля должен быть еще здесь, поскольку ему нужно поесть и отдохнуть, пока подготовят свежего коня. Если бы только ей удалось добраться до него, она сама покончила бы с этой своей свадьбой.

Она послала служанку, которая, несомненно, была ушами и глазами ее отца, в кладовую с остатками медовухи. Оставшись одна в своей комнате, она подошла к сундуку, где хранились ее ценности, открыла его и достала оттуда горсть монет. Он решила, что этого должно хватить, чтобы оплатить услуги королевского гонца и купить молчание отцовских конюхов, которые могут оказаться поблизости.

Боясь, как бы она уже не опоздала, Эльгива торопливо направилась в конюшни.

Там она с облегчением увидела, что королевский гонец был еще здесь и проверял подпругу подготовленного для него мерина, пока юный конюх держал того под уздцы и успокаивал голосом. Рядом больше никого не было.

Она подошла к мальчику, придерживавшему лошадь, и, шепнув ему: «Ты меня не видел», – сунула ему в руку монету. «Понял?» Когда он ухмыльнулся и кивнул, она добавила: «Получишь еще, если проследишь, чтобы, пока я здесь, в конюшню никто не вошел».

Он стремглав бросился к воротам и принялся следить за входом, тогда как она повернулась к гонцу. Мужчина даже не взглянул на нее, явно торопясь с отъездом. Она подошла к нему сбоку и тихо сказала:

– Я дочь лорда Эльфхельма. И я хочу, чтобы ты передал королю послание от меня.

– Да, леди, – сказал он, не отрывая глаз от ремней.

Он продолжал заниматься седельными подпругами, и ей пришлось взять его за руку, чтобы заставить обратить на себя внимание; наконец, видимо, удовлетворенный готовностью сбруи, он повернулся к ней лицом.

– О чем, собственно, речь?

Она заколебалась. А что, если ему нельзя доверять? Что, если он просто тут же отправится в залу к ее отцу и перескажет их разговор слово в слово?

Она изучающе разглядывала его лицо. Он был молод, в нем еще угадывались следы неуклюжести подростка; аккуратно причесан, гладкая кожа лица. Теперь, когда он посмотрел на нее, в глазах его вспыхнул интерес и даже, как ей показалось, восхищение. Конечно же, он посочувствует девушке, которую отдают замуж по велению жестокого отца. И даже если он и предаст ее, любое наказание, которому может подвергнуть ее отец, все равно будет лучше замужества за датчанином.

– Ты должен сказать ему, – сказала она, глядя на него честным взглядом и стараясь, чтобы в глазах заблестели слезы, – что мой отец отдает меня замуж против моей воли за датского лорда и что я умоляю короля помочь мне, поскольку лишь он в состоянии помешать этому союзу. Скажи ему также, что мои братья пользуются полным доверием отца, а король не должен им доверять. – Она взяла юношу за руку и вложила в его ладонь четыре сияющих серебряных пенни. – Ты сможешь сделать это для меня?

Когда он взглянул на деньги в своей руке, глаза его испуганно округлились. Вероятно, она предложила ему слишком много, но сейчас это было не важно. Если он сделает то, о чем она его попросила, они станут прекрасным вложением.

– Я передам ему ваше послание, моя леди, – сказал он, быстро пряча монеты в кошелек у себя на поясе, словно опасаясь, что она может потребовать их обратно.

– А ты ничего не забудешь? – спросила она.

– Я храню это здесь, – сказал он, постучав пальцем себе по лбу. – Король услышит эти слова через три дня, даю вам слово.

Она отступила в сторону, а он кивнул ей и вскочил на лошадь. Держась в тени конюшни, она, затаив дыхание, следила за тем, как он выезжает за ворота поместья. Если стражники на воротах остановят его и начнут расспрашивать, он может невольно выдать ее. Но они лишь помахали всаднику рукой, и Эльгива вздохнула с облегчением. Она сунула в руку конюха еще одну монету и вернулась в свою комнату, довольная тем, что нарушила коварные планы своего отца.

Теперь все было в руках короля. Он, конечно, придет в ярость, когда узнает, что задумал ее отец, – вероятно, наложит штраф или конфискует что-то из имущества только за то, что такая мысль вообще пришла ему в голову.

Наверное, братьев ожидает такая же судьба. По правде говоря, она не была уверена, что ее братья знали о планах отца. Но если она и обвинила их по ошибке, что это меняет? Они из года в год скверно обращались с ней, а теперь у нее появилась возможность отомстить.

Она хотела, чтобы наказаны были они все, и особенно ее отец. Слишком долго он не посвящал ее в свои намерения и планировал будущее своей дочери, совершенно не думая о ее интересах и желаниях. Он обращался с ней как с дурочкой, вместо того чтобы признать, что она могла бы быть намного полезнее для него, если бы он всего лишь ей доверял. Она покажет ему, что у нее тоже есть свои возможности, и заставит его пожалеть о том, что он недооценил ее ум и нежелание повиноваться его воле.

 

Глава 4

Март 1006 года

Лондон

Процессия тяжелогруженых повозок двигалась по мосту через Темзу в сторону улицы Ист Сип. Этельстан пришпорил коня, чтобы побыстрее проехать мимо них, морщась от грохота деревянных колес по засыпанной гравием дороге. Уже перевалило за полдень, солнце разогнало туман, который обычно висел над водой, и Лондон, как всегда, был шумным и многолюдным.

«А еще зловонным», – подумал он, когда был вынужден пропустить еще одну повозку, груженную корзинами с рыбой, которая свернула через боковые ворота в одну из крупнейших в городе хаг, после чего он смог проехать на Этелинг-стрете.

Неделю назад, когда по этому же маршруту в собор Святого Павла везли гроб с телом Экберта, на улицах было тихо. В тот день дорога больше напоминала реку, чем сушу, воздух был густым и вязким от опустившегося на город тумана, а мужчины и женщины, выстроившиеся вдоль Этелинг-стрете, чтобы посмотреть на траурную процессию, стояли молча – дань уважения его брату, которая до сих пор трогала его.

Прошло уже десять дней с тех пор, как умер Экберт, и в каждый из этих дней он десятки раз ловил себя на том, что поворачивается, чтобы обратиться к брату, который, сколько он себя помнил, всегда был его ближайшим компаньоном, но всякий раз с опозданием вспоминал, что Экберта больше нет. Он думал о том, сможет ли когда-нибудь привыкнуть к этой пустоте. Разумеется, он и сам пытался это сделать, с головой погружался в свою работу, осуществляя надзор за строительством здания новой деревянной башни на лондонской стороне моста. Это в достаточной степени занимало его мысли и тело, но не помогало заполнить зияющую пустоту в душе, оставшуюся после ухода Экберта.

Он проехал под деревянной аркой на въезде в то, что лондонцы называли Хагой Этелингов; в принципе, название это было подходящим и соответствовало действительности, хотя после смерти Экберта и последовавшего сразу за ней отъезда Эдмунда в Уилтшир он оставался в Лондоне единственным этелингом. Однако теперь это, похоже, было уже не так, заключил он, глядя на стоящих во дворе взмыленных лошадей. Должно быть, Эдмунд вернулся.

Он оставил своего коня конюху и через несколько мгновений уже входил в залу, где нашел брата, который ждал его, весь пропыленный и даже не снявший плащ после долгого пути. Эдмунд сидел за столом с чашей эля в руке и с угрожающим выражением на лице, отчего все присутствующие в зале – рабы, вооруженная стража и даже близкие компаньоны – предпочитали держаться от него на безопасном расстоянии.

Этельстан знал, что Эдмунд может быть грозным даже в благоприятные дни. Он всегда был крупным, но сейчас, в свои семнадцать, по росту уже превзошел всех братьев. Этельстан и припомнить не мог, когда ему удавалось побороть Эдмунда. В последний раз это было много лет назад.

Исходя уже только из его внешнего вида, люди старались не связываться с Эдмундом.

«Мрачный и молчаливый, – называла его бабушка, вдовствующая королева. – Такие всегда самые опасные. Когда он заговорит, всем будет лучше прислушаться».

В этот момент Эдмунд сидел, уставившись в свою чашу с элем, словно читал там судьбы мира и только что узнал, что их ждет конец света.

– Ты выглядишь просто ужасно, – сказал Этельстан, усаживаясь напротив брата. И в этом не было ничего удивительного, если учесть, какие новости он принес королю. – Насколько плохо все прошло?

Эдмунд сделал долгий глоток из чаши, затем поставил ее на стол и впился в нее угрюмым взглядом.

– Он хотел знать все подробности, каждую деталь, – тяжело произнес он, – так что за рассказом мне пришлось пережить это еще раз. – Он перевел дыхание и провел рукой по своим густым каштановым волосам, которые отличали его от саксонских братьев. – Думаю, его нельзя упрекать за то, что он хотел убедиться, что для Экберта было сделано все возможное. – Он осушил свою чашу и оттолкнул ее от себя. – Когда я отвечал на его вопросы, через некоторое время появилась она. Вслушивалась в каждое слово. Делала вид, что горюет по Экберту. Как будто кто-то может поверить, что она станет скорбеть о смерти человека, который мог стать между ее сыном и королевским троном. – Он бросил сердитый взгляд на Этельстана. – Я оговорился. Ты можешь поверить в это, – поправился он.

– Оставь это, Эдмунд, – устало ответил тот.

Эмма стала для них больной темой. Для Эдмунда она была не живой женщиной из плоти и крови, а лишь орудием в руках ее амбициозного брата, нормандского герцога Ричарда, и, следовательно, – угрозой для всех сыновей короля от первого брака. А значит, и для Этельстана. Но он гнал от себя мысли об Эмме: он и так вспоминал о ней слишком часто.

– Был ли король удовлетворен тем, что мы сделали, чтобы спасти Экберта? – А действительно ли они сделали все от них зависящее, чтобы спасти брата? Этот вопрос преследовал его, как навязчивая зубная боль, и он никак не мог от него отделаться.

– Ты хотел сказать, не винит ли король в смерти Экберта тебя?

Пронизывающий взгляд Эдмунда впился в его глаза, и Этельстан был вынужден признаться себе, что на самом деле имел в виду именно это. Как старший из этелингов он всегда брал на свои плечи ответственность за благополучие братьев – по крайней мере, когда они были вместе. И на него падала бóльшая часть вины, когда отец считал, что они совершили какой-то проступок.

Впрочем, он ничего этого вслух не сказал, а Эдмунд только покачал головой.

– В болезни и смерти Экберта нет твоей вины, Этельстан, и король знает об этом. Когда уже ты сам позволишь себе поверить в это?

– Я продолжаю задавать себе вопрос, не было ли еще чего-то такого, что я…

– Ответ на этот вопрос – «нет», – твердо сказал Эдмунд. – Его лечили, его исповедовали, благословили, и он отправился к Господу на Небеса. Теперь и ты должен отпустить его. – Эдмунд наклонился к нему через стол, пристально глядя на брата своими темными глазами. – Его уже не вернешь.

Этельстан потер лоб кончиками пальцев. Эдмунд был прав. Он не в силах вернуть умершего Экберта, не может изменить его вирд. И все же после смерти Экберта он до сих пор не мог избавиться от слов, все еще звучавших в его голове, слов, которые он давно хотел забыть.

Суровая судьба ждет сыновей Этельреда – всех, кроме одного.

Пророчество это было произнесено два года назад во время танца вокруг языческого каменного идола, и сделал его человек, о котором говорили, что он имеет дар заглядывать в будущее. Об этих зловещих словах он не поведал никому. Зачем передавать другим то, чего он сам не хотел бы услышать никогда? Даже если бы он поделился предсказанием с Экбертом, это все равно ничего не изменило бы; как не изменило бы и судьбу Эдмунда, если бы он рассказал ему об этом сейчас.

Поэтому он промолчал, а когда снова поднял глаза на брата, то увидел что мысли его заняты еще чем-то: он сидел и нервно постукивал пальцами по краю пустой чаши, прикусив нижнюю губу. Но при этом Эдмунд молчал, и Этельстан решил подтолкнуть его.

– Ты чего-то недоговариваешь мне?

– Нет, я хотел сказать только это. – Эдмунд нахмурился и отвел глаза в сторону, но потом, казалось, все-таки решился рассказать о том, что его тревожило. – Смерть Экберта не удивила короля. Он об этом уже знал. Когда я вошел в залу, он только посмотрел на меня и кивнул, как будто ждал моего появления. И, прежде чем я успел вымолвить хотя бы слово, он уже спросил у меня, который из его сыновей умер. Не заболел, не ранен, а именно умер. Он все знал. Я пытался как-то объяснить это для себя всю обратную дорогу, но так ничего и не понял. Откуда он мог знать?

Вопрос Эдмунда повис в воздухе между ними, и Этельстан задумался, как лучше ответить на него. Не говоря всей правды, поскольку король запретил ему рассказывать об этом.

Сознание короля чувствует беду.

Впервые о тайных муках отца ему рассказал архиепископ Эльфех. А затем он и сам стал свидетелем этого – видел, как король весь сжался и лицо его стало серым от ужаса, словно из-за какой-то невидимой страшной угрозы. Потом, когда его отец пришел в себя, тот сам рассказал ему, что видит знаки и знамения несчастий.

Получается, что он каким-то образом получил предупреждение о смерти своего сына?

Господи! Этельстан не хотел в это верить, как не хотел даже обсуждать это с Эдмундом, поскольку это означало для него подойти вплотную к тому, о чем ему было запрещено рассказывать.

– Уже пятнадцать лет, – сказал он, – на наше королевство обрушивается один удар за другим. Набеги викингов, проигранные сражения, мор, наводнения, голод – неудивительно, что король уже ждет каких-то новых бедствий. А слухи, как тебе известно, разносятся ветром.

Эдмунд бросил на него неуверенный взгляд.

– Ну да, – медленно сказал он. – Слухи. Это может все объяснить. – Затем лицо его стало непроницаемым, и по его выражению уже невозможно было прочесть, что он думает на самом деле.

Пока что Эдмунд отставил данную тему, и Этельстан очень надеялся, что у них с братом больше не будет повода говорить об этом снова.

– Раз уж мы заговорили о всяких байках и выдумках, – продолжал его брат, – тебе следует знать, что, пока я был в Келне, туда приезжал архиепископ Вульфстан. Во время долгой трапезы он много раз наклонялся к уху отца, и могу сказать, что, какие бы новости он ни принес с Севера, королю они явно не по нраву.

В этом не было ничего удивительного. После смерти их матери все связи на Севере, которые отец приобрел благодаря этому браку, были нарушены, и не предпринималось никаких мер к тому, чтобы восстановить их. Северяне в гораздо большей степени были преданы друг другу, чем находящемуся далеко королю, который постоянно игнорировал их.

– Среди жителей Мерсии и Нортумбрии может назревать мятеж, – сказал он, – и, вероятнее всего, к этому приложил свою руку элдормен Эльфхельм. Союз северян с короной сейчас не прочнее, чем цепь, свитая из соломы.

А что его отец мог сделать, чтобы пресечь эти волнения? Учинить еще одно побоище, как на день Святого Брайса три года назад?

– Если бы наш отец взял в жены дочь Эльфхельма вместо Эммы, – проворчал Эдмунд, – на Севере не было бы никаких проблем. Нам нужны союзные связи с Эльфхельмом или с одним из северных лордов, чтобы обеспечить их лояльность к нам, а не к их датским братьям из-за моря. И заключить такой союз нужно было уже давно.

– Ты имеешь в виду через брак?

– Да, через твой брак, – сказал Эдмунд, – с этой лукавой дочерью Эльфхельма. Именно этого сама девушка и ее отец хотели, прежде чем у тебя вырастет борода, и вовсе, как ты понимаешь, не из-за твоего привлекательного лица и ясных голубых очей.

Насчет этого Эдмунд был прав. Эльгива, эта хитрая волчица, пыталась пробраться к нему в постель из политических соображений, привлеченная его статусом наследника трона. Когда же это не удалось, она раздвинула ноги перед королем, который воспользовался ею, как поступил бы любой король. Несмотря на все это, Этельстан все же взял бы ее в жены, если бы это помогло облегчить ситуацию на Севере – и если бы был хоть какой-то шанс, что король одобрит этот брак. Но такого шанса не было.

– Король, – сказал он, – никогда не позволит этого.

– Тогда ты должен сделать это без его позволения.

– Боже милостивый, – пробормотал он, – ты же знаешь, как король посмотрит на это. Он подумает, что я делал ставку на его корону. Я мог бы заключить союз с северными лордами, но отец расценил бы это как черное предательство. Это разорвет королевство надвое.

– Тогда ты должен привести ему свои доводы, убедить его в необходимости брачного союза с дочерью Эльфхельма!

– И ты считаешь, что он станет меня слушать? – горько усмехнулся Этельстан. – Когда такое было, чтобы он прислушался хотя бы к одному из моих советов? Вот уже двадцать лет как он советуется только с самим собой, а я не умею оформить свои мысли словами таким образом, чтобы он поверил, будто они возникли в его собственной голове.

– Ты должен попробовать, Этельстан, – настаивал Эдмунд. – Мы должны попробовать вместе, и мы не останемся без поддержки, уверяю тебя. Эльфмер на западе и Вульфнокс в Сассексе с радостью будут приветствовать этот союз. Большинство знатных дворян с юга также поймет необходимость такого шага. Послушай, давай по меньшей мере подбросим идею о твоей женитьбе сыновьям Эльфхельма и посмотрим, как они на этот отреагируют. Мы же при этом ничем не рискуем.

Этельстан мог легко угадать, что из этого получится. Если отец узнает об этом, он посчитает это тайным заговором, устроенным его старшими сыновьями. Король уже и так относится к нему с недоверием, а это может лишь усугубить его подозрения.

И тем не менее Эдмунд был прав. Нужно что-то делать, чтобы помешать Эльфхельму раздуть волнения на Севере. Несмотря на гнев короля и ради спасения королевства, они с Эдмундом должны рискнуть и попробовать повысить вероятность такой женитьбы. Другого выбора для них он не видел.

 

Глава 5

Март 1006 года

Келн, Уилтшир

Весеннее солнце уже клонилось к закату, когда Этельред, довольный сегодняшней охотой, кивком головы подозвал к себе своего сокольничего. Прежде чем передать любимого кречета егерю со своей руки, одетой в кожаную перчатку, он что-то тихонько сказал птице. Сезон соколиной охоты подходил к концу, и его любимец заслужил отдых на целое лето.

Все его хищники сегодня отлично поработали, поймав семь журавлей. Причем каждый из них был убит очень чисто.

Когда он уже усаживался на своего коня, один из его слуг крикнул и показал рукой на всадника, который только что поднялся на вершину близлежащего холма и теперь медленно двигался в их сторону.

– Это кто-то из Келна, – сказал Этельред. – Какие бы он ни нес новости, не похоже, чтобы это было что-то срочное.

Вскоре он узнал этого человека. Это был Идрик из Шрусбери, еще одна хищная птица, которую он выпустил несколько месяцев назад и которая теперь возвращалась на приманку в руках своего хозяина. Интересно, какую же добычу Идрик принес ему? Он поручил этому молодому тану одно деликатное дело, и сейчас предстояло выяснить, насколько успешно тот с ним справился.

Он подал своим людям знак, чтобы они держались в отдалении, а сам пришпорил коня, направив его навстречу Идрику. Путь обратно в поместье займет около часа, а им с Идриком нужно многое обсудить.

Подъехав поближе к молодому мужчине, он остановил свой внимательный взгляд на красивом лице Идрика – бородатом, с острым носом и высоким лбом. Он поступил мудро, выбрав для своих целей этого человека. Привлекательная внешность Идрика внушала доверие, а исходившее от него обаяние одинаково хорошо действовало как на женщин, так и на мужчин.

С первого взгляда никто бы не подумал, насколько он может быть опасен. Этельред знал, что тот был идеальным орудием – эффективным, скрытным, основательным, а когда нужно – совершенно безжалостным.

– Надеюсь, тебе сопутствовал успех, – сказал он, когда Идрик поравнялся с ним и поехал рядом. – До меня докатились слухи, что Эльфхельм планирует обручить свою дочь с одним из датских лордов. Так ли это, можешь ли ты подтвердить?

– Это действительно так, милорд, – ответил Идрик. Взгляды их встретились; черные, как вороново крыло, глаза Идрика смотрели на Этельреда с жесткой прямотой.

– Ты в этом уверен?

– Да. Некоторое время один человек, который служит лорду Эльфхельму, ездит через Датское море и обратно с посланиями. Это всегда один и тот же человек, и он всегда садится на корабль в Гейнсбурге. Именно там я и говорил с ним не далее как семь дней назад.

– И он сообщил тебе, кто претендует на Эльгиву и все ее земли?

– Он сказал мне лишь то, что знал: она должна выйти замуж за кого-то, кто очень близок к датскому королю.

Этельред прикусил нижнюю губу. За приличные деньги человек вполне мог признаться в этом, даже если это и неправда. Ему нужны были не вызывающие сомнений доказательства того, что Эльфхельм действительно планирует такой альянс. А путаные объяснения элдормена по поводу своего отсутствия на собрании королевского двора на Пасху из-за неотложных дел в Мерсии звучали так же фальшиво, как заверения шлюхи в вечной любви. И все же ему необходимо знать это наверняка.

– Как ты можешь быть уверен, что он сказал тебе правду?

– Я получил эту информацию в обмен на жизнь его жены и двух его щенков, – сказал Идрик. – Не обошлось без небольшого кровопускания, чтобы заставить его говорить, но в конце концов он согласился сотрудничать. А после того как его первый ребенок был уже мертв и я уже не мог вытянуть из этого слизняка ничего, кроме сплошного воя, я почувствовал уверенность, что он сказал мне все, что знал. Правда, в конце мне пришлось, разумеется, всех их убить.

Этельред ухмыльнулся. За вероломство нужно платить высокую цену.

– Как ты думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем Эльфхельм что-то заподозрит?

Идрик пожал плечами.

– Несколько недель по меньшей мере. Все, у кого будут спрашивать о них, станут отвечать, что они сели на корабль в Данию и не возвращались.

– Хорошо, – сказал король. Это даст ему время, чтобы нанести свой удар прежде, чем жертва успеет насторожиться. – Эта свадьба не должна состояться никогда.

Главное его опасение заключалось в том, что Эльфхельм, заручившись родственными связями с датским военачальником и при поддержке короля Свена, осмелеет настолько, что попытается отобрать у Англии все земли к северу от Хамбера. Такое уже случалось и раньше. Пятьдесят лет назад Эрик Кровавая Секира провозгласил себя королем Йорвика, и, хотя этот викинг-выскочка вскоре был свергнут с его импровизированного трона, воспоминания о Северном королевстве на английской земле были еще свежи в памяти и соблазняли умы людей в Нортумбрии и Северной Мерсии. Как они роптали при правлении древнего рода королей Уэссекса!

– Может быть, вам вместо этого связать ту леди брачными узами с тем, кто предан вам? – спросил Идрик, и в глазах его блеснула заинтересованность. – С человеком, который будет бок о бок с вами противостоять нападению датчан?

Связать брачными узами! Этельред позволил себе мрачно ухмыльнуться. Он бы предпочел связать Эльгиву цепями и запереть в башне на каком-нибудь уединенном острове, чтобы больше никогда о ней не вспоминать. Она была магнитом, который ее отец использовал, чтобы притягивать в свои ряды железных мужчин – против своего короля. Даже сейчас в вопросе Идрика он слышал не высказанное в открытую стремление претендовать на руку благородной леди – и на ее богатство. Но отдать коварную Эльгиву за человека, который стремится к власти, означало на деле своими руками сотворить себе еще одного врага.

Он должен был сам жениться на этой девушке, чтобы таким образом привязать к себе беспокойных северян кровными узами брака, как он сделал это своей первой женитьбой. Но вместо этого он предпочел заключить союз с нормандским герцогом. Он взял Эмму в жены в надежде отвратить датских налетчиков от дружественных им портов, которые охотно принимали их вдоль побережья проливов, отделявших Англию от континента, – на расстоянии прямого удара от его земель. Он заключил этот союз, дав Эмме корону и сына, – все напрасно. Его южные берега по-прежнему осаждали викинги, в то время как северяне плели против него свои интриги.

– Нет такого человека, – наконец сказал он, – которому я мог бы доверить леди Эльгиву. – Внезапно он очень живо представил себе маленькие, изящно изогнутые губы Эльгивы и все то, что она умела ими вытворять, – приятное воспоминание, но все же тревожное. – Она амбициозна и сообразительна, – пробормотал он, – и она будет изводить своего мужа до тех пор, пока он не принесет к ее ногам всю Англию.

– Тогда почему бы вам не поместить ее в женский монастырь? – предложил Идрик. – А земли ее даровать монахиням Шафтсбери или Уилтона?

– Ее отец никогда не согласится на такую судьбу для своей драгоценной дочери. И если кто-то из мужчин решит жениться на ней, стены монастыря его не остановят. У моего собственного отца было двое детей от монахини. Нет, обет целомудрия и даже толстые стены аббатства не станут препятствием для того, кто решит получить такую награду, и уж точно не остановят датского военачальника.

Некоторое время они ехали молча, а затем Этельред заговорил о том, что крутилось у него в голове с того самого момента, когда он получил мольбу Эльгивы спасти ее от брака с датчанином.

– Эльфхельм стал слишком могущественным, – сказал он. – Он создал сеть заговорщиков по всей Мерсии и в Нортумбрии. Нет, это уже не сеть, это гидра, и я должен срубить каждую из ее голов, если я собираюсь положить конец этим проискам. Сможешь ли ты узнать имена людей, причастных к заговору?

И впервые Идрик разочаровал его.

– Простите меня, милорд, но этого я сделать не могу, – сказал он. – Впрочем, о планах Эльфхельма, конечно же, должны знать его сыновья.

Этельред кивнул. Он выяснит, что именно знают эти сыновья, когда они приедут ко двору на Пасху. Но в данный момент его больше заботил Эльфхельм. С ним нужно действовать эффективно и – пока что – в тайне.

– Ты больше ничего не узнал от твоего гонца из Гейнсбурга?

– Никаких писем он не вез. Я смог только выжать из него то, что он должен был передать Эльфхельму на словах. «Жди на Праздник урожая».

Праздник урожая. Первое августа, когда мужчины будут заняты жатвой и вряд ли охотно откликнутся на призыв защищать деревни и поля, которые им самим не принадлежат.

Однако до этого еще несколько месяцев. У него есть время, чтобы разрубить связь между Эльфхельмом и датчанами.

– Эльфхельм проигнорировал мой вызов на сбор двора по поводу Пасхи. Сделай так, чтобы он больше никогда в жизни не приезжал сюда. – Он бросил быстрый взгляд на Идрика, который удивленно поднял бровь. – Ты только что вступил в права наследства, – продолжал он, – а Эльфхельм является твоим элдорменом. Угости его. Польсти ему. Пригласи его к себе в дом и позаботься, чтобы он прихватил с собой дочь.

Он снова взглянул в лицо Идрику, но, как и ожидал, не заметил на нем ни тени сомнений или отвращения.

– А что с девушкой? – спросил Идрик.

– Возьми ее, но не причиняй ей вреда. Это она предупредила меня о предательстве своего отца и этим заслужила определенное милосердие по отношению к себе. Я вышлю ее из Англии, наверное, куда-нибудь в Хибернию, где у нее будет меньше возможностей навредить нам.

«Хотя, – нахмурившись подумал он, – даже в Хибернии она может представлять угрозу». Нужно будет тщательнее продумать, как поступить с Эльгивой. Однако теперь судьба ее отца и братьев была предрешена. Грозящая ему гидра разом потеряет по меньшей мере три свои головы.

 

Глава 6

Страстная суббота, апрель 1006 года

Кукхэм, Беркшир

Предполагалось, что день накануне Пасхи должен быть посвящен молчаливым размышлениям и молитве. «И по крайней мере для некоторых так оно и есть», – подумала Эмма, сидя подле короля и отстраненно разглядывая угнетенную толпу, собравшуюся на трапезу по поводу Страстной субботы. Но только не для королевы Англии и не для ее домочадцев, поскольку они должны были прислуживать гостям за столом и готовить большое пиршество, которое состоится завтра.

Она очень устала от крайнего напряжения на прошлой неделе, хоть и не показывала этого ни единым жестом. Страстная неделя действительно выдалась очень тяжелой: встреча знатных английских вельмож, прибывших на самое важное в этом году собрание двора; обдумывание нескончаемой вереницы просьб аббатов и епископов, искавших ее покровительства; ответы на беспрестанные вопросы служителей, слуг и рабов; долгие часы раздачи милостыни в четверг и бесконечные церковные ритуалы в пятницу.

Но дело было не только в физическом изнеможении, из-за которого мышцы не могли расслабиться, а желудок схватывал спазм, и даже не в голоде после дней жесткого поста на Пасхальной неделе.

Сидевший рядом с ней Этельред был облачен в мантию из темно-синего годвебба, переливавшегося в пламени свечей, словно крылышки стрекозы, однако лицо его было мрачным от с трудом сдерживаемого гнева. Она могла лишь гадать о причинах его недовольства, потому что он редко доверялся ей. Но инстинктивно она чувствовала, что корни этого лежат в его страхе, и поэтому тоже боялась.

Когда Этельред был напуган, он представлял наибольшую опасность.

Король был человеком дурного нрава, и она думала, что уже привыкла к этому. Но его мрачное настроение в последнее время было самым тягостным из всего того, с чем она сталкивалась до сих пор. Она говорила себе, что это связано со смертью Экберта, воспоминания о которой были еще свежи в памяти, особенно после поминальной службы на Страстную пятницу, напомнившей о его предсмертной агонии. И, хотя эта угрюмая задумчивость началась после ухода Экберта, она чувствовала, что питает ее что-то еще и буря, кипящая внутри Этельреда, в любой момент может вырваться наружу, обратившись катастрофой. От постоянной тревоги у нее болела шея, как будто она носила на плечах свинцовую цепь.

Напомнив себе, что бесполезно тревожиться о том, на что не можешь повлиять, она бросила оценивающий взгляд на сыновей короля, большинство из которых она не видела с Рождества. Трое самых младших приехали сегодня утром; входя в королевские покои, они были оживленными и веселыми, пока не увидели грозное лицо своего отца.

Эдгар очень вырос за последние месяцы, буквально на глазах. Сейчас ему было тринадцать, и лицо его уже начало терять мальчишескую округлость. Его длинные волосы, зачесанные назад прямо со лба и перехваченные сзади серебристой лентой, потемнели до цвета меда. На кончике подбородка начала пробиваться редкая бородка, что придавало ему некое сходство с Этельстаном. Он был почти так же красив, как его старший брат: сейчас его голубые глаза внимательно смотрели на короля. Эдгар пока еще не стал мужчиной, но был очень серьезным для своего возраста.

Гораздо серьезнее, чем более светловолосый Эдвиг, который в свои пятнадцать, по идее, должен быть самым ответственным из них. В Эдвиге чувствовалась какая-то беспечность, и иногда она замечала в нем грубое пренебрежение по отношению к другим, которое ей очень не нравилось. Он и его старший брат Эдрид – очень близкие по возрасту и похожие, как близнецы, – вместе с Эдгаром состояли в свите элдормена Эльфрика и посещали короля только на большие праздники и торжества. Даже когда они были еще детьми, она их почти не видела.

Она заметила, как Эдвиг незаметно сделал глоток из кожаной фляги у себя на поясе: она догадывалась, что это был какой-то крепкий напиток, запрещенный в эту священную ночь, когда на королевский стол подавалось лишь разбавленное водой вино. После этого он отмахнулся от очень похожего на него брата Эдрида, который, нахмурившись, осуждающе посмотрел на него: Эдрид явно был добрым гением и живым укором для Эдвига.

Она быстро взглянула на короля, не заметил ли он прегрешение Эдвига, однако взгляд Этельреда был прикован к двум старшим этелингам, Этельстану и Эдмунду. Они стояли возле ямы для огня посредине залы и были поглощены разговором с двумя мужчинами, лиц которых Эмма не могла видеть, пока один из них не повернулся и пламя не осветило красивые точеные скулы и черные вьющиеся волосы.

Тогда она узнала их: это были сыновья Эльфхельма, которые приехали сюда без своего отца и сестры Эльгивы. Этельред, безусловно, заподозрил в их отсутствии измену. Но знает ли он наверняка о каком-то предательстве, которое задумал Эльфхельм? Может быть, это и было причиной его дурного настроения?

– Мне кажется, милорд, – попробовала выяснить это она, хотя было мало надежды на то, что он ей ответит, – вы обеспокоены отсутствием здесь Эльгивы и ее отца.

– Меня беспокоят очень многие вещи, миледи, – ответил он, и в голосе его послышались нотки сарказма. – Может быть, перечислить вам их все?

Она не хотела продолжать в том же тоне.

– Если это принесет вам облегчение, милорд, – смиренно сказала она.

– Ничто не принесет мне облегчения, кроме смерти, а смерти я пока что не желаю. Для себя, по крайней мере. А если я скажу вам, что, как мне кажется, мои сыновья спелись с моими врагами? Что, с вашей точки зрения, может принести мне облегчение в этом случае?

Эти слова успокоили ее, и она вновь взглянула на Этельстана, который с явной настойчивостью что-то втолковывал сыновьям Эльфхельма. Она положила ладонь на руку короля и тихо сказала:

– Вы слишком строго судите своих сыновей, милорд. Они никогда не станут вам врагами.

Она знала, что найдутся и такие, кто посоветовал бы ей плохо говорить о своих пасынках, имея в виду, что, если они опустятся в глазах короля, это улучшит его отношение к ее собственному сыну. Они могли бы сказать, что ее задача как королевы и матери наследника престола – продвигать своего сына, обеспечивая как можно более высокий статус для него, а через него – и для себя.

И все же у нее не было желания настраивать Этельреда против старших этелингов, и это в определенном смысле защищало и ее интересы тоже. Потому что она считала: если Этельред умрет, когда их сын будет еще ребенком, витен посадит на трон короля-воина, который сможет вести войну против врагов Англии. В этом случае королевством будет править Этельстан; Этельстан, у которого в руках окажется судьба Эдварда и ее самой.

Когда это произойдет, мир круто переменится, и как она может сейчас подготовиться к этому, кроме как поддерживая добрые отношения с пасынками ради своего Эдварда? Этельред прожил уже сорок зим – намного больше, чем все предшественники по его линии. И с каждым прошедшим годом росло напряжение между стареющим королем, который ни на йоту не желал терять свою власть, и его подрастающими сыновьями, которые горели желанием продвигаться вперед и брать на себя ответственность. Особенно это касалось Этельстана.

У нее было ощущение, что она идет по лезвию меча между ними – королем, который был ей мужем, и этелингом, которого она любила, не в силах с этим ничего поделать, и которого защищала на свой страх и риск.

– Мои сыновья, – сказал Этельред, – жаждут заполучить мою корону и отберут ее у меня, едва найдут способ, как это сделать. – Он кивнул в сторону группы, стоявшей у очага. – Даже сейчас Этельстан заручается поддержкой сыновей Эльфхельма в своих притязаниях на трон.

Она опять посмотрела на красивые волосы Этельстана, казавшиеся золотыми на фоне более темных локонов Эдмунда и черных кудрей сыновей Эльфхельма. Вероятно, король не мог догадаться, что они сейчас обсуждают, – не говоря уже о ней самой. Но она знала: несмотря на то что Этельстан мог возражать отцу за столом совета, в ближайшее время он не будет посягать на трон. Он поклялся ей в этом, и она верила в то, что он сдержит свое слово. Она не сомневалась в том, что у Этельреда были враги, и слишком многочисленные, чтобы можно было их всех перечислить. Но Этельстан к ним не относился.

– Милорд, – сказала она, тщательно взвешивая каждое слово, поскольку, если король догадается о ее чувствах, это принесет Этельстану больше вреда, чем пользы, – вы несправедливы к своему сыну. Если бы он поднял руку на вас, это ослабило бы королевство и привело к распрям внутри страны. Этельстан должен понимать это, и я думаю, он не станет делать ничего, что может подвергнуть государство такому риску.

– Так уж и не станет? – с горечью в голосе спросил Этельред. – Миледи, здесь, внутри королевского двора и вне его, происходит много такого, о чем вам ничего не известно. Будет лучше, если вы сосредоточитесь на вопросах ведения хозяйства и воспитании моих дочерей. А моих сыновей оставьте для меня.

Он резко встал и покинул королевский помост, скрывшись в коридоре, который вел в его личные покои. Через несколько мгновений она увидела, как к группе молодых людей у очага подбежал слуга и проводил их из залы, следуя повелению короля. Все это ей очень не понравилось.

Кивком головы она подозвала к себе королевского виночерпия, краснощекого мальчишку лет десяти, отец которого был управляющим ее нескольких больших поместий на землях возле Эксетера, доставшихся ей в приданое.

– Отнеси королю кувшин вина, – сказала она, положив ему в ладонь серебряный пенни, когда он наклонился, чтобы подлить в ее чашу, – и задержись в его комнате на случай, если ты ему понадобишься. А завтра расскажешь мне – и больше никому другому, – что ты там слышал.

Мальчик понимающе кивнул и ушел. Эмма встала из-за стола, чтобы смешаться с мужчинами и женщинами в зале, но всеми мыслями она была в королевских покоях. Этельред был прав, когда сказал, что она ничего не знает о том, что происходит при дворе короля.

И все же она знала уже немало, а при дворе Этельреда такое знание было большой силой.

 

Глава 7

Страстная суббота, апрель 1006 года

Кукхэм, Беркшир

Покои короля были залиты светом, длинные ряды свечей превратили здесь ночь в день, напомнив Этельстану, что отец его не любит темноты.

Отец боялся теней.

Однако он также боялся и других вещей, и в его прикрытых голубых глазах, которыми он оглядывал четверых – Уфгета, Вульфа, Эдмунда и его самого, – была заметна подозрительность. Этельстан чувствовал себя солдатом, стоящим перед врагом в защитной шеренге, с той лишь разницей, что у него не было ни меча, ни щита.

Может быть, отец заподозрил, что они разговаривали об Эльгиве и о брачном союзе с нею? Возможно, именно поэтому их срочно вызвали сюда? Если так, ему понадобится все его красноречие, чтобы убедить отца в их намерении спасти королевство, а не отобрать его.

В комнате повисло затяжное тягостное молчание, когда внутрь проскользнул виночерпий, который налил вина в кубок, стоявший на столе возле высокого кресла короля, после чего тишину нарушил топот тяжелых сапог и скрип кожи. Вошли шестеро верных королевских вассалов, готовых выполнять любые приказы Этельреда, не задавая никаких вопросов. Двое из них встали по обе стороны от короля. Этельстан хорошо знал каждого из них, но, когда он взглянул им в лицо, те дружно отвели глаза в сторону.

Ладони его начали потеть. Его часто вызывали отвечать за то, что его отец считал проступками, но раньше у него за спиной никогда не стояли вооруженные люди. Он вопросительно посмотрел на отца, но взгляд короля был прикован к сыновьям Эльфхельма. Проследив за его глазами, он заметил тоненькую струйку пота, стекавшую со лба Уфгета, а лицо Вульфа было таким бледным, что казалось вырезанным из воска.

Он испытал тонкий укол страха и про себя выругался. Здесь происходило что-то такое, чего он не понимал: это имело какое-то отношение к сыновьям Эльфхельма и, вероятно, к их отцу. Он вспомнил, что Эдмунд рассказывал ему в Лондоне о смуте на Севере, вспомнил также многочисленные слухи, витавшие в королевской зале сегодня, словно дым, и касавшиеся отсутствия Эльфхельма на сегодняшнем приеме у короля, на которое он по глупости своей не обратил внимания.

Его бы не удивило, если бы он узнал об измене, которую планировал этот элдормен. Он и сам уже очень давно сомневался по поводу того, кому на самом деле предан этот человек, хотя доказать ничего не мог. Если король дознался о том, что Эльфхельм и его сыновья плели против него какие-то интриги, тогда их с Эдмундом также могли признать виновными за компанию.

Он с тревогой следил за своим отцом, который оперся на подлокотник своего кресла и, задумчиво теребя пальцами свою бороду, обратился к Уфгету.

– Я хочу знать, – медленно произнес король, – что именно вы обсуждали сегодня в зале с моими сыновьями.

Тон его не был угрожающим, но Этельстан хорошо знал своего отца и понимал, что это лишь уловка – ложный выпад фехтовальщика с целью замаскировать свой второй, гораздо более губительный удар. Он шагнул вперед, чтобы предоставить свои собственные объяснения, но король жестом руки остановил его.

– Я хочу услышать это из уст сына Эльфхельма, – сказал он.

Уфгет прокашлялся, и звук этот показался оглушительно громким в напряженной тишине, висевшей в комнате.

– Этелинги, – сказал он, – подняли тему о брачном союзе с моей сестрой. Они хотели узнать, поддержим ли мы его.

– Милорд… – начал было Этельстан, но поднятая рука отца вновь заставила его умолкнуть. Он бросил нервный взгляд на Уфгета.

– И каков же был ваш ответ на предложение моих сыновей?

– Первый мой вопрос, милорд, – сказал Уфгет, – дадите ли вы свое согласие на такое обручение? Я напомнил вашим сыновьям, что это нарушает обычай, запрещающий этелингам жениться, пока жив их отец.

В голосе его слышалось осуждение – неодобрение всего, что может бросить вызов королю. Этельстан сердито посмотрел на Уфгета, но тот проигнорировал его взгляд.

– Действительно, это идет вразрез с нашими обычаями, – сказал король. – Но ведь у вас была другая причина, чтобы ответить отказом на это предложение, не так ли? Разве ваша сестра уже не помолвлена?

А вот и второй фехтовальный выпад. Ошеломленный Этельстан сначала взглянул на своего отца, а затем повернулся к сыновьям Эльфхельма, чтобы увидеть их реакцию. Лицо Уфгета стало белым как мел. Вульф выглядел так, будто его сейчас стошнит. Неужели все это правда? А если так, кому обещана рука Эльгивы?

– Милорд, – сдавленным голосом произнес Уфгет, – я не могу сказать, какие именно распоряжения отдал мой отец относительно нашей сестры. Он никогда не делится с нами своими планами.

– Верно, – сказал король, и лицо его стало задумчивым. – Вероятно, не делится. Мудрый отец не станет посвящать в свои планы сыновей.

Его взгляд, жесткий и насмешливый, скользнул по Этельстану, который при этих словах вздрогнул, – его язвительная колкость попала в цель. У его отца было огромное множество секретов от своих сыновей.

Король вновь перевел свои холодные глаза на Уфгета.

– И все же вашей сестре, похоже, стало что-то известно о намерениях вашего отца. Не станете же вы меня убеждать, что Эльфхельм мог рассказать о них дочери, оставив в неведении вас, сыновей?

Уфгет только пожал плечами:

– Эльгива всего лишь женщина со своими женскими желаниями, которая слабо разбирается в делах мужчин. Конечно, ей хочется замуж, но я не могу сказать, какие в ее голове могли возникнуть фантазии, порожденные сплетнями слуг и ее собственным нездоровым воображением. И я, разумеется, не могу нести за это никакой ответственности.

– И все же вам придется ее понести, милорд, – сказал король, и на этот раз в его ровном тоне уже послышалась угроза, – как придется сделать это вашим отцу и брату. – Он поднял руку, и стражники тут же схватили сыновей Эльфхельма.

Уфгет сопротивлялся, до последнего борясь с нападавшими, пока один из них не ударил его кулаком в лицо.

Потрясенный, с разбитыми кровоточащими губами, Уфгет крикнул:

– Милорд, мы не совершали никаких преступлений! У вас нет доказательств того, что мы сделали что-то плохое.

– Я считаю вас виновными в измене, преступлении против престола. – Сейчас голос короля звенел, как стальной клинок. – И вашим единственным судьей являюсь я. – Он подал жест своим стражникам: – Увести их.

Когда Этельстан смотрел, как люди короля выволакивают сыновей Эльфхельма из комнаты, внутри у него все переворачивалось. С ними обращались немилосердно, а когда Уфгет и Вульф пытались протестовать, их успокаивали тяжелыми болезненными ударами.

Когда их увели, он снова повернулся к своему отцу, по обе стороны которого по-прежнему стояло по стражнику; сейчас король пристально, по-волчьи, смотрел уже на него, словно оценивая своего противника.

Неужели их с Эдмундом вот так же выволокут отсюда и запрут где-то, пока отец будет определять меру их наказания? Если так, то за что? Он до сих пор не понимал, что Уфгет и Вульф сделали не так.

– В чем их преступление? – спросил он.

Король протянул руку к кубку с вином, сделал большой глоток, а затем с такой силой поставил его обратно, что от этого удара Этельстан вздрогнул.

– Эльфхельм обручил свою дочь с датским лордом, – сказал его отец, – и они прекрасно осведомлены об этом. Ты сам видел их лица.

Если это действительно было правдой, тогда становилось понятно отсутствие элдормена при дворе, а также ужас его сыновей, когда их повели к королю.

– Вы уверены в этом? – спросил он.

– Эта леди сама прислала мне весточку, настоятельно предупредив, что ее братьям доверять нельзя. – Сейчас голос его отца звучал сардонически. – Такой ответ тебя удовлетворяет?

– Милорд, – сказал Эдмунд, – нужно кровное родство между вашим родом и родом Эльфхельма. Это обеспечит вам поддержку знати Мерсии против любого…

– Поддержку для меня? – вскричал король. – А где гарантия, что они не станут поддерживать того, кто возьмет в жены эту сучку, дочь Эльфхельма?

И снова все то же самое, как всегда: между ними, словно широкий пролив, лежало подозрение.

– Мы поклялись в своей преданности вам и сыну Эммы, – сказал Этельстан. – Мы не предатели.

– О, это всего лишь слова, – насмешливо возразил его отец. – Но дела говорят громче любого крика! Вы все равно вступили бы в заговор с сыновьями Эльфхельма, даже если бы у них не было своего коварного плана! Если вы имели намерения действовать в моих интересах, Этельстан, почему же вы сначала не поговорили об этом со мной?

– И что бы вы сказали на этот план? – спросил Этельстан. – Вы бы просто унизили меня, заявив, что он глупый, а потом еще и обвинили бы меня в вероломстве. Что я должен сделать, милорд, чтобы убедить вас в том, что я не дурак и не предатель?

Он пристально смотрел на своего отца, стараясь подавить поднимавшуюся в нем волну гнева, потому что хорошо понимал, что в этой ситуации он ничего сделать не может. Король тоже хмуро смотрел на него, но, прежде чем кто-то из них успел заговорить вновь, между ними встал Эдмунд.

– Милорд, – сказал он, – мы убеждены, что Эльгива является ключом к установлению прочного союза на Севере. – Этельстан едва не рассмеялся. Его брат старался совершенно напрасно, и в любом случае дело здесь было не в Эльгиве. – Если бы вы только согласились на…

– Я не стану потакать измене! – взорвался их отец. – И не позволю своим сыновьям поучать меня!

– Вот это правда! – в ответ крикнул Этельстан; его досада наконец взяла верх над осторожностью. – А также вообще никому другому! Вы отказываетесь от любых советов! Но почему? Разве не вы сами решили назначить Эльфхельма элдорменом в Нортумбрию? Однако теперь вы не очень-то довольны своим выбором. И как вы собираетесь это изменить? Вы не можете законным образом лишить его земель и власти, пока не докажете, что…

– Я король! – перешел на крик его отец, вскочив на ноги. – И закон здесь – это я!

Он смотрел на них безумным взглядом, и Этельстан, глядя на его побледневшее от ярости лицо, пришел в отчаяние. Его отец никогда не услышит его, особенно сейчас, когда он чувствует какую-то опасность.

– И что вы собираетесь делать? – спросил Этельстан, хотя боялся услышать ответ, которого ожидал.

Король небрежно махнул рукой, как будто этот разговор утомил его, и снова опустился в кресло. Закрыв глаза, он массировал свой лоб и некоторое время молчал. Он выглядел изможденным, и Этельстану казалось, что каждый год его правления отразился складкой на его лице.

Прошло несколько мгновений, и король сказал:

– Охотник не ждет, пока дикий кабан бросится на него, чтобы метнуть свое копье. – Затем он поднял глаза на Этельстана и проворчал: – Я уже сделал то, что было необходимо. А сейчас оставьте меня. Я хочу побыть один.

Этельстан почувствовал, что Эдмунд схватил его за руку и потянул прочь, но сам он еще не был готов уйти. Он хотел узнать, что его отец сделает с Уфгетом и Вульфом. Эльфхельм не станет сидеть сложа руки, пока его сыновья находятся в плену у короля, да и другие лорды вряд ли спокойно отнесутся к их аресту.

– Милорд…

– Убирайся, Этельстан, пока я не приказал страже вышвырнуть тебя отсюда!

Не приходилось сомневаться, что слова его отца не расходятся с делом, поэтому он умолк, скованно поклонился и последовал за Эдмундом из королевских покоев обратно в залу. Под высокими стропилами крыши не звучала музыка, не было скопов, рассказывающих свои истории, не слышалось шума голосов. В этот день накануне Пасхи, когда Иисус уже пребывал в могиле, каждый человек должен был подумать о страданиях и смерти, которые Он принял за их грехи. На помосте стоял епископ Винчестерский и читал собравшимся свою проповедь. Этельстан замедлился здесь лишь для того, чтобы бросить быстрый успокаивающий взгляд на Эмму, и глаза их встретились; на лице ее был написан вопрос. Но он тут же продолжил свой путь через залу к выходу, последовав за Эдмундом.

Когда они остались одни и остановились у глиняной печи, еще теплой от дневного хлеба, Эдмунд пробормотал несколько цветистых проклятий, а потом сказал:

– Тебе нужно было просто сбежать с этой девицей и жениться на ней.

– Если бы я сделал это, то в данный момент находился бы рядом с Уфгетом и Вульфом и, видимо, в кандалах. – Он нахмурился. – К тому же интересно, где она сейчас находится. С Эльфхельмом, наверное.

– Или же с ее новым датским господином, кем бы он ни был, – предположил Эдмунд.

– Если Эльгива выдала планы своего отца относительно нее, она явно не имеет желания выходить замуж за этого избранника. – Этельстан вспомнил измученное выражение на лице отца перед концом их разговора. «Я уже сделал то, что было необходимо», – сказал тогда он. Что же именно имел в виду его отец? – Держу пари, что король предпринял какой-то шаг против Эльфхельма, – продолжил Этельстан.

Интересно, что успел сделать отец и какой бедой это должно обернуться для элдормена?

В полночь Этельред стоял в затемненной церкви вместе со своей семьей и придворными. По нефу шла вереница священников с горящими свечами в руках – символами надежды и воскресения. Но когда отблески пламени свечей уже начали падать на алтарь, Этельред краем глаза заметил какое-то движение в тени, отбрасываемой пламенем, как будто там что-то промелькнуло. Его глаза устремились во мрак, и он увидел там своего мертвого брата – темный призрак на фоне сереющих теней с такими же темными намерениями, – который также смотрел на него.

Боль поползла по руке вверх, к груди, и он схватился за плечо, чтобы унять ее. Стоящая рядом Эмма протянула к нему руку, но он отшатнулся от нее. Это был его личный враг – бремя, которое он не мог разделить ни с кем, а тем более – с королевой. Тот уже лишил его двух сыновей и теперь выбирал, кого отобрать из тех, кто еще остался.

Он произнес про себя проклятие, и, словно услышав это, тень растаяла, забрав с собой и боль. Он с благодарностью глубоко вздохнул.

Освободившись от злобных чар своего брата, он поискал глазами Этельстана и Эдмунда и нашел. Их юные лица были освещены свечами, горевшими в их руках. Мысли его вернулись к тому, что произошло час назад, и к заверениям его сыновей в их лояльности. Он мало верил в это. Этельстан – в чем он не сомневался – сейчас закладывал фундамент собственного правления Англией. По крайней мере, сам он поступил бы именно так, будь он на месте Этельстана.

«Амбициозные сыновья, – подумал он, – похожи на диких коней, которых нужно держать в узде – силой, если потребуется». До этого пока не дошло, но обязательно дойдет. Мстительный призрак его мертвого брата, вероятно, будет всеми силами торопить этот день.

А когда день этот все же настанет, сказал себе Этельред, он не должен дрогнуть. Ему придется сделать все необходимое, чтобы удержать свое королевство, даже если это будет стоить ему сыновей.

 

Глава 8

Второй день Пасхи, понедельник, апрель 1006 года

Западная Мерсия

Эльгива дрожала, когда, заглянув в полумрак небольшой часовни и убедившись, что там никого нет, шагнула внутрь. Она не любила церкви, но ей нужно было где-то подумать, и это казалось самым подходящим местом: здесь можно укрыться от нежелательной компании, а также и от неожиданно налетевшего пронизывающего ветра, гулявшего по двору поместья.

Поплотнее запахнувшись в свой плащ, она подняла глаза на изображение святого Петра, искусно нарисованное на стенке алтаря. Правая рука святого была поднята в благословении, а в левой он держал красивый серебряный ключ. Голову его окружал золотистый нимб, а в волосах с проседью и бороде она улавливала явное сходство с королем Этельредом.

«Интересно, видел ли тот, кто рисовал это, короля? Но главное, – подумала она, ступая по плитам часовни, – гораздо более существенно, увижу ли когда-нибудь короля я сама?»

Когда она заставила себя в очередной раз взглянуть правде в глаза, полумрак вокруг нее, казалось, сгустился. Даже если король послал кого-то спасти ее от замужества с датчанином, означавшего для нее погребение заживо, никому и в голову не придет искать ее в крепости на западной окраине Мерсии. И все же она была именно здесь, несмотря на все ее протесты и заверения, что ей нездоровится и что ее нельзя заставлять ехать так далеко, чтобы посетить пасхальное пиршество у какого-то захудалого местного дворянина.

– Ты чувствуешь себя достаточно хорошо для этого, – рявкнул тогда на нее отец. – А у меня с Идриком дела.

«Да уж, – с горечью подумала она, – дела, состоящие в том, чтобы охотиться, пьянствовать и раздавать друг другу разные обещания». Ничего из этого не имело к ней никакого отношения. Этот Идрик, который совсем недавно появился в поместье отца, оказался, как выяснилось, человеком непростым. Ее отец явно старался склонить его на свою сторону и использовать в каких-то своих целях, заполучив еще одно прочное звено в цепи своих союзников. Это уже само по себе было достаточно стоящей задачей, хотя она догадывалась, что у ее отца, будь он проклят, были в отношении него какие-то более далекие планы, о которых он ей не говорил. Что же касается Идрика, она полагала, что он пригласил их сюда, чтобы добиться благосклонности своего могущественного сюзерена.

Но и это тоже не имело к ней никакого отношения.

Она прошла через полоску света, пробивавшегося сюда через высокое окно, и внезапно у нее в мозгу вспыхнула картина, как они накануне вечером собрались в ярко освещенной зале поместья Идрика. Если он пригласил их в гости, чтобы произвести впечатление на ее отца, то в этом он преуспел. Пир вчера был весьма щедрый и обильный, а сам он обращался с ее отцом с великими почестями. Он даже приятным образом был внимателен и к ней, что несколько смягчило ее после утомительного путешествия через всю Мерсию, которое ей пришлось проделать, чтобы попасть сюда.

По правде говоря, она находила манеры молодого тана настолько обворожительными, что даже начала удивляться, почему раньше не обращала на него внимания. Черноволосый, с аккуратно подстриженной бородкой, со смуглой кожей и темными глазами, он был похож на иноземца, хотя предки его жили в Мерсии уже несколько сотен лет. По крайней мере, он так говорил. Она заметила в его взгляде коварную искорку, из чего сделала вывод, что полностью доверять ему нельзя, – но как раз это интриговало ее в еще большей степени.

Он снился ей прошлой ночью, и наутро она хотела рассказать ему об этом, однако все мужчины уехали на охоту. Ей было неприятно оказаться в доме совсем одной, если не считать нескольких слуг, разглядывать разрисованные стены захудалой церквушки в ожидании колокола, зовущего к обеду.

Завершив обход часовни по кругу, она вновь оказалась перед ликом святого Петра и сердито взглянула на него, поскольку он напоминал ей короля, безучастного к ее положению. Она уже хотела отвернуться, когда чья-то ладонь зажала ей рот, а рука, обхватив ее за талию, привлекла к крепкому мужскому телу. Она сопротивлялась, пытаясь вырваться, но не могла даже пошевелиться.

– Это Алрик, – торопливо шепнул ей на ухо мужской голос. – Только не кричите! Ваш отец уже мертв, а сами вы, леди, находитесь в страшной опасности. Это все была искусная ловушка, и, если хотите ее избежать, вы должны немедленно уходить со мной, пока еще не слишком поздно.

На мгновение она застыла на месте, парализованная ужасом и неуверенностью. Алрик был одним из танов ее отца, и ему она доверяла. Но то, что он говорил, было просто чудовищно! Немыслимо!

А еще она знала, что выбора у нее нет. Она кивнула, после чего он тут же схватил ее за руку и потащил к двери. Здесь он на мгновение остановился, выглянув в сторону дома, а потом в сторону конюшен, и повел ее за угол здания. Тут были привязаны две лошади, уже оседланные. Он помог ей взобраться на одну из них, а когда сам вскакивал на вторую, она сквозь туман шока, накрывшего ее, словно саваном, услышала звук охотничьего рога вдалеке.

– Идрик и его люди уже возвращаются, и им придется открыть ворота, – сказал Алрик. – Мы не должны терять времени. Держитесь все время рядом со мной и не останавливайтесь, что бы ни случилось. Готовы?

Она заколебалась, потому что не чувствовала себя готовой, особенно к такому повороту событий. Ей хотелось забросать его вопросами, сыпать проклятиями, хотелось выть, но, взглянув на его угрюмое сосредоточенное лицо, она промолчала. После ее кивка он пришпорил коня, а она последовала за ним, пробираясь к воротам под прикрытием стен церкви.

Слуги, оказавшиеся посреди двора, бросились перед ними врассыпную, словно перепуганные гуси. Страж на воротах оставался на своем посту, отчаянно размахивая руками, но в последний момент все-таки отскочил в сторону, чтобы не оказаться сбитым лошадью Алрика. Она промчалась за Алриком через зияющий створ ворот, после чего они устремились прочь по дороге, ведущей в противоположную сторону от вновь раздавшегося звука рога, который на этот раз прозвучал уже ближе.

Он вел ее за собой, подгоняя лошадей, стараясь выиграть время и как можно больше оторваться от погони, которая вскоре должна была за ними начаться, – если то, что он сказал ей, было правдой. Она не могла задать ему ни одного из вопросов, переполнявших ее, как не могла унять и эхо его слов, отдававшихся в ее голове, словно звон набата: «Ваш отец мертв».

Ей казалось, что весь мир вокруг нее просто обезумел.

Второй день Пасхи, понедельник, апрель 1006 года

Кукхэм, Беркшир

Эмма стояла в одиночестве на вершине деревянного бастиона, который с недавнего времени превратил королевское поместье в Кукхэме в хорошо укрепленный бурх. Внизу перед нею ровными рядами выстроились палатки и шатры, освещенные кострами и призрачным светом месяца, сиявшего в безоблачном ночном небе. Из ближайшей палатки доносилось тихое пение женщины, убаюкивавшей свое хнычущее дитя. А в ее покоях, скрытых от глаз в данный момент массивным зданием с главной залой, ее собственный сын лежал в колыбели рядом с маленьким Робертом, сыном Уаймарк. Когда она уходила, Эдвард спокойно спал под присмотром Уаймарк, Марго и Хильды.

Здесь же были и дочери Этельреда, и именно вид двух старших девочек, Эдит и Эльфы, которые перешептывались и хихикали, склонившись поближе друг к другу, заставил Эмму сейчас искать уединения. Они слишком напоминали ее саму с ее сестрой Матильдой, когда они были еще детьми.

И как раз сегодня пришла весть о Матильде – точнее, о ее смерти в Нормандии. «Умерла от лихорадки на Святки», – было написано в письме ее матери.

Она поплакала о своей сестре; Марго, которая принимала на свет их обеих, тоже горевала вместе с ней, укачивая ее, словно она снова стала маленькой девочкой.

Бедная Матильда. Даже в детстве она постоянно страдала от болезней и недомоганий и, казалось, половину времени проводила в постели. А теперь вот проиграла свое последнее сражение с недугом.

– Как же так случилось, что я об этом ничего не знала? – спросила она у Марго. – Мы с ней когда-то были очень близки. Я должна была своей кровью, каждой своей косточкой почувствовать, что она покинула этот мир.

И тем не менее этого не произошло.

Сейчас она вглядывалась в ночь, вспоминая другие времена и другие места. Как и у дочерей Этельреда, между ею и Матильдой был год разницы, и все у них было общее – кровати, уроки, обязанности. Они искали друг в друге дружбы и совета, они ссорились и мирились, они вместе плакали. Пока ее замужество не разделило их навеки.

Именно Матильда должна была ехать в Англию, чтобы стать женой Этельреда и королевой, как старшая дочь. Однако их мать рассудила иначе, так что Эмма вышла за короля, а Матильда через год стала невестой франкского графа. Была ли она хоть когда-нибудь счастлива в этой жизни? Эмма пыталась узнать об этом, но, хотя она посылала сестре много писем, прося ее сообщить о себе хоть что-нибудь, ответа от графини Блуа не было.

Свадьба младшей сестры оказалась для Матильды слишком тяжелым ударом, чтобы его простить. А теперь этого прощения не будет никогда.

Глаза ей застилали выступившие слезы. Решив уйти, Эмма сделала шаг вперед, но сразу остановилась, поняв, что она здесь не одна: перед ней возле парапета стоял мужчина, смотревший через бойницу на темную долину, уходившую к реке.

– Вам, леди, следует вернуться в дом, – сказал он. – Ночью холодно, и вы можете простудиться.

Из темноты к ней обращался Этельстан, и ей следовало бы прислушаться к его совету, если она хотела вести себя благоразумно. Но сегодня ни о каком благоразумии речь не шла, и ее тянуло к нему от одного лишь звука его голоса.

Она догадывалась, что у Этельстана также было горестно на душе.

После смерти Экберта она с ним еще не говорила, поскольку попросту не было случая, чтобы перекинуться хотя бы словом наедине. Теперь же, под бременем своей потери, ей очень хотелось просто побыть рядом с ним, пусть даже недолго.

Стоя подле него и глядя на быструю реку, освещенную лунным светом, она издала долгий тягостный вздох – у нее болело сердце за них обоих.

– Я хотела раньше сказать вам, – произнесла она, – как сильно я переживаю по поводу смерти вашего брата.

Теперь же эта скорбь усилилась горем по поводу кончины сестры, но сегодня вечером она не хотела взваливать на его плечи еще и этот груз.

– Вам нет нужды говорить об этом, – сказал он. – Я хорошо знаю, что у вас на сердце.

Она внимательно изучала его лицо, ту его сторону, на которую падал лунный свет. Действительно ли он понимает, что она сейчас чувствует? Его брат Эдмунд не верил, что она может искренне горевать по Экберту, и некоторое время она боялась, что недоверие к ней Эдмунда, точно какая-то заразная болезнь, может перекинуться и на Этельстана. Но уже в следующий миг, когда он повернулся к ней лицом, его взгляд развеял все ее сомнения.

– Я не Эдмунд, – тихо сказал он, словно отвечая на вопрос, который так и не сорвался с ее губ.

Глядя в его глаза, переполнявшиеся одновременно печалью и страстным желанием, она внезапно испугалась. Как же ей хотелось потянуться к нему, обнять и утешить, как это сделала бы сестра!

Однако она не могла предложить ему такое утешение, потому что в сердце ее горела вовсе не сестринская любовь к нему.

– Нет, – мягко ответила она. – Вы не Эдмунд. Простите, что усомнилась в вас.

Едва не касаясь его, Эмма положила свою руку на частокол, где та оказалась совсем близко к его руке. Но она все же справилась с искушением и отвернулась в сторону реки, понимая, что должна сейчас же уйти в дом, однако все же не в силах заставить себя сдвинуться с места.

В полумраке она вспомнила о другом случае, когда они остались наедине и когда оба, не выдержав, уступили соблазну. Когда желание и страсть превозмогли рассудок, чувство долга и торжественные клятвы.

Она уже давно исповедовалась по поводу этого греха и пообещала Господу, что больше не будет грешить. Но она также поняла, что управлять человеческим сердцем совсем не просто. И хотя она знала, что эта крошечная часть ее тела – уже не более чем иссохшие мощи, спрятанные в золотой ларец, сейчас она чувствовала, как оно разрывается от любви к мужчине, стоявшему рядом с ней.

Прошло некоторое время, прежде чем Этельстан нарушил воцарившееся между ними тягостное молчание.

– Похоже, ваш сын благоденствует, – сказал он, – и мой отец пока не теряет своего доверия к нему. В этом я ему завидую.

Она услышала звучавшую в его голосе боль, острую, как нож, и сделала все возможное, чтобы хоть немного смягчить ее.

– Эдвард еще слишком мал, чтобы заботить ум своего отца, – ответила она. – Боюсь, что король приберегает большую часть своего недовольства для сына, ближе всего стоящего к трону. – Она знала, что произошло в королевских покоях накануне Пасхи, поскольку ее юный шпион очень старательно передал все гневные слова, которые Этельред в тот вечер бросил Этельстану.

Он лишь невесело улыбнулся.

– Похоже, что бы я ни предпринял, это все равно не принесет мне расположения моего отца. Поскольку он больше не выносит моего вида, завтра я вернусь в Лондон. И пусть он делает все, что пожелает.

Она закусила губу, испугавшись за него. Король чувствует себя неспокойно на своем троне – именно поэтому сыновья Эльфхельма сегодня сидят, закованные в цепи, в темнице под усиленной охраной.

– Отец подозрительно относится к вам, потому что вас не было с ним рядом, – настойчиво сказала она. Почему он сам этого не замечает? – Когда вас нет при дворе несколько месяцев подряд, он воображает, что вы тайно готовите заговор против него. Этельстан, – умоляющим тоном прошептала она, – не уезжайте пока в Лондон. Останьтесь со своим отцом. Помиритесь с ним. Поезжайте с ним на охоту. Примите участие в собраниях советов. Вы не сможете завоевать его доверия, если не будете находиться поблизости.

Он пристально смотрел куда-то в темную даль, не желая встречаться с ней глазами.

– Я уеду в Лондон с первыми лучами солнца, – твердо сказал он, словно и не слышал ее. Затем он повернулся к ней, и страсть, которой горели его глаза, иссушила ей душу до самого дна. – И вы сами знаете почему.

Да, она это действительно знала. Короткий миг они пристально смотрели друг на друга. Они молчали и не прикасались друг к другу, но в его глазах она прочитала то же томление и отчаяние, которое в ее взгляде должен был видеть он.

– Возвращайтесь в дом, леди, – мягко сказал он, – пока мы с вами не дали моему отцу повод беспокоиться о нас обоих.

 

Глава 9

Второй день Пасхи, понедельник, апрель 1006 года

Западная Мерсия

Эльгива не могла припомнить, чтобы когда-нибудь так замерзала. Она лихорадочно растирала руки, чтобы согреться, пока Алрик возился с кремнем, пытаясь разжечь огонь. Они укрылись в ветхом сарае-мазанке – вероятно, в убежище какого-то свинопаса, – хотя она не могла сказать, где именно они сейчас находились. После заката она полностью потеряла чувство направления, но до этого Алрик вел ее по узким тропкам, в основном через местность, заросшую лесами. Иногда, когда они выезжали на прогалины, слева от них она видела земляной вал, отмечавший границу Англии с валлийскими королевствами.

Она придвинулась поближе к Алрику и кострищу и подальше от лошадей, которых, по его настоянию, они тоже завели в сарай, причем оба тщательнейшим образом обтерли уставших животных соломой еще до того, как он занялся разведением огня. Она следила за тем, как он, не обращая внимания на упавшую на глаза копну густых темных волос, вызывал к жизни крошечную искру. Она видела его обычно чисто выбритое лицо, на котором за день пути уже пробилась щетина, только сбоку – оно было бледным и угрюмо сосредоточенным. Его руки дрожали, когда он осторожно подкармливал тонкими веточками первые маленькие языки пламени.

Значит, и он тоже мерзнет. Но не от ночного холода и не больше, чем она.

Когда огонь начал лизать дрова и куски торфа, уложенного в углу, он положил их седла на землю у костра – получилась своего рода скамейка. Он подал ей знак садиться, и она, запахнувшись в свой плотный плащ, села, протянув руки к дымному пламени. Он снял свою портупею с мечом и положил ее рядом с собой. Затем он сел рядом с ней, протянул ей кожаную флягу с водой и поделился наполовину съеденной буханкой хлеба и куском сыра, которые он извлек из седельной сумки. Внезапно осознав, как ей хочется пить, она надолго припала к воде.

Когда-то, много лет назад, она уже путешествовала в таких же суровых условиях – они с ее братом Вульфом спасались бегством из Эксетера, преследуемые датчанами. Но тогда их сопровождал большой отряд вооруженных солдат и у них было много провизии, поскольку случилось это в разгар лета, когда земля щедро одаривала их. И те датчане все-таки были не более чем отдаленной угрозой.

По сравнению с этим то бегство казалось просто развлечением. Тогда она так не боялась.

Она взглянула на сухой хлеб у себя в руке, но при мысли о еде ее желудок сжало спазмом. Она могла думать лишь о своем отце и о том, что он уже мертв.

Ранее, когда они останавливались, чтобы дать лошадям передохнуть и немного попастись, она задала Алрику вопрос насчет того, что же произошло. Но он зажал ей рот ладонью и зашикал на нее, прислушиваясь к звукам погони. Она и раньше была напугана, а после этого случая ей стало еще хуже, так что она проглотила все вертевшиеся на языке вопросы.

Но теперь она должна была это узнать. Как бы страшно это ни было, она должна это услышать.

– Как был убит мой отец? – Глядя в огонь, она склонилась вперед и крепко обхватила себя руками, готовясь к тому, что сейчас прозвучит.

Алрик рядом с ней тоже подался вперед.

– В грудь ему попала стрела.

– Стрела! – Она резко выпрямилась и уставилась на него. – Но он же был на охоте! Это, наверное, просто несчастный случай.

Все это в итоге могло оказаться недоразумением. А ее отец, возможно, жив. И утром она сможет покинуть этот вонючий хлев и вернуться в Шрусбери, чтобы выяснить, что с ее отцом.

– Это случилось не только с вашим отцом, – сказал он, после чего сделал большой глоток воды из фляги и, поставив ее на землю, утер рот рукавом. – Но и со всеми его людьми – сокольничим, его конюхами, четырьмя домочадцами и двумя слугами, которые ехали вместе с ним. Все они мертвы.

Она пристально смотрела в его лицо, черты которого, казалось, обострились при свете костра. Значит, никакой это не несчастный случай. И нет ни малейшего шанса, что отец ее все еще жив. Искра надежды, вспыхнувшая было в сознании, дрогнула и погасла. Ей вспомнились слова Алрика в часовне, когда он сказал ей, что это с самого начала было ловушкой.

– Но тебе же удалось скрыться, – прошептала она. – Каким образом?

– Я опоздал на охоту, потому что выпил слишком много медовухи на пирушке накануне вечером. Когда я проснулся, остальные уже ушли, но я знал, что они планировали пускать своих соколов на заросшей вереском пустоши ниже Шрусбери. Поэтому я напрямую поехал туда, рассчитывая присоединиться к охоте. Я еще не выехал из лесу, когда услыхал крики и догадался, что здесь что-то не так. – Он перевел дыхание и скривился, словно снова увидел перед глазами страшную картину. – К тому времени, когда я выехал на опушку леса, ваш отец и все остальные уже лежали на земле с торчащими из них стрелами. Идрик и его люди как раз осматривали их тела, чтобы убедиться, что они… – Он вдруг запнулся, но, взглянув на нее, продолжал: – Это была засада, Идрик, должно быть, все подстроил заранее. Его лучники прятались среди деревьев, превратив этот луг в смертельный тир.

Она представила себе, как это должно было выглядеть: кони и люди беспорядочно мечутся под градом стрел, раздаются проклятья, крики боли, а затем наступает тишина. В самом конце ее отца, вероятно, убила все-таки не стрела, а чей-то нож или меч. И все же она не могла поверить, что все это правда. Это казалось ей нереальным, как история, рассказываемая скопом, который по ее команде может в любой момент изменить конец, сделав его счастливым.

Однако Алрик еще не закончил.

– Негодяи не заметили меня, – с горечью бросил он. – Они были слишком заняты тем, что раздевали убитых, сдерживая охотничьих собак, чтобы те не… – Он выругался и умолк. – После этого я вернулся в поместье, собираясь найти вас. Через частокол я перебрался довольно легко, но мне было бы трудно вас найти, если бы я не видел, как вы шли в часовню.

Она закрыла глаза. Дрожа так, что у нее стучали зубы, она крепко обхватила себя руками, стараясь сосредоточиться – не на том, что произошло, а на том, что она должна делать дальше.

– Я должна добраться до своих братьев, – прерывисто дыша, наконец произнесла она. – Должна рассказать им, что сделал Идрик, чтобы они могли потребовать с него вергельд. Король обязан заставить Идрика заплатить за это.

Но Алрик лишь покачал головой.

– Нет, леди, – сказал он, – Идрик никогда этого не сделал бы, если бы король сам не отдал такой приказ. Должно быть, Этельред узнал о переговорах, которые ваш отец вел с датчанами. И захотел убить его. Так что Идрика за его сегодняшнюю работу ждет награда, а не наказание.

Внезапно у нее закружилась голова. Стены вокруг нее завертелись с такой скоростью, что ей пришлось уронить голову на колени, чтобы как-то остановить их. Это был ответ Этельреда на то послание, которое она ему передала. Но она и представить себе не могла, что король может поступить так жестоко и беспощадно. То, что он приказал убить первого элдормена Англии, говорило о такой сильной ненависти, которая вряд ли на этом остановится.

А ведь ее братья были сейчас с королем.

– Что он сделает с Вульфом и Уфгетом? – шепотом спросила она.

– Если они все еще живы, – сказал Алрик, – я уверен, что жить им осталось недолго. Вы ничем им не сможете помочь, леди. Я должен позаботиться о вашей собственной безопасности.

Неожиданно вся жестокая реальность событий этого дня настигла ее, и она принялась раскачиваться взад-вперед, прижав ладони ко рту, чтобы заглушить скорбный вопль, рвавшийся из ее горла. Почувствовав, как рука Алрика обняла ее за плечи, она отдалась во власть ужаса всех тех событий, развитие которых сама подтолкнула своими действиями. Она на самом деле хотела, чтобы ее отец был наказан, но не таким страшным образом.

Ну почему этот старый дурень решил обручить ее с датским лордом? С ее точки зрения, в этом решении не было никакого смысла, и теперь им всем нужно за него расплачиваться. Причем платить приходится даже ей самой.

Эта мысль заставила ее отстраниться от Алрика и вытереть глаза руками. Она не станет оплакивать своего отца. Если бы он лучше обращался с ней, был бы сейчас жив, а она не оказалась бы в этой глуши.

«Вы должны думать о своей безопасности», – сказал ей Алрик. И он был прав. Она по-прежнему жива. И хотя мир вокруг нее резко изменился, она оставалась тем же, кем была всегда: дочерью элдормена Эльфхельма, внучкой Вульфрана из Тамуорта и потомком Вульфрика Черного. У нее были земли и деньги, и существовали люди, которые обязательно помогут ей, если она сможет до них добраться.

– Таны моего отца в Нортгемптоне защитят меня от короля, – сказала она. – Ты должен доставить меня туда.

Алрик фыркнул.

– Идрик и король будут думать, что вы двинетесь именно туда. У ворот имений вашего отца вас также могут поджидать люди короля, а к завтрашнему дню они начнут охотиться за вами по всей Мерсии.

Разумеется, за поместьями ее отца будут следить. Скорее всего, она даже не сможет передать послание людям, которые в этой ситуации были бы для нее наиболее полезными. В любом случае многие из ближайших союзников ее отца на Пасху находятся при дворе короля, так что и сами будут рисковать, подвергаясь опасности.

Она могла только догадываться, насколько жестоким будет мщение короля и как далеко оно зайдет. Если Этельред поймает ее, как он поступит с ней? Убьет ли, как и ее отца? Или, может быть, просто посадит в тюрьму, запрет в какой-нибудь мрачной камере, где ее уже никто и никогда не найдет? И уж совершенно определенно не выдаст замуж за одного из своих сыновей.

И все же именно в этом заключалась ее судьба – она была уверена в этом. Пророчество пообещало ей, что она станет королевой, хотя как это теперь может осуществиться, она не понимала. Пока что не понимала.

– Я должна убраться от Этельреда как можно дальше. Уехать туда, где он не сумеет меня достать.

Ей следует найти покровителя, человека, у которого есть свои люди и оружие и который не побоится использовать все это против короля, если в том будет необходимость.

– Тогда вам нужно ехать либо на запад, либо в валлийские земли, – сказал он. – Или же на восток, в Дейнло.

– Только не на запад, – сказала она. – Там я окажусь в пределах досягаемости для Идрика, и там у меня нет родственников, которые могли бы меня защитить. – Значит, ей необходимо податься в Дейнло. Там Этельреда недолюбливают – по крайней мере, так говорил ее отец. Но кому она может довериться, кто сможет одолеть соблазн золота, если король назначит награду за ее голову? Она мысленно перебрала союзников своего отца и нашла ответ на свой вопрос. – Мы отправимся к Турбранду, – сказала она, – к лорду Холдернесса.

Турбранд никогда не польстится на то, что может предложить ему Этельред. Она один раз слышала, как отец называл его старым пиратом и упрекал за то, что тот отказывается от почестей, которые раздают тем, кто прислуживает королю. Однако Турбранд торжественно заявил, что не хочет ни наград, ни обязанностей, которые появятся у него, если он преклонит колено перед Этельредом. Таким он оставался и теперь в своей крепости на берегу Датского моря, борясь со своими английскими врагами в Йорвике, лишь на словах поддерживая королевский дом Кердика и правя своим народом почти как король.

– Тогда нам нужно сесть на корабль, – сказала Алрик. – Нам никогда не пересечь Мерсию, если за нами будут гнаться люди короля. С первыми лучами солнца следует двинуться в Честер, а там сесть на борт любого судна, какое только сможем найти.

– Сколько у нас может занять путь в Холдернесс?

Он пожал плечами:

– Этого сказать невозможно. Многое будет зависеть от погоды и от того, как быстро мы найдем суда, следующие туда, куда нам нужно. Это может занять несколько месяцев, а если и так, то какая разница? Вам будет полезно на некоторое время исчезнуть из Англии. Пусть Этельред гадает, что с вами сталось.

Такая перспектива взбодрила ее. Она станет пропавшей фигурой на шахматной доске, которую представляла собой Англия. Вероятно, ее будут искать в монастырях, и король придет в бешенство, когда не сможет найти ее. Конечно, небольшое возмещение за смерть ее отца, но это станет только началом.

– Нам нужно как-то сообщить Турбранду, что я еду к нему, – сказала она. – Можно это как-то устроить?

– Да, но… – Он поднял ее руку, и в отблесках пламени сверкнуло золото и драгоценные камни, украшавшие каждый из ее пальцев. – Это может стоить вам кое-чего из этих безделушек.

Он перевернул ее руку и провел кончиком пальца по внутренней стороне ее ладони, и она была удивлена собственной реакцией – желание пронзило ее, словно летняя молния, и его жар ослабил страх. Ее тело, похоже, хорошо помнило Алрика, потому что он и раньше, много лет назад, уже ласкал ее так, и она испытывала мучительное искушение потеряться в чувствах, которые, как она знала, он мог в ней возбудить. Но, если она ступит на эту тропу, возврата назад уже не будет, а у нее не было ни малейшего желания стучаться в ворота Турбранда, нося под сердцем отпрыска Алрика.

Она зажала его руку между своими ладонями и крепко придавила ее.

– Теперь я являюсь твоей госпожой, Алрик, – сказала она, – и я рассчитываю, что ты будешь служить мне так же верно, как служил моему отцу.

Она подумала, что он мог бы изнасиловать ее, если бы захотел. У нее просто нет физических сил, чтобы сопротивляться ему. А если бы и были, куда ей бежать? Впрочем, ее отец доверял Алрику и был щедр к нему; она надеялась, что сможет действовать так же. Она отпустила его руку, сняла с пальца одно кольцо и положила ему в ладонь.

– Ты хорошо послужил мне сегодня, – сказала она, – и я даю тебе это как знак намного более значительных милостей с моей стороны в будущем. Берешься ли ты защищать меня, пока мы не доберемся до Холдернесса?

Глядя на него в упор, она отметила нахмуренный лоб и задумчивое выражение в его глазах. Похоже, ни одна из женщин не отказывала Алрику. Вероятно, она была первой.

Он коротко кивнул и сунул кольцо в карман.

– Я стану вашим человеком, моя леди, – сказал он, – до самого Холдернесса и потом, если понадобится.

– Хорошо. – Она подняла вверх ладони. – Прочие побрякушки мы используем, чтобы добраться туда. В Честере ты купишь мне тонкую тунику и бриксы. Люди короля будут искать мужчину и женщину, а не молодого аристократа в сопровождении слуги.

Затем они расположились для сна по разные стороны костра. Но еще долго после этого она лежала с открытыми глазами, глядя на умирающие языки пламени и раздумывая над своим будущим. Если ее братья мертвы, нет больше такого мужчины, кроме короля, который мог бы командовать ею. А если ей удастся миновать сети, которые Этельред раскинул, чтобы поймать ее, она сможет заявить о своих правах на семейную недвижимость и выйти замуж. Причем за любого мужчину, за кого только пожелает.

Она закрыла глаза и, уже позволяя себе погрузиться в сон, подумала о том, где сейчас находится лорд Этельстан. Интересно, осознает ли он, насколько ценной супругой она могла бы стать для него?

Апрель 1006 года

Вблизи Солтфорда, Оксфордшир

Этельстан придержал своего коня возле каменного столба, напоминавшего направленный в небо узловатый палец. Перед ним в неглубокой лощине, окруженной низкорослыми корявыми дубами, из камней был выложен круг, в центре которого сидела одинокая фигура, ожидавшая его.

Поворачивать обратно было уже слишком поздно, зато было не поздно продолжить свой путь в Лондон, как он и намеревался, когда покидал дом отца. Но даже теперь он не знал, приехал ли он сюда по своей доброй воле или его притянула какая-то непонятная ему таинственная сила.

Он знал только, что боится – за себя, за короля, за Англию.

Уже несколько дней в его голове бесконечной вереницей прокручивались варианты зловещих событий, которые могли произойти. Любой шаг, который его отец предпримет против Эльфхельма, может расколоть королевство. Любое действие его самого, направленное против такого раскола, лишь увеличит те подозрения, которые его отец и так уже питал в его отношении. А любой намек на разногласия, возникшие между королем, его сыновьями и его танами, притянет к их берегам набеги викингов, которые набросятся на них, как волки на блеющего ягненка, и все вместе это просто уничтожит Англию.

Женщина, сидевшая у костра в лощине перед ним, не поднимала головы, но, должно быть, знала о его присутствии. Он не мог отделаться от чувства, что она позвала его и что в ее силах дать ему важный ответ, если только он сумеет задать ей правильный вопрос.

Это также пугало его.

Небо над ним потемнело, и он поднял голову. Стаи облаков то сгущались, то снова расступались, попеременно то пропуская солнечные лучи на землю, то перекрывая их. Казалось, что небо, как и он сам, не могло определиться со своим решением. Однако он заехал уже слишком далеко – три дня пути в другом направлении.

Спрыгнув с коня, он пешим ходом свел его вниз и отпустил кормиться на траве, а сам зашел в круг и занял свое место по другую сторону костра напротив провидицы. Они долго пристально рассматривали друг друга и молчали, и в этот момент ему пришло в голову, что она перенесла какую-то изнурительную болезнь: лицо ее по сравнению с прошлой их встречей осунулось, нос заострился и торчал, словно клюв кречета, а вся кожа была покрыта морщинами, которых не было два года назад. Он бросил взгляд мимо нее на глинобитную хижину-мазанку, служившую ей жилищем. Во время своего прошлого визита он оставил ей кошелек серебра, но она явно не потратила его на обустройство своей жизни.

В конце концов она нарушила молчание:

– Вы уже дважды были у меня, милорд, и оба раза уезжали, сомневаясь в правдивости того, что я вам говорила. Будет ли сейчас по-другому?

Откуда она знала, что он сомневался в ней? Впрочем, как раз это, вероятно, предсказать было не так уж сложно. Ни один человек не пожелал бы поверить в такое безрадостное будущее, которое она сулила ему.

– Возможно, это будет зависеть от заданного вопроса и полученного ответа, – сказал он.

Она кивнула:

– Тогда задавайте свой вопрос, милорд, и я отвечу вам, как смогу.

– Может ли человек изменить свою судьбу?

Она блеснула на него своими черными глазами, а возможно, это был просто отблеск пламени костра.

– Вирд каждого человека предопределен, потому что каждому написано на роду умереть. И этого конца не избежать.

– Насчет конца – да, – согласился он. – Но жизнь любого человека – это намного больше, чем просто постепенный уход из нее. Существует лишь один путь, по которому человек должен следовать к своей кончине?

– Да, путь этот только один, – сказала она. – Однако не каждый шаг на этом пути вырезан на камне судьбы.

Ее слова смутили его и показались загадкой.

– Тогда как же, – сказал он, – можно прочесть судьбу человека?

Она отвела взгляд от него и, нахмурившись, воззрилась на огонь.

– Будущее любого человека, милорд, – это не тропинка, бегущая по ровной долине; порой она проходит через горы и глубокие расщелины, которые прячутся в тумане. Иногда туман этот ненадолго рассеивается, и тогда тот, кто обладает даром, может рассмотреть эту дорогу. Можно ли изменить путь? Нет. Но ни один человек, даже самый одаренный, не в состоянии охватить своим взглядом каждую долину и каждую горную вершину, по которым проходит человеческая жизнь, как не может он увидеть и все пересечения с другими жизнями. – Она снова посмотрела ему в глаза. – Думаю, что вы так и не спросили меня о том, что тревожит вас сейчас больше всего. А беспокоит вас нечто большее, чем судьба одного человека.

Это было чистой правдой. Сейчас значение имел не его собственный вирд и не будущее его отца. Он хотел узнать, какая судьба ждет Англию.

Он ничего не сказал вслух, но она ответила ему, как будто прочла его мысли.

– Тогда я отвечу вам на вопрос, который вы так и не задали. Независимо от того, в ваших силах осуществить желание или нет, неудача становится определенностью только тогда, когда вы не стремитесь получить то, чего хотите.

Итак. Он должен сделать все, что только может, чтобы сохранить королевство, – и не важно, чего это будет ему стоить. Тем не менее она предрекала ему не успех, а лишь безусловную неудачу в случае, если он не предпримет таких попыток. «Какова же будет цена, – подумал он, – которую придется заплатить за это?»

– А если я протянул бы вам сейчас свою ладонь и попросил предсказать мою судьбу, что вы сказали бы?

Она снова перевела взгляд на пламя костра, а голос ее превратился почти в шепот:

– То, что я сказала бы любому человеку, потому что я уже много месяцев вглядываюсь в огонь и дым, но все время вижу одно и то же.

Он ждал, что она закончит, а когда оказалось, что она, похоже, не собирается этого делать, Этельстан не выдержал и попробовал подтолкнуть ее.

– И что же это? – спросил он. – Что вы там видите?

Она медленно подняла на него свой взгляд, и сначала ему показалось, что она попыталась улыбнуться, но потом он понял, что глаза ее полны слез.

– Я вижу огонь, – сказала она, – и дым. И больше там ничего нет.

Апрель 1006 года

Кукхэм, Беркшир

К концу пасхальной недели, когда заключение сыновей Эльфхельма в тюрьму привело к ожесточенным стычкам между Этельредом и его советниками, Эмма была уже рада тому, что Этельстан уехал в Лондон. Король никуда не выходил без окружавших его кольцом надежных и проверенных воинов, а выросшее число его личной охраны в главной зале только увеличивало общее напряжение.

Она не присутствовала при том, как в один прекрасный день в залу широким шагом вошел лорд Идрик из Шрусбери с десятком своих людей за спиной и объявил о смерти элдормена Эльфхельма. Впрочем, узнала она об этом очень скоро. После этого сообщения весь двор зашумел, как потревоженное гнездо шершней. Король заявил, что Эльфхельм был наказан за свое вероломное предательство короны, и немедленно распорядился отослать закованных в цепи сыновей элдормена в крепость в Виндзоре. Для их же безопасности, настаивал он.

Это привело к еще большему беспокойству среди членов витена. Они требовали назвать им преступления Эльфхельма и его детей, но король упорно отказывался перечислять их. Достаточно того, что о них известно ему самому, утверждал он, и даже его епископам не удалось заставить его заговорить. После этого лорд Этельмер из Западного Шира был так разгневан, что ушел в отставку из совета короля, заявив, что лучше он проведет остаток своих дней в каком-нибудь аббатстве, служа Господу, чем останется советником при дворе несправедливого короля.

Встретившись с этим человеком, Эмма попробовала переубедить его предпринимать такой решительный и бесповоротный шаг. Уважительно и с мрачной учтивостью он выслушал ее аргументы, но в итоге ей не удалось отговорить его от этого решения. На следующее утро он покинул Кукхэм вместе со своими сыновьями и отрядом из почти пятидесяти воинов. Король даже не попытался остановить Этельмера или пожелать ему счастливого пути, но Эмму, когда она смотрела на отъезжающих всадников, мучило дурное предчувствие.

Все это время при дворе бродило множество слухов относительно Эльгивы, которая, казалось, просто исчезла, как сквозь землю провалилась. Некоторые уверяли, что она умерла, однако Эмма не верила в эти россказни. Эльгива жива, она была в этом убеждена. Эта леди из Нортгемптона каким-то образом ускользнула из сетей, расставленных для нее Идриком, и это побудило его удвоить усилия по ее поимке. Он даже разослал своих людей по монастырям, разбросанным по всей Англии, – совершенно бессмысленные попытки, с точки зрения Эммы, несмотря на то что поговаривали, будто Эльгиву видели в Полсуорте, Шафтсбери и Уилтоне. Эмма знала, что Эльгива никогда по доброй воле не станет затворницей в стенах женского монастыря.

Все это она говорила Уаймарк, когда они однажды утром прогуливались вдоль реки. Остановившись на мгновение, чтобы поднять глаза на неожиданно появившийся в небе необычный просвет в облаках, она подумала вслух:

– Где же под небом Англии сейчас находится Эльгива? И что она в настоящее время делает?

– Она не станет прятаться среди других женщин, – ответила ей Уаймарк. – Она ведь искусительница, не так ли? Она постарается использовать свою внешность и свою хитрость, чтобы убедить какого-нибудь глупого мужчину предоставить ей пристанище.

Эмма мысленно согласилась, что это весьма вероятно. Но к кому Эльгива обратится за помощью?

– Будем надеяться, – сказала она, – что Эльгива хорошо спрячется и решит отлежаться. Желательно за пределами Англии, где ее богатство и связи не станут искушать кого-нибудь из амбициозных танов Этельреда или, не приведи Господь, этелингов жениться на ней.

И тем не менее даже теперь, когда Эльфхельм был мертв, а его сыновья брошены в тюрьму, у этого союза имелись свои преимущества. Она представила себе Этельстана, связанного по рукам и ногам браком с коварной красавицей Эльгивой, и сразу же отбросила от себя эту мысль. Король никогда не согласится на это, а попытаться осуществить это без его благословения означало бы катастрофу: отец и сын неминуемо были бы навеки разъединены, но что еще хуже, в королевстве воцарился бы хаос. Этельстан никогда не предпринял бы такого шага.

Не должен был его предпринять.

– Не думаю, что вам следует переживать за Эльгиву, – сказала Уаймарк. – Она хитра и живуча, как кошка. Подбрось ее вверх, и она в любом случае приземлится на все четыре свои лапы.

И все же Эмма тревожилась. Испытывая облегчение оттого, что Эльгивы больше нет в ее окружении, она все же не хотела бы видеть ее женой этелинга или какого-нибудь военачальника с Севера, как, впрочем, не хотела также, чтобы она попала в руки Идрика и его цепных псов.

Когда заседание совета закончилось, большинство высшего дворянства отправилось по домам. «Бросились бежать, – подумала Эмма, – чтобы поскорее убраться с глаз жестокого и подозрительного монарха». Однако двоим магнатам из Мерсии было приказано остаться. Это были братья Сиферт и Моркар, родственники Эльфхельма по линии его жены, которые первыми начали просить короля за сыновей Эльфхельма. Этельред заявил, что хочет посоветоваться с ними, где искать Эльгиву, но всем было понятно, что они стали заложниками страха короля перед теми, кто поддерживал Эльфхельма. Эти двое не могли плести интриги против него только находясь при дворе, под покровительством короля, так сказать.

Юная жена Сиферта, Альдит, приходилась Эльгиве кровной родственницей. В свои пятнадцать лет она была высокой девушкой для своего возраста – в противоположность Эльгиве, которая, с точки зрения Эммы, по сравнению с ней была миниатюрной. У Альдит же все казалось большим – рот, руки, ноги и даже зубы. И все же ее нельзя было назвать непривлекательной. Большие глаза под густыми темными бровями отличались красотой, а кожа ее – чистотой и гладкостью. У нее была очаровательная широкая улыбка – когда она все-таки улыбалась, поскольку в последнее время случалось это нечасто.

Когда Альдит впервые появилась при дворе, как раз перед самой Пасхой, она показалась одновременно и застенчивой, и чрезмерно деятельной. Однако после ареста кузенов возбуждение ее очень быстро сменилось растерянностью. А когда пришла весть о смерти ее дяди и исчезновении Эльгивы, растерянность эта превратилась в ужас и страх.

Эмма сделала все что смогла, чтобы оградить ее от бесконечных мыслей о судьбе кузенов и от тени подозрений, упавшей на ее мужа и его брата. Но полностью под свое крыло ее взяла Хильда, внучка элдормена Эльфрика, которая точно так же заботилась о юных дочерях короля в свое время, много лет назад, когда она еще сама была, по сути, ребенком.

Сейчас Хильда и Альдит расположились вдвоем на расстеленных на полу шкурах и следили за Эдвардом и Робертом, которые, похоже, были полны решимости обследовать каждый уголок комнаты. Эмма, сидевшая у высокого окна за пяльцами, взглянула на них и улыбнулась. Хильда, с ее длинной толстой косой цвета зрелого меда, превратилась в очаровательную молодую женщину. Она была того же возраста, что и Альдит, но почему-то казалась намного старше. «Вероятно, это связано с возложенными на ее плечи хозяйственными обязанностями при дворе и ответственностью», – подумала Эмма. Или же с тем, что она в юном возрасте потеряла обоих своих родителей: мать ее умерла от болезни, а отец стал жертвой мести короля. Однако сейчас Хильда улыбалась, глядя, как Альдит раскручивает деревянный волчок перед восторженными глазами маленьких детей.

Эдит, сидевшая вместе со своими сестрами рядом с Эммой, тоже посмотрела на эту группу на полу и сердито нахмурилась.

– А нельзя позвать слуг, которые забрали бы детей, чтобы эти дамы могли помочь нам с покрывалом для алтаря? – сварливым тоном спросила она. – Узор тут очень замысловатый, и у нас уйдут долгие годы на то, чтобы его закончить.

– Это подарок архиепископу Эльфеху от королевской семьи, – ответила Эмма, – и поэтому всю вышивку мы должны сделать сами.

Она нахмурилась и посмотрела на Эдит, которая в последние несколько недель была недовольна всем на свете, но особенно Эммой. Старшую дочь короля явно терзала какая-то обида, но Эмме пока не удалось понять, в чем тут была ее вина.

Она видела, что Эдит хочет еще что-то возразить ей, но в этот момент, прежде чем та успела что-либо сказать, в комнату вбежал один из дворовых рабов, мальчик лет восьми, и сразу бросился к Эмме. Не дожидаясь разрешения заговорить, он сразу крикнул:

– Пришла весть из Виндзора, что лордам Уфгету и Вульфеху выкололи глаза!

Иголка выпала из пальцев Эммы, и взгляд ее сразу метнулся туда, где на полу, застыв с пепельно-серыми лицами, сидели Альдит и Хильда. Они с ужасом смотрели на нее, а затем Альдит упала вперед, издав сдавленный вопль, словно получила смертельный удар. Рядом с молодой женщиной мгновенно появилась Марго, которая обняла ее, пытаясь успокоить, тогда как Уаймарк тут же подняла с пола отчаянно протестующего Роберта.

Эмма схватила маленького раба за руку и привлекла его к себе. Он был при дворе недавно, еще совсем юный и необученный; продали его в рабство в разгар голода, когда родители были уже не в состоянии кормить его. Он не хотел ничего плохого, просто торопился побыстрее рассказать новости, но раб, который не умеет держать язык за зубами, был ей не нужен.

– Ты никогда не должен говорить в моем присутствии, пока я не дам тебе на это разрешение, какое бы послание ты ни нес, – отчитала его она. – Если ты еще раз ворвешься в мои покои подобным образом, я накажу тебя. Ты меня понял?

Он поспешно кивнул; в его широко открытых глазах был виден страх.

– Вот и хорошо, – сказала она, притягивая его еще ближе к себе. – А теперь расскажи мне, – произнесла она совсем тихо, чтобы ее мог слышать только он, – что еще тебе известно об их судьбе?

Она снова бросила короткий взгляд в сторону Хильды и с болью в сердце увидела, что лицо у девушки мокрое от слез, а сама она прижимает к груди хнычущего Эдварда и с жалостью смотрит на Альдит. Отец Хильды, который был наказан таким же жестоким образом, после этого выжил, хотя остаток жизни провел в изгнании, снедаемый обидой и ненавистью. Хильда впервые увидела его только за несколько недель до его смерти – это были лишь искалеченные обломки человека. Это известие должно было разбудить всю ту мучительную боль, которую юная дочь испытывала из-за судьбы отца. Проглотив подступивший к горлу комок жалости, Эмма вновь обернулась к мальчику и быстро спросила:

– Эти узники еще живы?

– Я не знаю, миледи, – прошептал мальчик, явно испуганный тем горем и страданиями, которые были вызваны его сообщением.

– Пойди и попробуй все выяснить, – сказала она, нежно взъерошив его волосы, чтобы успокоить. – А потом расскажешь мне.

– Да, миледи, – ответил он и бросился к выходу, не забыв перед этим почтительно поклониться.

Эмма тяжело вздохнула и встала, думая о том, что делать дальше. Альдит все еще сидела на полу в объятиях Марго и рыдала от горя или ужаса – а вероятнее всего, одновременно и от того, и от другого, подумала Эмма. И для этого страха у девушки были все основания. Она принадлежала к семье, попавшей в немилость к королю, и было неизвестно, как далеко может зайти месть Этельреда. И, если он сейчас пришлет сюда своих людей, чтобы увести Альдит, даже она будет не в состоянии этому помешать.

Вся работа по вышивке алтарного покрывала для архиепископа остановилась. Эдвард плакал, несмотря на все старания Хильды успокоить его. Альдит была в смятении, и Эдит хмуро наблюдала за этим, тогда как ее младшие сестры глядели на рыдающую девушку испуганными глазами.

– Хильда, – сказала Эмма, забрав у нее Эдварда к себе на руки и начав расхаживать с ним по комнате легким раскачивающимся шагом, что обычно быстро успокаивало его, – пожалуйста, выведи младших девочек на прогулку.

Это должно было убрать детей подальше от горестной сутолоки и одновременно занять Хильду, чтобы отвлечь ее от болезненных воспоминаний.

Но вместо этого встала Эдит, которая, направляя своих сестер к выходу, сказала:

– Я сама отведу их.

– Я хочу, чтобы ты осталась, Эдит, – сказала Эмма. – Мне может понадобиться твоя помощь.

Эдит была уже достаточно взрослой, чтобы учиться, как справляться с кризисами при дворе.

– А я хочу уйти, – ответила Эдит; голос ее звенел, как туго натянутая тетива. Возле Альдит она приостановилась и сказала: – Ты не должна оплакивать этих людей. Они были врагами моего отца. Он не наказывал бы их, если бы они того не заслуживали…

– Замолчи! – резко оборвала ее Эмма. Тут же передав Эдварда на руки Хильде, она отвела Эдит в сторону и прошипела ей на ухо: – Эдит, ты должна выказать сочувствие этой девушке. Ее кузены были ужасным образом наказаны, ее дядя мертв, и, что бы они при этом ни сделали, она сейчас очень напугана. Из-за них она стала заложницей этой ситуации.

– Если она не совершала ничего плохого, – ответила Эдит, – ей нечего бояться. Мой отец не причинит ей вреда. Почему вы сами не сказали ей этого?

Эмме хотелось и самой расплакаться от отчаяния.

– Я не могу сказать ей, чтобы она не боялась, – сказала она, – потому что все идет не так, как надо. Все напуганы, нервы напряжены, и я не имею права что-либо утверждать о действиях другого человека. И тем более о действиях короля.

– Но ваш долг – защищать моего отца, – настаивала Эдит; на ее раскрасневшемся лице появилось злое выражение. – Только вы не хотите этого делать, потому что ненавидите его.

Эмма растерянно уставилась на Эдит. Откуда это у нее взялось?

– Ты ошибаешься, Эдит, – холодно сказала она. – У меня нет ненависти к королю.

– Есть, вы ненавидите его, – уперлась Эдит, повышая голос. – Вы ненавидите всех нас. Вы заботитесь лишь об Эдварде и ни о ком больше. Мой брат Эдмунд говорит, что вы будете счастливы только тогда, когда мы все умрем.

Не успела она закончить, как Эмма дала ей пощечину. Девочка на мгновение впилась в нее взглядом, а затем вылетела из комнаты.

Уязвленная ядовитыми словами Эдит, Эмма все же позволила ей уйти. Но на сердце было неспокойно, ее преследовали дурные предчувствия. Когда же Эдит успела обидеться на нее и затаить злобу? За то время, пока они с Этельредом были в браке, его дочери, все еще очень юные, приняли ее почти так, как свою старшую сестру. Какие подозрения сыновья короля могли заронить в нее, если его дочери относились к ней тепло? Понятно, что теперь все изменилось – по крайней мере, в отношении того, что касалось Эдит.

Началось ли это после смерти Экберта или еще раньше, при рождении Эдварда?

Прижав кончики пальцев к вискам, она начала массировать их, чтобы снять пульсировавшее в голове напряжение. Господи милостивый, она должна была предвидеть это. Девочка была уже достаточно зрелой, чтобы понять: ее престиж понизился, после того как ее отец женился на нормандской невесте и передал ей корону, которая никогда не была пожалована родной матери Эдит. А рождение Эдварда лишь добавило возмущения Эдит. Эта девочка амбициозна. Становясь старше, она, вероятно, потребует для себя какой-то роли, предполагающей определенное влияние при дворе, и, пока она этого не добьется, не бывать миру между дочерью короля и ее мачехой.

Она оглядела всех остальных присутствующих в комнате – все были напуганы и расстроены. Она догадывалась, что младшие девочки испугались больше всего, поскольку еще не понимали, какое напряжение кроется за той небольшой драмой, свидетелями которой они только что стали.

Она кивнула Хильде, чтобы та увела Эдварда и его сводных сестер, а сама усадила Альдит на скамью, стоявшую у стены. Даже когда она бормотала какие-то слова утешения, мысли ее все равно были заняты старшей дочерью короля. Нужно найти способ как-то успокоить Эдит, завоевать каким-то образом ее доверие; только вот непонятно, как этого можно достичь.

Эдит была слишком горда для того, чтобы признать, что она может ошибаться. Эту черту она унаследовала у своего отца.

Ошибался ли король относительно виновности Эльфхельма и его сыновей? Возможно, и нет; но жестокость примененных против них мер и его молчание относительно их преступлений могли вызвать лишь недовольство среди тех, чья лояльность в отношении короля и так уже находилась под вопросом. И, если это лето вновь приведет к берегам Англии драккары викингов, объединится ли народ Англии под предводительством своего короля или же в поисках защиты обратится к кому-то другому?

И снова мысли ее вернулись к Эльгиве, которая была способна на вероломство и обман в не меньшей степени, чем ее отец и братья. Где она сейчас и какие планы отмщения вынашивает против короля, возможно, прямо в этот момент?

 

Глава 10

Июль 1006 года

Кукхэм, Беркшир

Летнее солнце стояло высоко в небе, когда Этельстан ехал с Эдмундом и десятком своих воинов по Камлетской дороге в сторону королевского поместья в Кукхэме. Дорога эта к северу от моста через Темзу возле Шафтсли пролегала через дубовый лес, и он был благодарен ему за прохладную тень. По мере приближения к реке деревья редели, и вскоре со стен бурха, охранявшего переправу, тревожно зазвучал звук рога.

«Это хорошо, – подумал он, – значит, часовые бдительно несут свою службу». Он насчитал их пятнадцать за частоколом. Его знаменосцы, ехавшие впереди отряда, подали условный сигнал, получили ответ, и звук рога затих. Окинув критическим взглядом фортификационное сооружение, расположившееся на острове посреди реки, он отметил, что здесь со времени его последнего визита добавились две новые башни.

– Похоже, что элдормен Эльфрик заботится об укреплении обороны графства, – сказал он Эдмунду. Брат ничего не ответил, и раздраженный Этельстан сердито взглянул на него. – Эдмунд, тебя весь день что-то гложет. Может, объяснишь мне, в чем дело, или так и будешь держать меня в подвешенном состоянии?

Эдмунд бросил на него такой же недовольный взгляд, но в конце концов все же нарушил свое угрюмое молчание.

– Сколько еще ты будешь докладывать королю о том, что делаешь?

Это был хороший вопрос, вопрос, который Этельстан и сам задавал себе уже несколько недель, когда они, встречаясь с танами по всей центральной Англии, пытались успокоить их возмущение убийством Эльфхельма. Он говорил им, что Эльфхельм вел дела с людьми из ближайшего окружения датского короля. Он делал все что мог, дабы убедить их в том, что его отец был вынужден предпринять такой ход против своего элдормена, но был не в силах оправдать тактику короля – беспощадную резню, которой он подверг Эльфхельма и его сыновей. Под нажимом он торжественно поклялся, что, если взойдет на трон, будет вести себя более открыто и справедливо по отношению к знатным дворянам, чем это делал его отец.

Обещание это вряд ли принесло бы ему дополнительную любовь короля, если бы тот об этом узнал.

– Ты боишься, что я кончу так же, как Вульф и Уфгет? – спросил он Эдмунда.

Бедняги. Они были просто пешками в опасной игре своего отца и тем не менее медленно умерли страшной смертью в сыром и зловонном каменном мешке; поговаривали, что их раны никто и не думал лечить. Сиферту и Моркару в виде милости были выданы изуродованные тела их родственников для погребения – похоже, лишь для того, чтобы они сами увидели страшные последствия гнева короля. Молва об этом разлетелась по королевству со скоростью лесного пожара.

– А ты не боишься этого? – вопросом на вопрос ответил ему Эдмунд.

– Боюсь, – с досадой проворчал он. – Король видит врагов повсюду, а я – далеко не невидимка. Но если он потребует от меня отчета, я дам ему честный ответ. Кто-то должен сказать ему открыто о неопределенных настроениях среди его дворян.

Помолчав несколько мгновений, Эдмунд сказал:

– У короля действительно повсюду есть враги. Наши северные границы атакуют скотты, а шпионы короля предупреждают, что датчане ударят еще до конца лета – одному господу известно, где именно это произойдет. Думаю, что он был прав, когда показательно расправился с Эльфхельмом в назидание другим. Он ясно дал понять, что измена и предательство будут жестоко покараны. Раньше лояльность народа поддерживалась золотом, землями и привилегиями. Но это уже в прошлом. В наши времена заставить людей хранить верность своему королю может только страх жестокого наказания.

– Но он – слабый король, Эдмунд, и он не воин. Если люди внутри его королевства повернутся против него, то это из-за страха, что он не сможет защитить их от врагов, давящих на страну снаружи. Помяни мое слово, грядет буря, и мы не готовы встретить ее. Господи, ведь после смерти Эльфхельма в Нортумбрии и Мерсии вообще нет элдормена. Кто организует оборону, если датчане нападут на города вдоль таких рек, как Трент или Уз?

– С недавних пор, опираясь на доверие короля, его заменил Идрик из Шрусбери.

– Идрик! – пренебрежительно фыркнул Этельстан. – Да он просто бандит, а не воин.

– Воин он или нет, но это все равно лучше, чем вообще без вожака, – возразил ему Эдмунд.

Насчет этого у Этельстана были свои сомнения. Сейчас им было необходимо время – время, чтобы посоветоваться с верхушкой северных графств, время, чтобы собрать урожай, время, чтобы подготовить и оснастить запасами бурхи для защиты границ. Он просил всех священников, с которыми говорил, молить Бога дать им время, чтобы они могли собраться с силами для встречи врага.

Но, как сказал Эдмунд, уже сейчас на границе продолжались стычки со скоттами, и он опасался, что ветер с Датского моря тоже несет им беду. Единственное, чего не было у народа Англии в данный момент, это времени.

Они прошли через мост, миновав остров, и впереди показались ворота дворца, охраняемые, как он отметил про себя, тройной стражей. За стенами было шумно и многолюдно, сегодняшняя суета казалась намного оживленнее, чем обычное движение слуг, вассалов и вооруженных солдат. Он с трудом проталкивался на своем коне через толпы мужчин, разбиравших сваленное в кучи оружие и экипировку, женщин и детей, нагруженных какими-то свертками, сновавших от дома к дому, и конюхов, грузивших лошадей и вьючных мулов.

Королевский двор готовился к отъезду, но в этих приготовлениях не чувствовалось порядка и продуманности. Что-то было не так, и это что-то казалось более тревожным, чем вторжение скоттов в далекой Нортумбрии.

Они с Эдмундом спешились, бросив поводья конюху, и прошли в залу. Здесь также повсюду царил хаос, за исключением стола, вокруг которого со всех сторон сидели писцы, что-то лихорадочно писавшие на вощеных дощечках. «Инструкции короля королевским танам», – догадался Этельстан. Он приостановился, чтобы обратиться к дворецкому, который осыпал проклятьями троих рабов, паковавших в сундуки серебряные подсвечники и кубки.

– Что стряслось? – спросил он.

– У Сандвича видели датские корабли, милорд, – возбужденно ответил дворецкий. – Нам еще не сказали, куда именно мы едем, но поговаривают, что выступаем мы завтра.

Этельстан взглянул на брата и понял, что он думает то же самое. Время у них вышло.

В королевских покоях король сидел за центральным столом с небольшой группой советников вокруг себя. Обведя глазами комнату, Этельстан заметил Эмму в алькове, освещенном пламенем свечей. Рядом с ней за столом для письма стоял ее нормандский священник, отец Мартин, который что-то быстро писал своим стилусом на лежавшем перед ним пергаменте.

Должно быть, Эмма слышала, как они вошли, потому что как раз в этот момент подняла голову, и взгляды их, в которых сквозили одновременно и боль, и утешение, на миг встретились. Затем она отвела глаза, и он переключил свое внимание на тех, кто сидел вокруг короля. Здесь были его младшие братья, а также Эльфрик, элдормен Гемпшира. Еще тут сидел епископ Эльфех – в этом месте Этельстан поправил себя, поскольку человек, который ранее был епископом Винчестерским, теперь стал архиепископом Кентерберийским, и это было одним из наиболее мудрых назначений, сделанных его отцом. Среди собравшихся присутствовало еще несколько менее значительных лордов; он также отметил, что по правую руку от короля стоит Идрик из Шрусбери, и вновь ощутил дурное предчувствие.

Он решительно двинулся через толпу людей, собравшихся вокруг стола; Эдмунд неотступно следовал за ним. Король оторвал свой взгляд от грубо нарисованной карты, закрывавшей большую часть стола, нахмурился и, к большому удивлению Этельстана, жестом подал знак, чтобы они подошли ближе.

– Я не ждал увидеть вас здесь, – сказал его отец, – но приехали вы вовремя. Вы уже слышали?

– Да, – ответил за обоих Этельстан. Было очевидно, что вниманием к нему со стороны отца он обязан угрозе набега викингов. Он взглянул на карту. – Как велико их войско?

– Шестьдесят кораблей, будь они прокляты. Приблизительно три тысячи человек – столько же, сколько король Свен приводил с собой три года назад. Они уже начали продвигаться к западу от Сандвича. – Он тяжело вздохнул и откинулся на спинку своего кресла. – Я не ожидал, что они появятся так скоро, – пробормотал он. – Я думал, что у нас есть еще по меньшей мере месяц.

– Ведет их в этот раз тоже Свен? – спросил Этельстан.

– Нет, но это единственное хорошее известие, – ответил его отец. – Пока урожай еще не собран, нам будет не хватать людей и припасов. Господи Иисусе! – Он устало провел рукой по глазам. – Мы должны были возвести бурхи вдоль границ Уэссекса и бить их по частям, разгоняя их фланги, как мошкару на болоте.

Этельстан оглядел лица собравшихся вокруг стола и не нашел в них поддержки этого плана. Именно это они и делали много лет, и уже много лет подобная тактика неизменно приводила к поражению. На самом деле им следовало выставить против морских налетчиков многочисленную армию и сбросить их обратно в море, однако Англия была к такому не готова. Любая армия, которую им удастся собрать, в основном будет состоять из людей, чьи руки больше привыкли к плугу, чем к рукоятке меча, в это время противостоять им будут яростные датские морские вояки, хорошо обученные обращению с оружием и готовые к сражениям.

Этельстан повернулся к архиепископу.

– Если они ударят по Кентербери, сможет ли город выстоять против них? – спросил он.

– Стены города хорошо отремонтированы, – ответил Эльфех, – так что несколько дней мы сможем продержаться.

Этельстан кивнул.

– Скорее всего, они пришли не вести длительную осаду, а для того, чтобы ударить быстро и схватить все, что плохо лежит. Если захватчики двинутся морем на запад, более уязвимыми станут небольшие города и аббатства в графствах Кент и Суррей. – Он провел пальцем вдоль линии, обозначавшей южное побережье Англии. – Если же они решат ударить на север, то риску подвергнутся города вдоль наших восточных берегов.

Король смотрел на карту и хмурился.

– Я соберу все наши силы в Мерсии и Уэссексе, мы призовем всех мужчин, которые не задействованы на полях, и даже многих из тех, кто задействован. Их командиры встретят меня в Виндзоре, чтобы организовать оборону, однако, чтобы собрать людей, потребуется время. А пока нам нужно как можно скорее расставить своих воинов в бурхи на юго-востоке. Датчане не станут уходить далеко от своих кораблей, поэтому следует стремиться удержать их ближе к побережью. – Он повернулся к Эльфрику. – Сколько солдат из вашего домашнего войска сейчас находятся здесь с вами?

– Тридцать человек, милорд, все они на лошадях и хорошо вооружены, – ответил элдормен.

– Хорошо. Вы отведете их в Рочестер и возьмете на себя командование фирдом в Кенте. В деревнях вам следует взять всю провизию, которая вам понадобится.

Эльфрик кивнул, а король обернулся к Идрику:

– Вы отправитесь на север, в Мерсию, соберете там все силы, какие удастся. И как можно скорее вернетесь ко мне в Виндзор. Этельстан, ты поедешь с нормандскими вассалами королевы в Льюис и соберешь людей в Сассексе. Обеспечишь их едой, как сможешь. Возьми с собой Эдрида и Эдвига. Эдмунд, вы с Эдгаром и вашими людьми будете сопровождать ваших сестер и королеву в Винчестер, где возьмете на себя командование фирдом. Не предпринимать никаких попыток встретиться с датчанами в открытом сражении.

Последнее распоряжение было адресовано всем, но Этельстан, поймав на себе взгляд бледно-голубых глаз короля, понял, что в первую очередь это касается его. Его отец считал, что он слишком рвется в бой. И в данном случае он, вероятно, был абсолютно прав.

– Необходимо, чтобы при приближении датчан вы получали предупреждения как можно раньше, – продолжал король. – Соберите крестьян вместе с их скотом в бурхи и защитите их там. В этой ситуации мы вряд ли можем сделать что-то большее, чем просто попытаться свести ущерб к минимуму.

Свести ущерб к минимуму. Этельстану пришлось сдерживаться, чтобы не выругаться, потому что сейчас было не время дискутировать по поводу политики отца, которую тот вел вот уже двадцать лет. Господи! Его просто сводило с ума, что уже в который раз лучшее, на что они могли надеяться, это удержать врага на побережье. Три года назад эта тактика полностью провалилась и армия датчан прорвалась в Уилтшир. Два года назад морские разбойники продвинулись на пятьдесят миль вглубь Восточной Англии, грабя и сжигая все на своем пути. А как далеко зайдет враг на этот раз? И сколько городов будут разорены теперь?

Боже правый! Если они сейчас говорят, что не могут сделать ничего, кроме как свести потери к минимуму, значит, они проиграли еще до того, как начали сражаться.

Эмма слушала приказы короля со все возрастающим беспокойством и смятением. Его решение вверить ее сына опеке Эдмунда, лишавшее ее возможности обеспечивать его защиту силами отряда нормандских стражников, наполнили ее сердце дурными предчувствиями; она быстро встала и подошла к помосту.

– Милорд, разрешите мне сказать, – сказала она, и стоявшие вокруг него мужчины расступились, чтобы она могла преклонить колени возле его кресла.

Она рисковала вызвать его недовольство тем, что обращалась к нему на глазах всего совета, но выбора у нее не было. Доверяя своего сына заботам Эдмунда, она рисковала гораздо большим.

– Что еще? – отрывисто бросил он.

– Я желала бы поехать с вами в Виндзор, милорд, – сказала она. – Я не хочу, чтобы меня видели прячущейся за толстыми стенами, словно я монахиня в монастыре, тогда как мой король и его сыновья лицом к лицу встречают угрозу. Мое место, как и место нашего сына, возле вас. И я прошу вас, муж мой, не отсылайте нас.

Она заметила сначала удивление на его лице, но, когда смысл ее слов дошел до него, он нахмурился. Он не должен был догадаться о реальной причине ее просьбы – страхе того, что может сделать Эдмунд, если они с ее сыном окажутся в его власти. Только Этельстан мог понять, что у нее на уме; она решилась бросить быстрый взгляд в его сторону и увидела, что он хмуро смотрит на нее. Он решит, что страхи ее беспочвенны, потому что верит Эдмунду, – но зато она не верила ему.

– На военном совете не место женщинам, – возразил Этельред.

– Мой король. – Рядом с ней стоял архиепископ Эльфех, и сейчас она почувствовала на своем плече осторожное прикосновение его руки. – В просьбе королевы есть определенное рациональное зерно. В Виндзоре вы будете встречаться со многими знатными дворянами, чьим землям не грозит немедленная опасность от набега датчан, и они не будут слишком торопиться взяться за оружие. Некоторые из них могут отнестись к этому с враждебностью. Однако, если знать увидит, что ваши сыновья находятся в первых рядах воинов, а королева твердо стоит рядом с вами во времена нелегких испытаний, это может только помочь делу.

Он ни слова не сказал про Эльфхельма, но Эмма догадывалась, что его имя эхом отозвалось в голове у каждого из присутствующих. Она не сомневалась, что новый архиепископ высказал немало гневных слов королю по поводу убийства Эльфхельма в Шрусбери. А когда сегодня утром начинался совет, Эльфех не делал секрета из того, что считает нашествие датчан Божьей карой за вероломное предательство короля по отношению к его элдормену.

Теперь же она мысленно благословила Эльфеха, затаив дыхание в ожидании решения короля. Наконец тот нетерпеливым жестом махнул в ее сторону рукой:

– Для меня не имеет особого значения, поедете ли вы в Виндзор или в Винчестер, но я выезжаю на рассвете. И если вы хотите сопровождать меня на войну, тогда потрудитесь не задерживаться, потому что дожидаться вас я не стану.

– Благодарю вас, милорд, – сказала она. – Я буду готова в срок.

Поднявшись с колен, она вышла из комнаты, оставив отца Мартина одного заканчивать письма, которые они начинали писать вместе.

Широко шагая через главную залу, она услыхала, как кто-то окликнул ее по имени. Остановившись, она обернулась и увидела, что из покоев короля за ней торопится архиепископ Эльфех.

– Уделите мне минутку, я бы хотел поговорить с вами, миледи.

– Разумеется, – ответила Эмма, и они, оставив залу, прошли в тень крытого прохода, протянувшегося на всю длину здания. Здесь она остановилась и коснулась его руки. – Благодарю вас, архиепископ, за то, что убедили короля выполнить мою просьбу. Это было крайне важно для меня.

Эльфех был ей другом, как был другом королю и его сыновьям. Стоя с ним лицом к лицу и глядя в его добрые и умные серые глаза, она заметила складку озабоченности, прорезавшую его лоб. Конечно же, он был встревожен. Датские захватчики направлялись на запад от Сандвича, и Кентербери лежал как раз у них на пути.

– Просьба ваша, миледи, была разумной, – ответил он, – и весьма отважной. Полагаю, что ваша мать, будь она на вашем месте, поступила бы точно так же. – Он положил ладонь на ее руку и улыбнулся. – На самом деле именно о ней я и хотел поговорить с вами, потому что, как вы знаете, я только что вернулся из поездки ко двору вашего брата.

– Надеюсь, моя мать в здравии, – быстро отозвалась Эмма. Эльфех привез ей несколько писем от близких, и она не нашла в них ничего такого, что могло бы ее встревожить.

– Да, она в полном здравии, – заверил он ее. – Думаю, что она еще может пережить всех нас. Она очень впечатляющая женщина, и за то кроткое время, которое я пробыл в ее окружении, у меня возникло огромное восхищение ею. Ваш брат поступает мудро, когда обращается к ней за советом и помощью.

– Он бесконечно доверяет ей, – сказала Эмма. Когда-то она думала, что сможет выполнять подобную роль советника и доверенного лица для своего мужа-короля. Однако Этельред быстро развеял всякие иллюзии по этому поводу.

– Она обладает качествами, которые делают ее чрезвычайно ценной в глазах Ричарда. Мне как-то довелось присутствовать при аудиенции вашего брата с посланником датского короля. – Должно быть, тревога, вспыхнувшая в ней, когда она услышала эти слова, тут же отразилась на ее лице, и поэтому он быстро добавил: – Теплые отношения между Нормандией и Данией в определенном смысле играют нам на руку, однако наш король не услышит от меня ни слова о приеме датского посланника. Но самым любопытным при этом разговоре мне показалось то, что ваша мать выступала там в роли переводчика. Она может говорить с северянами на понятном им языке, и, слушая это, я подумал, не передался ли этот дар ее дочери?

Она отвела глаза в сторону, не зная, что ему ответить, и не желая лгать человеку, которому верила и которым восхищалась. Но она изо всех сил старалась сохранить в тайне, что знает датский язык. Об этом знали только Марго и Этельстан, который разгадал ее секрет уже много лет назад. Впрочем, знали и еще двое: Свен Вилобородый и его сын, которые одним ужасным летним днем захватили ее, – время в плену показалось ей вечностью. Тогда она не смогла сдержаться и осыпала их проклятиями на их родном языке.

Она снова взглянула в лицо Эльфеха и поняла, что своей заминкой фактически ответила ему.

– Ясно, – сказал он. – Король об этом не знает, насколько я понимаю. Но, миледи, это ваше умение может ему очень пригодиться, если понадобится вести переговоры с врагом! И вы сумеете этим завоевать себе место подле него, если…

– Однако этим также можно нажить себе врагов среди тех, кто обвинит меня – и моего брата – в благожелательном отношении к датчанам. – Именно так и подумал бы Эдмунд, если бы узнал об этом. Это означало бы вложить ему руки оружие против нее и ее сына. – Хотя вы можете и не рассказывать королю о встрече моего брата с датским посланником, за вас, архиепископ, это сделают другие.

Теперь глаза его стали печальными, и ей уже не хотелось слушать то, что он собирался ей сказать. Она не желала, чтобы этот человек думал о ней плохо.

– Я понимаю все риски, – сказал он, – но все равно прошу вас довериться мне в этом вопросе. Позвольте мне раскрыть ваш секрет, если я посчитаю необходимым сделать это. Обещаю вам, что не приму этого решения, тщательно не обдумав его предварительно.

Она снова заколебалась.

Конечно же, она доверяла архиепископу, но при дворе любое знание было реальной силой. Тот, кто узнал бы об этом от него, получил бы власть над нею – такую же, какой сейчас обладал Эльфех. Тем не менее этот человек был одним из самых мудрых при дворе, входил в число старых друзей короля и считался одним из наиболее заслуживающих доверия советников. Было бы ошибкой мешать ему использовать все имеющиеся у него средства на благо Англии, если они ему понадобятся.

– Я даю вам на это свое разрешение, – сказала она.

Возможно, такая ситуация никогда и не возникнет. А если это все же произойдет, она должна надеяться, что сможет найти способ использовать это в своих интересах.

– Я буду оберегать вашу тайну ценой своей жизни, – сказал он и, взяв ее руку, сжал ее между своих ладоней. – Даю вам в этом свою клятву. – Он долго вглядывался в ее лицо, а затем улыбнулся. – Вы очень похожи на свою мать, Эмма. Я считаю, что вы не по годам умны. Если вам когда-либо понадобится, чтобы я походатайствовал за вас перед королем, вам стоит лишь попросить. – Он перекрестил ей лоб, прошептал слова благословения на латыни, после чего сжал ей руку. – А теперь я покину вас, поскольку, как я полагаю, нас обоих еще ждет много дел.

Расставшись с ним, она поспешила на свою половину, потому что архиепископ был прав: если она хотела завтра с первыми лучами солнца уехать вместе с королем, ей нужно было еще многое сделать. По пути она размышляла над тем, что сказал ей Эльфех.

Она верила, что ее мать одобрила бы ее просьбу сопровождать короля на военный совет. Однако, если бы Гуннора когда-либо решилась на это, – а Эмма полагала, что решилась бы, – руководило бы ею желание поддержать своего мужа и в ответственный момент быть рядом с мужчиной, которого она любила. В этом было серьезное отличие между нею и ее матерью.

Ее же решение в большей степени стало вопросом целесообразности. Она была матерью наследника престола, и поэтому, в силу сложившихся обстоятельств, ей следовало быть союзником короля. Однако это был горький альянс, потому что между ними не было ни привязанности, ни малейшего уважения.

Он пользовался ее телом по своей прихоти, но за все четыре года, что они состояли в браке, он ни разу не поинтересовался ее мнением и не искал ее общества. Ее присутствие за столом совета ничего не изменило бы. Тем не менее она многое узнает и, что еще более важно, Эдвард будет с ней, вне досягаемости его сводного брата Эдмунда.

Пресвятая Дева! Она жалела, что не может доверять Эдмунду, как верит ему Этельстан. Она, безусловно, восхищалась преданностью, которую тот демонстрировал в отношении своего старшего брата, и даже уважала решимость Эдмунда видеть Этельстана наследником королевского трона. Однако он был слишком похож на своего отца – в этом и заключалась главная причина ее недоверия к нему.

Она не могла отделаться от страха, что Эдмунд – как и Этельред – для достижения своих целей не остановится перед убийством.

 

Глава 11

Август 1006 года

Холдернесс

Двигаясь по узкой тропинке вслед за Алриком, Эльгива направила свою лошадь через мелкий ручей – один из многих, которые сегодня попались им на пути. В воздухе висел густой туман, плотный, словно шерстяное покрывало. В очередной раз вытирая мокрое лицо, она подумала, что люди в Холдернессе, должно быть, невидимки. До этого она видела здесь лишь несколько редко разбросанных деревушек с полями в виде длинных полосок, засеянных рожью или овсом; один раз попалось также стадо несчастного вида овец, едва различимых в тумане. Но в основном эта земля, затянутая промозглой дымкой, казалась зловещей и пустынной, как будто все живое покинуло ее.

Она уже ненавидела ее и была решительно настроена покинуть это гиблое место как можно скорее.

Ей было скучно, поскольку вокруг нее было мало интересного, и поэтому она раздумывала над теми событиями, которые привели ее сюда. Дорога заняла намного больше времени, чем она ожидала вначале, – когда она сложила все недели, проведенные в пути, оказалось, что прошло почти четыре месяца. Алрик нашел им корабль в Честере в тот же день, когда они прибыли в этот город, и, примостившись среди тюков с кожами и бочками соли, они отплыли с утренним отливом. Корабль этот доставил их лишь до порта, принадлежащего одному из валлийских королевств, и здесь они застряли – на сколько же, интересно? На две недели? На три? Сколько бы это ни длилось, но время, проведенное в рыбацкой деревушке, представлявшей из себя несколько покосившихся хижин, разбросанных на берегу моря, тянулось очень долго. А когда они все-таки нашли судно, чтобы двигаться на нем дальше на юг, оказалось, что оно насквозь провоняло рыбой.

Потом Алрик разыскал торговца, возившего олово из Корнуолла в Саутгемптон, – этот порт был расположен в опасной близости от королевской резиденции Этельреда в Винчестере и поэтому не слишком им подходил, однако выбора у них не было. Здесь против них взбунтовалась погода, и она сбилась со счета, сколько дней она провела, ютясь в гостевой комнатушке захудалой гостиницы возле гавани и все время опасаясь, что, если она выйдет, кто-нибудь из королевского двора может увидеть ее и опознать. Тут она узнала о пытках и смерти ее братьев; в душе Эльгива надеялась, что больше никогда в жизни не увидит это омерзительное место.

Когда же наконец ветер позволил выходить в море, они сели на борт судна, направлявшегося в Хайт, а там пересели на другой корабль, доставивший их, минуя остров Танет, в Восточную Англию. После этого было еще три корабля, тоже торговых, как и все остальные, причем ей казалось, что каждый из них менее приспособлен для плавания по морю, чем предыдущий. Ни на одном из них не имелось укрытия от солнца, ветра или дождя, и единственным сиденьем для нее служил маленький сундучок, который Алрик купил перед отъездом из Честера, где хранились ее сиртель и нижняя сорочка.

Ее наряд юноши в достаточной степени защищал ее от приставаний матросов, хотя она не раз ловила алчные завистливые взгляды на своем добротном шерстяном плаще. Она была уверена, что нож, всегда находящийся у Алрика наготове, заставит их жадные воровские руки держаться подальше, но ничто не могло уберечь ее от смрада смеси дегтя и рыбьего жира, которым были буквально пропитаны эти суда. Как ничто не могло унять ее страха и панического ужаса, комком подкатывавший к горлу, когда неожиданно налетал шквалистый ветер.

Она научилась ничего не есть за несколько часов до посадки на корабль, но как же она ненавидела это бесконечное раскачивание на волнах! Каждый раз они швыряли их суденышко с такой силой, что ей приходилось усилием воли держать рот закрытым, чтобы постоянно не блевать желчью. Даже теперь, когда водная часть их пути была уже позади, от ритмичной поступи ее лошади у нее тоскливо сжимался желудок.

Когда они вчера ночью высадились в Беверли, до них хотя бы дошли и хорошие новости. Король Этельред начал сражаться против датской армии, которая в данный момент занималась разорением Англии где-то в Уэссексе. Она надеялась, что это правда, надеялась, что датская секира найдет его и вспорет ему живот. Это по вине Этельреда сейчас были мертвы ее отец и братья, из-за него она сейчас тащилась на лошади по этой убогой болотистой местности.

Сырой промозглый ветер забрался к ней под плащ, и ногам сразу стало неуютно, потому что она до сих пор была одета в мужскую тунику и бриксы. Шее тоже было холодно, поскольку ее густые волосы были скручены и заправлены под мальчишескую шерстяную шапочку. Она накинула на голову капюшон, чтобы согреться, и в этот момент Алрик предупреждающе шикнул на нее и остановил лошадей. Откуда-то спереди раздавался топот копыт, становясь громче по мере того, как всадники приближались. Алрик выхватил свой меч. Внезапно она услыхала, что позади них тоже скачут лошади, и, боясь, что люди короля в конце концов выследили ее, стала лихорадочно оглядываться по сторонам, ища, где спрятаться. Но поблизости на этой бесплодной пустоши не было даже камня или дерева. Она выхватила из-за пояса небольшой кинжал и сжала его рукоятку с такой силой, что стало больно ладони. Теперь ей не оставалось ничего другого, кроме как ждать.

Шум приближающихся двух групп всадников становился все громче, уже соперничая в ее голове с таким же громким биением испуганного сердца. Ее лошадь принялась нервно топтаться на месте, и она сильно натянула поводья, чтобы успокоить ее; в это время из тумана показались люди на конях. Их с Алриком мгновенно окружили, и, только когда он выкрикнул приветствие на датском, как она подумала, языке, Эльгива немного перевела дыхание, потому что узнала среди всадников Турбранда.

Он был все таким же крупным, каким ей запомнился: высокий, широкоплечий, грудь колесом, с широким лицом в обрамлении редеющих черных волос. Его большая нечесаная борода торчала во все стороны, и ее передернуло от мысли, какая живность могла в ней обитать. Однако мантия его была заколота золотой брошью тонкой работы, и по меху ее пробежала рябь, когда он в приветственном жесте ударил себя кулаком в плечо.

– Вы определенно не очень-то торопились, добираясь сюда, – проревел он, обращаясь к Алрику. – Мои люди следили за вами с того момента, как вы покинули Ярмут, приглядывали за вами, так сказать. В прошлом месяце тут что-то вынюхивали люди короля – эти подлые ублюдки задавали вопросы о черноволосой красавице. – С этими словами он повернулся к ней и пробежал глазами по ее телу, начиная от подвязанной груди и до кончиков сапог. – Мои люди сообщили мне, что вы одеты как мальчик. Помня вас такой, какой видел в зале вашего отца, я им просто не поверил. – Рот его скривился в хитрой ухмылке. – Теперь я вижу, что ошибался. – Он развернул своего коня в ту сторону, откуда они прискакали. – Но нам следует поторопиться. В Рингборо нас уже ждут.

Она едва ли рассчитывала здесь на пышный прием, но упрекнуть его в этом у нее не было возможности. Уже через несколько мгновений она неслась сквозь туман в сопровождении вооруженных охранников, скакавших по обе стороны от нее. На ходу она сыпала про себя проклятиями. Как она могла забыть, каким грубым животным был этот Турбранд? Он обладал обходительностью дикого вепря, и теперь, когда они добрались до Холдернесса, она уже не удивится, если окажется, что он не только нецивилизованный варвар, но еще и наполовину спятил.

В этом свете ее решение обратиться к нему за помощью уже не выглядело таким уж разумным, но теперь было поздно что-либо предпринимать. Сейчас она могла лишь с тревогой думать о том, кто ожидает их в Рингборо – и что это вообще за Рингборо?

Как оказалось, Рингборо было небольшим поместьем – намного меньшим, чем она ожидала. Оно стояло в окружении частокола посреди полей ржи на границе с лесом из дубов и ясеней. В ветерке чувствовался запах соли, и она догадалась, что они, должно быть, находятся совсем близко от моря. День клонился к вечеру, когда они заехали в укрепление через узкие деревянные ворота, охраняемые вооруженными людьми. Когда же ворота за ними заперли на засов, это навело ее на мысль о захлопнувшейся ловушке. От дурного предчувствия по спине пробежал холодок.

После того как Алрик помог ей сойти с лошади, она взглянула в центр двора, где в окружении более мелких построек стояла деревянная усадьба – вдвое меньше, чем у ее отца. Здание было не широкое, но высокое, с уходящей вверх изогнутой крышей, украшенной выступающими поперечными балками, концы которых были вырезаны в форме голов зверей с яростно оскаленными пастями – совсем как чудовища на носах драккаров викингов. Ее передернуло. Это было совсем не похоже ни на одно саксонское поместье, где ей доводилось бывать раньше.

Турбранд взял ее за локоть и хотел было увести в дом, но она выдернула у него свою руку и повернулась к нему лицом.

– Зачем вы привезли меня сюда? – требовательным тоном спросила она. – Я слышала, как мой отец рассказывал о хорошо укрепленной крепости могущественного Турбранда. Но это совсем не то.

– Да, вы правы. Но у того, что мы делаем сегодня, должно быть как можно меньше свидетелей, а это люди, которым я могу полностью доверять. Входите же.

Теперь уже страх окончательно захлестнул ее, как река в половодье.

– Не пойду, – отрывисто бросила она, – пока вы не скажете мне, что вы задумали. – Будь у нее выбор, она не пошла бы туда даже после его объяснений.

– Леди Эльгива, – прорычал он, вновь хватая ее за руку и таща по направлению к открытой двери, – я управляю здесь землями вашего отца. И вам тут нечего бояться.

И все же ее не покидал страх, потому что во всем этом она уже видела руку своего отца, тянущуюся за ней из могилы, чтобы уничтожить ее. Она боялась, что внутри ее ждет какой-нибудь датский мерзавец и что брак, которого она так отчаянно стремилась избежать, все же вот-вот состоится. Но она была слишком слаба, чтобы противиться Турбранду, который легко затащил ее внутрь через двери, словно она была соломенным чучелом.

Внутри дальний конец залы был освещен пламенем толстых свечей, стоявших на опирающемся на козлы столе; за столом этим сидело четверо мужчин, которые пьянствовали и громко смеялись. Она не узнала ни одного из них и обернулась назад, за помощью к Алрику, но за спиной была одна лишь темнота. Пока Турбранд вел ее к незнакомцам, разговоры и смех за столом стихли и она почувствовала на себе их взгляды, обжигавшие ей кожу. После этого ее усадили – не слишком деликатно – на табуретку рядом с одним из них. Оживленная беседа тут же возобновилась, но она ничего не понимала из льющегося вокруг нее потока чужеземных слов.

Когда из тени появился слуга и поставил перед ней чашу, она с готовностью взяла ее и сделала большой глоток, но тут же закашлялась, потому что жидкость обожгла ей горло. Это был беор – напиток более крепкий, чем вино или медовуха, – но ее мучила жажда. Она вытерла слезящиеся глаза, а затем выпила еще немного, тем временем разглядывая лица сидящих за столом и составляя о них свое мнение. Ее обычные фокусы, которыми она морочила головы мужчинам, тут ей не пригодятся. Она хотела не очаровать их, а наоборот, оттолкнуть. Но если этого не смогли сделать ее мужской наряд и запах ни разу не мытого за несколько недель путешествия тела, то этого, вероятно, не сможет сделать уже ничто.

Она решила, что мужчина, сидевший прямо напротив нее, должен быть их вожаком, потому что он был весь в золоте. На пальцах у него виднелись золотые кольца, на руках – золотые браслеты, с шеи свешивалась толстая золотая цепь. Что ж, если ему суждено стать ее мужем, он, похоже, достаточно богат, чтобы соответствовать и подходить ей, но – господи! – он был уж очень старым. Впрочем, он может в скором времени умереть, и в этом состоит его преимущество перед другими.

Его длинные волосы, завязанные на затылке, как это принято у датчан, были абсолютно седыми, а лицо его было настолько обветренным и покрытым шрамами, что напомнило ей меловые скалы, которые она видела на южном побережье. Черные глаза изучали ее, словно оценивая ее достоинства, а, когда она, взглянув на него, высокомерно подняла бровь, уголок его рта едва заметно приподнялся, словно она позабавила его. Он щелкнул пальцами, и Турбранд стянул с ее головы капюшон и шерстяную шапочку, высвободив длинную косу, достававшую ей до пояса.

– Не прикасайтесь ко мне, подлец, – огрызнулась она, отбрасывая его руку. – Кто эти люди? Я приехала сюда, потому что доверяла вам, а вы меня предали.

– Это не предательство, леди, – спокойно возразил он. – Я всего лишь довожу до конца сделку, на которую согласился ваш отец.

– Но зато я на нее не соглашалась! – Она резко встала, так что упала ее табуретка, и впилась в него горящим взглядом.

В ответ он ударил ее, да так сильно, что она потеряла равновесие. Она обязательно упала бы, если бы не мужчина, который сидел рядом с ней. Он подхватил ее, и она услышала, как тот крикнул что-то Турбранду. Однако от удара и выпитого беора комната вокруг нее уже начала кружиться, и в последующие несколько мгновений она лишь смутно осознавала, как ее руки сжимают загрубевшие ладони мужчины, а вокруг нее вновь звучит речь, которую она не понимает.

– Дело сделано, – услышала она через некоторое время голос Турбранда. – Поприветствуйте своего мужа, леди. Его зовут Кнут.

Подняв голову, она встретилась со взглядом таких же темных глаз, как и у мужчины напротив нее, однако эти принадлежали намного более молодому человеку – как ей показалось, он был даже моложе ее самой. Его борода, как и волосы, в отблесках пламени свечей отливали медью, а темные глаза изучали ее спокойно и серьезно. Он снял с одного из своих пальцев толстое золотое кольцо и надел ей на палец. Она внимательно рассмотрела кольцо и, подняв голову, улыбнулась ему.

А затем, все так же не переставая улыбаться, она плюнула ему в лицо.

Она не могла точно сказать, сколько времени ушло на то, чтобы голова ее снова прояснилась после воздействия смятения, гнева и беора. Она помнила, что ее купали и переодевали в чистую сорочку из белого полотна. Сейчас она была одна, лежала на закрытой занавесками кровати, застеленной меховыми шкурами; волосы ее были расчесаны и заплетены в косу. Несмотря на огонь, горевший в небольшом очаге посреди комнаты, ей было холодно. Сев, она накинула себе на плечи одну из шкур и тут заметила чашку, стоявшую на столике возле кровати. Взяв ее в руки, она понюхала ее, а потом попробовала содержимое. Жидкость внутри нее была горячей – какой-то травяной отвар, подслащенный медом. Она осторожно пригубила его и попробовала понять, что же с ней все-таки произошло.

Похоже, она находилась в женском будуаре – стропила под крышей над ее головой были украшены искусной резьбой в виде цветов и птиц и выкрашены в яркие цвета. На холщовой драпировке, укрывавшей стены, были вышиты корабли под парусами и морские чудовища. У одной из стен расположился ткацкий станок, а рядом с ним друг на друге стояло несколько сундуков. Эльгива вяло подумала о том, что может в них находиться, но она чувствовала себя слишком уставшей, чтобы встать и выяснить это. Вместо этого она откинулась на подушку и тут заметила, что какой-то глупец разбросал по ней лепестки цветов. Господи! Неужели они могли подумать, что это принесет ей какое-то умиротворение, перед тем как ей придется раздвигать ноги для какого-то мерзкого датчанина?

А ведь именно это ее и заставят сделать, если ленивая память не подводит ее и ее действительно обручили с тем юношей, которого она видела в зале. Там не было священника, чтобы благословить новобрачных, но это не имело никакого значения. Кем бы он ни был, он все равно сможет считать ее своей законной женой, после того как овладеет ею в постели. И можно было не сомневаться, что произойдет это очень скоро.

Дверь медленно отворилась, и она в настороженном ожидании села на кровати. В комнату вошла женщина, видимо, на несколько лет моложе ее, худая как палка, с ярко-рыжими волосами, заплетенными в свисавшие до пояса косы. Ее зеленый шерстяной сиртель был подпоясан серебряной цепью, а на шее висело несколько ниток янтарных бус.

Значит, она была человеком с положением.

Вслед за первой в комнату проскользнула и вторая женщина. Эта, должно быть, была служанкой или рабыней, одетая в очень простое, землисто-серого цвета платье и двигавшаяся бесшумно, словно тень. Она подошла к табуретке в углу и, вынув из корзинки веретено и шерсть, принялась прясть.

Эльгива подумала, что та сейчас похожа на норну – одну из богинь, в которых верили северяне, которая прядет нить судьбы для каждого живого существа. Только она подумала об этом, как женщина подняла голову и бросила на нее такой мрачный и проницательный взгляд, что Эльгива инстинктивно содрогнулась и отвела глаза в сторону.

Но она всего лишь рабыня, сказала она себе, и никакая не норна. Бояться ее нечего.

Теперь она повернулась к женщине в зеленом, которая по-прежнему нерешительно стояла у дверей.

– Кто ты такая и что тебе надо? – Вопрос этот, вероятно, был бессмысленным: с того момента, как Эльгива прибыла в это проклятое место, она не слышала ничего, кроме датской речи.

– Я Катла, – прошептала в ответ молодая женщина. У нее были огромные глаза и белая как молоко кожа. Она заметно нервничала. – Я жена Турбранда, и он приказал мне заботиться о вас, пока не придет ваш господин. – Она слабо улыбнулась и едва заметно покачала головой. – Я не могу находиться в зале, когда мужчины там… – Она умолкла и беспомощно махнула рукой.

Боже милостивый! Эта бедняга совсем не подходила похожему на медведя Турбранду. Она выглядела запуганной, наверное, он каждый божий день грызет ее и вновь выплевывает. Но, по крайней мере, эта девушка хотя бы говорила по-английски и могла рассказать ей что-то полезное.

– Тогда садись сюда. – Эльгива жестом показала на кровать, но так и не смогла заставить себя улыбнуться. Она до сих пор была в ярости от того трюка, который выкинул с ней Турбранд. – Садись, я не кусаюсь. Расскажи мне о человеке, которому они меня всучили. Ты знаешь, кто он такой?

Девушка подошла поближе, но так и не села.

Она напоминала Эльгиве олененка или кролика, который боится собственной тени.

– Это Кнут, леди. Сын Свена, сына Харальда, сына Горма. – Она декламировала это на память, будто скальд, готовящийся начать свой рассказ, – или же так, словно ей это вбили в голову.

– Свен, – задумчиво повторила Эльгива. – Не тот ли это человек, весь разодетый и в золоте, которого я видела в зале?

Катла быстро кивнула.

– Он высадился у нас на Праздник урожая и пришел в бешенство, когда не нашел вас здесь. Это очень хорошо, что вы приехали сегодня, потому что завтра они с сыном уехали бы.

Эльгива закрыла глаза. Всего один день, и она смогла бы избежать своей судьбы. Как сейчас, должно быть, смеются над ней норны.

Когда она снова открыла глаза, Катла показала ей в сторону сундуков, стоящих рядом с ткацким станком.

– Король Свен приказал мне передать вам, что все это ваше. Кровать, занавески, все в ящиках, даже Тира, – кивнула она в сторону серой женщины с веретеном, – все это принадлежит вам. Она будет вашей личной служанкой. Это все утренние подарки от Кнута.

Но Эльгива больше не слушала ее, потому что слова «король Свен» прозвучали в ее ушах, словно раскат грома. Она вскочила с кровати и, пройдя через всю комнату, подняла крышку одного из сундуков, стоявших у стены. Он был полон серебра – кольца и цепочки, кубки и тарелки, кресты, подсвечники и медальоны. Перейдя к другому сундуку, она нашла в нем золотые браслеты, ожерелья из эмалированных бусинок, перстни с драгоценными камнями – это была добыча викингов, состоящая из золота и драгоценностей.

Теперь она понимала, с кем ее обручили. Ее договорились отдать замуж за сына короля Дании Свена. Должно быть так. Она никогда не слышала ни о каком другом короле по имени Свен, а богатство в этих сундуках не оставляло сомнений, что она стала невестой королевского сына.

Закрыв глаза, она вспомнила пророчество своей старой няни Грои.

Вы будете королевой, и дети ваши будут королями.

Она всегда верила, что должна выйти замуж за Этельреда или одного из его отпрысков, чтобы предсказание это осуществилось. Ей никогда и в голову не приходило, что может быть и другой путь. А он был, и сейчас он открылся перед ней. Ее свадьба представляла собой тот союз, который подтолкнет лордов Севера, таких как Турбранд людей, недовольных правлением короля Этельреда, присягнуть на верность королю-воину из Дании – и его сыну. В один прекрасный день может оказаться, что Этельред правит лишь южной частью Англии, тогда как все остальное принадлежит Свену.

И однажды, когда Свен умрет и Кнут примет от него корону, она станет рядом с ним королевой.

Как долго отец вел переговоры насчет ее замужества? И почему старый дурак не доверился ей, не рассказал, что она должна будет обручиться с Кнутом? Она сама помогла бы ему и не стала бы его предавать. Если бы у него хватило ума доверить ей свою великую тайну, он и сейчас был бы жив, а ее братьев не бросили бы умирать после ужасных пыток.

Ее отец, будь он проклят, загубил понапрасну их жизни.

Внезапно раздавшийся звук голосов резко прервал ее горестные размышления. Она едва успела вернуться к своей кровати, как дверь распахнулась и в комнату ввалилась группа пьяных мужчин. У двоих в руках были факелы, и, когда один из них пошатнулся в сторону кровати, она вскрикнула, испугавшись, что он сейчас подожжет занавески. Однако он устоял, и тогда она заметила, что это Алрик, который буквально пожирал ее глазами и улыбался, как идиот.

Она взобралась с ногами на кровать и испуганно закрылась шкурой, прижав ее к груди и вызвав дружный хохот мужчин. Катла, словно тень, трусливо выскользнула за двери, но Эльгива понимала, что ей так просто отсюда не скрыться. Она была обручена с Кнутом, и теперь его приближенные явились посмотреть, как он пропашет первую борозду и заронит семя наследника в ее утробу. Господи, если они рассчитывают обнаружить кровь на простынях, то их ждет глубокое разочарование, поскольку она уже давно не была девственницей.

Она взглянула на короля, который смотрел на нее по-волчьи, от похоти приоткрыв рот. А может быть из-за того, что она не девушка, по утру они ее вообще убьют?

Нет. Она нужна им, чтобы заявить о кровной связи с ее родом.

У нее не было времени раздумывать над этим, потому что Кнут остановился в ногах ее кровати и внимательно смотрел на нее глазами, в которых не было и намека на хмель. Он снял свою тунику и бриксы под одобрительные выкрики и топот пришедших с ним людей – они, наверное, хотели подбодрить его таким образом, решила она. Но теперь, когда Кнут был совершенно обнажен и его гладкая кожа поблескивала в свете факелов, судя по тому, что член его стоял по стойке «смирно», в каком-либо подбадривании вряд ли была необходимость.

Что ж, она не собирается просто так сидеть тут, как пень, – она им не запуганная маленькая Катла.

Подтянув под себя ноги, она встала на матрасе и медленно пошла навстречу мужу. Мужчины дружно закричали, предостерегая его; Кнут смотрел на нее настороженно, по-видимому, думая, что она может снова плюнуть в него. Но теперь она знала, кто он такой, и у нее не было никаких колебаний в отношении этого брака. Она обняла его за шею и поцеловала, втянув его язык себе в рот. В ответ он запустил руки ей под сорочку и грубо притянул к себе. Когда Кнут повалил ее на матрас, она сквозь пульсирующие в ушах удары своего сердца слышала одобрительные вопли стоящих вокруг них мужчин.

Когда он вошел в нее, она обхватила ногами его бедра и начала двигаться в ритме его движений. Толчки его были быстрыми, сильными и глубокими, и продолжалось все это недолго. Что ж, в конце концов, она была лишь трофеем, который он должен взять. Когда он бессильно упал на нее, датчане издали дружный победный рев. Перед ними появилась рабыня, Тира, и на мгновение глаза их встретились. Эльгива почувствовала, как под этим понимающим взглядом по коже у нее побежали мурашки, и облегченно вздохнула, когда занавески кровати закрылись и эти холодные глаза скрылись из виду.

Затем их оставили одних, и, когда она лежала под шкурами, прижимаясь к Кнуту, он что-то шептал ей на своем языке. Она не понимала его слов и обрадовалась, когда он наконец заснул, по-хозяйски положив ладонь ей на грудь. Ей было неудобно в его объятиях, и, несмотря на усталость, в эту ночь она долго не могла уснуть. Она пыталась нарисовать себе свое будущее, пыталась представить себя в громадной зале с золотым венцом на голове, но единственными образами, возникавшими перед ее глазами, были лица отца и братьев, которые смотрели на нее холодно и с осуждением. Когда же ей наконец удалось уснуть, ей приснилась женщина в сером, которая сидела и пряла, а выходившая из-под ее пальцев золотая нить падала в грязь.

На следующий день, одевшись в собственную сорочку и сиртель, а также взяв несколько украшений из своего свадебного подарка, она последовала за Кнутом на помост в зале, где король Свен ждал, чтобы поприветствовать ее. Алрик, выглядевший измученным после вчерашней попойки, пристроился позади нее, успев шепнуть ей на ухо, что получил команду быть при ней переводчиком.

Она стояла рядом с Кнутом, который взял ее за руку, пока Свен сверлил ее своими черными глазами, особенно внимательно глядя на ее живот, словно обладал даром увидеть, растет ли уже внутри нее сын Кнута. Ее возмущал и этот взгляд, и то, как прошла ее свадьба, хотя своим мужем она была в достаточной степени довольна – в том смысле, что в конечном итоге она получила то, чего желала.

– Я хочу знать, – сказала она, не дожидаясь, пока Свен заговорит первым, – когда именно король Свен наденет корону Англии как свою собственную?

Пока Алрик переводил ее вопрос, Эльгива внимательно следила за лицом Свена, и ей показалось, что она заметила в глазах короля тень изумления.

– Когда ты подаришь Кнуту сына, – последовал ответ, – смешав английскую кровь с датской, я силой отберу корону у Этельреда. Смерть твоего отца замедлила наши приготовления, но мы начнем все сызнова. Ты лишь должна выполнить свою задачу.

Она кивнула. Пока что этого достаточно. Она выполнит свою часть сделки. В конце концов, даже эта бледнолицая Эмма смогла родить сына. Она же, разумеется, окажется не менее плодовитой, чем Эмма, хотя – и тут в голове ее шевельнулась тревожная мысль – она так и не смогла забеременеть в те месяцы, когда спала с королем.

Однако тут она напомнила себе, что пророчество Грои оказалось правдой и ей самой судьбой предназначено носить корону, предназначено носить в себе сыновей, которые станут королями. Ей это написано на роду, уверяла она себя, и поэтому никакая сила на земле не может препятствовать этому.

Виндзор, Беркшир

Этельред нервно ходил по своим внутренним покоям, ожидая, когда по его вызову явится Эмма. Было уже поздно, и он устал, но, видит бог, он не мог провести еще одну ночь в своей кровати один. Настоящим мучением для него были сны, заполненные призраками, – в них его преследовали мертвые. Его брат, его мать и даже его отец вот уже неделю постоянно тревожили его сон. Их головы в золотых коронах с отвратительными разложившимися лицами нависали над ним, как будто предупреждая о каком-то надвигающемся несчастье. Прошлой ночью Эльгива, нагая и прекрасная, яростно скакала на нем в порыве любви, но внезапно оказалось, что это уже не Эльгива. Это был его отец, который всем своим весом придавил ему грудь и, закрыв ему губы своим грубым ртом в обрамлении густой бороды, принялся высасывать воздух из его легких, пока он в конце концов с криком ужаса не проснулся.

Испуг после того ночного кошмара до сих пор не оставлял его, хотя была в нем и искра надежды: сон этот мог означать, что, возможно, и Эльгива сейчас уже гниет в какой-нибудь безымянной неосвященной могиле.

Пока что ее не нашли ни в Мерсии, ни в Нортумбрии, и он тешил себя надеждой, что с ней – последней из змеиного выводка Эльфхельма – произошел какой-нибудь несчастный случай и смерть все-таки настигла ее.

Живая, выданная замуж за какого-либо датского лорда, она могла представлять собой угрозу – фигуру, вокруг которой объединятся раздраженные северные родичи Эльфхельма.

А мертвой она способна не более чем на то, чтобы лишь преследовать его в страшных снах.

Возле своего рабочего стола он приостановился и провел пальцем по куче свитков и вощеных дощечек с новостями из Кента, где датчане продолжали жечь и грабить. Его фирд делал в точности то, что он ему приказывал, собирая народ в бурхах, чтобы защитить его. Однако, находясь под защитой крепостных стен, им приходилось смотреть на то, как горят их дома и как захватчики уводят их скот. Они были бессильны остановить это, поскольку им не хватало людей, чтобы открыто противостоять разбойникам с моря и их беспощадному предводителю – какому-то мерзавцу по имени Тостиг, как ему написали в одном из донесений.

Может быть, этот Тостиг и был тем военачальником, который искал руки Эльгивы? Ее пообещали какому-то датчанину. А что, если свадьба эта уже состоялась? Что, если она все-таки осталась жива и этот Тостиг получил ее в качестве награды? Может так статься, что у него не распалится желание получить гораздо больше сокровищ, чем он может награбить по деревням и городам Кента? Может так статься, чтобы Эльгива не подтолкнула его претендовать на корону Англии?

Тем больше у него было причин надеяться на то, что дочери Эльфхельма уже нет в живых.

Дверь его покоев распахнулась, и, подняв глаза, он увидел Эмму, одетую в ночную сорочку. Она была так же прекрасна, как в тот день, когда он впервые увидел ее, – а может быть, даже еще прекраснее. Светлые волосы были заплетены в косу, лежавшую у нее на плече, кожа была гладкая и чистая, как поверхность мрамора. Она смотрела на него своими потрясающими светло-зелеными глазами – это был не потупленный взор молодой девушки, а полный мысли и понимания взгляд зрелой женщины и королевы, – и в кои-то веки при виде ее он ощутил успокоение. Он устал от борьбы с призраками, и она, безусловно, могла стать его оружием против них. Когда он полностью погрузится в нее, мучительный ужас перед этим суккубом, Эльгивой, должен рассеяться.

Он налил медовуху в чаши для них обоих и жестом пригласил ее к столу с лежащими на нем горой вощеными дощечками.

– Вы также можете прочесть это.

Она села за стол и стала читать донесения, а он в это время следил за ее лицом. Она выглядела озабоченной, и он гадал, связано ли это с тем, что датчане продолжают разграблять его королевство, или же с какой-то мелочью, имеющей отношение к Эдварду. Материнство как-то смягчило Эмму, и это озадачивало его, поскольку материнская любовь совершенно не укладывалась в систему его представлений и жизненного опыта. Его собственная мать была холодна и рассматривала его как веху на пути продвижения к королевскому могуществу, и не более того. Она растоптала его своими ногами, стерла в порошок, как кусок мела. Что же касается его первой жены, она практически не видела своих детей, после того как они покидали ее тело. Она называла их «Божьей карой, наложенной на всех женщин за грех Евы».

Эмма же восхищалась своим сыном и ни за что не соглашалась разлучаться с ним надолго. Это было неудобно, и это необходимо было изменить. Не то чтобы он уже видел в этом какую-то проблему, однако он не мог позволить Эдварду быть настолько привязанным к материнской юбке. Бог даст, он вскоре наградит ее еще одним ребенком – возможно, даже сегодня ночью. Когда в животе у нее зародится еще одно дитя, станет проще оторвать от нее Эдварда. Этому же определенно способствовало и то, что, находясь здесь, она много времени проводила в главной зале, слушая дебаты относительно отпора Англии датчанам или же советуясь со священниками и дворянами, откликнувшимися на призыв короля. Это означало, что она меньше времени проводила со своим сыном, однако это, как он понимал, было палкой о двух концах. Потому что она пользовалась такой возможностью, чтобы заводить союзников среди его советников, а он не приветствовал, чтобы его народ распространял свою преданность к королю еще на кого-то.

Он должен побыстрее сделать ей сына. Место Эммы в его кровати, под ним, а не за столом совета среди самых мудрых.

В дверь постучали, и вошедший слуга принес еще одно послание, с которым тоже нужно было разобраться.

– Это из Йорвика, милорд, – сказал Хьюберт, – от архиепископа Вульфстана.

Этельред пробормотал под нос проклятия. С тех пор как король скоттов обложил осадой Дарем, на Севере тянулось зловещее затишье и оттуда ничего не было слышно. Получить же вести от Вульфстана сейчас, после недели мрачных ожиданий, не предвещало ничего хорошего.

Он сел, мысленно приготовившись к катастрофе.

– Читай.

Хьюберт сломал печать и развернул свиток.

– «Архиепископ Вульфстан, lupus episcopus, приветствует Этельреда, Rex Anglorum, и шлет ему свое апостольское благословение, – своим высоким голосом прочел Хьюберт. – Спешу уведомить вас, что Ухтред из Бамбурга нанес поражение войску скоттов под Даремом».

«Ну наконец-то, – подумал Этельред. – Наконец-то я смогу заявить о своей победе, а не о разгроме».

– «Король Малькольм бежал, спасая свою жизнь, – продолжал читать Хьюберт, – но большая часть его армии была истреблена. По приказу лорда Ухтреда головы убитых скоттов были выставлены на крепостном валу в качестве военных трофеев. Отсюда вы можете понять, что Ухтред – это неистовый и беспощадный воин. Пренебрегать этим рискованно. Если вы не используете его военное искусство, это быстро сделают другие». – Хьюберт поднял на него взгляд. – Это все, милорд.

Этельред фыркнул.

– Если бы Ухтред был сейчас здесь, я бросил бы его против этих датских негодяев, которые разоряют Кент. – Он махнул на Хьюбрета рукой. – Составь подобающий ответ. Я просмотрю его завтра утром. – Когда Хьюберт ушел, он повернулся к Эмме и заметил на лице ее все то же тревожное выражение, и это несмотря на хорошие новости из Йорвика. – Что беспокоит вас? – спросил он. – Разве вас не радует поражение наших врагов?

– Милорд, – ответила она, – я получила новости от моего брата Ричарда, что я…

– Нет! – рявкнул он, с силой стукнув чашей по столу. – Не утомляйте меня вашими нормандскими заботами сегодня вечером! Я буду смаковать добрые вести из Дарема как можно дольше, прежде чем вы взвалите на меня то, что ваш брат передал вам у меня за спиной. – Он встал и взял Эмму за руку, чтобы подвести ее к кровати. – Ступайте под одеяло, миледи. Исполнение вашего долга этой ночью будет происходить там.

Он стащил с себя одежду и стал наблюдать, как она через голову снимает сорочку. Ее плотно сжатые губы говорили ему, что она, как обычно, была не в лучшем настроение для постельных забав. Она покорится ему исключительно из чувства долга, чтобы выполнить свои обязательства как королевы, и не более того.

Бывало и такое, когда она забывалась и пыталась выворачиваться из его хватки, капризничая, как одна из его гончих во время течки. В таких случаях заниматься с ней любовью было даже лучше. «Возможно, – думал он, укладываясь на нее, – это превращалось в борьбу мужчины и женщины, производящих на свет сыновей».

Теперь же, однако, она отдалась ему спокойно, без всякого интереса, и от этого ему стало скучно. Он быстро покончил с этим и, опустошенный, остался лежать на ней, насытившийся, но неудовлетворенный. В голове его все еще вертелись воспоминания о гротескно меняющемся лице Эльгивы. Когда же он наконец скатился с Эммы, она сразу села на кровати, видимо, намереваясь вернуться в свою комнату. Чтобы остановить ее, он хлопнул ее по руке.

– Сегодня ночью вы останетесь со мной, – сказал он. – В последнее время я часто просыпаюсь под утро, и вы можете мне понадобиться. А тем временем, – он провел пальцами по выпуклости ее гладкой груди, – пока мне еще не хочется спать, вы как раз можете рассказать мне свои нормандские известия.

Эмма подтянула простынь под самый подбородок, но он снова стащил ее. Она уже некоторое время не проводила ночи в его постели, и ее тело напоминало одно из его поместий: он чувствовал необходимость время от времени посещать его, чтобы убеждаться, что там все в порядке. «Что ж, – решил он, – тело Эммы действительно находится в идеальном порядке». Оно казалось золотистым в пламени свечей, все еще горевших в стоящих вдоль стены подсвечниках. Проводя осмотр ее грудей, живота и островка светлых волос между ног, он почувствовал, как член его вновь твердеет.

– Милорд, – сказала она, – Ричард пишет, что король Дании Свен возобновил поставку припасов в форты своего отца.

Он нахмурился, и рука его, небрежно гулявшая по ее груди, замерла.

– Лагеря, вы имеет в виду? Те самые, где Харальд тренировал свои войска?

– По меньшей мере три из таких лагерей, – сказала она. – Датский король издал указ, созывая воинов.

Мгновение он смотрел на нее, читая тревогу в ее глазах, а затем встал с кровати и вновь наполнил свою чашу.

– В северных королевствах Свена полно молодых головорезов, у которых нет своей земли, – сказал он, – и им нужно найти занятие. Один из способов удержать их от выступления против своего короля – это обучить их сражаться и забросить куда-нибудь еще. Однако такая подготовка требует времени.

Он изучающе смотрел на свою жену, и в нем боролись противоречивые чувства: удовлетворение тем, что она принесла ему полезную информацию, и раздражение, что та попала к ней раньше, чем к нему. Сфера влияния Эммы ширилась, и пока что это было ему на руку. Но что еще она могла узнать такого, что использовала уже только в своих целях? В конце концов, обеспечивающие мир невесты связывали его с двумя королевствами, и кто мог с уверенностью сказать, какой из этих союзов окажется крепче?

– А откуда стало известно об этом вашему брату?

– Один из его епископов посещал новую церковь в Роскилле. Здесь до него долетели слухи, что датский король присягнул свергнуть вас с трона. Поговаривали, что он торжественно поклялся, милорд, одновременно Одину и Христу. – В голосе ее зазвучали настойчивые нотки, а зеленые глаза пристально изучали его лицо. – Что вы предпримете, чтобы остановить его?

– Остановить его? Господи! Мы не можем остановить весь этот сброд, который даже сейчас расползается по нашим полям и деревням. Напишите своему брату, что я благодарен ему за предупреждение, но обязан сначала вырезать волков внутри своего дома, прежде чем воевать с врагом у его дверей.

Тем не менее информация эта была ценной, и она встревожила его. Было ли это угрозой того, что его черные сны начинают воплощаться в жизнь? Что Свен, который заключил союз одновременно с Богом и с дьяволом, строит свою армию исключительно для того, чтобы уничтожить Англию?

Это было вполне вероятно. Армия Свена, рожденная в это опасное время, однажды доберется до берегов Англии. Высадятся они, конечно, еще не скоро, пройдет, наверное, несколько лет, но все равно дело идет к этому. И, если, как убеждает его королева, он не найдет способа остановить их, тогда эта громадная армия и человек, который ее поведет, будут искать способ уничтожить его самого.

 

Глава 12

Декабрь 1006 года

Уилтшир

– Теперь уже недолго.

Слова архиепископа Эльфеха тонули в непрерывном реве тысячи голосов, и Эмме приходилось напрягаться, чтобы расслышать его. Они с ним стояли на высоком бруствере бурха, венчавшего вершину пустынного холма у деревни Кеннет. Вокруг них собралась горстка женщин из окружения Эммы и несколько священников, путешествовавших вместе с архиепископом. У них за спиной, за стенами крепости, женщины и дети из деревни и близлежащих ферм ютились вокруг костров под импровизированными навесами, ожидая решения судьбы их мужей, отцов и сыновей. По крепостному валу через равные промежутки стояли на страже вооруженные воины из местного фирда, а далеко внизу перед ними, в долине между безлесными холмами, в тусклом свете зимнего дня две армии готовились сойтись в сражении.

Она дрожала под своей меховой мантией, поскольку мягкая до этого погода сегодня ночью обернулась настоящим морозом и все небо было укрыто темными тучами, грозившими разразиться снегопадом.

Там, на поле битвы, сейчас находилось и ее домашнее войско из нормандцев, тридцать прекрасно обученных и хорошо вооруженных воинов, которые входили в состав отряда, возглавляемого Этельстаном. Ей было видно, как он со своими знаменосцами за спиной торопливо расставляет своих людей на позиции.

«Милостивая Пресвятая Дева, – про себя молилась она, – защити и сохрани его».

Взглянув на вершину большого пологого холма слева от долины, она смогла рассмотреть короля верхом на коне в окружении всадников в доспехах и шлемах – это были вассалы, которые помогут ему скрыться, если, не дай бог, сражение будет проиграно.

В самой же долине солдаты выстраивались шеренга за шеренгой; англичане стояли к ней спиной, и хотя из-за дальнего расстояния она не могла быть полностью уверена, но ей показалось, что у датчан таких шеренг больше.

– Их слишком много, – едва расслышала она чей-то невнятный голос за еще более усилившимся ревом голосов, хоть это казалось уже невозможным. – Господь отвернулся от нас.

Реакция Эльфеха была быстрой и резкой:

– Никогда не сомневайтесь в Господе нашем! Верьте в Него, и Он не покинет вас!

«Однако многие в нашем королевстве, – подумала Эмма, – считают, что Господь поступил с нами именно так». Весь конец лета и всю осень заморские захватчики грабили и разоряли их землю; англичане пытались препятствовать им, но это не мешало им продолжать свое грязное дело. Мужей убивали, их жен насиловали, а детей уводили на невольничьи рынки. В ноябре ранние снегопады прогнали датчан через пролив Солент на остров Уайт, так что защитники Англии, которые до этого лишь незначительно беспокоили своих противников, просто разошлись по домам.

Но где-то ближе к середине зимы погода стала теплой, и датчане налетели вновь, двигаясь настолько быстро, что англичане не успевали даже зажечь предупредительные сигнальные огни – их роль выполняли уже деревни, подожженные на пути захватчиков. Теперь же, когда датчане начали угрожать богатым аббатствам и поместьям в Беркшире и Дорсете, король просто вынужден был действовать. Он собрал хорошо вооруженное войско из числа английских дворян и их вассалов, чтобы сбросить датчан обратно в море. Однако и датчане тоже были хорошо вооружены. И, Пресвятая Дева Мария, их было очень много!

Теперь она услышала еще один звук, прорывавшийся сквозь рев голосов, – низкий грохот, превратившийся в ритмичный стук: солдаты стучали мечами в сделанные из липы щиты и кричали, доводя себя до требующегося в бою безумного экстаза.

– Начинается, – пробормотал Эльфех.

Священники вокруг нее начали монотонно распевать псалмы, и в этот момент Эмма почувствовала, как на щеку ей упала снежинка.

Снизу раздался громогласный крик, и просвет между двумя армиями быстро исчез, когда одна стена воинов ударилась в другую. Затаив дыхание, она переводила взгляд от людей в долине под ними, сражавшихся за своими щитами, которые, казалось, представляли собой очень ненадежную защиту, на Этельстана, сидевшего на коне и, похоже, не обращавшего внимания на летевшие со стороны датчан копья и стрелы.

Она видела, как люди в шеренгах падали, но линия продолжала держаться, потому что их место тут же занимали те, кто шел сзади. Над полем битвы стоял непрекращающийся громкий рев, как будто шум разбивающихся о скалы волн, а среди него – резкий звон металла о металл, когда мечи рубили доспехи и шлемы. Слышались также и другие крики – высокие, раздирающие душу вопли раненых и умирающих.

Стоявший рядом с ней Эльфех продолжал усердно молиться, но она могла лишь с ужасом, стиснув зубы, следить за этим жутким человеческим спектаклем, кровавой бойней, развернувшейся внизу. Шеренги воинов не рассыпались, но англичане отдавали территорию, тогда как датская линия неумолимо продвигалась вперед, не обращая внимания на раненых, которых они топтали своими ногами.

Ей казалось, что она уже давно даже не дышит, как будто время остановилось для всех, кроме тех людей, которые, сыпля проклятиями, отчаянно сражались и умирали в этой долине между холмами. Внезапно на правом фланге англичан образовалась брешь, и датчане тут же хлынули в нее. К месту прорыва ринулась английская конница, но сейчас снег, подхватываемый северным ветром, валил уже основательно, и Эмма больше не могла разглядеть Этельстана среди защищавшихся.

Вскоре линия английской армии вновь была разорвана в центре, и датчане, словно могучий прилив, бросились вперед. Англичане, кто еще мог это сделать, развернулись и побежали, удерживаемые задними рядами, пытавшимися выстоять позади них, и она с ужасом и отвращением смотрела на то, как датчане, орудующие своими секирами на длинных рукоятках, бьют бегущих людей в спину и топчут их.

Она хотела отвести глаза в сторону, но не могла, потому что отчаянно пыталась разыскать в этом хаосе Этельстана. Из ее глаз ручьями текли слезы, и ей приходилось утирать их, чтобы хоть что-нибудь увидеть, но, как она ни старалась, все равно не могла найти его из-за слепящих слез и густого падающего снега.

А затем, казалось, в один момент все было кончено. Датчане, видя, что враг побежал, издали дикий победный вопль, от которого кровь застыла в ее жилах, и она очень четко поняла, что имели в виду мужчины, когда говорили о кровавой бойне.

Вдоль бруствера раздавались крики отчаяния священников, проклятия и ругань солдат, плач женщин. А на поле битвы далеко внизу датчане начали грабить убитых и раненых, забирая у них оружие и трофеи.

Она стояла неподвижно, продолжая искать глазами Этельстана, и наконец, вглядываясь сквозь пелену снега, увидела его на вершине холма, откуда за всем этим наблюдал король. Значит, Этельстан жив. Он цел и невредим, и она поблагодарила Господа за это. Но, даже произнося шепотом благодарственную молитву, она вновь посмотрела на поле сражения, где снег уже начал заметать тела убитых и раненых. Датчане двинулись оттуда, возвращаясь в свой лагерь где-то в лесах к востоку отсюда, где их ждали женщины и добыча.

– Что они теперь будут делать? – спросила она.

– Праздновать свою победу, вероятно, – сказал Эльфех. – Но эта непогода стала для нас благословением Божьим. Она загонит их кратчайшим путем на корабли, поскольку теперь их главной заботой станут не трофеи, а прибежище. К тому же, – тяжело вздохнув, продолжил он, – они пришлют своих эмиссаров, чтобы потребовать от короля дань, которая способствовала бы тому, чтобы весной они убрались отсюда. Сколько бы они ни запросили, после этого поражения у короля не будет другого выхода, как заплатить им.

Она смотрела вниз на поле битвы, по которому ходили люди: женщины, искавшие свои сыновей и мужей; мужчины, подбиравшие раненых, чтобы отнести их в церковь в Кеннете. Она судорожно сглотнула подступившую к горлу желчь и повернулась, чтобы спуститься с крепостного вала. Нужно было позаботиться о раненых, и там найдется работа для многих рук, даже для рук королевы.

 

Глава 13

Июнь 1007 года

Рингборо, Холдернесс

Эльгива, сидевшая за столом подле Кнута, отодвинула от себя тарелку свежего сыра, которую поставили перед ней. Ей не нравился его вид – какой-то скользкий и липкий, – а запах был и того хуже. Господи! Она ненавидела дитя у себя в животе за эти приступы тошноты, хотя повивальная бабка сказала ей, что это верный признак того, что у нее будет мальчик.

А ее ребенок просто обязан быть мальчиком. Она сделала все что могла, чтобы гарантировать это, начиная с того, что расталкивала Кнута рано по утрам, когда, как каждому известно, мужчины наиболее пригодны к зачатию, и кончая тем, что сжимала руки в кулаки, когда он входил в нее, – практика, результатом которой, по словам одной женщины из прислуги Турбранда, стали шестеро ее сыновей.

Она нахмурилась, вспомнив, что несколько раз за зиму и весну она, лежа с Кнутом, настолько наслаждалась их совокуплением, что забывала сжать кулаки. А бывало, что он брал ее не только утром, но и ночью, и даже среди бела дня. Что, если дитя зародилось в неправильное время? Что, если это не мальчик?

Ответа на этот вопрос ей придется ждать еще несколько месяцев, до самых Святок, если верить ее рабыне Тире, которая утверждала, что разбирается в таких вещах. Сейчас же Эльгива знала лишь то, что ее тошнит настолько, что она уже готова покончить с этим бременем, а долгие месяцы, которые пройдут, прежде чем она освободится от него, казалось, растянулись на целую вечность.

Когда подле нее возник слуга, который поставил рядом с сыром тарелку вареных угрей, она закрыла ладонью рот и нос, чтобы ее не вырвало прямо за столом. Кнут быстро взглянул на нее, после чего забрал угрей и, сунув их обратно слуге, потребовал буханку хлеба и миску земляники. Эльгива сомневалась, что сможет съесть хотя бы это, но эта еда по крайней мере не источала запаха, от которого ее выворачивало наизнанку.

Она подумала, что должна поблагодарить мужа за заботливый жест, но не сделала этого. Она была слишком зла на него, чтобы даже говорить с ним. Теперь, когда она носила под сердцем ребенка, он собирался оставить ее, уплыть в Данию завтра с отливом. Кнута призывал его отец, и он явно хотел уехать. Единственная причина, по которой он до сих пор оставался здесь, состояла в том, что он до своего отъезда был полон решимости убедиться: она действительно беременна и чувствует себя хорошо. Это была задача, которую поставил ему отец, а Кнут, как она успела выяснить, придавал большое значение выполнению своего долга.

Имея в виду, конечно, что долг этот был приятным для них обоих. Ее молодой муж оказался неудержимым любовником, который, к немалому ее удивлению, мог заставить ее хотеть его даже тогда, когда она была уставшей и не в настроении. В отличие от короля Этельреда, который укладывал ее в постель исключительно для своего собственного наслаждения, Кнут бывал удовлетворен только тогда, когда ему удавалось распалить ее. А может быть, он просто хорошо выполнял свой долг. Потому что, хотя занятия любовью приносили удовольствие им обоим, по сути своей это все же была обязанность. А теперь ей придется сидеть взаперти в Холдернессе, как какой-то жеребой кобыле, пока Кнут будет выполнять другие свои обязанности где-то еще. Поскольку он был мужчиной, она не сомневалась, что он сразу заполнит вакантное место в своей постели первой встречной, которая попадется ему под руку.

Раздраженная этой неприятной мыслью и угнетенная видом и запахом еды, она уже хотела встать из-за стола, когда увидела Алрика, который широким шагом направлялся к помосту, и сердце у нее, на удивление, слегка екнуло. Его не было видно несколько месяцев, и она вдруг поняла, как скучала по нему и каким унылым казался ей этот дом без него.

– Алрик, – возбужденно приветствовал его Кнут, – подходи, садись, расскажи, какие ты привез нам новости.

Эльгива приказала принести еще еды, а Алрик тем временем уселся на скамью напротив них и занялся хлебом и земляникой. Она с удовольствием разглядывала его лицо, эти знакомые правильные черты, локон темных волос, упавший ему на правую бровь. Должно быть, он почувствовал, что она смотрит на него, потому что бросил на нее короткий взгляд, и в этот момент между ними проскочила какая-то искра, от которой по телу ее побежали мурашки. Оно на месте, подумала она, никуда не делось, это влечение между ними, которое всегда тлело, словно огонь в очаге, присыпанный сверху углем и тем более манящий, поскольку ему никогда не позволяли разгореться.

Кнут ничего этого не замечал. Его мысли были слишком заняты Этельредом и Уэссексом, и он засыпал Алрика вопросами. Надежные вести о событиях, происходящих за пределами Холдернесса, поступали очень редко, и поэтому Алрик, принявший присягу на верность Кнуту в день ее обручения, был послан на юг за новостями. «Интересно, – подумала она, – когда Кнут уедет, распространит ли Алрик эту свою преданность на меня, как это было раньше?» Ей стоило в этом убедиться, поскольку в своем окружении ей обязательно понадобятся люди, которым она могла бы доверять.

Слушая его рассказ, ей приходилось напрягаться, поскольку датский язык все еще давался ей с трудом. Когда он сообщил о деньгах, которые Англия заплатила Тостигу, и о политических назначениях, проведенных Этельредом весной, она взглянула на Кнута, который хмурился. О чем он сейчас думает? Конечно, он обязан решить, что должен последовать примеру Тостига. Вместо того чтобы на следующий день отплывать в Данию, ему следовало бы убедить свого отца, короля Свена, привести свои армии в Холдернесс. Этельред слаб! И сейчас самое время для нападения!

Все это она высказала ему, когда они остались одни в комнате, однако он отверг все ее доводы.

– Я уезжаю завтра утром, Эльгива, как и намеревался до этого.

Он накинул тяжелую шерстяную тунику, готовясь идти на пристань, чтобы проследить за последними приготовлениями его корабля. Его спокойная решимость привела ее в бешенство, но она усилием воли заставила себя не показывать свой гнев. Кнута было проще склонить к выполнению ее воли не требованиями, а просьбами.

– Но разве вы не видите, что эти известия все меняют? – сказала она. – Этельред наградил Идрика – человека, который убил моего отца, – сделав его элдорменом Мерсии. И вы останетесь в стороне, позволив, чтобы возвышение этого мясника осталось без ответа? – Она вглядывалась в его лицо в поисках признаков того, что задела его за живое, но увидела лишь раздражение.

Конечно же, он ничего не мог сделать с Идриком – она это уже понимала. Пока что не мог. До тех пор пока на английский трон не сядет датский король, потому что лишь королям дано раздавать награды и наказания. И если она действительно хочет удержать Кнута возле себя, ей следует найти аргумент посерьезнее.

– А что, если Идрик и король узнают, где я сейчас? – Став прямо напротив него, чтобы ему были лучше видны ее душевные страдания, она подпустила немного слез, которые тут же наполнили ее глаза. – Как вы думаете, что они сделают, если узнают, что я ношу вашего ребенка – внука короля Дании? Разве не должны вы остаться, чтобы защитить свою жену и сына?

– Мы уже обсуждали это ранее, – возразил он. – Вы останетесь под опекой Турбранда, и вас в крепости будут охранять его вассалы. Мое присутствие в любом случае ничего в этом не изменит. Я сделал все что мог, чтобы обеспечить вашу безопасность. Если же вы боитесь, поезжайте вместе со мной в Данию.

Но она не покинет Англию. Ее судьба лежит здесь, и именно здесь она должна однажды стать королевой. Если она уедет, она может сюда уже никогда не вернуться. На самом деле она боялась, что и Кнут сюда не вернется.

– А что будет, если вы не приедете обратно? – спросила она. – Если с вами что-то случится, как я смогу хотя бы…

– Не накликайте беды, – оборвал он ее. – Я пообещал, что вернусь, и я это сделаю.

– Но почему вы вообще должны куда-то ехать, когда здесь предоставляется такой шанс? – не унималась она. – Вы же сами слышали Алрика. Этельред заплатил Тостигу и его воинам тысячи фунтов серебром, чтобы только они оставили его королевство с миром. Он не готов сейчас воевать.

– Как и мы! Корабли не готовы, договоренности с союзниками не достигнуты, и мой отец не склонен оставлять Данию в руках моего брата. Вы не знаете всех сложностей…

– Зато я знаю, что Идрик стал элдорменом Мерсии! Я знаю, что Ухтред, который является смертельным врагом вашего союзника Турбранда, был поставлен элдорменом Нортумбрии! И я знаю, что, если вы не нанесете удар в ближайшее время, Англия объединится против вас, потому что Этельред уже плетет паутину, собирая отряды своей знати, чтобы выбросить вас отсюда!

– Этельред в этом не преуспеет. – Он пересек комнату, чтобы взять с кровати свой плащ. – Мой отец вынашивал планы завоевания Англии долгие годы. И ничто не помешает ему эти планы осуществить. Однако ударит он не раньше, чем будет к этому готов.

– Но с этим выжиданием он рискует всем.

«И почему, – подумала она, – именно Свен должен быть тем человеком, которому достанется корона Англии?»

– Чем выше риск, тем больше награда, – сказал он, набрасывая плащ на плечи и устремив на нее тяжелый взгляд. – А все, что требуется вам, леди, это терпение.

– Нет у меня этого терпения, – ответила она, – и замуж я вышла не за вашего отца, а за вас.

Он завозился с застежкой своего плаща на горле – как она надеялась, это был знак, что она достучалась до него, что ее слова его обеспокоили. Эльгива снова встала прямо перед ним, отодвинула его руки и сама быстро застегнула золотое кольцо. Затем она обеими руками схватилась за тонкую шерстяную ткань и, сосредоточившись на выборе слов чужого языка, чтобы он правильно понял, что она имеет в виду, прошептала:

– Почему вы должны дожидаться своего отца? Вызовите своих людей, я же призову своих родственников. Вместе мы захватим Нортумбрию, прежде чем Этельред успеет собрать против нас свою армию. Вы станете королем Севера, а я буду править рядом с вами. После этого мы поставим на колени Мерсию, затем Уэссекс. И это сделаем мы. Не Свен.

Она возбужденно и с надеждой всматривалась в его лицо и ждала. Он был очень привлекателен, этот ее молодой супруг – она могла сказать такое об очень немногих мужчинах в Холдернессе. Сейчас его широкоплечая жилистая фигура возвышалась над ней, поскольку был он так высок, что кончик его подбородка с бородой цвета меди находился на уровне ее макушки. Она хотела, чтобы он наклонился и поцеловал ее, чтобы забыл обо всем, кроме желания сделать ей приятное. Она хотела, чтобы он завоевал Англию и бросил к ее ногам.

Однако устремленный на нее взгляд был холоден.

– Всем, что у меня есть, я обязан своему отцу. Моя преданность и покорность его воле для меня на первом месте, они превыше всего остального. Даже превыше вас, Эльгива.

Он схватил ее за запястья и отбросил ее руки в сторону, как будто ему было неприятно прикасаться к ней, после чего быстро вышел, даже не попрощавшись.

Она думала о том, чтобы окликнуть его, побежать за ним, попытаться устранить образовавшуюся между ними брешь, но не могла заставить себя покориться ему таким унизительным образом; к тому же в этом было мало толку. Она никогда не окажется для Кнута на первом месте – он дал ей это понять довольно прозрачно. Он мог быть ей мужем, но в первую очередь он оставался все-таки сыном Свена.

Потерпев поражение, она вернулась к своей кровати и легла, свернувшись калачиком вокруг ребенка в своем животе. Она поступила неразумно, попытавшись восстановить его против своего отца. Он ей этого никогда не забудет и не простит. В своей попытке склонить его к себе она преуспела лишь в том, что оттолкнула его еще дальше, чем он был раньше.

Она закрыла глаза, чувствуя себя разбитой, больной и глупой. Впрочем, через некоторое время она села на кровати и, положив подбородок на согнутые колени, стала размышлять. Не все еще потеряно, в конце концов решила она. Кнут будет выполнять свой долг по отношению к ней, в этом она была почти уверена, а их сын станет связующим звеном между ними. Рождение ребенка вернет его отца, и тогда все изменится. Хватка Свена на Кнуте ослабнет, когда у того появится свой сын, и ее собственное влияние значительно усилится.

Это правда, что ей нужно быть более терпеливой, но для нее нет необходимости дожидаться, пока Свен умрет, чтобы получить то, чего она хочет. Ей нужно всего лишь подождать рождения своего сына.

Октябрь 1007 года

Винчестер, Гемпшир

– Эндж обязательно захочет морковки, Эдвард, – сказала Эмма, – надеюсь, что ты взял ее с собой.

Дело шло к вечеру, и они с Хильдой быстро шагали в сторону конюшен, держа маленького Эдварда за руки. Ему было уже почти три года, и они играли с ним в одну из его любимых игр, время от времени поднимая его над вымощенной камнем дорожкой, так что он взвизгивал от восторга.

Уловив запах свежих фруктов, прилетевший со стороны близлежащего сада, Эмма прошептала благодарственную молитву. Этим летом в Англии стоял мир, и после трех лет голода урожай был обильным. Армия викингов, сотворившая такой хаос в прошлом году, оставила остров Уайт в распоряжение рыбаков и морских птиц, – предводители войска были удовлетворены громадной данью, которую заплатил король. Этим летом они не вернулись, так что, наверное, Господь все-таки внял молитвам англичан. Возможно также, что предупреждения ее брата о вторжении, которое готовилось датским королем, были беспочвенными.

Возможно, сын ее будет подрастать в мирном королевстве.

Она опустила глаза на маленькую головку с шелковистыми волосами: Эдвард, который в данный момент не висел у них на руках, а стоял на своих ногах, освободил одну руку и похлопал себя по кожаному мешочку, висевшему у него на поясе, – недавнему и высоко ценимому подарку короля.

– Морковка для Эндж лежит в моем кошельке, – сказал он, – вот здесь.

Она рассмеялась и снова взяла его за руку.

– В таком случае я уверена, что тебе здесь будут очень рады.

– А конь моего отца тоже здесь? – спросил он. – Такой большой и черный? Я и для него тоже взял морковку.

– Да, конь короля тоже здесь.

И даже этот норовистый «большой и черный» конь, как называл его Эдвард, сегодня будет достаточно спокоен, чтобы взять подарок с крошечной ладони маленького мальчика, потому что король сегодня утром ездил на нем на охоту.

Сегодня на ужин должны собраться только члены семьи, за исключением лишь лорда Идрика, который с декабря находился при короле постоянно. Она предпочла бы, чтобы он уехал на свои земли в Шропшире, потому что не любила этого человека. За его несколько мрачной, но привлекательной внешностью и сладкими как мед словами она чувствовала расчетливый ум и пустоту души, отчего по спине у нее пробегал холодок.

«Сегодня рядом с королем должен находиться Этельстан, а не Идрик», – с горечью подумала она. Но между отцом и сыном произошла горячая размолвка, когда Этельред объявил, что назначает Идрика элдорменом Мерсии. После той ссоры даже Эдмунду не удалось отговорить брата покинуть двор, так что Этельстана они не видели со времени празднования Пасхи.

Ее тревожило, что брешь между Этельстаном и его отцом ширилась, словно река в половодье, тогда как король все больше и больше становился зависим от своего нового элдормена. Идрик был человеком, который при желании мог очаровать кого угодно, но, когда она слушала, как он говорит, ей казалось, что мир немного кренится в сторону, – как будто земля под ее ногами была недостаточно надежной. Все ее инстинкты подсказывали ей, что Идрику доверять нельзя, что его истинное лицо совсем не похоже на ту маску, которую он выставляет напоказ. В каком же из этих образов, задумывалась она, видит его король?

Когда они добрались до конюшен и вошли внутрь, Эмма вдруг услыхала девичий смех. Оглянувшись по сторонам, она заметила парочку, обнимавшуюся в темном углу, – очевидно, это было место встречи любовников. Ее это не особенно удивило бы, если бы девушкой этой оказалась не Эдит, и не важно, кто тот мужчина: эту маленькую игру, в которую они играли, необходимо остановить.

– Иди посмотри на Эндж, – сказала Эмма сыну, который тут же радостно зашагал дальше в сопровождении Хильды. Затем она со строгим лицом повернулась к парочке в углу. – Милорд, – твердым голосом сказала она, словно бросив камень в партнера Эдит.

Тот оторвался от дочки короля и, обернувшись, поклонился. У нее перехватило дыхание, показалось, что земля уходит из-под ног, и она пожалела, что под рукой нет чего-то потяжелее, чтобы бросить в него вместо своих слов. Идрик и Эдит! Такого она не ожидала. Она стала вспоминать сегодняшнюю охоту. Проскальзывали ли там между ними какие-то взгляды украдкой, случайные прикосновения, которых она не заметила? Однако ничего такого припомнить она не смогла: не было никаких признаков чувства между ними.

– Оставьте нас, милорд, – приказала она. – А ты, Эдит, останься.

Идрик еще раз быстро взглянул на Эдит, снова поклонился Эмме и грациозно удалился с самодовольным видом красующегося мартовского кота. Эмма обернулась к своей падчерице, которая выглядела не сконфуженной, а оскорбленной. Пресвятая Дева, неужели эта девочка даже не понимает, как она себя скомпрометировала?

– Что еще? – Голос Эдит звучал раздраженно и нетерпеливо.

Эмме удалось совладать со своим гневом, от которого кровь стучала у нее в висках. Она представила себе конфликт, который должен произойти сейчас, и, хотя этот хлев, похоже, был для него самым подходящим местом, она все же предпочла подождать, пока будет лучше контролировать себя.

– Мы не будем обсуждать это здесь, – резко бросила она. – Иди в свою комнату и жди меня там.

Эдит намеренно громко и раздраженно вздохнула и направилась к выходу из конюшни с высоко поднятой головой и дерзкой ухмылкой на губах; у Эммы просто чесались руки отвесить ей пощечину, чтобы стереть это наглое выражение с ее лица. Но вместо этого она вызвала воспоминание о другой Эдит, маленькой светловолосой девочке, которая когда-то просила ее рассказывать сказки и приносила котят, чтобы показать ей. Как она упустила такого ребенка? Нынешняя Эдит, которая была сама любезность и почтение с королем, вела себя с нею столь же упрямо, как невоспитанный норовистый жеребенок.

Она медленно и глубоко вздохнула, вознеся молитву с просьбой о терпении, которое ей определенно понадобится в предстоящей конфронтации. Во время их последней стычки победительницей вышла Эдит. Сразу после Рождества она обратилась с просьбой к своему отцу, заявив, что она уже слишком большая, чтобы находиться в покоях королевы вместе с младшими детьми. Она настаивала на том, что, поскольку ей уже почти тринадцать, а Эльфе – двенадцать, им нужны собственные покои. Тогда, оставшись глух к возражениям Эммы, Этельред удовлетворил просьбу Эдит.

Вспоминая свое собственное детство, Эмма не могла припомнить такого момента, когда она не находилась под строгим присмотром кого-то из взрослых – матери, няни, своей сестры или жены брата. Ей казалось большой ошибкой предоставлять Эдит такую свободу, но король никогда не уделял своей дочери достаточно внимания, чтобы заметить, какой своенравной и грубой она стала.

И все же ей придется рассказать ему про Идрика; это будет нелегко и в этом не окажется ничего приятного, поскольку Идрик в глазах короля выглядел золотым человеком. Тем не менее позолота эта должна несколько потускнеть, когда король поймет, что его элдормен обратил свои алчные глаза и руки на его дочь, и вот это будет только к лучшему.

Эмма нашла ожидавшую ее Эдит, которая сидела в полоске солнечного света, падавшего из окна, и усердно занималась вышивкой по тонкой шелковой ткани. На губах девушки плясала скромная улыбка; желание дать ей пощечину вернулось к Эмме, но она решила приучать себя к терпимости.

– Я хочу обсудить с тобой то, что ты делала в конюшне, – начала она.

– А что такого я там делала? – спросила Эдит, поднимая на нее глаза. – Целовалась с Идриком?

«Да где ж его взять, это терпение?» – подумала Эмма. Она наклонилась и вырвала пяльцы из рук Эдит.

– Ты превращаешь это в невинную шалость, – резко сказала она, – хотя на самом деле должна понимать, что тебе следует быть очень осмотрительной в своем поведении по отношению ко всем мужчинам королевского двора. Как дочь короля ты не свободна в проявлении своей благосклонности к любому из них – особенно в такой форме; и при этом не имеют значения твои личные наклонности и то, как усердно он мог этого домогаться. – Она не сомневалась, что движущей силой этого процесса был именно Идрик. – Каким бы сильным ни было искушение, Эдит, ты ни при каких обстоятельствах не можешь поддаваться ему. Ты должна дать мне слово: то, что произошло сегодня, больше не повторится никогда.

Эдит нарочито выпрямила спину и, сложив руки на груди, посмотрела ей прямо в глаза.

– Я не могу дать такого обещания, – ответила девушка, – и, клянусь, я не понимаю повода вашего беспокойства. Ведь мой отец, разумеется, уже сказал вам, что мы с лордом Идриком должны обручиться на Святки.

На лице ее появилось выражение восторженного триумфа, а Эмма вновь почувствовала, как земля качнулась у нее под ногами.

– Этого не может быть, – прошептала она.

– Так, выходит, он вам этого не сказал? – с деланым удивлением произнесла Эдит, хотя, судя по дерзкому выражению ее лица, Эмма была совершенно уверена, что та прекрасно знала, что король ни словом не обмолвился жене об этой помолвке. – И Эльфа тоже будет обручена на Святки. С лордом Ухтредом. Все уже договорено.

«Один удар за другим», – подумала Эмма, причем второй оказался тяжелее первого. Ей пришлось призвать все свое самообладание, чтобы справиться с ним. Выдать замуж Эльфу! Эта девочка была такой тихой и застенчивой, что казалась намного моложе своих двенадцати зим. Выдать ее за такого человека, как Ухтред, все равно что спаривать кролика с волком.

Нет. Это не может быть правдой. К тому же элдормен Нортумбрии был несвободен для брака. Это просто невозможно!

– У лорда Ухтреда уже есть жена.

– Да, – согласилась Эдит. – Он как раз отбыл в Йорвик, чтобы избавиться от нее. Много времени это не займет, потому что мой отец высказал особое пожелание, чтобы это было сделано быстро. – Она встала и улыбнулась. – Так мне можно уже идти, миледи? Если вам больше нечего мне сказать, я хочу отправиться на прогулку.

Какое-то мгновение он стояли лицом к лицу, и Эмме вдруг показалось, что семь лет разницы в их возрасте внезапно сошли на нет. В голове крутились тысячи вещей, которые она хотела сказать этой девочке, и в первую очередь – остерегаться Идрика, держаться подальше от человека, чьи амбиции могут опережать его возможности.

Но Эдит должна будет обручиться с Идриком. Она не только не сможет отделить себя от него, но и просто не захочет этого делать. Девушка жаждет этой свадьбы. На ее лице ясно читалось ликование по поводу того, что она выиграла такой приз, как Идрик. Она видит лишь обаятельную внешность этого человека и его высокое положение при короле – а король был для Эдит идолом. Она, должно быть, верила, что свадьба с фаворитом Этельреда может только поднять ее значимость в глазах отца, человека, который все эти годы совершенно не уделял внимания своим дочерям. И Эдит, изголодавшаяся по отцовскому вниманию и уважению, рассчитывала получить все это через свой брачный союз. Это повысит ее статус при дворе, и она могла ожидать, что будет иметь гораздо большее влияние на короля в качестве жены Идрика, чем в качестве дочери Этельреда.

Более того: это даст Эдит возможность выйти из тени королевы, а возможно, даже обойти ее и оказаться на переднем плане. Потому что Эдит – как и Идрик – была очень амбициозна.

– А что вы сказали бы королю, если бы он посоветовался с вами насчет свадьбы Эльфы с Ухтредом?

«Ясные глаза Марго остаются все такими же умными, как и раньше, не меняясь с возрастом», – подумала Эмма, когда ее старая няня бросила на нее этот свой – такой знакомый – проницательный взгляд. Было уже поздно, дети спали, и у Эммы наконец-то появилась свободная минутка, чтобы обсудить планы короля в отношении замужества своих старших дочерей.

– Я сказала бы ему, что Эльфа еще слишком мала, чтобы выходить замуж за кого бы то ни было, а уж тем более за Ухтреда, – ответила она.

– Такие слова, думаю, вряд ли были бы восприняты с благодарностью, – заметила Марго. – Эмма, короля не заботит то, как будет лучше для его дочерей. Он думает лишь о том, что будет лучше для его королевства.

Марго, разумеется, была совершенно права. Дочери короля представляли собой расходный материал – фигуры в политической игре на громадной шахматной доске, охватывавшей всю христианскую Европу. Относительно ее собственного замужества старший брат договаривался с Этельредом, не особенно задумываясь над тем, как сложится ее жизнь в качестве английской королевы.

По правде говоря, она понимала ход мыслей своего мужа. Хотя дочерей короля Англии часто отдавали замуж за иностранных принцев, Этельред был озабочен проблемами внутри страны. Ему было необходимо сделать все возможное, чтобы укрепить свою власть в северных графствах. Он сделал Идрика элдорменом Мерсии, а теперь и породнится с ним через свадьбу Эдит, закрепив все это еще и кровными узами. Пара получится пугающая, потому что оба они жаждали власти.

Но сердце у нее болело из-за судьбы Эльфы. Она была красивее, мягче, чем ее старшая сестра, более послушная и более любящая. И она была совсем юной, всего-то двенадцати зим от роду, тогда как жестокий граф Ухтред, украшавший стены своей крепости головами своих врагов, был почти одного возраста с королем. Ухтред, который уже избавился от своей первой жены, в данный момент предпринимал шаги, чтобы освободиться от второй. Эльфа станет третьей, и с каждой новой свадьбой этот человек приобретал еще больше земель, больше богатства и больше власти. Теперь же он женится на дочери короля, и для него не имеет никакого значения, что она еще ребенок, причем очень хрупкий.

– Мне кажется, короля больше заботит то, что будет лучше для Этельреда, чем для Англии, – заметила Уаймарк.

– Для него это, вероятно, одно и то же, – сказала Марго. – Но королеве известно об этом. Подозреваю, есть что-то еще, что тревожит ваши мысли, миледи.

Эмма напряженно нахмурилась, колеблясь, стоит ли это произносить вслух. Но ей было необходимо облегчить душу, потому что она уже устала бороться со своими страхами в одиночку.

– Король, – сказала она, – не ищет моего совета в том, что касается его дочерей. Ему следовало бы прислушаться к моему мнению при принятии таких решений. Он по меньшей мере должен был проинформировать меня о своих планах относительно девочек. У его дочерей нет ни матери, ни бабушки, которые могли бы встать на их сторону. Эта ответственность – и привилегия – лежит на мне как на королеве, жене Этельреда.

– У детей короля не было матери, даже когда эта женщина была жива, – тихо отозвалась Марго. – Она не принимала участия в их воспитании, они знали только гувернанток и слуг. Так король пожелал тогда, так хочет он и теперь. Они не дети для него, а пешки. Сейчас, когда у него есть две семьи, он желает, чтобы они играли друг против друга, а вы просто оказались между ними. Его сын Эдмунд с самого начала относился к вам подозрительно, а Эдит, похоже, специально явилась, чтобы вызвать ваше возмущение. – Протянув руку, она положила ладонь Эмме на колено. – Будьте осторожны, миледи. Я видела, как вы пытаетесь стать матерью детям короля, но вы бьетесь сердцем в каменную стену. Следите за своим собственным сыном и будьте для него защитой. Этельред станет завидовать связи между вами и Эдвардом, и боюсь, что однажды он сделает все возможное, чтобы разорвать эту связь.

Эмма молчала, вдумываясь в слова Марго. Она искоса взглянула на Эдварда, спавшего в своей колыбели; этот ребенок был целым миром для нее. Она не могла представить себе такой день, когда бы мысли ее так или иначе не вращались вокруг него. Она подошла к колыбели и наклонилась, чтобы поцеловать эти шелковистые светлые волосики, когда появился слуга, призывая ее к королю.

Накинув на плечи шаль, она последовала за ним, оставляя сына на попечение других, тогда как самой ей предстояло провести эту ночь в постели короля.

Декабрь 1007 года

Альдборо, Холдернесс

Шел дождь, но Эльгиве стук капель по крыше, отдававшийся звоном в ее голове, казался невероятно громким, будто на деревянную кровлю валятся камни. Она вскрикнула – частично чтобы прояснить сознание от этого беспрестанного барабанного боя, но в основном из-за того, что ребенок Кнута пытался разорвать ее на части. Она не верила в Бога, но, если Он действительно существовал, Он определенно был мужчиной. Никакая богиня просто не смогла бы остаться в стороне, позволяя женщинам проходить через такие муки.

Ее окружало такое количество прислуги, что она боялась задохнуться; когда боль немного отпустила, ей удалось сделать еще один судорожный вдох. Впрочем, они не позволят ей передохнуть. Они заставляли ее ходить даже в перерывах между схватками, даже когда она умоляла их позволить ей прилечь, хотя бы ненадолго.

– Ребенок выйдет быстрее, если вы будете стоять на ногах, – обещали они ей.

Вот она и ходила. Она старалась отвлечься от боли, перечисляя все причины, по которым она ненавидела Кнута, сына Свена. Во-первых, потому что он мужчина. Во-вторых, потому что он поместил это внутри у нее. В-третьих, потому что он до сих пор отсиживается в Дании под боком у своего отца, несмотря на все ее срочные письма с настоятельными требованиями, чтобы он явился к ней и заявил свои права на сына.

Каждый раз, когда она посылала очередного гонца за море, Турбранд смеялся над нею.

– Рожать детей – это женское дело, – говорил он ей. – И Кнут это хорошо знает. Все ваши мольбы лишь рассердят его, и, можете мне поверить, леди, он не обратит на них внимания.

Ответ на ее мольбы всегда был одним и тем же. Лорд Кнут приедет тогда, когда сможет. Последнее же послание пришло от Свена. «Сообщите, когда родите сына», – сказал посланник. Она дала пощечину слуге, который передал ей эти слова, и это также вызвало у Турбранда взрыв хохота.

По мере того как эта бесконечная ночь тянулась дальше, приступы боли учащались, так что у нее теперь было мало времени размышлять о Кнуте. Сознание ее сосредоточилось и обратилось внутрь нее; она полностью была поглощена попытками родить ребенка, и, когда рассвет засеребрил верхние края закрытых ставнями окон, единственное, чего она хотела, это чтобы эти пытки каким-то образом закончились.

– Тужьтесь! – Тира настойчиво уговаривала ее делать то, что она и так пыталась делать все это время изо всех сил.

Сейчас она, обнаженная, сидела в кресле для родов, обливаясь пóтом от постоянных усилий, а также от тепла, которое исходило от очага и группы обступивших ее женщин. Она еще раз поднатужилась и затем издала ликующий крик, внезапно почувствовав, как что-то большое и твердое вывалилось у нее между ног. Кнут, да будут прокляты его глаза, наконец получил сына.

Она с облегчением обмякла, но почти немедленно они заставили ее вновь тужиться – она слишком выбилась из сил, чтобы задавать вопросы, зачем это нужно. Она подчинилась, а после того, как из нее вышло что-то еще, они быстро помыли ее, помогли ей встать на ноги и отвели к кровати. Ей дали чашку теплого эля с маслом, и она с жадностью выпила это, с удовлетворением прислушиваясь к громкому крику младенца и оживленному шушуканью женщин. Она была измождена, но находилась в слишком восторженном расположении духа, чтобы заснуть.

– Катла, – позвала она эту серую мышку, жену Турбранда. – Отправь послание Кнуту. Скажи ему, что он должен приехать как можно скорее, чтобы познакомиться со своим сыном.

– Но Эльгива, – шепот Катлы превратился в едва слышный писк, – ваш ребенок – девочка. У вас прекрасная дочь. Вы только взгляните на нее!

Катла отошла в сторону, и из-за ее спины появилась одна из женщин с визжащим свертком на руках.

Эльгива тупо смотрела на этот сверток, но не сделала даже попытки взять его.

– Ты лжешь, – прошептала она. – Я родила сына. У меня должен быть сын.

Никто не ответил ей; тишину комнаты нарушал лишь плач новорожденной девочки, которая не могла быть ее ребенком, – это, должно быть, какая-то подмена, которую ей собирались всучить. Уронив чашку с элем, она закрыла уши ладонями, чтобы унять этот ненавистный ей звук.

Боже! Неужели они не могут найти способ, чтобы заставить замолчать это создание?

Они все застыли на своих местах, молча уставившись на нее, и ей показалось, что это какой-то страшный сон, в котором вокруг нее собрались умалишенные.

– Заберите ее от меня! – завизжала она. – Убирайтесь отсюда!

Ей хотелось что-нибудь в них швырнуть, но она была слишком слаба для этого. Все, что она могла сделать, это свернуться в тугой клубочек и оплакивать своего потерянного сына до тех пор, пока этот кошмар для нее не закончился: она все-таки заснула.

Когда она проснулась, к ней вновь вернулось горькое понимание полного провала. В комнате никого не было, кроме Тиры, которая сидела у огня с веретеном в руках. Эльгива не обращала на нее внимания, уставившись сухими, без слез, глазами в темноту почерневших от копоти стропил высоко у нее над головой. Она была голодна, и ей ужасно хотелось пить. Груди ее так налились изнутри, что даже вес закрывавшей ее простыни вызывал мучительную боль. И все это было понапрасну. Вся работа, вся боль, все эти месяцы мучений – все попусту! Потому что ребенок-девочка не стоил для нее ломаного гроша.

Людей Севера нельзя убедить отказаться от клятв верности английскому королю и присягнуть Свену и Кнуту, пока они не получат гарантий, что вместо старой королевской линии появится новая, возникшая из брака датского короля со знатной дворянкой с севера Англии. А для этого ей необходим сын.

Весь этот день и еще три последующих она отказывалась видеть кого-либо, кроме Тиры, которая приносила ей еду и питье и перевязывала ей источающие молоко груди. На четвертый день она устала беспрерывно жалеть себя. Встав с постели, она позволила Тире одеть себя, набросила на плечи тяжелый плащ и вышла на улицу. Ходить ей по-прежнему было тяжело, но ей никто не мешал, и шла она медленно. Оставив крепость Турбранда, она направилась по тропинке на восток, в сторону высящегося над морем утеса. Дорога эта была ей хорошо знакома: она много раз уже приходила сюда выглядывать на горизонте паруса корабля Кнута.

Она знала, что Катла неотрывно следует за ней. Вероятно, девушка боялась, что она может броситься со скалы вниз, хотя Эльгива понятия не имела, как та смогла бы ей помешать, случись такое. Однако у нее не было желания к самоуничтожению. Ей просто хотелось постоять на ветру, подставить лицо его порывам, чтобы вновь ощутить себя живой.

Она подошла к самому краю скалы, за которым обрывался единственный мир, который она знала. Море было стального цвета, и от горизонта до самых небес волны и завитки туч сбились в громадную гряду – поразительно красивая картина в черных и пурпурных тонах.

Зная, что Катла сейчас уже находится рядом с ней, она сказала:

– Я не прыгну, так что можешь не переживать. Я сталкивалась лицом к лицу с гораздо худшими бедствиями, чем это, и они не сломили меня. Ты послала Кнуту весть, что у него родилась дочь?

– Это было сделано, леди, но… – Голос Катлы совсем умолк, и Эльгиве захотелось крикнуть на нее так, чтобы вернуть себе уверенность и мужество.

– Что ты собиралась мне сказать? – Она оглянулась и посмотрела на белое как полотно лицо стоящей позади женщины. Девушка явно недавно плакала, мокрый нос покраснел, и внезапно Эльгива поняла, что именно не могла произнести Катла. – Значит, ребенок умер.

– С ней все было прекрасно, – невнятно пробормотала Катла, – но сегодня утром кормилица не смогла ее разбудить. Это выглядело так, будто душа ее ночью выскользнула из тела.

Эльгива вновь перевела взгляд на стену грозового фронта, зависшую над морем. Порывы ветра били ей в лицо, развевая полы плаща, и она после этого еще долго молча следила слезящимися глазами за игрой солнечного света на тучах.

– Смерть ребенка – невелика важность, – наконец сказала она. – Это была девочка, а какой мне толк в девочке? Кнуту необходим сын, и теперь он должен будет вернуться в Англию, чтобы дать мне его.

Но тут она вспомнила тот холодный взгляд, который муж бросил на нее перед отъездом, и сердце у нее екнуло. Нахмурившись, она смотрела на море и небо, которые лежали между этим королевством и землями датчан. Похожие на горы тучи, на которых мрачная чернота чередовалась с мазками огненно-красного света, сдвинулись и выглядели уже не прекрасными, а зловещими; ей вдруг стало страшно.

Не было сына, который привлек бы Кнута сюда, а без этого он мог никогда не вернуться. Она останется здесь в одиночестве – покинутая конкубина, наложница, без мужчины, без сына, в душе у которой не осталось ничего, кроме жгучей ненависти к Этельреду и его белолицей нормандской королеве.

 

Глава 14

Сентябрь 1008 года

Корф, Дорсет

Этельстан пристроился в углу на одной из широких, выложенных подушками скамей, стоявших вдоль стен королевского охотничьего домика в Корфе. Слуга поставил рядом с его рукой чашу с элем; вокруг крутилось несколько собак, а одна из них, обнюхав его сапоги, с громким ворчанием улеглась подле них. Под соломенной крышей витал запах дыма очага, а в комнате приятно пахло костром и жареным мясом. По стенам были развешены головы и рога оленей, как немое подтверждение предназначения этого домика и свидетельство изобилия дичи на острове Пурбек.

Вытянув перед собой руку, он стал немного покручивать ею, стараясь расслабить мышцы, не привыкшие к охотничьему луку. Лето прошло без особых происшествий, слава Богу, и в этом укромном убежище было спокойно и мирно – по крайней мере, до тех пор, пока его братья со своими компаньонами не налетели сюда, как стая пронзительно кричащего воронья. В данный момент, правда, все эти люди, устав от преследования оленя по холмам, вели себя относительно спокойно, и он подумал, что трудно найти лучшее место, где можно было бы провести вторую половину этого промозглого октябрьского дня.

Ему нравился этот дом, несмотря на его грязную историю, связанную с предательством и убийствами. Он точно не знал, где именно был убит его праведный дядя король Эдвард. Отец мог бы показать ему, но с момента смерти Эдварда он ни разу здесь не появился, и неприязнь короля к Корфу делала это место особенно привлекательным для Этельстана. Его воспоминания об этих краях были не запятнаны присутствием вечно хмурого отца или мыслями о другом короле, убитом здесь несколько десятилетий назад. Его братья чувствовали то же самое, и Корф превратился для них в своего рода убежище, где они могли с удовольствием проводить время вместе со своими друзьями и компаньонами.

По общему согласию, женщины сюда не допускались – даже служанки, хотя в ближайшей деревне была масса девушек, всегда готовых составить компанию королевским особам за небольшое количество серебра. Он подозревал, что его младший брат в данный момент как раз наслаждается благосклонностью одной из жаждущих девиц, поскольку, когда они проезжали через деревню, он остановился у одного дома и махнул остальным рукой, чтобы они ехали без него. Эдгару достанутся самые лучшие девушки, в этом можно было не сомневаться. Со своим ровным характером, привлекательной внешностью и щедрой рукой, он был здесь даже более популярен, чем король-мученик, который привлекал в построенную в честь него церковь пилигримов с их кошельками.

Он взял свою чашу и отхлебнул большой глоток эля, после чего, утершись тыльной стороной ладони, по очереди посмотрел на своих младших братьев. Эдмунд, который любил держать ухо востро и хорошо платил за сведения, стоял с группой мужчин у огня, с интересом склонив свою темноволосую голову набок. Время от времени он бросал взгляд на дверь, но в основном, похоже, внимательно слушал, видимо, какие-то местные сплетни. Если среди этого окажется что-то полезное, Эдмунд потом поделится с ним.

В другом конце залы Эдрид и Эдвиг расчистили место на помосте для сна и с полудюжиной своих компаньонов метали кости. Некоторое время он следил за их игрой и нахмурился, когда Эдвиг вдруг встал на колени, наклонился к одному из игроков и принялся ожесточенно отвешивать ему пощечины. Жертва этого нападения даже не пыталась уклониться от ударов – в конце концов Эдвиг был этелингом, – и Этельстан уже хотел вмешаться, чтобы остановить это, когда Эдрид приказал брату прекратить. Эдвиг громко расхохотался и, повернувшись спиной к игре, едва не свалился с платформы, потому что был непристойно пьян.

Господи, он пьет целыми днями напролет. То, что сегодня утром он смог держаться в седле, говорило либо о его незаурядном искусстве верховой езды, либо о большой удаче – но ни то ни другое не могло выручать его вечно. Пьяному или трезвому, но Эдвигу доставляло удовольствие дразнить и подстрекать людей, пока они не теряли осторожность и не приходили в ярость. Король уже дважды выплачивал вергельд за учиненные им избиения, заканчивавшиеся смертью. Эдвиг, однако, не мог всегда рассчитывать на своего отца или братьев, которые выручали его из беды. «В один прекрасный день, – подумал Этельстан, – все это плохо кончится».

Эта мысль напомнила ему слова зловещего пророчества, которые были произнесены шепотом, но тем не менее до сих пор звучали у него в голове. Правда это или нет, думал он, но Эдвига определенно ждало плачевное будущее, если кто-нибудь не заставит его образумиться. Однако делать это в семнадцать лет, похоже, было уже поздно.

Размышления его были прерваны, когда через заширмленный проход в залу вошел человек и сразу обратился к Эдмунду, который, как только сейчас понял Этельстан, ждал его. Через мгновение вновь прибывший уже целенаправленно двигался к скамье Этельстана. Это был Вульфнот из Сассекса, один из королевских танов. Прибыл он издалека, поскольку сапоги его и плащ были забрызганы грязью, а на лице под короткой копной седых волос была заметна печать усталости.

Этельстан кивнул ему, отметив про себя, что комната внезапно опустела и в ней остались лишь его братья да еще старый верный слуга. Старый Осрик принес табуретки и еще эля, а Этельстан сделал один большой глоток из своей чаши, чтобы подготовиться к тому, что его братья и Вульфнот собирались выложить ему. Проглотив напиток, он сердито взглянул на Эдмунда.

Что он теперь затеял? Определенно, это не было связано с Эльгивой: девушку не видели уже два года, и, если у нее есть хоть капля здравого ума, она давно забилась в какое-то безопасное убежище за морем. Вульфнот просто не мог иметь никакого отношения к ней.

Или все же мог? Что, если он обнаружил ее где-то в Сассексе, скрывающуюся прямо у них под носом?

Невнятно пробормотав проклятья, он слегка выпрямился и пожалел, что не остался с Эдгаром, который сейчас беспечно прелюбодействовал в деревне Корф.

– Похоже, – угрюмо сказал он, – кто-то созвал тут совет.

– Пустая трата времени эти вонючие советы, – промямлил Эдвиг. Он стоял, прислонившись к одному из опорных столбов в зале, с чашей эля в руке.

Этельстан был удивлен, что Эдвиг вообще мог держаться на ногах.

– Разве мы не подождем Эдгара? – спросил он.

– Я уже послал за ним, – ответил Эдмунд. – Вульфнот здесь представляет нескольких южных лордов. Он хочет поговорить об Идрике.

Значит, все-таки не о дочери Эльфхельма. Слава тебе господи.

– Ах, этот мерзкий Идрик, – сказал он, поднимая чашу в сторону Вульфнота, который, как всем было известно, ненавидел Идрика. Господи, его ненавидели все, но у Вульфнота на это было больше оснований, чем у большинства. – Человек, которого выдвинули в элдормены, минуя по крайней мере одного во всех отношениях более достойного кандидата, – кивнул он в направлении Вульфнота, который ответил на это хмурым взглядом, – и чье влияние на короля, похоже, растет день ото дня. Обожаемый муж моей сестры и любимец моего отца. Что еще можно сказать про Идрика?

– Что это убийца и вор, мразь, самое подлое ничтожество, которое когда-либо пятнало своим присутствием двор вашего отца, – прорычал в ответ Вульфнот.

– Ох, как это грубо, – фыркнул Эдвиг. – За последние лет тридцать при дворе наверняка был кто-нибудь столь же плохой.

– Я такого не припомню, милорд, – прогремел Вульфнот. – Действия Идрика убедили громадное множество людей в том, что правление вашего отца затянулось намного дольше отведенного ему срока. Люди ежедневно молят Бога, чтобы Тот забрал короля к себе на небо как можно скорее и таким образом освободил нас всех от Идрика.

– Я впервые слышу об этом, – возбужденно заявил Эдвиг. – Тут мы должны дружно сказать «аминь»?

– Заткнись, Эдвиг, – сказал Этельстан. Он повернулся к Вульфноту. – Я избегал собраний совета моего отца все лето, поскольку там моим мнением редко интересовались и всегда его игнорировали. Что теперь задумал Идрик?

– Ваш отец поставил его командовать флотом, – ответил Вульфнот. – Он сейчас отбирает корабли.

Этельстан весь подался вперед, внезапно насторожившись. Он об этом ничего не знал. Король отдал приказ всем своим танам строить корабли – некоторые из лордов должны были построить их до десяти штук, в зависимости от того, сколько у них было земли. Об этом же он сам много лет твердил своему отцу как о части плана обороны против датчан, но лишь когда Идрик выдвинул эту идею на последнем совете на прошлую Пасху, король наконец согласился. Однако затем Идрик привез из Нормандии корабельных плотников, предлагая их услуги английским магнатам по втрое завышенной цене. Следующей весной в Англии будет многочисленный новый флот, а Идрик станет очень и очень богатым человеком. Кто-то мог бы назвать это бессовестным. Но сам Идрик называл это просто хорошей сделкой.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что он отбирает корабли? Корабли, которые приказал построить мой отец, еще не могут быть закончены.

– Речь идет не о новых кораблях. Идрик послал вооруженные отряды в порты Кента и Сассекса с письменным приказом, в котором требуется, чтобы ему были предоставлены все корабли, которые могут выйти в море, – при необходимости он может отбирать их силой.

– Но с какой целью? – спросил Этельстан.

– Они говорят, чтобы патрулировать побережье в зимнее время, хотя каждому известно, что датчане никогда не рискнули бы посылать сюда весь флот во время зимних штормов. Все наши корабли конфискованы короной, что означает, конечно, что они в подчинении Идрика. И если мы хотим заменить их, нам придется строить новые.

– С помощью корабельных плотников Идрика, – закончил Этельстан.

– Вот именно. Он выпил всю нашу кровь до капли и продолжает жиреть за наш счет. Если у человека нет серебра, чтобы заплатить за строительство кораблей, Идрик охотно берет вместо этого его землю. Если так пойдет дальше, этому негодяю будут принадлежать поместья по всему Кенту и Сассексу.

– Смотрите, каков молодец, – выпалил Эдвиг. – Вот что мы сделаем. Соберем все золото и серебро в королевстве и отдадим его Идрику, а когда датчане налетят в очередной раз, мы скажем им, чтобы они грабили его. Проблема решена.

– Это не тема для шуток, милорд, – фыркнул Вульфнот. Он повернулся к Этельстану. – Король поставил Идрика командовать нашими береговыми укреплениями. Помимо того что он еще больше разбогател от этого назначения, оказалось, что в кораблях он разбирается хуже последнего свинопаса. Ни один человек в южных графствах не желает доверять свою защиту Идрику, и все они сомневаются насчет своей присяги на верность королю. Они боятся, что его зависимость от Идрика является результатом старческого слабоумия. Я слышал, как люди говорили, что, если кто-то не возьмет в свои руки бразды правления страной, король всех отдаст в лапы Идрику, и тогда уж точно мы пропали.

Вульфнот впился взглядом в лицо Этельстану. Было абсолютно ясно, что он имеет в виду: люди, о которых он говорил, хотят нового короля.

Но чтобы скинуть с трона старого короля, нужна армия.

Он чувствовал, что все теперь смотрят только на него. Они бросили ему вызов, словно флаг, и теперь хотят, чтобы он подхватил его и помчался с ним вперед. Но чего они от него ожидают, и куда он пойдет? Кто из них готов последовать за ним туда, на самый край смертельного обрыва?

Много лет назад он уже думал о том, чтобы собрать армию против своего отца, – дикое, отчаянное желание, порожденное молодостью, разочарованием и злостью. С тех пор он стал намного осторожнее. Господи! Один этот разговор уже подвергает их всех большой опасности.

– Значит, вы хотите убедить короля отказаться от своего доверия Идрику, – сказал он. – Подтолкнуть его к тому, чтобы он доверял тому, кто больше вам по душе. А при необходимости заставить его сделать это силой. Давайте рассмотрим такой вариант. – Он поставил свою чашу и теперь обращался только к Вульфноту: – Судя по вашим словам, Идрик контролирует флот и всю Мерсию. Элдормен Ухтред контролирует Нортумбрию, а элдормен Эльфрик – большую часть Уэссекса. Королю они обязаны своими землями и титулами, и они сделают все, что он им прикажет. Поэтому любой, кто думает бросить вызов королю или, вероятно, даже просто заявит о своих притязаниях на трон, восстановит против себя более двух третей всего населения королевства, способного носить оружие. Каким образом он может победить? Или же вы пришли ко мне, потому что думаете, мол, если я вежливо попрошу, мой отец просто пожмет плечами и вручит мне свою корону?

– Он никогда не сделает этого, – сказал Эдвиг. – За нее с ним придется сражаться. Пугающая перспектива.

Этельстан проигнорировал его замечание.

– Вульфнот, мне понятны ваши страхи, но ситуация не настолько зловещая, какой она вам, по-видимому, представляется. Когда строительство кораблей завершится, у нас будет почти двести судов, чтобы патрулировать берега. Одного этого, возможно, будет уже достаточно для того, чтобы отпугнуть любого врага, который вздумает напасть на нас, независимо от того, кто командует флотом. Даже если это окажется Идрик. Если будет на то Божья воля, нам вообще не придется драться.

– Я же говорил вам, что он не пойдет на это, – сказал Эдвиг.

– Эдвиг, заткнись! – рявкнул на него Эдмунд. – Этельстан, ты еще не дослушал, что…

– Милорд, – со злостью в голосе перебил его Вульфнот, – я выражаю настроения людей по всей Англии, а не только с юга. Они боятся доверять королю, ибо он прислушивается ко всем ядовитым речам, которые вливает ему в уши Идрик. Они боятся за свои титулы и земли. И они не забыли убийство Эльфхельма и его сыновей.

Этельстан поднял руку, останавливая его.

– Эльфхельм был предателем, – сказал он. Ему претило, что он должен защищать действия своего отца в отношении Эльфхельма, но прошлого уже не изменить. А поощрять любые шаги этих людей против короля бесчестно.

– Это может быть, – признал Вульфнот, – но Эльфхельм был убит прежде, чем ему дали шанс ответить на обвинения в свой адрес.

– Обвинял его король, а преступлением его была измена, – отрывисто бросил Этельстан. – Метод, которым мой отец обошелся с Эльфхельмом, действительно был неразумным; тем не менее сам я убежден в вине этого человека. – Он хмуро взглянул на Эдмунда, который не хуже его самого знал о том, что Эльфхельм был в тайном сговоре с датчанами. И Эдмунд рассматривал жестокую реакцию на это их отца со сдержанным одобрением. Обращаясь к Вульфноту, Этельстан со злостью в голосе сказал: – Следите за тем, что вы говорите, милорд, потому что сейчас мы и сами находимся в опасной близости к измене. Вы доверяете королю настолько мало, что готовы нарушить клятву верности ему и поднять на него свой меч? Потому что все приведет именно к этому.

Эдмунд поднял обе руки в успокаивающем жесте.

– Не нужно, чтобы это вело к сражению, – сказал он. – Дворяне должны встретиться со своими кораблями в Сандвиче весной. Если нам удастся привлечь на свою сторону достаточно людей, мы окажемся в удобном положении, чтобы бросить вызов Идрику, отобрать у него контроль над кораблями и заключить соглашение с королем.

Этельстан покачал головой:

– Все это звучит очень красиво, Эдмунд. Очень цивилизованно. Однако ты забыл про одну существенную деталь: король не тот человек, чтобы заключать соглашение со своими дворянами.

Как сказала ему провидица, когда он виделся с ней в последний раз? Нужно стремиться получить то, чего хочешь. Получить он должен все королевство, но цель эта будет разбита вдребезги, если позволить этим людям осуществить их план.

– Милорд, мы просто в отчаянии, – настаивал Вульфнот.

– Что ж, а я нет. – Он резко встал. Другие тоже поднялись, и собаки у их ног встревоженно разбежались в стороны. – И пока я не пришел в отчаяние, я не подниму оружия против своего отца. Ничто из того, что вы здесь сказали, не пристыдит меня и не заставит сделать это. Это мое последнее слово.

Эдвиг рассмеялся:

– Глупцы! Вы еще не пробовали его подкупить. Предложите ему королеву, и он может передумать. Господи, да предложите же эту королеву мне, и я сам брошу вызов королю.

Это было уже слишком, и Этельстан не выдержал. Развернувшись, он с размаху ударил кулаком в презрительно ухмыляющееся лицо Эдвига и с удовлетворением отметил, что брат его после этого рухнул на пол без чувств. Затем он повернулся к Эдмунду.

– На этом мы закончим, – сказал он. – А еще я нахожу, что этот дом мне больше не нравится.

С этими словами он направился к двери, потирая по пути кулак. Он не жалел, что ударил брата, хотя язвительное замечание Эдвига было очень недалеко от истины. Он действительно попытался бы отобрать корону у своего отца, если бы думал, что это также поможет ему получить и королеву. Но однажды он уже представил ей этот план, и она заставила увидеть все его безумие. Англия – причем вся Англия – в один прекрасный день будет принадлежать ему, но он должен выждать то время, когда корона сама упадет к нему в руки. Он не должен красть ее.

Выйдя во двор, он увидел, что Эдгар в сопровождении двоих людей, посланных привезти его, как раз спешивается. Перехватив у него поводья, он тут же сам вскочил на его лошадь.

Его брат с удивлением взглянул на него:

– Что случилось?

– Спроси у Эдмунда. – Он указал на двух приехавших с Эдгаром стражников. – Твои люди едут со мной, – сказал он и, пришпорив коня, направился к воротам.

Он решил, что поедет в Верхэм. Там он напьется, напьется вдрызг, и сотрет из своего сознания все мысли о братьях, Идрике и короле. Он знал, что Эмма все равно останется, потому что он до сих пор не нашел такого эликсира, который мог бы заставить его не думать о ней. Боже! Сколько раз он уже пробовал сделать это! В угаре хмельных пирушек, на площадках, обучаясь боевому искусству, в объятиях других женщин. Но все равно она постоянно преследовала его.

Лишь однажды он пошел на поводу своей страсти, и это оставило их обоих разбитыми и в отчаянии, поскольку Эмма была связана обетом верности с его отцом, а не с ним, и не могла нарушить свою клятву.

Тогда он отпустил ее – как она его попросила. И тем не менее она по-прежнему была с ним и останется с ним навсегда.

Он и сам не мог сказать, было ли это его благословением или проклятием.

Он уводил своих спутников от охотничьего домика по тропе, которая причудливо извивалась по склону холма. Они достигли дороги, идущей вдоль его подножья, и уже почти оставили Корф у себя за спиной, когда один из стражников окликнул его и показал в сторону вершины крутого, укрытого дерном склона.

Вниз с холма Корфа в их сторону скакал Эдгар, явно намереваясь их перехватить.

– Подождем, – сказал он. – Похоже, мой брат хочет мне что-то сказать.

Он подозревал, что Эдгар, который всегда выступал в роли миротворца, попробует убедить его вернуться в дом. Он скорее был готов отправиться в ад, чем позволить Эдмунду и Вульфноту снова нападать на него.

Он хмуро следил за тем, как его неразумный брат спускается по крутому склону, – без седла и слишком быстро, – да еще восторженно усмехается, радуясь собственной отваге. «Если лошадь споткнется, Эдгару будет уже не до смеха», – подумал Этельстан.

И в следующий момент, к его ужасу, лошадь и в самом деле оступилась. Одна нога ее вдруг подогнулась, большая голова резко откинулась назад, пока она старалась сохранить равновесие, а затем произошло страшное падение. Выругавшись, Этельстан спрыгнул со своего коня и побежал туда. Он рухнул на колени подле Эдгара, который лежал на груди среди камней, забрызганных кровью; голова его была вывернута под неестественным углом.

В нескольких шагах от них, беспомощно молотя ногами, кричала раненая лошадь, и только когда ее ужасные вопли прекратились, где-то в уголке сознания у него мелькнула догадка, что один из слуг, видимо, перерезал ей горло. Он был слишком потрясен, чтобы рыдать, и лишь молча смотрел на лицо несчастного Эдгара, на котором застыло выражение удивления.

Помимо его воли в голове у него похоронным звоном прозвучали слова пророчества. Суровая судьба ждет сыновей Этельреда – всех, кроме одного.

– Какой же ты глупец, Эдгар, – прошептал он. – Проклятый молодой глупец!

А затем он заплакал, не обращая внимания на двух мужчин, стоявших рядом с ним, молчаливых и беспомощных. В конце концов он протянул руку и закрыл глаза Эдгара, после чего приказал своим людям скакать в дом за помощью. Он остался дожидаться их у тела брата, бормоча под нос молитвы и за Эдгара, и за себя. Но, ради всего святого, как он скажет своему отцу, что еще один принц нашел свою смерть в Корфе?

Октябрь 1008 года

Элмесета, Саффолк

Эмма лежала, свернувшись калачиком, в своей кровати под толстым шерстяным покрывалом, но не спала, просто отдыхала. Рядом с ней, лежа на животе и выставив вверх попку, крепко спал Эдвард, и лицо его было полностью спрятано в шелковистых светлых кудрях. В этот миг они были лишь вдвоем, закутанные в одном коконе теплой постели, как будто во всем мире больше никого не существовало.

За стенами поместья, как и всю прошлую неделю, висела сырая стена тяжелого тумана, пойманного, словно в сеть гигантского паука, ветвями вязов, давшими название данной местности. Эта густая дымка разрисовывала любое время дня в один и тот же тусклый серый цвет, и ей казалось, что само время попало под домашний арест, а солнце и луна остановились навеки.

У нее опять случился выкидыш. Уже во второй раз после рождения Эдварда лоно ее само освобождалось от своей крохотной ноши почти сразу после того, как она понимала, что беременна. Сейчас все было не так больно, как когда это произошло впервые, но эта пустота под сердцем напоминала незаживающую рану.

Эдвард возле нее беспокойно заворочался, и, глядя на него, такого беззащитного во сне, она чувствовала, как любовь к нему внутри нее нарастает, пока, смешавшись с болью потери, та не переполнила ее, и тогда на глазах ее выступили слезы.

А что, если и с этим ее сыном что-то случится? Как она сможет жить дальше? Священники советовали ей молить Всемогущего о безопасности для Эдварда; но, хотя Эмма постоянно молилась Богу и щедро одаривала Его церковь, она не особенно доверяла Ему в этом вопросе. Ей казалось, что Он ведет себя слишком беспечно, когда речь идет о детях. Если она когда-либо потеряет Эдварда, лишь другое дитя сможет оказаться тем звеном, которое связывает ее с этим миром. Потому-то она ежедневно просила Пресвятую Деву о втором ребенке. А после каждой новой неудачной беременности она чувствовала себя еще крепче привязанной к сыну и все больше отчаивалась в отношении второго ребенка, ибо знала, что не сможет удерживать Эдварда рядом с собой всегда. Дети никогда не остаются с родителями.

Закрыв глаза, она вспомнила такого живого, пышущего энергией шестнадцатилетнего Эдгара и тот момент, когда Этельстан вошел в тронную залу своего отца с вестью о смерти своего брата. С серым от горя лицом он преклонил колено у ног короля и поведал ему ужасную историю о безрассудной скачке Эдгара вниз по склону холма в Корфе; ей тогда хотелось обнять его и дать ему утешение, в котором он так нуждался в тот миг. Но, даже если бы она только на словах высказала лишь малую часть того, что творилось у нее на сердце, этого было бы слишком много и она выдала бы себя. Ей пришлось привлечь все свое самообладание, чтобы остаться неподвижной и молчать, сидя возле короля. А когда глаза Этельстана лишь на какое-то мгновение встретились с ее глазами, она увидела в них такую боль, что ей захотелось разрыдаться – но не по Эдгару, а по Этельстану.

Этельред же, напротив, набросился на своего сына, проклиная его и обвиняя в том, что ей казалось совершенно очевидным несчастным случаем – деянием все столь же беспечного Господа. Этельстан стоял на коленях, бесстрастный и безмолвный, принимая на себя все эти обвинения и покорно склонив голову под потоком злобы и осуждения. Она была вынуждена слушать все это молча и беспомощно, хорошо понимая, что любое сказанное ею слово сейчас только повредит.

Когда у короля закончились оскорбительные слова и он велел Этельстану уйти, она хотела последовать за ним и как-то успокоить его, чтобы хоть немного сгладить горечь отцовских речей; но ее долгом было находиться рядом с королем, потому что и он нуждался в ней тоже. Он скорбел, как может скорбеть король – злой, обиженный на судьбу, рассерженный на Бога. Он грозил сравнять все постройки в Корфе с землей, а деревню – сжечь дотла, кричал, что это проклятое место, где его сыновей ждет только смерть.

Она молча слушала и мысленно жалела его, потому что понимала: слова эти порождены ужасным страхом. Если считать Эдгара, то из семи сыновей от первого брака короля трое уже умерли. Ходили слухи, что Господь наказывает короля через его сыновей. Об этом перешептывались по темным углам королевского поместья, а также, как она подозревала, на рыночных площадях и в деревнях по всей стране. Новость об очередной смерти королевского отпрыска лишь подольет масла в огонь. Этельред уже и сам верил во все это, и она видела, как изнутри его снедает страх. Бывали плохие дни, когда он, вздрогнув, вдруг неподвижно замирал, уставившись пустым взглядом в пространство, словно читая там свое ужасное будущее. Он был похож на попавшую в западню птицу, которая слепо и отчаянно борется против своей неизбежной судьбы. Она догадывалась, что он боится того, что ему предвещают все эти смерти, боится, что королевский род Кердика сойдет на нет и будет предан забвению.

В тот день ей пришло в голову рассказать ему, что она ждет ребенка, но какой-то добрый ангел уберег ее от этого. Вместо этого она молилась за Эдгара и бедного Этельстана, а когда ее муж во мраке ночи принялся искать способ преодолеть свою собственную смертность, она отдала ему свое тело – в кои-то веки скорее из сострадания, чем из одиозного чувства супружеского долга.

Эдвард на кровати рядом с ней тихонько вздохнул и, проснувшись, прижался к ней, осыпая своими детскими поцелуями мамины губы и подбородок. Впрочем, их идиллия была вскоре прервана явившейся в комнату няней, которая сообщила, что из Нортумбрии прибыл отец Мартин и просит аудиенции. Эдварда увели, чтобы покормить и поиграть с ним, а Эмма, заверив предварительно няню, что после трех дней отдыха чувствует в себе достаточно сил, чтобы поговорить со священником, послала ее за Марго, дабы та помогла ей одеться.

– Он расскажет последние новости про Эльфу и Хильду, – сказала она Марго, когда та, все еще протестуя против того, чтобы Эмма вставала, все же принесла ее синий шерстяной сиртель.

Прошел уже почти год, как отец Мартин и Хильда уехали в группе придворных, сопровождавших двенадцатилетнюю Эльфу к ее мужу в его северные владения. Бедняжка Эльфа… На пиру в день свадьбы она еще пыталась скрыть свой страх, но для Эммы было очевидно, что она в ужасе от своего нового мужа, – что неудивительно, если учесть, что Ухтред был грубым мужчиной и жестоким воином, в природе которого, судя по всему, не существовало даже намека на какую-то нежность. Несколько дней накануне церемонии она пыталась дать Эльфе советы, но Эдит, которая много месяцев полностью контролировала свою младшую сестру, а сейчас к тому же и сама недавно вышла замуж, полностью узурпировала эту задачу. На все свои попытки поговорить с Эльфой Эмма получила отказ, и ей оставалось лишь наблюдать за этим бракосочетанием со стороны, предчувствуя беду.

Когда Эльфа появилась рядом со своим мужем на следующий день после свадьбы, она выглядела болезненно бледной и апатичной. Что-то покинуло ее в эту ночь, пропала какая-то искра юношеской надежды, и осталась лишь пустая шелуха. Поговорить с нею не было никакой возможности, поскольку весь свадебный кортеж тут же убыл на Север. Эмму утешало только, что в окружение молодой невесты там будет входить Хильда, много лет прислуживавшая дочерям короля. Хильда определенно сможет помочь девушке и станет для нее человеком, которому та сможет довериться, если в этом появится нужда.

Отец Мартин тоже отправился с ними в это путешествие, якобы для того, чтобы совершить паломничество к святыням на Севере, но также и для того, чтобы слушать, наблюдать и собирать новости обо всем, что могло бы заинтересовать Эмму. Однако его сообщений было недостаточно, а когда они прибывали к ней, то оказывались слишком короткими. Сейчас ей не терпелось лично поговорить со священником, поскольку Хильда написала ей, что Эльфа родила дочь, и Эмме хотелось узнать об этом поподробнее.

Когда он вошел в комнату, она предложила ему вина и пригласила сесть на скамью рядом с собой. Выглядел он хорошо, несмотря на долгое и, видимо, изнурительное путешествие через всю Англию. Он уже успел переодеться после своего приезда, и сейчас на нем была черная туника из тонкой шерстяной пряжи – совсем простой наряд, если не считать креста, висевшего у него на шее на серебряной цепочке. Те месяцы, которые прошли со времени их последней встречи, наложили отпечаток на его внешность. В его прямых и редеющих, гладко причесанных волосах сероватого оттенка появились две седые пряди, и сейчас его лицо казалось более обветренным, чем ей запомнилось. Когда он пригубил вино и заверил ее, что его уже хорошо покормили на кухне, она спросила у него про Эльфу.

Прежде чем ответить, отец Мартин сжал губы, собираясь с мыслями.

– Роды были тяжелыми, – наконец сказал он. – Хильда считает, что женщина эта никогда больше не сможет родить ребенка.

Эмма переглянулась с Марго, которая только покачала головой и тяжело вздохнула. Эмма знала, что именно хотела сказать Марго, потому что сама думала об этом. Эльфа была слишком юной для замужества и еще слишком маленькой, чтобы рожать детей.

– А Ухтред? – спросила она. – Он обращается с ней ласково?

Отец Мартин ответил, немного поколебавшись:

– Эльфа довольна своей судьбой. Она нежно любит свое дитя, а Ухтред часто находится в отъезде.

Он уклонился от ответа на ее вопрос, но настаивать она не стала. Его молчание сказало ей больше, чем могли передать любые слова.

Он стал рассказывать о крепости, которая сейчас стала домом для Эльфы; это было зловещее место, почти полностью окруженное бурным морем, стоящее на отшибе и продуваемое всеми ветрами, но в котором, по словам священника, чувствовалась какая-то дикая красота. Он рассказывал ей о народе, живущем на Севере, о том, что в их умах Ухтред является в большей степени королем, чем Этельред, поскольку предки Ухтреда правят в Нортумбрии столько же, сколько род Этельреда правит в Уэссексе. Они связаны с лордом, которого они знают, а не с каким-то монархом далеко на Юге, на которого косились бы с подозрением, если бы он когда-либо там появился.

Эмма задумалась над этими словами, вспоминая ежегодные разъезды ее собственного отца по Нормандии с целью увидеть свой народ, и чтобы люди увидели его, – Этельред ничего подобного не делал никогда.

– Король совершает большую ошибку, – тихо сказала она, в основном отзываясь на собственные мысли. – Люди в Англии должны знать и узнавать в лицо своего правителя, иначе как он может добиться их преданности и доверия?

– Вы, конечно, правы, – сказал священник, – но еще отец нашего короля, Эдгар, ввел систему управления страной, которая хорошо работала много десятилетий. Пока управляющие короля компетентны и преданны, самыми дальними уголками страны можно руководить откуда угодно – из королевских дворцов в Келне, Винчестере или Лондоне, и это не имеет значения.

– Если управляющие преданы королю, – сказала она.

Элдормен Эльфхельм заплатил своей жизнью за предательство. Прошло уже два года со дня его смерти, однако напряжение, которое его убийство вызвало в высшей элите Англии, до сих пор не спало. Судя по тому, что она ощущала и видела на заседаниях совета, оно только возросло, причем даже среди знати южных графств.

Отец Мартин угрюмо кивнул, затем отставил свою чашу в сторону и задумчиво посмотрел на нее; выражение его лица выражало озабоченность.

– Миледи, думаю, что я, возможно, отыскал следы Эльгивы в Холдернессе, – сказал он, – однако мне не удалось отследить источник этих слухов, так что с уверенностью я сказать не могу, имеют ли они под собой какую-то почву.

Эмма немного подалась вперед. Она была бы рада известию, что Эльгива жива, хотя ни при каких обстоятельствах не хотела бы ее возвращения ко двору.

– Продолжайте, – сказала она.

– Прежде чем отправиться сюда, на юг, я на несколько дней задержался в аббатстве в Беверли. Там-то я услыхал рассказ о призраке темноволосой женщины, который объявился на бесплодных землях у моря около двух лет тому назад.

Два года назад. Как раз тогда, когда был убит Эльфхельм, а Эльгива исчезла без следа.

– Призрак? – эхом переспросила она. – Выходит, никто не разговаривал с этим привидением?

Возможно, это не более чем чья-то нелепая выдумка, просто досужие россказни, однако такие россказни иногда основываются на реальных фактах.

– Никто в таком не признавался. Ее видели лишь издалека и ни разу при свете дня. Поговаривают, что на нее наложено заклятье и что на рассвете она превращается в черного лебедя, который гнездится на болотах в восточной части Холдернесса.

– И вы считаете, что это может быть Эльгива, которая прячется в этой дикой глуши? – Она попыталась представить себе Эльгиву, которая живет в какой-то захудалой безымянной деревушке на краю Англии как затворница или одичавшая беглянка, но воображение подвело ее. Эльгива слишком любила роскошь и слишком уж гордилась своим происхождением, чтобы согласиться на такое существование.

– Я попытался разобраться и вникнуть в этот вопрос, – тем временем продолжал отец Мартин. – Покинув Беверли, я направился в сторону побережья, но отъехал недалеко – в первой же деревне на моем пути меня завернул назад отряд вооруженных всадников. На них не было никаких знаков различия, так что нельзя было понять, чьи это люди, однако они точно выполняли чей-то приказ, я в этом убежден. Они были довольно любезны. Никаких угроз – просто дружеский совет. – Он печально улыбнулся. – Они сказали мне, что на этих дорогах орудуют разбойники и, если я поеду дальше на восток, меня, скорее всего, убьют, а если мне повезет – то просто ограбят, забрав лошадь и все мое имущество, и бросят на дороге искать убежище, голого и пешего. Они настолько озаботились моей безопасностью, что провожали меня эскортом обратно в Беверли, а затем еще и добрый отрезок пути по дороге на юг.

– Выходит, они там что-то охраняют. Или кого-то. А не удалось вам у них узнать что-нибудь про эту женщину-призрака?

– Когда я заговорил об этом, они подняли меня на смех и заявили, что это бредовая выдумка, которую распространяет одна из местных женщин, слишком уж неравнодушная ко вкусу эля.

– А что насчет хозяина тех земель? – спросила она. – Вам удалось узнать, кому они принадлежат?

– Да, но не от моего дружеского эскорта, – сказал он. – Позже я выяснил, что бóльшая часть земель принадлежит феодалу по имени Турбранд. Он правит своими людьми во многом как элдормен, но, хотя на словах он весьма почитает Этельреда, на самом деле похоже, что он недолюбливает нашего короля. Еще с меньшим уважением он относится к новому элдормену Ухтреду, потому что их семьи в течение многих поколений ссорятся из-за земли, скота и власти. – Он выдержал короткую паузу, а затем добавил: – Насколько я понял, Турбранд когда-то был другом отца Эльгивы.

Эмма на мгновение задумалась, внимательно глядя на священника и вдумываясь в его слова.

– Так вы думаете, что это Эльгива? – наконец спросила она.

– Я думаю, что это может быть она, – ответил он. – Вопрос в том, что нам делать?

И действительно, что теперь делать? Каждое действие или бездействие имеют свои последствия. Отец и братья Эльгивы заплатили за свою измену жизнями, однако ее имущество и богатство не тронули. Все это осталось под управлением ее родственников в ожидании, что однажды она вернется как законная наследница и покорная подданная короля. Возможно, именно это Эльгива и собирается сделать по прошествии достаточно долгого времени. Когда-то она уже была возлюбленной короля, и Эмма подозревала, что он может оказаться неравнодушным к ее чарам, если она вновь появится, чтобы развлечь его.

Но теперь нужно думать не только о короле. Элдормен Идрик стал ушами Этельреда как ни один другой человек в королевстве. Если Идрику станет известно о том, где прячется Эльгива, он тут же не преминет использовать ее каким-то образом в своих целях. Либо же может потихоньку убить ее.

Она не испытывала особой любви к Эльгиве, поскольку эта женщина когда-то была ее врагом и соперницей. Но тем не менее она не хотела, чтобы та попала в лапы Идрика. Если Эльгива и в самом деле нашла себе приют у этого Турбранда, зачем предавать ее? Кому это на руку? Насколько она понимала, уж точно не ей.

– А делать ничего не нужно, – сказала она отцу Мартину, – за исключением того, что все это должно остаться строго между нами. Заговорив об этом, мы только вызовем пересуды и споры, действительно ли та черная дама является Эльгивой. Кто бы ни была та женщина, ее присутствие в Холдернессе осталось незамеченным для Идрика и его людей. И я была бы довольна, если бы так все и оставалось.

Если это Эльгива, то пусть себе остается с Турбрандом в Холдернессе. Если не давать ей власти, от нее не будет никакого вреда.

Отец Мартин уже давно ушел, а мысли Эммы все крутились вокруг того, что он ей рассказал, и в конце концов она решила открыться Марго.

– Как ты думаешь, Марго, мудро ли я поступлю, сохраняя молчание об Эльгиве? – спросила она. – Если это, конечно, Эльгива. – Она расхаживала по комнате и рассуждала вслух. – Может быть, мне следовало бы послать туда кого-нибудь, кто выяснил бы, есть ли в этой сказке о темной даме хоть капля правды.

– А даже если и правда, – задумчиво сказала Марго, не отрываясь от своей вышивки, – то ведь все равно король боится не Эльгивы, не так ли?

– Так, – ответила Эмма. – Он боится человека, за которого она могла выйти замуж. И это определенно не Турбранд, который, если источник отца Мартина сказал правду, вполне доволен собственной женой и не думает собирать армию, чтобы воевать против короля.

– Но если не было упоминаний о датчанине, пребывающем рядом с этой дамой-лебедем, тогда что же тут плохого? – спросила Марго.

«Совсем ничего плохого, – подумала Эмма, – разве что…»

Ей на ум приходил только один мужчина, который мог бы соблазниться женитьбой на Эльгиве, чтобы с помощью ее земель, золота и людей бросить вызов королю и сменить его на троне. Если Этельстан узнает, где прячется Эльгива, может быть, он попробует осуществить все это?

Этого она не знала и не видела причин для того, чтобы подбрасывать ему соблазн, который мог бы подтолкнуть его на этот путь. Она заверяла себя, что она опасается определенно не того, что Этельстан, как и его отец несколько лет назад, может подпасть под чары леди Эльгивы, а что он может попытаться захватить трон.

Ноябрь 1008 года

Редмир, Холдернесс

Едва забрезжил рассвет и небо за окном комнаты начало бледнеть, Эльгива проснулась от сладостного прикосновения кончиков пальцев, ласкавших ее обнаженное бедро и медленно скользнувших ей между ног. Она повернулась, протянула руку к мужчине, лежавшему рядом с ней на огромной кровати, и нежно положила ладонь ему на щеку.

– Опять? – спросила она.

Вместо ответа он взял в рот ее сосок и с помощью своих рук и губ довел ее до такого состояния, что она уже готова была кричать от желания. Но он был не намерен торопиться и продолжал изводить и дразнить ее, пока она не выдержала и стала молить его взять ее; и тогда он наконец вошел в нее, начав медленно и постепенно увеличивать ритм движений, пока ее с головой не захлестнули волны наслаждения, после чего он и сам вскоре расслабился. Когда он отпрянул от нее, она осталась лежать в его объятьях, рассматривая его лицо в блеклом свете раннего утра.

– Как же мне не хочется, чтобы ты сегодня уезжал, – прошептала она.

– Прикажите мне остаться, и я останусь.

Ее темные волосы рассыпались по подушке вокруг них, и он принялся небрежно играть ее локоном. Ей была знакома эта игра. Он был дьяволом, искушавшим ее пойти на поводу своего желания и заставить его остаться. Но вчера они несколько часов обсуждали свой план, и теперь все приготовления были уже позади. У него уйдет несколько месяцев на то, чтобы переговорить с каждым из длинного перечня бывших вассалов ее отца, широко разбросанных по землям Мерсии и Пяти городов. Однако задача эта должна быть завершена к моменту, когда в мае в Сандвиче король Этельред соберет все свои корабли, а начать ее выполнение нужно сегодня утром, прежде чем все здесь проснутся и кто-то случайно заглянет в эту комнату.

– Я хотела бы остаться тут с тобой навеки, – сказала она, касаясь губами его пальцев, – но времени на осуществление всего задуманного у тебя очень мало. И чем раньше ты уедешь, тем скорее вернешься ко мне.

Губы его скривились в унылой улыбке.

– Как прикажет леди, – сказал он и издал разочарованный вздох.

Последовал еще один долгий последний поцелуй. Когда он встал с постели, она перевернулась и стала наблюдать за тем, как он одевается, восхищаясь игрой его крепких мышц под обнаженной кожей.

– Расскажи мне, Алрик, – сказала она, – что ты намерен им говорить.

– Я скажу им, – ответил он, натягивая шерстяные бриксы, – что вы живы и здоровы, но должны скрываться, потому что король хочет убить вас, как уже убил вашего отца и братьев. Еще я скажу, что, если они станут по глупости придерживаться своей клятвы верности Этельреду, он заплатит им за это предательством – отберет их земли, разрушит семьи. – Он сел рядом с ней и стал натягивать сапоги. – Я заверю их, что элдормен Идрик – лжец и убийца и что им следует бояться его, как гадюки, приготовившейся к броску.

Она села на кровати и оперлась подбородком о его плечо.

– Но ты должен подойти к этому постепенно. Не торопись. Прежде чем открыться им, убедись, что они тебе доверяют, а затем расскажи это кратко и как бы неохотно. Но ни слова не говори о Кнуте или Свене, и даже о Турбранде. – Этот мерзавец Турбранд, как и ее отец, не желал признавать, что женщина способна на больше, чем только рожать детей. С его точки зрения, ее роль заключалась в том, чтобы раздвигать ноги для Кнута да держать язык за зубами. Если бы он узнал, чем они занимаются с Алриком, он пришел бы в неописуемую ярость. – Мы не должны разоблачить свою игру до ее начала, а мой муж, похоже, еще не готов выполнить обещания, которые мне давал.

Она прекратила упрашивать Кнута вернуться к ней, а вместо этого стала посылать его венценосному отцу письма со всеми новостями, какие только могла собрать. Конечно, таких сведений было не много, но они могли ему каким-то образом пригодиться – это был ее способ напомнить ему, что он поклялся однажды отобрать корону у Этельреда.

Обувшись, Алрик повернулся к ней.

– Я должен посеять недовольство королем и недоверие к нему, не привлекая к себе особого внимания.

Она удовлетворенно кивнула:

– Ты все понял правильно. Когда Свен все-таки придет сюда, ему захочется, чтобы люди с Севера неохотно брали в руки оружие, чтобы воевать с ним. – Она закусила губу. Свен должен прийти. А до этого должен появиться Кнут, и уже очень скоро. Ей необходим сын. – Может показаться, – сказала она, словно раздумывая вслух, – будто в отсутствие моего мужа созданием фундамента для его правления здесь должна заняться я. Возможно, однажды он даже по достоинству оценит мои усилия.

Он взял ее за руку и прошептал:

– Я не сомневаюсь, миледи, что он построит свое правление на заложенном вами фундаменте, однако подозреваю, что он никогда не оценит вас так, как вы того заслуживаете.

Он поцеловал основание ее ладони, а когда отпустил ее руку, она сняла с большого пальца золотое кольцо с выгравированным на нем своим именем.

– Используй его в качестве подтверждения того, что ты послан мною, – сказала она, надевая кольцо ему на мизинец. – Оно было подарком вероломного короля и идеально подходит для того, чтобы мы применили его в деле подрыва доверия к нему. Однако будь осторожен в отношении тех, кому ты будешь его показывать. У Идрика повсюду есть свои шпионы.

Кивнув, он поднялся на ноги и, набросив на плечи подбитый мехом плащ с капюшоном, низко поклонился ей. Он выглядел как вылитый королевский посланник, и она одобрительно кивнула ему в ответ.

Когда он ушел, выскользнув из ее спальни бесшумно, словно привидение, ей показалось, что в комнате, и без того прохладной, стало еще холодней. Она снова улеглась в постель и начала составлять в голове послания, которые отправит Свену и Кнуту, чтобы поторопить их поскорее привести свои армии в Англию. Однако смогут ли ее слова подвигнуть их к каким-либо действиям? Прошло уже два года с тех пор, как Кнут уплыл в Данию. Она уже даже не могла толком вспомнить, как он выглядит, помнила только его высокий рост и огненно-рыжие волосы.

Закрыв глаза, она без всякого усилия представила себе образ Алрика и улыбнулась. Кнут отсутствовал слишком долго, и после стольких лет постоянных игр в обольщение с Алриком – игр, которые всегда заканчивались вничью, – она наконец решила уступить ему.

Возможно, думала она, ей еще придется пожалеть, что она взяла его себе в любовники, но сама она считала это маловероятным. Алрик, как и она, прекрасно знал, что его будущий успех полностью зависит от нее, а ее успех зависит от Кнута. Сын датского короля был для них ключом к власти, и, когда в ее постель вернется законный муж, Алрик не станет высказывать недовольства.

Она набросила на себя выделанную шкуру с кровати и, оставив теплую постель, подошла к одному из больших сундуков, стоявших у стены. Ключ от него она хранила на цепочке у себя на шее и сейчас воспользовалась им, чтобы открыть тяжелую крышку. Оттуда она извлекла до блеска отполированную деревянную шкатулочку, которая умещалась у нее на ладони. Внутри шкатулка была разделена на четыре отделения, одно большое и три поменьше; в тех, что поменьше, лежали красные, черные и белые стеклянные бусинки. Тира, подарившая ей эту шкатулку, дала при этом очень точные инструкции. Начиная с первого дня месячных она должна была каждый день класть в большое отделение по одной красной бусине, пока кровотечение не прекратится. После этого она должна была каждый день добавлять к красным бусинам по одной белой.

– Когда Кнут вернется к вам, – сказала тогда Тира, – наиболее важными будут дни с белыми бусинами, потому что в эти дни вы вероятнее всего сможете забеременеть.

После того как все белые бусины переберутся в большое отделение, туда должны последовать черные бусины, отмечающие дни, когда она будет невосприимчива к мужскому семени.

Эльгива закусила губу. Сегодня утром в большом отделении уже находились все красные и белые бусины, а также несколько черных. Она вынула еще один черный шарик и, положив его в большое отделение, плотно закрыла крышку шкатулки, сунула ее обратно и заперла сундук.

Если эти бусинки могли помочь ей забеременеть, отсюда следовало, что их также можно использовать, чтобы избежать зачатия ребенка, пока ее муж находится за морем.

Но если бусинки Тиры дадут сбой… От мысли, что может произойти в этом случае, она содрогнулась и стремглав бросилась обратно в постель. Однако Тира заверяла ее, что бусинки обязательно сработают, и теперь ей оставалось только довериться в этих вопросах своей угрюмой рабыне, как это делали, похоже, все в Холдернессе.

– Эта женщина из народа саамов, – рассказала ей Катла, – ее привезли с ее родины далеко на севере. Она обладает даром предвидения.

Эмма ничего не знала о народе саамов, но зато видела, как Тира бросала гадальные палочки с рунами, и от этого зрелища по коже у нее пробегали мурашки. Ей казалось, что Тира не просто читает знаки, вырезанные на костяных палочках. Она читала также в сердцах и умах, как будто каждое лицо, на которое она смотрела, было отмечено рунами, видимыми только для нее.

– Ты когда-нибудь лгала людям? – как-то спросила она у Тиры. – Говорила им то, что они, по-твоему, хотели от тебя услышать, вместо того, что прочла по рунам?

Это был единственный раз, когда она увидела страх в глазах этой саамской женщины.

– Мой дар идет от богов, – ответила ей тогда Тира. – Я не смею лгать, поскольку, оскорбив свой дар, рисковала бы вызвать месть богов.

Таким образом, Тира умела читать по рунам и при этом всегда говорила правду – именно за эти качества Эльгива считала ее, пожалуй, самым ценным из подарков Кнута.

Она лежала на подушках и прислушивалась к звукам, которые постепенно начинали проникать в ее комнату со двора: подростки таскают воду в дом, женщины разводят огонь на кухне, неясный ропот голосов на английском вместо родного для Кнута норвежского. Теперь это были ее люди, часть ее окружения; эту землю с домом, которые она взяла в аренду у Турбранда, она до сих пор считала наилучшим применением подаренного ей Кнутом серебра. Жалко только, что все это находится недостаточно далеко от жилища самого Турбранда и этой мышки Катлы, однако в один прекрасный день ей могли понадобиться укрепленные стены его поместья.

Ведь до сих пор были люди, которые продолжали ее искать. Время о времени в близлежащих деревнях появлялся кто-нибудь, кто начинал задавать вопросы, и Турбранду приходилось посылать отряд, чтобы разобраться с этим. Всего несколько недель назад какой-то нормандский священник доехал до самого Беверли, и она очень встревожилась, услышав об этом, поскольку боялась, что это может быть кто-то из посланных Эммой.

Однако Тира бросила свои палочки и рассказала ей, что этого священника ей бояться не нужно.

А вот о королях и их приспешниках Тира ничего такого не говорила, и сама Эльгива не сомневалась, что Этельред вместе с Идриком хотели бы видеть ее мертвой.

 

Глава 15

Апрель 1009 года

Лондон

Время шло к полудню, когда Этельред занял свое место под королевским балдахином, установленным прямо на берегу Темзы. Он принял приветствия знати и высшего духовенства, которые собрались вокруг помоста, и, уже садясь, кивком головы подал знак Эдмунду и Эдит, чтобы они сели в кресла по обе стороны от него. При этом он даже не взглянул на второй павильон, который был сооружен специально для королевы.

Эмма уже успела уведомить его, что ей нездоровится и она сегодня присутствовать там не будет. «Должно быть, она действительно заболела, – подумал он, – раз пропускает такое важное событие». На нее это было непохоже. Впрочем, ее сын, юный Эдвард, присутствовал здесь в сопровождении своего товарища по играм, чтобы ему не было скучно, и небольшой группки женщин из окружения королевы, которые должны были следить за тем, чтобы мальчики не подходили слишком близко к воде.

Прикрыв глаза ладонью от солнца, он взглянул на реку и удовлетворенно кивнул. Сюда, похоже, пришла большая часть жителей Лондона, чтобы понаблюдать за освящением кораблей королевского флота. Они заполнили собой оба берега Темзы и толпились у перил массивного деревянного моста, крича и размахивая руками, бросая на блестящую поверхность воды цветы и сплетенные из листьев гирлянды. Сотни людей взобрались на паромы и баржи, которые в обычные дни курсировали по реке, но сегодня служили трибуной для наблюдения за таким знаменательным событием.

На середине реки маневрировали, занимая исходные позиции, тридцать только что построенных военных кораблей с поднятыми яркими парусами и развевающимися флагами; они готовились к моменту, когда начавшийся отлив подхватит их и пронесет мимо его павильона на восток, в сторону открытого моря. Такого количества боевых кораблей Темза не видела со времен короля Альфреда. А ведь это была лишь часть его флота, который должен был полностью собраться в следующем месяце в Сандвиче. Оттуда они будут охранять его берега, готовые преградить путь и вступить в бой с любым флотом, угрожающим его королевству.

Это будет мощная система морской защиты; да, ее построили его таны, освятили – его епископы, но задумал и воплотил в жизнь – именно он. Упоенно разглядывая могучие корабли, он чувствовал, как сердце его заходится от гордости. Это был его ответ на мрачные кошмары, заполнявшие его беспокойные тревожные ночи. Сколько раз он просыпался в ночной тиши от ощущения, что холодные глаза призрака мертвого брата, его полночного спутника, до сих пор продолжающего наводить на него ужас, сверлят его своим пронизывающим взглядом из мрака…

Но только не сегодня. В этот яркий и блистающий день здесь не было места тени мертвого короля, и единственная забота, терзавшая его в настоящее время, была связана с его старшим сыном. Этельстан, который сейчас должен был стоять рядом с ним, покинул город. Остальные его сыновья были на своих местах: Эдмунд и Эдвард – здесь, а еще двое – на борту порученных им кораблей. Этельстан же, однако, уехал из Лондона накануне вечером после очередной их размолвки относительно Идрика.

Он взглянул на Эдмунда, который молча следил за тем, что происходит на воде. Эдмунд и Этельстан всегда были очень близки, но в последнее время в отношениях между братьями стал чувствоваться какой-то холодок – по крайней мере, так подсказала ему Эдит. Она предполагала, что это связано с чем-то, что произошло прошлой осенью в Корфе, а возможно – со смертью Эдгара. Но что бы это ни было, оно, так или иначе, вбило клин между двумя его старшими сыновьями.

«И, наверное, все это только к лучшему», – подумал он. Если между братьями произошел раскол, он, возможно, сумеет использовать его в своих интересах.

Он давно подозревал, что Этельстан плетет интриги против него, создавая союзы, которые однажды могут быть использованы им против своего короля и отца. Господи! Его старший сын даже прилюдно готов спорить с ним по поводу принятых им решений, а на заседаниях совета он слишком уж быстро выступает с возражениями. Вчера вечером его вспышка против последних прав, дарованных Идрику королем, стала лишь еще одной стычкой в давней борьбе между ними. Если Этельстан вынашивает какие-то мысли насчет того, чтобы выступить против него – или против Идрика, что гораздо более вероятно, – Эдмунд может быть посвящен в это. Трудно найти более подходящее время, чтобы вытянуть из Эдмунда нужные сведения, чем момент, когда братья не в ладах друг с другом: Эдмунд сейчас менее насторожен и может проговориться насчет того, о чем он догадывается или что знает о замыслах своего старшего брата.

Не отрывая взгляда от реки, он пробормотал, обращаясь к Эдмунду:

– Мне сообщили, что, когда Этельстан вчера вечером покинул Лондон, он отправился на Север. Он не говорил тебе, куда едет?

Теперь он искоса взглянул на сына и заметил, как хмурятся его темные брови и щурятся на ярком солнце глаза.

– Он встретит нас в Сандвиче, милорд, – ответил Эдмунд, почти не разжимая губ.

Сбор в Сандвиче был объявлен на конец мая, оставалось еще три недели. И, по сути, Эдмунд так и не ответил на его вопрос.

– Он едет не в сторону Сандвича, Эдмунд, – прорычал он, – и я хочу знать, где он будет находиться до того, как отправится туда. – Он колебался, не будучи уверенным, как далеко в действительности заходит преданность Эдмунда. Скажет ли он правду, если она ему известна? Эдмунд мог и соврать, если посчитает это необходимым, чтобы защитить брата. – Я беспокоюсь об Этельстане, – сказал он. – Боюсь, как бы он не затеял опасную игру. Игру, о которой может жестоко пожалеть.

Он снова перевел глаза на Эдмунда и проследил за взглядом сына, который уже оставил своим вниманием корабли и теперь смотрел на юного Эдварда: лицо мальчика светилось от восторга, а сам он стоял, показывая пальцем на проплывавшие мимо яркие паруса.

– А какую бы вы сами игру затеяли, милорд, – спросил Эдмунд, – если бы ваш отец назвал наследником престола несовершеннолетнего ребенка своей жены-иностранки?

Этельред фыркнул.

– Неужели Этельстан так боится Эдварда? Ребенка, у которого почти нет поддержки?

– Нет поддержки? – переспросил Эдмунд. – По вашему приказу, милорд, вся знать присягнула на верность Эдварду как вашему преемнику. Даже если большинство из них отрекутся от своей клятвы в обозримом будущем, – тут он понизил голос, – существует много могущественных людей, которые предпочли бы увидеть, что именно Эдвард унаследует ваш трон. Думаю, брат вашей нормандской королевы был бы не прочь распространить свое влияние и по другую сторону пролива, если представится такая возможность. А кроме этого, – еще тише добавил он, – есть и в Англии могущественные люди, которые хотят добиться еще большей власти, контролируя регентство юного короля.

Здесь он, без сомнения, имел в виду Идрика и даже почти не скрывал этого. Его сыновья завидовали Идрику, и короля это вполне устраивало. Зависть внутри его семьи могла быть делом опасным, но ее можно и использовать во благо.

– Меня гораздо больше тревожат интриги, которые плетутся сейчас, чем те, которые развернутся после моей смерти, – прорычал он, недовольный манерой Эдмунда уклоняться от прямого ответа на его вопросы. – Поэтому я спрошу тебя еще раз: где твой брат?

– Мне это неизвестно, милорд, – пробормотал Эдмунд. – Он со мной не советуется. – Он вновь посмотрел на стоящего перед ними Эдварда и сказал: – Я удивлен, что сегодня с нами нет королевы.

– Она заболела. – Разговор об Эмме был ему неинтересен, и он небрежно махнул рукой.

Но теперь к нему наклонила голову Эдит, сидевшая по левую руку от него.

– Болезнь королевы – это повод для радости, милорд, – прошептала она. – Она носит ребенка и знает об этом уже несколько недель. Меня удивляет, что она до сих пор не рассказала вам об этом.

На мосту архиепископ Эльфех, облаченный в сияющую золотом ризу и митру, возвышавшуюся высоко над головами окружавших его священников в белых одеждах, возвел руки к небу, прося ниспослать Божье благословение. Пока в наступившей тишине архиепископ читал свои молитвы, Этельред переваривал слова Эдит.

Она была права. Если королева понесла, ему следует доложить об этом немедленно. Возможностей для этого у нее было предостаточно, поскольку виделись они практически ежедневно, так почему же она не сделала этого до сих пор?

Теребя пальцами бороду, он пытался проследить мысли королевы. Возможно, она опасалась, что ее положение даст ему повод отстранить ее от участия в заседании совета, а он, разумеется, так бы и поступил. Он немедленно воспользовался бы такой возможностью. Пусть бы сидела на своей женской половине, откуда она не может вмешиваться в дела его королевства. Слишком много людей обращались к ней за милостью и привилегиями, обычно церковники и обычно за его счет; он был бы рад поводу пресечь это.

Взгляд его вновь упал на юного Эдварда: мальчик стоял, склонив голову в молитвенной позе, которую несколько портило то, что он постоянно нетерпеливо переступал с ноги на ногу.

Он никогда не хотел, чтобы Эдвард оставался при дворе под влиянием своей матери-нормандки. Теперь же, когда Эмма опять забеременела, он мог наконец оторвать сына от ее юбки. Он отошлет Эдварда в одно из аббатств, где его будут обучать дисциплинам весьма отдаленным от тех политических уроков, которые могла бы преподать ему мать. Пусть они сделают из него священника, возможно, даже епископа, так чтобы однажды он мог бы пригодиться английскому королю. Его планы в отношении этого мальчика всегда были такими. Несмотря на то что он назвал Эдварда своим наследником, он никогда не имел в виду, что тот действительно будет править страной. Это был всего лишь жест, чтобы заручиться расположением Ричарда Нормандского и одновременно позлить своих старших сыновей.

Сегодня, чуть попозже, он переговорит с аббатом из Или, чтобы тот забрал мальчика с собой на Север, потому что он должен нанести удар прежде, чем Эмма придумает способ, как этому воспрепятствовать. Она ведь могла бы настроить против него своих любимых епископов или, не приведи господь, архиепископа Эльфеха, чтобы принудить его оставить мальчика на ее попечении.

Похоже, архиепископ все-таки закончил свое бесконечное благословение, и теперь хор монахов из Вестминстерского аббатства затянул церковный гимн на латыни. Священники, расставленные вдоль всех перил моста, с помощью веток с листьями брызгали святой водой на корабли, собравшиеся внизу. Вскоре церемония будет закончена, начнется отлив, и лондонские корабли с его водами двинутся на восток, в сторону моря.

И все же, несмотря на удовольствие, которое он испытывал при виде своего флота, и удовлетворения тем, что он определил судьбу своего самого младшего ребенка, Этельред продолжал, все так же теребя бороду, раздумывать над тем, куда мог отправиться его старший сын и какие козни он затеял.

Через два дня после того, как новые корабли короля отплыли, чтобы присоединиться к остальному флоту в Сандвиче, на город опустил свою громадную влажную лапу знаменитый лондонский туман, который по ходу утра, казалось, становился лишь гуще. Эмма была рада находиться в такой день в помещении, особенно здесь, поскольку дворец в Лондоне был самым новым и красивым из всех мест, где жил король. За последние три года Этельред не жалел средств на то, чтобы перестроить и обновить то, что когда-то служило крепостью для армии римлян. Результат оказался поразительным.

Ее собственные апартаменты были построены из дерева на втором этаже, а первый этаж, который представлял собой в основном сооружение еще из римской каменной кладки, был отремонтирован и укреплен. Она поселила солдат своей нормандской охраны внизу, тогда как просторные помещения наверху занял ее небольшой двор, состоявший из почти тридцати женщин и детей. В комнате королевы были окна, узкие и высокие, со вставками не из рога, а из толстого стекла. Так что даже в такие пасмурные дни, как этот, свет лился внутрь, словно сияющий водопад.

В это утро она сидела с книгой на коленях на низкой, выложенной подушками скамье, а по обе стороны от нее расположились мальчики. Страницы книги были испещрены рисунками странных существ, вид которых вызывал восторг ее маленьких слушателей, тогда как сама Эмма находила их страшными и уродливыми. Интересно, думала она, что в этих чудищах могло так привлекать маленьких мальчиков?

Она перевернула страницу, в уме придумывая историю, которая соответствовала бы открывшемуся там следующему рисунку – безголовому человеку, чьи громадные глаза, нос и рот зияли на груди, ниже плеч. Рисунок этот был ей знаком, поскольку книга была у детей самой любимой, а свои истории она складывала из кусочков и отрывков других сказок.

Время от времени она поглядывала на других присутствующих в комнате, которые прислушивались к ее рассказу, не отрываясь от работы. Уаймарк, Марго и Вульфа сидели группой в центре комнаты и занимались рукоделием. Покрывало для алтаря, которое они сейчас подшивали, было почти закончено, и Эмма считала его одним из самых красивых изделий, изготовленных при ее дворе. Оно было из кроваво-красного шелка, обрамлено лентой из золотистой ткани, а центральный узор в виде большого золотого распятия она вышивала сама со всем своим усердием. С каждым стежком она шептала молитву святой Бригитте, покровительнице детей, моля ее о защите для подрастающего мальчика. Завтра она расскажет королю, что снова ждет ребенка, и, прежде чем отбыть с двором в Сандвич, сама отнесет это покрывало в церковь святой Бригитты.

Едва успела она закончить свою сказку отчаянной битвой между двумя монстрами не на жизнь, а на смерть, как в комнату вошел слуга и объявил о прибытии дворецкого короля, Хьюберта, который следовал буквально в шаге за ним.

– Добрый день, Хьюберт, – сказала она, глядя на неожиданного гостя, который, отвесив небрежный поклон, с торжественным видом встал перед ней, сложив руки на груди.

Она с тревогой смотрела на этого маленького церковника в темной рясе с лицом проныры, поскольку они с ним недолюбливали друг друга. Хьюберт десятилетиями служил королю в качестве его личного писаря, временами – советчика, а также – у нее были свои основания так считать – придворного шпиона. Его появление здесь означало, что он принес важное послание от короля, а по безмятежному выражению его лица она подозревала, что ей не понравится то, что она сейчас услышит.

– Надеюсь, ничего не случилось, – сказала она.

– Король просит вас подготовить вашего сына к путешествию, миледи. В течение ближайшего часа он должен будет отправиться в школу при аббатстве в Или.

Она почувствовала, как Эдвард подле нее от удивления вздрогнул. Она также была удивлена и напугана, но не должна была показывать этого Хьюберту.

– То, о чем вы просите, невозможно, – ответила она, следя за тем, чтобы голос ее звучал спокойно. – На то, чтобы подготовить моего сына к такому непростому делу, нужно гораздо больше времени. Если я не ошибаюсь, путешествие в Или должно занять не менее пяти дней.

– Все необходимые приготовления уже завершены, миледи, – заверил ее Хьюберт. – И вам нужно лишь отдать мальчика вместе с одеждой, которая ему понадобится. Я убежден, что ваши слуги способны сделать все это в отведенное вам время.

Она взглянула в сторону Марго, которая уже выскользнула из комнаты и через минуту, как догадывалась Эмма, вернется сюда со слугами. Марго, как и она сама, хорошо понимала, что бороться с неминуемым бессмысленно. Приказ, которого она так боялась, наконец поступил. Король забирает у нее сына, и она не может ничего сделать, чтобы помешать этому. Но почему именно теперь? И откуда такая спешка? Все это походило на какое-то наказание, хотя она надеялась, что Этельред просто хотел еще раз, как бы между делом, продемонстрировать ей свою власть – и не более того.

Горе и мрачные предчувствия липким комком подкатили к ее горлу, и она с натугой проглотила его. Она не должна пугать Эдварда. Ради его блага она должна оставаться спокойной, должна сделать так, чтобы он отнесся к этому как к великому приключению.

Она обняла сына за плечи и прижала его к себе.

– Что ж, Эдвард, – беспечным тоном сказала она, – король отдал нам приказ, и мы должны повиноваться. Ты уже слишком большой, чтобы помогал тебе только один отец Мартин, так что теперь ты отправишься в аббатство, где у тебя будет много учителей.

Лицо мальчика, однако, было затуманено сомнением.

– А разве ты не поедешь со мной? – спросил он.

Она погладила рукой его белокурые волосы и представила его в Или, одинокого и испуганного, среди незнакомых лиц, без матери, которая могла бы позаботиться о нем. Она быстро прогнала от себя эту картину, потому что иначе начала бы плакать, а этого делать было нельзя.

– Я не могу поехать с тобой, любовь моя, – сказала она. – Но я уверена, что король отправит с тобой большой отряд, с флагами и вооруженной охраной, какие сопровождают и его самого при выезде. А теперь вот няня поможет тебе выбрать вещи, которые ты возьмешь с собой. Вульфа и Роберт тоже будут тебе помогать.

Маленькое личико Эдварда недовольно сморщилось, когда он слезал со скамейки, но он не расплакался.

– А можно мне взять с собой эту книжку? – угрюмо спросил он у нее.

– Конечно, – ответила она и, захлопнув книгу, передала ее няне.

Когда дети ушли, она вновь повернулась к Хьюберту.

– Кто будет сопровождать Эдварда в этом путешествии? – спросила она. По крайней мере, это будет не Эдмунд, который уже убыл в Сандвич.

– Ответственность за него возьмут на себя епископ Эльмхем и аббат Или. У каждого из них есть своя большая свита, и все они собираются в соборе Святого Павла, где к ним и должен присоединиться этелинг. Король желает, чтобы его сын перед отъездом ждал его в большой королевской зале.

– Все понятно, – сказала она. – Благодарю вас, Хьюберт. Сообщите королю, что я сама провожу Эдварда в залу, как только он будет готов.

Дождавшись, когда дверь за камергером закроется, она тут же вскочила, злая и озабоченная. Нужно было еще многое сделать, потому что она не собиралась посылать своего сына в Или без сопровождающих из ее собственного окружения. Она приказала одному из слуг позвать отца Мартина, а затем повернулась к Уаймарк, которая подошла к ней сбоку и взяла за руку.

– Вы же знали, что когда-то это должно было случиться, – сказала Уаймарк.

– Ему нет еще и пяти лет, – с горечью в голосе бросила Эмма. – Он еще слишком мал, чтобы понять, почему его отсылают отсюда, и я не позволю, чтобы он оставался там один среди незнакомых людей.

Почему только она не приготовилась к этому заранее?

А потому, ответила она себе, что не хотела сталкиваться лицом к лицу с этой проблемой даже в своих мыслях. И теперь она должна найти способ решить ее в течение одного часа.

Она посмотрела в глаза Уаймарк и увидела в них отражение своего собственного горя. А еще она увидела там понимание и покорное смирение. Уаймарк уже догадалась, что было у нее на уме.

– Вы хотите, чтобы Роберт сопровождал Эдварда, – сказала Уаймарк и тяжело вздохнула. – Да, конечно, он должен это сделать. Эдварду понадобится компаньон.

Эмма сжала ее руку. Уаймарк угадала, но это было еще не все.

– Я хочу, чтобы вы поехали туда оба, – сказала она. – Роберту будет только на руку продолжать расти рядом с Эдвардом, а ты позаботишься об обоих наших сыновьях. Поселись где-нибудь неподалеку от аббатства и посылай мне весточки об Эдварде как можно чаще. Отец Мартин тоже поедет с вами; его охотно пустят на территорию аббатства. – Она сделала паузу, перебирая в уме, что еще должно быть сделано. – Вас будет сопровождать кое-кто из моей нормандской охраны, а у Эдварда должен быть свой камердинер для его личных нужд, человек, которому мы могли бы доверять. Думаю, это будет юный Лифинг.

Все происходило слишком быстро. Она чувствовала себя беспомощной в борьбе с обстоятельствами, которые не могла контролировать, как будто ей приходилось бороться с неукротимой бурей. Она внимательно смотрела в лицо Уаймарк, знакомое ей так же, как свое собственное, а затем заключила ее в долгие и крепкие объятия.

– Я буду скучать по тебе, – прошептала Эмма. – Сейчас трудно сказать, сколько мы будем в разлуке, но у Эдварда должен быть кто-то рядом, к кому он мог бы обратиться, если его нужно будет успокоить и утешить, а ты была для него словно вторая мать. Будь как можно ближе к нему.

– Обязательно, – сказала Уаймарк. – Он мне как родной сын. И вам об этом известно.

Наконец они выпустили друг друга из объятий, и Эмма, поцеловав подругу в лоб, сказала:

– Поторопись. У тебя очень мало времени.

Уаймарк кивнула, а когда она ушла, Эмма, прежде чем идти помогать Эдварду собираться, кончиками пальцев надавила на свои глаза, чтобы придать лицу выражение, хотя бы отдаленно напоминающее невозмутимость. Когда она убрала ладони и открыла глаза, то увидела, что возле нее стоит Марго с чашей вина в руках.

– Выпейте немного, – сказала Марго. – Это успокоит вас, и именно такой должен запомнить вас Эдвард.

Она взяла чашу, послушно сделала глоток, потом еще один, после чего с благодарной улыбкой протянула вино обратно Марго.

– Я хочу, чтобы ты завернула покрывало для алтаря на всю длину в вощеную шерстяную ткань, – сказала она. – Оно должно отправиться в Или вместе с Эдвардом. Я не знаю, какие дары собирается послать туда король в оплату за приют для своего сына, но аббат будет ожидать какой-то компенсации также и лично от меня.

Она не пошлет Эдварда туда с пустыми руками. Нет, она обязательно сделает так, чтобы аббат был ей признателен. Шелковое покрывало для алтаря, расшитое золотом, станет лишь первым ее даром из многих. Святой Бригитте придется подождать.

Через час, стоя на ступеньках часовни у западных ворот, Эмма подняла своего сына на руки, чтобы пожелать ему счастливого пути.

– Я поцелую тебя нашим особым поцелуем, – сказал он, обхватив ее руками за шею.

Она кивнула и закрыла глаза, а он стал целовать ее сначала в лоб, в веки, потом в губы, а последний поцелуй пришелся в кончик носа.

– Благослови тебя Господь, – сказал Эдвард, совсем как тогда, когда они прощались каждый вечер перед сном.

– Храни тебя Господь, – ответила она, хотя и не была уверена, что Господу можно довериться в таком вопросе.

Эдварда подняли и посадили, как и Роберта, в седло перед одним из ее нормандских вассалов. Уаймарк ехала рядом, и, когда вся группа уже тронулась, она на прощание помахала ей рукой. Эмма сухими глазами следила за тем, как всадники исчезают в тумане. Затем она отправилась искать короля.

Он по-прежнему находился в большой зале, где принимал Эдварда перед его отъездом; вокруг него толпились чиновники и прислуга, занимавшиеся, как она догадывалась, последними приготовлениями к предстоящему сбору флота в Сандвиче. Она уклонилась от попытки Хьюберта объявить о ее прибытии и прямиком направилась к помосту, на котором за столом, заваленным бумагами, восседал Этельред.

– Я исполнила ваш приказ относительно моего сына, милорд, – сказала она, – но я хотела бы знать, почему вы настояли на том, чтобы отослать Эдварда, в такой холодной и бессердечной манере. Это было сделано жестоко, и я хотела бы знать причины этого.

Как только она заговорила, все в зале тут же умолкли, но она говорила твердо и решительно. Пусть слушают все. Вероятно, им будет любопытно узнать его ответ в не меньшей степени, чем ей самой.

– Вы просто расстроены, миледи, – сказал он, даже не удосужившись взглянуть ей в лицо. – Я обсужу с вами все ваши тревоги позднее.

– Если вы посмотрите на меня, милорд, вы заметите, что я не расстроена. Мне просто интересно. И думаю, что как ваша королева, – она сделала упор на свой титул, – я заслуживаю ответа.

Тогда он действительно посмотрел на нее, после чего едва заметным щелчком пальцев очистил залу от зрителей. Этот жест был атрибутом его власти, который он использовал так небрежно, мимоходом, что можно было действительно подумать, будто он не догадывается, насколько устрашающе это выглядит. Но Эмма хорошо знала короля и понимала, что каждое его слово и каждый жест имеют свою цель. Этим он напоминал ей, что, хотя она, может быть, и королева, ее власть является лишь отражением власти его самого и Эдварда как его наследника. А теперь Эдвард уехал.

– Вы страдаете, миледи, оттого, что потеряли своего сына? – спросил он. – Или же, возможно, явное желание вашего сына уехать от вас настолько вас расстроило?

Эти слова были рассчитаны на то, чтобы причинить ей боль, и первым ее желанием было немедленно и резко ответить ему. Однако она не имела оружия против него. Она не могла сделать ему больно, сказав, что у его сына нет к нему никаких чувств, потому что Этельреду было наплевать на это. Он хотел только, чтобы дети боялись его, и в этом он преуспел, даже очень.

– Вместо того чтобы насмехаться надо мной, – сказала она, – вы могли бы похвалить меня, ведь я воспитала своего сына так, что он подчиняется вашим приказам, не задавая вопросов. И я по-прежнему хотела бы знать, почему вы сочли необходимым отослать Эдварда, не предупредив об этом заранее.

– Мне сообщили, – сказал он, продолжая читать один из документов, лежавших перед ним, – что вы носите ребенка. Почему вы оказались настолько забывчивы, что не удосужились поделиться со мной столь радостным известием?

Выходит, кто-то предал ее. Опешив, она уже открыла было рот, чтобы ответить, но он взмахом руки остановил ее объяснения.

– Это не имеет особого значения, – продолжал он. – Теперь, когда Эдвард уехал, вы сможете направить всю вашу энергию на подготовку к предстоящему рождению ребенка. С этой целью вы освобождаетесь от необходимости присутствовать на заседаниях совета – на неопределенный срок.

– Милорд, я лишь хотела быть полностью уверена…

– Через три дня я уезжаю в Сандвич. Вы со своим окружением остаетесь здесь, в Лондоне, и до моего отъезда на юг вам запрещается входить в мою залу или в мои покои без вызова. Я не желаю видеть ваших выходок, подобных тому, что произошло сегодня. Вам это понятно?

– Нет, не понятно, – бросила она. – Я не ваша пленница, и я не ребенок, хотя относитесь вы ко мне именно так. Если вы не желаете слушать мои советы, я буду держать язык за зубами, но отлучение меня от двора предполагает, что я совершила какое-то преступление, хоть ничего дурного я не сделала. Почему мы всегда должны находиться в противостоянии? В чем мой проступок?

Но ответ на этот вопрос она уже знала. Она посмела взвалить на свои плечи выполнение обязанностей королевы, в то время как ему она нужна была лишь для постели. Этельред хотел, чтобы раздача привилегий, принятие решений и вся власть были сосредоточены исключительно в его руках. Ему не нужны были соперники вокруг его трона – ни его сыновья, ни его знать, и, уж конечно, ни королева.

– Да, леди, – сказал он, – похоже, что мы с вами действительно всегда должны находиться в противостоянии. А знаете почему? Потому что против своей воли я был вынужден дать вам корону, однако сей дар вас не удовлетворил. Я дал вам земли и богатство, я назвал вашего сына наследником престола, но и это не утолило вашей жажды к расширению своего влияния. Вы хотите подчинить себе меня, но меня подчинить не удастся. Я буду использовать вас, как это будет устраивать меня, а в настоящее время меня устроит оставить вас в Лондоне, пока вы будете ждать рождения своего ребенка.

Теперь он уже внимательно смотрел на нее, ожидая, чтобы она совершила оплошность. Но ей было уже все равно. Он и так забрал у нее сына и отлучил ее от королевского двора. Что еще он может ей сделать?

– А если бы я захотела покинуть Лондон?

Он пожал плечами:

– Езжайте куда хотите, но, если вы собираетесь последовать за вашим сыном в Или, я советую вам хорошенько подумать. Возможно, вы имеете влияние на некоторых епископов, Эмма, но аббат Или принадлежит мне, и он получил соответствующие приказы. Так что на радушный прием там не рассчитывайте. – Он взял в руку несколько документов со стола и поднял их вверх. – Хьюберт!

Она продолжала смотреть на него, но он уже, казалось, забыл о ней. Даже лесть была бы сейчас бессмысленна. Она развернулась и пошла к выходу через залу, ошеломленная и шокированная тем, как он обернул против нее свои извращенные рассуждения.

Она не рассказывала никому о своей беременности из страха, что у нее опять может быть выкидыш, даже не думая о том, что кто-то может догадаться о ее положении и доложить об этом королю, – вероятнее всего, это была Эдит. Этельред с его подозрительностью повсюду видел одно лишь коварство, хотя, бог свидетель, у нее и в мыслях ничего подобного не было. Теперь же он использовал ее беременность в качестве повода к тому, чтобы удалить ее от двора, и такого она не ожидала. Ребенок, которого она так хотела, о котором молила Небеса, станет ее наказанием. Ее место возле короля, к которому она столько лет готовила себя, было у нее отнято. Он отлучил ее от каналов власти и информации.

Но еще хуже, что он оторвал ее от сына; и, если ей не оставалось делать ничего другого, ей придется найти способ исправить эту ситуацию.

Эмма положила ладонь на живот. Пройдет еще по меньшей мере шесть месяцев, прежде чем это дитя увидит мир. А до этих пор она мало что могла сделать.

«Шесть месяцев, – подумала она, – не такой уж и большой срок».

Но эта мысль ее мало утешила. Поскольку в жизни мальчика, которому еще не исполнилось и пяти лет, шесть месяцев были настоящей вечностью.

 

Глава 16

Июнь 1009 года

Кент

Этельстан в компании пятнадцати всадников ехал из Кентербери по южной части Уотлинг-стрит по направлению к Сандвичу. По обе стороны грязной изрытой дороги ровная деревенская местность перемежалась длинными полями поспевающего зерна, участками густого леса и широкими лугами, на которых недавно остриженные овцы зябко жались друг к другу, чтобы согреться.

Ближе к сумеркам с неба заморосил дождь – прощальный отголосок жестокой бури, разразившейся два дня назад. Капризы погоды заставили Этельстана остановиться на два дня в Рочестере, и сейчас он пытался наверстать потерянное время, но без особого успеха. Порывы штормового ветра забросали дорогу обломками спутанных веток и даже вырванными с корнем деревьями, так что его людям часто приходилось расчищать путь или объезжать заваленные участки. Такое медленное продвижение злило его, но с этим ничего нельзя было поделать. Он уже и так опоздал на много дней, так что еще несколько часов не играли большой роли.

Когда он наконец выехал на последний подъем и увидел перед собой Сандвич, дождь внезапно прекратился, хотя небо оставалось затянутым тучами. Он оглядел гавань, окружавшую город с трех сторон, в поисках леса корабельных мачт. Они действительно были там, но гораздо меньше, чем он ожидал. В широком, защищенном от ветра канале стояло на якоре примерно сорок, может быть, пятьдесят кораблей. А он рассчитывал увидеть по меньшей мере втрое больше.

По его расчетам, флот не должен был отплывать отсюда самое раннее – до середины июня, так что отсутствие множества кораблей озадачило его. Матросы в командах моряков плохо знали своих капитанов, да и друг друга тоже. Некоторые из этих людей даже никогда не сидели на скамьях для гребцов, и, поэтому, конечно, нельзя было выпускать в открытое море сразу так много судов, даже в целях тренировки экипажей. Тогда, во имя Всевышнего, где же могли находиться все корабли?

Он провел свой отряд через палаточный городок, раскинувшийся вокруг Сандвича для размещения моряков нового флота; ему показалось, что количество палаток здесь уменьшилось больше чем наполовину. Внутри, за городскими воротами, дома были построены недавно, свежепокрашенные и с новыми кровлями, поскольку Сандвич был полностью разрушен во время набега викингов три года назад. Последствия разрушений, вызванных прошедшей сильной бурей, были устранены, в городе, похоже, царил мир и порядок – без сомнения, благодаря присутствию здесь короля. Знатные дворяне, которым предстояло обедать с королем сегодня вечером, уже начали собираться у входа в королевскую залу. Этельстан обошел эту группу и направился к расположенному неподалеку павильону, над которым под порывами ветра с моря судорожно развевался штандарт Эдмунда. Направив своих людей разбить шатер рядом с жилищем Эдмунда, он спешился и вошел в палатку брата.

Его брат в этот момент разговаривал с двумя стражниками из своей охраны, но, как только увидел Этельстана, он тут же жестом отослал их на улицу.

– Где ты был, ради Христа? – спросил Эдмунд. – Король уже бог весть что подозревает.

– Я ездил в Мерсию, – сказал Этельстан, – разбирался в делах Идрика. А здесь что происходит? – спросил он, кивая в сторону гавани.

Эдмунд указал ему на табурет, и сразу же рядом появился слуга с водой и куском ткани. Этельстан принялся вытирать дорожную пыль с лица и рук, продолжая слушать брата.

– У нас тут такие проблемы, которые и вообразить себе трудно, – проворчал Эдмунд. – Как только сюда приехал король, брат Идрика, эта неотесанная деревенщина Брихтрик, обвинил Вульфнота в том, что тот планирует мятеж против короны.

Этельстан замер; вода стекала с его лица и капала на пол. В мозгу его вспышками, словно предупреждающий маяк, мелькали воспоминания о том злополучном разговоре с Вульфнотом в Корфе.

– Господи! – еле выдохнул он. – И как же Вульфнот ответил на это обвинение?

– Он не ответил на него, – сказал Эдмунд, пододвигая еще один табурет и садясь напротив него. – В этом случае было бы просто его слово против слова Брихтрика. Я подозреваю, что Вульфнот посчитал, что его убьют в любом случае, что бы он ни сказал, поэтому он скрылся. И прихватил с собой двадцать кораблей вместе с их командами. А это более тысячи человек, которых король не может позволить себе потерять.

«Проклятье!» – подумал Этельстан. Вульфнот и его люди, несомненно, были лучшими моряками во всей Англии. И их потеря стала серьезным ударом для всего королевского флота.

– Но сейчас еще хуже, – продолжал Эдмунд угрюмым голосом. – Вульфнот принял решение пройти набегом по всему побережью Сассекса в поисках припасов. Он и его команды в основном нападают на королевские склады, забирая продукты и оружие и истребляя всех, кто пытается их остановить. Когда эти вести докатились до нас, наш знаменитый флотоводец, Идрик, – это имя он произнес с насмешливой ухмылкой, – настоял на том, чтобы Вульфнота вернули сюда, живого или мертвого. Король согласился на это, а Идрик приказал своему брату взять столько кораблей, сколько понадобится, чтобы выполнить эту задачу.

Слушая брата, Этельстан продолжал вытирать лицо и руки, но теперь он отбросил полотенце в сторону и весь превратился во внимание.

– И сколько же он взял?

– Восемьдесят наших лучших кораблей.

– Он взял восемьдесят кораблей, чтобы захватить двадцать? – эхом переспросил Этельстан. – И король позволил ему это? Он что, сошел с ума?

Эдмунд предложил ему чашу эля, но он жестом отказался.

– Брихтрик утверждал, что искусство мореплавания, которым владеют люди из Сассекса, дает Вульфноту большое преимущество, – сказал Эдмунд. – Он настаивал, что без большого численного преимущества у него будет мало надежд захватить такую добычу. Они отплыли пять дней назад, и с тех пор от них нет никаких вестей. А позапрошлой ночью здесь разразился ужасный шторм, настоящий ад, местные жители такого не припомнят. Одному господу известно, как они справились в такую бурю. Король направил своих людей по суше, чтобы они прошли через все гавани вдоль побережья в поисках известий о флоте.

Этельстан молчал, переваривая информацию. Больше всего его тревожило обвинение в подготовке мятежа. Возможно, обвинение Вульфноту бросил и Брихтрик, однако за всем этим определенно стоял Идрик. Мог он каким-то образом проведать о том, что Вульфнот встречался в Корфе со всеми сыновьями короля?

– А Брихтрик больше никого не обвинял? – наконец спросил он.

– Нет, насколько я знаю. Но лишь одному богу известно, о чем Идрик говорит королю, когда они остаются наедине. Однако мы с тобой знаем, что единственным преступлением Вульфнота до сих пор было то, что он ненавидит Идрика.

– Верно, – согласился Этельстан. – Впрочем, своим побегом он сам приговорил себя к смерти, а это передаст в руки Идрика еще больше власти. Черт! – Он вскочил и стал взволнованно расхаживать по палатке. – Теперь у нас совсем мало надежд восстановить короля против него и еще меньше шансов как-то спасти шкуру Вульфнота. И нам очень повезет, если он не утянет вместе с собой и нас тоже.

Эдмунд сделал долгий глоток эля, утерся тыльной стороной ладони и пробормотал себе под нос проклятия.

– Это моя вина, Этельстан, ведь это я вызвал Вульфнота в Корф прошлой осенью. Впрочем, возможно, мне удастся исправить положение, если я расскажу королю, что там произошло – что я поддерживал Вульфнота, а ты наотрез отказался иметь что-либо общее с его планами.

Этельстан остановился и хмуро посмотрел на брата.

– Не вижу, какую пользу это могло бы принести, – сказал он. – Это не только не исправит ситуацию, а лишь настроит короля против нас обоих. Если же он будет продолжать хорошо думать о тебе, это станет нашим преимуществом. К тому же мы даже не можем быть полностью уверены, что он не знает о случившемся в Корфе, – за исключением смерти Эдгара. Об этом мы можем только догадываться.

Эдмунд проворчал что-то невнятное, и Этельстан принял это за согласие, хотя и недовольное.

– А что тебе удалось узнать про Идрика в Мерсии? – спросил Эдмунд.

Этельстан скривился.

– Вульфнот был прав, когда говорил, что там его не любят. Он деспотичный чиновник, который собирает налоги и подати гораздо более высокие, чем в Сассексе и Нортумбрии, а разницу кладет себе в карман. Его состояние растет за счет великого множества танов, многие из которых являются родней Эльфхельма, а значит, имеют достаточно оснований его ненавидеть. Они называют его Идрик Хапуга. Король точно не знает обо всем этом, иначе Идрик не ходил бы в его фаворитах. – Он потер шею, которая у него сейчас постоянно болела, и, взглянув на брата, тяжело вздохнул. – Однако, если я выступлю с обвинениями против Идрика после всей этой истории с Вульфстаном, король, скорее всего, даже не станет меня слушать.

Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент один из воинов Эдмунда откинул кожаную штору на входе в палатку и доложил:

– На севере замечены всадники, милорд, они едут со стороны Истри.

– Это, наверное, вести о судьбе флота, – сказал Эдмунд. – Если они захватили Вульфнота, это может означать катастрофу для нас с тобой.

– Я не знаю, как Вульфнот мог скрыться, если его преследовали восемьдесят кораблей, – сказал Этельстан. – Но у нас нет другого выбора, кроме как пойти и самим услышать последние новости. Я не повторю ошибку Вульфнота и не стану бежать, не воспользовавшись шансом защитить себя.

Этельред важно вошел в залу позади знаменосцев, несших его штандарты, и занял свое место на помосте в окружении архиепископов, элдорменов и своей дочери. Эдит приветствовала его реверансом и ослепительной улыбкой, и он в ответ что-то одобрительно проворчал. В отсутствие королевы эта девочка чувствовала себя намного свободнее. Единственное, о чем он сожалел в связи с тем, что оставил Эмму в изоляции в Лондоне, было то, что он не мог отделаться от нее раньше.

Ополоснув руки в поставленной перед ним миске, он кивнул Вульфстану, и, пока архиепископ читал молитву, Этельред смотрел на склоненные головы собравшихся здесь магнатов, пытаясь выудить какую-то информацию из того, каким образом они выстроились сейчас. Он знал, что результатом подобных собраний знати часто становились сделки, междоусобная вражда, браки и заговоры.

Он обратил внимание, что похожий на медведя Турбранд, которого ему наконец удалось вытащить из его глухой берлоги в Холдернессе, расположился между Моркаром и его братом Сифертом. Это, конечно, не предвещало ничего хорошего. Все трое были близки к Эльфхельму и, вероятно, затаили обиду и на него самого, и на Идрика. Рано или поздно этой троицей нужно будет заняться, но пока он еще не решил, как лучше сделать это.

С удовлетворением он отметил, что Эдрид и Эдвиг сидят рядом с элдорменом Эльфриком. Этот старик присмотрит за ними. Он поискал глазами Эдмунда и Этельстана и нашел их стоящими в конце залы. Ему уже час назад сообщили о приезде Этельстана, который, к счастью, не привез с собой и половины отряда, который король почти ожидал увидеть с ним. Хотя он уже разработал план, как при случае решить этот вопрос, для него стало облегчением, что не нужно приводить план в действие сейчас. Если Этельстан и задумал что-то вместе с Вульфнотом, своевременное вмешательство Идрика пока что пресекло все это.

Он давно уже понял, что ключом к управлению королевством было умение держать своих врагов далеко друг от друга, чтобы они не могли объединиться и собрать против него значительные силы. Силе короля способствовала слабость его знати. Однажды Этельстан и сам придет к этому, если он стремится получить трон.

Пока же его сын стоял и выжидающе смотрел куда-то в сторону дверей. Проследив за его взглядом, Этельред увидел трех гонцов, мокрых и перепачканных дорожной грязью, которые толпились у заширмленного прохода в ожидании, когда закончится молитва. Он положил руку на плечо Вульфстану, чтобы остановить его, после чего кивнул людям у входа; все присутствующие напряженно следили за тем, как один из этих мужчин вышел вперед, заметно хромая на одну ногу.

– Это Ситрик, милорд, – шепнул ему на ухо Идрик. – Он тан моего брата Этельнота. Похоже, он участвовал в какой-то схватке.

Ситрик, который был совсем еще юношей, выглядел ужасно. Его длинные красивые волосы были спутаны и взъерошены, под одним глазом на широком лице красовался большой синяк, а от уха к подбородку тянулась глубокая царапина. Глядя, как он хромает вперед, Этельред почувствовал, что по спине у него пробежал холодок страха.

Подойдя к помосту, молодой мужчина опустился на одно колено и склонил голову.

– Встаньте, – сказал Этельред. – Какие новости вы нам привезли?

Прежде чем заговорить, Ситрик бросил быстрый взгляд на Идрика.

– Эти проклятые приливы, милорд… Брихтрик потонул, а с ним и многие из его людей, да упокоит Господь их души.

Этельреду показалось, что в королевской зале вдруг потемнело, как будто половина факелов разом погасла. Люди за столом подняли крик, отовсюду слышались возгласы смятения и недоверия; король поднял руку, но это не помогло унять поднявшийся шум.

– Молчать! – Эта громогласная команда исходила уже от Идрика.

Когда этот приказ был исполнен, Этельред сделал глубокий вдох. Конечно, это настоящая катастрофа, и ему необходимо знать ее размах и последствия.

– Продолжайте, – мрачным тоном сказал он. – Я хочу услышать все.

– Был ужасный шторм, милорд, – сказал Ситрик, и голос его задрожал. – Мы пытались опередить негодяя, рассчитывая достичь безопасной гавани в Камбере, в бухте за большой галечной косой в Уинчелси. Однако ветер пронес нас мимо входа в пролив, а затем мы оказались во власти стихии. Море поглотило по меньшей мере дюжину кораблей, а остальные понесло к берегу, где волны били их друг о друга. Корабль лорда Брихтрика был одним из тех, что потонули вместе со всей командой. – Он умолк в нерешительности, беззвучно шевеля губами, но в конце концов выдавил из себя: – В общей сложности, милорд, мы потеряли в море почти пятьсот наших людей.

И вновь воздух прорезали крики и проклятья. Этельред, не веря своим ушам, смотрел на сжавшегося перед ним человека, но затем юноша добавил:

– И это еще не все, милорд.

Идрик снова призвал всех к тишине, и, хотя Этельреду безумно хотелось, чтобы Ситрик наконец умолк, он кивнул, чтобы тот продолжал.

– Этельнот приказал нам перетащить корабли, которые удалось спасти, за линию прибоя, но и они были серьезно повреждены. Он намеревался, когда утихнет шторм, отправить гонца за помощью в Уинчелси, чтобы отремонтировать их. Мы изо всех сил старались выполнять его команды, хотя в этом нам мешали дождь, ветер и кромешная тьма, поднявшаяся, казалось, из самой преисподней. Когда мы уже выбились из сил, мы спрятались под прикрытие обрыва, который тянется вдоль берега в тех местах.

Он перевел дыхание, и Этельред ощутил, как на плечи ему начинает давить бремя дурного предчувствия.

– Мы не знали, – продолжал Ситрик, – что флот Вульфнота прибыл в гавань Камбера еще до начала шторма. Когда буря утихла и пока мы спали, эти предатели выплыли из бухты, подожгли наши корабли и при попутном ветре на всех парусах отправились на запад. – Он вновь перевел дыхание и, всхлипнув, закончил: – Мы не смогли спасти корабли, милорд. Мне очень жаль, но корабли погибли. Все до единого.

Последние его слова превратились в вопль, подхваченный всеми, кто был в зале. Этот звук пронзил тело Этельреда, словно копьем. Колени его подогнулись, и он тяжело рухнул на свое кресло, схватившись за стол, чтобы не потерять равновесие. Ему не было нужды искать глазами тень своего брата, поскольку он ощущал ее присутствие как невидимую руку, сжимающую его сердце.

Сотня кораблей потеряна, полторы тысячи людей утонули или пропали без вести. Все это дело рук проклятого Эдварда, и Бог допустил все это, потому что Он безжалостен в своей мести. Время, деньги и человеческие жизни – все потрачено напрасно. Его враги, живые и мертвые, тянут его к погибели, и все его усилия по защите своего королевства заканчиваются крахом.

Он протянул руку к Вульфстану, который молча стоял рядом с ним, неподвижный, словно каменная статуя.

– Вы ведь слуга Господа, – сказал он архиепископу. – Вы должны найти способ ублажить Всемогущего. Он отвернулся от нас, и, если вы не сможете воззвать к Его милосердию, тогда все мы пропали.

 

Глава 17

Июнь 1009 года

Лондон

Этельстан ехал верхом по многолюдным и шумным улицам Лондона и размышлял об обстоятельствах, которые привели его сюда в это солнечное летнее утро. Отчаяние короля в связи с гибелью его могучего флота; хитрость коварного Идрика, пытавшегося свалить всю вину за это на изгнанного Вульфнота и мертвого Брихтрика; настоятельное требование совета старейшин, чтобы оставшиеся корабли вернулись в Лондон; и, наконец, странное решение его отца назначить его командовать своим поредевшим и покинутым флотом. Пока король со своим двором удалился в Винчестер переживать по поводу рухнувших ожиданий и восстанавливать разыгравшиеся нервы, он вчера вечером поднялся вверх по Темзе вместе с сорока кораблями, которые были предназначены для защиты города от проникновения сюда врага со стороны гаваней викингов за морем.

«Но, боже милостивый, – думал он, – это ведь такой ужасный риск!» Да, когда весь королевский флот стоит на якоре здесь, Лондон действительно хорошо защищен, в то время как все южные берега остаются без защиты. И в случае нападения датчан – а он не сомневался, что они уже очень скоро атакуют их опять, – они в очередной раз направят свой удар на плохо укрепленные города на побережье, от Кентербери до Эксетера. Англичанам оставалось только надеяться, что выступившие против них войска захватчиков будут малочисленны и плохо подготовлены.

Но эти надежды казались ему тщетными. Он не видел причин, почему бы какому-нибудь датскому военачальнику или даже самому Свену Вилобородому не вернуться сюда с еще одной большой армией, чтобы поживиться золотом и серебром, имевшимся у британцев. Для датчан это стало стилем их жизни, а сейчас вести о гибели английского флота, конечно, уже должны были достигнуть портов Дании. Эти жадные северяне будут лезть друг у друга по головам, лишь бы только попасть на корабли, отправляющиеся грабить Англию.

Он обогнул восточный конец обширной, огражденной стеной территории собора Святого Павла и поехал по кишевшей людьми базарной улице Вест Сип. На некотором удалении справа от себя он видел частокол, окружавший королевский дворец с единственным по-настоящему дорогим для него сокровищем в Англии. Ему казалось невероятным, что после стольких лет, когда он избегал двора своего отца и терзался искушениями в отношении Эммы, сейчас король поручил ему ее защиту. Если Господь решил устроить ему испытание, отдав королеву ему прямо в руки, то Он поступил глупо, потому что Этельстан этой проверки, без сомнения, не выдержит. Он уже пытался выбросить ее из своего сердца, падал в объятия многих других женщин, чтобы забыть одну-единственную, но все это были бесплодные попытки. Он до сих пор любил ее, не стыдясь этого и нисколько не раскаиваясь, помоги ему Господь.

В который раз он задумался над тем, почему Эмма до сих пор находится в Лондоне, а не уехала в Винчестер ожидать приезда короля там. И почему, кстати, она не прибыла на сбор кораблей флота в Сандвич? Вместо нее там привилегией сидеть подле короля воспользовалась Эдит. А это, безусловно, место Эммы. Тогда ее отсутствие встревожило его, однако последующие катастрофические события в Сандвиче вытеснили из его головы все остальное.

В безуспешных поисках ответа он продолжал раздумывать над этим, проезжая мимо дурно пахнущих мясных лавок на флэсстрэт. В какой-то момент ему даже пришлось смирять своего коня, разволновавшегося от запаха крови, но очень скоро они повернули на широкий проход, который вел в сторону Алдерсгейт и дороги на север. Через несколько мгновений он уже проезжал между двумя квадратными башнями из камня, отмечавшими въезд в королевский дворец.

Впереди него в широком проходе, который вел от королевской залы и покоев к находящимся позади дворца конюшням и хозяйственным пристройкам, на помосте для усаживания на коня рядом со своей белой кобылой стояла Эмма. На ней была рыжевато-коричневая шерстяная мантия, свободно свисавшая с ее плеч, и, взглянув на ее профиль в лучах солнца, он нашел ответ на загадку, которая мучила его.

Королева была беременна, и он подумал, что уже одного этого было достаточно для того, чтобы воздержаться от тягот путешествия в Сандвич.

Когда он подъехал ближе, она подняла голову и глаза их встретились. На мгновение ее напускная сдержанность исчезла и лицо ее осветилось радостью. На это короткое мгновение она принадлежала только ему. Молчаливое взаимопонимание искрой проскочило между ними, словно отблеск света на поверхности ртути, и тут же исчезло, а на лице ее появилась еще более печальная маска, предназначенная для слуг и стражников, которые кружились вокруг нее.

Он приличествующим образом с официальной учтивостью поприветствовал ее и поинтересовался, куда она направляется.

– Я еду за город, в церковь Святого Петра, – ответила она. – Местный аббат, который строит придел Богоматери, чтобы поместить там реликвию Пресвятой Девы, пригласил меня посмотреть, как продвигается строительство. Я могла бы поехать туда и в другой день, милорд, если у вас есть ко мне что-то срочное. – Она нерешительно взглянула на него. – Или же, возможно, вы согласились бы сопровождать меня?

Он развернул своего коня и медленно поехал с их маленькой компанией сквозь начавшую собираться толпу обратно, вокруг собора Святого Павла в сторону ворот Лудгейт. Впереди них шагали несколько нормандских стражников, раздававших милостыню, а Эмма улыбалась и кивала народу, который провожал ее радостными выкриками. Он обратил внимание, что иногда стражники останавливались и, прежде чем положить монетку в протянутые руки, что-то говорили людям.

Он догадался: Эмма старалась, чтобы у жителей Лондона сложилось хорошее мнение не только о ней самой, но и о нормандцах. Его брат Эдмунд осудил бы это как неискренний и предосудительный поступок, нашел бы в этом далекий политический замысел. С другой стороны, они с Эдмундом никогда не находили согласия во всем, что касалось Эммы.

Пока они ехали через западные ворота Лондона и дальше мимо беспорядочно разбросанных за городской стеной хижин и лавок торговцев, у них было мало возможностей поговорить. Однако после того, как они пересекли Флит, люди по обочинам дороги больше не встречались. Они ехали среди колосящихся полей созревающих злаков, и он отвечал на ее вопросы по поводу событий в Сандвиче, а затем сообщил о приказе организовать защиту Лондона, несмотря на все подозрения отца, которые тот к нему питал.

– Король, должно быть, по-прежнему питает к вам большое доверие, – заметила она, – если поручил Лондон вашим заботам.

– Я подозреваю, что здесь все как раз наоборот, – сказал он, – и мой отец поставил меня защищать Лондон именно потому, что не доверяет мне.

Она удивленно взглянула на него и нахмурила брови.

– Я не понимаю.

– Король знает, что, какие бы ни были настроения народа в остальной части его королевства, люди в Лондоне горячо преданы ему. Самые зажиточные землевладельцы и купцы в городе являются его танами, и он раздал им такие права и привилегии, которых не найти в других частях королевства. Я полагаю, по его мнению, что бы я ни говорил и ни делал, это все равно не настроит лондонцев против него, вот он и послал меня туда, где я не смогу нанести ему вреда. Что же касается защиты города, то все, что осталось от нашего флота, сейчас стоит на якорях ниже моста через Темзу. Эти сорок кораблей, вероятно, отпугнут наших врагов и удержат их от попыток добраться до Лондона. Само присутствие здесь флота уже гарантирует городу безопасность, вне зависимости от того, кто поставлен командовать обороной.

Некоторое время они ехали в молчании, а затем она спросила:

– А почему вы так уверены, что они все-таки нападут? Прошлым летом датчане не показывались. Может быть, они и сейчас не придут.

– Это ведь ваш брат сообщил нам, что они строят корабли, разве не так? Датчане не стали бы строить флот просто напоказ. Они придут, и придут очень скоро. И мы ничего не можем сделать для того, чтобы остановить их. Народ напуган, и больше всех – сам король.

– Но, если наш флот удержит датчан от удара по Лондону, куда они направятся вместо этого?

Он нахмурился, поскольку и сам уже много дней пытался разрешить эту задачу.

– Снова в Сандвич, наверное. Город и крепостные стены были полностью перестроены после того, как три года назад их сожгла армия Тостига, но защищать это место непросто. Побережье Сассекса также очень уязвимо, потому что, когда бежал Вульфнот, он забрал с собой большое количество защитников этих земель.

– А как насчет областей к северу от Лондона? Могут ли они ударить со стороны этой болотистой местности?

– Ни одно из мест не является полностью безопасным, – сказал он, бросив на нее тяжелый взгляд. – А почему вас интересуют эти болота?

Она нахмурилась, глядя куда-то вдаль, как будто видела там скрытую угрозу, невидимую для других.

– Король отослал Эдварда в Или, на учебу в аббатство, – сказала она.

– Вот как! – ахнул он. – Я не знал. – Он должен был догадаться, что это как-то связано с мальчиком: если бы тот был в Лондоне, то ехал бы сейчас рядом с Эммой.

– В Или есть много соблазнительных сокровищ, – сказала она, – и сын короля стал бы не последним из них, если бы его там нашли.

– Вероятно, но аббатство неплохо защищено этими самыми болотами. На побережье расставлены дозорные, и монахи смогут вовремя получить от них предупреждение о нападении, чтобы спастись бегством. К тому же Эдвард имеет надежную охрану, не так ли?

Он почти ничего не знал о своем сводном брате и пребывал в неведении предумышленно. Этот мальчик был для него сводящим с ума напоминанием о претензиях его отца на тело Эммы.

– Да, у него там есть своя свита.

– Я полагаю, что они позаботятся о безопасности Эдварда и что вам не стоит волноваться по этому поводу. – Он хотел утешить ее, но, вновь взглянув на ее располневшую фигуру, вдруг почувствовал резкий укол горечи и обиды, пронзивший его, словно кинжалом. – Я вижу, что его место вскоре займет новый ребенок.

Один удар сердца, второй – она все молчала; но затем он увидел, как выражение ее лица стал жестким, а губы вытянулись в тонкую линию. Еще до ее слов он уже понял, что совершил грубый промах, сказав такое.

– Один ребенок никогда не сможет занять место другого, милорд, – сказала она, и в голосе ее чувствовалась боль.

Этельстан мысленно выругался. Он сказал это из ревности и отчаяния, не подумав, что его слова могут быть неправильно поняты матерью, которую разлучили со своим единственным ребенком. Подхватив у нее уздечку, он заставил лошадей остановиться.

– Вы знаете, что я не это имел в виду, – сказал он. – Эмма, прошу вас не истолковывать превратно мои слова. Если вы хотите держаться от меня подальше, пока я нахожусь в Лондоне, вы должны сказать мне об этом. Но не нужно придумывать причины, чтобы оттолкнуть меня.

Эмма смотрела в эти пронзительные голубые глаза и видела в них чувство, которому не смела дать имени. Прошло много месяцев с тех пор, как она разглядывала это лицо, и сейчас она заметила перемены, которые оставили на нем время и произошедшие события. Он пережил смерть двоих братьев, прошел через кровавое сражение, в котором видел, как вокруг него гибнут люди. Ей показалось, что он стал выглядеть старше своих лет и что он принял на свои плечи ряд забот, которые должны были появиться у него только после восхождения на трон.

Она знала, что ее кортеж остановился на лондонской дороге вдалеке у них за спиной, чтобы из вежливости оставить ее наедине с сыном короля. Здесь их никто не мог слышать, и она могла говорить с ним открыто. Но что она ему скажет? Должна ли она высказаться о его горе по поводу потери братьев? О своей обиде на короля и страхе за своего сына? Или же должна рассказать ему о том, как ей нужен кто-то, с кем можно было бы поговорить по душам, кому можно довериться?

Нет, ни о чем этом она сказать ему не могла. Вероятно, он был прав. Возможно, она действительно придумывала причины, чтобы оттолкнуть его от себя, потому что почти так же, как она боялась за Эдварда, она испытывала страх перед властью, которую Этельстан получит над ней, если она ему это позволит.

Она перевела дыхание и произнесла:

– Сейчас я – опальная королева. И у меня нет ни сил, ни желания отталкивать от себя друга.

Она умышленно сделала упор на последнем слове, чтобы у него не было никаких сомнений насчет того, что она имеет в виду.

Его голубые глаза вспыхнули, а губы скривились в печальной улыбке.

– Я всегда буду для вас искренним другом, Эмма, – сказал он. – В действительности я стал бы для вас кем-то намного большим, чем просто друг, если бы вы мне это когда-нибудь позволили.

Эти слова повисли в воздухе между ними – пьянящие, как вино, опасные, как обнаженное лезвие. Она не дала ему того ответа, которого он так явно жаждал, поскольку в конце этого пути их обоих ждала гибель. Стремясь отойти от черты, за которой, как она боялась, их поджидала бездна, она сказала:

– Тогда будьте моим защитником и моим советчиком, потому что и то и другое мне сейчас крайне необходимо.

Какое-то мгновение он молчал, но затем опасный огонь в его глазах угас.

– Как пожелаете, миледи, – сказал он подчеркнуто учтивым тоном.

Он отпустил уздечку ее лошади, и они поехали дальше в сторону Вестминстера в холодном и гнетущем, как ей показалось, молчании. Долго вынести этого она не смогла, ей нужен был его совет, и она сказала:

– Милорд, я считаю, что у нас с вами есть один общий враг в лице лорда Идрика. С вашей стороны было бы очень любезно, если бы вы рассказали мне, что вам о нем известно. Многие в Лондоне сейчас называют его Хапугой. Вы знаете об этом?

– Да, я слышал о таком, – ответил он, – и прозвище это более чем соответствует действительности. Он использует свое положение элдормена для собственного обогащения за счет тех, чьи интересы он должен защищать.

К ее немалому облегчению, он уже превозмог возникшее у него унылое настроение и продолжал рассудительным тоном, которым был отмечен весь их предыдущий разговор:

– Мой отец слишком доверяет элдормену Мерсии, и, видит бог, я многое отдал бы за то, чтобы понять, как их разъединить. Но, как вам, без сомнения, известно, Идрик пленил мою сестру Эдит. Если король не слушает Идрика, он слушает Эдит, а у них что говорит один, другой повторяет, как «Отче наш». – Он скорчил болезненную гримасу. – Я подозреваю, что за обвинениями против Вульфнота в Сандивче стоял Идрик.

Он описал ей встречу этелингов с Вульфнотом прошлой осенью в Корфе – этот тайный совет, организованный Эдмундом. Ей вдруг пришло в голову, что, если бы этого собрания не было, Эдгар был бы сейчас жив и Вульфнот по-прежнему оставался бы в Англии. А великий королевский флот не лежал бы сейчас на дне пролива.

Ей показалось, что Эдмунд должен в полной мере ответить за это, но она не высказала своих мыслей вслух. Хотя она считала Эдмунда своим врагом, но даже она вынуждена была признать, что последствия этой встречи вышли далеко за пределы того, что он задумывал первоначально.

Этельстан между тем продолжал:

– Я думаю, что Идрику каким-то образом стало известно о нашей встрече с Вульфнотом в Корфе. О чем там говорилось, Идрик знать не мог, однако он мог догадываться, что Вульфнот планировал выступить против него. И для Идрика не имело значения, что я отказался присоединиться к этим планам. Сам факт этой встречи оказался ему на руку, поскольку послужил поводом обвинить Вульфнота в измене и таким образом избавиться от явного врага. – Он нахмурился и покачал головой. – Еще одним показателем растущей власти Идрика является то, что его шпионы есть даже среди моих слуг.

«И, вероятно, даже среди этелингов», – подумала она. Она перебрала в памяти воспоминания о его младших братьях. В первые годы после своего замужества она мало видела их, поскольку Эдрид и Эдвиг были тогда юношами, которых отослали из королевского двора на воспитание. Даже сейчас она видела их крайней редко, лишь по большим праздникам. Эдриду, более приятному из этих двоих, было в какой-то степени свойственно обаяние Этельстана, хотя, как она подозревала, ему не хватало уверенности в себе, характерной для его старшего брата. Эдвиг же заработал себе репутацию легкомысленного и жестокого человека.

Поэтому она не удивилась, когда узнала, что он связался с Идриком.

– И тем не менее, – заметила она, – ничто из этого не объясняет, почему король в первую очередь доверяет именно Идрику. Неужели ваш отец не видит, что все советы, которые дает Идрик, берут начало в его жажде власти?

– В этом смысле Идрик ничем не отличается от других танов короля, – задумчиво сказал Этельстан. – Я думаю, что мой отец, как у него водится, каким-то образом испытал возможности и преданность Идрика, и тот прошел эту проверку. Короля не пугают его амбиции, вот он и доверяет ему так, как не доверяет даже собственным сыновьям.

«Или своей королеве», – подумала Эмма. Этельред не позволил ей даже воспитать их общего сына. Он считал ее обязанностью лишь рожать королевских детей, а не оказывать на них влияние. Именно это подсказывал ему Идрик – и, без сомнения, Эдмунд, потому что он тоже никогда не доверял ей. В их представлениях она навсегда останется враждебной королевой, нормандкой и пешкой в руках ее брата. Собственные амбиции мешали им хотя бы представить себе, что она может хотеть лишь того, чтобы передать своему сыну умения и навыки, которые понадобятся ему, чтобы править королевством, хотеть достойно подготовить его к той роли, которую предопределил для него Господь.

Но у нее нет ни малейших надежд осуществить это, если она и ее сын будут отлучены от короля. «Сколько же времени может длиться это изгнание?» – думала она.

Ребенок внутри нее шевельнулся, напомнив ей, что она не только жена короля и королева, но еще и будущая мать. Она обязана найти способ совместить все эти роли, но в данный момент на первом месте стоит ее долг родить этого ребенка. Этельстан заверил ее, что Эдвард будет в безопасности в Западной Англии, и на сегодняшний день она должна быть довольна уже этим. Но когда родится новое дитя, ей придется найти пути, как вернуть себе Эдварда и во что бы то ни стало вновь возвратиться в ближайшее окружение короля, где она сможет как-то влиять на него.

Она вновь взглянула на Этельстана. Ему тоже следует найти свой путь к королю; а еще он обязан смириться с тем, что Этельред раз и навсегда встал между ними непреодолимой стеной.

 

Глава 18

Июль 1009 года

Холдернесс

Тени уже начали вытягиваться, знаменуя приближение вечера, пока Эльгива вместе с Тирой, Катлой и горсткой своих стражников ехали по грязной дороге, ведущей к ее имению в Редмире. Она не была там со вчерашнего утра, и сейчас, завидев наконец частокол поместья, гадала, нашел ли в конце концов супруг дорогу к ее дому.

Прошло уже пять дней с тех пор, как Катла, искавшая спасения от настоящего нашествия моряков, обрушившегося на поместье Турбранда, приехала к ней с известием о возвращении Кнута в Холдернесс.

– Дом переполнен мужчинами, – пожаловалась ей Катла. – Места для женщин и детей просто не осталось, так что Турбранд отпустил меня, чтобы я поехала к вам.

На это Эльгива пренебрежительно фыркнула. Она предпочла бы у себя в доме два полных корабля мужчин, чем эту скулящую Катлу с выводком ее отпрысков. Сначала она попыталась тут же отослать их всех обратно, однако в кои-то веки появление Катлы вдруг оказалось на удивление кстати.

– Я могу помочь вам подготовиться к приезду вашего мужа, – стала умолять она Эльгиву. – Он, несомненно, прибудет уже завтра, а столько всего еще необходимо сделать.

Эльгива неохотно, но все-таки позволила ей остаться. Она коротко переговорила с Алриком, после чего отослала его в Йорвик, где он будет ждать, пока она его не вызовет. Затем они вместе с Катлой проследили за тем, что пеклось, жарилось и варилось на кухне, после чего расставили женщин драить главную залу, а мужчин – чистить конюшни.

Кнут, однако, не приехал ни в то утро, ни в последующие два дня – очевидно, предпочел ей компанию Турбранда, обиженно решила Эльгива. И не важно, что его возвращения в Англию она ждала два полных года. Не важно, что именно она, а не Турбранд, послала Алрика к союзникам своего отца разжигать вражду по отношению к королю Этельреду и его прихвостню Идрику, у которого руки по локоть в крови. Не важно, что Кнут пренебрег всеми своими супружескими обязанностями, так что у нее до сих пор не было от него сына, в то время как эта крольчиха Катла, словно назло ей, успела родить двоих мальчиков, таких же отвратительно волосатых, как их отец.

И тогда, твердо решив, что не станет проводить еще один тягостный день в ожидании появления мужа у ворот, она уехала из Редмира. Направилась она на север, в деревушку Родестан, где, как утверждала Катла, она сможет увидеть большое чудо.

– В центре большой прогалины стоит высокий камень, – сказала ей Катла, – который поставили там великаны, некогда управлявшие этими землями.

Услышав это, Тира презрительно поджала губы.

– Никакие не великаны, миледи, – сказала она, – а люди. Древние люди, от которых сейчас остались одни только воспоминания, поставили этот камень в честь своих богов.

«Интересно, почему Тира говорит об этом с такой уверенностью?» – подумала Эльгива. Когда она сама увидела этот камень, она скорее поверила бы в сказку Катлы про великанов. В небо устремлялся одинокий столб шириной с трех крепких мужчин, стоящих плечом к плечу, и толщиной в размах рук взрослого человека. Из любопытства она приблизилась к нему и вошла в отбрасываемую им тень. В тот же миг она почувствовала сильный холод, как будто внезапно окунулась в сугроб снега. Она попятилась назад, стремясь побыстрее снова попасть в лучи солнечного света, убежденная, что здесь имеет место нечто выше ее понимания.

Тира же, напротив, долго стояла в этой тени, положив руку на камень, как бы подпитываясь от него силой и слегка склонив голову набок, словно прислушиваясь к чему-то.

Эльгива следила за ней и пыталась угадать, что сейчас слышит и ощущает эта саамская женщина. Молилась ли она языческим богам, как христиане молятся своим святым? Или, может быть, в камне этом было спрятано некое знание, которое Тира сейчас каким-то образом извлекала и впитывала в себя?

И можно ли такому научиться?

Когда-нибудь она задаст все эти вопросы, когда они с Тирой останутся наедине. Теперь же она повела своих людей по неровной заболоченной местности к своему поместью, следуя тропами, которые хорошо изучила за три года своего изгнания из сердца Англии.

Как же она ненавидела это место, Холдернесс! Как ей хотелось вернуться домой, в Мерсию, к пологим холмам Нортгемптоншира, скрыться от этого убогого и презренного мира, в котором, казалось, не было ничего, кроме воды, неба и продуваемых всеми ветрами разрозненных хуторов, где жили люди, называвшие Турбранда своим господином. Возможно, вскоре ей все-таки удастся сделать это. Возможно, приезд Кнута означает, что началось завоевание Англии королем Свеном.

Задолго до того, как они добрались до ворот поместья, ее окликнул дозорный, один из ее собственных людей. Он сообщил ей, что днем прибыл Кнут с небольшой свитой. Эльгива улыбнулась. Что ж, выходит, Кнут приехал, чтобы найти ее, и был вынужден ждать. Она надеялась, что это подорвет его терпение и вызовет раздражение, поскольку именно этого он и заслуживал.

Довольная этой маленькой победой, она сделала долгий глубокий вдох, чтобы рассеять дурное настроение и снять напряжение, сжимавшее все у нее внутри. Кнут был ей необходим. Ей нужна была его армия, его корабли и его защита. А еще по собственному опыту ей было хорошо известно, что мужчиной гораздо проще управлять, если быть с ним ласковой, чем злить его.

Оказавшись за частоколом, она спешилась и сунула поводья своей лошади груму. В этот момент из дверей дома вышел ее муж с чашей эля в руке и остановился под свесом крыши, не выказывая ни малейших признаков нетерпения. Глаза их встретились, и она вдруг почувствовала, как ее, словно стрелой, пронзило острое желание, смутившее ее. Ощущение было такое, будто ее тело помимо воли отзывалось на воспоминания о его прикосновениях. Какое-то мгновение она даже не могла сдвинуться с места, а просто молча смотрела на него.

Кнут, как ей показалось, стал больше, чем ей запомнилось. Его худощавая фигура округлилась, а плечи под тканью туники и скирта выглядели более широкими и мощными. Густые рыжие волосы были аккуратно подстрижены, а лицо оттеняло темное пятно бороды цвета старой меди. Вместо плаща на его плечи была накинута волчья шкура, на шее и запястьях блестело золото.

Он не сводил с нее своих черных глаз, под которыми виднелись темные круги усталости, но ничего не говорил. Казалось, он ждал, чтобы она сделала первый ход. Да, именно так и должен поступить Кнут, помня о своем высоком статусе сына короля Свена. Поэтому она взяла себя в руки и, совладав с негнущимися конечностями, заставила себя присесть перед ним в глубоком реверансе и приветствовать его на родном языке.

– Мое сердце, – сказала она, – рвется от радости при виде вас, муж мой.

Она улыбнулась ему и заметила, как одна его бровь поднялась, а на лице появилось выражение удивления и одобрения, когда он подал ей руку, чтобы она поднялась.

– Мне очень хотелось бы в это верить, леди, – сказал он тихим голосом. – После стольких месяцев нашей разлуки я не был уверен, что получу от вас даже то, что по праву принадлежит мне.

– Вы ошибались, плохо думая обо мне, милорд, – сказала она и, привстав на цыпочки и схватившись за волчий мех, чтобы наклонить к себе его голову, горячо поцеловала его в губы. В ответ он отбросил свою чашу в сторону и поднял ее на себя, подхватив руками под ягодицы.

Стоявшие вокруг мужчины засвистели и заулюлюкали, а Кнут прошептал ей на ухо:

– Где находится ваша кровать?

Рассмеявшись, она указала в сторону спального флигеля, заметив, что прямо сейчас ее слуги выгоняют оттуда визжащих детей Катлы. Подхватив Эльгиву на руки, Кнут понес ее через двор в комнату, где в очаге потрескивал огонь, а вокруг ложа были маняще распахнуты занавески. Захлопнув ногой дверь за ними, он уложил ее на постель. Затем, не обращая внимания на одежду, чулки и сапоги, которые мешали прикоснуться к ее коже, он взял ее с таким же нетерпением, какое запомнилось ей по первой брачной ночи, жадно поглощая ее, как изголодавшийся человек набрасывается на кусок хлеба.

Когда страсть его улеглась, – слишком уж быстро, как ей показалось, – она стянула с него сапоги, тунику и штаны. После этого, встав перед ним, она неторопливо и постепенно стала снимать с себя всю одежду, пока он снова не возбудился. На этот раз они ублажали друг друга медленно и более основательно, как она с удовлетворением отметила для себя.

Насытившись наконец, она легла возле него, положив голову, в которой у нее крутилась тысяча вопросов, ему на плечо и закинув на его голое тело свою руку и ногу.

– Почему вы не ехали так долго? – с укором в голосе спросила она. – Если бы вы вернулись ко мне, мы могли бы провести подобным образом много дней и ночей. Что удерживало вас вдали от меня?

Он притянул ее поближе к себе и пробормотал:

– Раньше я приехать не мог. И вы, конечно, должны об этом знать.

– Я знала лишь то, что вы находитесь за морем. Неужели замок в Роскилле расположен настолько далеко, что вы два года не могли найти дорогу оттуда в мою постель? – Она понятия не имела, где находится Роскилле или хотя бы сама Дания; знала только, что это где-то за водным пространством, не таким обширным, чтобы человек не мог преодолеть его, если хочет это сделать.

– Не желаете ли вы, чтобы я дал вам полный отчет? – сказал он с легкой ноткой раздражения. – В Роскилле я был всего несколько недель. Затем я отправился в крепость моего отца в Треллеборге и пробыл там целый год. После этого я поехал в Вендланд и провел сезон, разъезжая по Балтике с ватагой йомсвикингов. Прошлую зиму я провел с ними на острове Волин. Да, вы правы, это очень далеко отсюда. Вестей из Англии я получал очень мало и почти не знал, как обстоят дела у вас. – Он выдержал долгую паузу и тяжело вздохнул. – Знаю только, что сына вы мне так и не принесли.

Она услышала осуждение в его голосе и обиженно вспыхнула:

– К этому времени я могла бы родить вам сына, милорд, если бы вы вернулись ко мне. Неужели в той крепости к вашим услугам было столько женщин, что вы не нуждались в собственной жене? Сколько отпрысков вы оставили после себя там?

Он разжал руки и закинул их за голову; она мгновенно почувствовала едва уловимую дистанцию, на которую он отстранился от нее.

– Треллеборг и Волин – это центры по обучению воинскому искусству, – сказал он, – и за их стены женщины не допускаются. Воины принимают обет сторониться женщин, пока находятся там, так что я не только не оставил после себя сыновей, но и не мог нарушить данную мной клятву, чтобы приехать к вам.

При этих словах в голове у нее мелькнула одна мысль, которая отодвинула ее раздражение на второй план. Она приподнялась на локте и заглянула ему в лицо, освещенное бликами пламени.

– Но теперь вы приехали сюда, – сказала она, – и привели с собой воинов, чтобы завоевать северные графства Этельреда, не так ли? Где же остальные ваши люди? Чтобы покорить Мерсию и Нортумбрию, необходима многочисленная армия, независимо от того, насколько хорошо обучены ваши последователи. И ради этого, разумеется, Свен бросит сюда большие силы.

Какое-то мгновение он молча смотрел на нее, а затем сел, спустив ноги с кровати и повернувшись к ней спиной.

– Мой отец находится в Дании, – прорычал он. – Я приехал сюда, чтобы встретиться с женой, чтобы зачать ребенка, потому что, имея сына, мне будет проще привлечь жителей Мерсии и Нортумбрии на свою сторону. Для того чтобы завоевание Англии имело успех, необходимы хорошо продуманный план и терпение. А на все это нужно время, Эльгива, вы и сами это знаете.

– Но ведь сейчас самый подходящий момент для удара! – продолжала настаивать она. Поднявшись на постели и встав перед ним на колени, она обняла его руками за шею и прошептала: – Англия слаба, ее флот уничтожен. Разве вы не слышали этих новостей?

– Я слышал об этом, однако это ничего не меняет, – угрюмо ответил он. – Англия слаба недостаточно! Есть еще много людей, готовых взять в руки оружие, чтобы биться с захватчиками, а у короля и его сыновей прочные позиции в Мерсии, так что север они так просто не отдадут.

– Северяне повернутся против своего короля, – заверила она его. – И будут радостно приветствовать ваш приход.

– Вы не можете быть твердо убеждены в этом.

– Могу, потому что некоторые из них уже присягнули мне в этом.

Он повернулся к ней и, встревоженно нахмурившись, схватил ее за руки:

– Кто это был? Ухтред? Идрик? Ульфкитель? Кто знает о том, что вы здесь?

– О том, что я нахожусь в Холдернессе, не знает никто, но я послала весточку кое-кому из союзников моего отца и нашим родственникам из Пяти городов. И я знаю, что еще очень многие дадут вам клятву своей…

– Маленькая глупая женщина! – сердито рявкнул он, при этом встряхнув ее так, что она удивленно заморгала глазами. – Кто, по-вашему, станет выполнять такую клятву, если король приставит свой меч ему к горлу? Если Этельред найдет вас, все наши планы подвергнутся большому риску. – Он отпустил ее, бросив обратно на подушки. – Больше вы никаких посланий никому не отправите! У вас будет для этого предостаточно времени, после того как вы родите ребенка.

Она пристально смотрела на него, потирая руки, на которых уже начали проявляться кровоподтеки. «Нужно быть дураком, – подумала она, – чтобы вот так легкомысленно, мимоходом отказываться от союзов и связей, которые я для него строила».

– Что заставляет вас думать, что рождение сына сыграет такую важную роль? – насмешливо спросила она.

– Само по себе оно не имеет большого значения. Но это одно условие среди многих. У нас также должны быть корабли, провиант, оружие и люди, и для приобретения всего этого требуется время и горы золота. Золото мы возьмем у самих англичан. Даже сейчас у них есть флот кораблей, скопившихся у южных берегов Англии. После того как Торкелл еще немного попьет английской крови, мой отец будет наготове, чтобы положить этому конец.

– Выходит, несмотря на все то, что я уже сделала, вы не нанесете Этельреду смертельного удара до тех пор, пока я не рожу вам сына, – сказала она, и в голосе ее снова послышалась скрытая насмешка. – Или пока не будет готов ваш отец, пока Торкелл не соберет свою гору золота, пока звезды на небе не померкнут и тьма…

Последнюю фразу она не успела договорить, поскольку он резко встал и направился к своей одежде, грудой валявшейся на полу. Натягивая свои бриксы, он сказал:

– У меня есть всего несколько дней, леди, которые я проведу с вами, прежде чем сяду на корабль, чтобы присоединиться к флоту Торкелла. – Он поднял с пола свою тунику и сапоги. – Неужели мы проведем их, ворча друг на друга? Вы так себе это представляли?

Она мгновенно вскочила с подушек.

– Что вы имеете в виду – несколько дней?

Однако он уже вышел из комнаты еще до того, как она успела закончить свой вопрос.

Всего несколько дней? Стоило ли тогда вообще ехать сюда?

В ярости она снова упала обратно на подушки. Закрыв глаза, она вызвала в памяти свою шкатулку и стала мысленно пересчитывать бусинки, придуманные Тирой. Все красные и белые на этот месяц уже были выложены, оставались лишь черные.

От досады она до скрежета стиснула зубы. Даже если Кнут задержится здесь на неделю, у нее нет надежды зачать дитя, хотя говорить ему об этом бесполезно. Он просто никогда в это не поверит. То, как устроено и работает женское тело, является для мужчин таинственным и пугающим, а если живот жены никак не округляется, то это воля Божья или проклятье. И в любом случае – это всегда вина женщины.

И тем не менее ей нужен сын, так что либо ей придется удержать мужа подле себя, либо…

Она открыла глаза и устремила взгляд в тени, скрывавшиеся под потолком у нее над головой.

Если она хочет перехитрить мужчин, в чьих руках оказалась ее судьба, ей нужно заставить бусинки Тиры работать по их прямому назначению. Следующей весной она должна родить сына. А будет это сын Кнута или какого-то другого мужчины… Кто в этой забытой богом северной глуши сможет разобраться в этом?

Август 1009 года

Кентербери, Кент

На четвертый день после Праздника урожая у восточного побережья графства Кент был замечен флот викингов, направлявшийся в сторону гавани Сандвича. От дозорного поста на острове Танет через Кентербери, Ледесдуне, Фэстен Дик до Лондона мгновенно один за другим зажглись сигнальные огни, предупреждая о надвигающемся бедствии.

Узнав об этом, Этельстан тут же отправился со своим личным войском на юго-восток, чтобы как можно больше узнать о перемещении неприятеля. Через три дня его отряд остановился на вершине заросшего лесом холма; внизу перед ними как на ладони лежал Кентербери.

– Пресвятая Матерь Божья, – пробормотал Этельстан.

Он еще никогда не видел столь многочисленного войска. Сколько же их там было? Четыре тысячи? Пять? В любом случае намного больше, чем то, чему могло бы противостоять ополчение Кента.

Кентербери в отдалении был окружен кольцом огня. Пылали деревушки и фермы под городскими стенами, и насколько хватало глаз все небо было затянуто дымом. Если им повезло, то все жители вместе со своим скотом и имуществом спрятались за крепостной стеной. Но их поля вместе с поспевающим на них урожаем были отданы во власть ненасытной вражеской армии, окружившей город.

Кентербери с его собором и церквями стал бы богатым источником золота, если бы нападающим удалось преодолеть эти стены. Но даже если этого не произойдет, у их ног лежал весь Кент, открытый к разграблению, потому что люди здесь просто не могли противостоять врагу.

Он немедленно послал троих свои людей в Кукхэм, чтобы сообщить королю о том, что они видели. Оставив еще дюжину воинов скрытно следить за врагами и оповещать его об их передвижениях, он направился в Рочестер, где, получив предупреждение с помощью сигнальных маяков, собирался фирд, местное ополчение.

– У вас нет людей, чтобы хоть как-то выступить против их армии, – сказал он здешним командирам. – Вы в состоянии разве что нападать на их дозоры, которые они вышлют вперед, но вы должны сделать все, что сможете.

Он чувствовал свою беспомощность перед таким мощным войском. Даже если король поднимет всю страну, их армия не успеет в Кентербери вовремя, чтобы спасти это город. Но куда они могут повернуть затем, после того как опустошат Кентербери?

Отсюда он направился обратно в Лондон, по дороге уже продумывая то, как лучше подготовить его жителей к войне.

Сентябрь 1009 года

Лондон

Беременная Эмма сидела, вышивая золотой нитью крошечные цветы на платье из голубого шелка, предназначенном украсить статую Девы Марии в аббатстве Или. Сделав короткую паузу, она взглянула на два десятка женщин, собравшихся сегодня в ее внешних покоях, и подумала, что своим трудолюбием они могли бы посрамить рой пчел. Марго с помощью трех монахинь из аббатства Баркинг перебирала травы, отобранные святыми сестрами из последнего сбора. Пять благородных дам из Сассекса, приехавших сюда, чтобы скрыться от датской армии, были полностью поглощены попытками приглядывать за своими детьми, возившимися на полу, словно свора непослушных щенков.

Судя по неутешительным новостям, поступавшим из Сассекса, Эмма уже не сомневалась, что очень скоро многие другие женщины, так же, как эти, начнут искать защиту и приют в городе, и она уже отправила послания ряду самых влиятельных дам Лондона с просьбой о помощи. Некоторые из них сразу откликнулись, приехав сегодня утром с предложением дать приют беженцам, и в данный момент они занимались рукоделием, развлекая женщин из Сассекса последними сплетнями.

Все это делалось для того, чтобы отвлечь их от мыслей о том, что сейчас происходило на юге. Она пыталась сосредоточить свое внимание на их беседе, но не могла не думать о событиях последних четырех недель.

Сразу после Праздника урожая архиепископ Эльфех и многие знатные дворяне Кента оказались в западне, запертые в Кентербери многочисленной армией викингов, окружившей город со всех сторон. Не имея никаких надежд на улучшение ситуации, архиепископ выкупил безопасность своих людей, их земли и урожай на них за три тысячи фунтов серебром.

Удовлетворившись такой платой, морские разбойники оставили Кентербери и Кент относительно нетронутыми; в этот момент Эмма вместе с остальной Англией молилась о том, чтобы они оставили в покое и всю их страну. Но вместо этого те отправились на юг, пройдя по тому же пути, по которому флот Этельреда в июне пришел к своей гибели. Однако людям с Севера повезло больше. Погода стояла благоприятная, и в Лондон дошли вести, что, как только вражеские корабли пересекли устье речки Ротер на границе Кента с Сассексом, вновь запылали деревни. Набегу подверглись Льюис, Арундел, Дин и Бошем.

И это только то, что ей было известно на сегодняшний день: кое-что она узнала от женщин, искавших убежище в ее доме, кое-что – от архиепископа Лондонского Эльфхуна, но в основном информация пришла от Этельстана, который бывал у нее чуть ли не каждый день, после того как в Англии впервые были замечены датчане.

Она была благодарна ему за непрерывный поток новостей, которые он приносил с собой, потому что от короля, остававшегося в Винчестере, не было слышно ничего. Но она испытывала к этелингу не только чувство благодарности. За эти прошедшие несколько недель старые дружеские отношения, возникшие между ними много лет назад, вновь проснулись с новой силой и, несмотря на свою целомудренность, стали даже более теплыми. Однако ее чувства по отношению к Этельстану были далеко не целомудренными. Даже сейчас она чувствовала, что краснеет от одной только мысли о нем; отвлекшись на это, она вздрогнула, когда рядом с ней неожиданно возник слуга, сообщивший ей, что Этельстан просит ее об аудиенции и ждет в дворцовой часовне.

Она заколебалась, раздумывая, следует ли позвать Марго, чтобы та сопровождала ее. Она тщательно избегала оставаться с ним наедине во время их проживания здесь, в Лондоне, – необходимая мера предосторожности, которую он никогда не оспаривал. И если теперь он захотел встретиться с нею один на один, для этого должна быть очень веская причина. Поэтому она отложила голубое платье с золотыми цветами и, неуклюже поднявшись, вышла из комнаты.

В пустынной часовне, освещавшейся лишь алтарным светильником и лучами солнца, пробивавшимися через толстые стекла маленьких окон высоко на одной из стен, царил полумрак и было прохладно. При ее приближении Этельстан, стоявший лицом к алтарю, обернулся к ней и озабоченно нахмурился.

– Простите меня, что отрываю вас от ваших женщин, – сказал он, – но с юга поступили новости, которые я не хотел бы оглашать при них.

Она затаила дыхание, догадываясь, что это должно быть что-то очень плохое, иначе он рассказал бы об этом всем в их комнате.

– Говорите, – сказала она.

– Датчане обосновались на острове Уайт, и король опасается, что они решат зимовать там, как уже случалось в прошлом. Базируясь там, они могут наносить удары по нашим торговым городам и аббатствам, причем мы не сможем предупреждать об этом заранее, и это обескровит нас, приведя к гибели. Он принял решение собрать своих советников со всей Англии, чтобы встретиться с ними в середине сентября в Бате и решить, что нам делать.

– И вы, разумеется, один из них, – сказала она. – Значит, вам придется уехать?

– Чтобы попасть на этот совет, – сказал он, – мне придется выехать отсюда завтра на рассвете.

В его голосе она услышала нотки нерешительности и покачала головой.

– Милорд, – сказала она, – вы обязательно должны присутствовать на этом совете. Это приказ короля. У вас нет выбора.

Он словно отмахнулся от ее слов.

– Вы – королева, жена Этельреда, которая ждет рождения его ребенка, – ответил он. – Никто и слова не скажет, если я останусь здесь, чтобы обеспечить вам надежную защиту.

Она взглянула ему в глаза, и то, что она там увидела, одновременно и утешило, и встревожило ее. Он готов нарушить приказ отца, если она попросит его об этом. Но она не могла этого сделать. Этельстан нужен в другом месте. Эти несколько недель, пока она находилась в своем дворце, в удобстве и в безопасности, на юге калечили и убивали мужчин, насиловали их жен и дочерей, детей уводили в рабство, многие семьи потеряли крышу над головой и все свое имущество. Чтобы справиться с этим врагом, королю необходимы все возможные средства.

– Свое слово скажет король, – напомнила она ему. – Я не могу просить вас остаться, когда он приказывает ехать к нему. А Лондон, как вы сами мне об этом говорили, и так хорошо защищен, независимо от того, кто командует обороной.

– Эти слова были произнесены до того, как я увидел датскую армию, – хмурясь, сказал он. – Если они захотят, у них хватит кораблей, чтобы задушить этот город, даже не вступая в открытое сражение. Они уже контролируют порт в Сандвиче, а в данный момент их флот продвигается в направлении Солента. Наша прибрежная торговля уже сильно страдает от этого. Если они пошлют свои суда блокировать Лондон, они могут просто выгнать нас отсюда голодом. Так что оставлять вас одну и без защиты…

– В их намерения не входит морить нас голодом, – возразила она. – Все, что им нужно, это награбленные трофеи – серебро, золото, рабы, товары, которые они могли бы продать или использовать в своих целях. Ими, без сомнения, руководят лишь корыстные интересы.

Он провел рукой по волосам и принялся расхаживать по часовне.

– Эта армия существенно отличается от той, с какой мы сталкивались в прошлом. Даже того войска, которое два года назад выставил против нас Тостиг. Командует ими человек по имени Торкелл, и, если правда хотя бы половина из того, что о нем говорят, он очень искусный военачальник, какого раньше мы не встречали. Его армия состоит не из головорезов, рекрутированных по припортовым трущобам. Это испытанные и проверенные в деле бойцы. Вопрос лишь в том, чего они в действительности хотят? Чего хочет этот Торкелл?

– Что бы это ни было, – сказала она, – ищет он это в южных графствах. И люди там нуждаются в вашей помощи. – Она нашла его руки и крепко сжала их в своих ладонях. – Королю нужно знать ваше мнение. Езжайте к нему. В этом сейчас состоит ваш долг.

Она пристально смотрела на него: золотистые волосы, голубизна глаз, какой она не встречала ни у одного человека в мире, нежный изгиб губ, обрамленных красивой, аккуратно подстриженной бородой. Она сохранит этот образ глубоко в своем сердце на все то время, пока он будет вдали от нее.

Один долгий миг они смотрели друг на друга, а потом он привлек ее в свои объятья, так что ее голова легла ему на плечо. Несколько ударов сердца она просто позволяла ему удерживать себя, пока сама набиралась сил в надежном убежище его рук. Этот момент она украла у времени, ей хотелось в полной мере насладиться им, потому что она не знала, повторится ли это еще хоть когда-нибудь.

– Я боюсь не за Лондон, – прошептал он, – а за вас. Обещайте, что пошлете мне весточку, если я буду вам нужен.

– Обещаю, – сказала она, поднимая голову и стараясь отпрянуть от него, поскольку для нее было крайне рискованно оставаться у него в руках хотя бы еще миг. Но уже в следующее мгновение он вдруг потянулся к ней, их губы встретились, а она, вместо того чтобы отшатнуться, вернула ему этот пылкий долгий поцелуй со всей страстью, которую держала в себе под замком столько времени.

Когда же Этельстан наконец отпустил ее, он коснулся губами ее руки и тут же вышел из часовни.

Эмма прижала кончики пальцев ко лбу, у нее ужасно болела голова от громадных усилий, которые она прикладывала, чтобы сдержать слезы. Она правильно сделала, что отослала его, – в этом она была убеждена. Но, боже правый, как же тяжело будет ей встречать каждый новый день, зная, что не увидит его, не услышит его голоса. Сделав глубокий вдох, она осталась стоять без движения, старясь найти какое-то утешение для себя в тишине и умиротворенности часовни.

Один за другим люди, которых она любила, были вынуждены покинуть ее – Эдвард, Уаймарк, отец Мартин, Хильда и вот теперь Этельстан. Она не понимала, как ей вынести это последнее расставание, хотя всегда знала, что оно должно наступить. Этельстан выполнял свой долг перед его отцом-королем, а не перед нею.

Она нежно погладила свой округлившийся живот, боясь, как бы ее печаль не нанесла вред ребенку, и напомнила себе, что, хотя многие близкие покинули ее, все же она не одна. С ней всегда будет ее дитя, да и Марго тоже никогда не оставит ее.

Она сделала еще один глубокий вдох и проглотила комок боли и страданий, подкативший к горлу. Вокруг были и другие люди – те же женщины, которые сейчас собрались в ее покоях, встревоженные и напуганные. Их потери были гораздо серьезнее, чем у нее, и ее место сейчас рядом с ними.

Поэтому она вышла из часовни и вернулась к ним; она могла их утешить лишь новостями о том, что задумал король. Она сомневалась, что это может им как-то помочь, однако это было все, что она имела в данный момент.

 

Глава 19

Октябрь 1009 года

Солсбери, Уилтшир

Этельред, стоявший в одиночестве на насыпном валу крепости на вершине холма, искоса взглянул в небо. Солнце пряталось за тучами, но он решил, что сейчас примерно около полудня. В неподвижном воздухе корявыми пальцами тянулся вверх дым от тысяч костров военного лагеря, и насколько хватало глаз вся долина внизу чернела от расположившейся там громадной армии. Его армии. Теперь, когда сюда подтянулся Идрик со своими ополченцами, его войско насчитывало уже более четырех тысяч человек. При виде их сердце его переполняла гордость. Он позвал их. И они пришли. Такова была власть короля.

Вывешенные штандарты и знамена указывали на принадлежность отрядов к отдельным территориям и их вассальную зависимость – Уэссекс, Восточная и Западная Мерсия, Нортумбрия, Восточная Англия; каждый фирд был отделен от соседей стражей, чтобы предотвратить стычки солдат из разных регионов, если вдруг эль затуманит им разум.

«Армия, – подумал он, – подобна своре охотничьих псов, готовых броситься на все, что находится у них на пути, если не держать их на привязи». Многие ополченцы ждали здесь неделями, и сейчас они злились, поскольку терпение их было на исходе.

В этом он и нуждался в данный момент, когда враг находился почти в зоне досягаемости.

Датские морские разбойники под предводительством этого мерзавца Торкелла сделали именно то, чего он боялся. Словно губительный прилив, они накатили с острова Уайт на север, через Гемпшир и вглубь Беркшира, на своем пути забирая все, что могли унести, и сжигая все остальное. Его собственная армия была вынуждена ждать, пока численность ее возрастет настолько, чтобы противостоять этим негодяям, а народу Англии тем временем оставалось лишь молиться.

И они молились, поставленные на колени указами своих архиепископов, – бессмысленное занятие, если не подкреплять молитвы сталью оружия. Если бы ему удалось удержать своих людей в военном строю, чтобы они не бросались друг на друга, он затем натравил бы их на северян, которые будут возвращаться к своим кораблям.

Он бросил последний взгляд на упорядоченный лагерь внизу, после чего спустился по ступенькам от частокола и в сопровождении двух стражников прошел через лужайку к своему шатру. Войдя туда, он приостановился у входа и оглядел группу собравшихся там людей, вызвавших у него разные чувства.

Этельстан с угрюмой маской на лице стоял у стола между своим братом Эдридом с одной стороны и Ухтредом из Нортумбрии с другой. Они были поглощены тем, что изучали разложенный перед ними пергамент с примерным наброском плана сражения – от Ухтреда, как он догадывался. Этельстан радовался предстоящей битве, потому что рвался отомстить за каждую сожженную деревню и каждое разоренное аббатство. Он был похож на молодого волка, ощетинившегося от злости, которая – по крайней мере в данный момент – была направлена против врагов Англии. Оставалось только увидеть, можно ли ему довериться в том, что он станет выполнять приказы.

Еще один из его «волчат», Эдвиг, слонялся возле братьев, занятый лишь чашей эля в своих руках. Он покачивался на ногах, погруженный в какие-то пьяные грезы, и явно не догадывался, что архиепископы Эльфех и Вульфстан с неодобрением смотрят на него. Этот юный глупец будет абсолютно бесполезен на сегодняшнем совете, но, с другой стороны, он хотя бы не скандалит и не валяется где-то в грязи.

Ульфкитель из Восточной Англии стоял с Годвином из Линдсея и Леофвином из Западной Мерсии; они втроем о чем-то горячо и серьезно спорили, а находившийся неподалеку Идрик не сводил с них своих жестоких, похожих на кошачьи глаз.

Здесь должны были находиться еще двое, но он уже отослал Эдмунда с Эльфриком в Винчестер, дав им столько людей, сколько смог: это была необходимая мера предосторожности на случай, если датчане предпримут попытку напасть на расположенную в этом городе резиденцию короля.

Так что теперь он оставался здесь с этими людьми, и все они были так же злы и раздражительны, как и воины в лагере у стен крепости. Он ощущал запах повисшего среди них напряжения – еще чуть-чуть, и начнет проскакивать молния. И все же это были люди, которых он должен подстегнуть делать то, что ему необходимо, несмотря на то что один из них – никчемный бездельник, другой – его сын, которому он не мог полностью доверять, а остальные были готовы кинуться друг на друга с такой же яростью, с какой рвались резать датчан.

– Ухтред! – громогласно рявкнул он, несколькими быстрыми шагами пересекая весь павильон и занимая свое место у стола совета. – Что ваши разведчики докладывают о численности неприятеля?

Все присутствующие также последовали за королем к столу и теперь, как и он, смотрели на Ухтреда в ожидании ответа.

– Их свыше пяти тысяч, милорд.

Это больше, чем у него. Они с самого начала окажутся в невыгодном положении.

– Как может четырехтысячное английское войско победить пять тысяч датчан? – проворчал Леофвин.

– В Дареме три года назад нас тоже было меньше, – ответил Ухтред, – и тогда мы безжалостно разбили скоттов. Мы можем…

– В Дареме – перебил его Идрик, – ваши войска прижали скоттов к городским стенам. Тем некуда было отступать. Здесь же таких стен у нас нет, у нас нет достаточного количества воинов, и у нас нет…

– Прекратите! – сказал Этельред, бросив на Идрика сердитый взгляд. – Сначала послушаем план, который предлагает Ухтред, а потом я выслушаю ваши соображения.

Пока его зять излагал план сражения, король внимательно изучал лица стоявших вокруг стола, оценивая их реакцию. Сейчас главным становился вопрос их преданности, и ему потребуется все умение, чтобы убедить их работать вместе. Многие годы он взращивал их мелочное соперничество, чтобы не дать им объединиться против него. Теперь же было необходимо, чтобы они действовали согласованно ради единой цели.

Когда Ухтред закончил, первым заговорил Идрик.

– Я не желаю помещать своих ополченцев рядом с людьми из Линдсея, – сказал он, – если Годвин не сможет гарантировать мне, что его люди будут биться стойко и не побегут в тот же миг, как увидят датчан.

«Вот и начинается», – подумал Этельред, когда Годвин в ответ на это принялся кричать, и королю пришлось поднять руку, чтобы заставить всех замолчать.

– Идрик, – резко бросил он, – так значит, вы сомневаетесь в доблести людей Годвина?

– Я сомневаюсь в их преданности, – ответил Идрик. – Я недавно приехал из Линдсея и должен сказать, что там присутствуют какие-то дьявольские брожения. Кто-то умышленно разжигает вражду против вас, милорд, и настроения тамошнего народа заставляют меня не доверять им всем.

В ответ на это откликнулся целый хор, но он не обращал на это особого внимания, потому что в голове тут же возникло одно имя – Эльгива.

Она вышла замуж за кого-то из датских лордов, кого-то очень близкого к Вилобородому. Три года назад он боялся, что это был Тостиг, который добивался ее, но теперь его королевство разорял этот йомсвикинг, тогда как в то же время на Севере ширилось недовольство. Могло ли случиться так, что это Эльгива посеяла зерна измены среди людей в Линдсее, людей, которые когда-то клялись в верности ее отцу и братьям?

– Мне сообщили, – словно издалека услышал он голос Идрика, – что лорд Годвин прибыл сюда не со всем своим ополчением. Что кое-кто отказался выполнить свою клятву сражаться за короля.

Мысли Этельреда вернулись к мужчинам, собравшимся за столом. Он взглянул на Годвина.

– Это правда?

– Я пришел сюда со всеми, кого удалось собрать, – в ответ бросил тот, – и прибыл в назначенный час. Милорд, мы сидим здесь уже несколько недель, в то время как Идрик плелся с Севера, едва волоча ноги. Из-за него нам придется сражаться с неприятелем, имея за спиной море и уже после того, как он разорил три графства.

– Благодаря мне, – не унимался Идрик, – король осознает опасность, которую вы от него утаили бы. Милорд, я бы посоветовал вам еще раз обдумать целесообразность этого сражения. Неужели вы хотите рискнуть будущим своего королевства, положившись в этой ситуации, когда у нас не хватает людей, а преданность войск под вопросом, на случайность, как при игре в кости? Лучше уж позволить Торкеллу и его людям вернуться на корабли и отплыть обратно в Данию. Мы мало чего достигнем, остановив их, но потерять можем очень многое в случае неудачи.

Этельреду требовалось какое-то время, чтобы обдумать все, что сказал Идрик. Он поднял руку, требуя тишины, но Этельстан проигнорировал этот жест.

– А зачем Торкеллу возвращаться в Данию? – спросил он. – Зачем ему бросать корову, которую он доил два месяца? Его армия грабила беспрепятственно, потому что нас было слишком мало, чтобы противостоять такой мощной силе. Теперь, когда у нас уже есть войско, чтобы встретиться с ним на поле битвы, было бы безумием не выступить против него.

– А если нашему королю суждено будет пасть в этом бою, – возразил Идрик, – тогда вы, милорд Этельстан, не преминете быстренько занять освободившийся трон, не так ли?

Этельред видел, как его своенравный сын рванулся к Идрику, но между ними успел встать Ухтред. Он крикнул, вызывая свою стражу, но даже она не смогла помешать Этельстану высвободить одну руку и ткнуть пальцем в сторону элдормена.

– Попридержите свой язык, малодушный трус! – крикнул Этельстан. – Мы еще встретимся…

Однако с Этельреда было уже довольно. Он с размаху ударил кулаком по столу, заставив замолчать всех.

В висках у него стучало, и ему казалось, что на грудь его давит страшный груз. Он по очереди обвел взглядом всех, кто стоял за столом, пока не встретился глазами с человеком, которого на самом деле здесь не было. Из-за спин советников на него смотрело лицо его брата, на бескровных губах которого плясала злобная улыбка.

Он отшатнулся, бормоча под нос проклятия. Словно ледяные пальцы поползли вверх по его рукам, ноги задрожали. Ему пришлось схватиться за стоявшего рядом с ним Эльфеха, чтобы не упасть.

Все это сделал Эдвард. Эдвард посеял раздор среди его военачальников, и Эдвард навлечет беду на всех них. Этой битвы хотел его брат, и теперь он понял, что, если примет это сражение, последствия будут катастрофическими.

Для равновесия он оперся руками о стол и со злостью посмотрел в сочащееся кровью лицо брата.

– Мы не будем сражаться с датским войском, – хрипло произнес он. – Пусть они беспрепятственно идут к своим кораблям. Дайте им забрать добычу и уйти.

Кровь теперь гулко стучала у него в ушах, и сквозь эти удары он слышал крики негодования и протеста. Но все заглушал пронзительный голос Этельстана.

– Это безумие! – кричал его сын. – Люди, оружие, провиант – все было собрано здесь, чтобы сражаться с армией захватчиков. А теперь вы просите нас отойти в сторону и дать им спокойно уйти на корабли? Может быть, нам еще поклониться им, когда они будут проезжать мимо нас, милорд? Может быть, предложить им свою помощь в переноске награбленного, или, возможно, вы хотите, чтобы мы попировали с ними, прежде чем они поднимутся на борт своих кораблей?

Он дал бы пощечину своему сыну, но у него не было на это сил. Он зажмурился, чтобы отделаться от гнетущего присутствия своего брата, но, когда он снова посмотрел в ту сторону, гротескный образ по-прежнему висел у него перед глазами.

– Уведите его отсюда! – крикнул он своим стражникам. – Уведите их всех. – Затем он указал на Идрика. – А вы останьтесь.

Пока освобождался его шатер, он продолжал смотреть на призрак Эдварда, следя за тем, как тот постепенно блекнет и растворяется в воздухе. В голове по-прежнему как будто раздавались раскаты грома, а желудок сжал мучительный спазм. Когда приблизившийся слуга поднес ему чашу вина, он отмахнулся, выбив ее из руки, так что она упала на землю.

– Убирайся!

Кто-то принес ему стул, и он тяжело рухнул на него, в то время как Идрик обошел стол и опустился на одно колено рядом с ним. Выражение лица Идрика было подчеркнуто безучастным, хотя Этельред не сомневался, что в данный момент он должен терзаться мыслью, что же вызвало такое недомогание короля. Ну и пусть себе гадает.

– А теперь расскажите мне то, – приказал он, – что вы не сказали перед всем советом. Что происходит в Мерсии?

– В Пяти городах неспокойно, то же самое в Линдсее и прилегающих областях по всей Мерсии. Я не могу выяснить, кто стоит за всем этим.

– Вы не можете?! – сердито бросил он. – Господи, тогда какой от вас толк?

– Я прошу прощения, мой король, за то, что подвел вас.

Лицо Идрика было полно раскаяния, однако Этельред заметил на нем еще кое-что – намек еще на какие-то сведения, которыми тот пока не поделился с ним.

– Тогда в чем заключается ваш совет мне? – спросил он.

– У меня нет для вас совета. Впрочем, среди северных магнатов доверием пользуется Этельстан. И, наверное, он мог бы что-то посоветовать вам.

В этом последнем замечании угадывалось обвинение, и Этельред посмотрел на своего элдормена более сурово.

– Не хотите ли вы этим сказать, что мой сын добивается благосклонности северян? Но каким образом? Ведь с июня он находится в Лондоне.

– Кто-то точно обхаживает их, милорд, но я не могу сказать, кто именно. Что-то об этом должны знать Годвин и Леофвин, однако я готов держать пари, что они оба не хотели бы, чтобы вы узнали хоть что-нибудь по этому поводу.

Этельред внимательно изучал спокойное и привлекательное лицо человека, стоящего перед ним, в поисках какого-то намека на хитрость. Он знал, что Идрик недолюбливает и Годвина, и Леофвина. Да и Этельстана тоже, если уж на то пошло. Однако на лице своего элдормена он заметил лишь озабоченность.

– Почему они должны что-то от меня скрывать? – спросил он.

Идрик пожал плечами:

– Ни один элдормен не желает, чтобы его признали беспомощным, милорд, и неспособным подавить волнения в своей провинции. А может быть, – он как будто на мгновение заколебался, но затем продолжил, – может быть, эти люди и стоят у истоков всего происходящего. Или же, возможно, они знают, что стоит за этим, но пока пребывают в нерешительности и не хотят вмешиваться. Если же смуту сеет кто-то из ваших сыновей, они могут тайно поддерживать его с оглядкой на будущее. – Идрик нахмурился. – Или же они могут поддерживать связь с дочерью Эльфхельма. Эльгива по-прежнему скрывается где-то там. И вас, и меня, сир, она одинаково невзлюбила, а она очень искусна в том, чтобы заставлять мужчин делать то, чего она хочет.

Что говорить, Эльгива умела быть очень убедительной. Она даже его поработила, пока он не устал от нее. А как могли не выполнять ее волю мужчины менее сильные? Если она жива, место, где она скрывается, остается загадкой, которую ему предстоит решить, прежде чем он поднимет руку на своих советников или сыновей.

– Вы вернетесь в Пять городов, – сказал он Идрику, – в поместье Сиферта. Его жена может что-то знать о своей кузине, так что задержитесь там на некоторое время. Попробуйте убедить ее рассказать вам то, что ей известно. Также съездите в поместья Годвина и Леофвина. Там вы тоже можете что-то выведать. Они были близкими союзниками Эльфхельма. – Сейчас в памяти его всплыло лицо Ульфкителя, который стоял на совете между Годвином и Леофвином. – Кстати, а что вам известно об Ульфкителе? – спросил он. Этот человек исправно служил ему в прошлом, но, если Годвин и Леофвин – притворщики, его преданность также могла быть фальшивой.

Идрик ответил не сразу, и выражение его лица стало задумчивым. Наконец он сказал:

– Ульфкитель – жестокий воин и хороший военачальник, почти такой же, как Ухтред. И я думаю, что его было бы нелегко заставить нарушить клятву верности.

Этельред понял вопрос, который Идрик не решился произнести вслух. Кому на самом деле предан Ульфкитель? Королю или же кому-то еще?

– Мы обязаны убедиться в его преданности нашей короне, – медленно сказал он.

В запасе у него оставалась еще одна дочь. Вульфхильда, сколько ей сейчас? Он не мог припомнить этого. Но она, конечно, наверняка уже в том возрасте, когда пора отдавать ее замуж. Она станет подходящей невестой для Ульфкителя. В обмен на дочь короля и ее приданое Ульфкитель поможет ему остановить волну недовольства, которое растекается по его королевству. Если у истоков его стоит Эльгива, Идрик найдет ее и положит этому конец.

Почувствовав на себе тычок кончиком меча, выхваченным одним из личных стражников короля с каменным лицом, Этельстан развернулся и гордо вышел из палатки. Остановившись возле входа, он видел, как оттуда вышли все – все, кроме Идрика, который остался внутри с королем. Идрик, настоящий герой дня, единственный человек, к которому король прислушивался и которому мог доверять. Или думал, что может доверять.

Ему хотелось знать, что король обсуждает с Идриком, но полог палатки был опущен, а по сторонам его неподвижно застыли два стражника с пустыми глазами. Разочарованный и злой, он ушел, отправившись к своей палатке. Но далеко отойти не успел, потому что его догнали его брат Эдрид и лорд Ухтред.

– Король глуп, – сердито бросил Этельстан, – но я еще глупее. – Он сорвался и потерял самообладание, в то время как Идрик оставался спокойным и вел себя с ним вызывающе.

– Да уж, милорд, – согласился Ухтред. – Вам уже следовало бы научиться держать язык за зубами при вашем отце; похоже, он не слишком ценит ваше мнение.

– И тем не менее настаивает, чтобы я присутствовал на этих советах.

– Это все потому, что он боится вас, – ответил Ухтред. – Разве вы не видели его лицо там? Он выглядел так, будто узрел воплощение самого дьявола, и при этом он смотрел прямо на вас! Что же такого вы натворили, и почему это вызывает такой ужас у короля?

Этельстан взглянул на громадного элдормена из Нортумбрии. Они были знакомы всего лишь несколько последних недель, но, к своему удивлению, за это время он полюбил Ухтреда. Далеко не красавец, он мог быть чертовски жесток, однако его люди уважали его, и при этом он был не более своекорыстен, чем все остальные члены совета.

– Весной я ездил на север и расспрашивал там насчет Идрика, – сказал Этельстан. – Должно быть, мой отец узнал об этом.

Ухтред внимательно смотрел ему в глаза, словно читая в них намного больше, чем было сказано словами.

– Ох, и при этом, ручаюсь, дали всем понять, что не горите пылкой страстью к любимчику короля Идрику. Есть хоть что-то такое, в чем вы согласны с вашим отцом?

– Если и есть, то мне об этом не известно, – с горькой усмешкой ответил Этельстан.

Ухтред понимающе кивнул, после чего несколько шагов они прошли в молчании. Затем Ухтред сказал:

– В одном вы были правы там. – Он показал большим пальцем им за спину, в сторону королевского шатра. – Эти корабельные крысы не покинут Англию так просто в ближайшее время. В конце концов королю все равно придется сражаться с ними или откупаться от них, независимо от того, что ему советует этот мерзавец Идрик.

– Как вы думаете, Ухтред, – спросил Эдрид, – смогли бы мы победить в этой битве?

Ухтред пожал плечами:

– Кто знает? Побежали бы люди Годвина? А если бы и побежали, имело бы это какое-то значение? Результат сражения в не меньшей степени зависит от удачи и искусства командиров, чем от численности воинов с каждой из сторон. Но Годвин был прав, когда сказал, что нам нужно было останавливать врага, прежде чем он дошел со своими набегами до самого Беркшира. Именно задержка Идрика заставила нас ждать. Я вот думаю, было ли это опоздание просто трусостью со стороны Идрика или же это предательство?

– Это было предательство, – уверенно сказал Этельстан, как будто на него вдруг снизошло озарение. – Идрик приехал сюда с твердым намерением избежать решительного сражения, поскольку, победим мы или проиграем, ему это в любом случае невыгодно. Если победим, тогда вся слава достанется вам, Ухтред, потому что вы разработали план битвы. Если же проиграем, тогда король обвинит в этом весь совет, включая и самого Идрика, и его влияние уменьшится. Он не может рисковать, потому что ни один из этих исходов его не устраивает, так что ему нужно найти возможность воспрепятствовать сражению. Идрик – умница. И при этом полный и законченный негодяй.

– Должен же быть какой-то способ оторвать его от короля, – задумчиво сказал Эдрид.

Ухтред фыркнул:

– Забудьте о нем, юноша. Он червяк. Бояться нужно Торкелла, это датское отребье. Теперь он будет всю дорогу к своим кораблям хохотать без устали, ликуя оттого, что мы даже не попытались встать у него на пути. Помяните мое слово, прежде чем все это закончится, он ударит еще где-то, и мне очень хотелось бы знать – где?

Этельстан встал как вкопанный, когда до него дошла справедливость слов Ухтреда. Открытое сражение с армией, соизмеримой по численности, – это было последнее, чего хотелось бы Торкеллу. Вместо этого он станет искать богатую цель, которую сможет покорить силой оружия, как он сделал это в Кентербери. Армия Этельреда находилась слишком близко от Винчестера, чтобы он мог стать привлекательной мишенью для датчан. Так что оставался только один вариант.

– Он пойдет на Лондон, – сказал он. Лондон, где, как в ловушке, находится Эмма, ожидающая рождения своего ребенка.

– На его месте я так и поступил бы, – согласился Ухтред. – Вопрос только, когда он пойдет туда? Станет ли пережидать зимние месяцы на острове Уайт?

– Нет, – ответил Этельстан. – Он уже опустошил все побережье здесь, а большую часть урожая в Дорсете забрала наша собственная армия. У него слишком много ртов, которые нужно кормить, чтобы он остался здесь.

Ухтред недовольно хмыкнул.

– Но наша армия не может сдвинуться с места раньше его, а его корабли доберутся до Лондона быстрее, чем мы дойдем туда пешком, если только Господь не ниспошлет бурю, которая потопит его флот.

Ухтред был прав, и Этельстан мог легко рассказать, что будет происходить дальше, словно читал по писаному. Кровожадная армия Торкелла, не встретившая препятствий, очень скоро отплывет на север, пока стоит хорошая погода. Они направятся по Темзе к Лондону, где Торкелл постарается покорить этот город голодом, разрушениями или резней.

– В Лондоне есть много славных мужчин, – сказал он, – но их необходимо предупредить.

– Тогда будет лучше, если предупредите их вы, – проворчал Ухтред, – потому что король не станет этого делать. Он обманывает себя, веря, что морские разбойники удовлетворятся своей добычей и поторопятся домой. – Он положил свою тяжелую руку на плечо Этельстану. – Но не отправляйтесь туда сам, приятель! Если вы поедете в Лондон без дозволения короля, это добавит еще один грех в список уже имеющихся у вас. Идрик в данный момент, вероятно, наговаривает на вас королю, пытаясь отравить ему ум, так что поиграйте несколько дней в примерного сына. Обманите его. Пошлите свое предупреждение с гонцом, и пусть Лондон сам позаботится о себе. А вы попадете туда уже довольно скоро.

Ухтред ушел, а Этельстан с Эдридом, который остался с ним, направились к себе.

– Что ты собираешься делать? – озабоченно спросил Эдрид.

– Пошлю гонцов в Лондон, – бросил он.

Ухтред был прав. Он должен разыгрывать из себя хорошего сына, а его личное присутствие в Лондоне в любом случае большого значения иметь не будет. Самое главное – предупредить их; поэтому он должен сделать это, и как можно скорее.

 

Глава 20

Ноябрь 1009 года

Лондон

Когда священник монотонным голосом уже заканчивал службу, по кровле церкви Святого Ботолфа в Алдгейт начал барабанить дождь. Эмма, стоявшая на коленях у алтаря среди монахинь, священников и высшей лондонской знати, склонила голову и прошептала последнюю страстную молитву за английский народ. Когда она встала и направилась через толпу прихожан к выходу, рядом с ней возник епископ Эльфхун, который придержал ее за руку.

– Погодите, пока закончится дождь, миледи, – сказал он. – Там настоящий ливень, и он быстро пройдет.

Но она не могла ждать. Скопившееся молоко делало ее груди каменными, а ее дочь во дворце на другом конце Лондона, должно быть, уже плачет от голода.

Она улыбнулась епископу и похлопала его по ладони.

– Я хорошо защищена от непогоды, – сказала она. Ее шерстяной головной платок был туго завязан под подбородком, а поверх этого она еще натянула капюшон своего плотного, подбитого мехом плаща. – Приезжайте во дворец после полудня, как только сможете. Я пригласила также местных чиновников, чтобы обсудить с ними, что еще необходимо сделать, чтобы поддерживать в городе порядок.

Прошло уже пять дней с момента поступления известия, что вражеские корабли вошли в устье Темзы. Их появление не стало неожиданностью, поскольку Этельстан уже прислал предупреждение, что Лондон в скором времени может оказаться в осаде. Точное количество кораблей до сих пор было под вопросом: одни говорили, что их пятьдесят, другие – что пятьсот. Морские вояки разбили свои лагеря по обоим берегам реки и принялись грабить близлежащие деревни и фермы в поисках съестного. Они уже отобрали все зерно от Тилбери до Шобери и согнали в свои лагеря стада коров и овец.

Покидать эти места в скором времени они явно не собирались.

В течение нескольких дней Алдгейт наводнили люди, которые искали убежища за стенами Лондона, и с каждым последующим днем этот поток только нарастал. Сегодня утром она пришла в маленькую церковь у восточных ворот города, чтобы помолиться и самой посмотреть на условия жизни тех, кто бежал от жестокости датчан. Она не могла в страхе прятаться за стенами своего дворца. Народ нужно было успокоить, показав им, что она находится среди них.

Теперь она вышла под ливень и кивнула своим грумам, чтобы те помогли ей подняться в седло. Ее знаменоносцы с безвольно обвисшими под дождем штандартами размеренным шагом двинулись вперед. За нею следовали три священника, нараспев читающие литанию. Ответные слова молитвы она бормотала машинально, пока смотрела на дорогу и обширные пустыри по бокам ее – вода, грязь, мусор…

Здесь, между восточными воротами Лондона и Уолбруком, были наскоро построены жилища для тех, кто бросил свои деревни и фермы. Они взяли с собой детей, домашний скарб, домашних животных и свой ужас. Они также принесли рассказы о разрушениях и слухи, которые целыми днями кружили над городом, словно клочки обгоревшей соломы.

Король проиграл большое сражение в Гемпшире.

Король и его сыновья убиты.

Кентербери и Винчестер сожгли дотла и сравняли с землей.

Чем более ужасным и неправдоподобным казался такой рассказ, тем чаще его повторяли. И все же она думала, что действительность была достаточно суровой.

Она еще не доехала до Уолбрука, как дождь прекратился так же неожиданно, как и начался. За мостом вдоль дороги стояли люди, которые подхватывали ответные слова литании, и этот гул голосов нарастал и разносился эхом, словно далекие раскаты грома.

Ora pro nobis. «Молитесь за нас».

Эмма откинула назад свой капюшон и теперь с печалью изучала лица вокруг себя: мужчины с запавшими от недосыпания глазами; разинувшие рот дети; монахи и монахини; матроны, разодетые в меха; старушки, на которых были какие-то отрепья. Единственным, что объединяло их всех, был страх, который она читала в их глазах.

Но больше всего разбивали ей сердце женщины с младенцами на руках, которые кормили их грудью и укачивали, чтобы успокоить. Ее собственные груди болели в ожидании, когда к ним прильнет ее дочь. Как и у этих женщин, у нее было свое беспомощное дитя, полностью зависевшее от нее. Как и они, она боялась тех ужасов, которые готовило им будущее.

Мысли ее обратились к Эдит, старшей дочери короля. Ей едва исполнилось шестнадцать, и сейчас, беременная своим первым ребенком, она отправилась рожать в Хедингтон. Эмма думала о том, как рождение ребенка изменит Эдит, потому что была уверена: изменит обязательно. Она надеялась, что материнство смягчит нрав ее падчерицы и зияющая между ними пропасть постепенно сойдет на нет.

Добравшись наконец до ворот своего дворца, Эмма была готова к тому, что сейчас услышит плач Годивы. В свои пять недель от роду ее дочь была вовсе не таким спокойным и безмятежным ребенком, каким в свое время был Эдвард. Она была капризной и шумной, независимо от того, что делали, чтобы ее успокоить. Марго настаивала на том, что некоторые дети плачут больше других, но это мало утешало Эмму, которая боялась, что с ней что-то не так. Аббатиса Эльфвинн объясняла это тем, что, поскольку Эмма сильно переживает из-за нападения на страну датчан, ее молоко действует на младенца как яд.

– Вы должны поручить свое дитя кормилице с веселым нравом, – говорила ей мать Эльфвинн. – Вы перегружены заботами и передаете свое волнение ребенку.

Но Эмма воспротивилась этому совету. Мир в ее душе наступал лишь в те моменты, когда она прижимала Годиву к своей груди. В это время на нее не мигая смотрели глаза ее дочери насыщенного голубого цвета, напоминавшие ей болотные цветы, которые она видела в детстве, когда проводила лето в Фекане. Такая передышка для нее длилась очень недолго, потому что после этого ребенок неизменно впадал в тяжелый сон, который всегда заканчивался слишком рано, и снова под сводами королевского дворца разносились ее пронзительные крики.

Тяжесть в груди и боль, которую сейчас ощущала Эмма, подсказывали ей, что Годива, должно быть, проголодалась и плачет, зовя свою мать.

«Тогда почему же, – спрашивала она себя, спешиваясь с коня перед покоями королевы, – во дворце так тихо?» Когда она бежала вверх по ступенькам в свою комнату, сердце ее от испуга билось где-то в горле.

Редмир, Холдернесс

Закутавшись из-за уже обычного для конца ноября холода в тяжелый шерстяной плащ, Эльгива шла по грязной тропинке, которая вела мимо трех ульев. Раньше, проходя здесь, она часто слышала гул пчел, но сегодня все остальные звуки заглушал недалекий шум.

Она уже почти закончила свой инспекционный обход – через внутренний двор на кухни и к пивоварне, затем позади главного дома к конюшням, дальше мимо мастерских к ткацким пристройкам, через фруктовый сад обратно на женскую половину.

На это ушла большая часть утра, но ей было не жалко потраченного времени. Когда наступит зима, она окажется взаперти достаточно надолго, и вот тогда время действительно будет ползти чрезвычайно медленно. Управляющий рассматривал ее вторжение на его территорию как сомнение в его способностях, но она никогда не обращала внимания на его обиженные взгляды. Кроме того, ей нравилось, когда мужчины таращили на нее глаза, в то время как их женщины… что ж, до женщин ей не было никакого дела.

Она с удовольствием вдыхала сладковатый запах солода и дрожжей, который доносил легкий ветерок. Однако затем ветер переменился и принес смрад со стороны загонов скотобойни, где уже почти закончили забой скота на зиму. От этой вони ее затошнило, и она поспешила уйти оттуда. Теперь она прошла через яблоневый сад к источнику шума, радовавшего ее уши, и там остановилась.

Центральный двор ее поместья был превращен в тренировочную площадку, занятую сейчас матросами с датских кораблей, облаченными в доспехи и вооруженными щитами и мечами. Десять из них разбились на пары и сейчас рубили друг друга под внимательным взором их командира, в то время как их товарищи, собравшиеся вокруг, выкрикивали в их адрес возгласы одобрения или брань.

Грохот, который они подняли, вызывал из ее памяти страшные воспоминания. Она лишь однажды слышала шум настоящего сражения; было это в один летний день в Эксетере, наполненный воплями ярости и криками ужаса. То, что она увидела тогда, ей уже никогда не забыть. Ей казалось, что наступил конец света.

И для некоторых так и произошло.

А сейчас другие битвы, похожие на ту, происходят где-то далеко на юге, там, где датчане, должно быть, уже начали свой набег на Уэссекс. Она была благодарна судьбе, что находится не там и не может видеть или слышать все это. И все же ей хотелось знать последние новости оттуда.

Она хотела знать, где находится Кнут и вообще, жив ли он. Существует масса способов, какими воин может встретиться со смертью: от отравленной воды или плохого мяса, от кровавого поноса или другой изнурительной болезни, от незначительной раны, которая вдруг загноилась и стала смертельной. Кнут мог даже утонуть еще до того, как его корабль встретился с остальным флотом в Сандвиче, а она об этом и не узнала бы.

При этой мысли она нахмурилась. Она была обручена с сыном датского короля, она обладала обширными землями в Мерсии и при этом все равно практически во всем зависела от мужчин, включая новости о событиях, происходящих в мире за этими воротами.

А как же мужчины любят скрывать эти новости! Они не сообщают о них женщинам, якобы стремясь защитить их от ужаса того, что творится на свете. Как будто женщины нуждаются в такой защите или хотят ее! В случае поражения в битве разве не их жен и дочерей насилуют победители или утаскивают куда-то, готовя им жуткую судьбу? Каким образом неосведомленность может защитить их от этого?

Она жалела, что не родилась мальчиком, тогда ей не пришлось бы все время оглядываться на мужчин. Будучи женщиной, она больше всего ненавидела в своем положении именно это. Это, да еще обязанность рожать детей.

Она внимательно оглядела себя с ног до головы. Пока что не было никаких внешних признаков того, что внутри у нее растет ребенок. Но он там, она в этом убеждена. Каждое утро ее тошнило, да и месячных у нее не было вот уже два месяца. Кнут уехал еще четыре месяца назад, так что теперь уже скоро.

К счастью, все мужчины тупые и их легко обмануть, когда речь заходит о нюансах беременности. Она заявит, что это ребенок Кнута. Алрик может ей не поверить, но не такой уж он дурак, чтобы признаться в отцовстве ее сына. А это должен быть сын. Она обязательно подарит Кнуту сына, даже если родит девочку, которую потом придется заменить на чьего-то отпрыска.

Нет, как раз Алрик ее не беспокоил. Вот Тира иногда посматривала на нее холодным понимающим взглядом. Что это могло означать? Если у этой коварной женщины появились какие-то подозрения насчет них с Алриком, ее могут заставить поделиться ими с Кнутом или Свеном.

Но Тира, напомнила она себе, ничего не сможет доказать. Если когда-нибудь и возникнут вопросы об отце ребенка, чего будут стоить слова какой-то рабыни, если ее госпожа утверждает, что это ложь?

Они не будут стоить ровным счетом ничего.

Внимание ее привлек крик дозорного с башни, а еще через несколько мгновений открылись ворота. Она с облегчением увидела, что это въезжает Алрик, а не Турбранд или – что было бы даже хуже – еще одна команда с датского корабля. Несколько недель назад она послала Алрика к своей кузине в Линдсей с посланием для Альдит и ее мужа. Она горела желанием поскорее узнать новости о событиях, которые происходили на юге, но не хотела встречаться с ним на глазах людей с кораблей – на глазах, которые, как она подозревала, следили за ней чуть более внимательно, чем следовало бы.

Она поспешила в дом и уже ждала его в зале, когда он широким шагом вошел туда, бросив по пути свой перепачканный дорожный плащ слуге. Глаза их надолго встретились, и она, как всегда, почувствовала легкое возбуждение, которое охватывало ее от одного только его взгляда.

Но с этого момента она должна вести себя с ним более осмотрительно. Это диктовалось ее беременностью и присутствием в поместье датчан с кораблей. Она не хотела давать никому ни малейшего повода задавать вопросы насчет отца ее ребенка. То, что Тира могла что-то заподозрить, было уже достаточно плохо. Поэтому она будет держать Алрика на расстоянии.

Он быстро подошел к ней, и она протянула ему руку. Он приник к ее ладони долгим поцелуем, и она догадалась, что на этом он не остановится, если она ему позволит. А искушение было велико. Прошло уже много недель с того момента, когда он был здесь и касался ее таким образом, и все аргументы, которые она выдвигала против него, едва не рассыпались в прах. Но она все же отдернула руку и немного отступила назад, чтобы увеличить расстояние между ними.

Он удивленно поднял бровь.

– Холодный прием, миледи, – сказал он. – Совершил ли я какой-то проступок, вызвавший ваше недовольство? Или, может быть, мое место в вашем сердце занял кто-то из этой деревенщины, мимо которой я проходил в вашем дворе?

– Эти люди – подарок короля Свена, и они посланы сюда, чтобы защитить меня, пока мой муж воюет на юге. – Она села на скамью у стены и жестом пригласила его сесть рядом. – Двадцать лишних ртов, которых нужно кормить, и двадцать лишних пар глаз, которые следят за каждым моим шагом. Увы, нам придется платить эту цену – временно по крайней мере. – И, вероятно, очень долгое время; но о ребенке она скажет ему позднее.

– Значит, смотреть можно, только прикасаться нельзя, – проворчал он. – Какая жестокая судьба, миледи. Отошлите меня поскорее еще куда-нибудь, чтобы я не испытывал соблазна, противостоять которому не в моих силах.

Она рассмеялась. Красиво сказано, но Алрик как-то справлялся с этим искушением много лет, когда еще были живы ее отец и братья. И сделает это еще раз, если того требует необходимость; она не сомневалась, что он быстро найдет какую-нибудь похотливую девку – или даже нескольких, – чтобы удовлетворить свои аппетиты. Вот и еще одно преимущество быть мужчиной.

Слуга принес им эль, и, когда он удалился, Эльгива отставила свою чашу в сторону и повернулась к Алрику.

– Расскажи мне новости, которые ты привез с юга. Я знаю, что король собрал свою армию, но больше ни единого слова не достигало этого забытого богом места.

– В прошлом месяце король собрал свои войска в Солсбери, это мне известно точно. Были слухи о намечавшемся сражении, но мне не удалось выяснить, действительно ли оно имело место.

– Выходит, ты знаешь не больше, чем я. – Она встала и принялась расхаживать по комнате. Ее сводило с ума то, что у нее не больше сведений, чем у какой-нибудь содержательницы пивной.

– Я знаю, что Годвин из Линдсея взял с собой с ополчением в Солсбери гораздо меньше людей, чем должен был.

Она резко обернулась к нему.

– Мужчины просто отказались брать в руки оружие? – Для короля это должно было стать ударом кинжала в спину.

– Они готовы скорее броситься наутек, чем идти сражаться на юг, и такое происходит не только в Линдсее. Рискну предположить, что по всей Восточной Мерсии есть немало людей, которые не горят желанием рисковать своей жизнью за чужие для них земли и короля, к которому у них больше нет доверия.

Она снова опустилась на скамью, захваченная новыми возможностями, которые это открывало для нее.

– Получается, наши усилия, которые мы предприняли, чтобы настроить людей против короля, не прошли даром, – сказала она.

– Это действительно так. И если королю не удалось собрать войско, превышающее по численности армию датчан, я очень сомневаюсь, чтобы он рискнул вступить с ними в открытое сражение. Слишком уж большое вышло бы побоище. И если бы оно на самом деле произошло, то, думаю, мы бы об этом услышали даже здесь.

Она кивнула – это звучало убедительно. Этельред считал себя обреченным на неудачу. Потребуется лишь небольшой толчок, чтобы уменьшить его уверенность в себе. К тому же он трус. Он не стал бы драться, если бы мог найти способ уклониться от этого.

– Какие новости от моей кузины? – спросила она. – Ты разговаривал с Альдит или ее мужем?

Сиферт и его брат Моркар были самыми могущественными из ее родственников, и они поклялись отомстить за смерть ее отца и братьев – смерть, которая настигла их по приказу короля. Если в тех краях суждено начаться бунту против Этельреда, запустить его в движение должна ее родня.

Алрик сделал долгий глоток эля из своей чаши, после чего поставил ее на скамью рядом с собой.

– Я не виделся с братьями, – сказал он, – а новости о них, которые есть у меня, вас не обрадуют.

Она хмуро взглянула на него.

– Тогда не тяни с ними, – сказала она. – Не нужно меня дразнить.

– Вы не единственная, кто не забывает ваших родственников, – сказал он. – После моей последней беседы с ними примерно полгода назад они принимали обоих старших сыновей короля. Не обошел их своим вниманием и король. В сентябре в Бате он пожаловал им несколько имений из тех, которые принадлежали вашему брату Вульфу. Когда я приехал в поместье вашей кузины, Сиферт и его брат уже отбыли, чтобы присоединиться к войску короля. Мне трудно сказать, с кем они могут быть сейчас в своих помыслах – с вами, с Этельстаном или с королем.

Слова его были для нее как ушат ледяной воды. Ей показалось, словно мороз с улицы вдруг пробрался в эту комнату и пронял ее до мозга костей. Зябко содрогнувшись, она взяла свою чашу и сделала большой глоток оттуда.

– Ты прав, – сказала она, – это действительно дурные вести.

– Леди, – сказал он, наклоняясь к ее уху, и голос его превратился в воркующий соблазнительный шепот, – они богатые и влиятельные люди. Они все время на глазах у короля. Они не могут прятаться в лесах, как простолюдины. Они даже не могут приехать к вам из боязни привести сюда людей короля и таким образом подвергнуть вас риску. Идрик разъезжал по землям Сиферта, вынюхивая вас, и ваша кузина в ужасе от него. Вы не можете слишком давить на них, требуя помощи. Пока что не можете.

Она вынуждена была признать справедливость его слов, хотя они мало утешили ее. Сиферт и Моркар, как и вся высшая знать из окружения Этельреда, много выиграли бы, присоединившись к стороне, победившей в борьбе за власть, которая в данный момент начала разворачиваться в королевстве. А она пока не могла предложить им – а также другим таким же, как они, – ничего, кроме обещания будущих наград от вражеского короля. Они даже не знали о ее обручении с Кнутом, поскольку с нее взяли клятву молчать об этом, пока Свен и Кнут не будут готовы выдвинуть свои претензии на трон Англии.

Но она уже устала ждать, устала жить затворницей в этом глухом, забытом богом уголке королевства Этельреда.

Она водила пальцем по краю своего серебряного кубка и думала о том, как она могла бы поспособствовать свержению короля и таким образом положить конец своей ссылке. Что произойдет, если она напросится в гости к своей кузине, чтобы найти у нее убежище до конца своего изгнания? Сиферт связан клятвой и обязан предоставить ей свою защиту. А если ей придется рассказать ему, что ребенок, которого она носит, является сыном Кнута, что тогда? Люди в Линдсее и Пяти городах встанут под предводительство Сиферта, и это станет достаточно обнадеживающим знаком, чтобы следующим летом привлечь Свена в Англию.

Она рассеянно постукивала кончиками пальцев по чаше. Тут еще нужно не забывать о Кнуте. Он запретил бы ей это делать, сказал бы, что еще слишком рано. Но Кнут, если он вообще жив, находился сейчас в далеком Уэссексе. И не мог ее остановить.

А вот люди с кораблей Свена – те, которые сейчас тренируются у нее во дворе, – они, конечно, попытаются удержать ее в Холдернессе. Она должна подготовиться к путешествию, не насторожив их. На это понадобится время – несколько недель, вероятно, – но все это было выполнимо. А когда все будет готово, грандиозный пир для датчан и щедрая рука, подливающая им медовуху, позволят ей ускользнуть отсюда. Она возьмет с собой только своих людей, преданных лишь ей, чтобы гарантировать свою безопасность в пути, а для Катлы оставит сообщение, что направляется в Йорвик, – на случай, если этот грубиян Турбранд попытается отыскать ее.

Она снова отставила в сторону чашу и, повернувшись к Алрику, положила ладонь ему на руку.

– Сколько дней уйдет на то, – спросила она, – чтобы добраться до поместья моей кузины в Линдсее?

Лондон

В покоях королевы толпились люди, комната была забита до отказа, и Эмма, лихорадочно искавшая свою дочь, нашла ее на руках у какой-то незнакомки. Кожа на груди молодой женщины ярко белела в отблесках пламени свечей, а Годива своей маленькой ручкой похлопывала по голому телу кормилицы, остановив неподвижный взгляд на склонившемся к ней лице.

Эмма при входе сбросила с плеч плащ и поспешила через комнату к своей дочери.

– Верните мне дочь, – сказала она.

Кормилица вздрогнула и подняла голову, но не двинулась с места, чтобы отдать девочку.

– Ребенок был голоден, миледи, – сказала она. – Она так долго плакала…

– Просто верните мне ребенка, – сердито бросила Эмма.

Молодая женщина послушно сунула палец в ненасытный маленький ротик, прижимавшийся к ее груди. Годива тут же принялась вопить и размахивать маленькими кулачками, явно приведенная в ярость тем, что ее оторвали от того единственного, что доставляло ей удовольствие.

Эмма подхватила на руки свою плачущую дочь и унесла ее в прилежащую крошечную комнатку, где когда-то спал Эдвард. Как она и ожидала, сюда за ней вошла Марго, за которой по пятам следовала служанка. Не говоря ни слова, Марго приняла Годиву с рук Эммы, не обращая внимания на горячие протесты младенца, а служанка помогла Эмме с платьем. Через несколько мгновений Эмма уже сидела, прижимая дочь к груди.

Марго отослала служанку, а сама встала перед ней, скрестив на груди руки.

– Когда я не услышала плача Годивы, я испугалась самого худшего, – недовольным тоном заявила Эмма, хотя неодобрительная мина и поза Марго подсказывали ей, что та считала виновной в произошедшем почему-то именно ее.

– Вы не должны сердиться на ту молодую женщину, – сказала Марго.

– Я и не сержусь на нее, – сказала Эмма; теперь, когда Годива была у нее на руках, тон ее стал уже спокойнее. – Я сержусь на тебя. Как ты могла отдать ее кому-то другому, когда ты знаешь, что я нуждаюсь в ней так же, как она нуждается во мне?

– Она нуждается в женском молоке, миледи, – ответила Марго, – и не обязательно в вашем.

Эмма чувствовала себя так, будто получила пощечину, но все же воздержалась от резкого ответа.

– Эмма, – продолжала Марго, – вы королева, которая находится в опасности в городе, который, скорее всего, очень скоро подвергнется нападению. Вы принадлежите всему Лондону, а не только вашему ребенку. Здесь очень много людей, которым вы нужны, и это будет отрывать вас от дочери. Это уже происходит. Если вы не можете быть с ней, когда вы ей необходимы, ваш ребенок будет страдать гораздо больше, чем вы. Заверяю вас, что ваша мать не позволяла вам страдать подобным образом.

Эмма проглотила подступивший к горлу комок.

– Моя мать была замужем за человеком, который хотел, чтобы она была рядом с ним, который интересовался ее мнением и искал ее совета, а не выдворял за дверь.

– И тем не менее в этом городе есть множество людей, которым очень нужны ваши советы и поддержка, и в этом заключается ваш долг перед ними, – настаивала Марго, голос которой теперь стал ласковым. – Если вы не отдадите свою дочь в руки человека, который может удовлетворить все ее потребности, вы будете постоянно разрываться между заботой о вашей девочке и заботой о вашем народе.

Эмма закрыла глаза. Ей тяжело было слышать это сейчас, особенно от Марго. Любой другой совет она могла бы игнорировать, но Марго теперь была единственным человеком, которому она полностью доверяла. И сейчас ей очень хотелось, чтобы та ошибалась.

– Оставь меня, – сказала она. – Мы поговорим об этом позднее.

Оставшись наедине со своей дочерью, Эмма прижала дитя ко второй груди. Ребенок уже начал понемногу засыпать. Эмма чувствовала, что губы Годивы, постепенно погружавшейся в сытую дремоту, все медленнее тянут ее сосок, и в уголке ее рта замерла капелька молока, похожая на маленькую жемчужину. Нужно было расшевелить ее, чтобы она поела еще немного и облегчила бы тяжесть в ее груди.

Она понимала, что Марго говорит правду, но не могла принести жертву, которую у нее просили. Она нянчила Эдварда почти год, прежде чем обязанности ее положения заставили ее передать его другой женщине, но даже тогда у нее разрывалось сердце. Годива, которой едва исполнилось четыре недели от роду, стала центром ее жизни – так и должно быть, поскольку дочери принадлежат своим матерям совсем по-другому, чем сыновья.

Но она не учитывала нашествия флота викингов и те срочные обязанности, которые внезапно возникли у нее в связи с этим. Королева должна следить за тем, как город принимает беженцев и больных, помогать обеспечивать уход для раненых и утешение для впавших в отчаяние. Лондонцы и дальше будут обращаться к ней, чтобы она вела их за собой в общении с Богом и молитвах о Его заступничестве, как это было сегодня. Она должна иметь возможность свободно перемещаться по городу, а взять с собой Годиву она не могла.

Эмма смотрела на лицо спящей дочери, на изгиб крошечных губ, на круглые полные щечки. Ей оставалось только изумляться той бесконечной нежности, которая на миг охватила ее. Когда-то она опасалась, что, поскольку ее сердце было отдано сыну, у нее просто не останется любви для другого ребенка. Как же она ошибалась!

Она понимала, как будет лучше для ее дочери, но – да простит ее Господь – все равно не могла отдать ее в чужие руки. Пока что не могла. Не так скоро.

– Я не могу предать тебя, моя маленькая, – прошептала она, осторожно гладя пальцами нежную кожу на щеке девочки. Затем она вздохнула и поцеловала кончик крошечного носика. – Но, похоже, мне придется учиться делить тебя еще с кем-то, – закончила она.

Она с радостью примет ту молодую женщину в качестве своей помощницы, и вместе с ней у Годивы будет две мамы, которые станут за ней ухаживать, – по крайней мере, некоторое время.

Ноябрь 1009 года

Через три дня, после того как последние военные корабли датчан отплыли с острова Уайт, – причем никто не мог точно сказать, куда именно они направились, – Этельстан с позволения короля наконец-то выехал в Лондон. Он взял с собой своего брата Эдрида, двадцать вооруженных всадников из своего личного отряда охраны и тридцать пеших воинов из Мидлсекса, которые сопровождали его в сентябре, когда он ехал сюда из Лондона. У них ушло шесть дней на то, чтобы добраться до моста через Темзу, и к этому времени он уже точно знал, куда уплыли датчане. Весь горизонт на востоке затягивал дым, а сам мост был забит народом из Кента, искавшим спасения от морских разбойников, которые в своем набеге уже дошли на запад до самого Гринвича.

Он послал вперед гонца с обращением к лондонскому епископу, прося того о встрече, и, когда он вошел в залу своего дома на Этелинг-стрете, его уже ждало там собрание отцов города. Отправив посыльного сообщить королеве, что он посетит ее до конца этого дня, он вернулся к мужчинам, собравшимся вокруг стола на козлах, стоявшего посреди залы. Он лично поздоровался с каждым из них, жестом пригласил всех садиться, а затем и сам занял место на скамье рядом с епископом Эльфхуном.

– Когда появились первые корабли? – сразу спросил он.

– Более десяти дней назад, – ответил епископ. – Они разбили свой лагерь на обоих берегах Темзы и грабили все суда, заходившие в устье реки. Мы совсем не получаем товаров из Нижних стран, поскольку датчане засели у реки, но маршруты поставки провианта с севера, востока и юга по-прежнему открыты.

– А наши корабли все так же находятся на своих местах на реке?

– Да, они выстроены в три линии у Ирхита, и это было удачным решением, милорд. Они уже дважды сталкивались с кораблями датчан и оба раза заставляли тех развернуться. Однако основная часть сухопутного войска перешла на северный берег и теперь находится на расстоянии от Лондона, удобном для нанесения удара. Наши командиры продолжают увеличивать число защитников на городских стенах, как вы инструктировали нас. По мере прихода в город новых людей появилась возможность направлять туда дополнительные силы, но, по правде говоря, люди, продолжающие стекаться сюда в поисках укрытия, скорее увеличивают проблему, чем решают ее. Королева ежедневно встречается с отцами города, чтобы преодолевать хотя бы часть трудностей, с которыми мы сталкиваемся.

«Трудностей», – мрачно подумал Этельстан. Какое изящное слово, которым называются проблемы распределения съестных припасов и обеспечение кровом, организация системы для уборки экскрементов людей и животных, а также поддержание мира в среде испуганных и раздраженных крестьян в условиях большого скопления народа и плохой погоды. Эти трудности, если их не решить, очень скоро приведут к эпидемии и смерти. И, судя по толпам желающих попасть в город, которые он видел сегодня, трудности эти со временем будут лишь усугубляться.

Уже давно опустилась ночь, когда он в конце концов отправился во дворец. Несмотря на растущее количество людей, прячущихся за лондонскими стенами, в городе было тихо благодаря патрулям стражников, выставленным перед каждой церковью для обеспечения комендантского часа.

Даже, пожалуй, слишком уж тихо. Казалось, что город затаил дыхание в трепетном ожидании того, как топор врага обрушится на его голову.

Когда он проходил мимо собора Святого Павла, он услышал, как в ночной тиши звучат голоса святых братьев; слова вечернего богослужения на латыни эхом разносились по улочкам вокруг массивного каменного здания церкви, и он даже различил строчки псалма.

Мои алчные враги осадили меня… припадая к земле, они не сводят с меня своих жадных глаз, словно львы, крадущиеся к добыче.

Псалом был незнакомый, но, похоже, выбранный весьма удачно, учитывая, что ниже по реке разбил свой лагерь враг. Он только надеялся, что лев этот еще не готов к решительному броску.

За дворцовыми воротами к нему стремглав подбежал слуга, чтобы принять его коня. Этельстан заметил, что в высоко расположенных окнах покоев королевы мерцает свет, и двинулся было в ту сторону, но юноша остановил его.

– Если вы приехали, чтобы встретиться с королевой, милорд, вы найдете ее на крепостной стене, – сказал он.

– Так поздно? – удивился Этельстан.

– У нее вошло в привычку каждый вечер подниматься в башню. Я думаю, она высматривает там сигнальные костры вражеских дозорных, чтобы знать, насколько близко они подошли к городу.

Он нашел Эмму на северо-восточном углу деревянной башни; ее фигура, выхваченная из темноты светом близлежащего факела, была закутана от холода в плотный тяжелый плащ с капюшоном. Она смотрела на болота, протянувшиеся от стен города на север и восток, как будто была заворожена тем, что видела там, во тьме ночи.

Он положил руку на ее ладонь, лежавшую на парапете, и, когда она в молчаливом приветствии ответила на это легким пожатием, проследил за ее взглядом, направленным вдаль. Там горели сотни костров, и эти светящиеся точки отмечали собой лагерь неприятеля. Они, как ему показалось, находились на расстоянии менее чем дня пути. Среди маленьких огоньков горело одно большое пламя, и он некоторое время разглядывал его, пытаясь угадать, что это такое.

– Это горит аббатство Баркинг, – сказала Эмма словно в ответ на его незаданный вопрос. – Монахини все живы, потому что нашли приют в доме епископа здесь, в городе. Они принесли с собой то, что смогли унести, – книги, реликвии, облачение, – то, что представляло ценность. Но все они забрать не могли. – Она вздохнула. – Это будет тяжким ударом для аббатисы. Она все время молилась о том, чтобы они хотя бы пощадили ее церковь. Я не знаю, останется ли там хоть что-нибудь, после того как все это закончится.

В голосе ее не было отчаяния, только злость и досада, так точно перекликавшиеся с его собственными чувствами.

– Мы должны были предотвратить это. – Все это результат действий Идрика. Вина за каждую потерянную жизнь, каждую разграбленную деревню лежит на нем. – Мой отец не должен был позволять Торкеллу и его армии вернуться к своим кораблям. Вы уже слышали, что произошло в Солсбери?

– Слышала, что Идрик посоветовал королю уклониться от сражения и что вы с ним тогда чуть не подрались. Это-то я знаю. Вот только мне не удалось выяснить, как король вместе с Идриком собираются избавить нас от этих полчищ.

– Мне следовало убить Идрика, – прорычал он, – и это уже избавило бы нас по меньшей мере от одного врага. А что касается этих негодяев, – он кивнул в сторону далеких огней, – их нужно встретить на поле битвы и разбить наголову. Но, чтобы сделать это, наши вожди должны быть едины в своем мнении, а прямо сейчас это невозможно. Мы сами являемся своими худшими врагами. – Он взял обе ее руки и повернул Эмму так, чтобы заглянуть ей в лицо, которое в бликах неровного пламени факела казалось высеченным из мрамора. Он давно не видел ее, это было еще в последние месяцы ее беременности. Сейчас она выглядела уставшей и изможденной. Очень напряженной. Однако она по-прежнему была так же прекрасна. – Как вы поживаете, миледи? – спросил он. – И как ваша дочь?

– С нами обеими все хорошо, – ответила она, но затем нахмурилась. – Вы говорили об Идрике; он сейчас отправился с королем в Уорчестер?

Вот как. Значит, ей известно, где король планировал провести рождественские праздники. Тогда ей также должно быть известно о неотвратимо приближающемся замужестве его самой младшей сестры.

– Да, чтобы присутствовать на свадьбе моей сестры с Ульфкителем, – сказал он. – Вульфа, разумеется, просила короля позволить вам быть там вместе с нею.

– Попросила и получила отказ, – ответила Эмма. – Король до сих пор сердится на меня, несмотря на все мои усилия угодить ему. – В голосе ее послышались горькие нотки. – Он велел мне связаться с моим братом Ричардом и попросить у Нормандии помощи, после того как весной столько наших кораблей потонуло. Я сделала это, но Ричард с большим сожалением отказал нам. У него сейчас есть свои собственные неотложные проблемы, требующие вмешательства кораблей и войска. Таким образом, я в очередной раз вызвала недовольство короля и осталась отлученной от королевского двора. В любом случае Уорчестер находится очень далеко – слишком долгое и тяжелое путешествие для моей дочери. Даже при том, что у наших стен стоит враг, здесь ей все равно безопаснее. – Она повернулась и вновь посмотрела на огни, горевшие на горизонте. – Как вы думаете, сколько пройдет времени, прежде чем они пойдут на город?

Он поднял глаза к ясному ночному небу, усеянному звездами.

– Если погода удержится, – сказал он, – скорее всего, это произойдет в течение ближайших нескольких дней.

– Мы можем победить их?

– Нет, – сказал он, хмуро глядя на костры, столь многочисленные, что они казались отражением звезд с неба. – Но мы сможем удерживать их, пока они не выдохнутся.

– Тогда они ударят в другое место, в меньшей степени способное постоять за себя.

– Если только в это не вмешается Господь и не оставит их здесь до весны из-за непогоды, – сказал он.

Еще до наступления рассвета с востока пришла страшная гроза, с таким громом и молниями, напоминавшими библейское описание ярости Господней, что Этельстан подумал, уж не навлекла ли настоятельница аббатства в Баркинге гнев святого Этельберга на головы людей, разграбивших ее храм. Ливень хлестал Лондон три дня, а на четвертый, когда дождь прекратился, на долину Темзы упал густой туман, словно накрывший своим холодным недвижимым трупом весь город и реку. Он смешивался с дымом очагов городских жилищ и становился таким плотным, что ничего нельзя было разглядеть на другой стороне даже самого узкого переулка. Лондонцы уже привыкли к этим отвратительным испарениям, но людей, не знакомых с жизнью в этом городе, предупреждали, чтобы они держались подальше от берега, поскольку шум воды в этом промозглом мареве полностью заглушался и одного неверного шага хватало, чтобы свалиться в реку и утонуть.

Весь день это плотное сырое покрывало душило Лондон и окружавшие его окрестности, и, если в нем и скрывалась вражеская армия, ее не было видно и слышно. Разведчики Этельстана докладывали, что неприятель остался в своем лагере возле Баркинга. На заседании военного совета он высказал мнение, что Торкелл не рискнет двинуть своих людей в таком тумане через незнакомую, залитую водой болотистую местность, лежавшую между баркингским аббатством и Лондоном.

– Однако он может послать к нам под прикрытием тумана небольшой отряд, – предупредил он, – чтобы застать нас врасплох и проверить нашу оборону. Наши люди на городских стенах должны оставаться настороже.

Во второй половине дня Этельстан в сопровождении Эдрида обошел крепостной вал между городскими воротами Алдгейт и Бишопс Гейт. По мнению совета, именно на этот участок будет направлять Торкелл все свои атаки. Скорее всего, враг подождет, пока рассеется туман, но гарантировать этого никто, конечно, не мог. Часовые, расставленные по стенам, должны сохранять бдительность, какими бы они не были изможденными после долгих часов вглядывания в непроницаемую стену тумана.

Этельстан находил слово ободрения и поддержки для каждого человека, мимо которого они проходили. В то же время он вслушивался в обычный повседневный шум на улицах внизу. Однако Лондон словно притих, потому что туман поглощал каждый звук. Даже звон церковных колоколов, возвещавших время, звучал приглушенно, как будто их языки были сделаны из свалявшейся шерсти. Он понимал, что не только эта погода заставила приумолкнуть самый большой город Англии. Осознание того, что враг находится на расстоянии полета стрелы и ждет, чтобы нанести свой удар, было тяжким бременем, лежавшим на плечах каждого из горожан. Казалось, что висевший в воздухе страх можно пощупать, как капельки тумана.

Когда они с Эдридом приблизились к деревянной платформе над воротами Бишопс Гейт, перед ними почти мгновенно возникла фигура, закутанная в плащ.

– Уповаю на Господа, – хрипло проворчал недовольный голос, – чтобы вы не начали еще и раздавать эль в этом проклятом городе строго по нормам. Я столько дней провел в седле, так что мне не помешало бы выпить.

– Эдмунд! – воскликнул Этельстан, приветственно хлопнув брата по плечу. – Одному богу известно, как тебе удалось найти дорогу в этом адском вареве, но тебе здесь очень рады. Я думал, что ты сейчас едешь к королю и находишься на пути в Уорчестер. Может быть, ты заблудился в тумане? Привел ли ты с собой своих людей? Постой. Давай выберемся из этой мглы туда, где мы сможем спокойно поговорить.

Когда они уселись за изрезанный стол в дозорной башне подле ворот Алдгейт, он повторил свои вопросы.

– Да, меня вызвали в Уорчестер, – ответил Эдмунд, – но я выехал из Винчестера еще до того, как туда прибыли гонцы. – Он ухмыльнулся. – По крайней мере, в этом королю присягнет элдормен Эльфрик, когда тот спросит его обо мне. Думаю, Эльфрик должен был ехать сюда со мной, поскольку королева написала ему, что вражеская армия находится уже на нашем пороге. Однако, в отличие от меня, он не может проигнорировать вызов короля. – Он сделал паузу, чтобы отхлебнуть эля, а затем сказал: – Что же касается людей, то я привел почти двадцать лучших воинов Эльфрика – большинство из них вы знаете сами, – а также прихватил оружие и продовольствие. Мы приехали бы раньше, но буря задержала нас, а последние десять миль нам пришлось практически ползти. Господи, и сколько уже длится у вас весь этот дьявольский туман?

Этельстан потер затылок, болевший от веса его доспехов.

– Он спустился сегодня утром, и одному богу известно, когда он рассеется. Я не могу решить, на руку нам это или нет. С одной стороны, ополченцы короля смогут вернуться на зиму по домам, однако люди Торкелла будут досаждать нам своим присутствием в Эссексе и Кенте. Мы мало что можем сделать, чтобы помешать им; разве что предоставить убежище всем тем, кто от них бежит.

– Ты думаешь, они нападут на Лондон?

– Они стоят лагерем на востоке на расстоянии менее одного дневного перехода, так что я удивился бы, если бы они не попробовали. Впрочем, я надеюсь устроить так, чтобы эти усилия принесли им мало радости. Стены у нас прочные, и до сих пор осадных машин здесь никто не видел. Любые тяжелые устройства просто утонут в этих болотах, особенно при такой погоде. – Он нахмурился. – Однако у них была масса времени, чтобы соорудить небольшие катапульты, и среди них, вероятно, есть люди, способные это сделать. Если им удастся изготовить что-то в этом роде с достаточной дальностью действия, они могли бы метать в нас камни, чтобы разрушить наши укрепления и прорваться внутрь. Тем не менее частоколы тут высокие и рвы вокруг стен не дадут им подойти вплотную. Думаю, главная опасность для нас будет исходить от подожженных стрел. Мы уже организовали команды по всему городу для борьбы с ними, да и погода в настоящий момент уменьшает такую угрозу.

– А могут они устроить осаду? Ведь прошлым августом они уже окружали Кентербери.

Этельстан покачал головой.

– Нас защищает река, – сказал он. – Мы поставили свои корабли поперек Темзы в Ирхите, и потом еще две линии на восток отсюда, ниже по течению, где городские стены подходят к самой воде. Для того чтобы добраться до нас на своих судах, им придется преодолеть все три линии обороны, а наш флот – точнее, то, что от него осталось, – сделает для них эту задачу очень непростой. Они не могут окружить нас, и они не могут нас ничем удивить. Кентербери, если ты помнишь, был атакован без предупреждения ранним утром, к тому же там не было возможности подкрепить местную оборону опытными, проверенными воинами. А Лондон готовился к этому несколько недель.

Эдмунд задумчиво поглаживал свою короткую темную бороду.

– Ты сам сказал, что северяне любят нападать на свои жертвы незамеченными. Что же они могут затевать сейчас, когда мы их не видим?

– В этом проклятом тумане, – сказал Этельстан, – может быть все что угодно. Я расставил своих людей на холмах вокруг их лагеря, чтобы следить за ними, но на данный момент они, похоже, остаются на месте.

Он заметил, что Эдрид, сидевший за столом напротив него, хмурится, как будто обдумывает какую-то идею, которую не решается высказать вслух.

– Давай уже, Эдрид, выкладывай, – подбодрил его Этельстан. – Что ты хотел сказать?

Эдрид поставил свою чашу с элем и, подумав немного, сказал:

– Элдормен Ухтред учил меня, что хороший командир всегда старается думать как его враг. Вот вы, как бы вы атаковали Лондон на месте Торкелла?

– Такой мощно укрепленный город, как этот? – переспросил Эдмунд. – Я бы даже не пытался сделать этого. Я его обошел бы. И ударил бы в какое-то наименее защищенное место.

Этельстан задумался над этим вопросом и стал вспоминать, что делали датчане, когда в последний раз брали город с серьезными укреплениями.

– В Эксетере, – сказал он, – они пошли на хитрость. Нашли потайной вход в город и послали туда небольшой диверсионный отряд, чтобы открыть городские ворота изнутри.

Эдмунд покачал головой:

– Здесь это не сработает. Не существует никаких секретных входов в Лондон.

– Верно, – согласился Этельстан. – И каждые ворота в любое время суток, днем и ночью, охраняет не менее десятка человек. Когда ворота открываются на рассвете, каждый, кто хочет войти сюда, должен очень подробно рассказать о себе, и, если от него хотя бы немного пахнет иноземцем, его тут же заворачивают обратно.

– А что насчет ворот на реке? – спросил Эдрид. – Их ведь пройти гораздо проще.

– Но наши корабли перекрыли всю реку, – возразил Этельстан. – Разве что датчане осуществят полномасштабную атаку по воде, иначе им туда не прорваться.

– А что, если они воспользуются не кораблями? – спросил Эдрид. – Что, если они возьмут что-то небольшое, скажем, лодки, выдерживающие одного или двух человек? Дождутся прилива, спустят на воду два десятка лодок, и река сама пронесет их мимо наших кораблей. Ночью, да еще в таком тумане, никто их не заметит и даже услышать не сможет.

Этельстан взглянул на Эдмунда, который смотрел на него с ужасом в глазах.

– Всемилостивейшая Пресвятая Дева Мария, – прошептал Эдмунд.

– Они могут сделать это, – сказал Этельстан. – Им даже нет нужды атаковать ворота на реке. Стена вдоль берега достаточно низкая, чтобы они могли просто перелезть через нее, словно крысы.

– Хорошо, допустим, что они перебрались через стену вдоль реки и попали в город; куда бы он пошли?

Этельстан ответил не задумываясь.

– К воротам Уайтгейт, – сказал он, – на восточной стене, прямо рядом с водой. Если бы я планировал такое, я послал бы побольше людей дожидаться снаружи, чтобы они были готовы к штурму, как только первый отряд нападет на стражников и откроет ворота.

– Но как людям, попавшим в город, отыскать Уайтгейт? – спросил Эдрид. – Даже если они знают о существовании этих ворот?

– Люди Торкелла наверняка захватили не меньше дюжины торговых судов в устье Темзы за последние несколько недель, – сказал Этельстан. – Большинством из них командуют люди, которые в состоянии с закрытыми глазами провести свой корабль вдоль берегов Лондона, мимо всех лодочных причалов и через проходы под мостом. Я не сомневаюсь, что Торкелл мог найти хотя бы одного человека, которого ему удалось убедить провести свое войско в город в обмен на его жизнь.

– А могут они сделать это сегодня ночью? – снова спросил Эдрид. – А если они составили такой план быстро, воспользовавшись туманом как прикрытием?

– Любой моряк из христианского мира знает о лондонских туманах, – ответил Эдмунд. – Они могли разработать этот план много месяцев назад, надеясь на то, что у них будет шанс воспользоваться им. Этельстан, ты полностью уверен, что армия Торкелла до сих пор находится вблизи Баркинга? Вдруг эти мерзавцы двинулись в сторону города так, что твои разведчики не заметили этого, и так, что мы этого не услышали?

– В этом чертовом мареве я не уверен ни в чем, – сказал Этельстан. – Впрочем, до утра они атаковать точно не станут. Они захотят, чтобы их люди были бодрыми и свежими.

– А как насчет людей, которые могли просочиться сюда со стороны реки? – спросил Эдмунд.

– Им придется подождать, пока начнется выгодный для них прилив.

– Когда я пересекал реку вскоре после полудня, прилив уже начинался, – сказал Эдмунд. – А если они уже в городе?

– Не думаю, – сказал Этельстан, стараясь рассуждать, как это делал бы Торкелл, и выстраивая в голове правдоподобный план врага. – Они не станут пробовать войти в город при свете дня, даже в тумане. Думаю, они придут во время четвертой стражи, когда вода из-за прилива вновь начнет прибывать. – Он одобрительно хлопнул Эдрида по плечу. – Молодец, брат, – сказал он. – И в качестве награды ты сегодня ночью отправишься с нами в засаду у ворот Уайтгейт.

Он крикнул, созвав воинов своего отряда, и разослал гонцов ко всем командирам в городе с приказом удвоить стражу на стенах. Затем он повел своих братьев и сопровождавших их воинов по тихим, затянутым туманом улицам по направлению к Уайтгейт.

Если предположения Эдрида были верны, схватка начнется еще до наступления рассвета.

В покоях Эммы весь день стоял полумрак, несмотря на свет, пробивавшийся из высокого окна, и дополнительные свечи, принесенные по ее приказу. Сейчас же здесь вообще стало сумрачно, так что ей, как и всем женщинам, сидевшим возле нее, приходилось щуриться, чтобы сосредоточить взгляд на своей работе – в ее случае это был длинный шов на боковой стороне простого сиртеля из холста. Мать учила ее, что во время войны изящное рукоделие является оскорблением для Бога и тех мужчин, которые рискуют жизнями ради своего господина. Раненые нуждались в теплых практичных одеяниях, чтобы заменить изорванную, дырявую и перепачканную кровью одежду, которую зачастую приходилось срезать с покалеченной плоти. Поэтому уже много дней по всему Лондону женщины сидели за своими ткацкими станками или склонялись над шитьем из простой льняной или шерстяной ткани, таким образом по-своему готовясь к предстоящему сражению.

Когда вошедший слуга сообщил, что отец Мартин, прибывший из Или, просит ее об аудиенции, Эмма резко подняла голову.

Предполагалось, что священник находится с Эдвардом в Или. Что заставило его предпринять это путешествие сюда, особенно в такое время, когда армия неприятеля расположилась лагерем прямо под стенами города?

Укол страха пронзил ее от основания черепа до кончиков пальцев. Кивнув слуге, она приказала принести вина и взглянула на Марго. Встретившись с ее серьезными серыми глазами, она безошибочно прочла адресованное ей послание.

Оставайтесь сдержанной. На вас смотрит слишком много посторонних глаз. Что бы ни случилось, не забывайте, кто вы.

Усилием воли Эмма заставила себя воткнуть иглу в ткань, отложила сиртель в сторону и скрестила руки на груди, чтобы они не дрожали. Марго встала и подошла к ней.

Отец Мартин, который уже успел снять плащ, торопливо вошел в комнату в рясе, края которой были мокрыми и перепачканными, и встал перед ней на одно колено.

– С Эдвардом все хорошо, – сразу сказал он еще до того, как Эмма успела задать вопрос о своем сыне.

При этих словах гора свалилась с ее плеч, но теперь, подавая ему руку и предлагая присесть, она вглядывалась в его лицо, пытаясь разгадать, зачем же он приехал. Прошло уже семь месяцев, как он отправился сопровождать Эдварда в Или, и отец Мартин почти не изменился, разве что под глазами появились складки тревоги и усталости.

– Но ведь все равно что-то не так, – сказала она. – Расскажите мне, что случилось.

– В Или эпидемия, мор, миледи, – сказал он.

Одна из женщин испуганно вскрикнула, и, хотя Эмма остановила ее взглядом, сама она тоже была не на шутку встревожена.

– Продолжайте, – сказала она.

– Многие заболели, некоторые умерли, как старые, так и молодые. Аббатство в Питерборо также поражено этим недугом. Аббат Элси считает, что Эдварду небезопасно оставаться среди болот, так что настоятель и я получили приказ сопроводить его в королевское поместье в Хедингтон. Восемь дней назад мы выступили туда в сопровождении всех нормандских охранников Эдварда. Мы дошли до Нортгемптона, когда непогода заставила нас искать убежища. – Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание. – Ваш сын просил нас отвезти его сюда, в Лондон, но, когда настоятель объяснил ему, что он связан священным обетом, обязывающим его подчиняться приказам аббата, Эдвард смирился со своей судьбой. Вы можете гордиться им, миледи. – Он улыбнулся ей невеселой усталой улыбкой. – Тем не менее я здесь по распоряжению Эдварда, который просит вас встретиться с ним в Хедингтоне, хотя я и предупреждал его, что это может оказаться не в ваших силах.

Она представила себе Эдварда, рассерженного тем, что, вопреки его желанию, ему не позволили встретиться с ней, и стремящегося быть отважным этелингом, тогда как на самом деле он всего лишь маленький мальчик, который хочет к своей маме. Сердце ее сжалось от боли.

– Боюсь, что вы правы, – сказала она. – Вам придется разочаровать вашего юного господина, когда вы вернетесь к нему. В мое отсутствие ему нужно обращаться за утешением к Уаймарк. – Она заметила, как на лицо отца Мартина набежала тень, и сердце ее снова оборвалось. – Что случилось?

– В то утро, когда мы покидали Или, заболел Роберт. Его мать осталась там, чтобы ухаживать за ним и другими, страдающими от этой болезни.

Она почувствовала у себя на плече ладонь Марго и, протянув руку, пожала ее, чтобы успокоиться после таких неутешительных новостей.

– А как выглядит этот недуг? – спросила Марго.

– Начинается он с головной боли и лихорадки, после чего желудок схватывают болезненные судороги. Тело отвергает любую еду.

– Это кровавый понос, – пробормотала Марго. – Те, кто был слаб с самого начала, погибнут, а сильные, как Роберт, – Эмма почувствовала, как Марго ободряюще сжала ее плечо, – выздоровеют. Тем не менее было весьма мудро отослать Эдварда оттуда. Отец, до вас доходили какие-нибудь слухи о других случаях этой болезни, когда вы ехали на юг?

– Ни единых.

Марго удовлетворенно кивнула.

– Эта болезнь порождена дурным воздухом болотистой местности, – сказала она. – Эпидемия, скорее всего, не выйдет за пределы Восточной Англии. – Она тяжело вздохнула. – И все же не нравится мне этот туман, который опустился сейчас на Лондон. – Взгляд ее, казалось, расфокусировался, и она пробормотала: – Воздух очень вязкий и зловонный, и я боюсь, что он пропитан дурными настроениями. От этого может помочь чертополох святой Марии, начну-ка я его отваривать. – Она кивком головы подозвала служанку. – Как будто у нас тут нет других бед, чтобы досаждать нам. – И, сокрушенно качая головой, она торопливо вышла из комнаты.

Отец Мартин посмотрел ей вслед, а затем повернулся к Эмме.

– С ней все в порядке? – спросил он.

Эмма вздохнула:

– Да, но, боюсь, годы берут свое, и на нее свалилась забота обо всех нас. Ум у нее поразительно ясный, но когда она сосредотачивается на какой-то идее, то забывает обо всем остальном.

Ее же собственные мысли были сейчас заняты Уаймарк, Робертом и всем тем, что произошло в Или. Она стала расспрашивать священника в подробностях, и из его рассказа ей стала ясна роль, которую играла Уаймарк в уходе за больными; она же настоятельно подталкивала аббата к тому, чтобы выслать Эдварда из монастыря ради его безопасности.

– Эдвард встретится там с Эдит, – сказала Эмма, – она сейчас в Хедингтоне, ждет рождения своего ребенка. – Какой прием устроит ему сводная сестра, которая всегда относилась к нему с чувством обиды? Весьма холодный, догадывалась она. Вероятно, Эдварду там понадобится друг. – Ради Эдварда, святой отец, я просила бы вас вернуться к нему как можно скорее. Лучше бы завтра, если вы чувствуете себя готовым к такому путешествию.

Ей будет жаль, что он уезжает так рано. Она скучала по нему все эти месяцы, поскольку он был для нее не просто духовным наставником. Он был человеком, которому она доверяла, который поддерживал ее, был ее другом.

Однако Эдварду он был сейчас гораздо нужнее, чем ей самой.

– Что мне передать вашему сыну?

Какое послание она могла передать Эдварду, так чтобы он понял ее правильно? Она вспомнила слова Марго, сказавшей несколько дней тому назад, что она будет разрываться между потребностями своей дочери и своего народа. Так и получилось, только теперь она разрывается между потребностями своей дочери и своего сына.

– Скажите Эдварду, что его недавно родившаяся сестра еще слишком мала для дальнего путешествия и что я не могу оставить ее. Скажите ему, что я приеду к нему, как только смогу.

До Хедингтона было всего несколько дней пути. Как только Годива достаточно окрепнет – а на это уйдет всего-то несколько недель, – она откликнется на призыв Эдварда и поедет к нему. Она успокоит его тем, что все будет хорошо. Это, по крайней мере, она могла сделать для своего сына.

«Но вот для Роберта и Уаймарк, – печально подумала Эмма, – сделать я ничего не могу». Эпидемия не подчиняется приказам королевы. Это алчный зверь, пожирающий все на своем пути, в равной степени и молодых, и старых. Несмотря на обнадеживающие слова Марго, она боялась за Уаймарк и ее сына, но не видела, как можно помочь им, кроме как молить за них Господа. Их спасение находилось в Его руках, а не в ее.

 

Глава 21

Ноябрь 1009 года

Лондон

Задолго до рассвета Этельстан расставил своих людей среди мастерских и складских сараев, беспорядочно разбросанных возле ворот Уайтгейт в промежутке между Лортенберн и восточной стеной Лондона. Это была часть королевских верфей, и здесь имелось множество мест, где можно спрятаться среди хозяйственных построек и перевернутых корпусов кораблей, ожидавших ремонта.

Со своей позиции между двумя сараями Этельстану была хорошо видна городская стена, высившаяся невдалеке от них слева, но он знал, что сверху на ней на расстоянии пяти футов друг от друга стоят вооруженные стражники, и так до самой деревянной башни, расположенной у воды. Он предупредил их, что из-за горящих факелов, расставленных с равными промежутками вдоль частокола, они будут хорошими мишенями, если среди нападающих окажутся лучники.

– Держите свои щиты повыше, а головы – пониже, – говорил он им. – А вы, кто находится на земле, а не на стене, ждите моей команды, прежде чем атаковать. Будьте наготове и делайте что можете, чтобы согреться.

Время в ожидании, пока они прятались в темноте, тянулось очень медленно, и Этельстан стоял, прижимаясь спиной к стене сарая, чтобы на него не капало с влажной соломенной кровли. Он занял позицию как можно дальше от лондонской стены, лицом к грязной тропинке, уходящей от Уайтгейт на запад, к реке. Ему было плохо видно, что находится на дальнем конце этой тропки, только какие-то расплывчатые силуэты – скорее всего, это были груды обломков досок, свернутые канаты и бочки со смолой. Напрягая глаза и уши, чтобы не пропустить любое движение, он мысленно вспоминал планировку ворот Уайтгейт.

Как и все остальные городские ворота, они имели внешние и внутренние створки, разделенные туннелем длиной приблизительно девять футов, который проходил через всю толщину стены. Сами ворота были сделаны из прочного дуба и укреплены поперечными железными балками – это была часть усиления фортификационных сооружений города, которым он командовал этим летом. Теперь те усилия оправдывали себя, поскольку, когда створки ворот заперты изнутри, проломиться через них – крайне непростая задача.

В отличие от других ворот, достаточно широких, чтобы через них могли проезжать телеги и повозки, Уайтгейт были узкими, чуть шире, чем для прохода одного человека, и такими низкими, что приходилось пригибаться, чтобы пройти там. С наружной стороны там не было моста через защитный ров вдоль стены, только узкая каменная площадка и пролет еще более узких каменных степеней, которые вели вдоль стены собственно в ров. Если снаружи были люди, ожидавшие возможности подняться по этим ступеням и зайти в город, они сейчас стояли по колено в воде, грязи и нечистотах.

По крайней мере, одно это уже радовало.

Какой-то внутренний инстинкт заставил его обернуться и посмотреть на север, в сторону ворот Бишопс Гейт. Сначала он не увидел там ничего, кроме тумана и смутных очертаний домов на улицах позади него. А затем пролился дождь из звезд.

Горящие стрелы.

Итак, атака началась. Он представил себе датское войско, собравшееся на болотистой местности между Бишопс Гейт и Алдгейт. Сколько их там? Основная часть армии Торкелла, конечно, чтобы отвлечь внимание лондонцев от реки. Если он с братьями оказался прав, то прочие люди Торкелла сейчас находятся по другую сторону ворот Уайтгейт и ждут, когда их откроют изнутри.

Он медленно вынул свой меч, постаравшись сделать это беззвучно, и стал напряженно вглядываться в темноту, которая ближе к рассвету уже начала постепенно сереть. Там все оставалось недвижимо.

Господи, где же они, эти мерзавцы? Внезапно ум его охватило зловещее сомнение. Что, если он ошибся насчет Уайтгейт? Что, если прямо сейчас вооруженные люди прорываются к другим воротам, западнее по реке, уничтожая всех, кто встречается на их пути?

Но затем он заметил на тропинке какое-то движение, в предрассветном полумраке зашевелились завитки тумана, появились темные тени, передвигавшиеся плавно, точно призраки. Они не производили шума, пожертвовав своими доспехами ради скрытности. И это точно сработало бы, если бы Эдрид не разгадал их план. На расстоянии длины копья перед ним возник человек, а затем мимо места, где, прижавшись спиной к сараю, стоял Этельстан, проскользнули и другие темные тени. Ему не терпелось броситься вперед, чтобы перехватить неприятеля, но он не хотел оставлять врагов у себя за спиной, когда подготовленная для них ловушка захлопнется.

Наконец, когда он мысленно отсчитал десять ударов сердца и новых теней из тумана не появилось, он выскочил из укрытия, громогласно выкрикнув имя короля в качестве сигнала для своих людей к атаке. Ближайшая к нему фигура резко развернулась с мечом наперевес. Удар пришелся сверху, но Этельстан быстро сблизился и, отбив его щитом, вывел своего противника из равновесия. После этого он продвинулся вперед, рубанул вбок и почувствовал, как лезвие рассекает кожаную одежду и тело под ней, которое поддалось и осело. Он чиркнул мечом по горлу человека и бегом бросился к стене, где утренний воздух уже наполнили крики людей и звон оружия.

Люди с кораблей, которых было безнадежно мало по сравнению с защитниками города, бросились в атаку на англичан с яростью обреченных. Этельстан услыхал звук секиры, рубящей дуб где-то возле стены, и, быстро поняв, что все их усилия окажутся тщетными, если ворота будут открыты, не обращая внимания на развернувшийся перед ним бой, кинулся в сторону негодяя, крушившего деревянную дверь. Приблизившись к стене, он увидел, как Эдрид бежит по ступенькам наверх, к частоколу, а затем, к ужасу Этельстана, бросается сверху на того, кто находился внизу. Секира на мгновение умолкла, но затем удары возобновились.

Сыпля проклятьями, он пытался добраться до Эдрида, яростно ударив мечом коренастого, похожего на жабу датчанина, который попался ему на пути. Но после него дорогу ему преградил громадный, как бык, викинг в кожаной куртке с занесенным для удара мечом. Этельстан подставил щит под этот страшный удар, после чего толкнул неприятеля его краем в плечо и вонзил меч ему в живот. Он почувствовал, как сталь скользнула сквозь ребра, и в это миг увидел, как Эдмунд прыгнул на огромного врага сзади и всадил свой меч ему в спину.

Это был последний удар, после которого стычка внутри городских стен закончилась, хотя ритмичные удары топорами по дереву продолжались, и Этельстан понял, что датчане до сих пор пытаются пробиться через ворота снаружи. Он посмотрел на крепостной вал и увидел, что над площадкой перед воротами столпились защитники города. Кое-кто из них швырял на нападавших камни величиной с человеческую голову. Еще через несколько мгновений звук секиры стих.

Он принялся лихорадочно искать глазами Эдрида. Его люди, большинство из которых были забрызганы кровью и до сих пор не могли отдышаться после напряженного боя, ходили между поверженных датчан и добивали тех, кто был еще жив.

Увидев Эдмунда, он подбежал к нему и схватил его за руку.

– Эдрид упал, – сказал он. – Помоги мне его найти.

– Он здесь, милорд, – откликнулся один из его людей, Бирстан.

Этельстан, за которым по пятам следовал Эдмунд, быстро подошел к тому месту, где возле лежащего на земле тела Эдрида присел Бирстан.

– Крови нет, милорд, – сказал Бирстан, – но я не могу привести его в чувство. Тем не менее он жив.

– Вы двое, – показал Этельстан на воинов из своего отряда, – заберите его в церковь Всех Святых, вместе со всеми остальными, кто требует помощи. – Он обернулся к Бирстану. – У нас потери есть?

– Всего несколько раненых, – ответил тот, – но еще очень много нужно сделать, судя по ситуации.

Этельстан проследил за его взглядом, направленным на север, откуда через городскую стену под аккомпанемент отдаленных воплей и криков продолжал литься дождь огненных стрел. Он кивнул.

– Возьмешь двадцать человек, – сказал он Бирстану, – и очистишь все это место, отсюда и до реки. Убедись, что здесь не осталось других водяных крыс, прячущихся возле хитов или пытающихся попасть в город. А вы, – он показал на стражников, поставленных охранять этот участок стены, – снимите с убитых врагов оружие и все остальное, что может представлять ценность, и отнесите к себе в караульное помещение, чтобы разобраться с этим позже. Когда покончите с этим, перебросьте их трупы через стену. – Он скривился в гримасе. – Пусть Торкелл и его северный сброд посмотрят, как в Лондоне встречают незваных гостей. Остальные из вас пойдут со мной, чтобы усилить Алдгейт.

Но отправился он туда не сразу. Остановившись, они с Эдмундом следили за тем, как Эдрида аккуратно укладывают на щит.

– Он поправится, – сказал Эдмунд. – Просто сильно ударился головой.

– Будем надеяться на Господа, чтобы ты оказался прав, – вздохнул Этельстан, глядя, как уносят Эдрида. – Не хотелось бы мне сообщать королю, что он потерял еще одного сына.

– А я не хотел бы сообщать ему, что он потерял Лондон из-за этого Торкелла, – проворчал Эдмунд. Он похлопал Этельстана по плечу. – Пойдем. Здесь нам делать больше нечего, мы будем нужнее в другом месте.

Этельстан кивнул, и вместе они повели своих людей по направлению к воротам Алдгейт, выставив над головой щиты от стрел, которые продолжали дождем сыпаться на город.

17 декабря 1009 года

Возле Гритхэма, Линдсей

Эльгива стояла возле своей лошади; в животе все сжималось и выворачивалось от нетерпения, когда она ждала разрешения войти в главную залу дома Сиферта. Она очень устала, ноги и руки были тяжелыми, словно каменными, и ей хотелось поскорее уйти с улицы в тепло. Однако стражники, стоявшие на входе, смотрели на ее спутников с подозрением. Снег, который норовил пойти все утро, все-таки начал падать большими влажными хлопьями. Наконец к ней подошел Алрик, который вел переговоры с вооруженной охраной.

– Я должен сопровождать вас в дом, миледи, и с вами пойдет Тира. Ваши воины, однако, должны будут остаться в конюшнях под охраной.

Эльгива кивнула. Она уже боялась, что ее просто развернут, прежде чем она успеет переговорить со своей кузиной.

Внутри заширмленного прохода седобородый дворецкий неприветливо потребовал от них назвать свои имена и дело, по которому они прибыли, а затем, оставив их под бдительным присмотром четырех стражников, отправился проинформировать свою госпожу, что Алрик из Йорвика и его сестра Илхвин просят разрешения переночевать.

– Ты должен был назвать этому старику мое настоящее имя, – пробормотала она Алрику. – В доме своей кузины я нахожусь в относительной безопасности.

– Сейчас вы находитесь южнее Хамбера, миледи, – ответил Алрик, – и, если здесь произнесут вслух ваше настоящее имя, вы не будете в безопасности даже в зале собственной кузины. Можете не сомневаться, что ваша кузина и так прекрасно догадается, кто находится у ее ворот.

Нетерпеливо постукивая пальцами по ширме рядом с собой, она выглянула из-за нее и увидела, как старый слуга медленно идет в сторону помоста. Им еще раньше сказали, что лорд Сиферт по-прежнему находится с королем в Уорчестере, и это было уже хорошо. Эльгива считала, что, будь он здесь, она смогла бы заручиться его поддержкой в деле продвижения Свена на трон Англии, но для нее стало большим облегчением, что ей не придется начинать это непростое дело прямо сегодня. Она устала, а некомфортное состояние, связанное с ранней беременностью, казалось сейчас даже более неприятным, чем отложилось у нее в памяти. Семь дней пути по зимним дорогам вымотали ее больше, чем она ожидала. Зелья, которые готовила для нее Тира, мало помогали от тошноты и постоянной боли в руках и ногах, и в данный момент ей больше всего на свете хотелось взять в руки чашу подогретого вина и сесть к огню на выложенную подушками скамью.

Дворецкий наконец дошел до другого конца залы, где ее кузина в окружении двух пожилых женщин расхаживала взад и вперед с раскричавшимся ребенком на руках. Должно быть, это был сын Альдит. Легкая зависть змейкой сдавила ее сердце, но скоро и у нее тоже будет свой собственный сын.

Казалось, ее кузина была слишком занята разбушевавшимся отпрыском, чтобы обращать внимание на старого слугу, и Эльгива не заметила признаков того, что Альдит поняла, кто именно просит увидеться с ней, когда старик развернулся и кивком головы позвал их.

– Оставайся здесь, – сказала она Тире, – и ни с кем не разговаривай.

Она кивнула Алрику, который повел ее через шумную, заполненную людьми залу.

Подданные Альдит занимались обычными зимними делами: группа мужчин чинила кожаные ремни на кольчугах и конской упряжи, тогда как другие точили с помощью оселков ножи и мечи. Три женщины сидели за ткацкими станками, а группа девушек приглядывала за стайкой маленьких детей, которые возились в загородке, расположенной подальше от центрального очага. Несколько женщин сидели в кругу с веретеном и пряжей в руках, а другие отодвигали от стен столы на козлах и готовились накрывать ужин.

Ко времени, когда они достигли помоста, Альдит отдала своего сына служанке и теперь вышла вперед, чтобы поздороваться с ними. Ее густые темные волосы под матерчатой повязкой были заплетены в косу и уложены в узел на голове, так что она казалась даже более высокой, чем запомнилось Эльгиве. Одно плечо ее дорогого темно-зеленого сиртеля было мокрым от слез сына – или, возможно, чего-то похуже. Эльгива поджала губы, прикидывая стоимость платья на Альдит, застежек с драгоценными камнями, которыми была подколота повязка на голове, и вышитой драпировки, украшавшей стены за ее спиной. В этой зале чувствовалось богатство, здесь было золото, которому Свен и Кнут могли бы найти хорошее применение. Она улыбнулась Альдит, но та в ответ взглянула так холодно, что Эльгива почувствовала, как от тревоги и страха у нее опять больно сжался желудок.

– Вы, Алрик, – и ваша сестра, – добро пожаловать, – сказала Альдит, хотя голос ее звучал вовсе не приветливо. – Хотелось бы узнать, какие дела привели вас так далеко на юг.

Жестом она пригласила их следовать за собой и отвела в небольшой отгороженный уголок за вышитыми портьерами. Там друг напротив друга стояли два кресла с искусной резьбой, а на металлической цепи висела масляная лампа. В тот же миг, как только портьеры закрылись за ними, Эльгива почувствовала, как пальцы кузины вцепились в ее запястье, словно когти ястреба.

– Кому еще известно, что ты приехала сюда? – прошипела Альдит.

Ошеломленная Эльгива вырвалась из длинных и цепких пальцев своей двоюродной сестры.

– Никому, – резко бросила она. – Я приехала сюда втайне. До сегодняшнего дня я даже не надевала женского платья. Я же не дурочка, моя кузина. Тебе нечего бояться.

– Бояться нечего только тому, кому нечего терять. – По голосу Альдит чувствовалось, что она на грани истерики. – После того как был убит твой отец, я все время боюсь. И даже мой муж боится.

Эльгива перевела взгляд с побледневшего злого лица кузины на два кресла. Она выбрала себе то, что побольше, и села, сбросив с плеч свой плащ. Затем она подала знак Алрику, который занял позицию, откуда он мог следить за тем, чтобы никто не подошел к ним достаточно близко и не услышал их разговор. После этого она, высокомерно подняв бровь на свою кузину, спросила:

– Именно поэтому Сиферт и бегает за королем, как побитый пес? Потому что боится его?

Альдит обиженно напряглась.

– Король отдал ему приказ прибыть ко двору. У Сиферта не было выбора.

– Выбор есть всегда, – сказала Эльгива. – Садись.

Ее кузина заколебалась; она явно была возмущена, что ею командуют в собственном доме. Затем она пододвинула кресло немного вперед, чтобы оно стояло под углом к Эльгиве.

– Ты сошла с ума, когда решилась приехать сюда, – сказала Альдит. – Они по-прежнему разыскивают тебя. Что тебе здесь нужно? – В ее карих глазах горела злость.

Глаза, как у коровы, всегда думала о них Эльгива: большие, влажные и теплые. Но сейчас они стали недружелюбными и даже несколько дикими. Не такой она помнила свою двоюродную сестру. Альдит, будучи на шесть лет младше ее, всегда была мягкой и приветливой, послушной и готовой услужить. Однако теперь в выражении ее лица не осталось ничего приветливого. Или мягкого. Что-то сделало ее очень даже жесткой. Было ли причиной тому ее замужество или, может быть, страх? Наверное, все же страх, решила она. И скорее всего, страх перед Идриком, мясником короля.

Что ж, это было общим для них обеих. Но теперь ей предстояло каким-то образом обернуть страх кузины в свою пользу. Она склонилась вперед и твердым жестом положила руку ей на колено.

– Это ведь Идрик так пугает тебя, верно? – тихим голосом спросила она. – Альдит, он убил моего отца. Он заставил меня скрываться, и я знаю, что мы находимся в опасности. Но я тебе не враг. Что с тобой сделали такого, что ты сейчас так боишься?

Лицо ее кузины побледнело еще больше, а губы плотно сжались в одну тонкую линию. Она на некоторое время отвернулась от Эльгивы, а когда вновь посмотрела на нее, в глазах ее читалась мука. Сплетя пальцы, она начала нервно раскачиваться взад-вперед, глядя пустым взглядом куда-то вдаль и тяжело дыша, как будто ей не хватало воздуха.

Эльгива подумала, что на самом деле это Альдит потихоньку сходит с ума.

Впрочем, через несколько секунд ее кузина, похоже, пришла в себя и, восстановив дыхание, начала свой рассказ.

– Идрик приезжал сюда всего с месяц назад, – сказала она. – Сиферт был в отъезде, а с Идриком явилось больше людей, чем мой муж оставил мне для охраны. Сначала я радушно приняла их. Мне нечего было скрывать, и я подумала, что, когда они не найдут здесь твоих следов, они попросту оставят нас с миром.

Она сделала паузу, судорожно глотнув воздух, после чего продолжала:

– Но они не уехали. Идрик стал хозяйничать в моем доме, а его приспешники обыскали каждую деревню и каждый хутор на расстоянии дня пути отсюда. Мужчин пытали, женщин избивали, но все бесполезно, потому что искать тут было нечего. В последнее утро своего пребывания здесь Идрик пришел в мои покои со своими головорезами и приказал девушке, ухаживающей за моим сыном, взять ребенка и выйти. Он сказал, что его люди присмотрят за ними, пока я буду отвечать на его вопросы. Я сделала все, как он хотел. Я ответила на каждый его вопрос – а их было немало, – но все это время я слышала, как плачет мой ребенок и кричит та девушка, и это все никак не кончалось. – Она зажмурилась и закрыла уши ладонями, как будто до сих пор слышала эти ужасные звуки.

Эльгива продолжала молчать и ждала. У этой истории существовало продолжение, и Альдит требовалось освободиться от нее.

Ее кузина сделала еще один глубокий судорожный вдох, набрав побольше воздуха.

– Они изнасиловали Дженну, так звали ту девушку – Дженна. Они раздели ее догола и набросились на нее, как дикие псы. Я не знаю, сколько их там было. Десять? Пятнадцать? – Тут она заговорила хриплым прерывистым шепотом. – Ей было всего двенадцать лет, еще совсем дитя. После того как все это закончилось, она не могла говорить. Она пострадала так сильно, что мы мало чем могли ей помочь. В ту же ночь она умерла. – Альдит подняла глаза на Эльгиву. – А еще я не знаю, что они сделали с моим сыном. Следов на нем никаких нет, но…

Голос ее сорвался и затих. Эльгива вспомнила постоянно плачущее дитя, которое она увидела, зайдя в залу, но усилием воли отбросила это воспоминание в сторону. Единственный ребенок, имевший значение для нее сейчас, был тот, которого она носила под сердцем.

– Ты рассказала Сиферту о случившемся?

Альдит покачала головой:

– Идрик предупредил меня, что будет очень некстати, если Сиферт вдруг получит новости, которые могут его расстроить. Это может даже повредить ему. – Губы ее скривились в гримасе. – Говоря это, он улыбался. Идрик способен улыбаться даже тогда, когда делает свою ужасную грязную работу. Я думаю, что это просто дьявол во плоти.

«Нет, никакой он не дьявол, – подумала Эльгива. – Просто человек, опьяненный и потерявший голову от власти». Она встала и внимательно посмотрела на свою кузину, которая сейчас выглядела даже более изможденной и разбитой, чем сама Эльгива.

– Придет время, Альдит, когда Идрик вместе с королем заплатят за все свои преступления, совершенные против нашей семьи. Я отомщу им за смерть отца и своих братьев, а вы с Сифертом поможете мне в этом.

Альдит посмотрела на нее долгим подозрительным взглядом.

– Что ты имеешь в виду?

Эльгива оперлась руками на подлокотники кресла Альдит, так что теперь их лица находились лишь на расстоянии нескольких дюймов друг от друга.

– Три года назад мой отец обручил меня с врагом короля. Из-за этого он сейчас мертв, а мои братья убиты, но на Севере есть другие люди, которые знали о наших намерениях и одобряли их, хотя и избежали мести короля. Я думаю, что твой муж был одним из них. Однако Сиферт пока не знает о том, что моя свадьба действительно состоялась. Я жена Кнута, сына короля Свена, – произнесла она напряженным шепотом, – и в данный момент я ношу его ребенка. – Она заметила, как лицо ее кузины расцвело пониманием. – Вскоре датский король и его сын заявят о своих претензиях на мои земли и преданность со стороны моей родни, а когда это случится, Этельреду придется поберечь свой трон.

Она вглядывалась в лицо Альдит, следя за ее реакцией, но, к ее удивлению, та оттолкнула ее.

– Ты лжешь! – воскликнула Альдит. – Мой муж никогда не нарушит свою клятву верности королю.

– Не говори глупостей! – фыркнула она. – Любой нарушит, если в результате сможет получить за это земли и влияние. И даже если сам Сиферт на самом деле невинен, словно едва родившийся ягненок, твое близкое родство со мной сделает его подозрительным в глазах короля. Это и сейчас уже так, иначе он не стал бы держать Сиферта так близко к себе, как и Идрик не стал бы так жестоко обращаться с твоими людьми. У тебя нет другого выбора, кроме как помогать мне!

Альдит испуганно прижала руки к губам, и Эльгива подумала, что та вот-вот расплачется. Но ее кузина вскоре опустила руки и пристально посмотрела на нее.

– Минуту назад, – сказала Альдит, – ты сама говорила мне, что выбор есть всегда. Был ли он у тебя, Эльгива, когда ты выходила замуж за датского принца?

Эльгива нахмурила брови. Альдит не хуже ее было известно, что, когда речь заходит о свадьбе, у женщин редко спрашивают, что они сами думают по этому поводу.

– Мой выбор, – прошипела Эльгива, – состоит в том, что я буду делать дальше. Можно либо забиться в нору и умереть, либо однажды стать королевой. – Она снова села, вцепившись в подлокотники похожего на трон кресла и стараясь унять спазм желудка, который, казалось, скрутил ее еще сильнее под холодным взглядом кузины. – И я выбрала второе.

Губы Альдит скривились, будто она попробовала что-то очень кислое.

– И чего же ты хочешь от меня?

– Пристанища до тех пор, пока следующим летом не родится мой ребенок. Ты моя ближайшая родственница, Альдит. И я должна родить своего ребенка в твоем доме, а не среди чужаков.

– Здесь?! – Альдит резко вскочила, и в глазах ее вновь появилась паника. – Но ведь если король узнает, что ты тут…

– Как он это сделает? Идрик был здесь всего месяц назад и ничего не нашел. Он вряд ли вернется сюда, так что никто не узнает о том, что вместе с тобой зимует твоя кузина. Все будут знать меня просто как Илхвин из Йорвика. По крайней мере разреши мне остаться у тебя до возвращения Сиферта. Если твой муж скажет, чтобы я уходила, я уйду. – А этого он точно не сделает – она была в этом уверена.

Она следила за Альдит и буквально видела, как та в уме прикидывает свои риски. Как английский, так и датский король будут беспощадны в своей мести. Так кто же из них скорее всего возьмет верх?

Наконец Альдит сказала:

– Путь Свена к английскому трону будет непростым. Этельред окажет сопротивление. Его сыновья и дворяне станут сражаться за него – по долгу родства или из страха. – Она подалась вперед. – Ты ищешь моей помощи. Вот и скажи теперь: ты считаешь, что я дам ее тебе по долгу родства или из страха перед датским королем?

Эльгива пожала плечами.

– Я хочу только, чтобы ты помогла мне, Альдит, – сказала она. – И мне совершенно все равно, почему ты это сделаешь.

Когда все домочадцы собрались к ужину, Альдит прочла молитвы, прося Господа ниспослать свое благословение на их пищу, а также на ее людей из длинного и скучного списка, куда вошел и гость, который, видимо, умер прошлой ночью.

– Надеюсь, что не все гости моей кузины отправляются из ее залы сразу на небеса, – пробормотала Эльгива Алрику, когда они усаживались на свои места за столом.

– Тут вам не о чем беспокоиться. Один их грумов рассказал мне, что умерший прибыл с группой монахов из Питерборо, которые останавливались здесь на ночлег. Когда они приехали, тот был уже болен, его тошнило, и его братья по вере вынуждены были оставить его тут. Так что вам нечего бояться, если вы не больны.

Он кивнул слуге, который предлагал налить черпаком ему в миску рыбный суп – традиционную для рождественского поста еду. Эльгива же, сцепив зубы, жестом отказалась. Разумеется, она была нездорова – она была беременна.

Она отломила небольшой кусочек черного хлеба от лежавшей перед ними буханки и съела его, откусывая совсем понемногу. Это мало помогло тому, чтобы снять спазм, сжимавший ее желудок, и облегчить боль, которая во время ее разговора с кузиной только усилилась. Но она знала, что мучает ее не болезнь, а дурное предчувствие. Альдит, которая без всякого энтузиазма выслушала цель ее приезда, поделилась с ней новостями, которые только добавили ей тревоги.

Армия Торкелла, которая долгие недели беспрепятственно грабила, не встречая никакого сопротивления со стороны фирда Этельреда, весьма опечалилась, когда ее послали на Лондон. Лондонцы защищали свой город из-за мощных стен, и датчане здесь потеряли своих людей, ничего не получив взамен. Вести о такой неудаче вряд ли могли подвигнуть людей из Мерсии поддерживать датский флаг в этой ситуации.

Она отпила из своей чаши, но страх, который она принесла с собой из Холдернесса, превратил вино в желчь у нее во рту. Как знать, возможно, Кнута уже тоже нет в живых.

– Завтра, – шепотом сказала она Алрику, – ты отправишься в лагерь датчан. Я должна знать, есть ли у меня еще живой муж. Если найдешь его, передавай мои приветствия, расскажи, что я ношу ребенка, но не упоминай, где я нахожусь. – Она не хотела давать Кнуту повод распекать ее.

Алрик бросил на нее внимательный взгляд.

– А если он умер? – спросил он.

Она задумчиво играла кусочками хлеба перед собой, раскатывая их в крошки. Затем она беспечно пожала плечами, потому что не хотела показывать Алрику, насколько эта мысль пугает ее.

– У Свена Вилобородого, – сказала она, – есть и другой сын, не так ли? И этот второй датский принц, думаю, не хуже первого.

 

Глава 22

Декабрь 1009 года

Лондон

Этельстан приехал в лондонский дворец ранним утром по срочному вызову королевы. У входа в покои Эммы он остановился, подождав, пока дворецкий доложит о его прибытии. Здесь, как и раньше, у лестницы, в глаза ему бросилась лихорадочная суета – мужчины и женщины из двора королевы занимались тем, что торопливо упаковывали ее вещи. Постельное белье, платья, шкатулки с драгоценностями, святые реликвии, обувь, кипы вышитых драпировок, одеяла и вещи для маленького ребенка – все имущество королевы раскладывалось по сундукам и увязывалось в узлы.

Куда она собирается ехать? Возможно, король смягчился и призвал Эмму присоединиться к нему в Уорчестере на Святки? Это было невозможно. Такое путешествие займет более недели. Его брат Эдрид, который оправился после травмы у городской стены, уехал в Уорчестер вместе с Эдмундом пять дней назад. Было слишком поздно выезжать туда, чтобы добраться к Рождеству, даже если погода будет этому благоприятствовать, так что это было маловероятно.

Этельстан вдруг осознал значение происходящего для себя и нахмурился. Куда бы она ни ехала, ждало ли ее простое или тяжелое путешествие, он не хотел, чтобы Эмма уезжала из Лондона. Да, из-за ее присутствия он все время ощущал себя на лезвии ножа – между страстным желанием и полным отчаянием. Но сходить с ума, видя ее каждый день, и при этом не сметь прикоснуться к ней или хотя бы поговорить так свободно, как ему того хотелось бы, – эта постоянная мука была все равно лучше, чем не иметь возможности видеть ее вообще.

Дворецкий жестом пригласил его во внутренние покои. Здесь упаковка вещей была уже завершена. Запертые сундуки уложили в штабеля. Эмма сидела за небольшим столиком, а рядом стоял ее секретарь, держа в руках аккуратную пачку, по-видимому, писем. Единственной мебелью, остававшейся в комнате, был медный светильник на ножке у дальней стены.

Как только Этельстан вошел, секретарь откланялся и удалился, оставив их наедине. Эмма поднялась, чтобы приветствовать его.

– Спасибо, что пришли так быстро, – сказала она. – Мне нужно…

– Скажите мне, – перебил он ее, – что вы едете не в Уорчестер.

– Нет, не в Уорчестер, – сказала она. – Я отправляюсь в Хедингтон.

– В Хедингтон? К моей сестре? – Эдит находилась там в королевском поместье, ожидая рождения своего ребенка. – С ней все в порядке?

Она дала ему в руки пергамент, и он начал читать его со все нарастающим изумлением. Это было письмо, в котором требовалось, чтобы Эмма послала Марго принимать роды у Эдит, причем написано оно было таким высокомерным и снисходительным тоном, что Этельстан удивился, почему Эмма сразу не сожгла его, вместо того чтобы выполнять эти приказания.

– Звучит дерзко и самонадеянно, не так ли? – с кривой улыбкой сказала Эмма. – Дочь короля раздает приказы королеве. Это лишь показывает, насколько могущественными стали Эдит и ее муж. Или думают, что стали. – Она сцепила руки и принялась взволнованно расхаживать по комнате. – Меня отстранили от общества короля уже почти год назад, и за это время Эдит исподволь вжилась в роль королевы. Так дальше продолжаться не может. Я рискнула бы вызвать гнев короля и направилась бы непосредственно ко двору в Уорчестер, если бы Годива не была слишком мала для такого путешествия. Вместо этого, однако, я, похоже, должна довольствоваться поездкой по реке до Хедингтона, чтобы напомнить Эдит, кто по праву является королевой Англии.

Он бросил письмо на стол. Теперь он вспомнил, что Эдвард сейчас тоже находится в Хедингтоне.

– И еще вы там увидитесь со своим сыном, – сказал он. Эмме не провести его: именно Эдвард притягивал ее в Хедингтон. Ради него Эмма была готова на все. И даже в своем стремлении восстановить свое место возле короля она руководствовалась мыслями об Эдварде.

– Разумеется, я хочу увидеть своего сына, – ответила она.

Он подошел к горящему светильнику и, не поднимая на нее глаз, поднес к нему руки, чтобы согреться. Ему хотелось бросить ей упрек в том, что она собирается покинуть Лондон, – что она собирается покинуть его, – но он не имел на это права.

Что может быть глупее, если мужчина любит ту, для которой любовь его нежеланна?

– Тогда чего же вы хотите от меня? – бросил он, понимая, как холодно и раздраженно это прозвучало. Что ж, ради Святого Креста, именно так он себя и чувствовал сейчас. Она уходила из-под его защиты, чтобы оказаться вне его досягаемости, и ему оставалось лишь негодовать. Ведь он всего лишь смертный.

– Приехав к Эдит, я должна в полной мере продемонстрировать свою силу и власть, – сказала она, – и от вас мне нужно подтверждение того, что вы сумеете обойтись здесь без моего личного войска. Это правда, что датчане сейчас вернулись в свой лагерь в Бенфлите? Лондон теперь в безопасности?

Он колебался. Велико было искушение солгать ей. Он мог бы убедить Эмму, что ее нормандские солдаты необходимы ему и что она навлечет на город беду, если покинет его стены. Но между ними существовало доверие, которое нельзя было подорвать ложью, даже если это означало, что он своими руками отсылает ее от себя.

– Мы с моими людьми тенью проследовали за датчанами до Бенфлита, – сказал он. – Я полагаю, что они останутся в этом лагере на все Святки.

– А потом?

Он пожал плечами:

– Им необходимо будет пополнить запасы провизии, но не думаю, что они пойдут к Лондону. Нам удалось убедить их, что они попусту теряют время, пытаясь прорваться через нашу оборону. Они пытались пускаться на хитрости, но получили отпор. Их попытки поджечь наши корабли на Темзе успехом не увенчались, а их последние усилия выманить нас из города, чтобы устроить открытое сражение, также потерпели неудачу.

Застыв, он смотрел на тлеющие угли, погрузившись в воспоминания. Большой отряд вооруженных датчан, разгоряченных от выпитого, образовал стену из щитов на таком расстоянии, где их не могли достать стрелы лучников, которых он выставил на городскую стену. Они выкрикивали оскорбления и проклятия, вызывая защитников города выйти из укрытия и сразиться с ними в открытом бою. Он видел все их замыслы насквозь: последняя отчаянная попытка заставить их открыть ворота. Хорошо понимая это, он отдал строгий приказ, чтобы ворота оставались запертыми.

Когда никто на их вызов не откликнулся, морские разбойники вывели вперед группу английских мужчин и женщин со связанными за спиной руками, которых, видимо, взяли в плен где-то на берегах Темзы.

Этих бедняг поставили на колени, тогда как те, кто поработил их, за их спинами продолжали кричать и сыпать угрозами. По прошествии некоторого времени какой-то датчанин подошел к пленникам и небрежным движением перерезал одному из них горло. Вдоль всей стены раздались крики ненависти и возмущения, а Этельстан, представив себе ужас остальных несчастных, ожидавших смерти, был очень близок к тому, чтобы отдать приказ к атаке. Но он понимал, что, если он сделает это, последствия будут гораздо более плачевными.

Ворота остались закрытыми.

Они перерезали всех, одного за другим, так что женщина, которой довелось умереть последней, была вынуждена наблюдать смерть всех, кого убивали до нее. Они плакали, молили о снисхождении, просили о помощи, тогда как он и его армия смотрели на этот зловещий спектакль из безопасного укрытия на стенах.

Датчане бросили окровавленные трупы гнить в грязи, а на следующий день сняли свой лагерь. Когда лондонцы наконец смогли выйти, чтобы похоронить своих мертвых, он пересчитал их тела. Их было тридцать – ровно столько, сколько было датских лазутчиков, которые пытались проникнуть в город под покровом тумана и чьи трупы было приказано сбросить с городских стен.

Он понял это послание. Око за око. В конце концов, именно в этом и состоит любая война.

Внезапно он осознал, что Эмма уже стоит подле него. Должно быть, она прочла его мрачные мысли, потому что с мягким выражением на лице положила ладонь ему на руку.

– Вы не могли спасти их, – сказала она.

– Я знаю, – пробормотал он. – Но все равно не могу их забыть. За этими морскими бродягами должок, и нужно заставить их его заплатить.

Вот так оно и будет идти дальше: кровь за кровь с обеих сторон, пока для одного из противников эта цена не окажется слишком высокой.

– Что мы будем делать теперь, когда датчане отошли от наших ворот? – спросила она.

Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Существовало столько разных способов ответить на этот вопрос.

– Будем точить наши мечи, – сказал он, – и готовиться биться с ними снова, уже весной.

Она кивнула.

– Дай Бог вам победы, – прошептала она.

Он бросил на нее долгий задумчивый взгляд, а затем взял ее за руку и стал разглядывать их переплетшиеся пальцы. В памяти всплыли слова пророчества, которые он долго гнал от себя. Тот, кто будет держать скипетр Англии, вначале должен добиться руки ее королевы.

Когда-то он думал, что тут речь идет о ее сыне, ребенке, вцепившемся своими маленькими ручонками в пальцы матери. Но теперь пальцы Эммы были в его руке, и он почувствовал искру напряжения, острого, словно лезвие кинжала, которая проскочила между ними. Если он попытается удержать Эмму, она отстранится, так что пока он должен просто позволить ей уйти.

Он отпустил ее руку, но задержал на ней свой взгляд и сказал:

– А вам дай Бог безопасного путешествия, моя королева.

Он научил себя терпению. Его отец не будет жить вечно. В один прекрасный день корона – и королева – будут принадлежать ему.

23 декабря 1009 года

Хедингтон, Оксфордшир

Эмма стояла на носу королевского корабля, направлявшегося в Хедингтон под темным небом, грозившим разродиться снегопадом. За ними следовали еще четыре судна; все они низко сидели в воде, поскольку были сильно загружены сопровождающими, провиантом, домашним скарбом королевы и вооруженными солдатами из Виндзора, Кукхэма, а также из Лондона.

Пока ее корабль скользил к берегу, Эмма внимательно оглядывала частокол, окружавший королевское поместье, в поисках штандартов своего сына. Однако на башнях по бокам ворот Хедингтона не было видно знамени юного этелинга.

Значит, Эдвард уехал отсюда. Должно быть, король вызвал его к себе в Уорчестер на рождественский пир либо услал еще куда-то – туда, где ей не достать его.

Она расправила плечи и подняла подбородок повыше, потому что не могла показывать Эдит даже намека на разочарование и сожаление. Это означало бы дать падчерице оружие, которое могло ранить ее, а у Эдит такого и без того предостаточно. И она не задумываясь воспользуется им, поскольку ее, без сомнения, возмутит демонстрация власти королевы, которая будет проведена перед нею.

Эмма надеялась, что предстоящие военные действия между ними пройдут без посторонних глаз и окажутся относительно бескровными, хотя, зная Эдит, понимала, что от той можно ожидать чего угодно.

Едва ступив на берег, она повела своих придворных за собой по дорожке, усыпанной обледеневшим гравием, к открытым воротам замка. Эмма заметила, что весть о ее приезде обогнала ее, поскольку в большой королевской зале был приготовлен официальный прием. В центральном очаге горел огонь, ярко светили десятки свечей и факелов. В зале было много женщин, и не только из окружения Эдит; здесь находилось также немало жен высших придворных Этельреда, которых пригласили сюда присутствовать при родах его дочери. Эдит стояла на помосте, с огромным животом, но при этом великолепно одетая в темно-синее платье из шерсти свободного покроя, края которого и широкие рукава были расшиты золотом. Золотые нити поблескивали также и на мантии, накинутой на ее плечи, а волосы цвета меда были заправлены в белоснежный шелковый чепец, подвязанный золотой лентой. Она выглядела очень величественно, как любая королева.

Эмму это не удивило. Это была старая уловка – неумеренная демонстрация богатства короля с целью вызвать благоговейный страх у знати и таким образом заручиться их преданностью. Однако если Эдит считала, что может сыграть в ту же игру против коронованной королевы, да при этом еще и победить, она явно ошибалась.

Сбросив с плеч свою мантию из меха песца на руки следовавшего за ней по пятам слуги, она уверенным шагом прошла вперед, заранее зная, как свет огня будет отражаться на блестящем шелке ее золоченого платья, на золотых украшениях у нее на шее и на золотом венце с плетеным узором на голове. Женщины приседали в реверансе, когда она следовала мимо; многих мужчин она приветствовала словом или легким прикосновением, которые неизменно встречались радостной улыбкой. Приблизившись к помосту, она остановилась, подняв глаза на Эдит.

Беременность ее уже подходила к концу. Лицо девушки и ее тело под очаровательным чепцом и красивым платьем были отекшими, а круги под глазами говорили о том, что она уже измождена. Сердце Эммы сжалось от жалости, когда она вспомнила совсем другую Эдит – маленькую девочку, которая, положив голову ей на колени, так любила слушать, как поет королевский скоп.

Но той юной девочки уже не существовало, и сердце Эммы при виде ее падчерицы вновь ожесточилось. В ушах до сих пор звучали слова предостережения, произнесенные Марго много лет назад. Вы должны заботиться о своих детях. Попробуете стать матерью для детей короля – и вы разобьете себе сердце, словно о каменную стену. Эмма прибыла сюда не ради Эдит, а ради своего собственного сына и крошки-дочери.

Она продолжала, молча и без улыбки, пристально смотреть на возмущенное лицо Эдит, но королевская дочь не сделала даже намека на реверанс или хотя бы приветственный жест.

«Глупая девочка, – подумала Эмма. – Неужели ты еще не поняла, что уже проиграла в этой нелепой игре?»

Стоявшая рядом с Эдит на помосте пожилая жена элдормена Годвина, Уинфлед, присела в реверансе, и Эмма заметила, как та дернула Эдит за платье. В конце концов, с исказившимся от злости лицом, Эдит все же склонила голову и опустила глаза. Жест получился угрюмый, но тем не менее это был знак покорности.

Она ответила тем, что взяла Эдит за руку и формально поцеловала ее в щеку.

– Благодарю тебя, Эдит, – сказала она так, чтобы голос ее прозвенел на всю залу, – за такой пышный прием в эти праздничные дни. – А на ухо ей она шепнула: – Ответь что-нибудь вежливое, а затем мы уйдем в твои покои. И поговорим там наедине, пока будут готовить комнаты для меня.

Губы девушки снова обиженно скривились, в очередной раз напомнив Эмме, что Эдит никогда не умела скрывать своих истинных чувств.

«Идрик, – подумала она, – пока не научил свою жену притворяться. Впрочем, эту науку она освоит довольно скоро».

– Поскольку леди Эмма устала после своего путешествия, мы с ней сегодня вечером поужинаем наедине. – Голосок Эдит был хрупким, как стекло.

Эдит проводила ее на женскую половину, но, когда они достигли покоев дочери короля, Эмма отослала всех слуг, включая и Марго.

Эдит удивленно воззрилась на нее.

– Ваше присутствие здесь, миледи, совершенно не обязательно. Я просила помощи Марго, а не вашей.

– Насколько я припоминаю, ты вообще ничего не просила, – сказала Эмма. – Ты приказывала.

Она прошлась по комнате и, стянув с кровати толстую серую шерстяную шаль, набросила ее себе на плечи, после чего уселась в кресло рядом со светильником на ножке. «Шелк, – подумала она, – производит ошеломляющее впечатление, однако не помогает бороться с холодом». Она рассматривала стоящую перед ней девочку-женщину и снова отметила темные круги у нее под глазами.

– Думаю, твой ребенок мешает тебе отдыхать. Ляг на кровать, если хочешь. У тебя, должно быть, отекают ноги. Мои, например, в последний месяц перед рождением Годивы выглядели, словно колбасы.

Эдит проигнорировала это предложение и села на выложенную подушками скамью, прислонившись головой к стене и закрыв глаза.

– Вы хотели поговорить со мной? – спросила она сердитым голосом. – Что случилось?

– Полагаю, ты и сама догадываешься, Эдит, что я собираюсь тебе сказать, но, если это не так, позволь мне быть с тобой предельно откровенной. Ты сейчас, возможно, и настоящая леди, жена благородного Идрика, а также старшая дочь короля, но на тебе нет короны и никогда не будет. Решив, что ты можешь командовать мной, ты слишком много на себя взяла. Я – твоя королева, и ты будешь относиться ко мне с уважением не только в этих стенах, но и перед всем миром.

– С чего мне вас уважать? – спросила Эдит. – Вы королева без власти.

Эмма искоса взглянула на нее. Эдит была достаточно взрослой, чтобы понимать, как свершается власть, но разве она уже успела по-настоящему уловить всевозможные хитрости и нюансы, связанные с этим? Поэтому она сказала:

– Если мерой власти является то, насколько близко ты находишься к королю, то да, в настоящий момент я действительно лишена власти. Однако если мерить ее землями, богатством и связями с влиятельными людьми, то я считаю себя по-настоящему могущественной. – Уже сейчас за нее перед королем вступаются архиепископ Кентерберийский, епископ Винчестерский и элдормен Эльфрик, а епископ Лондонский находится на пути в Уорчестер, чтобы добавить к их доводам и свой голос. Она ожидала, что ее вызовут к мужу еще до конца зимы, но как раз этими мыслями она делиться с Эдит не собиралась. Вместо этого она продолжала: – Ты должна понять, что власть королевы, как и власть лорда или элдормена, убывает и нарастает, как луна и приливы с отливами. Тем не менее не моя власть заслуживает твоего уважения, Эдит, а выбор твоего отца, когда он женился на мне. Не уважая королеву, ты тем самым не уважаешь короля.

Эдит оставалась сидеть неподвижно.

– И тем не менее даже мой отец сейчас сожалеет о своем выборе, – сказала она.

Это дало Эмме паузу. Она не сомневалась, что Этельред не раз жалел о том, что решил отдать королевскую корону ей, но он был не тот человек, чтобы признавать свои ошибки. Она подумала: крайне маловероятно, чтобы он когда-нибудь вслух высказывал свои сожаления по этому поводу, а уж тем более своей дочери.

– Это он тебе так сказал? – Спросив это, она с удовлетворением отметила легкую тень сомнения, омрачившую лицо Эдит. – Хочу напомнить тебе, что король подарил мне двоих детей, равно как назначил годовой доход и дал земли, чтобы их обеспечить, а также что он назвал моего сына наследником королевской короны.

– Эдварду никогда не видать короны, – зло бросила Эдит. – Когда мой отец умрет, трон займет Этельстан и вся знать поддержит его в этом. А вас вышлют обратно в Нормандию, а с вами и ваших детей.

Эмма вздохнула. Она не должна позволять втягивать себя в бессмысленный спор о событиях, которые могут никогда не произойти.

– Для тебя должно быть большой отрадой, что ты так четко умеешь читать будущее, – сказала она. – Должна признаться, что для меня оно затянуто пеленой тумана, которую я не могу преодолеть, как ни стараюсь. Теперь же, однако, пусть нас заботят дела в том виде, в каком они есть на сегодняшний день. Король по-прежнему жив, а я – его законная королева. И как бы тебе ни было обидно преклонять передо мной колени, у тебя нет другого выбора. Ты сама видела, что сейчас произошло в зале. Ты была там единственным униженным и оскорбленным человеком, и это будет повторяться постоянно, пока ты не признаешь мою власть, пусть и против своего желания.

Она ждала какой-то реакции, но Эдит с каменным лицом просто молча смотрела невидящим взглядом на языки пламени. Эмма восприняла это молчание как свою маленькую победу и решила поднять тему, которая больше всего интересовала ее.

– Раз уж ты упомянула своего брата Эдварда, – сказала она, – быть может, ты скажешь мне, поехал ли он к своему отцу в Уорчестер?

Эдит даже не взглянула на нее, но все же ответила:

– Король послал моего мужа Идрика привезти к нему сына. Они уехали всего два дня назад. – Затем, похоже, мысли ее, где бы они ни витали до этого, вернулись к реальности, и она повернулась к Эмме. – А до этого они проводили здесь время вместе, и надо сказать, что Эдвард очень полюбил Идрика.

В первый раз Эдит улыбнулась, но холодной улыбкой, потому что эти слова были рассчитаны, чтобы нанести ей рану. И преуспели в этом. То, что Эдвард подпал под действие чар хитрого Идрика, было для Эммы еще более ужасным, чем понимание того, что она разминулась со своим сыном всего-то на несколько дней. Ей хотелось плакать от досады.

– Элдормен Идрик, – медленно проговорила она, тщательно выбирая слова, – обладает обаянием, которое действует на всех, с кем он встречается. – Змеи тоже по-своему завораживают, и Эдвард был слишком мал, чтобы осознавать грозившую ему опасность. Она не была уверена, что даже Эдит видит это.

Но Эдит в этот момент нахмурилась, а затем лицо ее исказила странная гримаса. Она схватилась руками за свой живот и посмотрела на Эмму перепуганными глазами.

– Думаю, что начинаются роды, – прошептала она.

На мгновение вся неприязнь между ними исчезла, и они превратились просто в двух женщин перед лицом чуда появления новой жизни – и очень реальной опасности надвигающейся смерти. Эмма быстро встала и позвала слуг, а одного из них послала за Марго. Как только она убедилась, что Эдит оказалась в ее надежных руках, она выскользнула из комнаты. Эдит ясно дала понять, что не желает, чтобы она находилась здесь.

Больше она ничего не могла сделать для своей падчерицы – только ждать и молиться за нее.

 

Глава 23

27 декабря 1009 года

Уорчестер, Уорчестершир

По приглашению архиепископа Вульфстана, который решил провести рождественский пост и последующие праздники в своей северной епархии в Йорвике, Этельред обосновался на зиму во дворце Вульфстана. После того как церковная обстановка была дополнена королевской мебелью и принадлежностями, здесь стало достаточно удобно для него, однако здание капитула казалось ему все же слишком маленьким. Он находил гнетущими изображения праведных епископов, взиравших на него с побеленных стен. Освещенные снизу свечами в канделябрах, а сверху – светом из верхнего ряда окон, они, казалось, смотрели на него с суровой неприязнью. Но сегодня, к его немалому неудовольствию, такое же неодобрительное выражение он видел и на лицах трех высших священнослужителей, которые позвали его встретиться с ними.

Архиепископ Кентерберийский и епископы Винчестерский и Лондонский сидели за столом, на котором лежало евангелие в искусно сделанном переплете и ряд каких-то свитков. Под Эльфехом был положенный ему епископский трон, и Этельред сердито поглядывал на него со своего относительно скромного кресла по другую сторону стола. Единственным свидетелем того, что он уже начал рассматривать как духовное судилище, был Идрик; но, если бы Этельред раньше догадался, чему собираются подвергнуть его эти несносные епископы, он не позволил бы даже Идрику сопровождать его. Битый час они были вынуждены выслушивать бесконечную хвалу несравненным качествам безупречной королевы Эммы.

Это был какой-то спектакль, пародия. Он сам назначил этих людей в их епархии, а они тем не менее, похоже, думают, что могут требовать у него отчета в его действиях.

Вначале он взирал на худощавую фигуру строгого и серьезного Эльфеха с невозмутимым спокойствием, однако вскоре оно сменилось гневом, когда архиепископ, которого он относил к кругу своих друзей, забросал его ссылками из Библии на поведение мужей и жен, а затем еще прочел многочисленные письма от разных прелатов, просивших милости для королевы у ее мужа.

Когда Этельред посмотрел на Эльфеха, чтобы ответить ему, он уже едва сдерживал свою ярость. Стиснув зубы, он признал мудрость их советов и согласился вернуть королеву и принять ее при дворе. Эльфех, по-прежнему строгий, но явно удовлетворенный, напоследок благословил его и вышел из комнаты, уведя за собой и двух своих спутников.

Король подождал, пока за ними закроется тяжелая дубовая дверь и пока не уйдет монах, проскользнувший через нее, чтобы забрать евангелие. После этого он резко встал со своего кресла, широким шагом подошел к столу и одним яростным взмахом смел все, что на нем стояло, на каменный пол. Свитки покатились по каменным плитам, жалобно задрожали свечи в серебряных канделябрах; и все же в голове у него продолжала барабанной дробью пульсировать охватившая его злость.

– Вы видели, они учили меня, как мне обращаться с моей собственной женой? – прорычал он Идрику, который весь этот разговор простоял в почтительном молчании. – Вы мой главный советник. Почему вы ничего не сказали в мою защиту?

– Каждый сам выбирает свои битвы, мой король, – ответил Идрик. – Кто я такой, чтобы оспаривать советы двух епископов и архиепископов Кентерберийского и Руанского, не говоря уже, – он жестом показал на разбросанные по полу свитки писем, – о целой куче аббатов? Ваша жена очень хочет вернуться в ваше окружение, судя по аргументам людей, которых она убедила просить за нее перед вами. В любом случае какое имеет значение, вернется королева Эмма ко двору или нет? Она всего лишь женщина. Сделайте ей еще одного ребенка и тогда сможете снова выслать ее в уединенное место.

Этельред недовольно заворчал и рухнул на массивный трон, только что оставленный Эльфехом. Он пнул свиток, попавшийся ему под ногу, и показал элдормену на кресло.

Слова Идрика были вполне справедливы. Однако из себя его выводило не то, что Эмма появится при дворе, а понимание того, сколько у нее этих чертовых союзников. Его первая жена жила полностью в его тени, и это было ее место. Эмма же искала расположения его элдорменов и высших духовных лиц, собирала информацию, общалась с влиятельными людьми. То же самое делала в свое время его мать, и ее амбиции привели тогда к убийству короля. Когда он неожиданно понял это, его испорченное настроение обернулось дурным предчувствием. К чему могут подтолкнуть Эмму ее амбиции в отношении собственного сына, и что может сделать она?

– У меня и так уже есть один сын, который жаждет моего трона, – пробормотал он. – И я не хочу, чтобы сын Эммы тоже смотрел на него с вожделением, пуская слюни. Я буду держать ее подальше от Эдварда.

– Отошлите Эдварда обратно в аббатство Или весной, – предложил Идрик. – Ему нет нужды даже видеться с матерью.

Этельред нахмурился:

– Этого будет недостаточно. С тех пор как туда поехал Эдвард, королева начала осыпать Или приношениями. Держу пари, что каждый алтарь в местной церкви украшен дарами королевы. Тамошний настоятель едва не стал ее собственностью. Кто знает, чему он может научить Эдварда относительно способов обретения власти? Нет, я не отважусь посылать мальчика обратно. Он должен уехать туда, где руки Эммы до него не дотянутся.

На мгновение у него мелькнула мысль отослать сына к родственникам жены через пролив, однако он сразу отбросил эту идею. Ричард и Роберт воспитают мальчика нормандцем, а через пять лет пришлют его назад во главе военного флота с требованием отобрать корону Англии, положенную ему по праву рождения. Нет, в Нормандию Эдварда посылать нельзя.

– Тогда отдайте Эдварда мне, – сказал Идрик.

Этельстан быстро посмотрел на своего зятя. Пламя свечей отбрасывало играющие тени на миловидное лицо Идрика и блестело в его черных глазах. Тонкие губы в обрамлении элегантно подстриженной бородки скривились в зловещей улыбке.

– Вам? – переспросил король.

– Позвольте мне забрать его в Шропшир на воспитание. У одного из моих танов есть земли возле Венлоха, а местный колледж для канониров может обеспечить мальчика преподавателями. Вам нет необходимости доверять Эдварда аббатству Или, и при этом вы сможете оторвать его от этого нормандского священника, который кружит над мальчиком, словно парящий ястреб. – Он сделал паузу, и его черные глаза прищурились. – Эдвард будет вашим сыном, а не сыном Эммы. Разве не этого вы хотите сейчас?

Этельстан задумался. У этого плана были свои достоинства. Эдвард окажется вдали от королевского двора, вдали от своих сводных братьев и, что самое главное, вне досягаемости его матери. Эмме это явно не понравится, но вряд ли она станет жаловаться. В любом случае в данный момент у нее есть ее дочь, на которую она может щедро изливать свое материнское внимание.

Идрик, разумеется, извлечет свою выгоду из такого решения. В этом случае все материальные блага на обеспечение сына короля окажутся у него в руках, что даст ему власть не только над Эдвардом, но и над Эммой.

Он внимательно изучал своего элдормена, смотревшего на него сверкающими глазами. Он получит еще больше богатств и больше влияния. И почему бы Идрику не получить все это? Он был хорошим и верным слугой короля и будет выполнять эту роль и в дальнейшем. Если его хорошо заинтересовать.

– Я согласен, – сказал он, медленно кивнув. – Возьмите Эдварда с собой на другой берег Северна. И сообщите Эмме об этом плане. Не хочу, чтобы она жаловалась моим епископам, что я спрятал от нее сына. – Все, с него достаточно этих недовольных священников и Эммы с ее ребенком. Он крикнул, чтобы подали вина, и, склонившись вперед, поднял тему, которая кружилась у него в голове с того момента, как Идрик сегодня утром въехал через дворцовые ворота. – Расскажите мне, что вам удалось узнать относительно леди Эльгивы.

Улыбка Идрика тут же растаяла, и он тоже подался вперед.

– Если эта леди находится на севере от Хамбера, то она очень хорошо спряталась. Мои люди в ее поисках обыскали все от Беверли до Дарема и не обнаружили никаких ее следов.

– А что жена Сиферта? Она что-нибудь знает?

– Ничего, милорд. Я лично ездил к ней, и она отрицает, что ей что-либо известно о кузине. Я уверен, что она сказала мне правду.

Этельред не стал спрашивать, что именно дает Идрику такую уверенность. Методы убеждения, применявшиеся Идриком, уже показали свою эффективность, а детали ему знать не обязательно.

– Я верю, что жена Сиферта не станет жаловаться на вас своему мужу и, таким образом, не сделает так, что все золото, потраченное мною на завоевание его лояльности, окажется потраченным впустую.

– Эта леди никому не будет жаловаться, – сказал Идрик.

Некоторое время Этельред молча смотрел в свою чашу с вином, взвешивая разные варианты.

– Итак, если это не Эльгива разжигает недовольство в средних графствах, то, значит, Этельстан. – Его старший сын всегда был для него суровым испытанием – заносчивый, упрямый и слишком дорожащий собственным мнением. Стал бы Этельстан бросать ему вызов из-за трона? Душа его сына всегда оставалась для него потемками, так что ему трудно было сказать, что тот может предпринять. – Епископ Лондонский утверждает, что Этельстан прекрасно проявил себя при обороне города от датчан.

– Это, безусловно, хорошие новости, – заметил Идрик.

– А вот и нет! – рявкнул Этельред. – Мой сын воевал с датчанами из-за лондонских стен и говорит о победе, тогда как я выгляжу трусом из-за того, что отказался биться с ними в открытом сражении. В этом и заключается величие короля – защищать свой народ от неприятеля. Мой сын завоевывает себе героическую репутацию, поэтому мне нужно думать о том, что еще он замышляет.

Слова эти были подхвачены зловещим эхом под высокими сводами комнаты. Поймав на себе неподвижный тяжелый взгляд короля, Идрик поджал губы; молчание между ними затягивалось.

Наконец Идрик прервал его и заговорил:

– Вы не одиноки в своих опасениях относительно вашего старшего сына, милорд. Мало кто скажет вам это открыто, но его презрение к вашему правлению и желание получить трон заметны всем. Не слушайте его советов, ибо, давая их, он руководствуется не вашими интересами. Не верьте ему. И даже бойтесь его.

Бойтесь его. При этих словах Этельред почувствовал, как тревога на душе обернулась физической болью в сердце, а от тяжести в груди его пробил пот, несмотря на декабрьский холод. Он прижал основание ладони к месту, где его пронзила боль, и, хотя от этого стало легче, отголоски этой боли чувствовались еще долго.

Он заметил движение в темноте позади Идрика, где внезапно сгустилась тень, откуда на него пристально смотрел призрак его брата. В его злобном молчаливом взгляде горело дурное предзнаменование, словно напоминавшее ему, что король редко когда может доверять своей родне.

Декабрь 1009 года

Линдсей

Эльгива открыла глаза, узнала ярко раскрашенные резные фигуры на балках под крышей домика для гостей своей кузины и снова закрыла их. Она смутно помнила, как просыпалась до этого, слабая и с головокружением, и каждый раз над ней склонялась Тира, заставлявшая ее пить какую-то омерзительную жидкость, а высоко над ней кружили драконы, вырезанные на перекрытиях кровли. Драконы эти просачивались и в ее сны, они сначала опаляли ее своим огненным дыханием, а затем уносили на своих крыльях на вершину какой-то горы, где оставляли ее, голую и промерзшую. Она пыталась убедить себя, что это всего лишь кошмар, страшный сон. Был момент просветления, когда она просила Тиру сказать ей, что ничего этого в реальности нет. Но Тира как истинный борец за правду настаивала, что все происшедшее с ней сном не было.

Она потеряла ребенка. И все остальное значения не имело. Дни ужаса, когда мор косил домочадцев ее кузины; ее собственный страх, когда она по медленной мучительной боли поняла, что сама попала в лапы болезни; жуткий запах испражнений, рвоты и смерти; кровь, скользкая и сладковатая, пропитавшая ее белье и постель. Все это теперь уже не имело никакого значения, потому что ребенок, который рос в ее утробе, погиб.

Сейчас, когда ее так тщательно продуманные планы разрушились, ей тоже, возможно, следовало бы умереть.

Когда она вновь открыла глаза, рядом была Тира, которая помогла ей сесть. Боже правый, как же ей хотелось пить! Открывая рот, чтобы хлебать бульон, которым Тира поила ее из ложечки, как ребенка, она заметила длинный и тонкий амулет из янтаря с нацарапанными на нем надписями, который висел у Тиры на шее. Может быть, это амулет защищает ее? И поэтому Тира не заболела? Когда-нибудь она спросит у нее об этом. Но сегодня она хотела узнать совсем другое.

– Как долго? – пробормотала она.

– Семь дней, – ответила Тира.

Ей показалось, что прошло гораздо больше времени.

– А что Альдит? – спросила она. – Как поживает моя кузина? – Не умерла, нужно надеяться. Если Альдит не будет в живых, склонить Сиферта в лагерь Кнута станет намного сложнее.

И тут она едва не рассмеялась, поперхнувшись жидким бульоном, поскольку, если она не имеет сына, чтобы подкрепить претензии Кнута на трон Англии, какое это может иметь для нее значение? Она откинулась на подушки, чтобы отдышаться.

Нет, значение это имеет, напомнила она себе, потому что пророчество обещало ей, что она станет матерью королей.

Тира не ответила ей, поэтому она вытянула вперед руку и, остановив поднесенную к ней полную ложку, повторила свой вопрос:

– Как поживает моя кузина?

– Она не заболела, – сказала Тира.

В голове мелькнула негодующая мысль – почему Альдит такая везучая?

– Значит, самое худшее ее миновало.

– Не миновало, – ответила Тира. – Мор унес жизни многих ее людей. Ее сын умер.

Она вспомнила капризного ребенка, которого увидела, когда впервые вошла в дом Альдит, и историю о жестокости людей Идрика, которую ей поведала кузина; вспомнила она и ее мучительный страх за сына. Может быть, это и к лучшему, что мальчик не выжил.

– А что с моими людьми? – спросила Эльгива. – Моя стража? – В ее отряде было двенадцать человек.

– Трое мужчин заболели, – сказала Тира. – Двое умерли.

– Что Алрик? Он уже вернулся?

– У нас не было никаких вестей от него. – Тира сжала губы и вновь набрала в ложку бульон. – Но это ничего не значит.

Это была просто констатация факта, а не попытка успокоить ее. Все то же стремление Тиры неукоснительно говорить только правду.

Она вновь слабой рукой отмахнулась от бульона и, опять улегшись на подушки, чтобы отдохнуть, попробовала сосредоточиться. Алрик отправился на юг искать Кнута. В пути он мог заболеть, а мог и не заболеть, и у нее не было никакой возможности узнать, когда он вернется, – если, конечно, вернется. Так что ей придется просто ждать.

Через два дня в ногах у нее уже было достаточно силы, чтобы выйти из домика для гостей и отправиться на поиски своей кузины.

– Она с головой ушла в свое горе, – рассказала ей Тира, когда Эльгива, желая поговорить со своей двоюродной сестрой, послала рабыню позвать ее. – Она закрылась в своей комнате, леди, и ни с кем не хочет говорить. Иногда такие вещи случаются. В случае острой необходимости всегда находятся силы, чтобы пережить любые времена. Но когда испытание миновало… – Она пожала плечами.

Эльгива нашла Альдит в ее покоях неподвижно сидящей в кресле и глядящей пустым взглядом на пылающие в светильнике угли. Она поставила рядом табуретку и села, чувствуя, как у нее кружится голова и знобит от усилий, потраченных на то, чтобы преодолеть пятьдесят шагов от ее комнаты через двор и сюда. Некоторое время она молчала, просто изучая Альдит, которая даже взглядом не показала, что догадывается о присутствии Эльгивы. Грязные спутанные волосы были не причесаны, и, хотя накинутое на ее плечи одеяло скрывало бóльшую часть ее черного шерстяного сиртеля, нижний край платья был перепачкан грязью и надорван в нескольких местах. Эльгива вспомнила, что ее горничная, которая всегда одевала ее, была одной из тех, кто умер от болезни. Неизвестно, когда ее кузина в последний раз мылась и меняла одежду. Она задумалась, что сказать этой женщине, чтобы вырвать ее из черной бездны, куда она провалилась.

В итоге она решила не говорить ничего. Пока что. Вместо этого она подошла к сундуку, стоявшему возле кровати сестры, открыла его и достала оттуда щетку для волос и ленту. Затем она оттянула табуретку назад, чтобы можно было устроиться позади Альдит, и села расчесывать темные грязные волосы своей кузины. Но реакции было столько же, как если бы она расчесывала лошадь. Однако она не останавливалась, пока не вычесала все спутанные космы. Когда она начала заплетать длинные пряди в косу, Альдит наконец заговорила:

– Я хочу, чтобы ты уехала отсюда, как только достаточно окрепнешь для путешествия.

Эльгива прекратила заплетать ей волосы. Не это ожидала она от нее услышать, она едва могла поверить своим ушам, что ее покладистая кузина настолько бессердечна.

– Я твоя родственница, – возразила она, – и твоя гостья. И, конечно же, ты не должна выгонять меня из своего дома посреди зимы. – Она закончила косу, закрепила ее лентой, а затем, поднявшись, обошла вокруг и встала перед кузиной. – Почему ты хочешь, чтобы я ушла?

– Потому что я не хочу, чтобы мой муж, когда вернется, нашел тебя здесь, – угрюмо сказала она, продолжая смотреть в огонь. – Он будет задавать вопросы, а я и без того должна буду ответить ему за очень многое.

«Это верно, – подумала она. – Альдит придется многое объяснять. Мор. Новые могилы на церковном кладбище. Умерший ребенок».

– Значит, ты не собираешься рассказывать ему о визите Идрика сюда? И о твоей убитой служанке? Ты ничего не расскажешь ему про меня и про то, что я тебе обещала?

Альдит подняла на нее свои влажные глаза, похожие на коровьи.

– Я не скажу ему ничего такого, что король и Идрик однажды могут использовать против него. – Глаза у нее были большие и красивые, но взгляд их был отсутствующий, как будто за ними не было ничего, кроме тумана.

– Мы с тобой состоим в кровном родстве, – напомнила ей Эльгива. – Я имею право просить тебя о пристанище, и ты обязана мне его предоставить, особенно в такие смутные времена. – Ее кузина больше не может прятаться за этот туман, затмивший ее сознание. Эльгива должна заставить ее понять всю ответственность шага, который той предстоит сделать.

Взгляд Альдит вновь переместился на огонь в светильнике.

– Мои главные обязательства касаются моего народа и короля, а не тебя. Мне не следовало принимать тебя в своем доме. Это было предательством по отношению к королю, и этот мор был наслан, чтобы наказать меня за грехи.

Эльгиве очень хотелось дать ей пощечину. Этельред был слабым королем, шатким и ненадежным, словно конструкция из палок и соломы. Какой Бог мог наказывать людей за то, что они поворачиваются против такого правителя?

– Так ты действительно думаешь, что это я навлекла на тебя мор? – спросила она. – Альдит, в твоем доме больные были еще до того, как я пришла сюда.

– Значит, возможно, этот мор был наслан, чтобы уничтожить твоего ребенка! – Альдит встала. Ее вялая пассивность пропала, она горела злобой, как будто какой-то внутренний огонь разогнал охвативший ее туман. – Датчане сжигают наши жилища и берут в осаду наши города. Они уничтожат нас, а ты хочешь, чтобы я помогала тебе в этом?! Я не стану этого делать, как не позволю тебе и втягивать моего мужа в твои грязные планы. Он связан с королем клятвой верности, и наказанием за нарушение такой клятвы будет смерть. Я видела, как умирал мой сын. И не буду обрекать на это еще и своего мужа.

– Да, твой сын заболел и умер, – зло бросила Эльгива. – Мой отец и братья также умерли, только они были убиты по приказу короля. Будешь ты мне помогать, Альдит, или не будешь, но я своими глазами увижу, как этот король будет наказан. И ты просто сумасшедшая, если думаешь, что сможешь спрятаться от того, что должно произойти. В один прекрасный день на трон Англии взойдет датский король, и с теми, кто не стал его друзьями, будут обращаться как с его врагами.

– Тогда твой новый король ничем не будет отличаться от Этельреда! Из чего же тогда нам выбирать?

И вновь она почувствовала жгучее желание дать пощечину своей кузине. Разница между этими двумя королями заключалась в том, что один из них проиграет.

– Если Сиферт поддержит Свена и его сына, – продолжала убеждать она, – награда, которую вы получите, будет огромной. Ты должна понять…

– Не нужны мне никакие награды! Я хочу назад своего сына! Нет на земле такого короля, который может дать мне это! – Альдит рухнула в свое кресло и, уронив голову на руки, горько зарыдала. Сдавленным голосом, сквозь слезы, она добавила: – Я хочу, чтобы ты ушла отсюда до возвращения Сиферта.

– А если я откажусь уйти? – Она не могла уехать отсюда, не поговорив с Сифертом. Он сможет понять свои риски и выгоды намного лучше, чем Альдит.

Но затем ее уверенность пошатнулась. Свен, король датский, пообещал, что не будет смещать Этельреда до тех пор, пока она не даст Кнуту сына; для людей с Севера именно ребенок является главным отправным пунктом, а сына у нее нет. Так что Свен не придет сюда еще по меньшей мере год.

– Если ты не уйдешь сама, – голос Альдит теперь звучал холодно и язвительно, – я дам знать королю, что ты находишься здесь.

Эльгива смотрела на свою кузину, а ее слова все еще звенели в воздухе между ними. Затем она наотмашь ударила эту глупую клушу с коровьими глазами. Это был удар тыльной стороной ладони, и ее перстень оцарапал щеку Альдит, но Эльгива сомневалась, что даже это может привести ее кузину в чувство.

Она вихрем вылетела их комнаты, оставив Альдит наедине со своим ужасом и своими слезами.

 

Глава 24

Январь 1010 года

Хедингтон, Оксфордшир

В покоях Эдит, освещенных свечами, факелами и светильником на ножке, тепло которого было бессильно против жесткого предрассветного холода, царила суматоха. Эмма, которая старалась не обращать внимания на всю эту суету, время от времени слышала, как метавшиеся взад-вперед слуги, таскавшие узлы и ящики, сталкивались между собой. Кормилица дочери Эдит, малышки, которой исполнилось три недели от роду, нервно расхаживала среди всей этой неразберихи, пытаясь утихомирить свою хнычущую подопечную. По полу ползала молодая рабыня, лихорадочно собирая серьги и заколки, которые рассыпались, когда она уронила шкатулку с драгоценностями. Эдит помогала ей чем могла, стоя над душой бедной девушки и распекая ее за неловкость.

Эмма же сидела в кресле и укачивала Годиву, которая крепко спала, несмотря на творившийся вокруг переполох. Она рассматривала круглое личико под белым чепчиком, и сердце ее сжималось при мысли о том, что, когда увидит Годиву в следующий раз, она уже будет другой. Младенцы меняются от недели к неделе, а сейчас она не могла сказать, сколько времени пройдет, прежде чем она снова сможет взять свою девочку на руки.

Завернутая в кокон из одеял, Годива тяжелым и твердым комочком лежала у нее на груди. За последние несколько недель ребенок очень подрос и чувствовал себя все лучше, по мере того как Уинфлед, кормилица, которую нашла для нее Марго, осваивалась со своими обязанностями. Теперь уже Уинфлед полностью взяла на себя заботу о Годиве, и от этого предстоящее расставание казалось Эмме еще тяжелее.

Через некоторое время, заметив, что суета вокруг нее несколько улеглась, она подняла голову и увидела, что Эдит стоит посреди комнаты, где уже не было ни слуг, ни ее вещей. На шаг позади нее стояла Уинфлед, одетая в плотный дорожный плащ и с кипой шалей и одеял Годивы в руках.

– Если мы хотим добраться в Эйншем до наступления ночи, – сказала Эдит, – то должны уже скоро выезжать.

Эмма чувствовала себя так, будто только что очнулась от сна, хотя просыпаться ей совсем не хотелось.

– Я сама отнесу Годиву вниз к повозке, – сказала она. Уинфлед кивнула и бросилась помогать ей подняться с кресла.

– Вы разбудите ее, – тихо прошипела Эдит, – и, если она начнет плакать, ее плач подхватит Этельфлед, и тогда всем нам не будет покоя.

– Я сомневаюсь, чтобы она проснулась, – прошептала Уинфлед. – Я совсем недавно хорошо покормила ее, и теперь она будет спать еще долго. – Она перевела взгляд с Эммы на Эдит. Словно уловив напряжение между двумя женщинами, она добавила: – Спущусь вниз и подготовлю все к вашему отъезду.

Эмма смотрела ей вслед и уже не в первый раз думала, что Уинфлед – это подарок судьбы, посланный ей свыше. Обернувшись к Эдит, она спросила:

– Так значит, следующие две ночи вы проведете в Эйншеме? – Ответ ей и так был известен, но ей просто хотелось оттянуть момент их отъезда – она была не в состоянии заставить себя расстаться с Годивой.

Эдит раздраженно вздохнула.

– Да, – прошептала она, – но мы задержимся там еще дольше, если начнется буря, если кто-то из детей заболеет или если Господь ниспошлет к нам своего ангела, который предупредит нас, чтобы мы не покидали аббатство. Миледи, если вы не верите, что я могу должны образом присматривать за вашим ребенком, почему вы не оставите его здесь, рядом с собой?

Теперь настал черед Эммы тяжело вздыхать, поскольку она до сих пор не была убеждена, что поступает правильно, отсылая Годиву. Да, ходили слухи о том, что армия датчан уже в пути, что на востоке горят английские города, что новый вражеский флот высадился в Молдоне. Она послала своих гонцов выяснить, есть ли во всех этих россказнях хоть капля правды, но они еще не вернулись, и она по-прежнему мучилась сомнениями, не зная, что ей делать. У Эдит же никаких сомнений не было. Она была твердо намерена ехать к королю, решив, что лучше рискнуть здоровьем своего новорожденного ребенка перед опасностями плохой погоды и зимних дорог, чем столкнуться с возможностью быть захваченной здесь датчанами. После двух бессонных ночей в раздумьях Эмма все же согласилась, что Годива тоже должна уехать.

– Разумеется, я доверяю тебе, Эдит, – ответила она. – Мне просто трудно расставаться с ней. Тебе это, конечно, понятно. – Она посмотрела вниз на спящее у нее на руках дитя. – Она была со мной так недолго.

Эдит фыркнула:

– Звучит это так, будто вы ее никогда больше не увидите. – Поймав на себе укоризненный взгляд Эммы, она перекрестилась и тихо пробормотала: – Простите меня. Не следовало мне этого говорить.

И все же Эмма не пропустила эти слова мимо ушей. Она снова задавала себе вопрос, не делает ли она большой ошибки, отсылая дочь от себя в такое время. Слухи могут быть беспочвенными. А если это и правда, датская армия может никогда не дойти до Хедингтона. Они будут держаться ближе к побережью, потому что для них большой риск заходить далеко вглубь суши, где их могут отрезать от кораблей.

Однако она знала, что армия является громадным неуклюжим монстром, не способным мыслить рационально. Эмма до сих пор слишком хорошо помнила, с какой бессмысленной жестокостью датчане убивали ни в чем не повинных мужчин и женщин прямо под стенами Лондона.

Да. Она поступает правильно, отсылая Годиву отсюда.

– Ты взяла с собой письмо, которое нужно отдать твоему отцу? – спросила она.

– Взяла, а еще взяла письма для Эдварда и отца Мартина. Эмма, – нетерпеливо прошептала Эдит, – нам пора выезжать.

Эмма кивнула и пошла вслед за Эдит по узкой лестнице, думая о том, что, если бы ей не помешали дела, она тоже поехала бы с ней в Уорчестер. Она надеялась встретить там Уаймарк, когда та приедет из Или вместе с Робертом, чье выздоровление стало неожиданной и радостной новостью. Она ожидала и предвидела долгие беседы с Вульфой, недавно вышедшей замуж за тана короля, Ульфкителя.

Однако больше всего она стремилась к тому, чтобы обнять Эдварда, чтобы он снова оказался рядом с ней.

В тот самый момент, когда архиепископ Эльфех передал ей письмо короля, призывавшее ее ко двору, она начала строить планы этого путешествия. Эмма подсчитала, что занять оно в зимнее время должно почти три недели, даже если этому не помешает непогода.

Но за последние несколько дней многое изменилось, и воссоединению, которое она уже предвкушала, не суждено было состояться, поскольку Эмма выяснила, что пока что не может покинуть Хедингтон. В этом чувствовалась рука Господня, и она должна смириться с Его волей. Оставалось только надеяться, что однажды Его планы станут ей понятны.

Перед домом их дожидались тридцать вооруженных солдат, конных и пеших. Позади крытой повозки, в которой ехали кормилицы и дети, вереницей выстроились вьючные животные. Эмма поцеловала Годиву в щеку, перекрестила ей лобик и отдала на попечение Уинфлед. Она также благословила Эдит и обняла ее, хотя реакция на это была натужная и сдержанная. За эти последние недели примирения между ними не произошло, несмотря на все усилия со стороны Эммы.

«Есть такие сражения, моя дорогая Эмма, – говорила ей Марго, – которые вы не можете выиграть. И одно из них – это Эдит».

Марго, конечно, была права. Эмма смотрела – с сожалением, но смиренно, – как Эдит занимает свое место в повозке, после чего вся процессия двинулась со двора в ярком свете утреннего солнца.

Чувствуя озноб из-за уличного холода и собственного ощущения потери, Эмма зашла в дом. Ее людей там оставалось мало, потому что самой ей много помощников для личных нужд не требовалось и большинство из них она отослала вместе с Эдит. Однако ее отряд охраны оставался с нею, как и слуги и рабы, следившие за хозяйством поместья в Хедингтоне даже тогда, когда в нем не было короля.

Она сразу направилась в расположенные отдельно апартаменты для высокопоставленных гостей, где неделю назад размещали архиепископа Эльфеха. На большой занавешенной кровати под присмотром специально приставленной женщины неподвижно лежала маленькая фигурка.

– Что-то изменилось с прошлой ночи? Появился ли шанс? – спросила Эмма.

– Она просыпалась один раз, миледи, и выпила немного бульона, но слишком мало: этого не хватило бы даже, чтобы накормить мышь.

– Я посижу с ней некоторое время, – сказала Эмма. – А ты иди и попробуй немного поспать.

Служанка кивнула и, пройдя в другой конец комнаты, устроилась там на тюфяке под накидкой, в то время как Эмма заняла ее место на табурете возле кровати. Потянувшись вперед, она стала осторожно растирать бледную тощую руку, лежавшую поверх одеяла, потому что ладонь оставалась холодной, несмотря на то что в комнате было тепло.

Сколько раз эта рука приходила ей на помощь? Наверное, ей уже и не припомнить. Она припадала к ней еще маленькой девочкой, она помнила прохладное и сухое прикосновение к ее охваченной жаром коже во время какой-то короткой детской болезни. Эта рука утешала ее в горе и успокаивала, когда она была напугана. Эта рука приводила в мир ее детей и всегда была готова помочь еще с тех времен, когда Эмма даже еще плохо помнила себя.

Она обратилась мыслями к последним нескольким месяцам, пытаясь точно установить тот момент, когда она узнала, что Марго больна, но не смогла вспомнить этого. Конечно, в последнее время ходить она стала медленнее и часто жаловалась на забывчивость. Однако она никогда не жаловалась на боль и даже на усталость, до тех пор пока однажды утром не смогла встать со своей кровати без посторонней помощи.

«Я должна в скором времени оставить вас, моя Эмма, – сказала она, когда Эмму позвали к ней. – Я видела уже больше шестидесяти зим, дитя мое, и я очень устала».

Эмма стала с жаром говорить, что Марго вскоре поправится, и приободрилась, когда старая няня согласно закивала и улыбнулась ей. Оставшись в постели, Марго попросила еще подушек, чтобы она могла сидеть и таким образом принимать участие в домашних делах, происходивших вокруг нее. Но с каждым днем она, казалось, становилась меньше, и Эмма прочла горькую правду в появившихся на ее лице новых морщинах. А вчера утром она попросила принести к ней Годиву и Этельфлед; благословив девочек перед ожидавшей их дальней дорогой, она снова пожаловалась, что устала. Эмма приказала слугам перенести ее в эту комнату, чтобы она смогла тут поспать, однако, оказавшись здесь, Марго попросила позвать к ней священника, и они на некоторое время заперлись тут.

После этого, похоже, силы, поддерживавшие старую женщину, оставили ее, и Эмма подумала, что теперь лишь вопрос времени, когда ее дух медленно покинет ослабевшее немощное тело.

Когда она взяла знакомую руку, старческие глаза вдруг открылись и Марго улыбнулась ей.

– Я рада, что вы со мной, – прошептала Марго на языке франков, который был для нее родным.

– Я никогда не оставлю тебя, – ответила Эмма на том же языке.

Январь 1010 года

Лондон

Пока архиепископ Эльфех передавал распоряжения короля, Этельстан нервно расхаживал по комнате. Ему не нравилось то, что он слышал, но ведь нельзя обвинять в этом того, кто ему это сообщил: Эльфех делал лишь то, о чем его попросили. Когда архиепископ закончил, Этельстан повернулся к нему и внимательно посмотрел в лицо человека, который, сколько он себя помнил, всегда был его советчиком и который часто вступался за него перед королем.

– Значит, я должен оставаться здесь, в Лондоне? И мне запрещено покидать город под любым предлогом? – спросил он, в душе надеясь, что, возможно, он что-то неправильно понял.

Они находились в большой зале лондонского дворца, и Эльфех, сидевший за одним из столов на козлах, жестом показал на запечатанный свиток, который лежал перед ним.

– Тут, без сомнения, все написано – я имею в виду наказания, ожидающие вас в случае неповиновения. Этого я не читал.

– Господи! Он по-прежнему не доверяет мне. Такое впечатление, что скоро он отправит меня в ссылку и объявит вне закона!

– Тогда вы должны повиноваться этому посланию и доказать ему, что он ошибается, – сказал Эльфех. – А поскольку вы отвечаете за оборону Лондона, в его приказе оставаться здесь, как мне кажется, нет ничего неразумного или необычного.

Но король сделал его узником Лондона! Ему запрещалось и ногой ступить за пределы города, даже если он будет необходим где-то в другом месте, – а в данный момент он столкнулся именно с такой ситуацией.

– Архиепископ, – начал он. Опершись руками о стол, он, чтобы подчеркнуть важность того, что собирался сказать, нагнулся вперед к Эльфеху, так что теперь лица их оказались друг напротив друга. – Большое войско датчан покинуло свой лагерь под Бенфлитом. Половина их армии осталась охранять корабли, но остальные – а это более двух тысяч воинов – пошли на север. Пять дней назад они сожгли Хертфорд. Я не знаю, куда они ударят после этого, но ничто не мешает им теперь отправиться по дороге Эрмин-стрит на север, обращая в прах все города и аббатства отсюда и до самого Стамфорда

При этих словах Этельстана худое лицо архиепископа побледнело.

– Еще одна зимняя кампания?

Этельстан выпрямился, жалея, что у него нет новостей получше.

– Очевидно, им не хочется ждать до весны, чтобы вновь обнажить свое оружие, – сказал он. – Похоже, плохая погода их не пугает, и, помяните мое слово, архиепископ, они нас не боятся. Да и с чего бы им бояться? Мы не предприняли никаких усилий к тому, чтобы остановить их.

– Вы написали об этом королю?

– Написал, но мое послание еще не дошло до него, и я не могу еще неделю ждать его ответа. Люди в Лондоне уже собирают оружие и продовольствие, и, как только мы будем готовы, я намерен повести их на север. Мы по меньшей мере сможем останавливать отряды налетчиков, отколовшиеся от главных сил врага. Если повезет, мы сможем частично уничтожать их. Возможно, сможем даже найти подходящее место, чтобы втянуть их в сражение. Теперь вы сами понимаете, почему я так ропщу по поводу приказа короля, который заставляет меня оставаться в границах города.

– Тогда поручите Эдмунду возглавить людей, которых вы собираете. Если вы проигнорируете приказ короля…

– А это вообще приказ короля? – с досадой в голосе перебил его Этельстан. – Или все-таки Идрика?

Эльфех болезненно скривился:

– Думаю, их обоих.

– Я тоже так думаю. Значит, архиепископ, даже вам не удается отлучить короля от советов его ручного стервятника.

Выражение лица Эльфеха было угрюмым, и он вдруг показался Этельстану очень уставшим. «Ничего удивительного», – подумал он. Просить архиепископа отделить короля от его любимого элдормена – это действительно уже слишком. Даже праведный Эльфех не способен на такие чудеса.

– Я пытался урезонить короля, – сказал Эльфех. – Я советовал ему, чтобы он не доверял так Идрику, но не достучался до него. Ваш отец мучительно боится чего-то – я не знаю чего. Его изнутри гложет какой-то безымянный страх.

– Ему являются видения, – сказал Этельстан. Он однажды видел лицо короля, – точнее, застывшую маску смертельного ужаса, – когда тот проснулся от ночного кошмара. – Он называет их «предвестниками опасности». Если они довели его до того, чтобы доверять такому человеку, как Идрик, они должны быть порождением самого дьявола. – Он снова начал беспокойно расхаживать по комнате; его одолевало дурное предчувствие, которое он никак не мог унять.

– Вам не следует судить вашего отца так жестоко, – с укором сказал Эльфех. – На его плечах королевство, это нелегкое бремя. И земли этого королевства в настоящее время топчут датчане, что очень тревожит его. Это большая беда для всей страны.

– Мой отец сам – большая беда для Англии. – Взглянув на Эльфеха, он увидел понимание в глазах архиепископа и вздохнул. – Не бойтесь, святой отец, – сказал он. – Несмотря на все догадки моего отца, я не собираюсь лишать его бремени короны.

«Хотя, – подумал он, – однажды могу к этому прийти». Он нахмурил брови и стал растирать себе шею, стараясь массажем снять напряжение.

– Однако, ради всего святого, я бы хотел избавить всех нас от элдормена Идрика. Мой отец, мой брат Эдвиг, моя сестра Эдит – все они одурманены этим человеком.

Нужно было ему слушать Вульфнота, нужно было предпринимать шаги против Идрика еще до разгрома под Сандвичем. Теперь же сам Вульфнот находился в изгнании, а влияние и власть Идрика только усилились.

– Эдит связана с ним узами законного брака, – возразил Эльфех. – У нее нет другого выбора, кроме как принять сторону мужа.

Этельстан нахмурился. Он не любил, когда ему напоминали о том, что его сестра замужем за человеком, которого он презирает.

– Когда отец умрет, ей будет тяжело, – пробормотал он под нос, почти про себя, – и тогда ей придется выбирать между мужем и братом.

Когда трон станет принадлежать ему, Идрик отправится в ссылку, а Эдит сможет остаться или уехать – ему все равно. Затем Этельстан вновь повернулся к Эльфеху, поскольку теперь, когда они заговорили об Эдит, он наконец мог задать ему вопросы, которые хотел задать с первого момента, когда архиепископ только приехал.

– Вы видели мою сестру во время путешествия сюда? – Но самый важный для себя вопрос он задал потом, словно вспомнил об этом с запозданием: – Вы видели королеву?

– Видел, поскольку король поручил мне доставить послания для Эммы. Поговорить с ней от его имени и заверить ее в своей приязни. Ваша сестра и королева обе должны присоединиться к нему в Уорчестере. Когда я покидал Хедингтон пять дней назад, приготовления к отъезду шли полным ходом, хотя…

Он вдруг запнулся на полуслове, и Этельстан обернулся, чтобы посмотреть, что привлекло его внимание. В залу вошел Эдмунд и теперь широким шагом направлялся к ним с угрюмым выражением на лице.

– Простите меня, – сказал Эдмунд, – но это срочные новости. Датчане напали на Сент-Олбанс и теперь направляются на Беркампстед.

– Беркампстед! – глядя на Эдмунда, охнул Эльфех, словно не веря своим ушам. – Получается, они пошли на запад?

– Да, на запад, – твердо сказал Эдмунд. – Наши люди поймали одного из их разведчиков, и им удалось вытащить из него кое-какие сведения. Может быть, конечно, он врет, но я так не думаю. – Он сделал паузу, как будто не горел желанием делиться с ними тем, что могло оказаться дезинформацией.

Этельстан нетерпеливо бросил:

– Ну, давай уже!

– Торкелл намерен сжечь Оксфорд, чтобы отомстить за датчан, которые погибли там во время резни на день Святого Брайса.

– Боже всемилостивый, – прошептал Эльфех. – Их сожгли там восемь лет назад. Неужели это мщение никогда не закончится?

– Только не в этом мире, архиепископ, – ответил Эдмунд. – Обиды никогда не прощаются, а жестокость – не забывается.

– Значит, если они направляются на Оксфорд, – сказал Этельстан, – они, скорее всего, пойдут через Эйлсбери.

Эдмунд согласно кивнул:

– А оттуда – на Хедингтон, потому что там находится мост через Черуэлл.

Но Этельстан уже думал о том, что необходимо сделать в первую очередь. Он повернулся к Эльфеху:

– Так говорите, Эдит и королева сейчас находятся на пути в Уорчестер?

– Эдит действительно намеревалась покинуть Хедингтон в самое ближайшее время, – ответил Эльфех, и лицо его внезапно сделалось серым. – Однако незадолго до моего отъезда в Лондон заболела одна из нормандских помощниц королевы. Вы знаете эту женщину – целительницу Марго. Эмма не могла оставить ее и поэтому планировала остаться в Хедингтоне с небольшим отрядом своих воинов.

«Проклятье», – подумал Этельстан. Таким образом, королева со своими людьми оказалась прямо на пути датской армии, не зная о грозящей ей опасности.

Он разослал гонцов, вызывая к себе своих командиров, поскольку с ними нужно было посоветоваться и составить новый план. Через несколько часов, обсудив ситуацию и выработав направление действий, мужчины наконец отправились спать. Уже выходя из залы, Этельстан вынул письмо, которое Эльфех привез ему от отца. Он прочтет его позднее и только для того, чтобы узнать, какое наказание грозит ему за невыполнение приказа короля оставаться в Лондоне.

 

Глава 25

Январь 1010 года

Хедингтон, Оксфордшир

Дело шло к вечеру, и Эмма догадывалась, что за стенами дворца по-зимнему ясный день уже начинает тускнеть, уступая место сумеркам. В комнате же дневной свет был приглушен: ставни были плотно закрыты, а в полумраке горело всего несколько свечей, словно напоминая всем присутствующим, какая великая тьма ожидает их всех. Утешало ее только то, что из новых для нее людей, оставшихся внутри частокола, большинство из тех, кто мог прийти, собрались сейчас здесь не по ее приказу, а из уважения к женщине, которая в окружении королевы много лет была целительницей и мудрым советчиком.

Лишь один раз до этого она оставалась на ночное бдение у постели умирающего, и было это возле двенадцатилетнего сына короля. Тогда она очень жалела ребенка, которому уже никогда не стать мужчиной, жалела все его юношеские мечты, которым не суждено осуществиться. Но теперь все было по-другому. На этот раз она жалела себя.

Знакомое до мелочей лицо любимой няни под белым чепцом казалось сейчас еще бледнее, чем подушки, которыми была обложена ее голова. Марго крепко спала, и Эмме порой казалось, что вот сейчас та сядет на кровати и начнет выговаривать ей за то, что она накинула на плечи лишь одну шаль и накрыла голову таким тонким головным платком.

«Я торопилась, Марго, – стала бы оправдываться она, – а тебя не оказалось рядом, чтобы подыскать что-нибудь более подходящее».

Седые волосы Марго были такими, какими Эмма часто видела их ранним утром, – они были аккуратно заплетены в две длинные косы, которые лежали поверх укрывающей ее простыни. Но сейчас на лбу у нее виднелся крест из пепла, а на руках были матерчатые перчатки – знак умирающего. Вот так она спала бóльшую часть дня, только сейчас было видно, что каждый новый вдох дается ей с трудом. Голос, который часто советовал Эмме, а иногда и отчитывал ее, очень скоро умолкнет навеки, и она уже скучала по своей мудрой советчице.

Справа от нее, в ногах кровати, священник в отблесках пламени свечей, стоявших по обе стороны от него, читал псалмы из своей маленькой книжечки. Эмма не была уверена, что Марго слышит его, что она в состоянии понять молитвы утешения, которые тот бормотал на языке, освоенном ею уже на склоне лет. Она предпочла бы, чтобы священник помолчал, и тогда она могла бы пошептаться с Марго на языке, для нее гораздо более знакомом; однако у смерти существуют свои ритуалы, которые нужно уважать. В такое время, как сейчас, командование в свои руки берет священник, даже если это происходит в покоях короля.

Глядя, как поднимается и опускается грудь Марго при каждом вдохе, промежутки между которыми становились все длиннее, она вдруг поняла, что, хотя она и все остальные пришли сюда помолиться, смерть в конечном итоге остается делом очень личным, путешествием, которое можно совершить только в одиночестве. В этом смысле она очень напоминала рождение ребенка.

Воспоминания о повивальной бабке и целительнице, для которой процесс рождения детей стал главным чудом всей ее жизни, текли через ее сознание полноводной рекой. Именно Марго утешила и успокоила Эмму, когда ее первый ребенок погиб в луже крови во время выкидыша, – тогда Марго помогла ей преодолеть страх, что у нее может больше никогда не быть детей. Когда она долгие часы мучилась, рожая Эдварда, Марго попеременно то умасливала ее, то запугивала, не давая впасть в отчаяние, и с помощью своего голоса и даже тела поддерживала ее, когда казалось, что боль становится невыносимой. Марго принимала в этот мир Годиву, а несколько недель назад отдала верещащую краснолицую Этельфлед в руки Эдит. Она была среди них чудесной труженицей, и Эмма понимала, что ощутит эту потерю в будущем острее, чем все остальные, которые уже пришлись на ее долю.

Она закрыла глаза и стала молиться, говоря себе, что на все воля Божья и что с этим нужно смириться, но в этот момент у нее за спиной тихо открылась и затворилась дверь комнаты. Она пыталась найти нужные слова, чтобы попросить духовной поддержки, столь необходимой ей в этот момент, когда настойчивый мужской голос прошептал ей на ухо:

– Наши разведчики докладывают, что с востока приближаются всадники, миледи. Мы пока не знаем, кто это такие, но они могут быть передовым отрядом датской армии. Если только они не проедут мимо и не последуют прямо на Оксфорд, они появятся здесь в течение часа.

По телу ее пробежал ток, как сигнал тревоги, и в тот же миг в памяти вспыли мучительные картины и запахи кровавого побоища. Что ей делать теперь? Вчера пришло сообщение, предупреждавшее, что датчане направились из Беркампстеда на запад, но все равно ее с неприятелем разделяли гряда холмов Чилтерн и долгие дни тяжелого пути по снегу и слякоти. Она не думала, что войску датчан удастся преодолеть это расстояние быстро. По ее расчетам, это займет по меньшей мере неделю, давая ей передышку, и поэтому она не отдала своим людям приказ готовиться к отъезду.

Могла ли она так серьезно ошибиться, и придется ли им всем теперь расплачиваться за это?

Она поплотнее запахнулась в свою шаль, неожиданно пораженная болезненным воспоминанием. Много лет назад она уже приняла решение, которое привело к гибели людей, присягавших защищать ее. Она пренебрегла советом человека, гораздо более мудрого, чем она сама, и рискнула выйти за крепостные стены города Эксетер с эскортом, слишком малочисленным, чтобы обеспечить ей безопасность. Враг застал их врасплох на узкой дороге, откуда некуда было скрыться, и все до единого ее люди были перебиты. Если Господь уже и простил ее за это, то саму себя она за это не простила и поклялась, что больше никогда в жизни не возьмет на себя ответственность за такой ужас. Но, Пресвятая Дева, на этот раз она просто не видела, как могла бы поступить иначе, кроме как остаться вместе с Марго.

– В городе предупреждены? – спросила она. Многие уже бежали из Оксфорда, но были такие, как она, у кого имелись серьезные причины остаться или которым просто было некуда больше податься.

– Да, мы уже разослали гонцов.

– А королевская стража?

– Лучники уже находятся на частоколе.

– Тогда больше мы пока сделать ничего не можем. Спасибо, что сообщил мне об этом.

Она услышала, как снова открылась и закрылась дверь, но, начав вновь молиться о том, чтобы Господь дал ей смирение, мужество и – самое главное – мудрость, она все же одновременно взвешивала в уме имеющиеся у нее возможности. Должна ли она предупредить свое маленькое окружение о надвигавшейся на них опасности? К чему это может привести? Если это вражеская армия, то пытаться скрыться уже слишком поздно. Лучше уж встретить опасность лицом к лицу здесь, за частоколом, с вооруженными солдатами на стенах, чем быть застигнутыми в открытом поле бегущими.

Охваченная тревожными мыслями о том, что может принести им следующий час, она внезапно была возвращена в настоящую реальность тем, что Марго вдруг открыла глаза и улыбнулась.

– Мадам, – сказала Марго.

Эмма склонилась вперед, чтобы прикоснуться к ее руке, и тут, вздрогнув, поняла, что глаза Марго смотрят не на нее, а устремлены куда-то в пустое пространство у нее за спиной. «Что она там видит? – подумала она. – Или кого?»

– Мадам, – повторила Марго с долгим вздохом, опять закрывая глаза.

Священник умолк, а Эмма затаила дыхание, ожидая следующего вдоха Марго, – но он так и не последовал. Священник принялся читать на латыни хорошо знакомую ей молитву «Отче наш», которую тут же подхватили и другие голоса. Она не присоединилась к этому хору, поскольку чувство потери было слишком острым. Ей казалось, что Марго нужна ей как никогда именно сейчас, когда мир вокруг них готов обрушиться, когда надвигались кровь, боль и множество других смертей, гораздо менее спокойных и мирных по сравнению с этой.

Она видела, как на доброе лицо Марго, уже безжизненное, как будто упала тень, и к горлу подступил комок, настолько мучительный, что она испугалась, что у нее не хватит сил превозмочь это горе. Борясь с этим страхом, она закрыла глаза, а когда вновь открыла их, то увидела такое, от чего по спине побежали мурашки. От мертвого тела поднялось легкое белое облачко тумана, ненадолго зависло над ним, а затем растворилось в темноте.

Онемев от изумления, она обернулась и посмотрела на остальных присутствующих в комнате, пытаясь понять, видел ли это кто-нибудь из них. Но все головы были склонены в смиренной молитве. Она была единственным свидетелем этого последнего прощания, когда душа Марго покидала бренное земное тело, – потому что Эмма была абсолютно убеждена, что видела именно это. Она попыталась найти для себя какое-то утешение в этом знаке милости Господней, но не смогла. Чувство покинутости давило на нее, точно тяжкий крест, который она против своей воли вынуждена была нести.

В тиши комнаты она еще немного постояла на коленях, моля Господа, чтобы дал ей сил на то, чтобы противостоять ждущим ее испытаниям, но тут с улицы послышались громкие крики, просочившиеся даже сквозь стены дворца, и вновь ее молитва была прервана. Она больше не могла медлить, оставаясь здесь. Ее долг теперь обращен к живым, она должна помочь им встретить лицом приближающуюся опасность, а если это возможно, то и отвести ее.

Поднявшись с колен и повернувшись, чтобы покинуть комнату, она услышала тяжелые шаги в коридоре, после чего толстая дубовая дверь распахнулась. Комнату заполнили вооруженные люди, и Эмма внутренне напряглась. Позади нее послышался шорох кожаной и шерстяной одежды – это подавленно поднимались с колен те, кто скорбел о покойной. Кто-то заплакал, послышались возгласы испуга и протеста.

Сквозь толпу к ней проталкивался еще один человек; на нем был плащ с меховым воротником, застегнутый золотой пряжкой. Глаза его скользнули мимо нее, и она увидела, как он одним взглядом быстро охватил все в этой комнате до последней детали – мужчин и женщин, священника среди свечей и кровать, ставшую теперь смертным ложем Марго.

Она смотрела в его суровое лицо, в эти глаза цвета болотных цветов, таких же ярко-синих, как у ее дочери. У всех детей короля глаза были голубыми, но лишь у Годивы и Этельстана они были такого великолепного оттенка, что сердце замирало. Сейчас глаза Этельстана только на мгновение встретились с ее глазами, прежде чем он обратился ко всем, кто сейчас толпился за спиной у Эммы.

– Вы все должны быть готовы уехать отсюда в течение часа, – скомандовал он. – Выполните все необходимые приготовления к отъезду и соберитесь у ворот во дворе как можно скорее.

Не успел он закончить, как вооруженные люди начали выводить всех из комнаты. Внезапно рядом с Эммой возник священник, бледный от возмущения.

– Миледи, мы не можем оставить эту рабу Божью непогребенной, без соответствующего обряда, предписанного…

– Она будет похоронена здесь, рядом с часовней, – сказал Этельстан, положив руку на плечо священника и уводя его в сторону, – но все это нужно сделать очень быстро. Идмер, – позвал он одного из своих солдат, – ты и еще двое помогите святому отцу сделать все, что необходимо, но не дольше, чем понадобится. – Затем он повернулся к Эмме и сказал: – Миледи, мне нужно поговорить с вами.

Он взял ее под локоть, и она почувствовала торопливую настойчивость, когда он повел ее по коридору в небольшую смежную комнатку. Прежде чем за ним закрылась дверь, она успела бросить последний быстрый взгляд на кровать, где лежало тело Марго.

В центральном очаге догорал огонь, давая очень немного света и еще меньше – тепла, но она все еще находилась в оцепенении от горя и не замечала холода. Однако Этельстана она не могла игнорировать. Он стоял перед ней неподвижно, излучая нетерпение и, как она догадывалась, контролируемую ярость.

– Насколько они близко отсюда? – спросила Эмма.

– Достаточно близко, чтобы напасть уже сегодня вечером. – Голос его звенел от гнева. – Вы должны были уехать два дня назад. Вы не получали моего послания?

Она отвела взгляд в сторону, не выдерживая упрека, горевшего в его глазах.

– Я не поверила, что они могут оказаться здесь так скоро. – А может быть, просто не хотела поверить? Как бы то ни было, выбора у нее не было, и она не собиралась позволять ему отчитывать ее за то решение, которое приняла. Поэтому она все же встретилась с его холодным взглядом и сказала: – Я не могла оставить Марго здесь умирать в одиночестве, Этельстан. Просто не могла.

– А что с вашей дочерью? – Он все еще был рассержен, и в голосе его слышались нотки упрека.

– Я отослала ее вместе с Эдит. – По крайней мере за это он не мог ее укорять. – К этому времени они уже должны были достичь Минстера, если только что-то не задержало их в аббатстве в Эйншеме. Я думала последовать за ними завтра, но, как видно, придется ехать сегодня вечером.

– Сегодня вечером вы должны ехать не в Эйншем, а в Лондон.

Она нахмурила брови, вглядываясь в его лицо в неровном свете.

– С какой целью? – спросила она. – Король дал мне разрешение присоединиться к нему в Уорчестере, и у меня нет желания ехать в Лондон. – Они все будут ждать ее в Уорчестере: Годива, Уаймарк, Вульфа, отец Мартин, Эдвард. Больше всего ей не терпелось увидеться с Эдвардом, а он находился в Уорчестере.

– Дорога туда слишком опасна, – сказал он. – Армия Торкелла собирается к северу отсюда, и его люди, скорее всего, совершают набеги на запад до самого Эйншема. Единственный безопасный путь лежит на юг, и вам необходимо спрятаться за надежными стенами…

– Меня волнует сейчас не моя безопасность, – перебила его она. – А то, как мне добраться к королю и моим детям.

– Миледи, спорить бесполезно. – Интонация его голоса, как и выражение его лица, выражали теперь лишь холодную учтивость. – Сегодня вечером вы отправитесь на юг, в Лондон. В этом ваш долг перед вашими людьми. Думаю, вы не захотите причинить им вред, если в ваших силах избежать этого.

Эмма тяжело вздохнула, признавая справедливость его слов. Она решила остаться с Марго и могла винить за это только себя. Но сознательно подвергать своих людей опасности непростительно – это был бы поступок капризного ребенка, а не королевы.

Сдерживая себя и борясь с разочарованием, равно как и со скорбью по близкому ей человеку, она закрыла глаза и согласно кивнула:

– Тогда сегодня вечером я отправлюсь в Лондон, но не раньше, чем Марго обретет вечный покой в могиле. – Уж это-то дело, по крайней мере, она обязана завершить.

Она почувствовала, как он взял ее за плечи, и, открыв глаза, посмотрела ему в лицо, которое уже больше не хмурилось рассерженно.

– Эмма, – тихо сказал он, – мне очень жаль Марго.

Эта нежность в его голосе обезоружила ее. Она выдержала его гнев и неодобрение, она держалась перед лицом смерти Марго очень стойко, как того потребовала бы от нее сама старая няня. Но этими словами он лишил ее каменной защиты, за которой она пряталась, и так долго сдерживаемые ею слезы хлынули через край.

Он обнял ее, но, даже плача у него на плече, она понимала, что сейчас не время предаваться горю и что она должна совладать со своими слезами.

– На улице вас ждут ваши люди, – сказал он нежным голосом, подбадривая ее. Он поднял ее лицо и большими пальцами вытер слезы, устраняя следы ее слабости. – Они будут искать в вас источник мужества.

Она лишь кивнула: ее так переполняли эмоции, что она не отваживалась говорить. Она лишь с благодарностью смотрела на него, готовясь встретить лицом к лицу следующее тяжелое испытание. Но он не выпускал ее из своих рук. Вместо этого он вдруг прижался к ее губам, и на короткий миг она прильнула к нему и с жадностью ответила на его поцелуй, хотя через очень непродолжительное время и заставила себя отстраниться от него.

Ну почему всегда должно быть именно так, чтобы чувство долга заслоняло собой все остальное? Ответ на этот вопрос, впрочем, был ей хорошо известен. Долг, преданность, честь – все это было предусмотрено ее клятвой, которую она давала, когда склонила голову, чтобы принять королевскую корону.

Через несколько секунд, когда он уже выводил ее из комнаты, на ее плечи вновь лег груз обязанностей. Но теперь, уверяла она себя, это бремя станет легче, потому что рядом Этельстан, который разделит его. Отданные им приказы выполнялись быстро, и очень скоро Эмма, укутанная в дорожный плащ, уже стояла у свежевырытой могилы Марго. Она положила в складки савана золотой крестик с гранатами – для защиты от злых духов и в залог того, что за упокой ее души отслужат подобающую мессу, что за нее будут молиться, что ее не забудут. Сухими глазами она следила за тем, как в могилу опускают наскоро сколоченный гроб и люди Этельстана приступают к непростой задаче, закидывая его мокрой липкой грязью.

Когда священник закрыл свою книгу, все еще неодобрительно ворча по поводу такого спешного погребения, Эмма пробормотала слова последнего прощания.

– Пусть Господь защищает тебя от всех напастей, и пусть с тобой пребывает сила Всевышнего.

После этого она вместе со священником присоединилась к тем, кто уже собрался напротив дворца. Кому-то придется идти пешком, но все имущество было погружено на вьючных животных, так чтобы люди могли идти налегке. Она направила свою лошадь к Этельстану, который уже сидел верхом и что-то сосредоточенно говорил одному из ее нормандских стражников.

Вокруг них день клонился к закату, опускались сумерки, и, взглянув в сторону реки, она увидела стелющийся над водой туман. Несколько человек шли впереди с факелами, чтобы освещать им дорогу, но она с тревогой подумала, что от этого будет мало толку, если туман сгустится. Неприятеля по-прежнему видно не было, и, пока она раздумывала, как столь могучее войско может двигаться в такой тишине, Этельстан развернул своего коня и оказался с ней лицом к лицу.

– Мой человек, Идмер, поведет вас за собой, – сказал он. – Дорога очень слякотная и предательски скользкая, так что ваши люди будут уставать. Двигайтесь медленно и часто останавливайтесь, чтобы отдохнуть. К рассвету вы должны быть в Дорчестере. Я сказал вашим людям, чтобы они держали вооруженных всадников в конце вашего обоза, если вдруг датчанам придет в голову двинуться в этом направлении, хотя я не думаю, что это может произойти. Сегодня ночью их целью будет Оксфорд. Что они станут делать завтра, приходится только гадать, так что в Дорчестере не задерживайтесь. Отдохните несколько часов и выступайте на Кукхэм. Попытайтесь добраться до Лондона к концу недели, если получится.

Она с удивлением посмотрела на него:

– Но где же в это время будете вы? Я думала, что вы поедете вместе с нами.

– В Оксфорде до сих пор находятся те, кто нуждается в помощи. Слава богу, их немного. Ваши люди вовремя подняли тревогу. Впрочем, город нам не спасти, если датчане решили его сжечь. У меня для этого недостаточно людей. Все, что мы можем, это следовать за врагом тенью, уводить людей с пути его армии и держать короля в курсе всех его перемещений. В Лондоне Эдмунд уже собирает народ, и, если я найду подходящую возможность, мы выдвинемся нашей собственной армией и попытаемся дать им бой. Они этого хотят сейчас меньше всего, так что будут всячески стараться избежать сражения. – Он мрачно улыбнулся. – Все это напоминает бесконечную игру кошки с мышкой – игру, в которой нам, похоже, никогда не победить.

Он обернулся в седле и подал знак Идмеру, после чего вся процессия тронулась вперед по лондонской дороге.

– Увидимся уже в Лондоне, – сказал он Эмме. – Да поможет вам Бог.

Он потянулся к ней, и на миг их руки встретились, но затем он быстро отпустил ее и повернул коня по направлению к Оксфорду.

– Да поможет Господь и вам, – прошептала она в ответ, глядя ему вслед, пока его силуэт не растаял в сумерках.

Затем она направила свою лошадь в противоположную сторону, осторожно проезжая среди людей, шагавших в сгущавшейся вечерней мгле. Их было немного – человек двадцать, как ей показалось. И хотя каждого из них она знала по имени, она все равно не могла отделаться от чувства покинутости, переполнявшего ее.

Все, кого она любила, оставались у нее за спиной, где-то во тьме, опустившейся на Англию.

 

Глава 26

Март 1010 года

Альдборо, Холдернесс

Эльгива сидела на полу в спальне Катлы, обхватив руками свои колени. В двух шагах от нее среди общего беспорядка на коленях стояла Тира, которая, хмурясь, вглядывалась в разбросанные на расчищенном между ними пространстве палочки с рунами. Эльгива переводила глаза с лица Тиры на палочки для гадания и время от времени поглядывала туда, где на кровати у дальней стены спала Катла с огромным животом, беременная очередным ребенком. По словам Тиры, которая прекрасно разбиралась в таких вопросах без всяких палочек, жена Турбранда вскоре подарит ему еще одного сына.

В комнате их было только трое, хотя Эльгива слышала вопли еще двух отпрысков Катлы, доносившиеся откуда-то со двора, и голоса нянь, пытавшихся их утихомирить. Если не считать этого приглушенного шума, было тихо. Даже ткацкие станки, стоявшие вдоль трех стен комнаты, были остановлены, поскольку сейчас все ткачихи присоединились к людям Турбранда и Эльгивы, работавшим в полях. Оставалось надеяться, что им повезет с погодой и она будет сухой, как сегодня днем. Если не повезет, то им придется продолжать работать под дождем и вернуться домой на закате мокрыми, промерзшими, недовольно ворча больше обычного. Когда посевные работы закончатся, она должна будет устроить пир. Мужчины напьются, а к осени половина женщин окажется в том же положении, в каком сейчас находится Катла.

А если ее собственный живот останется к этому времени все еще плоским и пустым, она будет завидовать им и мысленно их проклинать.

– И что? – шепотом спросила она у Тиры.

Но женщина-саами не ответила ей. Не обращая внимания ни на что другое, кроме палочек с рунами, она начала что-то тихо и монотонно напевать; слов Эльгива не понимала, но от одного их звучания – зловещего, на незнакомом языке – по коже побежали мурашки.

Пришлось сдерживать свое нетерпение. Похоже, что нельзя подгонять, когда кто-то заглядывает в будущее. Однажды она попросит Тиру посмотреть, как долго еще ей придется сидеть в этой западне, в этом забытом богом месте. Эльгива думала о том, знает ли эта саамская знахарка какое-нибудь волшебство, способное унести ее из Холдернесса.

Боже, как она ненавидела эту усадьбу! Она уже забыла, каким нудным здесь было существование, даже считала Холдернесс раем небесным, проделав тяжелое, полное трудностей и промозглого холода путешествие на север от земель своей кузины. Путь этот был безрадостным и крайне утомительным, а из-за леденящего ветра со снегом, который им приходилось терпеть, он казался всем им нескончаемым.

Жестокость ее кузины, заставившей ее уйти из своего дома среди зимы, оказалась совершенно неожиданной со стороны человека, которому она когда-то внушала лишь страх, и до сих пор терзала ей душу. Она задержалась в Гритхэме так долго, как только смогла, надеясь дождаться Сиферта, надеясь, что Алрик вернется с вестями от Кнута. Но Альдит была холодна и неумолима, как пронизывающий ветер, дувший в пустынных снежных полях. Ей удалось добиться у кузины только одной уступки.

– Расскажи Сиферту, что я была здесь, – просила она Альдит, – и попроси его сообщить королю, что я умерла во время мора, унесшего жизнь и твоего сына. Это заставит Идрика прекратить преследование.

Тогда Альдит согласилась, но не было никакой возможности проверить, действительно ли она выполнила это.

Наконец в один холодный пасмурный день, когда Тира сказала, что приметы благоприятствуют им, она все же покинула дом своей двоюродной сестры. Через два дня их догнал Алрик. Он сообщил, что с Кнутом все в порядке и что он рад был узнать, что она ждет ребенка. От досады ей захотелось тут же отослать гонца обратно, чтобы сообщить мужу о своей неудаче.

Столь многое зависело от рождения ее сына, и разочарование от того, что она возвращается сюда без ребенка, тяжким печальным бременем лежало на ее плечах на протяжении всего ужасного путешествия. Но возвращение назад также не дало никакого повода для радости. В тот вечер, когда она приехала, в ее комнату ворвался Турбранд, который ревел как бык и распекал ее за то, что она сбежала от него прошлой осенью. Он так угрожающе распалился, что ей пришлось схватить нож со стола, чтобы удержать его на расстоянии, но затем между ними встал кто-то из людей Свена, и у Турбранда хватило ума отступить.

Это было шесть недель тому назад. Алрик вернулся, но она снова спешно отослала его на юг собирать все новости, какие только удастся, про Сиферта и про все, что происходит при дворе Этельреда.

Как она завидовала свободе Алрика, который мог уходить и приходить, когда ему вздумается! Ей не терпелось выбраться отсюда – уехать в Винчестер, в Лондон или в Кентербери. В одном из больших королевских дворцов вскоре по случаю Пасхи соберется весь двор; там окажется и Эмма, будет важно восседать в своих шелковых нарядах в кресле, выложенном вышитыми подушечками, в то время как она сидит, широко расставив ноги, среди беспорядка верхом на тюфяке, набитом соломой.

«Тем не менее, – самодовольно подумала она, – сбор королевского двора на Пасху вряд ли станет радостным событием». Тут уж постарались Торкелл и Кнут. Этой зимой они почти без сопротивления провели свои войска через долину Темзы. Под Лондоном собралась большая армия, чтобы дать им сражение, но датчане переправились на другой берег реки и искусно уклонились от битвы. По дороге к своим кораблям люди Торкелла сжигали деревню за деревней; можно себе представить, в какой ярости был Этельред и его сыновья, когда они смотрели на дым, змеей тянувшийся по небу вне пределов досягаемости для них.

Они того и заслуживали – слабый король и его сыновья на соломенных ногах. Однажды она лично отомстит им. «И, возможно, – подумала она, снова сосредоточив свое внимание на Тире, – эта непростая и знающая саамская женщина даже сможет помочь мне в этом».

Тира, закрыв глаза, проводила руками по каждой из палочек с рунами, слегка касаясь их пальцами, словно старясь уловить энергию, исходившую от их шершавой костяной поверхности. Затем ее глаза внезапно открылись и пронзили Эльгиву таким острым взглядом, что она содрогнулась.

– Двое сыновей, – сказала Тира странным голосом, словно принадлежащим какому-то другому, потустороннему миру. – Оба вырастут и станут взрослыми мужчинами. Оба покинут этот мир раньше вас.

Оба вырастут и станут взрослыми мужчинами.

Значит, все-таки не все ее сыновья зачахнут у нее в утробе, как это произошло с ее последним ребенком. То, что ее собственная жизнь окажется более долгой, чем у них, вряд ли можно считать чем-то удивительным. Если женщине удалось выжить при рождении детей, она вполне в состоянии пережить своих сыновей.

Жизнь большинства мужчин обрывается от удара меча, в то время как женщины просто умирают от скуки.

По крайней мере, именно так было бы с ними, если бы они жили в Холдернессе.

Тира снова закрыла глаза и безвольно прислонилась к раме кровати, словно кукла, сделанная из тряпок и соломы. Сила, бурлившая в ней, утекла, и сейчас она выглядела совершенно изможденной, а лицо ее стало таким бледным, что даже губы побелели.

– Тира, – тихо прошипела ей Эльгива, – тебе еще нельзя отдыхать. Ты должна сказать мне, когда вернется Кнут и когда я рожу ему сына.

Она видела, как грудь Тиры поднялась в глубоком вздохе, но она не только не ответила, но даже не открыла глаз. Эльгива сжала кулаки от нетерпения, однако у нее хватило ума больше не давить на Тиру. Женщина полностью выдохлась, и ее сила ушла. Ответов на другие вопросы придется подождать.

Она долго задумчиво смотрела на нее, терзаемая идеей, возникшей у нее еще тогда, когда она впервые увидела, как руки этой ворожеи играют странными костяными палочками с загадочными знаками на них. Медленно она сдвинула с места свои затекшие конечности, встала на колени, подражая позе рабыни, когда та читала руны. Затем она наклонилась вперед, как это делала Тира, и кончиками пальцев коснулась этих маленьких шершавых стерженьков, надеясь почувствовать исходившую от них силу.

Но она ничего не почувствовала. Ей не хватало умения заставить руны заговорить с нею. И пока она не обретет это искусство, они останутся для нее просто кусочками кости. Она села на пятки, а когда вновь взглянула на Тиру, оказалось, что саамская женщина внимательно смотрит на нее.

– Вы уже много месяцев жаждете получить мою силу, верно? – Ее голос опять звучал нормально, в нем больше не было никакой магии. – Почему так, леди?

«Потому что ты всегда будешь говорить только правду, – подумала Эльгива, – а раз так, то все мои секреты, которые ты узнала благодаря своему искусству, могут выйти наружу».

Но вместо этого она сказала:

– Ты так не уставала бы, если бы могла поделиться бременем предвидения с кем-нибудь еще.

Тира что-то прохрипела. Возможно, это был смех, но Эльгива не была в этом уверена.

– Посмотрите на меня, – сказала Тира. – После того как я использую эту силу, меня каждый раз остается все меньше и меньше. Вы к этому стремитесь?

Она никогда не думала об этом с такой точки зрения; ей и в голову не приходило, что, когда кто-то пользуется такой силой, его в свою очередь тоже используют. Но какое это может иметь значение? Подобная сила стоила того, чтобы рискнуть. К тому же Тира сама только что сказала ей, что она проживет долго и переживет своих взрослых сыновей.

– Я хочу научиться твоему искусству, – ответила она.

– Обучение – это только одна сторона, – сказала Тира. – Это дар, леди, который дается только тем, в ком течет кровь народа саамов. Если вы родились без силы внутри себя, даже самая искусная гернингакона не сможет научить вас этому.

Эльгива сердито посмотрела на нее, но спорить не стала. Она хорошо знала, что саами похожи на Древних Людей, прячущихся среди холмов Западной Мерсии. Их истоки восходят к странной мистической расе. Они обладают способностью предвидеть будущее, которой лишены нормальные люди, и общаются с сущностями из другого мира. Ее старая няня встречала одного такого человека много лет тому назад. Гроя никогда не признавалась ей, с кем именно она тогда говорила, но зато много раз повторяла слова того прорицателя.

Ваши дети будут королями. Она снова слышала голос старой Грои, как будто та шептала ей эти слова на ухо, – и это был единственный голос давно умершего человека, который доносился до нее даже из могилы. Ее отец и братья тоже были мертвы, но, если они и говорили с ней, она никогда их не слышала. Возможно, потому, что Гроа была язычницей? Возможно, поэтому ее дух до сих пор слоняется по свету?

Как и Тира, Гроя была родом с далекого Севера. Но, если Гроя и знала древнюю магию, она никогда и виду не подавала.

Впрочем, Тира знала много всяких других вещей – как готовить зелье, которое может исцелить или нанести вред, как распознать лечебные травы и как их использовать. Она даже знала кое-какие могущественные заклинания. И этому искусству точно можно было научиться, к какой бы расе ни относилась женщина.

– А как насчет знания трав и искусства целительства? – спросила она Тиру. – Это знание не заложено в плоть и кровь. Я бы умерла там, в Гритхэме, если бы ты не отпоила меня своими снадобьями; а этот амулет, который ты носишь на шее, – это ведь он защитил тебя во время мора, верно? Вот этим вещам я и хочу научиться, и ты должна будешь мне в этом помочь.

Даже если бы Кнут явился к ней завтра и сразу же сделал бы ей ребенка, ей все равно пришлось бы провести много месяцев в Холдернессе в ожидании его рождения. Эти дни и недели нужно чем-то заполнить, а искусство распознавания трав и приготовления зелий могло бы ей очень пригодиться в будущем.

Тира, прищурив глаза, смотрела на нее немигающим неподвижным взглядом; это был один из тех ее пронизывающих взглядов, под которыми Эльгива всегда чувствовала себя неуютно. Но все же она решила не отводить глаз и выдержать его. «Эта женщина читает только по лицам, – успокаивала она себя, – а чужие мысли она читать не может». Тира не могла знать, какие мысли таятся у нее глубоко в душе. К тому же Тира была всего лишь рабыней. И она должна делать то, что ей говорят.

– Я рабыня Свена Вилобородого, – сказала Тира, словно услышав ее, и Эльгива, вздрогнув, подумала, что, может быть, эта женщина все же читает чужие мысли. – Он приказал мне слушаться вас, леди, так что я сделаю все, что вы мне скажете.

Тяжелый взгляд прищуренных глаз этой странной женщины продолжал сверлить Эльгиву до тех пор, пока та наконец не отвела взгляд.

Через два дня Эльгива шла с Тирой по пустырю на некотором расстоянии от живой изгороди, отмечавшей границу ее земель. Стояло ясное утро, но на земле было очень грязно, так что края ее юбки намокли и перепачкались, когда она пробиралась через высокую, по колено, траву, которая, как она теперь понимала, далеко не вся была сорняками. Тира несла в руках корзинку, куда уже собрала корешки, помогавшие от кашля, и несколько стеблей папоротника, чтобы изгонять глистов.

Господи, она очень надеялась, что самой ей такое лекарство никогда не понадобится.

Распознавание ростков лекарственных растений по весне и их цветов летом было только частью того, чему Тира обещала научить ее. Затем следовало правильное приготовление их листьев, корней или семян, но этим, как сказала Тира, они займутся позже.

Ей предстояло научиться очень многому. Она задумывалась, хватит ли ей на это года. Или двух лет. А может, и всех десяти.

Прямо перед собой она заметила знакомое растение – нежные листья, похожие на листья папоротника, которые она часто встречала на лугах возле поместья своего отца. Она наклонилась, чтобы сорвать стебель, но Тира шлепнула ее по ладони, прежде чем она успела прикоснуться к нему.

– Что не так? – спросила Эльгива. – Это же пастернак. Моя старая няня использовала его семена, чтобы делать моему отцу отвар от головной боли, когда он выпивал слишком много вина.

– Нет, леди. Пастернак растет только на сухой почве. А это растение любит влажную землю, и даже в это время года, ранней весной, оно уже намного выше пастернака. Это болиголов. В нем ядовито все. Если вы напоите человека отваром из всего нескольких его семян, человек этот больше уже никогда и ничего пить не будет. Хорошенько рассмотрите его, чтобы узнавать его в следующий раз, но не прикасайтесь.

Эльгива молча уставилась на это растение. Такая простая, слабенькая с виду травка, и при этом смертельно опасная. Она заметила место, где та растет, запомнила форму листьев, мысленно сравнивая ее с листьями пастернака, и оторвала от нее глаза лишь тогда, когда Тира коснулась ее руки.

– Сюда приближаются какие-то люди, – сказала Тира.

Прикрыв глаза ладонью от солнца, Эльгива разглядела две конные фигуры, двигавшиеся к ним по узкой тропе, ведущей от имения Турбранда.

– Наверное, хотят забрать тебя к лежащей Катле, – сказала она.

– Нет, леди. Это к вам приехал муж. А второй человек, который рядом с ним, – это Алрик.

Она почувствовала, как сердце в груди слегка ёкнуло, хотя Тира, подумала она, должно быть, просто пытается угадать.

– Даже ты не можешь видеть так далеко, Тира, – сказала она.

– Им нужна пища и выпивка, а большинство ваших людей сейчас в полях. – Еще не закончив говорить, Тира уже двинулась в направлении дома, срезая дорогу по диагонали через луг.

Эльгива взглянула на нее, а затем пошла наперерез всадникам, вглядываясь в их фигуры сквозь слепящие лучи солнца. Она до сих пор не была уверена, что Тира права. И только когда один из мужчин спешился и пошел ей навстречу такой знакомой размашистой походкой, она бросилась бежать к нему. Еще несколько коротких ударов сердца, и Кнут заключил ее в свои объятья.

Следующий час – а может быть, и не час, потому что она и не думала следить за временем, – они провели наедине в ее комнате. Прежде чем добраться до еды и напитков, муж взял ее дважды; и только после того, как все его нужды были удовлетворены, она села возле него в почти пустой зале и стала задавать ему вопросы, ответить на которые мог лишь он. За столом напротив них сидел Алрик, бережно держа в руках чашу с медовухой.

– Как долго вы сможете оставаться здесь?

Краем глаза она заметила, как у Алрика при этих словах невольно сжались плечи, словно у человека, который ожидает, что сейчас грянет гром. Она догадалась, что не следовало ей спрашивать о том, что и так будет сказано.

– Всего одну неделю, – сказал Кнут. – Ветры не благоприятствовали нам, и у нас, чтобы добраться сюда, ушло гораздо больше дней, чем мы рассчитывали. Нам нужно завершить дело, начатое в Восточной Англии. А времени на это очень мало.

Одна неделя. В течение которой они будут неистово совокупляться, а затем расстанутся, вероятно, на много месяцев. В очередной раз он приехал тогда, когда вероятность, что она забеременеет, невелика. Возможно, ей удастся убедить его взять ее с собой на выполнение его миссии, где бы это ни происходило. Впрочем, она чувствовала, что сейчас не время заводить об этом разговор.

– А что вы будете делать в Восточной Англии?

– Подорвем власть Этельреда над страной, надеюсь. Алрик собрал кое-какие важные сведения во время своего пребывания в Линдсее. Мне сказали, что он был там по вашему поручению.

Его черные глаза впились в нее, и под этим тяжелым взглядом Эльгива смутилась. Он предупреждал ее, чтобы она не вмешивалась в мужские дела, несмотря на то что все это в равной степени было и ее делами.

– Я просто послала его собирать сведения, – солгала она.

– И сделано это было хорошо, – рассудительно заметил он, – нужно отдать вам должное. В отличие от других ваших поступков – предпринятого вами путешествия к кузине. В этом вы ослушались меня и, что еще хуже, подвергли опасности себя и все наши приготовления. Если бы Турбранд решил за это избить вас до беспамятства, он имел бы на это полное право.

Она не собиралась делать секрета из того, где она провела все эти недели прошлой зимой. Слишком уж много было с ней людей тогда, и среди них Тира, которая всегда говорила только правду.

– Я потеряла ребенка, – сказала она язвительным тоном. – Вы считаете, что этого наказания еще недостаточно? Ну, а теперь расскажете вы все-таки мне о своих планах или нет?

Ее муж долго смотрел ей в глаза, затем протянул руку к своей чаше с элем и подал знак Алрику говорить.

– Мне удалось узнать, что один из танов короля, Ульфкитель, получил приказ собирать армию, чтобы выставить ее против наших сил, стоящих лагерем под Бенфлитом. Он будет вести своих людей из Восточной Англии, но весь этот народ – в первую очередь пастухи, а уж во вторую – воины. Их не заманишь ни в какое войско, пока они не закончат стричь стада своих овец.

– Ульфкитель полностью соберет своих людей не раньше конца мая, – медленно улыбнувшись, сказал Кнут, – а это означает, что мы сможем ударить первыми, и гораздо большими силами.

Эльгива задумалась над этим. Она когда-то слышала, как ее отец говорил, что решающего сражения нужно избегать всеми возможными способами, пока твое войско не будет значительно превышать войско противника количеством воинов. В данном случае на стороне датчан будет численный перевес. Но, даже если и так, англичан поведет за собой Ульфкитель. Она никогда не встречалась с этим человеком, но зато много слышала о нем.

– Ульфкителя следует опасаться, милорд. Он уже раньше водил своих людей из Восточной Англии против датчан и едва не победил.

– «Едва» в таких делах недостаточно, – сказал Кнут, – а помимо количества у нас будет еще и преимущество в неожиданности. До сих пор Торкелл всячески старался избегать прямых стычек с англичанами, так что Ульфкитель вообще не будет ждать, что мы можем напасть. Однако ключевым моментом тут станет своевременность. Мы хотим, чтобы они зашатались после первого нашего удара. Несколько трусов, поломавших строй и бросившихся бежать, могут определить судьбу сражения.

– Но они будут сражаться за то, чтобы защитить свою страну, – возразила она. – Даже если они будут бояться, они могут держаться за свою землю.

– Некоторые – да, могут, – сказал Кнут, – но среди них будут те, у кого родственники живут за Датским морем, и другие, кто избежал резни на день Святого Брайса несколько лет назад и до сих пор мечтает о том, чтобы отомстить. Мы заслали к ним своих людей, торговцев в основном, мужчин вроде Алрика, которые мало говорят, но зато много слушают. Через несколько ближайших недель мы снова свяжемся с ними и придем не с пустыми руками.

Теперь она понимала, как будет работать этот план. Он заплатит им серебром и внедрит в армию Ульфкителя. А потом они развернутся и побегут, увлекая за собой других, так что даже многочисленное войско может обратиться практически в пустое место.

– Найдите Туркителя, – посоветовала она ему. – Он владеет землями под Ипсвичем. Его отец и брат были с моим отцом в Шрусбери и погибли вместе с ним. Он не любит ни Идрика, ни короля. Алрик знает этого человека.

Она умолчала о том, что за эти годы трижды уже посылала Алрика к Туркителю, чтобы подпитывать ненависть того к Этельреду. Она была женщиной и, как предполагалось, не должна была ни во что вмешиваться; однако именно ее вмешательство заложило фундамент этого плана Кнута, хотя сам он об этом ничего не знал, а если бы она ему рассказала, то, скорее всего, не дождалась бы от него слов благодарности. Тем не менее, по ее разумению, он был ей должен за это, и она не видела причин, почему бы ей не попросить о вознаграждении.

Для этого она дождалась следующей ночи, когда они лежали, запыхавшись после постельных игр, и она уютно устроилась у него под рукой. Комната была освещена лишь мерцающим светом затухающего огня, но она ясно видела его лицо, этот высокий лоб и прямой нос – такой четкий профиль, что казалось, будто он вылеплен скульптором. Он смотрел куда-то в темноту над ними, и она понимала, что должна говорить сейчас, когда он разомлел от удовольствия и, вполне вероятно, удовлетворит ее просьбу.

Она провела языком по его уху, а затем шепнула в него:

– Возьмите меня завтра с собой. И я сделаю все, чтобы вы об этом не пожалели.

Он провел пальцами по ее волосам, игриво теребя густую прядь.

– Не могу, – ответил он. – Вы будете отвлекать меня, а это может быть опасно. Я не хочу никаких отвлекающих моментов.

– Думаю, там будет достаточно женщин, чтобы отвлекать вас. – Она повернулась лицом к его ладони и прикусила ее под большим пальцем. – Поэтому я и хочу быть с вами. Вы желаете, чтобы я начала вас умолять?

– Умоляйте сколько влезет, – сказал он, ухмыльнувшись, – вы все равно останетесь в Холдернессе. Здесь вы находитесь в безопасности.

– Безопасность! – фыркнула она. – А еще беспросветная тоска. Ненавижу это место. Холодное, сырое, уродливое. – И тут ей в голову пришла еще одна мысль. – А может, я тогда поеду в Йорвик? Я буду там вашими глазами и ушами.

– Йорвик не менее сырой и уродливый, и я не смогу навещать вас там так просто. Только не воображайте, что вам опять удастся ускользнуть от моих людей. Второй раз такой фокус у вас не пройдет.

Это ж надо, навещать так просто! Тогда как она его вообще не видит.

– Вы совсем как мой отец! – Она откинулась на подушки. – Собираетесь держать меня для своих целей в клетке, как какого-нибудь соколенка. Можно еще надеть мне на голову кожаный колпачок и привязать к ногам ремешок.

– Ваши глаза слишком красивы, чтобы закрывать их колпачком, – сказал он. – А насчет ремешков… я подумаю. Серебряные цепи вас устроят? Или, может быть, вы предпочитаете золотые?

Она ударила его в плечо, однако он только рассмеялся и накрыл ее своим телом; хотя поначалу она сопротивлялась, у него было против нее надежное оружие. Его губы, прикосновение его рук к ее коже быстро заставили Эльгиву забыть обо всем, кроме жажды удовольствия, которую он возбуждал в ней.

На какое-то время, по крайней мере. Когда он заснул подле нее, она в уме подсчитала, сколько дней и ночей они еще проведут вместе. Эта цифра раздосадовала ее. Кнут был молодым и сильным, он не обращал внимания на проходящие годы. Однако она была старше мужа на пять зим, и каждый год имел для нее значение.

Сколько зим еще пройдет, прежде чем она станет неспособной рожать детей, а значит, бесполезной для него?

Тира сказала, что у нее будет двое сыновей, но через пять дней муж ее сядет на свой корабль, взяв с собой и Алрика, и снова оставит ее живот пустым. Ее будут окружать женщины и охранять датские солдаты с кораблей, которым она не смела доверять, и подходящего мужчины рядом с ней не окажется. Мужчины в ее постели. С таким же успехом ее могли заточить в женский монастырь.

Она перевела взгляд на Кнута. В темноте лицо его было окутано тенью, но он был похож на своего отца – в нем чувствовались сила и мощь, как в гранитном утесе. У нее не получилось добиться, чтобы он выполнил ее просьбу, и она ненавидела его за это, как когда-то ненавидела своего отца и братьев. Как и они, он обладал над нею властью, которую ей не удавалось преодолеть.

Не удавалось, пока у нее не было сына.

Она прижала руку к животу, ощупывая мягкую плоть; она была уверена, что, несмотря на удовольствие, которое Кнут давал ее телу, новая жизнь в ее лоне не зародилась. Пока что.

И за это она ненавидела его тоже.

Апрель 1010 года

Лондон

В пятницу, накануне Страстной недели, в соборе Святого Павла отслужили специальную мессу, в которой высшее духовенство просило милости Господней для своей паствы, а также молилось о победе над врагами Англии. Эмма присутствовала там вместе со многими танами короля и их женами, которые прибыли в Лондон ко двору по случаю Пасхи. Сам Этельред и его свита в городе пока что не появились, но ожидались со дня на день. Этельстан и Эдмунд, к общему неудовольствию Эммы и архиепископа Эльфеха, выехали отсюда со своими отрядами за день до этого.

Эмма пыталась отговорить Этельстана от неповиновения приказу отца оставаться в Лондоне на пасхальный общий сбор двора, но все ее аргументы оказались бесполезными.

– Если я останусь, – тогда сказал он, – это послужит лишь одной-единственной цели: продемонстрировать мою покорность королю. Какой тогда в этом смысл? Он не доверяет мне независимо от того, что я делаю. От меня с Эдмундом будет гораздо больше пользы в Восточной Англии, когда мы вместе с Ульфкителем будем готовить ополченцев к сражению, чем если я останусь здесь и буду давать своему отцу советы, которых он все равно не примет.

– Но он поручил вам оборону Лондона, – возразила она. – Вы не можете просто так уклониться от этого.

– Могу, потому что город и так хорошо защищен. Господи, да он кишит вооруженными танами короля и их воинами. Я передал командование лондонским фирдом элдормену Эльфрику, кроме того, максимум через несколько дней сюда прибудут король и Идрик со своими людьми. В любом случае я уже и так нарушал приказ короля, отправившись в январе в Хедингтон. Я сделал это еще раз, когда вывел всю армию за городские стены остановить Торкелла, и тогда это сработало. Сколько раз он может наказать меня за одну и ту же провинность?

– Вам следует думать не о наказании, – настаивала она, – a о том, как он истолкует ваши действия.

– Эмма, он осудит меня независимо от того, что я сделаю. – Он взял ее руки в свои и посмотрел в глаза так искренне, что у нее защемило сердце. – Боюсь, что для меня единственный способ добиться уважения своего отца – это умереть за него.

– Не говорите так, – протестующим тоном сказала она, встревоженная таким наговором.

Он печально улыбнулся и поцеловал ей руку.

– Можете мне поверить, что я не намерен выбирать этот путь, чтобы заслужить любовь отца.

Это ее не убедило. Ей казалось, что будущее лежит перед ними, как громадный дикий зверь, готовящийся к прыжку, и она не могла заглядывать в это будущее без страха. С момента смерти Марго она все время боялась, что каждое их с Этельстаном прощание может оказаться последним.

Не в силах отогнать свои опасения, она, когда Этельстан пришел попрощаться, порывисто схватила его за руку и на мгновение задержала ее в своей руке. Глаза ее были сухими, когда она смотрела, как он уходит; она вдруг почувствовала, что ее, словно похоронным саваном, окутывает ужасная убежденность в том, что она его больше никогда не увидит.

По окончании мессы в соборе Святого Павла она поехала обратно во дворец, направляя свою лошадь сквозь густой туман, опустившийся на город, точно слепая пелена. Уже за дворцовыми воротами ей с сопровождающими пришлось объехать примерно с десяток вьючных лошадей, стоявших перед входом. Вокруг них суетились слуги, разгружавшие поклажу, и при виде этого она догадалась, что наконец-то приехал король.

Спешившись, она заторопилась в свои покои. Там ее должны были ждать дети – Годива на руках няни, Эдвард, наверное, устроился на скамье и вместе с Робертом рассматривает какую-нибудь книгу. А может быть, мальчики сейчас обследуют альков, который когда-то принадлежал им; тогда они уже, вероятно, нашли вырезанные из дерева корабли и коней, давно ожидавших их.

Проскользнув мимо слуг и вооруженной охраны, она поднялась по лестнице, которая вела в ее личные покои, и быстро зашла внутрь, однако там не было никого, кроме короля. Этельред, очевидно, находился во дворце уже продолжительное время, потому что успел сменить дорожное платье на длинную зеленую мантию из плотной шерсти, одетую поверх белого семеса.

– Где дети? – сразу же спросила она.

Только теперь она заметила, что шкатулка с ее личной корреспонденцией была открыта, а содержимое в беспорядке валялось на ее рабочем столике. Перед столиком сидел король, поглощенный чтением того, что ему, видимо, не нравилось, потому что он недовольно хмурился.

Подавив свое возмущение тем, что он роется в ее личных письмах, она затаила дыхание в ожидании ответа на свой вопрос.

– Мои дочери присоединятся ко мне в подходящий момент на следующей неделе для участия в сборе двора на Пасху, – пробормотал он, не отрывая глаз от письма, которое он держал в руке. – Сядьте.

Она не двинулась с места.

– А что с Эдвардом? Разве он не с вами?

На этот раз он поднял на нее глаза; взгляд его был холодным.

– Эдвард сейчас в Шропшире, как и моя дочь Эдит. Я вырвал Эдварда из-под присмотра этого нормандского священника, которого вы приставили к нему и который следовал за ним, словно тень, и отослал на воспитание к приемным родителям. Вы можете быть уверены, что там он находится в такой же безопасности, как если бы жил в Руане, как это предлагает здесь ваш брат, – сказал он, небрежно взмахнув свитком, который только что читал.

Ошеломленная, почти обессилевшая от разочарования, она нашла глазами скамью, выложенную подушками, которая стояла вдоль стены, и села. Однако она держалась прямо и гордо подняла подбородок, поскольку не хотела, чтобы он догадывался, какой удар он только что ей нанес. Прошел уже полный год с тех пор, как она в последний раз видела Эдварда. Сколько ей еще ждать встречи с ним? Вспомнит ли он ее вообще, когда увидит снова?

Трясущимися от злости и холода руками она сбросила с плеч отсыревший плащ.

– Элдормен Идрик посоветовал вам отослать от себя детей? – Ну конечно, а кто же еще? Она могла и не задавать этот вопрос.

– Этот совет гораздо лучше того, на чем настаивает ваш брат: отослать детей в Нормандию. – Он посмотрел на нее, и она увидела в его глазах ярость. – Мне он такого почему-то не предлагал. В письмах от него я только и слышал жалобы на то, что я заставляю вас печалиться, отлучив от двора. Это правда, Эмма? Вы настолько жаждете моего общества, дорогая?

Его саркастический насмешливый тон задел ее. Поскольку она промолчала, он ответил на этот вопрос сам:

– Нет. Я вижу, что вовсе не моего общества вы ищете, а общества Эдварда. Как вы, должно быть, разочарованы теперь. Вы ведь надеялись сопровождать вашего сына в путешествии через пролив к вашему брату, верно? Вы настолько испуганы нашествием датского отребья на Англию, что решили просить убежища у него?

– Вся Англия напугана, милорд, – сказала она. Страх того, что может принести это лето, был так же ощутим и заметен на улицах Лондона, как туман с Темзы. – Но уверяю вас, я не просила моего брата приютить детей в Нормандии. Как не считаю я мудрым и решение отдать Эдварда на воспитание так далеко, в Шропшир. Как вашему наследнику ему следовало бы находиться ближе к королевскому двору. Я могу понять ваше желание защитить его от врагов, но, когда пойдет молва о том, что вы услали его настолько далеко отсюда, это вряд ли успокоит народ…

– Я послал Эдварда на север не для того, чтобы защитить его от датчан, – раздраженно бросил он, – а чтобы удержать его подальше от вас.

Он преднамеренно выводил ее из себя, только она не понимала зачем.

– И кто, скажите на милость, объяснит это напуганным жителям Лондона? – вспыхнула она. – Может, вы огласите указ, что отсылаете сына отсюда, потому что боитесь того, чему он может научиться, находясь со своей матерью?

– У вас, миледи, слишком острый язык, – сказал он. И все же в голосе его прозвучала нотка удовлетворения, как будто он был доволен тем, что наконец дождался от нее резкого ответа. – Если бы епископы могли слышать вас сейчас, они не стали бы удивляться тому, что я захотел отлучить вас от двора.

Ах, вот в чем дело. Епископы приняли ее сторону и заступились за нее перед Этельредом, и ему это не понравилось. Она могла бы догадаться, что он использует Эдварда, дабы наказать ее за то, что в этом она взяла над ним верх. Как глупо с ее стороны было полагать, что он может позволить ее сыну остаться где-нибудь поблизости от нее!

Она сделала глубокий вдох, чтобы остудить свой гнев, поскольку он мог ей только навредить. Король использует его как повод вновь услать ее.

– Милорд, я являюсь королевой и вашей супругой. Я никогда не давала вам повода в чем-то упрекать меня, и тем не менее вы не доверяете мне даже воспитание собственного сына.

– Не доверяю. Как не доверяю я и вашему брату. Я не хочу, чтобы мой младший сын повернулся против меня, как это уже сделали его старшие братья. – Он посмотрел куда-то вдаль, мимо нее, и взгляд его затуманился. – Этельстан и Эдмунд покинули Лондон во главе вооруженных отрядов вопреки моему недвусмысленному и четкому приказу оставаться в городе. Я еще не выяснил, куда они отправились, но я опасаюсь худшего.

Она смотрела на него, словно оглушенная ударом грома. Он предпочитает думать самое худшее о своих сыновьях, вместо того чтобы обратить внимание на другие, гораздо более очевидные объяснения происходящего. Наверное, Этельстан все же был прав. Вероятно, единственный способ завоевать уважение короля – это умереть за него. И все же кто-то должен попытаться его урезонить.

– Этельстан и Эдмунд, милорд, отправились в Восточную Англию, чтобы помочь Ульфкителю собрать армию, которую вы приказали ему выставить против датчан. Они держали цель своей поездки в секрете, поскольку вы сами весьма мудро настаивали, чтобы никто не знал о том, чем занимается Ульфкитель.

Он быстро взглянул на нее; каждая черта его лица выражала сплошную подозрительность.

– Тогда почему же вам известно об этом?

«Потому что я ваша королева, – подумала она. – И я должна знать о таких вещах, даже если вы будете пытаться держать меня в неведении».

Вслух же она сказала:

– Я была одной из немногих посвященных. Остальные – это епископ Лондонский, архиепископ Эльфех и элдормен Эльфрик.

Он хмуро посмотрел на нее. Очевидно, список тех, кто знал о планах этелингов, – и куда сам он не вошел, – ему не очень понравился.

– Похоже, вы считаете, что это является оправданием того, что мои сыновья нарушили мой приказ.

– Единственное, что я считаю, – они не планируют никаких действий, направленных против вас, милорд.

Некоторое время он молчал и просто задумчиво смотрел на нее, словно старался раскрыть какие-то секреты, которые она могла от него скрывать. Она же тщательно старалась сохранить безучастное выражение на лице, поскольку у нее действительно был один секрет, о котором он никогда не должен узнать: безнадежная и беспрестанная тяга к мужчине, который не был королем.

Наконец он встал, еще раз взглянул на письмо ее брата и швырнул его обратно на стол.

– Опасения Ричарда, конечно, беспочвенны, а его предложение предоставить убежище для детей бессмысленно. Когда будете отсылать ему письмо, напишите: все, что мне нужно, – это люди, которые могли бы вместе с нами выступить против датчан. И очень жаль, что он столь сдержан в том, чтобы предложить нам именно такой вид помощи. – Он подошел к ней и, взяв за подбородок, заставил посмотреть ему в глаза, непроницаемые, словно каменная стена. – Теперь, когда я удовлетворил епископов, вернув вас ко двору, я хочу, чтобы вы пришли ко мне сегодня ночью. Не сомневаюсь, что все ваши сторонники желали бы, чтобы вы снова принесли ребенка, и чем раньше, тем лучше.

– Милорд, сейчас Великий пост, – запротестовала она, вздрогнув от его прикосновения, но не в силах его избежать. – А соблюдение поста требует…

– Если вы думаете, что это грех – лечь сейчас в постель с королем, то исповедуйтесь в этом своему духовнику. Но грех это или нет, вы придете ко мне сегодня ночью, а также в любую другую ночь, когда мне этого захочется. – Выпустив ее из рук, он двинулся к выходу, но потом остановился и добавил: – Думаю, мы могли бы послать девочку в Нормандию. Она еще слишком мала, чтобы ее можно было использовать здесь.

После того как он ушел, слова его еще долго эхом отзывались в ее сознании, наполняя душу злостью и дурными предчувствиями. Ей было понятно, что он собирается сделать. Она даже видела, что им при этом движет, как бы это ни было отвратительно.

Он хочет, чтобы она снова забеременела, чтобы можно было опять безболезненно услать ее подальше от королевского двора, не сталкиваясь с заступничеством епископов или ее брата. Такова его политика.

Он собирается вылепить Эдварда по своему подобию и использовать его для своих целей, как ему заблагорассудится. Таково его тщеславие.

Он сделает набеги датчан оправданием того, что заберет у нее дочь, отослав Годиву через пролив, возможно, навсегда. Такова его мстительна злоба.

Он мог бы осуществить все это, если бы захотел. У него в руках была власть. Однако он сделал серьезную ошибку, позволив ей заглянуть в то, что было у него на уме. Существовали способы сорвать его планы, и скоро он узнает, что у королевы есть свои возможности. На данный момент, по крайней мере, она заручилась поддержкой высшего духовенства, которому он не смел противиться. Его угрозы пока что были лишь словами; однако словами этими она могла поделиться с другими, сделав так, что они потеряют свою силу.

Она взглянула на слуг, которые вошли в комнату сразу после ухода Этельреда. Сколько их является шпионами короля и кто именно из них принес ему шкатулку с письмами, которую она так тщательно запирала и прятала?

Это уже не имело значения. Скоро вокруг нее вновь появятся люди из ее проверенного окружения, которым она доверяет, включая и отца Мартина. С их помощью она уж постарается, чтобы определенным магнатам короля стало известно о его угрозах.

Этельред никогда не увидит ее безропотной жертвой, и она сделает все возможное и от нее зависящее, чтобы он не использовал детей в качестве оружия против нее.

 

Глава 27

Декабрь 1010 года

Глостершир

Эмме говорили, что с Сайресдюн открывается великолепный вид, и, стоя на вершине этого холма и глядя вдаль, она не могла с этим не согласиться. Впрочем, открывавшаяся ее взору картина была обманчива, поскольку почти заставляла ее поверить в то, что в Англии все мирно и спокойно.

Она немного отошла от своих спутников и теперь медленно обернулась, оглядывая поля и леса Мерсии, а также высокие холмы вдалеке, обозначавшие северный край графства Уэссекс, – все это было покрыто блестящим покрывалом рано выпавшего снега. Сейчас казалось, что Господь коснулся своим пальцем всего того, что было сожжено и разрушено войной, и оно снова стало прежним.

Но она знала, что это не так. Весной, а может, и раньше, снег уйдет, и тогда откроются лежащие внизу руины – разоренные деревни и сломанные жизни.

И подорванное доверие. Народ Англии полагался в своей вере на короля, а он ее не оправдал. Нельзя сказать, что он не пытался этого сделать, но от этого его полный провал не переставал быть провалом.

Она глубоко вдохнула чистый морозный воздух. Ярко-синее небо над ее головой было умыто солнечными лучами. Она пыталась найти обнадеживающие знаки во всей этой ослепительной красоте, но не смогла. Сознание того, сколько было потеряно за последние несколько месяцев, действовало слишком угнетающе.

– Я боюсь, – сказала она, признаваясь в этом самой себе, а также Уаймарк и отцу Мартину, которые пришли сюда вместе с ней.

Сейчас они уже присоединились к ней на самой вершине холма. Отец Мартин, скрестив перед собой руки и положив на них подбородок, заговорил.

– Всему свое время, миледи, – сказал он. – Сейчас, похоже, наступило время страха и слез.

– Вам и раньше бывало страшно, Эмма, мы все боялись. – Уаймарк коснулась ее руки успокаивающим жестом. – И все же мы живы и здоровы. Пока что, по крайней мере.

Эмма благодарно улыбнулась ей: подруге в любой ситуации удавалось найти крупицу золота, даже в мире, охваченном мраком и унынием.

– Я боюсь не за себя, – сказала она, – а за своих детей и твоего сына. Я боюсь за детей короля и за англичан, которых ждет суровая безрадостная зима. Я не вижу счастливого разрешения тем бедам, с которыми столкнулись люди, – с которыми столкнулись мы все. И, сколько ни вглядываюсь, не могу найти в своем сердце даже проблеска надежды.

– Тогда и не ищите их! – с жаром сказал отец Мартин. – Обратитесь к Богу. И попросите у него не надежды, а мужества и смиренного принятия ситуации.

«Вероятно, его слова были мудрыми», – подумала Эмма, и все же она не могла заставить себя полностью поверить ему. Он предлагал ей склониться перед волей Божьей, однако она была не в силах принять то, что разорение Англии происходит по воле Всевышнего. За этим стояла воля людей, и насаждалась она со всей немыслимой жестокостью, с какой один человек может относиться к другому. Иногда гнев захватывал ее настолько, что ее молитвы из просьб о милости превращались в вопли ярости.

Но отцу Мартину и Уаймарк она сказать об этом не могла. Каждый из них должен был найти свое утешение. Это правда, что существует множество вещей, за которые она благодарна Господу. Ее домочадцы были с ней уже несколько месяцев – Годива с няней, Уаймарк, отец Мартин и многие из тех, кто вместе с ней уходил из дворца в Хедингтоне и кто потом пожелал остаться с нею.

Они отправились с ней на зимний совет короля в этот дальний уголок на самом западе Англии, место, еще не тронутое врагом и тем опустошением, которое он нес за собой. Дочери короля со своими мужьями уже прибыли сюда. С Эльфой приехала ее маленькая дочь, которой сейчас было две зимы от роду. Хильда также проделала дальнее путешествие вместе с ними из Нортумбрии в сопровождении молодого вассала Ухтреда по имени Годрик, который искал ее руки и получил согласие. Их свадьба должна была привнести некоторую радость в рождественский сбор двора.

Три этелинга, однако, до сих пор не откликнулись на призыв короля, и это приводило ее в дурное расположение духа. Даже сейчас она вглядывалась в даль – сначала на север, затем на юг, – воображая, что может увидеть какие-то признаки их приближения. Глупо, конечно. Она находилась слишком далеко, чтобы разглядеть дорогу, по которой Эдвард будет ехать из Шропшира, или тот путь, по которому Этельстан и Эдмунд будут добираться до Лондона.

Отсутствие Этельстана в особенности наполняло ее душу мрачными предчувствиями. Он до сих пор не помирился со своим отцом и даже не разговаривал с Этельредом целый год. Впрочем, он сдержал слово, которое дал ей в Лондоне перед битвой при Рингмире: не погиб в бою, чтобы ублажить короля. Хотя он был ранен и рана его заживала долго и тяжело, но это нисколько не уняло гнев короля по поводу неповиновения сына. Король ежедневно требовал от Этельстана известий и сердился, когда не мог ничего узнать о нем. Они знали только, что он покинул Лондон и уже должен был приехать обратно, – вот только до сих пор не приехал.

Она выдумывала тысячи причин, которые могли задержать его, но, вероятнее всего, как ей казалось, именно неприязнь к отцу подталкивала его не выполнять приказы короля. Она молила Бога, чтобы она ошиблась. Молилась, чтобы он приехал, и как можно скорее. Его отцу был необходим совет каждого разумного человека, оставшегося в королевстве, если он на самом деле хотел найти выход из раздоров, засосавших их прошлым летом, – раздоров, которые весной начнутся вновь, если ничего не предпринять.

А если Этельстан не будет выполнять приказы, его отец станет рассматривать это как враждебные действия.

В итоге послали даже за Эдвардом, хотя король, который хотел держать сына вдали от нее, поначалу и противился этому. В этом сражении она одержала победу – с холодной рассудительностью представила все свои аргументы, один за другим, предварительно заручившись поддержкой всех высших священников, входивших в королевский совет. Сначала Идрик спорил с ней, но, когда понял, что на ее стороне более могущественная группировка, он переменил свое мнение. Очевидно, что Идрик предпочитал скорее переметнуться в противоположный лагерь, чем проиграть, независимо от того, о каком конфликте шла речь.

А конфликт в королевских покоях сейчас разгорелся нешуточный! Они с Этельредом выстраивали аргументы друг против друга, словно шеренги солдат, и порой она жалела, что много лет назад, перед тем как ее брат послал ее через пролив в качестве оружия против этого короля, он не подумал научить ее искусству ведения войны.

Когда они вернулись к королевскому дворцу, проехав мимо поставленных рядами палаток для небольшой армии вассалов, сопровождавших членов витена, она заметила, что над входными воротами появился новый штандарт.

Прибыл Эдвард.

Она оглянулась на Уаймарк, которая взглянула на нее с блестящими от радости глазами и сияющей улыбкой. Среди сопровождающих Эдварда должен был приехать и Роберт. Значит, прибыли оба ее сына.

Облако страха и напряжения, окутывавшее ее долгие месяцы, вдруг рассеялось. Она сдержала свое горячее желание сразу же побежать в королевские покои искать Эдварда, поскольку тот первым делом должен был воздать все почести королю, а ей не хотелось после долгой разлуки встретиться с сыном под неодобрительным взглядом Этельреда. Она подождет Эдварда на своей половине – она знала, что тот должен сам туда прийти. И пусть Этельред даже не надеется окончательно разделить их, как бы ему того ни хотелось.

Ей казалось, что прошла целая вечность, прежде чем ее сын наконец-то вошел в ее комнату; ей хотелось плакать из-за всех тех перемен, которые произошли с ним за последние два года. Он запомнился ей пухлым маленьким мальчиком, который любил сидеть, свернувшись клубочком, у нее на коленях, и слушать сказки, которые она ему рассказывала. Теперь ему было уже шесть зим от роду, и он стоял перед ней, высокий и стройный, но напряженный и неулыбчивый. Его тонкие волосы по-прежнему оставались белокурыми, но кудри, которые ей так нравились, были коротко подстрижены, отчего его лицо казалось еще более худым.

«Вылитая моя сестра Матильда», – вдруг с болью подумала она. Точная копия, вплоть до впалых щек и узкого рта.

Эдвард стоял, не пытаясь приблизиться к ней. Напряженно поклонившись, он просто молча изучал ее – так же, как его изучала она.

На нем была серебристо-серая туника, вышитая золотой нитью. А под ней – шафранового цвета скирт. Он выглядел в точности как наследник престола, а на лице его читалась такая тщательно контролируемая сдержанность, что она подумала: «Он уже, должно быть, прекрасно осведомлен о своем статусе первого среди этелингов».

Догадывался ли он, насколько рискованна и опасна эта привилегия? Эдмунд будет вне себя от ярости, когда увидит своего сводного брата, разодетого столь экстравагантно именно тогда, когда остальная часть королевского двора в трауре.

Она догадывалась, что это дело рук Идрика, который старался вызвать раздор между братьями. Эдит, вероятно, тоже внесла в это свою лепту, потому что в последнее время она начала проявлять к Эдварду небывалый интерес. Ее прежде непоколебимая поддержка претензий Этельстана как наследника королевского трона была отброшена в сторону в тот же миг, как она узнала о непримиримой вражде между своим братом и своим мужем. Если жажда власти однажды приведет к конфликту между Эдвардом и Этельстаном, Эдит и ее муж, безусловно, примут сторону Эдварда.

«Боже милостивый, пусть до этого никогда не дойдет», – молилась она.

Но затем она выбросила из головы мысли о других детях короля и сосредоточила все внимание на этом молчаливом мальчике, который сейчас стоял перед ней. Может быть, Эдвард стесняется? Или же ищет в памяти какие-то воспоминания о ней?

Оставив свое кресло, она присела перед ним и обняла его. Он позволил ей эти объятья, но явно не был им рад. У нее возникло ощущение, будто она обнимает каменную статую мальчика. Когда же она немного отстранилась, чтобы посмотреть на него, он встретил ее взгляд с прохладной учтивостью.

Неужели он уже в таком юном возрасте научился, как прятать свои мысли и чувства? У нее на это ушло намного больше времени.

И снова ей захотелось разрыдаться.

– Ты помнишь меня, Эдвард? – спросила она.

– Вы – королева, – с готовностью быстро сказал он высоким чистым голосом. Это был политический ответ, и очень корректный.

Но вовсе не этого она от него ждала и не на это надеялась.

Она отвела его к скамье у стены, и некоторое время они беседовали – она задавала прощупывающие вопросы, а он давал ответы, которые почти ничего не рассказывали о нем. В конце концов за ним пришел слуга, чтобы подготовить его к вечерней трапезе, за которой он должен был сидеть по правую руку от короля. Покидая ее, Эдвард опять поклонился – так же сдержанно и официально, как было, когда он вошел сюда.

Она смотрела ему вслед, пока он уходил: прямая спина и гордо поднятый подбородок.

По крайней мере это у него от нее, хотя сам он мог того и не знать. Когда-то он был ее маленьким сыночком, ее крошкой, всем ее миром. «Кому же он принадлежит теперь?» – думала она, и сердце ее обливалось кровью от скорби.

Декабрь 1010 года

Возле Солтфорда, Оксфордшир

– Думаю, мы не туда свернули на последнем перекрестке, – сказал Эдмунд. – Мы должны были уже приехать. Ты уверен, что знаешь, куда нас ведешь?

Этельстан сердито пробурчал что-то в ответ. Он хорошо знал, куда идет. Оглянувшись назад, на полдюжины людей и вьючных лошадей, ехавших вместе с ними, он убедился, что никто не отстал, после чего вновь взглянул на тропу.

Земля была укрыта тонким снежным покрывалом, бледно отсвечивавшим в сиянии неяркого зимнего солнца. Небо отливало грязным синевато-серым цветом, а морозный вечерний ветер больно покалывал лоб и щеки, словно острым лезвием. До сих пор Эдмунд не жаловался и почти ничего не говорил. Этельстан был благодарен брату за его ненавязчивое молчание, но понимал, что терпение Эдмунда не бесконечно и долго он не выдержит. Тем не менее они проехали еще какое-то расстояние, прежде чем Эдмунд заговорил опять.

– Этельстан, мы, должно быть, заблудились. Наверное, ты плохо запомнил, где находится этот круг из камней. Мы ведь были здесь уже давно – лет девять назад? И тогда нас сопровождал проводник, не говоря уже о таких пустяках, что подъезжали мы совершенно с другой стороны.

– Мы на верном пути, – ответил Этельстан командным тоном, не допускавшим никаких возражений.

Эдмунд погрузился в задумчивое молчание, а затем, как и ожидал Этельстан, все понял, сопоставив все в уме.

– Ты уже был здесь с тех пор. – Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение. – Но, ради бога, зачем? Ты сказал, что она обманула тебя. Тогда зачем ехать за советом к ней снова? И почему мы едем к ней именно сейчас?

Почему? Он ни с кем и никогда не говорил о том, что прорицательница сказала ему в первый раз, и боялся даже заикнуться о еще более зловещем пророчестве, которое он узнал от нее, когда увиделся с ней опять, – что он и его братья пройдут горький путь.

Он пытался убедить себя, что она обманщица, что нужно быть глупцом, чтобы всерьез воспринимать все эти россказни.

Однако трое его братьев уже умерли, а весь последний год все в Англии, не только дети Этельреда, шли горькой дорогой слез. После того как побоище под Рингмиром уничтожило большую часть армии Ульфкителя, а оставшиеся в живых вынуждены были бежать, спасая свои жизни, датчане, насколько он сумел понять, разбились на пять групп. Некоторые из них были пешими, а другие – конными. Питались они едой, вырванной изо рта у детей Англии. Они заставляли английских мужчин смотреть, как насилуют их жен, сестер и дочерей. Они отбирали все, что могли унести, а то, что унести были не в состоянии, они сжигали – в зависимости от настроения морских разбойников и их предводителей. Семь месяцев страна горела и подвергалась разорению – от Восточной Англии до Фосс-Уэй и от долины Темзы до долины Фенланд.

И в это время ему было приказано оставаться в стенах Лондона под угрозой ссылки в случае неповиновения. Он яростно бранился по поводу такого наказания, но Эдмунд называл его глупцом.

– И что ты мог сделать, даже если бы выехал из Лондона? – спросил Эдмунд, жестом показывая на забинтованную ногу Этельстана, которая была сильно ранена и сломана под Рингмиром. – Пройдут месяцы, прежде чем ты сможешь нормально ходить и ездить верхом. Пока она не заживет, ты бесполезен, так что прекрати жаловаться, что тебя плохо используют.

После того как рана зажила, еще много недель ушло на восстановление сил, необходимых, чтобы скакать на коне или крепко стоять на ногах, орудуя мечом. В течение этого времени Этельстан злился и досадовал, получая сообщения от Эммы о поражениях английского войска в одном графстве за другим. После того как викинги решили разделить свои силы, стало вообще невозможно предугадать, где они ударят в следующий раз, чтобы организовать оборону. Для Англии это лето превратилось в одну непрерывную и долгую цепь катастроф. Королевство стояло на краю разорения, проходя горький путь, о котором предупреждала провидица. Этельстан и сам не мог понять, чего ждет, обращаясь к ней опять. Она никогда не обещала ему хорошей судьбы, и он боялся: то, что он услышит от нее сегодня, окажется ничем не лучше. И все же он чувствовал необходимость найти ее и еще раз взглянуть в лицо этой представительницы древних язычников, стоящей в кругу из камней. Возможно, он просто нуждался в каком-то утешении – если эта древняя раса смогла выжить тут, для его собственного народа еще не все потеряно и он не обречен.

Эдмунд, которого, видимо, злило столь длительное молчание, прервал его долгой вереницей проклятий. Затем он спросил:

– И сколько раз ты беседовал с этой коварной женщиной?

Этельстан заколебался, потому что, если он признает это, Эдмунд захочет узнать больше.

– Сегодня будет в четвертый раз, – в конце концов произнес он. – Но я не скажу тебе, что она говорила мне.

Эдмунд снова выругался, но больше вопросов не последовало.

Вдалеке впереди них Этельстан наконец заметил веху – каменный столб на гребне холма, выделявшийся бледным пятном на фоне зловещей темноты неба. Все неровные, зазубренные камни были на своих местах, чернея на белом снегу. Но на этот раз, впервые за все время, она не ждала его среди них.

Он нахмурился, оглядывая камни, а затем стал внимательно осматриваться вокруг. Среди дубов, окружавших каменное кольцо, где когда-то стояла ее хижина, – стены, сплетенные из прутьев, обмазанные глиной, соломенная крыша, – сейчас остался только холм снега под деревьями, чьи голые ветви почернели от огня.

– Должно быть, датчане побывали и здесь, – заметил Эдмунд. – Проклятье, как они нашли это место? Это ведь полная глухомань. Этельстан, если у нее на самом деле есть дар предвидения, она должна была увидеть надвигающуюся беду и убежать. Мы теряем понапрасну время, и скоро наступит ночь. Я хотел бы сегодня все-таки ночевать в кровати, пусть даже в промозглом полуразрушенном доме – вряд ли нам найти тут что-то получше после всех ужасов этого лета.

Но Этельстан слушал его вполуха, направив своего коня между деревьями, окружавшими круг из древних камней, к сугробу, который он заметил на другой стороне. Он надеялся, что Эдвард окажется прав и что, в отличие от многих других, она получила предупреждение свыше и смогла ускользнуть. Вещей, чтобы забрать с собой, у нее было мало, и среди них уж точно не имелось ничего такого, что жаждала бы получить свора грабителей с датских кораблей.

Добравшись до чернеющих деревьев, он спешился и пошел к снежному холму. Местами снег стаял, и под ним виднелось обугленное дерево разрушенных стен. Эдмунд присоединился к нему, и вдвоем они растащили то, что осталось от присыпанных снегом столбов, составлявших остов маленькой хижины.

Когда Этельстан увидел, что находится внизу, он с проклятиями отшатнулся, хотя даже ожидал найти там нечто подобное. Он подозревал, что то же самое лежало под бесчисленными руинами, усеявшими землю Англии прошлым летом: мертвые тела с невидящими глазами, полуобгоревшие трупы, настолько изуродованные, что трудно было определить, кто здесь погиб, мужчины или женщины.

Тут огонь был недостаточно жарким, чтобы превратить кости в пепел. Он смотрел на обугленную разлагающуюся человеческую плоть, сдерживая дыхание от невыносимого смрада. Она лежала так, как упала, погибнув, видимо, когда на нее свалилась балка перекрытия крыши.

Неужели они заперли ее и сожгли в доме заживо? Господи, он очень надеялся, что ошибается.

– И что теперь? – спросил Эдмунд с угрюмым выражением на лице. – Похоронить мы ее не можем. Земля слишком твердая от мороза.

– Мы все-таки должны что-то сделать, – ответил Этельстан. Судя по состоянию тела, как он заметил, ее уже успел найти какой-то зверь. Нельзя было оставлять ее так. – Она всю жизнь прожила среди камней. И мы, конечно, сможем найти их тут достаточно, чтобы укрыть ее.

Он сделал знак своим людям, и они прошли широкой полосой, выбирая самые большие камни, какие можно было поднять, чтобы здесь, под старыми дубами, сложить пирамиду на месте, где она лежала.

И все это время в ушах его навязчиво и неустанно звенели последние слова, которые она тогда сказала ему, и в конце концов он начал бояться, что они сведут его с ума.

«Я вижу огонь, – говорила она, – и дым. И больше там ничего нет».

Что она предсказывала этими словами? Свою смерть? Или судьбу всей Англии?

Когда они через два дня приехали в Кингсхольм, было уже почти темно. Зайдя в предоставленную им комнату, Этельстан и следовавший за ним по пятам Эдмунд нашли там Эдвига, уютно расположившегося на одной из кроватей. Спиной их брат опирался на груду подушек, одна нога прямо в сапоге лежала на постели, а в руке у него, как обычно, была чаша с элем.

– Напиваешься в одиночку? – резко бросил Этельстан, которого раздражал один только вид Эдвига. Его брат превратился в преданную тень Идрика, и ему становилось все труднее ладить с ним где бы то ни было, не говоря уже о том, чтобы делить с ним ночлег.

Он пересек комнату и, осторожно присев на край кровати, вытянул ноги. Он очень устал, рана до сих пор беспокоила его; к тому же он опасался, что у него не хватит терпения, чтобы общаться с захмелевшим Эдвигом.

– А тут не с кем пить, – ответил Эдвиг, с трудом выговаривая слова, из чего Этельстан понял, насколько тот пьян. – Король объявил тайный сбор, а меня туда не пригласили.

Эдмунд, который сразу же направился к горящему светильнику на высокой ножке, теперь с интересом посмотрел на Эдвига.

– А чему посвящен этот сбор?

– Условиям мира, – фыркнул Эдвиг. – Архиепископ Эльфех только что прибыл из Кента, где он встречался с этим негодяем Торкеллом. – Он неопределенным жестом поднял свою чашу – за здоровье датчан, как решил Этельстан. – И король призвал к своей груди всех своих ближайших советников, чтобы Эльфех мог рассказать им, во что нам обойдется этот мир.

– Тогда что же ты делаешь здесь? – спросил Этельстан. Пьяный Эдвиг или трезвый, он все равно был этелингом и поэтому должен находиться с королем.

– Меня прогнали, – ухмыльнулся Эдвиг. – После того как застукали с девицей в покоях, предназначенных для архиепископа.

На лице Эдмунда отразились недоверие и отвращение одновременно.

– Боже мой, какой же ты дурак! Что ты там делал? Затащил какую-то служанку в постель к архиепископу?

– Она сама этого хотела, – возразил Эдвиг, – а комната была пуста! Откуда мне было знать, что туда ворвется Эльфех, который чуть в обморок не грохнулся при виде моей славной голой задницы? – И он расхохотался пронзительным пьяным смехом.

Эдмунд выразительно посмотрел на Этельстана:

– Может, мне врезать ему? Если он отключится, нам по крайней мере не придется его слушать.

– Судя по его виду, он и сам достаточно скоро отключится. А я хочу узнать, что ему известно о предложении мира. Эдвиг! Какие условия перемирия король предложил Торкеллу?

– Обычные отвратительные условия, – ответил Эдвиг и, казалось, даже немного протрезвел. – Двадцать четыре тысячи фунтов серебра и провизию на всю зиму. Взамен они должны убраться отсюда, как только вскроются ото льда морские пути, и поклясться, что больше никогда не вернутся снова.

– Чтобы достичь этого, потребуется больше, чем двадцать четыре тысячи фунтов серебра, – раздраженно бросил Этельстан. – Торкелл уже поставил нас на колени и прекрасно понимает это.

– Но это же и так гигантская сумма денег! – возразил Эдмунд.

– И все же он потребует еще больше, – сказал Этельстан, – а король будет вынужден заплатить.

Эдвиг сел и сбросил ноги на пол.

– Этельстан, по-видимому, прав, – сказал он, слегка покачиваясь. – Но приободритесь: есть и кое-какие хорошие новости. Наш северный друг Моркар нашел леди Эльгиву.

– Дьявол это, а не леди, – сказал Эдмунд. – И где же она?

Эдвиг снова поднял чашу, как для тоста.

– Умерла и похоронена на церковном кладбище в Линдсее.

Этельстан перехватил взгляд Эдмунда: похоже, что они одновременно подумали об одном и том же. Была ли Эльгива убита по приказу короля?

– Каким образом она умерла? – спросил Этельстан.

– Во время мора. Божья карающая рука в действии, – сказал Эдвиг, насмешливым жестом перекрестив воздух. – Она отправилась к своей кузине – как там ее? Ну, жена Сиферта? Такая высокая, с большими глазами?

– Альдит, – пробормотал Эдмунд. – Ее зовут Альдит.

Эдвиг щелкнул пальцами:

– Точно! Итак, Эльгива поехала прошлой зимой к своей кузине, заболела там и умерла вместе с половиной местных домочадцев. Эта самая кузина до последнего времени все скрывала, и Сиферту лишь недавно удалось это из нее вытащить. Похоже, он сам сейчас болеет, так что новость привез Моркар. Не повезло Сиферту, поскольку за это король отвалил его брату прекрасный надел земли в Пяти городах.

– Как будто ему нужна эта земля! – заметил Эдмунд. – Им с Сифертом там принадлежит практически все. А теперь к ним еще отойдут и земли, которые раньше принадлежали Эльгиве.

– За эти земли им придется платить налог, – напомнил ему Этельстан. Его отец был большим мастером обменивать землю на серебро и золото – один из немногочисленных его талантов.

– А налоги там будут немалые, – согласился Эдвиг, неуверенно вставая, чтобы налить себя эля. – Король, вероятно, постарается выжать все до последнего пенни, с каждого хайда английской земли, лишь бы спровадить отсюда датчан.

– Его таны еще взвоют от этого, – сказал Эдмунд.

Эдвиг вновь рассмеялся:

– Да уж, взвоют обязательно, жалкие трусы! Вы сами увидите их в зале королевского дворца. Эта зала сейчас напоминает псарню, забитую разъяренными рычащими собаками. Лают друг на друга по поводу того, как лучше остановить датских мерзавцев, но ни один не горит желанием поднять свой меч против них. Король проклинает их, проклинает дьявола, проклинает даже Бога, – но, конечно, не в присутствии духовенства. – Он сделал большой глоток из своей чаши и расплескал эль, когда вновь тяжело рухнул на кровать. – Он проклял бедного Ульфкителя за то, что тот проиграл битву при Рингмире. Кричал, что нашу сестру понапрасну отдали за этого лорда из Восточной Англии, у которого не хватило ума умереть после того, как он проиграл сражение, и он даже угрожал отобрать у него Эльфу и отдать ее за кого-нибудь другого. – Он снова помахал своей чашей. – Ваш приезд, милорды, будет встречен с большой радостью, обещаю вам, – новое мясо, на которое смогут накинуться эти псы. Будьте готовы к тому, что они попьют вашей крови.

Этельстан нахмурился и встал. Он уже услышал от Эдвига все, что хотел.

– Спасибо за предупреждение, – сказал он и повернулся к Эдмунду. – Думаю, пора дать знать королю и своре его псов, что мы уже здесь.

 

Глава 28

Декабрь 1010 года

Кингсхольм, Глостершир

Этельред внимательно изучал стоявшего перед ним человека – архиепископа, королевского эмиссара, его советника на протяжении многих лет. Затем он перевел взгляд с усталого лица Эльфеха на массивный золотой крест у него на груди и епископский посох с инкрустацией из серебра и золота, на который тот опирался.

Боже милостивый! Если бы этот человек вырядился подобным образом и встречаясь с Торкеллом, датчане удвоили бы сумму требуемой дани и при этом еще и посчитали бы, что их надули.

Почувствовав себя неуютно, он перевел взгляд с архиепископа на остальных, кто собрался в королевской зале, – своих родственников и ближайших советников. Эдвард, наследник трона, сидел по правую сторону от помоста, разодетый в золото, соперничающее с нарядом архиепископа. «Эдит постаралась, – догадался он, – и очень глупо поступила».

Напротив Эдварда в левой половине залы сидела Эмма, одетая в темное платье, более подходящее к данному случаю: единственным украшением на ней была серебристая вуаль, скрывавшая ее красивые волосы. Рядом с ней, потупив глаза и избегая взгляда короля, сидели его дочери. Он отдал их замуж за влиятельных людей; вероятно, они побаивались предстоящей стычки между их мужьями и отцом, которая вполне могла произойти. Но Этельред всю жизнь осыпал их золотом, и, если они хотели доказать ему свою благодарность, им следовало определиться, на чьей стороне окажется их преданность в этой ситуации.

Затем он бросил взгляд на скамью этелингов. Старших до сих пор не было. «Является ли их отсутствие благословением судьбы, – подумал он, – или же предвестием надвигающейся беды?»

Были прочитаны молитвы с просьбой дать им мудрости, и теперь он чувствовал, что все глаза в зале устремились на него в ожидании, когда он даст знак архиепископу говорить. А он все колебался, внимательно изучая лицо Эльфеха и пытаясь найти там намек на то, какие именно вести он принес им от врага, однако ничего так и не смог прочесть. Уже кивнув Эльфеху, чтобы тот начинал, он вдруг заметил, как Этельстан и Эдмунд входят в залу и занимают свои места.

Итак, они все-таки явились, его непокорные сыновья. Ему хотелось спросить у них, какие дела могли их задержать, но в этот момент внимание его привлек голос Эльфеха, заполнивший пространство с силой проповеди.

– Торкелл расквартировался на зиму в Рочестере, милорд, – начал Эльфех, – что привело к немалому смятению среди горожан. Я встретился с ним там и изложил ему предложенные вами условия. Ваше предложение снабдить его провиантом на зиму было принято, и в залог подтверждения ваших слов и с целью ослабить тяготы, свалившиеся на плечи жителей Рочестера, я уже распорядился, чтобы туда направили запасы еды, собранные с моих собственных земель.

Этельред одобрительно кивнул. Если бы архиепископ не дал датчанам провизию, они все равно украли бы ее в каком-то другом месте. Однако для нескольких тысяч мужчин на три месяца потребуется гораздо больше, чем может дать Эльфех. Так что еще много чего придется туда отослать – тяжкое бремя для южных графств, которые этому точно не обрадуются.

– Согласны ли они взять предложенную нами дань и покинуть Англию? – настойчивым тоном спросил он.

Ему не терпелось поскорее узнать это, но что-то во взгляде архиепископа предупреждало его, что ему вряд ли понравится то, что он услышит.

– Датчане отказались от двадцати четырех тысяч фунтов серебра, которые я им предложил, и вместо этого потребовали сорок восемь тысяч фунтов.

В ушах у него громкими пульсирующими ударами застучала кровь, но все это потонуло в криках ярости и возмущения, заполнивших залу.

Сквозь этот немыслимый гвалт до него донесся голос Идрика:

– Они просто сумасшедшие!

– Нет, не сумасшедшие, – пробормотал себе под нос король, когда снова обрел дар речи. – Они – дьяволы.

Они хотят его сломить, хотят посеять бунт. Они уже разорили и ограбили большую часть северных графств, сожгли урожай, отобрали в равной степени все как у богатых, так и у бедных. Вся тяжесть этой дани должна была упасть на Уэссекс, но по Уэссексу был нанесен удар еще прошлым летом.

– Наш народ и так уже возмущается налогами, которые ему пришлось заплатить, чтобы укрепить города, а также экипировать нашу армию – и все понапрасну. Вам, архиепископ, не хуже моего известно, как люди Англии встретят требование новых податей. Что же вы сказали им на это?

– Я сказал, что вернусь к ним с вашим ответом через неделю после Богоявления.

Боже правый! Неужели старый дурак не сообразил, как использовать зимние месяцы в свою пользу? Намного лучше было бы, если бы датчане сидели в своих зимних лагерях и ломали голову над тем, что же планируют эти англичане, чем давать им быстрый ответ, каким бы он ни был.

– А почему вы назначили время ответа так скоро, на конец января? – недовольно прорычал он.

– Я пытался отсрочить ответ, милорд, но эту дату назначил Торкелл, и при этом он угрожал еще большей жестокостью, если мы не примем ее.

Торкелл. Одно только это имя вызывало ужас среди англичан. И все же Торкелл – всего лишь смертный, и притом весьма жадный. Эту слабость можно использовать, чтобы подчинить его. Подобное уже случалось раньше.

– Будет крайне непросто собрать такую большую дань, даже если мы согласимся на их требования. Мы должны выиграть время. – Он подался вперед на своем кресле и по очереди окинул сверлящим взглядом каждого, кто сидел в комнате. – Я назову вам ответ, который собираюсь послать Торкеллу. Я не буду сразу принимать его требования, поскольку не хочу, чтобы он видел во мне легкую добычу. Пусть я и вынужден буду в конце концов принять его условия, я покажу свою слабость, если не попробую торговаться с этим мерзавцем. Мы набьем их желудки, чтобы предотвратить новые разрушения, но нет необходимости торопиться наполнять их корабли своим серебром. Что скажете? Какой бы безнадежной ни выглядела эта игра между нами, это все же игра, в которой мы должны стремиться к выигрышу.

Присутствующие начали советоваться друг с другом, и зала наполнилась шумом голосов. Король внимательно следил за всеми, видя на одних лицах сомнение, на других – отчаяние. Заметив, как для слова поднялся Этельстан, он тихо выругался. Его сын редко соглашался с ним хоть в чем-нибудь, и по его нахмуренным бровям можно было сказать, что сейчас последует какое-то возражение. Он откинулся на спинку своего кресла и приготовился к этому.

– Я призываю вас, мой король, – сказал Этельстан, – отдать датчанам все, что они требуют, лишь бы как можно скорее избавиться от них.

Он напрягся. Это было подозрительно. Слишком уж неожиданное заявление от того, кто обычно звал браться за оружие. Какой хитрый политический ход за этим кроется?

– Ты удивляешь меня, – сказал он. – В прошлом ты всегда первым выступал против любых уступок датчанам. Насколько я помню, твои планы всегда сводились к тому, чтобы сражаться.

– Мы и сражались, милорд. Но проиграли. Некоторые из присутствующих в этой комнате были на поле той битвы. А многие другие из тех, кто там был, сейчас мертвы, потому что датчане оказались лучше вооружены и лучше подготовлены. Да, я до сих пор считаю, что нам нужно сражаться с ними, но лишь тогда, когда мы станем сильнее, чем сейчас. Наш народ потерял мужество, наши города сожжены, наши женщины изнасилованы. Мы – поверженное королевство, милорд. И, если мы будем играть с ними и они вновь возьмутся за нас…

– Никакой я не поверженный, – раздраженно прорычал король, – что бы ты там ни вбил себе в голову. И я решительно настроен придерживаться выбранного мною курса – отказать требованиям датчан и предложить им что-то меньшее. Они либо согласятся, либо упрутся, но в любом случае это по крайней мере даст нам время.

Он выдержал паузу и снова обвел присутствующих тяжелым взглядом, заглядывая каждому в глаза и везде встречая согласие – за исключением двух старших сыновей. Следующие свои слова он адресовал им:

– Я согласен, что нам нужны хорошо подготовленные, обученные воины, и, хотя я уже клялся, что никогда снова не найму датчан для защиты своего королевства, пришло время вновь опробовать такую политику. Архиепископ, – перевел он глаза на Эльфеха, – вы делали такое предложение Торкеллу?

– Простите меня, милорд, но не делал, – ответил тот.

Эти слова стали для него ударом. Он рассчитывал, что на переговорах Эльфех поставит на рассмотрение вопрос о возможном будущем альянсе с этим датским военачальником. И вся его стратегия опиралась на это.

– Почему? – требовательно спросил он.

– Потому что Торкелл является лишь одним датским вожаком из трех, милорд, и мне не позволили поговорить с каждым из них с глазу на глаз.

Этельред кивнул:

– Значит, они не доверяют друг другу. Что ж, это все к лучшему. – В конце концов, миссия Эльфеха, возможно, была не таким уж полным провалом, если удалось получить столь полезную информацию. – Что еще вам удалось выяснить?

– У Торкелла больше всего людей, – ответил Эльфех, – сорок кораблей дисциплинированных йомсвикингов. Предводителем второго по силе войска является его брат по имени Хемминг. Его отряд набран из представителей языческих северных народов, и, по моему суждению, особой любви между северянами и датскими моряками нет. Однако Торкелл и Хемминг связаны крепкими родственными связями, которые непросто нарушить.

Этельред пренебрежительно хмыкнул. Наш добрый епископ забыл свою Библию. Каин и Авель тоже были братьями, но это не помешало одному убить другого. Амбиции, жадность и даже просто красивая женщина способны разлучить самых близких родичей. Он взглянул на своих сыновей. Если бы он мог читать их души, чтобы узнать, какие завистливые коварные планы скрываются там!

– А что же третий военачальник? – спросил он.

– Его силы наименьшие – двадцать кораблей, по моим подсчетам. Он молод, одного возраста с вашими сыновьями, но говорят, что он проверенный опытный боец, а его люди вооружены лучше всех.

– Известно, что молодость безрассудна, – проворчал Этельред. – Возможно, этого юнца удалось бы убедить переметнуться на нашу сторону, если бы нам удалось донести до него эту мысль. – При этих словах лицо Эльфеха помрачнело. – Я вижу, архиепископ, что в этом молодом военачальнике есть что-то такое, что вам не нравится. Что же это? Кто он такой?

– Его имя Кнут, милорд. И он сын Свена Вилобородого.

Имя Вилобородого повисло в воздухе, словно отзвук проклятия, словно призыв, по которому в залу проник зловещий призрак его брата, – Этельред снова почувствовал его присутствие.

«Во имя всех демонов преисподней, – подумал он, – почему ты продолжаешь мучить меня?» Он уже толком не знал, к кому именно сейчас обращается, – к своему мертвому брату, к Свену или к самому дьяволу. Это не имело значения. Он ненавидел и боялся их всех. В груди появилась болезненная тяжесть, и когда он поднял голову, то увидел лицо брата, большое раздутое пятно, зависшее над его сыновьями.

Ради бога, что ему нужно? Станут ли его сыновья жертвами Эдварда или превратятся в орудие в его руках, занесенные, словно мечи, чтобы уничтожить Англию?

– Я проклинаю тебя, – едва слышно выдохнул он, а затем, вложив в голос все свои силы, он проревел: – Ты не будешь править здесь! Убирайся отсюда!

К его облегчению, видение сжалось в размере, превратившись практически в ничто, но облегчение быстро сменилось ужасом, когда призрак ринулся на него, послав острую боль ему в грудь. А затем он, словно издалека, услышал неясные приглушенные крики и шум голосов.

Услышав дикий крик короля, Эмма тут же бросилась к нему, однако архиепископ Эльфех оказался там раньше и успел схватить Этельреда за плечи, не дав ему упасть с высокого кресла. Встав на колени подле короля, она крикнула, чтобы принесли вина; осторожно похлопав его по щекам, она с облегчением увидела, как глаза его сразу же открылись. Кто-то протянул ей платок, и она вытерла им слюну с его рта и подбородка, прежде чем поднести к его губам чашу с вином.

«Он не умрет», – успокаивала она себя. Такие припадки уже случались с ним и раньше. Он придет в себя.

Но все равно ей хотелось, чтобы у всего этого было поменьше свидетелей.

Король проглотил немного вина, после чего оттолкнул от себя чашу.

– Довольно, – слабым голосом сказал он, сердито нахмурившись.

Лицо его по-прежнему было бледным, точно саван. Оглянувшись по сторонам на окружавшие их лица, она подумала, что страх в их глазах, наверное, был отражением ее собственного страха. Когда Этельред начал падать, у нее мелькнула мысль, что так рушится все королевство. Все оказалось, слава богу, не так мрачно, но как он объяснит то, что все они только что видели и слышали – смертельно испуганного короля, который страшным голосом кричит на невидимого духа?

Она могла только догадываться, что происходит в головах людей, столпившихся сейчас вокруг него. Они действительно уже начали перешептываться.

– Архиепископ, – сказал Этельред, все еще тяжело дыша, – я благодарю вас за службу. – Он слабо махнул рукой. – А теперь оставьте меня, все вы, – скомандовал он; при этом в голосе его оказалось достаточно силы, чтобы заглушить ропот. – Идрик, Хьюберт, останьтесь. Я продиктую набросок ответа датчанам, который завтра представлю на рассмотрение витена.

Она изумленно смотрела, как родственники и советники короля молча повинуются его приказу. Конечно, они обменивались смущенными и встревоженными взглядами, но даже этот ослабленный недугом Этельред обладал огромной властью над своим окружением. Она вдруг поняла, что он может спросить с них и за то, что они видели собственными глазами.

Она стала искать Эдварда среди покидающих комнату и обнаружила, что заботу о нем взяла на себя Эдит, которая уводила его, обняв рукой за плечо. Он даже не оглянулся на нее, как ни разу не посмотрел в ее сторону и во время совета.

Ему не нужна была мать.

Сердце ее сжалось от боли, и она вновь переключила свое внимание на короля, который сейчас находился в окружении Идрика и Хьюберта.

Этельред смотрел на нее с выражением удивления и неприязни на лице: очевидно, его раздражало то, что она до сих пор была здесь.

– Я хочу, чтобы вы подождали меня в моей комнате, леди, – резко сказал он. – То, что я буду сейчас здесь делать, вас не касается.

Она изучала его лицо, все еще очень бледное после припадка или видения – кто знает, что именно так поразило его. Пальцы его крепко вцепились в подлокотники кресла, как будто таким образом он пытался унять донимавшую его боль.

– Милорд, – мягко сказала она, – а не может это дело подождать до утра? Боюсь, что вы больны.

– Вы ошибаетесь. – Он гневно взглянул на нее, а голос его прозвучал зловеще.

Она прочла угрозу в его глазах. Он не признает даже мельчайшего намека на свою болезнь. Заговорив об этом при Идрике и Хьюберте, она совершила большую ошибку.

Поклонившись, она уступила его воле и вышла из приятной теплоты залы в холодную декабрьскую ночь, залитую лунным светом. Во дворе никого не было, кроме Этельстана и Эльфеха, которые стояли и разговаривали, плотно запахнувшись в свои плащи.

Этельстан поймал ее взгляд, и она почувствовала, как сердце ее вновь больно сжалось. Это был еще один человек, о котором она тревожилась. Прошло уже много месяцев с тех пор, как она видела его в последний раз, и за это время он, как ей показалось, очень сильно изменился. Он, конечно, устал с дороги, но помимо этого она прочла на его лице отголоски пережитой боли и невосполнимых потерь. Список дворян, погибших в битве при Рингмире, был длинным, и среди этих имен значились его друзья и родственники. Вся Англия зашаталась после того побоища, но он был его свидетелем и участником. Как это могло не оставить на нем свой след?

Эльфех наконец тоже повернулся и, увидев ее, любезным жестом протянул вперед руку. Она подала ему свою ладонь, и он поцеловал ее перстень со степенной учтивостью.

– Как чувствует себя король? – спросил он с тревогой в глазах.

– Он настаивает, что не болен, – сказала она. – То, что беспокоило его, что бы это ни было, уже прошло.

– Он боится теней, – фыркнул Этельстан.

– Проявляйте больше сострадания, милорд, прошу вас, – сказал Эльфех. – Только что в зале он бросил вам много резких слов, но не позволяйте этому настраивать вас против него. Ваш отец находится в жесткой осаде своих врагов, и у него просто не хватает терпения даже на тех, кого он любит.

– Ваша вера в то, что мой отец любит меня, весьма трогательна, архиепископ. Простите меня, если я не в состоянии ее разделить с вами.

– Нет! – осуждающе воскликнул Эльфех. – Этого я не прощу! Этельстан, вы должны совладать со своим гневом, особенно сейчас, когда ваш отец так нуждается в…

– В чем бы ни нуждался мой отец, в мою сторону за помощью он точно не смотрит. Он не станет слушать меня, и вы сами прекрасно знаете почему, не хуже, чем я.

Негодование в голосе Этельстана было хорошо знакомо Эмме, но теперь в нем слышались еще и нотки горечи и даже боли. Если бы он только знал, как в этом напоминал отца…

– Этельстан, – тихо заговорила она, притянув к себе его взгляд, – то, что он не слушает вас, еще не значит, что он не может вас услышать.

– Королева совершенно права, – согласился с ней Эльфех. – Вы не можете знать, что у него на уме или как он отреагирует на ваши слова, когда останется один и на душе у него будет мир и покой.

– А бывает ли у моего отца мир на душе? – с сарказмом спросил Этельстан. – Я такого никогда не видел.

Эльфех с нетерпением вздохнул.

– Вы были слишком надолго разлучены с королем, Этельстан. Что вы в действительности знаете о нем сейчас? Да, он подозрительно относится к вам, мне это известно. Но вы должны простить ему это. Господь наш велит нам прощать до семижды семидесяти раз. И я прошу вас оказать своему отцу такую милость, тем более сейчас, во времена великого смятения. Ему необходимо, чтобы все его сыновья были рядом с ним, но больше всего ему нужны вы. И вы не должны оставить его.

– Я дал ему клятву преданности, когда достиг совершеннолетия, архиепископ, и я ее никогда не нарушу.

– И все же вы испытывали искушение, милорд.

Этельстан выглядел так, будто только что получил пощечину, и Эмма пришла ему на помощь.

– Искушение – еще не грех, – сказала она.

– Тем не менее человек слаб, и зачастую худшие из глупостей рядятся в одежды мудрости и доблести, – ответил на это Эльфех. – По этой причине, Этельстан, я прошу вас прямо сейчас повторить для меня свою клятву верности королю.

В глазах Этельстана вспыхнули злые огоньки, испугавшие ее.

– Вы не доверяете мне, архиепископ, так же, как мой отец?

– Я доверяю вам всей душой, милорд, – заверил его Эльфех. – Но если королю когда-либо случится спросить при мне о вашей лояльности к нему, я хочу иметь возможность сказать, что вы перед лицом Господа нашего поклялись мне в том, что полностью преданны ему. – Он взял золотой крест, висевший у него на груди, и выставил его вперед в направлении Этельстана.

Она затаила дыхание, поскольку видела, что Этельстан с большим трудом сдерживает злость. Она даже ожидала, что он может просто выругаться и уйти.

Но вместо этого он удивил ее, протянув руку к кресту.

– Я присягаю в верности своему господину и отцу, моему королю, на все то время, сколько будет длиться его царствование. – Голос его был напряженным, но слова звучали четко.

Она расслабилась и спокойно задышала вновь, а Эльфех положил Этельстану руку на плечо.

– Однажды, – сказал архиепископ, – из вас получится великий король, возможно, столь же великий, каким был Альфред. Доверьтесь Богу и не впадайте в отчаяние. – Тут он повернулся к ней. – Вы, миледи, также были свидетельницей этой клятвы. Я верю, что при необходимости вы повторите то же самое.

– Повторю, – заверила она его.

– Тогда я могу быть доволен, – сказал Эльфех. – Милорд, я доверю вам проводить королеву в ее покои в целости и сохранности. Я и сам сделал бы это, для меня это честь, однако я крайне устал и замерз.

Перекрестив их, он пробормотал благословение и пожелание доброй ночи. Она смотрела ему вслед, когда он медленно уходил; поникшие плечи и неровная походка выдавали крайнее измождение, которое он тщательно скрывал в присутствии короля.

– Я все думаю, – тихо произнес Этельстан, – знает ли отец настоящую цену этому человеку? И то, насколько неутомимо он служит своему королю?

– Подозреваю, что нет, – ответила она. Не в большей степени, чем верит в лояльность собственного сына, как бы странно это ни звучало.

Вместе они отправились в покои короля, ступая по липкой грязи во дворе. Всего через несколько шагов она была вынуждена схватиться за его руку, чтобы не упасть, и одно это прикосновение уже вызвало трепет во всем ее теле. Как так получается, спрашивала она себя, что, сколько бы времени они ни были в разлуке, какие бы расстояния ни разделяли их, ее страсть к нему продолжает гореть с той же силой? Она была не в состоянии загасить ее. Казалось, будто ее плоть и кровь понимали то, что сама она пыталась отвергать: что какая-то ее часть должна всегда принадлежать только ему.

Она взглянула на его лицо; полная луна стояла высоко в небе, и при ее свете было хорошо видно, что губы его плотно сжаты, а брови нахмурены. Она ощущала его гнев – на отца, на датчан, возможно, даже на нее – ей трудно было судить. Ей хотелось бы облегчить его состояние, рассказав ему все, что было у нее на сердце. Но она не могла этого сделать. Всего несколько мгновений назад он вновь повторил свою клятву верности королю, и эта клятва принуждала их обоих к молчанию. Она сделала глубокий вдох, и в голове у нее промелькнула масса вопросов, которые она могла бы ему задать, – о сражении при Рингмире, о его ранении, о том, как долго и утомительно тянулись его дни в Лондоне, об отчаянии, которое она читала на его лице, когда он опять присягал королю.

Но она отбросила их все и просто спросила:

– Останетесь ли вы теперь при короле? – Что на самом деле означало: останетесь ли вы теперь со мной?

Некоторое время он молчал. Она насчитала три пройденных ими шага. Четыре.

– Я останусь, – наконец сказал он, – пока король не прикажет мне уезжать. – Он сделал паузу, а затем добавил: – Либо пока вы не прикажете мне этого.

«А этого, – подумала она, – не произойдет никогда». Она никогда не попросит его уйти, хотя вслух произнести это она не смела. Она уже и так слишком близко подошла к тому, чтобы нарушить связывавшее их молчание, и теперь искала пути, как отвести их обоих от края бездны, на котором они оказались.

– Та клятва, которую вы сегодня вечером дали архиепископу, – сказала она. – Это был хороший поступок.

Они достигли входа в королевские покои, и здесь Этельстан повернул к ней своей хмурое лицо.

– Вы уже однажды просили меня дать похожую клятву, Эмма, и сейчас я задам вам тот же вопрос, что и тогда. Когда я наконец буду свободен, чтобы вступить на королевский трон, где гарантия, что он останется моим? Я видел силу наших врагов, и этого достаточно, чтобы отпугнуть даже опытного воина. Что же касается короля, вы сами видели, что произошло с ним в зале некоторое время назад. Одно упоминание имени Свена Вилобородого уже поставило его на колени. Вся Англия на коленях! – Губы его скривились в горькой гримасе. – Подумайте над этим хорошенько, миледи, а затем еще раз скажите мне, если сможете, что моя клятва ему сегодня вечером была хорошим поступком.

Ее ответа он дожидаться не стал, а вместо этого широким шагом пошел обратно. Она осталась стоять одна; его резкие слова эхом отзывались в ее сознании, добавляя его опасения и страхи к тому ужасу, которым и так было наполнено ее сердце. Страдая от холода и еще чего-то гораздо более гнетущего, она еще долго стояла так, купаясь в лунном свете, и раздумывала не только над тем, что сказал Этельстан, но и над всем тем, что произошло в большой зале королевского дворца. С особой ясностью в ее голове вдруг всплыли слова Эльфеха, а в мозгу вспыхнуло имя, которое она не слышала уже много лет.

Кнут.

Он был юношей с огненно-рыжими волосами и черными глазами своего отца лет четырнадцати от роду, не больше, когда она пыталась вырваться от него на покрытом галькой берегу, омытом лунным светом. Тогда ей на помощь пришел Этельстан, однако она никому не сказала, даже ему, что ее обидчиком был сын короля Свена. Если бы она это сделала, Кнут, конечно, попал бы в руки Этельреда; а поскольку после этого за его судьбу не смог бы поручиться никто, она сохранила молчание.

Какие иллюзии затмили ее сознание в ту ночь? Неужели она думала, что жест милосердия с ее стороны мог как-то изменить Кнута, который был ярым врагом Англии с самого рождения? Неужели она действительно могла быть настолько глупой?

«Зачастую худшие из глупостей рядятся в одежды мудрости и доблести», – предупредил их Эльфех. Ей показалось, что эти слова в большей степени были адресованы ей, чем Этельстану. Жест, который она считала мужественным и милосердным, на деле обернулся величайшей ошибкой. Сейчас Кнут стал мужчиной и воином, и он опять пришел сюда, чтобы грабить англичан. Кто мог сказать, с какими ужасами еще столкнется – и уже столкнулся – народ Англии из-за того выбора, который она сделала на том пустынном берегу, когда считала себя такой умной и милосердной?

 

Глава 29

Январь 1011 года

Редмир, Холдернесс

– В Нортгемптоншире они разграбили и разрушили не чей-то вражеский дом! Это был мой дом! – Эльгива, до сих пор разъяренная новостями, которые дошли до нее месяц назад, раздраженно расхаживала перед Алриком взад и вперед. Она сдерживала свой гнев столько недель, и теперь для нее стало большим облегчением наконец дать ему выход. – Я – жена Кнута и, таким образом, дочь их короля. Эти собаки не смеют и пальцем прикасаться к моему имуществу!

– Набег совершался ночью, миледи, и ни один из них не мог знать, что это поместье принадлежит жене…

– Все равно они должны были это знать! Мой управляющий открыл им ворота и представился, а они вспороли ему живот! Как ты это объяснишь?

Алрик только пожал плечами, и ей захотелось дать ему пощечину.

– Скорее всего, они просто были пьяные, – сказал он.

– Пьяные? Разумеется, они были пьяные. Они были пьяны от жажды насиловать и убивать. Такие вещи я видела собственными глазами. – Она не только видела, но и в течение многих лет потом пыталась стереть это из своей памяти. Даже теперь жуткая картина невольно всплыла у нее перед глазами – блеск стали в лучах солнца и кусок окровавленного мяса. Который когда-то был женщиной. Она разразилась проклятием.

– Это люди Хемминга совершили набег на ваши земли, – запротестовал Алрик. – Он даже не пытается контролировать их – просто выпускает, как свору голодных волков, и позволяет утолять жажду крови на всех, кто встречается у них на пути.

Она обернулась к нему, все еще кипя от злости. Все они одинаковые, эти мужчины, такое же кровожадное зверье – датчане, англичане, нормандцы, все. Ни один из них не лучше этих молодчиков.

– И что же сделал мой муж, который так высоко ценит дисциплину, когда узнал об этом?

– Он не мог сделать ничего, леди. Абсолютно ничего. Хемминг – брат Торкелла. Все трое являются военачальниками, и они не бранят своих людей за то, что те занимаются разграблением вражеских земель.

– Но я же не враг! – Этот аргумент вновь возвращал разговор к самому началу. В изнеможении она рухнула на стул. На душе было отвратительно.

– Кнут не доверяет Хеммингу, – сказал Алрик. – Он был бы рад избавиться от него самого и людей с его кораблей. Но Торкелл не хочет об этом даже слышать, и тут все заканчивается.

Нет, ничего еще не заканчивается. Если Кнут ничего не предпримет в отношении Хемминга, это сделает она сама.

– И где в данный момент находится Хемминг? – спросила она. Кнут был в усадьбе Турбранда, и Алрик приехал к ней, дабы предупредить, что завтра муж появится у нее. – Он поплывет на север вместе с Кнутом?

– Нет. Они с братом обосновались в Рочестере, наслаждаясь всеми удобствами епископского дворца. Боюсь, что для вас встреча с Хеммингом станет сомнительным удовольствием.

– Я и не ищу в этом удовольствия, уверяю тебя, – сказала она, – но благодарю тебя за то, что ты мне рассказал. Ты дал мне немало пищи для размышлений.

Сам того не ведая, Хемминг разжег между ними непримиримую кровную вражду. Она заставит его заплатить за разграбление ее земель, хотя, вероятно, и не скоро. Она должна быть терпеливой, но, когда придет ее час, удовольствие от мести благодаря долгому ожиданию окажется еще более приятным.

Две недели спустя она лежала в полутьме своей спальни, не в состоянии уснуть, и просеивала массу мыслей и впечатлений, крутившихся у нее в голове. Присутствие Кнута и команд двух его кораблей наполнило ее дом безумной суматохой, которая никак не утихала. В дневное время она практически не оставалась с мужем наедине. Турбранд встречался с людьми, приехавшими для этого из самого Линкольна, и Кнут приказал ей находиться на своей половине.

– Ваше присутствие в Холдернессе должно оставаться тайной, – сказал он ей. – Не хочу проснуться как-то поутру и обнаружить у нас перед воротами английскую армию.

– Армия короля за последнее время не добилась никаких успехов, – напомнила она ему, – да и Уэссекс очень далеко. – К тому же, как она надеялась, Этельред считает ее мертвой.

– Однако Нортумбрия слишком близко, – возразил он, – а Ухтред только обрадуется поводу разграбить Холдернесс. Он похож на медведя в спячке, которого было бы неразумно будить. Кроме того, как вам известно, он старинный враг Турбранда.

Поэтому, хоть ей и не хотелось, она оставалась на своей половине, вдалеке от тайных совещаний, проходивших в главной зале. Однако по ночам – а ночи эти были долгими и сладостными – Кнут принадлежал только ей.

Она повернулась набок, чтобы посмотреть на него. Лицо его казалось бледным в тусклых отблесках пламени очага. Он тоже не спал, лежал на спине, глядя куда-то на стропила крыши, и не обращал на нее внимания.

Она очень не любила, когда мужчина – кто бы это ни был – не обращает на нее внимания.

Сев, она стянула меховую накидку, лежавшую в ногах кровати, и, накинув ее на себя, поднялась с постели. Как она и рассчитывала, ее уход привлек его внимание.

– Что вы делаете? – спросил он.

– Наливаю нам немного вина. Что-то тревожит вас, но, даже если вы со мной этим не поделитесь, вино хотя бы поможет нам уснуть.

Она наполнила две чаши из кувшина, который приготовила с вечера; он до сих пор оставался нетронутым, потому что до этого они отвлеклись на любовные игры в постели. Они были и так пьяны друг другом без всякого вина, потому что это была их последняя ночь вместе. Утром он снова уплывал на юг, в Рочестер, к своему флоту.

Когда она вернулась к кровати, он сел, а она в очередной раз восхитилась его красотой и тем, как отблески огня окрасили его волосы и бороду в цвет старой меди. Их сыновья будут настоящими красавцами. Когда он на этот раз покинет ее, он оставит расти у нее в животе маленького мальчика. Эльгива была уверена в этом.

Она протянула ему чашу и стала следить за его реакцией, пока он пьет.

Он взглянул сначала на свою чашу, потом на нее.

– Я никогда не пробовал такого вина. Что вы с ним сделали?

– Мы с Тирой подмешали в вино мед и настои трав, – пояснила она. Кроме того, втайне от Тиры она применила здесь для своих личных целей кое-какие методы, которым научилась у этой саамской женщины. Она попробовала вино. – Думаю, это пока что наш самый лучший опыт. Мед, имбирь и корица. – А еще мускатный орех, увеличивающий мужскую силу; впрочем, она не видела необходимости упоминать об этом. Специи эти были очень дорогими, но она надеялась, что они стоят своей цены. – Вам понравилось?

Не отрывая от нее глаз, он вновь поднес чашу к губам, сделал глоток и кивнул.

– Мне очень нравится, – сказал он.

Она довольно улыбнулась и протянула ему подержать свою чашу, пока она будет укладываться на постель рядом с ним.

– Это вино обладает волшебными свойствами, – сказала она. – Одна лишь его чаша снимет с ваших плеч груз всех забот, а затем ваша жена заключит вас в свои объятья и заставит забыть о них.

– Вам нет необходимости использовать заклинания или магию, чтобы узнать, что заботит меня сейчас, – сказал он. – Нужно только спросить.

Скрестив ноги, она уселась на кровати рядом с ним – меховое покрывало, накинутое на голые плечи, чаша с вином, которую она держала двумя руками.

– Вас тревожит второе предложение короля Этельреда насчет гафола? Вы, конечно, не ожидали, что он сразу же согласится на ваши требования сорока восьми тысяч фунтов, не так ли?

Он нахмурился и задумчиво посмотрел на свое вино.

– Этельред хочет сыграть с нами в свою игру, собирается одурачить Торкелла. Но он ошибается. Английский король уже проиграл, хотя сам еще не знает об этом.

Слова эти прозвучали как одно из пророчеств Тиры, и это заставило Эльгиву невольно содрогнуться.

– Он предложил вам тридцать тысяч фунтов, – сказала она. – Вы хотите сказать, что не согласитесь на это?

– Нет, конечно, не согласимся. Они дали нам срок до Пасхи, чтобы ответить на это предложение, но я думаю, что мы не будем ждать так долго.

– Значит, вы скажете им свое «нет» и потребуете… что вы потребуете?

Он наклонился к ней и поцеловал в ухо:

– А вот это секрет.

Она провела пальцем по краю своей серебряной чаши, не глядя на него, потому что не хотела, чтобы он заметил ее недовольство. Она не любила, когда мужчины что-то держали от нее в секрете; хуже этого для нее было только их безразличие. Но она не станет обсуждать это с ним сейчас. Сегодня ночью она не хотела никаких ссор. Она должна удержать его в постели подольше, чтобы, уезжая, он точно оставил ее с сыном.

– Так вы все-таки расскажете мне, что вас тревожит? – спросила она.

Он осушил свою чашу и отставил ее в сторону.

– Я обнаружил, что попал в зависимость от сумасшедшего, – сказал он, откинувшись на подушки и заложив руки за голову, – и не знаю, как мне из этого выпутаться.

– Вы имеете в виду Хемминга, – сказала она и закусила губу. Она не должна бранить его за свое сожженное имение, как она делала это с Алриком. Хотя ей было трудно сдержать свое негодование.

– Хемминг – человек не большого ума, а здравого смысла в нем еще меньше, – сказал он. – У них с Торкеллом течет в жилах одна кровь, однако один является полной противоположностью другого. У Торкелла есть все, чего нет у Хемминга, но он и слушать не станет ни единого слова против своего брата. Поверьте, я спорил с ним насчет Хемминга столько раз, что уже и не упомню.

– Милорд, – сказала она, – и все же вы должны найти способ избавиться от Хемминга. – Она заглянула ему в лицо, ожидая, чтобы он посмотрел на нее, но, когда этого не произошло, она продолжила: – Если ветка дерева поражена болезнью, ее нужно срезать – так учила меня Тира. Если вы не будете беспощадны с Хеммингом, то этим подвергнете риску успех всего большого дела.

– Больше всего я боюсь того, – согласился он, – что Хемминг предпримет какой-то дурацкий шаг, который подорвет план моего отца завоевать Англию, – о котором сам Хемминг ничего не знает. И тем не менее пока что он мне нужен. Помимо этого мы дали клятву друг другу. Если я ее нарушу и совершу в отношении его какое-то предательство, я потеряю свою репутацию даже среди собственных людей. А Торкелл, безусловно, будет искать способ отомстить мне за брата. Нет, об этом не может быть и речи. И все же мне очень неспокойно с Хеммингом, – нахмурившись, закончил он.

– Вы боитесь, что он может выступить против вас? Конечно же нет! Вы сын Свена. Если бы он ударил… – Она запнулась: разве разграбление Хеммингом ее имения не было ударом по Свену, пусть и непрямым, опосредованным?

Словно угадав ее мысли, Кнут взял ее руку и поцеловал ее.

– Ваш сожженный дом был просто грубой ошибкой, а не спланированным ударом. – Он снова нахмурился. – Впрочем, это прекрасный пример того, как неразумно Хемминг командует своими людьми. Если бы Торкелл, или я, или даже Алрик были поблизости, этого никогда бы не произошло. Сейчас я уже ничего поделать не могу, но когда-нибудь, клянусь вам, я отстрою вам дворец на том месте, где когда-то стояло ваше поместье.

Он обхватил ее и крепко поцеловал, в то время как пальцы его начали ласкать ее груди и остальные женские прелести. Однако, если сладкое вино и нежное соприкосновение обнаженной плоти способствовали тому, чтобы выбросить мысли о Хемминге из его головы, с ней этого не произошло. Она не была связана никакими клятвами, и имелся должок, по которому ей еще заплатят.

Ранним утром на следующий день она пошла искать Алрика. Найдя его, она отвела его от толпы морских вояк в зале и увлекла за собой в занавешенный альков, где они были укрыты от посторонних глаз.

– С Хеммингом нужно что-то делать, – прошептала она. – Кнут хочет от него избавиться, но ничего не может предпринять, поскольку связан клятвой. – Выгнув бровь, она взглянула на Алрика. Она, конечно, сейчас рисковала, но не думала, что риск был таким уж большим. – Я не связана никакими клятвами, и я расплачусь с Хеммингом за нападение на мое поместье. Впрочем, мне самой не справиться. Поможешь?

– Особой любви к Хеммингу я не питаю, – сказал он, – и вам нужно лишь приказать, чтобы ваша воля была исполнена. Вы и сами это знаете.

– Пойми меня правильно, – сказала она. – Мне нужна его жизнь, и я хорошо заплачу за это. – Открыв сжатую ладонь, она показала ему лежащий в ней большой рубин. – Когда дело будет сделано, ты получишь еще один такой же камень.

Он взял рубин, и глаза его жадно заблестели. Затем он взял ее за руку и поцеловал кончики пальцев.

– Я сделаю это из любви, леди, – сказал он, – но за подарок спасибо. – Он поцеловал ее ладонь, а потом нежно прикусил ее под большим пальцем, глядя ей прямо в глаза. – Как вы желаете, чтобы это было сделано? – шепотом спросил он.

Она посмотрела ему в глаза и подумала о том, что он имеет в виду под словами «из любви». Они вместе познали страсть, и даже сейчас при прикосновении его губ к ее руке в ней проснулся голод, от которого в горле перехватило дыхание. Но все же это была не любовь. Неохотно она забрала у него свою руку и полезла в кошелек у себя на поясе, вынув оттуда небольшой глиняный флакончик, запечатанный воском.

– Подлей эту жидкость Хеммингу в чашу с элем. Вылей все.

Она знала, что средство это очень сильное, но все же хотела быть уверена, что оно даст требуемый эффект. Тира научила ее, как готовить зелье из высушенных листьев валерианы и корня крапивы, и поэтому ей было легко проделать то же самое с корнем болиголова. Сложность заключалась лишь в том, чтобы сделать это тайно, не попав под всевидящий взгляд Тиры.

– Будь осторожен, – сказала она, положив свою ладонь ему на щеку. – Я не хочу, чтобы тебя раскрыли.

Он кивнул, взял маленький флакон и тихо выскользнул наружу. Она подождала несколько минут, после чего и сама вышла из алькова в центральную залу поместья.

В дальнем конце комнаты Тира укладывала какие-то свертки в ящики для провизии, которые должны были взять с собой люди Кнута. Выгнув бровь, она посмотрела на Эльгиву таким понимающим взглядом, что ее охватила волна дурных предчувствий.

«Но ведь Тира ничего не знает, – уверяла она себя. – А когда Хемминг будет мертв, все, о чем она догадывается, будет забыто».

С этими мыслями она отправилась искать Кнута, чтобы пожелать ему доброго пути.

 

Глава 30

Март 1011 года

Аббатство Уэруэлл, Гемпшир

Дело шло к полудню, когда Эмма, стоявшая в здании монастыря вместе с Уаймарк, взглянула на квадрат унылого, закрытого тучами неба над центральным двором аббатства. Ливший все утро дождь на какое-то время прекратился, обернувшись мерцающим туманом из мельчайших капель воды. «Желанная передышка, – подумала она, – пусть даже ненадолго».

Она опустила взгляд на дочь и падчерицу, которые присели у большой лужи посреди монастырского двора. Не обращая внимания на сырой воздух вокруг и мокрую траву под ногами, они были полностью поглощены наблюдением за деревянной щепкой, плывшей по поверхности воды. Немного в стороне стояла няня Годивы, не сводя глаз со своей подопечной, которой не было еще и двух зим от роду; в данный момент маленькая девочка опустилась на четвереньки и, казалось, готова была последовать за своей импровизированной лодочкой прямо в этот неглубокий водоем. Одиннадцатилетняя Матильда, похоже, была столь же бдительной, как и няня ребенка. Она помахала перед Годивой еще одной щепкой, и та, издав восторженный возглас, тут же уселась на траву, сразу потеряв всякий интерес к своему уплывающему кораблику.

– Матильда напоминает своих старших сестер, когда те были в ее возрасте, – сказала Эмма Уаймарк, когда они возобновили свою прогулку. – На пороге женской зрелости, но при этом все еще дитя.

«Теперь, – подумала она, – все три старшие дочери короля уже замужем, в то время как Матильда в скором времени даст монастырский обет, который навсегда упрячет ее за стенами аббатства». По настоянию Эммы всех сестер собрали вместе на предстоящую церемонию посвящения, где они встретились впервые за десять лет.

– Я вот думаю, у кого из дочерей короля будет более простой жизненный путь, – сказала Уаймарк. – У тех, кого отдали замуж за богатых лордов, или у этой, повенчанной с Богом?

– Если человек не подходит для какого-то жизненного пути, тот окажется для него тяжким, каким бы легким он ни казался другим со стороны, – ответила Эмма. – Ты могла бы представить себе Эдит монашкой?

Уаймарк рассмеялась.

– Нет, – сказала она. – Даже положение аббатисы не удовлетворило бы Эдит.

«Что уж говорить, если даже положение жены элдормена не удовлетворяет Эдит», – подумала Эмма. Она надеялась, что Эдит планирует покинуть двор сразу после сбора на Пасху, как сделали это все ее сестры. Однако Эдит сразу четко дала понять, что останется рядом с королем. Можно не сомневаться, что при этом она будет всячески поддерживать советы, которые ее могущественный супруг нашептывает на ухо Этельреду, каким бы ядом они ни были пропитаны.

Не будучи ни официальным советником, ни королевой, Эдит тем не менее обладала немалым влиянием при дворе как жена Идрика и дочь короля и всегда была готова занять со своими советами место королевы, если Эмма по каким-либо причинам покинет двор, – чтобы посетить свои поместья, чтобы увидеться с сыном или чтобы отправиться в изгнание, ожидать рождения еще одного ребенка.

Она вновь посмотрела на свою маленькую дочь, подумав, благословит ли ее Господь на рождение других детей, а также сможет ли она в этом случае удержать то небольшое влияние, которое она все-таки имела на короля? Время от времени ей удавалось брать верх в их стычках, как получилось с этим продолжительным пребыванием здесь, в Уэруэлле. Несмотря на возражения Эдит, ей удалось убедить Этельреда, что дочерям короля следует провести лучшую часть Великого поста с Матильдой, моля Господа о милости по отношению к королевству.

А королевство действительно нуждалось в том, чтобы за него усердно молились. И если была хоть капля правды в завуалированном предостережении от ее матери, которое она получила всего два дня назад, то их государству требовалось гораздо больше, чем просто молитвы.

Я не призываю тебя отступать от твоего долга перед своим супругом и королем, но настоятельно советую тебе найти пристанище для тебя и твоих домочадцев. Прошу тебя, выбери для этого какую-нибудь крепость у берега моря, чтобы в случае необходимости ты могла отослать своих детей в безопасное место.

С тех пор как она прочла эти слова, они словно горели у нее в мозгу, как будто были начертаны огнем. Что могла знать или подозревать ее мать, чтобы дать подобный совет? Сколько времени у нее есть, чтобы подготовиться к бедствиям, на которые намекает это послание, и как ей собрать вокруг себя детей, если это на самом деле произойдет?

Эдвард уже и так был для нее вне досягаемости, поскольку Идрик отослал его на другой берег Северна, в поместье его приемной семьи. Она позаботилась о том, чтобы туда его сопровождал сын Уаймарк, Роберт, а также послала на север отца Мартина присматривать за мальчиками из небольшого монастыря Святого Петра в Шрусбери. Но все они теперь находились от нее на расстоянии многих дней пути.

Ей нужно было предупредить отца Мартина и хорошенько обдумать то, что посоветовала ей мать. У нее было два укрепленных поместья у побережья, в Эксетере на западе и в Ипсвиче на востоке, причем оба они чудесным образом уцелели во время набегов датчан прошлым летом. Нужно было провести некоторые приготовления, предупредить управляющих в обоих этих местах быть готовыми к ее приезду в любой момент, без предварительного извещения, но в сопровождении большой свиты. Также там всегда должен стоять наготове корабль с командой.

Внезапно из центрального двора раздался громкий взрыв смеха, и взгляд ее вновь остановился на Годиве и Матильде. Даже если она сможет найти пристанище для своих детей и домочадцев, что будет с Матильдой? В отличие от сестер, у нее нет знатного мужа, чтобы защитить ее. Смогут ли монастырские стены и одеяние монашки обеспечить ей безопасность?

Из туч, уже долгое время грозивших дождем, на траву вновь начали падать крупные капли, и няня Годивы тут же подхватила ее на руки. Глядя, как они бегут к ней, Эмма раскрыла свои объятия, чтобы успокоить уже хнычущую дочь. Подхватив Годиву, она успела сделать с ней на руках всего несколько шагов вприпрыжку, как их остановила привратница.

– Во внешний двор прибыли люди короля, миледи, – сказала она, – и лорд Эдмунд просит аудиенции у вас и леди Эдит. Он и аббатиса ждут вас в ее комнате.

Эмма почувствовала волну тревоги и заметила то же самое на внезапно побледневшем лице Уаймарк. Эдмунд никогда не обращался к ней, если к тому его не вынуждали обстоятельства. Они почти не разговаривали, и она уже давно потеряла всякую надежду заслужить его расположение. Должно быть, он прибыл от короля по срочному делу.

В голове тут же промелькнул с десяток всяких страшных предположений, однако она продолжала вести себя спокойно, когда, поцеловав Годиву и передав ее на руки няне, в сопровождении Уаймарк последовала за привратницей в то крыло монастыря, где располагалась комната аббатисы.

Еще только приближаясь ко входу, она услышала громкий голос Эдит и на мгновение приостановилась у двери.

– Я знала, что мой отец пошлет за мной, – говорила Эдит. – Я могу быть готова к отъезду через час.

Эдмунд, стоявший лицом к Эдит и настоятельнице монастыря, казалось, занимал собой все пространство небольшой комнатки. Это был крупный мужчина, выше своих братьев, шире их в груди и в плечах. Он был облачен в военную кольчугу, а благодаря толстой подкладке под ней и шерстяному плащу до щиколоток, накинутому на плечи, он казался еще больше. Он откинул капюшон с головы и открыл густые темные волосы, так отличавшие его от всех братьев и сестер. Однако сразу безошибочно угадывалось, что этот высокий лоб и прямой орлиный нос у них с Эдит общие. Пусть и темноволосый, но Эдмунд точно был сыном Этельреда – о какой-то подмене ребенка в младенчестве речи быть не могло.

Когда она вступила в комнату, Эдмунд тут же обернулся к ней.

– Миледи, – сказал он с коротким поклоном. – Король передает вам свои приветствия и повелевает вам и моим сестрам прибыть к нему в Винчестер. Мы выступаем завтра с первыми лучами солнца.

Тревога, которую она подавляла, вновь охватила ее.

– В чем причина того, что король призывает нас к себе? – спросила она.

Хотя вопрос задала она, свой ответ Эдмунд адресовал Эдит.

– Датчане вновь двинулись вперед. Они оставили Рочестер, и, поскольку нам неизвестны их намерения, король пожелал, чтобы все вы оказались под защитой городских стен.

Выражение его лица было подчеркнуто бесстрастным, но она поняла почему. Он не хотел их пугать. Тем не менее она догадывалась, что новое передвижение датского войска было ответом Торкелла на попытки короля торговаться с ним: предстояла новая резня, чтобы показать Англии, что это не игра, как выразился Этельред, – все смертельно серьезно.

– А что насчет вашей сестры Матильды? – спросила она. – Хочет ли король, чтобы она также прибыла к нему?

Однако на этот ее вопрос ответила уже аббатиса.

– Матильда более не королевская дочь, миледи, – сказала она. – Она принадлежит Господу и смиренно встретит все, что должно произойти, вместе со своими сестрами во Христе. – Она повернулась к Эдмунду. – Если у вас все, лорд Эдмунд, привратница покажет вашим людям, где они будут ночевать.

Не успела она договорить, как Эдит уже заторопилась к выходу.

– Я скажу всем остальным, что мы уезжаем на рассвете, – уже через плечо бросила она.

Эмма нисколько не огорчилась, что та ушла. Эдит видела во всем этом лишь посланную ей самими Небесами возможность вновь вернуться ко двору, а не надвигающуюся страшную катастрофу, которая грозила им на самом деле.

Она посмотрела на Эдмунда: лицо его по-прежнему ничего не выражало, а взгляд неуверенно скользил от нее к аббатисе и обратно.

– Насколько все плохо? – спросила она. Возможно, теперь, когда его сестра ушла, он откроет ей недосказанное. – Прошу вас, расскажите мне все.

Он вздохнул и провел рукой по волосам жестом, напомнившим ей Этельстана.

– Довольно-таки плохо, – ответил он, обращаясь к аббатисе. – Датчане продвинулись на юг, в Кент и Сассекс. Они сожгли Гастингс, и, когда я сегодня утром выезжал из Винчестера, еще не было понятно, где они нанесут свой следующий удар. Имейте в виду вот что, аббатиса. Настоятельница из Наннаминстера предложит вам и вашим сестрам приют за стенами своего монастыря. Вам стоит только попросить об этом. – Когда он наконец все-таки повернулся к Эмме, она заметила в его глазах что-то тревожное. В дурном предчувствии она взяла Уаймарк за руку. – Я уполномочен сообщить вам, миледи, что внучка элдормена Эльфрика мертва.

Перед глазами ее возник образ Хильды, одетой в свадебное платье, с венком из листьев лавра на голове. Следом за этим она вспомнила и другую картину: Хильда едет верхом на лошади рядом со своим мужем, отправляясь в Сассекс, в поместье, которое было частью ее приданого. Сассекс, который датская армия спокойно грабила, не встречая никакого сопротивления.

Она почувствовала, как рука Уаймарк обняла ее за талию, словно чтобы придать устойчивости им обеим, но она не сводила взгляда с Эдмунда, думая сейчас об Эльфрике. Как он перенесет потерю своей внучки? Как она сама перенесет потерю Хильды, которая была ей как дочь?

Но с губ ее почти против ее желания сорвался совсем другой вопрос:

– Что там произошло?

– А вы как думаете? – резко огрызнулся он. – Датчане пронеслись по Сассексу, точно ураган, а она оказалась у них на пути. Она умерла вместе со своим мужем, а смерть ее, вероятно, была столь ужасна, что вы себе и представить не можете.

Рыдания, подкатывавшие к ее горлу, вдруг прорвались наружу, а Уаймарк рядом с ней издала сдавленный крик. Хильда была всего лишь ни в чем не повинной девушкой. За свою короткую жизнь она никому не сделала ничего плохого. Так отчего же ее постигла такая ужасная судьба?

Но даже с этими мыслями в голове она взглядом нашла на стене распятие с Иисусом, умирающим в страданиях на кресте.

«Ни один человек на земле, Господи, – подумала она, – не заслуживает такой доли. Почему же ты допустил это?»

– Что будет делать король? – спросила она печальным голосом. Хотя какое это имеет значение?

– То, что он и должен делать в первую очередь, – бросил Эдмунд. Даже несмотря на охватившее ее отчаяние, она заметила осуждение в его тоне. – Он сделает то, что предложил мой брат, – пошлет им сорок восемь тысяч фунтов серебра, которые они требовали. Другого выбора у него нет. И не было.

 

Глава 31

Август 1011 года

Редмир, Холдернесс

– Ради всего святого, что за вонь! – Эльгива заглянула в открытую дверь пивоварни, закрыв рот и нос руками, потому что боялась, что ее сейчас вырвет. – Что тут у тебя такое?

Простолюдин, стоявший рядом с котлом и лихорадочно размешивающий кипящую в нем жидкость, поднял голову и тупо уставился на нее пустыми глазами.

– Тут нет ничего, леди, кроме меда и воды, – запротестовал он. – Конечно, запах у меда сильный, но не такой уж плохой, я думаю.

Парень был молод, его темная борода оставалась пока что очень жиденькой, однако он был достаточно высоким и мускулистым, чтобы выполнять порученную ему задачу. Она уже видела его раньше во дворе и на конюшнях, и ей нравилось наблюдать за ним. Сейчас его голые руки блестели от пота, выступившего из-за жары и усердия, а под тонкой летней туникой просматривались напряженные мышцы на крепких плечах и широкой груди.

«Интересно, насколько умело он управляется с мечом», – подумала она. Уже очень скоро ей могут понадобиться люди, которые умеют хорошо сражаться. Но прямо сейчас она завидовала его легкой тунике и голым рукам. Сама она была упакована в три слоя одежды и на поздних сроках своей беременности ощущала себя толстой свиноматкой.

Неохотно оторвав глаза от парня, она посмотрела на Тиру, стоявшую рядом у стола: ей хотелось получить подтверждение, что запах это был вызван только медовухой, которая начала бродить.

Тира подняла голову от огромной корзины с цветами и травами, стоявшей перед ней, и шлепнула своего помощника по голой руке.

– Продолжай размешивать, приятель, – скомандовала она, – или из кухонь снова вылетишь на кузницу. – Затем она кивнула Эльгиве. – Скорее всего, миледи, тошноту у вас вызывает ребенок в вашем животе, а не запах меда.

Это правда, что во время этой беременности от разных запахов ее тошнило гораздо больше, чем раньше. «Верный признак, – снова и снова повторяла она себе, – что должен родиться мальчик».

«Мальчишки – настоящие негодяи, даже когда еще находятся в утробе», – частенько говорили женщины в Холдернессе. Словно в доказательство этого, ребенок в ее животе резко брыкнул ногой, и Эльгива вздрогнула от неожиданности. Она уже вышла из пивоварни подальше от тошнотворных запахов, когда часовой на воротах прокричал, что к ним приближается большая группа людей.

– Десять всадников, – крикнул он, – остальные пешие. Они только что развернули флаг с вороном на нем.

Она остановилась, чтобы вдохнуть в легкие как можно больше воздуха. Ворон был символом и Кнута, и Свена, но, конечно, под этим стягом должен ехать Кнут. Несколько месяцев назад она написала ему, что ждет ребенка, и просила приехать до наступления зимы. Вот он и приехал, даже раньше, чем она ожидала. Наверное, он везет какие-то новости! Возможно, его отец наконец-то готов к завоеванию Англии.

Похоже, ребенок внутри нее кувыркнулся, и она хлопнула ладонью по животу. Да, это точно был мальчик, и приезд его отца так же взволновал его, как и ее саму.

Она поспешила через двор к дому, по дороге крича слугам, чтобы несли еду и эль.

Ко времени, когда вновь прибывшие вошли через открытые двери и направились к помосту, в зале уже горели факелы, а в руках у нее был наполненный до краев приветственный кубок. Однако в неровном свете пламени она сразу заметила, что человек, возглавлявший группу, был не Кнут.

Серебряный кубок внезапно показался ей ужасно тяжелым, руки ее задрожали, и ребенок внутри нее вновь с силой брыкнул ногой. Должно быть, Кнут по пути остановился, чтобы посовещаться с Турбрандом. Такое раньше бывало уже не раз. Скорее всего, он просто послал этих людей вперед, чтобы возвестить о своем прибытии.

– Думаю, вы принесли мне вести от моего мужа, – сказала она. – Когда же он сам будет здесь?

– Нескоро, миледи.

Ей не нравились такие туманные ответы, и она бросила на этого человека сердитый взгляд.

– Почему же? – резко спросила она. – Он ранен? Где он теперь?

– Несколько недель назад он отплыл в Роскилле. Но перед тем поручил мне…

Пробормотав себе под нос проклятия, она со злостью поставила кубок на стол, не заботясь о том, что выплеснувшийся эль залил его и закапал на пол.

Будь они прокляты, все мужчины, и в первую очередь ее муженек, который шатается непонятно где!

Затем она вновь повернулась к человеку Кнута и посмотрела ему в глаза. Она устала, ей было жарко, спина болела так, как будто ее сломали пополам, а потом половинки вновь сшили обратно. Поступившие новости были сколь неприятными, столь же и неожиданными. Он не отвел своего взгляда, в котором так очевидно читалось полное презрение к ней, что ей захотелось отвесить ему оплеуху. И все же он привез вести, и она должна выслушать их до конца, какими бы нежеланными они ни были.

– Для вас, – сказала она, обращаясь к его спутникам, – приготовлены еда и выпивка. Садитесь и ешьте. А вы, – это было уже адресовано их старшему, – идите со мной.

Она провела его в один из альковов сбоку от главной залы и, дойдя там до скамьи перед столом, тяжело опустилась на нее, кивнув ему, чтобы он садился напротив нее. Ожидая, пока слуги принесут ему поесть, она изучала его в повисшем между ними наэлектризованном молчании.

Она когда-то видела этого человека – это был один из вассалов Кнута – и попыталась вспомнить его имя. Ари или Арни или… Арнор. Точно. Арнор. Ему хорошо за тридцать, у него неулыбчивое лицо, обветренное из-за долгого пребывания на море. В бороде и волосах еще не видно седины, они черные, как и его глаза. Немытый и перепачканный с дороги, он пах намного хуже, чем котел кипящего меда в ее пивоварне.

Она следила за тем, как он, словно изголодавшийся волк, набросился на поставленное перед ним холодное мясо, и, прежде чем заговорить, подождала, пока он сделает громадный глоток эля, чтобы запить еду.

– Что Кнут просил вас передать мне на словах? – спросила она.

Он поставил свою чашу на стол, громко рыгнул и вытер рот тыльной стороной ладони.

– Он поручил мне сказать, что приедет к вам так скоро, как только сможет.

Она фыркнула. Господи, сколько раз уже Кнут предавал ей подобные послания? Двенадцать раз? Двадцать? Сотню? Эльгива была сыта по горло этими обещаниями. Она терпеливо смотрела на Арнора, ожидая продолжения. Должно быть что-то еще, однако эта грубая скотина, похоже, не торопилась поделиться этим с ней.

– Что еще? – нетерпеливо и с раздражением спросила она.

Прежде чем ответить, он взял со стола буханку ржаного хлеба и отломал от нее большой ломоть.

– Это все, – наконец сказал он.

Он не смотрел на нее, казалось, что еда интересует его гораздо больше, чем она, и Эльгиве пришлось напрягаться, чтобы сдержать себя. Все датчане Кнута вели себя с ней именно так – как будто она была пустым местом, как будто она была заложницей Кнута, а не его женой. Для них было не важно, что она выучила их язык и что без ее «вмешательства», как они называли это между собой, битва при Рингмире вместо поражения не обернулась бы победой. Датчане по-прежнему относились к ней как к человеку, которого по неприятной необходимости нужно охранять, но не доверять ему, – как к чужаку. И это не нравилось ей в них больше всего.

Зато все люди с датских кораблей прекрасно понимали, что такое подкуп, – как и она тоже. Если она хочет получить какую-то информацию, спрятанную под крепким черепом этого молодца, она должна за нее заплатить.

Эльгива вынула несколько монет из кошелька на своем поясе и подвинула их ему.

– Почему Кнут уехал в Данию? – спросила она. – Это Свен послал за ним?

Несколько мгновений он, сомневаясь, смотрел на монеты, потом поднял голову на нее. Было что-то злобное в его глазах. Нечто гораздо большее, чем просто неприязнь, – она такого раньше никогда не встречала. Всю жизнь мужчины пожирали ее голодными глазами. Даже люди Кнута, которые не делали никакого секрета из своего недоверия к ней, тоже искоса бросали на нее быстрые похотливые взгляды. Чем же этот Арнор так отличается от всех остальных?

Как бы ей ни хотелось это выяснить, сейчас явно не время для подобных вопросов. Все, что ей нужно от него, это информация о Кнуте, и ее серебро должно это ей обеспечить.

– Ну и?.. – сказала она, вопросительно выгнув бровь.

В ответ он ножом сгреб монеты в свой кошелек, после чего сказал:

– У нашего Кнута есть с собой кое-какое сокровище, и он лично хочет проследить, чтобы его в целости и сохранности доставили королю Свену.

Вот как. Она могла бы и догадаться, что серебро заставило его стремглав броситься в Данию. Должно быть, казна Свена вновь пуста, и он стал искать Кнута, чтобы пополнить ее.

– Выходит, Этельред уже заплатил гафол?

И снова Арнор не торопился с ответом, словно взвешивал каждое слово, как будто они у него были такими же дорогими, как сияющее серебро Этельреда.

– Только одну четверть. Он попросил отсрочки, чтобы собрать гельд, поэтому еще одна четверть будет заплачена в конце сентября, а остаток из сорока восьми тысяч фунтов дани они доставят уже весной. Заставить этих упрямых англичан заплатить то, что они нам обещали, все равно что пробовать поднять парус во время бури, – проворчал он.

«Да уж, – подумала она. – Это почти так же трудно, как выудить полезные сведения из смердящего датчанина, упорно держащего язык за зубами». Однако на самом деле ей гораздо интереснее было узнать не то, где находится Кнут сейчас, а то, когда он может приехать сюда.

– И когда же я теперь увижу своего мужа в этой зале? – спросила она. – До того как он вернется в Рочестер? – Жадный король Свен, конечно же, будет настаивать, чтобы Кнут оказался в Рочестере во время следующей выплаты гафола, но до этого пройдет еще много недель.

– Он может вообще не вернуться в Рочестер.

Вот теперь он действительно удивил ее, и она изумленно уставилась на него:

– Что вы хотите этим сказать? Почему его там не будет, если остается дань, которую должны ему выплатить?

– В Рочестере назревает настоящий шторм, – проворчал он. – Я послал людей к Кнуту, предупредить, чтобы он держался оттуда подальше. – Он наклонился вперед и, опершись локтями о стол, направил кончик ножа в ее сторону. – Послушайте, Кнут уехал оттуда всего за день до того, как там появился этот кентерберийский архиепископ, вынюхивающий все, точно легавая во время течки.

Архиепископ Эльфех. Он ей никогда не нравился. Слишком уж он без ума от Эммы и слишком любит своего Бога.

– И чего же он там хотел? – насмешливо спросила Эльгива. – Окрестить их всех?

Своим ножом он наколол кусок мяса и поднес его ко рту.

– Что бы там ни было, только привело это к ссоре между Торкеллом и его братом Хеммингом, а на следующий день Торкелл отплыл больше чем с половиной своих кораблей, и все они были загружены сокровищами. Лично я думаю, что он направился на земли своей семьи, в Рибе.

Теперь уже настал ее черед податься вперед, поскольку это были тревожные новости.

– Вы хотите сказать, что Кнут и Торкелл одновременно покинули Рочестер? И сейчас Хемминг командует всеми воинами с кораблей, которые остались в лагере? – Кнут предупреждал, что Хемминг наполовину свихнулся и может совершить нечто необдуманное – нечто такое, что может сорвать тщательно выстроенный план Свена, как вырвать Англию из-под власти Этельреда.

– Ну да. Более того, он чуть ли не каждый день встречается с этим самым архиепископом. Людям Хемминга это не по нраву. Они священников не очень-то любят, а когда видят, как Хемминг водит дружбу с одним из них, они ведут себя как коты, которых бросили в один мешок. – Он протянул руку к своей чаше и сделал долгий глоток эля, но она заметила, что он продолжает следить за ней даже тогда, когда пьет: видно, хочет сообразить, что она думает по поводу всего этого.

На то, чтобы обдумать все услышанное и сложить общую картину, у нее ушло несколько секунд. Что архиепископу Эльфеху нужно от Хемминга? Уж точно не обратить его в свою веру. Хемминг никогда до этого не дойдет, хотя, возможно, ему нравилось дурачить Эльфеха, играя с ним, подобно сокольничему, который использует приманку, чтобы приманить сокола с небес на землю. Но даже такое развлечение быстро надоело бы ему.

Она перебрала в голове все, что знала о Хемминге, и все, что помнила об Эльфехе, а когда сопоставила все это вместе, ее снова начало тошнить. Эльфех, должно быть, настраивал Хемминга против Торкелла и Кнута, чтобы тот перешел на сторону Англии. А если Хемминг присягнет Этельреду, то уведет с собой всех людей со своих кораблей, а также, наверное, и людей Торкелла, которых тот сейчас оставил.

При этой мысли к горлу подкатила желчь, и она поспешно сглотнула ее, чтобы ее не вырвало.

Хемминга нужно как-то остановить – самое время. Она дала Алрику яд, чтобы отправить его на тот свет. Так чего же он медлит?

– А где сейчас Алрик? – спросила она. – Он тоже уплыл с Кнутом в Данию?

– Я все думал, когда же вы спросите про этого недоумка. – Арнор поставил свою чашу на стол и, повернувшись, сплюнул на пол. – Алрик сейчас словно ручной пес при Хемминге: сидит у его ног и переводит все, о чем они говорят с тем святошей. Что бы ни происходило между ними, ваш драгоценный Алрик находится в самом центре событий. Не удивлюсь, – задумчиво сказал он, вытирая лезвие ножа об остатки хлеба, – если Алрик даже не в центре событий, а у их истоков. – Он поднял голову и многозначительно посмотрел на нее. – Возможно даже, что по вашему поручению.

Глядя, как длинное лезвие его ножа поблескивает в мерцающем пламени свечи, она почувствовала, как по телу у нее побежали мурашки.

– Уж не думаете ли вы, что я стала бы устраивать тайный заговор с Хеммингом и Эльфехом? Еще чего! Если Алрик сейчас лижет им сапоги, я здесь ни при чем, это его дело.

– И все же Алрик ваш человек, – с сардонической ухмылкой сказал он. – Тогда как же вы все это можете объяснить?

Действительно – как? Может, Алрик переметнулся от нее к Хеммингу и теперь преданно служит ему? Если ему предложили что-либо более привлекательное, чем рубины, это вполне может объяснить, почему Хемминг до сих пор жив.

Она подумала о том, не рассказать ли Арнору, что она поручила сделать Алрику. Но почему-то ей показалось, что его не убедит, если она признается ему в своих планах отравить датского военачальника. Кроме того, для всех, у кого есть глаза, было очевидно ее лояльное отношение к Кнуту.

– Я не могу этого объяснить, да и нечего мне тут объяснять, – наконец сказала она. – Я жена Кнута на сносях, скоро рожу ему ребенка. И я не должна оправдываться, когда меня беспочвенно подозревают.

Он пожал плечами.

– Вы говорите, что это ребенок от Кнута, но я слышал, будто есть тут мужчины, которые проводят в вашей комнате гораздо больше времени, чем проводил Кнут.

И вновь ей захотелось ударить его, но у него в руке наготове был нож. А она не желала давать ему повод им воспользоваться.

– У вас солома в голове вместо мозгов, если вы в моем доме бросаете мне такое грязное обвинение, – прорычала она. – Проваливайте отсюда и заберите с собой ваших вояк.

Он ждала, что Арнор тут же встанет, но он не двинулся с места, только потянулся за кувшином и подлил себе еще эля.

– Очень скоро я отплываю в Рочестер, – сказал он, – чтобы посмотреть, куда дует ветер. Но эти люди, – он показал рукой в сторону своих спутников, – они останутся здесь. Вам и вашему ребенку – ребенку Кнута, если вам так будет угодно, – потребуется больше людей. Для вашей защиты.

Он поднял на нее свои холодные сверкающие глаза, во взгляде которых читалась почти нескрываемая угроза. Он оставит тут своих датских головорезов, чтобы присматривать за ней, причем их главной заботой будет вовсе не ее защита.

– Как я уже сказал, – продолжал он со зловещей улыбкой, – надвигается шторм. Думаю, мы все не хотим, чтобы он смыл вас за борт.

Сентябрь 1011 года

Рочестер, Кент

Было жарко. Этельстан провел пальцем под влажным облегающим воротом своей холщовой рубахи и про себя проклял судьбу, забросившую его в это окаянное место. Уже, наверное, в тысячный раз он взглянул в сторону реки Медуэй. Там под палящим полуденным солнцем датские моряки затаскивали тяжелые мешки с серебром в громадный чан весов для взвешивания, а затем выгружали их обратно.

Слава богу, они уже почти закончили. Двенадцать тысяч фунтов монет и изделий из серебра были выгружены из трюмов английских кораблей, проверены командой датчан, взвешены и уложены на склад, расположенный значительно выше линии прилива. На это ушло три дня.

Он следил за всем этим процессом, один из группки высших английских дворян и представителей тех, кто считался знатью среди датчан, назначенных быть официальными наблюдателями. Сегодня за столами, спрятанными от палящих лучей солнца под большим навесом, они уже вместе преломили хлеб, чтобы отметить завершение второго платежа в счет гафола.

Сейчас по-прежнему было очень жарко. А от того, что он торчал тут, под стенами Рочестера, попусту тратя время на то, чтобы быть свидетелем этого унизительного спектакля, ему становилось еще жарче.

– Как думаешь, эти сволочи уже достаточно поиздевались над нами? – со злостью бросил он.

Сидевший рядом с ним его брат Эдрид в ответ буркнул что-то невразумительное. Архиепископ Эльфех, который сидел возле этого быка Хемминга во главе стола, не расслышал его вопроса, но по угрюмому выражению его лица Этельстан догадывался, что архиепископ тоже сыт этим фарсом по горло.

Датчане потребовали, чтобы английские аристократы и высшие священники, доставившие серебро, подождали здесь, вынужденные наблюдать, как люди с датских кораблей проверяют и взвешивают каждый фунт серебра из английского гафола. Ему трудно было решить, что бесило его больше: радость датчан, уносивших своими грязными лапами огромные богатства, или же их явное удовольствие от того, что делали они это на глазах у архиепископа Кентерберийского и двух сыновей Этельреда.

– Ради всего святого, я хочу покинуть это место, – пробормотал он. – Взвесили уже последнее серебро. Наступил отлив, и я не вижу причин продолжать дальше, особенно если учесть, что принимающей стороне, похоже, совершенно безразлично, есть мы здесь или нет.

Крепкое пиво лилось сегодня рекой, и Хемминг явно выпил его слишком много. Его громадное тело сползло на край стула, а маленькие глазки в обрамлении густых бровей и нечесаной бороды уже некоторое время были закрыты. Из уголка открытого рта текла струйка слюны.

И этот человек должен стать их союзником! Какая грандиозная ошибка! Этельстан был убежден, что из всех трех предводителей викингов этот был самым неуправляемым, способным обернуться против них при малейшем недовольстве.

И все же король настоял на том, чтобы придерживаться этого совершенно безумного плана.

«Разумеется, Хеммингу нельзя доверять, – аргументировал он свои действия. – Он ведь предает своих датских соратников, не так ли? Он уже клятвопреступник, но что из этого? Нам нужно всего лишь постараться, чтобы он был всем доволен, и не давать ему повода точно так же предать потом и нас».

Поэтому срок доставки второй части гафола был передвинут вперед, чтобы воспользоваться преимуществом отсутствия Кнута и Торкелла. Одному господу известно, куда они отправились. Однако Хемминг утверждал, что, когда они вернутся, оставленные ими корабли выстроятся против них от устья Темзы до самого острова Танет.

– Ты думаешь, мы можем ему верить? – спросил Эдрид.

– Нет! – прорычал Этельстан. – Не вижу, что может помешать ему взять предложенное серебро, а завтра поднять якоря и уплыть подальше от Англии, пока в паруса будет дуть попутный ветер.

– Но, если он сдержит данное нам слово, весной ведь последует еще больший платеж? – возразил Эдрид. – И он захочет получить свою долю оттуда, разве не так?

– Это для него синица в руках, Эдрид, – ответил он. – Почему бы не взять деньги прямо сейчас и не скрыться с ними? Что он при этом теряет? Он легко может отвернуться от Англии, позволить своему брату и Кнуту поделить между собой гафол, который мы обещали привезти весной, а потом еще посмеяться над нами, что мы поверили, будто он станет защищать нас против себе подобных.

Именем святого распятия, как бы он хотел знать, действительно ли Хемминг рассуждает именно так.

Он бросил взгляд на человека, стоявшего позади стула Хемминга, – он не датчанин, а из Мерсии, знает датский язык и выступал переводчиком во время переговоров между Эльфехом и военачальником. Кто он такой и как его имя?

Он с удовольствием приставил бы нож к горлу этого парня и задал бы ему парочку насущных вопросов. Он должен многое знать про этих датчан. И, конечно же, у него имелись какие-то соображения насчет того, что творится в котелке у этого мерзавца Хемминга. Его можно даже заставить открыть им имена других, кто благодаря подкупу или угрозам так или иначе связал себя с датчанами. Их должно быть много. Боже… Насколько много? Сколько англичан потеряли веру в своего короля после двух лет непрерывной резни и разорения?

Он увидел, что, поскольку Хемминг по-прежнему не открывал глаз, Эльфех встал из-за стола, видимо, решив, что дольше оставаться здесь бессмысленно. За ним поднялись и все англичане под тентом, а также несколько датчан, которые еще могли стоять на ногах. Этельстан с облегчением заметил, что их уход от пьяного Хемминга никого не беспокоил.

На причале они с Эдридом попрощались с архиепископом. Эльфех отправлялся на юг, в Кентербери, в то время как их путь лежал через Темзу в Лондон. Прощание было коротким, поскольку каждый хотел побыстрее уйти своей дорогой.

Пока гребцы маневрировали, выводя корабль на открытую воду в реку, Этельстан оглянулся на берег. Из тени городской стены показался одинокий всадник, направившийся к мосту через Медуэй по дороге, ведущей на север, к Лондону.

– Это тот самый мерсиец? – спросил он у Эдрида.

Его брат посмотрел туда, куда он указывал; в этот момент всадник остановился, чтобы сказать что-то стражнику у моста.

– Да, это он, – согласился Эдрид. Они видели, как он пришпорил коня, пустив его в галоп, и быстро пересек пролет моста. – Интересно, куда это он так торопится?

– Да, – сказал Этельстан. – Мне тоже очень хотелось бы это знать.

Этельстан вспомнил этот эпизод, когда через два дня по Лондону поползли слухи, что Хемминг мертв. Одни говорили, что какой-то английский знатный дворянин ночью проник в Рочестер и зарезал его. Другие утверждали, что в смерти его была виновата рочестерская шлюха, которая задушила его в постели; третьи были уверены, что архиепископ Кентерберийский наложил на датчанина проклятие, отчего тот заболел и его внутренности растворились, превратившись в воду. Как бы ни умер Хемминг, но, по всем версиям, убил его англичанин.

– Если Хемминг и мертв, – сказал Этельстан Эдмунду, – это не наших рук дело. Самое вероятное объяснение, которое мне приходит в голову, что он упился до смерти.

Однако все же его не покидали мысли о том всаднике, который у них на глазах спешно проскакал через рочестерский мост. Мог ли этот мерсиец, Алрик, иметь какое-то отношение к смерти Хемминга? А если и так, то оказал он им услугу или же навлек новые беды на их головы?

Ответ он получил через десять дней. Кентербери к этому времени лежал в руинах, а архиепископ Эльфех стал пленником датчан.

 

Глава 32

Сентябрь 1011 года

Лондон

– Что вы собираетесь делать? – спросила Эмма, как только Этельред вошел в спальню.

Она несколько часов ждала его здесь, нервничая и волнуясь, поскольку знала, что задерживает его. Из Кентербери выпустили всего одного заложника, местного аббата, и он прибыл во дворец вскоре после наступления темноты в сопровождении трех датских солдат. С этого самого момента король общался со своим советом и этим священником при закрытых дверях.

Сейчас было очень поздно, уже давно заступил второй ночной караул, и вместо ответа Этельред приказал вошедшему следом за ним камердинеру принести еще свечей.

– А также добавь углей в светильник. Затем приготовь мою одежду на ночь и оставь нас. – Эмме он сказал лишь одно слово: – Вина.

Она подошла к столу, где наготове стояли кувшин и чаши, налила вина и принесла ему. Он сделал долгий глоток, все еще не отвечая на ее вопрос. Пока слуга выполнял приказание, Этельред расхаживал по комнате в угрюмом молчании. Одолеваемая дурными предчувствиями, она молча следила за ним, ожидая, когда он заговорит сам.

Два дня в Лондоне пересказывали страшные подробности нападения на Кентербери. Собор и прилегающая к нему территория были выжжены, а сам город разграблен. Королевский дворец и дворец архиепископа были разрушены, а самого Кентербери в том виде, в каком она узнала его, впервые приехав в Англию, больше не существовало. Пока что ей только не было известно, сколько при этом погибло людей.

Как ни пыталась, она до сих пор не могла угадать, что король предлагает делать в такой ситуации.

Прямая атака была маловероятна. Датчане взяли Кентербери хитростью, приехав на праздник Воздвижения Креста Господня, когда собор был забит верующими, чтившими останки Святого Креста. Всего несколько человек оставили следить за городскими воротами, и враг рассчитывал, что сможет войти через них почти без сопротивления. И их расчет оправдался. Теперь же мощные стены Кентербери будут защищать викинги, и дозорные проявят бдительность. Любая попытка взять город силой унесет много жизней и, скорее всего, окажется безрезультатной.

Сама она не могла придумать ничего другого, кроме как предложить очередной выкуп, даже несмотря на то, что король уже обязался весной доставить еще двадцать четыре тысячи фунтов серебра – оставшуюся часть из сорока восьми тысяч, которые обещали датчанам с самого начала.

Ее сильно тревожило то, что, возможно, датчан в данном случае интересовали не деньги.

С тех пор как она впервые услышала об этом нападении, в голове у нее все время крутилась мысль о присланном матерью на Пасху предупреждении, что Англию ожидает какая-то катастрофа. Возможно, взятие Кентербери станет только началом новой волны бедствий?

Она продолжала следить за супругом, все так же шагавшим по комнате в полной тишине, нарушаемой лишь шорохом движений слуги. Когда тот наконец выскользнул за двери, она повторила свой вопрос.

– Что вы будете делать?

Он опять не ответил, а лишь подошел к столу, где стоял кувшин, и налил себе еще вина.

Вероятно, у него просто не было ответа.

– Мне не следовало посылать Эльфеха договариваться с датскими военачальниками, – в конце концов сказал он. – Никогда больше не стану посылать священников вести переговоры с врагом. Это не просто бесполезно, это вредит.

– Вы послали туда Эльфеха, поскольку считали, что он заслуживает доверия, – напомнила она ему.

– И посмотрите, к чему это привело! Несмотря на все его старания, датчане в марте разорили Кент и Сассекс, а теперь они еще и взяли Кентербери. Словно сам дьявол спустил на нас этих псов.

Стоя возле светильника с углями и глядя на него, она не могла найти в своем сердце ничего, кроме сочувствия его гневу и крушению всех его планов. Датчане полностью разбили его и на поле битвы, и за столом переговоров. А теперь они еще раз подорвали его доверие к ним, разграбив Кентербери. Это было чудовищное преступление, и Лондон кипел слухами о том, какие ужасные вещи они могут совершить после этого.

– Они как-то объясняют, почему нарушили перемирие? – спросила она.

– Они говорят, что это не имеет отношения к перемирию. Они утверждают, что Эльфех убил Хемминга и что это нападение – месть. – Он подошел к окну и, отдернув в сторону кожаную занавеску, уставился в темноту. – Они взяли более двух сотен заложников, – сказал он. – Самыми знатными из них являются Эльфех и епископ Рочестерский, но в Кентербери, когда он пал, было много дворян и высокопоставленных священников. Аббаты, пастыри, монахи. Господи! Они взяли в плен даже монахинь.

Когда он распахнул занавеску, в комнату ворвался ночной воздух, и Эмма вдруг почувствовала озноб. Но задрожала она не от прохладного ветра, а от его слов. Что случится с женщинами, которые в руках у датчан? Пресвятая Дева, теперь, возможно, уже слишком поздно. Она подошла к амбразуре окна, у которой он стоял.

– Женщин нужно освободить, – настойчивым тоном начала она, – прежде чем…

– Датчане не отпустят их без какой-то компенсации, – со злостью в голосе перебил он ее. – Вы, разумеется, и сами это прекрасно знаете.

Да, она знала это даже слишком хорошо. Взятие заложников было любимой тактикой датчан. Ради выкупа они могли захватить и удерживать что угодно и кого угодно – книги, реликвии, невинные жертвы. Семь лет назад ценой за ее собственную голову стала бы половина Англии, если бы Свену Вилобородому удалось доставить ее к себе на корабль, как он намеревался.

– И сколько они хотят?

– Мы пока не знаем этого, – сказал он, отворачиваясь от окна, – однако выкуп за архиепископа и епископа будет немалым. Они просят отправить трех невооруженных посланников в Кентербери, чтобы встретиться с их вожаками и выслушать их требования. Трое датчан останутся здесь в качестве гарантии того, что нашим посланникам не причинят вреда.

Значит, в конце концов они все-таки хотят денег. Это уже было своего рода облегчением.

– Кого же вы пошлете? – Если бы это зависело от нее, она направила бы туда Этельстана, но король никогда не согласится на это. Он не доверял своим сыновьям.

– Поедет Идрик с двумя своими танами. Больше я никому не доверяю.

Идрик. Ну разумеется. Нахмурившись, она отвернулась от него, и взгляд ее устремился в ночь на одинокий факел, освещавший ворота дворца. Она далеко не разделяла его слепую веру в Идрика. Этот человек, конечно, был сладкоречивым и, вероятно, искушенным в ведении переговоров, но она очень сомневалась, что в первую очередь его волнуют интересы короля и всего королевства. И кто знает, какой секретный союз может Идрик заключить с датчанами, воспользовавшись такой прекрасной возможностью?

– Элдормен Идрик – это мудрый выбор для главного посланника, – медленно сказала она, тщательно подыскивая аргумент, который не порочил бы этого человека, но мог бы убедить Этельреда передумать и изменить свое решение. – Однако меня озадачило, что вы хотите послать с ним двух его танов, а не людей его же уровня и положения. Разве не должны быть среди посланников представители короля, выбранные из элиты королевства?

– Датчане, с которыми мы имеем дело, – просто бандиты, – в конце концов проворчал он. – И действия их не заслуживают той обходительности, которую вы предлагаете.

– Но ведь эти самые датчане удерживают Кентербери и две сотни ваших подданных! И здесь поставлены на карту их жизнь и благополучие.

– И кого же вы, миледи, посоветуете мне послать, чтобы лизать сапоги поработителям? Там ведь это потребуется, не так ли?

– Да, милорд. Боюсь, что в этом вы правы, и то, что Идрик сам вызвался, говорит в его пользу. Но ему, безусловно, понадобится поддержка людей, равных ему по положению. По меньшей мере еще одного элдормена, и, хотя вы не желаете посылать туда церковника, я прошу вас изменить свое решение. Большинство мужчин и женщин, захваченных в Кентербери, – это слуги Божьи. И им в период столь тяжкого испытания, конечно же, необходимо Его утешение. Разве никто из ваших епископов не вызвался пойти туда?

Он разразился невеселым смехом.

– Все мои советники в Лондоне предложили себя на эту роль – два епископа, два элдормена и трое моих сыновей. Их почтение к Эльфеху просто вызывает восхищение. – В его голосе послышалась горечь.

«Как же его должна была задеть и обидеть такая демонстрация поддержки архиепископа!» – подумала она. Он наверняка задумался, была бы их реакция такой же, если бы в заложники довелось попасть ему самому.

– Так не лишайте их возможности послужить вам, а также освобождению Эльфеха, – сказала она. – Пошлите вести переговоры о свободе Эльфеха самых способных из своих людей. Потому что, если вы поступите иначе, высшее духовенство может посчитать, что, случись им самим подвергнуться такой опасности, ради них вы сделаете еще меньше. И их доверие к вам подвергнется испытанию.

Некоторое время он молчал, а она просто ждала в напряженной тишине, зная, что он сейчас взвешивает ее слова, противопоставляя их своим собственным страхам, подозрениям и обидам.

– Вы такая же, как и все остальные, – наконец сказал он. – Вы неравнодушны к архиепископу.

Он поставил свою чашу и потер лицо ладонями. Было видно, что он совсем изможден, и она подумала, что не знает, сколько уже прошло времени с тех пор, как он в последний раз спокойно спал ночью. Похоже, что за те годы, когда она была замужем за ним, этого не случалось.

– Вы тоже неравнодушны к архиепископу, милорд, – сказала она. – Думаю, что, по большей части, вы гневаетесь на него за то, что он оказался среди тех, кто был взят в плен.

– Я гневаюсь потому, что должен торговаться с этим датским сбродом! И да, я виню Эльфеха в том, что он не сумел скрыться, прежде чем город пал. Вместо этого он попытался договориться с этими дьяволами. Он просто законченный глупец. – Этельред шумно вздохнул. – Но я не хочу, чтобы кто-то мог сказать, что я легкомысленно отнесся к этому тяжкому испытанию в Кентербери. Я пошлю вместе с Идриком еще одного элдормена. Я думаю, что теперь, когда большую часть денег для выкупа возьмут из церковных средств, в этом также поучаствует и епископ Лондонский. Впрочем, Кентербери сейчас все равно уже в руинах, и это потеря не только для Церкви, но и для всей Англии; и за это я всегда буду возлагать вину на Эльфеха.

На следующий день Эмма со ступеней королевского дворца смотрела, как элдормен Идрик отправляется в Кентербери в сопровождении элдормена Эльфрика и епископа Эльфхуна. Прошло семь дней, а от них не было никаких вестей; да и поток пугающих слухов, просачивающихся в покои Эммы с улиц Лондона, никак не уменьшался. Один из самых страшных слухов состоял в том, что Эльфеха бросили умирать от жажды. Она пыталась отбросить его как совершенно беспочвенный, хотя и знала, что зачастую в этих пересудах все-таки есть доля правды; также поговаривали о начавшейся в Кентербери эпидемии. Мог ли Эльфех умереть от болезни?

Ответа на это не было, а тут у нее появилась новая забота, потому что теперь она уже убедилась, что ждет ребенка. Казалось, ей бы радоваться этому, но на плечи давила печаль из-за неопределенности в судьбе заложников Кентербери, и она уже боялась за своего еще не родившегося ребенка. В прошлом у нее случались выкидыши, и к тому же теперь рядом не было Марго, которая могла бы провести ее через все испытания, которые ждали ее в будущем.

Теперь ее обычной спутницей стала Годива, и на восьмой день после того, как делегация послов выехала в Кентербери, они отправились гулять, спасаясь от тревоги, хозяйничавшей в стенах дворца. День был прекрасный, и Эмма думала, что, возможно, это один из последних таких дней в году. Фруктовые деревья в дворцовом саду, с которых был уже собран урожай яблок и слив, окрасились в цвета осени, и, несмотря на яркое солнце, прохладный ветерок намекал, что уже скоро наступят холода.

Эмма сидела на одеяле с Годивой на коленях; Уаймарк была рядом с ней, а неподалеку расположилось еще несколько женщин из ее окружения. Когда ее дочь подняла вверх свою маленькую ручку, приглашая к их любимой игре, Эмма весело рассмеялась и послушно хлопнула по ней. Затем она стала делать вид, что собирается откусить крошечные пальчики, вызывая этим восторженный визг Годивы. Но в следующий момент Годива уже придумала новую игру: она заковыляла прочь от матери, чтобы набрать в ладошки золотистых и красновато-коричневых листьев и раздать их женщинам Эммы.

Глядя, как ее двухлетняя дочь уверенно шагает и отдает каждых листик так, будто это послание большой важности, Эмма вспомнила значение имени Годива – «дар Божий». Это словно было напоминанием, что матери нельзя крепко цепляться за своих детей, поскольку то, что Бог дал, Он мог очень быстро и отобрать. Такова была схема жизни, и она уже успела испытать всю ее горечь, когда у нее отняли Эдварда. Помня об этом, она постоянно хотела прижать Годиву к своей груди и не подпускать к ней и близко ни время, ни жестокий окружающий мир, ни самого Бога.

Ее внимание привлекло какое-то оживленное движение у ворот, а затем она увидела приближающегося элдормена Эльфрика и, вскочив на ноги, поторопилась ему навстречу. Кое-кто из сопровождавших ее женщин тоже вскочил, чтобы следовать за ней, но она остановила их жестом руки, и они тут же опустились на свои места, как горсть подброшенных осенних листьев.

– Какие вести вы привезли нам из Кентербери? – сразу же спросила она. С нетерпением ожидая, что он ей скажет, – что бы это ни было, – она отвела его к скамье в саду и села рядом с ним.

– Вести эти тягостные, миледи, – сказал он, беря своей большой рукой ее хрупкую ладонь. – Идрик и епископ в данный момент докладывают королю, а меня отпустили, чтобы я рассказал обо всем вам.

Он взял паузу, а она вся сжалась под действием десятка разных страхов, охвативших ее. Внутренне содрогаясь, она ожидала, что он сейчас скажет ей, что архиепископ Эльфех мертв или же смертельно болен.

Но взгляд Эльфрика был прикован к маленькой Годиве, и Эмма догадалась, что сейчас он думает о своей внучке Хильде, чья смерть от рук датчан была еще свежей раной в его сердце. Не желая торопить его, она с растущей тревогой изучала его лицо, отмечая все перемены, которые оставило на нем большое горе.

Ей никогда точно не было известно, сколько ему лет, она лишь знала, что он был одним из старейших советников короля. Но за последние несколько месяцев, прошедших после гибели Хильды, страдания, похоже, иссушили его тело. Его лицо сильно похудело, и теперь кожа глубокими складками висела у него под глазами. Волосы и борода, которые еще совсем недавно были красивого стального цвета, стали совершенно белыми.

В конце концов ее нетерпение услышать, какие именно плохие новости он привез, заставило ее прервать молчание.

– Так значит, Эльфех мертв? – Она внимательно следила за его лицом, боясь ответа, который могла услышать.

Он вздрогнул – ее слова, казалось, вывели его из забытья.

– Нет, он жив, хотя многие в Кентербери были убиты или замучены. – Он сокрушенно покачал головой. – Город и собор лежат в руинах, и я даже сомневаюсь, что мы когда-либо узнаем точно, сколько там погибло людей. Однако архиепископ – слишком ценная фигура, чтобы его убивать; по крайней мере, пока наши враги рассчитывают получить за него выкуп. Они требуют три тысячи фунтов за одного только Эльфеха, хотя за других заложников также назначена своя цена. Когда датчане покинут Кентербери, там, вероятнее всего, вообще не останется ничего ценного.

– И все это из-за того, что они обвинили Эльфеха в смерти Хемминга?

Эльфрик кивнул:

– Они утверждают, что Эльфех отравил его, когда они сидели за одним столом. Архиепископ, конечно, все отрицает, настаивая на своей невиновности, однако они ему не верят, – по крайней мере, говорят, что не верят.

– Тем не менее они должны отпустить его, когда будет заплачен выкуп, – сказала она. – Что уже сделано, чтобы собрать его? Я внесу свой вклад. У меня есть свои драгоценности, которые могли бы помочь удовлетворить требования датчан.

Он растроганно сжал ей руку.

– Выкуп не заплатят, – сказал он. – Эльфех запретил это делать.

Она ошеломленно уставилась на него.

– Он не может запретить делать это, – запротестовала она. – Он должен быть освобожден. Он необходим королевству. Боже правый, он необходим королю!

– Эмма, он ведь архиепископ Кентерберийский, так что он может запретить выплату любого выкупа.

– Но почему? Это просто немыслимо! Кто-то должен поговорить с ним и…

– Я уже делал это. Пытался урезонить его, но он решительно настроен не выполнять требований датчан. Он настаивает на том, что, если мы заплатим выкуп, это будет равноценно признанию его вины в смерти Хемминга. И он не может этого допустить. Что же касается цены за его голову, он говорит, что Кентербери уже платил, и не один раз. И он не будет просить людей вновь идти на жертвы.

– Но если выкуп заплатят другие, а не жители Кентербери? Или если король задержит последнюю часть дани, пока они не освободят Эльфеха?..

– Если король сделает это, датчане ударят по другому городу, затем по третьему, и этому не будет конца. Этельред не может вмешиваться в этот вопрос! Это касается только архиепископа и датчан, разве вы не понимаете? По правде говоря, – тут он снова тяжело вздохнул, – мне кажется, что Эльфех не хочет, чтобы его освободили.

И опять его слова поразили и озадачили ее.

– Это он вам сказал?

– В каком-то смысле да. Миледи, я знаю Эльфеха, а вы знаете, что он во всем видит руку Господа. В своем пленении он видит возможность донести до вражеской армии слово Божье или даже выторговать продолжительный мир с ними. Он сам хочет этого, Эмма. Это его выбор.

Она была ошеломлена. Да, она понимала, что Эльфех способен в этой ситуации договориться с датчанами. И могла допустить, что король позволит это, потому что у него нет другого выбора.

Но пока Эльфех проповедует перед их врагами, тем самым он лишает короля своего мудрого совета на это время. Высокая цена, и ради чего? Что, если усилия Эльфеха найти общий язык с датчанами окажутся напрасными? Что, если они вновь проявят свой жестокий нрав в последующие месяцы, пока не будет полностью выплачен гафол? Что бы там ни говорили датчане, их нападение на Кентербери означало нарушение перемирия, которое они заключили с Этельредом.

– А какие у нас гарантии, что они опять не нарушат мир?

– Никаких, – ответил Эльфрик. Он взял ее за руки и посмотрел в глаза с выражением такой любви и тревоги за нее, что у нее навернулись слезы. – Именно поэтому я хотел бы обсудить с вами один вопрос, который занимает мои мысли уже много недель.

– Милорд, – сказала она, – мы с вами старые друзья. И вы знаете, что можете говорить со мной о чем угодно, и я всегда вас выслушаю. – Она подумала, что дело, видимо, касается короля, и надеялась, что Эльфрик может дать ей какой-то мудрый совет.

– Это по моему настоянию, миледи, ваш брат согласился отправить вас в Англию, чтобы выдать замуж за Этельреда. И я чувствую ответственность за вашу безопасность, как если бы вы были моим собственным ребенком. Нет, – остановил он ее, видя, что она хочет возразить, – выслушайте меня, прошу вас. Англия сейчас – слишком ненадежное место для вас и ваших детей. Датская армия, ставшая лагерем в Кенте, необузданна и творит беззаконие. Она – словно безумное чудовище без мозгов и без сердца, и мы не можем предвидеть, какое злодеяние они совершат в следующий момент. Поэтому я прошу вас найти пристанище у вашего брата в Нормандии, по меньшей мере до тех пор, пока не будет выплачен гафол и весь этот сброд не покинет наше королевство. Причем сделать это нужно быстро, пока не наступила зима и морские пути не стали предательски опасными.

Она молчала, вновь и вновь прокручивая в голове его слова. Как бы она ни переживала по поводу ужасов, творившихся в Кентербери, инстинкт подсказывал ей брать своих детей и бежать. Однако это был материнский инстинкт, а она должна была рассуждать как королева.

Ее и раньше подталкивали к тому, чтобы скрыться отсюда, – уехать туда, где она будет в безопасности. Но она была связана с королем и его королевством священной клятвой, требованиями долга и даже политической целесообразностью. Какое послание она отправит жителям Англии, которые борются против вражеского вторжения, голода и болезней, если покинет их в такой момент?

Она крепко сжала руки Эльфрика, понимая, что просьба эта продиктована заботой о ней. Тем не менее она не может выполнить ее.

– Я благодарю вас, Эльфрик, за ваш совет. Но вы знаете, что я не могу сейчас покинуть Англию. Мой долг – находиться здесь. – Она перевела свой взгляд с него на Годиву, которая танцевала в куче опавших листьев. – К тому же король уже сказал, что не позволит моим детям уехать.

На миг наступило молчание, а потом он сказал:

– Даже вашей дочери?

Она посмотрела на него; выражение его лица было печальным из-за той боли, которую мог вызвать у нее этот вопрос.

Память перенесла ее на год назад, и она вспомнила слова Этельреда, тогда прозвучавшие для нее как угроза. Девочка может поехать в Нормандию. От нее мало толку. Она тогда пересказала этот разговор Эльфрику, поскольку искала его поддержки в том, чтобы удержать дочь возле себя.

Она не забыла слова короля, просто похоронила их в своем сознании. Кто в этом руководствовал ею, королева или мать? И какая мать могла позволить дочери подвергнуться риску, когда у нее была возможность отправить ребенка в безопасность?

– Миледи, – настойчивым тоном сказал Эльфрик, – на улицах Кентербери я видел детей, которых оторвали от родителей и держали в грязных сараях в ожидании выкупа. Я видел тела детей, которые погибли в горящих домах или были растоптаны…

– Прекратите! – воскликнула она. – Вы и так сказали уже достаточно. Не желаю больше ничего слушать.

Она встала и отошла от него в сторону; мысли ее были в смятении. Она еще не говорила королю, что беременна, но, когда она скажет ему об этом, он, скорее всего, заберет у нее Годиву, как когда-то забрал Эдварда, и определит ее туда, куда сочтет нужным. Намного лучше послать сейчас свое дитя в Нормандию, где Годива не только будет в безопасности, но и услышит, как о ее матери говорят с любовью, вместо того чтобы обливать ее грязной ложью. И все же путешествие через пролив таило опасности, и, как правильно заметил Эльфрик, хорошая погода продержится еще недолго.

– Как мы можем отправить ее отсюда? – спросила она, по-прежнему не сводя глаз со своей дочери. – Ведь выход из Темзы все еще блокируют вражеские корабли. – Теперь это было единственной сложностью. Она знала, что Этельред не станет препятствовать отъезду Годивы.

Когда она поднялась со скамьи, Эльфрик поднялся тоже и теперь подошел, встав сбоку от нее.

– Они поставили свой флот на якорь вдоль правого берега Темзы, – сказал он. – Если Годива сядет на корабль в Бенфлите, ей никто не помешает и она, при условии хорошей погоды, за один день сможет достичь Фландрии. А уж оттуда будет совсем легко вдоль берега добраться до Фекана.

На это она промолчала. Ее собственное путешествие в качестве невесты Этельреда от Фекана до Кентербери по пути, которым следуют киты, легким назвать было никак нельзя. Тем не менее другого выхода она не видела.

Она нашла его руку.

– Вы сможете сопровождать ее? – спросила она его. – Дабы я была уверена, что она доберется до двора моего брата в безопасности?

– Вы могли об этом и не спрашивать, миледи. Разумеется, я сделаю это.

Успокоенная этими словами, она жестом позвала Уаймарк. Нужно было многое сделать, чтобы подготовиться к этому путешествию.

День отъезда наступил в начале октября. С дочкой на руках, которую она крепко прижимала к груди, Эмма подошла к двум кораблям, которые должны были отвезти Годиву и ее сопровождающих в Нормандию. Был праздник, День ангелов-хранителей, и, хотя утренний бриз, дувший с воды, казался холодным, небо было совершенно чистое – лишь чайки кружили высоко у них над головой.

Все уже погрузились, только Эльфрик и Годива еще оставались на берегу. Эмма понимала, что задерживать отплытие больше нельзя, поэтому она нагнулась и на прощанье в последний раз обняла свою девочку, закутанную во множество теплых одежек. Причину отъезда Эмма объяснила ей накануне вечером, но до сих пор не была уверена, насколько ребенок ее понял. Прошептав благословение, она в последний раз поцеловала девочку. Эльфрик поднял ее на руки и по трапу отнес на корабль. Там он передал Годиву на руки ее няни, после чего трап был переброшен через планшир и уложен на борту.

Оставшись на берегу рядом с Уаймарк, Эмма видела, как Годива протянула к ней свою ручку, и слезы комом подкатили к ее горлу.

– Не знаю, смогу ли я удержаться и не заплакать, – прошептала она.

– Эмма, ей будет намного тяжелее, если она увидит вас плачущей, – сказала Уаймарк.

Она кивнула. Уаймарк права, она не должна плакать. Еще несколько мгновений, пока корабль отчаливал от пристани, она продолжала смотреть, пока все перед глазами не начало расплываться от слез. Тогда, быстро отвернувшись, она взяла Уаймарк за руку и пошла с ней по дороге к деревне под названием Бенфлит, плотно сжав губы от горя.

Внезапно шум ветра и вопли чаек заглушил пронзительный крик Годивы. Казалось, он схватил Эмму за самое сердце и выжал из нее слезы, которые она так долго и с таким трудом сдерживала. Однако она продолжала идти вперед и, хотя искушение было очень велико, так и не обернулась.

 

Глава 33

Ноябрь 1011 года

Редмир, Холдернесс

Эльгива стояла возле своей кровати и, подняв руки вверх, любовалась замысловато вьющимися виноградными лозами, вышитыми золотыми и серебряными нитками на ее широких рукавах. Она даже представить себе не могла, сколько может стоить это платье, сшитое из темно-синего годвебба с позолотой на рукавах, шее и по краю. Свен Вилобородый знал толк в щедрых подарках, нужно отдать ему должное в этом.

Он прислал ей и другие дары – серебряную повязку для волос, три цепочки на шею, украшенные драгоценными камнями, вышитый золотом пояс с усыпанным драгоценными камнями кинжалом в ножнах и даже кожаные туфли, которые сейчас были на ней, – и все в награду за сына, которого она наконец-то родила Кнуту.

С ее точки зрения, все это было заслуженно и к тому же очень вовремя. Сегодня вечером, когда соберутся люди, поддерживающие Кнута, она предстанет перед ними не просто как леди Эльгива из Нортгемптона, наследница обширнейших земель в Пяти городах и хозяйка этого дома, но как жена датского принца в роскошном наряде.

Тира держала перед ней шкатулку с золотыми украшениями, пока Эльгива выбирала браслеты, которые она наденет, когда в комнату вошла Катла, сопровождаемая, как обычно, тянувшейся позади нее гурьбой своих детей. Эльгива ожидала возгласов восхищения при виде ее платья, но Катла даже не взглянула на него. Ее внимание было слишком занято сыном Кнута, который спал на руках у своей няни.

«Глупая женщина, – подумала Эльгива. – Все дети выглядят одинаково».

«За исключением того, – поправила она себя, – что Свен, сын Кнута, намного красивее всех отпрысков, которых нарожала Катла».

Она подождала, пока Катла устроится на кровати с одним из своих детей.

– Что скажешь? – спросила Эльгива.

Катла внимательно посмотрела на нее, потом нахмурилась и нервно закусила губу.

«Завидует», – с раздражением подумала Эльгива. Но слишком труслива, чтобы сказать это прямо.

– Ну давай уже, Катла, не тяни, – бросила она. – Я в доме моего господина выставляю напоказ слишком много золота? Или, может быть, ты боишься, что мой внешний вид лишит его людей рассудка?

Это было шуткой лишь наполовину. На самом деле ей хотелось, чтобы от ее вида все мужчины вспыхнули. Такова была ее задача.

– А Кнут знает, что вы будете в зале во время совещания? – спросила Катла почти шепотом. – Турбранд сказал, что женщины там не нужны, они будут обсуждать свои мужские дела.

Эльгива пренебрежительно фыркнула.

– Дела Кнута – это мои дела, – сказала она.

Многие из тех, кто окажется там сегодня, когда-то были танами ее отца, людьми, которые испытывают ненависть к королю и Идрику. Кнут не приглашал ее присутствовать там, но он не настолько глуп, чтобы прогнать ее, особенно после того, как она покажется там с сыном Кнута – и внуком Эльфхельма и Свена – на руках. А если Турбранду это не нравится, он может катиться ко всем чертям.

– А где сейчас Турбранд? – спросила она у Катлы.

– Он разговаривает с Кнутом и другими людьми, которые приехали с нами.

– Какими еще другими? – Она посмотрела на свою талию и сказала: – Тира, затяни пояс потуже, чтобы он не соскользнул и я не споткнулась из-за него. – Затем, снова обернувшись к Катле, она продолжила: – Так кто там приехал вместе с вами?

Катла к этому времени переключила свое внимание на ребенка у себя на коленях, который все норовил нырнуть головой на пол.

– К пристани, ниже нашего имения, сегодня причалили два датских корабля, – рассеянно сказала она. – Это люди Кнута. Вы их всех знаете. Они здесь бывали раньше – Арнор, Эрик, вся команда.

Эльгива застыла на месте. Значит, Арнор вернулся! О нем не было ничего слышно много месяцев, так что она уже начала надеяться, что этого негодяя нет в живых.

Скорее всего, у него были какие-то послания, которые он должен передать Кнуту перед началом большого собрания. А если он привез вести с юга, она хотела их услышать. К тому же у нее с Арнором были свои счеты.

– Довольно! – сказала она Тире, хотя в шкатулке было еще много браслетов и колец. Затем она покрутилась на месте, наслаждаясь мелодичным звоном золота, после чего показала пальцем на няню, которая держала на руках ее спеленатого спящего сына. – Ты пойдешь со мной.

Она направилась в главную залу, держась поближе к постройкам, чтобы не выпачкаться в жидкой слякоти посреди двора, а также избежать взглядов двух десятков собравшихся там мужчин. Обойдя основные широкие двери, она проскользнула сбоку через другой вход, ведущий в узкую уединенную комнатку, которую всегда занимал Кнут, когда оказывался в Холдернессе. Как она и ожидала, там она его и нашла: с одной стороны от него стоял Турбранд, с другой – слуга. На скамье перед ним, широко расставив ноги, сидел Арнор. Она заметила, что под глазом у того красовался большой, уже начавший желтеть синяк, а сильно рассеченная нижняя губа еще не успела зажить. Следы несчастного случая или жестокой драки? Что бы ни стало причиной этого, она очень надеялась, что ему было больно.

Когда она вошла, Арнор резко, на полуслове замолчал, и все лица дружно обратились к ней. Она не стала никого приветствовать, а тут же направилась к Арнору.

– Принеси сюда ребенка, – приказала она няне, которая в нерешительности замерла у входа.

Девушка стремглав бросилась к Эльгиве, и малыш, разбуженный холодом и резкими движениями, начал хныкать. Эльгива подтолкнула няню к Арнору, который отшатнулся, как от удара.

– Нет, этот ребенок не причинит тебе вреда, – сказала она, – у него нет ножа, чтобы размахивать им у тебя перед глазами. Зато он есть у меня. – Она выразительно прикоснулась к усыпанным драгоценными камнями ножнам своего кинжала. – Но пока я хотела бы, чтобы ты внимательно посмотрел на него. – Она откинула край одеяла, чтобы был виден тонкий пушок на голове сына в точности такого же красновато-золотистого цвета, как волосы и борода Кнута. – Ты до сих пор настаиваешь, что это ребенок не Кнута? Предупреждаю тебя, его отец уже признал его, и все женщины в этом доме присутствовали при его рождении. – Затем она обратилась к Кнуту: – Этот подонок, когда был здесь в последний раз, угрожал мне, утверждая, что вы не признаете свое отцовство. Я хочу, чтобы он сознался в своей лжи, и требую, чтобы…

– Помолчите! – перебил ее Кнут. Теперь ребенок уже вопил вовсю, и Кнут подал знак няне: – Унеси его отсюда. Эльгива, я хочу послушать новости, которые привез Арнор. Сядьте и ведите себя тихо либо убирайтесь отсюда. Эй, – рявкнул он на слугу, – быстро принеси стул своей госпоже.

Теперь она почувствовала воцарившееся в комнате напряжение. До этого она была слишком занята запугиванием Арнора, чтобы заметить это раньше. Какие бы новости ни принес этот морской вояка, они испортили настроение обычно доброжелательному Кнуту. Сев рядом с мужем, она проглотила свой гнев, но не смогла удержаться, чтобы не бросить на Арнора еще один сердитый взгляд. В ответ этот грубиян лишь выгнул бровь, и она с трудом подавила в себе желание попросить кого-нибудь подбить ему и второй глаз.

– Сегодня я слышал по меньшей мере четыре версии того, как умер Хемминг, – сказал Кнут, обращаясь к Арнору. – Тебе известна правда?

Она затаила дыхание. Так значит, Хемминг умер!

Она быстро взглянула на Кнута, но не заметила на его лице не только радости, но даже облегчения. Вместо этого он, казалось, был встревожен известием, которое должен был воспринять с удовлетворением. Что с ним случилось, если он не может разглядеть подарка, упавшего ему прямо в руки?

Она вновь переключила свое внимание на Арнора, который теперь говорил о соглашении, которое заключили между собой Хемминг и архиепископ Эльфех. Затем он подробно описал смерть Хемминга прямо за столом и рассказал о нападении на Кентербери, последовавшем через несколько дней после этого, – все это были события месячной давности, о которых до них до сих пор не докатилось ни малейшей весточки.

«А насчет Хемминга я была права», – с удовлетворением подумала Эльгива. Он повернулся бы и против Кнута, и против своего брата, если бы его не остановили. Он заслуживал смерти и того, чтобы его коварные замыслы были похоронены вместе с ним. То, что Алрик убил его так, чтобы подозрение пало на архиепископа, – это, конечно, мастерский ход. Лучше и не придумаешь. Возможно, ей следует наградить его за это отдельно еще одним рубином. Она хотела поподробнее расспросить про смерть Хемминга, но, учитывая настроение Кнута, решила не перебивать Арнора.

– А что Торкелл? – спросил Кнут. – Сейчас он уже должен вернуться в Рочестер. Ты говорил с ним?

– О да. Мы поговорили, – сказал Арнор, – хотя в основном говорил как раз он. Он не верит в то, что Хемминга убил архиепископ, милорд. – Он медленно провел пальцем по рассеченной губе. – Он обвиняет в этом вас.

Когда Эльгива услышала это, в ней шевельнулось предчувствие беды. Кнут подле нее сначала застыл, а затем подался вперед с округлившимися от изумления глазами.

– Каким образом? Ведь я в это время был в Дании!

– Да. Но наш общий друг Алрик был у стола рядом с Хеммингом, когда тот умер, и с тех пор его больше никто не видел.

– Алрик! – медленно повторил Кнут.

– Я не верю в это!

Эльгива больше не могла молчать. Если Алрика каким-то образом свяжут со смертью Хемминга, то может раскрыться и ее роль, а этот Арнор уже и так затаил подозрения против нее. Она понятия не имела, что сделает Кнут, если дознается, что именно она приказала убить Хемминга, и выяснять это ей не хотелось.

– Муж мой, вы не можете действительно верить в то, что Алрик…

– Придержите свой язык за зубами, женщина! – рявкнул Турбранд, бросив на нее гневный взгляд. – Здесь значение имеет лишь то, во что поверит Торкелл.

– Я привез вам послание от Торкелла, – сказал Арнор, обращаясь к Кнуту. – Я должен сказать вам, что Торкелл знает: смерть Хемминга – дело рук вашей команды. И теперь между вами и ним лежит кровь, а если вы окажетесь где-то в пределах его досягаемости, то поплатитесь за это своей жизнью. – Он осторожно пощупал свою челюсть. – Это его послание я не скоро забуду, – сказал он. – Благодаря стараниям людей Торкелла у меня сильно поубавилось зубов.

Турбранд сердито фыркнул в свою густую бороду.

– Если Торкелл стал вашим врагом, Кнут, – сказал он, – значит, тот, кто убил Хемминга, оказал вам дурную услугу.

Кнут озабоченно нахмурил брови.

– Так говоришь, Хемминга отравили, – пробормотал он. – Это точно?

– Так говорит Торкелл, а ему об этом сказали люди, которые присутствовали на том пиру и находились недалеко от стола Хемминга, – ответил Арнор. Он перевел свой обличающий взгляд на Эльгиву. – А яд – это оружие женщин.

Теперь уже и Кнут внимательно смотрел на нее, и в глазах его читался вопрос.

Золотые цепи украшений внезапно начали нестерпимо давить ей шею, и она почувствовала, что ей трудно глотать. Все они смотрели на нее, а она облизывала свои пересохшие губы, лихорадочно пытаясь сообразить, как отвести подозрения от себя. Напрасно она демонстрировала свою злость на Арнора, потому что Кнут примет сторону своего бойца, которому доверяет, даже против собственной жены. Впрочем, для ее целей может подойти сам Торкелл.

– Нет никаких доказательств того, что Хемминг был убит, – сказала она. – Торкелл утверждает, что это сделали вы, милорд, и все мы знаем, что это не так. Я готова держать пари, что и сам Торкелл это тоже понимает. Давайте посмотрим, что он выигрывает, обвиняя в этом вас. Сколько тысяч фунтов серебра от Этельреда, предназначенных вам, теперь отойдут к Торкеллу?

На мгновение в комнате повисла полная тишина, а затем Турбранд пробормотал:

– Силы небесные, а ведь она может быть права. Ваш отец никогда Торкеллу не доверял. И, возможно, это было мудро с его стороны.

– У Торкелла есть могущественные союзники, – сказал Кнут, – и мой отец опасается, что однажды он может захватить датский трон. Я с этим не согласен. Я не верю, что Торкелл стремится править королевством.

– Тогда чего же он хочет? – спросила она.

Он пожал плечами:

– Кто знает? Золота? Власти? Славы?

– Он также вполне может хотеть завладеть троном Англии, – предположил Турбранд. – Какова его роль в планах Свена насчет смещения Этельреда?

– Свою роль Торкелл уже выполнил. А заключалась она – хотя об этом никто никогда вслух не говорил – в том, чтобы просто ослабить способность Англии к сопротивлению. В значительной мере это уже достигнуто. Следующим летом, прежде чем Англия успеет восстановить свою военную мощь, мой отец возглавит свое вторжение. Будет неплохо, если Торкелл примет в этом участие, но это не обязательно.

– Значит, Торкелл уже не имеет большого значения, – сказала она, вздохнув немного посвободнее. – Он вам больше не нужен.

– Сейчас, по-видимому, нет, – сказал Кнут, – но кто знает, что ждет нас впереди? Однако для меня он все равно имеет значение, – продолжил он, встав и начав взволнованно ходить по комнате, – потому что он был моим другом. Он не стал бы обвинять меня, если бы не верил по-настоящему в то, что я виновен. Он, должно быть, считает, что я нарушил свою клятву по отношению и к нему, и к Хеммингу, а это очень серьезно и печально.

– Вы придаете слишком большое значение преданности, – насмешливо сказала она.

Он холодно взглянул на нее:

– Преданность, Эльгива, – очень редкая вещь. Как я могу убедить людей верить мне, идти за мной в бой, если они будут считать, что в один прекрасный день я могу предать их?

Турбранд хмыкнул.

– Женщины ничего не понимают в серьезных мужских делах, – сказал он. – Отправьте вашу леди отсюда. Ей тут не место.

Она открыла рот для протеста, но Кнут опередил ее.

– Люди начали собираться в зале, – сказал он, и она вдруг поняла, что уже некоторое время слышит гул голосов. – Свою задачу вы знаете, Турбранд, – продолжал Кнут. – Идите туда, пока какой-нибудь болван не начал драку, вспомнив какую-то свою обиду. Я вскоре присоединюсь к вам. Арнор, ты пойдешь с ним. А с Торкеллом и его угрозами мы разберемся позже.

Когда все вышли, она подошла и остановилась перед Кнутом. Она проскочила этот небольшой кризис, связанный со смертью Хемминга, невредимой, и теперь они должны были оба подготовиться к встрече с важными людьми из Мерсии. Она провела руками по вышитым драконам, украшавшим рукава его туники, восхищаясь красивой серебряной пряжкой его ремня и замысловатой, искусно выполненной инкрустацией на ножнах и рукоятке его меча. Он не носил короны, однако золотая застежка, скреплявшая края его подбитой мехом мантии, была величиной с кулак, и пока что и этого золота было достаточно. Она будет с гордостью стоять подле него, потому что он ведет себя как настоящий король и однажды обязательно им станет.

– Этот прием будет иметь грандиозный успех, – сказала она. – Я не сомневаюсь, что люди из Мерсии и Пяти городов присягнут…

– Что вам известно о том, что произошло между Алриком и Хеммингом? – сказал он, пронзив ее подозрительным взглядом своих черных глаз.

Она посмотрела на него широко открытыми глазами с абсолютно невинным выражением на лице – притворство, которым она в совершенстве овладела уже давно.

– Я знаю об этом не больше, чем вы, муж мой, – солгала она.

Он хмыкнул, но она так и не поняла, поверил он ей или нет.

– Получали вы какие-то известия от Алрика за последние шесть месяцев?

– Нет. – Ну, хотя бы это было чистой правдой.

– Тира говорит, что вы научились готовить великое множество разных снадобий из трав, Эльгива, – медленно сказал он. – Вы, часом, не забавлялись там ядами?

– Нет, муж мой, я этого не делала. – Это была еще одна ложь, но прозвучала она как-то очень правдоподобно, даже для нее самой. Слава богу, ей удалось сохранить свои снадобья в секрете от правдолюбивой Тиры.

Некоторое время он пристально смотрел на нее, внимательно изучая ее лицо и как будто стараясь проникнуть ей под кожу и череп, чтобы разглядеть, что у нее на уме. От этого взгляда ее даже передернуло.

– Меня тревожит то, – наконец сказал он, – что Алрик покинул Рочестер именно в тот момент. Это указывает на то, что он виновен.

– А поставьте вы себя на его место, – возразила она. – Вообразите, что вы англичанин, который сидит за столом рядом с датским лордом. Внезапно вы понимаете, что этот лорд неожиданно скончался. – Она недовольно вздохнула. – Кнут, вы сами говорили мне, что люди Хемминга скоры на расправу. Разве сами вы не предпочли бы сбежать, опасаясь, что они сначала убьют вас, а потом начнут задать вопросы и разбираться?

– Это одно из возможных объяснений, – хмурясь, сказал он, – однако оно кажется мне маловероятным.

Он поднял руку и провел пальцами по ее щеке, по тонкой ткани ленты для волос, по ложбинке затылка. Она искала в его глазах намек на то, что творится у него в голове, и страстно хотела, чтобы он ее поцеловал, – это означало бы, что он ей поверил. Но поцелуя не последовало.

– Эльгива, – сказал он, и в голосе его появились стальные нотки, – держу пари, что все мужчины в зале будут считать вас идеальным украшением моего дома. Они будут пожирать вас глазами и терять голову, воображая, как вы выглядите под этим платьем. Но свое внимание они должны обращать на меня, а не на вас. Поэтому вы будете сопровождать меня при входе в залу со Свеном на руках, потом тепло поприветствуете всех собравшихся там, после чего вернетесь в свою комнату.

Эльгива ошеломленно отпрянула от него.

– Я не стану этого делать, милорд! – с пылом возразила она. – Большинство из этих людей находятся здесь потому, что это моя родня, и нельзя прятать меня в угол, когда…

– Слушайте меня! – Выбора у нее не было, потому что он взял ее за плечи и так тряхнул, что у нее клацнули зубы. – Турбранд контролирует свою женщину тем, что бьет ее до крови, – прорычал он. – Я до этого не опущусь, Эльгива, но и не допущу, чтобы вы пререкались со мной по любому поводу. Вы будете повиноваться мне, даже если мне для этого придется запереть вас в вашей комнате, посадить на хлеб и воду, пока вы не научитесь делать то, что вам говорят. Вы должны сыграть важную роль в тщательно продуманном плане, и вы сделаете это, не задавая мне никаких вопросов. Я слишком надолго оставлял вас одну, и, хотя вы и хозяйка этого дома, господин здесь я, и вы будете делать то, что будет угодно мне, а не вам. А теперь идите и возьмите нашего сына.

Он развернул ее и подтолкнул по направлению к двери.

Она до скрипа сцепила зубы, чтобы не разразиться вертевшимися у нее на языке проклятиями в адрес всех мужчин на свете. Придет время, поклялась она себе, когда она не станет кланяться всякому человеческому существу только за то, что оно ходит по земле, болтая между ногами своим членом.

Уже дойдя до двери, она услышала, как он вновь окликнул ее по имени, и остановилась, ожидая, что последует дальше.

– Если я выясню, что вы солгали мне насчет Алрика, – сказал Кнут, – обещаю, что сделаю с вами нечто похуже, чем просто изобью.

После этого она вышла на холод улицы, и дверь захлопнулась за нею; но его слова еще долго звучали у нее в голове.

– Тогда я уж постараюсь, – пробормотала она себе под нос, пробираясь через грязный двор, – чтобы ты этого никогда не выяснил.

 

Глава 34

11 апреля 1012 года

Виндзор

Гримаса боли, пронзившей всю правую часть тела – голову, плечо, лодыжку, – исказила лицо Этельреда, когда он с трудом попытался открыть глаза. Опираясь на гору подушек, он лежал на кровати в комнате, где свечи отбрасывали неровный мерцающий свет; кромешная тьма за высоким и узким окном говорила, что час уже поздний.

Его правая нога, туго забинтованная между двумя дощечками, лежала поверх одеяла и пульсировала дьявольской болью. Пока он хмуро смотрел на нее, поперек кровати легла тень от человеческой фигуры, и тупая боль в виске тут же усилилась до агонии.

В испуге он с большим трудом повернул голову в сторону того, кто отбрасывал эту тень, не зная, бодрствует ли он уже или до сих пор пребывает в цепких лапах кошмарного сна.

– Господи! – выдохнул он. – Вульфстан.

Головная боль немного отпустила его, и, несмотря на тяжесть, которая, казалось, придавила все его конечности, он понял, что окончательно проснулся. Он вспомнил, что лекарь дал ему какое-то зелье, чтобы ослабить боль, и оно, видимо, усыпило его. Интересно, сколько же он спал?

– Какой сегодня день?

– Страстная пятница, – ответил Вульфстан и, подойдя ближе к кровати, осенил голову Этельреда крестным знамением.

Значит, он лежит здесь уже два дня, то просыпаясь, то вновь проваливаясь в забытье. Он пристально изучал архиепископа Йорвикского, лицо которого и седая борода казались разительно светлыми на фоне темного пятна его черного дорожного плаща.

– Разве вы не должны быть сейчас в Лондоне? – хрипло спросил он.

– Мы с вами оба сейчас должны находиться в Лондоне, милорд. Я и направлялся туда, когда узнал, что вы лежите здесь, прикованный к постели болезнью. – Вульфстан поднял руку, и откуда-то, вне поля зрения Этельреда, возник молодой человек в одеянии монаха, который поставил рядом с архиепископом стул. Вульфстан сел на него и сказал: – Меня пригласила Эдит и рассказала, что вы упали с лошади.

– Я не упал, – проворчал он. – Эта дьявольская лошадь сама сбросила меня.

Они все считали, что он беспомощный и неумелый, но никто не видел того, что на самом деле произошло на лондонской дороге, потому что он был там один. Его герольды уехали вперед, а воинов охраны он обогнал, когда его лошадь вдруг заартачилась на ходу, стала бить копытом, громко фыркать и дергать ушами. По коже пробежал холодок дурного предчувствия, но он не видел ничего подозрительного, пока воздух вокруг него вдруг не стал таким тонким и разреженным, что каждый новый вдох стал даваться ему с трудом. В этот момент, когда он почти не дышал, перед ним явилась фигура Эдварда, светившаяся, как пламя свечи, и кивнула ему в сторону Лондона. Лошадь обезумела от ужаса, стала пятиться и приседать, и, хотя он изо всех сил старался удержаться в седле, руки его вдруг потеряли чувствительность и поводья выскользнули из них. После этого он ничего не помнил, а когда очнулся, лицо его было залито кровью, а все тело раскалывалось от невыносимой боли.

С его стороны не было какой-то невнимательности или небрежности, но он не мог защитить себя, не мог оправдаться, не мог никому сказать эту правду, тем более архиепископу.

– Значит, вы останетесь здесь, вместо того чтобы прибыть к вашему двору в Лондон? – Голос Вульфстана, в котором угадывались неодобрительные нотки, прервал его размышления и вернул к действительности. – От чего вам больно в большей степени, от полученных травм или от ущемленной гордости?

– А вы сами как думаете? – пробормотал он. – Лекари утверждают, что я не лишился глаза исключительно по Божьей милости. – И если это правда, то это было единственным знаком благосклонности, который он увидел от Господа за много лет. Он прикоснулся к ткани, которой какая-то зловонная припарка была прибинтована к его лбу, где, как ему сказали, над правой бровью у него появится шрам.

Отметина, которую оставил на нем Эдвард.

– Мне кажется, что вас все-таки донимает именно ваша гордость, поскольку выглядите вы довольно неплохо, так что при желании могли бы присоединиться к своему двору. – В проницательных и умных глазах Вульфстана читался упрек. – Я понимаю, что последняя часть дани должна быть передана датчанам в Лондоне после Пасхи. Однако, как бы вам ни хотелось уклониться от этого сурового испытания, было бы неразумно поступить так. Ибо сказал Господь: Встань, возьми постель твою и иди.

Этельред, который чувствовал себя неуютно под пронизывающим взглядом Вульфстана, заерзал на своих подушках.

– Господа нет здесь с нами, архиепископ, а мои лекари запретили мне ходить или ездить верхом. Или вы хотите, чтобы меня, беспомощного, пронесли по улицам Лондона, дабы надо мной смеялись и подшучивали?

– Я хочу, чтобы вы были королем и не увиливали от своего долга. Вы не ранены и не больны, милорд. Вы согласились на требования врага, и ваше место в Лондоне, чтобы увидеть, как будет исполнен последний платеж.

– Мое место там, где я сам его выберу! – Призрак брата звал его в Лондон, но он не последует этому призыву. – Идрик все сделает за меня.

– Идрик не король и никогда им не станет. Если уж кто-то и должен действовать за вас в вашем дворце, то поручите это своему сыну.

Своему сыну! Да, Этельстану очень понравилось бы дать прочувствовать английской знати, чего они могут ожидать, когда на троне появится энергичный молодой человек.

Но он не такой глупец, чтобы предоставлять своему сыну подобную возможность.

– Идрик – мой главный элдормен, – сказал он, – и витен рассматривает его как своего главу. Этельстан должен подождать, пока я умру, чтобы взойти на королевский помост. – Он взглянул на Вульфстана, подозрительно прищурившись. – Этельстан просил вас похлопотать об этом?

– Он этого не делал. Я говорю с вами во имя Христа. Будьте осмотрительны, ибо Он предупреждает нас, что любое королевство, имеющее раскол внутри, обречено на истребление. – Вульфстан склонился к нему поближе, и выражение его лица смягчилось. – Милорд, у вас есть все средства, чтобы восстановить то, что было разрушено между вами и вашим сыном, и если вы…

– Мой сын должен покоряться моей воле, каким бы неприятным он это ни находил! Если он не может этого сделать, у меня есть другие сыновья – одного из них я даже еще не видел. Ребенок Эммы ждет крещения в Лондоне. Я доверяю вам провести его. Он получит имя Альфред – в честь короля, если вы помните, который купил у датчан мир, когда обстоятельства вынудили его к этому. Совсем как это сделал я.

– А как вы думаете, сколько продлится мир, который вы купили? – насмешливо заметил Вульфстан. – Пока следующая команда этих дьяволов не сядет на корабли, чтобы пересечь Датское море?

Этельред бросил на него суровый взгляд:

– Что вы заладили одно и то же, архиепископ? Я ничего не мог сделать, и вы это знаете. Да, я выкупил Англию серебром, и снова сделаю это, если понадобится. Ведь ваши священники, захваченные в Кентербери, достаточно быстро приобрели свободу за звонкую монету. Не вижу никакой разницы.

Некоторое время архиепископ молчал, и Этельстану уже начало казаться, что он наконец заткнул рот старику, которому просто нечего сказать на это, но тут Вульфстан заговорил снова.

– Эльфех не заплатил, – тихо сказал он.

Да, его старинный друг не заплатил, и, скорее всего, его продадут в рабство вместе со славянскими пленными, если требования морских разбойников не будут удовлетворены в ближайшее время.

– Эльфех – просто дурак! – вспыхнул он. – Он, возможно, и помазанник Божий, однако сейчас валяется в Гринвиче в плену у этих дьяволов. Или вы хотели бы, чтобы я точно так же отдал им и Англию?

– Я хотел бы, чтобы вы посвятили себя Господу нашему, как это сделал Эльфех!

– Это долг архиепископа, а не мой! – Боже, как же у него болит голова… Неужели никто не придет, чтобы спасти его от этого неуемного святоши? Где Эдит?

– Это и ваш долг как короля, помазанного на царство самим Господом! Неужели вы и сами не угадываете десницу Божью в нашей борьбе? За два года мы не одержали ни одной победы, и корень этого лежит в гневе Господнем. Народ отворачивается от вас! На перекрестках дорог в северных графствах полно приношений языческим богам. Ваше королевство замарано языческими верованиями, и, пока мы не примем меры против того зла и предательства, которые они несут, мы будем оставаться слабыми, в то время как наши враги будут становиться все сильнее. Проблема не в ваших сыновьях, милорд, а в слабости людей, потерявших своего Бога.

Этельред на время погрузился в молчание, обдумывая слова, сказанные Вульфстаном. Озабоченность архиепископа какими-то мелкими подношениями языческим богам его не волновала – это дела Церкви, так что пусть этим лучше занимаются священники.

А вот нелояльность, предательство… Это зло требовало королевского вмешательства.

– На Севере измена всегда находила для себя точку опоры, – задумчиво сказал он. – Она – как огонь, тлеющий в соломе. Запах дыма чувствуется, но почти невозможно найти его источник, пока не вспыхнет пламя, хотя тогда уже слишком поздно. Я надеялся, что, назначив нового элдормена Нортумбрии, я погасил этот огонь.

– Я не хочу сказать ничего плохого о вашем элдормене, – сказал Вульфтсан. – Ухтред – богобоязненный человек, который верен своим клятвам. Но стены его крепости высоки, и сквозь камень и строительный раствор внутрь редко доносится ропот недовольства. Скорее уж ваши менее знатные лорды могли услышать то, что своими ушами слышал я, – разные слухи о тайном совещании и о датских кораблях, рыщущих вдоль ваших северных берегов. Вместо того чтобы лежать здесь, все больше погрязая в своих подозрениях, сделайте так, как говорю я! Поезжайте в Лондон и послушайте, что вам расскажут ваши северные таны.

Этельред громко и раздраженно втянул воздух. Вульфстан лишь подтверждал то, о чем ему и так уже было известно. Разложение, начавшееся с Эльфхельма и его сыновей, не остановила их смерть. Сейчас ему необходимо выяснить, как далеко это разложение распространилось. Спрашивать об этом северных дворян, однако, бессмысленно, поскольку он не мог доверять их ответам.

– Ничто не ждет меня в Лондоне, архиепископ, кроме пререканий и унижения, полуправды и откровенной лжи. – И чего-то еще, гораздо более зловещего, как он опасался. – Ничего этого мне не нужно. Но я обдумаю все, что вы мне сказали, и, когда мы с вами в следующий раз встретимся на совете, мы займемся проблемами на Севере. А теперь, – он поднял руку, прерывая дальнейшую дискуссию, – оставьте меня, потому что я очень устал.

Он закрыл глаза – еще один знак того, что их разговор окончен. Через несколько мгновений, когда по скрипу стула и звуку удаляющихся шагов стало понятно, что Вульфстан ушел, он снова открыл глаза, потому что спать теперь было невозможно. Разум его продолжал перебирать слова архиепископа. Тайное совещание. Датские корабли, рыщущие вдоль северного побережья. Проблема не в ваших сыновьях.

И все же он не мог быть уверен в невиновности своих сыновей. С годами связи, которые Этельстан еще в юности установил на северо-востоке, стали только прочнее; а Идрик предупреждал его, что Этельстану нельзя доверять.

Обменялся ли его сын клятвами верности с лордами Севера? До сих пор у него не было никаких доказательств этого, но подобное предположение не противоречило тому разложению, которое распространялось в его королевстве. Однако, прежде чем пресечь его, он должен был определить, как далеко все зашло и насколько близко коснулось его семьи.

Что же касается Лондона, его там ожидало нечто ужасное: он был убежден в этом. Гарантией был манящий жест призрака его брата, и ни одна сила на земле – даже этот архиепископ – не заставит его поехать туда.

Воскресенье, восьмой день Пасхи, апрель 1012 года

Мидлсекс

Этельстан ехал с небольшим отрядом по направлению к Стебунхит, где его люди вели наблюдение за перемещениями вражеского флота. Последняя часть гафола, который требовали датчане, была доставлена им в середине недели, и, согласно договору, все корабли викингов должны были поднять паруса сегодня до захода солнца. Несмотря на густой туман, опустившийся на долину Темзы, вражеские драккары уже пришли в движение – по крайней мере, так ему сказали. Он хотел убедиться в этом собственными глазами, а еще хотел выяснить, нет ли каких-то новостей об архиепископе Эльфехе, который, по всем имеющимся данным, до сих пор находился в плену у датчан.

Когда они уже приближались к их аванпосту, Эдмунд, ехавший до этого впереди вместе с Эдридом, придержал своего коня и поехал рядом с Этельстаном.

– Я только что узнал, что ты назначил старшим на этот пост Годвина, – сказал Эдмунд. – А я думал, ты собирался найти ему место в одном из твоих поместий в Сассексе.

Этельстану пришлось переключить свои мысли с плененного архиепископа на сына Вульфнота.

– У Годвина не было желания оставаться в Сассексе после смерти его матери, – ответил он. – Он искал возможности проверить себя, и мне захотелось предоставить ему такую – ради его отца. Если бы не та наша с ним встреча в Корфе, Вульфнота не сослали бы и, возможно, он даже был бы сегодня жив. Мы в определенном долгу перед его сыном.

Весть о том, что Вульфнот утонул у берегов Хибернии, пришла всего несколько недель назад и буквально по пятам за известием о смерти матери Годвина. Теперь, когда у того не было ни родителей, ни земли, он нуждался в друзьях.

– Согласен, – сказал Эдмунд, но потом нахмурился. – Ты поступил бы мудро, если бы держал его подальше от Лондона, пока двором там заправляет Идрик. Годвин винит Идрика в ссылке своего отца после всей этой неразберихи в Сандвиче, и если они сойдутся там лицом к лицу, то быть беде.

Этельстан хмуро взглянул на него. Господи, когда он был вынужден смотреть, как Идрик играет роль короля на собрании двора на Пасху, у него появилось большое искушение прикончить его своими руками. Так что он не мог упрекать Годвина за то, что тот хотел сделать то же самое – ведь он был моложе и к тому же имел на то более веские причины.

– Я прослежу, чтобы Годвин пока не ехал в Лондон, – пообещал он, и Эдмунд кивнул.

Когда они приехали на дозорный пост, Этельстан увидел, как корабли под парусами – их было так много, что даже трудно сосчитать, – движутся вниз по течению в сторону устья Темзы. Почти шесть месяцев они стояли на якоре вдоль южного берега реки, в то время как их команды разбили свои лагеря к востоку от Гринвича. Вглядываясь сквозь клочья тумана, он мог сказать, что фортификационные сооружения викингов уже не уродовали ландшафт, словно громадный шрам, как было до этого. Однако множество шатров по-прежнему оставалось на своих местах, а у противоположного берега выстроились, по его подсчетам, приблизительно сорок кораблей.

– Такое впечатление, что некоторые из них не торопятся убраться отсюда, – заметил он Годвину, который вышел им навстречу, чтобы приветствовать их.

– Я удивляюсь, как они вообще смогли добраться до своих кораблей сегодня утром, – сказал Годвин. – Всю ночь они жгли костры и шумели так, что разбудили бы и мертвого.

– Вероятно, праздновали свою триумфальную победу над нами, – предположил Эдмунд.

– Если они и пировали, кончилось все большой дракой, – сообщил им Годвин. – Отсюда это выглядело так, будто на свободу выпустили Гога и Магога.

Этельстану, который все это время напряженно вглядывался в даль, вдруг показалось, что на одном из хитов у самого большого корабля началось какое-то движение.

– Эдрид, – сказал он, – зрение у тебя лучше моего. Можешь рассмотреть, что там у них происходит?

Его брат прикрыл глаза от солнца, лучи которого сейчас уже начали пробиваться сквозь туман.

– Они что-то грузят на корабль, но там скопилось слишком много народу, чтобы можно было разглядеть, что это такое.

– Сокровища? – высказал предположение Эдмунд.

– Возможно, – согласился с ним Годвин. – На этом корабле развевается флаг Торкелла. Сколько фунтов серебра может увезти это судно, как вы думаете?

– Все серебро Англии, если Торкелл будет продолжать в том же духе, – угрюмо сказал Эдрид.

Этельстан слушал их вполуха. Он окидывал взглядом корабли, все еще пришвартованные у берега реки, и решил, что их слишком много, – это ему не понравилось. Теперь он видел еще и людей, которые двигались среди палаток, – и, опять же, их было слишком уж много.

– Я насчитал по меньшей мере сорок драккаров, все еще стоящих на якоре, – сказал он. – А ты, Эдрид?

Эдрид ответил не сразу:

– Сорок пять.

Этельстан кивнул:

– А это означает, что в лагере у них по-прежнему остается примерно до двух тысяч человек, и совершенно не похоже на то, что они планируют в ближайшее время оттуда убраться. Мне это очень не нравится.

Некоторое время они молча наблюдали за тем, как корабли, находившиеся выше по течению, проплывали мимо них, отправляясь в открытое море. Этельстан не сводил глаз с корабля Торкелла. В голове крутилась мысль о том, чтобы перебраться на другой берег и все разузнать. Но ближайшая переправа была в Ренахэме, в часе езды отсюда на восток, а оттуда – еще час езды до Гринвича. Впрочем, все равно, наверное, стоило кого-то послать туда, чтобы осмотреться на месте.

Он уже был готов отдать соответствующий приказ, когда корабль Торкелла, маневрируя на веслах, вышел на середину реки, развернувшись носом вверх по течению. Поняв это, Этельстан тихо разразился проклятиями, подхваченными всеми, кто стоял с ним рядом.

– Эти ублюдки идут на Лондон, – выдохнул Эдмунд.

– Но они не могут нарушать договор! – воскликнул Эдрид. – И уж тем более одним кораблем – шестьдесят человек самое большее. Нужно быть сумасшедшим, чтобы решиться на такое.

Этельстан нахмурился и заерзал в седле.

– Тут что-то не так, это попахивает чем-то нехорошим, – сказал он. – Они уже не раз проникали за городские стены благодаря разному вероломству. Именно так они в прошлом году взяли Кентербери. – Боже! Неужели это повторится снова?

Указав на троих воинов из своего отряда, он сказал:

– Вы поедете на переправу в Ренахэм. Я хочу знать, что происходило у них в лагере прошлой ночью и почему эти корабли до сих пор стоят на якоре в Гринвиче. И будьте осторожны! У нас перемирие с датчанами до захода солнца, но они могут нарушить его. Я им не верю, не должны верить им и вы. Выясните что сможете, но скрытно, оставаясь в тени. Доложите об увиденном мне в Лондоне сегодня вечером.

Эдмунд покачал головой с мрачным выражением на лице:

– Сейчас прилив, и они гребут по течению. Каковы бы ни были их планы, нам никогда не успеть в Лондон вовремя, чтобы…

– Но это не значит, что мы не должны попробовать сделать это! – оборвал его Этельстан.

Однако им понадобится больше сил, чтобы остановить шестьдесят воинов с датского корабля. Им придется собирать людей по пути, и это замедлит их, но другого выхода он не видел. Господи! Как бы ему хотелось знать, что задумал Торкелл!

– Годвин, я забираю всех твоих воинов – кроме троих. Если заметишь движение людей и кораблей в сторону Лондона, зажги сигнальные огни, а сам затем выступай в Лондон.

Он нервничал от нетерпения, пока седлались лошади и его воины усаживались верхом. Наконец, бросив последний взгляд на реку, где корабль Торкелла уже давно скрылся из виду, он быстро повел своих людей на запад. Все его инстинкты подсказывали ему, что этот ход Торкелла был именно тем, чем он выглядел со стороны, – коварной уловкой с целью войти в Лондон. Это был единственный город, который снова и снова успешно отражал нападения датчан. Он понятия не имел, как они планируют взять его сейчас, но с каждой секундой росло его убеждение, что они намерены наконец ворваться в Лондон и что Эдмунд был прав. Оставалось только молиться, чтобы они добрались туда вовремя и смогли остановить врага.

 

Глава 35

Воскресенье, восьмой день Пасхи, апрель 1012 года

Лондон

Было очень тихо в маленькой комнатке, где Эмма, сидевшая со своим новорожденным сыном на руках, смотрела в его глаза – такие же ярко-синие, как и у ее дочери. Она напевала ему одну нормандскую балладу, которую выучила в детстве и уже пела Годиве и Эдварду.

Когда глазки его постепенно закрылись, она некоторое время молча смотрела на ребенка, восхищаясь тем, что можно было увидеть из-под шерстяной шапочки и одеяла, в которое он был завернут и обвязан лентами. Она влюбилась в это дитя с первого момента, как только увидела его, и теперь изумлялась этому чуду под названием «материнское сердце», в котором находится место для каждого ребенка, сколько бы их ни подарил Бог.

Однако, в отличие от своих брата и сестры, Альфред никогда не принадлежал только ей одной, даже на короткое время. Она сразу же поручила его заботам других людей, потому что ей нужно было выполнять свои обязанности и отправляться в различные поездки – по крайней мере, в свои поместья в Восточной Англии и Ратлендшире, чтобы самой удостовериться, какой урон они понесли от рук датчан. Ребенок, конечно, мог бы поехать с ней, но там она была бы не в состоянии откликаться на все его потребности. Даже сейчас ее ждали письма, на которые нужно было ответить, и прошения, которые она должна была рассмотреть, либо удовлетворив их, либо отказав. Она снова поцеловала его и неохотно передала, все еще спящего, на руки кормилице, после чего вышла.

В соседней комнате женщины из ее приближенных собрались за большой рамой для вышивания под лучами полуденного солнца, которые заставляли красные, зеленые и синие шелковые нити блестеть, словно бриллианты. Рядом с ними, поближе к теплому очагу, над столом склонился отец Мартин. Перед ним лежала пачка писем, а возле локтя – две большие книги. Подойдя к нему, Эмма провела пальцами по гладкой кожаной обложке толстых томов.

– Это те самые книги, которые аббат Гийом попросил для своего аббатства в Фекане? – спросила она.

– Да, но есть еще и третья, миледи, только она не закончена, – ответил он. – Аббат из Олдминстера написал нам, что она будет завершена в течение нескольких недель.

Она кивнула:

– Тогда давайте подождем ее, и тогда уже отошлем их все вместе.

Она вынула из стопки самое последнее из писем матери и присела к столу, чтобы перечитать его еще раз, потому что в нем содержались новости о Годиве. Похоже, ее дочь была там счастлива. Она уже бегло лепетала по-французски, и это была вовсе не та молчаливая и испуганная маленькая девочка, какой она выглядела, впервые попав в Руан. Она стала настоящей любимицей своих кузин и была совершенно очарована дочерью Ричарда Элеонорой, которая родилась сразу после Рождества.

«Однако можешь быть уверена, что она не забыла тебя. Потому что она молится за тебя каждый вечер».

Эмма задумалась, действительно ли это так. Правда ли, что ее дочь молится за нее, или же она просто повторяет слова, подсказанные ей няней? Годиве не было еще и четырех зим. Насколько она может помнить свою мать, которую в последний раз видела шесть месяцев назад на продуваемом всеми ветрами берегу Бенфлита?

Эмма закрыла глаза, переполняемая горячим желанием, чтобы у нее была возможность видеть свою дочь, чтобы все трое ее детей были вместе с ней, а не только ее сыновья. Она никогда не думала, что дочь ее уезжает надолго, потому что вражеская армия, ставшая причиной отъезда ребенка, должна к концу этого дня покинуть их страну. И, быть может, тогда, самое позднее к середине лета, Годива вернется домой.

Она услышала, как скрипнула открывающаяся дверь, и, подняв голову, увидела, что на пороге стоит Роберт, сын Уаймарк. У этого крепкого восьмилетнего мальчика на лице было такое же приятное и доброжелательное выражение, как и у Хью – его отца, которого он никогда не видел. Взглянув на сидевших кружком женщин, он нашел взглядом свою мать и улыбнулся ей; однако после этого мальчик спешно преклонил колено перед Эммой, потому что пришел он сюда явно по какому-то важному делу.

Она была рада ему, поскольку возможность видеть Роберта и Эдварда, проживавших в течение своего временного пребывания в Лондоне в доме элдормена Идрика, выдавалась нечасто. Но сейчас лицо Роберта было разгоряченным и он немного запыхался. Что-то срочное заставило его спешно явиться сюда.

– Я вижу, что ты принес какие-то известия, – сказала она, откладывая письмо матери в сторону и полностью переключая внимание на него. – Что же это?

– К хиту у восточной стены причалил драккар, миледи. Люди с корабля хотели говорить с вами или с Этельстаном, но элдормен Идрик запретил им заходить в город. – Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание. – Он намерен встретиться с ними в церкви Всех Святых. Эдвард должен пойти с ним.

Она нахмурилась.

– Это Идрик прислал тебя ко мне? – спросила она.

– Нет, миледи. Я пришел по собственному желанию. Я подумал, что вы хотели бы знать это.

Она кивнула. Она действительно хотела бы об этом знать и не была особенно удивлена тем, что Идрик пожелал скрыть это от нее. В отсутствие Этельреда главному элдормену были пожалованы полномочия короля, и после этого для него не составило большого труда заодно присвоить и власть королевы – особенно королевы, которая лишь совсем недавно родила ребенка.

Гораздо больше ее тревожил вопрос, что нужно этим людям с корабля.

Она бросила быстрый взгляд на отца Мартина, который смотрел на нее, задумчиво выгнув бровь.

– Это может иметь какое-то отношение к архиепископу Эльфеху, – предположил он. – Возможно, он наконец согласился, чтобы за него выплатили выкуп.

– Молю Бога, чтобы вы оказались правы, – ответила Эмма. Она по-прежнему испытывала гнев и чувство досады из-за того, что Идрик даже не поднял вопрос об архиепископе, когда наблюдал за выполнением последнего платежа гафола датчанам. И, если сейчас должны были состояться какие-то переговоры по поводу его освобождения, она не хотела оставлять это дело в руках безразличного Идрика.

– А еще кого-нибудь пригласили на этот разговор? – спросила она. – Быть может лорда Этельстана и его братьев или епископа Лондонского?

– Он больше ни за кем не посылал, миледи. Остальных этелингов, насколько я знаю, сейчас нет в городе. А Идрик и Эдвард со своими сопровождающими уже находятся во дворе и готовятся выехать в церковь Всех Святых.

Это означало, что, если она хочет принять участие в этом разговоре, ей нужно действовать очень быстро.

Она приказала вызвать свою охрану и седлать лошадей, а затем надела шерстяной плащ, который принес слуга.

– Уаймарк, ты поедешь со мной. Отец Мартин, пожалуйста, пошлите кого-нибудь предупредить епископа Эльфхуна. Если речь об Эльфехе, он обязательно захочет присутствовать там.

Когда они торопливо шли к внешней лестнице, ведущей во двор, Уаймарк заметила:

– Идрик попытается остановить вас и не позволить вам, Эмма, поехать с ним. Надеюсь, вы готовы к такому повороту событий.

– Я тоже предвижу это, – ответила она. – Идрик узурпировал слишком много полномочий за последние несколько недель. Должен же кто-то напомнить ему, что он здесь не король.

Как и предупреждала Уаймарк, Идрик не очень обрадовался, увидев ее, – он спешно вышел ей навстречу с поднятыми руками, чтобы не дать ей присоединиться к отъезжающей группе.

– Миледи, – вкрадчивым голосом начал он, – король не захотел бы, чтобы вы принимали участие в…

– Короля здесь нет, лорд Идрик, – перебила она его. – Я надеюсь, вы не собирались указывать мне, что я могу делать, а чего не могу.

Она намеревалась пройти мимо вплотную к нему, но он схватил ее за руку:

– Вы находитесь под моим покровительством и сделаете так, как я сказал. – В его сладком голосе слышалась скрытая угроза, а улыбка, с которой он смотрел на нее, стала ледяной.

Она ничего не ответила на это, лишь выразительно посмотрела на его пальцы, сжимавшие ее руку.

Немедленно рядом с ними возникли два нормандских охранника, и, увидев их, Идрик тут же отпустил ее и отступил в сторону с небрежным поклоном.

– Кто тот человек, который желает говорить со мной? – спросила она, быстро проходя мимо него, так что теперь он был вынужден идти позади нее.

– Это предводитель датчан Торкелл, – сказал он. – Вместе с прибывшей с ним командой корабля – пятьдесят человек, если не больше. Они представляют собой внушительную силу, и это очень опасные люди.

– Все люди по-своему опасны, милорд, – бросила она. – Что вы можете рассказать мне об этом Торкелле? Полагаю, вы встречались с ним, когда передавали оставшуюся часть гафола.

– Он считается жестоким и безжалостным даже среди датчан, при этом он почти так же могущественен, как Свен Вилобородый. Он каким-то образом действует в союзе со Свеном, хоть и отрицает это. Я не верю ему. Торкелл – лжец, но он достаточно знает английский, чтобы его ложь выглядела правдоподобной. Скорее всего, он хочет предъявить еще какие-то требования к нам, да еще и пригрозить новыми убийствами и грабежами, если мы на них не согласимся.

Какие еще требования? Стал бы Торкелл лично ехать сюда, чтобы торговаться насчет Эльфеха? Возможно, но только если ставки очень высоки. Первоначальная цена за свободу архиепископа была три тысячи фунтов, но, может быть, сейчас они запросят еще большую сумму.

Или же, если Торкелл действительно настолько бесчестен, как это утверждает Идрик, он может преследовать и какие-то темные цели, которые ни один из них пока не может рассмотреть.

Какие-то темные цели. В сознании вдруг зазвучал голос ее матери, и дурное предчувствие сжало сердце, когда она вспомнила слова старой истории. Он не разглядел темного замысла своего врага и, когда были предложены переговоры, охотно согласился на них. Они оставили свое оружие за пределами церкви, как того требовал обычай, но он не мог знать, что за несколько дней до этого внутри был припрятан меч. Видишь ли, враг его был умным и очень коварным. Увы, меч этот сделал свое черное дело, и одним ударом царствование Уильяма было прервано.

Ее дед умер от руки старого врага, чьи темные замыслы он так и не сумел разгадать. Из этой печальной истории можно извлечь два урока: всегда знай намерения врага и никогда не отдавай свою жизнь в его руки.

Отправляясь на встречу с Торкеллом, не игнорирует ли она эти уроки, за которые ее дед заплатил своей жизнью?

Они дошли до оседланных лошадей, и грум помог ей сесть верхом; Идрик продолжал протестовать, но она не обращала на него внимания, поскольку мысли ее все еще были заняты трагической судьбой деда. Она взглянула на Эдварда. Он был высок для восьмилетнего мальчика и в седле со своим кинжалом, висевшим в ножнах у него на поясе, выглядел настоящим молодым воином. На нем была простая шерстяная туника и такая же простая мантия, как земля и небо отличавшиеся, слава богу, от того роскошного одеяния, которое выбирала для него Эдит, до сих пор находившаяся в Виндзоре вместе с королем. Несмотря на скромный наряд, по нему было видно, что он прекрасно знает, что является этелингом и имеет право присутствовать на этой важной встрече.

Несмотря на это, она, помня о своем деде, испытывала большое искушение приказать ему остаться.

Эдвард ответил на ее взгляд лишь важным кивком, словно напоминая ей о том громадном проливе, который разделял их теперь. Она могла только догадываться, насколько он еще больше увеличился бы, если бы она запретила ему сопровождать ее. Он был сыном короля, и обращение с ним как с маленьким ребенком возмутило бы его. На его месте она чувствовала бы то же самое, поэтому и не сказала ему ни слова насчет того, чтобы он не ехал с ними.

«К тому же, – уверяла она себя, отвечая на его кивок, – этот разговор может быть связан только с Эльфехом». Нет тут никаких темных замыслов, нет оружия, нет и опасности.

Когда они подъехали к церкви Всех Святых, оказалось, что перед ней уже собралась небольшая толпа. Было воскресенье, и, как догадывалась Эмма, люди удивлялись, почему вооруженные стражники взяли в кольцо их маленькую каменную церквушку, мешая им поклоняться Всевышнему.

– Сколько их там внутри? – спросил Идрик одного из стражников у дверей.

– Всего шестеро, милорд, – последовал ответ. – Мы поместили внутрь вдвое больше наших людей и следим за ними.

– Вы отобрали у них оружие? – спросил он.

– Да, милорд. – Стражник большим пальцем показал в сторону лежащей у входа кучи ножей и мечей и даже одной зазубренной секиры, стоявшей прислоненной к стене церкви. Он открыл было рот, чтобы добавить что-то еще, но потом, видимо, передумал и, сжав губы, отступил в сторону.

Эмма не видела смысла заполнять тесное помещение еще большим количеством людей и поэтому приказала своей страже оставаться снаружи. Затем она последовала в церковь за Идриком, который сейчас тоже снял свой меч; в нескольких шагах позади нее шли Уаймарк и Эдвард.

Внутри царил полумрак, и, пока Идрик остановился, чтобы поговорить с одним из своих воинов, выстроившихся вдоль стен по обе стороны двери, Эмма воспользовалась этой паузой, чтобы дать глазам привыкнуть к тусклому освещению.

В дальнем конце церкви она заметила сгрудившихся возле высокого окна датчан, отделенных от англичан длиной нефа. Они были одеты в кольчуги, выдававшие в них воинов. Какое бы дело ни привело их сюда, они заметно нервничали. Она чувствовала беспокойство в их суетливых движениях, от которых трущиеся друг о друга металлические кольца доспехов издавали тихий шелест.

Она также услышала бормотание еще одного человека и, проследив, откуда оно исходит, заметила священника, стоящего на коленях перед алтарем. Он располагался лицом к нефу и читал молитвы над чем-то, что лежало на полу перед ним.

Когда она поняла, что лежит на каменных плитах перед ступенями алтаря, она вдруг испугалась. Потому что когда-то это было алтарным покрывалом. Она знала это наверняка, потому что своими руками вышивала золотом кресты по его краям и своими же руками преподносила его архиепископу Кентерберийскому – как дар королевской семьи. Теперь же покрывало это превратилось в саван, и, наклонившись, она приподняла его угол с пугающей, ненавистной ей самой уверенностью, зная, что найдет под ним.

То, что она увидела, заставило ее зажать рот руками, чтобы сдержать крик ужаса, рвавшийся из ее груди. Она понимала, что это должен быть Эльфех, хотя его лицо было так изуродовано, что она едва узнавала его. Одна половина его головы представляла собой сплошное месиво размозженного черепа и окровавленной плоти, тогда как вторая была вся изранена. Кто-то протер ему лицо и подвязал челюсть лентой оторванной ткани, чтобы рот закрылся, но не было никаких сомнений в том, что он принял жестокую и мучительную смерть.

Она оторвала глаза от тела Эльфеха, чтобы взглянуть на датского предводителя – громадного мужчину с уродливым шрамом через всю щеку и головой, выбритой наголо, за исключением длинного хвоста волос, свисавшего ему на спину. Он настороженно посматривал на нее из-под густых черных бровей.

И не напрасно. Кровь Эльфеха возопила о мщении, и все подталкивало ее к тому, чтобы устроить резню прямо здесь, в святом доме, перед глазами Господа. И все же она не могла этого сделать, поскольку на ней лежала ответственность королевы, а эти люди пришли сюда без оружия и во время перемирия.

– Я уважила вашу просьбу о разговоре, – сказала она голосом, который срывался, несмотря на все ее усилия контролировать его, – но не рассчитывала увидеть здесь демонстрацию такого подлого предательства, как это.

Массивный мужчина сделал шаг в ее сторону, и она невольно напряглась, инстинктивно готовясь отразить нападение. Позади нее послышалось какое-то движение – видимо, это Идрик хватался за меч, которого у него не было.

Но Торкелл опустился перед ней на одно колено, и его примеру последовали все остальные его спутники.

– С моей стороны не было предательства, миледи, – сказал он, с запинкой подбирая английские слова. – Я пытался спасти его! – Он взял в руку серебряный крест, который висел у него на кожаном шнурке, надетом на шею, и ей вдруг пришло в голову, что этот крест, как и покрывало Эльфеха, мог быть одним из трофеев, взятых в Кентербери. – Я клянусь вам, – сказал он, глядя ей в глаза спокойным уверенным взглядом, – клянусь, что предлагал все свое серебро, чтобы спасти его. Но они хотели крови! Я не мог остановить их!

– Но это же ваши люди! – крикнула она. – И вы командуете ими! А теперь вы хотите, чтоб я поверила, будто…

– Нет, не мои! Это были люди моего брата и к тому же язычники. – Лицо его потемнело от гнева, и он заговорил сбивчиво. А речь его превратилась в смесь датских и исковерканных английских слов. – После смерти Хемминга они не подчинялись никому. Они были до потери рассудка пьяны от вина и жажды крови, все взывали к своим богам, чтобы они послали им попутный ветер. – Он скривился. – А ваш священник стал их пожертвованием.

Он произнес норвежское слово blot, обозначающее кровавое жертвоприношение богам, словно выплюнул его, – казалось, что ему противно осквернять свой язык, произнося его.

Она на время просто потеряла дар речи и погрузилась в молчание, пытаясь представить себе, что пришлось вынести Эльфеху от рук своих мучителей. Ей не хотелось принять тот факт, что этот человек непричастен к этому. Она не хотела верить ему и чувствовала потребность кого-то обвинить и наказать. Но в его защиту она вдруг вспомнила слова Эльфеха, сказанные им в Глостере, причем так отчетливо, как будто он прошептал ей их на ухо.

Норвежцы и датчане с кораблей викингов не любят друг друга.

А вслед за этим ей вспомнилось и то, как Эльфех характеризовал вражескую армию в Кентербери.

Это безумное чудовище без мозгов и без сердца.

Идрик, который, должно быть, слышал все, что сказал Торкелл, – хотя, возможно, и не все понял, – сказал ей на ухо:

– Это правда, что его не было среди тех людей, с которыми мы договаривались в Кентербери. Но не забывайте, что он искусный лжец.

Эмма помнила все, что Идрик сказал ей о Торкелле: лживый, коварный, жадный. Однако то же самое она могла сказать и о самом Идрике, так что просто не могла решить, кому верить.

В поисках помощи она посмотрела в сторону алтаря, на Эльфеха, лежавшего под алтарным покрывалом, которое она сама вышивала и сама подарила ему.

– Эльфех очень ценил этот подарок, – словно прочитав ее мысли, пробормотал Торкелл, – потому что получил его из ваших рук. Он жил среди нас почти полгода, и за это время я привык называть его другом. И да простит меня Бог за то, что я не смог уберечь его.

Пораженная его словами, она посмотрела на него и заметила, что злость на его лице сменилась глубокой печалью.

Она заставила себя подавить свой гнев, потому что должна была поверить ему. Да и какой у нее был выбор? Он пришел сюда без оружия и с пустыми руками, если не считать тела человека, которого, как он клятвенно утверждал, он пытался спасти.

Она тяжело вздохнула и подняла глаза к высоким узким окнам, свет за которыми уже начал блекнуть, возвещая о приближении вечера.

Эти люди должны покинуть город, и побыстрее. Если разнесется молва о смерти Эльфеха, народ Лондона потребует мести, и тогда прольется новая кровь.

Она быстро решила, что делать, мысленно молясь, чтобы ее выбор оказался правильным.

– Поднимайтесь, – приказала она, – и идите к своему кораблю. Согласно вашим обещаниям, вы должны покинуть Англию до захода солнца. – Впрочем, она не могла пожелать ему ничего хорошего и не испытывала чувства благодарности за то, что он привез тело Эльфеха в Лондон. Ее ужас и отчаяние были слишком велики для этого. – Лорд Идрик, назначьте людей, которые проследят, чтобы датчане добрались до своего корабля целыми и невредимыми.

Идрик подошел сбоку к предводителю датчан, но тот даже не пошевелился, чтобы встать.

– Есть еще одно обязательство, леди, которое я должен дать, – сказал Торкелл.

– Какое еще обязательство? – строго спросила она. Теперь, когда решение было уже принято, она хотела, чтобы он побыстрее ушел.

– Обязательство, что я и мои люди – мы пойдем на службу вашему королю, если он того пожелает.

Удивленная этим заявлением, она бросила быстрый взгляд на Идрика и заметила, как у него хитро забегали глаза, пока он обдумывал услышанное. Она легко могла угадать его мысли. Тот, кто принесет королю весть о таком предложении, может рассчитывать на самые высокие милости, поскольку сам Этельред давно мечтал о таком союзе. Но можно ли доверять словам Торкелла?

На ум ей вновь пришла история деда, погибшего от рук врага, предлагавшего мир. Мысли ее тут же обратились к Эдварду, который стоял в нескольких шагах позади нее. Была ли здесь какая-то скрытая угроза, которую она не разглядела? Но ведь датчане безоружны. А единственное, что сжимала сейчас рука Торкелла, – это нательный серебряный крест, и теперь ей уже хотелось верить, что он говорит правду.

– Вы поклялись в этом Эльфеху? – спросила она.

– Он боялся за вас и ваших детей и просил меня предложить вам свою защиту. И я дал ему свою клятву.

Только теперь она поняла, что все это было последним даром Эльфеха для нее, его последним поступком, прежде чем предстать перед лицом смерти. Какие опасности ни ждали бы их в ближайшие месяцы и годы, Торкелл и его флот могли стать ключом к безопасности ее детей.

Она смотрела в глаза этого громадного человека, зная, что Идрику, который одновременно следит и за нею, из Торкеллом, не терпится вмешаться.

– Это может быть лишь уловкой, – прошипел он. – Я же говорил вам, что он – человек Свена!

– Нет! – резко бросил Торкелл. – Больше – нет! – Его лицо снова раскраснелось от гнева. Он обращался не к Идрику, а к ней, и теперь она верила, что он говорит правду.

Какой бы союз он ни заключил с датским королем, сейчас он был разорван. Но даже если и так, другие предводители викингов, которые в прошлом рвали отношения со Свеном, тут же вновь переходили на его сторону, когда это было им выгодно.

– А если однажды Свен со своим флотом нападет на Англию, – продолжала давить на него она, – что тогда? Какие вы можете дать гарантии, что не предадите нас?

Он поднялся на ноги, сжимая в кулаке крест. Затем он взял ее руку и положил ее на свою ладонь так, что крест этот оказался зажат ими обоими. Наклонившись к ней, он произнес только для ее ушей – и по-датски:

– Я поклялся Эльфеху, который велел мне доверять только вам и больше никому другому. И теперь я клянусь вам крестом нашего Спасителя. – Он посмотрел ей в глаза. – Вы должны быть осмотрительны, потому что Свен действительно придет, и случится это очень скоро.

Она, шокированная, смотрела на него, а он ответил спокойным уверенным взглядом: он явно знал, что она поняла все, что он сейчас произнес по-датски.

В сознании всплыли слова, которые Эльфех сказал ей несколько лет назад.

Позвольте мне раскрыть ваш секрет, если я увижу необходимость в этом.

Но Эльфех был не единственным посвященным в ее тайну. Свен тоже знал, что она владеет языком ее матери, а Торкелл когда-то был союзником Свена.

Она хотела спросить его об этом, но тут снаружи церкви раздались отчаянные крики и стук, и, когда она обернулась на шум, дверь от удара распахнулась.

Внутрь буквально ворвался Этельстан в сопровождении вооруженных людей; лицо его был так искажено бешеной яростью, что она едва узнала его.

Люди Торкелла вскочили, но она тут же двинулась к алтарю, чтобы заслонить собой тело Эльфеха, боясь того, что Этельстан может сделать, когда увидит его. Но она опоздала. Он уже широким шагом направлялся туда и решительным жестом отодвинул ее в сторону, словно пушинку. Он бросил лишь один взгляд на обезображенное лицо мертвого архиепископа и тут же, резко развернувшись, выхватил свой меч.

Она рванулась за ним и вцепилась в рукоятку его меча, когда Этельстан приставил его острие к груди Торкелла.

– Нет! – в отчаянии крикнула она.

В тот же миг она увидела, как один из датчан схватил Эдварда, вытащил кинжал из ножен и приставил его к горлу ребенка.

 

Глава 36

Воскресенье, восьмой день Пасхи, апрель 1012 года

Лондон

Эмма услышала зловещий шелест выхватываемых из ножен мечей, который ни с чем не спутаешь, и поняла, что неф позади нее полон обнаженных английских клинков. Но гораздо больше ее пугало искаженное страхом лицо датчанина, который приставил нож к горлу Эдварда.

Пресвятая Дева, если здесь начнется резня, то первым погибнет в ней Эдвард.

– Этельстан, остановитесь! – Ее крик совпал с отчаянной командой Идрика спрятать мечи в ножны.

Но никто не обращал на них внимания. Она чувствовала под своими пальцами напряженные мышцы Этельстана, а меч его по-прежнему был угрожающе направлен в грудь датчанина.

Торкелл стоял неподвижно и молчал, сурово глядя на Этельстана, который лишь угрюмо улыбнулся и, кивнув головой в сторону Эдварда, сказал:

– Если вы думаете, что мне есть какое-то дело до жизни этого мальчика, вы очень ошибаетесь. Убьете вы его или отпустите, мне все равно.

В церкви послышались протестующие крики, а Идрик разразился длинной вереницей проклятий. В то же самое время Эмма, продолжая крепко держать Этельстана за руку, заговорила по-датски с человеком, который держал Эдварда.

– Вашему предводителю не причинят вреда, – сказала она, моля Бога, чтобы он услышал ее слова сквозь весь этот гвалт вокруг них. – Не убивайте моего сына.

Глаза моряка удивленно округлились, когда он взглянул на нее, и рука его, державшая нож, дрогнула. Она не сводила взгляда с его смущенного лица, в то время как Этельстан и Идрик продолжали кричать друг на друга, так что голоса их эхом разносились по всей церкви.

– Это безумие! – ревел Идрик. – Эти люди пришли сюда безоружными!

– Эти люди – датчане, – в ответ кричал Этельстан, – а все датчане – лжецы! Они клялись о мире, а затем захватили Кентербери. Они клялись оставить Англию, а две тысячи их людей до сих пор стоит лагерем под Гринвичем! Они клятвопреступники, а если вы говорите о безумии, то это вы, должно быть, сошли с ума, если верите им! Эмма! – Она оторвала глаза от человека, схватившего ее сына, и перевела их на Этельстана. Он в упор смотрел на Торкелла, и она не увидела в его взгляде ни жалости, ни сострадания, ни мыслей о судьбе Эдварда. Одна лишь ярость. – Вы что, уже забыли тех безвинных людей, которых у нас на глазах зарезали перед городскими воротами? – спросил он. – Забыли, что они сделали с Хильдой? Что бы они здесь ни говорили, вы не должны верить им!

Его слова были для нее как удары ножом в сердце, потому что она помнила все это, и даже намного больше. Не сводя глаз с лица Этельстана, она отпустила рукоятку его меча и схватилась рукой за обнаженное лезвие.

Этельстан вздрогнул. Острая боль пронзила ее ладонь, но она не отпустила стальной клинок. Он шокированно уставился на нее и выругался, но, когда она отвела острие меча вниз и в сторону от Торкелла, он уже не противился этому.

Затем она, все еще не отпуская его меч, встала перед предводителем датчан, прикрыв его своим телом.

– Эти люди находятся здесь под моей защитой, – твердо сказала она, и теперь уже ее голос подхватило эхо, разнеся под сводами церкви. – И тот, кто желает причинить им какой-то вред, сначала должен убить меня!

А затем, не найдя лучшего способа заверить датчан в том, что она является их союзником, она прокричала эту фразу еще раз – теперь уже на родном языке ее матери.

Этот выкрик Эммы был встречен глубоким молчанием, и Этельстан подумал, что каждый, кто находился здесь, был изумлен потоком датских слов, которые только что сорвались с губ королевы Англии.

Он быстро взглянул на ее кровоточащую ладонь, а потом снова ей в лицо. Она смотрела на него пылающим взглядом, и он был сбит с толку ее решимостью защитить такого человека, как этот.

– Что он вам тут наплел, что вы берете его под свою защиту? – воскликнул он.

Господи! Какое ошибочное заблуждение завладело ею? Этим своим шагом она отдала себя на милость датчан. Им не нужно никакого оружия. Они могут воспользоваться Эммой и ее сыном как щитом и требовать все, что им заблагорассудится. И он будет бессилен остановить их.

Прежде чем Эмма успела ответить ему, могучий датчанин прорычал какую-то команду, и Этельстан приготовился кинуться на помощь Эдварду, будучи уверен, что державший его мерзавец сейчас перережет ему горло. Но тот отпустил мальчика и оттолкнул его вперед, целого и невредимого, а нож отбросил в угол позади себя.

Он видел, как при этом Эмма издала вздох облегчения, готовый сорваться в рыдания, но она не только не отошла от человека, которого прикрывала собой, но и не отпустила лезвия меча Этельстана.

– Торкелл рассказал мне вещи, которых вы не слышали, милорд, – произнесла она повелительным тоном; голос ее был холоден как лед.

Внезапно из дальнего конца церкви послышались шум и крики. Быстро взглянув через плечо, Этельстан увидел епископа Лондонского, который решительно направлялся к ним, расталкивая всех, кто оказывался у него на пути.

– Во имя Господа, что здесь происходит? – Эльфхун наконец протолкался к Эмме и, бросив потрясенный взгляд на ее кровоточащую руку, осторожно снял ее с лезвия. – Опустите же ваше оружие!

Этельстан и не думал повиноваться ему – как и его люди. Он продолжал сжимать свой меч, не сводя глаз с Торкелла, и был готов отреагировать на малейший намек на угрозу.

– Здесь лежит тело убитого архиепископа Эльфеха! – бросил он. – А королева собирается защищать его убийц! – Это обман, еще одна уловка, он был уверен в этом. Эмму ввели в заблуждение какими-то обещаниями, ложью – не важно, чем именно. – Эти люди имеют своей целью войти в…

– Эти люди, – перебила его Эмма, – пришли сюда, к нам, без оружия, они принесли с собой тело архиепископа и рассказали, как он умер. Их предводитель хочет говорить с королем. И не лорду Этельстану, как и не любому из нас, решать, насколько правдив их рассказ. Это может сделать только король.

Он смотрел на нее в бессильной ярости из-за ее слепоты, потому что все это не могло быть ничем иным, как только лишь какой-то вражеской хитростью, которая приведет к катастрофе.

– Они обманывают вас, миледи! Не поддавайтесь на их лживые уловки, прошу вас, потому что они все равно предадут нас!

А затем его охватило отчаяние, потому что она смотрела на него взглядом твердым, как камень. Она его не слышала. Что бы ни сказал ей Торкелл, она поверила ему.

Теперь и Идрик подошел, встав рядом с нею, и сейчас они уже втроем закрывали датчан от англичан. Эмма завернула руку, из которой продолжала сочиться кровь, в полу своего плаща.

– Спрячьте свой меч, милорд, – резко бросил Идрик. – Или вам мало той невинной крови, которую вы уже пролили?

– Кровью залита уже вся Англия, Идрик, – огрызнулся он, – причем пролили ее как раз эти люди и им подобные. Или, может быть, вы этого не заметили?

Эдмунд из-за его спины прошипел ему на ухо:

– Брось, ты здесь просто понапрасну тратишь нервы.

Но он не мог оставить это так.

– А что это за драккар стоит здесь? Что за флот до сих пор стоит в Гринвиче? Миледи, возможно, вы хотите пригласить всех наших врагов войти в Лондон?

Он хотел, чтобы это прозвучало язвительной насмешкой, которая заставит Эмму дважды задуматься над тем, что она делает. Но, к его удивлению, она нахмурилась, а затем шепотом обменялась несколькими словами с предводителем датчан.

Взглянув на лица Идрика и епископа, он заметил, что они испытывают тревожное беспокойство из-за того, что не понимают, что происходит между королевой и этим датчанином. Тем не менее никто из них не протестовал, и он вдруг осознал, что баланс сил в этом зале, а возможно, и во всем королевстве, сместился в тот самый миг, когда Эмма схватила голой рукой холодную сталь его клинка.

И Эмма, без сомнения, понимала это.

– Датский корабль, – объявила она, – вернется в Гринвич. Идрик, я бы хотела, чтобы вы послали с ним ваших воинов, которые проследят за их действиями. Торкелл согласен на это. Он и его спутники под эскортом моей личной охраны проследуют во дворец, где будут дожидаться короля. Известие о смерти Эльфеха не должно выйти за пределы этих стен, пока датчане не окажутся во дворце в полной безопасности, чтобы какая-нибудь непосвященная душа не стала искать мести. – Она бросила на него вызывающий открытый взгляд. – Такой вариант удовлетворяет вас, лорд Этельстан? Может быть, хотя бы теперь вы и ваши люди все-таки вложите свои мечи в ножны?

Казалось, что сам воздух вот-вот взорвется от висевшего в нем напряжения. Он мог дать команду своим людям уничтожить датчан, даже уничтожить того же Идрика – и у него стало бы просто на одного врага меньше. Но он не мог бы гарантировать безопасность Эммы и епископа, если бы дело дошло до кровавой бани. А когда все закончится, каким бы ни был итог, ему придется столкнуться с правосудием короля, а он не был готов подталкивать своих братьев к открытому мятежу.

И все это уже не оставляло ему выбора. Он спрятал меч в ножны и скомандовал своим людям сделать то же самое.

– Меня это ни в малейшей степени не удовлетворило, миледи, – сказал он. – И попомните мои слова: вы еще пожалеете о том, что сделали сегодня.

В тот вечер Этельстан сидел в своем лондонском доме и хмуро глядел в полупустую чашу вина, слушая рассказ своих братьев о том, что произошло после того, как он вышел из церкви Всех Святых.

– Епископ, похоже, собрал всех священников Лондона, чтобы препроводить тело Эльфеха в собор Святого Павла, – сказал Эдрид. – А королева с Идриком возглавили скорбное траурное шествие, растянувшееся на половину города.

– Что за порочный дьявольский альянс – королева и Идрик? – проворчал Эдмунд. – Я тебе много лет твердил, что Эмме нельзя доверять. Теперь, когда она разродилась вторым своим щенком, она очень близка к тому, чтобы обрести власть, к которой так страстно стремится, начиная с того момента, когда ее нога впервые ступила на землю Англии. Боже правый! Да она готова заключить союз хоть с самим дьяволом, если будет считать, что он может как-то помочь ей в этом.

– Спокойно, Эдмунд, – пробормотал Этельстан. Господи, ему почти удалось стереть из памяти воспоминание о том, как Эмма обожгла его своим взглядом – в глазах ненависть, а рядом с ней стоит этот Идрик! Он не заслуживал, чтобы она так смотрела на него.

– Послушай меня! – не унимался Эдмунд. – Идрик с Эммой подтолкнут короля к тому, чтобы он заключил союз с Торкеллом, не задаваясь вопросом, можно верить этому головорезу или нет. И ты сам это знаешь! А то, что Эмма говорит на языке этих северян, – она ведь тщательно скрывала этот факт. Боже! Какая же она лживая! – Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание. – Благодаря этому она теперь, скорее всего, получит место в королевском совете. И как ты думаешь, останется ли в нем место для нас, если Эмма, Идрик и Торкелл получат возможность вкладывать в уши короля свои планы?

Этельстан сделал долгий глоток вина, а затем со злостью стукнул чашей о стол и встал, с досадой подумав, что Эдмунд вполне может быть прав.

Эмма ведь далеко не глупа. Она, наверное, сообразила, что, если Торкелл присягнет королю и пойдет к нему на службу, ее знание датского языка из источника неприятностей станет большим преимуществом. Зачем бы ей тогда раскрывать это обстоятельство, после того как она столь долго утаивала это?

Но Эдмунд еще не закончил.

– Король, конечно, согласится на предложение Торкелла насчет его кораблей и людей, – продолжал он, – но ведь это произойдет не бесплатно. Ему вновь придется обложить налогами свою знать, а им это явно не понравится. Думаю, очень немногих из них успокоит вид датского флота, обосновавшегося у наших берегов.

Этельстан почти не слушал его, потому что перед глазами его по-прежнему стояла сцена в церкви – Эмма пытается заслонить от него изуродованное лицо Эльфеха, Эмма хватается за лезвие его меча, Эмма, вытирающая кровь полой своего плаща. А затем вдруг всплыло и другое воспоминание – юный Эдвард, которого держат, приставив к его горлу нож.

Он сам подталкивал того датчанина к тому, чтобы убить мальчика, надеясь убедить его, что тот взял бесполезного заложника. Боже мой! Неужели Эмма поверила этому?

– Этельстан! – вернул его к действительности голос Эдмунда. – Члены королевского совета будут возмущены присутствием там Торкелла. Они откажутся платить за его флот, и их недовольство может послужить нашим целям. Мы могли бы…

Он резко повернулся к своему брату.

– Каким еще целям, Эдмунд? – раздраженно воскликнул он. – Может, ты вновь посоветуешь мне выступить против короля? Сколько раз я должен повторять тебе, что не пойду по этому пути? – Он обещал это Эльфеху. И даже смерть архиепископа не освобождала от данного ему слова. – Ты хочешь, чтобы я взошел на трон, но где мне искать союзников? На севере Эльгивы и ее братьев уже нет в живых, а те из ее родственников, кто еще остался, повязаны с королем розданными им землями и высокими должностями.

Эдмунд был уже на ногах, и теперь они стояли лицом друг к другу.

– Ты не можешь просто так стоять в стороне и ничего не делать, – возразил Эдмунд. – Ты не можешь считать, что Торкеллу можно доверять!

Этельстан прошел мимо своего брата, отодвинув его в сторону. Он уже и сам не знал, во что ему верить. В церкви Всех Святых он был убежден, что появление Торкелла в Лондоне было какой-то уловкой, чтобы проникнуть за городские стены. Теперь он уже не был в этом так уверен. Флот Торкелла по-прежнему стоял в Гринвиче, паруса их были спущены и уложены, и никакой угрозы для Лондона они не представляли. Посланные туда разведчики доложили, что Торкелл не только не виновен в смерти Эльфеха, но шел на все, чтобы предотвратить ее.

Что же такого сказал этот датчанин Эмме тогда в церкви, чтобы заставить ее поверить ему? Он этого не знал, но это определенно убедило ее, что тот сдержит свое слово.

– Что думать о Торкелле, я пока не знаю, – сказал он. – Но я не сделаю ничего такого, что могло бы расколоть это королевство.

Эдмунд выругался.

– Да королевство уже и так расколото с тех самых пор, как Идрик убил элдормена Эльфхельма, – раздраженно бросил он.

Этельстан обернулся и посмотрел тому в глаза:

– Как ты себе мыслишь, что случится, если мы сделаем так, как предлагаешь ты, – заключим союз с недовольными дворянами на севере и поднимем свои стяги против короля?

Эдрид поднялся и подошел к Эдмунду.

– Этельстан прав, – сказал он. – Король использует Торкелла и людей с его кораблей в качестве оружия против любого, кто посмеет противиться ему. Это слишком большой риск.

– Мы должны быть терпеливы, – настаивал Этельстан. – Баланс сил при дворе смещается, и почва уходит у нас из-под ног. Эльфех мертв, и мы не знаем, кто заменит его. Торкелл договорится с королем о каком-то союзе, но мы даже предположить пока не можем, какую власть он сможет получить. Идрик по-прежнему остается любимчиком короля, а держа в своих руках и полностью контролируя Эдвига и Эдварда…

– Эдвиг для него бесполезен, – возразил Эдмунд, – будь он пьяный или трезвый.

– Мы не можем быть в этом полностью уверены, – предостерег его Этельстан. – Каждый этелинг является претендентом на трон. И никто не скажет, какие планы могут быть в голове у Идрика в отношении нашего брата. – Он нахмурил брови. – Думаю, он воспользуется своим влиянием на юного Эдварда, чтобы оказывать давление на королеву. А она теперь, имея на своем счету двоих сыновей, скорее всего, будет первой, к кому станет прислушиваться король.

– Значит, королевский двор превращается в змеиное гнездо, – брезгливо бросил Эдмунд. – А у тебя нет стратегии получше, чем просто не давать им жалить друг друга? Я снова задаю тебе тот же вопрос: что, если Торкеллу нельзя верить? Что, если он отвернется от Англии и предаст нас перед датскими врагами у нас за спиной?

Встревоженный словами Эдмунда, Этельстан нервно провел рукой по волосам. Его брат действительно мог быть прав, не приведи господь.

– Давайте молиться, чтобы этого не произошло, – сказал он. – Но если это все-таки случится, Эдмунд, а мы не объединимся вокруг королевского трона, когда датская секира нанесет свой удар, Англия просто разлетится вдребезги, словно стеклянная. – Он глубоко вздохнул. – И это еще одна причина, по которой нам нельзя порывать с нашим отцом.

Он взглянул на Эдрида, который согласно кивнул в ответ. Затем он перевел взгляд на Эдмунда, который напряженно смотрел ему в глаза; лицо его было хмурым из-за мрачных мыслей и догадок, крутившихся в его голове.

В конце концов Эдмунд неохотно проворчал:

– Как пожелаешь. Мы не станем порывать с королем. – Затем он бросил на Этельстана еще один внимательный взгляд и добавил: – Пока что.

Этельстан услышал в его интонации предостережение, но на данный момент он был удовлетворен. Он отвернулся от братьев и стал смотреть на пламя жаровни, восстанавливая в памяти последние слова, которые сказала ему прорицательница.

Я вижу огонь и дым. И больше ничего там нет.

Если вещунья была права и Англии суждено вновь пройти испытание огнем, он надеялся, что с Божьей помощью он не станет тем, кто разожжет этот пожар.

 

Глава 37

Апрель 1012 года

Виндзор

Эмма вышла из полумрака главной залы дворца короля в тусклый свет угасающего дня. Двор кишел священниками, королевскими гонцами, стражниками и рабами с кухни – в общем, всеми домочадцами, жившими вместе с королем в этом поместье в Виндзоре. Не обращая на них особого внимания, она сразу направилась в свои апартаменты, поскольку продолжала анализировать события, которые произошли в королевской зале в течение последних нескольких часов.

В ее комнате Уаймарк и отец Мартин быстро поднялись, чтобы приветствовать ее, и Уаймарк поспешила помочь ей снять плащ.

– Дело сделано, – сказала им Эмма. – Король взял Торкелла к себе на службу. Официальное принятие клятвы верности произойдет на собрании королевского двора в середине лета.

Как много всего произошло за такое короткое время! Еще восемь дней назад она стояла в церкви Всех Святых над распростертым телом Эльфеха, сжигаемая яростью и ненавистью к этому датскому военачальнику. Три дня спустя она вместе со всем Лондоном скорбела, когда архиепископа опускали в могилу. Сегодня она прибыла сюда, чтобы выступать переводчиком между этим датчанином и враждебно настроенным королевским советом, пока в конце концов между ними не было заключено соглашение.

Сегодняшняя встреча, однако, оставила у нее чувство тревоги и беспокойства, и это душевное волнение к тому же накладывалось на пульсирующую боль в раненой руке.

Уаймарк, казалось, прочла ее мысли, потому что тут же возникла подле нее с чашей вина.

– Это ослабит боль в вашей руке, – сказала она, – и поможет вам восстановиться. Собрание наверняка было не из легких. Подозреваю, что королю не слишком понравилось, когда Торкелл настоял, чтобы вы присутствовали при разговоре с ним.

– Да, – ответила она, – это ему совсем не понравилось. Да и встретил он своего нового союзника совсем не тепло, хотя этого, полагаю, и следовало бы ожидать. Но вот чего я никак не ожидала, так это того, что сегодняшнее собрание совета пройдет в такой мерзкой обстановке.

– Значит, у этого альянса были и противники, – заключил отец Мартин.

– Да, и противников этих было немало, – ответила Эмма.

– А что лорд Этельстан? – спросила Уаймарк. – Он тоже был против? – Эмма знала, что та не забыла, в какой ярости он пребывал в церкви Всех Святых.

– Его там просто не было, – сказала она. – Как не было там и ни одного из этелингов. – Их туда не позвали, как ей было сказано, и это к лучшему. Все собрание прошло во враждебной атмосфере и без них. – Король говорил очень мало, – продолжала она. – Всем там заправлял Идрик.

Тот самый Идрик, который поспешил к королю со своей версией событий в церкви Всех Святых еще до того, как тело Эльфеха было предано земле. Идрик, который принял датчан и сорок пять их драккаров с распростертыми объятьями, словно пылкий любовник свою возлюбленную.

– Сегодня я увидела этого элдормена с новой стороны, о которой не подозревала, – сказала она. – Он больше не был сладкоголосым льстецом, использующим полуправду, чтобы убеждать и склонять людей на свою сторону. Он был настоящим грубияном и так яростно набрасывался с бранью на каждого, кто возражал ему, что приходилось только радоваться, что он не взял с собой дубину.

Несмотря на это, возражали ему многие, поскольку были решительно против союза короля с датским военачальником. На нее оказывалось сильное давление, чтобы она переводила для Торкелла всю эту быструю и грубую перепалку, хотя Эмма подозревала, что он и сам понимал намного больше, чем показывал окружающим.

– Странно, что король поручил вести эти переговоры кому-то другому, пусть даже Идрику, – заметил отец Мартин. – Может быть, последствия того падения с лошади до сих пор беспокоят его? Он ведь уже не молод.

Эмма задумалась над этим. Она видела серьезное рассечение у него на лбу, и ей сказали, что ему требуется помощь, чтобы ходить. Но если Этельред на самом деле страдал от боли, он это искусно скрывал. Ей было хорошо знакомо такое мрачное настроение короля, и причиной его раздраженного молчания она считала не боль, а бурлящую в нем злость, которую ему далеко не всегда удавалось сдерживать.

Она уже хотела сказать об этом вслух, но тут появился слуга, который сообщил, что ее хочет видеть король.

– Это, должно быть, какая-то ошибка, – протестующим тоном сказала Уаймарк. – Она только что вернулась из главной залы и даже не успела еще толком отдышаться.

Однако слуга был непреклонен и стоял на своем: король находится в своих покоях и королева должна прийти к нему туда.

– Похоже, Этельред готов нарушить свое молчание, – сказала она Уаймарк, когда та помогала ей надеть плащ.

Брови ее подруги были озабоченно нахмурены, потому что они обе понимали, о чем там пойдет речь. Эмма сжала руку Уаймарк, чтобы успокоить ее, однако, когда она следовала за человеком, присланным за ней от короля, сердце у нее самой билось тревожно.

Она нашла Этельреда сидящим в большом кресле с выставленной вперед забинтованной ногой. Его единственный помощник, дворецкий, что-то читал ему вслух – видимо, какие-то письма, – но, когда она вошла в комнату, пронзительный голос Хьюберта мгновенно стих.

Когда она подошла к королю, он бросил на нее мрачный взгляд. «Да, – подумала она, – все это будет весьма неприятно».

Поскольку разговор предстоял явно официальный, она присела в почтительном реверансе. Однако он не попросил ее подняться, и тут она поняла, что он хочет, чтобы она встала перед ним на колени. Тем не менее она не собиралась покоряться ему со смиренно потупленным взглядом, точно кающаяся грешница. Она гордо подняла подбородок и спокойно ответила на его жесткий взгляд, ожидая, когда он заговорит.

– Вы сегодня продемонстрировали великолепное знание датского языка, миледи, – проворчал он. – Какое удовольствие вам, должно быть, доставляло все эти годы держать меня в неведении насчет этого вашего умения, чтобы теперь в конце концов выставить меня круглым дураком. И, если вы думаете, что мне было приятно выяснить, что моя королева может столь успешно общаться с моими врагами, вы жестоко ошибаетесь.

– Милорд, до сих пор я не видела никакого смысла раскрывать что-то такое, чем могла бы вызвать ваши подозрения относительно того, не являюсь ли я каким-то образом союзницей датчан.

– Это не ваша забота – определять, что имеет для меня смысл, а что нет!

– Значит, тогда это не имело смысла для меня, – сказала она. В памяти всплыло горькое воспоминание о том, как он избил ее в первые дни после свадьбы. Она упрекнула его за то, что он приказал истребить датчан, обосновавшихся в его королевстве, за что была избита до крови. Но дальнейшие размышления об этом могли разозлить ее, а злость не была ей помощником сегодня, поэтому она отбросила это горестное воспоминание в сторону. – Теперь же, когда Торкелл присягнул вам на верность, мое знание его родного языка может пригодиться вам. И это уж на ваше усмотрение, милорд, использовать его или нет.

– О да, я действительно буду использовать его, – резко бросил он, – поскольку вы настолько втерлись в доверие к Торкеллу, что он больше никого, кроме вас, слушать не хочет. Только не нужно заявлять, что вы действуете ради моего блага, Эмма. Я вас слишком хорошо знаю. Торкелл – лишь еще одно имя в длинном списке ваших союзников, поскольку вы продолжаете руководствоваться ложным представлением, будто можете претендовать на какую-то власть при моем дворе. Это вам не Нормандия, миледи, хоть я не сомневаюсь, что вы об этом очень сожалеете.

– Милорд, вы понимаете меня превратно, если считаете, что я домогаюсь власти для самой себя. Я лишь ищу, как защитить своих детей.

– Я не верю вам. Да и с чего бы мне верить, если вы сами признались, что лгали мне в течение десяти лет? Я мог бы сделать так, чтобы вы быстро оказались по другую сторону пролива, лишенная титулов, земель, короны – всего того, что, как я думаю, наиболее дорого вашему сердцу. Наслаждайтесь пока что вашей крошечной сферой влияния, Эмма. Она будет у вас недолго, обещаю вам. – Он наклонился в ее сторону; в глазах его горела открытая злоба. – Я предупреждаю вас. Если вы решите каким-либо образом использовать вашего нового союзника против меня, – сказал он, и голос его угрожающе понизился, – я рассчитаюсь за это в семикратном размере. Расплата близится, Эмма, не забывайте об этом.

«Нет, – подумала она. – Этого она точно не забудет».

Когда он отпустил ее, она сделала еще один грациозный реверанс, после чего сознательно вышла из комнаты неторопливым размеренным шагом. Несмотря на угрозы, она все еще была английской королевой, и, что бы он ни делал, этого ему не изменить. Теперь – хотя бы потому, что она принесла ему троих детей. Они должны стать ее щитом в борьбе против него.

Тем не менее она вся дрожала, потому что этот разговор очень встревожил ее.

Она не пошла обратно в свою комнату, а поднялась по ступеням лестницы, которые привели ее на площадку, тянувшуюся вдоль частокола. День уже угасал, и затянутое облаками небо хмурилось. Королевские пристани, на которых днем царила суматоха, сейчас опустели, лишь тихо катила свои воды Темза, поверхность которой была совершенно гладкой. Некоторое время она стояла там и смотрела на безмятежное спокойствие большой реки, которое саму ее покинуло.

Этельред заявил, что у нее есть союзники – даже целая сфера влияния, – однако для нее самой это казалось большим преувеличением, очень далеким от действительности. Да, ее поддерживал Торкелл, но каждый из присутствовавших сегодня на королевском совете так или иначе пострадал от армии Торкелла: выжженные земли, ограбленные церкви, изнасилованные дочери, убитые сыновья. У них были все основания ненавидеть Торкелла и бояться его, а также подозрительно относиться к королеве, которая вдруг завела дружбу с их врагом. Она видела враждебность на их лицах, и теперь у нее не было надежды найти себе союзников среди них.

Возвращаясь в мыслях к событиям, произошедшим в церкви Всех Святых, она вновь и вновь задавалась вопросом о правильности решений, принятых ею там. Разумно ли было связывать свою судьбу с датчанами? Действительно ли Эльфех хотел этого? Она до сих пор мучилась и переживала по этому поводу, хотя в лице Торкелла она обрела мощного защитника для себя самой и своих детей. А если уж на то пошло, то и защитника для всего королевства.

Но Торкелл был не тот человек, чтобы дать ей мудрый совет. Сейчас у нее оставалось очень мало людей, к которым она могла бы обратиться за этим. Как она горевала по своим советчикам, которых уже потеряла! Марго, Хильда, Эльфех – все они теперь были живы лишь в ее воспоминаниях.

Была и еще одна большая потеря – Этельстан. Она доверяла ему, она любила его, как не любила ни одного мужчину. Но в церкви Всех Святых он восстановил ее против себя, поскольку был готов пожертвовать жизнью Эдварда ради мести. С его стороны это была измена, до сих пор наполнявшая ее сердце мукой, добавлявшейся к страху за сына.

Пока она перебирала в мыслях свои потери, в голове ее продолжали звучать зловещие слова, сказанные королем.

Расплата близится.

Она слишком хорошо знала его, чтобы считать их пустой угрозой. Ему виделось, что они вступили в игру за власть и контроль над королевством, и он уже задумал свой следующий ход, который сделает против нее. В этом она не сомневалась, хотя пока даже не догадывалась, что это может быть.

Я мог бы сделать так, чтобы вы быстро оказались по другую сторону пролива, лишенная титулов, земель, короны – всего того, что, как я думаю, наиболее дорого вашему сердцу.

Может быть, он хочет выслать ее из Англии? Это ли выбрал он в качестве своего оружия?

Нет, он не посмеет. Побоится быстрого и жесткого ответа ее брата. Но если король попытается убрать ее подальше и сделать ее жизнь настолько невыносимой, что она и сама скорее предпочтет по собственной воле уехать через пролив, что тогда?

Она тяжело вздохнула. Действительно, что тогда?

Вокруг начало быстро темнеть, но в сумерках Темза вдруг превратилась в сияющую серебряную ленту. Она перевела взгляд с блестящей полосы воды на дюны, чьи бесчисленные оттенки зеленого были очень красивы даже на фоне темнеющего неба. В необъятном просторе полей и лугов, в этой реке, в лесе, в небесах она нашла ответ на свой вопрос, как нашла также и исцеляющее средство для своей растревоженной души.

Она не могла отречься от своей нормандской крови, и никогда она не оборвет родственных связей, тянувшиейся через пролив на родину. Но она уже давно присягнула на верность английскому королю и его народу. Что бы ни случилось, это была не та клятва, от которой она может легко отказаться. Теперь ее семья была в Англии, а не в Нормандии, – ее судьба была здесь.

И несмотря на все то, что мог сделать король, она принадлежала Англии.

 

От автора

Статьи англосаксонских хроник, охватывающие с 1006 по 1012 год от Рождества Христова, представляют собой весьма безрадостное и даже мрачное чтение. Бесконечный перечень сплошных бед и напастей, они описывают смятение и кровопролитие в Англии, вызванные последовательным завоеванием этой страны все увеличивающимися армиями викингов, которые в конечном итоге захватили почти все ее графства.

В этом отчете о битвах и многократных тщетных попытках Англии дать отпор врагу королева Эмма не упоминается.

И в этом нет ничего удивительного. Летописцы записывали основные события времен правления Этельреда через несколько лет после того, как они произошли, и не проявляли интереса к деятельности женщин королевской крови. Где была Эмма и что она делала в этот период – об этом можно только догадываться. Однако существуют и некоторые подсказки.

То, что имя Эммы есть в перечне присутствующих на четырех из примерно дюжины грамот Этельреда, сохранившихся с тех времен, подтверждает, что она участвовала в некоторых заседаниях витена. Невозможно сейчас сказать, почему в одних грамотах о ней говорится, а в других нет. Историк Паулина Стаффорд в своей книге «Королева Эмма и королева Эдит: власть королевы и могущество женщин в Англии XI века» предполагает, что главные заботы Эммы в этот период были связаны с семьей и детьми. Я последовала ее версии и использовала даты, которые она вычислила для рождения дочери и младшего сына Эммы. Но мне также пришлось столкнуться с вопросом, почему между этими датами существовал такой большой разрыв. Дети от первого брака Этельреда рождались, как оказалось, каждый год. То, что у них с Эммой было всего трое детей, предполагает несколько возможных вариантов развития событий. В этом промежутке у нее могли быть выкидыши; Эмма могла самостоятельно выкармливать своих младенцев и ухаживать за ними, что оттягивало момент нового зачатия; король и королева могли быть разлучены в результате военных действий или по собственному выбору. Я использовала в романе все эти варианты. Все очень просто: на самом деле мы не знаем, как происходило в действительности.

Близкие отношения между Эммой и архиепископом Эльфехом являются моей гипотезой, но основывается она на двадцати годах его пребывания в должности епископа Виндзорского, прежде чем его назначили в Кентербери. Эмма – а на самом деле и все члены королевской семьи – наверняка была с ним по меньшей мере лично знакома. Эльфеха после смерти сразу же канонизировали как святого великомученика. Заглядывая немного вперед, в год 1023 от Рождества Христова, когда останки Эльфеха были торжественно перевезены из Лондона в Кентербери процессией, в которую входило много знатных дворян и представителей духовенства, мы видим, что именно королева Эмма (а не король) сопровождала этого святого в последний путь. Конечно, такая демонстрация набожности и религиозного рвения могла быть не более чем просто игрой на публику, однако могла быть и намеком на личные отношения между Эммой и архиепископом – именно эту идею я и использовала в своем романе.

Все события в церкви Всех Святых являются вымышленными, хотя факты захвата Эльфеха, его содержания в плену, его отказа дать разрешение на внесение за него выкупа и его жестокая смерть были задокументированы. Также правда и то, что в день убийства Эльфеха группа датчан привезла в Лондон его тело и рассказала о том, как именно он погиб. Вскоре после этого, согласно англосаксонским хроникам, Торкелл и сорок пять его кораблей перешли на сторону короля «и пообещали ему, что станут защищать его земли, а он за это будет кормить и одевать их». Не так уж трудно прийти к выводу, что два этих экстраординарных события были как-то связаны между собой, но подробности, включая и настоящую причину нападения на Кентербери, нам неизвестны. Я соединила их вместе в целях своего повествования.

Можно только удивляться тому, через что пришлось пройти королю Этельреду в эти тяжкие для страны времена. В XII столетии Уильям из Мальмсбери приписывал ему, среди всего прочего, лень. Современные историки высказывают мнение, что ему давали плохие советы и что он в лучшем случае был не готов к задаче отражения набегов датчан. Не вызывает сомнений, однако, что король был озабочен волнениями как внутри страны, так и внешними; полное фиаско его флота в 1009 году только подчеркивает это. Летописцы не указывают, какие обвинения были выдвинуты против знатного дворянина Вульфнота в Сандвиче, – это моя выдумка. Однако его бегство, поразительное решение послать восемьдесят кораблей, чтобы захватить двадцать кораблей Вульфнота, а также крушение флота подтверждаются документами. Потеря только что построенных судов должна была стать сокрушительным ударом по королю и по всей нации в целом.

Этельред был не таким уж неготовым и невезучим. Как говорит неизвестный англосаксонский поэт в своем стихотворении «Скиталец», Wyrd bið ful árǽd – Судьба непреклонна. Согласно тому же Уильяму из Мальмсбери, несчастливая доля Этельреда была связана с убийством его сводного брата короля Эдварда, которое его очень напугало. Однако за этим последовали и другие убийства.

В соответствии с летописями XII века, король Этельред приказал убить элдормена Эльфхельма, и сделано это было Идриком, которому в какой-то момент дали прозвище Стреона (Хапуга). Какое преступление совершил Эльфхельм, за что его лишили жизни, а его сыновей ослепили? Мы можем только гадать об этом. Историки увидели в этом симптом какой-то дворцовой интриги. Я считаю, что его преступление было очень серьезным, и поэтому поместила дочь Эльфхельма, Эльгиву, в самый центр событий.

Здесь я должна кое-что рассказать о датской практике вступления в брак, а также объяснить смысл термина «конкубина». В XI столетии конкубина в Англии, Дании и Нормандии была, так сказать, вторичной женой, и для мужчин было приемлемо иметь одновременно жену и конкубину. Но более важно, что дети конкубины, если они были признаны их отцом, получали права на наследство. Как вы, наверное, догадываетесь, Церковь смотрела на это очень неодобрительно, и под ее давлением практика эта в конце концов исчезла. Однако произошло это не сразу, и явление это некоторое время имело место даже в Англии.

Есть данные, что датчане практиковали женитьбу через похищение невесты с последующей легализацией отношений и выплатой приданого уже по факту. Но до сих пор непонятно, происходило ли такое в действительности или же более поздние христианские авторы просто старались плеснуть еще немного грязи на и без того дурную репутацию викингов. Так или иначе, но, когда я писала свой роман, я имела в виду реальность такой практики.

То, что Эльгива была конкубиной Кнута, известно доподлинно. Много лет спустя появились слухи, что Эльгива, отчаявшись родить Кнуту сына, подсунула мужу какого-то чужого ребенка вместо своего. Правда ли это, остается загадкой, однако как персонаж моего романа Эльгива вполне способна на фокус в этом духе.

Обычно датой начала ее отношений с Кнутом называют 1013 год, но предположение это основывается на том факте, что Кнут в этом году был в Англии, что известно доподлинно. Однако это могло произойти и раньше. Нам неизвестно, где Кнут был в 1006–1013 годах. Как неизвестно и то, где скрывалась Эльгива после убийства ее отца; поэтому я восполнила эти пробелы в повествовании своей версией, основанной на очень немногочисленных фактах, а также слухах и домыслах. Сцена брачной ночи в Холдернессе, кстати, является плодом моего воображения и не опирается на какие-то документальные источники относительно традиций викингов.

Что касается сыновей Этельреда от его первой жены, мы больше знаем об Этельстане и Эдмунде, чем об остальных их братьях. Можно с определенностью сказать, что они были богатыми людьми, им принадлежали поместья, оружие, лошади, доспехи, у них были вассалы и многочисленные служители. Похоже, что между Этельстаном и Эдмундом были близкие отношения. Мы не знаем, как именно погибли их братья Экберт и Эдгар, и ориентируемся только по годам, когда их имена исчезли из летописей.

Разумеется, не существует никаких документальных источников, рассказывающих об отношении этелингов к их мачехе Эмме. Старшие братья, видимо, были с ней приблизительно одного возраста, так что сомнительно, чтобы они воспринимали ее как свою мать. Должна признаться, что страсть, возникшая между Этельстаном и Эммой, мной полностью выдумана. Я сама влюбилась в них обоих и поэтому заставила их полюбить друг друга. Однако существует также и исторический прецедент, когда сын короля женился на своей овдовевшей мачехе. В 858 году от рождества Христова недавно коронованный король Западной Саксонии Этельбальд женился на молодой королеве, овдовевшей после смерти его отца. Это была франкская принцесса по имени Джудит, которая вышла замуж за его пожилого отца двумя годами ранее. Впрочем, история эта, вероятно, гораздо более запутанная, чем об этом сообщается в хрониках.

Этот роман заканчивается тогда, когда Эмма еще не стала вдовой, – пока что не стала. Она королева, она мать, имеющая троих детей, которых нужно защищать и воспитывать. И как бы ни было тяжело Эмме и Англии в период с 1006 по 1012 годы от Рождества Христова, в следующей моей книге все будет складываться еще хуже.

 

Благодарности

В очередной раз благодарю своего неутомимого агента Стефани Кэбот за ее поддержку и рассудительные советы, а также всю доброжелательную команду из «Гернерт Компани», в особенности Эллен Гудсон и Анну Уорралл. Я благодарна моему потрясающему редактору из издательства «Вайкинг» Эмили Мардок Бейкер за то, что она полюбила эту книгу так же, как мою первую, а также всех из «Вайкинг/Пенгуин», кто помогал мне с публикаций романа. Очередное особое спасибо Мэту Брауну за прекрасные карты Англии и Лондона.

Спасибо Джиллиан Бегвелл и Мелани Спиллер за то, что провели два года своей жизни, читая и перечитывая рукопись по мере ее роста, и что уделяли ей столько же своего благосклонного внимания, сколько и своей основной работе; Лесли Кинан и Мэри Виланд, за то что читали роман по частям и давали свои мудрые советы, даже не зная, чем в нем все закончится; а также Кристине Манн за то, что быстро перепахала второй черновик романа и сделала толковые предложения для черновика номер три.

Я в долгу перед Дэвидом Левином, патологоанатомом из больницы Вашингтона во Фремонте, штат Калифорния, за захватывающие беседы о смертельных заболеваниях и обгоревших телах; перед Крейгом Джонсоном из института Оукшотт, который помог мне представить себе поле средневекового сражения и научил кое-чему из области фехтования на мечах, – я уверена, что у него были намного более способные студенты, но никто среди них не был так благодарен ему, как я. Большое спасибо вам, а также тому анонимному рыцарю из Международного Конгресса средневековых исследований, который объяснил мне, что происходит, когда человек голой рукой хватает лезвие меча.

Мое понимание событий поздней англосаксонской Англии снова очень зависело от научных трудов ученых, посвященных этому периоду, в особенности следующих из них:

Паулина Стаффорд «Королева Эмма и королева Эдит: власть королевы и могущество женщин в Англии XI века» и «Объединение и завоевание»;

Райан Лавелл «Этельред II»;

Энн Уильямс «Этельред Неразумный»;

М. К. Лоусон «Кнут»;

Дэвид Хилл «Атлас англосаксонской Англии»;

Н. Дж. Хайэм «Гибель англосаксонской Англии»;

и Иен Ховард «Нашествия Свена Вилобородого и завоевание Англии датчанами, 991—1017».

И напоследок передаю слова любви и своей особой благодарности Ллойду, Эндрю и Алану.