Глава 19

Октябрь 1009 года

Солсбери, Уилтшир

Этельред, стоявший в одиночестве на насыпном валу крепости на вершине холма, искоса взглянул в небо. Солнце пряталось за тучами, но он решил, что сейчас примерно около полудня. В неподвижном воздухе корявыми пальцами тянулся вверх дым от тысяч костров военного лагеря, и насколько хватало глаз вся долина внизу чернела от расположившейся там громадной армии. Его армии. Теперь, когда сюда подтянулся Идрик со своими ополченцами, его войско насчитывало уже более четырех тысяч человек. При виде их сердце его переполняла гордость. Он позвал их. И они пришли. Такова была власть короля.

Вывешенные штандарты и знамена указывали на принадлежность отрядов к отдельным территориям и их вассальную зависимость – Уэссекс, Восточная и Западная Мерсия, Нортумбрия, Восточная Англия; каждый фирд был отделен от соседей стражей, чтобы предотвратить стычки солдат из разных регионов, если вдруг эль затуманит им разум.

«Армия, – подумал он, – подобна своре охотничьих псов, готовых броситься на все, что находится у них на пути, если не держать их на привязи». Многие ополченцы ждали здесь неделями, и сейчас они злились, поскольку терпение их было на исходе.

В этом он и нуждался в данный момент, когда враг находился почти в зоне досягаемости.

Датские морские разбойники под предводительством этого мерзавца Торкелла сделали именно то, чего он боялся. Словно губительный прилив, они накатили с острова Уайт на север, через Гемпшир и вглубь Беркшира, на своем пути забирая все, что могли унести, и сжигая все остальное. Его собственная армия была вынуждена ждать, пока численность ее возрастет настолько, чтобы противостоять этим негодяям, а народу Англии тем временем оставалось лишь молиться.

И они молились, поставленные на колени указами своих архиепископов, – бессмысленное занятие, если не подкреплять молитвы сталью оружия. Если бы ему удалось удержать своих людей в военном строю, чтобы они не бросались друг на друга, он затем натравил бы их на северян, которые будут возвращаться к своим кораблям.

Он бросил последний взгляд на упорядоченный лагерь внизу, после чего спустился по ступенькам от частокола и в сопровождении двух стражников прошел через лужайку к своему шатру. Войдя туда, он приостановился у входа и оглядел группу собравшихся там людей, вызвавших у него разные чувства.

Этельстан с угрюмой маской на лице стоял у стола между своим братом Эдридом с одной стороны и Ухтредом из Нортумбрии с другой. Они были поглощены тем, что изучали разложенный перед ними пергамент с примерным наброском плана сражения – от Ухтреда, как он догадывался. Этельстан радовался предстоящей битве, потому что рвался отомстить за каждую сожженную деревню и каждое разоренное аббатство. Он был похож на молодого волка, ощетинившегося от злости, которая – по крайней мере в данный момент – была направлена против врагов Англии. Оставалось только увидеть, можно ли ему довериться в том, что он станет выполнять приказы.

Еще один из его «волчат», Эдвиг, слонялся возле братьев, занятый лишь чашей эля в своих руках. Он покачивался на ногах, погруженный в какие-то пьяные грезы, и явно не догадывался, что архиепископы Эльфех и Вульфстан с неодобрением смотрят на него. Этот юный глупец будет абсолютно бесполезен на сегодняшнем совете, но, с другой стороны, он хотя бы не скандалит и не валяется где-то в грязи.

Ульфкитель из Восточной Англии стоял с Годвином из Линдсея и Леофвином из Западной Мерсии; они втроем о чем-то горячо и серьезно спорили, а находившийся неподалеку Идрик не сводил с них своих жестоких, похожих на кошачьи глаз.

Здесь должны были находиться еще двое, но он уже отослал Эдмунда с Эльфриком в Винчестер, дав им столько людей, сколько смог: это была необходимая мера предосторожности на случай, если датчане предпримут попытку напасть на расположенную в этом городе резиденцию короля.

Так что теперь он оставался здесь с этими людьми, и все они были так же злы и раздражительны, как и воины в лагере у стен крепости. Он ощущал запах повисшего среди них напряжения – еще чуть-чуть, и начнет проскакивать молния. И все же это были люди, которых он должен подстегнуть делать то, что ему необходимо, несмотря на то что один из них – никчемный бездельник, другой – его сын, которому он не мог полностью доверять, а остальные были готовы кинуться друг на друга с такой же яростью, с какой рвались резать датчан.

– Ухтред! – громогласно рявкнул он, несколькими быстрыми шагами пересекая весь павильон и занимая свое место у стола совета. – Что ваши разведчики докладывают о численности неприятеля?

Все присутствующие также последовали за королем к столу и теперь, как и он, смотрели на Ухтреда в ожидании ответа.

– Их свыше пяти тысяч, милорд.

Это больше, чем у него. Они с самого начала окажутся в невыгодном положении.

– Как может четырехтысячное английское войско победить пять тысяч датчан? – проворчал Леофвин.

– В Дареме три года назад нас тоже было меньше, – ответил Ухтред, – и тогда мы безжалостно разбили скоттов. Мы можем…

– В Дареме – перебил его Идрик, – ваши войска прижали скоттов к городским стенам. Тем некуда было отступать. Здесь же таких стен у нас нет, у нас нет достаточного количества воинов, и у нас нет…

– Прекратите! – сказал Этельред, бросив на Идрика сердитый взгляд. – Сначала послушаем план, который предлагает Ухтред, а потом я выслушаю ваши соображения.

Пока его зять излагал план сражения, король внимательно изучал лица стоявших вокруг стола, оценивая их реакцию. Сейчас главным становился вопрос их преданности, и ему потребуется все умение, чтобы убедить их работать вместе. Многие годы он взращивал их мелочное соперничество, чтобы не дать им объединиться против него. Теперь же было необходимо, чтобы они действовали согласованно ради единой цели.

Когда Ухтред закончил, первым заговорил Идрик.

– Я не желаю помещать своих ополченцев рядом с людьми из Линдсея, – сказал он, – если Годвин не сможет гарантировать мне, что его люди будут биться стойко и не побегут в тот же миг, как увидят датчан.

«Вот и начинается», – подумал Этельред, когда Годвин в ответ на это принялся кричать, и королю пришлось поднять руку, чтобы заставить всех замолчать.

– Идрик, – резко бросил он, – так значит, вы сомневаетесь в доблести людей Годвина?

– Я сомневаюсь в их преданности, – ответил Идрик. – Я недавно приехал из Линдсея и должен сказать, что там присутствуют какие-то дьявольские брожения. Кто-то умышленно разжигает вражду против вас, милорд, и настроения тамошнего народа заставляют меня не доверять им всем.

В ответ на это откликнулся целый хор, но он не обращал на это особого внимания, потому что в голове тут же возникло одно имя – Эльгива.

Она вышла замуж за кого-то из датских лордов, кого-то очень близкого к Вилобородому. Три года назад он боялся, что это был Тостиг, который добивался ее, но теперь его королевство разорял этот йомсвикинг, тогда как в то же время на Севере ширилось недовольство. Могло ли случиться так, что это Эльгива посеяла зерна измены среди людей в Линдсее, людей, которые когда-то клялись в верности ее отцу и братьям?

– Мне сообщили, – словно издалека услышал он голос Идрика, – что лорд Годвин прибыл сюда не со всем своим ополчением. Что кое-кто отказался выполнить свою клятву сражаться за короля.

Мысли Этельреда вернулись к мужчинам, собравшимся за столом. Он взглянул на Годвина.

– Это правда?

– Я пришел сюда со всеми, кого удалось собрать, – в ответ бросил тот, – и прибыл в назначенный час. Милорд, мы сидим здесь уже несколько недель, в то время как Идрик плелся с Севера, едва волоча ноги. Из-за него нам придется сражаться с неприятелем, имея за спиной море и уже после того, как он разорил три графства.

– Благодаря мне, – не унимался Идрик, – король осознает опасность, которую вы от него утаили бы. Милорд, я бы посоветовал вам еще раз обдумать целесообразность этого сражения. Неужели вы хотите рискнуть будущим своего королевства, положившись в этой ситуации, когда у нас не хватает людей, а преданность войск под вопросом, на случайность, как при игре в кости? Лучше уж позволить Торкеллу и его людям вернуться на корабли и отплыть обратно в Данию. Мы мало чего достигнем, остановив их, но потерять можем очень многое в случае неудачи.

Этельреду требовалось какое-то время, чтобы обдумать все, что сказал Идрик. Он поднял руку, требуя тишины, но Этельстан проигнорировал этот жест.

– А зачем Торкеллу возвращаться в Данию? – спросил он. – Зачем ему бросать корову, которую он доил два месяца? Его армия грабила беспрепятственно, потому что нас было слишком мало, чтобы противостоять такой мощной силе. Теперь, когда у нас уже есть войско, чтобы встретиться с ним на поле битвы, было бы безумием не выступить против него.

– А если нашему королю суждено будет пасть в этом бою, – возразил Идрик, – тогда вы, милорд Этельстан, не преминете быстренько занять освободившийся трон, не так ли?

Этельред видел, как его своенравный сын рванулся к Идрику, но между ними успел встать Ухтред. Он крикнул, вызывая свою стражу, но даже она не смогла помешать Этельстану высвободить одну руку и ткнуть пальцем в сторону элдормена.

– Попридержите свой язык, малодушный трус! – крикнул Этельстан. – Мы еще встретимся…

Однако с Этельреда было уже довольно. Он с размаху ударил кулаком по столу, заставив замолчать всех.

В висках у него стучало, и ему казалось, что на грудь его давит страшный груз. Он по очереди обвел взглядом всех, кто стоял за столом, пока не встретился глазами с человеком, которого на самом деле здесь не было. Из-за спин советников на него смотрело лицо его брата, на бескровных губах которого плясала злобная улыбка.

Он отшатнулся, бормоча под нос проклятия. Словно ледяные пальцы поползли вверх по его рукам, ноги задрожали. Ему пришлось схватиться за стоявшего рядом с ним Эльфеха, чтобы не упасть.

Все это сделал Эдвард. Эдвард посеял раздор среди его военачальников, и Эдвард навлечет беду на всех них. Этой битвы хотел его брат, и теперь он понял, что, если примет это сражение, последствия будут катастрофическими.

Для равновесия он оперся руками о стол и со злостью посмотрел в сочащееся кровью лицо брата.

– Мы не будем сражаться с датским войском, – хрипло произнес он. – Пусть они беспрепятственно идут к своим кораблям. Дайте им забрать добычу и уйти.

Кровь теперь гулко стучала у него в ушах, и сквозь эти удары он слышал крики негодования и протеста. Но все заглушал пронзительный голос Этельстана.

– Это безумие! – кричал его сын. – Люди, оружие, провиант – все было собрано здесь, чтобы сражаться с армией захватчиков. А теперь вы просите нас отойти в сторону и дать им спокойно уйти на корабли? Может быть, нам еще поклониться им, когда они будут проезжать мимо нас, милорд? Может быть, предложить им свою помощь в переноске награбленного, или, возможно, вы хотите, чтобы мы попировали с ними, прежде чем они поднимутся на борт своих кораблей?

Он дал бы пощечину своему сыну, но у него не было на это сил. Он зажмурился, чтобы отделаться от гнетущего присутствия своего брата, но, когда он снова посмотрел в ту сторону, гротескный образ по-прежнему висел у него перед глазами.

– Уведите его отсюда! – крикнул он своим стражникам. – Уведите их всех. – Затем он указал на Идрика. – А вы останьтесь.

Пока освобождался его шатер, он продолжал смотреть на призрак Эдварда, следя за тем, как тот постепенно блекнет и растворяется в воздухе. В голове по-прежнему как будто раздавались раскаты грома, а желудок сжал мучительный спазм. Когда приблизившийся слуга поднес ему чашу вина, он отмахнулся, выбив ее из руки, так что она упала на землю.

– Убирайся!

Кто-то принес ему стул, и он тяжело рухнул на него, в то время как Идрик обошел стол и опустился на одно колено рядом с ним. Выражение лица Идрика было подчеркнуто безучастным, хотя Этельред не сомневался, что в данный момент он должен терзаться мыслью, что же вызвало такое недомогание короля. Ну и пусть себе гадает.

– А теперь расскажите мне то, – приказал он, – что вы не сказали перед всем советом. Что происходит в Мерсии?

– В Пяти городах неспокойно, то же самое в Линдсее и прилегающих областях по всей Мерсии. Я не могу выяснить, кто стоит за всем этим.

– Вы не можете?! – сердито бросил он. – Господи, тогда какой от вас толк?

– Я прошу прощения, мой король, за то, что подвел вас.

Лицо Идрика было полно раскаяния, однако Этельред заметил на нем еще кое-что – намек еще на какие-то сведения, которыми тот пока не поделился с ним.

– Тогда в чем заключается ваш совет мне? – спросил он.

– У меня нет для вас совета. Впрочем, среди северных магнатов доверием пользуется Этельстан. И, наверное, он мог бы что-то посоветовать вам.

В этом последнем замечании угадывалось обвинение, и Этельред посмотрел на своего элдормена более сурово.

– Не хотите ли вы этим сказать, что мой сын добивается благосклонности северян? Но каким образом? Ведь с июня он находится в Лондоне.

– Кто-то точно обхаживает их, милорд, но я не могу сказать, кто именно. Что-то об этом должны знать Годвин и Леофвин, однако я готов держать пари, что они оба не хотели бы, чтобы вы узнали хоть что-нибудь по этому поводу.

Этельред внимательно изучал спокойное и привлекательное лицо человека, стоящего перед ним, в поисках какого-то намека на хитрость. Он знал, что Идрик недолюбливает и Годвина, и Леофвина. Да и Этельстана тоже, если уж на то пошло. Однако на лице своего элдормена он заметил лишь озабоченность.

– Почему они должны что-то от меня скрывать? – спросил он.

Идрик пожал плечами:

– Ни один элдормен не желает, чтобы его признали беспомощным, милорд, и неспособным подавить волнения в своей провинции. А может быть, – он как будто на мгновение заколебался, но затем продолжил, – может быть, эти люди и стоят у истоков всего происходящего. Или же, возможно, они знают, что стоит за этим, но пока пребывают в нерешительности и не хотят вмешиваться. Если же смуту сеет кто-то из ваших сыновей, они могут тайно поддерживать его с оглядкой на будущее. – Идрик нахмурился. – Или же они могут поддерживать связь с дочерью Эльфхельма. Эльгива по-прежнему скрывается где-то там. И вас, и меня, сир, она одинаково невзлюбила, а она очень искусна в том, чтобы заставлять мужчин делать то, чего она хочет.

Что говорить, Эльгива умела быть очень убедительной. Она даже его поработила, пока он не устал от нее. А как могли не выполнять ее волю мужчины менее сильные? Если она жива, место, где она скрывается, остается загадкой, которую ему предстоит решить, прежде чем он поднимет руку на своих советников или сыновей.

– Вы вернетесь в Пять городов, – сказал он Идрику, – в поместье Сиферта. Его жена может что-то знать о своей кузине, так что задержитесь там на некоторое время. Попробуйте убедить ее рассказать вам то, что ей известно. Также съездите в поместья Годвина и Леофвина. Там вы тоже можете что-то выведать. Они были близкими союзниками Эльфхельма. – Сейчас в памяти его всплыло лицо Ульфкителя, который стоял на совете между Годвином и Леофвином. – Кстати, а что вам известно об Ульфкителе? – спросил он. Этот человек исправно служил ему в прошлом, но, если Годвин и Леофвин – притворщики, его преданность также могла быть фальшивой.

Идрик ответил не сразу, и выражение его лица стало задумчивым. Наконец он сказал:

– Ульфкитель – жестокий воин и хороший военачальник, почти такой же, как Ухтред. И я думаю, что его было бы нелегко заставить нарушить клятву верности.

Этельред понял вопрос, который Идрик не решился произнести вслух. Кому на самом деле предан Ульфкитель? Королю или же кому-то еще?

– Мы обязаны убедиться в его преданности нашей короне, – медленно сказал он.

В запасе у него оставалась еще одна дочь. Вульфхильда, сколько ей сейчас? Он не мог припомнить этого. Но она, конечно, наверняка уже в том возрасте, когда пора отдавать ее замуж. Она станет подходящей невестой для Ульфкителя. В обмен на дочь короля и ее приданое Ульфкитель поможет ему остановить волну недовольства, которое растекается по его королевству. Если у истоков его стоит Эльгива, Идрик найдет ее и положит этому конец.

Почувствовав на себе тычок кончиком меча, выхваченным одним из личных стражников короля с каменным лицом, Этельстан развернулся и гордо вышел из палатки. Остановившись возле входа, он видел, как оттуда вышли все – все, кроме Идрика, который остался внутри с королем. Идрик, настоящий герой дня, единственный человек, к которому король прислушивался и которому мог доверять. Или думал, что может доверять.

Ему хотелось знать, что король обсуждает с Идриком, но полог палатки был опущен, а по сторонам его неподвижно застыли два стражника с пустыми глазами. Разочарованный и злой, он ушел, отправившись к своей палатке. Но далеко отойти не успел, потому что его догнали его брат Эдрид и лорд Ухтред.

– Король глуп, – сердито бросил Этельстан, – но я еще глупее. – Он сорвался и потерял самообладание, в то время как Идрик оставался спокойным и вел себя с ним вызывающе.

– Да уж, милорд, – согласился Ухтред. – Вам уже следовало бы научиться держать язык за зубами при вашем отце; похоже, он не слишком ценит ваше мнение.

– И тем не менее настаивает, чтобы я присутствовал на этих советах.

– Это все потому, что он боится вас, – ответил Ухтред. – Разве вы не видели его лицо там? Он выглядел так, будто узрел воплощение самого дьявола, и при этом он смотрел прямо на вас! Что же такого вы натворили, и почему это вызывает такой ужас у короля?

Этельстан взглянул на громадного элдормена из Нортумбрии. Они были знакомы всего лишь несколько последних недель, но, к своему удивлению, за это время он полюбил Ухтреда. Далеко не красавец, он мог быть чертовски жесток, однако его люди уважали его, и при этом он был не более своекорыстен, чем все остальные члены совета.

– Весной я ездил на север и расспрашивал там насчет Идрика, – сказал Этельстан. – Должно быть, мой отец узнал об этом.

Ухтред внимательно смотрел ему в глаза, словно читая в них намного больше, чем было сказано словами.

– Ох, и при этом, ручаюсь, дали всем понять, что не горите пылкой страстью к любимчику короля Идрику. Есть хоть что-то такое, в чем вы согласны с вашим отцом?

– Если и есть, то мне об этом не известно, – с горькой усмешкой ответил Этельстан.

Ухтред понимающе кивнул, после чего несколько шагов они прошли в молчании. Затем Ухтред сказал:

– В одном вы были правы там. – Он показал большим пальцем им за спину, в сторону королевского шатра. – Эти корабельные крысы не покинут Англию так просто в ближайшее время. В конце концов королю все равно придется сражаться с ними или откупаться от них, независимо от того, что ему советует этот мерзавец Идрик.

– Как вы думаете, Ухтред, – спросил Эдрид, – смогли бы мы победить в этой битве?

Ухтред пожал плечами:

– Кто знает? Побежали бы люди Годвина? А если бы и побежали, имело бы это какое-то значение? Результат сражения в не меньшей степени зависит от удачи и искусства командиров, чем от численности воинов с каждой из сторон. Но Годвин был прав, когда сказал, что нам нужно было останавливать врага, прежде чем он дошел со своими набегами до самого Беркшира. Именно задержка Идрика заставила нас ждать. Я вот думаю, было ли это опоздание просто трусостью со стороны Идрика или же это предательство?

– Это было предательство, – уверенно сказал Этельстан, как будто на него вдруг снизошло озарение. – Идрик приехал сюда с твердым намерением избежать решительного сражения, поскольку, победим мы или проиграем, ему это в любом случае невыгодно. Если победим, тогда вся слава достанется вам, Ухтред, потому что вы разработали план битвы. Если же проиграем, тогда король обвинит в этом весь совет, включая и самого Идрика, и его влияние уменьшится. Он не может рисковать, потому что ни один из этих исходов его не устраивает, так что ему нужно найти возможность воспрепятствовать сражению. Идрик – умница. И при этом полный и законченный негодяй.

– Должен же быть какой-то способ оторвать его от короля, – задумчиво сказал Эдрид.

Ухтред фыркнул:

– Забудьте о нем, юноша. Он червяк. Бояться нужно Торкелла, это датское отребье. Теперь он будет всю дорогу к своим кораблям хохотать без устали, ликуя оттого, что мы даже не попытались встать у него на пути. Помяните мое слово, прежде чем все это закончится, он ударит еще где-то, и мне очень хотелось бы знать – где?

Этельстан встал как вкопанный, когда до него дошла справедливость слов Ухтреда. Открытое сражение с армией, соизмеримой по численности, – это было последнее, чего хотелось бы Торкеллу. Вместо этого он станет искать богатую цель, которую сможет покорить силой оружия, как он сделал это в Кентербери. Армия Этельреда находилась слишком близко от Винчестера, чтобы он мог стать привлекательной мишенью для датчан. Так что оставался только один вариант.

– Он пойдет на Лондон, – сказал он. Лондон, где, как в ловушке, находится Эмма, ожидающая рождения своего ребенка.

– На его месте я так и поступил бы, – согласился Ухтред. – Вопрос только, когда он пойдет туда? Станет ли пережидать зимние месяцы на острове Уайт?

– Нет, – ответил Этельстан. – Он уже опустошил все побережье здесь, а большую часть урожая в Дорсете забрала наша собственная армия. У него слишком много ртов, которые нужно кормить, чтобы он остался здесь.

Ухтред недовольно хмыкнул.

– Но наша армия не может сдвинуться с места раньше его, а его корабли доберутся до Лондона быстрее, чем мы дойдем туда пешком, если только Господь не ниспошлет бурю, которая потопит его флот.

Ухтред был прав, и Этельстан мог легко рассказать, что будет происходить дальше, словно читал по писаному. Кровожадная армия Торкелла, не встретившая препятствий, очень скоро отплывет на север, пока стоит хорошая погода. Они направятся по Темзе к Лондону, где Торкелл постарается покорить этот город голодом, разрушениями или резней.

– В Лондоне есть много славных мужчин, – сказал он, – но их необходимо предупредить.

– Тогда будет лучше, если предупредите их вы, – проворчал Ухтред, – потому что король не станет этого делать. Он обманывает себя, веря, что морские разбойники удовлетворятся своей добычей и поторопятся домой. – Он положил свою тяжелую руку на плечо Этельстану. – Но не отправляйтесь туда сам, приятель! Если вы поедете в Лондон без дозволения короля, это добавит еще один грех в список уже имеющихся у вас. Идрик в данный момент, вероятно, наговаривает на вас королю, пытаясь отравить ему ум, так что поиграйте несколько дней в примерного сына. Обманите его. Пошлите свое предупреждение с гонцом, и пусть Лондон сам позаботится о себе. А вы попадете туда уже довольно скоро.

Ухтред ушел, а Этельстан с Эдридом, который остался с ним, направились к себе.

– Что ты собираешься делать? – озабоченно спросил Эдрид.

– Пошлю гонцов в Лондон, – бросил он.

Ухтред был прав. Он должен разыгрывать из себя хорошего сына, а его личное присутствие в Лондоне в любом случае большого значения иметь не будет. Самое главное – предупредить их; поэтому он должен сделать это, и как можно скорее.

 

Глава 20

Ноябрь 1009 года

Лондон

Когда священник монотонным голосом уже заканчивал службу, по кровле церкви Святого Ботолфа в Алдгейт начал барабанить дождь. Эмма, стоявшая на коленях у алтаря среди монахинь, священников и высшей лондонской знати, склонила голову и прошептала последнюю страстную молитву за английский народ. Когда она встала и направилась через толпу прихожан к выходу, рядом с ней возник епископ Эльфхун, который придержал ее за руку.

– Погодите, пока закончится дождь, миледи, – сказал он. – Там настоящий ливень, и он быстро пройдет.

Но она не могла ждать. Скопившееся молоко делало ее груди каменными, а ее дочь во дворце на другом конце Лондона, должно быть, уже плачет от голода.

Она улыбнулась епископу и похлопала его по ладони.

– Я хорошо защищена от непогоды, – сказала она. Ее шерстяной головной платок был туго завязан под подбородком, а поверх этого она еще натянула капюшон своего плотного, подбитого мехом плаща. – Приезжайте во дворец после полудня, как только сможете. Я пригласила также местных чиновников, чтобы обсудить с ними, что еще необходимо сделать, чтобы поддерживать в городе порядок.

Прошло уже пять дней с момента поступления известия, что вражеские корабли вошли в устье Темзы. Их появление не стало неожиданностью, поскольку Этельстан уже прислал предупреждение, что Лондон в скором времени может оказаться в осаде. Точное количество кораблей до сих пор было под вопросом: одни говорили, что их пятьдесят, другие – что пятьсот. Морские вояки разбили свои лагеря по обоим берегам реки и принялись грабить близлежащие деревни и фермы в поисках съестного. Они уже отобрали все зерно от Тилбери до Шобери и согнали в свои лагеря стада коров и овец.

Покидать эти места в скором времени они явно не собирались.

В течение нескольких дней Алдгейт наводнили люди, которые искали убежища за стенами Лондона, и с каждым последующим днем этот поток только нарастал. Сегодня утром она пришла в маленькую церковь у восточных ворот города, чтобы помолиться и самой посмотреть на условия жизни тех, кто бежал от жестокости датчан. Она не могла в страхе прятаться за стенами своего дворца. Народ нужно было успокоить, показав им, что она находится среди них.

Теперь она вышла под ливень и кивнула своим грумам, чтобы те помогли ей подняться в седло. Ее знаменоносцы с безвольно обвисшими под дождем штандартами размеренным шагом двинулись вперед. За нею следовали три священника, нараспев читающие литанию. Ответные слова молитвы она бормотала машинально, пока смотрела на дорогу и обширные пустыри по бокам ее – вода, грязь, мусор…

Здесь, между восточными воротами Лондона и Уолбруком, были наскоро построены жилища для тех, кто бросил свои деревни и фермы. Они взяли с собой детей, домашний скарб, домашних животных и свой ужас. Они также принесли рассказы о разрушениях и слухи, которые целыми днями кружили над городом, словно клочки обгоревшей соломы.

Король проиграл большое сражение в Гемпшире.

Король и его сыновья убиты.

Кентербери и Винчестер сожгли дотла и сравняли с землей.

Чем более ужасным и неправдоподобным казался такой рассказ, тем чаще его повторяли. И все же она думала, что действительность была достаточно суровой.

Она еще не доехала до Уолбрука, как дождь прекратился так же неожиданно, как и начался. За мостом вдоль дороги стояли люди, которые подхватывали ответные слова литании, и этот гул голосов нарастал и разносился эхом, словно далекие раскаты грома.

Ora pro nobis. «Молитесь за нас».

Эмма откинула назад свой капюшон и теперь с печалью изучала лица вокруг себя: мужчины с запавшими от недосыпания глазами; разинувшие рот дети; монахи и монахини; матроны, разодетые в меха; старушки, на которых были какие-то отрепья. Единственным, что объединяло их всех, был страх, который она читала в их глазах.

Но больше всего разбивали ей сердце женщины с младенцами на руках, которые кормили их грудью и укачивали, чтобы успокоить. Ее собственные груди болели в ожидании, когда к ним прильнет ее дочь. Как и у этих женщин, у нее было свое беспомощное дитя, полностью зависевшее от нее. Как и они, она боялась тех ужасов, которые готовило им будущее.

Мысли ее обратились к Эдит, старшей дочери короля. Ей едва исполнилось шестнадцать, и сейчас, беременная своим первым ребенком, она отправилась рожать в Хедингтон. Эмма думала о том, как рождение ребенка изменит Эдит, потому что была уверена: изменит обязательно. Она надеялась, что материнство смягчит нрав ее падчерицы и зияющая между ними пропасть постепенно сойдет на нет.

Добравшись наконец до ворот своего дворца, Эмма была готова к тому, что сейчас услышит плач Годивы. В свои пять недель от роду ее дочь была вовсе не таким спокойным и безмятежным ребенком, каким в свое время был Эдвард. Она была капризной и шумной, независимо от того, что делали, чтобы ее успокоить. Марго настаивала на том, что некоторые дети плачут больше других, но это мало утешало Эмму, которая боялась, что с ней что-то не так. Аббатиса Эльфвинн объясняла это тем, что, поскольку Эмма сильно переживает из-за нападения на страну датчан, ее молоко действует на младенца как яд.

– Вы должны поручить свое дитя кормилице с веселым нравом, – говорила ей мать Эльфвинн. – Вы перегружены заботами и передаете свое волнение ребенку.

Но Эмма воспротивилась этому совету. Мир в ее душе наступал лишь в те моменты, когда она прижимала Годиву к своей груди. В это время на нее не мигая смотрели глаза ее дочери насыщенного голубого цвета, напоминавшие ей болотные цветы, которые она видела в детстве, когда проводила лето в Фекане. Такая передышка для нее длилась очень недолго, потому что после этого ребенок неизменно впадал в тяжелый сон, который всегда заканчивался слишком рано, и снова под сводами королевского дворца разносились ее пронзительные крики.

Тяжесть в груди и боль, которую сейчас ощущала Эмма, подсказывали ей, что Годива, должно быть, проголодалась и плачет, зовя свою мать.

«Тогда почему же, – спрашивала она себя, спешиваясь с коня перед покоями королевы, – во дворце так тихо?» Когда она бежала вверх по ступенькам в свою комнату, сердце ее от испуга билось где-то в горле.

Редмир, Холдернесс

Закутавшись из-за уже обычного для конца ноября холода в тяжелый шерстяной плащ, Эльгива шла по грязной тропинке, которая вела мимо трех ульев. Раньше, проходя здесь, она часто слышала гул пчел, но сегодня все остальные звуки заглушал недалекий шум.

Она уже почти закончила свой инспекционный обход – через внутренний двор на кухни и к пивоварне, затем позади главного дома к конюшням, дальше мимо мастерских к ткацким пристройкам, через фруктовый сад обратно на женскую половину.

На это ушла большая часть утра, но ей было не жалко потраченного времени. Когда наступит зима, она окажется взаперти достаточно надолго, и вот тогда время действительно будет ползти чрезвычайно медленно. Управляющий рассматривал ее вторжение на его территорию как сомнение в его способностях, но она никогда не обращала внимания на его обиженные взгляды. Кроме того, ей нравилось, когда мужчины таращили на нее глаза, в то время как их женщины… что ж, до женщин ей не было никакого дела.

Она с удовольствием вдыхала сладковатый запах солода и дрожжей, который доносил легкий ветерок. Однако затем ветер переменился и принес смрад со стороны загонов скотобойни, где уже почти закончили забой скота на зиму. От этой вони ее затошнило, и она поспешила уйти оттуда. Теперь она прошла через яблоневый сад к источнику шума, радовавшего ее уши, и там остановилась.

Центральный двор ее поместья был превращен в тренировочную площадку, занятую сейчас матросами с датских кораблей, облаченными в доспехи и вооруженными щитами и мечами. Десять из них разбились на пары и сейчас рубили друг друга под внимательным взором их командира, в то время как их товарищи, собравшиеся вокруг, выкрикивали в их адрес возгласы одобрения или брань.

Грохот, который они подняли, вызывал из ее памяти страшные воспоминания. Она лишь однажды слышала шум настоящего сражения; было это в один летний день в Эксетере, наполненный воплями ярости и криками ужаса. То, что она увидела тогда, ей уже никогда не забыть. Ей казалось, что наступил конец света.

И для некоторых так и произошло.

А сейчас другие битвы, похожие на ту, происходят где-то далеко на юге, там, где датчане, должно быть, уже начали свой набег на Уэссекс. Она была благодарна судьбе, что находится не там и не может видеть или слышать все это. И все же ей хотелось знать последние новости оттуда.

Она хотела знать, где находится Кнут и вообще, жив ли он. Существует масса способов, какими воин может встретиться со смертью: от отравленной воды или плохого мяса, от кровавого поноса или другой изнурительной болезни, от незначительной раны, которая вдруг загноилась и стала смертельной. Кнут мог даже утонуть еще до того, как его корабль встретился с остальным флотом в Сандвиче, а она об этом и не узнала бы.

При этой мысли она нахмурилась. Она была обручена с сыном датского короля, она обладала обширными землями в Мерсии и при этом все равно практически во всем зависела от мужчин, включая новости о событиях, происходящих в мире за этими воротами.

А как же мужчины любят скрывать эти новости! Они не сообщают о них женщинам, якобы стремясь защитить их от ужаса того, что творится на свете. Как будто женщины нуждаются в такой защите или хотят ее! В случае поражения в битве разве не их жен и дочерей насилуют победители или утаскивают куда-то, готовя им жуткую судьбу? Каким образом неосведомленность может защитить их от этого?

Она жалела, что не родилась мальчиком, тогда ей не пришлось бы все время оглядываться на мужчин. Будучи женщиной, она больше всего ненавидела в своем положении именно это. Это, да еще обязанность рожать детей.

Она внимательно оглядела себя с ног до головы. Пока что не было никаких внешних признаков того, что внутри у нее растет ребенок. Но он там, она в этом убеждена. Каждое утро ее тошнило, да и месячных у нее не было вот уже два месяца. Кнут уехал еще четыре месяца назад, так что теперь уже скоро.

К счастью, все мужчины тупые и их легко обмануть, когда речь заходит о нюансах беременности. Она заявит, что это ребенок Кнута. Алрик может ей не поверить, но не такой уж он дурак, чтобы признаться в отцовстве ее сына. А это должен быть сын. Она обязательно подарит Кнуту сына, даже если родит девочку, которую потом придется заменить на чьего-то отпрыска.

Нет, как раз Алрик ее не беспокоил. Вот Тира иногда посматривала на нее холодным понимающим взглядом. Что это могло означать? Если у этой коварной женщины появились какие-то подозрения насчет них с Алриком, ее могут заставить поделиться ими с Кнутом или Свеном.

Но Тира, напомнила она себе, ничего не сможет доказать. Если когда-нибудь и возникнут вопросы об отце ребенка, чего будут стоить слова какой-то рабыни, если ее госпожа утверждает, что это ложь?

Они не будут стоить ровным счетом ничего.

Внимание ее привлек крик дозорного с башни, а еще через несколько мгновений открылись ворота. Она с облегчением увидела, что это въезжает Алрик, а не Турбранд или – что было бы даже хуже – еще одна команда с датского корабля. Несколько недель назад она послала Алрика к своей кузине в Линдсей с посланием для Альдит и ее мужа. Она горела желанием поскорее узнать новости о событиях, которые происходили на юге, но не хотела встречаться с ним на глазах людей с кораблей – на глазах, которые, как она подозревала, следили за ней чуть более внимательно, чем следовало бы.

Она поспешила в дом и уже ждала его в зале, когда он широким шагом вошел туда, бросив по пути свой перепачканный дорожный плащ слуге. Глаза их надолго встретились, и она, как всегда, почувствовала легкое возбуждение, которое охватывало ее от одного только его взгляда.

Но с этого момента она должна вести себя с ним более осмотрительно. Это диктовалось ее беременностью и присутствием в поместье датчан с кораблей. Она не хотела давать никому ни малейшего повода задавать вопросы насчет отца ее ребенка. То, что Тира могла что-то заподозрить, было уже достаточно плохо. Поэтому она будет держать Алрика на расстоянии.

Он быстро подошел к ней, и она протянула ему руку. Он приник к ее ладони долгим поцелуем, и она догадалась, что на этом он не остановится, если она ему позволит. А искушение было велико. Прошло уже много недель с того момента, когда он был здесь и касался ее таким образом, и все аргументы, которые она выдвигала против него, едва не рассыпались в прах. Но она все же отдернула руку и немного отступила назад, чтобы увеличить расстояние между ними.

Он удивленно поднял бровь.

– Холодный прием, миледи, – сказал он. – Совершил ли я какой-то проступок, вызвавший ваше недовольство? Или, может быть, мое место в вашем сердце занял кто-то из этой деревенщины, мимо которой я проходил в вашем дворе?

– Эти люди – подарок короля Свена, и они посланы сюда, чтобы защитить меня, пока мой муж воюет на юге. – Она села на скамью у стены и жестом пригласила его сесть рядом. – Двадцать лишних ртов, которых нужно кормить, и двадцать лишних пар глаз, которые следят за каждым моим шагом. Увы, нам придется платить эту цену – временно по крайней мере. – И, вероятно, очень долгое время; но о ребенке она скажет ему позднее.

– Значит, смотреть можно, только прикасаться нельзя, – проворчал он. – Какая жестокая судьба, миледи. Отошлите меня поскорее еще куда-нибудь, чтобы я не испытывал соблазна, противостоять которому не в моих силах.

Она рассмеялась. Красиво сказано, но Алрик как-то справлялся с этим искушением много лет, когда еще были живы ее отец и братья. И сделает это еще раз, если того требует необходимость; она не сомневалась, что он быстро найдет какую-нибудь похотливую девку – или даже нескольких, – чтобы удовлетворить свои аппетиты. Вот и еще одно преимущество быть мужчиной.

Слуга принес им эль, и, когда он удалился, Эльгива отставила свою чашу в сторону и повернулась к Алрику.

– Расскажи мне новости, которые ты привез с юга. Я знаю, что король собрал свою армию, но больше ни единого слова не достигало этого забытого богом места.

– В прошлом месяце король собрал свои войска в Солсбери, это мне известно точно. Были слухи о намечавшемся сражении, но мне не удалось выяснить, действительно ли оно имело место.

– Выходит, ты знаешь не больше, чем я. – Она встала и принялась расхаживать по комнате. Ее сводило с ума то, что у нее не больше сведений, чем у какой-нибудь содержательницы пивной.

– Я знаю, что Годвин из Линдсея взял с собой с ополчением в Солсбери гораздо меньше людей, чем должен был.

Она резко обернулась к нему.

– Мужчины просто отказались брать в руки оружие? – Для короля это должно было стать ударом кинжала в спину.

– Они готовы скорее броситься наутек, чем идти сражаться на юг, и такое происходит не только в Линдсее. Рискну предположить, что по всей Восточной Мерсии есть немало людей, которые не горят желанием рисковать своей жизнью за чужие для них земли и короля, к которому у них больше нет доверия.

Она снова опустилась на скамью, захваченная новыми возможностями, которые это открывало для нее.

– Получается, наши усилия, которые мы предприняли, чтобы настроить людей против короля, не прошли даром, – сказала она.

– Это действительно так. И если королю не удалось собрать войско, превышающее по численности армию датчан, я очень сомневаюсь, чтобы он рискнул вступить с ними в открытое сражение. Слишком уж большое вышло бы побоище. И если бы оно на самом деле произошло, то, думаю, мы бы об этом услышали даже здесь.

Она кивнула – это звучало убедительно. Этельред считал себя обреченным на неудачу. Потребуется лишь небольшой толчок, чтобы уменьшить его уверенность в себе. К тому же он трус. Он не стал бы драться, если бы мог найти способ уклониться от этого.

– Какие новости от моей кузины? – спросила она. – Ты разговаривал с Альдит или ее мужем?

Сиферт и его брат Моркар были самыми могущественными из ее родственников, и они поклялись отомстить за смерть ее отца и братьев – смерть, которая настигла их по приказу короля. Если в тех краях суждено начаться бунту против Этельреда, запустить его в движение должна ее родня.

Алрик сделал долгий глоток эля из своей чаши, после чего поставил ее на скамью рядом с собой.

– Я не виделся с братьями, – сказал он, – а новости о них, которые есть у меня, вас не обрадуют.

Она хмуро взглянула на него.

– Тогда не тяни с ними, – сказала она. – Не нужно меня дразнить.

– Вы не единственная, кто не забывает ваших родственников, – сказал он. – После моей последней беседы с ними примерно полгода назад они принимали обоих старших сыновей короля. Не обошел их своим вниманием и король. В сентябре в Бате он пожаловал им несколько имений из тех, которые принадлежали вашему брату Вульфу. Когда я приехал в поместье вашей кузины, Сиферт и его брат уже отбыли, чтобы присоединиться к войску короля. Мне трудно сказать, с кем они могут быть сейчас в своих помыслах – с вами, с Этельстаном или с королем.

Слова его были для нее как ушат ледяной воды. Ей показалось, словно мороз с улицы вдруг пробрался в эту комнату и пронял ее до мозга костей. Зябко содрогнувшись, она взяла свою чашу и сделала большой глоток оттуда.

– Ты прав, – сказала она, – это действительно дурные вести.

– Леди, – сказал он, наклоняясь к ее уху, и голос его превратился в воркующий соблазнительный шепот, – они богатые и влиятельные люди. Они все время на глазах у короля. Они не могут прятаться в лесах, как простолюдины. Они даже не могут приехать к вам из боязни привести сюда людей короля и таким образом подвергнуть вас риску. Идрик разъезжал по землям Сиферта, вынюхивая вас, и ваша кузина в ужасе от него. Вы не можете слишком давить на них, требуя помощи. Пока что не можете.

Она вынуждена была признать справедливость его слов, хотя они мало утешили ее. Сиферт и Моркар, как и вся высшая знать из окружения Этельреда, много выиграли бы, присоединившись к стороне, победившей в борьбе за власть, которая в данный момент начала разворачиваться в королевстве. А она пока не могла предложить им – а также другим таким же, как они, – ничего, кроме обещания будущих наград от вражеского короля. Они даже не знали о ее обручении с Кнутом, поскольку с нее взяли клятву молчать об этом, пока Свен и Кнут не будут готовы выдвинуть свои претензии на трон Англии.

Но она уже устала ждать, устала жить затворницей в этом глухом, забытом богом уголке королевства Этельреда.

Она водила пальцем по краю своего серебряного кубка и думала о том, как она могла бы поспособствовать свержению короля и таким образом положить конец своей ссылке. Что произойдет, если она напросится в гости к своей кузине, чтобы найти у нее убежище до конца своего изгнания? Сиферт связан клятвой и обязан предоставить ей свою защиту. А если ей придется рассказать ему, что ребенок, которого она носит, является сыном Кнута, что тогда? Люди в Линдсее и Пяти городах встанут под предводительство Сиферта, и это станет достаточно обнадеживающим знаком, чтобы следующим летом привлечь Свена в Англию.

Она рассеянно постукивала кончиками пальцев по чаше. Тут еще нужно не забывать о Кнуте. Он запретил бы ей это делать, сказал бы, что еще слишком рано. Но Кнут, если он вообще жив, находился сейчас в далеком Уэссексе. И не мог ее остановить.

А вот люди с кораблей Свена – те, которые сейчас тренируются у нее во дворе, – они, конечно, попытаются удержать ее в Холдернессе. Она должна подготовиться к путешествию, не насторожив их. На это понадобится время – несколько недель, вероятно, – но все это было выполнимо. А когда все будет готово, грандиозный пир для датчан и щедрая рука, подливающая им медовуху, позволят ей ускользнуть отсюда. Она возьмет с собой только своих людей, преданных лишь ей, чтобы гарантировать свою безопасность в пути, а для Катлы оставит сообщение, что направляется в Йорвик, – на случай, если этот грубиян Турбранд попытается отыскать ее.

Она снова отставила в сторону чашу и, повернувшись к Алрику, положила ладонь ему на руку.

– Сколько дней уйдет на то, – спросила она, – чтобы добраться до поместья моей кузины в Линдсее?

Лондон

В покоях королевы толпились люди, комната была забита до отказа, и Эмма, лихорадочно искавшая свою дочь, нашла ее на руках у какой-то незнакомки. Кожа на груди молодой женщины ярко белела в отблесках пламени свечей, а Годива своей маленькой ручкой похлопывала по голому телу кормилицы, остановив неподвижный взгляд на склонившемся к ней лице.

Эмма при входе сбросила с плеч плащ и поспешила через комнату к своей дочери.

– Верните мне дочь, – сказала она.

Кормилица вздрогнула и подняла голову, но не двинулась с места, чтобы отдать девочку.

– Ребенок был голоден, миледи, – сказала она. – Она так долго плакала…

– Просто верните мне ребенка, – сердито бросила Эмма.

Молодая женщина послушно сунула палец в ненасытный маленький ротик, прижимавшийся к ее груди. Годива тут же принялась вопить и размахивать маленькими кулачками, явно приведенная в ярость тем, что ее оторвали от того единственного, что доставляло ей удовольствие.

Эмма подхватила на руки свою плачущую дочь и унесла ее в прилежащую крошечную комнатку, где когда-то спал Эдвард. Как она и ожидала, сюда за ней вошла Марго, за которой по пятам следовала служанка. Не говоря ни слова, Марго приняла Годиву с рук Эммы, не обращая внимания на горячие протесты младенца, а служанка помогла Эмме с платьем. Через несколько мгновений Эмма уже сидела, прижимая дочь к груди.

Марго отослала служанку, а сама встала перед ней, скрестив на груди руки.

– Когда я не услышала плача Годивы, я испугалась самого худшего, – недовольным тоном заявила Эмма, хотя неодобрительная мина и поза Марго подсказывали ей, что та считала виновной в произошедшем почему-то именно ее.

– Вы не должны сердиться на ту молодую женщину, – сказала Марго.

– Я и не сержусь на нее, – сказала Эмма; теперь, когда Годива была у нее на руках, тон ее стал уже спокойнее. – Я сержусь на тебя. Как ты могла отдать ее кому-то другому, когда ты знаешь, что я нуждаюсь в ней так же, как она нуждается во мне?

– Она нуждается в женском молоке, миледи, – ответила Марго, – и не обязательно в вашем.

Эмма чувствовала себя так, будто получила пощечину, но все же воздержалась от резкого ответа.

– Эмма, – продолжала Марго, – вы королева, которая находится в опасности в городе, который, скорее всего, очень скоро подвергнется нападению. Вы принадлежите всему Лондону, а не только вашему ребенку. Здесь очень много людей, которым вы нужны, и это будет отрывать вас от дочери. Это уже происходит. Если вы не можете быть с ней, когда вы ей необходимы, ваш ребенок будет страдать гораздо больше, чем вы. Заверяю вас, что ваша мать не позволяла вам страдать подобным образом.

Эмма проглотила подступивший к горлу комок.

– Моя мать была замужем за человеком, который хотел, чтобы она была рядом с ним, который интересовался ее мнением и искал ее совета, а не выдворял за дверь.

– И тем не менее в этом городе есть множество людей, которым очень нужны ваши советы и поддержка, и в этом заключается ваш долг перед ними, – настаивала Марго, голос которой теперь стал ласковым. – Если вы не отдадите свою дочь в руки человека, который может удовлетворить все ее потребности, вы будете постоянно разрываться между заботой о вашей девочке и заботой о вашем народе.

Эмма закрыла глаза. Ей тяжело было слышать это сейчас, особенно от Марго. Любой другой совет она могла бы игнорировать, но Марго теперь была единственным человеком, которому она полностью доверяла. И сейчас ей очень хотелось, чтобы та ошибалась.

– Оставь меня, – сказала она. – Мы поговорим об этом позднее.

Оставшись наедине со своей дочерью, Эмма прижала дитя ко второй груди. Ребенок уже начал понемногу засыпать. Эмма чувствовала, что губы Годивы, постепенно погружавшейся в сытую дремоту, все медленнее тянут ее сосок, и в уголке ее рта замерла капелька молока, похожая на маленькую жемчужину. Нужно было расшевелить ее, чтобы она поела еще немного и облегчила бы тяжесть в ее груди.

Она понимала, что Марго говорит правду, но не могла принести жертву, которую у нее просили. Она нянчила Эдварда почти год, прежде чем обязанности ее положения заставили ее передать его другой женщине, но даже тогда у нее разрывалось сердце. Годива, которой едва исполнилось четыре недели от роду, стала центром ее жизни – так и должно быть, поскольку дочери принадлежат своим матерям совсем по-другому, чем сыновья.

Но она не учитывала нашествия флота викингов и те срочные обязанности, которые внезапно возникли у нее в связи с этим. Королева должна следить за тем, как город принимает беженцев и больных, помогать обеспечивать уход для раненых и утешение для впавших в отчаяние. Лондонцы и дальше будут обращаться к ней, чтобы она вела их за собой в общении с Богом и молитвах о Его заступничестве, как это было сегодня. Она должна иметь возможность свободно перемещаться по городу, а взять с собой Годиву она не могла.

Эмма смотрела на лицо спящей дочери, на изгиб крошечных губ, на круглые полные щечки. Ей оставалось только изумляться той бесконечной нежности, которая на миг охватила ее. Когда-то она опасалась, что, поскольку ее сердце было отдано сыну, у нее просто не останется любви для другого ребенка. Как же она ошибалась!

Она понимала, как будет лучше для ее дочери, но – да простит ее Господь – все равно не могла отдать ее в чужие руки. Пока что не могла. Не так скоро.

– Я не могу предать тебя, моя маленькая, – прошептала она, осторожно гладя пальцами нежную кожу на щеке девочки. Затем она вздохнула и поцеловала кончик крошечного носика. – Но, похоже, мне придется учиться делить тебя еще с кем-то, – закончила она.

Она с радостью примет ту молодую женщину в качестве своей помощницы, и вместе с ней у Годивы будет две мамы, которые станут за ней ухаживать, – по крайней мере, некоторое время.

Ноябрь 1009 года

Через три дня, после того как последние военные корабли датчан отплыли с острова Уайт, – причем никто не мог точно сказать, куда именно они направились, – Этельстан с позволения короля наконец-то выехал в Лондон. Он взял с собой своего брата Эдрида, двадцать вооруженных всадников из своего личного отряда охраны и тридцать пеших воинов из Мидлсекса, которые сопровождали его в сентябре, когда он ехал сюда из Лондона. У них ушло шесть дней на то, чтобы добраться до моста через Темзу, и к этому времени он уже точно знал, куда уплыли датчане. Весь горизонт на востоке затягивал дым, а сам мост был забит народом из Кента, искавшим спасения от морских разбойников, которые в своем набеге уже дошли на запад до самого Гринвича.

Он послал вперед гонца с обращением к лондонскому епископу, прося того о встрече, и, когда он вошел в залу своего дома на Этелинг-стрете, его уже ждало там собрание отцов города. Отправив посыльного сообщить королеве, что он посетит ее до конца этого дня, он вернулся к мужчинам, собравшимся вокруг стола на козлах, стоявшего посреди залы. Он лично поздоровался с каждым из них, жестом пригласил всех садиться, а затем и сам занял место на скамье рядом с епископом Эльфхуном.

– Когда появились первые корабли? – сразу спросил он.

– Более десяти дней назад, – ответил епископ. – Они разбили свой лагерь на обоих берегах Темзы и грабили все суда, заходившие в устье реки. Мы совсем не получаем товаров из Нижних стран, поскольку датчане засели у реки, но маршруты поставки провианта с севера, востока и юга по-прежнему открыты.

– А наши корабли все так же находятся на своих местах на реке?

– Да, они выстроены в три линии у Ирхита, и это было удачным решением, милорд. Они уже дважды сталкивались с кораблями датчан и оба раза заставляли тех развернуться. Однако основная часть сухопутного войска перешла на северный берег и теперь находится на расстоянии от Лондона, удобном для нанесения удара. Наши командиры продолжают увеличивать число защитников на городских стенах, как вы инструктировали нас. По мере прихода в город новых людей появилась возможность направлять туда дополнительные силы, но, по правде говоря, люди, продолжающие стекаться сюда в поисках укрытия, скорее увеличивают проблему, чем решают ее. Королева ежедневно встречается с отцами города, чтобы преодолевать хотя бы часть трудностей, с которыми мы сталкиваемся.

«Трудностей», – мрачно подумал Этельстан. Какое изящное слово, которым называются проблемы распределения съестных припасов и обеспечение кровом, организация системы для уборки экскрементов людей и животных, а также поддержание мира в среде испуганных и раздраженных крестьян в условиях большого скопления народа и плохой погоды. Эти трудности, если их не решить, очень скоро приведут к эпидемии и смерти. И, судя по толпам желающих попасть в город, которые он видел сегодня, трудности эти со временем будут лишь усугубляться.

Уже давно опустилась ночь, когда он в конце концов отправился во дворец. Несмотря на растущее количество людей, прячущихся за лондонскими стенами, в городе было тихо благодаря патрулям стражников, выставленным перед каждой церковью для обеспечения комендантского часа.

Даже, пожалуй, слишком уж тихо. Казалось, что город затаил дыхание в трепетном ожидании того, как топор врага обрушится на его голову.

Когда он проходил мимо собора Святого Павла, он услышал, как в ночной тиши звучат голоса святых братьев; слова вечернего богослужения на латыни эхом разносились по улочкам вокруг массивного каменного здания церкви, и он даже различил строчки псалма.

Мои алчные враги осадили меня… припадая к земле, они не сводят с меня своих жадных глаз, словно львы, крадущиеся к добыче.

Псалом был незнакомый, но, похоже, выбранный весьма удачно, учитывая, что ниже по реке разбил свой лагерь враг. Он только надеялся, что лев этот еще не готов к решительному броску.

За дворцовыми воротами к нему стремглав подбежал слуга, чтобы принять его коня. Этельстан заметил, что в высоко расположенных окнах покоев королевы мерцает свет, и двинулся было в ту сторону, но юноша остановил его.

– Если вы приехали, чтобы встретиться с королевой, милорд, вы найдете ее на крепостной стене, – сказал он.

– Так поздно? – удивился Этельстан.

– У нее вошло в привычку каждый вечер подниматься в башню. Я думаю, она высматривает там сигнальные костры вражеских дозорных, чтобы знать, насколько близко они подошли к городу.

Он нашел Эмму на северо-восточном углу деревянной башни; ее фигура, выхваченная из темноты светом близлежащего факела, была закутана от холода в плотный тяжелый плащ с капюшоном. Она смотрела на болота, протянувшиеся от стен города на север и восток, как будто была заворожена тем, что видела там, во тьме ночи.

Он положил руку на ее ладонь, лежавшую на парапете, и, когда она в молчаливом приветствии ответила на это легким пожатием, проследил за ее взглядом, направленным вдаль. Там горели сотни костров, и эти светящиеся точки отмечали собой лагерь неприятеля. Они, как ему показалось, находились на расстоянии менее чем дня пути. Среди маленьких огоньков горело одно большое пламя, и он некоторое время разглядывал его, пытаясь угадать, что это такое.

– Это горит аббатство Баркинг, – сказала Эмма словно в ответ на его незаданный вопрос. – Монахини все живы, потому что нашли приют в доме епископа здесь, в городе. Они принесли с собой то, что смогли унести, – книги, реликвии, облачение, – то, что представляло ценность. Но все они забрать не могли. – Она вздохнула. – Это будет тяжким ударом для аббатисы. Она все время молилась о том, чтобы они хотя бы пощадили ее церковь. Я не знаю, останется ли там хоть что-нибудь, после того как все это закончится.

В голосе ее не было отчаяния, только злость и досада, так точно перекликавшиеся с его собственными чувствами.

– Мы должны были предотвратить это. – Все это результат действий Идрика. Вина за каждую потерянную жизнь, каждую разграбленную деревню лежит на нем. – Мой отец не должен был позволять Торкеллу и его армии вернуться к своим кораблям. Вы уже слышали, что произошло в Солсбери?

– Слышала, что Идрик посоветовал королю уклониться от сражения и что вы с ним тогда чуть не подрались. Это-то я знаю. Вот только мне не удалось выяснить, как король вместе с Идриком собираются избавить нас от этих полчищ.

– Мне следовало убить Идрика, – прорычал он, – и это уже избавило бы нас по меньшей мере от одного врага. А что касается этих негодяев, – он кивнул в сторону далеких огней, – их нужно встретить на поле битвы и разбить наголову. Но, чтобы сделать это, наши вожди должны быть едины в своем мнении, а прямо сейчас это невозможно. Мы сами являемся своими худшими врагами. – Он взял обе ее руки и повернул Эмму так, чтобы заглянуть ей в лицо, которое в бликах неровного пламени факела казалось высеченным из мрамора. Он давно не видел ее, это было еще в последние месяцы ее беременности. Сейчас она выглядела уставшей и изможденной. Очень напряженной. Однако она по-прежнему была так же прекрасна. – Как вы поживаете, миледи? – спросил он. – И как ваша дочь?

– С нами обеими все хорошо, – ответила она, но затем нахмурилась. – Вы говорили об Идрике; он сейчас отправился с королем в Уорчестер?

Вот как. Значит, ей известно, где король планировал провести рождественские праздники. Тогда ей также должно быть известно о неотвратимо приближающемся замужестве его самой младшей сестры.

– Да, чтобы присутствовать на свадьбе моей сестры с Ульфкителем, – сказал он. – Вульфа, разумеется, просила короля позволить вам быть там вместе с нею.

– Попросила и получила отказ, – ответила Эмма. – Король до сих пор сердится на меня, несмотря на все мои усилия угодить ему. – В голосе ее послышались горькие нотки. – Он велел мне связаться с моим братом Ричардом и попросить у Нормандии помощи, после того как весной столько наших кораблей потонуло. Я сделала это, но Ричард с большим сожалением отказал нам. У него сейчас есть свои собственные неотложные проблемы, требующие вмешательства кораблей и войска. Таким образом, я в очередной раз вызвала недовольство короля и осталась отлученной от королевского двора. В любом случае Уорчестер находится очень далеко – слишком долгое и тяжелое путешествие для моей дочери. Даже при том, что у наших стен стоит враг, здесь ей все равно безопаснее. – Она повернулась и вновь посмотрела на огни, горевшие на горизонте. – Как вы думаете, сколько пройдет времени, прежде чем они пойдут на город?

Он поднял глаза к ясному ночному небу, усеянному звездами.

– Если погода удержится, – сказал он, – скорее всего, это произойдет в течение ближайших нескольких дней.

– Мы можем победить их?

– Нет, – сказал он, хмуро глядя на костры, столь многочисленные, что они казались отражением звезд с неба. – Но мы сможем удерживать их, пока они не выдохнутся.

– Тогда они ударят в другое место, в меньшей степени способное постоять за себя.

– Если только в это не вмешается Господь и не оставит их здесь до весны из-за непогоды, – сказал он.

Еще до наступления рассвета с востока пришла страшная гроза, с таким громом и молниями, напоминавшими библейское описание ярости Господней, что Этельстан подумал, уж не навлекла ли настоятельница аббатства в Баркинге гнев святого Этельберга на головы людей, разграбивших ее храм. Ливень хлестал Лондон три дня, а на четвертый, когда дождь прекратился, на долину Темзы упал густой туман, словно накрывший своим холодным недвижимым трупом весь город и реку. Он смешивался с дымом очагов городских жилищ и становился таким плотным, что ничего нельзя было разглядеть на другой стороне даже самого узкого переулка. Лондонцы уже привыкли к этим отвратительным испарениям, но людей, не знакомых с жизнью в этом городе, предупреждали, чтобы они держались подальше от берега, поскольку шум воды в этом промозглом мареве полностью заглушался и одного неверного шага хватало, чтобы свалиться в реку и утонуть.

Весь день это плотное сырое покрывало душило Лондон и окружавшие его окрестности, и, если в нем и скрывалась вражеская армия, ее не было видно и слышно. Разведчики Этельстана докладывали, что неприятель остался в своем лагере возле Баркинга. На заседании военного совета он высказал мнение, что Торкелл не рискнет двинуть своих людей в таком тумане через незнакомую, залитую водой болотистую местность, лежавшую между баркингским аббатством и Лондоном.

– Однако он может послать к нам под прикрытием тумана небольшой отряд, – предупредил он, – чтобы застать нас врасплох и проверить нашу оборону. Наши люди на городских стенах должны оставаться настороже.

Во второй половине дня Этельстан в сопровождении Эдрида обошел крепостной вал между городскими воротами Алдгейт и Бишопс Гейт. По мнению совета, именно на этот участок будет направлять Торкелл все свои атаки. Скорее всего, враг подождет, пока рассеется туман, но гарантировать этого никто, конечно, не мог. Часовые, расставленные по стенам, должны сохранять бдительность, какими бы они не были изможденными после долгих часов вглядывания в непроницаемую стену тумана.

Этельстан находил слово ободрения и поддержки для каждого человека, мимо которого они проходили. В то же время он вслушивался в обычный повседневный шум на улицах внизу. Однако Лондон словно притих, потому что туман поглощал каждый звук. Даже звон церковных колоколов, возвещавших время, звучал приглушенно, как будто их языки были сделаны из свалявшейся шерсти. Он понимал, что не только эта погода заставила приумолкнуть самый большой город Англии. Осознание того, что враг находится на расстоянии полета стрелы и ждет, чтобы нанести свой удар, было тяжким бременем, лежавшим на плечах каждого из горожан. Казалось, что висевший в воздухе страх можно пощупать, как капельки тумана.

Когда они с Эдридом приблизились к деревянной платформе над воротами Бишопс Гейт, перед ними почти мгновенно возникла фигура, закутанная в плащ.

– Уповаю на Господа, – хрипло проворчал недовольный голос, – чтобы вы не начали еще и раздавать эль в этом проклятом городе строго по нормам. Я столько дней провел в седле, так что мне не помешало бы выпить.

– Эдмунд! – воскликнул Этельстан, приветственно хлопнув брата по плечу. – Одному богу известно, как тебе удалось найти дорогу в этом адском вареве, но тебе здесь очень рады. Я думал, что ты сейчас едешь к королю и находишься на пути в Уорчестер. Может быть, ты заблудился в тумане? Привел ли ты с собой своих людей? Постой. Давай выберемся из этой мглы туда, где мы сможем спокойно поговорить.

Когда они уселись за изрезанный стол в дозорной башне подле ворот Алдгейт, он повторил свои вопросы.

– Да, меня вызвали в Уорчестер, – ответил Эдмунд, – но я выехал из Винчестера еще до того, как туда прибыли гонцы. – Он ухмыльнулся. – По крайней мере, в этом королю присягнет элдормен Эльфрик, когда тот спросит его обо мне. Думаю, Эльфрик должен был ехать сюда со мной, поскольку королева написала ему, что вражеская армия находится уже на нашем пороге. Однако, в отличие от меня, он не может проигнорировать вызов короля. – Он сделал паузу, чтобы отхлебнуть эля, а затем сказал: – Что же касается людей, то я привел почти двадцать лучших воинов Эльфрика – большинство из них вы знаете сами, – а также прихватил оружие и продовольствие. Мы приехали бы раньше, но буря задержала нас, а последние десять миль нам пришлось практически ползти. Господи, и сколько уже длится у вас весь этот дьявольский туман?

Этельстан потер затылок, болевший от веса его доспехов.

– Он спустился сегодня утром, и одному богу известно, когда он рассеется. Я не могу решить, на руку нам это или нет. С одной стороны, ополченцы короля смогут вернуться на зиму по домам, однако люди Торкелла будут досаждать нам своим присутствием в Эссексе и Кенте. Мы мало что можем сделать, чтобы помешать им; разве что предоставить убежище всем тем, кто от них бежит.

– Ты думаешь, они нападут на Лондон?

– Они стоят лагерем на востоке на расстоянии менее одного дневного перехода, так что я удивился бы, если бы они не попробовали. Впрочем, я надеюсь устроить так, чтобы эти усилия принесли им мало радости. Стены у нас прочные, и до сих пор осадных машин здесь никто не видел. Любые тяжелые устройства просто утонут в этих болотах, особенно при такой погоде. – Он нахмурился. – Однако у них была масса времени, чтобы соорудить небольшие катапульты, и среди них, вероятно, есть люди, способные это сделать. Если им удастся изготовить что-то в этом роде с достаточной дальностью действия, они могли бы метать в нас камни, чтобы разрушить наши укрепления и прорваться внутрь. Тем не менее частоколы тут высокие и рвы вокруг стен не дадут им подойти вплотную. Думаю, главная опасность для нас будет исходить от подожженных стрел. Мы уже организовали команды по всему городу для борьбы с ними, да и погода в настоящий момент уменьшает такую угрозу.

– А могут они устроить осаду? Ведь прошлым августом они уже окружали Кентербери.

Этельстан покачал головой.

– Нас защищает река, – сказал он. – Мы поставили свои корабли поперек Темзы в Ирхите, и потом еще две линии на восток отсюда, ниже по течению, где городские стены подходят к самой воде. Для того чтобы добраться до нас на своих судах, им придется преодолеть все три линии обороны, а наш флот – точнее, то, что от него осталось, – сделает для них эту задачу очень непростой. Они не могут окружить нас, и они не могут нас ничем удивить. Кентербери, если ты помнишь, был атакован без предупреждения ранним утром, к тому же там не было возможности подкрепить местную оборону опытными, проверенными воинами. А Лондон готовился к этому несколько недель.

Эдмунд задумчиво поглаживал свою короткую темную бороду.

– Ты сам сказал, что северяне любят нападать на свои жертвы незамеченными. Что же они могут затевать сейчас, когда мы их не видим?

– В этом проклятом тумане, – сказал Этельстан, – может быть все что угодно. Я расставил своих людей на холмах вокруг их лагеря, чтобы следить за ними, но на данный момент они, похоже, остаются на месте.

Он заметил, что Эдрид, сидевший за столом напротив него, хмурится, как будто обдумывает какую-то идею, которую не решается высказать вслух.

– Давай уже, Эдрид, выкладывай, – подбодрил его Этельстан. – Что ты хотел сказать?

Эдрид поставил свою чашу с элем и, подумав немного, сказал:

– Элдормен Ухтред учил меня, что хороший командир всегда старается думать как его враг. Вот вы, как бы вы атаковали Лондон на месте Торкелла?

– Такой мощно укрепленный город, как этот? – переспросил Эдмунд. – Я бы даже не пытался сделать этого. Я его обошел бы. И ударил бы в какое-то наименее защищенное место.

Этельстан задумался над этим вопросом и стал вспоминать, что делали датчане, когда в последний раз брали город с серьезными укреплениями.

– В Эксетере, – сказал он, – они пошли на хитрость. Нашли потайной вход в город и послали туда небольшой диверсионный отряд, чтобы открыть городские ворота изнутри.

Эдмунд покачал головой:

– Здесь это не сработает. Не существует никаких секретных входов в Лондон.

– Верно, – согласился Этельстан. – И каждые ворота в любое время суток, днем и ночью, охраняет не менее десятка человек. Когда ворота открываются на рассвете, каждый, кто хочет войти сюда, должен очень подробно рассказать о себе, и, если от него хотя бы немного пахнет иноземцем, его тут же заворачивают обратно.

– А что насчет ворот на реке? – спросил Эдрид. – Их ведь пройти гораздо проще.

– Но наши корабли перекрыли всю реку, – возразил Этельстан. – Разве что датчане осуществят полномасштабную атаку по воде, иначе им туда не прорваться.

– А что, если они воспользуются не кораблями? – спросил Эдрид. – Что, если они возьмут что-то небольшое, скажем, лодки, выдерживающие одного или двух человек? Дождутся прилива, спустят на воду два десятка лодок, и река сама пронесет их мимо наших кораблей. Ночью, да еще в таком тумане, никто их не заметит и даже услышать не сможет.

Этельстан взглянул на Эдмунда, который смотрел на него с ужасом в глазах.

– Всемилостивейшая Пресвятая Дева Мария, – прошептал Эдмунд.

– Они могут сделать это, – сказал Этельстан. – Им даже нет нужды атаковать ворота на реке. Стена вдоль берега достаточно низкая, чтобы они могли просто перелезть через нее, словно крысы.

– Хорошо, допустим, что они перебрались через стену вдоль реки и попали в город; куда бы он пошли?

Этельстан ответил не задумываясь.

– К воротам Уайтгейт, – сказал он, – на восточной стене, прямо рядом с водой. Если бы я планировал такое, я послал бы побольше людей дожидаться снаружи, чтобы они были готовы к штурму, как только первый отряд нападет на стражников и откроет ворота.

– Но как людям, попавшим в город, отыскать Уайтгейт? – спросил Эдрид. – Даже если они знают о существовании этих ворот?

– Люди Торкелла наверняка захватили не меньше дюжины торговых судов в устье Темзы за последние несколько недель, – сказал Этельстан. – Большинством из них командуют люди, которые в состоянии с закрытыми глазами провести свой корабль вдоль берегов Лондона, мимо всех лодочных причалов и через проходы под мостом. Я не сомневаюсь, что Торкелл мог найти хотя бы одного человека, которого ему удалось убедить провести свое войско в город в обмен на его жизнь.

– А могут они сделать это сегодня ночью? – снова спросил Эдрид. – А если они составили такой план быстро, воспользовавшись туманом как прикрытием?

– Любой моряк из христианского мира знает о лондонских туманах, – ответил Эдмунд. – Они могли разработать этот план много месяцев назад, надеясь на то, что у них будет шанс воспользоваться им. Этельстан, ты полностью уверен, что армия Торкелла до сих пор находится вблизи Баркинга? Вдруг эти мерзавцы двинулись в сторону города так, что твои разведчики не заметили этого, и так, что мы этого не услышали?

– В этом чертовом мареве я не уверен ни в чем, – сказал Этельстан. – Впрочем, до утра они атаковать точно не станут. Они захотят, чтобы их люди были бодрыми и свежими.

– А как насчет людей, которые могли просочиться сюда со стороны реки? – спросил Эдмунд.

– Им придется подождать, пока начнется выгодный для них прилив.

– Когда я пересекал реку вскоре после полудня, прилив уже начинался, – сказал Эдмунд. – А если они уже в городе?

– Не думаю, – сказал Этельстан, стараясь рассуждать, как это делал бы Торкелл, и выстраивая в голове правдоподобный план врага. – Они не станут пробовать войти в город при свете дня, даже в тумане. Думаю, они придут во время четвертой стражи, когда вода из-за прилива вновь начнет прибывать. – Он одобрительно хлопнул Эдрида по плечу. – Молодец, брат, – сказал он. – И в качестве награды ты сегодня ночью отправишься с нами в засаду у ворот Уайтгейт.

Он крикнул, созвав воинов своего отряда, и разослал гонцов ко всем командирам в городе с приказом удвоить стражу на стенах. Затем он повел своих братьев и сопровождавших их воинов по тихим, затянутым туманом улицам по направлению к Уайтгейт.

Если предположения Эдрида были верны, схватка начнется еще до наступления рассвета.

В покоях Эммы весь день стоял полумрак, несмотря на свет, пробивавшийся из высокого окна, и дополнительные свечи, принесенные по ее приказу. Сейчас же здесь вообще стало сумрачно, так что ей, как и всем женщинам, сидевшим возле нее, приходилось щуриться, чтобы сосредоточить взгляд на своей работе – в ее случае это был длинный шов на боковой стороне простого сиртеля из холста. Мать учила ее, что во время войны изящное рукоделие является оскорблением для Бога и тех мужчин, которые рискуют жизнями ради своего господина. Раненые нуждались в теплых практичных одеяниях, чтобы заменить изорванную, дырявую и перепачканную кровью одежду, которую зачастую приходилось срезать с покалеченной плоти. Поэтому уже много дней по всему Лондону женщины сидели за своими ткацкими станками или склонялись над шитьем из простой льняной или шерстяной ткани, таким образом по-своему готовясь к предстоящему сражению.

Когда вошедший слуга сообщил, что отец Мартин, прибывший из Или, просит ее об аудиенции, Эмма резко подняла голову.

Предполагалось, что священник находится с Эдвардом в Или. Что заставило его предпринять это путешествие сюда, особенно в такое время, когда армия неприятеля расположилась лагерем прямо под стенами города?

Укол страха пронзил ее от основания черепа до кончиков пальцев. Кивнув слуге, она приказала принести вина и взглянула на Марго. Встретившись с ее серьезными серыми глазами, она безошибочно прочла адресованное ей послание.

Оставайтесь сдержанной. На вас смотрит слишком много посторонних глаз. Что бы ни случилось, не забывайте, кто вы.

Усилием воли Эмма заставила себя воткнуть иглу в ткань, отложила сиртель в сторону и скрестила руки на груди, чтобы они не дрожали. Марго встала и подошла к ней.

Отец Мартин, который уже успел снять плащ, торопливо вошел в комнату в рясе, края которой были мокрыми и перепачканными, и встал перед ней на одно колено.

– С Эдвардом все хорошо, – сразу сказал он еще до того, как Эмма успела задать вопрос о своем сыне.

При этих словах гора свалилась с ее плеч, но теперь, подавая ему руку и предлагая присесть, она вглядывалась в его лицо, пытаясь разгадать, зачем же он приехал. Прошло уже семь месяцев, как он отправился сопровождать Эдварда в Или, и отец Мартин почти не изменился, разве что под глазами появились складки тревоги и усталости.

– Но ведь все равно что-то не так, – сказала она. – Расскажите мне, что случилось.

– В Или эпидемия, мор, миледи, – сказал он.

Одна из женщин испуганно вскрикнула, и, хотя Эмма остановила ее взглядом, сама она тоже была не на шутку встревожена.

– Продолжайте, – сказала она.

– Многие заболели, некоторые умерли, как старые, так и молодые. Аббатство в Питерборо также поражено этим недугом. Аббат Элси считает, что Эдварду небезопасно оставаться среди болот, так что настоятель и я получили приказ сопроводить его в королевское поместье в Хедингтон. Восемь дней назад мы выступили туда в сопровождении всех нормандских охранников Эдварда. Мы дошли до Нортгемптона, когда непогода заставила нас искать убежища. – Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание. – Ваш сын просил нас отвезти его сюда, в Лондон, но, когда настоятель объяснил ему, что он связан священным обетом, обязывающим его подчиняться приказам аббата, Эдвард смирился со своей судьбой. Вы можете гордиться им, миледи. – Он улыбнулся ей невеселой усталой улыбкой. – Тем не менее я здесь по распоряжению Эдварда, который просит вас встретиться с ним в Хедингтоне, хотя я и предупреждал его, что это может оказаться не в ваших силах.

Она представила себе Эдварда, рассерженного тем, что, вопреки его желанию, ему не позволили встретиться с ней, и стремящегося быть отважным этелингом, тогда как на самом деле он всего лишь маленький мальчик, который хочет к своей маме. Сердце ее сжалось от боли.

– Боюсь, что вы правы, – сказала она. – Вам придется разочаровать вашего юного господина, когда вы вернетесь к нему. В мое отсутствие ему нужно обращаться за утешением к Уаймарк. – Она заметила, как на лицо отца Мартина набежала тень, и сердце ее снова оборвалось. – Что случилось?

– В то утро, когда мы покидали Или, заболел Роберт. Его мать осталась там, чтобы ухаживать за ним и другими, страдающими от этой болезни.

Она почувствовала у себя на плече ладонь Марго и, протянув руку, пожала ее, чтобы успокоиться после таких неутешительных новостей.

– А как выглядит этот недуг? – спросила Марго.

– Начинается он с головной боли и лихорадки, после чего желудок схватывают болезненные судороги. Тело отвергает любую еду.

– Это кровавый понос, – пробормотала Марго. – Те, кто был слаб с самого начала, погибнут, а сильные, как Роберт, – Эмма почувствовала, как Марго ободряюще сжала ее плечо, – выздоровеют. Тем не менее было весьма мудро отослать Эдварда оттуда. Отец, до вас доходили какие-нибудь слухи о других случаях этой болезни, когда вы ехали на юг?

– Ни единых.

Марго удовлетворенно кивнула.

– Эта болезнь порождена дурным воздухом болотистой местности, – сказала она. – Эпидемия, скорее всего, не выйдет за пределы Восточной Англии. – Она тяжело вздохнула. – И все же не нравится мне этот туман, который опустился сейчас на Лондон. – Взгляд ее, казалось, расфокусировался, и она пробормотала: – Воздух очень вязкий и зловонный, и я боюсь, что он пропитан дурными настроениями. От этого может помочь чертополох святой Марии, начну-ка я его отваривать. – Она кивком головы подозвала служанку. – Как будто у нас тут нет других бед, чтобы досаждать нам. – И, сокрушенно качая головой, она торопливо вышла из комнаты.

Отец Мартин посмотрел ей вслед, а затем повернулся к Эмме.

– С ней все в порядке? – спросил он.

Эмма вздохнула:

– Да, но, боюсь, годы берут свое, и на нее свалилась забота обо всех нас. Ум у нее поразительно ясный, но когда она сосредотачивается на какой-то идее, то забывает обо всем остальном.

Ее же собственные мысли были сейчас заняты Уаймарк, Робертом и всем тем, что произошло в Или. Она стала расспрашивать священника в подробностях, и из его рассказа ей стала ясна роль, которую играла Уаймарк в уходе за больными; она же настоятельно подталкивала аббата к тому, чтобы выслать Эдварда из монастыря ради его безопасности.

– Эдвард встретится там с Эдит, – сказала Эмма, – она сейчас в Хедингтоне, ждет рождения своего ребенка. – Какой прием устроит ему сводная сестра, которая всегда относилась к нему с чувством обиды? Весьма холодный, догадывалась она. Вероятно, Эдварду там понадобится друг. – Ради Эдварда, святой отец, я просила бы вас вернуться к нему как можно скорее. Лучше бы завтра, если вы чувствуете себя готовым к такому путешествию.

Ей будет жаль, что он уезжает так рано. Она скучала по нему все эти месяцы, поскольку он был для нее не просто духовным наставником. Он был человеком, которому она доверяла, который поддерживал ее, был ее другом.

Однако Эдварду он был сейчас гораздо нужнее, чем ей самой.

– Что мне передать вашему сыну?

Какое послание она могла передать Эдварду, так чтобы он понял ее правильно? Она вспомнила слова Марго, сказавшей несколько дней тому назад, что она будет разрываться между потребностями своей дочери и своего народа. Так и получилось, только теперь она разрывается между потребностями своей дочери и своего сына.

– Скажите Эдварду, что его недавно родившаяся сестра еще слишком мала для дальнего путешествия и что я не могу оставить ее. Скажите ему, что я приеду к нему, как только смогу.

До Хедингтона было всего несколько дней пути. Как только Годива достаточно окрепнет – а на это уйдет всего-то несколько недель, – она откликнется на призыв Эдварда и поедет к нему. Она успокоит его тем, что все будет хорошо. Это, по крайней мере, она могла сделать для своего сына.

«Но вот для Роберта и Уаймарк, – печально подумала Эмма, – сделать я ничего не могу». Эпидемия не подчиняется приказам королевы. Это алчный зверь, пожирающий все на своем пути, в равной степени и молодых, и старых. Несмотря на обнадеживающие слова Марго, она боялась за Уаймарк и ее сына, но не видела, как можно помочь им, кроме как молить за них Господа. Их спасение находилось в Его руках, а не в ее.

 

Глава 21

Ноябрь 1009 года

Лондон

Задолго до рассвета Этельстан расставил своих людей среди мастерских и складских сараев, беспорядочно разбросанных возле ворот Уайтгейт в промежутке между Лортенберн и восточной стеной Лондона. Это была часть королевских верфей, и здесь имелось множество мест, где можно спрятаться среди хозяйственных построек и перевернутых корпусов кораблей, ожидавших ремонта.

Со своей позиции между двумя сараями Этельстану была хорошо видна городская стена, высившаяся невдалеке от них слева, но он знал, что сверху на ней на расстоянии пяти футов друг от друга стоят вооруженные стражники, и так до самой деревянной башни, расположенной у воды. Он предупредил их, что из-за горящих факелов, расставленных с равными промежутками вдоль частокола, они будут хорошими мишенями, если среди нападающих окажутся лучники.

– Держите свои щиты повыше, а головы – пониже, – говорил он им. – А вы, кто находится на земле, а не на стене, ждите моей команды, прежде чем атаковать. Будьте наготове и делайте что можете, чтобы согреться.

Время в ожидании, пока они прятались в темноте, тянулось очень медленно, и Этельстан стоял, прижимаясь спиной к стене сарая, чтобы на него не капало с влажной соломенной кровли. Он занял позицию как можно дальше от лондонской стены, лицом к грязной тропинке, уходящей от Уайтгейт на запад, к реке. Ему было плохо видно, что находится на дальнем конце этой тропки, только какие-то расплывчатые силуэты – скорее всего, это были груды обломков досок, свернутые канаты и бочки со смолой. Напрягая глаза и уши, чтобы не пропустить любое движение, он мысленно вспоминал планировку ворот Уайтгейт.

Как и все остальные городские ворота, они имели внешние и внутренние створки, разделенные туннелем длиной приблизительно девять футов, который проходил через всю толщину стены. Сами ворота были сделаны из прочного дуба и укреплены поперечными железными балками – это была часть усиления фортификационных сооружений города, которым он командовал этим летом. Теперь те усилия оправдывали себя, поскольку, когда створки ворот заперты изнутри, проломиться через них – крайне непростая задача.

В отличие от других ворот, достаточно широких, чтобы через них могли проезжать телеги и повозки, Уайтгейт были узкими, чуть шире, чем для прохода одного человека, и такими низкими, что приходилось пригибаться, чтобы пройти там. С наружной стороны там не было моста через защитный ров вдоль стены, только узкая каменная площадка и пролет еще более узких каменных степеней, которые вели вдоль стены собственно в ров. Если снаружи были люди, ожидавшие возможности подняться по этим ступеням и зайти в город, они сейчас стояли по колено в воде, грязи и нечистотах.

По крайней мере, одно это уже радовало.

Какой-то внутренний инстинкт заставил его обернуться и посмотреть на север, в сторону ворот Бишопс Гейт. Сначала он не увидел там ничего, кроме тумана и смутных очертаний домов на улицах позади него. А затем пролился дождь из звезд.

Горящие стрелы.

Итак, атака началась. Он представил себе датское войско, собравшееся на болотистой местности между Бишопс Гейт и Алдгейт. Сколько их там? Основная часть армии Торкелла, конечно, чтобы отвлечь внимание лондонцев от реки. Если он с братьями оказался прав, то прочие люди Торкелла сейчас находятся по другую сторону ворот Уайтгейт и ждут, когда их откроют изнутри.

Он медленно вынул свой меч, постаравшись сделать это беззвучно, и стал напряженно вглядываться в темноту, которая ближе к рассвету уже начала постепенно сереть. Там все оставалось недвижимо.

Господи, где же они, эти мерзавцы? Внезапно ум его охватило зловещее сомнение. Что, если он ошибся насчет Уайтгейт? Что, если прямо сейчас вооруженные люди прорываются к другим воротам, западнее по реке, уничтожая всех, кто встречается на их пути?

Но затем он заметил на тропинке какое-то движение, в предрассветном полумраке зашевелились завитки тумана, появились темные тени, передвигавшиеся плавно, точно призраки. Они не производили шума, пожертвовав своими доспехами ради скрытности. И это точно сработало бы, если бы Эдрид не разгадал их план. На расстоянии длины копья перед ним возник человек, а затем мимо места, где, прижавшись спиной к сараю, стоял Этельстан, проскользнули и другие темные тени. Ему не терпелось броситься вперед, чтобы перехватить неприятеля, но он не хотел оставлять врагов у себя за спиной, когда подготовленная для них ловушка захлопнется.

Наконец, когда он мысленно отсчитал десять ударов сердца и новых теней из тумана не появилось, он выскочил из укрытия, громогласно выкрикнув имя короля в качестве сигнала для своих людей к атаке. Ближайшая к нему фигура резко развернулась с мечом наперевес. Удар пришелся сверху, но Этельстан быстро сблизился и, отбив его щитом, вывел своего противника из равновесия. После этого он продвинулся вперед, рубанул вбок и почувствовал, как лезвие рассекает кожаную одежду и тело под ней, которое поддалось и осело. Он чиркнул мечом по горлу человека и бегом бросился к стене, где утренний воздух уже наполнили крики людей и звон оружия.

Люди с кораблей, которых было безнадежно мало по сравнению с защитниками города, бросились в атаку на англичан с яростью обреченных. Этельстан услыхал звук секиры, рубящей дуб где-то возле стены, и, быстро поняв, что все их усилия окажутся тщетными, если ворота будут открыты, не обращая внимания на развернувшийся перед ним бой, кинулся в сторону негодяя, крушившего деревянную дверь. Приблизившись к стене, он увидел, как Эдрид бежит по ступенькам наверх, к частоколу, а затем, к ужасу Этельстана, бросается сверху на того, кто находился внизу. Секира на мгновение умолкла, но затем удары возобновились.

Сыпля проклятьями, он пытался добраться до Эдрида, яростно ударив мечом коренастого, похожего на жабу датчанина, который попался ему на пути. Но после него дорогу ему преградил громадный, как бык, викинг в кожаной куртке с занесенным для удара мечом. Этельстан подставил щит под этот страшный удар, после чего толкнул неприятеля его краем в плечо и вонзил меч ему в живот. Он почувствовал, как сталь скользнула сквозь ребра, и в это миг увидел, как Эдмунд прыгнул на огромного врага сзади и всадил свой меч ему в спину.

Это был последний удар, после которого стычка внутри городских стен закончилась, хотя ритмичные удары топорами по дереву продолжались, и Этельстан понял, что датчане до сих пор пытаются пробиться через ворота снаружи. Он посмотрел на крепостной вал и увидел, что над площадкой перед воротами столпились защитники города. Кое-кто из них швырял на нападавших камни величиной с человеческую голову. Еще через несколько мгновений звук секиры стих.

Он принялся лихорадочно искать глазами Эдрида. Его люди, большинство из которых были забрызганы кровью и до сих пор не могли отдышаться после напряженного боя, ходили между поверженных датчан и добивали тех, кто был еще жив.

Увидев Эдмунда, он подбежал к нему и схватил его за руку.

– Эдрид упал, – сказал он. – Помоги мне его найти.

– Он здесь, милорд, – откликнулся один из его людей, Бирстан.

Этельстан, за которым по пятам следовал Эдмунд, быстро подошел к тому месту, где возле лежащего на земле тела Эдрида присел Бирстан.

– Крови нет, милорд, – сказал Бирстан, – но я не могу привести его в чувство. Тем не менее он жив.

– Вы двое, – показал Этельстан на воинов из своего отряда, – заберите его в церковь Всех Святых, вместе со всеми остальными, кто требует помощи. – Он обернулся к Бирстану. – У нас потери есть?

– Всего несколько раненых, – ответил тот, – но еще очень много нужно сделать, судя по ситуации.

Этельстан проследил за его взглядом, направленным на север, откуда через городскую стену под аккомпанемент отдаленных воплей и криков продолжал литься дождь огненных стрел. Он кивнул.

– Возьмешь двадцать человек, – сказал он Бирстану, – и очистишь все это место, отсюда и до реки. Убедись, что здесь не осталось других водяных крыс, прячущихся возле хитов или пытающихся попасть в город. А вы, – он показал на стражников, поставленных охранять этот участок стены, – снимите с убитых врагов оружие и все остальное, что может представлять ценность, и отнесите к себе в караульное помещение, чтобы разобраться с этим позже. Когда покончите с этим, перебросьте их трупы через стену. – Он скривился в гримасе. – Пусть Торкелл и его северный сброд посмотрят, как в Лондоне встречают незваных гостей. Остальные из вас пойдут со мной, чтобы усилить Алдгейт.

Но отправился он туда не сразу. Остановившись, они с Эдмундом следили за тем, как Эдрида аккуратно укладывают на щит.

– Он поправится, – сказал Эдмунд. – Просто сильно ударился головой.

– Будем надеяться на Господа, чтобы ты оказался прав, – вздохнул Этельстан, глядя, как уносят Эдрида. – Не хотелось бы мне сообщать королю, что он потерял еще одного сына.

– А я не хотел бы сообщать ему, что он потерял Лондон из-за этого Торкелла, – проворчал Эдмунд. Он похлопал Этельстана по плечу. – Пойдем. Здесь нам делать больше нечего, мы будем нужнее в другом месте.

Этельстан кивнул, и вместе они повели своих людей по направлению к воротам Алдгейт, выставив над головой щиты от стрел, которые продолжали дождем сыпаться на город.

17 декабря 1009 года

Возле Гритхэма, Линдсей

Эльгива стояла возле своей лошади; в животе все сжималось и выворачивалось от нетерпения, когда она ждала разрешения войти в главную залу дома Сиферта. Она очень устала, ноги и руки были тяжелыми, словно каменными, и ей хотелось поскорее уйти с улицы в тепло. Однако стражники, стоявшие на входе, смотрели на ее спутников с подозрением. Снег, который норовил пойти все утро, все-таки начал падать большими влажными хлопьями. Наконец к ней подошел Алрик, который вел переговоры с вооруженной охраной.

– Я должен сопровождать вас в дом, миледи, и с вами пойдет Тира. Ваши воины, однако, должны будут остаться в конюшнях под охраной.

Эльгива кивнула. Она уже боялась, что ее просто развернут, прежде чем она успеет переговорить со своей кузиной.

Внутри заширмленного прохода седобородый дворецкий неприветливо потребовал от них назвать свои имена и дело, по которому они прибыли, а затем, оставив их под бдительным присмотром четырех стражников, отправился проинформировать свою госпожу, что Алрик из Йорвика и его сестра Илхвин просят разрешения переночевать.

– Ты должен был назвать этому старику мое настоящее имя, – пробормотала она Алрику. – В доме своей кузины я нахожусь в относительной безопасности.

– Сейчас вы находитесь южнее Хамбера, миледи, – ответил Алрик, – и, если здесь произнесут вслух ваше настоящее имя, вы не будете в безопасности даже в зале собственной кузины. Можете не сомневаться, что ваша кузина и так прекрасно догадается, кто находится у ее ворот.

Нетерпеливо постукивая пальцами по ширме рядом с собой, она выглянула из-за нее и увидела, как старый слуга медленно идет в сторону помоста. Им еще раньше сказали, что лорд Сиферт по-прежнему находится с королем в Уорчестере, и это было уже хорошо. Эльгива считала, что, будь он здесь, она смогла бы заручиться его поддержкой в деле продвижения Свена на трон Англии, но для нее стало большим облегчением, что ей не придется начинать это непростое дело прямо сегодня. Она устала, а некомфортное состояние, связанное с ранней беременностью, казалось сейчас даже более неприятным, чем отложилось у нее в памяти. Семь дней пути по зимним дорогам вымотали ее больше, чем она ожидала. Зелья, которые готовила для нее Тира, мало помогали от тошноты и постоянной боли в руках и ногах, и в данный момент ей больше всего на свете хотелось взять в руки чашу подогретого вина и сесть к огню на выложенную подушками скамью.

Дворецкий наконец дошел до другого конца залы, где ее кузина в окружении двух пожилых женщин расхаживала взад и вперед с раскричавшимся ребенком на руках. Должно быть, это был сын Альдит. Легкая зависть змейкой сдавила ее сердце, но скоро и у нее тоже будет свой собственный сын.

Казалось, ее кузина была слишком занята разбушевавшимся отпрыском, чтобы обращать внимание на старого слугу, и Эльгива не заметила признаков того, что Альдит поняла, кто именно просит увидеться с ней, когда старик развернулся и кивком головы позвал их.

– Оставайся здесь, – сказала она Тире, – и ни с кем не разговаривай.

Она кивнула Алрику, который повел ее через шумную, заполненную людьми залу.

Подданные Альдит занимались обычными зимними делами: группа мужчин чинила кожаные ремни на кольчугах и конской упряжи, тогда как другие точили с помощью оселков ножи и мечи. Три женщины сидели за ткацкими станками, а группа девушек приглядывала за стайкой маленьких детей, которые возились в загородке, расположенной подальше от центрального очага. Несколько женщин сидели в кругу с веретеном и пряжей в руках, а другие отодвигали от стен столы на козлах и готовились накрывать ужин.

Ко времени, когда они достигли помоста, Альдит отдала своего сына служанке и теперь вышла вперед, чтобы поздороваться с ними. Ее густые темные волосы под матерчатой повязкой были заплетены в косу и уложены в узел на голове, так что она казалась даже более высокой, чем запомнилось Эльгиве. Одно плечо ее дорогого темно-зеленого сиртеля было мокрым от слез сына – или, возможно, чего-то похуже. Эльгива поджала губы, прикидывая стоимость платья на Альдит, застежек с драгоценными камнями, которыми была подколота повязка на голове, и вышитой драпировки, украшавшей стены за ее спиной. В этой зале чувствовалось богатство, здесь было золото, которому Свен и Кнут могли бы найти хорошее применение. Она улыбнулась Альдит, но та в ответ взглянула так холодно, что Эльгива почувствовала, как от тревоги и страха у нее опять больно сжался желудок.

– Вы, Алрик, – и ваша сестра, – добро пожаловать, – сказала Альдит, хотя голос ее звучал вовсе не приветливо. – Хотелось бы узнать, какие дела привели вас так далеко на юг.

Жестом она пригласила их следовать за собой и отвела в небольшой отгороженный уголок за вышитыми портьерами. Там друг напротив друга стояли два кресла с искусной резьбой, а на металлической цепи висела масляная лампа. В тот же миг, как только портьеры закрылись за ними, Эльгива почувствовала, как пальцы кузины вцепились в ее запястье, словно когти ястреба.

– Кому еще известно, что ты приехала сюда? – прошипела Альдит.

Ошеломленная Эльгива вырвалась из длинных и цепких пальцев своей двоюродной сестры.

– Никому, – резко бросила она. – Я приехала сюда втайне. До сегодняшнего дня я даже не надевала женского платья. Я же не дурочка, моя кузина. Тебе нечего бояться.

– Бояться нечего только тому, кому нечего терять. – По голосу Альдит чувствовалось, что она на грани истерики. – После того как был убит твой отец, я все время боюсь. И даже мой муж боится.

Эльгива перевела взгляд с побледневшего злого лица кузины на два кресла. Она выбрала себе то, что побольше, и села, сбросив с плеч свой плащ. Затем она подала знак Алрику, который занял позицию, откуда он мог следить за тем, чтобы никто не подошел к ним достаточно близко и не услышал их разговор. После этого она, высокомерно подняв бровь на свою кузину, спросила:

– Именно поэтому Сиферт и бегает за королем, как побитый пес? Потому что боится его?

Альдит обиженно напряглась.

– Король отдал ему приказ прибыть ко двору. У Сиферта не было выбора.

– Выбор есть всегда, – сказала Эльгива. – Садись.

Ее кузина заколебалась; она явно была возмущена, что ею командуют в собственном доме. Затем она пододвинула кресло немного вперед, чтобы оно стояло под углом к Эльгиве.

– Ты сошла с ума, когда решилась приехать сюда, – сказала Альдит. – Они по-прежнему разыскивают тебя. Что тебе здесь нужно? – В ее карих глазах горела злость.

Глаза, как у коровы, всегда думала о них Эльгива: большие, влажные и теплые. Но сейчас они стали недружелюбными и даже несколько дикими. Не такой она помнила свою двоюродную сестру. Альдит, будучи на шесть лет младше ее, всегда была мягкой и приветливой, послушной и готовой услужить. Однако теперь в выражении ее лица не осталось ничего приветливого. Или мягкого. Что-то сделало ее очень даже жесткой. Было ли причиной тому ее замужество или, может быть, страх? Наверное, все же страх, решила она. И скорее всего, страх перед Идриком, мясником короля.

Что ж, это было общим для них обеих. Но теперь ей предстояло каким-то образом обернуть страх кузины в свою пользу. Она склонилась вперед и твердым жестом положила руку ей на колено.

– Это ведь Идрик так пугает тебя, верно? – тихим голосом спросила она. – Альдит, он убил моего отца. Он заставил меня скрываться, и я знаю, что мы находимся в опасности. Но я тебе не враг. Что с тобой сделали такого, что ты сейчас так боишься?

Лицо ее кузины побледнело еще больше, а губы плотно сжались в одну тонкую линию. Она на некоторое время отвернулась от Эльгивы, а когда вновь посмотрела на нее, в глазах ее читалась мука. Сплетя пальцы, она начала нервно раскачиваться взад-вперед, глядя пустым взглядом куда-то вдаль и тяжело дыша, как будто ей не хватало воздуха.

Эльгива подумала, что на самом деле это Альдит потихоньку сходит с ума.

Впрочем, через несколько секунд ее кузина, похоже, пришла в себя и, восстановив дыхание, начала свой рассказ.

– Идрик приезжал сюда всего с месяц назад, – сказала она. – Сиферт был в отъезде, а с Идриком явилось больше людей, чем мой муж оставил мне для охраны. Сначала я радушно приняла их. Мне нечего было скрывать, и я подумала, что, когда они не найдут здесь твоих следов, они попросту оставят нас с миром.

Она сделала паузу, судорожно глотнув воздух, после чего продолжала:

– Но они не уехали. Идрик стал хозяйничать в моем доме, а его приспешники обыскали каждую деревню и каждый хутор на расстоянии дня пути отсюда. Мужчин пытали, женщин избивали, но все бесполезно, потому что искать тут было нечего. В последнее утро своего пребывания здесь Идрик пришел в мои покои со своими головорезами и приказал девушке, ухаживающей за моим сыном, взять ребенка и выйти. Он сказал, что его люди присмотрят за ними, пока я буду отвечать на его вопросы. Я сделала все, как он хотел. Я ответила на каждый его вопрос – а их было немало, – но все это время я слышала, как плачет мой ребенок и кричит та девушка, и это все никак не кончалось. – Она зажмурилась и закрыла уши ладонями, как будто до сих пор слышала эти ужасные звуки.

Эльгива продолжала молчать и ждала. У этой истории существовало продолжение, и Альдит требовалось освободиться от нее.

Ее кузина сделала еще один глубокий судорожный вдох, набрав побольше воздуха.

– Они изнасиловали Дженну, так звали ту девушку – Дженна. Они раздели ее догола и набросились на нее, как дикие псы. Я не знаю, сколько их там было. Десять? Пятнадцать? – Тут она заговорила хриплым прерывистым шепотом. – Ей было всего двенадцать лет, еще совсем дитя. После того как все это закончилось, она не могла говорить. Она пострадала так сильно, что мы мало чем могли ей помочь. В ту же ночь она умерла. – Альдит подняла глаза на Эльгиву. – А еще я не знаю, что они сделали с моим сыном. Следов на нем никаких нет, но…

Голос ее сорвался и затих. Эльгива вспомнила постоянно плачущее дитя, которое она увидела, зайдя в залу, но усилием воли отбросила это воспоминание в сторону. Единственный ребенок, имевший значение для нее сейчас, был тот, которого она носила под сердцем.

– Ты рассказала Сиферту о случившемся?

Альдит покачала головой:

– Идрик предупредил меня, что будет очень некстати, если Сиферт вдруг получит новости, которые могут его расстроить. Это может даже повредить ему. – Губы ее скривились в гримасе. – Говоря это, он улыбался. Идрик способен улыбаться даже тогда, когда делает свою ужасную грязную работу. Я думаю, что это просто дьявол во плоти.

«Нет, никакой он не дьявол, – подумала Эльгива. – Просто человек, опьяненный и потерявший голову от власти». Она встала и внимательно посмотрела на свою кузину, которая сейчас выглядела даже более изможденной и разбитой, чем сама Эльгива.

– Придет время, Альдит, когда Идрик вместе с королем заплатят за все свои преступления, совершенные против нашей семьи. Я отомщу им за смерть отца и своих братьев, а вы с Сифертом поможете мне в этом.

Альдит посмотрела на нее долгим подозрительным взглядом.

– Что ты имеешь в виду?

Эльгива оперлась руками на подлокотники кресла Альдит, так что теперь их лица находились лишь на расстоянии нескольких дюймов друг от друга.

– Три года назад мой отец обручил меня с врагом короля. Из-за этого он сейчас мертв, а мои братья убиты, но на Севере есть другие люди, которые знали о наших намерениях и одобряли их, хотя и избежали мести короля. Я думаю, что твой муж был одним из них. Однако Сиферт пока не знает о том, что моя свадьба действительно состоялась. Я жена Кнута, сына короля Свена, – произнесла она напряженным шепотом, – и в данный момент я ношу его ребенка. – Она заметила, как лицо ее кузины расцвело пониманием. – Вскоре датский король и его сын заявят о своих претензиях на мои земли и преданность со стороны моей родни, а когда это случится, Этельреду придется поберечь свой трон.

Она вглядывалась в лицо Альдит, следя за ее реакцией, но, к ее удивлению, та оттолкнула ее.

– Ты лжешь! – воскликнула Альдит. – Мой муж никогда не нарушит свою клятву верности королю.

– Не говори глупостей! – фыркнула она. – Любой нарушит, если в результате сможет получить за это земли и влияние. И даже если сам Сиферт на самом деле невинен, словно едва родившийся ягненок, твое близкое родство со мной сделает его подозрительным в глазах короля. Это и сейчас уже так, иначе он не стал бы держать Сиферта так близко к себе, как и Идрик не стал бы так жестоко обращаться с твоими людьми. У тебя нет другого выбора, кроме как помогать мне!

Альдит испуганно прижала руки к губам, и Эльгива подумала, что та вот-вот расплачется. Но ее кузина вскоре опустила руки и пристально посмотрела на нее.

– Минуту назад, – сказала Альдит, – ты сама говорила мне, что выбор есть всегда. Был ли он у тебя, Эльгива, когда ты выходила замуж за датского принца?

Эльгива нахмурила брови. Альдит не хуже ее было известно, что, когда речь заходит о свадьбе, у женщин редко спрашивают, что они сами думают по этому поводу.

– Мой выбор, – прошипела Эльгива, – состоит в том, что я буду делать дальше. Можно либо забиться в нору и умереть, либо однажды стать королевой. – Она снова села, вцепившись в подлокотники похожего на трон кресла и стараясь унять спазм желудка, который, казалось, скрутил ее еще сильнее под холодным взглядом кузины. – И я выбрала второе.

Губы Альдит скривились, будто она попробовала что-то очень кислое.

– И чего же ты хочешь от меня?

– Пристанища до тех пор, пока следующим летом не родится мой ребенок. Ты моя ближайшая родственница, Альдит. И я должна родить своего ребенка в твоем доме, а не среди чужаков.

– Здесь?! – Альдит резко вскочила, и в глазах ее вновь появилась паника. – Но ведь если король узнает, что ты тут…

– Как он это сделает? Идрик был здесь всего месяц назад и ничего не нашел. Он вряд ли вернется сюда, так что никто не узнает о том, что вместе с тобой зимует твоя кузина. Все будут знать меня просто как Илхвин из Йорвика. По крайней мере разреши мне остаться у тебя до возвращения Сиферта. Если твой муж скажет, чтобы я уходила, я уйду. – А этого он точно не сделает – она была в этом уверена.

Она следила за Альдит и буквально видела, как та в уме прикидывает свои риски. Как английский, так и датский король будут беспощадны в своей мести. Так кто же из них скорее всего возьмет верх?

Наконец Альдит сказала:

– Путь Свена к английскому трону будет непростым. Этельред окажет сопротивление. Его сыновья и дворяне станут сражаться за него – по долгу родства или из страха. – Она подалась вперед. – Ты ищешь моей помощи. Вот и скажи теперь: ты считаешь, что я дам ее тебе по долгу родства или из страха перед датским королем?

Эльгива пожала плечами.

– Я хочу только, чтобы ты помогла мне, Альдит, – сказала она. – И мне совершенно все равно, почему ты это сделаешь.

Когда все домочадцы собрались к ужину, Альдит прочла молитвы, прося Господа ниспослать свое благословение на их пищу, а также на ее людей из длинного и скучного списка, куда вошел и гость, который, видимо, умер прошлой ночью.

– Надеюсь, что не все гости моей кузины отправляются из ее залы сразу на небеса, – пробормотала Эльгива Алрику, когда они усаживались на свои места за столом.

– Тут вам не о чем беспокоиться. Один их грумов рассказал мне, что умерший прибыл с группой монахов из Питерборо, которые останавливались здесь на ночлег. Когда они приехали, тот был уже болен, его тошнило, и его братья по вере вынуждены были оставить его тут. Так что вам нечего бояться, если вы не больны.

Он кивнул слуге, который предлагал налить черпаком ему в миску рыбный суп – традиционную для рождественского поста еду. Эльгива же, сцепив зубы, жестом отказалась. Разумеется, она была нездорова – она была беременна.

Она отломила небольшой кусочек черного хлеба от лежавшей перед ними буханки и съела его, откусывая совсем понемногу. Это мало помогло тому, чтобы снять спазм, сжимавший ее желудок, и облегчить боль, которая во время ее разговора с кузиной только усилилась. Но она знала, что мучает ее не болезнь, а дурное предчувствие. Альдит, которая без всякого энтузиазма выслушала цель ее приезда, поделилась с ней новостями, которые только добавили ей тревоги.

Армия Торкелла, которая долгие недели беспрепятственно грабила, не встречая никакого сопротивления со стороны фирда Этельреда, весьма опечалилась, когда ее послали на Лондон. Лондонцы защищали свой город из-за мощных стен, и датчане здесь потеряли своих людей, ничего не получив взамен. Вести о такой неудаче вряд ли могли подвигнуть людей из Мерсии поддерживать датский флаг в этой ситуации.

Она отпила из своей чаши, но страх, который она принесла с собой из Холдернесса, превратил вино в желчь у нее во рту. Как знать, возможно, Кнута уже тоже нет в живых.

– Завтра, – шепотом сказала она Алрику, – ты отправишься в лагерь датчан. Я должна знать, есть ли у меня еще живой муж. Если найдешь его, передавай мои приветствия, расскажи, что я ношу ребенка, но не упоминай, где я нахожусь. – Она не хотела давать Кнуту повод распекать ее.

Алрик бросил на нее внимательный взгляд.

– А если он умер? – спросил он.

Она задумчиво играла кусочками хлеба перед собой, раскатывая их в крошки. Затем она беспечно пожала плечами, потому что не хотела показывать Алрику, насколько эта мысль пугает ее.

– У Свена Вилобородого, – сказала она, – есть и другой сын, не так ли? И этот второй датский принц, думаю, не хуже первого.

 

Глава 22

Декабрь 1009 года

Лондон

Этельстан приехал в лондонский дворец ранним утром по срочному вызову королевы. У входа в покои Эммы он остановился, подождав, пока дворецкий доложит о его прибытии. Здесь, как и раньше, у лестницы, в глаза ему бросилась лихорадочная суета – мужчины и женщины из двора королевы занимались тем, что торопливо упаковывали ее вещи. Постельное белье, платья, шкатулки с драгоценностями, святые реликвии, обувь, кипы вышитых драпировок, одеяла и вещи для маленького ребенка – все имущество королевы раскладывалось по сундукам и увязывалось в узлы.

Куда она собирается ехать? Возможно, король смягчился и призвал Эмму присоединиться к нему в Уорчестере на Святки? Это было невозможно. Такое путешествие займет более недели. Его брат Эдрид, который оправился после травмы у городской стены, уехал в Уорчестер вместе с Эдмундом пять дней назад. Было слишком поздно выезжать туда, чтобы добраться к Рождеству, даже если погода будет этому благоприятствовать, так что это было маловероятно.

Этельстан вдруг осознал значение происходящего для себя и нахмурился. Куда бы она ни ехала, ждало ли ее простое или тяжелое путешествие, он не хотел, чтобы Эмма уезжала из Лондона. Да, из-за ее присутствия он все время ощущал себя на лезвии ножа – между страстным желанием и полным отчаянием. Но сходить с ума, видя ее каждый день, и при этом не сметь прикоснуться к ней или хотя бы поговорить так свободно, как ему того хотелось бы, – эта постоянная мука была все равно лучше, чем не иметь возможности видеть ее вообще.

Дворецкий жестом пригласил его во внутренние покои. Здесь упаковка вещей была уже завершена. Запертые сундуки уложили в штабеля. Эмма сидела за небольшим столиком, а рядом стоял ее секретарь, держа в руках аккуратную пачку, по-видимому, писем. Единственной мебелью, остававшейся в комнате, был медный светильник на ножке у дальней стены.

Как только Этельстан вошел, секретарь откланялся и удалился, оставив их наедине. Эмма поднялась, чтобы приветствовать его.

– Спасибо, что пришли так быстро, – сказала она. – Мне нужно…

– Скажите мне, – перебил он ее, – что вы едете не в Уорчестер.

– Нет, не в Уорчестер, – сказала она. – Я отправляюсь в Хедингтон.

– В Хедингтон? К моей сестре? – Эдит находилась там в королевском поместье, ожидая рождения своего ребенка. – С ней все в порядке?

Она дала ему в руки пергамент, и он начал читать его со все нарастающим изумлением. Это было письмо, в котором требовалось, чтобы Эмма послала Марго принимать роды у Эдит, причем написано оно было таким высокомерным и снисходительным тоном, что Этельстан удивился, почему Эмма сразу не сожгла его, вместо того чтобы выполнять эти приказания.

– Звучит дерзко и самонадеянно, не так ли? – с кривой улыбкой сказала Эмма. – Дочь короля раздает приказы королеве. Это лишь показывает, насколько могущественными стали Эдит и ее муж. Или думают, что стали. – Она сцепила руки и принялась взволнованно расхаживать по комнате. – Меня отстранили от общества короля уже почти год назад, и за это время Эдит исподволь вжилась в роль королевы. Так дальше продолжаться не может. Я рискнула бы вызвать гнев короля и направилась бы непосредственно ко двору в Уорчестер, если бы Годива не была слишком мала для такого путешествия. Вместо этого, однако, я, похоже, должна довольствоваться поездкой по реке до Хедингтона, чтобы напомнить Эдит, кто по праву является королевой Англии.

Он бросил письмо на стол. Теперь он вспомнил, что Эдвард сейчас тоже находится в Хедингтоне.

– И еще вы там увидитесь со своим сыном, – сказал он. Эмме не провести его: именно Эдвард притягивал ее в Хедингтон. Ради него Эмма была готова на все. И даже в своем стремлении восстановить свое место возле короля она руководствовалась мыслями об Эдварде.

– Разумеется, я хочу увидеть своего сына, – ответила она.

Он подошел к горящему светильнику и, не поднимая на нее глаз, поднес к нему руки, чтобы согреться. Ему хотелось бросить ей упрек в том, что она собирается покинуть Лондон, – что она собирается покинуть его, – но он не имел на это права.

Что может быть глупее, если мужчина любит ту, для которой любовь его нежеланна?

– Тогда чего же вы хотите от меня? – бросил он, понимая, как холодно и раздраженно это прозвучало. Что ж, ради Святого Креста, именно так он себя и чувствовал сейчас. Она уходила из-под его защиты, чтобы оказаться вне его досягаемости, и ему оставалось лишь негодовать. Ведь он всего лишь смертный.

– Приехав к Эдит, я должна в полной мере продемонстрировать свою силу и власть, – сказала она, – и от вас мне нужно подтверждение того, что вы сумеете обойтись здесь без моего личного войска. Это правда, что датчане сейчас вернулись в свой лагерь в Бенфлите? Лондон теперь в безопасности?

Он колебался. Велико было искушение солгать ей. Он мог бы убедить Эмму, что ее нормандские солдаты необходимы ему и что она навлечет на город беду, если покинет его стены. Но между ними существовало доверие, которое нельзя было подорвать ложью, даже если это означало, что он своими руками отсылает ее от себя.

– Мы с моими людьми тенью проследовали за датчанами до Бенфлита, – сказал он. – Я полагаю, что они останутся в этом лагере на все Святки.

– А потом?

Он пожал плечами:

– Им необходимо будет пополнить запасы провизии, но не думаю, что они пойдут к Лондону. Нам удалось убедить их, что они попусту теряют время, пытаясь прорваться через нашу оборону. Они пытались пускаться на хитрости, но получили отпор. Их попытки поджечь наши корабли на Темзе успехом не увенчались, а их последние усилия выманить нас из города, чтобы устроить открытое сражение, также потерпели неудачу.

Застыв, он смотрел на тлеющие угли, погрузившись в воспоминания. Большой отряд вооруженных датчан, разгоряченных от выпитого, образовал стену из щитов на таком расстоянии, где их не могли достать стрелы лучников, которых он выставил на городскую стену. Они выкрикивали оскорбления и проклятия, вызывая защитников города выйти из укрытия и сразиться с ними в открытом бою. Он видел все их замыслы насквозь: последняя отчаянная попытка заставить их открыть ворота. Хорошо понимая это, он отдал строгий приказ, чтобы ворота оставались запертыми.

Когда никто на их вызов не откликнулся, морские разбойники вывели вперед группу английских мужчин и женщин со связанными за спиной руками, которых, видимо, взяли в плен где-то на берегах Темзы.

Этих бедняг поставили на колени, тогда как те, кто поработил их, за их спинами продолжали кричать и сыпать угрозами. По прошествии некоторого времени какой-то датчанин подошел к пленникам и небрежным движением перерезал одному из них горло. Вдоль всей стены раздались крики ненависти и возмущения, а Этельстан, представив себе ужас остальных несчастных, ожидавших смерти, был очень близок к тому, чтобы отдать приказ к атаке. Но он понимал, что, если он сделает это, последствия будут гораздо более плачевными.

Ворота остались закрытыми.

Они перерезали всех, одного за другим, так что женщина, которой довелось умереть последней, была вынуждена наблюдать смерть всех, кого убивали до нее. Они плакали, молили о снисхождении, просили о помощи, тогда как он и его армия смотрели на этот зловещий спектакль из безопасного укрытия на стенах.

Датчане бросили окровавленные трупы гнить в грязи, а на следующий день сняли свой лагерь. Когда лондонцы наконец смогли выйти, чтобы похоронить своих мертвых, он пересчитал их тела. Их было тридцать – ровно столько, сколько было датских лазутчиков, которые пытались проникнуть в город под покровом тумана и чьи трупы было приказано сбросить с городских стен.

Он понял это послание. Око за око. В конце концов, именно в этом и состоит любая война.

Внезапно он осознал, что Эмма уже стоит подле него. Должно быть, она прочла его мрачные мысли, потому что с мягким выражением на лице положила ладонь ему на руку.

– Вы не могли спасти их, – сказала она.

– Я знаю, – пробормотал он. – Но все равно не могу их забыть. За этими морскими бродягами должок, и нужно заставить их его заплатить.

Вот так оно и будет идти дальше: кровь за кровь с обеих сторон, пока для одного из противников эта цена не окажется слишком высокой.

– Что мы будем делать теперь, когда датчане отошли от наших ворот? – спросила она.

Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Существовало столько разных способов ответить на этот вопрос.

– Будем точить наши мечи, – сказал он, – и готовиться биться с ними снова, уже весной.

Она кивнула.

– Дай Бог вам победы, – прошептала она.

Он бросил на нее долгий задумчивый взгляд, а затем взял ее за руку и стал разглядывать их переплетшиеся пальцы. В памяти всплыли слова пророчества, которые он долго гнал от себя. Тот, кто будет держать скипетр Англии, вначале должен добиться руки ее королевы.

Когда-то он думал, что тут речь идет о ее сыне, ребенке, вцепившемся своими маленькими ручонками в пальцы матери. Но теперь пальцы Эммы были в его руке, и он почувствовал искру напряжения, острого, словно лезвие кинжала, которая проскочила между ними. Если он попытается удержать Эмму, она отстранится, так что пока он должен просто позволить ей уйти.

Он отпустил ее руку, но задержал на ней свой взгляд и сказал:

– А вам дай Бог безопасного путешествия, моя королева.

Он научил себя терпению. Его отец не будет жить вечно. В один прекрасный день корона – и королева – будут принадлежать ему.

23 декабря 1009 года

Хедингтон, Оксфордшир

Эмма стояла на носу королевского корабля, направлявшегося в Хедингтон под темным небом, грозившим разродиться снегопадом. За ними следовали еще четыре судна; все они низко сидели в воде, поскольку были сильно загружены сопровождающими, провиантом, домашним скарбом королевы и вооруженными солдатами из Виндзора, Кукхэма, а также из Лондона.

Пока ее корабль скользил к берегу, Эмма внимательно оглядывала частокол, окружавший королевское поместье, в поисках штандартов своего сына. Однако на башнях по бокам ворот Хедингтона не было видно знамени юного этелинга.

Значит, Эдвард уехал отсюда. Должно быть, король вызвал его к себе в Уорчестер на рождественский пир либо услал еще куда-то – туда, где ей не достать его.

Она расправила плечи и подняла подбородок повыше, потому что не могла показывать Эдит даже намека на разочарование и сожаление. Это означало бы дать падчерице оружие, которое могло ранить ее, а у Эдит такого и без того предостаточно. И она не задумываясь воспользуется им, поскольку ее, без сомнения, возмутит демонстрация власти королевы, которая будет проведена перед нею.

Эмма надеялась, что предстоящие военные действия между ними пройдут без посторонних глаз и окажутся относительно бескровными, хотя, зная Эдит, понимала, что от той можно ожидать чего угодно.

Едва ступив на берег, она повела своих придворных за собой по дорожке, усыпанной обледеневшим гравием, к открытым воротам замка. Эмма заметила, что весть о ее приезде обогнала ее, поскольку в большой королевской зале был приготовлен официальный прием. В центральном очаге горел огонь, ярко светили десятки свечей и факелов. В зале было много женщин, и не только из окружения Эдит; здесь находилось также немало жен высших придворных Этельреда, которых пригласили сюда присутствовать при родах его дочери. Эдит стояла на помосте, с огромным животом, но при этом великолепно одетая в темно-синее платье из шерсти свободного покроя, края которого и широкие рукава были расшиты золотом. Золотые нити поблескивали также и на мантии, накинутой на ее плечи, а волосы цвета меда были заправлены в белоснежный шелковый чепец, подвязанный золотой лентой. Она выглядела очень величественно, как любая королева.

Эмму это не удивило. Это была старая уловка – неумеренная демонстрация богатства короля с целью вызвать благоговейный страх у знати и таким образом заручиться их преданностью. Однако если Эдит считала, что может сыграть в ту же игру против коронованной королевы, да при этом еще и победить, она явно ошибалась.

Сбросив с плеч свою мантию из меха песца на руки следовавшего за ней по пятам слуги, она уверенным шагом прошла вперед, заранее зная, как свет огня будет отражаться на блестящем шелке ее золоченого платья, на золотых украшениях у нее на шее и на золотом венце с плетеным узором на голове. Женщины приседали в реверансе, когда она следовала мимо; многих мужчин она приветствовала словом или легким прикосновением, которые неизменно встречались радостной улыбкой. Приблизившись к помосту, она остановилась, подняв глаза на Эдит.

Беременность ее уже подходила к концу. Лицо девушки и ее тело под очаровательным чепцом и красивым платьем были отекшими, а круги под глазами говорили о том, что она уже измождена. Сердце Эммы сжалось от жалости, когда она вспомнила совсем другую Эдит – маленькую девочку, которая, положив голову ей на колени, так любила слушать, как поет королевский скоп.

Но той юной девочки уже не существовало, и сердце Эммы при виде ее падчерицы вновь ожесточилось. В ушах до сих пор звучали слова предостережения, произнесенные Марго много лет назад. Вы должны заботиться о своих детях. Попробуете стать матерью для детей короля – и вы разобьете себе сердце, словно о каменную стену. Эмма прибыла сюда не ради Эдит, а ради своего собственного сына и крошки-дочери.

Она продолжала, молча и без улыбки, пристально смотреть на возмущенное лицо Эдит, но королевская дочь не сделала даже намека на реверанс или хотя бы приветственный жест.

«Глупая девочка, – подумала Эмма. – Неужели ты еще не поняла, что уже проиграла в этой нелепой игре?»

Стоявшая рядом с Эдит на помосте пожилая жена элдормена Годвина, Уинфлед, присела в реверансе, и Эмма заметила, как та дернула Эдит за платье. В конце концов, с исказившимся от злости лицом, Эдит все же склонила голову и опустила глаза. Жест получился угрюмый, но тем не менее это был знак покорности.

Она ответила тем, что взяла Эдит за руку и формально поцеловала ее в щеку.

– Благодарю тебя, Эдит, – сказала она так, чтобы голос ее прозвенел на всю залу, – за такой пышный прием в эти праздничные дни. – А на ухо ей она шепнула: – Ответь что-нибудь вежливое, а затем мы уйдем в твои покои. И поговорим там наедине, пока будут готовить комнаты для меня.

Губы девушки снова обиженно скривились, в очередной раз напомнив Эмме, что Эдит никогда не умела скрывать своих истинных чувств.

«Идрик, – подумала она, – пока не научил свою жену притворяться. Впрочем, эту науку она освоит довольно скоро».

– Поскольку леди Эмма устала после своего путешествия, мы с ней сегодня вечером поужинаем наедине. – Голосок Эдит был хрупким, как стекло.

Эдит проводила ее на женскую половину, но, когда они достигли покоев дочери короля, Эмма отослала всех слуг, включая и Марго.

Эдит удивленно воззрилась на нее.

– Ваше присутствие здесь, миледи, совершенно не обязательно. Я просила помощи Марго, а не вашей.

– Насколько я припоминаю, ты вообще ничего не просила, – сказала Эмма. – Ты приказывала.

Она прошлась по комнате и, стянув с кровати толстую серую шерстяную шаль, набросила ее себе на плечи, после чего уселась в кресло рядом со светильником на ножке. «Шелк, – подумала она, – производит ошеломляющее впечатление, однако не помогает бороться с холодом». Она рассматривала стоящую перед ней девочку-женщину и снова отметила темные круги у нее под глазами.

– Думаю, твой ребенок мешает тебе отдыхать. Ляг на кровать, если хочешь. У тебя, должно быть, отекают ноги. Мои, например, в последний месяц перед рождением Годивы выглядели, словно колбасы.

Эдит проигнорировала это предложение и села на выложенную подушками скамью, прислонившись головой к стене и закрыв глаза.

– Вы хотели поговорить со мной? – спросила она сердитым голосом. – Что случилось?

– Полагаю, ты и сама догадываешься, Эдит, что я собираюсь тебе сказать, но, если это не так, позволь мне быть с тобой предельно откровенной. Ты сейчас, возможно, и настоящая леди, жена благородного Идрика, а также старшая дочь короля, но на тебе нет короны и никогда не будет. Решив, что ты можешь командовать мной, ты слишком много на себя взяла. Я – твоя королева, и ты будешь относиться ко мне с уважением не только в этих стенах, но и перед всем миром.

– С чего мне вас уважать? – спросила Эдит. – Вы королева без власти.

Эмма искоса взглянула на нее. Эдит была достаточно взрослой, чтобы понимать, как свершается власть, но разве она уже успела по-настоящему уловить всевозможные хитрости и нюансы, связанные с этим? Поэтому она сказала:

– Если мерой власти является то, насколько близко ты находишься к королю, то да, в настоящий момент я действительно лишена власти. Однако если мерить ее землями, богатством и связями с влиятельными людьми, то я считаю себя по-настоящему могущественной. – Уже сейчас за нее перед королем вступаются архиепископ Кентерберийский, епископ Винчестерский и элдормен Эльфрик, а епископ Лондонский находится на пути в Уорчестер, чтобы добавить к их доводам и свой голос. Она ожидала, что ее вызовут к мужу еще до конца зимы, но как раз этими мыслями она делиться с Эдит не собиралась. Вместо этого она продолжала: – Ты должна понять, что власть королевы, как и власть лорда или элдормена, убывает и нарастает, как луна и приливы с отливами. Тем не менее не моя власть заслуживает твоего уважения, Эдит, а выбор твоего отца, когда он женился на мне. Не уважая королеву, ты тем самым не уважаешь короля.

Эдит оставалась сидеть неподвижно.

– И тем не менее даже мой отец сейчас сожалеет о своем выборе, – сказала она.

Это дало Эмме паузу. Она не сомневалась, что Этельред не раз жалел о том, что решил отдать королевскую корону ей, но он был не тот человек, чтобы признавать свои ошибки. Она подумала: крайне маловероятно, чтобы он когда-нибудь вслух высказывал свои сожаления по этому поводу, а уж тем более своей дочери.

– Это он тебе так сказал? – Спросив это, она с удовлетворением отметила легкую тень сомнения, омрачившую лицо Эдит. – Хочу напомнить тебе, что король подарил мне двоих детей, равно как назначил годовой доход и дал земли, чтобы их обеспечить, а также что он назвал моего сына наследником королевской короны.

– Эдварду никогда не видать короны, – зло бросила Эдит. – Когда мой отец умрет, трон займет Этельстан и вся знать поддержит его в этом. А вас вышлют обратно в Нормандию, а с вами и ваших детей.

Эмма вздохнула. Она не должна позволять втягивать себя в бессмысленный спор о событиях, которые могут никогда не произойти.

– Для тебя должно быть большой отрадой, что ты так четко умеешь читать будущее, – сказала она. – Должна признаться, что для меня оно затянуто пеленой тумана, которую я не могу преодолеть, как ни стараюсь. Теперь же, однако, пусть нас заботят дела в том виде, в каком они есть на сегодняшний день. Король по-прежнему жив, а я – его законная королева. И как бы тебе ни было обидно преклонять передо мной колени, у тебя нет другого выбора. Ты сама видела, что сейчас произошло в зале. Ты была там единственным униженным и оскорбленным человеком, и это будет повторяться постоянно, пока ты не признаешь мою власть, пусть и против своего желания.

Она ждала какой-то реакции, но Эдит с каменным лицом просто молча смотрела невидящим взглядом на языки пламени. Эмма восприняла это молчание как свою маленькую победу и решила поднять тему, которая больше всего интересовала ее.

– Раз уж ты упомянула своего брата Эдварда, – сказала она, – быть может, ты скажешь мне, поехал ли он к своему отцу в Уорчестер?

Эдит даже не взглянула на нее, но все же ответила:

– Король послал моего мужа Идрика привезти к нему сына. Они уехали всего два дня назад. – Затем, похоже, мысли ее, где бы они ни витали до этого, вернулись к реальности, и она повернулась к Эмме. – А до этого они проводили здесь время вместе, и надо сказать, что Эдвард очень полюбил Идрика.

В первый раз Эдит улыбнулась, но холодной улыбкой, потому что эти слова были рассчитаны, чтобы нанести ей рану. И преуспели в этом. То, что Эдвард подпал под действие чар хитрого Идрика, было для Эммы еще более ужасным, чем понимание того, что она разминулась со своим сыном всего-то на несколько дней. Ей хотелось плакать от досады.

– Элдормен Идрик, – медленно проговорила она, тщательно выбирая слова, – обладает обаянием, которое действует на всех, с кем он встречается. – Змеи тоже по-своему завораживают, и Эдвард был слишком мал, чтобы осознавать грозившую ему опасность. Она не была уверена, что даже Эдит видит это.

Но Эдит в этот момент нахмурилась, а затем лицо ее исказила странная гримаса. Она схватилась руками за свой живот и посмотрела на Эмму перепуганными глазами.

– Думаю, что начинаются роды, – прошептала она.

На мгновение вся неприязнь между ними исчезла, и они превратились просто в двух женщин перед лицом чуда появления новой жизни – и очень реальной опасности надвигающейся смерти. Эмма быстро встала и позвала слуг, а одного из них послала за Марго. Как только она убедилась, что Эдит оказалась в ее надежных руках, она выскользнула из комнаты. Эдит ясно дала понять, что не желает, чтобы она находилась здесь.

Больше она ничего не могла сделать для своей падчерицы – только ждать и молиться за нее.

 

Глава 23

27 декабря 1009 года

Уорчестер, Уорчестершир

По приглашению архиепископа Вульфстана, который решил провести рождественский пост и последующие праздники в своей северной епархии в Йорвике, Этельред обосновался на зиму во дворце Вульфстана. После того как церковная обстановка была дополнена королевской мебелью и принадлежностями, здесь стало достаточно удобно для него, однако здание капитула казалось ему все же слишком маленьким. Он находил гнетущими изображения праведных епископов, взиравших на него с побеленных стен. Освещенные снизу свечами в канделябрах, а сверху – светом из верхнего ряда окон, они, казалось, смотрели на него с суровой неприязнью. Но сегодня, к его немалому неудовольствию, такое же неодобрительное выражение он видел и на лицах трех высших священнослужителей, которые позвали его встретиться с ними.

Архиепископ Кентерберийский и епископы Винчестерский и Лондонский сидели за столом, на котором лежало евангелие в искусно сделанном переплете и ряд каких-то свитков. Под Эльфехом был положенный ему епископский трон, и Этельред сердито поглядывал на него со своего относительно скромного кресла по другую сторону стола. Единственным свидетелем того, что он уже начал рассматривать как духовное судилище, был Идрик; но, если бы Этельред раньше догадался, чему собираются подвергнуть его эти несносные епископы, он не позволил бы даже Идрику сопровождать его. Битый час они были вынуждены выслушивать бесконечную хвалу несравненным качествам безупречной королевы Эммы.

Это был какой-то спектакль, пародия. Он сам назначил этих людей в их епархии, а они тем не менее, похоже, думают, что могут требовать у него отчета в его действиях.

Вначале он взирал на худощавую фигуру строгого и серьезного Эльфеха с невозмутимым спокойствием, однако вскоре оно сменилось гневом, когда архиепископ, которого он относил к кругу своих друзей, забросал его ссылками из Библии на поведение мужей и жен, а затем еще прочел многочисленные письма от разных прелатов, просивших милости для королевы у ее мужа.

Когда Этельред посмотрел на Эльфеха, чтобы ответить ему, он уже едва сдерживал свою ярость. Стиснув зубы, он признал мудрость их советов и согласился вернуть королеву и принять ее при дворе. Эльфех, по-прежнему строгий, но явно удовлетворенный, напоследок благословил его и вышел из комнаты, уведя за собой и двух своих спутников.

Король подождал, пока за ними закроется тяжелая дубовая дверь и пока не уйдет монах, проскользнувший через нее, чтобы забрать евангелие. После этого он резко встал со своего кресла, широким шагом подошел к столу и одним яростным взмахом смел все, что на нем стояло, на каменный пол. Свитки покатились по каменным плитам, жалобно задрожали свечи в серебряных канделябрах; и все же в голове у него продолжала барабанной дробью пульсировать охватившая его злость.

– Вы видели, они учили меня, как мне обращаться с моей собственной женой? – прорычал он Идрику, который весь этот разговор простоял в почтительном молчании. – Вы мой главный советник. Почему вы ничего не сказали в мою защиту?

– Каждый сам выбирает свои битвы, мой король, – ответил Идрик. – Кто я такой, чтобы оспаривать советы двух епископов и архиепископов Кентерберийского и Руанского, не говоря уже, – он жестом показал на разбросанные по полу свитки писем, – о целой куче аббатов? Ваша жена очень хочет вернуться в ваше окружение, судя по аргументам людей, которых она убедила просить за нее перед вами. В любом случае какое имеет значение, вернется королева Эмма ко двору или нет? Она всего лишь женщина. Сделайте ей еще одного ребенка и тогда сможете снова выслать ее в уединенное место.

Этельред недовольно заворчал и рухнул на массивный трон, только что оставленный Эльфехом. Он пнул свиток, попавшийся ему под ногу, и показал элдормену на кресло.

Слова Идрика были вполне справедливы. Однако из себя его выводило не то, что Эмма появится при дворе, а понимание того, сколько у нее этих чертовых союзников. Его первая жена жила полностью в его тени, и это было ее место. Эмма же искала расположения его элдорменов и высших духовных лиц, собирала информацию, общалась с влиятельными людьми. То же самое делала в свое время его мать, и ее амбиции привели тогда к убийству короля. Когда он неожиданно понял это, его испорченное настроение обернулось дурным предчувствием. К чему могут подтолкнуть Эмму ее амбиции в отношении собственного сына, и что может сделать она?

– У меня и так уже есть один сын, который жаждет моего трона, – пробормотал он. – И я не хочу, чтобы сын Эммы тоже смотрел на него с вожделением, пуская слюни. Я буду держать ее подальше от Эдварда.

– Отошлите Эдварда обратно в аббатство Или весной, – предложил Идрик. – Ему нет нужды даже видеться с матерью.

Этельред нахмурился:

– Этого будет недостаточно. С тех пор как туда поехал Эдвард, королева начала осыпать Или приношениями. Держу пари, что каждый алтарь в местной церкви украшен дарами королевы. Тамошний настоятель едва не стал ее собственностью. Кто знает, чему он может научить Эдварда относительно способов обретения власти? Нет, я не отважусь посылать мальчика обратно. Он должен уехать туда, где руки Эммы до него не дотянутся.

На мгновение у него мелькнула мысль отослать сына к родственникам жены через пролив, однако он сразу отбросил эту идею. Ричард и Роберт воспитают мальчика нормандцем, а через пять лет пришлют его назад во главе военного флота с требованием отобрать корону Англии, положенную ему по праву рождения. Нет, в Нормандию Эдварда посылать нельзя.

– Тогда отдайте Эдварда мне, – сказал Идрик.

Этельстан быстро посмотрел на своего зятя. Пламя свечей отбрасывало играющие тени на миловидное лицо Идрика и блестело в его черных глазах. Тонкие губы в обрамлении элегантно подстриженной бородки скривились в зловещей улыбке.

– Вам? – переспросил король.

– Позвольте мне забрать его в Шропшир на воспитание. У одного из моих танов есть земли возле Венлоха, а местный колледж для канониров может обеспечить мальчика преподавателями. Вам нет необходимости доверять Эдварда аббатству Или, и при этом вы сможете оторвать его от этого нормандского священника, который кружит над мальчиком, словно парящий ястреб. – Он сделал паузу, и его черные глаза прищурились. – Эдвард будет вашим сыном, а не сыном Эммы. Разве не этого вы хотите сейчас?

Этельстан задумался. У этого плана были свои достоинства. Эдвард окажется вдали от королевского двора, вдали от своих сводных братьев и, что самое главное, вне досягаемости его матери. Эмме это явно не понравится, но вряд ли она станет жаловаться. В любом случае в данный момент у нее есть ее дочь, на которую она может щедро изливать свое материнское внимание.

Идрик, разумеется, извлечет свою выгоду из такого решения. В этом случае все материальные блага на обеспечение сына короля окажутся у него в руках, что даст ему власть не только над Эдвардом, но и над Эммой.

Он внимательно изучал своего элдормена, смотревшего на него сверкающими глазами. Он получит еще больше богатств и больше влияния. И почему бы Идрику не получить все это? Он был хорошим и верным слугой короля и будет выполнять эту роль и в дальнейшем. Если его хорошо заинтересовать.

– Я согласен, – сказал он, медленно кивнув. – Возьмите Эдварда с собой на другой берег Северна. И сообщите Эмме об этом плане. Не хочу, чтобы она жаловалась моим епископам, что я спрятал от нее сына. – Все, с него достаточно этих недовольных священников и Эммы с ее ребенком. Он крикнул, чтобы подали вина, и, склонившись вперед, поднял тему, которая кружилась у него в голове с того момента, как Идрик сегодня утром въехал через дворцовые ворота. – Расскажите мне, что вам удалось узнать относительно леди Эльгивы.

Улыбка Идрика тут же растаяла, и он тоже подался вперед.

– Если эта леди находится на севере от Хамбера, то она очень хорошо спряталась. Мои люди в ее поисках обыскали все от Беверли до Дарема и не обнаружили никаких ее следов.

– А что жена Сиферта? Она что-нибудь знает?

– Ничего, милорд. Я лично ездил к ней, и она отрицает, что ей что-либо известно о кузине. Я уверен, что она сказала мне правду.

Этельред не стал спрашивать, что именно дает Идрику такую уверенность. Методы убеждения, применявшиеся Идриком, уже показали свою эффективность, а детали ему знать не обязательно.

– Я верю, что жена Сиферта не станет жаловаться на вас своему мужу и, таким образом, не сделает так, что все золото, потраченное мною на завоевание его лояльности, окажется потраченным впустую.

– Эта леди никому не будет жаловаться, – сказал Идрик.

Некоторое время Этельред молча смотрел в свою чашу с вином, взвешивая разные варианты.

– Итак, если это не Эльгива разжигает недовольство в средних графствах, то, значит, Этельстан. – Его старший сын всегда был для него суровым испытанием – заносчивый, упрямый и слишком дорожащий собственным мнением. Стал бы Этельстан бросать ему вызов из-за трона? Душа его сына всегда оставалась для него потемками, так что ему трудно было сказать, что тот может предпринять. – Епископ Лондонский утверждает, что Этельстан прекрасно проявил себя при обороне города от датчан.

– Это, безусловно, хорошие новости, – заметил Идрик.

– А вот и нет! – рявкнул Этельред. – Мой сын воевал с датчанами из-за лондонских стен и говорит о победе, тогда как я выгляжу трусом из-за того, что отказался биться с ними в открытом сражении. В этом и заключается величие короля – защищать свой народ от неприятеля. Мой сын завоевывает себе героическую репутацию, поэтому мне нужно думать о том, что еще он замышляет.

Слова эти были подхвачены зловещим эхом под высокими сводами комнаты. Поймав на себе неподвижный тяжелый взгляд короля, Идрик поджал губы; молчание между ними затягивалось.

Наконец Идрик прервал его и заговорил:

– Вы не одиноки в своих опасениях относительно вашего старшего сына, милорд. Мало кто скажет вам это открыто, но его презрение к вашему правлению и желание получить трон заметны всем. Не слушайте его советов, ибо, давая их, он руководствуется не вашими интересами. Не верьте ему. И даже бойтесь его.

Бойтесь его. При этих словах Этельред почувствовал, как тревога на душе обернулась физической болью в сердце, а от тяжести в груди его пробил пот, несмотря на декабрьский холод. Он прижал основание ладони к месту, где его пронзила боль, и, хотя от этого стало легче, отголоски этой боли чувствовались еще долго.

Он заметил движение в темноте позади Идрика, где внезапно сгустилась тень, откуда на него пристально смотрел призрак его брата. В его злобном молчаливом взгляде горело дурное предзнаменование, словно напоминавшее ему, что король редко когда может доверять своей родне.

Декабрь 1009 года

Линдсей

Эльгива открыла глаза, узнала ярко раскрашенные резные фигуры на балках под крышей домика для гостей своей кузины и снова закрыла их. Она смутно помнила, как просыпалась до этого, слабая и с головокружением, и каждый раз над ней склонялась Тира, заставлявшая ее пить какую-то омерзительную жидкость, а высоко над ней кружили драконы, вырезанные на перекрытиях кровли. Драконы эти просачивались и в ее сны, они сначала опаляли ее своим огненным дыханием, а затем уносили на своих крыльях на вершину какой-то горы, где оставляли ее, голую и промерзшую. Она пыталась убедить себя, что это всего лишь кошмар, страшный сон. Был момент просветления, когда она просила Тиру сказать ей, что ничего этого в реальности нет. Но Тира как истинный борец за правду настаивала, что все происшедшее с ней сном не было.

Она потеряла ребенка. И все остальное значения не имело. Дни ужаса, когда мор косил домочадцев ее кузины; ее собственный страх, когда она по медленной мучительной боли поняла, что сама попала в лапы болезни; жуткий запах испражнений, рвоты и смерти; кровь, скользкая и сладковатая, пропитавшая ее белье и постель. Все это теперь уже не имело никакого значения, потому что ребенок, который рос в ее утробе, погиб.

Сейчас, когда ее так тщательно продуманные планы разрушились, ей тоже, возможно, следовало бы умереть.

Когда она вновь открыла глаза, рядом была Тира, которая помогла ей сесть. Боже правый, как же ей хотелось пить! Открывая рот, чтобы хлебать бульон, которым Тира поила ее из ложечки, как ребенка, она заметила длинный и тонкий амулет из янтаря с нацарапанными на нем надписями, который висел у Тиры на шее. Может быть, это амулет защищает ее? И поэтому Тира не заболела? Когда-нибудь она спросит у нее об этом. Но сегодня она хотела узнать совсем другое.

– Как долго? – пробормотала она.

– Семь дней, – ответила Тира.

Ей показалось, что прошло гораздо больше времени.

– А что Альдит? – спросила она. – Как поживает моя кузина? – Не умерла, нужно надеяться. Если Альдит не будет в живых, склонить Сиферта в лагерь Кнута станет намного сложнее.

И тут она едва не рассмеялась, поперхнувшись жидким бульоном, поскольку, если она не имеет сына, чтобы подкрепить претензии Кнута на трон Англии, какое это может иметь для нее значение? Она откинулась на подушки, чтобы отдышаться.

Нет, значение это имеет, напомнила она себе, потому что пророчество обещало ей, что она станет матерью королей.

Тира не ответила ей, поэтому она вытянула вперед руку и, остановив поднесенную к ней полную ложку, повторила свой вопрос:

– Как поживает моя кузина?

– Она не заболела, – сказала Тира.

В голове мелькнула негодующая мысль – почему Альдит такая везучая?

– Значит, самое худшее ее миновало.

– Не миновало, – ответила Тира. – Мор унес жизни многих ее людей. Ее сын умер.

Она вспомнила капризного ребенка, которого увидела, когда впервые вошла в дом Альдит, и историю о жестокости людей Идрика, которую ей поведала кузина; вспомнила она и ее мучительный страх за сына. Может быть, это и к лучшему, что мальчик не выжил.

– А что с моими людьми? – спросила Эльгива. – Моя стража? – В ее отряде было двенадцать человек.

– Трое мужчин заболели, – сказала Тира. – Двое умерли.

– Что Алрик? Он уже вернулся?

– У нас не было никаких вестей от него. – Тира сжала губы и вновь набрала в ложку бульон. – Но это ничего не значит.

Это была просто констатация факта, а не попытка успокоить ее. Все то же стремление Тиры неукоснительно говорить только правду.

Она вновь слабой рукой отмахнулась от бульона и, опять улегшись на подушки, чтобы отдохнуть, попробовала сосредоточиться. Алрик отправился на юг искать Кнута. В пути он мог заболеть, а мог и не заболеть, и у нее не было никакой возможности узнать, когда он вернется, – если, конечно, вернется. Так что ей придется просто ждать.

Через два дня в ногах у нее уже было достаточно силы, чтобы выйти из домика для гостей и отправиться на поиски своей кузины.

– Она с головой ушла в свое горе, – рассказала ей Тира, когда Эльгива, желая поговорить со своей двоюродной сестрой, послала рабыню позвать ее. – Она закрылась в своей комнате, леди, и ни с кем не хочет говорить. Иногда такие вещи случаются. В случае острой необходимости всегда находятся силы, чтобы пережить любые времена. Но когда испытание миновало… – Она пожала плечами.

Эльгива нашла Альдит в ее покоях неподвижно сидящей в кресле и глядящей пустым взглядом на пылающие в светильнике угли. Она поставила рядом табуретку и села, чувствуя, как у нее кружится голова и знобит от усилий, потраченных на то, чтобы преодолеть пятьдесят шагов от ее комнаты через двор и сюда. Некоторое время она молчала, просто изучая Альдит, которая даже взглядом не показала, что догадывается о присутствии Эльгивы. Грязные спутанные волосы были не причесаны, и, хотя накинутое на ее плечи одеяло скрывало бóльшую часть ее черного шерстяного сиртеля, нижний край платья был перепачкан грязью и надорван в нескольких местах. Эльгива вспомнила, что ее горничная, которая всегда одевала ее, была одной из тех, кто умер от болезни. Неизвестно, когда ее кузина в последний раз мылась и меняла одежду. Она задумалась, что сказать этой женщине, чтобы вырвать ее из черной бездны, куда она провалилась.

В итоге она решила не говорить ничего. Пока что. Вместо этого она подошла к сундуку, стоявшему возле кровати сестры, открыла его и достала оттуда щетку для волос и ленту. Затем она оттянула табуретку назад, чтобы можно было устроиться позади Альдит, и села расчесывать темные грязные волосы своей кузины. Но реакции было столько же, как если бы она расчесывала лошадь. Однако она не останавливалась, пока не вычесала все спутанные космы. Когда она начала заплетать длинные пряди в косу, Альдит наконец заговорила:

– Я хочу, чтобы ты уехала отсюда, как только достаточно окрепнешь для путешествия.

Эльгива прекратила заплетать ей волосы. Не это ожидала она от нее услышать, она едва могла поверить своим ушам, что ее покладистая кузина настолько бессердечна.

– Я твоя родственница, – возразила она, – и твоя гостья. И, конечно же, ты не должна выгонять меня из своего дома посреди зимы. – Она закончила косу, закрепила ее лентой, а затем, поднявшись, обошла вокруг и встала перед кузиной. – Почему ты хочешь, чтобы я ушла?

– Потому что я не хочу, чтобы мой муж, когда вернется, нашел тебя здесь, – угрюмо сказала она, продолжая смотреть в огонь. – Он будет задавать вопросы, а я и без того должна буду ответить ему за очень многое.

«Это верно, – подумала она. – Альдит придется многое объяснять. Мор. Новые могилы на церковном кладбище. Умерший ребенок».

– Значит, ты не собираешься рассказывать ему о визите Идрика сюда? И о твоей убитой служанке? Ты ничего не расскажешь ему про меня и про то, что я тебе обещала?

Альдит подняла на нее свои влажные глаза, похожие на коровьи.

– Я не скажу ему ничего такого, что король и Идрик однажды могут использовать против него. – Глаза у нее были большие и красивые, но взгляд их был отсутствующий, как будто за ними не было ничего, кроме тумана.

– Мы с тобой состоим в кровном родстве, – напомнила ей Эльгива. – Я имею право просить тебя о пристанище, и ты обязана мне его предоставить, особенно в такие смутные времена. – Ее кузина больше не может прятаться за этот туман, затмивший ее сознание. Эльгива должна заставить ее понять всю ответственность шага, который той предстоит сделать.

Взгляд Альдит вновь переместился на огонь в светильнике.

– Мои главные обязательства касаются моего народа и короля, а не тебя. Мне не следовало принимать тебя в своем доме. Это было предательством по отношению к королю, и этот мор был наслан, чтобы наказать меня за грехи.

Эльгиве очень хотелось дать ей пощечину. Этельред был слабым королем, шатким и ненадежным, словно конструкция из палок и соломы. Какой Бог мог наказывать людей за то, что они поворачиваются против такого правителя?

– Так ты действительно думаешь, что это я навлекла на тебя мор? – спросила она. – Альдит, в твоем доме больные были еще до того, как я пришла сюда.

– Значит, возможно, этот мор был наслан, чтобы уничтожить твоего ребенка! – Альдит встала. Ее вялая пассивность пропала, она горела злобой, как будто какой-то внутренний огонь разогнал охвативший ее туман. – Датчане сжигают наши жилища и берут в осаду наши города. Они уничтожат нас, а ты хочешь, чтобы я помогала тебе в этом?! Я не стану этого делать, как не позволю тебе и втягивать моего мужа в твои грязные планы. Он связан с королем клятвой верности, и наказанием за нарушение такой клятвы будет смерть. Я видела, как умирал мой сын. И не буду обрекать на это еще и своего мужа.

– Да, твой сын заболел и умер, – зло бросила Эльгива. – Мой отец и братья также умерли, только они были убиты по приказу короля. Будешь ты мне помогать, Альдит, или не будешь, но я своими глазами увижу, как этот король будет наказан. И ты просто сумасшедшая, если думаешь, что сможешь спрятаться от того, что должно произойти. В один прекрасный день на трон Англии взойдет датский король, и с теми, кто не стал его друзьями, будут обращаться как с его врагами.

– Тогда твой новый король ничем не будет отличаться от Этельреда! Из чего же тогда нам выбирать?

И вновь она почувствовала жгучее желание дать пощечину своей кузине. Разница между этими двумя королями заключалась в том, что один из них проиграет.

– Если Сиферт поддержит Свена и его сына, – продолжала убеждать она, – награда, которую вы получите, будет огромной. Ты должна понять…

– Не нужны мне никакие награды! Я хочу назад своего сына! Нет на земле такого короля, который может дать мне это! – Альдит рухнула в свое кресло и, уронив голову на руки, горько зарыдала. Сдавленным голосом, сквозь слезы, она добавила: – Я хочу, чтобы ты ушла отсюда до возвращения Сиферта.

– А если я откажусь уйти? – Она не могла уехать отсюда, не поговорив с Сифертом. Он сможет понять свои риски и выгоды намного лучше, чем Альдит.

Но затем ее уверенность пошатнулась. Свен, король датский, пообещал, что не будет смещать Этельреда до тех пор, пока она не даст Кнуту сына; для людей с Севера именно ребенок является главным отправным пунктом, а сына у нее нет. Так что Свен не придет сюда еще по меньшей мере год.

– Если ты не уйдешь сама, – голос Альдит теперь звучал холодно и язвительно, – я дам знать королю, что ты находишься здесь.

Эльгива смотрела на свою кузину, а ее слова все еще звенели в воздухе между ними. Затем она наотмашь ударила эту глупую клушу с коровьими глазами. Это был удар тыльной стороной ладони, и ее перстень оцарапал щеку Альдит, но Эльгива сомневалась, что даже это может привести ее кузину в чувство.

Она вихрем вылетела их комнаты, оставив Альдит наедине со своим ужасом и своими слезами.