Глава 27

Декабрь 1010 года

Глостершир

Эмме говорили, что с Сайресдюн открывается великолепный вид, и, стоя на вершине этого холма и глядя вдаль, она не могла с этим не согласиться. Впрочем, открывавшаяся ее взору картина была обманчива, поскольку почти заставляла ее поверить в то, что в Англии все мирно и спокойно.

Она немного отошла от своих спутников и теперь медленно обернулась, оглядывая поля и леса Мерсии, а также высокие холмы вдалеке, обозначавшие северный край графства Уэссекс, – все это было покрыто блестящим покрывалом рано выпавшего снега. Сейчас казалось, что Господь коснулся своим пальцем всего того, что было сожжено и разрушено войной, и оно снова стало прежним.

Но она знала, что это не так. Весной, а может, и раньше, снег уйдет, и тогда откроются лежащие внизу руины – разоренные деревни и сломанные жизни.

И подорванное доверие. Народ Англии полагался в своей вере на короля, а он ее не оправдал. Нельзя сказать, что он не пытался этого сделать, но от этого его полный провал не переставал быть провалом.

Она глубоко вдохнула чистый морозный воздух. Ярко-синее небо над ее головой было умыто солнечными лучами. Она пыталась найти обнадеживающие знаки во всей этой ослепительной красоте, но не смогла. Сознание того, сколько было потеряно за последние несколько месяцев, действовало слишком угнетающе.

– Я боюсь, – сказала она, признаваясь в этом самой себе, а также Уаймарк и отцу Мартину, которые пришли сюда вместе с ней.

Сейчас они уже присоединились к ней на самой вершине холма. Отец Мартин, скрестив перед собой руки и положив на них подбородок, заговорил.

– Всему свое время, миледи, – сказал он. – Сейчас, похоже, наступило время страха и слез.

– Вам и раньше бывало страшно, Эмма, мы все боялись. – Уаймарк коснулась ее руки успокаивающим жестом. – И все же мы живы и здоровы. Пока что, по крайней мере.

Эмма благодарно улыбнулась ей: подруге в любой ситуации удавалось найти крупицу золота, даже в мире, охваченном мраком и унынием.

– Я боюсь не за себя, – сказала она, – а за своих детей и твоего сына. Я боюсь за детей короля и за англичан, которых ждет суровая безрадостная зима. Я не вижу счастливого разрешения тем бедам, с которыми столкнулись люди, – с которыми столкнулись мы все. И, сколько ни вглядываюсь, не могу найти в своем сердце даже проблеска надежды.

– Тогда и не ищите их! – с жаром сказал отец Мартин. – Обратитесь к Богу. И попросите у него не надежды, а мужества и смиренного принятия ситуации.

«Вероятно, его слова были мудрыми», – подумала Эмма, и все же она не могла заставить себя полностью поверить ему. Он предлагал ей склониться перед волей Божьей, однако она была не в силах принять то, что разорение Англии происходит по воле Всевышнего. За этим стояла воля людей, и насаждалась она со всей немыслимой жестокостью, с какой один человек может относиться к другому. Иногда гнев захватывал ее настолько, что ее молитвы из просьб о милости превращались в вопли ярости.

Но отцу Мартину и Уаймарк она сказать об этом не могла. Каждый из них должен был найти свое утешение. Это правда, что существует множество вещей, за которые она благодарна Господу. Ее домочадцы были с ней уже несколько месяцев – Годива с няней, Уаймарк, отец Мартин и многие из тех, кто вместе с ней уходил из дворца в Хедингтоне и кто потом пожелал остаться с нею.

Они отправились с ней на зимний совет короля в этот дальний уголок на самом западе Англии, место, еще не тронутое врагом и тем опустошением, которое он нес за собой. Дочери короля со своими мужьями уже прибыли сюда. С Эльфой приехала ее маленькая дочь, которой сейчас было две зимы от роду. Хильда также проделала дальнее путешествие вместе с ними из Нортумбрии в сопровождении молодого вассала Ухтреда по имени Годрик, который искал ее руки и получил согласие. Их свадьба должна была привнести некоторую радость в рождественский сбор двора.

Три этелинга, однако, до сих пор не откликнулись на призыв короля, и это приводило ее в дурное расположение духа. Даже сейчас она вглядывалась в даль – сначала на север, затем на юг, – воображая, что может увидеть какие-то признаки их приближения. Глупо, конечно. Она находилась слишком далеко, чтобы разглядеть дорогу, по которой Эдвард будет ехать из Шропшира, или тот путь, по которому Этельстан и Эдмунд будут добираться до Лондона.

Отсутствие Этельстана в особенности наполняло ее душу мрачными предчувствиями. Он до сих пор не помирился со своим отцом и даже не разговаривал с Этельредом целый год. Впрочем, он сдержал слово, которое дал ей в Лондоне перед битвой при Рингмире: не погиб в бою, чтобы ублажить короля. Хотя он был ранен и рана его заживала долго и тяжело, но это нисколько не уняло гнев короля по поводу неповиновения сына. Король ежедневно требовал от Этельстана известий и сердился, когда не мог ничего узнать о нем. Они знали только, что он покинул Лондон и уже должен был приехать обратно, – вот только до сих пор не приехал.

Она выдумывала тысячи причин, которые могли задержать его, но, вероятнее всего, как ей казалось, именно неприязнь к отцу подталкивала его не выполнять приказы короля. Она молила Бога, чтобы она ошиблась. Молилась, чтобы он приехал, и как можно скорее. Его отцу был необходим совет каждого разумного человека, оставшегося в королевстве, если он на самом деле хотел найти выход из раздоров, засосавших их прошлым летом, – раздоров, которые весной начнутся вновь, если ничего не предпринять.

А если Этельстан не будет выполнять приказы, его отец станет рассматривать это как враждебные действия.

В итоге послали даже за Эдвардом, хотя король, который хотел держать сына вдали от нее, поначалу и противился этому. В этом сражении она одержала победу – с холодной рассудительностью представила все свои аргументы, один за другим, предварительно заручившись поддержкой всех высших священников, входивших в королевский совет. Сначала Идрик спорил с ней, но, когда понял, что на ее стороне более могущественная группировка, он переменил свое мнение. Очевидно, что Идрик предпочитал скорее переметнуться в противоположный лагерь, чем проиграть, независимо от того, о каком конфликте шла речь.

А конфликт в королевских покоях сейчас разгорелся нешуточный! Они с Этельредом выстраивали аргументы друг против друга, словно шеренги солдат, и порой она жалела, что много лет назад, перед тем как ее брат послал ее через пролив в качестве оружия против этого короля, он не подумал научить ее искусству ведения войны.

Когда они вернулись к королевскому дворцу, проехав мимо поставленных рядами палаток для небольшой армии вассалов, сопровождавших членов витена, она заметила, что над входными воротами появился новый штандарт.

Прибыл Эдвард.

Она оглянулась на Уаймарк, которая взглянула на нее с блестящими от радости глазами и сияющей улыбкой. Среди сопровождающих Эдварда должен был приехать и Роберт. Значит, прибыли оба ее сына.

Облако страха и напряжения, окутывавшее ее долгие месяцы, вдруг рассеялось. Она сдержала свое горячее желание сразу же побежать в королевские покои искать Эдварда, поскольку тот первым делом должен был воздать все почести королю, а ей не хотелось после долгой разлуки встретиться с сыном под неодобрительным взглядом Этельреда. Она подождет Эдварда на своей половине – она знала, что тот должен сам туда прийти. И пусть Этельред даже не надеется окончательно разделить их, как бы ему того ни хотелось.

Ей казалось, что прошла целая вечность, прежде чем ее сын наконец-то вошел в ее комнату; ей хотелось плакать из-за всех тех перемен, которые произошли с ним за последние два года. Он запомнился ей пухлым маленьким мальчиком, который любил сидеть, свернувшись клубочком, у нее на коленях, и слушать сказки, которые она ему рассказывала. Теперь ему было уже шесть зим от роду, и он стоял перед ней, высокий и стройный, но напряженный и неулыбчивый. Его тонкие волосы по-прежнему оставались белокурыми, но кудри, которые ей так нравились, были коротко подстрижены, отчего его лицо казалось еще более худым.

«Вылитая моя сестра Матильда», – вдруг с болью подумала она. Точная копия, вплоть до впалых щек и узкого рта.

Эдвард стоял, не пытаясь приблизиться к ней. Напряженно поклонившись, он просто молча изучал ее – так же, как его изучала она.

На нем была серебристо-серая туника, вышитая золотой нитью. А под ней – шафранового цвета скирт. Он выглядел в точности как наследник престола, а на лице его читалась такая тщательно контролируемая сдержанность, что она подумала: «Он уже, должно быть, прекрасно осведомлен о своем статусе первого среди этелингов».

Догадывался ли он, насколько рискованна и опасна эта привилегия? Эдмунд будет вне себя от ярости, когда увидит своего сводного брата, разодетого столь экстравагантно именно тогда, когда остальная часть королевского двора в трауре.

Она догадывалась, что это дело рук Идрика, который старался вызвать раздор между братьями. Эдит, вероятно, тоже внесла в это свою лепту, потому что в последнее время она начала проявлять к Эдварду небывалый интерес. Ее прежде непоколебимая поддержка претензий Этельстана как наследника королевского трона была отброшена в сторону в тот же миг, как она узнала о непримиримой вражде между своим братом и своим мужем. Если жажда власти однажды приведет к конфликту между Эдвардом и Этельстаном, Эдит и ее муж, безусловно, примут сторону Эдварда.

«Боже милостивый, пусть до этого никогда не дойдет», – молилась она.

Но затем она выбросила из головы мысли о других детях короля и сосредоточила все внимание на этом молчаливом мальчике, который сейчас стоял перед ней. Может быть, Эдвард стесняется? Или же ищет в памяти какие-то воспоминания о ней?

Оставив свое кресло, она присела перед ним и обняла его. Он позволил ей эти объятья, но явно не был им рад. У нее возникло ощущение, будто она обнимает каменную статую мальчика. Когда же она немного отстранилась, чтобы посмотреть на него, он встретил ее взгляд с прохладной учтивостью.

Неужели он уже в таком юном возрасте научился, как прятать свои мысли и чувства? У нее на это ушло намного больше времени.

И снова ей захотелось разрыдаться.

– Ты помнишь меня, Эдвард? – спросила она.

– Вы – королева, – с готовностью быстро сказал он высоким чистым голосом. Это был политический ответ, и очень корректный.

Но вовсе не этого она от него ждала и не на это надеялась.

Она отвела его к скамье у стены, и некоторое время они беседовали – она задавала прощупывающие вопросы, а он давал ответы, которые почти ничего не рассказывали о нем. В конце концов за ним пришел слуга, чтобы подготовить его к вечерней трапезе, за которой он должен был сидеть по правую руку от короля. Покидая ее, Эдвард опять поклонился – так же сдержанно и официально, как было, когда он вошел сюда.

Она смотрела ему вслед, пока он уходил: прямая спина и гордо поднятый подбородок.

По крайней мере это у него от нее, хотя сам он мог того и не знать. Когда-то он был ее маленьким сыночком, ее крошкой, всем ее миром. «Кому же он принадлежит теперь?» – думала она, и сердце ее обливалось кровью от скорби.

Декабрь 1010 года

Возле Солтфорда, Оксфордшир

– Думаю, мы не туда свернули на последнем перекрестке, – сказал Эдмунд. – Мы должны были уже приехать. Ты уверен, что знаешь, куда нас ведешь?

Этельстан сердито пробурчал что-то в ответ. Он хорошо знал, куда идет. Оглянувшись назад, на полдюжины людей и вьючных лошадей, ехавших вместе с ними, он убедился, что никто не отстал, после чего вновь взглянул на тропу.

Земля была укрыта тонким снежным покрывалом, бледно отсвечивавшим в сиянии неяркого зимнего солнца. Небо отливало грязным синевато-серым цветом, а морозный вечерний ветер больно покалывал лоб и щеки, словно острым лезвием. До сих пор Эдмунд не жаловался и почти ничего не говорил. Этельстан был благодарен брату за его ненавязчивое молчание, но понимал, что терпение Эдмунда не бесконечно и долго он не выдержит. Тем не менее они проехали еще какое-то расстояние, прежде чем Эдмунд заговорил опять.

– Этельстан, мы, должно быть, заблудились. Наверное, ты плохо запомнил, где находится этот круг из камней. Мы ведь были здесь уже давно – лет девять назад? И тогда нас сопровождал проводник, не говоря уже о таких пустяках, что подъезжали мы совершенно с другой стороны.

– Мы на верном пути, – ответил Этельстан командным тоном, не допускавшим никаких возражений.

Эдмунд погрузился в задумчивое молчание, а затем, как и ожидал Этельстан, все понял, сопоставив все в уме.

– Ты уже был здесь с тех пор. – Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение. – Но, ради бога, зачем? Ты сказал, что она обманула тебя. Тогда зачем ехать за советом к ней снова? И почему мы едем к ней именно сейчас?

Почему? Он ни с кем и никогда не говорил о том, что прорицательница сказала ему в первый раз, и боялся даже заикнуться о еще более зловещем пророчестве, которое он узнал от нее, когда увиделся с ней опять, – что он и его братья пройдут горький путь.

Он пытался убедить себя, что она обманщица, что нужно быть глупцом, чтобы всерьез воспринимать все эти россказни.

Однако трое его братьев уже умерли, а весь последний год все в Англии, не только дети Этельреда, шли горькой дорогой слез. После того как побоище под Рингмиром уничтожило большую часть армии Ульфкителя, а оставшиеся в живых вынуждены были бежать, спасая свои жизни, датчане, насколько он сумел понять, разбились на пять групп. Некоторые из них были пешими, а другие – конными. Питались они едой, вырванной изо рта у детей Англии. Они заставляли английских мужчин смотреть, как насилуют их жен, сестер и дочерей. Они отбирали все, что могли унести, а то, что унести были не в состоянии, они сжигали – в зависимости от настроения морских разбойников и их предводителей. Семь месяцев страна горела и подвергалась разорению – от Восточной Англии до Фосс-Уэй и от долины Темзы до долины Фенланд.

И в это время ему было приказано оставаться в стенах Лондона под угрозой ссылки в случае неповиновения. Он яростно бранился по поводу такого наказания, но Эдмунд называл его глупцом.

– И что ты мог сделать, даже если бы выехал из Лондона? – спросил Эдмунд, жестом показывая на забинтованную ногу Этельстана, которая была сильно ранена и сломана под Рингмиром. – Пройдут месяцы, прежде чем ты сможешь нормально ходить и ездить верхом. Пока она не заживет, ты бесполезен, так что прекрати жаловаться, что тебя плохо используют.

После того как рана зажила, еще много недель ушло на восстановление сил, необходимых, чтобы скакать на коне или крепко стоять на ногах, орудуя мечом. В течение этого времени Этельстан злился и досадовал, получая сообщения от Эммы о поражениях английского войска в одном графстве за другим. После того как викинги решили разделить свои силы, стало вообще невозможно предугадать, где они ударят в следующий раз, чтобы организовать оборону. Для Англии это лето превратилось в одну непрерывную и долгую цепь катастроф. Королевство стояло на краю разорения, проходя горький путь, о котором предупреждала провидица. Этельстан и сам не мог понять, чего ждет, обращаясь к ней опять. Она никогда не обещала ему хорошей судьбы, и он боялся: то, что он услышит от нее сегодня, окажется ничем не лучше. И все же он чувствовал необходимость найти ее и еще раз взглянуть в лицо этой представительницы древних язычников, стоящей в кругу из камней. Возможно, он просто нуждался в каком-то утешении – если эта древняя раса смогла выжить тут, для его собственного народа еще не все потеряно и он не обречен.

Эдмунд, которого, видимо, злило столь длительное молчание, прервал его долгой вереницей проклятий. Затем он спросил:

– И сколько раз ты беседовал с этой коварной женщиной?

Этельстан заколебался, потому что, если он признает это, Эдмунд захочет узнать больше.

– Сегодня будет в четвертый раз, – в конце концов произнес он. – Но я не скажу тебе, что она говорила мне.

Эдмунд снова выругался, но больше вопросов не последовало.

Вдалеке впереди них Этельстан наконец заметил веху – каменный столб на гребне холма, выделявшийся бледным пятном на фоне зловещей темноты неба. Все неровные, зазубренные камни были на своих местах, чернея на белом снегу. Но на этот раз, впервые за все время, она не ждала его среди них.

Он нахмурился, оглядывая камни, а затем стал внимательно осматриваться вокруг. Среди дубов, окружавших каменное кольцо, где когда-то стояла ее хижина, – стены, сплетенные из прутьев, обмазанные глиной, соломенная крыша, – сейчас остался только холм снега под деревьями, чьи голые ветви почернели от огня.

– Должно быть, датчане побывали и здесь, – заметил Эдмунд. – Проклятье, как они нашли это место? Это ведь полная глухомань. Этельстан, если у нее на самом деле есть дар предвидения, она должна была увидеть надвигающуюся беду и убежать. Мы теряем понапрасну время, и скоро наступит ночь. Я хотел бы сегодня все-таки ночевать в кровати, пусть даже в промозглом полуразрушенном доме – вряд ли нам найти тут что-то получше после всех ужасов этого лета.

Но Этельстан слушал его вполуха, направив своего коня между деревьями, окружавшими круг из древних камней, к сугробу, который он заметил на другой стороне. Он надеялся, что Эдвард окажется прав и что, в отличие от многих других, она получила предупреждение свыше и смогла ускользнуть. Вещей, чтобы забрать с собой, у нее было мало, и среди них уж точно не имелось ничего такого, что жаждала бы получить свора грабителей с датских кораблей.

Добравшись до чернеющих деревьев, он спешился и пошел к снежному холму. Местами снег стаял, и под ним виднелось обугленное дерево разрушенных стен. Эдмунд присоединился к нему, и вдвоем они растащили то, что осталось от присыпанных снегом столбов, составлявших остов маленькой хижины.

Когда Этельстан увидел, что находится внизу, он с проклятиями отшатнулся, хотя даже ожидал найти там нечто подобное. Он подозревал, что то же самое лежало под бесчисленными руинами, усеявшими землю Англии прошлым летом: мертвые тела с невидящими глазами, полуобгоревшие трупы, настолько изуродованные, что трудно было определить, кто здесь погиб, мужчины или женщины.

Тут огонь был недостаточно жарким, чтобы превратить кости в пепел. Он смотрел на обугленную разлагающуюся человеческую плоть, сдерживая дыхание от невыносимого смрада. Она лежала так, как упала, погибнув, видимо, когда на нее свалилась балка перекрытия крыши.

Неужели они заперли ее и сожгли в доме заживо? Господи, он очень надеялся, что ошибается.

– И что теперь? – спросил Эдмунд с угрюмым выражением на лице. – Похоронить мы ее не можем. Земля слишком твердая от мороза.

– Мы все-таки должны что-то сделать, – ответил Этельстан. Судя по состоянию тела, как он заметил, ее уже успел найти какой-то зверь. Нельзя было оставлять ее так. – Она всю жизнь прожила среди камней. И мы, конечно, сможем найти их тут достаточно, чтобы укрыть ее.

Он сделал знак своим людям, и они прошли широкой полосой, выбирая самые большие камни, какие можно было поднять, чтобы здесь, под старыми дубами, сложить пирамиду на месте, где она лежала.

И все это время в ушах его навязчиво и неустанно звенели последние слова, которые она тогда сказала ему, и в конце концов он начал бояться, что они сведут его с ума.

«Я вижу огонь, – говорила она, – и дым. И больше там ничего нет».

Что она предсказывала этими словами? Свою смерть? Или судьбу всей Англии?

Когда они через два дня приехали в Кингсхольм, было уже почти темно. Зайдя в предоставленную им комнату, Этельстан и следовавший за ним по пятам Эдмунд нашли там Эдвига, уютно расположившегося на одной из кроватей. Спиной их брат опирался на груду подушек, одна нога прямо в сапоге лежала на постели, а в руке у него, как обычно, была чаша с элем.

– Напиваешься в одиночку? – резко бросил Этельстан, которого раздражал один только вид Эдвига. Его брат превратился в преданную тень Идрика, и ему становилось все труднее ладить с ним где бы то ни было, не говоря уже о том, чтобы делить с ним ночлег.

Он пересек комнату и, осторожно присев на край кровати, вытянул ноги. Он очень устал, рана до сих пор беспокоила его; к тому же он опасался, что у него не хватит терпения, чтобы общаться с захмелевшим Эдвигом.

– А тут не с кем пить, – ответил Эдвиг, с трудом выговаривая слова, из чего Этельстан понял, насколько тот пьян. – Король объявил тайный сбор, а меня туда не пригласили.

Эдмунд, который сразу же направился к горящему светильнику на высокой ножке, теперь с интересом посмотрел на Эдвига.

– А чему посвящен этот сбор?

– Условиям мира, – фыркнул Эдвиг. – Архиепископ Эльфех только что прибыл из Кента, где он встречался с этим негодяем Торкеллом. – Он неопределенным жестом поднял свою чашу – за здоровье датчан, как решил Этельстан. – И король призвал к своей груди всех своих ближайших советников, чтобы Эльфех мог рассказать им, во что нам обойдется этот мир.

– Тогда что же ты делаешь здесь? – спросил Этельстан. Пьяный Эдвиг или трезвый, он все равно был этелингом и поэтому должен находиться с королем.

– Меня прогнали, – ухмыльнулся Эдвиг. – После того как застукали с девицей в покоях, предназначенных для архиепископа.

На лице Эдмунда отразились недоверие и отвращение одновременно.

– Боже мой, какой же ты дурак! Что ты там делал? Затащил какую-то служанку в постель к архиепископу?

– Она сама этого хотела, – возразил Эдвиг, – а комната была пуста! Откуда мне было знать, что туда ворвется Эльфех, который чуть в обморок не грохнулся при виде моей славной голой задницы? – И он расхохотался пронзительным пьяным смехом.

Эдмунд выразительно посмотрел на Этельстана:

– Может, мне врезать ему? Если он отключится, нам по крайней мере не придется его слушать.

– Судя по его виду, он и сам достаточно скоро отключится. А я хочу узнать, что ему известно о предложении мира. Эдвиг! Какие условия перемирия король предложил Торкеллу?

– Обычные отвратительные условия, – ответил Эдвиг и, казалось, даже немного протрезвел. – Двадцать четыре тысячи фунтов серебра и провизию на всю зиму. Взамен они должны убраться отсюда, как только вскроются ото льда морские пути, и поклясться, что больше никогда не вернутся снова.

– Чтобы достичь этого, потребуется больше, чем двадцать четыре тысячи фунтов серебра, – раздраженно бросил Этельстан. – Торкелл уже поставил нас на колени и прекрасно понимает это.

– Но это же и так гигантская сумма денег! – возразил Эдмунд.

– И все же он потребует еще больше, – сказал Этельстан, – а король будет вынужден заплатить.

Эдвиг сел и сбросил ноги на пол.

– Этельстан, по-видимому, прав, – сказал он, слегка покачиваясь. – Но приободритесь: есть и кое-какие хорошие новости. Наш северный друг Моркар нашел леди Эльгиву.

– Дьявол это, а не леди, – сказал Эдмунд. – И где же она?

Эдвиг снова поднял чашу, как для тоста.

– Умерла и похоронена на церковном кладбище в Линдсее.

Этельстан перехватил взгляд Эдмунда: похоже, что они одновременно подумали об одном и том же. Была ли Эльгива убита по приказу короля?

– Каким образом она умерла? – спросил Этельстан.

– Во время мора. Божья карающая рука в действии, – сказал Эдвиг, насмешливым жестом перекрестив воздух. – Она отправилась к своей кузине – как там ее? Ну, жена Сиферта? Такая высокая, с большими глазами?

– Альдит, – пробормотал Эдмунд. – Ее зовут Альдит.

Эдвиг щелкнул пальцами:

– Точно! Итак, Эльгива поехала прошлой зимой к своей кузине, заболела там и умерла вместе с половиной местных домочадцев. Эта самая кузина до последнего времени все скрывала, и Сиферту лишь недавно удалось это из нее вытащить. Похоже, он сам сейчас болеет, так что новость привез Моркар. Не повезло Сиферту, поскольку за это король отвалил его брату прекрасный надел земли в Пяти городах.

– Как будто ему нужна эта земля! – заметил Эдмунд. – Им с Сифертом там принадлежит практически все. А теперь к ним еще отойдут и земли, которые раньше принадлежали Эльгиве.

– За эти земли им придется платить налог, – напомнил ему Этельстан. Его отец был большим мастером обменивать землю на серебро и золото – один из немногочисленных его талантов.

– А налоги там будут немалые, – согласился Эдвиг, неуверенно вставая, чтобы налить себя эля. – Король, вероятно, постарается выжать все до последнего пенни, с каждого хайда английской земли, лишь бы спровадить отсюда датчан.

– Его таны еще взвоют от этого, – сказал Эдмунд.

Эдвиг вновь рассмеялся:

– Да уж, взвоют обязательно, жалкие трусы! Вы сами увидите их в зале королевского дворца. Эта зала сейчас напоминает псарню, забитую разъяренными рычащими собаками. Лают друг на друга по поводу того, как лучше остановить датских мерзавцев, но ни один не горит желанием поднять свой меч против них. Король проклинает их, проклинает дьявола, проклинает даже Бога, – но, конечно, не в присутствии духовенства. – Он сделал большой глоток из своей чаши и расплескал эль, когда вновь тяжело рухнул на кровать. – Он проклял бедного Ульфкителя за то, что тот проиграл битву при Рингмире. Кричал, что нашу сестру понапрасну отдали за этого лорда из Восточной Англии, у которого не хватило ума умереть после того, как он проиграл сражение, и он даже угрожал отобрать у него Эльфу и отдать ее за кого-нибудь другого. – Он снова помахал своей чашей. – Ваш приезд, милорды, будет встречен с большой радостью, обещаю вам, – новое мясо, на которое смогут накинуться эти псы. Будьте готовы к тому, что они попьют вашей крови.

Этельстан нахмурился и встал. Он уже услышал от Эдвига все, что хотел.

– Спасибо за предупреждение, – сказал он и повернулся к Эдмунду. – Думаю, пора дать знать королю и своре его псов, что мы уже здесь.

 

Глава 28

Декабрь 1010 года

Кингсхольм, Глостершир

Этельред внимательно изучал стоявшего перед ним человека – архиепископа, королевского эмиссара, его советника на протяжении многих лет. Затем он перевел взгляд с усталого лица Эльфеха на массивный золотой крест у него на груди и епископский посох с инкрустацией из серебра и золота, на который тот опирался.

Боже милостивый! Если бы этот человек вырядился подобным образом и встречаясь с Торкеллом, датчане удвоили бы сумму требуемой дани и при этом еще и посчитали бы, что их надули.

Почувствовав себя неуютно, он перевел взгляд с архиепископа на остальных, кто собрался в королевской зале, – своих родственников и ближайших советников. Эдвард, наследник трона, сидел по правую сторону от помоста, разодетый в золото, соперничающее с нарядом архиепископа. «Эдит постаралась, – догадался он, – и очень глупо поступила».

Напротив Эдварда в левой половине залы сидела Эмма, одетая в темное платье, более подходящее к данному случаю: единственным украшением на ней была серебристая вуаль, скрывавшая ее красивые волосы. Рядом с ней, потупив глаза и избегая взгляда короля, сидели его дочери. Он отдал их замуж за влиятельных людей; вероятно, они побаивались предстоящей стычки между их мужьями и отцом, которая вполне могла произойти. Но Этельред всю жизнь осыпал их золотом, и, если они хотели доказать ему свою благодарность, им следовало определиться, на чьей стороне окажется их преданность в этой ситуации.

Затем он бросил взгляд на скамью этелингов. Старших до сих пор не было. «Является ли их отсутствие благословением судьбы, – подумал он, – или же предвестием надвигающейся беды?»

Были прочитаны молитвы с просьбой дать им мудрости, и теперь он чувствовал, что все глаза в зале устремились на него в ожидании, когда он даст знак архиепископу говорить. А он все колебался, внимательно изучая лицо Эльфеха и пытаясь найти там намек на то, какие именно вести он принес им от врага, однако ничего так и не смог прочесть. Уже кивнув Эльфеху, чтобы тот начинал, он вдруг заметил, как Этельстан и Эдмунд входят в залу и занимают свои места.

Итак, они все-таки явились, его непокорные сыновья. Ему хотелось спросить у них, какие дела могли их задержать, но в этот момент внимание его привлек голос Эльфеха, заполнивший пространство с силой проповеди.

– Торкелл расквартировался на зиму в Рочестере, милорд, – начал Эльфех, – что привело к немалому смятению среди горожан. Я встретился с ним там и изложил ему предложенные вами условия. Ваше предложение снабдить его провиантом на зиму было принято, и в залог подтверждения ваших слов и с целью ослабить тяготы, свалившиеся на плечи жителей Рочестера, я уже распорядился, чтобы туда направили запасы еды, собранные с моих собственных земель.

Этельред одобрительно кивнул. Если бы архиепископ не дал датчанам провизию, они все равно украли бы ее в каком-то другом месте. Однако для нескольких тысяч мужчин на три месяца потребуется гораздо больше, чем может дать Эльфех. Так что еще много чего придется туда отослать – тяжкое бремя для южных графств, которые этому точно не обрадуются.

– Согласны ли они взять предложенную нами дань и покинуть Англию? – настойчивым тоном спросил он.

Ему не терпелось поскорее узнать это, но что-то во взгляде архиепископа предупреждало его, что ему вряд ли понравится то, что он услышит.

– Датчане отказались от двадцати четырех тысяч фунтов серебра, которые я им предложил, и вместо этого потребовали сорок восемь тысяч фунтов.

В ушах у него громкими пульсирующими ударами застучала кровь, но все это потонуло в криках ярости и возмущения, заполнивших залу.

Сквозь этот немыслимый гвалт до него донесся голос Идрика:

– Они просто сумасшедшие!

– Нет, не сумасшедшие, – пробормотал себе под нос король, когда снова обрел дар речи. – Они – дьяволы.

Они хотят его сломить, хотят посеять бунт. Они уже разорили и ограбили большую часть северных графств, сожгли урожай, отобрали в равной степени все как у богатых, так и у бедных. Вся тяжесть этой дани должна была упасть на Уэссекс, но по Уэссексу был нанесен удар еще прошлым летом.

– Наш народ и так уже возмущается налогами, которые ему пришлось заплатить, чтобы укрепить города, а также экипировать нашу армию – и все понапрасну. Вам, архиепископ, не хуже моего известно, как люди Англии встретят требование новых податей. Что же вы сказали им на это?

– Я сказал, что вернусь к ним с вашим ответом через неделю после Богоявления.

Боже правый! Неужели старый дурак не сообразил, как использовать зимние месяцы в свою пользу? Намного лучше было бы, если бы датчане сидели в своих зимних лагерях и ломали голову над тем, что же планируют эти англичане, чем давать им быстрый ответ, каким бы он ни был.

– А почему вы назначили время ответа так скоро, на конец января? – недовольно прорычал он.

– Я пытался отсрочить ответ, милорд, но эту дату назначил Торкелл, и при этом он угрожал еще большей жестокостью, если мы не примем ее.

Торкелл. Одно только это имя вызывало ужас среди англичан. И все же Торкелл – всего лишь смертный, и притом весьма жадный. Эту слабость можно использовать, чтобы подчинить его. Подобное уже случалось раньше.

– Будет крайне непросто собрать такую большую дань, даже если мы согласимся на их требования. Мы должны выиграть время. – Он подался вперед на своем кресле и по очереди окинул сверлящим взглядом каждого, кто сидел в комнате. – Я назову вам ответ, который собираюсь послать Торкеллу. Я не буду сразу принимать его требования, поскольку не хочу, чтобы он видел во мне легкую добычу. Пусть я и вынужден буду в конце концов принять его условия, я покажу свою слабость, если не попробую торговаться с этим мерзавцем. Мы набьем их желудки, чтобы предотвратить новые разрушения, но нет необходимости торопиться наполнять их корабли своим серебром. Что скажете? Какой бы безнадежной ни выглядела эта игра между нами, это все же игра, в которой мы должны стремиться к выигрышу.

Присутствующие начали советоваться друг с другом, и зала наполнилась шумом голосов. Король внимательно следил за всеми, видя на одних лицах сомнение, на других – отчаяние. Заметив, как для слова поднялся Этельстан, он тихо выругался. Его сын редко соглашался с ним хоть в чем-нибудь, и по его нахмуренным бровям можно было сказать, что сейчас последует какое-то возражение. Он откинулся на спинку своего кресла и приготовился к этому.

– Я призываю вас, мой король, – сказал Этельстан, – отдать датчанам все, что они требуют, лишь бы как можно скорее избавиться от них.

Он напрягся. Это было подозрительно. Слишком уж неожиданное заявление от того, кто обычно звал браться за оружие. Какой хитрый политический ход за этим кроется?

– Ты удивляешь меня, – сказал он. – В прошлом ты всегда первым выступал против любых уступок датчанам. Насколько я помню, твои планы всегда сводились к тому, чтобы сражаться.

– Мы и сражались, милорд. Но проиграли. Некоторые из присутствующих в этой комнате были на поле той битвы. А многие другие из тех, кто там был, сейчас мертвы, потому что датчане оказались лучше вооружены и лучше подготовлены. Да, я до сих пор считаю, что нам нужно сражаться с ними, но лишь тогда, когда мы станем сильнее, чем сейчас. Наш народ потерял мужество, наши города сожжены, наши женщины изнасилованы. Мы – поверженное королевство, милорд. И, если мы будем играть с ними и они вновь возьмутся за нас…

– Никакой я не поверженный, – раздраженно прорычал король, – что бы ты там ни вбил себе в голову. И я решительно настроен придерживаться выбранного мною курса – отказать требованиям датчан и предложить им что-то меньшее. Они либо согласятся, либо упрутся, но в любом случае это по крайней мере даст нам время.

Он выдержал паузу и снова обвел присутствующих тяжелым взглядом, заглядывая каждому в глаза и везде встречая согласие – за исключением двух старших сыновей. Следующие свои слова он адресовал им:

– Я согласен, что нам нужны хорошо подготовленные, обученные воины, и, хотя я уже клялся, что никогда снова не найму датчан для защиты своего королевства, пришло время вновь опробовать такую политику. Архиепископ, – перевел он глаза на Эльфеха, – вы делали такое предложение Торкеллу?

– Простите меня, милорд, но не делал, – ответил тот.

Эти слова стали для него ударом. Он рассчитывал, что на переговорах Эльфех поставит на рассмотрение вопрос о возможном будущем альянсе с этим датским военачальником. И вся его стратегия опиралась на это.

– Почему? – требовательно спросил он.

– Потому что Торкелл является лишь одним датским вожаком из трех, милорд, и мне не позволили поговорить с каждым из них с глазу на глаз.

Этельред кивнул:

– Значит, они не доверяют друг другу. Что ж, это все к лучшему. – В конце концов, миссия Эльфеха, возможно, была не таким уж полным провалом, если удалось получить столь полезную информацию. – Что еще вам удалось выяснить?

– У Торкелла больше всего людей, – ответил Эльфех, – сорок кораблей дисциплинированных йомсвикингов. Предводителем второго по силе войска является его брат по имени Хемминг. Его отряд набран из представителей языческих северных народов, и, по моему суждению, особой любви между северянами и датскими моряками нет. Однако Торкелл и Хемминг связаны крепкими родственными связями, которые непросто нарушить.

Этельред пренебрежительно хмыкнул. Наш добрый епископ забыл свою Библию. Каин и Авель тоже были братьями, но это не помешало одному убить другого. Амбиции, жадность и даже просто красивая женщина способны разлучить самых близких родичей. Он взглянул на своих сыновей. Если бы он мог читать их души, чтобы узнать, какие завистливые коварные планы скрываются там!

– А что же третий военачальник? – спросил он.

– Его силы наименьшие – двадцать кораблей, по моим подсчетам. Он молод, одного возраста с вашими сыновьями, но говорят, что он проверенный опытный боец, а его люди вооружены лучше всех.

– Известно, что молодость безрассудна, – проворчал Этельред. – Возможно, этого юнца удалось бы убедить переметнуться на нашу сторону, если бы нам удалось донести до него эту мысль. – При этих словах лицо Эльфеха помрачнело. – Я вижу, архиепископ, что в этом молодом военачальнике есть что-то такое, что вам не нравится. Что же это? Кто он такой?

– Его имя Кнут, милорд. И он сын Свена Вилобородого.

Имя Вилобородого повисло в воздухе, словно отзвук проклятия, словно призыв, по которому в залу проник зловещий призрак его брата, – Этельред снова почувствовал его присутствие.

«Во имя всех демонов преисподней, – подумал он, – почему ты продолжаешь мучить меня?» Он уже толком не знал, к кому именно сейчас обращается, – к своему мертвому брату, к Свену или к самому дьяволу. Это не имело значения. Он ненавидел и боялся их всех. В груди появилась болезненная тяжесть, и когда он поднял голову, то увидел лицо брата, большое раздутое пятно, зависшее над его сыновьями.

Ради бога, что ему нужно? Станут ли его сыновья жертвами Эдварда или превратятся в орудие в его руках, занесенные, словно мечи, чтобы уничтожить Англию?

– Я проклинаю тебя, – едва слышно выдохнул он, а затем, вложив в голос все свои силы, он проревел: – Ты не будешь править здесь! Убирайся отсюда!

К его облегчению, видение сжалось в размере, превратившись практически в ничто, но облегчение быстро сменилось ужасом, когда призрак ринулся на него, послав острую боль ему в грудь. А затем он, словно издалека, услышал неясные приглушенные крики и шум голосов.

Услышав дикий крик короля, Эмма тут же бросилась к нему, однако архиепископ Эльфех оказался там раньше и успел схватить Этельреда за плечи, не дав ему упасть с высокого кресла. Встав на колени подле короля, она крикнула, чтобы принесли вина; осторожно похлопав его по щекам, она с облегчением увидела, как глаза его сразу же открылись. Кто-то протянул ей платок, и она вытерла им слюну с его рта и подбородка, прежде чем поднести к его губам чашу с вином.

«Он не умрет», – успокаивала она себя. Такие припадки уже случались с ним и раньше. Он придет в себя.

Но все равно ей хотелось, чтобы у всего этого было поменьше свидетелей.

Король проглотил немного вина, после чего оттолкнул от себя чашу.

– Довольно, – слабым голосом сказал он, сердито нахмурившись.

Лицо его по-прежнему было бледным, точно саван. Оглянувшись по сторонам на окружавшие их лица, она подумала, что страх в их глазах, наверное, был отражением ее собственного страха. Когда Этельред начал падать, у нее мелькнула мысль, что так рушится все королевство. Все оказалось, слава богу, не так мрачно, но как он объяснит то, что все они только что видели и слышали – смертельно испуганного короля, который страшным голосом кричит на невидимого духа?

Она могла только догадываться, что происходит в головах людей, столпившихся сейчас вокруг него. Они действительно уже начали перешептываться.

– Архиепископ, – сказал Этельред, все еще тяжело дыша, – я благодарю вас за службу. – Он слабо махнул рукой. – А теперь оставьте меня, все вы, – скомандовал он; при этом в голосе его оказалось достаточно силы, чтобы заглушить ропот. – Идрик, Хьюберт, останьтесь. Я продиктую набросок ответа датчанам, который завтра представлю на рассмотрение витена.

Она изумленно смотрела, как родственники и советники короля молча повинуются его приказу. Конечно, они обменивались смущенными и встревоженными взглядами, но даже этот ослабленный недугом Этельред обладал огромной властью над своим окружением. Она вдруг поняла, что он может спросить с них и за то, что они видели собственными глазами.

Она стала искать Эдварда среди покидающих комнату и обнаружила, что заботу о нем взяла на себя Эдит, которая уводила его, обняв рукой за плечо. Он даже не оглянулся на нее, как ни разу не посмотрел в ее сторону и во время совета.

Ему не нужна была мать.

Сердце ее сжалось от боли, и она вновь переключила свое внимание на короля, который сейчас находился в окружении Идрика и Хьюберта.

Этельред смотрел на нее с выражением удивления и неприязни на лице: очевидно, его раздражало то, что она до сих пор была здесь.

– Я хочу, чтобы вы подождали меня в моей комнате, леди, – резко сказал он. – То, что я буду сейчас здесь делать, вас не касается.

Она изучала его лицо, все еще очень бледное после припадка или видения – кто знает, что именно так поразило его. Пальцы его крепко вцепились в подлокотники кресла, как будто таким образом он пытался унять донимавшую его боль.

– Милорд, – мягко сказала она, – а не может это дело подождать до утра? Боюсь, что вы больны.

– Вы ошибаетесь. – Он гневно взглянул на нее, а голос его прозвучал зловеще.

Она прочла угрозу в его глазах. Он не признает даже мельчайшего намека на свою болезнь. Заговорив об этом при Идрике и Хьюберте, она совершила большую ошибку.

Поклонившись, она уступила его воле и вышла из приятной теплоты залы в холодную декабрьскую ночь, залитую лунным светом. Во дворе никого не было, кроме Этельстана и Эльфеха, которые стояли и разговаривали, плотно запахнувшись в свои плащи.

Этельстан поймал ее взгляд, и она почувствовала, как сердце ее вновь больно сжалось. Это был еще один человек, о котором она тревожилась. Прошло уже много месяцев с тех пор, как она видела его в последний раз, и за это время он, как ей показалось, очень сильно изменился. Он, конечно, устал с дороги, но помимо этого она прочла на его лице отголоски пережитой боли и невосполнимых потерь. Список дворян, погибших в битве при Рингмире, был длинным, и среди этих имен значились его друзья и родственники. Вся Англия зашаталась после того побоища, но он был его свидетелем и участником. Как это могло не оставить на нем свой след?

Эльфех наконец тоже повернулся и, увидев ее, любезным жестом протянул вперед руку. Она подала ему свою ладонь, и он поцеловал ее перстень со степенной учтивостью.

– Как чувствует себя король? – спросил он с тревогой в глазах.

– Он настаивает, что не болен, – сказала она. – То, что беспокоило его, что бы это ни было, уже прошло.

– Он боится теней, – фыркнул Этельстан.

– Проявляйте больше сострадания, милорд, прошу вас, – сказал Эльфех. – Только что в зале он бросил вам много резких слов, но не позволяйте этому настраивать вас против него. Ваш отец находится в жесткой осаде своих врагов, и у него просто не хватает терпения даже на тех, кого он любит.

– Ваша вера в то, что мой отец любит меня, весьма трогательна, архиепископ. Простите меня, если я не в состоянии ее разделить с вами.

– Нет! – осуждающе воскликнул Эльфех. – Этого я не прощу! Этельстан, вы должны совладать со своим гневом, особенно сейчас, когда ваш отец так нуждается в…

– В чем бы ни нуждался мой отец, в мою сторону за помощью он точно не смотрит. Он не станет слушать меня, и вы сами прекрасно знаете почему, не хуже, чем я.

Негодование в голосе Этельстана было хорошо знакомо Эмме, но теперь в нем слышались еще и нотки горечи и даже боли. Если бы он только знал, как в этом напоминал отца…

– Этельстан, – тихо заговорила она, притянув к себе его взгляд, – то, что он не слушает вас, еще не значит, что он не может вас услышать.

– Королева совершенно права, – согласился с ней Эльфех. – Вы не можете знать, что у него на уме или как он отреагирует на ваши слова, когда останется один и на душе у него будет мир и покой.

– А бывает ли у моего отца мир на душе? – с сарказмом спросил Этельстан. – Я такого никогда не видел.

Эльфех с нетерпением вздохнул.

– Вы были слишком надолго разлучены с королем, Этельстан. Что вы в действительности знаете о нем сейчас? Да, он подозрительно относится к вам, мне это известно. Но вы должны простить ему это. Господь наш велит нам прощать до семижды семидесяти раз. И я прошу вас оказать своему отцу такую милость, тем более сейчас, во времена великого смятения. Ему необходимо, чтобы все его сыновья были рядом с ним, но больше всего ему нужны вы. И вы не должны оставить его.

– Я дал ему клятву преданности, когда достиг совершеннолетия, архиепископ, и я ее никогда не нарушу.

– И все же вы испытывали искушение, милорд.

Этельстан выглядел так, будто только что получил пощечину, и Эмма пришла ему на помощь.

– Искушение – еще не грех, – сказала она.

– Тем не менее человек слаб, и зачастую худшие из глупостей рядятся в одежды мудрости и доблести, – ответил на это Эльфех. – По этой причине, Этельстан, я прошу вас прямо сейчас повторить для меня свою клятву верности королю.

В глазах Этельстана вспыхнули злые огоньки, испугавшие ее.

– Вы не доверяете мне, архиепископ, так же, как мой отец?

– Я доверяю вам всей душой, милорд, – заверил его Эльфех. – Но если королю когда-либо случится спросить при мне о вашей лояльности к нему, я хочу иметь возможность сказать, что вы перед лицом Господа нашего поклялись мне в том, что полностью преданны ему. – Он взял золотой крест, висевший у него на груди, и выставил его вперед в направлении Этельстана.

Она затаила дыхание, поскольку видела, что Этельстан с большим трудом сдерживает злость. Она даже ожидала, что он может просто выругаться и уйти.

Но вместо этого он удивил ее, протянув руку к кресту.

– Я присягаю в верности своему господину и отцу, моему королю, на все то время, сколько будет длиться его царствование. – Голос его был напряженным, но слова звучали четко.

Она расслабилась и спокойно задышала вновь, а Эльфех положил Этельстану руку на плечо.

– Однажды, – сказал архиепископ, – из вас получится великий король, возможно, столь же великий, каким был Альфред. Доверьтесь Богу и не впадайте в отчаяние. – Тут он повернулся к ней. – Вы, миледи, также были свидетельницей этой клятвы. Я верю, что при необходимости вы повторите то же самое.

– Повторю, – заверила она его.

– Тогда я могу быть доволен, – сказал Эльфех. – Милорд, я доверю вам проводить королеву в ее покои в целости и сохранности. Я и сам сделал бы это, для меня это честь, однако я крайне устал и замерз.

Перекрестив их, он пробормотал благословение и пожелание доброй ночи. Она смотрела ему вслед, когда он медленно уходил; поникшие плечи и неровная походка выдавали крайнее измождение, которое он тщательно скрывал в присутствии короля.

– Я все думаю, – тихо произнес Этельстан, – знает ли отец настоящую цену этому человеку? И то, насколько неутомимо он служит своему королю?

– Подозреваю, что нет, – ответила она. Не в большей степени, чем верит в лояльность собственного сына, как бы странно это ни звучало.

Вместе они отправились в покои короля, ступая по липкой грязи во дворе. Всего через несколько шагов она была вынуждена схватиться за его руку, чтобы не упасть, и одно это прикосновение уже вызвало трепет во всем ее теле. Как так получается, спрашивала она себя, что, сколько бы времени они ни были в разлуке, какие бы расстояния ни разделяли их, ее страсть к нему продолжает гореть с той же силой? Она была не в состоянии загасить ее. Казалось, будто ее плоть и кровь понимали то, что сама она пыталась отвергать: что какая-то ее часть должна всегда принадлежать только ему.

Она взглянула на его лицо; полная луна стояла высоко в небе, и при ее свете было хорошо видно, что губы его плотно сжаты, а брови нахмурены. Она ощущала его гнев – на отца, на датчан, возможно, даже на нее – ей трудно было судить. Ей хотелось бы облегчить его состояние, рассказав ему все, что было у нее на сердце. Но она не могла этого сделать. Всего несколько мгновений назад он вновь повторил свою клятву верности королю, и эта клятва принуждала их обоих к молчанию. Она сделала глубокий вдох, и в голове у нее промелькнула масса вопросов, которые она могла бы ему задать, – о сражении при Рингмире, о его ранении, о том, как долго и утомительно тянулись его дни в Лондоне, об отчаянии, которое она читала на его лице, когда он опять присягал королю.

Но она отбросила их все и просто спросила:

– Останетесь ли вы теперь при короле? – Что на самом деле означало: останетесь ли вы теперь со мной?

Некоторое время он молчал. Она насчитала три пройденных ими шага. Четыре.

– Я останусь, – наконец сказал он, – пока король не прикажет мне уезжать. – Он сделал паузу, а затем добавил: – Либо пока вы не прикажете мне этого.

«А этого, – подумала она, – не произойдет никогда». Она никогда не попросит его уйти, хотя вслух произнести это она не смела. Она уже и так слишком близко подошла к тому, чтобы нарушить связывавшее их молчание, и теперь искала пути, как отвести их обоих от края бездны, на котором они оказались.

– Та клятва, которую вы сегодня вечером дали архиепископу, – сказала она. – Это был хороший поступок.

Они достигли входа в королевские покои, и здесь Этельстан повернул к ней своей хмурое лицо.

– Вы уже однажды просили меня дать похожую клятву, Эмма, и сейчас я задам вам тот же вопрос, что и тогда. Когда я наконец буду свободен, чтобы вступить на королевский трон, где гарантия, что он останется моим? Я видел силу наших врагов, и этого достаточно, чтобы отпугнуть даже опытного воина. Что же касается короля, вы сами видели, что произошло с ним в зале некоторое время назад. Одно упоминание имени Свена Вилобородого уже поставило его на колени. Вся Англия на коленях! – Губы его скривились в горькой гримасе. – Подумайте над этим хорошенько, миледи, а затем еще раз скажите мне, если сможете, что моя клятва ему сегодня вечером была хорошим поступком.

Ее ответа он дожидаться не стал, а вместо этого широким шагом пошел обратно. Она осталась стоять одна; его резкие слова эхом отзывались в ее сознании, добавляя его опасения и страхи к тому ужасу, которым и так было наполнено ее сердце. Страдая от холода и еще чего-то гораздо более гнетущего, она еще долго стояла так, купаясь в лунном свете, и раздумывала не только над тем, что сказал Этельстан, но и над всем тем, что произошло в большой зале королевского дворца. С особой ясностью в ее голове вдруг всплыли слова Эльфеха, а в мозгу вспыхнуло имя, которое она не слышала уже много лет.

Кнут.

Он был юношей с огненно-рыжими волосами и черными глазами своего отца лет четырнадцати от роду, не больше, когда она пыталась вырваться от него на покрытом галькой берегу, омытом лунным светом. Тогда ей на помощь пришел Этельстан, однако она никому не сказала, даже ему, что ее обидчиком был сын короля Свена. Если бы она это сделала, Кнут, конечно, попал бы в руки Этельреда; а поскольку после этого за его судьбу не смог бы поручиться никто, она сохранила молчание.

Какие иллюзии затмили ее сознание в ту ночь? Неужели она думала, что жест милосердия с ее стороны мог как-то изменить Кнута, который был ярым врагом Англии с самого рождения? Неужели она действительно могла быть настолько глупой?

«Зачастую худшие из глупостей рядятся в одежды мудрости и доблести», – предупредил их Эльфех. Ей показалось, что эти слова в большей степени были адресованы ей, чем Этельстану. Жест, который она считала мужественным и милосердным, на деле обернулся величайшей ошибкой. Сейчас Кнут стал мужчиной и воином, и он опять пришел сюда, чтобы грабить англичан. Кто мог сказать, с какими ужасами еще столкнется – и уже столкнулся – народ Англии из-за того выбора, который она сделала на том пустынном берегу, когда считала себя такой умной и милосердной?

 

Глава 29

Январь 1011 года

Редмир, Холдернесс

– В Нортгемптоншире они разграбили и разрушили не чей-то вражеский дом! Это был мой дом! – Эльгива, до сих пор разъяренная новостями, которые дошли до нее месяц назад, раздраженно расхаживала перед Алриком взад и вперед. Она сдерживала свой гнев столько недель, и теперь для нее стало большим облегчением наконец дать ему выход. – Я – жена Кнута и, таким образом, дочь их короля. Эти собаки не смеют и пальцем прикасаться к моему имуществу!

– Набег совершался ночью, миледи, и ни один из них не мог знать, что это поместье принадлежит жене…

– Все равно они должны были это знать! Мой управляющий открыл им ворота и представился, а они вспороли ему живот! Как ты это объяснишь?

Алрик только пожал плечами, и ей захотелось дать ему пощечину.

– Скорее всего, они просто были пьяные, – сказал он.

– Пьяные? Разумеется, они были пьяные. Они были пьяны от жажды насиловать и убивать. Такие вещи я видела собственными глазами. – Она не только видела, но и в течение многих лет потом пыталась стереть это из своей памяти. Даже теперь жуткая картина невольно всплыла у нее перед глазами – блеск стали в лучах солнца и кусок окровавленного мяса. Который когда-то был женщиной. Она разразилась проклятием.

– Это люди Хемминга совершили набег на ваши земли, – запротестовал Алрик. – Он даже не пытается контролировать их – просто выпускает, как свору голодных волков, и позволяет утолять жажду крови на всех, кто встречается у них на пути.

Она обернулась к нему, все еще кипя от злости. Все они одинаковые, эти мужчины, такое же кровожадное зверье – датчане, англичане, нормандцы, все. Ни один из них не лучше этих молодчиков.

– И что же сделал мой муж, который так высоко ценит дисциплину, когда узнал об этом?

– Он не мог сделать ничего, леди. Абсолютно ничего. Хемминг – брат Торкелла. Все трое являются военачальниками, и они не бранят своих людей за то, что те занимаются разграблением вражеских земель.

– Но я же не враг! – Этот аргумент вновь возвращал разговор к самому началу. В изнеможении она рухнула на стул. На душе было отвратительно.

– Кнут не доверяет Хеммингу, – сказал Алрик. – Он был бы рад избавиться от него самого и людей с его кораблей. Но Торкелл не хочет об этом даже слышать, и тут все заканчивается.

Нет, ничего еще не заканчивается. Если Кнут ничего не предпримет в отношении Хемминга, это сделает она сама.

– И где в данный момент находится Хемминг? – спросила она. Кнут был в усадьбе Турбранда, и Алрик приехал к ней, дабы предупредить, что завтра муж появится у нее. – Он поплывет на север вместе с Кнутом?

– Нет. Они с братом обосновались в Рочестере, наслаждаясь всеми удобствами епископского дворца. Боюсь, что для вас встреча с Хеммингом станет сомнительным удовольствием.

– Я и не ищу в этом удовольствия, уверяю тебя, – сказала она, – но благодарю тебя за то, что ты мне рассказал. Ты дал мне немало пищи для размышлений.

Сам того не ведая, Хемминг разжег между ними непримиримую кровную вражду. Она заставит его заплатить за разграбление ее земель, хотя, вероятно, и не скоро. Она должна быть терпеливой, но, когда придет ее час, удовольствие от мести благодаря долгому ожиданию окажется еще более приятным.

Две недели спустя она лежала в полутьме своей спальни, не в состоянии уснуть, и просеивала массу мыслей и впечатлений, крутившихся у нее в голове. Присутствие Кнута и команд двух его кораблей наполнило ее дом безумной суматохой, которая никак не утихала. В дневное время она практически не оставалась с мужем наедине. Турбранд встречался с людьми, приехавшими для этого из самого Линкольна, и Кнут приказал ей находиться на своей половине.

– Ваше присутствие в Холдернессе должно оставаться тайной, – сказал он ей. – Не хочу проснуться как-то поутру и обнаружить у нас перед воротами английскую армию.

– Армия короля за последнее время не добилась никаких успехов, – напомнила она ему, – да и Уэссекс очень далеко. – К тому же, как она надеялась, Этельред считает ее мертвой.

– Однако Нортумбрия слишком близко, – возразил он, – а Ухтред только обрадуется поводу разграбить Холдернесс. Он похож на медведя в спячке, которого было бы неразумно будить. Кроме того, как вам известно, он старинный враг Турбранда.

Поэтому, хоть ей и не хотелось, она оставалась на своей половине, вдалеке от тайных совещаний, проходивших в главной зале. Однако по ночам – а ночи эти были долгими и сладостными – Кнут принадлежал только ей.

Она повернулась набок, чтобы посмотреть на него. Лицо его казалось бледным в тусклых отблесках пламени очага. Он тоже не спал, лежал на спине, глядя куда-то на стропила крыши, и не обращал на нее внимания.

Она очень не любила, когда мужчина – кто бы это ни был – не обращает на нее внимания.

Сев, она стянула меховую накидку, лежавшую в ногах кровати, и, накинув ее на себя, поднялась с постели. Как она и рассчитывала, ее уход привлек его внимание.

– Что вы делаете? – спросил он.

– Наливаю нам немного вина. Что-то тревожит вас, но, даже если вы со мной этим не поделитесь, вино хотя бы поможет нам уснуть.

Она наполнила две чаши из кувшина, который приготовила с вечера; он до сих пор оставался нетронутым, потому что до этого они отвлеклись на любовные игры в постели. Они были и так пьяны друг другом без всякого вина, потому что это была их последняя ночь вместе. Утром он снова уплывал на юг, в Рочестер, к своему флоту.

Когда она вернулась к кровати, он сел, а она в очередной раз восхитилась его красотой и тем, как отблески огня окрасили его волосы и бороду в цвет старой меди. Их сыновья будут настоящими красавцами. Когда он на этот раз покинет ее, он оставит расти у нее в животе маленького мальчика. Эльгива была уверена в этом.

Она протянула ему чашу и стала следить за его реакцией, пока он пьет.

Он взглянул сначала на свою чашу, потом на нее.

– Я никогда не пробовал такого вина. Что вы с ним сделали?

– Мы с Тирой подмешали в вино мед и настои трав, – пояснила она. Кроме того, втайне от Тиры она применила здесь для своих личных целей кое-какие методы, которым научилась у этой саамской женщины. Она попробовала вино. – Думаю, это пока что наш самый лучший опыт. Мед, имбирь и корица. – А еще мускатный орех, увеличивающий мужскую силу; впрочем, она не видела необходимости упоминать об этом. Специи эти были очень дорогими, но она надеялась, что они стоят своей цены. – Вам понравилось?

Не отрывая от нее глаз, он вновь поднес чашу к губам, сделал глоток и кивнул.

– Мне очень нравится, – сказал он.

Она довольно улыбнулась и протянула ему подержать свою чашу, пока она будет укладываться на постель рядом с ним.

– Это вино обладает волшебными свойствами, – сказала она. – Одна лишь его чаша снимет с ваших плеч груз всех забот, а затем ваша жена заключит вас в свои объятья и заставит забыть о них.

– Вам нет необходимости использовать заклинания или магию, чтобы узнать, что заботит меня сейчас, – сказал он. – Нужно только спросить.

Скрестив ноги, она уселась на кровати рядом с ним – меховое покрывало, накинутое на голые плечи, чаша с вином, которую она держала двумя руками.

– Вас тревожит второе предложение короля Этельреда насчет гафола? Вы, конечно, не ожидали, что он сразу же согласится на ваши требования сорока восьми тысяч фунтов, не так ли?

Он нахмурился и задумчиво посмотрел на свое вино.

– Этельред хочет сыграть с нами в свою игру, собирается одурачить Торкелла. Но он ошибается. Английский король уже проиграл, хотя сам еще не знает об этом.

Слова эти прозвучали как одно из пророчеств Тиры, и это заставило Эльгиву невольно содрогнуться.

– Он предложил вам тридцать тысяч фунтов, – сказала она. – Вы хотите сказать, что не согласитесь на это?

– Нет, конечно, не согласимся. Они дали нам срок до Пасхи, чтобы ответить на это предложение, но я думаю, что мы не будем ждать так долго.

– Значит, вы скажете им свое «нет» и потребуете… что вы потребуете?

Он наклонился к ней и поцеловал в ухо:

– А вот это секрет.

Она провела пальцем по краю своей серебряной чаши, не глядя на него, потому что не хотела, чтобы он заметил ее недовольство. Она не любила, когда мужчины что-то держали от нее в секрете; хуже этого для нее было только их безразличие. Но она не станет обсуждать это с ним сейчас. Сегодня ночью она не хотела никаких ссор. Она должна удержать его в постели подольше, чтобы, уезжая, он точно оставил ее с сыном.

– Так вы все-таки расскажете мне, что вас тревожит? – спросила она.

Он осушил свою чашу и отставил ее в сторону.

– Я обнаружил, что попал в зависимость от сумасшедшего, – сказал он, откинувшись на подушки и заложив руки за голову, – и не знаю, как мне из этого выпутаться.

– Вы имеете в виду Хемминга, – сказала она и закусила губу. Она не должна бранить его за свое сожженное имение, как она делала это с Алриком. Хотя ей было трудно сдержать свое негодование.

– Хемминг – человек не большого ума, а здравого смысла в нем еще меньше, – сказал он. – У них с Торкеллом течет в жилах одна кровь, однако один является полной противоположностью другого. У Торкелла есть все, чего нет у Хемминга, но он и слушать не станет ни единого слова против своего брата. Поверьте, я спорил с ним насчет Хемминга столько раз, что уже и не упомню.

– Милорд, – сказала она, – и все же вы должны найти способ избавиться от Хемминга. – Она заглянула ему в лицо, ожидая, чтобы он посмотрел на нее, но, когда этого не произошло, она продолжила: – Если ветка дерева поражена болезнью, ее нужно срезать – так учила меня Тира. Если вы не будете беспощадны с Хеммингом, то этим подвергнете риску успех всего большого дела.

– Больше всего я боюсь того, – согласился он, – что Хемминг предпримет какой-то дурацкий шаг, который подорвет план моего отца завоевать Англию, – о котором сам Хемминг ничего не знает. И тем не менее пока что он мне нужен. Помимо этого мы дали клятву друг другу. Если я ее нарушу и совершу в отношении его какое-то предательство, я потеряю свою репутацию даже среди собственных людей. А Торкелл, безусловно, будет искать способ отомстить мне за брата. Нет, об этом не может быть и речи. И все же мне очень неспокойно с Хеммингом, – нахмурившись, закончил он.

– Вы боитесь, что он может выступить против вас? Конечно же нет! Вы сын Свена. Если бы он ударил… – Она запнулась: разве разграбление Хеммингом ее имения не было ударом по Свену, пусть и непрямым, опосредованным?

Словно угадав ее мысли, Кнут взял ее руку и поцеловал ее.

– Ваш сожженный дом был просто грубой ошибкой, а не спланированным ударом. – Он снова нахмурился. – Впрочем, это прекрасный пример того, как неразумно Хемминг командует своими людьми. Если бы Торкелл, или я, или даже Алрик были поблизости, этого никогда бы не произошло. Сейчас я уже ничего поделать не могу, но когда-нибудь, клянусь вам, я отстрою вам дворец на том месте, где когда-то стояло ваше поместье.

Он обхватил ее и крепко поцеловал, в то время как пальцы его начали ласкать ее груди и остальные женские прелести. Однако, если сладкое вино и нежное соприкосновение обнаженной плоти способствовали тому, чтобы выбросить мысли о Хемминге из его головы, с ней этого не произошло. Она не была связана никакими клятвами, и имелся должок, по которому ей еще заплатят.

Ранним утром на следующий день она пошла искать Алрика. Найдя его, она отвела его от толпы морских вояк в зале и увлекла за собой в занавешенный альков, где они были укрыты от посторонних глаз.

– С Хеммингом нужно что-то делать, – прошептала она. – Кнут хочет от него избавиться, но ничего не может предпринять, поскольку связан клятвой. – Выгнув бровь, она взглянула на Алрика. Она, конечно, сейчас рисковала, но не думала, что риск был таким уж большим. – Я не связана никакими клятвами, и я расплачусь с Хеммингом за нападение на мое поместье. Впрочем, мне самой не справиться. Поможешь?

– Особой любви к Хеммингу я не питаю, – сказал он, – и вам нужно лишь приказать, чтобы ваша воля была исполнена. Вы и сами это знаете.

– Пойми меня правильно, – сказала она. – Мне нужна его жизнь, и я хорошо заплачу за это. – Открыв сжатую ладонь, она показала ему лежащий в ней большой рубин. – Когда дело будет сделано, ты получишь еще один такой же камень.

Он взял рубин, и глаза его жадно заблестели. Затем он взял ее за руку и поцеловал кончики пальцев.

– Я сделаю это из любви, леди, – сказал он, – но за подарок спасибо. – Он поцеловал ее ладонь, а потом нежно прикусил ее под большим пальцем, глядя ей прямо в глаза. – Как вы желаете, чтобы это было сделано? – шепотом спросил он.

Она посмотрела ему в глаза и подумала о том, что он имеет в виду под словами «из любви». Они вместе познали страсть, и даже сейчас при прикосновении его губ к ее руке в ней проснулся голод, от которого в горле перехватило дыхание. Но все же это была не любовь. Неохотно она забрала у него свою руку и полезла в кошелек у себя на поясе, вынув оттуда небольшой глиняный флакончик, запечатанный воском.

– Подлей эту жидкость Хеммингу в чашу с элем. Вылей все.

Она знала, что средство это очень сильное, но все же хотела быть уверена, что оно даст требуемый эффект. Тира научила ее, как готовить зелье из высушенных листьев валерианы и корня крапивы, и поэтому ей было легко проделать то же самое с корнем болиголова. Сложность заключалась лишь в том, чтобы сделать это тайно, не попав под всевидящий взгляд Тиры.

– Будь осторожен, – сказала она, положив свою ладонь ему на щеку. – Я не хочу, чтобы тебя раскрыли.

Он кивнул, взял маленький флакон и тихо выскользнул наружу. Она подождала несколько минут, после чего и сама вышла из алькова в центральную залу поместья.

В дальнем конце комнаты Тира укладывала какие-то свертки в ящики для провизии, которые должны были взять с собой люди Кнута. Выгнув бровь, она посмотрела на Эльгиву таким понимающим взглядом, что ее охватила волна дурных предчувствий.

«Но ведь Тира ничего не знает, – уверяла она себя. – А когда Хемминг будет мертв, все, о чем она догадывается, будет забыто».

С этими мыслями она отправилась искать Кнута, чтобы пожелать ему доброго пути.

 

Глава 30

Март 1011 года

Аббатство Уэруэлл, Гемпшир

Дело шло к полудню, когда Эмма, стоявшая в здании монастыря вместе с Уаймарк, взглянула на квадрат унылого, закрытого тучами неба над центральным двором аббатства. Ливший все утро дождь на какое-то время прекратился, обернувшись мерцающим туманом из мельчайших капель воды. «Желанная передышка, – подумала она, – пусть даже ненадолго».

Она опустила взгляд на дочь и падчерицу, которые присели у большой лужи посреди монастырского двора. Не обращая внимания на сырой воздух вокруг и мокрую траву под ногами, они были полностью поглощены наблюдением за деревянной щепкой, плывшей по поверхности воды. Немного в стороне стояла няня Годивы, не сводя глаз со своей подопечной, которой не было еще и двух зим от роду; в данный момент маленькая девочка опустилась на четвереньки и, казалось, готова была последовать за своей импровизированной лодочкой прямо в этот неглубокий водоем. Одиннадцатилетняя Матильда, похоже, была столь же бдительной, как и няня ребенка. Она помахала перед Годивой еще одной щепкой, и та, издав восторженный возглас, тут же уселась на траву, сразу потеряв всякий интерес к своему уплывающему кораблику.

– Матильда напоминает своих старших сестер, когда те были в ее возрасте, – сказала Эмма Уаймарк, когда они возобновили свою прогулку. – На пороге женской зрелости, но при этом все еще дитя.

«Теперь, – подумала она, – все три старшие дочери короля уже замужем, в то время как Матильда в скором времени даст монастырский обет, который навсегда упрячет ее за стенами аббатства». По настоянию Эммы всех сестер собрали вместе на предстоящую церемонию посвящения, где они встретились впервые за десять лет.

– Я вот думаю, у кого из дочерей короля будет более простой жизненный путь, – сказала Уаймарк. – У тех, кого отдали замуж за богатых лордов, или у этой, повенчанной с Богом?

– Если человек не подходит для какого-то жизненного пути, тот окажется для него тяжким, каким бы легким он ни казался другим со стороны, – ответила Эмма. – Ты могла бы представить себе Эдит монашкой?

Уаймарк рассмеялась.

– Нет, – сказала она. – Даже положение аббатисы не удовлетворило бы Эдит.

«Что уж говорить, если даже положение жены элдормена не удовлетворяет Эдит», – подумала Эмма. Она надеялась, что Эдит планирует покинуть двор сразу после сбора на Пасху, как сделали это все ее сестры. Однако Эдит сразу четко дала понять, что останется рядом с королем. Можно не сомневаться, что при этом она будет всячески поддерживать советы, которые ее могущественный супруг нашептывает на ухо Этельреду, каким бы ядом они ни были пропитаны.

Не будучи ни официальным советником, ни королевой, Эдит тем не менее обладала немалым влиянием при дворе как жена Идрика и дочь короля и всегда была готова занять со своими советами место королевы, если Эмма по каким-либо причинам покинет двор, – чтобы посетить свои поместья, чтобы увидеться с сыном или чтобы отправиться в изгнание, ожидать рождения еще одного ребенка.

Она вновь посмотрела на свою маленькую дочь, подумав, благословит ли ее Господь на рождение других детей, а также сможет ли она в этом случае удержать то небольшое влияние, которое она все-таки имела на короля? Время от времени ей удавалось брать верх в их стычках, как получилось с этим продолжительным пребыванием здесь, в Уэруэлле. Несмотря на возражения Эдит, ей удалось убедить Этельреда, что дочерям короля следует провести лучшую часть Великого поста с Матильдой, моля Господа о милости по отношению к королевству.

А королевство действительно нуждалось в том, чтобы за него усердно молились. И если была хоть капля правды в завуалированном предостережении от ее матери, которое она получила всего два дня назад, то их государству требовалось гораздо больше, чем просто молитвы.

Я не призываю тебя отступать от твоего долга перед своим супругом и королем, но настоятельно советую тебе найти пристанище для тебя и твоих домочадцев. Прошу тебя, выбери для этого какую-нибудь крепость у берега моря, чтобы в случае необходимости ты могла отослать своих детей в безопасное место.

С тех пор как она прочла эти слова, они словно горели у нее в мозгу, как будто были начертаны огнем. Что могла знать или подозревать ее мать, чтобы дать подобный совет? Сколько времени у нее есть, чтобы подготовиться к бедствиям, на которые намекает это послание, и как ей собрать вокруг себя детей, если это на самом деле произойдет?

Эдвард уже и так был для нее вне досягаемости, поскольку Идрик отослал его на другой берег Северна, в поместье его приемной семьи. Она позаботилась о том, чтобы туда его сопровождал сын Уаймарк, Роберт, а также послала на север отца Мартина присматривать за мальчиками из небольшого монастыря Святого Петра в Шрусбери. Но все они теперь находились от нее на расстоянии многих дней пути.

Ей нужно было предупредить отца Мартина и хорошенько обдумать то, что посоветовала ей мать. У нее было два укрепленных поместья у побережья, в Эксетере на западе и в Ипсвиче на востоке, причем оба они чудесным образом уцелели во время набегов датчан прошлым летом. Нужно было провести некоторые приготовления, предупредить управляющих в обоих этих местах быть готовыми к ее приезду в любой момент, без предварительного извещения, но в сопровождении большой свиты. Также там всегда должен стоять наготове корабль с командой.

Внезапно из центрального двора раздался громкий взрыв смеха, и взгляд ее вновь остановился на Годиве и Матильде. Даже если она сможет найти пристанище для своих детей и домочадцев, что будет с Матильдой? В отличие от сестер, у нее нет знатного мужа, чтобы защитить ее. Смогут ли монастырские стены и одеяние монашки обеспечить ей безопасность?

Из туч, уже долгое время грозивших дождем, на траву вновь начали падать крупные капли, и няня Годивы тут же подхватила ее на руки. Глядя, как они бегут к ней, Эмма раскрыла свои объятия, чтобы успокоить уже хнычущую дочь. Подхватив Годиву, она успела сделать с ней на руках всего несколько шагов вприпрыжку, как их остановила привратница.

– Во внешний двор прибыли люди короля, миледи, – сказала она, – и лорд Эдмунд просит аудиенции у вас и леди Эдит. Он и аббатиса ждут вас в ее комнате.

Эмма почувствовала волну тревоги и заметила то же самое на внезапно побледневшем лице Уаймарк. Эдмунд никогда не обращался к ней, если к тому его не вынуждали обстоятельства. Они почти не разговаривали, и она уже давно потеряла всякую надежду заслужить его расположение. Должно быть, он прибыл от короля по срочному делу.

В голове тут же промелькнул с десяток всяких страшных предположений, однако она продолжала вести себя спокойно, когда, поцеловав Годиву и передав ее на руки няне, в сопровождении Уаймарк последовала за привратницей в то крыло монастыря, где располагалась комната аббатисы.

Еще только приближаясь ко входу, она услышала громкий голос Эдит и на мгновение приостановилась у двери.

– Я знала, что мой отец пошлет за мной, – говорила Эдит. – Я могу быть готова к отъезду через час.

Эдмунд, стоявший лицом к Эдит и настоятельнице монастыря, казалось, занимал собой все пространство небольшой комнатки. Это был крупный мужчина, выше своих братьев, шире их в груди и в плечах. Он был облачен в военную кольчугу, а благодаря толстой подкладке под ней и шерстяному плащу до щиколоток, накинутому на плечи, он казался еще больше. Он откинул капюшон с головы и открыл густые темные волосы, так отличавшие его от всех братьев и сестер. Однако сразу безошибочно угадывалось, что этот высокий лоб и прямой орлиный нос у них с Эдит общие. Пусть и темноволосый, но Эдмунд точно был сыном Этельреда – о какой-то подмене ребенка в младенчестве речи быть не могло.

Когда она вступила в комнату, Эдмунд тут же обернулся к ней.

– Миледи, – сказал он с коротким поклоном. – Король передает вам свои приветствия и повелевает вам и моим сестрам прибыть к нему в Винчестер. Мы выступаем завтра с первыми лучами солнца.

Тревога, которую она подавляла, вновь охватила ее.

– В чем причина того, что король призывает нас к себе? – спросила она.

Хотя вопрос задала она, свой ответ Эдмунд адресовал Эдит.

– Датчане вновь двинулись вперед. Они оставили Рочестер, и, поскольку нам неизвестны их намерения, король пожелал, чтобы все вы оказались под защитой городских стен.

Выражение его лица было подчеркнуто бесстрастным, но она поняла почему. Он не хотел их пугать. Тем не менее она догадывалась, что новое передвижение датского войска было ответом Торкелла на попытки короля торговаться с ним: предстояла новая резня, чтобы показать Англии, что это не игра, как выразился Этельред, – все смертельно серьезно.

– А что насчет вашей сестры Матильды? – спросила она. – Хочет ли король, чтобы она также прибыла к нему?

Однако на этот ее вопрос ответила уже аббатиса.

– Матильда более не королевская дочь, миледи, – сказала она. – Она принадлежит Господу и смиренно встретит все, что должно произойти, вместе со своими сестрами во Христе. – Она повернулась к Эдмунду. – Если у вас все, лорд Эдмунд, привратница покажет вашим людям, где они будут ночевать.

Не успела она договорить, как Эдит уже заторопилась к выходу.

– Я скажу всем остальным, что мы уезжаем на рассвете, – уже через плечо бросила она.

Эмма нисколько не огорчилась, что та ушла. Эдит видела во всем этом лишь посланную ей самими Небесами возможность вновь вернуться ко двору, а не надвигающуюся страшную катастрофу, которая грозила им на самом деле.

Она посмотрела на Эдмунда: лицо его по-прежнему ничего не выражало, а взгляд неуверенно скользил от нее к аббатисе и обратно.

– Насколько все плохо? – спросила она. Возможно, теперь, когда его сестра ушла, он откроет ей недосказанное. – Прошу вас, расскажите мне все.

Он вздохнул и провел рукой по волосам жестом, напомнившим ей Этельстана.

– Довольно-таки плохо, – ответил он, обращаясь к аббатисе. – Датчане продвинулись на юг, в Кент и Сассекс. Они сожгли Гастингс, и, когда я сегодня утром выезжал из Винчестера, еще не было понятно, где они нанесут свой следующий удар. Имейте в виду вот что, аббатиса. Настоятельница из Наннаминстера предложит вам и вашим сестрам приют за стенами своего монастыря. Вам стоит только попросить об этом. – Когда он наконец все-таки повернулся к Эмме, она заметила в его глазах что-то тревожное. В дурном предчувствии она взяла Уаймарк за руку. – Я уполномочен сообщить вам, миледи, что внучка элдормена Эльфрика мертва.

Перед глазами ее возник образ Хильды, одетой в свадебное платье, с венком из листьев лавра на голове. Следом за этим она вспомнила и другую картину: Хильда едет верхом на лошади рядом со своим мужем, отправляясь в Сассекс, в поместье, которое было частью ее приданого. Сассекс, который датская армия спокойно грабила, не встречая никакого сопротивления.

Она почувствовала, как рука Уаймарк обняла ее за талию, словно чтобы придать устойчивости им обеим, но она не сводила взгляда с Эдмунда, думая сейчас об Эльфрике. Как он перенесет потерю своей внучки? Как она сама перенесет потерю Хильды, которая была ей как дочь?

Но с губ ее почти против ее желания сорвался совсем другой вопрос:

– Что там произошло?

– А вы как думаете? – резко огрызнулся он. – Датчане пронеслись по Сассексу, точно ураган, а она оказалась у них на пути. Она умерла вместе со своим мужем, а смерть ее, вероятно, была столь ужасна, что вы себе и представить не можете.

Рыдания, подкатывавшие к ее горлу, вдруг прорвались наружу, а Уаймарк рядом с ней издала сдавленный крик. Хильда была всего лишь ни в чем не повинной девушкой. За свою короткую жизнь она никому не сделала ничего плохого. Так отчего же ее постигла такая ужасная судьба?

Но даже с этими мыслями в голове она взглядом нашла на стене распятие с Иисусом, умирающим в страданиях на кресте.

«Ни один человек на земле, Господи, – подумала она, – не заслуживает такой доли. Почему же ты допустил это?»

– Что будет делать король? – спросила она печальным голосом. Хотя какое это имеет значение?

– То, что он и должен делать в первую очередь, – бросил Эдмунд. Даже несмотря на охватившее ее отчаяние, она заметила осуждение в его тоне. – Он сделает то, что предложил мой брат, – пошлет им сорок восемь тысяч фунтов серебра, которые они требовали. Другого выбора у него нет. И не было.