От кабинета директора вниз вело несколько ступенек. Я очутился в узком коридорчике, с одной его стороны помещался зал, с другой — несколько классных комнат. Не зная, с чего начать «экскурсию», я остановился возле первой двери, как вдруг от сильного толчка она распахнулась, и в коридор вылетела высокая рыжеволосая девочка, а за ней — еще две. Она неслась как угорелая, избежать столкновения было невозможно, поэтому я быстро схватил девочку за локти — во-первых, чтобы она меня не сшибла, во-вторых, просто остудить ее пыл. Она, нимало не смущаясь, высвободила руки, вызывающе мне улыбнулась, потом бросила «извините» и умчалась по коридору. Ее подруги остановились, оглядели меня, потом юркнули обратно в класс, хлопнув за собой дверью.

Эта неожиданная встреча меня так ошеломила, что я целую минуту не двигался с места, не зная, что предпринять. Потом решился заглянуть в класс и выяснить, что там происходит. Я постучался, открыл дверь и вошел. В классе стоял невообразимый шум, и какое-то время мое появление оставалось незамеченным, но постепенно, по цепочке, все повернулись и принялись глазеть на меня.

Я искал кого-нибудь похожего на учителя, но тщетно. В классе находилось человек сорок мальчиков и девочек. Пожалуй, вернее было бы назвать их юношами и девушками, большинство из них выглядели достаточно взрослыми. Одни стояли в независимых и небрежных позах, другие сгрудились у большого камина в углу, третьи сидели на столах и стульях, причем осанка их оставляла желать лучшего. Почти все были одеты одинаково. Девочки, предметом гордости которых были бюст и настоящий лифчик, носили подчеркнуто облегающие свитеры, длинные узкие юбки и туфли без каблуков. Зато прически разные — наверно, у каждой был свой объект для подражания, своя любимая киноактриса. И волосы и одежда не отличались свежестью и чистотой, словно и сами девочки, и их броские туалеты не были дружны с водой. На мальчиках были синие джинсы и футболки либо клетчатые рубашки с открытым воротом.

От группы у камина отделилась крупная круглолицая веснушчатая девочка и подошла ко мне:

— Вы, наверно, ищете мистера Хэкмена? Его здесь нет, он в учительской, — объявила она. — Он сказал, когда мы придем в себя, пусть кто-нибудь его позовет.

Группки в разных углах начали раскалываться и собираться вокруг этого добровольного оратора, сорок пар глаз уставились на меня самым беззастенчивым образом. Черт возьми, вот это орава! Вдруг все они заговорили одновременно, словно где-то невидимая рука нажала на кнопку. Посыпались вопросы:

 — Вы что, новый учитель?

 — Вы будете вместо старины Хэка?

 — Неужто Хэкмен вправду уходит?

Ухватившись за первую фразу, произнесенную смелой толстушкой, я сказал: «Пожалуй, я зайду в учительскую» — и тут же выскользнул за дверь. Я был поражен. Когда я думал о школе, в воображении моем возникали ровные ряды столов и аккуратные, воспитанные, послушные дети. Но комната, из которой я только что вышел, скорее напоминала вертеп. Бедняга Хэкмен — как он мог с ними работать? Или такое поведение здесь — норма? Неужели и мне придется с этим мириться?

Одолеваемый беспокойными мыслями, я прошел по коридору к двери, за которой, судя по всему, находилась учительская. Неожиданно дверь открылась — и передо мной снова возникла рыжеволосая. С высокомерным видом она порхнула мимо меня и направилась к своему классу. Я посмотрел ей вслед: длинные рыжие волосы схвачены в «конский хвост», летающий слева-направо в такт ритмичному покачиванию бедер. Туманные намеки мистера Флориана начинали приобретать какой-то смысл — кажется, в этой школе действительно особые порядки.

Поднявшись в конце коридора на несколько ступенек, я оказался перед входом в учительскую. Дверь была открыта. Я увидел молодого человека, довольно крупного, бородатого, с бледным лицом.

Он сидел развалившись в кресле, сцепив на затылке пальцы рук. На нем были мешковатые брюки из серой фланели и здорово поношенный пиджак с кожаными заплатами на локтях и у запястий. Весь он был какой-то неопрятный, бордовая рубашка и желтый галстук с большим узлом ничуть дела не меняли. Он поднял голову, увидел меня и произнес:

 — Так-так, еще один ягненок на заклание — или, лучше сказать, черная овца?

Он широко улыбнулся, довольный собственным остроумием, и показал мне пожелтевшие зубы — крупные и неровные.

Я всегда был человеком вспыльчивым, но с годами приобрел привычку сдерживаться — заставил себя. И сейчас посмотрел на него с готовностью и желанием не обижаться на шутку. Кажется, мне это удалось.

 — Моя фамилия Брейтуэйт. Меня прислали к вам из отдела школ.

 — Значит, вы новый учитель, — догадался он. — Надеюсь, вам с этими мерзавцами повезет больше, чем Хэкмену.

 — Я думал, вы и есть Хэкмен — кто-то из ребят сказал мне, что он будет ждать их парламентера в учительской.

 — Он ждал, секунд эдак десять, потом собрал манатки и был таков — Он ухмыльнулся. — Наверно, сейчас плачется в жилетку начальнику отдела школ.

 — А что будет с его классом? — поинтересовался я.

В ответ он расхохотался:.

 — Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться — этот класс достанется вам.

Пока я переваривал эту пугающую информацию, мой собеседник поднялся и вышел.

Некоторое время я стоял и смотрел на дверь. Все это никак не вязалось с моими представлениями о школе и слегка обескураживало. Но страшиться первых впечатлений и отступать я не собирался. Молодой человек, играющий в томную беспечность, его болтовня — скорее всего это просто поза. Наверно, при ближайшем знакомстве мое мнение о нем изменится. Будем надеяться.

Дверь открылась, и в комнату вошла высокая блондинка в хорошо подогнанном белом комбинезоне, который подчеркивал стройность ее фигуры. Лицо могло бы показаться заурядным, а тугой пучок волос на затылке — слишком строгим, но выручали серые глаза, большие и ясные, и красивой формы рот. Она улыбнулась и протянула мне руку:

 — Здравствуйте! Вы новый учитель из отдела школ, да?

 — Да, моя фамилия Брейтуэйт.

— А я — Дейл-Эванс, миссис Грейс Дейл-Эванс. Обязательно через дефис, он мне очень помогает, особенно когда в середине месяца я хочу произвести впечатление на своего бакалейщика. — Голос был низкий и приятный. — Со Стариком вы уже познакомились?

 — С мистером Флорианом? Да, он предложил мне прогуляться по школе и поглядеть, что к чему.

 — Детей вы уже видели?

 — Мельком. По дороге сюда я забрел в класс мистера Хэкмена.

 — Вон что! Ребята не сахар, это уж точно. Я веду у них домоводство, науку о домашнем хозяйстве. Науки тут, конечно, мало, стараюсь держаться с ними как раз по-домашнему.

Она разговаривала со мной, а сама в это время быстро собирала чашки, стоявшие на каминной полке, на полу, на подоконнике, и сносила их в маленькую раковину у дальней стены. Над раковиной висел «Эскот» — колонка для нагрева воды. Она принялась мыть чашки, и разговор продолжался под перезвон посуды.

 — Некоторые учителя ничуть не лучше детей: где сидели, там и побросали свои чашки. Кстати, садитесь, пожалуйста.

Я сел и принялся наблюдать за тем, как ловко она орудует щеточкой для мытья, потом полотенцем.

 — Преподаете давно?

 — Не сказал бы. Собственно, это мое первое назначение.

 — Ох-ох. — Она даже поморщилась. — К чему такой высокий слог? Мы называем это не назначением, а просто работой. — И она засмеялась, неспешно и мелодично, что, казалось, никак не соответствовало ее быстрой, энергичной речи.

 — После армии?

 — Да. Я служил в ВВС. Как вы догадались?

 — Не знаю, что-то в вас есть такое. Обедать с нами останетесь?

 — Еще не думал, но вели это принято, с удовольствием.

 — Прекрасно. Если хотите, пока посидите здесь, в перемену познакомитесь с преподавателями. Вот-вот будет звонок. Еще увидимся. — Она вышла и тихонько прикрыла за собой дверь.

Я огляделся. Маленькая плохо прибранная комната, кругом — стопки книг. У одной стены — большой открытый шкаф, набитый спортинвентарем: футбольный и волейбольный мячи, сетка и ракетки для настольного тенниса, резиновые тапочки, боксерские перчатки, связки перепачканных спортивных брюк из хлопчатобумажной ткани. В холодном камине и вокруг него валялось множество окурков, на некоторых были следы губной помады. На другой стене — гирлянда из пальто, зонтиков, сумок. Семь или восемь кресел, два деревянных стула с высокой спинкой, большой стол посредине — вот и вся мебель. Воздух в учительской был какой-то затхлый — табачный дым смешался с запахом человеческих тел, — поэтому я встал и открыл два окна. Впереди я увидел разрушенную бомбами и выпотрошенную церковь, которая приткнулась среди заросших травой могильных плит и развалин. Ржавый железный забор отделял этот священный хаос от небольшого ухоженного парка с аккуратными цветочными клумбами, с множеством больших усыпанных листвой деревьев. Раньше этот парк принадлежал церкви — вдоль одной стены его тянулись ровные шеренги надгробных плит. Маленькие лужайки, клумбы, а под ними — чей-то давно преданный забвению прах. Между церковью и школой пролегала высокая кирпичная стена.

Я вышел из учительской, спустился на первый этаж и вскоре очутился во внутреннем дворе школы. Он был покрыт щебенкой и ужасно замусорен: кругом валялись смятые бумажные пакеты, огрызки яблок, конфетные обертки, куски бумаги. Внутренний двор, он же спортплощадка, огибал здание школы с трех сторон и имел в ширину футов двадцать — двадцать пять. Он был обнесен высокой стеной, которая, смыкаясь со стеной церковной, отделяла территорию школы от площадки старьевщика с одной стороны и от фирмы подрядчиков — с другой. Кроме того, в эту же стену упирались запущенные задние дворы дышащих на ладан многоквартирных домов, которые почти полностью отсекали школу от оживленной улицы. Было яркое летнее утро, но почти половина внутреннего двора находилась в густой тени, и атмосфера была какой-то гнетущей, словно в тюрьме. В центре двора стояло здание школы, прочное, построенное без всяких претензий, довольно обшарпанное, одной высоты с соседними зданиями. Во двор вели две калитки, прямо из переулков. Они были выкрашены в темно-зеленый отталкивающий цвет, как и домики с надписями «Мальчики» и «Девочки». Эти домики и мусорные ящики, словно понимая, что отнимают у детей драгоценное место для игр, притулились в разных углах двора.

Настроение у меня еще больше упало, и я вспомнил о своих школьных днях, проведенных в теплом, солнечном Джорджтауне, — там все было иначе. Там, в большой деревянной школе из нескольких корпусов, светлой и прохладной, окруженной большими затененными лужайками (где мы резвились, захлебываясь от удовольствия), и прошел дни, наполненные жаждой новизны, каждое мое достижение встречалось любящими родителями как личный успех, как повод для гордости. А что чувствуют дети лондонской бедноты, вынужденные приходить каждый день сюда, в этот каземат? Приносит ли им школа столько радости, сколько приносила в свое время мне?

Мысли мои прервал звон колокольчика, и тут же захлопали двери, раздался топот ног, зазвенели молочные бутылки, двор наполнился смехом и гомоном — дети выбежали на перемену. Я поспешно вернулся в здание и направился к учительской, но где-то на полдороге в темном пролете мне пришлось прижаться к стене — по ступенькам вниз неслась шумная ватага ребятишек, и меня оттолкнули в сторону, словно я был одним из них.

В учительской миссис Дейл-Эванс готовила чай. Она подняла голову и воскликнула:

 — А вот и вы! Через минуту будет чай. Сейчас подойдут учителя, и я вас представлю.

Я шагнул к окну и стал смотреть на разрушенную церквушку, на стаи голубей, важно вышагивающих по разбитой крыше.

Комната стала заполняться учителями. Они рассаживались, наливали себе чай и обменивались утренними новостями. Увидев меня, они бормотали обычные слова приветствия, и когда собрались все, я был представлен каждому в отдельности. При этом миссис Дейл-Эванс еле слышным шепотом говорила мне о каждом несколько слов — к моему удивлению и смущению.

Первой была мисс Джозефина Доуз, попросту Джози, — молодая невысокая женщина крепкого телосложения, с квадратным довольно простым лицом, которое ничего не выигрывало от косметики. Темные, коротко подстриженные волосы делали ее еще более мужеподобной. Под расстегнутой у горла мужской рубашкой с короткими рукавами рельефно вырисовывался мощный бюст. Внизу строгая юбка из тяжелой серой фланели, короткие носки и прочные полуспортивные туфли без каблука. Голос у нее оказался низким, звучным и довольно приятным.

Затем мы подошли к мисс Юфимии Филлипс, совсем еще молоденькой, робкой, как мышка. Ее вполне можно было принять за старшеклассницу — большие серые глаза на круглом лице смотрели как-то беспомощно и в то же время с надеждой. Яркое шерстяное платье лишь подчеркивало незрелость ее худощавой фигуры.

Интересно, неужели этому ребенку удается держать свой класс в повиновении? Девочки-школьницы, которых я видел в коридоре, намного превосходили ее и ростом и весом.

Улыбка, которой нас встретил Тео Уэстон, должна была изображать дружелюбие, однако судить наверняка не позволяли мощные заросли его рыжей бороды.

 — Удивительное дело: достаточно сбрить бороду — и ты уже не мужчина, — шепнула мне на ухо миссис Дейл-Эванс.

— Я имел удовольствие первым приветствовать мистера Брейтуэйта в нашем салоне, — произнес Уэстон. Голос у него был на удивление тонким и визгливым. — Он принял меня за Хэкмена.

 — А кстати, — вмешался кто-то, — куда девался этот миляга?

 — Сбежал, — ответил Уэстон. — Смылся, исчез. Боюсь, он даже не удосужился сказать последнее прости нашему Старику.

 — Когда это случилось?

— Утром у меня было окно, — продолжал Уэстон. — Где-то после десяти сюда ворвался Хэкмен, злой, как тысяча чертей, сграбастал свое пальто, выхватил у меня из рук газету — только его и видели. Держу пари, нам уже не доведется работать вместе.

 — Ну что ж, — миссис Дейл-Эванс пожала плечами. — Такие, как он, приходят и уходят. Идемте дальше.

Она взяла меня под локоть и подвела к миссис Дру, седовласой матроне, во всем облике которой сквозила изысканность — от изящно уложенных волос до хорошо сшитых туфель. Чувствовалось, что она знает свое дело и на нее во всем можно положиться.

 — Одна из лучших. Заместитель директора, — шепнула миссис Дейл-Эванс.

После нее мы подошли к мисс Вивьен Клинтридж, тридцатилетней розовощекой брюнетке со статной фигурой. В ней была какая-то дерзкая чувственная привлекательность. Мы пожали друг другу руки, и я неожиданно увидел свое отражение в ее карих глазах — больших и смешливых. Голос ее звенел и искрился — в нем слышалось дружелюбие.

 — Клинти прекрасно рисует, но зарабатывать на хлеб приходится здесь. — Интересно, делилась ли миссис Дейл-Эванс этими наблюдениями с кем-то еще?

Наконец, осталась последняя учительница — Джиллиан Бланшар. У каждого мужчины есть свое представление о красоте. Много лет назад мне довелось побывать на острове Мартиника в Карибском море, и там я видел женщин, которых и по сей день считаю самыми красивыми в мире: высокие, гибкие, грациозные создания с мягкими, волнистыми, черными как смоль волосами и медового цвета кожей. У Джиллиан Бланшар был именно такой тип красоты: высокая, стройная, изящная, прическа — словно маленькая черная шапочка. Кожа — с оливковым оттенком, видимо, в ее жилах текла еврейская или итальянская кровь. Глубокие темные глаза, почти черные. Очень милая.

 — Она у нас новенькая, — услышал я шепот миссис Дейл-Эванс. — С прошлой среды.

Познакомившись со всеми, я отошел к окну возле раковины и стал прислушиваться к общему разговору. Говорили главным образом о том, что делается в классах. Всеобщим вниманием завладела мисс Клинтридж. Она стояла опершись о камин и довольно громко рассказывала о прошедшем уроке, сдабривая свой рассказ элементами теории Фрейда — получалось забавно. В углу устроились мисс Доуз и мисс Филлипс. Они словно не замечали оживления у камина и о чем-то заговорщически шушукались. Ко мне подошла миссис Дру, ее длинные наманикюренные пальцы с шиком держали сигарету.

 — Надеюсь, вы останетесь с нами, мистер Брейтуэйт.

Я посмотрел в ее доброе открытое лицо и молча улыбнулся.

 — За последние годы у нас сменилось несколько преподавателей-мужчин, больше семестра или двух не задерживался никто, — продолжала она. — Это плохо отражается на мальчиках, особенно в старших классах. Им нужна твердая мужская рука.

При этих словах от группы у камина отделилась мисс Клинтридж и направилась к нам.

 — Кажется, я услышала слово «мужчины»? — насмешливо спросила она, усаживаясь на край раковины.

 — Я говорила мистеру Брейтуэйту о наших проблемах — не хватает хороших учителей-мужчин. А теперь, с уходом мистера Хэкмена, нам прямо-таки срочно нужна замена.

Мисс Клинтридж презрительно фыркнула:

 — Мистер Хэкмен! Ничего себе, хороший учитель! Кстати, зачем вы говорите за всех, дорогая? Вам не хватает одного, а мне, например, — совсем другого. Если мистер Брейтуэйт захочет, я сама ему расскажу, чего мне не хватает. — И она засмеялась — мягко, беззлобно, дружелюбно.

 — Все бы вам шутить, Клинти. — Миссис Дру тщетно старалась скрыть улыбку. — Ведь мы хотим не отпугнуть мистера Брейтуэйта, а как-то воодушевить его — тогда он останется с нами.

 — Что же вы сразу не сказали? Воодушевить — это я запросто! — И, подтверждая свои слова, она скорчила смешную гримасу — поджала губы я изогнула дугой брови. Я невольно расхохотался.

— Так что вы надумали? Останетесь? — спросила мисс Клинтридж, на сей раз серьезно.

 — Думаю, что да, — ответил я с некоторой заминкой. В общем-то, их расспросы меня даже забавляли — я ведь был несказанно счастлив, что получил это назначение, и мысль об отказе мне и в голову не приходила. Но эти люди, судя по всему, ожидали, что я буду колебаться. Что ж, не стоит их разубеждать — так благоразумнее.

 — Ну и отлично. — Она соскочила на пол, потому что прозвенел звонок — перемена кончилась. — Теперь старшеклассницы будут при деле, глядишь, нам полегче станет. — Она подмигнула миссис Дру и побежала к себе в класс. Вскоре учительская опустела, в ней осталась только мисс Бланшар. Она проверяла тетради — на полу рядом с ее креслом стояла целая стопка.

Шум и суматоха перемены сменились полной тишиной — сейчас даже скрип пера и шорох переворачиваемых страниц казались очень громкими звуками. Прошло несколько минут. Потом мисс Бланшар повернулась и взглянула на меня.

 — Может быть, вы присядете?

Я подошел к ней и сел рядом.

 — Это ваше первое назначение? — Голос был низкий, густой, бархатный. Она так и сказала: «назначение». Тут же закрыла проверенную тетрадь, положила ее на стопку рядом с собой, чуть откинулась на спинку кресла и сложила руки на коленях. Спокойные, неподвижные руки.

 — Первое. Но почему всех так волнует, останусь я здесь или нет?

 — Боюсь, я не смогу вам ответить. Я ведь сама здесь без году неделю. Точнее сказать, три дня. — Голос и вправду бархатный: тянется, как патока, шелестит, как ветер в пальмах. Чудесный голос. — Со мной был точно такой же разговор, — продолжала она. — Кажется, я начинаю понимать, в чем дело. Школа-то не совсем обычная; многое здесь пугает и в то же время притягивает. — Она как бы рассуждала вслух: — В этой школе нет телесных наказаний, да, если разобраться, и никаких других, всячески поощряется инициатива у детей, желание говорить вслух. К сожалению, они не очень разборчивы и говорят иногда такое, что просто не знаешь, как себя вести. По-моему, не каждому учителю это по силам, хотя мисс Клинтридж и миссис Дейл-Эванс, кажется, чувствуют себя с ними как рыба в воде. Впрочем, обе они — местные, уроженки восточного Лондона, и смутить их не так-то просто.

 — И что же, вам с детьми приходится трудно?

Этот вопрос можно было и не задавать, но мне хотелось, чтобы она продолжала говорить: что она скажет — не так важно, мне просто нравилось слушать ее голос.

 — Да, трудно, ведь у меня почти никакого опыта работы в школе. Мне иногда кажется, что я их просто боюсь — такие они взрослые, самостоятельные. Мальчики в основном неплохие, девочки же смотрят на меня с какой-то жалостью, словно они намного старше и умнее меня. По-моему, их интересует не то, что я им преподаю, а моя личная жизнь и как я одета… — Голос ее чуть задрожал, она прикрыла глаза. Длинные ресницы бахромой легли на коричневатую кожу.

Дверь открылась, и на пороге появилась миссис Дейл-Эванс. Она улыбнулась нам и тут же принялась собирать чашки и мыть их — видимо, это было ее обычной обязанностью.

 — У Клинти в классе есть одна девочка, Мерфи, — хоть бери и мой ее сама. Другие дети жалуются, не хотят с ней рядом сидеть. Ну и матери же есть на свете — я бы таких стреляла! Допустить, чтобы от девочки пахло! Ну и ну!

Она вымыла посуду и подошла к нам, вытирая руки полотенцем.

 — Хотите, покажу вам мое хозяйство?

Я поднялся, извинился перед мисс Бланшар и вслед за миссис Дейл-Эванс вышел из учительской.

Кабинет домоводства находился на верхнем этаже. Это была большая, хорошо оборудованная комната, радость и гордость миссис Дейл-Эванс. Сверкающие газовые плиты, кастрюли, сковородки, ряды надраенных рабочих столиков, ножных швейных машин и стиральных машин — все чистенькие и щеголеватые, словно солдаты на параде. Вдоль одной стены стояла шеренга ящиков, в которых лежали ножи и прочие атрибуты домашнего кулинара. С потолка свисали электрические провода — не меньше десяти, — каждый из которых кончался розеткой для подключения утюга. В небольшой отгороженной нише я увидел детскую коляску, в ней лежала кукла — грудной ребенок. Рядышком на столике было разложено все необходимое для ухода за ребенком. Миссис Дейл-Эванс по ходу осмотра не переставала давать объяснения. Когда мы подошли к нише с коляской, она взмахнула рукой и сказала:

 — А в этом многие девчонки разбираются не хуже меня. Настоящие маленькие мамы. Они так и говорят: «Это для нас игрушки».

В комнату на урок кулинарии стали собираться девочки. Им было велено как следует вымыть руки, потом они спокойно встали за рабочие столики, а миссис Дейл-Эванс принялась объяснять им рецепт приготовления какого-то блюда.

Я остался с ней и весь урок восхищался — какая в классе чистота, какой порядок! Если она добивается от класса такого послушания без всяких телесных наказаний, я должен рискнуть и попробовать свои силы. Всегда внимательная, готовая выслушать и помочь советом, она была для этих девочек не только учительницей, но и матерью. Но я чувствовал: если понадобится, миссис Дейл-Эванс будет строгой, очень строгой.