Глава двадцать третья

Тронхейм, сентябрь 2010 года

Когда раздался телефонный звонок, Одд Синсакер только что поднялся к себе в кабинет, вернувшись от Сири Хольм.

По дороге в кабинет он ни с кем не останавливался поболтать, только кивал и бросал «привет» там, где не получалось проскользнуть незаметно. Зато в голове у него шел длинный и путаный разговор. Он только что нарушил неписаное и не знающее исключений правило уголовного расследования: никогда не вступать в интимные отношения со свидетелем в деле об убийстве, каким бы невинным этот свидетель тебе ни казался. Проходя мимо деревянных домов Мёлленберга, он призывал на свою голову бессчетные проклятия. Но как ни велика была его досада, удивление оказалось сильнее. Все случилось так неожиданно. Непредвиденно. Это на него совсем не похоже. Поскольку Сири Хольм, конечно, угадала. Обычно в таких делах у него больше чем достаточно самоконтроля, чтобы не совершать убийственных для карьеры поступков. А в этот раз он просто махнул на все рукой и дал себя соблазнить. Он, Одд Синсакер, следователь-стоик и примерный семьянин с многолетним стажем, который до сего дня не ложился в постель ни с кем, кроме собственной жены и далекой подруги юности, вдруг позволил верховодить собственному члену. Как такое могло произойти? А хуже всего то, что ему это, кажется, понравилось. Она вела его так заботливо и нежно, словно они тысячу лет знакомы и ей известны его пристрастия лучше, чем его жене. В то же время все ее действия отличались странной безликостью. У него не возникло ни одной догадки, почему она вдруг решила его соблазнить и заняться бурным сексом на заваленном хламом диване. Не было никаких оснований считать, будто она воспылала к нему страстью или хотя бы что он нравится ей больше, чем первый встречный. Трахаясь, она словно оказывала ему услугу. Точно увидела: ему нужна сексуальная разрядка — и сочла своим долгом помочь. Такая вот бойскаутская помощь для взрослых. Смешно, честное слово. Какая освобождающая мысль. Ведь он, очевидно, состоит не в столь уж интимных отношениях со свидетельницей, как может показаться со стороны. Сири Хольм, бесспорно, дама интересная во многих отношениях, но он мог побиться об заклад, что, когда они встретятся в следующий раз, она будет вести себя как ни в чем не бывало. Скорее всего останется объективным свидетелем. И свидетелем очень важным, как подсказывала ему интуиция. На роль подозреваемой она абсолютно не подходит. Верно? Или он опять рассуждает не той частью тела?

Когда зазвонил телефон, он как раз вспоминал, как они попрощались. Уже уходя из квартиры, он спросил, к какому типу сыщиков, по ее мнению, относится он сам, к организованным или к неорганизованным.

— Такие сыщики есть только в книжках, — лежа на диване в одном черном поясе, засмеялась она. — А вы человек, герр Синсакер. Следовательно, можете быть кем хотите. Впрочем, я думаю, герой детектива из вас вряд ли получится. Вы слишком покладистый. Идете на компромиссы. Сомневаюсь, что вы часто конфликтуете с начальством, а если пьете, то не много.

— «Красный Ольборг» каждое утро, — отозвался Синсакер.

— Ах, собственная доза, это уже кое-что. А еще вы допускаете грубые ошибки — например залезаете в койку к свидетельнице. Ну-у, может, для вас еще не все потеряно.

Выйдя за дверь, он засмеялся. И смех этот, несмотря на все терзания и угрызения, был смехом ожившего героя.

— Старший следователь Одд Синсакер, — сказал он трубке и прислушался, не звучит ли в его голосе веселье.

— Меня зовут Фелиция Стоун, я звоню из Ричмонда, штат Виргиния, — произнесли на другом конце линии.

Выговор южанки, одновременно простоватый и изысканный. Голос слишком глубокий для женщины, и у него вдруг появилось обманчивое ощущение, словно он разговаривает с джазовой певицей. Но она сразу отрекомендовалась как следователь отдела убийств.

— Думаю, мы с вами расследуем одно и то же дело. — Она не стала ходить вокруг да около.

— Простите, вам придется объясниться поподробнее, — сказал он на английском, который вдруг показался куда более сложным и запутанным языком, чем ему помнилось.

И тогда она объяснила. Она рассказала о трупе, найденном в музее американского писателя Эдгара Аллана По, и о книге, переплетенной в человеческую кожу, которой пять сотен лет. У него участился пульс — он сразу понял: она права, — но тем не менее спокойным голосом спросил:

— И все-таки почему вы так уверены, что эти два преступления связаны?

— Мы нашли фотографию вашей жертвы в компьютере нашей жертвы, — ответила Фелиция Стоун с прямотой, которая уже начала ему нравиться. — Не знаю, о чем это вам говорит.

— Это мне говорит о двух вещах. — Он постарался изобразить необычайную проницательность. — Во-первых, убийства действительно связаны, как вы и предполагаете. Высока вероятность, что их совершил один и тот же преступник. Во-вторых, теперь, когда мы можем утверждать, что наш убийца убивал и раньше, это парадоксальным образом позволяет исключить версию, согласно которой мы имеем дело с серийным убийцей.

Он ожидал, что на другом конце провода хоть чуть-чуть удивятся. Вместо этого собеседница сказала:

— Ясно, вы тоже кое-что знаете о серийных убийцах. Я с вами согласна. Серийный убийца чаще всего убивает случайных людей. Бывает, преступник выбирает жертву по определенному критерию, какое-то время наблюдает за ней и старательно планирует убийство. Но случаи, когда серийный убийца очень близко знает своих жертв, являются редкостью, и мне почти не известны примеры, когда жертвы были знакомы между собой, тем более если речь идет о таких расстояниях, как у нас. Здесь наверняка есть связь, которой мы пока не видим. Мотив, не сводящийся к простому желанию убивать.

— И как вы думаете, что это за связь?

— Не знаю. Но предполагаю, без книг тут не обошлось.

— Книги. Никогда не слышал, чтобы из-за книг убивали.

— Верно. Мотив иной. Но я все-таки думаю, Эфраима Бонда и Гунн Бриту Дал связывает этот экземпляр Байрона, о котором я вам рассказывала. Кроме того, я предполагаю, убийца тоже имеет какое-то отношение к этой книге.

— То есть это все-таки может быть серийный убийца. Который одержим старинной книгой в обложке из человеческой кожи и убивает случайных людей, связанных с ней. Вопрос заключается в том, какое отношение к вашей книге имеет Гунн Брита Дал. — Синсакер понял: они ходят кругами.

— Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Бродер Лисхолм Кнудтзон? — спросила Фелиция.

Синсакер несколько раз просил ее повторить, прежде чем разобрал, какое имя она произносит на своем тягучем английском.

— А, Люсхольм Кнутсон, — наконец догадался он. — Конечно, я о нем слышал. В Библиотеке Гуннеруса, где работала Гунн Брита Дал, есть зал его имени. Так называемый Кнутсоновский зал. Убили Гунн Бриту Дал тоже в библиотеке.

— Ну вот вам и связь. Наш экземпляр Байрона когда-то входил в кнутсоновское собрание книг.

— Определенно вы кое-что нашли, но это все абстракции, пока зацепиться здесь не за что.

Синсакер ненадолго задумался. До сих пор он по большей части лишь поддакивал, выясняя факты, известные ричмондской полиции. Теперь пора и самому приоткрыть карты.

— А не фигурировали ли в вашем расследовании и другие норвежцы? — спросил он.

— А именно?

— Некий Йун Ваттен?

— Джон Ватсон? Разве это не доктор из повестей о Шерлоке Холмсе?

Синсакер негромко хмыкнул.

— Нет, Йун Ваттен, — сказал он по-трендски отчетливо. — Но коллеги и правда звали его доктором Ватсоном.

— Нет, нам такой не попадался.

— Жаль. Мы за ним наблюдаем. И довольно серьезно. В момент убийства он был почти на месте преступления; на допросе давал неясные показания, которые никак нельзя проверить; раньше привлекался к делу об исчезновении как подозреваемый. Ждем результатов биологической экспертизы.

— Биологической?

— Следов спермы.

— Что же вы раньше молчали? Это существенное отличие от нашего убийства. У нас есть ужасающие следы насилия, но ничто не указывает на действия сексуального характера.

— И что бы это значило?

— Сама не представляю. Ну, скажем так: Гунн Брита Дал — женщина, и ваш убийца предпочитает женщин, а не высохших и сморщенных стариков. — Она даже не рассмеялась.

— И все-таки важнее всего Ваттен. — Одд Синсакер начал терять терпение. — Предлагаю вам там, у себя, постараться выяснить, когда он в последний раз посещал Штаты. И мы, со своей стороны, проверим эту вероятность.

— Никаких проблем. По нашим новым правилам для получения такой информации достаточно нажать на несколько кнопок.

— Можете приступать. — Он приготовился закончить разговор.

— Пожалуй, мне придется попросить понажимать кого-нибудь другого. Через три часа у меня самолет. А чемодан создает пробку в коридоре на нижнем этаже.

— Сидите на чемоданах? — У Синсакера появилось нехорошее предчувствие, и он взглянул на часы. В Виргинии заканчивается рабочий день. А в Тронхейме почти одиннадцать вечера. Подходил к концу самый длинный день в его жизни.

— Лечу в Норвегию, — сообщила Фелиция. — Дело слишком серьезное, чтобы обсуждать подробности по телефону. Нам следует полностью обменяться информацией.

— Может, вы и правы. Но я не знаю, как устраивать такие дела. Разве не должен ваш шеф сначала поговорить с моим шефом?

— Пока мы с вами тут сидели и общались, высокие господа обменялись четырьмя электронными посланиями. Все обговорено, бумаги подписаны и высланы факсом. Сижу и смотрю на распечатанные копии.

— Мною руководит не господин, а госпожа.

— Я в курсе. Ваша страна мне по душе, — глуховато засмеялась она и в первый раз за весь разговор стала похожа на американку.

— Не спешите с подобными заявлениями, — отозвался Синсакер.

Кладя трубку, Фелиция Стоун смеялась низким грудным смехом, шедшим ей даже больше, чем предыдущий приглушенный вариант.

Не успел он положить трубку, как в дверях уже возникла Гру Браттберг.

— Встретишь ее завтра в аэропорту, — сказала начальница.

— И что я с ней буду делать?

— Продолжать расследование, как и собирался.

— Мы вроде бы решили оставить Ваттена на свободе еще на день.

— Так и сделаем. И, честно говоря, ты ужасно выглядишь — тебе необходимо немного поспать. Единственное, о чем я тебя попрошу, загляни к Далу по дороге домой. Мы должны выяснить, не была ли его супруга недавно в Виргинии.

— Отлично. — Синсакер протер глаза. — Если будет что-нибудь интересное, я тебе сразу позвоню. Чувствую, ночью меня ждет не просто сон. Двенадцать часов в коме будет в самый раз.

Оба невесело рассмеялись.

Он только-только смежил глаза, как его разбудил телефонный звонок. Синсакер рывком сел в кровати и обнаружил, что забыл выключить лампу на ночном столике. Газета «В розыске» соскользнула на пол, где и осталась лежать, раскрытая на статье о следователе откуда-то из Эстланна. Старый выпуск.

Он взял телефон, нажал на кнопку с зеленой трубкой и несколько раз откашлялся, прежде чем ответить. Звонила Гру Браттберг. Он посмотрел на часы. Было четверть первого ночи. Последний раз он разговаривал с ней чуть больше часа назад.

— Надеюсь, я успела тебя перехватить, пока ты еще не впал в кому?

— Более-менее.

— Звоню, чтобы сказать, Кнутсен выправил ордер на обыск у Ваттена. Зайдем к нему в гости завтра с утра пораньше, часиков в восемь. Можешь приходить прямо на место.

— Отлично, — согласился он, а про себя подумал с раздражением: «Почему об этом нельзя было договориться час назад?»

— Поскольку звонка от тебя не поступало, полагаю, Йенс Дал не сообщил тебе ничего интересного, — продолжила Браттберг с плохо скрываемым любопытством.

Он выругался про себя. Йенс Дал кое-что интересное все-таки ему сказал. Он собирался позвонить Браттберг перед тем, как лечь спать, но совершил ошибку, разрешив себе сначала забраться в кровать и просмотреть газету. Вообще-то он листал старые выпуски в поисках статьи о себе самом — хотелось вспомнить, что когда-то он чего-то стоил как детектив. Статьи он так и не нашел: видимо, она была в другом номере, — зато немного почитал про этого следователя из Эстланна, пока не заснул прямо в одежде.

— Как раз собирался тебе звонить, — соврал Синсакер. — Йенс Дал не спал и сообщил, что его жена этой весной участвовала в конференции для библиотечных работников, посвященной, конечно же, старинным рукописям. Угадай, где эта конференция проходила?

— Чисто случайно не в Ричмонде, штат Виргиния?

— Совершенно верно. Ричмондский университет, Мемориальная библиотека Боутрайта, если быть совсем точным.

— То есть у нас будет о чем поговорить с нашей американской приятельницей завтра после обеда.

— Похоже на то. А теперь я вынужден откланяться. У меня назначена встреча с самим собой в стране снов.

— Не думала, будто человек видит сны, находясь в коме, — засмеялась Браттберг.

— Хорошо бы, ты оказалась права, — сказал он без улыбки.

 

Глава двадцать четвертая

В стране снов Одд Синсакер оказался не один. Сири Хольм тоже там присутствовала. Без одежды, зато с бархатным акцентом уроженки южных штатов. Похоже, она читала ему длинную лекцию об Эдгаре Аллане По. Запомнилось, однако, не то, что она говорила, а то, что она с ним делала, пока говорила. Первый раз за долгое-долгое время Одд Синсакер видел сладкий сон и проснулся почти счастливым. Он не сомневался: в течение дня рано или поздно наступит расплата.

Не часто случается в Трёнделаге такой природный феномен, как бабье лето. Здесь сентябрь — строго осенний месяц. Но изредка происходит чудо, и день, который назовут летним даже те, кто живет южнее Довре, ошибается датой. Тем утром, после затяжных дождей и сплошных туч, этот летний день наступил. Еще не было восьми, а термометр за кухонным окном, почти всегда находящийся в тени, уже показывал восемнадцать градусов тепла. Синсакер нашел корку черствого хлеба и немного апельсинового варенья и составил себе из них завтрак. Влажность воздуха зашкаливала, и, сидя за едой, Синсакер почувствовал, как у него на лбу выступает пот. Он уже успел надеть хлопковую рубашку с длинными рукавами, но, признав это ошибкой и проглотив остатки завтрака, пошел переодеваться.

Синсакер ненавидел потеть. Ведь с пота все и начиналось, с пота холодными ночами прошлой осени. Затем пришли головные боли, паршивое настроение и ощущение, будто мир вокруг — ненастоящий. Еще до того, как хлопнуться в обморок у рождественского стола, он начал страдать галлюцинациями. Никаких розовых слонов и воздушных замков, только всякие пустяки. Например ему слышался голос Аниккен, когда ее и близко рядом не было, или казалось, что у него в руке бумажник, хотя на самом деле он его забыл дома. Он помнил, как однажды достал кредитку, чтобы расплатиться за покупки. Стоял и раз за разом проводил ее через считывающее устройство, пока испуганная кассирша не сказала ему, что у него в руке ничего нет. Может быть, сейчас он уже созрел для новой операции. Смерть больше не внушала ему страха. Если тебе один раз удалось ее обмануть, бояться как-то перестаешь. О чем он не позволял себе думать, так это о повторении всего остального. О времени перед операцией: развитие болезни, разрушение человека — невыносимо медленная раковая драма.

Он надел светло-голубую рубашку из тонкого шелка. Много лет назад кто-то из друзей привез ее из Таиланда Синсакеру в подарок. Надевал он ее редко, но все же чаще, чем виделся с теми друзьями. В жаркие дни она была кстати. Он сказал себе, что потеет от жары и действительно здоров. Вместо опухоли в мозгу зияла пустота. Раньше он помнил то, чего не было, теперь не помнит то, что было. Галлюцинации сменились провалами в памяти, сверхновая превратилась в черную дыру.

Короткую дорогу до дома Ваттена он потратил на то, чтобы восстановить в памяти события вчерашнего дня, но у него никак не получалось выстроить их в хронологическом порядке. Все перепуталось. Он разговаривал с Йенсом Далом до или после визита к Сири Хольм? А когда имел место допрос Ваттена? Он немного постоял на тротуаре перед домом, размышляя об одной вещи, которую услышал вчера от Сири Хольм. Или это было ночью во сне? Существуют детективы, в которых сыщик с провалами в памяти расследует убийство, которое совершил он сам.

«Ну, у нас тут не детективный роман», — сказал он сам себе, хотя ему почти хотелось оказаться вымышленным персонажем и расследовать вымышленное убийство. По крайней мере проверять собственное алиби еще рано.

На улице напротив дома Ваттена были припаркованы две полицейские машины. Синсакер вошел в калитку и сразу заметил велосипед Ваттена, прислоненный к ограде. Старая машина «вольво», как всегда, стояла на подъездной дорожке.

В доме кипела работа. Повсюду крутились люди в белых халатах. Других полицейских, одетых не по форме, но странным образом одинаково, оказалось меньше. То есть он увидел только нижнюю часть одетых в джинсы ног следователя, находившегося на лестнице, и Мону Гран, которая вчера — полвечности назад — присутствовала вместе с ним при осмотре тела Гунн Бриты Дал в книгохранилище. Мона стояла прямо перед дверью и улыбалась.

Он на нее посмотрел. Только теперь он заметил — она довольно красива. Светло-русые волосы и голубые глаза. Нос, достаточно заметный, чтобы привлекать внимание, но не нарушающий гармонии целого.

— И что мы нашли?

— Это лучше спросить у белых халатов. Но мы точно не нашли того, кого искали.

— Ты имеешь в виду, он уже ушел на работу?

— Нет, если верить тем, кто поехал в библиотеку.

Он так и замер, вытаращив глаза, а в его разрезанном на части мозгу прокручивались разные мысли.

— Да где же он тогда?

— Если бы мы знали!

— Черт! — Может, по делу Ваттена он и помнил не все, что следовало бы, но одно он знал точно: уж в чем, в чем, а в любви к путешествиям Ваттена трудно заподозрить.

— Не сбежал ли? — спросил он, обращаясь больше к самому себе, чем к собеседнице.

Пока они разговаривали, полицейский в джинсах спустился с лестницы. Им оказался Торвальд Йенсен, который обреченно пожал плечами. Следом шла Гру Браттберг.

— Птичка упорхнула, — сказал Йенсен. — Но взгляните, что я нашел.

В руках у него был ежедневник, раскрытый на определенной странице. На нее была наклеена фотография небольшого кирпичного дома, больше всего похожего на английский деревенский дом. Но на заднем фоне виднелись высотные здания, указывавшие на то, что скорее всего фотография сделана в городе.

— Что это? — спросил Синсакер.

— Ты что, не видишь табличку рядом с домом?

Синсакер присмотрелся к стоящему на тротуаре указателю. Он гласил: «Музей Эдгара Аллана По».

— Где ты взял этот ежедневник?

— Здесь, — сухо отозвался Йенсен. — Похоже, Ваттен использовал его как своего рода дневник. На кухонном столе их целая стопка. В этот он записал кучу странных вещей. Небольшие выдержки из книг, собственные мысли, философские обобщения, немного фактов, среди прочего — об Эдгаре Аллане По. Ты знаешь, он женился на своей кузине, Вирджинии, когда ей было всего тринадцать лет? Если бы подобное сделал кто-нибудь сегодня, мы завели бы уголовное дело. Но большая часть записей — это какая-то нелепица. А еще он вклеил сюда эту фотографию. Из всего записанного можно понять, что этим летом он однажды посетил этот музей.

— О черт, но ведь летом там ничего такого не произошло? Нам интереснее знать, не был ли он там около недели назад.

— И то правда. А мы уже проверили его алиби на время убийства в Ричмонде?

— Нет еще, этот вопрос возник только после вчерашнего вечернего разговора с Америкой, — сказал Синсакер.

Они немного постояли, молча глядя друг на друга.

— Знаете, что меня больше всего бесит? — нарушил молчание Йенсен. — Вот теперь этот гад смылся, и для нас это стало неожиданностью. А мы разве не лучшие в городе знатоки людей?

— Ваттен далеко не самый предсказуемый человек в мире, — парировал Синсакер.

Дело обернулось так, что Йун Ваттен, робкий, тихий Ваттен, человек, который никогда никуда не отлучался и каждый день в одно и то же время приезжал на работу на велосипеде, теперь представал — правда, бездоказательно — свихнувшимся убийцей, снимающим кожу со своих жертв и забирающим с собой отрезанные головы. Но если он действительно так делал — а расследование все очевиднее на это указывало, — значит, никто и понятия не имеет, что он за человек на самом деле. Никто не разглядел безумия, скрывающегося под маской.

— Мы разослали оповещение? — спросил Синсакер.

— Оно уже несется во все концы страны, — ответила Браттберг.

Синсакер внимательно посмотрел на начальницу. Она выглядела усталой. Смертельно усталой. Ему захотелось спросить, в котором часу она сегодня легла спать, но история не знает прецедентов, когда кто-нибудь из подчиненных проявлял заботу о шефе Браттберг, поэтому Синсакер счел за лучшее воздержаться от экспериментов.

— А что с пресс-конференцией? — только и поинтересовался он.

— Без взятого под стражу подозреваемого в конференции нет никакого смысла, — устало ответила Браттберг. — Ограничимся простым заявлением: «Дело в стадии развития». Этого должно хватить.

— То есть знать о том, что предполагаемый убийца сбежал от полиции, общественности не полагается?

— Правильно, Синсакер, не полагается. А что может сделать общественность, узнай она об этом? Разве что голову потерять. — Голос Браттберг прозвучал резко.

Он пожал плечами, признавая поражение.

— И чем тогда займемся?

— Продолжаем работу в Библиотеке Гуннеруса. Нужно всех допросить. Все внимание на Ваттена — нет ли у кого догадок, где он мог спрятаться. Есть ли у него домик за городом? Уезжал ли он когда-нибудь надолго? Если да, то куда? И все такое.

Синсакер вдруг сообразил, что они упустили еще одну возможность.

— Не стоит забывать: в прошлый раз, когда мы его подозревали, он пытался наложить на себя руки.

— Ничто не забыто. Как бы ни обернулись обстоятельства, наша основная задача — найти его.

Одд Синсакер одолжил один из полицейских автомобилей и поехал прямо в библиотеку. Он находился еще в пути, когда ему на мобильник позвонил Пер Оттар Хорнеман. Его голос звенел, как может звенеть только голос начальника, попавшего в критическое положение.

— Она пропала.

— Кто — она? — спросил Синсакер, плечом прижимая к уху телефон и одновременно пытаясь маневрировать в плотном потоке машин на улице Олафа Трюггвасона. На светофоре у «Мокс-Нэсс», то есть у дома, где несколько лет назад открылся книжный магазин «Мокс-Нэсс», Синсакер остановился, так как горел красный свет, и наконец смог сосредоточиться на сообщении Хорнемана. Женщина в соседней машине осуждающе посмотрела на его телефон. Он понимал: нарушать закон, сидя в полицейской машине, как-то неправильно, — но поделать ничего не мог. Ему оставалось только пожать плечами в знак извинения.

— Йоханнесова книга, — повысил голос Хорнеман. — Йоханнесова книга исчезла. Она пропала уже после того, как Гунн Бриту забрали прозекторы и мы заперли книгохранилище вчера вечером. Я лично запирал, поэтому уверен: Йоханнесова книга находилась на месте.

— Как это случилось? Следы взлома присутствуют?

— Нет. Тот, кто ее унес, похоже, знал оба кода. А их обязан знать только я. Это тем удивительнее, что мы только в понедельник поменяли коды и один был выдан Сири Хольм.

— Правильно ли я понимаю, что эти коды есть у вас, у Сири Хольм, у Йуна Ваттена, и ни у кого больше?

— Правильно, причем только мне известны оба.

— И Ваттен сегодня на работу не явился, как я слышал. А что с Сири Хольм? Она в библиотеке?

— Нет, ее тоже нет, и это меня мучает. Они с Ваттеном не пришли на совещание, назначенное сегодня на восемь утра. Мы собирались обсудить общую стратегию поведения в нашем непростом положении.

Синсакеру зажегся зеленый свет.

— Оставайтесь на месте, я буду через десять минут.

Он надавил на газ и заметил, что волнуется сильнее, чем положено волноваться профессиональному следователю, когда ему сообщают об отсутствии важной свидетельницы на ее рабочем месте.

Бледный Хорнеман похож был на человека, которому давно пора на пенсию. Синсакер, может, и выглядел лучше, но ощущал себя так же. Хорнеман сидел в своем аскетически обставленном кабинете и всматривался Синсакеру в глаза так, словно это не глаза, а окна санатория для нервнобольных и в них видны парк, пруд с утками и фонтан. Усевшись на стул, Синсакер подумал, что книжники — чудной народ. Сегодня, лишившись лучшей своей книги, Хорнеман казался более потрясенным, чем накануне, когда одна из его сотрудниц была найдена убитой. Хотя скорее всего сегодня на нем отразились обе утраты вместе. Синсакер достал свой молескин, со вчерашнего дня лежавший у него в заднем кармане. Он еще не успел ничего в него записать, да и сейчас не собирался портить белизну листов, но по опыту знал: на некоторых интервьюируемых вид записной книжки действует успокаивающе. Подумав, он выбрал прямую и открытую стратегию допроса.

— Когда именно вы обнаружили исчезновение Йоханнесовой книги: до или после совещания, о котором мне говорили?

Глаза Хорнемана немного просветлели, и он начал говорить:

— После. Сразу после совещания я прямиком отправился в книгохранилище, примерно без четверти девять. Спустя пятнадцать минут я уже звонил вам.

— Спасибо, время вашего звонка я уже записал. — Синсакер перелистнул чистые страницы молескина. — А почему вы вообще решили заглянуть в хранилище? Разве мои коллеги криминалисты вас не предупредили, что эта зона временно закрыта для посещений?

— Верно, но, как вам известно, я руковожу библиотекой. Я несу некоторую ответственность. А кроме того, я обнаружил, что камеры системы видеонаблюдения выключены с тех пор, как вы с Ваттеном заходили вчера в его кабинет. Я просто хотел убедиться, что все в порядке.

— Что никто не прихватил ничего лишнего?

— Именно.

— Вам такая возможность кажется очевидной? Даже учитывая, как мало людей имеет доступ к хранилищу? Я вот куда клоню: были ли у вас хоть какие-то основания подозревать, будто в хранилище кто-то побывал?

— Нет, никаких рациональных оснований у меня не было, просто возникло такое ощущение. Я всегда чувствовал себя в ответе за судьбу нашего собрания. Йоханнесова книга — национальное достояние. И только потому, что фермер, передавший ее в дар государству, поставил условием хранить ее здесь, она не находится сейчас в Национальной библиотеке, в Осло. Поэтому когда случается что-то ужасное, как, например, вчера, становишься особенно подозрительным.

— Да, это естественно, — сказал Синсакер, внимательно рассматривая директора библиотеки. Ни малейшего намека, будто он что-то скрывает, следователю обнаружить не удалось, но по опыту он знал: в таких вопросах решительно ничего нельзя утверждать.

— Почему вы позвонили мне первому?

— Вы единственный, кто дал мне свою визитку.

Синсакер попытался вспомнить, когда это он успел, но не смог.

— Эта Йоханнесова книга. Случалось ли, чтобы ее выносили из книгохранилища на законных основаниях?

— В этом году ее несколько раз оттуда забирали. Наш реставратор и переплетчик Сильвия Фрейд, да, она немка, с ней работала. Но главным образом она занималась ее копией.

— Копией? А зачем? — Синсакер снова сделал вид, что записывает.

— Копию предполагается использовать на выставке, которую мы организуем этой осенью в Музее естественной истории. Выставка будет посвящена источникам по истории Средних веков. Уровень безопасности на таких мероприятиях недостаточно высок, и мы не можем позволить себе выставить оригинал. Видели бы вы копию, которую изготовила Сильвия. Она настоящий мастер своего дела. Я сам не способен отличить ее произведение от оригинала. Для создания эффекта подлинности копии Йоханнесовой книги она использовала телячью кожу, которая хранилась у нас со времен Брудера Люсхольма Кнутсона. Он оставил после себя не только множество книг, но и приличное количество цельных телячьих кож и обрезков. Некоторые из остатков по качеству не отличаются от оригинального пергамента Йоханнесовой книги. Разумеется, мы долго обсуждали, представляют ли эти кожи самостоятельную ценность, и пришли к выводу, что некоторые из обрезков можно потратить на благое дело. Цельные телячьи кожи мы, разумеется, сохранили.

Рассказывая все это, Хорнеман заметно оживился, как будто разговора о книгах ему оказалось достаточно, чтобы забыть о своих печалях.

— Где я могу найти вашу Сильвию Юнг?

— Фрейд, — поправил его Хорнеман. — Ее кабинет расположен в подвале. Могу вас туда проводить.

Пока они спускались, Синсакер спросил у директора, не пытался ли тот позвонить Сири Хольм. Директор ответил, что решил с этим подождать. Если человек заболевает и не выходит на работу, он обычно звонит во второй половине дня.

— Мы здесь работаем довольно независимо друг от друга, — пояснил он.

Слова Хорнемана ничуть не успокоили следователя, поэтому он попросил директора сообщить ему телефонный номер Сири Хольм. Получив желаемое, он записал цифры и пообещал себе позвонить, как только закончит беседовать с Сильвией Фрейд. После чего набрал номер Браттберг и рассказал ей об исчезновении книги.

Синсакер простился с Хорнеманом под дверью кабинета Сильвии Фрейд. Таблички на большой белой двери не оказалось, и без провожатого он бы логово реставратора ни за что не нашел. Он постучался, и его пригласили войти. Говорила госпожа Фрейд с заметным немецким акцентом. В кабинете он увидел женщину лет сорока, один вид которой мог посрамить проницательность следователя Синсакера в отношении библиотечных работников — ее украшал загар, и очков не наблюдалось. Мало того, одежда ее состояла из модных джинсов в обтяжку и облегающего цветастого топика. Сильвия Фрейд сидела за наклонным рабочим столом в центре большого подвала. Окон не было, зато рабочей лампе позавидовал бы любой стоматолог. За решетками шахт под самым потолком слабо жужжала вентиляция.

Они поздоровались, и Сильвия Фрейд принялась рассказывать о том, как ее потрясло произошедшее накануне несчастье. В ответ он сообщил ей о случившемся с Йоханнесовой книгой. Она сильно побледнела и долгое время сидела молча. На Синсакера она не смотрела. Ее взгляд блуждал и никак не находил, за что бы зацепиться.

— Что значит «исчезла»? — спросила она наконец, и Синсакер скорее угадал, чем услышал в ее голосе дрожь.

— Ее больше нет в хранилище.

— Значит ли это, что ее украли? — Она снова владела собой, и голос звучал спокойнее, но Синсакеру показалось, что невозмутимость ей нелегко дается.

— Я сильно сомневаюсь, будто она ушла оттуда на своих ногах.

— Но это же чудовищно! Такая драгоценность. Думаете ли вы, что ее забрал убийца?

— Этого я не знаю. Но вы мне очень поможете, если ответите на несколько вопросов.

— Разумеется. — Она успокоилась и сосредоточилась, как в самом начале их разговора.

— Когда книгу в последний раз забирали из хранилища?

— Приблизительно четырнадцать дней назад.

— Тогда вы и закончили работать над копией к вашей выставке?

— Да. Хорнеман вам о ней рассказывал?

— Верно. И где эта копия хранится?

— Здесь, у меня, — указала она на высокий белый запирающийся шкаф возле одной из стен.

— Могу я на нее взглянуть?

— Конечно.

Ее голос снова дрогнул, или ему почудилось? Она подошла к шкафу, быстро его открыла и, вытащив книгу, тут же снова заперла дверцу, так что он ничего не успел рассмотреть. Но ему показалось, будто на полке стояли две довольно похожие книги.

Сильвия Фрейд протянула ему книгу.

— Могу я ее полистать?

— Делайте что хотите — это всего лишь копия, — только помните в нее вложено немало моего труда.

Он быстро просмотрел книгу. Синсакер понятия не имел, каков оригинал, но то, что Сильвия Фрейд знает свое дело, не вызывало никаких сомнений. Книга выглядела очень старой. Дойдя до конца, он заметил следы вырванных из книги страниц — настолько тщательно оказалась изготовлена копия. Об этих несохранившихся страницах ему рассказывала Сири Хольм.

— Что вы думаете о листах, которые вырвали отсюда?

Сильвия Фрейд улыбнулась.

— Из копии никто ничего не вырывал. Я только сымитировала следы этих страниц. О Йоханнесовой книге распространяют столько слухов. По большей части их распускают прежние владельцы книги. У них в семье принято рассказывать друг другу всякие истории. Согласно одной из них последние страницы вырвал человек, привезший им книгу, поскольку на этих-то страницах и лежит проклятие. Более правдоподобный слух родился у нас в библиотеке: рассказывают, будто эта книга когда-то принадлежала Брудеру Люсхольму Кнутсону и последние страницы вырвал он. В них он переплел какую-то другую книгу. Очевидно, написанное на них показалось ему бессмыслицей. Или текст на них переписывали не один раз, смывали и писали снова, поэтому записи стало почти невозможно разобрать. Вот Кнутсон и решил пустить их на переплеты. Но он, видимо, и сам верил в проклятие, и с годами эта вера делалась все крепче. Не знаю, что у него в жизни пошло не так, но поговаривают, что это он приезжал на Фосен и отдал книгу, чтобы она вернулась домой и проклятие рассеялось. А ту книгу, переплетом для которой послужили последние страницы Йоханнесовой книги, он вернуть забыл. Некоторые предполагают, что неизвестная книга ушла у него из рук вместе с пятью-шестью другими, проданными одному шляпнику, который в девятнадцатом веке эмигрировал в Америку. Но доподлинно об этих событиях ничего не известно. Никто не знает даже, попадала ли эта книга к Кнутсону.

— Разве не странно, что в истории такой знаменитой книги может быть так много неизвестного?

— И тем не менее сведений о Йоханнесовой книге ничтожно мало.

Но больше всего его удивляло, что о какой-то книге вообще нужно столько всего выяснять.

Синсакер поблагодарил за беседу и закрыл за собой дверь. На пути к лестнице он вдруг вспомнил об одной вещи, вернулся и, не стучась, заглянул в дверь. В руке у реставраторши был мобильный телефон. Когда он вошел, она вздрогнула. Синсакер попросил прощения.

— Я только хотел спросить, как близко вы знаете Йуна Ваттена.

Судя по лицу, от этого вопроса она расслабилась.

— Почти не знаю. Общаюсь с ним, поскольку мне бывают нужны книги из хранилища.

— И он никогда не говорил с вами о своей жизни за пределами работы?

— Не думаю, будто за пределами работы у него вообще была жизнь.

— Не знаете, пропускал ли он работу в последние три недели?

— Я абсолютно уверена: не пропускал, — хотя видела его не каждый день. Я же работаю здесь, в подвале. Об этом вам лучше спросить Хорнемана.

Синсакер снова поблагодарил и подумал, что ему давно следовало бы задать Хорнеману этот последний вопрос. Черт подери эту дырку в голове! Он вышел, но на первый этаж подниматься не стал. Вместо этого устроился под лестницей, так чтобы его никто не видел из коридора. Не прошло и пяти минут, как его догадка подтвердилась: Сильвия Фрейд чуть ли не бегом промчалась по коридору и исчезла на лестнице у него над головой. Он последовал за ней и увидел, как за ней закрылась дверь служебного входа, ведущего на парковку возле Музея Средневековья имени Петера Сума. В окно он наблюдал, как она садится в маленький зеленый «ниссан-микра». Пока она выруливала с парковки, он пробежал насквозь всю библиотеку, поскольку его полицейская машина осталась с другой стороны здания. Сев в автомобиль, он рванулся вперед и успел вовремя свернуть на улицу Эрлинга Скакке, чтобы засечь маленький зеленый «ниссан», исчезающий слева от театра. Он понимал: специализированное транспортное средство, за рулем которого он сидит, плохо подходит для тайной слежки. Впрочем, между ним и Сильвией Фрейд, повернувшей на Принсенс-гата и скрывшейся из виду, оставался как минимум один светофор. Чтобы снова сесть ей на хвост, ему понадобится удача.

На перекрестке, как он и опасался, пришлось остановиться на красный свет, но, даже стоя на светофоре, он продолжал всматриваться туда, где скрылся «ниссан», — никакого зеленого автомобиля он больше не видел. Синсакер тихо выругался. Без толку запрашивать подкрепление. Он опирался только на свою интуицию, которая буквально настаивала на том, что с госпожой Фрейд не все в порядке. Между этим ощущением и утверждением, будто дама как-то связана с убийством, — дистанция огромного размера, поэтому слежка за экспертом-реставратором на основании ее немного странного поведения — причуда, которую Браттберг в сложившейся ситуации вряд ли одобрит, это он очень хорошо понимал. Придется действовать на свой страх и риск.

Без особой надежды на успех он выбрался из потока машин, повернул и поехал по направлению к Конгенс-гата. «Говорят, что даже хорошему следователю необходима капля везения, — значит, обыкновенному вроде меня без удачи вообще не обойтись, и хорошо бы ее оказалось побольше», — думал Синсакер. Встав на следующем светофоре, он продолжал внимательно разглядывать улицу, пока не заметил нужный автомобиль. Тот был припаркован возле отеля «Принсен». Он оставил свою машину на другой стороне Конгенс-гата и направился к отелю пешком.

Среди городских отелей среднего класса «Принсен» считался лучшим. Хороший выбор как для приезжающих по делам, так и для туристов, интересующихся городскими достопримечательностями. Синсакер заходил сюда всего один раз, когда забирал сына со школьного бала: Ларс немного выпил и, чтобы скрыть запах, набил рот мятной жвачкой. Зато на задворках отеля, в подвальчике, располагалось хорошо ему знакомое питейное заведение. Как говорили в народе, «Кегельбар» являлся старейшей в Тронхейме пивной. Названием своим он был обязан столам, на которых играли в своеобразный мини-боулинг. Однако репутация «Кегельбара» как самого злачного места в городе все время оказывалась под угрозой из-за толп хорошо одетых постояльцев отеля, часто наведывающихся в заведение. Синсакеру случалось проводить здесь свободные вечера вместе с Торвальдом. Сейчас, в десять часов утра, «Кегельбар» был закрыт, и Синсакер решил заглянуть в ресторан, называвшийся «Эгон».

В полупустом ресторане замешкавшиеся гости отеля доедали завтрак, а официанты расслабленно прохаживались между столами и наводили чистоту. За самым дальним столиком у окна спиной к двери сидела Сильвия Фрейд и оживленно беседовала о чем-то с пожилым господином. Господин выглядел как академик, в тонком свитере с высоким горлом и твидовом пиджаке. Если б не закон о запрете курения, он наверняка посасывал бы трубку. Лицо в морщинах казалось встревоженным, он явно внимательно слушал, что она ему говорит. Синсакер подошел к ним так близко, как только смог. Реставраторша ни разу не обернулась. Он вытащил из брючного кармана мобильник и держал его у бедра. Подойдя на нужное расстояние, он несколько раз щелкнул их столик. Затем опустил мобильник обратно в карман, развернулся и вышел из ресторана. На улице Синсакер просмотрел снимки и остался доволен: купив себе новый телефон, он не зря потратил деньги. В нем оказалась отличная фотокамера. Лицо незнакомца попало в фокус и получилось четким и резким. Он пока не знал, зачем ему эти фотографии и что означает встреча тех двоих, но интуиция подсказывала: эта информация ему еще пригодится.

Сев в автомобиль, он обнаружил на шелковой рубашке из Таиланда пятна пота, а датчик температуры на приборной панели показывал двадцать два градусов тепла. «Похоже, нас скоро ждет новый рекорд сентябрьской жары», — подумал он.

В участке Браттберг ждала его для разговора.

Синсакер сообщил ей все, что узнал от Хорнемана и Фрейд, но умолчал о маленьком побеге реставраторши и о своей погоне.

Гру Браттберг изнывала от нетерпения:

— О Ваттене больше ничего?

— Мне кажется, вряд ли кто-нибудь очень близко его знает. Но эта история с исчезновением Йоханнесовой книги задала мне хлопот, поэтому я не успел ни с кем побеседовать. Лучше всего отправить туда еще одного следователя. Однако у меня почему-то сложилось впечатление, что новый библиотекарь, Сири Хольм, знает о Ваттене больше, чем люди, которые годами работали с ним бок о бок.

— Тогда почему ты ее не расспросил?

— Она еще не пришла на работу. Собираюсь ей позвонить.

— Сосредоточься на этом, — велела Браттберг. — Но прежде всего я хочу, чтобы ты поговорил с патологоанатомом. Он провел вскрытие и готов дать нам устное заключение. Еще одна вещь, — продолжила Браттберг. — Мы проверили все дорожные посты и паромы, включая Флакк-Рёрвик, и не нашли никаких следов Йенса Дала ни в субботу, ни в воскресенье. Его автомобиль зарегистрирован на пароме в пятницу во второй половине дня и в понедельник утром, как он и говорил. Мона Гран пообщалась с его детьми, которые сейчас у бабушки с дедушкой. Им рассказали о случившемся. На все ее вопросы они отвечали, что папа всю субботу был на дворе.

— То есть муж выбывает из дела, — заключил Синсакер.

— Муж никогда полностью из таких дел не выбывает, — с иронией заметила начальница. — Но как ты понимаешь, теперь все сосредоточиваемся на Ваттене. Куда он делся? Это он взял проклятую книгу? Он собирается с ее помощью устроить себе побег? — Ее просто распирало от вопросов.

Он с минуту размышлял, не стоит ли ей рассказать о Сильвии Фрейд и напыщенном академике в отеле «Принсен», но в итоге оставил эту идею. Шеф, конечно, права: сейчас главное — Ваттен.

 

Глава двадцать пятая

Судебный патологоанатом Киттельсен из больницы Святого Олафа был доктором старой закалки, сутулым и дотошным. Он никогда не шутил, не отвлекался на болтовню и всегда говорил только по делу. Словом, врач как раз во вкусе старшего следователя Синсакера. Хотя заглядывать к Киттельсену в кабинет, чтобы выслушать устный рапорт, ему приходилось не часто. Обычно он ограничивался чтением письменных заключений, приходивших прямо в участок. Киттельсен никогда не говорил больше или меньше того, что написано в рапорте, и расспросы, как правило, не добавляли информации. Но теперь они расследовали необычное преступление. С трупом проделали столько всего, что Синсакер не сомневался: Киттельсен мог бы написать о нем целую книгу.

— Киттельсен, сообщите мне самое главное, — сказал он, садясь на стул возле письменного стола патологоанатома. Его кабинет располагался в новом здании, в лабораторном центре отделения патологии и генетики больницы Святого Олафа. Киттельсен в современную обстановку кабинета не вписывался; стол в форме сердца плохо сочетался с прямоугольным образом жизни своего хозяина. Чтобы хоть как-то примириться с окружающей обстановкой, Киттельсен перенес сюда из своего прежнего обшарпанного кабинета самый важный реквизит. Из темного угла комнаты на Синсакера оценивающе смотрел знакомый скелет — на его, скелета, вкус, кабинет вообще освещался слишком ярко. Пожелтевшие анатомические схемы частично закрывали свежепокрашенные стены. Взгляд Синсакера непроизвольно остановился на плакате, висящем за спиной у Киттельсена. Плакат представлял собой черно-белое анатомическое пособие. Синсакер не мог точно сказать, когда его изготовили, но определенно не в нашем столетии. Скорее всего оно являлось факсимильным воспроизведением старинной гравюры на меди. Гравюра изображала со спины тело сидящей по-турецки женщины — она была привязана за шею веревкой. Позвоночник слегка изогнут, зрителю видно одно бедро — естественная, немного вызывающая поза живой молодой женщины. Всю кожу с этого тела удалили, а сзади оставили висеть слой подкожного жира, снятого с ягодиц, будто какие-то не до конца отсоединенные провода. Похоже на стриптиз, но очень зловещий. Все мускулы на обнаженной спине пронумерованы, чтобы подчеркнуть: это делается ради науки. Держать на стене изображение человека со снятой кожей во время расследования такого убийства вдруг показалось Синсакеру ужасной бестактностью со стороны Киттельсена. Но, подумав, он пришел к выводу, что анатомическое пособие скорее всего служит Киттельсену уже очень долго и он просто перестал обращать на него внимание.

— Самое главное… — Киттельсен жевал губами так долго, как только позволяла его деловая натура. — Об итогах исследования спермы я уже доложил. Мои анализы показывают: сперма попала в тело жертвы задолго до того, как ее убили.

— За сколько примерно времени до убийства?

— Основываясь на том, в каком месте влагалища были обнаружены остатки, какое количество семенной жидкости оказалось абсорбировано стенками, и принимая во внимание другие показатели, я могу предположить, что за час или два. Возможно, больше.

— То есть человек, занимавшийся с ней любовью, возможно, ее не убивал? — обрадованно спросил Синсакер, сам хорошенько не понимая, чему так радуется.

— Делать подобные заключения я целиком и полностью предоставляю вам, — сухо ответил Киттельсен. — Я только сообщаю, что мы обнаружили. Еще могу сказать следующее: тот, кто убил, обезглавил и удалил кожу с тела Гунн Бриты Дал, возможно, проделывал такое и раньше. Но я бы не назвал предполагаемого убийцу профессионалом. Для хирурга разрезы слишком грубые и сделаны в странной рубящей манере. Кожа и большая часть головы удалены уже после того, как жертва скончалась.

— Большая часть головы?

— Да, причиной смерти с высокой степенью вероятности явилось перерезание горла, выполненное в первую очередь. Жертва умерла сразу, но убийце потребовались дополнительные удары, чтобы отделить голову от тела. Он, несомненно, пользовался несколькими разными инструментами. Чтобы перерубить шейные позвонки, он взял маленький топор или исключительно тяжелый нож. Но вышеупомянутый убийца наверняка опробовал и другие приспособления. Вы спрашивали о главном. Главное, несомненно, вот. — С этими словами Киттельсен выудил из алюминиевого поддона, стоявшего у него на столе, темный металлический фрагмент.

— Что это? — Синсакер почувствовал, как быстро забилось его сердце — едва ли сердце патологоанатома Киттельсена хоть раз в жизни билось с такой же скоростью.

— Это металлический фрагмент.

— А вы не можете сообщить мне что-нибудь не столь очевидное?

— Я обнаружил его между двумя оставшимися шейными позвонками. Могу предположить, что при попытке перерубить позвоночный столб один из инструментов сломался и обломок застрял в тканях. Тогда убийца взял другой инструмент и завершил работу, сдвинув место разреза немного выше.

— То есть это обломок одного из ножей, которыми пользовался убийца?

— Да, если моя догадка верна.

— А что еще вы можете сказать об этом фрагменте?

— Ну нет, подобный анализ должны проводить люди, которых специально для этого готовили. — Доктор достал прозрачный пакет, поместил в него кусочек металла, закрыл пакет и протянул Синсакеру. — Но если мне позволено будет выступить с предложением, я бы посоветовал показать его археологу.

— Зачем?

— Затем, что это не нержавеющая сталь, — сказал Киттельсен сухо и поднялся, намекая на окончание беседы.

* * *

— Исходя из качества стали и того немногого, что видно из формы обломка, я могу сказать, что этот нож изготовлен не позднее восемнадцатого века. Скорее всего его почти всегда смазывали и бережно с ним обращались, поскольку он в удивительно хорошем состоянии. Если за ним ухаживали профессионально, он может быть еще старше, но едва ли ему больше пяти сотен лет.

Йенс Дал наконец оторвался от микроскопа и теперь стоял перед старшим следователем Синсакером в полный рост.

Супруг покойной Гунн Бриты Дал согласился встретиться с Синсакером у себя в кабинете в Музее естественной истории. По телефону следователь объяснил ему, в чем дело, заверил, что экспертиза неофициальная и в случае отказа анализ поручат кому-нибудь еще. Но ему, Синсакеру, хотелось бы задать еще несколько других вопросов. Выпив кофе и перекусив булочкой в столовой больницы Святого Олафа, старший следователь прибыл в музей. Дал, чисто выбритый и с капельками пота на лбу, уже находился у себя в кабинете и готовился его принять. Время шло к часу дня, и температура за бортом достигла двадцати четырех градусов. Увидев кончик ножа, который ему принес Синсакер, Йенс Дал вскинул брови.

— Этот фрагмент точно из стали, которая есть не что иное, как сплав железа с углеродом. Но сталь выплавляют со времен античности, и история знает разные ее составы. Поэтому стальной нож мало о чем нам говорит. Детальный анализ состава мог бы сказать больше. Например все современные стальные сплавы будут содержать разные примеси. Чтобы сделать сталь более прочной, в сплав добавляют хром. В так называемой хирургической, нержавеющей стали содержится минимум одиннадцать процентов хрома, а также никель. Я могу с достаточно высокой долей достоверности утверждать, наш фрагмент не из хромоникелевой стали. Однако если вы хотите определить точный возраст, вам потребуется провести радиоуглеродный анализ. Я могу это устроить, но на него потребуется время.

— Подобные серьезные исследования улик должны проводить наши собственные криминалисты, — сказал Синсакер. — Пока мне нужна быстрая приблизительная оценка. А не подскажешь, откуда может происходить подобный нож?

— По такому маленькому фрагменту, разумеется, невозможно определить, к какому типу он относится. Может быть, охотничий или мясницкий. В то время почти у каждого мужчины на поясе висел нож. Поскольку мы видим острие, можно предположить, что это не нож для бритья. Но тем не менее он мог принадлежать и брадобрею.

— Почему ты так думаешь?

— В эпоху, о которой мы говорим, самым широким ассортиментом ножей, пил и сверл владели обычно именно цирюльники. Они занимались не только бритьем усов. Брадобрей мог выполнять и работу хирурга, и работу палача. Так сказать, специалист широкого профиля, ножевых дел мастер. В южной Европе вскрытия трупов узаконили еще в пятнадцатом веке, и в каждом следующем столетии эта процедура становилась все более и более востребованной. Так вот, в университетах южной Европы учебную некропсию проводил, как правило, именно цирюльник, а профессор, который считался специалистом по анатомии, стоял в это время на кафедре и читал лекцию. Часто случалось, что обнаруженное цирюльником не соответствовало тому, о чем говорил лектор, опиравшийся в своем знании на древние и авторитетные источники. Конечно, в спорных случаях прав всегда оказывался профессор. — Йенс Дал усмехнулся.

Синсакеру показалось, будто его собеседник на короткое время забыл о своем горе — видимо, так на него подействовало повторение затверженной истории. Дал словно не говорил, а, как магнитофон, воспроизводил запись — даже этот его последний короткий смешок звучал со звуковой дорожки.

— По крайней мере так было до того, как в шестнадцатом веке в Падуе начал проводить свои вскрытия знаменитый анатом Везалий. Он сам препарировал трупы, чем не только прославился, но и дал пищу для многочисленных слухов. В Пизе его прозвали хирургом-цирюльником. Везалию одному из первых удалось доказать, что главный авторитет в анатомии тех времен, греческий медик Гален из Пергама, в своем учении об устройстве человеческого тела ошибочно опирался на вскрытия обезьян и других животных. Везалий сделал такой вывод, поскольку и сам препарировал не только людские тела, но и туши животных. Однако следы некоторых заблуждений Галена можно обнаружить в медицинском языке и сегодня. Например последний отдел кишечника человека — изогнутый, а вовсе не прямой, как на то указывает его название, «rectum», «прямая кишка». А вот у обезьян rectum действительно прямой.

Для археолога Дал поразительно много знал об истории медицины. При этом Синсакер никак не мог отделаться от ощущения, словно кое-что из услышанного непостижимым образом имеет отношение к убийствам. Он подумал, что труп Гунн Бриты Дал поразительно напоминает анатомические схемы Киттельсена. Должно быть, убийца, как и Йенс Дал, увлекается анатомией, но его увлечение носит куда более извращенный и далекий от науки характер.

— Создавал ли этот Везалий рисунки и схемы? — спросил Синсакер.

— Собственноручно — нет, но у него был свой иллюстратор или даже несколько, их имен мы не знаем. Везалий опубликовал книгу под названием «De humani corporis fabrica», которая считается первым настоящим анатомическим атласом. Она состоит из восьмидесяти пяти графических листов, на которых в подробностях изображено человеческое тело, слой за слоем открывающее свое внутреннее строение.

«Эдакий стриптиз», — снова мрачно подумал Синсакер. А вслух описал иллюстрацию, виденную им в кабинете Киттельсена.

— Это не может быть Везалий. По описанию похоже на гравюру по меди знаменитого рисовальщика-анатома семнадцатого века. Как же его звали? А, вспомнил, Герард де Лересс.

— Тебе много известно об анатомии.

— Когда раскопаешь несколько захоронений и повозишься с костями, начинаешь интересоваться этой темой. Вообще неплохо, если бы люди больше знали об анатомии. Понимать свое тело — значит, понимать себя самого.

Он умолк, и глаза его стали пустыми. Он выглядел так, будто в первый раз взглянул на себя со стороны; возможно, он увидел пропасть, лежащую между научными материями, о которых он говорил, и тем хаосом чувств, который царил у него внутри.

Но Синсакер пока не мог оставить его в покое:

— А что тебе известно об анатоме Алессандро Бенедетти? — Задавая этот вопрос, он вплотную подходил к интересующей его теме.

— Я его знаю. Однако о нем известно куда меньше, чем о Везалии. Бенедетти жил в Венеции и Падуе еще до того, как там появился Везалий. Он, можно сказать, явился одним из тех врачей, которые подготовили почву для Везалия. Весьма вероятно, он осуществил несколько вскрытий, возможно, собственноручно препарировал трупы и также сделал открытия, которые позже прославили Везалия. Как и Везалий, он, очевидно, воровал трупы с кладбищ, но наверняка проводил и официальные вскрытия, разрешенные законом Венеции на подвластных ей территориях уже в пятнадцатом веке. Алессандро Бенедетти первым описал анатомический театр.

— Анатомический театр?

— Именно так. Первый известный нам анатомический театр возвели в Падуе. Он стоит и по сей день как достопримечательность для туристов. Но предположительно еще до его постройки создавались меньшие театры, предназначенные для специалистов. Возможно, их строили, следуя проекту Бенедетти, однако надежных свидетельств нет. Театр должен был стать местом проведения публичных вскрытий, где могло присутствовать много зрителей. Замысел предусматривал все необходимое, чтобы каждый, кто приходил посмотреть — студент, врач или просто любопытный зритель, — действительно мог наблюдать то, что открывается во время препарации. Согласно Бенедетти, сидячие места для зрителей располагались амфитеатром, чтобы каждый имел достаточный обзор; в центре же размещался большой и хорошо освещенный препараторский стол. Обязательно устраивалась хорошая система вентиляции и охрана. Еще, по мысли Бенедетти, в подобных заведениях следовало брать плату за вход. Возникнув в Падуе в шестнадцатом — семнадцатом веках, идея анатомического театра постепенно распространялась по университетам Европы. Настало время, когда анатомические театры открывались повсюду. Самый северный построили в середине семнадцатого века в Швеции, при Уппсальском университете. Сейчас это один из трех сохранившихся театров. Я всем советую туда съездить.

— Спасибо. Может быть, съезжу, когда закончится расследование.

И снова лицо Йенса Дала потемнело.

— Возвращаясь к расследованию, — сказал Дал с заметным усилием. — Нож, который вы ищете, вполне мог применяться во время подобных вскрытий. Он тонкий и очень острый, а слегка изогнутое лезвие напоминает современный скальпель. В эпоху, о которой мы говорим, в Норвегии вскрытий не проводилось, и если нож норвежский, его использовали для других медицинских вмешательств — например для ампутаций.

— Понятно. То есть ты не можешь сказать, где выкован этот нож: в Венеции или Падуе?

— Нет. У меня нет причин считать его итальянским. Ясно одно: если его когда-то использовали для вскрытий, он может быть откуда угодно.

— А кто сегодня может владеть подобным ножом?

— Не так уж много людей. Коллекционер, хозяин захламленного амбара… даже не знаю. Большинство предметов такого рода хранится по коробкам на полках заведений вроде нашего. — Археолог обвел руками стены.

— А если этот нож действительно семнадцатого века и является чьей-нибудь частной собственностью, он представляет собой коммерческую ценность?

— Да, и скорее всего очень большую — благодаря качеству металла и его сохранности. Разумеется, и от его истории многое зависит. Если он достоверно связан с кем-то из исторических личностей, естественно, его цена на антикварном рынке значительно поднимается. Об этом можно судить по тому, как удивительно хорошо за этим ножом ухаживали.

Перед внутренним взором Синсакера во всех подробностях возникла картинка. Он стоит в квартире Сири Хольм и держит в руках старинный скальпель, а она медленно вытирается полотенцем. Он внимательно осмотрел рукоятку и не обратил внимания, отломано у лезвия острие или нет. «Вот выйду отсюда и сразу ей позвоню», — подумал он.

— Надеюсь, я смог тебе помочь, — сказал Дал. — Когда мы разговаривали по телефону, ты сказал, что у тебя есть еще какие-то вопросы.

— Да, но с ними придется подождать.

 

Глава двадцать шестая

Выйдя из Музея естественной истории, Одд Синсакер первым делом проклял и себя, и это дело. Он должен охотиться за Ваттеном, но какой бы новый след он ни брал, тот вел куда угодно, но не к Ваттену. «Это расследование запутывается как лабиринт. Нет, это даже не лабиринт, а кунсткамера», — подумал он и представил себе музейный запасник, полный коробок и ящиков. Нет ни картотеки, ни ярлыков, и никогда не знаешь, что окажется в следующей коробке, которую захочешь открыть.

Синсакер достал телефон и набрал номер Сири Хольм. «Вы позвонили по номеру 928-10-476. Вас приветствует автоответчик. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение после сигнала». «Чтоб тебе пусто было!» Никакого сообщения Синсакер, разумеется, не оставил. Ноги уже сами несли его к Русенборгу.

Трижды позвонив в дверь Сири Хольм и не дождавшись никакого ответа, Синсакер принялся изучать замки. Во-первых, имелся обычный врезной замок фирмы «Триовинг», который он вообще-то мог взломать. А вот со вторым замком дела обстояли хуже. Его установили недавно, видимо, по заказу Сири; он относился к классу замков повышенной надежности и так просто не открывался. Сама дверь тоже была относительно новой и казалась крепкой. Выбить такую, не причинив существенного ущерба всей конструкции, не получится. Он взглянул на часы. Почти три. Подходя к дому, он позвонил Хорнеману, чтобы проверить, не объявилась ли фрекен Хольм на работе. Она так и не пришла. Она отсутствовала почти полный рабочий день, однако в розыске не числилась, и Синсакер не располагал уликами, которые указывали бы на то, что в ее исчезновении есть что-то преступное. То есть никакого законного основания вламываться к ней в квартиру у него не нашлось.

Он вышел из холла ее дома и, немного отойдя, стал оглядываться. Все четыре квартиры казались пустыми. Свет нигде не горел, в окнах никто не мелькал. Он обогнул дом и очутился в небольшом садике. Разноцветная горка указывала на наличие детей хотя бы в одной из квартир. Верхний справа балкон принадлежал Сири Хольм. От вида открытой балконной двери у него по спине побежали мурашки. С балкона свисала лестница.

Когда работаешь полицейским, перестаешь удивляться, как легко можно проникнуть в жилища других людей. Оказывается, это очень просто. Полицейский в курсе, что люди не очень бдительны, особенно средь бела дня. По опыту многих допросов он знал: даже если кто и обратит внимание на карабкающегося по веревочной лестнице человека, лишь немногие заподозрят незаконное проникновение. Большинство же увидит ремонтника за работой или неудачливого жильца, захлопнувшего ключи в квартире. Те же, кто все-таки усомнится в его праве забираться в эту квартиру, в большинстве своем побоятся его расспрашивать. Просто невероятно, до чего народ в этой стране не любит ставить ближнего в неловкое положение, даже если этот ближний — вор. Однако больше всего Синсакер рассчитывал, что его вообще никто не увидит. Земля у подножия дома так резко шла под уклон, что от строения напротив видна была только крыша. А от соседних домов его загораживали деревья.

Внутри квартиры в глаза бросалось только одно — с тех пор как он побывал здесь, она так и не навела порядок. Затем он заметил собаку — она лежала на том же месте, где он ее оставил, у двери. Он постарался вспомнить, отлучалась ли собака со своего места во время его предыдущего визита, и если нет, значит, у него в первый раз был секс в присутствии собаки-вуайеристки. Когда он вошел, псина приподняла одну бровь. Не сторож, ясное дело. Раз собака осталась дома, значит, хозяйка не собиралась долго отсутствовать, решил Синсакер. Но это также могло свидетельствовать о том, что номер с исчезновением не планировался. Тем временем афганская борзая закрыла глаза, зевнула с таким видом, будто она сейчас умрет от скуки, и положила длинную морду на лапу. Она совершенно не возражала против того, чтобы он немного постоял и осмотрелся. Краем глаза Синсакер заметил в проеме кухонной двери человеческую фигуру. Ах да, манекен, такой же голый, как Сири Хольм во время их последней встречи. Он немного им полюбовался. Красивая работа. Куклу вырезали целиком из дерева и отполировали. Интересно, это дуб? Суставы-шарниры могли сгибаться. Правильные мужские пропорции. Эта кукла тоже антиквариат. Он представил себе итальянское ателье XIX века. У Сири Хольм не квартира, а музей, но в нем царит совершеннейший хаос.

Его взгляд обследовал комнату в поисках одной определенной вещи и наконец обнаружил, прямо посреди комнаты, примерно там, где он ее и оставил. Скальпель Алессандро Бенедетти. Он поднял диковину и внимательно осмотрел острие.

«Вот черт!» Синсакер немного постоял, зажав лезвие большим и указательным пальцами правой руки. Пальцы ощущали тепло. Он метнул нож. Тот несколько раз перевернулся в воздухе и воткнулся в манекен. Руки и ноги куклы дернулись, словно в агонии. Скальпель крепко сидел в дубовой груди. Если бы в ней было сердце, он пробил бы его своим неотломанным кончиком. «Вот черт, — снова подумал Синсакер. — Но взглянуть все равно стоило. Сири Хольм никакая не убийца. Но где же она тогда?»

Он огляделся. Если тут и есть какие-нибудь зацепки, их поиск в этом бардаке, займет уйму времени. Зазвонил телефон. Опять Владо Танески. Журналист. Со смешанным чувством раздражения, профессиональной добросовестности и неуверенности в том, как долго он еще сможет обороняться от борцов за свободу слова, он нажал на кнопку с красной телефонной трубкой. Пиктограмма словно напоминала об эпохе, когда у всех телефонов еще были провода. Мобильник зазвонил снова. Он ответил — так как теперь звонила Браттберг. Хотела знать, где он находится.

— Я возле квартиры Сири Хольм, — соврал он. Затем коротко доложил о разговоре с Киттельсеном и Йенсом Далом.

— Интересная находка. Но что ты забыл у Сири Хольм? Я-то думала, ты усвоил, что мы ищем Ваттена.

На размышления ему потребовалось две секунды. Затем он все рассказал о реставраторше, Сильвии Фрейд.

— Да уж, новость не с пылу с жару. Так она встречалась с кем-то в отеле «Принсен». И что?

— Может, я зря за ней поехал, — вынужден был признать Синсакер.

— Очень зря. Но все-таки не будем пока сбрасывать эту информацию со счетов. И вот почему. Гронстад принес мне список всех, кто в эту субботу входил в библиотеку с помощью своего именного электронного ключа. Помимо Гунн Бриты Дал, Ваттена и практикантки, которая выдавала и принимала книги до самого закрытия библиотеки и не имела доступа на служебный этаж, приходила еще эта дама, Сильвия Фрейд. Но она ушла задолго до того, как, по нашим предположениям, было совершено убийство. Еще мы знаем, что там присутствовала Сири Хольм. Очевидно, Гунн Брита Дал впустила и выпустила ее с помощью своего ключа. Хольм также покинула место преступления до совершения убийства. Если в библиотеку входил кто-то еще, он мог воспользоваться обычным ключом. Для того, кто не хочет оставлять следов, это удобная возможность. В обращении находится несколько таких ключей, и я не думаю, что Хорнеман в состоянии уследить за всеми.

— Значит, Сильвия Фрейд имеет большее касательство к убийству, чем мы думали.

— Повторяю, и она, и Сири Хольм ушли из библиотеки рано. У нас есть протоколы электронных замков. Не знаю, как ты собираешься связать кого-то из них с убийством.

— Я тоже не знаю. Просто чувствую.

— А теперь послушай меня, Синсакер. Я отношусь к твоим предчувствиям с большим уважением. Я помню, как они служили нам в прошлых расследованиях. Но тебе крепко досталось. Не успел выйти на работу после болезни, и сразу попал в крутой переплет. Поэтому я хочу, чтобы ты немедленно пошел домой и на несколько часов прилег. Вечером поедешь в Вэрнес и заберешь нашу американскую подругу. Это единственное твое рабочее задание на этот вечер. А мы продолжим искать Ваттена. Он ключ к убийству. Даже если Сири Хольм действительно пропала и имеет отношение к делу, это все равно не освобождает нас от необходимости искать Ваттена. Кстати, люди Гронстада нашли в мусорном ящике у библиотеки пустую бутылку из-под красного испанского вина, и угадай — что еще?

— Отпечатки пальцев?

— И не просто отпечатки.

— Ваттен?

— И Гунн Брита Дал.

— А что с анализом спермы? Что-нибудь новое сообщили?

— Синсакер, на дворе сентябрь, рановато ждать толстяка с белой бородой и в красном колпаке. Знаешь ведь, как они там в Осло в Институте судебной медицины работают.

— Киттельсен сказал, что, судя по всему, сперма попала туда, куда попала, задолго до убийства.

— Знаю. У меня перед глазами письменный рапорт. Но все-таки Ваттен нам соврал про вино.

— Ну, распитие вина еще не преступление. Мы же не знаем, когда бутылку бросили в мусорный бак. Но ты, конечно, права — все свидетельствует против Ваттена. — Сказав это, Синсакер изумился своему неосознанному желанию защитить Ваттена.

— Давай мы тут в участке будем с этим разбираться. Хочу завтра видеть тебя отдохнувшим. После обеда отправлю к твоему дому машину — забрать кусочек этого ножа. Надо его изучить как можно быстрее, — прекратила дискуссию Браттберг.

Закончив разговор, Синсакер подумал, что поехать домой и поспать не такая уж плохая идея. Однако вместо этого он пошел на кухню. К своему удивлению, в одном из кухонных шкафов Сири Хольм он обнаружил бар, и не самый скромный. Он пробежался глазами по бутылкам. Преимущественно литровые, много неоткрытых, очевидно, купленных в магазинах беспошлинной торговли или за границей. Возможно, ей их подарили. В глубине шкафа стояла бутылка аквавита. Правда, не «Красный Ольборг», а «Линье». Бутылка оказалась наполовину полна. Он отвинтил крышку и приник к горлышку. Первый глоток достиг места назначения. Следующие четыре можно было охарактеризовать словами известного спортивного комментатора по биатлону: «Попадание в нижний сектор». «Да, — подумал Синсакер, ставя бутылку обратно в шкаф, — Браттберг права: мне нужен отдых».

На беспечно заплетающихся ногах он вернулся в гостиную, бросил взгляд на диван, где они так страстно занимались любовью, и на собаку, которая одна в целом свете об этом знала. В спальне он обнаружил кровать. На ней только и было, что костюм для тейквондо. Он прилег и почувствовал запах Сири Хольм. Пахло гоголем-моголем и малиной и немного — выдержанным сыром. Он заснул и спал, как спит перетрудившийся полицейский с правильной дозой аквавита в крови, перенесший недавно операцию по удалению раковой опухоли.

Женщина за стойкой паспортного контроля широко улыбнулась:

— How are you?

— I’m fine, — соврала Фелиция Стоун.

Она вылетела из Ричмонда уже больше двадцати часов назад. После пересадки в Атланте она вынуждена была просидеть весь полет в распроклятом кресле перед аварийным выходом. По соображениям безопасности его спинку нельзя переводить в наклонное положение, поэтому на подлете к Лондону ей уже казалось, что поясница до посадки не доживет. В самолете, перенесшем ее в Осло, было не лучше.

— Сколько времени занимает перелет до Тронхейма? — нетерпеливо спросила она, пока сотрудница аэропорта сражалась со сканером, не желавшим считывать код ее паспорта. «Не может просто посмотреть на фотографию? — сердилась про себя Фелиция. — Разве так трудно определить, что я — это я?» Наконец сканер удовлетворенно пикнул, и на экране у дамы появилась вся необходимая информация.

— Полет длится всего сорок пять минут, — сообщила дама. — Но говорят, из-за ветра и аномально жаркой погоды в Трёнделаге сильная турбулентность.

Фелиция застонала.

— А я-то думала, что сбежала от жары. — Фелиция взяла паспорт и отправилась на поиски терминала для внутренних авиарейсов.

В восемь часов зазвонил телефон. Синсакер уже пять часов пребывал в темных краях страны снов. Среди прочего он попал на прозекторский стол в анатомическом театре. Лежа на столе, он не мог пошевелиться, как будто находился под наркозом, но в сознании. Проводил вскрытие доктор Киттельсен. Он медленно снимал с него кожу. Потом Киттельсен стал продавать снятую кожу, начались торги. В конце концов Синсакер сам выкупил свою кожу и накинул на плечи, как плащ. Проснувшись, он совсем не чувствовал себя отдохнувшим.

— Синсакер, — рявкнул он в выловленный из кармана телефон. С кровати он пока не вставал.

Полицейский представился, но такого имени он не помнил.

— Мы у вас под дверью, чтобы забрать улику. Ее ждут в отделе экспертизы.

Синсакер медленно сел в кровати и огляделся. За окном смеркалось. В комнате царил полумрак, но он быстро сообразил, где находится.

— Я вышел в магазин. Скажите, что я сам привезу вещественное доказательство, но попозже.

Положив трубку, он почувствовал тошноту. Тошнота — это нехорошо. Он ненавидел тошноту почти так же сильно, как и потливость. Осторожно опустил ноги на прикроватный коврик. Немного посидел на краю кровати, покачиваясь взад-вперед. Наконец взгляд сфокусировался на ночном столике. На нем оказалась целая стопка детективов. На книгах лежал беспроводной телефон, а рядом с ним к самой верхней обложке был приклеен желтый листок для заметок. На то, чтобы глаза привыкли к освещению, ушло некоторое время. Он легко разобрал аккуратный почерк записи, но понадобилось еще несколько минут, прежде чем мозг включился и переварил информацию.

Записка гласила: «Ресторан «Эгон», отель «Принсен», 10:00. Взять книгу».

Он оторвал листок и поднялся. Отпереть замки изнутри без ключа было невозможно, и он выбрался из квартиры тем же путем, каким пришел, — по веревочной лестнице. Когда до земли оставалось ступенек десять, он спрыгнул в траву. На горке сидели дети, мальчик и девочка. Чем они там занимались, он не понял, но теперь они таращились на него, как будто он только что упал с крыши. Он поздоровался и чинно повернул за угол.

Одд Синсакер позвонил Хорнеману домой.

— Мне нужен телефонный номер Сильвии Фрейд.

— Могу отправить вам контакт на мобильный телефон, — вежливо ответил Хорнеман.

— Не знаете, когда она сегодня ушла с работы?

— Точно не знаю, но, должно быть, рано. После обеда я ее не видел.

— Еще один вопрос. — Синсакер успел до того, как Хорнеман положил трубку. — Эта копия Йоханнесовой книги, которую изготовила госпожа Фрейд. Она ведь очень хорошая, верно?

— Да, это так.

— А как можно определить, что это не оригинал?

— Нужно специальное оборудование, тогда различие сразу видно. Лупа, флуоресцентная лампа, все такое. Но и тогда требуется определенный опыт.

— А если смотреть на книгу невооруженным глазом?

— В таком случае, чтобы отличить копию от подлинника, нужен очень острый глаз.

— Кто из ваших сотрудников в состоянии заметить различия без дополнительного исследования?

— Немногие. Полагаю, никто, кроме самой Сильвии, на это не способен.

— А если вам понадобится провести экспертизу с целью установления подлинности книги, кому будет поручена эта работа?

— Тоже Сильвии.

— Книги из хранилища когда-нибудь выдаются читателям на руки?

— Некоторые из них очень редко просят для ознакомления ученые. Получив книгу, исследователи знакомятся с ней в присутствии кого-либо из наших сотрудников.

— Понимаю. А Йоханнесова книга?

— Ее просматривали лишь несколько историков. Мы планировали будущим читателям выдавать копию, изготовленную Сильвией. Настоящая книга должна храниться в книгохранилище, в неприкосновенности. Она просто-напросто слишком ценна, чтобы ее читать.

— То есть ее как бы не должно существовать?

— В некотором смысле. Зато так мы обеспечиваем ей лучшую сохранность.

Синсакер поблагодарил за беседу и отключился.

Получив необходимую информацию, он почти сразу позвонил Сильвии Фрейд. По сообщению можно было подумать, что они с Сири Хольм используют один и тот же телефонный сервис: «Вы позвонили по номеру…» Синсакер еще раз просмотрел телефонный контакт, присланный Хорнеманом. Кроме мобильного телефона, он содержал еще домашний адрес. Сильвия Фрейд жила на Сульсидене. Как раз по дороге, если идти с улицы Асбьернсена в участок.

* * *

Сульсиден — это тронхеймский Акер-Брюгге, как его здесь и называют. Но у Сульсидена есть свой шарм, которого не хватает ословскому Акер-Брюгге. Во всяком случае, цены на квартиры здесь не достигают заоблачных высот, бармены в заведениях, расположившихся в старых доках Тронхеймской судоверфи, не похожи друг на друга, а прогулочные катера, стоящие на причале у Недре Эльвехавн, не кажутся бесполезными игрушками. И блюзовые мелодии, иногда звучащие из самого сердца квартала, со сцены Доккехусет, уносят вас от свинцово-серых дождливых дней далеко-далеко, туда, где не сияет солнце норвежского материализма. На самого Синсакера тот же эффект оказывал шрам на лбу.

Сильвия Фрейд жила недалеко от торгового центра, но на другом берегу Нидэльвы. По расположению звонков у главного входа он вычислил, что ее квартира — на втором этаже. Скорее всего она втиснута между двумя выступающими корпусами и лишена дорогостоящего вида на помойки и стройки Браттэры с почти неразличимым Мункхольмом на горизонте, которым наслаждаются жители верхних этажей.

Напрасно Синсакер снова и снова звонил в дверь через каждые полминуты. Не дождавшись ответа, он осознал: Сильвия Фрейд или куда-то вышла, или не откроет дверь ни за что на свете. Он побрел обратно к докам. Присев на скамейку, он окинул взглядом вереницу баров и ресторанов. Солнце уже село, но жара не спадала. В заведения набилось много народу, на воде старого дока плясали отражения ламп и фонарей.

Синсакер отыскал в мобильнике фотографию, которую сделал сегодня с утра. Временной штамп показывал 09:53. Сири Хольм должна была прийти в «Эгон» сразу после того, как он ушел. Он не сомневался: она встречалась с Сильвией Фрейд и незнакомцем. Но зачем?

И самый важный вопрос — имеет ли эта встреча хоть какое-нибудь отношение к убийству Гунн Бриты Дал?

Из Сульсидена он самой короткой дорогой, через Блумстербру, пошел в полицейский участок, заглянул в кабинеты, но не встретил никого, с кем ему необходимо было поговорить. Потом он взял машину. Они же договорились, что в одиннадцать часов он будет в аэропорту.

Когда в половине одиннадцатого из участка ему позвонила Браттберг, он не без удовлетворения сообщил, что уже миновал въезд на платное шоссе в Ранхейме. Начальницу интересовало, где находится осколок лезвия. Синсакер положил его на рабочий стол у себя в кабинете, о чем и сообщил Браттберг.

— Отлично, сейчас скажу Гронстаду, пусть сходит за ним.

— Господи, неужели в это время суток он еще на работе?

— Ну ты же знаешь Гронстада, — засмеялась Браттберг. — Свежие улики действуют на него примерно так же, как листья коки на курьеров у инков.

— Или как «дюрасел» на заводного кролика, — пошутил в ответ Синсакер, прекрасно понимая, что это шутка из репертуара трудоголиков или тех алкоголиков, которые отправляются догоняться прямо посреди ночи.