Едва я вхожу в этот большой дом в Челси, как понимаю, что мое согласие сопровождать Шарлотту на то, что, по ее словам, будет «безобидной вечеринкой», было ошибкой. В вестибюле нас встречают горячечные звуки регтайма, которые доносятся из граммофона, стоящего у подножия лестницы. Каждая пядь пространства здесь занята танцующими под аккомпанемент модной американской музыки, веселого визга и пронзительного смеха, причем многие из них держат в руках бокалы со спиртным. Платья на некоторых из женщин куда короче, чем все, что я когда-либо видела прежде, и большая их часть сшита из такого тонкого просвечивающего материала, что видно все, что находится под ними. Я чувствую себя ужасающе скучной и унылой в моем черном платье со скромным вырезом, затянутой в корсет талией, пышными рукавами и тяжелыми юбками.

– Шарлотта! – шиплю я, пока затюканная горничная берет у меня пальто. – Ты обещала мне, что вечер будет тихим. Насколько я помню, ты сказала, что здесь соберется горстка интересных людей, ведущих занимательные беседы. Ты не говорила, что в этом доме будет настоящая оргия. Только посмотри на всех этих людей!

– Тут и впрямь довольно оживленно, – соглашается Шарлотта. – Но не волнуйся, Лили. Никто здесь не знает, кто ты. Как я тебе и говорила, у тебя будет возможность хоть немного развлечься. Разве это так уж ужасно? – говорит она, снимая с плеч меховой палантин. – О, смотри, ледяная статуя! Ого, да это же индейка! Это в честь танца терки-трот, тебе непременно нужно будет его потанцевать. Это такая потеха! Ну, разве здесь не чудесно? А теперь, – она берет меня за руку и тащит в толпу танцующих, – выпей бокал шампанского и перестань смотреть такой букой, а то никто не посмеет с тобой заговорить.

Мы пробираемся через вестибюль и входим в гостиную, из которой вынесли всю мебель, чтобы освободить место для танцев. Это большая комната с длинными окнами, похожая на комнаты в других домах, построенных в этот период, и в то же время не похожая ни на что из когда-либо виденного мною прежде. Каждая поверхность здесь – стены, потолок и даже пол – покрыта затейливыми фресками, написанными яркими красками и местами блестящими от позолоты. На них изображены девушки в средневековых нарядах, рыцари в доспехах и сказочные существа посреди густых лесов. А также полуголые фигуры, возлежащие среди цветов. Общее впечатление от росписей просто поражает. Уверена, что эта комната все равно казалась бы полной неистовой жизни, даже если бы она не была полна танцующих фигур. И что это за фигуры! Многие из них одеты так причудливо, что дальше некуда, и кажется, что странностью своей одежды каждый из них стремится перещеголять остальных. Большинство женщин облачено в экзотические наряды, и у многих мужчин на голове тюрбаны, украшенные драгоценными камнями.

– Если бы мама узнала, что я здесь, с ней случился бы приступ меланхолии, – признаюсь я.

– Обещаю ничего ей не говорить. Да перестань же ты дуться, Лили! – Она сжимает мою руку, глядя на меня с мольбой в глазах. – Я знаю, официально ты все еще в трауре, но ты плохо выглядишь оттого, что тебе приходится все время торчать в большом пустом доме. Прости, что говорю тебе это, но у тебя осунувшийся вид. Ты почувствуешь себя куда лучше, если позволишь себе хоть чуточку расслабиться. К тому же, уверяю тебя, здесь нет никого, кто был бы тебе знаком. Тут собрались художники, писатели, поэты. Молодые люди, пробивающие себе дорогу в ослепительном новом мире. О, вот этот напиток поможет тебе сбросить напряжение, – говорит она, протягивая мне пузырящийся бокал с опасно накренившегося подноса, который проносит мимо лакей. И тут же вступает в разговор с какой-то парочкой с блестящими от вина глазами, причем говорят они громко, чтобы перекричать шум.

Я знаю, мне следовало бы сейчас же уйти отсюда, повернуться спиной ко всему этому веселью и отправиться домой. И все же, должна признаться, есть что-то донельзя притягательное в том, чтобы остаться и, как и все здесь, тоже дать себе вволю развлечься. Я не вижу вокруг ни одного знакомого лица, так что едва ли кто-либо тут может знать, кто я. Такая анонимность кажется мне соблазнительной. Я ловлю себя на том, что постукиваю ногой в такт синкопам регтайма, и лицо мое расплывается в нежданной и непрошеной улыбке. Царящая здесь атмосфера просто опьяняет. Я замечаю пухлого молодого человека, изо всех сил старающегося научиться танцевать какой-то неистовый модный танец. Я не могу сказать, правильно ли он выполняет его, но выглядит он необычайно смешно, так что я невольно начинаю хихикать. Когда я отпиваю глоток шампанского, кто-то из танцующих толкает меня под локоть, пузырьки ударяют мне в нос, и я чихаю. Я пытаюсь достать из рукава носовой платок, но тут кто-то протягивает мне свой. На меня напал такой чих, что, прежде чем мне удается достаточно раскрыть глаза, чтобы увидеть, кто мне его предлагает, проходит несколько секунд. Передо мной стоит Брэм, и на лице его играет широкая улыбка.

– Его не зря называют шипучкой, – замечает он, когда я беру у него предложенный платок. – Хотя у вас наверняка было более чем достаточно случаев научиться его пить.

Я смотрю на него, прищурясь.

– Естественно. Ведь все аристократы, как только их отлучают от груди, переходят на «Дом Периньон».

– Именно так мне и говорили.

– А вы, поскольку вы из Йоркшира, перешли прямо на бурый эль.

– Точнее на крепкий портер, – поправляет он меня, по-прежнему улыбаясь.

Я протягиваю ему платок, но он качает головой.

– Оставьте себе, – говорит он. – Тогда у меня будет повод зайти к вам еще раз, чтобы попросить его обратно.

– А он, случайно, не семейная реликвия?

Он смеется.

– Приятно видеть, что вам весело. Думаю, я никогда еще не видел вас такой… – он пытается подыскать нужное слово, – непринужденной.

– Против этой музыки трудно устоять. И здесь такая концентрация веселья… – Я пытаюсь взмахнуть рукой, чтобы указать на энергично двигающиеся пары, но все пространство комнаты так забито народом, что у меня ничего не выходит. – Вы пришли сюда один? – спрашиваю я.

– Нет, с Мэнганом и Гудрун. Перри тоже получил приглашение, но отказался, сказав, что у него назначена встреча. Последнее время он ведет себя очень таинственно, и Гудрун подозревает, что тут замешана женщина. Они с Мэнганом где-то здесь, хотя я не видел их уже более часа.

– Мне очень хотелось бы посмотреть, как мистер Мэнган танцует.

– О, это пугающее зрелище. Мы всеми силами пытаемся его отговорить. Здесь вокруг столько народу, что, начни он танцевать, наверняка были бы жертвы.

Для меня становится настоящим откровением то, что в обществе этого мужчины я чувствую себя так непринужденно, но одновременно его близость выбивает меня из колеи. Я не могу не думать о вазе Лалика. О том, что я сделала. О том, что он это видел. Он знает, что я не дала стеклу разбиться, что я остановила падение вазы на пол. И я предпочла не налагать на него заклятье забвения, что, по правде сказать, беспокоит меня до сих пор. Но я все же решила не заставлять его это забыть. Как будто мне хотелось, чтобы он увидел и запомнил. Интересно, что он об этом подумал? Что он сказал себе, чтобы объяснить необъяснимое? И потребует ли он от меня правду? Будет лучше, если я не дам ему возможности это сделать. Однако у меня нет никакого желания покидать его сейчас. Если честно, я готова рискнуть услышать вопрос о вазе, лишь бы остаться в его компании, и это удивляет меня. Я отпиваю еще глоток шампанского, чувствуя на себе его пристальный взгляд. Интересно, что бы сказал Льюис, если бы узнал, что я нахожусь здесь, на этой разнузданной вечеринке, и позволяю другому мужчине так себя разглядывать.

К нам подходит Шарлотта, ведя за собой долговязого молодого человека.

– О, Лили, ты нашла мистера Кардэйла – как замечательно, что и вы здесь! Я только что видела мистера Мэнгана, который рассуждал о достоинствах и недостатках творчества импрессионистов. Он сейчас сидит на кухне и пьет опасный на вид пылающий пунш. О, послушайте, играют «Кленовый лист»! Под эту мелодию можно станцевать терки-трот! Пойдем, Спенсер, мы с тобой просто должны это сделать! И ты тоже, Лили, – бросает она через плечо и кидается в бой.

Брэм смотрит на меня, подняв бровь.

– Вы когда-нибудь… – спрашивает он.

– Должна признаться, что нет.

– Я тоже.

Мы с ним глядим на пары, кружащиеся в танце, размахивающие руками и движущиеся с немалой скоростью, несмотря на ограниченное пространство и реальную опасность получить травму от столкновения с другими танцорами, вошедшими в раж. Музыка восхитительно быстра и зажигательна.

– На вид довольно весело, – тихо говорю я.

Брэм забирает у меня бокал с шампанским и ставит его на каминную полку.

– Давайте потанцуем, – произносит он, протягивая мне руку.

– Я понятия не имею, как танцевать терки-трот, – предупреждаю я, вкладывая свою затянутую в перчатку ладонь в его руку.

– Если так может двигаться индейка, то я уверен, получится и у вас, – отвечает он.

Я всегда считала, что неплохо умею танцевать, но этот танец не похож ни на что из того, что мне доводилось танцевать прежде. Мы с Брэмом прилагаем неимоверные усилия, чтобы наши руки и ноги двигались так же, как у остальных танцоров, и при этом смеемся все веселее. Вот в нас врезается миниатюрная женщина в расшитом бисером платье и очках, затем на левую ногу Брэма с размаху наступает полный энтузиазма молодой человек. Вскоре нам уже приходится держаться друг за друга, чтобы избежать травм. К тому времени, когда мелодия доходит до своих победных конечных нот, мы уже корчимся от смеха. Музыка затихает под гром рукоплесканий и крики: «Еще! Еще!» При мысли, что нам придется повторить эту неистовую пляску, Брэм издает стон. Толпа все громче и громче требует, чтобы пластинку сейчас же поставили опять. Брэм продолжает покровительственно обнимать меня за талию, и я ловлю себя на том, что мне совсем не хочется, чтобы он убрал свою руку. В это мгновение какая-то раскрасневшаяся женщина прыгает со стула, на котором она стояла, в объятия своего партнера и при этом роняет на пол бокал с коктейлем. Бокал разбивается вдребезги. Я смотрю на Брэма. Он отвечает мне многозначительным взглядом, и я понимаю – сейчас он думает о другом стеклянном предмете, который был спасен мною от такого же конца. Его лицо становится задумчивым.

– Давайте выйдем отсюда. Пойдем туда, где не так шумно, – говорит он. Видя, что я колеблюсь, он берет меня за руку. – Пожалуйста, прошу вас.

Я знаю, что мне следует отказаться. Следует остаться здесь, среди этого шума и суеты, где почти невозможно говорить. Но я хочу выйти вместе с ним. Хочу. И я позволяю ему вывести меня из заполняющей гостиную толпы, провести по вестибюлю и по коридору до двери, которая выходит в расположенный за домом маленький, обнесенный стенами сад. Ночь тиха и ясна. После духоты, царившей в гостиной, ночной воздух освежает, но я тут же начинаю мерзнуть. Брэм снимает с себя пиджак и, не обращая внимания на мои протесты, накидывает его мне на плечи. Я чувствую тепло его тела, сохраненное шелковой подкладкой. Мы подходим к скамье из кованого железа, стоящей на краю лужайки. Я чувствую, что больше не могу на него смотреть. Я знаю, что сейчас произойдет. Мне не следовало приходить сюда, чтобы он задавал мне вопросы, на которые я ни в коем случае не должна отвечать. На что я надеюсь? Что заставило меня остаться с ним? Я украдкой бросаю на него взгляд. Похоже, он сейчас обдумывает, как сформулировать тот самый вопрос, которого я так боюсь. Его темные глаза смотрят на меня почти печально. У него изящный профиль, и кое-кто сказал бы, что для мужчины он слишком красив. Я с изумлением ловлю себя на мысли, что мне хочется, чтобы он заговорил о чуть не упавшей вазе. Я хочу, чтобы он завел разговор, который может привести только к одному – к тому, чтобы я сказала ему, кто я на самом деле. Когда я осознаю это, меня охватывает паника. О чем я только думала? Неужели все эти годы, что я являюсь ведьмой Клана Лазаря и знаю, насколько для защиты клана важно держать его существование в тайне, – неужели они так ничему меня и не научили? Ведь сейчас я готова рассказать человеку, которого едва знаю… рассказать ему что? Как, собственно, я представляю себе этот диалог? Должна ли я сказать ему, что занимаюсь магией, и походя сообщить, что я ведьма и некромантка, а потом предложить вернуться к танцам? Должно быть, от шампанского у меня совсем помутился ум.

– Лилит, – говорит он, и от звука его голоса, произносящего мое имя, у меня замирает сердце. – На днях, когда я побывал в вашем доме… я глядел на вас… и увидел… – Он смотрит на меня, вглядываясь в мое лицо и явно пытаясь прочесть по нему мои мысли. – То, что вы сделали, было… чудесно.

Я смотрю ему в глаза. Я должна быть уверена, что он со мной честен.

– Так вы… не испугались? – спрашиваю я.

– Я был изумлен.

Я краснею и гляжу на свои ноги. Трава лужайки мокра, падающий из окон дома свет отражается в каплях осевшей на травинках влаги, и они переливаются в темноте. Как я могу ему признаться? С чего начать? Нет, мне пришлось бы сказать ему слишком много. И еще слишком рано.

Неужели ты доверишь этому неволшебнику свои самые сокровенные секреты, Дочь Ночи?

Голос Темного духа, который я не спутала бы ни с каким другим, вторгается в наш разговор, и мне кажется, что в моем черепе разрывается бомба.

«Уйди! Оставь меня в покое!»

Я уйду, только когда ты отдашь мне то, что принадлежит мне по праву.

«Я не знаю, о чем ты говоришь!»

Знаешь, Утренняя Звезда. Если ты хочешь избавиться от меня и снова стать свободной, ты мне это отдашь.

Я вскакиваю на ноги, и пиджак Брэма соскальзывает с моих плеч.

– Лилит? – Брэм тоже встает и снова берет меня за руку. – Что с вами? Мне не следовало так настойчиво задавать вам этот вопрос. Простите меня.

Где ему понять. Ты никогда не сможешь объяснить, насколько ты другая.

«Я бы смогла! И я знаю, он бы меня послушал. Он бы попытался понять».

Понять, что ты разговариваешь с мертвецами? Что ты призываешь их к себе и слушаешь их? Если бы он узнал о тебе всю правду, он бы почувствовал отвращение. Он счел бы тебя мерзким существом.

– Лилит, пожалуйста…

– Мне надо идти. Простите… я… – Я вырываю руку из его ладони и спешу обратно, к входу в дом.

– Постойте!

Беги, ведьмочка, беги от него прочь. Некромант не может впустить в магический круг того, кто обитает во Внешнем мире, и ты это знаешь. Этот человек не может тебе помочь.

Я хватаюсь за голову, пытаясь заглушить голос духа, но я знаю – у меня ничего не выйдет.

Брэм бежит за мной, зовя меня по имени, но я понимаю – Темный дух прав. Мы слишком разные. Пропасть, которая разделяет нас, слишком широка.

Когда я подбегаю к входу в дом, Брэм догоняет меня и, схватив за руку, разворачивает к себе.

– Что с вами, Лилит? Почему вы так боитесь поговорить со мной? Почему окружаете себя тайной? Вы… вы мне дороги. Обещаю, что бы вы мне о себе ни сказали, мои чувства к вам не изменятся.

Я качаю головой.

– Это необдуманное обещание, – говорю я. – Вам меня не понять. Вы просто не сможете.

Он привлекает меня к себе.

– Позвольте мне хотя бы попытаться, – говорит он. И на мгновение, поддавшись действию исходящих от него тепла и силы, я почти сдаюсь. Как чудесно было бы, если бы его руки снова и снова обнимали меня так, как сейчас. Как чудесно чувствовать себя такой желанной, такой защищенной. Мне вдруг приходит в голову, что, хотя я знаю Льюиса много лет и мне известно, как он дорожит мной, он никогда не вызывал во мне таких чувств. Эта мысль выбивает меня из колеи. Я не могу сейчас мыслить ясно. Мне надо уйти, чтобы подумать.

Я поднимаю глаза и смотрю на Брэма так пристально и спокойно, как только могу.

– Если я вам хоть сколько-нибудь дорога, отпустите меня, – говорю я.

Он колеблется, и я вижу, как трудно ему сейчас отпустить меня, позволить мне уйти без объяснений, не дав ему надежды, что когда-нибудь мы сможем поговорить опять. Он медленно опускает руки и делает шаг назад. И я без единого слова поворачиваюсь к двери.

– Я буду ждать, Лилит, – тихо шепчет он. – Когда вы будете готовы, я вас выслушаю.

Не доверяя самой себе, я не отвечаю ему. Вместо этого я торопливо прохожу в вестибюль и прошу горничную принести пальто.