Я едва узнаю себя в отражении в большом зеркале, которое стоит в новой спальне. Строгость моей новой короткой стрижки несколько смягчает расшитая жемчугом повязка, к которой будет прикреплена фата. Я быстро привыкла к изящным линиям короткой прически и рада, что мне больше не нужно тратить часы на то, чтобы причесать и уложить мою шевелюру. Мама с прямотой, которая пришла к ней с возрастом, сказала, что теперь мои волосы выглядят ужасно. Льюису же моя нынешняя стрижка нравится, что, как я полагаю, немаловажно. Я все еще достаточно старомодна, чтобы считать, что невеста на свадьбе должна выглядеть так, чтобы жених был доволен.

Медленно поворачиваясь перед зеркалом, я разглядываю фасон и отделку свадебного платья. В эти последние несколько месяцев я не смогла бы подготовиться к свадьбе без помощи Шарлотты, и это она нашла для меня замечательного модельера. Такого, который, спасибо духам, внимательно выслушал все мои указания и сшил для меня наряд, в котором я не буду выглядеть смешной. Его линии современны, легки, оно едва касается моего худощавого тела, подчеркивая его естественный угловатый силуэт. Однако оно сшито из китайского шелка и отделано старинными, расшитыми жемчугом кружевами. Сочетание получилось прелестным. Надеюсь, что, когда настанет день свадьбы, мама будет горда, а Льюис счастлив.

– Благодарю вас, миссис Морелл. Я его снимаю. Дальнейшие примерки не понадобятся.

– Вы довольны вашим платьем, миледи?

– Я от него в восторге. Вы все потрудились на славу, и результат просто великолепен. Спасибо.

Я протягиваю руки, чтобы она смогла расстегнуть крошечные, обшитые материей пуговицы манжет.

– Вы выглядите так изысканно, миледи, – говорит миссис Морелл. – Я распоряжусь, чтобы вам доставили фату, как только ее привезут из Парижа, – добавляет она и хлопает в ладоши, подавая знак помощнице, что надо помочь мне снять платье, так что вскоре я снова облачаюсь в повседневный наряд.

Оставшись одна, я беру на руки Яго и через широкие стеклянные двери выхожу на балкон, чтобы полюбоваться видом ночной Темзы. Я выбрала эту квартиру в пентхаусе именно из-за открывающихся из нее видов на парламент и реку. Когда дом на площади Фицрой был разрушен бомбой, я решила, что не хочу жить в таком огромном особняке. Мама вопреки всем ожиданиям прижилась в Рэднор-холле и не хочет возвращаться в Лондон. Времена изменились. Теперь уже нецелесообразно и нежелательно держать большой штат прислуги. К тому же в квартире живу я одна, и в наше время было бы глупым расточительством нанимать кучу горничных и лакеев, чтобы они обслуживали одну меня. Когда мы с Льюисом поженимся, мне придется, ничего не поделаешь, переехать в лондонский особняк Харкуртов. Меня такая перспектива совсем не радует, поскольку это мрачный дом, лишенный всякого очарования, со множеством комнат, которые никому не нужны. Возможно, со временем я сумею убедить Льюиса, что моя прелестная квартира лучше подходит для наших нужд. Во всяком случае, для моих.

К концу войны в нашем бедном городе ее отметины были видны везде. Воздушных налетов было не так уж много, но они не прошли бесследно. К тому же из-за нехватки всего, в том числе рабочей силы, за зданиями четыре года не было никакого ухода, парки заросли или же были распаханы под огороды, на памятники махнули рукой, ради выполнения военных задач с крыш сняли весь свинец и даже отправили в переплавку чугунные ограды фасадов. Процесс восстановления шел медленно и трудно. Здание, где находится моя квартира, было возведено всего несколько месяцев назад, оно стоит у самой Темзы, и его ультрасовременный фасад смотрит на викторианскую готику парламента, который находится на противоположном берегу. Мне нравится такое месторасположение. Будучи ведьмой Клана Лазаря, я являюсь частью чего-то древнего, уходящего корнями в незапамятные времена, но я также принадлежу к поколению, которое куда более, чем кто-либо до нас, должно смотреть в будущее и строить новое завтра без оглядки на боль недавнего прошлого.

Яго нетерпеливо ерзает, и я опускаю его на балконный пол. Он сразу же запрыгивает на чугунный столик и умывается. Он уже стар, но его шерсть по-прежнему черна, как полночное небо, и он все так же гибок и подвижен. Он легко приспособился к жизни в новой обстановке и, похоже, так же наслаждается открывающимся из окон видом, как и я. Но вряд ли он может оценить особенности архитектуры Ватерлоо-корт. В этом здании цвета слоновой кости семь этажей квартир, все с балконами, выходящими на реку, с выкрашенными мятно-зеленой краской оконными рамами и перилами. Кое-кто пришел в ужас от смелых линий и необычных пропорций, которые диктует этот архитектурный стиль, я же нахожу, что они как нельзя лучше подходят для того времени, в котором мы живем теперь. В наш век претенциозность была бы неуместна. Время архитектурных излишеств прошло. Насколько же благороднее и честнее выглядит этот современный стиль.

Разумеется, я бы предпочла, чтобы наш особняк на площади Фицрой остался цел. Это был дом моей семьи, и я была там счастлива. Его разрушение стало для мамы еще одним ударом, и я запрещаю ей приезжать туда, где он раньше стоял, и смотреть на оставшиеся руины. Бомба не только уничтожила дом, но и отняла несколько жизней. Многие слуги находились в кухнях на первом этаже или спустились в подвал, находившийся под передней частью дома, но некоторые уже поднялись в чердачные комнаты, и их бомба убила мгновенно. Мы потеряли нашу кухарку и судомойку Сару. И нашу экономку, милую миссис Джессап, которой маме очень недостает.

Яго и мне повезло. Большая часть катакомб была разрушена силой взрыва и провалившимися вниз стенами дома. Если мне было нужно доказательство силы защитной магии, то я получила его, когда обнаружила, что стою среди развалин целая и невредимая. Вокруг меня все превратилось в груду разбитых кирпичей, балок и оконных рам, а мамина любимая чугунная винтовая лестница была сплющена и смята. Из-под обломков слышалось жалобное мяуканье, потом Яго вылез наружу. Как ни парадоксально, кота спас тот самый жестокий удар, который нанес ему Уиллоуби, поскольку этот удар, вышибив из него дух, отбросил его под притолоку распашных дверей зала. Сила взрыва подняла на поверхность и шкатулку с Эликсиром, которая валялась среди обломков. Все остальные магические артефакты клана, все, что мы использовали для вызова духов и волшебства, было утрачено навсегда. Большой зал перестал существовать, а вместе с ним были уничтожены и Серебряный Шнур Мэйгора, и Ведьмин ларец и чаша. Я благодарю духов за то, что уцелел Эликсир. Шкатулка, в которой находятся единственный существующий флакон этого драгоценного зелья и бриллианты Монтгомери, хранится сейчас в месте, где, я уверена, ее никто не потревожит.

Мне было тяжело видеть, как Льюис горюет о своем погибшем отце. Вполне естественно, что он его любил, и после мучительных раздумий я решила не говорить ему, зачем граф в действительности приходил в ту ночь в катакомбы под моим домом. Начинать совместную жизнь под бременем такой тайны будет нелегко, но я не вижу никакого смысла в том, чтобы сказать Льюису, что его отец собирался предать клан. Или что он готов был принести в жертву меня. Ведь старый граф умер и больше никому не может причинить зла. И насколько труднее было бы Льюису принять смерть отца, если бы он знал, что тот оказался в ту ночь в катакомбах из-за него, своего сына. Если бы я все ему рассказала, это бы только омрачило его память об отце, которого он обожал, и внушило бы ему чувство вины. Нет, лучше ему ничего не знать, так что мне придется нести бремя этой тайны в одиночку.

Смеркается, и по Лондону разливается море огней. Весенняя ночь ясна, и я не могу не полюбоваться на звезды. Я захожу обратно в спальню и иду в вестибюль, где сажусь в лифт, установленный специально для того, чтобы я могла приходить в разбитый на крыше сад. Его механизм тихо гудит, и я выхожу на крышу. Сад достаточно велик, чтобы там поместились шезлонги, столы и небольшой плавательный бассейн, но сегодня я поднялась сюда не ради них. В дальнем конце сада, обнесенного оштукатуренной, выкрашенной белой краской низкой стеной, возвышается сооружение со стеклянным куполом и дверью, на которой красуется такое же изображение стрекозы, как то, что украшало двери Большого зала. Каждый раз, когда я захожу под стеклянный купол, мое сердце бьется немного быстрее. Когда катакомбы были потеряны для нас навсегда, я поняла, что мне необходимо какое-то место для общения с духами из Царства Ночи. Раз уж по практическим соображениям его нельзя было обустроить под землей, то что могло быть лучше, чем темнота ночного, усыпанного звездами неба? Строители, возводившие Ватерлоо-корт, прекрасно выполнили просьбу возвести для меня на крыше обсерваторию, и я буду всегда благодарна им за замечательные результаты их трудов.

Изнутри стен почти не видно, поскольку из кирпичей сложен только самый их низ, не больше ярда, а вся остальная конструкция состоит из тонкого стального каркаса и стекла. И какого стекла! Одни его секции плоски, другие изогнуты, и сквозь него прекрасно видны и звездное небо, и лежащий внизу город. Я люблю приходить сюда грозовыми ночами, когда мое прозрачное укрытие атакуют ветер и дождь, а я сижу в сухости и комфорте, любуясь буйством стихий, но не промокая. А в ясные ночи, такие как эта, я чувствую себя так, словно родилась, чтобы жить на небесах, глядя на звезды. В северной части зала даже есть телескоп в корпусе из блестящей латуни, так что я могу рассматривать небесные тела более детально. Это занятное времяпрепровождение и единственная роскошь, которую я позволяю себе в эти смутные времена.

Когда клан лишился своего дома, обязанность предоставить ему новый пала на меня. Видные маги высказали на этот счет много идей, и все их проекты сводились к мрачной готике. Но я решила, что нам нужны перемены. Нужно такое святилище, которое знаменовало бы собой нашу приверженность не только прошлому, но и будущему. Кто сказал, что для того, чтобы быть ближе к духам, надо зарываться под землю? Это была всего лишь традиция. Мы занимаемся некромантией не затем, чтобы поднимать мертвых из могил, нам вовсе не нужно, чтобы они выходили из-под земли, так почему мы должны, подобно кротам, копошиться в подземелье? Духи обитают в своем собственном особом мире, и устанавливать с ними контакт лучше всего ночью, но отнюдь не обязательно из тьмы катакомб. Моя идея породила в клане немало разногласий, впрочем, я это и ожидала. Но я осталась при своем мнении. Я даже сказала, что не возражаю против того, чтобы самые опытные члены клана проводили свои собрания в каком-то другом месте, если они признают, что я как Верховная Ведьма имею полное право обустраивать наше святилище там, где хочу. В конце концов, они могут не ходить на собрания, которые проводятся здесь, у меня. И после множества споров было решено, что новым домом Клана Лазаря будет моя обсерватория, если она понравится духам. Вдоль стен здесь стоят мягкие стулья, а пол выкрашен точно так же, как в Большом зале катакомб. И духи приходят сюда с большой охотой, когда мы вызываем их или приказываем им явиться, и чувствуют себя как дома в этой полной воздуха постройке на небесах.

У меня была и другая причина вывести наши собрания из катакомб. Я все еще просыпаюсь по ночам, охваченная паникой, когда мне снятся кошмары о том, что я видела во Тьме, когда Фредди едва не утащили в ее глубины. Когда я думаю, что он мог остаться в таком страшном месте. Во Тьму удаляется все самое чудовищное в этом мире, но только после того, как перестает ходить по земле. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы не приближаться к ней и держать других членов клана подальше.

В маленькой нише у двери негромко звонит колокольчик, стало быть, ко мне кто-то пришел. Я беру трубку телефона, висящего на стене.

– Кто это, Теренс? Ах да, Шарлотта. Пожалуйста, скажите ей, чтобы она поднялась ко мне в обсерваторию. И не могли бы вы принести нам джин и тоник?

Еще одно преимущество обсерватории перед катакомбами – это то, что здесь я могу принимать своих друзей. Я никогда не смогла бы пригласить их в Большой зал, даже если бы его существование не надо было держать в секрете.

Ко мне поднимается Шарлотта, как всегда оживленная, следом за ней идет Теренс, пожилой дворецкий, неся поднос с напитками. Мне известно, что он немного боится высоты и ему приходится преодолевать себя, чтобы ходить по моему саду на крыше. Ему, конечно, далеко до Уизерса, но он молчалив и усерден, и, поскольку на войне потерял глаз, ему было бы трудно найти другое место. Он вместе с другими слугами живет в комнатах для прислуги, расположенных в подвале, что устраивает и его, и меня. На первом этаже находится ресторан, из которого владельцам квартир могут доставлять еду, к тому же у меня есть небольшая кухня, где Теренс готовит завтрак и ужин. Для мамы непостижимо, как мне удается так жить, но я нахожу свой нынешний образ жизни блаженно простым и дающим мне куда больше личного пространства, чем давала жизнь на площади Фицрой.

– Лилит, дорогая! – Шарлотта целует меня в щеку, затем садится в шезлонг и снимает шляпу и перчатки. – О господи, здесь я чувствую себя так, словно пришла посмотреть на какую-то редкую птицу в ее расположенном на верхотуре гнезде.

– Тогда я, наверное, орел?

– Нет, не орел. Он слишком хищный.

– Тогда, может быть, сова? Ведь я ночная птица.

Теренс подносит нам по высокому бокалу джина с тоником с большим ломтиком лайма и изрядным количеством льда. Потом берет шляпку и перчатки Шарлотты и несколько нетвердой походкой идет к двери лифта на другом конце сада.

– Нет, сова тоже не подойдет. Совы слишком упитанные. А, знаю! Ты феникс! Ты восстала из пепла дома на площади Фицрой и взлетела на этот высокий насест, такая же яркая и великолепная, какой была всегда.

Я смеюсь.

– Шарлотта, что за вздор! Я наименее яркий человек из всех, кого знаю.

– Ну, как хочешь. – Она отхлебывает напиток. – Должна сказать, что, хотя этот твой дворецкий и нетвердо держится на ногах, он готовит отличный джин с тоником.

– Он постепенно осваивается.

– Не представляю, как ты обходишься без камеристки. Видит бог, в наши дни жутко трудно найти хороших слуг. Всех, кого имеет смысл нанять, сразу же расхватывают другие. После войны многие прекрасные горничные забили себе голову новомодными идеями и не хотят больше работать прислугой. Как же теперь жить? Мама говорит, что, если так пойдет и дальше, нам придется продать Гленгэррик.

– Не может быть. Ведь это поместье принадлежит твоей семье несколько поколений. Неужели вы не можете обойтись меньшим количеством слуг?

Шарлотта смотрит на меня так, словно я сошла с ума.

– Лилит, дорогая, ведь мы говорим о моих родителях. Они не представляют, как можно «обходиться», когда речь идет о прислуге. По их мнению, твой образ жизни ужасно странен. Нет, боюсь, спасать их придется мне. Я просто-напросто должна буду побыстрее выйти замуж, и притом за человека, у которого куча денег.

– Весьма откровенная речь. И как, у тебя уже есть на примете счастливый жених?

– Не подкалывай меня. Легко тебе говорить. Ты же заполучила одного из немногих приличных холостяков. Кстати, как поживает душка Льюис? – Шарлотта поудобнее усаживается на шезлонге и отпивает еще джина с тоником.

– Прекрасно, спасибо за интерес.

– Наверняка он считает дни, оставшиеся до свадьбы. Представляю, какой она будет пышной. Жаль, что на ней не будет отца. – Она для проформы замолкает, прежде чем добавить: – Но, надо думать, за графа выходить приятнее, чем за виконта.

Я знаю, что мне следовало бы с неодобрением относиться ко многому из того, что присуще Шарлотте, но она была мне верным другом в трудные времена, и она заставляет меня улыбаться.

– Уверена, со дня на день к твоей двери прискачет рыцарь в сияющих доспехах на белом коне и попросит твоей руки, – говорю я.

– Ха! С тех пор как закончилась эта мерзкая война, я получила всего два предложения о браке. Одно от друга моего отца, который вдвое старше меня, а второе от Стики Стэкпоула. Кто-то должен сказать этому малому, что пышные борода и усы отнюдь не скрывают его мелкий подбородок и еще более крошечный ум.

– Но он невероятно богат.

– Вовсе нет. Когда вы с Льюисом поженитесь и объедините состояния Монтгомери и Харкуртов, самой богатой семьей в Лондоне станете именно вы. – Она на миг задумывается, потом устремляет на меня пытливый взгляд. – Ты что-то отощала. Хорошо питаешься?

– Теперь ты говоришь, совсем как моя мама.

– Никто не оценит твое изумительное свадебное платье, если ты будешь худосочной.

– Я это учту.

– Скорее всего, это оттого, что ты нервничаешь из-за свадьбы.

– До нее же еще несколько недель.

– Но она будет великолепна. Думаю, в ожидании ее любая девушка сидела бы как на иголках. Если, конечно, дело только в этом.

– Что ты хочешь этим сказать?

Она выпрямляется и кладет ладонь на мою руку.

– Ты ведь рада, что выходишь замуж за Льюиса? Да, знаю, я отпускаю шутки насчет того, что хочу выйти замуж из-за денег и все такое, но ты же понимаешь, что я думаю на самом деле. Выходить замуж нужно только по любви. И ты любишь своего жениха, да?

– Конечно, люблю, – с легкостью, порожденной длительной практикой, отвечаю я. Не знаю, кого я пытаюсь убедить, Шарлотту или саму себя.

– Просто он хочет сыграть свадьбу уже так давно, а ты до недавнего времени всегда говорила «нет».

– Обстоятельства меняются, Шарлотта. И люди тоже.

– Да, наверное. Вот только…

– Шарлотта, если ты хочешь что-то сказать, то говори.

Она снова выпрямляется и ставит бокал на столик из светлой древесины ясеня. Затем берет обе мои руки в свои и крепко сжимает.

– Просто мне кажется, что ты не выглядишь как невеста, которая безумно влюблена в жениха.

– О, Шарлотта, мы же с тобой не какие-то глупые девчонки…

– Нет, но послушай, я ведь знаю, какой у тебя становится вид, когда ты влюблена, Лили, потому что однажды уже видела тебя такой, а сейчас ты совсем не такая. – Она улыбается мне и добавляет: – Я никогда не видела, чтобы какая-нибудь девушка была так невероятно красива, как была ты, когда вы с Брэмом были вместе!

Я стараюсь говорить спокойно, но избегаю смотреть ей в глаза.

– Это было давно, Шарлотта. С тех пор все изменилось.

– Неужели? Ты в самом деле хочешь сказать, что, если бы он сейчас вошел в эту дверь, ты бы не преобразилась и не посмотрела на него влюбленными глазами? Потому что, если честно, я думаю, ты все еще влюблена в него, а то, что ты чувствуешь к Льюису, это совсем не то. Скажи, я права?

– Возможно, – говорю я. – Но разве выйти замуж за Льюиса – это не более… разумно?

Шарлотта отпускает мои пальцы и всплескивает руками.

– Брось, Лили! Мы ведь беседуем о любви – так при чем же здесь разум?

Я не говорю ничего, ибо что я могу сказать? Я не могу сказать Шарлотте, что перед тем роковым налетом цеппелина я и сама решила разыскать Брэма и признаться ему, что я его по-прежнему люблю, потому что любовь – это самое важное в жизни. Я не могу сказать ей, что потом все изменилось. Потому что, увидев, на что был готов старый граф, и вполне осознав, что должна делать я, чтобы выполнять обязанности Верховной Ведьмы нашего клана, я пришла к выводу, что меня сможет до конца понять только другой волшебник. Что нельзя любить неволшебника и быть любимой им, потому что он никогда не сможет понять, какая опасность меня окружает, и принять то, что я постоянно должна быть настороже. А Льюис все это понимает и принимает, потому что у нас с ним один путь. Даже если бы я разыскала Брэма, даже если бы он меня простил, даже если бы я была ему все еще нужна, это было бы неправильно. Это было бы несправедливо и жестоко. Нет, лучше мне больше никогда его не видеть. Выйти замуж за Льюиса будет правильно, какой бы неромантичной ни считала меня Шарлотта. Это будет разумно.