Серебряная ведьма

Брекстон Пола

Тильда Фордуэлз в отчаянии. Она потеряла возлюбленного и теперь вынуждена прятаться от людей в тихом коттедже возле озера Ллангорс. Уединение должно исцелить ее, но жизнь преподносит Тильде «сюрприз». Однажды утром она оказывается в густом тумане. Когда тот рассеивается, перед ней открывается невероятное зрелище: по озеру плывет лодка, в которой стоит красивая женщина в старинных одеждах. Кто она и откуда взялась? Тильда не может забыть незнакомку. Она уверена: духи пытаются связаться с ней.

Тильда начинает свое расследование. Ей предстоит не только узнать тайну призрака, но и понять, как с ним связано чудовище Аванк, легенды о котором до сих пор холодят кровь местных жителей.

* * *

Пролог

Ей кажется, она всегда знала, что когда-нибудь это произойдет. Когда-нибудь она с этим столкнется. Ее самый жуткий страх сопровождал ее всю жизнь. Он словно испытывал ее, оставаясь неподалеку. Все те годы, когда она представляла, думала и гадала, как это случится: поглотят ли ее волны, унесет быстрая река или ее будут силой удерживать на дне сверкающего бассейна, – в конце концов привели ее сегодня в это место.

Она опасливо подходит к краю лодочного причала. Из-за промозглого холода кожа на пальцах начинает бледнеть. Она опускается на корточки, потом садится и окунает ступни в воду – резкий холод пронзает, как электрический разряд. Ее дыхание учащается, когда она поворачивается и начинает скользить. Вскрикивает, пытаясь ухватиться за мокрый край, но вцепиться в него не получается – старое дерево осклизло от наросших мелких водорослей, и ее пальцы срываются. С тихим всплеском она соскальзывает в воду, рыдая от ужаса и облегчения, когда ноги встают на илистое дно озера. Уровень воды оказывается немного выше ее талии. Согнув руки, она начинает медленно, сантиметр за сантиметром, продвигаться по неровной наклонной поверхности дна. Когда она добирается до торцевой стены лодочного сарая, вода доходит ей до подмышек. Она знает, что учащенное дыхание грозит гипервентиляцией легких. А еще ее может вырвать. Или она может потерять сознание.

Нет, нет, нет! Нельзя споткнуться, нельзя упасть. Мелкие шажки. Давайте, ножки, притворитесь, будто вы бежите. Бежите в замедленной съемке. Быстрые ножки, делающие уверенные шаги. Сначала одна, потом другая.

Она пробирается сквозь тростник, и на нее накатывают отражающиеся от деревянных стен небольшие волны. Она задирает подбородок: вода плещется у лица. Делая шаг за шагом, она борется с наступающей паникой. Паникой, которая грозит скрыть ее под водой. Паникой, которая может ее прикончить.

Она приближается к низко прибитым доскам, преграждающим выход. Сейчас она должна поднырнуть под них, проплыть сквозь неведомое, пробиться через переплетение водорослей и выплыть за стеной лодочного сарая. Она знает: если задумается, то не решится это сделать. Поэтому одним отчаянным резким движением она заставляет себя нырнуть. Но, окунувшись с головой в студеную воду, не выдерживает и теряет равновесие. Ноги скользят, и она погружается еще глубже в стоячую противную черную жижу, в заросли озерных водорослей и тростника. Она реагирует на случившееся так, как всегда боялась, так, как ей снилось в ночных кошмарах: она делает вдох. Изо рта вода тотчас проникает в легкие, и она беззвучно кричит от ужаса. Тильде кажется, что время остановилось. Разум говорит: она должна немедленно встать на ноги, схватиться за что-нибудь, высунуть голову наружу, на воздух. Инстинкт велит бороться, биться, цепляться за доски. Но окружающие чернота и тишина манят остаться. А холод, пробирающий до костей, держит в железных объятиях, парализуя не только ее тело, но и волю.

Сирен

Вокруг царит тьма. Благословенная ночь. Освобожденные от света и туманных видений, мои мысли находят себе пищу в завывании ветра за окном. Этот звук рисует в моем воображении картины деревьев, шатающихся и гнущихся под яростным натиском стихии. Ивы и орешник раскачиваются, грозя быть вырванными с корнем. Березы и ясени пригибаются к земле под свирепым напором силы, исходящей с небес. Но дуб отказывается преклонить колена. Он стоит неподвижно, упрямый, неколебимый. Он скорее переломится, чем сдастся. Мой разум как ива – гнется и пружинит. Но сердце подобно дубу. Пусть они только попробуют ранить меня. Пусть только попробуют.

Тильда

Ее ноги бегут, глухо стуча по засохшей грязи. Кроссовки «Найк» топчут твердый грунт. Вдох. Выдох. Вдох, когда левая ступня через раз касается земли. Выдох, когда через раз ее касается правая. Надо сделать шаг шире на пять сантиметров, не больше. Скорость, ритм, бег, чередование шагов, поэзия движения и физических усилий.

Тильда любит бегать. Ей нужно бегать. Тильда бежит свободно, плавно, непринужденно, но мощно и целеустремленно. Она переслаивает мерный ритм своих шагов яркими, сочными образами – образами, которые соберет воедино, когда вернется домой. Это будет урожай, собранный с янтарного осеннего леса, через который она бежит. Все ее лучшие работы рождались именно так. Бег заряжает ее тело и разум. Если Тильда не бегает, ее мысли перегреваются и перенасыщаются, становятся потенциально плодородными, но реально непригодными для использования, подобно компосту. Они слипаются в массу, слишком плотную, чтобы создать из нее отдельные художественные образы. Тильда сворачивает с дороги, идущей через лес, и пускается бежать по узенькой тропинке, пересекающей луга.

Дыши – ступай, дыши – ступай. Сердце бьется в грудной клетке. Легкие, тренированные, сильные, дышат легко. Луговина расстилается вокруг. Открывающийся вид поднимает настроение. Зеленая, яркая, мягкая, бархатистая трава. Зеленый – цвет жизни.

Левая нога наступает на маленький камешек, и Тильда на мгновение выныривает из задумчивости, сбиваясь с ритма. Холодный воздух обжигает горло. Погода сегодня прохладная, но сухая. Год заворачивает за угол и оставляет лето позади, но плодоносное перегнивание осени еще не полностью вступило в свои права. Запах грибов едва ощутим, и под ногами лишь изредка похрустывает скорлупа осыпавшихся лесных орехов. Когда наступит следующее полнолуние, дни станут короче, а тени – длиннее.

Сильные ноги Тильды несут ее по лугу к обрамляющей его живой изгороди. Бегунья находит узкую щель, наклоняется, чтобы протиснуться сквозь заросли ежевики, и слышит свое шумное дыхание. Рядом выскакивает белка и быстро взбирается на ближайшее дерево. Тильда срывает блестящую черную ягоду и кладет в рот, затем бежит дальше по знакомой тропе, вьющейся сквозь лесок из орешника и терновника. Наконец она снова выбегает на открытое место на берегу озера. Губы растягиваются в непроизвольной улыбке. Каждый раз, когда Тильда прибегает сюда, озерная гладь напоминает, как ее тянет к тому, чего она боится. Глубокая вода – кошмар из детства, кошмар, который продолжает ей сниться. Тильда не может представить ничего, что могло бы заставить ее свернуть с тропы и ступить в воду, нарушив ее шелковую поверхность. И все же ей нравится бегать по берегу озера, находиться так близко от него, чувствовать, как завораживают и таящийся в нем ужас, и красота. Каждый раз Тильда позволяет себе чуточку посмеяться над своим страхом. Это как нервная дрожь, которую испытываешь, когда смотришь фильм ужасов. Напоминание о том, что значит – быть живой. И о том, как близко от тебя притаилась смерть. Любая смерть. Его смерть.

Ты не должна об этом думать, только не теперь. Не должна слабеть. А ну, быстрее! Прибавь скорость. Ноги и руки двигаются, помогая друг другу. Мышцы икр напрягаются, но не обращай на это внимания. Беги, девочка, беги. Быстро. Легко. Уверенно. Я вижу тебя, поджидающая вода. Я вижу тебя. Еще одна миля. Поворот обратно, возвращение домой.

Домой. Хотя Тильда мысленно и произносит это слово, ей все еще трудно думать об этом коттедже как о чем-то большем, чем нынешнее жилище. Ведь что такое дом? Несомненно, это не просто несколько комнат, крыша, почтовый адрес. Когда говоришь «домой», подразумевается, что ты связана с этим местом неразрывными узами. Это предполагает теплоту, безопасность, дружеское общение. Любовь. Когда Мэт умер, все это умерло вместе с ним. Поэтому она возвращается в коттедж. В место, где она теперь живет. Живет уже месяц или почти месяц. Это место, где она должна жить. Где будет работать. Где будет просто находиться. Называть его домом значило бы ожидать от него слишком многого. Во всяком случае, пока.

Сегодня Тильда не обежала озеро, вместо этого она разворачивается, чтобы еще раз пробежать мимо церкви Святого Канога и дома Старой Школы. Церковь, возведенная в норманнскую эпоху, приземиста и крепка, чтобы противостоять и времени, и сырому озерному воздуху. Прилегающее к ней кладбище ухожено: действующее, оно сохранило несколько старинных надгробий, наклонившихся друг к другу под углами, которые выдают их почтенный возраст.

Точь-в-точь старики за столом, подавшись вперед, беседуют после нескольких пинт пива.

Дом Старой Школы смотрится здесь неуместно. Построенный в соответствии с представлениями девятнадцатого века о том, как должно выглядеть идеальное сельское сооружение, с перегородчатыми окнами и низкими свесами крыши, он полон буколического очарования. Это уже не школа, а уютный дом человека, который хорошо разбирается в садоводстве. Тильда пробегает мимо по тротуару, ведущему к тропинке между живыми изгородями, пересекает узкую дорогу, на которой в выходные будет полно машин, и бежит вверх по склону холма к своему коттеджу.

Тай Гвин – скромный дом сельского рабочего, к которому ведет крутой подъем. Он стоит на холме, крепкий, безмятежный и чуточку самодовольный, как будто наслаждаясь открывающимся видом и слегка посмеиваясь над людьми, которые, тяжело дыша, взбираются по склону к его голубой парадной двери. Выбеленные известью камни сияют в лучах осеннего солнца, резко выделяясь на фоне постепенно выцветающей зелени горных пастбищ, а синевато-серый цвет шиферной крыши точь-в-точь совпадает с оттенком каменных стен, окружающих сад. Тяжело дыша, Тильда поднимает щеколду деревянных ворот, которыми заканчивается ведущая к коттеджу ухабистая тропа, и опускает ее, чтобы в сад не забрались привлеченные зеленью овцы. Тильда напоминает себе, что когда-нибудь она начнет получать удовольствие от ухода за небольшой лужайкой и цветочными клумбами, от выращивания забытых и заброшенных растений. Когда-нибудь. Дорожка из неровных каменных плит ведет вдоль боковой и задней стен дома к черному ходу, дверь которого отпирается массивным ключом, хранящимся под горшком с тимьяном. Температура внутри коттеджа не намного выше, чем снаружи, но Тильда слишком разгорячена бегом, чтобы жаловаться на холод. Она поднимает жалюзи, чтобы впустить в кухню с низким потолком свет раннего утра, и ставит на конфорку чугунной дровяной печи полный чайник. Это старое чудовище так медленно нагревается, что вода еще не скоро закипит. За то короткое время, которое Тильда прожила в Тай Гвин, у нее успели сформироваться привычки. Когда изо дня в день повторяешь одну и ту же нехитрую работу, это успокаивает. Успокоение, которое дает стереотипное поведение. Последовательность движений, к которой постепенно привыкаешь, помогает превратить новое в хорошо знакомое, заполнить сознание целевыми установками, оставив в нем меньше места для непрошеных страхов и сомнений. Она достает из холодильника молоко, наливает стакан и пьет, прислонившись к раковине. Тильда чувствует, как учащенное сердцебиение, вызванное физической нагрузкой, становится медленнее. Молоко одновременно освежает и охлаждает ее разгоряченное тело. Она смотрит на кухонные часы и понимает, что они остановились.

Очередная негодная батарейка. Вот что значит покупать недорогие торговые марки.

Тильда стаскивает кроссовки и поднимается на второй этаж в крошечную ванную комнату. Душ старый, работает с перебоями и, стоит его включить, чихает, не обещая ничего хорошего. Она оставляет его плеваться горячей водой, а сама стягивает вязаную шапочку и спортивный костюм для бега, прежде чем ловко расплести тяжелую косу и распустить волосы. Зеркало начинает запотевать от пара, и отражение в нем становится еще более призрачным, чем обычно. Тильда вытирает стекло и вглядывается в бледное лицо молодой женщины, смотрящее из зеркальных глубин. Клубящийся пар затуманивает его.

Я могла бы исчезнуть. Только и нужно, чтобы с каждым днем мое лицо становилось все более размытым.

Она встает под душ, и струи горячей воды обволакивают ее тело. Светлые, почти белые волосы прилипают к голове, становясь темнее, приобретая оттенок сплава олова со свинцом. Кожа краснеет. Сейчас тело обрело самый отчетливый цвет и стало наиболее непрозрачным. Ей следовало придумать новые инструкции: чтобы сделать плоть видимой, добавь горячей воды. Мать когда-то сказала, что, держа ее, новорожденную, сомневалась, как эта девочка, кажущаяся такой хрупкой, такой тонкокожей, такой невесомой, сможет выжить. Но Тильда ей показала. Она выросла высокой и сильной. И доказала матери, что та была не права.

Когда она одевается и высушивает волосы полотенцем так, что они, распущенные и прямые, хрустальным потоком рассыпаются по спине, день полностью вступает в свои права. Тильда берет большую кружку с горячим чаем и выходит на поросшие мхом каменные плиты маленького внутреннего дворика, расположенного перед парадной дверью. Как всегда, открывающийся отсюда вид бодрит, как глоток чистого воздуха.

Вот почему мы купили этот дом. Из-за этого вида.

От головокружительного обрыва сад отделяет только каменная стена. Склон уходит вниз так круто, что Тильде видно густую рощу – скорее зеленую, чем золотую – и расстилающиеся за нею небольшие луга, окружающие озеро. Этим утром вода в нем недвижна, как стекло, ее поверхность не рябит ветерок, не колышет никакое действие, не считая передвижений водоплавающих птиц. Дальше, за озером, возвышаются Бреконские маяки – древний горный хребет, каменный щит, ограждающий здешний край от буйных ветров, а когда-то давно – от нашествий с запада. Когда они с Мэтом впервые обнаружили Тай Гвин и встали на этом самом месте, он взял ее за руку, и они улыбнулись, глядя друг на друга. В то мгновение оба поняли, что именно здесь начнут семейную жизнь.

Только у судьбы были другие планы.

Незримая опасность спугивает с дерева трех грачей, и они взлетают со своего насеста, хлопая крыльями и громко крича. Этот пронзительный неблагозвучный крик вызывает у Тильды резкую реакцию: она переносится в ту минуту, когда погиб Мэт. Воспоминания становятся такими яркими и живыми, что она снова вынуждена пережить разрывающий сердце момент. Тильда больше не стоит в саду под сентябрьским солнцем. Они едут в машине Мэта, возвращаясь из медового месяца, и на ветровое стекло обрушивается дождь, мимо проносятся размытые огни фар. Машину ведет она. Тильда чувствует, как руль повело в сторону, когда лопнула покрышка. Она тормозит и останавливается на обочине. Мэт выходит из машины и подходит к колесу, чтобы его осмотреть. Жестокая память переносит Тильду в те мгновения: вот муж наклоняется к окну водительской двери, пытаясь заглянуть внутрь. Из-за дождя его черты кажутся размытыми. Он что-то говорит, но из-за шума слов не разобрать. Мэт показывает рукой куда-то вперед, на край дороги. Она вытирает запотевшее стекло, сдвигает брови, силясь разглядеть его и расслышать. А потом, в мгновение ока, муж пропадает из виду. Исчезает. Она так и не смогла вспомнить цвет грузовика, который его сбил. Позднее ей сказали, что грузовик шел порожняком, возвращался на континент после дальнего рейса, и водитель, хотя его и нельзя обвинить в халатности, был не так бдителен, как того требовали скорость и погодные условия.

Тильда трясет головой, вытирает глаза, и у нее перехватывает дыхание от боли, которую пробуждает в ней это видение, от заново шокирующего осознания, что Мэта больше нет, от груза щемящего горя – все эти чувства обрушиваются на нее в сотый раз.

Опять. Опять. Сколько еще времени это будет продолжаться? Прошло больше года, но каждый раз она видит эту картину так же явственно, и она так же страшна, как в первый раз. Неужели это никогда не прекратится? Неужели всегда будет так невыносимо?

Тильда на секунду оставляет глаза закрытыми. Когда она их открывает, яркий солнечный свет заставляет ее вздрогнуть. Тильда выливает остатки чая в горшок с геранью, разворачивается и возвращается в коттедж. Картонные коробки, заполонившие весь дом, напоминают, что надо распаковать вещи. Пока она обходится без их содержимого, но скоро надо будет разыскать зимнее пальто и более теплые одеяла. Коттедж достаточно просторен для одного человека, но комнаты в нем маленькие, и находиться в них неудобно, пока их загромождают коробки. Тильда знает: разбирать вещи будет неприятно, зато ей станет легче после того, как она наконец это сделает.

Это как визит к стоматологу или заполнение налоговой декларации.

Мысленно она слышит голос отца, мягко укоряющий за то, что она никак не сделает ни того ни другого. Скоро родители захотят увидеть ее и будут настаивать на визите, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, и удостовериться, что она устроилась на новом месте. Она должна постараться разобрать и расставить по местам все вещи и книги, если не хочет, чтобы мать укоризненно качала головой и поджимала губы.

Я сделаю это скоро, но не сейчас. Сегодня я начну работать. Работать по-настоящему.

Пристроенный к коттеджу маленький сарай использовался в качестве гаража много лет, пока его владельцами не стали они с Мэтом. Это было довольно простым делом – заменить дверь на две стеклянные, чтобы внутрь попадало достаточно света, подмести пол, поставить стеллажи и ящики с глиной и глазурью, установить глубокую керамическую мойку, небольшую дровяную печь и, разумеется, печь для обжига. Тильда с опаской смотрит на чугунную обжиговую печь, гадая, сколько пройдет времени, прежде чем она будет готова к работе. В старой студии, еще до того, как им пришло в голову переехать в Уэльс, они столько раз ждали, сидя на иголках, когда эта штука достаточно остынет, чтобы можно было ее открыть и посмотреть – успешно прошел обжиг или нет. При тысяче ста градусах по Цельсию жар внутри гончарной печи мог бы за несколько секунд превратить человеческую руку в обугленные кости. Колоссальные температуры необходимы, чтобы в глазурях произошли химические реакции, превращающие невзрачные порошки в переливающиеся на свету стекловидные покрытия таких ярких, насыщенных цветов, что захватывает дух. Тильду всегда поражали изменения, возникающие при таком сильном нагреве. Процесс обжига глины в чреве этого прирученного огнедышащего дракона – извечное, неподвластное времени колдовство. Сырая глина добывается из земли. Потом ее измельчают, месят, прежде чем придать форму, придуманную искусным мастером. Затем изделие подвергают первому бисквитному обжигу, который делает его твердым и хрупким, готовым к глазированию. Эти волшебные порошки, смешиваемые с водой в тысяче вариаций – на ковшик больше окиси сурьмы, на щепотку меньше хрома или столовая ложка кобальта, добавленная к мере марганца, – прилипают к глиняному изделию, ожидая прикосновения огня, чтобы произошло магическое превращение из куколки в бабочку. Каждое открывание печи несет с собой ожидание и надежду – оно обнажает результаты многих недель труда, творчества и напряженной мысли. Это момент острейшего эмоционального возбуждения, и его напряжение ни в чем не уступает накалу внутри горнила.

Что ж, Мэт, по крайней мере, теперь ты избавлен от дальнейших неудавшихся обжигов. Мне придется терпеть их одной, верно?

Какая-то часть разума Тильды верит, что так, быть может, ей и впрямь будет легче: не придется терпеть разочарование Мэта вдобавок к собственному. Ей слишком памятны те моменты, когда они приходили в отчаяние, думая о месяцах работы, потраченных впустую – либо потому, что один из видов глазури странно себя повел, либо потому, что одно капризное изделие взорвалось и все погубило.

А теперь надо начинать все сначала. Вновь набрать нужный темп работы и войти в ее ритм, чтобы творить с такой же уверенностью, с какой она бегает по утрам. Тильда засучивает рукава и берет из зеленого пластмассового ящика, стоящего под мойкой, комок гончарной глины. Она роняет тяжелый гладкий ком на дочиста отмытое дерево верстака и начинает месить глину, позволяя повторяющемуся действию успокоить и привести в равновесие разум. С нарастающей силой поднимая и опуская ком, она чувствует, как его текстура меняется, как материал становится более податливым.

Подними и с шумом припечатай. И опять. И опять. Трамбуй, скручивай, сгребай, поднимай и припечатывай.

Глухой стук падения тяжелого кома, с силой швыряемого и припечатываемого к верстаку, становится громче с каждым решительным, целеустремленным движением рук.

Тильда

Свет утренней зари не режет глаз Тильды, пока она бежит по дорожке, огибающей дальнюю часть озера. Но она все равно не снимает затемненных защитных контактных линз. Этим утром с поверхности озера поднимается дымка, приглушающая звуки и размывающая очертания деревьев. Во мгле Тильда едва различает силуэт ветхого заброшенного лодочного сарая. Все кажется расплывчатым, нечетким. Крошечные капельки воды оседают на ее черной вязаной шапочке и длинной светлой косе, болтающейся при беге. Тильда смотрит на часы, желая проверить темп с помощью специального таймера. И с досадой замечает, что они замерли. Она останавливается, тяжело дыша, и ее выдохи разгоняют туман. Это подарок Мэта – специальные часы для той, которая всерьез занимается бегом. Тильда, недовольно хмурясь, стучит по ним пальцем, но стрелки остаются неподвижными, как и крошечные циферблаты.

Я же говорила ему, что механизм слишком сложен. Много деталей, каждая только и ждет, чтобы выйти из строя.

Правда, часы ни разу не ломались за те два года, что она ими пользуется. Они всегда показывали точное время, а секундомер исправно отражал ее успехи в беге. До этой минуты. Теперь часы стоят. Тильда с силой зажмуривается, готовясь к очередному возвращению в прошлое, еще одному яркому, четкому видению смерти Мэта.

Нет. Только бы оно не повторилось, не сегодня, не здесь. Пожалуйста.

Она открывает глаза. Вокруг клубится туман, но на этот раз терзающее душу видение так и не приходит. Тильда подается вперед и продолжает бежать, не сбавляя темпа. Когда полностью рассветает, становится видно озеро. Пелена испарений поднимается, обнажая его гладкую, как шелк, поверхность, мерцающую в лучах осеннего солнца. Она снова чувствует нервную дрожь, которую каждый раз вызывает приближение к кромке воды. Тильде кажется, что, глядя на воду так часто, пробегая от нее так близко, она обуздывает страх перед глубинами. Она никогда не сомневалась, что это настоящая фобия. Отец сделал все, что мог, чтобы помочь ей. Из школы родителям то и дело приходили записки: «Тильда отказывается залезать в бассейн», «Тильда должна научиться плавать, но не выходит из раздевалки». Мать и бранила ее, и всячески выражала досаду, не намеренная терпеть подобные глупости. Отец замахнулся на то, чтобы сделать что-то конструктивное. Подразумевались походы субботним утром в местные бани, где они садились на деревянную скамью рядом с детским бассейном. Она – в закрытом купальнике неуместно веселой расцветки и до отказа надутых нарукавниках для плавания, он – в бежевых клетчатых шортах с голой волосатой грудью и бледным одутловатым животом. Отец крепко держал ее за руку.

– Тебе нечего бояться, крольчонок. Я же здесь. Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. Знаешь, этот бассейн очень мелкий. Можешь пройти по дну от одной стороны до другой. Почему бы тебе не попробовать просто по нему походить, а?

– Но вода…

Тильде было тогда восемь лет, и до сих пор ей не удалось объяснить кому-нибудь, что именно она чувствует. Дело не в том, что она по-настоящему боялась утонуть, дело было в самой воде. В том, как она выглядит. В том, как она движется. В том, что Тильда чувствует, когда вода тянет ее за ноги, нарушая равновесие, грозя опрокинуть. А что будет потом? Она никогда не могла окунуться с головой, даже в ванне. Что же она сделает, если голова окажется под водой? От одной мысли об этом у Тильды перехватывало дыхание. Она была уверена, что погружение похоже на смерть – смерть, которая поглотит ее в беззвучном пространстве, где нет воздуха. Вода создана для рыб, а не для того, чтобы в нее залезали люди.

– Папа, – наконец отозвалась девочка. – Я же не рыбка.

Это было самое убедительное объяснение, на которое она была способна.

Отец уставился на нее, удивленно подняв брови, и добродушно рассмеялся, похлопывая по руке.

– Нет, малышка, – согласился он. – Ты не рыбка.

Тильда так и не научилась плавать, и даже отец, самый тактичный человек из всех, кого она знала, не смог скрыть изумления, когда узнал, что дочь собирается поселиться так близко от озера.

Чего только не сделаешь ради любви.

Сегодня Тильда получает удовольствие от возбуждения, которое вызывает у нее близость опасности. От того, что ей удается обуздывать страх. Тильда успевает пробежать совсем немного, когда до нее доносится звук голосов. Хотя их приглушает туман, слышно, что они повышены и сердиты. Замедлив бег, она вглядывается во мглу. Тильда еще ни разу никого не встретила во время своих ранних утренних пробежек вокруг озера. Голоса доносятся с поля, находящегося от нее слева. Она различает двух мужчин; они ругаются, но, похоже, не друг с другом. Внезапно раздается визг, и Тильда понимает, на кого направлена их ярость. Она подбегает к неровной живой изгороди и скорее перебирается через нее, чем протискивается, как раз в тот момент, когда высокий юнец снова сильно пинает худую серую собаку со взъерошенной шерстью, съежившуюся от страха.

– Эй! – кричит Тильда, прежде чем подумать о том, благоразумно ли в одиночку выступать против двух рассерженных незнакомцев. – Сейчас же перестаньте! Оставьте бедную собаку в покое.

Молодые люди поднимают головы и видят выбегающую из тумана Тильду. Ее появление удивляет их, и мгновение они изумленно смотрят на нее.

– Вам-то какое до нее дело? – ворчит тот, что пониже.

Подойдя к животному ближе, Тильда видит струйку крови, вытекающую из пасти. Собака дрожит от страха, но не может убежать, так как один из парней удерживает ее на цепи, обмотанной вокруг шеи.

– Почему вы ее мучаете? Что ужасного она сделала?

– Она ни на что не годится, – говорит тот, кто бил собаку. – Она не хочет делать свою работу.

– Свою работу?

Парни переглядываются, и тут до Тильды доходит: чем бы они сейчас ни занимались, скорее всего, они делают это без разрешения владельца земли.

– Вы охотились на лис? – спрашивает она, хотя понимает, что этого не может быть.

– Ха! – усмехается низкорослый парень. – Эта никчемная тварь не смогла бы поймать даже лисенка.

– Это помесь шотландской овчарки и борзой, – добавляет второй парень, как будто порода все объясняет. Видя по лицу Тильды, что она по-прежнему ничего не понимает, он продолжает. – Ей полагается охотиться на зайцев.

– На зайцев. Но… зачем?

Услышав вопрос, молодые люди теряют терпение.

– Послушайте, – говорит тот, который стоит к Тильде ближе. – Это ведь не ваше дело, верно? Вы вообще ничего не знаете о собаках.

– Я знаю, что их ничему не научишь, выбивая зубы, – подбоченившись, спорит она.

Парень, который повыше, дергает за цепь и заставляет собаку встать на подкашивающиеся лапы.

– Пошли, – говорит он спутнику. – Глупая сука! – со злостью бросает парень, и Тильда не вполне уверена, что он обращается к собаке, а не к ней. Бедное животное оборачивается, когда его начинают тащить прочь. У собаки продолжает течь кровь, и она заметно хромает. Тильда не выдерживает.

– Подождите! – кричит она вслед парням. – Если вам не нужна собака, я возьму ее себе.

Они останавливаются и оборачиваются.

– На что она вам? С какой стати мы должны ее отдавать?

– Вы только что сказали, что она не годится для… охоты. А ведь содержать и кормить такую собаку, наверное, дорого. Я могу избавить вас от забот.

– Да ну? Сколько?

– Что?

– Сколько вы дадите? Она хороших кровей. Эти зайчатницы, знаете ли, стоят денег.

– Даже те, что не годятся для охоты?

Парни бросают на Тильду сердитые взгляды и идут прочь. Она бежит за ними и нагоняет высокого, того, который держит цепь. Тильда инстинктивно кладет ладонь на его руку.

– Послушайте, у меня при себе нет денег. Но я буду заботиться о ней. И сэкономлю вам стоимость корма и услуг ветеринара.

Парень смотрит на ее руку и замечает часы.

– Я возьму эти часы в обмен на собаку.

– Мои часы? Но ведь они…

Тильда хочет сказать, что они не работают, но видит, что стрелки движутся.

– Это подарок мужа.

Парень пожимает плечами.

– Так вы хотите получить собаку или нет?

Она колеблется не больше секунды, думая о Мэте и о том, как он радовался, когда отыскал для нее эти часы, и тут же осознавая, чего бы муж ожидал от нее сейчас. Сняв часы с запястья, она отдает их парню и сразу же забирает цепь, пока он не передумал. Тильда тихо свистит собаке, чтобы та пошла с ней, и чувствует облегчение, когда животное, прихрамывая, начинает охотно трусить рядом. Она видит, что молодые люди наблюдают, как она помогает собаке перебраться через изгородь, и начинает дышать ровно, услышав, что они, громко топая, уходят через поле.

Чтобы добраться до дома, уходит вечность, потому что собака избита, хромает и страдает от недоедания. Костюм, который Тильда всегда надевает для пробежек, не может защитить от утреннего холода, так что, когда они добираются до коттеджа, обе – и она, и ее новая питомица – озябли и дрожат. Собака покорно входит в дом вслед за ней. И только сейчас Тильде приходит в голову, что она не спросила, как зовут псину. На ошейнике нет таблички с кличкой, к тому же он явно причиняет животному боль. Тильда снимает цепь с собачьей шеи.

– Как же тебя назвать, собаченция? Какая ты тощая, наверное, тебя держали впроголодь, и ты росла, как сорная трава? Худосочная, серая, с клочковатой шерстью. Ага, знаю! Ты будешь зваться Чертополошкой! Да, эта кличка тебе подойдет. Ну так как, Чертополошка, что бы ты хотела съесть? Чем, интересно, питаются зайчатницы?

Странно слышать свой голос в доме, в котором она до сих пор жила одна. Тильда приносит блюдечко с молоком, и собака устремляет на нее взгляд, ясно говорящий: «Я не кошка», но все равно лакает. Тильда опорожняет в миску для каши банку консервов из тунца, и от них через несколько секунд не остается и следа. Вид собаки, жадно вылизывающей пустую миску, напоминает ей, что скоро придется пополнить запасы провизии. Без машины это нелегко.

Когда Тильда сообщила родителям, что и без Мэта собирается остаться в коттедже, это было первое, о чем заговорила мать.

– Как ты будешь жить в удаленном от всего и всех месте, если отказываешься водить машину? Честное слово, Тильда, это неразумно. Как ты будешь делать покупки?

– В ближайшей деревне есть почта и магазины.

– Но ты не можешь жить только на консервах и шоколадных батончиках.

Ты и тут оказалась не права, мама.

Чертополошка встает на длинные тощие лапы и, склонив голову набок, вопросительно смотрит на Тильду.

– Ну хорошо. Может, тебе и правда будет нужен настоящий корм. Попозже посмотрю, нет ли в округе супермаркета со службой доставки, ладно? А сейчас нам с тобой нужно согреться.

Тильда открывает заслонку чугунной дровяной печи и кочергой мешает тлеющие угли. Затем берет из решетчатого короба полено и кладет его в топку. И получает в результате много дыма и совсем немного тепла. Закрыв заслонку, она сдергивает с кухонного стула подушку и подзывает собаку, чтобы та легла на нее. Но подушка слишком мала, и как Чертополошка ни пытается свернуться клубком, лапы все равно свешиваются и оказываются на холодном полу.

– Ну, вот, из-за тебя я начинаю чувствовать себя хозяйкой, которая плохо заботится о своей собаке. Неужели ты не понимаешь, как тебе повезло? Ну все, у меня нет времени с тобой возиться. У меня полно работы. Мне надо обустроить студию. И выполнить заказы.

Собака смотрит на нее печальными глазами.

Вздохнув, Тильда вытаскивает из угла кухни электрический вентилятор и ставит на пол рядом с ложем собаки. Она включает его, ожидая увидеть веселый огонек и почувствовать волну тепла, но вместо этого раздается раздражающий нервы громкий хлопок, и свет в доме гаснет.

– Черт!

В полумраке коридора Тильда, щурясь, смотрит на щиток с пробками – переплетение проводов и пыльной оснастки. В конце концов она все-таки находит в этом спутанном клубке центральный переключатель, щелкает им, и свет загорается снова.

Весьма довольная собой, Тильда возвращается на кухню.

– Вот и все. Мне нужно работать. Придется тебе обойтись дровяной печкой. Я не рискну снова включить вентилятор.

Идя к двери, Тильда чувствует, как на нее удрученно смотрит пара блестящих круглых карих глаз.

Может быть, ей здесь будет одиноко? Может, стоит взять ее с собой? Ох, да это просто смешно.

– Через пару часиков я вернусь, – говорит она Чертополошке, взявшись за дверную задвижку.

Тильда собирается выходить, когда раздается еще один громкий хлопок, и электричество снова выключается.

– Черт побери! Опять? – Она разворачивается и направляется на другой конец кухни.

Не заметив, что Чертополошка встала с подушки, Тильда спотыкается о собаку и ударяется коленом о край деревянного стула.

– Лежи смирно! Ой, больно! Вот черт!

Продолжая ругаться, она тяжело опускается на пол, держась за ушибленное место. Собака снова ложится на подушку и сворачивается клубком, стараясь занять как можно меньше места. Тильду мучает совесть за то, что она говорила так резко. Она подавляет всхлип и крепко зажмуривается. Она знает: если позволит себе заплакать – по-настоящему заплакать, – горе овладеет всем ее существом.

Ты дура, преисполненная жалости к себе, Тильда Фордуэлз! Вставай, девочка! Вставай и пошевеливайся!

Она вытирает лицо рукавом, встает и, сделав два глубоких вдоха, открывает глаза. Чертополошка смотрит на нее из-под косматых бровей. И Тильду тотчас охватывает жалость к собаке. Она медленно подходит к лохматой зайчатнице, садится рядом на корточки и ласково гладит ее по голове и ушам.

– Прости меня. Ах ты бедолага. У тебя из пасти все еще идет кровь. Я тебе вот что скажу – сейчас поставлю чайник, чтобы заварить чай и умыть твою морду теплой водой. А потом мы с тобой позвоним электрику. Возможно, сотовый здесь и не ловит, зато наверняка работает домашний телефон. Вот оно – преимущество старых телефонов, которые не нужно включать в электросеть. Ну что скажешь, хорошая мысль? Быть может, к чаю осталось одно-два печенья. Ты могла бы помочь мне их съесть.

Чертополошка слабо, но дружелюбно виляет хвостом, поднимая в воздух маленькие облачка пыли. Соринки кружатся и пляшут в солнечном луче, падающем из окна.

– Да кому он вообще нужен, этот электрический свет, верно? Во всяком случае, не мне. И уж точно не тебе, – произносит Тильда, замечая, как успокаивающе действует на нее прикосновение пальцев к собачьей шерсти.

Она начинает выполнять обещание, данное Чертополошке, и постепенно обретает спокойствие, наводя порядок, занимаясь бытовыми мелочами, благодаря чему время летит быстрее. Умыв морду собаки теплой водой, уложив ее спать и вызвав электрика, Тильда наконец выходит из дома и идет в гончарную студию.

Сирен

Солнце отошло ко сну и оставило задачу образования теней факелам, ярко горящим в вечерней тиши. Оттуда, где сижу я – у входа в мой маленький домик на берегу озера, – ясно виден искусственный остров. Кажется, он удерживается на плаву вместе со всеми постройками благодаря неведомым чарам, но на самом деле остров тверд и крепок. Он создан отнюдь не колдовством, а тяжелым трудом и потом. Он вовсе не плавает, а покоится на прочном основании, состоящем из слоев камней и бревен, которые свозили на середину озера в течение многих месяцев. Остров сооружен в соответствии с замыслом умных и честолюбивых людей.

Сегодня на нем горит больше факелов, чем обычно, чтобы лучше освещать дорогу в большой зал. И чтобы лучше были видны богатые наряды и украшения приглашенных на сбор. Как же люди хватаются за любую возможность похвастаться друг перед другом дорогими одеждами и безвкусными драгоценностями. Они делают вид, что торопятся на встречу с государем, чтобы выказать ему свою поддержку и внимать каждому его слову. На самом же деле их верность – ничто по сравнению с гордыней и тщеславием. А разве сам искусственный остров – не проявление гордыни? Подумать только – человек может создать целый остров! Вместо того чтобы строить дворец, кузню и дома на берегу, ему нужно было соорудить собственный остров. Сидеть над водой, как будто он подчинил себе стихии, чтобы показать, что он один способен заставить невероятно тяжелые здания возвышаться над обиталищем угрей и рыб. Можно подумать, что его стопы слишком нежны, слишком царственны, чтобы ставить их на каменистую землю.

Озеро сегодня спокойно. Пустяки, которыми занимаются живущие на нем и на прилегающих землях люди, его не волнуют. Сильный ветер может поднять на его поверхности зубцы волн. Мороз может сковать его льдом. Летним утром от солнечного тепла над ним может подняться туман. Но плеск, с которым по озеру движутся люди, лишь на краткое время нарушает его покой. Принц Бринах почитает себя властителем земель, и, наверное, так оно и есть, но над водами озера он властен ничуть не больше, чем над звездами или над громом. И неважно, сколько еще искусственных островов он соорудит.

Подданные спешат на сбор, желая занять лучшие места, достаточно близко к огню, чтобы он освещал их, но не так близко, чтобы страдать от удушающего дыма больше, чем необходимо. Они будут тепло приветствовать друг друга, но стоит им повернуться друг к другу спиной, как дружеские улыбки превратятся в презрительные усмешки. У принца есть королевский чертог – дворец, словно парящий над водой. Он привлекает честолюбцев, как пламя – мотыльков. Принц виноват в том, что его окружают люди, которые при случае будут с охотой сражаться против него. Он хороший государь и преисполнен благих намерений, но иногда ему не хочется видеть правду. У него прекрасные глаза, трогающие сердце, темные, как торф, с золотыми искорками. Смотрит он прямо и твердо, но не может разглядеть предательства у себя под носом, указать на которое принцу выпало мне.

Я не тороплюсь к Бринаху, я выжидаю. Пусть те, кто пришли раньше, вдоволь нахвастаются и угомонятся. Мне неинтересно наблюдать, как гости будут расшаркиваться и обмениваться любезностями. Вечер становится прохладнее, и я рада, что надела плащ и головной убор из волчьих шкур. Мое появление всегда вызывает у подданных принца тревогу. Мой вид напоминает им о том, чего они не понимают. О том, чего страшатся, но в чем нуждаются. Но сегодня я должна предстать перед ними не только как Сирен Провидица, Сирен, живущая на отшибе в одиночестве. Сегодня я должна заставить принца услышать меня. Заставить всех услышать меня! Я – Сирен Эрайанейдд. Сирен, вызывающая из озера саму Аванк. Сирен Пророчица. Сирен Ведьма. В мои светлые косы вплетен зеленый тростник с озерных берегов. Под тонкой звериной шкурой я нага, не считая короткой шерстяной туники, кожаных доспехов, серебряных украшений на шее и запястьях и рисунков на коже. Мои ноги босы, но шаги слышны всем из-за перестука ножных браслетов из костей и ракушек. Клинок висит у меня на поясе. Я подвела глаза, чтобы они, светлые, как стекло, казались пронзительными, и усеяла лоб и щеки крыльями жуков, которые будут трепетать и поблескивать в свечении огня. Люди будут смотреть на меня и испытывать страх, который заставит их слушать. Прежде чем покинуть неприкосновенное святилище – мой маленький дом, – я захожу в озеро, и оно мягко плещется о ступни. Мне нужно, чтобы спокойствие вод помогло сдержать мой гнев. Сегодня я не могу дать волю горячему нраву. Обучая премудростям прорицательницы и ведьмы, матушка часто журила меня за то, что я недостаточно владею собой.

Я прохожу короткий путь от дома до узких деревянных мостков, соединяющих остров с берегом, быстро и молча. Большинство гостей уже на месте, так что одинокий стражник смотрит на меня с опаской, когда я прохожу мимо. На посту только он видит, что я иду во дворец. Стражник сначала вздрагивает, потом таращится на меня и, наконец, быстро отводит взгляд. Это обычная реакция людей на появление провидицы. Что ж, мне, по крайней мере, не надо называть свое имя, и он, не говоря ни слова, отступает в сторону и дает пройти. В небольших строениях на острове сейчас тихо – в кузнице, в амбаре, в домах с хлевами, – все их обитатели отправились в большой зал, чтобы занять там свои места. Лошади принца спят в конюшне; длиннорогий бык дремлет, низко опустив голову; пастушьи собаки слишком утомлены, чтобы лаять. Я останавливаюсь перед дверью в зал и прислушиваюсь. Хивел Грифид, верный капитан принца, в грубоватой повелительной манере выкрикивает слова приветствия гостям, напоминая о величии их правителя, сообщая о недавних территориальных приобретениях принца или о событиях, способствовавших повышению его статуса, призывая гостей поприветствовать Бринаха в знак признания его мудрого руководства и храбрости. В ответ на этот призыв тут же раздаются дружные возгласы. Хивел замолкает, и, даже стоя за массивной дубовой дверью, я могу легко представить, как он опускает широкий зад на сиденье по правую руку от своего господина, привычно перенося вес на одну сторону, чтобы унять боль в толстеющей ноге. Он уже не тот искусный воин, каким когда-то был, но напоминать ему об этом стал бы только глупец. И вот люди начинают один за другим вставать со своих мест и говорить: кто-то хочет задать вопрос, кто-то ждет оправдания в ссоре, кому-то надо разрешить спор по поводу принадлежности скота, кто-то жалуется на невыполнение обещания, кто-то выдвигает обвинение в краже, кто-то просит о вспомоществовании. Обращаясь к принцу, все тщательно подбирают слова, но голоса их напряжены, горла перехватывает либо гнев, либо душевная боль. Если другие начинают перебивать жалобщика, или спорить с ним, или пытаются его перекричать, Хивел быстро кладет этому конец, веля выволочь из зала тех, кто не умеет вести себя как должно.

Принц Бринах выслушивает каждого. Я знаю это, хотя по-прежнему стою за дверью. Я закрываю глаза, чтобы видеть его яснее: сильное тело, облаченное в дорогие одежды, корону, внимательные глаза, нарочито непроницаемое выражение лица. Он держит мысли при себе, не давая им отразиться на красивом челе. Он не страшится выказывать перед другими свои заботы или страсти, но он знает, что должен вести себя так, чтобы казаться подданным чем-то большим, чем простой смертный. Он – принц, покровитель, кормилец, мудрец, защитник, опора и меч. Он не должен показывать людям, что он такой же, как они.

Однако я вижу, каков принц на самом деле. Вижу человека, состоящего из плоти и крови, человека, у которого есть сердце и душа. Вижу правду, которую он скрывает.

Наступает подходящий момент для моего появления, и я, распахнув дверь, широким шагом вхожу в зал. Стражники начинают вытаскивать мечи из ножен, но, едва узнав меня, останавливаются. Все взоры устремляются на меня, и я пристально смотрю на тех, кто готов встретиться со мною взглядом. В безмолвии, которым люди встречают меня, смешиваются уважение и страх, а также ненависть, хотя открыто никто не посмеет в ней признаться. Даже Хивел со своими угрозами приумолк. Мне дозволяется выйти на середину зала и встать перед моим принцем. Он наклоняет голову в знак невозмутимого внимания. Я опускаю посох и низко кланяюсь – теперь я ниже моего вождя, хотя зоркие волчьи глаза моего головного убора останутся на одном уровне с глазами принца. Ни к кому другому из живущих ныне я бы не проявила такого почтения. И он это знает.

– Сирен Эрайанейдд, – приветствует Бринах. – Добро пожаловать! Для нас честь быть удостоенными твоим присутствием.

Я выпрямляюсь и оглядываю зал. Хотя слова принца были произнесены искренне, многие из присутствующих желали бы унести меня подальше в своем воображении. И самая ярая из моих недругов сидит по левую руку от принца в украшенном искусной резьбой кресле. Принцесса Венна. В отличие от мужа, она не скрывает свое мнение от окружающих, и сейчас ее красивое породистое лицо и зеленые, как листья молодого остролиста, глаза омрачены лютой ненавистью, которую она питает ко мне. Рядом сидит мерзкая жаба – брат принцессы Родри, за благородной наружностью которого скрывается низкая душа. Этому малому я не доверила бы присматривать и за котелком, в котором готовится пища, не говоря уже о ведении дел во владениях принца, а между тем Бринах из преданности жене доверяет ему заботу о казне. В один прекрасный день Родри сбросит маску и покажет истинное лицо.

– Может быть, посидишь с нами? – спрашивает принц и подзывает пажа. – Принеси вина Сирен Эрайанейдд.

Мальчик бросается было выполнять приказание господина, но я отрицательно качаю головой.

– Я пришла не пить, а говорить.

В зале повисает гробовое молчание.

– Мы всегда готовы выслушать твои слова, – заверяет принц, выказывая всего лишь ту церемонную учтивость, которую от него ждут.

– Я пришла предостеречь тебя.

Услышав это, Хивел не может удержаться от вопроса, которым сейчас задаются все:

– У тебя было видение?

– Да, было.

Гости потрясенно ахают, слышится тревожный ропот – приходится повысить голос, чтобы меня услышали все.

– Видение ясное и четкое, как полная луна на безоблачном небе.

– И что ты увидела? – спрашивает Хивел, не в силах ждать, пока заговорит принц, ибо он так взволнован, что начисто забыл о правилах хорошего тона.

– Я видела этот остров покинутым, опустошенным. И все строения на нем давно исчезли.

– А как насчет людей? – раздается крик из глубины зала.

– Не осталось никого, даже малого ребенка. Ни животных, ни птиц, ибо земля была бесплодна, и ничто не росло ни на острове, ни на окружающих его берегах.

Слышится женский плач, мужчины начинают шуметь, задавать вопросы, просить меня истолковать видение. Им нужна правда, но они страшатся ее. И не мудрено.

– А в прахе и золе, оставшихся от дворца, лежала скорлупа разбитых яиц.

Услышав это, принц подается вперед.

– А какой птице принадлежали яйца? Орлу? Или соколу?

– Как бы я желала, чтобы это было так, мой принц. Но, увы, то было гнездо не птиц, а гадюк.

– Тогда нам не о чем беспокоиться, – успокаивается принцесса Венна, положив ладонь на руку мужа. – Разве в старой вере гадюка не символизирует разом, и мудрость, и плодородие? То есть продолжение жизни. Разве не так, Сирен?

Я не позволяю себе впасть в ярость от того, что она обратилась ко мне столь фамильярно, но ее слова приводят меня в замешательство. Возникшей паузой тотчас пользуется священник, чтобы напомнить: теперь мы должны следовать заветам новой веры.

– Змеи надо бояться, – настаивает он. – Мы были лишены благодати и изгнаны из садов Эдема, когда Ева польстилась на коварные речи искусителя. С тех пор люди научились остерегаться змей.

– Мужчины, может, и научились, а вот некоторых женщин все еще может прельстить змей, если у него достаточные размеры! – бурчит Хивел Грифид.

Замечание снимает напряжение, в зале раздается смех. Как это часто бывает, людям хочется высмеять то, что внушает им страх, и обратить опасность в шутку. Я вижу, как принц Бринах бросает взгляд на капитана, но даже он не сдерживает улыбки. Священник качает головой, глядит на меня и хмурится. Должно быть, он осознает: сам того не желая, сказал то, что можно расценить как согласие со мной. Такое положение дел не устраивает нас обоих. Принц считает себя христианином, поэтому живущие под его покровительством с готовностью следуют заветам веры, которую он избрал. В наших краях построены красивые церкви и развелось множество монахов. Но втайне многие продолжают придерживаться старой религии и почитают ту древнюю мудрость, которая так хорошо служила нам многие века. Будь иначе, разве бы меня терпели? И наши различные вероучения с неизбежностью противоречат друг другу, а порой на чем-то сходятся.

– Принцесса Венна права, – говорю я собравшимся, словно соглашаясь с их приподнятым настроением. – Незачем бояться гадюк, которые делят с нами жилища, разве что какая-нибудь случайно укусит кого-то. И змея может предвещать тучное время изобилия. Но гадюки из моего видения – не земные змеи. Вылупившиеся существа были нечистыми тварями, несущими зло и разрушение. Запомните мои слова! Это видение – предостережение. Острову грозит опасность!

– Нам это известно. – Принц Бринах с легким пренебрежением машет рукой, пытаясь в зародыше погасить панические настроения, которые могут овладеть гостями. – Всегда есть те, кто зарится на наши владения и желает отнять то, что у нас есть. Война подобна кузену или соседу – она в любую минуту может явиться без приглашения, ведь мы живем в немирные времена.

– Ты можешь построить дворец на воде, – продолжаю я. – Можешь возвести палисад и поставить воинов со стальными мечами. Да, это удержит врагов на расстоянии.

Я делаю два шага вперед, и в моей повадке сквозит такая настойчивость и напряженность, что охраняющий принца стражник выхватывает из ножен меч. Но Бринах поднимает руку, делая ему знак оставаться на месте. Я наклоняюсь к высокородному правителю: мое лицо оказывается на расстоянии ширины ладони от его лица. Он смотрит мне в глаза и твердо выдерживает ледяной взгляд. Немногие на это способны. Я продолжаю говорить, и голос мой все так же тих и ровен.

– Но ничто из того, что ты можешь построить, не спасет тебя от опасности, которая идет не извне, а изнутри.

Его глаза расширяются, но он не двигается и не отводит взгляд.

– Ты хочешь сказать, что у меня есть враг… в собственном лагере?

– Видение было явственным, и его смысл понятен. Ты живешь в гнезде гадюк, мой принц, и они желают тебе смерти!

Тильда

Тильда кладет в чугунную печь на кухне еще одно полено и радуется, что ее можно топить дровами. Проведя в коттедже вечер при свечах, она с удивлением обнаружила, что нисколько не скучает без телевизора, радио и даже любимой музыки и что ей вполне хватает книг. Она продолжала читать, пока света, падающего из окна, не стало слишком мало, чтобы разбирать шрифт выбранного романа. Она вспомнила, как Мэт пытался уговорить ее перейти на электронные книги, и улыбнулась. Почему бы не лечь спать вместе с солнцем? Она все равно рано встает, предпочитая совершать пробежки на рассвете.

Кто рано ложится и рано встает, тому Бог подает. Правда, на кой черт нужны часы, говорящие тебе, когда пришло время что-то делать, или электрический свет, не дающий заснуть?

Вдобавок ко всему тишина и темнота, похоже, помогли ей спать более крепким сном, и в кои-то веки Тильда проспала рассвет на несколько часов и обошлась без утренней пробежки. С тех пор как она познала бессонницу, часто сопутствующую горю, она ни разу не просыпалась, чувствуя себя такой отдохнувшей. Правда, она понимает, что свободный от электричества дом быстро утратил бы все свое очарование, если бы исчезла возможность приготовить утром чашку чая. Чайник на дровяной печке начинает тихо свистеть. Тильда находит тусклый свет, царящий на кухне, на удивление успокаивающим и внезапно вспоминает, что забыла надеть контактные линзы. Что ж, чем меньше света, тем меньше они нужны. Но линзы уже давно стали частью ежедневной маскировки, защищающей от предрассудков и страха. Ее бесцветные волосы и светлая кожа не вызывают у людей интереса, однако глаза, в которых голубого пигмента так ничтожно мало, что они кажутся розовыми, нервируют их. Люди пялятся, потом отводят взгляд, потом начинают разглядывать ее глаза снова. Тильда привыкла к различным реакциям на альбинизм. Возможно, живя в одиночестве на склоне холма, она будет сталкиваться с ними реже. Она прислоняется к печке и смотрит на косматый силуэт Чертополошки, по-прежнему лежащей, свернувшись в клубок, на слишком маленькой подушке и следящей глазами за каждым движением новой хозяйки.

– Ты, похоже, еще не готова к пробежке. Что, тебе все еще больно?

У Тильды мелькает мысль, что, может быть, надо показать животное ветеринару, но она быстро выбрасывает это из головы. Ближайшая лечебница находится в Бреконе, и до нее десять миль. Туда не добраться без машины. Она садится на корточки рядом с Чертополошкой и ласково ерошит шерсть.

– Автобусы тут не ходят, да, девочка? Ничего, поправишься и так. Как насчет баночки сардин? Хочешь?

Тильда шарит в шкафу, ощупью находит консервную банку нужной формы, открывает ее и выкладывает содержимое в посудину, ставшую миской Чертополошки. Собака неловко встает и, виляя хвостом, подходит к еде.

– Вот, ешь. Это уж точно лучше корма для собак, – говорит она, делая вывод, что животное, должно быть, идет на поправку, раз у него такой хороший аппетит.

Чертополошка вдруг перестает есть, поднимает морду от миски и пристально вглядывается в полумрак коридора. Все ее тело напрягается, шерсть на загривке встает дыбом. Тильда чувствует, что сердце начинает биться часто-часто. Чертополошка не двигается и не лает, но принимается тихо и угрожающе рычать. Такой примитивный первобытный звук в одно мгновение превращает собаку из домашнего питомца в потенциального убийцу. Тильда прислушивается и, щурясь, всматривается в сумрак, но не слышит и не видит абсолютно ничего.

– В чем дело, девочка? Что-то не так? – шепотом спрашивает она.

Громкий стук в парадную дверь раздается так неожиданно, что Тильда негромко вскрикивает. Потом, чувствуя себя дурой, торопливо идет по коридору.

– Минуточку, – просит она, возясь с древним ключом и не менее древними задвижками, заедающими от того, что ими давно не пользовались. Ухитрившись отпереть дверь, она обнаруживает, что на пороге стоит жилистый мужчина в велосипедном шлеме. Когда он видит Тильду, на его лице отражается удивление. Она привыкла наблюдать за реакцией незнакомых людей на ее внешность. Привыкла смотреть на тех, кто видит ее впервые. Это повторяется снова и снова. Она привыкла видеть на лицах любопытство. Незаданные вопросы. Иногда даже легкий страх. Тильда вспоминает, что не надела контактные линзы – она немало впечатлена тем, что посетителю удается так хорошо скрыть чувства. Он даже умудряется улыбнуться.

– Прошу прощения, – извиняется он, расстегивая подбородочный ремень. – Мне следовало подойти к черному ходу. Я Боб. – Мужчина протягивает визитку. – Вы звонили насчет предохранителей.

– А! Так вы электрик. Ну конечно. Просто я не ожидала, что вы приедете на велосипеде.

– Люблю ездить к клиентам на велосипеде, когда это возможно, то есть если не нужно везти приставные лестницы. – Боб качает головой и показывает на поднимающуюся по склону дорогу. – Но у вас здесь такой крутой подъем. Думаю, в следующий раз я все-таки приеду на фургоне.

Тильда впускает его в дом и показывает щиток. Чертополошка крадучись выходит из кухни, чтобы изучить посетителя, решает, что он неопасен, и возвращается на подушку у печки. Тильда вручает Бобу чашку чая, когда он завершает проверку электропроводки.

– Ну что? Все безнадежно? Она наверняка очень древняя, но мы заказали акт осмотра и экспертизы, когда покупали дом, и, насколько я помню, в нем не говорилось, что проводку надо заменить.

Боб качает головой.

– Она во вполне приличном состоянии, правда. Должно быть, вам недавно ее заменили. Кто-то проделал неплохую работу.

И чтобы доказать свою правоту, электрик включает главный переключатель питания, и в коттедже снова загорается свет.

– Тогда почему же электричество все время отключается?

Тильда осознает, что начала чаще моргать, пока глаза привыкают к более яркому свету.

– Должно быть, вы включили в сеть еще какой-то прибор. Что-то, что привезли с собой. – Пожимает плечами Боб.

– Мне ничего не приходит в голову. Только печь для обжига, но я ее еще не включала.

– Будьте осторожны. Вы уверены, что она подключена к сети, которая выдержит нагрузку? Такие печи требуют большого расхода энергии.

– Да, с завода-изготовителя присылали специалиста, чтобы он ее установил.

Они стоят в коридоре и ждут. Тильда осознает, что ей почти хочется, чтобы пробки опять выбило, просто для того, чтобы Бобу было что чинить.

– Теперь я чувствую себя дурой, – смущается она. – Похоже, я вызвала вас на эту верхотуру зря.

– Нет проблем. – Боб за несколько глотков осушает чашку с чаем. – Поездка вниз по склону оправдает все мои усилия, затраченные на поездку наверх.

– Сколько я должна?

– Не такую ужасную сумму. Я пришлю счет по почте. Вызовите меня, если будут проблемы.

Она смотрит, как Боб едет вниз по дороге все быстрее и быстрее. Еще очень рано, и над озером стелется туман. Виднеющиеся за ним горы возвышаются над белой пеной дымки, их острые темные вершины резко выделяются на фоне светлеющего неба. Чертополошка бесшумно выходит в сад и присоединяется к Тильде.

Интересно, сможет ли собака достаточно поправиться, чтобы через пару дней прогуляться хотя бы шагом?

– Что ж, чтобы из нас двоих хоть кто-нибудь смог выдержать физическую нагрузку, нам понадобится приличная еда. Вернемся в дом и посмотрим, смогу ли я с помощью магии Интернета устроить доставку продуктов.

На кухне Тильда включает ноутбук и чувствует приятное волнение при мысли, что у нее скоро появятся свежие фрукты, мясо, какой-нибудь интересный салат, может быть, несколько неполезных пудингов и бутылка любимого вина. Компьютер ободряюще жужжит, показывая на экране домашнюю страницу с такой яркостью, что Тильде приходится немного приглушить ее. Она как раз готовится выбрать находящийся поблизости супермаркет, у которого есть доставка, когда экран вдруг становится голубым, потом серым и, наконец, с беспомощным урчанием темнеет и замолкает.

– Черт! – Тильда со вздохом откидывается на спинку стула, качает головой, после чего раздается громкий хлопок, и все электрические светильники опять гаснут. Через пару секунд она ощущает, как кто-то трется о ногу, смотрит вниз и замечает стоящую рядом Чертополошку. Собака тыкается в нее носом, беспокойно виляя хвостом. Тильду трогает, что животное так чутко реагирует на ее эмоциональный настрой.

– Хорошая же из нас получается парочка, – говорит она, ласково гладя бархатистые собачьи уши. – Ты, хромая и неловкая, и я, неспособная справиться с простейшими вещами. И мы обе живем в доме, который, похоже, больше не желает, чтобы в нем было электричество.

Тильда делает глубокий вдох и закрывает безжизненный ноутбук.

– Ну нет, дальше так продолжаться не может, – обращается она к Чертополошке. – Оставайся здесь и… поправляйся. А я, хоть уже и поздновато, пробегусь и заодно зайду в деревенский продуктовый магазин. Обещаю, что вернусь с едой. Мы с тобой как следует позавтракаем, а потом я пойду в студию работать. Ну как тебе такой план?

Вместо ответа собака, бесшумно ступая, идет к своему ложу, сворачивается клубком, положив нос на лапы, а хвост на нос, явно собираясь задремать.

Снаружи воздух приятно свеж, но его температура падает на несколько градусов, и становится по-настоящему холодно, когда Тильда вбегает в пелену стелющегося тумана и солнце пропадает из виду. Хотя сегодня она вышла на пробежку позже, чем обычно, вокруг все равно нет никого, кто отважился бы гулять в сырой мгле, окутывающей тропинку, идущую по берегам озера. Тильда входит в обычный ритм бега, находя успокоение в повторении легких, плавных шагов. Под ногами хрустят буковые орешки. Раз, два, вдох. Раз, два, выдох. Сильное сердце бьется ровно, легкие работают без напряжения.

Не надо ни о чем думать. Не надо ничего чувствовать. Есть только здесь и сейчас. Только это. Одно лишь это. Ты сильная. Ты сильная. Тильда любит бегать. Тильде нужно бегать.

Она сворачивает на незнакомый маршрут, но тропинка по-прежнему видна ясно. Слева от себя, в заболоченной части берега, она замечает маленькое полуразрушенное строение, так заросшее плющом и кустами ежевики, что его почти не видно. Чем ближе тропинка подходит к воде, тем гуще становится туман, так что вскоре Тильде начинает казаться, что она бежит по узкому туннелю, окруженная пеленой испарений. Все звуки здесь приглушены и искажены. Ворона, каркая более низко и тягуче, чем обычно, взлетает с низкой ветки, и хлопающие крылья немного разгоняют клубящуюся молочную мглу. На некотором отдалении слышится урчание работающего трактора; секунду кажется, что он совсем близко, а уже в следующее мгновенье – где-то очень далеко. До Тильды доносится гоготание плавающих по озеру гусей, но поле зрения ограничено несколькими метрами – она видит только поросший тростником берег и озерное мелководье. Она бежит дальше, напрягая глаза, пытаясь понять, откуда взялся этот незнакомый пейзаж. Низко нависающие над тропой ветки похожи на руки, тянущиеся за чем-то незримым. Усыпанная песком тропа идет вверх, потом куда-то исчезает. Среди криков птиц слух Тильды улавливает новый звук. Он доносится с поверхности озера, повторяющийся, мерный. Что-то с плеском опускается в воду, потом со свистом поднимается, опять и опять.

Весла. Кто-то плывет на лодке. В таком густом тумане? Зачем? Во всяком случае, не для того, чтобы полюбоваться видом. Может быть, они ловят рыбу?

Шум гребли становится громче, ближе. Тильда останавливается и вглядывается в висящую над озером мглу. Постепенно из тумана выступает размытый силуэт. Она щурится, напрягая не заслуживающие доверия глаза. Наконец различает маленькую лодку и в ней – три нечеткие человеческие фигуры. Деревянное суденышко низко сидит в воде, и конструкция его на удивление примитивна. Двое гребут к берегу, сидя спинами к Тильде. Фигура и одежда третьего человека в лодке все еще плохо различимы в мглистой дымке, но, похоже, это женщина. Тильда смаргивает осевшие на ресницы капельки тумана и вытирает лицо. Она напрягает зрение еще сильнее, и слезящиеся глаза наконец различают черты пассажирки. Теперь Тильда видит – это молодая красивая женщина, ее волосы скрыты под жгутами, сплетенными из кожаных полос, и головным убором, сделанным из шкуры какого-то животного. У нее очень светлая кожа, но в тусклом свете и клубящемся тумане невозможно разглядеть ни глаз, ни выражения лица. Ясно одно – троица облачена в старинные одежды, словно для реконструкции исторического события или съемок фильма о далеком прошлом.

Но с какой стати они занимаются этим здесь и сейчас? И почему вокруг никого нет?

Они уже подплыли так близко, что Тильда легко могла бы их окликнуть. Она поднимает руку, чтобы помахать им, но в последний миг что-то останавливает ее. Кожу на голове начинает покалывать, дыхание перехватывает. Внезапно туман расходится и за несколько секунд рассеивается совсем – теперь видна водная гладь и даже противоположный берег. Но все выглядит не так, как должно. Вместо низкой крыши туристического кафе на северном берегу озера Тильда замечает жмущиеся друг к другу хижины и струйки дыма, поднимающиеся от небольших костров. И лошадей. И коров. И движущиеся вокруг странно одетые человеческие фигуры. Нигде не видно ни машин, ни моторных лодок. Ни трейлеров, нагруженных каноэ. Вокруг нет ничего знакомого.

Сердцебиение Тильды учащается, хотя от стояния на одном месте она начинает мерзнуть. Голова идет кругом.

Я что, сплю и вижу сон? Насколько, должно быть, упал уровень сахара в крови, если мне все это чудится? Наверное, от бега закружилась голова и теперь у меня галлюцинация?

От звуков поднимаемых из воды и укладываемых на дно лодки весел внимание Тильды переключается на гребцов. Лодка достигла мелководья с растущим на нем тростником, и мужчины ждут, когда она по инерции подплывет как можно ближе к берегу. Все инстинкты Тильды приказывают ей немедля развернуться и бежать прочь, но она чувствует, что не может сдвинуться с места. Она стоит, остолбенев от увиденного. От невозможности того, во что предлагают поверить глаза. И более всего – от странного вида женщины, которая теперь стоит на носу лодки. Женщина высока, и движения ее грациозны. В ней чувствуется спокойная сила. Ожидая, когда лодка остановится, она медленно поворачивает голову, оглядывая берег. Тильда ждет, затаив дыхание, чувствуя неизбежность того, что должно сейчас произойти. Она хочет сорваться с места, бежать, но в эту минуту она так же не способна бегать, как и летать, а между тем призрачная женщина продолжает поворачиваться, и наконец ее взгляд падает на Тильду.

Мгновение они смотрят друг на друга, и между ними протягивается ниточка мысленной связи. Все остальное словно перестает существовать. Это одновременно прекрасно и ужасно. Тильда стряхивает оцепенение, и страх возвращает ей способность двигаться. Она разворачивается и со всех ног бежит прочь, слыша за спиной громкие возбужденные крики, предупреждающие о том, что на берегу стоит чужой. После короткой паузы раздаются три всплеска.

Они выпрыгнули из лодки! Они гонятся за мной!

Теперь Тильда бежит изо всех сил. Набрав такую скорость, на которую прежде считала себя неспособной, она мчится по тропинке. Она слышит за спиной топот. Чувствует, как под ногами дрожит земля – преследователи все ближе и ближе. Смертельно напуганная, она прибавляет скорость, несмотря на то что тропинка отклоняется от берега, несмотря на то что туман возвращается, застилая находящиеся от нее справа поля и вновь сужая ее поле зрения до нескольких метров. Она мчится, не разбирая дороги: скорее, скорее, хотя топот преследователей больше не доносится до ее ушей. Резко свернув за угол, Тильда налетает на одинокую человеческую фигуру, твердо стоящую на середине тропы.

Сирен

Два дня миновало с тех пор, как я озвучила предостережение во дворце принца. Погода по-прежнему тиха, воды озера спокойны, но я чувствую – на острове царят тревога и раздор. Люди боятся, и не напрасно: видение было четким, его смысл ясен. Они долго изводили меня, выведывая подробности, засыпая вопросами: кто? когда? почему? Разумеется, я не могу им ответить, хотя по мере того, как опасность будет усиливаться, появятся и другие предвестия беды. В этом я уверена. Что касается вопроса, от кого исходит опасность, многие не поверят мне, если я открою свои мысли, ибо все, чем я могу поделиться, – это мудрость и здравый смысл. Люди прислушиваются ко мне, когда я пересказываю посетившее меня видение, но некоторые по-прежнему ставят под сомнение мои речи. Как будто слова пророчицы ничего не значат!

Должна признать: я для них загадка. Я не могу рассчитывать на то, чтобы они поняли все, что делаю, все, что собой представляю. Я следую призванию прорицательницы, завещанному матерью. Она указала мне путь к видениям и научила их толковать. Мы выделялись своей необычностью, и нас всегда уважали за связь со старой верой и обладание полезными способностями. Мое звание ведьмы люди принимают с куда меньшей охотой: они слышали слишком много историй о злодеяниях, приписываемых таким, как я. Сочетание в одном лице ведьмы и провидицы – большая редкость. В день, когда я родилась, матушка поняла: во мне заключена магическая сила. Я одарена богами дважды. Но моего умения оказалось недостаточно, чтобы удержать ее в этой жизни. Матушка на смогла избавиться от завладевшей ею болезни, а я тогда была слишком юна и неопытна, дарования были еще неразвиты, чтобы спасти ее.

Луна стоит высоко в небесах. На землю опустилась священная тьма. Облаков нынче мало, и на поверхность озера падает серебристый свет. Под ним вода едва колышется, расходясь легкими волнами, и закручивается, когда по ней торопливо снует водяная полевка или сонно перебирают перепончатыми лапами птицы, оставшиеся отдыхать на озере, потому что чувствуют себя здесь в большей безопасности. Воздух прохладен и пахнет свежестью, но в нем чувствуется тепло гниения, ибо начинается постепенное осеннее умирание тростника и камышей. Я слышу, как в лесу мои сестры-совы прорезают темноту пронзительным уханьем или хриплыми брачными криками. А вот и еще кое-что. Глаза служат мне лучше, когда их не ранит резкий солнечный свет, и я могу разглядеть, как в центре озера сгущаются тени. Я велю учащенно забившемуся сердцу успокоиться и жду. Блестящая под луной вода статична, но я чувствую – она приближается. Кожу начинает покалывать, пульс делается отчетливее, громче. Я чувствую, как тело окутывает прохлада. Она уже рядом. Я чувствую, как под водой двигается ее огромное тело, и душа моя поет оттого, что я знаю – она снова здесь, со мной!

– Сирен?

Голос за моей спиной раздается неожиданно, но сейчас я ему не рада. Поворачиваясь на его зов, я чувствую: мысленная связь с нею прервалась. Из глубины до меня доносится низкое быстро затихающее урчание, и я понимаю – она уплыла. Я хмуро смотрю на гостя. Хотя он и переоделся в монашескую рясу, чтобы оставаться неузнанным, высокий рост и царственная осанка выдадут его с головой любому, у кого хватит ума внимательно на него посмотреть. Я наклоняю голову: из-за раздражения, вызванного тем, что он прервал мое общение с ней, не хочется выказывать большего почтения.

– Мой принц, добро пожаловать.

Однако я совсем не рада его визиту. Только не сейчас.

– Мне не обмануть тебя, да, Сирен? – Он улыбается, снимая капюшон.

– Я была бы недостойна звания провидицы, если бы от меня можно было так легко утаить правду.

– Твоя правда. – Он делает шаг вперед и оказывается совсем близко от меня. Когда принц снова начинает говорить, я чувствую его дыхание на своей щеке.

– Мне хотелось прийти раньше, но, в общем… Я был очень занят… – Он неопределенно машет рукой, как бы извиняясь.

– Принцу и надлежит успокаивать подданных, когда их обуревает тревога.

– Они задаю вопросы, ответов на которые у меня нет.

– Ты знаешь, что войско Мерсии готово выступить против нас в любой момент. Ты сразу сказал мне, что это для тебя не новость.

– Королева Этельфледа выжидает удобного момента. – Принц качает головой. – Она тоже сейчас очень занята.

– Назначая встречи викингам?

– Назначая им встречи. Ведя с ними войны. Или то, или другое. Либо и то и другое разом. Похоже, ее планы меняют направление от дуновения малейшего ветерка, но это нам на руку. Пока мы – не главная ее забота.

– Стало быть, ты понимаешь, что иногда лучше не быть центром вселенной?

Принц Бринах ахает, потом смеется, причем громче, чем собирался. И громче, чем следовало бы. Где-то неподалеку потревоженная лысуха спешит покинуть тростник, в котором спала, и с шумным плеском выбирается на открытую воду, где, как ей кажется, она будет в большей безопасности.

– Эге, Сирен, моя чтимая пророчица, кажется, ты журишь меня за тщеславие?

– Что ж, тебе виднее.

Он снова смеется, на этот раз тише, и протягивает руку, чтобы положить мне на плечо. Этот дружеский, непринужденный жест принят между мужчинами вообще. Но я не мужчина. И едва ладонь опускается на мое плечо, я чувствую, как принц напрягается. Он поднимает руку выше, нерешительно, неуверенно, и касается моих волос. Сегодня я не облачена в церемониальный наряд – на мне повседневная шерстяная туника. Руки обнажены, и ладонь принца кажется прохладной, когда дотрагивается до моей горячей кожи. Прикосновение скованно, но мне все ясно по тому, как он задерживает дыхание, как шире раскрываются его глаза.

– Полагаю, принцесса Венна пребывает в добром здравии.

Услыхав имя жены, принц Бринах опускает руку. Манера его поведения меняется, тон становится жестким – дружеского тепла как не бывало. Он снова становится принцем, а я – его советницей, и не больше.

– На собрании, – говорит он, глядя на озеро, – ты сказала, что нам угрожают и другие, а не только королева Мерсии.

– Да, именно это и показало мне видение.

– Как показало? Как?

Я пожимаю плечами и качаю головой, словно приходится объяснять очевидные вещи малому ребенку. Причем не в первый раз.

– Там было больше одного змеиного яйца.

– И это символизирует нескольких врагов? Ты в этом уверена?

– От видений мало пользы, если они вводят в заблуждение или окружают смысл завесой тайны.

– Да, да, понимаю. Но как ты можешь знать, откуда придут другие враги?

– Змеиное гнездо внутри крепости говорит о том, что враг находится рядом с тобой.

– Но королева Этельфледа – не часть моего двора. Она живет в ста милях отсюда.

– Стало быть, существует связь. Что-то или кто-то, кому ты доверяешь, цепью амбиций связывает тебя с королевой Мерсии и ее войском.

– Значит, кто-то близкий предаст меня?

– Как тебе известно, мой принц, существует разная близость. Например, человек может жить в той же стране или в том же округе. И может статься – на том же искусственном острове, что и ты. Он может пользоваться твоим доверием. Ты можешь питать к нему дружеские чувства. И даже любовь.

В глазах принца Бринаха вспыхивает гнев.

– Ты смеешь обвинять мою жену? Осторожнее выбирай слова, пророчица.

– Я никого не обвиняю. Я только излагаю видение и толкую значение для тех, кто не может прочесть его смысл.

– Но в твоем видении нет ничего – ничего, что указывало бы на принцессу!

– Существуют факты! Семья твоей жены не делает тайны из неприязни, которую к тебе питает.

– Наш брак – договорной. Родители принцессы решили обручить ее со мной.

– Так же, как фермер с убыточным хозяйством случает единственную плюгавую кобылу с крепким жеребцом из хорошей конюшни.

– Ты заходишь слишком далеко!

– Союз семей принес родне принцессы Венны куда большую выгоду, чем твоей! Отец согласился на этот брак, чтобы избежать возможного мятежа. Четыре года назад было много людей, поддерживающих ее клан, и твой отец обручил вас, чтобы обеспечить мир. Но времена изменились, у клана принцессы осталось мало сторонников, и ее семья утратила прежнее могущество. В итоге от этой сделки выиграл не ты, а Венна. А ее братец Родри! Этот малый больше похож на грифа-стервятника, чем на человека! Достаточно посмотреть, как он наблюдает за тобой, ожидая любого признака слабости с твоей стороны. Он недостаточно смел или не настолько глуп, чтобы открыто бросить вызов, к тому же он знает: в этом нет нужды. Он ждет своего часа. Когда на тебя нападут, и пальцем не пошевелит, чтобы прийти на помощь. Родри будет просто наблюдать и злорадствовать, а потом с удовольствием обглодает твои кости.

– И ты думаешь, что Венна это допустит?

– А как она сможет повлиять?

– Но она моя жена!

– Зачем нужна жена, если не затем, чтобы подарить своему господину наследника?

Принц молчит. Ему нечего ответить. Что он может сказать? Ведь я права. Но от этого произнесенные слова не становятся менее ядовитыми для его ушей. Он с трудом сдерживает гнев.

– Я во всем доверяю жене. Ее родня – мои союзники. И я буду верен этому союзу, покуда не появится причина усомниться в нем.

– Разве я не назвала такую причину? Разве мое видение не открыло тебе глаза?

– Кое-кто мог бы сказать, что твое толкование видения… не заслуживает доверия.

– Стало быть, предпочтешь усомниться в словах провидицы, лишь бы не слышать горькой правды о жене?

– Откуда мне знать, что это – правда? Некоторые люди могут сказать, что толковательница позабыла о даре провидицы и повела себя как обыкновенная ревнивая женщина!

Теперь уже мне приходится сдерживать гнев. Я говорю ровно, хотя душа моя неспокойна.

– Любой, кто прислушивается к словам таких людей, глупец.

Принц открывает рот, но я не собираюсь выслушивать ответ. Я разворачиваюсь и, широко шагая, покидаю мое становище, удаляюсь от света костра и от Бринаха. Не привыкший к столь вольному обращению со своей персоной, но, не желая повышать голос из опасения быть узнанным, принц Бринах, яростно топая сапогами, возвращается на остров. Обратно к жене.

Тильда

Задыхаясь, Тильда пятится от человеческой фигуры, в которую врезалась, фигуры, которая не может быть призраком, о чем свидетельствуют ушибленные запястья и ребра, и пытается привести путающиеся мысли в порядок.

– Простите, – быстро произносит она, глядя на пожилого мужчину, с которым столкнулась. – Я не смотрела, куда бегу.

Мужчина спокойно улыбается, все еще придерживая ее руку. Он высок и жилист. Как лунь седые волосы видны из-под полей твидовой шляпы. У него густая белая борода и кустистые брови. Очевидно, что пальто было выбрано им из соображений практичности, а не элегантности. Он держит палку с костяным набалдашником в форме лебедя, на шее у него висит дорогой на вид бинокль.

– Этот туман, наверное, может легко сбить с толку, – говорит мужчина с мелодичным валлийским акцентом, с легким шипением выговаривая звук «с». – А вы бежали очень быстро.

– Я бегаю почти каждый день.

– И всегда в таком темпе? Мой бог, как хорошо быть такой сильной и проворной. Боюсь, я уже не способен совершать пробежки, – признается он, а потом с веселой улыбкой добавляет: – Разве что за мной кто-нибудь погонится. Мне нравится думать, что от страха ноги могут обрести крылья.

Тильда пытается понять, что скрывается за выражением его лица.

Что же он видел? Заметил ли он тех… людей? Знает ли, что я убегала от них?

Она не может решить, что беспокоит больше: предположение, что старик видел ее преследователей, или мысль, что троица в лодке – плод воображения.

– Я…

Тильда колеблется. Нет, она не может обсуждать то, что видела, вернее, кажется видела, с адекватным человеком. Он решит, что она сошла с ума.

Возможно, так оно и есть. Возможно, я теряю рассудок.

Голос старика прерывает ее мысли.

– Вы нормально себя чувствуете? Простите, но мне кажется, вы немного расстроены.

Тильда качает головой и пытается взять себя в руки. Здесь ее новый дом, она будет жить, общаясь с соседями. Ей совсем не хочется, чтобы они думали о ней как о чокнутой с холма.

– Все в порядке, спасибо. Думаю, я перестаралась, бежала слишком быстро. От этого у меня немного… закружилась голова.

– Крепкий сладкий чай. Вот что прописала бы моя жена. – Он поднимает палку и показывает на туман, стелющийся вдоль тропы за его спиной. – Мой дом отсюда недалеко, может быть, зайдете на минутку? Готовлю я плохо, но чай способен заварить как следует.

– О, спасибо, нет. Я не могу…

– Конечно, не можете, и о чем я только думал? Ведь я даже не представился. – Мужчина протягивает руку. – Профессор Ильтид Уильямс, местный историк и заядлый орнитолог-любитель. Последние тридцать лет я живу в доме Старой Школы. Рад нашему знакомству!

Тильда ухитряется изобразить на лице подобие улыбки.

– Тильда Фордуэлз, художник-гончар. Вот уже пять недель, как я живу в коттедже Тай Гвин.

Она надеется, что рукопожатие получилось достаточно крепким и уверенным.

– Вот мы и познакомились. Правила хорошего тона требуют, чтобы мы вместе выпили чаю.

Профессор поворачивается и, шагая на удивление энергично, идет вперед.

Тильда колеблется, вспоминая, как отец предупреждал не брать конфет у незнакомых людей, но потом убеждает себя, что этому господину по меньшей мере восемьдесят лет, к тому же он не чужак, а сосед. И потом, ее до сих пор немного трясет, а мысль выпить чаю с этим здравомыслящим и реальным джентльменом кажется такой успокаивающей. Вдобавок Тильде сейчас совсем не хочется возвращаться в коттедж и сидеть там в одиночестве. Только не теперь. Обычно она радуется уединению, но сегодняшнее утро нельзя назвать обычным. Чай, да еще, несомненно, выпитый из фарфоровой чашки и сопровождаемый светской беседой, – пожалуй, то, что нужно.

Меньше чем за минуту они доходят до ступенек перехода через живую изгородь, перебираются через нее и ступают на дорожку, ведущую прочь от озера. Асфальт под ногами Тильды тверд, и с каждой шагом она все больше убеждается: увиденное ей померещилось. Легче думать, что туман и странный призрачный свет сыграли злую шутку с ее слабым зрением и взвинченными нервами. Узкая дорога проходит мимо церкви и приводит путников к небольшому дому. Хотя Тильда и недавно живет в этой части Уэльса, она отмечает, что дом Старой Школы необычен и не похож на местную архитектуру. Он построен из того же серо-синего камня, и у него шиферная крыша, но на этом сходство заканчивается. Окна с частым переплетом глубоко посажены в стену. Стрельчатые арки украшают парадный и боковой входы. К дому ведут маленькая чугунная калитка и короткая дорожка, проходящая через сад, утопающий в цветах. По решеткам беседок и стенам вьются плетистые розы, ломонос и жасмин. Даже сейчас, в осеннюю пору и в такой ранний час сырого дня, воздух здесь благоухает. Прекрасные экземпляры гортензии и чубушника душистого соперничают с различными кустарниками, растущими между фасадом дома и невысокой каменной стеной. Сад повсюду: за домом растут высокие старые деревья, дающие укрытие, тень и создающие ощущение уединенности. Здесь все дышит красотой, покоем и защищенностью.

– Входите, входите.

Профессор ставит палку в подставку для зонтов и вешает на нее пальто. Тильда стягивает водонепроницаемую куртку для бега, отдает Уильямсу и снимает грязные кроссовки.

– Гостиная вон там, – объясняет профессор, взмахом руки показывая на дверь справа. – Устраивайтесь удобнее и чувствуйте себя как дома, а я пока приготовлю чай.

С этими словами он исчезает на кухне, и вскоре Тильда слышит, как закипает вода и звякают о поднос фарфоровые чайник и чашки.

Потолок в коридоре низкий, из-за частых оконных переплетов сюда проникает мало дневного света, но в царящем сумраке видно: профессор Уильямс – завзятый коллекционер. Все полки, шкафы и стены уставлены и увешаны изделиями из латуни и фарфора, картинами, разнообразными безделушками. У подножия деревянной лестницы стоят очень красивые высокие часы. Их мерное тиканье задает успокоительно медленный ритм, в котором хочется прожить всю жизнь. Тильда подходит ближе, чтобы лучше их рассмотреть. Корпус сработан из полированного темно-красного дерева, наверное, из грецкого ореха, решает гостья, циферблат отделан перламутром, а стрелки отлиты из латуни. Тильда слышит, как в скрытых глубинах жужжат механизмы и молоточки готовятся пробить десять часов.

Внезапно часы останавливаются. Не слышно ни боя, ни тиканья. Ничего. Тильда чувствует, как кожу на затылке начинает покалывать. Она совершенно точно знает, просто знает: часы остановились из-за нее. Она бросает взгляд в сторону кухонной двери и слышит, как хозяин возится там, готовя чай. Быстро покинув коридор, Тильда через низкую дверь проходит в гостиную. Здесь все устроено так, чтобы человеку, который любит читать, было удобно. Книжные полки занимают две стены, а вдоль двух других стоят шкафы и высятся стопки томов в переплетах. Небольшой диванчик и лампы для чтения – у камина, потертое кресло – напротив окна, из которого открывается лучший вид на сад и озеро. Как и в коридоре, здесь много безделушек и диковинок. Ожидая профессора и пытаясь отделаться от владеющего ею чувства смутной тревоги, которое усугубилось, когда остановились часы, Тильда останавливает взгляд сначала на древнем проигрывателе и стоящей рядом коробке, полной виниловых пластинок, потом – на висящей устрашающей деревянной маске, потом – на богато украшенном верблюжьем седле, потом – на лежащем на каминной полке большом ископаемом моллюске. Не в силах устоять перед искушением, Тильда дотрагивается до него. Когда она поворачивается к двери в ожидании обещанного чая, ее взгляд падает на широкий письменный стол в углу. На нем расстелена старинная карта. На одних углах стоят два стеклянных пресс-папье, на других – латунная фигурка ослика и пустая жестянка из-под мятных помадных конфет. Тильда склонилась над картой, когда входит профессор Уильямс, неся поднос с чаем и угощением.

– Вот и я. О, вижу, вы нашли мою карту озера и его берегов. Прекрасный образчик искусства картографии начала двадцатого века – думаю, вы со мной согласитесь. Так, куда бы мне поставить поднос? Не могли бы вы убрать с журнального столика весь этот мусор? Большое спасибо.

Он ставит поднос, и фарфоровая посуда угрожающе дребезжит.

Тильда сняла вязаную шапочку – ее необычные волосы стали заметнее. Ей приятно, что хозяин дома ничем не выдает своих чувств, даже если замечает в ее внешности что-то вызывающее беспокойство.

– Действительно, карта замечательная, – соглашается она. – Судя по ней, здешние места мало изменились. Правда, озеро кажется крупнее, чем в наши дни.

– Вы правы, в те времена оно было больше.

Профессор берет очки с подлокотника, надевает и склоняется над столом.

– Церковь тогда стояла ближе к берегу и дом священника тоже… вот здесь. Теперь это дом престарелых, и между ним и озером лежит широкая полоса земли. В приходских архивах есть записи, свидетельствующие о том, что иногда озеро выходило далеко из берегов. А вот здесь, в дальней его части, обозначен искусственный остров. В Ирландии они встречаются повсеместно, но в Уэльсе этот – единственный. Когда создавалась карта, от него мало что осталось, но люди знали: он искусственного происхождения. – Он смеется, тихо и весело. – Что ж, они не могли этого не знать – ведь остров находился на этом месте долгое время.

– Я читала о нем, когда мы приезжали сюда, чтобы осмотреть коттедж.

Тильда замолкает, осознав, что выразилась так, будто у нее есть основания говорить «мы».

Надо привыкнуть к тому, что теперь есть только я. Надо же когда-то начинать.

– Мы купили этот коттедж незадолго до того, как погиб муж, – объясняет она.

– О, мне очень жаль.

– Это случилось внезапно. Дорожно-транспортное происшествие. Мы собирались начать здесь новую жизнь…

Нет, она не хочет об этом говорить. Не здесь. Не сейчас.

Профессор мягко улыбается.

– Думаю, вы убедитесь, что это место смягчает горе. Со временем. Озеро, долина – они исцеляют. По крайней мере, – продолжает старик, – я убедился в этом после смерти Греты, моей жены.

Тильда улыбается в ответ, благодарная за сочувствие и такт.

– Итак, – произносит она так беспечально, как только может, – вы собирались рассказать об искусственном острове. Все говорят, что он сыграл важную роль в истории, но, по правде сказать, на карте он кажется совсем маленьким. Не могу представить, как на нем могло уместиться сколько-нибудь значительное поселение.

– О, видите ли, в девятом веке у людей было иное представление о размерах поселений. Население в то время было намного меньше, чем теперь, и вести строительство – гораздо труднее. Должно быть, для создания этого острова потребовались уйма времени и сил. Сначала в озеро сбрасывали камни, потом на них укладывали скрепленные друг с другом бревна. Только представьте, они сумели создать основание, достаточно прочное, чтобы на нем можно было возвести постройки, в которых жили люди и содержался скот.

– Неужели они держали там еще и скотину?

– Да.

Профессор берет со стола карандаш, лист бумаги и начинает набрасывать план, который должен быть у поселения на острове.

– Здесь был дворец – длинное здание размером с современный амбар, если можете его представить, одноэтажное, но довольно высокое, с большим залом и островерхой крышей, чтобы с нее стекали частые и обильные валлийские дожди. Этот зал использовался для важных собраний, празднеств, встреч с важными гостями и прочих сборищ. Историки установили: дворец был построен для принца Бринаха – правителя здешних краев в те времена. Здесь жили он, его семья, родственники и охрана. Разумеется, если существовала угроза нападения, жители прибрежной деревни покидали дома и спешили на остров, чтобы укрыться во дворце. Мы думаем, там было и другое здание, где, вероятно, жили остальные воины и их семьи и содержались наиболее ценные лошади и скот. Рядом с этим зданием под углом, – он щурится за стеклами очков, чертя линии на бумаге, – должно быть, располагалась кузница. Она играла очень важную роль.

– Наверное, чтобы подковывать лошадей?

– В том числе и для этого, хотя в те времена подковывали не всех лошадей. Кузница была важна, потому что в ней ковались оружие и доспехи. Мечи, кинжалы, щиты, шлемы… Принц должен был всегда быть готов к защите владений в те опасные времена.

– Вы наверняка много знаете об этом искусственном острове.

– О, – профессор качает головой, – историку кажется, что он все еще недостаточно знает о самом любимом предмете. Озеро всегда меня завораживало, и жену тоже. Грета была антропологом. – Он машет рукой в сторону наиболее экзотических артефактов. – Бо́льшая часть предметов, которые вы здесь видите, была собрана ею во время экспедиций. Из нас двоих она первой влюбилась в озеро. Она настояла, чтобы мы переехали сюда. Грета чувствовала родство с этим местом. И я очень рад этому. Озеро дало нам так много пищи для ума. Люди живут здесь много веков. И даже тысячелетий. Это идеальное место для строительства поселения, вы не находите? Пресная вода, рыба, убежище, которое предоставляют окрестные холмы, плодородная почва – здесь есть все. Когда принц Бринах возводил на озере искусственный остров, чтобы поставить на нем дворец, он знал, что делает. С этим местом связано столько прекрасных мифов и легенд. По-моему, будет справедливо сказать, что оно обладает магией. Можно изучать его целую жизнь, но до конца так и не узнать.

Уильямс подходит к журнальному столику, на котором стоит поднос с чаем.

– Вам с сахаром? С молоком? Угощайтесь шоколадными печеньями. И, может быть, расскажете, чем занимается художник-гончар?

В обществе старого профессора полчаса проходят быстро. Тильда сидит на мягком диване, поджав ноги, и живительный чай вкупе с дружеской беседой настолько восстанавливают силы и душевное равновесие, что вскоре она начинает смотреть совсем по-другому на видение на озере. Беседа от истории плавно переходит к водоплавающим птицам, которые в изобилии обитают в этих краях, потом к противоположному берегу озера – процветающему объекту местного туризма с кемпингом, прокатом лодок и уроками плавания под парусом. Все это кажется Тильде успокаивающим, нормальным, и она убеждает себя: чересчур живое воображение вместе с сильно уставшим телом обманули ее зрение, только и всего.

Слишком скудный завтрак. И перенапряжение. И долгое время, проведенное в одиночестве.

Формулируя эту мысль, она вдруг вспоминает, что на самом деле живет теперь не одна. Вместе с ней в коттедже живет лохматая собака-зайчатница, которую, возможно, пора выпустить из дома. Тильда ставит чашку на поднос и встает с дивана.

– Мне пора идти и оставить вас в покое.

– Моя дорогая девочка, теперь я только и знаю, что этот покой. Ваш визит прекрасно отвлек меня от рутины, и я этому очень рад. Прошу вас, заходите еще.

Они проходят в коридор, где профессор Уильямс замечает, что часы остановились.

Он смотрит на них, стучит пальцем по стеклу, закрывающему циферблат.

– Странно. Обычно они работают бесперебойно.

Тильда наблюдает, как старик открывает корпус часов и регулирует гирьки и цепочки, находящиеся внутри. Она чувствует, как ею овладевает прежняя тревога.

– Может быть, их надо завести, – робко предлагает она, хотя совершенно не разбирается в часах и уверена, что такой человек, как профессор, заботится об этом антикварном механизме с большим тщанием.

– Нет, нет, думаю, дело не в этом. Сейчас…

Он что-то слегка меняет в настройке старинных часов, следует короткая пауза, потом коридор оглашает мерное тиканье. Профессор закрывает дверцу, за которой скрывается механизм, и любовно похлопывает часы.

– Замечательная работа! Только посмотрите на эту инкрустацию, вам она видна? Вот, видите, в древесину грецкого ореха вделаны полоски более светлого дерева. Как мастерски сработано. Стыки сделаны так безупречно, что можно подумать, будто корпус часов просто покрашен. Если вы проведете пальцами по его поверхности, то почувствуете, что она гладкая, как мрамор. Попробуйте, – предлагает он, отходя в сторону.

Тильда чувствует, что не может сделать ни шагу. Спокойствие, обретенное во время беседы с профессором Уильямсом, утекает с каждой минутой. Пульс учащается, словно она только что взбежала по склону холма к Тай Гвин. Она точно знает: если дотронется до часов, они встанут опять. Но на этот раз у безумия будет свидетель. Профессор увидит: из-за нее часы запнулись и встали. Точно так же, как погасли электрические лампы в коттедже, как сломался компьютер.

Из-за нее.

И я больше не смогу делать вид, что я тут ни при чем. Даже перед самой собой.

– Извините, – выпаливает Тильда. – Мне правда пора идти.

Дойдя до парадной двери, она поспешно натягивает кроссовки, шапочку и куртку, в то время как профессор продолжает болтать о чае, часах и о том, что туман уже рассеялся.

Почти не слыша, что он говорит, Тильда бормочет «до свидания», торопливо толкает массивную дубовую дверь, выходит и бежит, едва повернув в сторону Тай Гвин.

Через два дня после встречи с профессором Тильда собирается с духом, чтобы посетить дальний берег озера, где всегда полно отдыхающих. Обычно она предпочитает держаться подальше от суеты людного места с его прокатом лодок, фургоном мороженого, кафе, яхт-клубом, кемпингом и тому подобным, но чем дольше она думает об озере, тем больше убеждается: необходимо туда пойти. Хотя чаепитие с профессором и помогло ей уговорить себя не принимать всерьез увиденное во мгле, время, проведенное в одиночестве, заставило ее призадуматься. Сколько бы Тильда ни убеждала себя: причина видения – призрачный свет туманного утра и низкий уровень сахара в крови, она не может отделаться от чувства, что дело тут в другом. Тильду продолжает тревожить собственное воздействие на старинные напольные часы. Она не может понять, как связаны эти вещи и связаны ли вообще, но к ней уже привязалось неотступное чувство, что связь есть. После ее возвращения в коттедж лампочки загорелись после того, как Тильда пробыла в доме около часа.

Она рада, что не надо никому объяснять своих действий. Она понимает: мысли на сей счет не успели сформироваться. Тильда действует лишь по наитию и не представляет, куда это может ее завести. Не знает она, и что конкретно надеется найти. Вчера вечером она сидела перед камином в уютной гостиной Тай Гвин, потягивая безумно дорогое вино, купленное в местном магазине, глядя на растянувшуюся на коврике Чертополошку и пытаясь связать воедино то, что она знает или кажется, что знает. Ее воспоминания – или кошмары наяву, как она привыкла о них думать, – о моменте гибели Мэта не новы. Они продолжаются уже больше года. Но в последнее время воспоминания стали ярче, более пугающими, мучительно реальными и полными рвущих душу деталей. Ко всему прочему добавились постоянные отказы электропитания в коттедже. Боб не нашел в проводке неисправностей, однако электричество вырубается так часто, что Тильда уже перестала пользоваться центральным переключателем на щитке. Они с собакой обходятся без искусственного света, компьютера и других устройств, которые надо включать в сеть. Твердотопливная печь в кухне помогает Тильде заваривать чай и готовить пищу из немногих оставшихся продуктов и нагревать воду. Открытый огонь в камине не дает дому полностью остыть, хотя спальни на втором этаже выстуживаются по мере того, как опускается температура за окнами. Тильда уверена: часы профессора остановились из-за нее и проводка в коттедже не работает отнюдь не потому, что она неисправна. Пусть это и кажется нелепым, но Тильда точно знает: и в том и в другом виновата она сама.

Сидя рядом с Чертополошкой и глядя на пламя в камине, Тильда пыталась вспомнить, что именно она видела – или ей показалось, что видела, – тем утром на озере. Трех человек, сидящих в лодке. Одну женщину и двух мужчин, гребущих к берегу. Одетых донельзя странно. А вернее, облаченных в старинные наряды.

Такие не носят уже много веков.

И дальний берег озера выглядел тогда иначе: ни кафе, ни лодочного сарая, ни яхт-клуба. Только сгрудившиеся хижины. Как будто туман смыл все, что было знакомо, и породил что-то новое. Выпив вино, Тильда решила: горе в конце концов помутило ее разум. Она просто начала терять рассудок. Такой вывод не принес ей никакого успокоения. Единственное средство опровергнуть его – отправиться на северный берег и убедиться, что там царит та же нормальная безвкусная дешевка с хот-догами и гребными лодками напрокат. Что ее галлюцинация, если это и впрямь галлюцинация, – плод воспаленного ума. Несколько месяцев назад психолог, который, по идее, должен был помочь Тильде справиться с горем, порекомендовал воспринимать невыносимо яркие воспоминания о гибели Мэта как естественную часть скорби. Значит ли это, что ее последнее видение – часть этого процесса?

И вот Тильда, тепло одевшись, натянув на лоб шерстяную шапку, заправив светлую косу под воротник, шагает на дальний берег озера. Неуклюжая Чертополошка плетется за ней на старом кожаном ремне. Несмотря на позднюю осень, сейчас, в выходные, к озеру приехало много отдыхающих. Небольшая парковка забита почти полностью, и на стоянках полным-полно горных и гоночных велосипедов, владельцы которых либо доедают обед, либо подошли близко к берегу, чтобы лучше рассмотреть озеро. Гуляющие кормят семейство лебедей, в котором подросшие птенцы еще не полностью сменили оперение. Нахальные дикие утки вразвалку выходят на узкую асфальтированную набережную в надежде получить корку от сэндвича или вафлю от мороженого. Затюканная женщина старается увести отпрысков от кромки воды, заманивая их в кафе обещанием накормить хот-догами. Подростки снимают свои байдарки с трейлера.

Все выглядит вполне нормально. Люди из плоти и крови. Настоящие здания. Ну конечно, как же может быть иначе?

Тильда проходит мимо железобетонного лодочного причала и направляется к строению, расположенному на искусственном острове. В отличие от построек, возведенных на рукотворном острове, который насыпали здесь в давние времена, современное сооружение – одноэтажная хижина с тростниковой крышей, незастекленными окнами и кривыми стенами. Она предназначена лишь для того, чтобы гуляющие могли лучше рассмотреть озеро. Как и на древний остров, сюда можно попасть по деревянным мосткам. Сооружение покоится на сваях из толстых бревен. Стоя на огороженном дощатом настиле, который окружает хижину, Тильда испытывает странное ощущение – ей кажется, что она находится одновременно и на воде, и над водой. До нее доносится плеск воды о сваи. Под ней носятся по поднятым легким ветерком низким волнам лысухи и водные курочки, спешащие укрыться в растущем вдоль берегов тростнике. Чертополошка крадучись подходит к краю настила и, навострив уши, вглядывается в воду, следя за перемещениями водяной крысы, собирающей водоросли для гнезда. На противоположном берегу Тильда различает очертания церкви Святого Канога, дома Старой Школы и скрадка, из которого орнитологи-любители наблюдают за птицами. Это помогает ей сориентироваться и определить, где она стояла, когда увидела людей в лодке. Воздух сегодня чист, видимость прекрасная, и ничто не скрывает поросшие тростником берега, идущую вдоль них дорожку, пастбища, на которых мирно пасутся коровы, и небольшой лесок.

Рядом с Тильдой останавливается турист, рассматривающий озеро в дорогой на вид бинокль. Она берет на заметку, что надо бы поискать в нераспакованных коробках собственный бинокль. Проследив за взглядом любителя достопримечательностей, она замечает то, что привлекло его внимание. К западу от озера, примерно в сотне метров от берега, стоят микроавтобус и фургон. Рядом толпятся люди, хотя обычно там – никого. Это не кемпинг, однако Тильда различает большой шатер и рядом – две передвижные туалетные кабинки. Она не решается попросить у мужчины бинокль и вместо этого заставляет себя заговорить с ним.

– Не подскажете, что там происходит?

Не опуская бинокля, он отвечает:

– Это археологи. Парень, который выдает напрокат лодки, сказал: там ведутся какие-то раскопки.

Только после этих слов он поворачивается и смотрит на Тильду.

Смотрит. Отводит взгляд. И опять смотрит. Стандартная реакция номер три.

Подходит женщина, наверное, жена туриста. Она держит за руку маленькую девочку. Пока взрослые, чтобы прервать неловкое молчание, болтают о пустяках, ребенок открыто разглядывает Тильду из-под клеенчатой шляпки в цветочек. Она не отворачивается – ждет. Она надела контактные линзы, но уже несколько недель не наносит макияж – и сейчас очень заметны ее белые брови и ресницы. Наконец девочка, дергая мать за руку, громко спрашивает:

– Почему твоя собачка – на ремне? У тебя что, нет поводка? И почему у тебя такие странные глаза? Ты слепая?

Сгорая от стыда, родители пытаются сгладить простодушную бестактность ребенка.

– Простите, пожалуйста, – смущенно произносит женщина, невольно оттаскивая дочку на шаг назад.

– Ничего страшного, – успокаивает Тильда.

– Ей не следовало задавать вам подобные вопросы.

– В самом деле, все в порядке.

Девочка сдвигает брови, и клеенчатая шляпка съезжает ей на лоб.

– Мама, почему тетя так выглядит? И почему у собачки нет нормального поводка и ошейника?

Тильда смотрит на самодельный поводок Чертополошки, и ей приходится согласиться: пряжка ремня и впрямь выглядит неуместно на тонкой собачьей шее. Она опускается перед малышкой на корточки.

– Знаешь, ты права. Ей действительно нужен нормальный ошейник. И поводок. Я пойду и куплю их прямо сейчас. Как ты думаешь, какой цвет выбрать?

Ребенок серьезно обдумывает вопрос, потом уверенно говорит:

– Розовый.

– Хорошо, пусть будет розовый.

– Можно ее погладить?

– Думаю, ей это понравится.

Девочка подходит ближе, и ее нос оказывается лишь чуть выше плеча Чертополошки. Она ласково гладит собаку, причем обе, похоже, получают от этого немалое удовольствие.

Тильда выпрямляется, заученно улыбаясь.

Родители девочки вздыхают с облегчением. Неловкий момент остался позади. Маленькая семья уходит, девочка оборачивается и машет Чертополошке. Тильда переключает внимание на озеро. Археологи спускают на воду небольшую лодку и через равные промежутки расставляют что-то вроде буйков. Устремив взгляд на север, Тильда ясно видит в просвете между их лагерем и парковкой то, что осталось от первоначального насыпного острова. Теперь это маленький островок, и ничто не выдает его искусственного происхождения. Глядя, как он возвышается над блестящей на солнце водой, трудно представить: это единственный в своем роде остров в Уэльсе и ему больше тысячи лет. Сейчас он почти полностью зарос деревьями, а его обитатели – самые боязливые из водоплавающих птиц, пользующиеся тем, что это охранная зона. Растущие на острове дубы и ивы, на которых осталась редкая листва, красиво отражаются в воде. И Тильда представляет, как можно было бы использовать цвета и рисунки стволов и веток в работе. Ее давно не посещало вдохновение, ничто не подсказывало новых идей, и загоревшаяся где-то в глубине сознания искорка надежды немного поднимает ей настроение.

Может быть, мне поможет пейзаж, который я вижу сейчас. Эти искривленные ветви и неясно вырисовывающиеся стволы… мягкие серые тона, сливающиеся с тусклым золотом увядающих листьев. Я могла бы что-то из этого сделать.

Рядом без причины громко крякает дикая утка, и Чертополошка подпрыгивает от неожиданности. Тильда замечает, что собака слегка дрожит.

– Ты еще не совсем поправилась, да, бедная псина? Пойдем, купим в кафе чипсов.

Они проходят мимо магазина, продающего туристическое снаряжение, удочки и прочие товары для досуга. На двери нет таблички, гласящей, что вход с собаками запрещен – Тильда может войти туда вместе с Чертополошкой. Когда они покидают магазин, на собаке красуется ярко-розовый ошейник с рисунком из синих собачьих следов, и к нему прикреплен такой же поводок.

– Извини за цвет, – оправдывается Тильда. – Надеюсь, тебе стало комфортнее.

Чертополошка недоуменно смотрит на хозяйку, навострив уши и слегка склонив голову набок, но в остальном оставляет мнение при себе. Вместе они направляются домой.

Сирен

В единственной комнате моего дома царят тишина и покой. У меня нет украшенных богатой резьбой кресел, дорогих гобеленов или серебряных кубков. Я живу просто, но у меня есть все, что нужно. Никто не указывает мне, что делать и как. Я предпочитаю одиночество. Иные удивляются: у меня нет охоты жить на защищенном искусственном острове, в обществе людей, но зачем мне защита? Правда, есть и такие, кто желает изгнать меня, но они боятся действовать. И даже поборов страх, они все равно ничего мне не сделают, потому что в глубине души знают – я им нужна. Ибо разве я не защищаю их от бед?

Что же до общества… Я не нуждаюсь в обществе женщин, потому что никогда не встречала той, которая не сравнивала бы меня с собой и не считала, что должна мне завидовать либо, напротив, меня жалеть. Что касается дружбы с мужчинами… я позволю себе отдаться желанию, когда встречу человека, у которого достанет мужества обращаться со мной как с равной.

К тому же рядом со мной – видения. Когда они являются или я отправляюсь туда, куда другим путь закрыт, меня окружают удивительные создания как из прошлых времен, так и из грядущих. Они встречают меня радушно и дарят дружбу и мудрые советы. Как же я могу быть одинокой? С чего мне страдать от недостатка утешения и родственного тепла? На что мне сдалась любовь? Я знаю, к каким глупым поступкам она приводит даже самых стойких людей. Я видела, как здравомыслящие женщины теряли голову от красивых чужаков. Я удивлялась, глядя, как достойные мужи опускались, воспылав страстью к недостойным женщинам. Уж лучше я останусь в одиночестве, чем позволю кому-либо внести разлад в мою жизнь.

Холодными вечерами в маленьком домике уютно и тепло. Его толстые глинобитные стены изнутри потемнели от древесного дыма, а снаружи – от непогоды. Крыша с низкими свесами настелена из тростника, чтобы с нее скатывались дождевая вода и снег. Дверной проем летом завешивает коврик из овчины, а зимой закрывает деревянная дверь. В крыше оставлено отверстие, через которое выходит дым от огня в очаге. Утоптанный земляной пол, твердый и гладкий, я устилаю тростником с той стороны, где стоит мое ложе – дощатый топчан, на котором лежат набитый шерстью мешок и одеяло из овчины. В центре дома выложен очаг – круг из камней, где я поддерживаю небольшой огонь. Мне нравится жечь дрова из плодовых деревьев и душистые травы, чтобы наполнять комнату приятными ароматами. Этим вечером горит яблоневая ветвь, а над нею медленно тлеют веточки тимьяна. У меня есть деревянный табурет, два валика для сидения и простой коврик из овечьих шкур, на котором можно сидеть или полулежать. Над очагом установлен вертел – я могу поджарить птицу или кусок оленины или подвесить котелок, где тушатся мясо и овощи или кипят на медленном огне травяные отвары. В стоящем у стены сколоченном из грубо отесанных досок сундуке в чистоте и сухости хранятся ценные вещи: церемониальные одежды, серебряные украшения, жгуты из переплетенных полос кожи, которые я надеваю на голову, клинки для кровопусканий, кости для гадания, толченые пряности, настойки. Рядом с сундуком стоят два больших прочных сосуда: один – пустой, другой – наполненный медом, и неглубокий таз на случай, когда мне требуется теплая вода для промывания ран или другого врачевания. Остальное я вешаю на стены: головной убор из волчьей шкуры, посох, барабан, топор, корзинку из ореховых прутьев, бурдюк для воды. Мои сапоги стоят у двери: одна пара из мягкой кожи, вторая – из более толстой, для холодов. Рядом с ними на вбитом в стену деревянном гвозде я держу плащ с капюшоном из дорогой темно-красной шерсти – дар принца, преподнесенный от имени общины в знак благодарности за предсказание, которое спасло от разрушительных последствий сильной бури. Нынче вечером, когда я одна и чувствую себя покойно и свободно, я одета только в шерстяную тунику, не туго подпоясанную плетеным жгутом из сыромятной кожи, а из украшений на мне только нитка крашеных глиняных бус и браслет из полированного бараньего рога. Одна, я не заплетаю косы. Не имею обыкновения обильно украшать тело, когда не надо рассказывать о посетивших меня видениях. Отдыхая, я довольствуюсь самыми простыми украшениями и древними рисунками, вытатуированными на коже.

Я готовлюсь ко сну, когда до меня доносится звук шагов, приближающихся по тропинке. Я прислушиваюсь, склонив голову набок. Три человека. Один шагает дерзко, размашисто и шумно, как может шествовать только юнец, грубо будящий все и вся на своем пути. Остальные идут тише, видимо, это женщины. Я надеваю плащ и выхожу из хижины. Посетители окликают меня, чтобы предупредить о своем приближении – как будто я не знала об их приходе! Юнец – племянник принцессы Шон. Он похож на отца и тетку зелеными глазами и смуглым цветом лица. По-видимому, он сопровождает женщин, дабы предоставить им неоценимое благо своей защиты. Юноша отходит в сторону и останавливается – ноги расставлены, руки сложены на груди. В его позе полно заносчивости, но тело принадлежит мальчишке, не закаленному ни годами, ни храбростью, свойственной мужчине. Женщины выходят вперед. Обе закрывают лица капюшонами в слабой попытке замаскироваться. Их уловки не имеют смысла, если учесть дороговизну материи, из которой изготовлен плащ той, что выше ростом, и толщину стана ее спутницы. Последний недотепа, да еще находящийся в подпитии, и тот легко узнал бы их.

Я встречаю гостей с достоинством.

– Добрый вечер, принцесса Венна.

– Прости, что беспокоим тебя в столь поздний час, Сирен Эрайанейдд.

Называя меня полным именем вопреки обыкновению, она желает снискать мое расположение. Принцесса чего-то от меня хочет, это очевидно. Служанка Неста – я легко узнаю ее – топает ногами, пытаясь согреться, и ее хозяйка понимает намек.

– Мне хотелось бы поговорить с тобой. Может быть, в доме нам будет удобнее?

И теплее. Я киваю, открывая дверь, чтобы женщины могли войти, но качаю головой, когда вслед за ними пытается проследовать сын Родри.

– Мы будем чувствовать себя намного более защищенными, если ты останешься снаружи, дабы охранять нас.

Юноша довольно улыбается: ему не хватает мозгов, чтобы уловить насмешку, звучащую в моем голосе.

Пока мы стоим втроем, кажется, что в комнате слишком много народу. Я указываю гостьям на табурет и валики для сидения, и мы рассаживаемся. Женщины оглядывают мое жилище, Неста со своей всегдашней презрительной усмешкой, Венна – с приобретенной на практике невозмутимостью. Принцесса откидывает капюшон, обнажая уложенные на голове шелковистые косы, перехваченные на лбу плетеной повязкой, шитой серебром. Венна красива, но принц ее не любит. Интересно, терзает ли это ее сердце? Или его любовь нужна принцессе, чтобы еще больше укрепить свое положение? Зачем она пришла? И почему служанка согласилась сопровождать ее? Ненависть Несты ко мне известна всем. Она и сама вроде знахарки и повитухи. У нее можно получить снадобья из трав. Но все, разумеется, за соответствующую мзду. Неста все ценит в пересчете на звонкое серебро. Я для нее – соперница в деле врачевания. Кроме того, она завидует моему магическому дару и высокому статусу. Есть и еще кое-что – ей известны заклинания, призывающие темные силы. Опасная черная магия, плохо изученная и мало практикуемая в наши дни. Неста не имеет права применять свои черные навыки. Знание ядов и умение наводить порчу никого не расположат к себе. Я знаю: она завидует уважению, которое оказывают мне люди. Несту злит, что я занимаю ответственный пост. В действительности она – кузина своей госпожи и в качестве таковой не склонна к беспрекословному служению. Но принцесса все равно ей доверяет. Что же заставило дам нанести визит? Ведь у принцессы Венны тоже есть причины не выносить меня.

Я бросаю в огонь толстое полено, подняв небольшой сноп искр. На мгновение становится дымно, потом кора загорается, и пламя начинает жадно лизать дерево. Я поворачиваюсь к принцессе. Венна встречается со мной взглядом – она одна из немногих, кто на это способен – и начинает говорить. Голос ее ровен.

– Я не стану оскорблять тебя беседой о пустяках, Сирен Эрайанейдд. Я пришла сюда, ибо ты единственный человек, способный мне помочь.

Услышав эти слова, Неста начинает ерзать на своем месте, и ее и без того кислая физиономия мрачнеет еще больше.

– Что я могу сделать для тебя, принцесса?

Мгновение она колеблется, чуть заметно задержав дыхание, однако самообладание ей не изменяет.

– Принц Бринах и я поженились четыре года назад, но Бог до сих пор не послал нам детей.

Неста больше не может молчать:

– Я же говорила, моя госпожа, дело тут не во времени. Если бы ты следовала моим советам…

– С меня хватит твоих мерзких зелий и указаний, унижающих мое достоинство, – перебивает прислужницу принцесса Венна и поворачивается ко мне. – Принцу нужен наследник. И подарить его должна я.

Стало быть, она пришла за тем, что каждая женщина считает глубоко личным. Конечно, для принцессы продолжение рода – дело не только личное. И никто не знает об этом лучше, чем Венна. Ибо если нет ни любви, которая привязывала бы к ней принца, ни общего ребенка, единственное, что остается, – ненадежные узы политики. Если наш правитель сочтет, что лучше разорвать союз с родней жены, долго ли удержится на ней корона? Я знаю, чего стоило Венне искать помощи у меня. Ее могла бы остановить гордость. Или нежелание признаться в женской несостоятельности. Что за глупые мысли, ведь о ее бесплодии известно всем.

– Ты можешь помочь? Ты способна сослужить принцу эту службу?

Теперь я понимаю. Она умная женщина, нечего сказать! Доверив лечение своей хвори мне, она тем самым гарантирует себе защиту: если ей и теперь не удастся произвести на свет наследника, в этом можно будет обвинить меня. И в то же время принцессе известно: если я добьюсь успеха и она все-таки подарит мужу долгожданного ребенка, все лавры достанутся ей одной. Венну будут восхвалять и почитать, и ее положение упрочится раз и навсегда. Быть может, она даже завоюет любовь Бринаха. Но если она не родит, обвинят меня: принцесса наверняка пустит слух, что искала помощи у пророчицы. В этом случае ее больше не будут считать единственной виновницей того, что в их браке нет детей, и, может статься, принц Бринах перестанет считать мое общество таким желанным. Неужели это и есть тайный мотив? Тогда она в самом деле умная женщина, ибо я не могу ей отказать.

Я встаю и снимаю с крюка на стене нож. Женщины вздрагивают, их глаза расширяются, тела напряжены. Я быстро поворачиваю нож острием к себе, а рукоятью – к принцессе.

– Отрежь мне прядь своих волос.

Венна берет нож, и Неста начинает возиться со шпильками, которыми заколоты волосы принцессы.

– Ты должна сделать это сама, – объясняю я.

Она решительно срезает толстую прядь. Стало быть, хочет, чтобы магия сработала.

Я забираю локон и туго сворачиваю, затем беру из сундука маленький кожаный мешочек, кладу в него драгоценную прядь, затягиваю кулиску и опускаю в карман своей туники.

Я стою, и мои гостьи тоже поднимаются.

– У тебя будут какие-нибудь указания для меня? – спрашивает принцесса Венна. – Надо ли мне предпринять какие-то действия, что-либо…

Она опускает глаза, и на мгновение, в первый и единственный раз, под личиной важной высокопоставленной госпожи я вижу уязвимую молодую женщину.

Я качаю головой.

– Что должно быть сделано, сделаю я.

Мы выходим из хижины и видим Шона – он дышит на замерзшие руки и топает заледеневшими ногами. Юноша производит столько шума, что вряд ли бы он что-нибудь услышал, даже если бы к нам приближалось целое войско. Замечая нас, он снова принимает надменный вид и занимает свое место подле принцессы.

Женщины вновь надевают капюшоны. Принцесса Венна достает бархатный кошель и протягивает мне.

– Вот твоя плата за труды.

Хорошо, что темнота скрывает выражение моего лица. Повисает тишина: я охвачена яростью, а стоящая передо мною троица ждет ответ. Когда я наконец прерываю молчание, в моем голосе звучит гнев. Принцесса хорошо знает, как задеть меня, и нарочно делает это в присутствии племянника, чтобы тот рассказал об оскорблении Родри.

– Я тружусь для блага принца Бринаха. Ради его безопасности, ради его милости. Провидицу нельзя нанять за деньги. Мой дар не продается.

Яркую луну поглощает туча, придавая вес прозвучавшим словам, и окутывающая нас тьма сгущается. Больше нам нечего сказать друг другу. Принцесса подбирает с земли свою гордость, собирает прихлебателей и поворачивается в сторону возвышающегося на острове дворца. Я стою и смотрю, как троица растворяется в ночи.

Тильда

Затяжной моросящий дождь окрасил пейзаж в мутные серые тона, и Тильда рада: погода заперла ее в студии, где можно полностью отдаться работе. Однако тусклый дневной свет усугубил проблемы с электричеством – чтобы осветить помещение, Тильда вынуждена пользоваться свечами и фонарем «летучая мышь». Больше часа назад она поднесла спичку к дровам в печи, и теперь в студии достаточно тепло. Чертополошка, следующая за хозяйкой по пятам, словно серая тень, устраивается на расстеленном перед печкой лоскутном коврике. В студии царит уютная атмосфера. Тильда сидит на пыльном, испачканном глазурью стуле рядом с выходящими во внутренний дворик стеклянными дверями, держа на коленях альбом для эскизов, и пытается воспроизвести на бумаге те формы и очертания, которые видела среди искривленных ветвей деревьев, растущих на искусственном острове. Она набрасывает их быстро и уверенно – огрызок мягкого карандаша оставляет на бумаге толстые штрихи. Тильда старается вспомнить, как ветви сплетались и пересекались друг с другом.

Как будто зимние ветра завязали их в узлы.

Она намерена изготавливать фирменные, похожие на луковицы, горшки, украшая их затейливыми струящимися узорами. Она еще не решила, какие будет использовать цвета. Следует ли выбрать терракоту или лучше покрыть глину яркими глазурями? Она задумчиво грызет карандаш, вдруг ее взгляд отрывается от альбома и упирается в холодную бездействующую печь, чей вид заставляет Тильду признать неоспоримый факт – без надежной подачи электропитания она не рискнет обжигать горшки, на которые будет потрачено столько труда.

Нет электричества – нет обжига. Нет обжига – нет горшков. Нет горшков – нет денег.

Она хмурится, закусив деревянный карандаш, не желая слушать внутренний голос, внушающий, что делать наброски бессмысленно: при нынешнем положении вещей она не сможет воплотить замыслы в готовые керамические изделия. Вздохнув, Тильда отворачивается от обжиговой печи и, щурясь, сморит в окно. Дождь стихает, серая туча начинает рассеиваться. Озера почти не видно, однако отблески солнца на вершинах возвышающихся за ним гор говорят: погода медленно улучшается. Она оставляет альбом на полу, вспомнив, что хотела найти бинокль. Почему бы не начать поиски со стоящей в углу студии груды коробок? Тильда открывает и закрывает несколько штук, мысленно готовясь к тому, что найдет в них фотографии Мэта или какие-нибудь вещицы, напоминающие о времени, которое они провели вдвоем. Но к счастью, находит то, что ищет, уже через несколько минут. Стоя у панорамного окна, Тильда регулирует бинокль, наводит на озеро и рассматривает его и окрестности. Церковь найти легко: ее темно-серая башня заметно возвышается над почти монохромным ландшафтом. Даже вода потеряла все оттенки и стала похожа на расплавленный металл, усеянный расплывчатыми точками водоплавающих птиц. Остров кажется сегодня таким же бесцветным, как и все остальное, и даже сильные линзы бинокля не помогают Тильде разглядеть ни одной полезной детали.

Краем глаза она различает какое-то движение, наводит бинокль на западный берег озера и видит микроавтобус, едущий по тряской дороге к месту археологических раскопок. Тильда вспоминает, что первый раз видела его, когда ходила на людный северный берег. Мысль, чтобы таким способом раскопать прошлое, вызывает у нее одновременно любопытство и смутное чувство тревоги. Микроавтобус останавливается перед большим шатром, в котором, судя по всему, находится центр управления. Из автобуса высаживаются пять человек, им навстречу из шатра выходят двое: вместе группа идет к огороженному колышками участку, расположенному ближе к берегу. Тильда крутит колесико бинокля, чтобы держать эту сцену в фокусе. Фигурки низко наклоняются, и даже при тусклом свете сквозь моросящий дождь Тильда видит, что люди чем-то взволнованы – они возбужденно жестикулируют, кивают, показывают пальцами. Тильда удивляется человеческой способности так воодушевляться при виде обыкновенной ямы. Глаза начинают уставать от напряжения, с которым она вглядывается в далекие и размытые фигуры, как вдруг человеческое лицо заслоняет обзор. Оно настолько ужасно, настолько чудовищно и настолько близко, что Тильда кричит и роняет бинокль. Но за ту долю секунды, что она его видела, жуткие детали успели отпечататься в ее сознании: выпученные глаза, раздробленная челюсть, распухшая, покрытая кровоподтеками кожа, раскрытый в безмолвном вопле рот. Лицо так искажено и изуродовано, что Тильда не может понять, мужское оно или женское. Она пятится, ожидая, что человек, которому принадлежит этот ужасающий лик, стоит в нескольких дюймах от нее с другой стороны стеклянных дверей. Но там никого нет. Только панорамный вид и стихающий дождь. Ее сердце бешено колотится, во рту пересохло. Тильда нервно оглядывается, но Чертополошка продолжает мирно спать. Бинокль лежит у ее ног. Она заставляет себя поднять его. Трясущимися руками Тильда снова подносит его к глазам, затаив дыхание.

Ничего. Только озеро. Поля. Деревья. Больше… ничего.

И снова она силится понять, что глаза – ее не заслуживающие доверия глаза – пытаются сообщать сознанию.

Неужели мозг становится таким же слабым, как и зрение?

Она наводит бинокль на искусственный остров, но он по-прежнему – спутанное переплетение неясных ветвей. Из облаков появляется стайка чаек и садится на воду. Местный фермер загоняет в коровник скот, и по пастбищу быстро бегают две черно-белые шотландские овчарки, собирая стадо. Археологи тем временем продолжают бурно восхищаться находкой. Все кажется абсолютно нормальным и обыденным. Все, кроме бешено стучащего сердца Тильды.

Ее нервы так натянуты, что, услышав звонок стоящего на верстаке телефона, она снова вздрагивает. Хватая трубку, Тильда немало удивлена тем, что аппарат до сих пор работает.

– Привет, крольчонок. – Голос отца, как всегда, несет с собой утешение. – Надеюсь, я не прерываю работу над шедевром?

Тильда закрывает глаза, представляя родное лицо, пытаясь вычеркнуть из памяти тот ужасающий лик и заменить его мягкими успокаивающими чертами отца. Она рада той нормальности, которую разговор с ним привнесет в ее жизнь.

– Нет, папа, ты ничего не прерываешь. Как у тебя дела? Как поживает мама?

– Все как всегда. Я только что решил один кроссворд и собираюсь начать другой, а твоя мать вышла, кажется, затем, чтобы поговорить с местными инженерами-технологами о запланированном их компанией гидроразрыве нефтеносного пласта.

– Бедные инженеры-технологи.

– Думаю, можно с уверенностью сказать: жители северного Сомерсета могут теперь спать спокойно.

– Хорошо, что маме есть чем заняться.

– Хочешь сказать: есть чем заняться, помимо нас с тобой? И то правда. Она даже оставила меня без помех смотреть матч по регби. – Он замолкает, потом спрашивает: – А как ты, Тильда? Как идут дела на вершине горы?

– Это всего лишь холм, папа, и я живу далеко не на самой вершине.

– Все равно, у тебя нет соседей, мимо мало кто ходит…

– Со мной все в порядке. Не беспокойся.

– Боюсь, где-то в пунктах моего родительского контракта записано: часто волнуйся по поводу благополучия своего потомства.

Тильда закусывает губу, понимая, что не может рассказать отцу о том, что видела. Вернее, о том, что, как ей кажется, видела. Или о том, что в коттедже нет электричества. Или о том, что всего несколько минут назад ее до смерти напугало что-то, чего на самом деле здесь вовсе не было.

– Со мной все хорошо, правда.

– Ты всегда так говоришь.

– Говорю, потому что со мной всегда все хорошо.

Оба знают, что это неправда, но Тильда обожает отца и не хочет, чтобы он беспокоился. Он позволяет ей повторять это снова и снова, потому что любит дочь и не хочет заставлять ее говорить о тяжелых вещах. И за это она любит его еще сильнее.

– Мать говорит, что надо тебя навестить.

– А-а…

– Вот именно, а-а. – На линии начинаются помехи, но Тильде кажется, что она слышит в голосе отца улыбку. – Все равно, крольчонок, мне было бы приятно повидаться.

Тильда улыбается. Улыбается при мысли, что скоро увидит отца, даже если ради этого придется смириться с приездом матери. Улыбается, услышав свое ласкательное имя. Имя, которое отец дал, когда она подросла и стала задавать вопросы о своей внешности, о том, как отличается от других людей, о том, что считается безобразным, а что – красивым. Он тогда отвел ее в зоомагазин и помог выбрать питомца – белоснежного кролика с розовыми глазками. Оба согласились, что он – самое красивое создание, которое они когда-либо видели.

А потом Тильда радуется от облегчения, внезапно обнаружив, что еще может улыбаться.

– Если вы приедете, это будет замечательно, папа. Правда. Я буду очень рада тебя видеть.

Когда Тильда кладет трубку, она чувствует себя намного увереннее. Дождь наконец полностью прекратился, и она решает, что пробежка прогонит дурные мысли и поможет стать сильнее.

Размеренный ритм бега настраивает ее на созерцательный лад. Физическая нагрузка, дающая ощущение благополучия, и окружающий пейзаж, заметно улучшающий настроение, проливают бальзам на измученный разум Тильды и взбадривают ее тело.

Она вприпрыжку сбегает с холма, пересекает дорогу, проносится мимо церкви и заставляет себя возвратиться на то самое место, где ей привиделись люди в лодке. Сегодня тумана нет, но погода, начавшая было улучшаться, похоже, передумала: когда Тильда добегает до южного берега озера, шумит ливень. Тонкая ткань спортивного костюма моментально насыщается влагой, и Тильда мысленно ругает себя за то, что не надела непромокаемую куртку. Ветра нет, и дождь с силой обрушивается на озеро, поверхность которого кипит и поет. Вскоре видимость сокращается до нескольких шагов, и Тильде приходится замедлить шаг.

Беги размеренно, беги уверенно. Голова опущена, руки работают. Нет нужды торопиться. Тебе не от чего убегать. И не к чему спешить.

Постепенно отделываясь от воспоминаний о том страшном лике, который так напугал ее в студии, Тильда скорее улавливает, чем видит, какое-то движение в воде, справа от себя. Боковым зрением, не отваживаясь повернуть голову, она следит за полоской ряби. Ее раздирают противоположные желания: одно – ускориться и отбежать как можно дальше от того, что движется под водой; другое – остановиться и встретиться с опасностью лицом к лицу. Она стоит неколебимо, подбоченившись, и выглядит более храброй, нежели чувствует, наблюдая за испещренной каплями дождя поверхностью озера, под которой что-то движется, поднимая небольшие волны. Дождь еще сильнее искажает реальность. Тильда вытирает лицо, полная решимости увидеть то, что покажется из воды, что бы это ни было. Медленное движение маленьких водоворотов и завихрений прекращается. Вода теперь колышется всего в нескольких метрах от места, где стоит Тильда, затаив дыхание и сжав кулаки.

Чем бы это ни оказалось, пусть оно будет реальным! Хватит с меня призраков. Хватит с меня безумия.

Дождевая вода затекает в глаза, течет по щекам, каплями стекает с подбородка. Тильда пристально смотрит на бурлящие воды – и вот оно появляется на поверхности. Что-то темное. Что-то гладкое, отражающее тусклый серебристый свет наполненного влагой дня. Тильда ахает – она вдруг оказывается лицом к лицу с дайвером, в гидрокостюме, маске, с дыхательным аппаратом. До сих пор Тильда не знала, чего ожидала или боялась – но явно не появления этой нелепой фигуры, которая сейчас вынимает изо рта трубку и поднимает на лоб маску. Дайвер – молодой человек, очень смуглый, зеленоглазый – приветливо улыбается.

– Доброе утро! – окликает он ее, перекрикивая шум дождя. Он направляется к берегу, шлепая по илистому дну. – Слишком дождливо для пробежки, – говорит он, глядя на промокшую до нитки Тильду. – Вам стоило купить такой же костюмчик, как у меня, – добавляет дайвер, показывая на гидрокостюм.

Внезапно охватившее Тильду невыразимое облегчение вытесняет и напряжение, и страх, но оставляет ее совсем без сил. У нее совершенно нет настроения вести шутливую беседу с незнакомцем.

– Не думаю, что вы можете что-то там разглядеть, – говорит она, показывая на озеро. – Должно быть, там грязно и темно, к тому же вода бурлит под дождем.

Он поднимает и показывает большой фонарь для подводного плавания, заставляя ее чувствовать себя немного глупо.

– А что вы ищете?

– Ну я все равно не узнаю, пока не найду.

Она кивает, решив, что отдала долг вежливости и теперь может двигаться дальше. Но когда Тильда поворачивается и возобновляет бег, дайвер начинает быстро плыть рядом.

– Вам стоит попробовать заняться подводным плаванием. Под водой здорово.

– Я предпочитаю передвигаться по суше, – парирует она, не зная, остаться или бежать дальше.

– По-вашему, это можно назвать сушей? По-моему, она не очень-то суха.

Эти слова заставляют Тильду смутиться – она представляет, как сейчас выглядит: промокшая насквозь, раскрасневшаяся от бега, в прилипшей к голове вязаной шапочке.

Словно почувствовав ее неловкость, молодой человек предлагает:

– Если хотите, я могу вас подбросить. – Он указывает во мглу, и Тильда различает небольшую лодку с подвесным мотором, которая покачивается совсем близко, за его спиной.

Лодка стоит на якоре, чтобы дайвер мог вернуться на нее после погружения. Тильда наблюдает, как он подплывает, хватается за край борта и, подтянувшись, забирается в нее. Лодочка неистово раскачивается, но после того, как он влезает, выравнивается. Дайвер снимает баллоны с кислородом и стягивает резиновый наголовник, обнажив густую копну черных кудрей.

– Давайте. Я перевезу вас через озеро.

Она качает головой.

– Спасибо, не надо. Я хочу завершить пробежку.

– Если хотите, могу подвести лодку ближе к берегу, и вам не придется добираться до нее вплавь. Хотя, по-моему, промокнуть еще больше вам все равно не удастся.

Его поддразнивание начинает раздражать Тильду. Она осознает, как жалко сейчас выглядит, а теперь дайвер заставляет ее чувствовать себя еще и глупой. Скоро молодой человек сообразит, что она боится воды. И тут Тильде приходит в голову ошеломляюще безумная идея, которая заставляет пульс участиться и наполняет ее странным волнением.

Сумасшедшая. Все дело в том, что ты провела слишком много времени в одиночестве. Это не сработает. Ты не сможешь этого сделать. Или все-таки сможешь?

Она старается успокоиться. Не имея ясного представления, что делает, но нарисовав в воображении конечный результат, Тильда сосредоточивает все внимание на лодке. Она ни слова не произносит про себя и не шепчет никаких фраз. Она стоит неподвижно, сконцентрировавшись на конкретных вещах: месте, моменте и отчетливо представляемом желании. И вдруг, словно повернув в замке ключ, щелкнув переключателем и замкнув электрическую цепь, Тильда понимает – получилось! Она так ошеломлена этим внезапным, но точным знанием, что у нее вырывается отрывистый смех. Дайвер смотрит на нее – он озадачен. Тильда прощается взмахом руки и поворачивается, чтобы бежать дальше. Он кричит ей вслед:

– Ну что, увидимся на том берегу?

Но она качает головой и бросает через плечо:

– Только если вы намерены отправиться туда вплавь.

Она бежит по идущей вдоль берега тропинке, и звук ее шагов сопровождается звуками незаводящегося мотора. Дайвер пытается неоднократно запустить его, но терпит неудачу.

Тильда знала: у него ничего не выйдет. Только добравшись до ступенек перехода через живую изгородь, ведущего к узкой дороге, и отбежав на достаточное расстояние от лодки, Тильда мысленно отпускает образ неработающего лодочного мотора. Она освобождает его от своей хватки, избавляет от своего влияния. Следует небольшая пауза, потом становится слышно, как молодой человек дергает заводной трос, и Тильда позволяет себе улыбнуться, слыша, как мотор наконец оживает.

Сирен

Я жду, когда солнце окажется в зените, потом беру корзинку и направляюсь в лес на южном берегу озера. Сегодня сухо, день выдался теплым для этой поры года. Другие люди, несомненно, радуются ярким солнечным лучам, но для меня это настоящее испытание. Я одета в плащ с капюшоном, дающим глазам, чувствительным к резкому свету, хотя бы какую-то тень. Я иду по заливным лугам, и чем дальше отхожу, тем тише становятся звуки, доносящиеся с искусственного острова. С каждым шагом детский смех, стук кузнечного молота, крики пастуха, сзывающего коров, замирают, сменяясь менее назойливыми звуками рощи. За деревьями в государстве заботливо следят. Ни одно из них нельзя срубить без дозволения принца, так что для постройки домов всегда есть толстые бревна, для изготовления луков – тонкие ясени, и дрова, чтобы холодными ночами людям на острове и в прибрежной деревне было тепло.

На ветвях осталось совсем мало листьев, но освещение все равно меняется, когда я перехожу с пастбища под сень высоких деревьев. Солнечные лучи рассеиваются здесь достаточно, чтобы я могла опустить капюшон. Но я по-прежнему чувствую солнечное тепло на лице и решаю: вернувшись домой, приготовлю мазь из ромашки и меда, предохраняющую кожу от появления волдырей. Земля в роще все еще покрыта густым переплетением растений: сныть, ежевика, плющ, остатки иван-чая – все они напирают друг на друга в борьбе за лучшее место. Над моей головой птицы вовсю пользуются преимуществами хорошей погоды. На дубовом суку сидят три ленивых вороны – расправили крылья, чтобы тепло проникало в их плоть сквозь блестящие черные перья. На кусте остролиста упитанный самец малиновки, полный осознанием собственной важности, распевает, предъявляя претензию на свою территорию и отваживая всех соперников. На высоте моих коленей пролетает самка черного дрозда – вопреки названию, скорее коричневая – и трелью предупреждает собратьев о моем приближении. Насколько мелодичнее звучат голоса лесных птиц по сравнению с голосами водоплавающих!

Гуси и утки издают резкие крики, в которых нет ни капли сладкозвучия, меж тем как обитатели леса искусны в пении.

Я опускаю глаза и начинаю осматривать поросшую папоротниками землю в поисках лесных подношений, необходимых для видений и заклинаний, касающихся принцессы. Мой дар двойственен. Я умею входить в транс, и в этом состоянии, если пожелают боги, ко мне может прийти видение. Оно предскажет будущее, или ответит на вопрос, или подскажет, что делать. Иногда видения случаются, когда я гляжу на танцующее пламя очага или на лунный свет, отражающийся от поверхности озера. Они могут явиться незваными гостями, или я могу позвать их сама, но в таком случае предпочитаю пользоваться помощью определенных грибов или трав. Сегодня я ищу ярко-красные шляпки ведовских мухоморов. Я сварю их в молоке на медленном огне и выпью отвар, погрузившись в молчаливое созерцание. Самое главное – точно рассчитать количество грибов. Положишь слишком мало – видение не придет. Слишком много – питье окажется смертельным.

Вторая часть моего дара – колдовство, поэтому меня и называют ведьмой. Иные плюются, выговаривая это слово, другие произносят его лишь шепотом. Но мне до этого дела нет. Способность к колдовству я получила от матери, а она – от моей бабушки. Все мы были рождены, чтобы жить при лунном свете. Наша отличительная особенность – серебристые глаза и белые, как молоко, волосы. Наше чародейство и другие дары порождены озером – мы хорошо знаем, как пользоваться его чистой водой и растущими на берегах растениями и грибами, чтобы лечить болезни и колдовать. Но только мне было дано вызывать Аванк – древнюю и мудрую мать озера, которая живет в его холодных глубинах. Как же матушка гордилась, узнав, что меня одарили боги! Какая честь, говорила она, быть избранной.

Мое искусство позволяет действовать в соответствии с видениями, и за это и я, и те, кому я нужна, должны быть благодарны. Принцесса Венна подверглась влиянию снадобий или иных средств Несты. Некоторые из них, вероятно, могли бы помочь, если бы проблема принцессы была проста. Но я подозреваю: подарить принцессе способность к деторождению будет нелегко. Возможно, на это не хватит даже моих способностей. Но я все-таки попытаюсь ей помочь. Ради моего принца. И ради поддержания моей репутации.

Я срываю немного влажного мха, кладу его в корзинку, потом собираю побеги дубровника с мелкими листочками, прячущиеся в тени других более высоких и настойчивых растений. Когда я низко склоняюсь, в нос ударяет мускусный аромат влажной почвы и гниющих стеблей более нежных трав, которые на зиму уходят под землю. В такой теплый день, как сегодня, эти запахи сильны, остры и напоминают о холодных суровых месяцах, которые скоро придут.

На поляну медленными прыжками выскакивает серый кролик с блестящими глазками. Он думает об одном – как бы попировать, и поэтому меня не замечает. А если и заметит, то не испугается. Он признает во мне родственную душу добытчика. Он не так силен и не так быстр, как его брат-заяц. В его уязвимости есть что-то, вызывающее у меня смутное предчувствие беды, однако я люблю его племя. И как не любить? Внезапно кролик напрягается, поднимает голову и резко прекращает щипать траву. Еще секунду он остается таким же неподвижным, как сухой сук за его спиной, затем его ушки подергиваются, и в мгновение ока он, мелькнув серым пятном, убегает вскачь. Вот он здесь, миг – и его уже нет. Был – и исчез. Я, как и он, слышу: приближается всадник. Копыта коня стучат глухо, медленно и тяжело. Я выпрямляюсь, но не поворачиваюсь. Вскоре доносится звяканье железных удил, которые грызет этот конь и скрип дорогой кожи седла. Вороны, хлопая крыльями, улетают прочь. Малиновка замолкает. Конь останавливается. Всадник спешивается.

Так и не повернувшись, я приветствую его:

– Твой конь движется слишком медленно, мой принц, так ты ничего не поймаешь.

По его голосу я слышу, что он улыбается.

– Я нынче не охочусь, моя пророчица.

Прошагав через подлесок, принц останавливается рядом со мной.

Только теперь я поворачиваюсь. Он одет в повседневное платье, волосы падают на лоб и частично закрывают темные глаза. Он не облачен в кольчугу, у него нет щита, но на поясе висит меч. Его улыбка становится шире.

– Стало быть, ты явился сюда проверить, не вторглось ли в твои земли иноземное войско? Боюсь, ты будешь разочарован, ибо за все утро я так и не увидела здесь ни одного викинга.

– Какой викинг отважится встретиться лицом к лицу с Сирен Эрайанейдд, даже если за его спиной идет целое войско?

Я смотрю в сторону, откуда явился принц, но не вижу там других всадников.

– Похоже, ты где-то потерял своих людей. Иные сочли бы это опрометчивым для принца.

– Я выехал один.

Я не спрашиваю его зачем. Вижу, он надеется, что спрошу, но я не стану играть в его игры. Я продолжаю собирать травы, как будто мне и дела нет до того, зачем он сюда приехал. Я знаю: он искал меня. Сердце бьется как бешеное, угрожая выдать мои чувства. Неужели он действительно меня знает? Знает, какие желание и тоска таятся в моей душе? Но если это правда, то зачем он меня мучает, ведь мы оба знаем, что никогда не сможем стать друг для друга чем-то большим, чем сейчас.

Бринах идет за мной.

– Неужто тебе не любопытно? Неужто тебе неинтересно знать, зачем твой принц оказался нынче в лесу один? А вот мне бы хотелось понять, что привело сюда тебя.

– Я делаю свое дело, – отрезаю я, бросая на него суровый взгляд через плечо. – И большинство здравомыслящих людей сейчас занимается тем же.

Принц отделывается смехом, не обращая ни малейшего внимания на мой упрек.

– Что ж, я скажу тебе, почему я здесь… Я увидел идущую по берегу озера одинокую фигуру и, к своему изумлению, узнал в ней свою провидицу. «Что это? – спросил я себя. – Что за крайняя необходимость заставила Сирен Эрайанейдд выйти из дома в самый солнечный день за много долгих недель?» Сирен, которая совершает вылазки почти исключительно при лунном свете?

Когда я не отвечаю на его вопросы, он продолжает:

– И тогда мне пришлось самому выяснять, что же заставило тебя покинуть свой одинокий дом. Что же позвало тебя в лес, когда солнце стоит так высоко и его лучи так резки и горячи?

Он встает прямо передо мной и пристально смотрит на мои волосы, в то время как лучи того самого солнца, о котором он толкует, падают сквозь ветви деревьев и освещают меня.

– Ты и сама как видение, – шепчет принц.

Знает ли он, что вчера его жена приходила ко мне за помощью? Вряд ли. Едва ли она обсуждала с ним этот вопрос. Ей и так пришлось пойти на унижение. Я могла бы признаться ему, что нынче собираю в лесу травы и грибы для того, чтобы вызвать видение и сотворить заклинание, дабы его семя наконец оплодотворило чрево жены. Могла бы. Но не скажу.

– Я занималась своей работой. Не мог бы ты, принц, отойти в сторону, чтобы я могла продолжить?

Но Бринах не двигается с места. Он протягивает руку и упирает ладонь в ствол березы слева от моей головы.

– Я просто хочу задержать тебя здесь еще немного, – мягко произносит он.

Я продолжаю стоять, уставившись в землю, меж тем он медленно и осторожно поднимает другую руку, касается моих светлых волос и, ведя по ним, доходит до моего плеча. Потом – до груди. Кончики его пальцев дотрагиваются до узкого участка обнаженной кожи в вырезе туники у моего горла. Его пальцы теплы.

– Ты… не похожа ни на кого. Ты словно ставший плотью лунный свет.

Я поднимаю голову и заставляю себя посмотреть ему в глаза. Он, не дрогнув, отвечает таким жадным взором, что на мгновение я пугаюсь: как бы моя решимость не поколебалась и я не забыла про осторожность, ненароком выдав силу собственных лихорадочных желаний. Но я не должна этого делать. Однако я не могу сейчас с ним заговорить, потому что разумом женщины владеет ее неверное сердце, а язык может легко разгласить все секреты!

Принц мгновение стоит молча, но потом слова неудержимым потоком срываются с его уст:

– Неужто тебе неведомо, что моя душа полна тобой? Когда со мною говорят воины, я слышу не их голоса, а твой. И вижу не их лица, а твое. И даже сон не приносит покоя, ибо в сновидениях меня неотступно преследует твой образ. О, что это за сны! В них есть только ты и я… наедине.

– Мой господин, негоже тебе говорить такое.

– Я должен признаться в том, что переполняет мое сердце, не то оно разорвется от муки!

– Ты принц и должен уметь властвовать над своим сердцем.

– Я не могу! Мое сердце полностью в твоей власти. Ты меня околдовала!

– Я бы никогда не стала так злоупотреблять своим даром!

– И все же это так. Независимо от того, вольно ты это сделала или нет. Я всего лишь мужчина, и я болен от страсти…

– Ты не просто мужчина! – настаиваю я. – Ты – принц, защитник людей, властитель земель. Муж своей жены.

– Да, так и есть, но я не могу хорошо исполнять все эти роли, когда душу терзает такая мука.

– Не говори мне о душе, мой принц. Думаю, то, что причиняет боль, лежит немного южнее твоего сердца.

– Неужто тебе так легко насмехаться над моими страданиями, Сирен?

– Я лишь пытаюсь напомнить тебе, кто мы есть. Ты – мой принц, – повторяю я, хотя уже не могу смотреть ему в глаза. – Я же – твоя провидица и твоя колдунья. Наши судьбы соединены, но только в этом. Я буду твоей советчицей и самой верной из всех твоих союзников, но я никогда не смогу разделить с тобой кров. Или постель.

Я толкаю его руку, пытаясь отойти, но принц быстрым движением прижимает меня к стволу дерева и припадает ко мне всем телом. Его горячее дыхание обжигает мою щеку, и я слышу настойчивый шепот.

– Тогда я буду встречаться с тобой в глуши лесов или на дарующих покой брегах нашего священного озера под покровом темноты. Там и тогда, где и когда захочешь, лишь бы ты больше не отвергала мою страсть!

Бринах видит, как я поворачиваю голову. Я знаю: он тоже услышал стук копыт галопом приближающейся к нам лошади. Его конь перестает щипать траву и ржет, почуяв соседа по конюшне. Принц, ругаясь, отстраняется от меня, когда на поляну выезжает дюжий всадник – его верный капитан Хивел Грифид. Я, выпрямившись, стою на месте, не поддаваясь желанию скрыться среди деревьев и веля сердцу биться ровнее.

– Мой принц! – окликает Бринаха Хивел, меж тем как его кряжистый конь замедляет бег и переходит на тряскую рысь. – Я не знал, что ты собираешься выехать, мой господин. Прошу прощения, что не сопроводил тебя.

– Не беда, Хивел, – бросает принц с нарочитой небрежностью, за которой скрывается подавленное смятение. – Мне пришла охота насладиться солнечным днем, столь редким в эту пору, и мой путь случайно скрестился с путем нашей провидицы.

Он показывает на меня, и капитан коротко кивает, бормоча приветствие, такое грубое, что, если бы обстоятельства нашей встречи были более официальны, он мог бы заработать пощечину.

– До свидания, и доброго вам обоим дня.

Не дав ни тому, ни другому ответить, я прохожу мимо терпеливо стоящего коня принца и как можно быстрее удаляюсь от сцены, полной такого сдерживаемого напряжения, что закипели бы воды озера. Приходится держать себя в узде, чтобы не пуститься бежать. Скорее, скорее обратно домой! Обратно в свое уединение. Туда, где мое место. Туда, где я буду одна.

Тильда

Тильда лежит в кровати и, не в силах заснуть, слушает вой ветра, который набирал силу всю ночь. В коттедже стало заметно холоднее, и пришлось искать дополнительные одеяла. Есть что-то особенно приятное и уютное в том, чтобы в стылой комнате лежать в теплой постели под тяжелыми одеялами. Дни стали короче – теперь она все чаще работает в студии при неровном свете свечей и фонарей «летучая мышь». Тильда больше не пыталась включить в доме электричество или вызвать Боба, чтобы он починил щиток, потому что в глубине души знает – это бесполезно. И знает, что причиной тому – она. Каким-то образом скачки напряжения, вызывающие перегрузку и отключение системы электропитания, порождаются ею самой. Точно так же она заставила остановиться часы профессора. И вывела из строя мотор на лодке дайвера.

Правда, в последнем случае я сделала это намеренно. Жаль, я не могу ничего починить, а только сломать.

Из угла комнаты доносится тихий шум – Чертополошка царапает подстилку, пытаясь устроиться поудобнее. Тильда всеми силами старалась убедить собаку не подниматься в спальню на второй этаж, говоря, что в кухне у дровяной печи ей будет теплее, но Чертополошку сильно расстроило расставание с хозяйкой. Пришлось пожертвовать лишнее пуховое одеяло, чтобы собака могла спать на полу у изножья кровати. Из окна видно, что ветер унес прочь последнее облако. В комнату льется свет полной луны. Тильда давно перестала задвигать занавески. Она все больше привыкает пользоваться тем количеством дневного света, который оставила ей природа, и следовать ритму коротких зимних дней. Шокированная, она замечает: в серебристом свете луны ее дыхание образует редкие облачка.

Если станет еще холоднее, нам с тобой придется спать на первом этаже.

Тильда смотрит на собаку. Даже в царящем в комнате сумраке видно, что бедная зайчатница дрожит от холода.

– Давай, девочка. Иди сюда, худышка, – говорит наконец Тильда, хлопая по кровати рядом с собой.

С удивительной легкостью, не нуждаясь в дальнейших уговорах, Чертополошка, виляя хвостом, запрыгивает на кровать.

– Что ж, похоже, ты совсем поправилась, да? Хочешь побегать со мной завтра утром?

Тильда ерошит шерсть собаки. Чертополошка укладывается рядом, согревая своим теплом и спасая от сквозняков. Псина зарывается в постель поглубже и смотрит на хозяйку с обожанием и доверием, которые трогают ту до глубины души. Поскольку раньше Тильда никогда не жила в доме с собакой, ее часто удивляют простые радости, которые дарит человеку этот симбиоз. Бархатная мягкость пушистых настороженных ушей Чертополошки, ее молчаливое, но внимательное присутствие в студии – все это небольшие, но реальные утехи.

Наконец они засыпают тревожным сном. Тильду беспокоит пронзительный вой ветра, к тому же она не привыкла делить постель с собакой. Всякий раз, когда Тильда двигается, пусть даже чуть-чуть, Чертополошка тоже меняет положение и опять прижимается к ее телу. Тильда вспоминает, как крепко спал Мэт, почти не шевелясь всю ночь. Она вдруг замечает: мысли о нем больше не вызывают физической муки. Привычного укола боли, который до этого момента она чувствовала всякий раз, думая о муже, теперь нет. Осознание этого порождает у нее неоднозначные чувства. Конечно, она испытывает облегчение, но также и странное чувство вины, как будто, не испытывая боли, позволяет Мэту стать менее важным.

Но почему именно теперь? Теперь, со всеми этими странностями, которые творятся вокруг… Разве сегодня он не нужен мне больше, чем когда-либо прежде?

Но Тильде слишком хочется спать, чтобы во всем этом разбираться. Когда она не позволила завести лодочный мотор, когда отважилась использовать непонятную силу, которая вдруг пришла к ней из ниоткуда, Тильда сначала ненадолго испугалась, но потом, к своему изумлению, ощутила пьянящее чувство веселья. И чувство собственной мощи.

Почувствовала ли я себя счастливой? Да, еще бы! Счастливой. Здесь. Вот так.

Ее нисколько не напрягает жизнь без электричества, хотя она знает: родители придут в ужас. И еще надо приобрести неэлектрическую обжиговую печь. Невероятность и фантастичность происходящего беспокоят Тильду куда меньше, чем можно было бы ожидать. Что действительно ее тревожит, заставляет вздрагивать от любого внезапного шума и вызывает учащенное сердцебиение – это то необъяснимое, что она порой видит боковым зрением. Согреваясь под теплыми одеялами, чувствуя, что рядом лежит Чертополошка, слушая, как завывает ветер в трубах, она заставляет себя мысленно перечислить все то, что она видела и чему не находит объяснения.

Кошмары наяву, в которых она с ужасающей ясностью, в деталях видит гибель Мэта.

Тильда формулирует эту мысль спокойно и признает: несмотря на то что эти воспоминания сделались более яркими, когда она только переехала в коттедж, теперь они уже не так ее мучают. Собственно говоря, она уже и не помнит, когда это происходило в последний раз.

Люди в лодке.

Они казались такими реальными. Даже сейчас, хотя двое мужчин, которые гребли, сидя спинами к ней, помнятся смутно, она ясно видит ту поразительно красивую женщину, которая глядела прямо на нее и наверняка ее тоже заметила.

Но кем она была? Она казалась молодой и в то же время какой-то древней. Может быть, это был призрак? Значит ли это, что на озере обитают привидения?

Когда Тильда мысленно произносит последнее слово, в ее памяти всплывает чудовищное лицо, которое совсем недавно заполнило собой все поле ее зрения. Лицо, отличное от прекрасных и безмятежных черт той женщины. Такое близкое, такое пугающее, такое злобное. Если бы Тильду когда-нибудь попросили вообразить, как может выглядеть страшный призрак, она представила бы его именно так. Она поворачивает на подушке голову, инстинктивно пытаясь отвести глаза от образа, который возник в памяти, но понимает: он не исчезнет. И вместо того чтобы зажмуриться, она смотрит на спящую собаку, гладя ее серую шерсть.

Ты тоже видишь их, девочка? Тоже видишь этих призраков? Или же их вижу только я?

Тильда пытается мыслить логически. Люди живут на озере уже много веков. И вполне естественно, что по нему бродят неприкаянные души. Она всегда чутко реагировала на зловещую атмосферу, царившую в некоторых местах. Подростком ее легко было напугать, но раньше она никогда не считала себя человеком, которому являются привидения. Но, переехав в Тай Гвин, она стала реагировать на такую атмосферу еще более чутко, чем прежде. Теперь она видит то, чего не может рационально объяснить. Здесь все другое. Правда, год, который она провела в доме родителей, пытаясь оправиться после смерти Мэта, был заполнен такими яркими видениями момента гибели мужа, что иногда ей казалось: от горя она потеряла рассудок. Но пока она жила в Сомерсете, ее присутствие там не вызывало перебоев с электричеством. И не приводило к поломкам других машин. И там она ни разу не видела привидений. И никогда во время бодрствования не сталкивалась с людьми, которые казались настоящими, хотя она точно знала: на самом деле они нереальны. Одно очевидно – все изменилось, когда она переехала в коттедж. Необъяснимое начало преследовать ее только после того, как она поселилась рядом с озером. Стало быть, призраки, если это и в самом деле они, происходят именно из этих мест.

Потому что даже призраки наверняка берут начало в чем-то реальном.

За окном не страшащийся привидений черный дрозд объявляет о начале нового дня. Тильда садится на кровати, преисполненная решимости отыскать скрывающееся за странными событиями рациональное зерно. И найти, наконец, объяснения. Она уверена – ответы на вопросы, которые она не смогла пока ясно сформулировать, связаны с озером, его историей и населявшими его берега людьми. И удача или что-то похожее не нее уже свела ее с человеком, который поможет раскрыть тайны прошлого.

– Пошли. – Тильда толкает локтем Чертополошку. – Слабое свечение на горизонте и есть то, что в этих краях считается восходом. Это наилучшее время для пробежки – если ты согласна отправиться со мной, поторопись.

Ветер прекратился, сменившись легким морозцем. Тильда надевает самую теплую беговую толстовку с начесом и обматывает шею шарфом, защищающим от ледяного воздуха. Затем застегивает на Чертополошке розовый ошейник с поводком, и они не спеша выбегают из коттеджа. Собака, похоже, вполне поправилась и полна желания побегать. Вскоре они легко мчатся по земле, покрытой инеем. Когда встает солнце, зимний пейзаж начинает сверкать тысячами ледяных искр – и озеро, и окружающие его поля становятся красивыми, как картинка. Тильда выбирает кратчайший путь, время от времени посматривая на четвероногую спутницу и ища в ее беге малейшие признаки усталости или хромоты. Но собака бежит рядом в одном ритме с хозяйкой, не забегая вперед и не натягивая поводка. Когда они подбегают к скрадку для наблюдения за птицами, Тильда видит выходящую из него фигуру и сразу же узнает в ней профессора Уильямса. Она приветственно машет и останавливается, чтобы подождать его, стоя на тропинке. Профессор машет в ответ. Бинокль висит у него на шее. Несмотря на свой почтенный возраст, профессор движется быстро, и с каждым широким уверенным шагом его палка твердо вгрызается в грунт.

– Доброе утро, – окликает его Тильда. – Вы сегодня рано.

– Зимний рассвет – прекрасное время для наблюдения за пернатыми. Перелетные водоплавающие птицы улетели или, наоборот, прилетели и устроились на новом месте. Но робкие новички все равно предпочитают просыпаться пораньше и искать корм, чтобы избежать встречи со своими более шумливыми и смелыми соседями. – Он показывает на собаку. – Я вижу, у вас появилась новая подружка.

– Ее зовут Чертополошка. Она… долго болела. Это ее первая пробежка.

Профессор Уильямс дотрагивается до края полей твидовой шляпы.

– Счастлив с тобой познакомиться, – обращается он к собаке, которая в ответ вежливо виляет хвостом.

– Я рада, что встретила вас, – пользуясь удобным моментом, говорит Тильда. – Мне хотелось бы расспросить вас об озере. О его истории. Может быть, уделите мне время?

– Моя дорогая девочка, ну конечно. Ничто бы не доставило мне большего удовольствия. Выпьем чаю? У меня как раз все приготовлено для розжига камина. На его фоне ваша зайчатница будет выглядеть просто великолепно.

– Моя кто?

– Ваша собака – помесь шотландской овчарки и борзой. Ведь это охотничья собака, не так ли? Предназначенная для охоты на зайцев?

– Ну, по идее, да. Но у нее не очень-то получалось.

– Возможно, это и к лучшему. Здесь и без того осталось мало зайцев. Но выглядит она как зайчатница.

– Думаю, на самом деле ей нравится лежать перед огнем в камине, как тем собакам, что изображены на картинах старых мастеров. Ну вы знаете, дорогие ковры, оленья голова на стене и борзые, устроившиеся там, где теплее всего.

– В такой холодный день и после пробежки? Я не могу ее за это винить.

Благодаря успокоительному воздействию общества такого здравомыслящего человека, как профессор, Тильда почти забывает о его напольных часах и вспоминает о них, стоя в коридоре дома Старой Школы. Увидев, что они снова идут, она торопливо проходит в гостиную, надеясь: если она будет сидеть там, часы не сломаются. Профессор Уильямс чиркает длинной спичкой, поджигает аккуратно скрученную бумагу, лежащую рядом со щепками и углем, и камин загорается. Оставив Тильду рассматривать старинную карту озера, которая все так же расстелена на письменном столе, профессор удаляется на кухню, чтобы приготовить чай. Чертополошка, довольно вздохнув, растягивается на коврике перед камином. Тильда изучает выцветшую от времени искусно нарисованную карту озера и его окрестностей, всматриваясь в подробности ландшафта. На штампе картографа стоит год – 1908, что объясняет отсутствие на карте многих знакомых зданий, особенно на северном берегу, который облюбовали туристы, но в основных чертах общая картина с тех пор мало изменилась. Тильда сразу же, как и в первый раз, находит на карте церковь Святого Канога, неподалеку от нее – дом Старой Школы и немного поодаль – дом приходского священника; все они находятся на безопасном расстоянии от берега озера. Искусственный остров отмечен как необитаемый. Дальше, на противоположной стороне, изображена деревня Ллангорс – еще одна церковь, два постоялых двора, лежащая в низине ферма и россыпь домов. Тильда внимательно изучает карту, не зная, что надеется найти.

Нормальная карта обычной местности. Пожалуй, слишком современная, чтобы найти на ней белые пятна, которые на старинных глобусах и картах обозначались надписью «Далее драконы» или рисунками тех же драконов или других мифических существ.

Профессор быстро возвращается с чаем и угощением: ему явно не терпится поговорить на любимую тему.

– Какой период интересует вас больше всего? – спрашивает он, опуская поднос на заставленный журнальный столик. – Эта карта прекрасно нарисована довольно известным картографом, но у меня есть и более старые издания. Но, может быть, вам больше подойдет книга?

Он берет с каминной полки очки в металлической оправе, надевает и начинает просматривать тома на ближайшей к нему книжной полке.

– У меня есть много книг, которые могут быть вам полезны. Сейчас… Вот «Озеро» Томаса Джонса. Написано, правда, скучно, зато текст заслуживает доверия. Разумеется, если вы ищете сведения об искусстве этих мест… возможно, для вашей работы…

Тильда невесело пожимает плечами.

– Честно говоря, не знаю, с чего начать. Думаю, мне хотелось бы узнать о людях, которые жили здесь давно.

– Насколько давно?

Она пытается припомнить людей в лодке, во что они были одеты, какие инструменты или оружие у них были при себе, но ее воспоминания туманны. Единственное, что она помнит ясно, – молодая женщина в капюшоне или шапке из шкуры какого-то животного, кожаных ремнях на ногах, с кожаными же плетенками в волосах… и с татуировками. Да, у нее были тату!

– Скажите, вам известно, жили ли здесь когда-нибудь люди, у которых были татуировки?

– Хм, по-моему, мне еще никогда не задавали этот вопрос! – Он тихо смеется. – Думаю, в наших краях и сейчас есть несколько молодых людей, украшенных подобным образом, но…

– Те татуировки, которые интересуют меня, были не цветные, а просто черные. И изображали не конкретные предметы, а узоры. Что-то похожее на переплетение ветвей или виноградных лоз.

– Похоже на кельтские узоры. В таком случае, – Профессор протискивается за диван, к еще одной полке, – вам стоило бы взглянуть на «Кельтскую Британию» Бартлетта. Он несколько многословен, но зато хорошо осведомлен. И в книге есть много иллюстраций.

Он снимает с полки толстый том, сдувает с него несуществующую пыль и приносит Тильде.

– Думаю, такой художнице, как вы, они будут полезны.

– Спасибо, – благодарит Тильда, листая страницы и просматривая рисунки. – Да, именно такие. Точно такие.

Она еще секунду листает книгу.

– А те люди, у которых были подобные татуировки, – когда они здесь жили?

– Трудно сказать точно. Видите ли, кельтские узоры вроде этих использовались на протяжении многих веков. Чтобы сказать конкретнее, мне понадобится больше информации…

– У них была лодка, маленькая, но все же достаточно вместительная для трех человек.

– Простите, у кого была лодка?

Тильда понимает: дала профессору ровно столько информации, чтобы он счел ее высказывание загадочным и непонятным. Она хочет сказать больше, объяснить, но как это сделать? Как она может признаться этому здравомыслящему человеку, что пытается узнать, кто были те призраки, которые ей померещились?

– Я хочу сказать, – пытается объясниться она, – мне думается, у них была лодка. – Но слова кажутся ей неубедительными, и она добавляет: – Я как-то видела картинку, на которой были изображены двое мужчин и женщина, сидящие в лодке, и в них чувствовалось что-то кельтское. Женщина была… удивительной. Она походила на воина или на кого-то могущественного, но на ней не было дорогих одежд. Она казалась такой… земной. И у нее были татуировки.

Профессор молчит, ожидая дальнейших объяснений.

Тильда пожимает плечами.

– Я думала использовать подобные узоры в работе. Мне просто хотелось понять контекст. – Она вновь поворачивается к карте. – Много веков назад здесь наверняка были другие постройки? Не похожие на современные.

– Если вы говорите о кельтах, то да. Но сейчас от них ничего не осталось. Глинобитные мазанки плохи тем, что для историков от них мало что остается. Нам известно: люди жили вокруг озера еще до прихода римлян и, естественно, много веков после того, как те ушли. Наши земли – хорошее место для основания поселения. Здесь жили и крестьяне, и монахи, и даже особы королевской крови – людей притягивало это место. Кажется, во время вашего первого визита я упомянул принца Бринаха. Он не пожалел труда своих людей, чтобы построить искусственный остров как раз потому, что понимал, какое великолепное место для жизни – это озеро.

– Сейчас на острове осталось только несколько деревьев. Неужели когда-то там действительно стоял дворец?

– Посмотрев на него, ни вы, ни я так бы его не назвали, но да, стоял. Это было величественное здание, построенное, чтобы производить впечатление на простых людей. Конструкция его была проста – глинобитная, с каркасом из бревен. Мы точно не знаем, из чего была сделана крыша, вероятно, из тростника. Внутри находился большой зал, где проходили собрания и встречи, а также относительно теплое и удобное жилище для принца и его семьи.

– Но там же наверняка было холодно? На воде вообще холодно жить. Разве там не было промозгло и ужасно, когда стоял туман или озеро сковывал лед?

– Существуют материальные свидетельства того, что жители разводили большой костер посреди зала и еще один – в конце. Это было до того, как появилась идея стенных каминов, из которых дым уходит по трубам. Так что обитателям дворца приходилось, спасаясь от холода, тепло одеваться. – Профессор улыбается. – Не забывайте, сколько тепла вырабатывают человеческие тела, когда их набивается много в одном месте. Кстати, люди жили и вокруг озера и собирались на острове, если на поселение нападали враги.

– А на него нападали?

– О да, и довольно часто. В те времена, которые мы называем темными веками, жизнь была полна опасностей и угроз. Все больше и больше земель захватывали викинги, да и правившие тогда в Британии короли и принцы постоянно вели войны друг с другом.

Тильда протягивает руку и дотрагивается до карты в том месте, где зеленое пятно на озере обозначает искусственный остров.

– Странно. Странно даже думать о том, чтобы жить на озере. Неужели они не боялись, что остров просто уйдет под воду? Ведь он должен был выдерживать вес домов, всех этих людей и лошадей…

– Полно, такие страхи не имели бы под собой никакого основания. Остров по-прежнему возвышается над водой, хотя прошла уже тысяча лет с тех пор, как там жили люди. Нет, главная опасность для тех, кто жил на озере и вокруг него, исходила не от природы, а от неспособности людей жить в мире со своими соседями. К сожалению, это непреложный факт.

Их разговор прерывает движение у камина. Чертополошка вскакивает и тихо рычит, когда в комнату входит еще один человек. Тильда сразу же узнает в нем дайвера, которого встретила на озере несколько дней назад. Он высок и строен, с непослушными черными кудрями и кожей цвета подогретого меда. Теперь, когда Тильда может как следует его разглядеть, поскольку на нем нет ни наголовника, ни маски ныряльщика, ее поражает необычный вид молодого человека. Его темная кожа в сочетании с яркими зелеными глазами говорят о смешанной крови, как и блестящие вьющиеся волосы, кажущиеся странными при угловатых европейских чертах его лица. Поймав себя на том, что она пялится на дайвера, и осознав иронию подобной ситуации, Тильда ощущает стыд из-за того, что она сделала с его лодкой.

– А, это ты, – широко улыбаясь, говорит профессор. – Входи, Дилан, входи.

– Войду, если ваша гостья обещает не кусать меня, – говорит он, кивком указывая на собаку.

Тильда выходит из-за письменного стола и, подойдя к Чертополошке, кладет руку ей на голову.

– Она вас не укусит. Она просто испугалась, ведь вы ее разбудили.

Профессор Уильямс смеется.

– Знаешь поговорку: не будите спящую собаку. Тильда, это мой племянник Дилан.

– Мы уже встречались, – улыбается Дилан. – Правда, тогда, насколько я помню, вы были… мокрее.

– Как ваша лодка? – спрашивает Тильда, стараясь смотреть ему в глаза.

Ей досадно оттого, что в его присутствии она чувствует себя неловко. Она все время думает о нисколько не идущем ей костюме для бега и разных, в пятнах грязи, носках, о волосах, смятых вязаной шапкой. Чертополошка перестала рычать, но по-прежнему не сводит с новоприбывшего пристального взгляда.

Мы обе из-за него нервничаем. Это нелепо. Нам нужно чаще выходить в свет.

– В чайнике есть чай, – предлагает профессор. – Тильда теперь живет в Тай Гвин. Оттуда открываются прекрасные виды. Мой племянник нечасто приезжает домой, и надо сказать, на этот раз он приехал не для того, чтобы повидать своего дядю.

– Теперь дядя Ильтид расскажет вам слезливую историю о том, что он меня почти не видит.

– Ну конечно, у тебя есть более интересные дела, чем проводить время со стариком.

– Я дайвер. По роду занятий приходится часто выезжать за границу.

– Но на этот раз работа привела его прямиком в мой дом.

– Меня наняли археологи, которые работают на другой стороне озера.

– О, – вмиг заинтересовавшись, восклицает Тильда. – Я их видела. Что именно они ищут?

– Ну Дилан ищет в озере Аванк еще с детства, – смеется профессор.

– Что, что он ищет? – переспрашивает Тильда.

– Это просто любимая шутка дяди Ильтида, – уверяет Дилан. – Археологи ищут здесь то же, что и везде: остатки построек, оружие, монеты, украшения.

– И кости, – вставляет профессор Уильямс.

– Кости? – Тильде хочется узнать об этом побольше.

Профессор протягивает гостям по чашке чая и начинает объяснять:

– Любой археолог сообщит вам, что ищет сокровища, которые расскажут о людях, умерших давным-давно. Мы, по простоте душевной, представляем себе груды золота или драгоценностей, но на самом деле ничто не говорит нам о том или ином народе больше, чем оставшиеся после него кости. Наука так далеко продвинулась… Когда я учился в Оксфорде, приходилось довольствоваться простыми измерениями. Теперь можно провести исследования, которые покажут, когда тот или иной человек жил и умер, определят его национальность, что он ел, какими болезнями страдал, какие паразиты его одолевали – и все это по какому-нибудь ничтожному фрагменту разбитого черепа или нескольким зубам в сломанной челюстной кости. Это в самом деле выдающееся достижение. Угощайтесь песочным печеньем.

В это мгновение старинные напольные часы в коридоре начинают отбивать время. Тильда напрягается, прислушиваясь.

Три, четыре, пять, шесть…

Бой прекращается. Тильда вспоминает: когда она вышла из коттеджа, было уже больше семи. Когда профессор замечает, что остановка часов ее удивляет, она не может придумать, что ответить. Ей кажется, что бы она ни сказала, слова выдадут тот цепенящий ужас, который владеет ею сейчас.

А что будет потом? Я должна уйти. Сейчас же.

– Мне пора, – торопится она и велит Чертополошке встать с коврика перед камином.

– Разве вы не будете пить чай? – удивляется Дилан.

– Уже поздно. Я только сейчас это поняла. Мне надо работать. Извините. Мне очень жаль.

– Мне тоже, – признается он как раз в ту минуту, когда в комнату из коридора возвращается его дядя.

– Это очень странно. Часы у меня уже двадцать лет или даже дольше, и они всегда шли бесперебойно. Однако за последние несколько недель… О, вы уже уходите?

– Мне надо в студию. Необходимо работать, наверстать время, которое я упустила из-за переезда, ну вы понимаете…

– Да, конечно. Может быть, возьмете почитать эти книги? – Профессор протягивает два тома, которые он выбрал, потом быстрым движением снимает с верхней полки еще один. – И, пожалуй, вот эту. – Он кивает своим мыслям. – Да, думаю, в ней вы, возможно, найдете кое-что интересное.

– Спасибо. Вы мне очень помогли.

Тильда поспешно проходит к парадной двери и так быстро, как только может, натягивает кроссовки и беговую толстовку с начесом. Чертополошке, похоже, тоже не терпится выйти на свежий воздух, и она начинает беспокойно вертеться, когда Тильда пытается прикрепить к ошейнику розовый поводок.

– Стой спокойно, глупая псина.

Дилан последовал за ними в коридор.

– Мне бы тоже не хотелось, чтобы на меня надевали такую штуку.

– В магазине был только этот цвет, – лжет Тильда.

– Такой собаке нужно много бегать. Думаю, ей вообще не нужен поводок, верно, девочка?

Он протягивает руку, медленно и осторожно, но Чертополошка отодвигается и опять начинает рычать, тихо, но угрожающе.

Тильда чувствует себя, как мать не умеющего вести себя ребенка, и невольно начинает объяснять:

– Прежние хозяева плохо с ней обращались. Думаю, она боится мужчин. Они сделали ей больно.

– Мне очень жаль это слышать. – Говоря это, Дилан смотрит не на Чертополошку, а на Тильду.

Выйдя из дома, Тильда замечает: небо прояснилось, и инстинктивно вздрагивает, когда в глаза ей ударяет солнечный свет. Когда она подходит к садовой калитке, до нее доносится голос Дилана:

– Если вам интересно, приходите к месту раскопок. Я проведу вас и покажу, что мы нашли.

Она останавливается, держа руку на щеколде, и заставляет себя вежливо улыбнуться.

– Спасибо. Это было бы просто чудесно.

Она отодвигает щеколду и торопливо уходит прочь.

Чудесно? Вряд ли это слово подходит к осмотру древних костей. Возьми себя в руки, девочка.

К тому времени, когда они подбегают к лугу, лежащему у подножия холма, на котором стоит коттедж, и Тильда, и Чертополошка тяжело дышат, выдыхая в морозный воздух облачка пара. Они переходят с бега на шаг, и Тильда думает, что, быть может, отощавшая собака устала от своей первой за долгое время быстрой пробежки. Она на секунду задумывается, прикусив нижнюю губу, потом мягко тянет поводок.

– Пошли, псинка. Мне сказали, тебе не нужен поводок. Ну а что об этом думаешь ты? Давай-ка его снимем, ладно?

С этими словами Тильда отстегивает поводок. Чертополошка тут же встряхивается и виляет хвостом.

Они продолжают свой путь, и Тильда решает: приятно гулять в компании послушно следующей за нею собаки. Но едва она успевает об этом подумать, как Чертополошка вскидывает голову, уши ее встают торчком. Тильда, проследив за взглядом собаки, видит то, что заставило животное насторожиться. Не далее чем в десяти-двенадцати шагах от них на дорожке сидит большой бурый заяц. Тильда никогда прежде не видела зайца вблизи, и ее поражает дикий, первобытный вид этого зверька. Это не какой-нибудь боязливый пушистый домашний кролик, а обитатель холмов, хитрый и мудрый. Он огромен, и его блестящие глаза не мигая смотрят на стоящую перед ним странную пару.

Какое чудное создание. Поистине чудное.

Тильда слишком поздно вспоминает, какой породы собака сопровождает ее сейчас. Животное больше не удерживает поводок. Миг – и Чертополошка, совершенно позабыв про усталость, бросается вперед, и все ее инстинкты властно велят: догоняй, догоняй, догоняй!

– Чертополошка, нельзя! Стой! – кричит Тильда, но ее призывы бесполезны.

Заяц поворачивается и вскачь уносится прочь; сильные задние лапы, отталкиваясь от мерзлой земли, несут его с ошеломительной скоростью. Но Чертополошка одержима одной мыслью – догнать, и вскоре расстояние между нею и ее добычей начинает сокращаться. Заяц то и дело увертывается от собаки, мчась зигзагами то вниз, то вверх по склону холма. Тильда бежит за ними, но ей мешают тяжелые книги. У нее почти нет надежды ни догнать собаку, ни заставить ее слушаться команд. Заяц сбегает с дорожки, заворачивает за угол, и мгновение спустя оба животных исчезают из виду. Чувствуя, как болят усталые мышцы, Тильда заставляет себя бежать следом, так быстро, как только может. Она добирается до поворота и сворачивает, заранее страшась того, что может увидеть, – как ее собака терзает беззащитного зайца, разрывая на части, и как его красивый мех заливает кровь. Но Тильда и представить не могла сцену, которая открывается перед ней. Заяц остановился и сидит, явно ни о чем не беспокоясь, меж тем как Чертополошка игриво скачет вокруг него, виляя хвостом и очевидно не имея ни малейшего намерения на него нападать. Тильда ошеломленно смотрит на это фантастическое зрелище: зайчатница – собака, которую веками приучали травить зайцев, – катается по редкой траве луга, прижав уши и протягивая лапы к своей потенциальной добыче с видом полного подчинения и дружелюбия, в то время как ее новый товарищ для игр сидит в нескольких сантиметрах от нее и маленькими передними лапками преспокойно умывает усы. Тильда стоит как вкопанная, и заяц, подпрыгивая, медленно направляется к ней. Он подбирается все ближе и ближе, пока не оказывается почти у ее ног: у Тильды возникает странное ощущение, что зверек ее изучает. Она думает протянуть руку и коснуться его, но внезапно заяц подскакивает, разворачивается в воздухе, приземляется задом к ней и, промчавшись вниз по склону, исчезает за живой изгородью у подножия холма. Чертополошка, тяжело дыша, подбегает к хозяйке и останавливается.

Тильда с изумлением смотрит на собаку, потом улыбается, качая головой.

– Ты очень, очень странная собака, тебе это известно? Пошли, вероятно, дома еще осталось что-то съестное, подходящее на завтрак.

Тильда

Позднее в этот же день температура резко падает. После вызвавшего у Тильды чувство бессилия сеанса работы в студии, во время которого ничего не клеилось, она делит с Чертополошкой последнюю банку куриного супа, и они уходят в гостиную. Тильда подбрасывает в камин дрова, гадая, на сколько дней хватит запаса поленьев, чтобы топить дровяные печи, если центральное отопление по-прежнему не будет работать. Она снимает с маленького диванчика подушки и садится на коврик перед камином, придвинувшись как можно ближе к потрескивающему пламени, а Чертополошка сворачивается клубком у нее под боком. Тильда зажгла парафиновый фонарь «летучая мышь» – от него идет сильный запах, но свет недостаточно ярок и ровен, чтобы можно было читать. Но тут ей пришла в голову спасительная мысль, и, перерыв коробку со снаряжением для пеших походов, Тильда отыскала налобный фонарь. Она вставила в него новые батарейки, надела, приладив максимально удобно, и теперь его узкого яркого луча как раз хватает, чтобы осветить страницу. Устроившись, Тильда начинает медленно листать одну из книг, которые дал профессор Уильямс.

Она быстро знакомится с образцами кельтских плетеных орнаментов. Оказывается, существовало несколько стандартных узоров, которые сочетались различными способами. В рисунки часто вплетаются стилизованные изображения животных, птиц и цветов, причем головы и тела животных и птиц всегда удлинены, а глаза – пристальны и зорки.

Да, именно такие узоры мне и нужны. Они будут хорошо смотреться на горшках. Особенно, я думаю, животные.

Но час уже поздний, и в гостиной слишком темно, чтобы пытаться делать наброски, – Тильда кладет просмотренную книгу на пол и открывает другую. Несколько секунд она листает страницы, но они все покрыты убористым текстом, повествующим об истории озера и его окрестностей. Тильда чувствует: сегодня ей не под силу это прочесть. Она понимает, что в этой тяжеловесной прозе наверняка скрыты поражающие воображение факты, но она не в том настроении, чтобы вчитываться в нее.

Третью книгу профессор выбрал, когда Тильда собиралась уходить, и у нее только сейчас появляется возможность взглянуть на заглавие. Она вслух читает его Чертополошке:

– «Мифы и легенды Ллин Сайфаддан». Хм, что скажешь, девочка? Может быть, эта книжка ответит мне на пару вопросов?

Тильда узнает старинное валлийское название озера Ллангорс. Переплет издает тихий скрип, когда она открывает книгу. Та иллюстрирована немного нечеткими черно-белыми гравюрами, изображающими дев с развевающимися волосами, темноглазых мужчин, сидящих на конях, и одно донельзя странное животное. Прочитав в конце книги относящееся к гравюре название, Тильда объясняет своей ни на что не жалующейся слушательнице:

– Это Аванк. Жуткое на вид существо. Нечто среднее между драконом и лох-несским чудовищем. Так-так! Выходит, у нашего озера есть свой собственный динозавр.

Читая дальше, Тильда узнает, что вокруг Аванк существует несколько легенд. Одни повествуют о ней как о добром, но не понятом людьми существе, в других она изображается в менее благоприятном свете. По одной из легенд, чудище, которое могло ходить по берегу озера, было вызвано из подводного убежища храброй молодой девой, жившей в деревне. Она пела ему, и, внимая песне, оно положило голову ей на колени, после чего местные мужчины смогли его поймать. Затем чудище, по одной версии, переселили в другое, более далекое озеро, где оно уже не могло пожирать крестьянских коров, а по другой – убили. Тильда проводит кончиками пальцев по самому большому изображению чудища, на котором у того есть чешуя, длинная гибкая шея и огромные глаза. Хотя на первый взгляд оно кажется пугающим, Тильда решает, что Аванк на самом деле было добрым созданием, не имевшим ни жутких зубов, ни когтей и, вероятно, стремящимся спокойно и мирно жить в чистых глубоких водах озера. Она ловит себя на мысли, что, скорее всего, чудище действительно существовало, но это ее не удивляет.

А почему бы и нет? Если магия и впрямь возможна, если существуют призраки, видения… почему бы не существовать и фантастическим животным? Интересно, какие еще существа живут в глубине этих древних вод?

Со вздохом Тильда отдает себе отчет: книга не дала ей ни одного ответа, а только задала еще больше вопросов. А Тильде известны только два подхода к решению возникающих проблем.

Надо либо бегать, либо работать. В последнее время я много бегала, но проделала совсем мало работы.

– Ну что ж, Чертополошка. – Она захлопывает пыльную книгу. – Отныне мы займемся работой.

Следующие пять дней Тильда работает в студии, надев несколько слоев утепленного белья и шерстяных вещей. За окном стоит мороз, и озябшие руки кажутся ей неловкими в митенках. В конце концов ей удается впасть в то близкое к медитации состояние, к которому стремится каждый художник, состоянию, в котором любой набросок, любое вылепленное из глины готовое изделие все больше и больше приближается к идеалу. С каждым разом она все ближе подбирается к совершенству, к которому страстно стремится и которое то и дело на мгновение предстает перед ее мысленным взором. Снова и снова Тильда рисует древние замысловатые орнаменты кельтов. Она начинает с изображений собак, потом переходит на птиц, позже в узоры молчаливо вплетаются зайцы. На гончарном круге она мастерит огромные луковицеобразные горшки, и каждый из них получается неповторимым и прекрасным в своей первобытной красоте. На их бока она тонкими полосками налепляет плетеный орнамент – узор рельефно выступает и в то же время кажется единым целым с остальной поверхностью, словно вырастая из нее. Дни идут, и постепенно студия наполняется изделиями благородных форм, украшенными затейливыми символичными узорами.

Вдохновенный труд грех прерывать прозой жизни, такой, как отдых или еда, – привычные ритмы, из которых прежде состоял день, медленно уходят в прошлое. Тильда больше не утруждает себя готовкой из уменьшающего запаса продуктов и просто перекусывает тем, что можно съесть сразу, не забывая, впрочем, найти что-нибудь для своей многострадальной собаки. Она больше не ложится спать в постель – просто дремлет в кресле в студии или отдыхает в спальном мешке перед камином вместе с Чертополошкой. Она не моется, не расчесывает волос и даже бросила бегать. Сейчас для нее существует только творчество, созидание, и она предпочитает ни на минуту его не прерывать. Ибо вдохновение капризно, оно легко ускользает и может покинуть в любой момент. Тильда чувствует нечто близкое к панике, когда осознает, что не может работать дальше. Ее отказ от планирования жизни, нежелание посмотреть в лицо произошедшим с нею переменам и то воздействие, которые они оказали на быт, – все это вместе взятое заставляет ее прекратить работу. Следующие шаги – практическое применение глазурей, которые, по ее замыслу, должны покрыть горшки, и сам обжиг. Но у Тильды по-прежнему нет электропитания для обжиговой печи.

Допив чай, она, двигаясь скованно и неловко, подходит к спальному мешку и забирается в него. Кожа на руках стала сухой и шершавой от работы с глиной. Плечи ноют после тех долгих часов, когда она склонялась над верстаком. Живот бурчит от недостатка нормальной пищи. Виляя хвостом, к ней подходит Чертополошка, ложится, прижимается, и через несколько минут они начинают погружаться в беспокойный сон. Но, едва перестав бодрствовать, Тильда вдруг просыпается опять. Сначала ей кажется, что она услышала какой-то шум, но потом с внезапным страхом, выбрасывающим в кровь адреналин, ясно ощущает, что рядом с ней находится кто-то еще. Кто-то проник в студию. Чертополошка поднимает голову и начинает скулить. Ничто иное не смогло бы так усугубить тревогу ее хозяйки. В мерклом свете зимнего дня Тильда оглядывает студию, не смея двигаться, не смея даже вертеть головой. Постепенно глаза различают темную фигуру, стоящую в дальнем углу. Судя по тяжелым юбкам, это женщина, но, помимо них, ничто более не подтверждает пол существа – очертания фигуры скрывает длинный плащ, а лицо не разглядеть из-за закрывающего его капюшона и слишком тусклого освещения. Тильда чувствует, как прижимающаяся к ней Чертополошка дрожит всем телом. Она осторожно выбирается из спального мешка и встает на колени на лоскутном коврике, ни на мгновение не отрывая глаз от темной фигуры, неподвижно стоящей в углу комнаты.

Неужели это та женщина из лодки? Неужели она? Не могу понять. Не могу сказать точно.

Кто бы это ни был, Тильда уверена: гостья вошла не через дверь. Она не подходила к стеклянным дверям по морозу, не отпирала американского замка и не ступала по бетонному полу студии – не совершала ни одного из этих действий, таких обыденных и простых. От нее исходит что-то неуловимое. Какая-то человеческая энергия, не относящаяся к вещному повседневному миру. Тильда собирает все свое мужество и заставляет себя заговорить.

– Кто ты? Что тебе надо?

Фигура не отвечает, но слегка выпрямляется, становится выше и бесшумно движется вперед. Тильда хочет немедля скрыться: вскочить на ноги вместо того, чтобы стоять на коленях на полу, где она так уязвима, развернуться и бежать, бежать отсюда быстрее, чем она когда-либо бегала. Но она не может даже пошевелиться. К месту ее приковывает не только страх. Ей кажется, что приближающийся призрак держит ее железной хваткой, словно тисками. Чертополошка приникла к полу, она больше не скулит, уши прижаты, тело напряжено, но Тильда не может понять – для нападения или бегства. Вот грозная фигура уже совсем близко – до нее осталось меньше двух шагов.

– Что тебе надо? – повторяет Тильда.

Гостья поднимает голову, и проникающий сквозь стеклянные двери свет умирающего дня падает на ее лицо. Тильда пронзительно вскрикивает от ужаса. Она уже видела этот страшный облик. Это не лицо гибкой молодой женщины из лодки, а тот самый изуродованный, избитый, окровавленный образ, который внезапно возник перед ней, когда она смотрела в бинокль. Тильда пыталась забыть, но его нелегко стереть из памяти. Нос сломан и выглядит одновременно сплющенным и свернутым набок, один окровавленный глаз закрыт, другой – выкатился и чудовищно распух. Нижняя челюсть раздроблена ударом какой-то страшной силы – на том месте, где был рот, виднеется белая кость, а зубы то ли выбиты, то ли торчат под немыслимыми углами. Кожа женщины кажется отвратительно серой, но только там, где не покрыта черными и фиолетовыми кровоподтеками. Слипшиеся волосы падают на лицо из-под капюшона, который, как теперь видит Тильда, пропитан кровью.

Борясь с тошнотой, Тильда падает назад и, опираясь о пол руками, пытается отползти прочь, но бежать некуда. Из разбитого рта женщины вырывается зловоние, когда она открывает его и кричит: «Ллигад ам ллигад! Бивид ар гифер бивид!»

При звуке этого скрипучего пронзительного голоса Чертополошка вскакивает и бросается на призрачную фигуру, рыча и злобно раскрыв пасть. Тильда смотрит, как собака врезается в женщину, ожидая увидеть еще больше крови, когда зубы пса начнут терзать искалеченное тело, но вместо этого видение в мгновение ока исчезает. Чертополошка приземляется на лапы, хватая зубами пустоту. Там, где только что стояла страшная фигура, ничего нет. Ничего.

Ее больше нет. Боже мой, она ушла!

Тильда с трудом поднимается на ноги: она в шоке, желудок готов извергнуть содержимое, сердце колотится, как после быстрого подъема на гору. Но теперь она в студии одна, если не считать испуганной и сбитой с толку собаки. Кто бы то ни был, что бы это ни было, оно выкрикнуло угрозу и исчезло.

Тильда кладет руку на голову Чертополошки, пытаясь успокоить животное. Очевидно, зайчатница страшно испугалась, но нашла в себе мужество, чтобы попытаться защитить хозяйку. Тильда падает на колени и обнимает дрожащую собаку.

– Молодец, девочка, молодец! Храбрая ты моя. Ты отпугнула ее, понимаешь. Она ушла. Ушла.

В часы, следующие за появлением призрака, Тильда начинает яснее осознавать, что необходимо обуздать свой страх. Было бы слишком легко просто собрать сумку и сбежать.

И, трусливо поджав хвост, поспешить к маме с папой. Я не смогла. Не смогла жить так, как мы собирались. Не смогла жить одна.

Они примут ее с распростертыми объятиями. Они поймут – или подумают, что поймут, – не задавая вопросов, на которые у нее нет ответов. Отец окружит безграничной любовью, и она снова будет в безопасности. Но что потом? Что она станет делать со своей жизнью? Неужели придется вечно жить с родителями? Неужели она всегда будет бояться, навсегда останется неуравновешенной, слишком слабой, чтобы жить собственной жизнью? А что, если эти видения, эти необъяснимые вещи останутся с ней, куда бы она ни уехала? Наверное, настало такое время, когда бегство – это не ответ.

Это мой дом, черт возьми. Это моя жизнь.

И Тильда обнаруживает, что может несколько часов подряд оставаться храброй, особенно когда занята. Но потом от ветра дребезжит оконное стекло, или сквозняк захлопывает дверь, или темнота длится слишком долго и кажется непроглядной – и тогда Тильду снова охватывает паника от мысли, что привидение, если это было оно, явится опять.

Что у нее было на уме? Что она пыталась мне сказать? Как случившееся с этой бедной женщиной связано со мной?

Тильда изо всех сил старалась вспомнить те странные незнакомые слова, которые женщина выкрикнула, обращаясь к ней. Она почти уверена: это были валлийские слова, но вывод сделан лишь на основе мелодичного говора современных валлийцев, который она время от времени слышала в этом краю. Она валлийского языка не знает, и из того, что говорил призрак, помнит обрывки, но одно слово запомнилось хорошо. Призрак, кажется, повторил его, и оно вроде бы звучало как «бивит». Тильда посмотрела его в карманном валлийско-английском словарике, который на новоселье подарил отец, но поиски оказались тщетны. Она теперь не может расслабиться, вынуждена все время оставаться настороже, и все же мысль покинуть коттедж ее не привлекает. Но хуже всего то, что жуткий вид привидения, та страстность, с которой оно говорило, и аура отчаяния и гнева, которую оно принесло, лишили Тильду вдохновения и заставили полностью остановить работу в мастерской.

На утро второго дня после визита видения – она предпочитает называть это видением, а не призраком – Тильда решает: необходимо выйти из дома и отправиться в деревню. Есть вещи, которые она просто обязана сделать. Так дальше продолжаться не может. И она заставляет себя составить список необходимых дел. Он включает следующие пункты:

1. Найти перевод валлийского слова;

2. Узнать о совершенных поблизости убийствах или местных привидениях;

3. Купить еды;

4. Начать сооружение обжиговой печи, работающей на дровах.

Последняя идея пришла ей в голову прошлой ночью, когда она лежала без сна. Душевное равновесие и, главное, способность зарабатывать себе на жизнь зависят от того, сумеет ли она произвести горшки для продажи. И причем скоро. Она должна либо заставить сознание и нервы сосредоточиться на починке электропитания, чтобы можно было обеспечить бесперебойное функционирование электрической печи, либо найти другой способ обжига своих изделий. После того как Тильда остановилась на печи, работающей на дровах, выбор оказался легким. Обжиг пройдет вне стен студии, под звездным небом, его произведет жар топлива, добытого в окрестных лесах. Горшки будут обожжены методом естественным, древним и так привязанным к озеру и его окрестностям, что это решение кажется Тильде идеальным. Перспектива постройки собственной печи и возможность обжига на дровах с его необычными, непредсказуемыми результатами – чем дольше она об этом думает, тем заманчивее кажется эта мысль. Она будет использовать натуральные глазури и обработает их солью, чтобы получить струящиеся, легкие текстуры поверхности и цвета.

Эти горшки могут стать чем-то особенным. Чем-то по-настоящему особенным.

У нее есть свободное место в саду и достаточно дров. Во время обучения в художественном училище Тильде довелось возвести подобную обжиговую печь, и она помнит, как понравились ей обожженные в ней изделия. Хорошо бы, конечно, получить дополнительные подсказки касательно поведения глазурных смесей при таких неконтролируемых температурах, но даже не имея их, она знает, что способна собственными силами построить идеальную печь, отвечающую ее нуждам.

Тильда надевает пальто с капюшоном и деревянными, похожими на палочки, пуговицами, шерстяную шапку и варежки, а вместо кроссовок натягивает носки для пешего туризма и сапоги. Солнце сегодня светит ярко, его лучи резки для ее глаз, но земля во дворе по-прежнему мерзлая, и так холодно, что можно заработать зубную боль. Тильда останавливается в дверях, чтобы поговорить с Чертополошкой.

– Ты уверена, что хочешь прогуляться? На улице очень холодно, и я сегодня не собираюсь бегать.

Собака, склонив голову набок, смотрит на нее непонимающим взглядом.

– И, вероятно, нам придется довольно много времени провести на свежем воздухе.

Чертополошка оставляет попытки понять, о чем же говорит хозяйка, и, протиснувшись мимо нее в дверь, начинает бегать по саду. Ее решение очевидно.

– Будь по-твоему.

Тильда засовывает поводок в карман, закрывает дверь кухни, чтобы сохранить остатки тепла, вешает на плечо рюкзак и решительно выходит из дома вслед за своей собакой. У нее в голове есть четкий методический план действий – это придает храбрости, в которой она так нуждается. Вначале нужно выяснить все о женщинах, которые либо были убиты в окрестностях озера, либо пали в бою, особенно если ходят слухи, что после смерти они являлись кому-либо в виде привидений. Ведь если этот пугающий призрак будет приходить и дальше, ей необходимо точно знать, с кем она имеет дело. Далее она должна попытаться выяснить, что означают те валлийские слова, вернее, то единственное слово, которое удалось запомнить. И поскольку она не может воспользоваться своим компьютером, надо будет снова заглянуть в гости к профессору Уильямсу. На этот раз вопросы, которые она задаст, будут конкретны. Тильда понимает – возможно, придется рассказать человеку, которого она едва знает, о наводящем ужас фантоме, что ее присутствие вызывает перебои в электропитании и поломки механизмов и машин и что в последние несколько недель у нее были и другие видения, нарушавшие ее покой. Профессор может решить, что Тильда сошла с ума, но она готова рискнуть. После визита к Уильямсу она пойдет в деревню и закупит провизию, поскольку полки в стенном шкафу совсем оголились.

Легкая прогулка вниз по склону согревает и придает сил. Когда они спускаются в долину, земля становится не такой мерзлой, но по-прежнему сверкает блестками инея, а озеро покрыто тонкой корочкой льда. Всех водоплавающих птиц он выгнал на стылый берег. Ветра нет, только светит далекое холодное зимнее солнце, и каждый выдох Тильды и Чертополошки превращается в белесое облачко пара. От солнечного света и красоты освещаемого им пейзажа у Тильды поднимается настроение, которое моментально портится, когда она обнаруживает, что профессора нет дома. Постучав несколько раз в низкую дубовую дверь, она подходит к забранному частым переплетом кухонному окну и, прижав руку к стеклу, заглядывает внутрь. Но там нет ни движения, ни света. Чертополошка принюхивается к следу мыши в примыкающем к дому огороде.

– Черт! – злится Тильда, только сейчас осознав, сколь хрупко обретенное доброе расположение духа.

На мгновение ее охватывает желание вернуться в коттедж, но муки голода заставляют продолжить путь. Она проходит по короткому участку дороги, идущему мимо церкви к озеру, рассчитывая повернуть налево и, обогнув его, добраться до деревни. Но когда она доходит до озера, ее внимание привлекает группа людей, копошащаяся на западном берегу, где активно работают археологи. Она все еще не может заставить себя направить на них бинокль – в последнее время у нее не было возможности следить за их деятельность. Тильда вспоминает предложение Дилана показать раскопки.

Интересно, он сейчас еще там? Но не будет же он нырять под лед.

Не давая себе времени передумать, Тильда сворачивает направо и идет по мощенной камнем дорожке через заливной луг. Приблизившись к месту раскопок, она слышит голоса и видит по меньшей мере пятерых человек, сгрудившихся вокруг небольшого участка земли, расположенного недалеко от кромки воды. Они так поглощены работой, что ни один не замечает приближения Тильды, пока она не останавливается от них в нескольких шагах. Чертополошка жмется к хозяйке, она напряжена и насторожена, и это напоминает Тильде: прежде собака пострадала от рук мужчин, и, вероятно, сейчас ее пугают громкие мужские голоса, в которых звучащее возбуждение животное принимает за гнев. Может быть, лучше опять прицепить к ошейнику поводок? Но Тильда отбрасывает эту мысль, решив, что, ограничив движение собаки, может вызвать у той панику.

– Все в порядке, девочка.

Тильда мягко треплет уши Чертополошки, но та никак не может расслабиться. Звук знакомого голоса заставляет Тильду повернуться к большому брезентовому шатру, который служит пунктом управления раскопками.

– Привет, – здоровается Дилан, приблизившись к ней. – Пришли посмотреть на великое событие?

– Простите, на что?

– Они надеются выкопать скелет сегодня. Достать из найденной ими могилы. Во всяком случае, таков план. Правда, мне говорили, что этому может помешать погода.

– Скелет? А разве для эксгумации не нужно вызвать полицию?

Дилан улыбается вопросу.

– Не думаю, что их заинтересовал бы случай, которому уже больше тысячи лет. – Он показывает на группу археологов, студентов и примазавшихся прихлебателей, сгрудившихся вокруг раскопанной могилы. – Пока они полагают, что захоронение имело место где-то между девятым и одиннадцатым веками. Когда начнется исследование костей, они смогут сказать гораздо точнее.

– Разве не странно: человека похоронили здесь, где рядом нет других могил? Почему тело не захоронили возле церкви?

– Даже если она еще не была построена?

Тильда бросает на него взгляд, кляня себя за то, что задала глупый вопрос, из-за которого Дилан может счесть ее дурой.

– Извините, – продолжает он. – Вопрос вполне уместный. Хотя церковь Святого Канога построили только в двенадцатом веке, до этого здесь стоял монастырь. Вы правы, странно, что этого бедолагу похоронили на болотистом берегу озера, то есть на отшибе.

– Я помню, на карте вашего дяди обозначено место, где раньше был монастырь.

Тильда радуется, что может высказать замечание, которое не покажется Дилану глупым. Какое-то время они стоят, молча наблюдая за теми, кто ведет раскопки.

– Похоже, там ничего не происходит, – наконец говорит она.

– Наверное, земля слишком промерзла, и они боятся повредить скелет, извлекая его из обледеневшего грунта. Кто-то заикнулся было о том, чтобы полить его теплой водой, но это вызвало целую дискуссию на предмет того, не исказит ли это общую картину. Чисто академические споры, – добавляет Дилан, пожимая плечами и кивком показывая на могилу.

В это мгновение Тильда видит среди археологов профессора Уильямса. Заметив ее, он спешит к ней.

– Какой момент вы выбрали для визита! Такая потрясающая находка. Скелет, похоже, цел. Когда Дилан рассказал мне, что его коллеги планируют сделать сегодня, я почувствовал, что не могу не прийти, чтобы увидеть все собственными глазами.

Старик сдвигает шляпу ближе к затылку. Его глаза блестят, щеки и нос покраснели от мороза и возбуждения.

Дилан улыбается ему.

– Только ты можешь так разволноваться из-за нескольких костей, найденных в грязи, – поддразнивает он дядю.

– Из-за нескольких костей, найденных в…

Профессор поражен тем, что его племянник может произнести такое.

– Да ведь это самая важная находка после самого острова! Эти останки много веков пролежали в безымянной могиле. Пока мы можем только догадываться, какие открытия принесет нам их изучение, – объясняет он, взмахивая палкой, чтобы подчеркнуть значение своих слов.

Потом, радостно улыбаясь племяннику и Тильде, качает головой.

– Неужели вы не чувствуете, как прошлое в эти минуты встречается с настоящим? Скоро нам откроется еще одна тайна озера. Это просто потрясающе!

У Тильды вдруг начинает кружиться голова. Она на мгновение закрывает глаза.

Держись. Надо было что-то съесть, прежде чем покидать коттедж.

Она делает глубокий вдох и заставляет себя сосредоточить внимание на том, о чем сбивчиво и быстро говорит профессор. Где-то в потоке этой информации и выдвигаемых им теорий могут крыться ответы на вопросы, которые она пытается найти.

– Но почему эту могилу нашли только теперь? Ведь люди на протяжении веков знали и про искусственный остров, и про здешние поселения. Почему же останки не обнаружили раньше? И почему их нашли именно сейчас?

– Над могилой не было надгробного камня, и ничто не указывало на то, что здесь кто-то похоронен, – объясняет профессор Уильямс, явно довольный проявленным ею интересом. – Все предыдущие раскопки велись либо неподалеку от острова, либо возле монастыря. К тому же этот участок сильно заболочен, он часто уходит под воду и, таким образом, совершенно не подходит для захоронения. Особенно если бы на могилу захотели прийти скорбящие родственники.

– Значит, здесь похоронен кто-то, не имевший семьи, – заключает Дилан. Он протягивает руку, чтобы погладить Чертополошку, но собака слегка отодвигается от него и прижимается к ногам Тильды. Он вынужден опустить руку.

– Это одно из возможных объяснений, – соглашается профессор. – Это мог быть кто-то, живший один и не имевший родни, которая могла бы заплатить за присмотр за могилой, если бы он был похоронен на землях монастыря. И все же выбор места захоронения кажется донельзя странным. Как будто человека специально похоронили подальше от острова, а также от монахов и священников.

– Но что же заставило археологов раскопать это место сейчас? – настойчиво спрашивает Тильда, пытаясь не поддаться новому приступу головокружения.

– А все дело в том, что в этом году случилось нечто весьма необычное. – Профессор усмехается. – В наших краях выдалось исключительно сухое лето. Настоящая засуха. И вода в озере отступила в этом месте где-то на тридцать метров или даже больше. Это явление совпало с выездным занятием для студентов докторантуры Ланкастерского университета – они посещали искусственный остров – и один наблюдательный молодой человек заметил нечто необычное на обнажившемся участке земли. Чрезвычайно способный молодой человек. Он и руководит раскопками. Это его вы сейчас видите вон там… Его зовут Лукас Фрайн.

На этот раз профессор использует палку в качестве указки.

Тильда видит высокого жилистого юношу. Он тепло одет и о чем-то горячо спорит с коллегами.

– Если хотите узнать о находке больше, вам следует поговорить с ним. Я уверен, он с удовольствием вас просветит.

Между тем группа археологов отходит от драгоценного раскопа и направляется к шатру. Профессор окликает их:

– Лукас! Молли! Кое-кто здесь очень хочет с вами познакомиться.

Археолог, пожимая руку Тильды, устремляет на нее изучающий взгляд, как будто она что-то вроде неожиданной находки. Профессор представляет их друг другу, и Тильда узнает, что и Лукас, и Молли работают в университете над докторскими диссертациями, что Молли замужем и оставила дома супруга и двух маленьких детей, чтобы поучаствовать в раскопках, а Лукас так же, как и профессор, преисполнен энтузиазма по поводу своей последней находки. Она пытается запомнить все, что они говорят, но ей с каждой минутой становится все хуже. Она слышит, как профессор Уильямс кратко объясняет ее интерес к истории озера, но вскоре ей начинает казаться, что его голос доносится откуда-то издалека, и она чувствует, что еще немного – и у нее подогнутся ноги.

– Извините, мне что-то нехорошо. Думаю, мне надо что-нибудь съесть.

– Отличная мысль, – подхватывает профессор.

– В «Красном льве» подают лучший во всем Уэльсе пудинг с почками и мясом. Вы его уже пробовали? – интересуется Дилан.

– Нет, мне…

Мысль об уютном пабе и сытном горячем обеде вкупе с возможностью посидеть в приятной компании и поговорить кажется Тильде чрезвычайно заманчивой.

В разговор вступает Лукас:

– На сегодня пришлось свернуть работу. Температура опустилась слишком низко. Мы не можем рисковать, доставая что-либо из земли, пока она такая мерзлая. Возможно, завтра мы попробуем как-нибудь ее оттаять, если не начнется оттепель. А сейчас и впрямь неплохо было бы пообедать. За едой я с удовольствием расскажу вам о том, что мы думаем о нашей находке. Если вам это интересно.

– Да, очень интересно. Это было бы просто замечательно. О, кстати, я могу взять с собой Чертополошку?

Лукас смотрит на собаку так, словно только что ее заметил.

– Гм, не знаю, пускают ли туда собак.

– Я знаю хозяина паба, Майка. Если я попрошу, он разрешит, – заверяет компанию Дилан.

Прояснив этот вопрос, он ведет всех по протоптанной дорожке в сторону деревенского паба. Лукас пристраивается следом, а профессор начинает снова рассуждать о найденном скелете.

Сирен

Час настал. Сегодня полнолуние, и яркие чистые лучи ночного светила серебрят поверхность озера. Сейчас самая глухая пора ночи и на острове все спят, кроме скучающей стражи. Обняв пухленькую женушку, спит скотник; в теплой кузнице отдыхает кузнец; сопят, попискивая во сне, маленькие братья и сестры, прижавшись друг к другу, словно щенки; дремлет молодая мать, прижимая к груди младенца; в сон погружены даже лошади, закрыв глаза, приподняв одно из задних копыт, опустив головы, они позабыли об окружающем мире. Моему принцу сейчас уютно и тепло под дорогими одеялами, рядом лежит принцесса; они остались вдвоем за роскошным пологом широкой кровати. Наверное, ей в эту минуту снится будущее, в котором у нее много детей. Их общих детей. И каждый ребенок обеспечивает ей верность и покровительство мужа и сохранение привилегированного положения. В ее сне дети резвятся в большом зале, похожие на принца, обещая передать это сходство следующему поколению и тем, кто в будущем продолжит его род.

Видит ли сны мой принц? Смеет ли он отдаваться сновидениям? Ведь его ответственность так велика. Столько людей доверили свои жизни и жизни своих семей в его сильные руки. Смеет ли он позволить тайным мыслям течь свободно в тихой гавани ночных грез? Позволить себе быть в этой гавани сначала мужчиной и лишь потом – принцем? Быть молодым? Следовать велениям своего сердца? Или же подобные вольности сделают его слабее в те часы, когда он бодрствует? Пробудившись, будет ли он тосковать о том мимолетном счастье, которое познал во снах? Может ли он так рисковать, подтачивая свой дух?

Я знаю, что не должна идти на подобный риск.

Этой ночью я занята работой, которая помогает не забывать о своем месте. И о своей сегодняшней цели. Я хочу призвать видение, касающееся принцессы. Видение, которое ответит на ее вопрос. И укажет путь к тому, чего она желает больше, чем любых серебряных украшений или ожерелий из драгоценных камней или шитых золотом платьев. Этой ночью я ее пророчица и служанка. Несмотря на то, что на самом деле она и принц не любят друг друга. Несмотря на то, что Бринах мог выбрать другую супругу, если бы был волен выбирать. Несмотря на то, что я не доверяю принцессе и не думаю, что она предана принцу. Невзирая на все это, я сделаю для нее все, что смогу. Сделаю все, что должна.

Я всю ночь поддерживала костер, и сейчас поленья горят ярко поверх слоя из раскаленных алых углей. Кострище находится в трех шагах от двери и в пяти шагах от озера. Я заранее собрала и приготовила все, что понадобится для поиска нужного видения. Я расстелила на усыпанной мелкими камешками земле лучшую оленью шкуру, чтобы телу было удобно лежать, пока дух будет странствовать, и чтобы в странствиях меня сопровождал дух этого отошедшего в иной мир оленя. Ночь так студена, что замерзают мелкие лужи, но холод недостаточно силен, чтобы беспокоить меня, пока я буду покоиться под звездным небом. Я нахожусь достаточно близко от костра, чтобы его жар согревал меня; поверх туники я надела дорогой шерстяной плащ и подняла капюшон, чтобы голова не замерзла. Я могла бы одеться в волчью шкуру, но ее мелодия не гармонировала бы с музыкой оленя, на помощь которого я надеюсь. Это будут мирные поиски видения, а не охота. К тому же шерстяной плащ – подарок принца. Во время моих странствий вполне логично и уместно иметь при себе вещь, полученную от него.

Я собрала все ингредиенты и орудия, которые мне понадобятся. Барабан стоит рядом с оленьей шкурой. Под боком у меня – кувшин с настоем из мяты и различных видов мха, который надо принять, чтобы восстановить силы и успокоить душу после возвращения. Действие содержащихся в нем трав усилено целебным заклинанием. Оно смягчит боль, которую я буду испытывать после видения, и поможет приспособить к бремени обыденного мира тело и разум. В черном котелке на медленном огне кипит зелье для призвания видений. На этот раз я сварила его на кобыльем молоке, поскольку оно действует мягче, чем коровье. В него я покрошила высушенные шляпки ведовских мухоморов, собранных несколько дней назад под слепящим полуденным солнцем. Ярко-красный цвет шляпок смягчился, и зелье получилось розовым. Оно пахнет лесной почвой и еще чем-то странным и опасным. От него в самом деле исходит опасность. Если положить слишком мало мухоморов, проку не будет, и видение не придет, а если положить слишком много – я отправлюсь в темное место, где ждут боль и страх и откуда возврата нет. Поэтому я отмеряла грибы с большой осторожностью. Мертвая я принцу не нужна.

Перед тем как начать, я, собрав все мужество, в полной готовности встаю перед костром, воздеваю руки к небесам и произношу древние слова, которым меня втайне научила мать. Я храню их в памяти, не открывая никому, чтобы пользоваться ими только с благими намерениями. Я помогаю по доброй воле и без принуждения, не рассчитывая извлечь выгоду. В этих словах содержится древняя магия. Магия кельтских старейшин, которые веками изучали как нравы людей, так и обыкновения потустороннего мира. Магия прорицательниц, которые ходили по этому пути до меня в поисках премудрости и ответов. Магия ведьм, которые родились с врожденной способностью наводить волшебные чары и колдовать. И, произнося эти тайные слова, я чувствую, как мой дух приходит в движение, как все мое существо изменяется и трепещет в ожидании того, чему суждено статься.

Затем я снимаю с огня котелок с зельем и ставлю на землю, беру чашу из коровьего рога и зачерпываю драгоценное варево так, чтобы в нем было как можно больше кусочков колдовских грибов. Над чашей поднимается остро пахнущий пар, и холодный ночной воздух остужает зелье. Скрестив ноги, я занимаю свое место на оленьей шкуре. Я прошу духов-наставников прийти ко мне, возношу благодарность лесу за его щедрые дары и ясно и четко вслух задаю вопрос, глядя на пляшущие языки пламени:

– Я ищу потомков Венны. Покажите их либо покажите, что их у нее не будет, но откройте правду. Если есть какой-либо путь, чтобы привести детей от нее в этот мир, – дайте знать, как нужно действовать.

Сказав это, я сначала поднимаю чашу к глазам, потом выпиваю мерзкое варево в три жадных глотка, после чего быстро закрываю рот, чтобы желудок не изверг тот яд, который я в него влила.

Все идет хорошо. Поиски видения начались.

Я беру в руки барабан и начинаю мерно бить, ожидая, когда подействует зелье. Я стучу ладонями по натянутой коже, сначала медленно, чувствуя, как звук и вибрация проникают в тело. Время идет, и зелье из ведовских мухоморов впитывается в меня все глубже – в сознание и душу, – я учащаю барабанный бой. Быстрее, быстрее! Я чувствую, как меня поглощает тьма. Озеро и остров, леса и луга – все исчезает. Нас унесло прочь друг от друга. Теперь я буду существовать только внутри своей головы, пока действие магии не выпустит меня на волю и я не пущусь в странствия. Боль сводит живот и царапает горло. Меня обжигает собственное дыхание. Я слышу шум, жуткий вой бушующей внутри меня бури. Она становится все неистовее, все яростнее, сейчас она наверняка разорвет меня на куски! Я лопну и умру! Неужели тело не выдержит испытание? Неужели я задохнусь и буду низвергнута в вечную тьму?

Нет! Вот оно! Буря отпустила меня и вырвалась на волю. Мои странствия начались.

Я широкими прыжками несусь по летнему сенокосному лугу, цветущие травы возвышаются над головой, когда я пригибаюсь перед прыжком, и щекочут живот, когда подпрыгиваю в воздух. За мною никто не гонится. Я бегаю по лугу просто потому, что меня переполняет радость, потому что день прекрасен, потому что в полях поспевает благословенный урожай, потому что меня греет солнце. Ибо его лучи больше не режут моих глаз. Его золотой жар больше не обжигает кожу, не заставляет ее идти волдырями. Какая свобода! Мне больше нет нужды прятаться в тени, таиться в ночи. Я могу бегать среди щебечущих птиц, проноситься мимо пасущихся коров, пробираться сквозь душистые травы и цветы, которые источают свое благоухание при свете дня.

Я останавливаюсь, принюхиваясь, мой чуткий слух все слышит, мои зоркие глаза все видят. Вот что-то движется на фоне залитого солнцем горизонта. Это олень со стройными ногами и лоснящейся шерстью. Он странствует вместе со мной. Мгновение он смотрит на меня, потом, подняв голову, шевелит ушами. Я тоже слышу этот звук. Плачет женщина. Я беззвучно иду на ее плач, таясь в высоких травах, ничем не выдавая своего присутствия. Она стоит на коленях на краю озера спиной ко мне. Перед ней – колыбель. Она качается на изогнутых деревянных полозьях, но из нее не доносятся никакие звуки, и в ней нет движения. Когда я подкрадываюсь ближе, чтобы рассмотреть ту, которая рыдает над пустой колыбелью, меня вдруг останавливает другой звук. Дрожь земли. Галоп. К нам на полной скорости приближаются кони! Олень тоже почувствовал, как дрожит под их копытами земля, – он поворачивается и уносится прочь. Теперь скачущие кони уже видны. Сколько же их? Пятьдесят? Сто? Двести? Их так много, что не счесть. Я лежу лицом вниз, надеясь, что мчащиеся кони не раздавят меня тяжелыми железными подковами. Всадники кричат, ревут и размахивают тяжелыми мечами, атакуя, а перед ними стоит одинокая фигура – молодой человек на рыжем коне. Шея животного в поту, изо рта идет пена. На всаднике нет доспехов, в руках нет ни щита, ни меча. Он беззащитен. Я начинаю задыхаться, потому что узнаю его – это принц Бринах! Атакующие воины несутся прямо на него. Женщина поднимает голову. Она все видит, но не окликает его. Она не делает ничего. Ничего. Воины приближаются к принцу, и он вынужден повернуть коня и погнать его к озеру. Он погружается в воду все глубже и глубже, пока не заставляет коня поплыть, а потом, когда тот выбивается из сил, озеро поглощает их.

Тильда

Паб «Красный лев» находится в самом центре деревни Ллангорс. Это крепкая, солидная постройка с выбеленными известью стенами, выкрашенными черной краской оконными рамами и дверями и тремя дымящимися трубами. Тильда может легко представить, как усталые путники или желающие промочить горло фермеры сбивали с сапог грязь и, наклонившись, входили в низкую парадную дверь сто, двести и даже триста лет назад. Единственные уступки современности – бесплатный Wi-Fi и просторная парковка, хотя здесь по-прежнему есть и коновязь, поскольку в пабе любят останавливаться на обед те, кто занимается местным конным туризмом.

Дилан находит в зале несколько свободных столиков. Потолок здесь низкий, с выступающими черными балками перекрытия, под ним в камине весело пылает огонь, бросая отблески на окружающие латунные приспособления: кочерги, щипцы и совки, а также многочисленные, тоже сделанные из латуни украшения. Люди снимают теплую одежду и подходят к барной стойке, чтобы сделать заказ, либо садятся на обитые гобеленовой тканью стулья или на длинную деревянную скамью с высокой спинкой, занимающую все пространство у стены от камина до небольшого окна. Над стойкой висят две доски, на которых мелом написано сегодняшнее меню, обещая сытные, приготовленные по-домашнему варианты обедов. Тильда глазами пожирает список блюд. В зале слышится тихий гул дружески переговаривающихся голосов; местные жители стоят, прислонясь к барной стойке, наслаждаясь послеобеденной пинтой пива, а приезжие уплетают за обе щеки обед, утоляя голод после того, как все утро развлекались на морозе.

Все здесь кажется таким нормальным, приветливым и безопасным, что, читая меню, Тильда чувствует, как подступают непрошеные слезы.

Не будь дурой, Тильда Фордуэлз. Ты проводишь слишком много времени в одиночестве и ешь слишком много всякой дряни, если сама мысль о приличной еде из паба может заставить тебя распустить нюни.

Внезапно электрическое освещение становится тусклым и начинает мигать.

О нет! Только не здесь! Только не сейчас!

Освещение еще раз мигает, потом гаснет. Посетители паба издают дружный стон. Барменша щелкает переключателями, но, похоже, они не работают. Кто-то спускается в подвал, чтобы проверить щиток. Тильда подавляет желание повернуться и убежать. Она знает – должна что-то сделать. Должна хотя бы попытаться. Она закрывает глаза и старается дышать ровно и глубоко.

Сосредоточься. Успокой сознание. Ты можешь это сделать. Ты можешь.

Пока люди вокруг говорят что-то о бутербродах, о том, чтобы подбросить в камин побольше дров и найти свечи, Тильда стоит неподвижно, отделившись ото всех. И заставляет себя представить электрическую искру.

Давай же, давай! Работай, черт тебя возьми. Работай!

Слышится шипение, огни снова мигают, вспыхивают и продолжают гореть.

Ура!

Посетители разражаются аплодисментами и одобрительными криками. Тильда тоже хлопает в ладоши и восклицает, улыбаясь при мысли, что никто из этих людей даже не представляет, как она рада, что эти электрические светильники вновь горят.

– Что будешь пить?

Рядом стоит Дилан. Он приветливо улыбается, показывая белоснежные зубы, и в его блестящих глазах горит озорной огонек. Дайвер потирает руки и кивком показывает Тильде несколько находящихся над стойкой бара кранов.

– Майк настоящий специалист по элю и пиву. Его «Горный козел», пожалуй, немного крепковат, но тебе может понравиться «Блаженство туриста». Или «Овечий шампунь», он здесь весьма популярен.

– Похоже, ты и сам неплохой специалист по здешним напиткам.

– О, я делаю все, что в моих силах, чтобы поддержать местных пивоваров.

– Но мне, прежде чем выпить, надо срочно поесть, иначе я просто свалюсь. Пожалуй, попробую пудинг с почками и мясом.

– С жареной картошкой? – уточняет барменша, забивая заказ в кассу.

– Обязательно! – Тильда чувствует, как начинают течь слюнки при мысли о приличной еде. – И полпинты смеси простого пива с имбирным, пока я буду ждать.

– Слабовато, – подковыривает Дилан и заказывает пинту знаменитого эля «Черная овца».

Когда Тильда садится на длинную скамью со спинкой, возле камина, Дилан усаживается рядом, а Лукас – на стул напротив. Чертополошка растягивается на полу перед огнем: она уже не так насторожена, как прежде. В зале царит приятное тепло – Тильда снимает шапку, шарф и пальто. Теперь она чувствует, что на нее устремлена по меньшей мере дюжина взглядов. Ее необычные волосы и лицо более не скрыты зимней одеждой, а глаза не прячутся за солнечными очками. Она чувствует, что Дилан изо всех сил старается не замечать, что она – альбинос, меж тем как Лукас рассматривает ее словно редкий экземпляр, который он, будь такая возможность, снабдил бы надписью и поместил в музей. Ей становится смешно оттого, что сейчас альбинизм заботит ее меньше, чем давно не мытые волосы.

Лучше выглядеть странной, чем грязной. Это в тебе говорит тщеславие, глупая ты женщина.

– Профессор Уильямс говорит, что вы художник-гончар и что вас интересует кельтское искусство. Это верно? – интересуется Лукас.

– Да, я пользуюсь его мотивами для создания собственных узоров. Кроме того, хочу больше узнать об истории здешних мест. Просто я человек новый. И мне хочется… ну разобраться.

Тильда осознает, что объяснения звучат невнятно потому, что она не задает вопросов, которые вертятся на языке.

Привидения и убийства. Не очень-то подходящая тема для обсуждения за обедом.

Дилан отпивает пару глотков эля и наклоняется к Тильде.

– Знаете, во всей округе самый большой специалист по истории здешних мест – мой дядя. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь задал вопрос, на который он не смог ответить.

– Да, конечно, – кивает Тильда, осторожно потягивая смесь обычного и имбирного пива. – И он уже очень мне помог. Просто… ну, в общем, мне бы хотелось больше узнать о раскопках.

Она поворачивается к Дилану так быстро, что успевает заметить – он только что пялился на ее волосы. Он встречается с ней взглядом и тут же отводит глаза, бормоча извинение в свою кружку с элем. Стандартная реакция смущения. Но затем снова устремляет взгляд на Тильду; лицо его при этом кажется серьезным. Он вздыхает, похоже, желая что-то сказать, но в последний момент передумывает. Проходит несколько мгновений, когда он чувствует мимолетную неловкость оттого, что его поймали на запретном действии, и его защитная маска спадает. Его насмешливой улыбки как не бывало. Исчезли также и привычка ничего не воспринимать всерьез, и вечный нарочитый оптимизм. Такое поведение Дилана нравится Тильде больше. По привычке она продолжает говорить с ним, чтобы сгладить неловкость, но на самом деле в этом уже нет необходимости. Он извинился, и его извинения были молча приняты. Она понимает, что в его интересе нет нездорового любопытства. Он искренен и неподделен.

– Мне бы хотелось больше узнать об этой могиле.

Тильда снова поворачивается к Лукасу, который пропустил то, что произошло между нею и Диланом, поскольку был занят отправлением смс-сообщения.

– Как думаете, кого вы нашли?

Отвечая, Лукас не сводит с нее взгляда, но не смотрит в глаза, а рассматривает каждую ее черту, каждую особенность лица, как будто мысленно беря ее на заметку.

– Если учесть все найденные нами подсказки, было бы легко поспешить с выводами… Но дело в том, что, приняв участие во многих раскопках, я понял: в действительности правда редко бывает очевидной, чаще все обстоит совсем не так, как кажется на первый взгляд. Человеческая жизнь сложна, и иногда люди… лезут из кожи вон, чтобы что-то скрыть. Или, по крайней мере, сделать так, чтобы это было труднее отыскать.

– Возможно, мертвые просто не хотят, чтобы мы откапывали их секреты, – говорит Дилан, стирая с губ пену от эля.

Лукас бросает на него жесткий взгляд.

– Некоторым людям становится не по себе, когда мы разрываем могилы, даже если делаем это из благих побуждений. Если ты из их числа, то почему согласился нырять для нас?

Дилан пожимает плечами.

– У каждого человека своя цена, кажется, так гласит поговорка?

Но Тильду его слова не убеждают.

Лукас подается вперед, облокачивается на отполированный временем деревянный стол и сосредоточенно смотрит на Тильду. Ему явно хочется поделиться своими теориями, касающимися недавней находки.

– На этом этапе мы точно знаем, что в этой могиле лежат два человека. И оба они были похоронены одновременно.

– Члены одной семьи?

– Возможно, но… в общем, есть кое-что опровергающее это предположение. Видите ли, скелеты лежат не бок о бок, а один на другом. И только у нижнего есть гроб. Что необычно. Как и то, что рядом с верхним скелетом нет никакого погребального инвентаря. – Лукас выразительно жестикулирует, ему не нужны вопросы, он готов объяснить все и так. – Учитывая время, когда по нашим прикидкам была вырыта могила, это странно. Погребальный инвентарь – предметы, которые люди хоронят вместе с покойным, полагая, что они понадобятся ему в загробной жизни. Оружие, серебряная посуда, драгоценности – то, что говорит о его статусе, символы богатства или общественного положения.

– А в вашей могиле… – Тильда тут же поправляет себя. – Извините, в могиле, которую вы нашли… подобных вещей совсем нет?

– Возможно, в гробу и есть, мы пока не знаем. Но рядом с телом, которое лежит ближе к поверхности, вещей нет.

– Возможно, они были очень бедны. Может быть, у них просто не было пожитков, которые можно взять в загробный мир.

– Это хотя и возможно, но маловероятно. У большинства людей хоть что-то да нашлось бы. А если ничего не было, то родичи или община все-таки снабдили бы их самым необходимым. Это странно – найти тело без какого бы то ни было погребального инвентаря. Разве что…

– О, вот и еда! – радостно произносит Дилан, и Тильда с Лукасом замечают, что наконец принесли обед.

Тильда разрывается между голодом, заставляющим ее поскорее уплести первую за долгое время порцию приличной еды, и желанием узнать, на что намекает Лукас. Быстро поблагодарив молоденького официанта, который краснеет, пойманный на том, что пялится на нее, она выбирает последнее.

– Разве что?..

– Разве что человек, скелет которого мы нашли, был казнен. Если его убийство было карой, приведением в исполнение приговора за какое-то преступление, то виновному или виновной не полагался никакой погребальный инвентарь. Это было частью наложенной кары. И важной частью, поскольку так казненного или казненную обрекали на трудности и лишения в загробной жизни.

– Я не хочу портить ничью малину, – перебивает Дилан, щедро посыпая солью жареную картошку. – Но может существовать и более простое объяснение.

– Что ты имеешь в виду? – В голосе Лукаса звучит явное раздражение.

– Весь погребальный инвентарь достался тому или той, кто лежит в гробу. А второго человека похоронили немного позже. У него или нее не осталось ничего, чем можно заплатить за гроб или приличное погребение, было только желание упокоиться рядом с любимой или любимым. Это сплошь и рядом происходит и теперь – людей хоронят в глубоких могилах, чтобы пережившего супруга или супругу могли потом захоронить там же.

Лукас смотрит на Дилана и начинает объяснять тоном утомленного родителя, обращающегося к докучливому ребенку:

– Во-первых, мы знаем, когда приблизительно была выкопана эта могила – между 850-м и 950 годами после Рождества Христова. В то время супругов хоронили бок о бок, сколько времени бы ни прошло между кончиной первого и уходом в мир иной второго. Хоронить штабелем – это практика, порожденная недостатком места на кладбищах. Например, к началу Викторианской эпохи на погостах, особенно в больших городах, уже невозможно было хоронить людей бок о бок. Но в сельской местности, да еще много сотен лет назад, когда население составляло ничтожную часть того, что мы имеем сегодня, такого понятия, как недостаток места, просто не существовало. Собственно говоря, – продолжает он, проглотив кусок картофельной запеканки с мясом, – было бы куда легче выкопать рядом две неглубокие могилы, чем одну глубокую. К тому же есть более веская причина полагать, что второй скелет принадлежит казненному человеку.

Тильда торопливо подкрепляется жареной картошкой, ожидая, когда Лукас продолжит. Он снова замолчал, отчасти для того, чтобы поесть, но в основном, как ей кажется, для пущего драматического эффекта. И, возможно, чтобы досадить Дилану.

– Тело, находящееся ближе к поверхности, лежит не в супинированном положении, а ничком. – Археолог снова замолкает, явно ожидая, что кто-то из его собеседников спросит, что это значит, но в конце концов объясняет сам: – Человек был похоронен лицом вниз, а не вверх. Едва ли это можно назвать уважительным и достойным обращением с покойником. И, словно и этого было недостаточно, на его или ее спину был положен очень большой и тяжелый камень.

– Чтобы человек оставался на месте? – Дилан беззаботно смеется. – Едва ли это было необходимо, если он был уже мертв.

– Но совершенно необходимо, если он был еще жив, – замечает Лукас.

– Что? – Тильда поражена. – Вы хотите сказать, что человек, которого казнили, был не просто убит, а похоронен заживо?

Внезапно у нее пропадает аппетит.

Лукас пожимает плечами и продолжает уплетать обед за обе щеки.

– Поневоле начинаешь гадать, за какое преступление последовала подобная кара.

Над столом повисает глубокомысленное молчание, во время которого Тильда пытается разжечь угасший аппетит. Пудинг с почками и мясом восхитителен, и вскоре благодаря сытной еде, исходящему от камина теплу и небольшой дозе алкоголя тело и разум приходят в то почти блаженное состояние, которого Тильда не испытывала уже давно. Правда, мысль о столь жуткой казни, которая произошла так близко от ее дома, по-прежнему беспокоит. Быть может, призрак – душа той, которую археологи так стремятся вырыть из земли?

Это бы объяснило, почему моя гостья так взбешена.

– А вы сможете определить, кого именно нашли? – Тильда спрашивает Лукаса, доедающего запеканку.

Он качает головой.

– Это крайне маловероятно. Сохранилось очень мало письменных свидетельств об Уэльсе девятого-десятого веков, их значительная часть была написана некоторое время спустя – полагаться на эти свидетельства трудно. По крайней мере, в том случае, если вам нужны подробности. По правде говоря, мы не сможем назвать имя, звание и серийный номер. Но мы рассчитываем – а сегодня наша замечательная наука дает такие возможности – точно узнать, был ли покойник мужчиной или женщиной, в каком возрасте наступила смерть, назвать ее причину, определить, чем покойный питался, и, возможно, установить, какое место в обществе занимал.

– Вы совершенно уверены, что эти две смерти взаимосвязаны?

– Во всяком случае, существует прецедент. На юго-востоке Англии было найдено захоронение, в котором останки преступника также лежали сверху, и проведенные исследования указывают, что тело, лежавшее внизу, принадлежало жертве. Вполне возможно, что верхние останки и в нашем случае – останки убийцы, а тот, кто лежит в гробу, был им или ею убит. Но мы забегаем вперед, – размышляет Лукас, запивая запеканку минеральной водой. – Остается многое отыскать. И много того, что надо либо доказать, либо опровергнуть.

Похоже, археолог хочет добавить что-то еще, но в эту минуту сидящая за соседним столиком Молли отрывает взгляд от ноутбука и окликает его, чтобы что-то показать.

Чертополошка, наконец расслабившись, начинает проявлять интерес к еде. Она встает, лениво потягивается, подходит к столу и поднимает морду к его краю. Черный нос подрагивает. Тильда улыбается собаке.

– Я оставлю тебе мяса, обещаю, – говорит она, протягивая собаке кусочек жареной картошки, чтобы немного утолить ее голод.

Дилан смотрит на Чертополошку.

– Она выглядит лучше. Ты хорошо о ней заботилась, и она поправилась.

Тильда думает о еде из магазинчика-киоска, которую она скармливала собаке, и о нерегулярных часах ее сна и прогулок.

– Думаю, она поправилась сама. Хотя теперь я понимаю, почему предыдущие хозяева продали ее. Она никогда бы не поймала ни одного зайца.

– Но, судя по ее виду, именно для этого она и предназначена.

– Возможно, но когда на днях нам попался заяц, она побежала за ним, но потом принялась с ним играть. У нее не было ни малейшего намерения его поймать. И заяц тоже это знал.

– Да ну? – Дилан удивленно поднимает брови.

– Клянусь, заяц просто сидел и умывался. Он знал, что никакая опасность ему не грозит. Чертополошка даже не залаяла.

– И никогда не залает. Собаки-зайчатницы никогда не лают. Они охотятся молча. Вот почему они никуда не годятся как сторожа. И они не могут выследить дичь по запаху – им непременно надо ее увидеть. Хотя, возможно, твоя собака просто стесняется, потому что ей неловко носить подобный ошейник.

Хотя Тильде и неприятно с этим согласиться, она не может не признать, что розовый ошейник кажется на шее Чертополошки чем-то совершенно неуместным. Она наклоняется и расстегивает его.

– Думаю, он тебе не нужен, верно, девочка?

– Так намного лучше, – соглашается Дилан.

– Почему ты помогаешь им в раскопках, если тебе, в общем-то, не нравится их занятие? И не говори, что занимаешься этим из-за денег. Профессор сказал: ты путешествуешь по всему свету, занимаясь дайвингом для разных заказчиков. Не похоже, что тебе не хватает работы.

– По правде говоря, я сразу ухватился за это предложение, чтобы иметь предлог хотя бы ненадолго попасть домой. Я скучаю по здешним местам. Все время быть в разъездах – это не всегда так уж приятно. – Он улыбается, качая головой.

– Значит, тебя не смущает, что они разрыли могилу?

– Я просто не имею права высказывать неодобрение, ведь это примерно то же самое, чем значительную часть своего времени занимаюсь я. Пусть это и не настоящие могилы, а затонувшие суда, но при кораблекрушениях тоже погибают люди, и обломки – место их упокоения. Кстати, некоторые из них лежат на дне по много лет.

– Но не рассчитываешь же ты отыскать обломки корабля на дне этого озера?

Он смеется.

– Нет. Это скорее исследовательские погружения. Озеро уже изучили вдоль и поперек, но теперь, когда в такой близости от воды нашли что-то новое, возможно, стоит пошарить еще. Изменение уровня воды, особенно если случались разливы или засухи, может разворошить донный ил. И то, что раньше было скрыто, станет видимым. Но только едва-едва – на глубине вода довольно мутная.

– Я читала, что в этом озере живет доисторический ящер.

– Ты имеешь в виду Горси?

– Горси?

– Так его называют местные жители. Несси в озере Лох-Несс, Горси – в озере Ллангорс. Здесь все слышали рассказы о нашем глубоководном чудовище.

– А его… кто-нибудь видел?

– Некоторые утверждают, что видели, особенно после того, как до поздней ночи просидели в пабе. Кажется, в Интернете есть парочка не внушающих доверия фотографий. Если найду их, я тебе скажу.

Тильда заставляет себя вернуться к списку причин, которые вынудили ее выйти из дома. Несмотря на настойчивые уверения Лукаса, что пока о его открытии нельзя сказать ничего определенного, она чувствует: в этой находке есть что-то, что поможет найти ответы. Что-то, связывающее останки в могиле с ее пугающими видениями. Даже если эти ответы будут содержать слова «призрак» и «убийца» и жуткий вывод, что кого-то похоронили заживо. Какое-никакое, а это начало.

Она смотрит на профессора. Он сидит рядом с Молли, и взгляды обоих прикованы к экрану ноутбука. Тильда собиралась попросить его о помощи, но ее остановил страх: она устроит короткое замыкание в то время, когда рядом находятся все, кого она здесь знает. Даже починив освещение в пабе, она не может быть уверена, что больше из-за нее ничего не сломается. И вместо того, чтобы обратиться к профессору, она поворачивается к Дилану.

– Ты не мог бы оказать мне любезность?

– Какую? Может быть, принести голову Горси?

– Ха-ха, – невесело смеется Тильда. – Нет, кое-что попроще. Мой… компьютер сломался, а мне нужно купить пару книг. Ты не мог бы заказать их в интернет-магазине? Вот, я написала названия. Мне необходимо построить обжиговую печь, работающую на дровах. То есть я хочу построить подобную печь. Я собираюсь испробовать новый метод обжига. И новые виды глазурей. Я написала имя и фамилию художника по керамике, который работает таким образом. Если забьешь в поиск его данные, сразу появятся имена других гончаров и авторов книг. Несколько лет назад мне довелось построить нечто подобное, когда я училась в художественном училище, но… в общем, мне может понадобиться дополнительная информация. Я собиралась попросить профессора…

– Буду счастлив помочь, – соглашается Дилан, беря листок бумаги.

– Спасибо. Только скажи, сколько они стоят, и я отдам тебе все наличными.

– Нет проблем. Но тебе надо починить компьютер. Должно быть, нелегко жить так высоко на холме без Интернета, особенно если не водишь машину.

– Да нет, я вожу. То есть я умею водить. Просто… в данный момент у меня нет машины.

Похоже, он ждет дальнейших объяснений, но поскольку Тильда не собирается ничего объяснять, повисшее между ними молчание становится немного неловким. Тильда начинает чувствовать себя все более и более усталой. Отсутствие регулярного сна, потрясение от пугающих видений, темп, в котором она работала в последнее время, – все это вместе взятое заставляет ее чувствовать себя как выжатый лимон. Кажется, запас ее сил на исходе. В довершение всех бед она отвыкла от человеческого общества и чувствует, что ей опять нужно уединение. Тильда встает и начинает одеваться.

– Ты нас покидаешь? – спрашивает Дилан. – Так скоро?

– Мне надо зайти в магазин. И успеть до отправления почты. Спасибо за выпивку и за то, что согласился добыть нужные книги.

– Как я уже сказал, буду счастлив помочь. – Он смотрит, как она вновь надевает шапку и солнечные очки. – Дай мне знать, если тебе захочется покататься по озеру. В любое время. Ведь у меня есть лодка.

Тут настает ее черед улыбаться.

– Та, у которой не запускается мотор?

– В ней есть и весла.

Она качает головой.

– Я предпочитаю передвигаться по суше, помнишь?

Пока Дилан не заговорил о чем-нибудь еще и не задержал ее, она машет ему, свистом подзывает Чертополошку и выходит из паба. Если не считать усталости, впервые за последние несколько недель она чувствует себя совершенно нормальной и похожей на человека. В деревенском магазине она покупает столько еды, сколько помещается в рюкзак, в том числе настоящий собачий корм, не забыв при этом закупить кучу супов и шоколадок. Тильда останавливается на почте, выбирает открытку и пишет несколько жизнерадостных строк родителям. Опуская открытку в почтовый ящик, она мысленно посылает с ней желание: пусть родители убедятся, что с ней все в порядке, и пусть получится уговорить их не приезжать. Как бы ни приятно было вновь увидеть отца, сейчас нужно столько всего сделать, справиться со столькими задачами, посмотреть в лицо стольким вызовам, что Тильде совершенно не хочется думать еще и о беспокойстве, которое непременно почувствуют отец и мать.

Свет зимнего солнца быстро меркнет, когда оно заходит за вершины Бреконских маяков. Тильда и Чертополошка медленно, но упорно идут по склону холма вверх, к коттеджу Тай Гвин.

Сирен

Я жду, сидя в доме. Огонь в очаге горит, но я поддерживаю лишь слабое горение, ибо не хочу, чтобы небольшую хижину наполнил дым. Нынче я бросила в невысокое пламя несколько стебельков розмарина, чтобы лучше запомнить видение и обострить притупленные чувства. После поисков видения я всегда ощущаю усталость. Причина этого в некоторой степени кроется в ядовитых свойствах ведовских мухоморов. Их действие на человеческое тело длится целый день, а иногда и дольше. Но есть и другие причины моих вялости и уныния. Во-первых, путешествуя в ином обличье, я возвращаюсь в обыденный мир утомленной, ибо в странствиях руки и ноги и все мышцы действовали не так, как привыкли в реальном мире, – и теперь тело болит. А во-вторых, я подавлена тем, что ясно сказало мне видение. У принцессы Венны не будет ребенка. Это несомненно. Я не люблю эту женщину, но мне ее жаль. В наши опасные времена ее положение жены принца станет весьма шатким. А ее будущее как бесплодной женщины так безрадостно, что я не пожелала бы такого никому. Но на кону сейчас стоит нечто куда большее, чем счастье Венны, ибо мое видение предвестило возможную смерть принца Бринаха. Тем, кто не посвящен в искусство толкования видений, могло бы показаться, что все безнадежно. Я видела, как более сотни атакующих всадников, воинов с острыми мечами загнали принца в озеро… На первый взгляд, это должно предвещать торжество врагов, его поражение и даже смерть. Но необязательно будет так. Если бы я увидела, что Бринах пал от меча, стрелы или боевой секиры, то да, я истолковала бы видение однозначно. Но он въехал в воду. Его поглотило озеро. Таким образом, он вступил в пороговую область, где встречаются два мира: реальный и потусторонний, откуда можно вернуться. Поэтому я молюсь, чтобы видение предвещало не его неоспоримую смерть, а только поражение в битве, от которого он может оправиться.

Я послала одного из подпасков с посланием для Несты. Если принцесса захочет услышать мои слова лично, она может пожелать прийти, но думаю, она не придет. Ей важно держать страхи и желания в секрете, и если визит Несты ко мне остался бы незамеченным, любой, кто увидел бы, как ко мне заходит принцесса Венна, заподозрил бы неладное. А когда у людей возникают подозрения, у них появляется желание докопаться до истины, даже если это означает, что придется выведать чьи-то тщательно охраняемые секреты. Может быть, они ничего не прознают, а придумают собственные истины. И в том и в другом случае Венна не захотела бы, чтобы люди болтали о ее делах. Неста же придет ко мне как одна знахарка к другой, возможно, под предлогом обмена рецептами снадобий. Она выслушает меня, и если хозяйка доверяет ей, то придется поверить и мне.

Вскоре я слышу топот тяжелых шагов, несколько мгновений – и Неста стучит в мою дверь. Я приглашаю ее войти, служанка входит и устраивается у огня. Она немного запыхалась – короткие ноги, похоже, несли ее толстое тело по мерзлой земле довольно быстро. Я даю ей время расправить юбки и снять капюшон шерстяного плаща. Я замечаю, что на ее платье красуется искусно сделанная серебряная брошь в виде кольца из дубовых листьев и желудей. Полагаю, это подарок принцессы, и сегодня Неста надела ее, чтобы напомнить мне, каким она пользуется уважением. И какое высокое положение занимает на острове. Но мне подобные напоминания не нужны. Я знаю, кому из нас двоих принцесса Венна доверяет стирать нижнее белье, а кому – предсказывать будущее.

– Ты здорова, Сирен Эрайанейдд? – спрашивает Неста.

Непривычно слышать, как мое полное имя произносит ее голос. Мне это кажется забавным. Полагаю, для нее это – сущее наказание.

Я киваю в ответ, не желая начинать ненужный обмен любезностями: у меня слишком болит голова, желудок раздражен, руки и ноги сводят мучительные судороги. Неста должна это знать, если называет себя целительницей и последовательницей старой веры. Она должна это понимать. Но, по правде говоря, она ведьма совсем другого сорта. Ее снадобья и правда помогают тем, у кого небольшие недомогания и низменные стремления. Однако она не ходит путем истинного чародейства и никогда бы не решилась призвать видение. Готова поспорить, что в дне пути от наших мест можно сыскать куда лучших ведуний. Она отнюдь не делает чести званию ведьмы, ибо хотя ее умения и сносны, у нее алчное сердце, а истинная ведьма не может быть жадной. Недостаток таланта привел ее на опасный путь: путь использования черной магии ради собственной наживы, путь, на котором каждое произнесенное заклинание, достигшее цели, оставляет грязное пятно на ее душе и на душе того, кто заплатил за услуги. Думаю, люди считают ее тщеславной и глупой, но не боятся. А зря. Неста опаснее, чем они могут представить.

Но зато у нее так же мало желания разводить церемонии, как и у меня, – она сразу переходит к делу.

– Ты послала за мной. Сделала ли ты то, о чем просила принцесса Венна?

– Да, я вызвала видение, касающееся ее.

Она подается вперед; в ее глубоко посаженных глазах отражается пламя, и кажется, будто они горят.

– Что ты увидела?

– Я могу говорить с тобой без околичностей, Неста Мередит?

– Я бы предпочла, чтобы ты говорила именно так.

– Видение было ясным и четким, в нем не было ничего непонятного или двусмысленного. У принцессы никогда не будет ребенка.

Неста со свистом втягивает воздух – она потрясена.

– Ты уверена?

– Я бы не стала ничего говорить, если бы не знала: то, что я утверждаю, – правда.

– Не будет ребенка? Никогда?

– Ни от принца Бринаха, ни от другого мужчины.

– От другого? Она не захочет знать ни о чем подобном! Она не давала тебе указаний…

– Твоя правда, она не давала мне указаний! Твоя госпожа попросила меня о помощи, и я помогла ей по доброй воле. Я искала ответ на вопрос – родит ли она когда-нибудь ребенка? И мне был дан ответ – нет, ни от какого мужчины, никогда.

– Насколько я помню, она также попросила помощи в зачатии наследника!

– Как и тебя, и притом много раз.

– Ты слишком легко отрицаешь лечебную силу моих зелий…

– И от чего же, скажи на милость, они лечат?

– Я вижу, ты не даешь ни надежды, ни помощи, ни какого-либо зелья.

– Я не буду давать ложной надежды. Я не буду предлагать зелья там, где никакое зелье не поможет. В отличие от некоторых других…

– Мое единственное желание – помочь принцессе. Облегчить ее муки.

– И продлить ее стремление к недостижимому, которое приведет лишь к душевной боли и разочарованию? Разве это облегчит муки?

– Я действую только из любви к моей госпоже.

К изумлению, я вижу, что на щеках Несты блестят слезы. Она быстро их отирает и снова придает голосу спокойный и твердый тон.

– Я не могу возвратиться к принцессе Венне с такой вестью. Мы должны придумать способ смягчить удар, ибо я боюсь, что известие убьет ее.

– Разве человек может умереть от разочарования?

– Ты хорошо знаешь, что сейчас стоит на кону, и не только для принцессы. Она желает стать матерью не только ради себя. Разумеется, она хочет родить и ради принца, но также и ради будущего своего народа. Ради будущего всех его владений.

– Тем больше причин для того, чтобы она узнала правду.

Неста трясет головой.

– Ты бессердечное создание, Сирен. Люди толкуют, что твои чувства не похожи на чувства других, что твоей душе бывает хорошо только в те часы, когда на землю опускается тьма. Откуда тебе знать, что приходится терпеть моей госпоже? Как ты можешь это понять?

– Если бы в моей власти было изменить то, что открылось, думаешь, я бы этого не сделала? Моя магия имеет пределы. Мое видение не показало, как дать принцессе ребенка. – Говоря, я смотрю на огонь, и на сердце у меня тяжело, на него тоже давит груз такого горя. – Она должна принять то, чего нельзя изменить. Как и все мы.

– Ха! – Теперь Неста начинает сердиться, наверняка потому, что боится реакции своей госпожи. – Легко тебе говорить, сидя в берлоге, далеко от жизни острова. Не ты будешь смотреть в глаза принцессе Венне, когда она узнает свое будущее. Не ты будешь сидеть с ней бессонными ночами, глядя, как разбивается ее сердце. Не ты будешь смотреть, как принц Бринах отвернется от нее.

Она вдруг замолкает, прищурившись и воинственно выставив вперед подбородок.

– А может статься, что это будешь как раз ты! Ибо когда принц отвернется от Венны, мы все знаем, кого он захочет посадить на ее место!

– А ну, будь осторожнее в выражениях, когда говоришь со мной.

– Что, правда глаза колет?

– Я для моего принца всего лишь провидица, и ничего более.

– Для твоего принца, ишь ты! – презрительно усмехается Неста. – Ты не можешь отрицать, что хочешь именно этого! Ты хочешь послать меня к принцессе, чтобы я с помощью твоего видения задушила ее мечты, меж тем как на самом деле то, что ты видела, – то будущее, которого желаешь ты, и именно поэтому в нем нет места счастью моей госпожи.

– Ты смеешь чернить меня каждым словом, которое слетает с твоих уст?!

Я вскакиваю на ноги, подняв пыль с земляного пола. Она летит в огонь, и он взрывается снопом искр. Как и я.

– Ты называешь меня обманщицей и лгуньей! Ты ставишь под сомнение мою преданность принцу Бринаху и его жене – и хуже того, обвиняешь меня в том, что видение поддельно! Ты не можешь верить, что я стала бы делать такое. Что я обманула бы оказанное доверие, которое для меня священно!

Неста с трудом встает на свои короткие ноги.

– Люди верят тебе, но они не знают, какая ты на самом деле. Ты всего лишь женщина, такая же, как любая другая, и ты готова злоупотребить положением, дабы получить то, что тебе нужно. Дабы получить того, кто тебе нужен!

– Убирайся с глаз моих! И не смей больше ступать своими жирными ногами на порог моего дома! Я сказала, что видела, и от тебя требуется одно – передать мои слова твоей госпоже. Донеси правду до принцессы Венны. По крайней мере, она поймет, что это истина, когда услышит ее, даже если ты этого не видишь.

Но после ухода Несты я начинаю сомневаться. Поверит ли мне принцесса? Или она тоже увидит в моем толковании какую-то корысть? Известие, посланное мною, – это худшее из того, что она только может себе представить, и будущее, которое оно несет ей, поистине мрачно. Что, если Венна попытается истолковать видение иначе? Что, если она прислушается к ядовитым словам Несты или та нарочно исказит мое послание? Ибо много ходит историй о посланцах, которые, принеся дурную весть, не доживали до того дня, когда их господин или госпожа убеждались, что они сказали правду. Если Неста будет говорить горячо и убедительно, а Венна захочет услышать только ту версию своего будущего, которая обещает ей счастье, не возложит ли она всю вину на меня? Ведь ей известно, к кому стремится сердце мужа. Как она может этого не знать?

Я затаптываю огонь, сдергиваю плащ с крюка у двери и выхожу в сгущающуюся тьму. У меня так тяжело на сердце и тревожно на душе, что я не могу сидеть в четырех стенах. Я пойду прогуляться по берегам озера, чтобы мне хотя бы отчасти передалось спокойствие его вод.

Тильда

Декабрьское утро не спешит просыпаться после ночной тьмы – даже в восемь часов света еще недостаточно, чтобы выйти на пробежку. Хотя Тильда и предпочитает бегать на рассвете, не надо перебарщивать. Если сумрак слишком густ, можно легко подвернуть ногу или упасть. Сегодня снова стоит мороз, и когда тьма наконец начинает отступать, становится видно: по всей местности разлито странное серебристое сияние. Тильда стоит в саду с кружкой чая, наблюдая, как невидимое солнце постепенно освещает окружающий мир. Озеро не замерзло, но вода его сегодня так тиха, что Тильда понимает – если температура упадет еще на один градус, оно быстро покроется льдом. В эту безмятежную сцену из-за живой изгороди, идущей вдоль узкой дороги, врывается свет фар и звук мотора поднимающейся на холм машины. Наконец в поле зрения Тильды появляется старенький «Лендровер». Надрывно урча, он едет вверх, поворачивает на сто восемьдесят градусов, чтобы подъехать к коттеджу. За рулем сидит Дилан. Она подходит к воротам, чтобы встретить гостя. Вблизи машина кажется еще более потрепанной и побитой. Кузов в нескольких местах помят, краска выцвела и покрылась царапинами, а из выхлопной трубы вырывается жуткое количество дыма. Дилан паркуется и вылезает со своим всегдашним веселым видом, явно нисколько не обеспокоенный состоянием принадлежащей ему машины.

– Почта! – кричит он, размахивая упакованной в коричневый картон посылкой.

– Прибыли твои книги, – объясняет Дилан, когда Тильда впускает его в сад.

– Я не ожидала, что ты передашь их мне лично в руки. Спасибо. Заходи, я как раз вскипятила чайник.

Она ведет его не на кухню, а в студию, где на конфорке растопленной с вечера дровяной печи тихо свистит чугунный чайник. К мерклому свету занимающегося дня прибавляется свет фонаря «летучая мышь». Тильда понимает, как странно это должно выглядеть со стороны. Когда они входят в студию, Чертополошка встает, но не подходит, чтобы приветствовать Дилана.

– Она еще немного стесняется. Даже без своего розового ошейника.

– Твоя студия выглядит круто, – признает Дилан, осмотрев необожженные горшки, стопки альбомов с зарисовками, банки с глазурями и прочие принадлежности гончарного ремесла. Если отсутствие электрического освещения и кажется ему странным, он ни слова об этом не говорит. – Похоже, ты много трудилась.

– У меня скопилось много незаконченных изделий. Я не могу работать дальше без печи для обжига. Я ужасно рада, что ты привез необходимые книги.

Дилан разглядывает большую современную обжиговую печь, потом переводит взгляд на Тильду.

– Значит, эта штука не работает?

Она не знает, что ответить, и отворачивается, чтобы добавить в чай молока.

– Я просто хочу попробовать провести обжиг по другой технологии – старым способом, который больше соответствует особенностям местности и тому, что вдохновляло меня, когда я создавала горшки.

– Круто. – Он кивает, с легкостью приняв объяснение.

Тильда вручает Дилану кружку с чаем и ждет, чтобы он сам добавил в него отсыревшего сахара. Он явно чувствует себя как дома, и ей становится завидно, что он может так расслабиться в обществе женщины, которую едва знает, в месте, где никогда прежде не бывал, да еще в присутствии не слишком-то дружелюбно настроенной собаки, настороженно следящей за каждым его движением. Тильда берет с верстака жестяную коробку с печеньем и предлагает одно Чертополошке, надеясь, что та подобреет, но собака не принимает угощение. Дилан берет два печенья и, жуя, интересуется:

– Так какой у тебя план? Собираешься соорудить эту штуку здесь?

– О нет. Печь должна стоять снаружи. Думаю, я построю ее из кирпичей. Мне бы хотелось скрепить их с помощью глины, но при такой погоде ее не накопаешь – наверное, придется использовать строительный раствор. – Тильда разворачивает книги и перелистывает страницы одной из них, пока не находит нужную иллюстрацию. – Вот, смотри. Это простое сооружение, но результаты обжига в такой печи могут получиться фантастическими, если правильно управлять температурой.

– Вряд ли это будет легко сделать. Ведь ты разведешь в этой штуке огонь и будешь жечь дрова. Сомневаюсь, что к ней прилагается шкала с обозначениями температур.

– Тут главное – контролировать поток воздуха и позволить печи медленно остывать после того, как огонь внизу догорел. На это может уйти несколько дней.

– Дней! – Дилан смеется. – Тогда нам понадобится еще печенье.

– Нам?

– Я тут подумал, что мог бы тебе помочь. Все равно я не возобновлю погружения, пока не потеплеет. И раскопки тоже на время прекратились из-за мороза.

– Ну я не планировала… то есть я не знаю…

– Если ты собираешься построить эту штуковину из кирпичей, – Дилан стучит по странице с иллюстрацией, – придется поехать в Брекон, чтобы купить все, что нужно, у торговцев стройматериалами. Мой «Лендровер» полностью заправлен и готов ехать хоть сейчас.

– Да ну? Думаешь, он в состоянии доехать до самого Брекона?

Дилан трагическим жестом прижимает руку к груди.

– Я уязвлен до глубины души. До глубины души! Мой чудный автомобиль, Ленни, – он со мной уже много лет.

– Оно и видно.

– Никто не согласится доставлять стройматериалы на эту верхотуру. А я могу запросто привезти все, что нужно, в кузове Ленни. – Он смотрит на часы. – Они уже открылись.

Дилан прихлебывает чай, склонив голову набок, смотрит на нее и ждет.

Что мне ему сказать? Что мне страшно ездить в машине? Что если он поедет быстрее, чем сорок миль в час, у меня может случиться паническая атака?

Тильда знает, что не может ему признаться. Не будет кирпичей – не будет обжиговой печи. Не будет печи – не будет готовых горшков. Ей нужны эти кирпичи, и другого способа получить их нет. Она допивает остатки чая.

– Хорошо, – кивает она. – Да, поедем, спасибо. Это было бы замечательно. Я… надену пальто.

Когда они выходят из студии, Тильда ожидает, что Чертополошка последует за ними, но собака не сдвигается с места. Она нежно ее гладит.

– Ну хорошо, странная ты псина. Останешься здесь и будешь охранять хозяйское добро. Сейчас это, наверное, чайник.

Она садится на пассажирское сиденье, и у нее тут же начинает сосать под ложечкой.

Держись, старушка. Это же не спортивный автомобиль, он быстро не поедет. И ехать-то всего миль десять, так что с тобой все будет в порядке.

– Ну все. – Дилан захлопывает водительскую дверь, и машина сотрясается. – Поехали.

Он поворачивает ключ в замке зажигания, и ничего не происходит. Он пробует еще раз, и опять ничего. Ни звуков вращающегося стартера, ни тарахтения двигателя внутреннего сгорания. Он поворачивает ключ в третий раз. Опять ничего. Он хмурится.

– Странно.

– Да ладно, ничего страшного. – Как это ни нелепо, но Тильда чувствует облегчение.

– Он всегда так хорошо заводится. Всегда работает как часы, мой Ленни.

– Ну а сегодня он что-то не хочет заводиться, – замечает Тильда.

Дилан колеблется, глядя на нее, потом мягко говорит:

– А может быть, ты не хочешь, чтобы он завелся?

Тильда чувствует, что краснеет.

– Что ты хочешь этим сказать? – выпаливает она более сердито, чем ей бы хотелось.

– Слушай, я просто говорю тебе…

– Это твоя машина.

– И она обычно заводится с первого раза. Как и моя лодка. И часы моего дяди обычно работают. Обычно.

О боже.

Проходит минута, но никто не прерывает молчания. Они просто сидят в машине, и их разделяет смысл только что сказанных слов. Тильде хочется выскочить из машины, вбежать в дом и запереться. Она не хочет никуда ехать ни в какой машине. Она не хочет чувствовать себя обязанной попытаться объяснить необъяснимое этому… мужчине. Она не хочет чувствовать себя обязанной попытаться объяснить это себе самой.

Но если я сейчас сбегу, если я сейчас спрячусь, если я сейчас сдамся, что будет потом?

Тильда знает, что должна изменить ситуацию и что-то сделать. Она закрывает глаза, заставляя себя найти в душе хоть сколько-нибудь мужества.

Я хочу, чтобы эта чертова машина завелась! Правда хочу!

Она пытается дышать спокойно и ждет ощущения перемен. И оно приходит. Чуть заметное изменение в том, как она себя чувствует. Тильда открывает глаза и смотрит вперед, сквозь ветровое стекло, не решаясь встретиться взглядом с Диланом.

– Попробуй еще раз.

Он медленно берется за ключ замка зажигания и поворачивает его. И мотор оживает, выплевывая выхлопные газы, заставляя древний автомобиль вибрировать под какофонию скрежета и дребезжания. Но, несмотря на все эти звуки, он работает. Только теперь Тильда решается повернуться к Дилану. Он улыбается, но не беззаботно, а мягко и ободряюще.

– Итак, едем за кирпичами.

– За кирпичами, – соглашается она.

Видя, что Тильда нервничает, Дилан едет медленно и плавно, и она чувствует, что может с удовольствием любоваться прекрасными пейзажами. Она столько недель провела в коттедже: открытие того, что лежит за горизонтом, становится для нее целым событием. Дорога поднимается на скалистый перевал в деревне Булч, затем идет вниз вдоль реки Аск и снова вверх – через Бреконские горы с их острыми темными вершинами и крутыми уступами, на которых пасутся выносливые валлийские овцы. Тильда испытывает невыразимое облегчение от вновь обретенной способности разглядывать из окна машины пейзажи вместо того, чтобы сидеть, сжав кулаки, и ждать панической атаки. Дилан – прекрасный гид. Он всю дорогу беззаботно болтает, не забывая обращать внимание пассажирки на местные достопримечательности. К тому времени, когда они доезжают до маленького торгового городка Брекона, Тильда уже улыбается по-настоящему – впервые за долгое время.

Первый раз после гибели Мэта? Возможно ли это? Неужели я улыбаюсь, даже сидя в машине?

Площадка для хранения стройматериалов предлагает такой широкий выбор, что разбегаются глаза. Дилан признается: он не фанат принципа «сделай сам», но он практичен и много лет помогал дяде поддерживать в порядке старый дом. Держа в руках книгу о строительстве дровяных обжиговых печей, чтобы сверяться с данными в ней указаниями, Тильда долго перечисляет все, что потребуется, стараясь не забыть о какой-нибудь важной единице оборудования или виде стройматериала. Через полчаса все необходимое оплачено и погружено в кузов «Лендровера». Как приятно находиться в обществе такого терпимого и снисходительного друга! С переездом в коттедж Тильда забросила всех друзей и почти забыла, какое это удовольствие – разделить какую-то работу с тем, кто искренне хочет тебе помочь.

Когда по дороге домой они выезжают на короткий участок автострады, Тильда позволяет себе сравнить эту поездку с той роковой, когда они с Мэтом возвращались после медового месяца. Она начинает ощущать первые признаки беспокойства, когда вспоминает шедший тогда проливной дождь, совершенно не похожий на сегодняшние безоблачные небеса и светящее солнце. И тогда она ехала не быстро. Не так быстро, как едет сейчас Дилан. Может быть, он забыл, с какой неохотой его пассажирка села в машину, или же его тоже воодушевляет разлитая в воздухе веселая беззаботность. Как бы то ни было, потрепанный «Лендровер» едет значительно быстрее, чем по дороге в Брекон. От проносящейся мимо местности у Тильды начинает кружиться голова, ее охватывает паника. Она начинает потеть, становится трудно дышать. Она сосредоточивает внимание на невысоком холме, до которого уже не так далеко.

Еще несколько миль, всего лишь несколько миль. На другой стороне этого холма начинается озеро, а там до коттеджа останется всего лишь несколько минут езды. Держись.

– Тильда? – Дилан заметил, что с нею что-то неладно. – Ты хорошо себя чувствуешь?

Она кивает и выдавливает из себя:

– Все в порядке. Просто немного… нет, ничего.

– Уверена? Может, тебе нужен свежий воздух? Надо только опустить окно. Давай я помогу. – Не отрывая глаз от дороги, он протягивает руку к пассажирской двери и опускает древнее окно на несколько сантиметров.

Когда Дилан наклоняется, в чувствах Тильды царит полный сумбур. Ощущение близости этого сильного, привлекательного молодого человека не может не пробудить в ее душе воспоминаний о Мэте; головокружение, порожденное скоростью, с которой они едут, проносящимися мимо картинами, и повышенный уровень тревожности вызывают у нее странное чувство дезориентации, ощущение собственной нереальности, как будто она отделяется от тела и куда-то плывет.

Послушай, глупая, это же полная бессмыслица. Тебе же было хорошо по дороге туда. Глупая женщина, да возьми себя в руки.

– Тебе лучше? – беспокоится Дилан.

Тильда поворачивается, чтобы сказать «да» и попытаться успокоить его и убедить себя, что все в порядке – и тут видит, что находится за его спиной. Вернее, не что, а кто. Темная изломанная фигура женщины из ее видений сидит на заднем сиденье и кажется такой же осязаемой и реальной, как живой человек. У Тильды перехватывает дыхание. Призрак очень медленно поворачивает жуткое изуродованное лицо к Тильде.

А затем прыгает вперед.

Это непонятное существо прыгает там, где нет пространства, бросаясь вперед поверх спинок сидений, нет, не поверх, а сквозь них, вытянув раздробленные руки и вывихнутые пальцы.

И Тильда в ужасе кричит. Ничего другого она сделать не может. Она закрывает голову поднятыми руками и кричит, кричит, кричит. Эти неожиданные безумные вопли заставляют Дилана резко свернуть в сторону, «Лендровер» опасно наклоняется, скользит, но водитель ухитряется вернуть контроль над машиной и остановить ее на обочине.

Тильда чувствует, как кто-то сжимает ее руки, и на секунду ей кажется, что она находится во власти отвратительного призрака.

– Тильда! – Сквозь охвативший ее ужас она слышит голос Дилана. – Тильда, все в порядке. Ничего страшного нет. Ты в безопасности, смотри, мы стоим. Тебе нечего бояться. Открой глаза и посмотри сама.

Тяжело дыша, заглатывая воздух, она едва осмеливается посмотреть на заднее сиденье. Видение закончилось. Призрак исчез. В машине находятся только она и Дилан. Он замечает, что ее взгляд устремлен назад.

– Там ничего нет, видишь? Просто стройматериалы и кирпичи, верно?

– Кирпичи, – кивает Тильда, все еще дрожа и позволяя держать себя за руки. – Просто кирпичи.

Дилан делает короткую остановку в деревне Булч, чтобы купить «целительную бутылку бренди». Через двадцать минут после возвращения они сидят в гостиной, сжимая кружки с кофе, в который добавлена изрядная порция спиртного. Тильда вдыхает поднимающийся от напитка пьянящий пар и смотрит, как Дилан разводит огонь в камине. Чертополошка забралась на диван и лежит, положив голову ей на колени. И Дилан, и Тильда молчали остаток дороги домой. Им надо было сказать друг другу слишком многое, но в шумном «Лендровере» это было невозможно.

Дилан осторожно кладет поленья в разгорающийся огонь, потом садится в кресло, стоящее напротив дивана. Тильда быстро отпивает два больших глотка кофе, надеясь, что щедро налитый в него бренди придаст ей храбрости.

– Итак, – прерывает молчание Дилан, – может быть, все-таки скажешь, что, как тебе… показалось, ты видела в моем «Лендровере»?

– Я не знаю, с чего начать.

– Обычно начинают с начала.

– Во всем этом нет ничего «обычного».

– Тогда ты могла бы сразу нырнуть в наиболее пугающие тебя глубины.

– В тебе говорит профессиональный водолаз.

– Я одолжу тебе ласты.

И она чуть было не рассказывает ему все. Чуть было не выбалтывает, что приключилось с ней с тех пор, как она переехала в эти края: вырубающееся электричество, воздействие на машины и механизмы, видение с людьми в лодке и явления жуткого призрака, который, похоже, вознамерился свести ее с ума. На мгновение Тильда почти поддается соблазну разделить все это с человеком, который может ее выслушать. С тем, кто, она это чувствует, искренне попытается понять необъяснимое. Но нет, она не сможет ничего рассказать. Ведь происходящее, пожалуй, слишком безумно. Это слишком личное, к тому же она едва знает Дилана.

Насколько хорошо надо знать человека, чтобы признаться ему, что видишь призраков? Соберись, девочка. Ты ведешь себя просто нелепо. Возьми себя в руки.

– Извини, – говорит она так спокойно, как только может. – Мне в последнее время и впрямь пришлось нелегко. Но мне не стоит тебя грузить.

– Я вовсе не против. Если я могу помочь…

– Я позволила себе разнервничаться. Новый дом. Одиночество. – Она качает головой и пытается бодро улыбнуться. – Наверное, ты думаешь, что я совсем спятила.

Она допивает кофе, и он огненной струей вливается в желудок, заставляя оцепенеть смятенный ум.

Так-то лучше. Ты не можешь позволить себе потерять рассудок. Только не теперь.

Дилан пожимает плечами.

– Ты не давала мне поводов так думать. И, – он замолкает, потом продолжает, – как мне кажется, не дашь.

– Прости. Прости, что я так кричала. Это было нелепо.

– Что-то тебя напугало.

– У меня расшалились нервы. Это пройдет. Со мной все будет в порядке, правда.

Он снисходительно смотрит, надеясь, что она доверится ему и все расскажет. Но видя, что Тильда продолжает молчать, он не пытается на нее давить. И она чувствует: от этого Дилан начинает нравиться ей еще больше. Но есть что-то, о чем она не хочет говорить. Что-то или кто-то.

– Я долго не могла примириться с гибелью мужа, – выпаливает она, но мгновенно осознав, что нельзя вываливать свои чувства, поспешно добавляет: – Думаю, поэтому я порой бываю такой дерганой. И слишком остро реагирую на всякие пустяки. И дело вовсе не в том, что мне не нравится в Тай Гвин. Мне здесь нравится, честно. Просто…

– Продолжай, – тихо говорит он.

– Я собиралась жить здесь вместе с Мэтом. Это была наша мечта. – Тильда замолкает, до боли прикусив нижнюю губу, и сосредоточивает взгляд на ярко-оранжевом пламени, пожирающем мшистое дубовое полено.

– Я думаю, ты невероятно мужественная женщина, – поддерживает Дилан и, когда она, улыбнувшись, качает головой, продолжает: – Это очень мужественный поступок – переехать сюда. Дядя Ильтид рассказал о твоем муже. О том, как он погиб.

Его внезапно осеняет, и он хлопает себя рукой по лбу.

– Ну конечно! Господи, какой же я дурак! «Лендровер»… значит, вот почему ты не хотела ехать? Дядя сказал, что Мэт погиб в дорожной аварии. Тильда, прости меня, я вел себя как последний дурак.

– Да нет же. Мне надо привыкнуть ездить в машине. С моей стороны просто нелепо…

– Поэтому ты и не хочешь водить машину и у тебя ее нет?

Она кивает.

– Я знаю, что представляю собой жалкое зрелище.

– Да нет, конечно же нет! Повторю, ты поступила очень мужественно, переехав сюда в одиночку. После… после того, что тебе пришлось пережить, это, должно быть, нелегко. Должно быть, тебе не хватает Мэта.

Тильда не отвечает, потому что боится расплакаться.

Словно почувствовав, что она вот-вот может поддаться горю и разрыдаться, Дилан встает с кресла.

– Пошли. Нам надо слишком много сделать, некогда рассиживаться. – Он забирает у Тильды пустую кружку.

– Нам надо слишком много сделать?

– Ага. – Он направляется к двери. – Нам надо построить обжиговую печь.

Выгрузив из кузова «Лендровера» кирпичи и другие стройматериалы, они начинают выбирать в саду ровную площадку. Тильда отмеряет на земле небольшой квадрат, и они лопатами снимают с него дерн и верхний слой почвы. Грунт промерз неглубоко, и хотя работа идет медленно, задача не оказывается невыполнимой. С помощью железобетонной плиты они уплотняют глину, которая должна будет служить основанием обжиговой печи. Поверх нее будет уложен огнеупорный кирпич, чтобы получить устойчивый фундамент, на котором будет гореть огонь. Тильда сверяется с книгами, в которых указаны размеры печи и количество тех или иных материалов, потом они с Диланом замешивают строительный раствор, чтобы скрепить кирпичи друг с другом, и начинают возводить стены. На протяжении всего дня Тильда находит успокоение в тяжелом труде. В труде, который даст возможность наконец-то обжечь драгоценные горшки. Она с радостью обнаруживает, что помнит больше о сооружении дровяной печи для обжига керамики, чем думала раньше. Даже сверившись с новыми книгами, она боялась: от внимания ускользнет какая-то важная часть процесса строительства. В конце концов, возведение подобной печи в художественном училище – это совсем не то, что ее строительство здесь, где нет специалистов-наставников, которые могли бы помочь. Дилан делает что может, и его поддержка очень ценна и в практическом, и в психологическом плане, но знать и решать, что делать, – прерогатива Тильды. Это она должна сделать так, чтобы у печи не было крупных изъянов, которые обесценили бы несколько недель работы и превратили ее горшки в бесформенных уродцев. Чем дольше она трудится над возведением постройки – устанавливая в правильное положение огнеупорные кирпичи, выстраивая под нужным углом стены, выкладывая определенным образом арку свода, – тем тверже уверена, что поступает правильно. Это то, что она должна сделать. С каждым проходящим часом воспоминания о пугающем призраке все более размываются, уходят в глубь памяти, покрываются защитной коркой неудержимого стремления к цели. Конечный результат, полученный после нескольких неудачных попыток и немалого количества бранных слов, напоминает угловатый улей. Тильда и Дилан оставили в печи два вентиляционных отверстия, которые можно запечатать после того, как печь будет загружена. Тильда производит дополнительные измерения, чтобы, когда она разместит внутри печи полки, там осталось достаточно места для горшков.

Они упорно работают, наскоро перекусывают, не устраивая полноценного обеденного перерыва. У них уходит несколько часов на завершение строительства печи, и они заканчивают до наступления темноты. Еще только четыре часа, когда они, отойдя, любуются результатом своего труда.

– Я вернусь завтра, чтобы присутствовать на первом обжиге внутри этой штуковины. Постарайся довести температуру до необходимого уровня.

– Печь получилась не очень-то красивой, – признает Тильда. – Но, думаю, работать будет как надо.

Она поворачивается к Дилану, и на ее лице расцветает улыбка – искренняя и непроизвольная реакция на их достижение.

– Спасибо тебе за помощь.

– Это того стоило, раз я вижу, что ты стала выглядеть более счастливой.

Тильде становится неловко.

– Прости, что… нынче утром я вела себя ужасно.

– Да нет.

– Я бы предложила тебе поужинать, но у меня на кухне нет никакой стоящей еды. Дядя покормит тебя лучше.

– Уверен, на кухне есть хоть что-то. К тому же мне нравятся трудные задачи. Годы, проведенные на краю света, когда надо было варганить еду из того, что попадалось под руку, научили меня кое-чему.

– Только не говори, что в свободное время ты еще и завзятый кулинар.

– Я уверен, что смогу состряпать ужин из каких угодно продуктов, купленных в местном деревенском магазине.

Тильда смеется.

– Я первый раз вижу, как ты смеешься. Это… прекрасно.

– Я начинаю зябнуть, давай пойдем в дом.

Дилан смотрит, как она идет к черному ходу коттеджа, потом спрашивает:

– А ты не боишься жить здесь одна?

Она останавливается посреди дорожки и отвечает, не поворачивая головы:

– Нет. Конечно, нет. Просто иногда у меня шалят нервы. Иногда.

– Я мог бы остаться сегодня на ночь, – тихо говорит он. – Если ты хочешь.

Какое-то время Тильда молчит, пытаясь разобраться в хаосе мыслей и чувств. И, наконец, признается:

– Да, мне бы этого хотелось.

И идет дальше, к двери на кухню.

Сирен

Сегодняшний день объявлен праздничным. Принц Бринах вернулся с севера, где встречался с королевой Мерсии. Они достигли соглашения – нас ожидает пир, дабы отметить то, что уже назвали Мирным Договором Бринаха. По правде говоря, я думаю: принц – лишь пешка в этой игре, поскольку за организацию встречи отвечал его посол Родри, гнусный брат принцессы Венны. Это он подготовил договор, и он же сопровождал Бринаха в поездке к северной границе владений. Родри написал на пергаменте слова, которые обязывают обе стороны соблюдать мир. Но людские письмена недолговечны. Стоит бросить соглашение в Ллин Сайфаддан, и оно растворится в воде. Сначала смоет написанные чернилами слова, а затем исчезнет и сам пергамент. Как будто никогда ничего и не было.

Слову королевы Мерсии я верю ничуть не больше, чем слову Родри. А этому человеку я не верю вовсе.

В день, когда должен состояться пир, первый раз в нынешнем году выпало много снега. Всю ночь тучи низвергали на землю свое бремя, пока она не оделась глубоким белым покровом и он не приглушил все звуки. К утру снегопад прекратился, и снег заблестел под яркой голубизной небес.

Уже полдень, и скоро начнется пир. Я неохотно направляюсь на остров. Не люблю толпу. И еще больше не люблю сборищ, на которых бражничают и предаются порокам. Человек – существо, которому надо сделать над собою усилие, чтобы подняться над низменными инстинктами, и постоянно следить за собою, чтобы не опуститься до них вновь. Так какая же польза от отказа сдерживать свои пороки? Зачем людям нужно скатываться до состояния скотов, да еще делать это при свидетелях? Я надела церемониальный наряд, ибо я приглашена на пир в качестве провидицы. Каждый гость должен будет во всеуслышание объявить, какое положение занимает в обществе, чтобы показать, насколько широка поддержка, оказываемая нашему принцу, и сколь сильны и мудры те, кто пришел его почтить. Обладание такой сторонницей, как я, – предмет зависти многих. Но петух, кукарекающий громче всех, привлекает не только почитателей, но и лис, и принцу Бринаху лучше бы помнить об этом.

На острове толпятся люди. На пир собрались все жители деревни: пастухи покинули стада; в кузнице погас огонь; сети и ловушки рыбаков без дела лежат на дне лодок. Все пришли к принцу, ибо он желает, чтобы сегодня все оставили труды и праздновали.

Поскольку никто не работает и лошади остались в стойлах, снежный покров нарушают только следы поспешивших на пир деревенских жителей. Нигде не видно ни грязи, ни серых камней. Одеты снегом и посеревшие колья заборов, и голые безлистные деревья. Из отверстия в крыше большого зала идет дым, и даже снаружи можно учуять аппетитный запах жарящихся свиных туш.

Остановившись перед входом, я отчего-то чувствую тревогу. Мне известно: в зале я столкнусь с Нестой и принцессой Венной, и ни та ни другая не будут рады меня видеть. Знаю я также, что придется терпеть общество Родри и его прыщеватого сынка. Увижу я и моего принца. Именно это больше всего смущает мой покой.

Внутри большого зала пестро от разноцветных одежд и шумно от гула голосов. Над горящим в центре огнем стоят рогатки с двумя длинными вертелами, усердно вращаемыми двумя мальчиками в мокрых от пота рубахах, которым поручено равномерно прожарить две свиные туши. Мясо этих животных мы и будем сегодня есть. Если бы мы праздновали победу, одержанную в бою, можно было бы по такому случаю затравить оленя, но сейчас середина зимы, впереди нас ждут несколько месяцев холодов. Записанные на пергаменте обещания не могут послужить таким же поводом для торжества, как победа, завоеванная в кровавой битве. Тем не менее многие гости будут рады поесть жареного мяса. Все женщины облачились в лучшие наряды и надели украшения, призванные освежить видавшие виды платья и передники. Мужчины докрасна вымыли лица, и каждый прицепил к поясу что-нибудь, что может сойти за оружие. Для каких целей эти ряженые так вооружились, мне неведомо. Должно быть, хотят ублажить самих себя. Вокруг стола, расположенного на возвышении, расставлены кресла, на которые воссядет семья принца. Ниже стоят невысокие столы и скамьи, предназначенные для простых смертных. В дальнем конце зала отведены места для музыкантов, а позже здесь начнутся танцы. Среди взрослых весело бегают возбужденные дети, везде царит атмосфера радостного ожидания и всеобщего благоволения. Те, кто видит меня, учтиво здороваются. Люди не видят во мне друга, потому что слишком боятся и меня саму, и того, чем я занимаюсь. Скорее они рассматривают меня как некое ценное подспорье, которое может предсказать грозящее бедствие и тем самым помочь его избежать. Они знают, что в своих странствиях я достигаю таких сфер, куда смертным хода нет, и это их страшит. Но в то же время люди рады, что я могу действовать в их интересах и рисковать своими душой и безопасностью, чтобы защитить их от неведомых угроз. Верят ли они, что я забочусь о них так же, как слабак-священник, который утверждает, что радеет о спасении их душ? Он заявляет: его Бог, как и он сам, любит свою паству, словно это одно и то же. Он призывает людей любить друг друга и прощать врагов. Меня же учили бороться против всякого, кто объявит себя моим врагом. Прощение – удел матерей с маленькими детьми, обманутых жен да мелких воришек. Правители и воины не должны прощать своих врагов. Лично я не питаю любви ко всему человечеству. Для меня стадо – всего лишь стадо. Я берегу свою любовь для тех, кто ее заслуживает, а таких немного.

Один из менестрелей берет бараний рог и выдувает долгий чистый звук. Он знаменует появление принца Бринаха, его семьи и приближенных. Раздаются искренние приветственные крики, когда он входит в зал вместе с женой. Они проходят к стоящему на возвышении столу, за ними следуют Родри и его сын-прихвостень. И, разумеется, верный глава воинов – капитан Хивел, хотя этот старый вояка чувствует себя не в своей тарелке среди сегодняшних церемоний, и праздничный камзол для него слишком тесен. За ним шествует Неста, пользуясь родством со своей госпожой. Интересно, насколько прочно ее положение? Подойдя ко мне, принц останавливается.

– Сирен Эрайанейдд!

Я низко склоняюсь перед ним. Он берет меня за руку, чтобы я выпрямилась. Внезапно все звуки стихают. Неужели он забыл, где находится? И кто он такой? Принц может взять за руку знатную даму, например супругу другого принца или родственницу жены, но он не может взять за руку меня! Я не только не принадлежу к знати, я – пророчица и ведьма. Коснуться меня – значит войти в контакт с тем опасным волшебством, которое я несу в себе. Что это – намеренный выход за границы дозволенного или просто ошибка? Я не могу этого понять.

– Для нас честь принимать тебя, – объявляет принц не только мне, но и всем остальным.

Очевидно, он намеренно подчеркивает свою преданность. Бринах поворачивается к собравшимся, по-прежнему держа меня за руку! Стоящая рядом с ним принцесса напрягается, но более ничем не выдает своих мыслей. Неста поджимает губы. Принц поднимает свободную руку, чтобы призвать всех к тишине, но в этом нет необходимости – в зале и так воцарилось гробовое молчание.

– Этот день никогда бы не настал, если бы не мудрость нашей провидицы. Именно ее видение и подтолкнуло меня к действию. Видение предвестило возможную гибель нашего королевства и разорение этого острова. И я внял ее предостережению. Я испросил совета у моих помощников. – Он кивком показывает на Родри, который уже раздулся от важности. – И вместе мы отыскали путь к миру. Благодаря предвидению нашей пророчицы мы пришли к нему без кровопролития.

Тут же раздаются радостные крики, порожденные не столько почтением к принцу, сколько облегчением от того, что он наконец объяснил, почему так почтил меня. Бринах отпускает мою руку и движется дальше. Принцесса ни на секунду не теряет самообладания, но во взгляде, который она устремляет на меня, больше холода, чем во всем царящем за стенами зала стылом зимнем дне. Проходя мимо, Неста тоже смотрит на меня с нескрываемой злобой, но, к ее досаде, я улыбаюсь в ответ. Когда они рассаживаются по местам, Родри что-то шепчет на ухо сестре, не сводя глаз с моего лица. Клянусь богами, если бы этого гнусного малого резанули острым клинком, из его жил потекла бы не кровь, а черная желчь.

Собравшиеся начинают бражничать и объедаться, а потом и танцевать. Я сижу на дальнем конце главного стола, отдельно от остальных, – хотя бы в этом обычай соблюден. Эль льется рекой, и вскоре гости распускают и пояса на брюхах, и языки. Дымный зал наполняется хриплым смехом и громкими пьяными россказнями, соперничающими с пением менестрелей и игрой музыкантов. Бьют барабаны, заливаются свистульки, поют флейты. Угощение превосходно, и должна признаться, хотя мне и не по душе празднества, я получаю удовольствие от искусно приправленного жареного мяса и хлеба с румяной корочкой. Я пью эль, но совсем немного. У меня нет желания утратить разум в этой компании.

После двух часов веселья, когда некоторые из младших детей, наевшись, улеглись спать на соломе в углу зала, взрослые начинают танцевать. Девушки стесняются, разрываясь между скромностью и желанием произвести впечатление на тех, кто может взять их в жены. Юноши тоже чувствуют себя неловко, но те, что посмелее, суетятся под музыку, стараясь понравиться девушкам, которые их привлекли. Мужья и жены вовсю пользуются редкой возможностью насладиться друг другом, довольные тем, что сейчас им не мешают ни работа, ни забота о детях. Принц танцует с принцессой, и эта пара олицетворяет собой сдержанную аристократическую грациозность. Никто не отваживается пригласить на танец меня, и я этому рада. Проходит еще один час. Взрослые, те, кто послабее, присоединяются к спящим детям. Мало-помалу собравшиеся забывают о своем общественном положении и начинают болтать и шутить друг с другом, не обращая внимания на разницу в возрасте и звании. Готова поспорить, что некоторые так накачались элем, что уже не сознают, с кем ведут пьяную беседу. Посреди этой сутолоки я вдруг осознаю, что рядом кто-то есть, и вижу: подле меня стоит принц Бринах. Я оглядываю зал – принцессу Венну кто-то из музыкантов учит играть на лире. Неста сидит на своем месте, наблюдая за мной.

– Сирен Эрайанейдд. – Принц старается говорить тихо, но вокруг стоит дым коромыслом, и понижать голос нет нужды – нашей беседы все равно никто не расслышит.

– Мой принц.

– Надеюсь, тебе по душе этот пир?

– Угощение было превосходным. Музыканты играют сносно. А танцы немало меня позабавили.

– Подожди, когда плясать выйдет Хивел. – Принц улыбается. – Он танцует как никто и ничто на земле.

– Не могу с тобой согласиться. Мне доводилось видеть, как он пляшет. Это напомнило медведя, которого на моих глазах заставили сплясать джигу на конной ярмарке в Бреконе.

– А что, этот медведь еще и пел?

– О боги, избавьте нас от необходимости слушать, как Хивел Грифид горланит песню.

– У меня нет твоего дара предвидения, моя пророчица, но могу предсказать, что Хивел, возможно, споет до того, как закончится эта ночь. – Он замолкает, потом спрашивает: – Ты довольна? Я внял твоим словам. Я принял меры, чтобы гадюки из твоего видения не угнездились во дворце.

– Ты позволил этим гадюкам жить.

– Чтобы их истребить, понадобились бы жизни многих храбрых воинов, к тому же гадюки – скользкие твари; я все равно не смог бы прикончить их всех. Думаю, лучше поступить с ними так, как я.

– Самая скользкая тварь таится в лоне семьи твоей жены.

– Ты по-прежнему нападаешь на мою жену?

– Договор с королевой Мерсии – это идея ее брата, не так ли?

– Идея, которая спасла жизни многих воинов и обезопасила и остров, и деревню, и все королевство.

– И ты в это веришь?

– Верю. Я дал слово, и королева Мерсии тоже. Ты доверяешь мне как правителю? Почитаешь меня способным исполнить долг сюзерена?

– Тебя я знаю. Тебе я доверяю. Что до остальных, то для них у меня есть клинок, с которым я не расстаюсь, даже когда сплю.

Принц выслушивает мои слова и какое-то время обдумывает их, прежде чем заговорить снова.

– Твое доверие смиряет мою гордыню, Сирен. Ибо когда ты рядом, я не могу доверять себе.

Я смотрю ему в глаза, и горящее нескрываемое желание в его взгляде заставляет мою кровь быстрее течь по жилам. Он поднимает руку, как будто хочет коснуться меня опять.

– Мой принц, ты не должен…

Меня охватывает смятение, ибо одна мысль о его прикосновении вызывает стеснение в груди.

Рев, доносящийся до нас с другого конца зала, знаменует собой начало вдохновленной выпитым элем речи Хивела. Он, пошатываясь, взобрался на один из столов и стоит, подняв кубок и громко призывая собравшихся выслушать, что он имеет сказать. Его волосы взъерошены больше обычного, камзол натянулся, как барабан.

– Принц Бринах, принцесса Венна, – вопит капитан и, качаясь и едва сохраняя равновесие, отвешивает им низкий поклон. – Благородные господа и дамы… – Тут он закрывает глаза и блаженно улыбается. Собравшиеся смеются, и его глаза вмиг открываются. – И все вы, безродные голодранцы, подвизающиеся у подножия нашей благоуханной кучи… – Эти слова присутствующие встречают беззлобным шиканьем. – Сделайте милость, оторвитесь на минутку от набивания желудков. – Раздается одобрительный рев. – И утоления своей жажды. – Следует еще более громкий рев. – А также щупанья ближайшего женского зада! – Последнему замечанию вторит дружный хохот и резкие выпады со стороны некоторых присутствующих в зале женщин. – Прошу вас, оторвитесь на минутку от всех этих занятий.

– Давай уже! – раздается крик из толпы.

Хивел принимает угрожающий вид.

– На минутку заткнитесь и перестаньте лапать баб, это все, чего я прошу, вы, вшивые ублюдки!

– А куда же делись благородные господа и дамы? – выкрикивает кто-то.

– Они смылись несколько часов назад! – кричит один из воинов, развалившись на скамье.

Другой добавляет:

– Нет, они убежали, когда Хивел влез на стол, чтобы закатить речь.

– Перестаньте перебивать, черт бы вас побрал! – рычит капитан. – Наполните кубки, кружки, чаши, все, что есть под рукой. – С этими словами он наклоняется и хватается за ближайшую женскую грудь, чем снова вызывает смех. – Я хочу предложить тост! – Выпрямившись, он переходит на более серьезный тон. – Выпьем за лучшего принца, которому нам посчастливилось служить. Который избавил нас от войны. Который устроил этот великолепный пир. Который когда-нибудь, я уверен, будет владеть мечом еще лучше, чем я! За принца Бринаха!

Он подносит к губам кубок, проливая эль.

– За принца Бринаха! – подхватывает толпа и пьет за своего спасителя.

Взгляды гостей устремляются на него. И все видят, что он стоит не подле принцессы, а подле меня.

Тильда

Этой ночью Тильда спит так крепко, как не спала уже много недель. И даже месяцев. Рядом на кровати пушистым валиком лежит Чертополошка. За окном рассвет раскрашивает край неба ярко-алыми полосками. Новый день удивительно тих. Тильда встает, смотрит в заиндевевшее окно и ахает. Снег. Ночью он выпал тихо и тайно, одев все вокруг белым покровом толщиной в несколько сантиметров.

Как красиво. Словно мир родился заново. Надо поскорее выйти из дома.

Она быстро надевает утепленное белье, костюм для бега и вязаную шапку. Обстановка в коттедже стала такой привычной, что Тильда легко передвигается по нему даже при слабом свете. Несмотря на всю странность происходящих событий, Тай Гвин начинает казаться Тильде приветливее. Здесь она все больше чувствует себя дома. Чертополошка потягивается, виляет хвостом и вслед за хозяйкой сбегает по лестнице на первый этаж. Тильда останавливается, чтобы через приоткрытую дверь заглянуть в гостиную. Дилан спит, накрытый одеялами, которые она нашла вчера вечером. Огонь в камине погас, но в маленькой комнате по-прежнему тепло. Тильда осторожно закрывает дверь, чтобы не беспокоить гостя, и выходит из дома через кухню.

Снег бывает таким только в детских снах – даже в тусклом свете он сверкает, как сахар, и толстым слоем покрывает деревья и даже каждую дощечку в воротах. Сделав упражнения для разминки и выбежав за ворота, Тильда едва различает лежащее внизу озеро. Оно сине-зеленого цвета и кажется темным на фоне светлеющего ландшафта. Еще недостаточно холодно для образования льда, а по снегу бежать легко, поскольку он обеспечивает подошвам сапог хорошее сцепление с дорогой. Но Тильда все равно бежит по склону холма осторожно, никуда не сворачивая. Достигнув ровного места, она ускоряется, вновь наслаждаясь обычным ритмом, чувствуя, как работают мышцы, испытывая ощущение тепла и подъема, которыми обычно сопровождаются длительные физические нагрузки.

Вперед, быстро. Я бегу по снежной подушке. Шаг – толчок, шаг – толчок. Тильда любит бегать. Тильде нужно бегать. Мне этого здорово не хватало!

При каждом шаге снег скрипит под ногами. Это пушистое сыпучее белое вещество делает Чертополошку игривой. Она прыгает и резвится, то и дело покидая дорожку, чтобы нарезать безумные петли по заливным лугам. Тильда смеется над шалостями собаки. Веселье заразительно – она набирает пригоршню снега и, быстро слепив снежок, ждет, когда Чертополошка подбежит ближе.

– Давай, девочка! Лови! – кричит Тильда, подбрасывая снежок в воздух.

Чертополошка подпрыгивает вслед за ним, хватает зубами и трясет головой, когда он рассыпается в пасти.

Вскоре перерыв, когда Тильда не выходила на пробежки, начинает сказываться, и она вынуждена перейти на шаг. В левом боку колет, и она наклоняется, тяжело дыша, ожидая, когда спазм пройдет. Интересно, успеет ли Дилан проснуться до того, как она вернется? Что он подумает, не найдя ее?

Он знает, что по утрам я бегаю, и поймет, что я вышла на пробежку. Надеюсь, он растопит печи и камин.

Тильда думает о том, какое удовольствие получает от общества Дилана с тех пор, как он привез книги. После нервного срыва в машине она чувствовала себя поверженной, разбитой, и лучшим выходом из этого состояния стала их совместная работа по сооружению дровяной обжиговой печи. Она так долго жила в одиночестве, что позабыла, как нуждается в дружеском общении. В простой радости труда ради единой цели вместе с тем, с кем легко наладить контакт. Когда Дилан предложил остаться на ночь, ее первой реакцией была паника, которую быстро сменило чувство неловкости от того, что она вообразила себе невесть что.

В предложении Дилана не было задней мысли. Не было никакого желания воспользоваться ее положением, а только стремление по-дружески помочь.

Как и обещал, он приготовил ужин, состоявший в основном из картошки и консервированных помидоров, и они съели его в гостиной при мерцающей свече и свете огня в камине. Возможно, эта обстановка и была неуместно романтичной, но на самом деле в гостиной просто удобнее принимать пищу. Теперь, когда Тильда научилась извлекать из кухонной чугунной печки максимум возможного, на той удобно готовить еду, но по вечерам самое уютное место в коттедже – гостиная. В студии бывает невыносимо холодно, так как температура воздуха упала очень низко. Один раз Дилан осторожно заговорил об отсутствии в коттедже электричества. Тогда ее удивило, с какой легкостью она объяснила, что предпочитает жить так: произнося эти слова, она поняла, что говорит правду. После того как Тильде удалось восстановить подачу электричества в пабе, она была уверена: сможет сделать то же самое и в доме. Но теперь ей этого просто не хотелось. Она привыкла жить в ритме зимних дней – вставать с рассветом, работать при естественном освещении, засыпать, когда читать при свече становилось слишком утомительно для глаз. С тех пор как Тильда научилась пользоваться чугунной печкой в кухне, у нее появилось достаточно горячей воды для душа. И сейчас она чувствует неподдельное волнение при мысли, как будут выглядеть горшки после обжига в дровяной печи. И все это вместе взятое кажется ей правильным, уместным.

Она снова пускается бежать, но медленнее, вглядываясь в волшебный пейзаж. По-настоящему рассвело, небо ярко-голубое, как на открытке, изображающей Альпы, к тому же склоны виднеющихся на западе гор, подобно альпийским, покрыты снегом. Водоплавающие птицы безмятежно плавают на озере; вероятно, изменившиеся берега внушают им подозрение. Через некоторое время Тильда замечает, что собаки рядом нет.

– Чертополошка! – кричит она, но голос вязнет в снегу. Она пробует кричать громче. – Чертополошка! Иди сюда!

Тильда переходит с бега на шаг, вглядывается в освещающую восточный край неба утреннюю зарю, поворачивается, чтобы осмотреть луга и опушку рощи. Наконец она находит собаку – та копает землю у самой кромки воды, из-под лап летят комья грязи, смешанной со снегом.

– Что ты там делаешь? – спрашивает Тильда, подбегая к Чертополошке, чтобы рассмотреть, что та вырыла из земли. Когда она приближается к собаке, та держит что-то в зубах. – Что там у тебя? Палка? Хочешь поиграть?

Но Чертополошка отскакивает в сторону и, несясь прыжками, начинает описывает огромные петли, причем ее задние лапы касаются земли намного впереди носа, хвост опущен, уши прижаты. Тильда наблюдает за собакой в изумлении, уперев руки в бока.

– Если бы ты так бежала за зайцем, то вполне могла бы его поймать. Глупое создание. Не знаю, как ты, а я бы сейчас не отказалась от завтрака.

Видя Тай Гвин, Тильда приободряется – из обеих труб коттеджа идет дым. Войдя в кухню, она слышит свист чайника и шипение жарящейся яичницы.

– Как раз вовремя, – говорит Дилан, когда она снимает вязаную шапку.

Он с улыбкой поворачивается и застывает как вкопанный, уставившись на нее. Неужели и он увидел привидение? Но нет, на его лице написан не ужас, а удивление. И Дилан смотрит прямо на нее.

– Извини, – бормочет он, явно чувствуя неловкость. – Я не хотел… просто не ожидал… В общем, извини. – Он сосредотачивает внимание на приготовлении завтрака. – Как глупо с моей стороны. Садись. Яичница почти готова.

Озадаченная Тильда садится за стол и тут понимает, в чем дело.

Контактные линзы! Сегодня утром я забыла их надеть.

Она закрывает глаза, представляя, какой ее увидел Дилан. До этого она всегда носила цветные линзы – ее глаза казались ему светло-голубыми. Без них природный оттенок радужек слегка окрашен бледной голубизной. Без достаточного количества пигмента, маскирующего кровеносные сосуды, глаза иногда кажутся розовыми или почти прозрачными. И в том и в другом случае они выглядят пугающе необычно. Тильда начала носить контактные линзы, будучи подростком, чтобы не так сильно отличаться от остальных и казаться обыкновенной девушкой. Но сегодня она вышла на пробежку, не надев их. Уличный свет, несмотря на снег, был приглушенным, как всегда во время зимних рассветов, мягкие солнечные лучи не напомнили о линзах. Тильда не вспомнила о них, даже когда солнце поднялось над горизонтом, вынуждая ее щуриться. Сейчас это кажется ей странным. Хотя отчасти она носила линзы ради косметического эффекта, а отчасти – чтобы затемнять резкий солнечный свет, они помогали ее слабым глазам лучше видеть.

Но сегодня я все видела и так. Я ясно видела все-все и без них!

Она все еще пытается осознать значение этого факта, когда Дилан наконец ставит на стол тарелки.

– Вот, ешь. Это лучшие яйца местных кур свободного выгула. И оладьи, поскольку хлеба у тебя нет. И чай.

Он снова устремляет на нее взгляд и улыбается, не глазея. Тильда тронута его предупредительностью. Она думает, не пойти ли в спальню и все-таки надеть контактные линзы, чтобы Дилан чувствовал себя непринужденнее, сидя напротив нее, но потом решает, что не стоит.

Нет. Все в порядке и так. Пусть он видит меня такой, какая я есть.

– Завтрак выглядит невероятным, – признает она, снимая перчатки и садясь за стол. – Я уже давно не бегала и сейчас голодна как волк.

– А бегать по снегу не скользко?

– Да нет. Там вокруг такая красота – стоило рискнуть. И Чертополошке тоже понравилось носиться по снегу, она будто снова превратилась в щенка. Верно, девочка? Смотри, она принесла домой какую-то палку. – Тильда машет в сторону собаки, которая легла на подушку около чугунной печи, чтобы согреться.

– Это не палка, – говорит Дилан, глядя на Чертополошку поверх кружки с чаем. – Это больше похоже… Не знаю… – Он встает и протягивает к собаке руку. – Покажи, что у тебя там, Чертополошка. Можно, я посмотрю?

Собака отвечает тихим низким рычанием, оскалив крепкие острые зубы.

– Ладно, – пятится Дилан. – Видимо, это означает «нет».

– Чертополошка! Что с тобою происходит? – Тильда подходит к собаке и осторожно, но вместе с тем решительно вытаскивает непонятный предмет из ее пасти. Она чувствует облегчение, когда собака отдает находку, не рыча, и даже бьет хвостом по пыльной подушке.

Тильда подносит предмет к столу и рассматривает его при падающем из окна дневном свете.

– Ты прав, это не палка.

– Тогда что это, может быть, кость?

– Фу, какая гадость, слава богу, нет. Это какой-то металл. Подожди минутку. – Тильда подходит к раковине и, подставив округлый предмет под струю воды, трет его пальцами, очищая от налипших земли и песка. – По-моему, это браслет! – говорит она Дилану, который, оставив завтрак, тоже подошел к раковине и стоит за ее спиной. – Смотри, это то ли бронза, то ли латунь, или что-то в таком духе. Это не замкнутый круг, в нем есть просвет, и на металл нанесен орнамент, похожий на… – Тильда вдруг замолкает – у нее перехватило дыхание. Она слышит, как в ушах бьется пульс.

– В чем дело? Тильда?

Но она бегом направляется в студию. Дилан спешит следом. Тильда торопливо приближается к горшкам, над которыми работала последние недели, рисунки на которых меняла и так и эдак, пока не добилась нужного результата. Она срывает пластиковое покрывало, предохраняющее горшки от высыхания, сохраняющее их поверхность сырой, чтобы глина не растрескались, пока они будут ждать обжига. Она поворачивает ближайший горшок, самый большой и получившийся лучше всего – на вылепленный узор падает свет, льющийся из стеклянных двойных дверей. Ее рука дрожит, когда она подносит к горшку браслет.

Теперь дыхание перехватывает уже у Дилана.

На находке Чертополошки искусно выгравирован изысканный кельтский орнамент, изображающий двух прыгающих зайцев и бегущую собаку-зайчатницу. Лапы животных переплетены в замысловатом рисунке – где кончается одна – начинается другая, и так погоня продолжается по кругу. И этот же самый рисунок, изгиб за изгибом, завиток за завитком, вплоть до выпученного собачьего глаза, только крупнее и четче, повторяется на горшке Тильды.

Тильда

Пока «Лендровер», скользя, скатывается по заснеженной дороге, Тильда чувствует себя слишком сбитой с толку, чтобы беспокоиться о каких-то там авариях или слишком ярких воспоминаниях, хотя прежде чем ехать, Дилан с присущей ему предупредительностью спросил, согласна ли она опять сесть в машину? То, что ее рисунок с такой точностью повторяет тот, который украшает предмет, вырытый из-под земли рядом с озером, потрясло ее до глубины души. Они с Диланом пытались найти этому рациональное объяснение – мол, распространенный кельтский орнамент, у Тильды есть собака, недавно она видела зайца, и оба этих животных встречаются на берегах озера уже много веков. Возможно, Тильда просто приобщилась к языку искусства этих мест, увидев где-то иллюстрацию, на которой был изображен похожий древний орнамент, а точное сходство рисунков на браслете и горшке – совпадение. Или нет? Тильда не может избавиться от ощущения, что между нею и находкой существует глубокая связь.

Единственное, с чем сразу же согласились и она, и Дилан, – помочь им может только профессор Уильямс. Тильда поспешно надела контактные линзы, а Дилан отрегулировал огонь в печах и камине так, чтобы он тлел, а не горел, после чего они запрыгнули в «Лендровер», который, несмотря на солидный возраст и побитый вид, идеально подходил для езды по склонам, покрытым рыхлым снегом.

Они застают профессора за расчисткой садовой дорожки; он с энергией, удивительной для его почтенных лет, сгребает лопатой снег и мелкий гравий. Он тепло здоровается с гостями и приглашает их в дом. Тильда и Дилан охвачены таким волнением, что говорят одновременно, не замолкая ни на секунду, даже когда снимают сапоги и проходят в гостиную. В конце концов профессор поднимает руки.

– Простите, но вы оба галдите так, что невозможно ничего понять. Давайте сделаем так: один из вас сделает глубокий вдох и расскажет по порядку, в чем дело. А второй в это время будет молчать.

Тильда выходит вперед и протягивает ему браслет.

– Чертополошка вырыла это из земли у самого озера.

Профессор Уильямс берет находку и, схватив с журнального столика очки для чтения, водружает их на нос. Он вертит странный предмет и так, и сяк, вглядываясь в рисунок. Затем снимает очки и, достав из ящика письменного стола лупу, подносит ее к глазу, подставив браслет под свет торшера. Который тут же гаснет, как и все остальные электрические огни.

– Вот черт! – нервничает Тильда.

– Как странно. – Профессор поднимает голову. – Возможно, снег повредил подачу электричества. Дилан, не мог бы ты проверить щиток?

Дилан переглядывается с Тильдой, но все-таки выходит, чтобы разобраться с пробками.

– Может, подойдем к окну? – предлагает Тильда. Ей не терпится узнать мнение Уильямса, но она боится, что электрический свет так и не пожелает включиться, пока она находится в доме профессора.

– В самом деле, почему бы и нет? – Старик близко наклоняется к стеклам, держа браслет так, что от того отражается солнечный луч.

Теперь, когда внимание профессора отвлечено, Тильда может успокоиться, закрыть глаза и сосредоточить мысли в одной точке. Она представляет, как ток доходит по проводам до маленького дома Старой Школы, рисует в воображении электрическую искру и желает, чтобы вновь образовался контакт. Следует пауза, затем вспышка – свет загорается вновь. Тильда ждет, не зная, насколько устойчивым окажется напряжение, но, похоже, теперь все в порядке.

Внимание профессора сосредоточено на браслете – он даже не замечает, что электричество зажглось опять.

– Подумать только, это же великолепно! Так откуда, вы говорите, ваша собака это выкопала?

– У самой кромки воды, на этой стороне озера, немного не доходя до скрадка для наблюдения за птицами. Как вы думаете, это бронза?

– О нет, вы только посмотрите на чистоту поверхности металла. Посмотрите на его цвет. Он совсем не тронут коррозией. Есть только одно вещество, над которым время не властно. – Тильда смотрит на профессора, все еще не понимая, и он объясняет: – Это золото, моя дорогая. Оно не окисляется.

– Золото! Но браслет ужасно тяжелый; должно быть, он стоит небольшое состояние.

Профессор продолжает разглядывать сокровище.

– Поверьте, если этот браслет древний и его происхождение таково, как я думаю, то цена материала, из которого он сделан, составляет лишь малую часть его истинной стоимости. Ага, свет снова горит! – восклицает он, только сейчас заметив, что подача электричества возобновилась.

В комнату возвращается Дилан. Он смотрит на Тильду, и на его лице написан вопрос. Она пожимает плечами и качает головой. Лампочки в гостиной на миг становятся тусклыми, затем снова начинают гореть ровным светом.

– А рисунок? – спрашивает Тильда. – Он… распространенный? Я хочу сказать, в кельтском искусстве часто изображались зайцы и охотничьи собаки, верно?

– Да, часто, хотя обычно собак бывало больше, чем зайцев. К тому же животные на этом браслете изображены более искусно, с большим количеством мелких деталей, чем обычно. Все выгравировано очень тщательно, особенно морды животных, которые, как правило, выглядели куда грубее.

– Для женского браслета эта штука слишком велика, – вставляет Дилан. – Как ты думаешь, может быть, он мужской? Или его носили на предплечье?

– Возможно. – Его дядя кивает.

Он бережно кладет находку на письменный стол, торопливо подходит к книжным полкам и разыскивает нужную книгу. Снова надев очки и бормоча что-то себе под нос, он ищет нужный заголовок.

– Где же это, где же это, ага, вот! Как я и думал: «Охотничьи собаки часто рассматривались как символ статуса, и знатные дворяне округи нередко травили зайцев или охотились на оленей, причем не только для того, чтобы добыть дичь для своего стола, но и в качестве занятия спортом или совместного досуга. Однако, когда речь идет об изображении собак, независимо от того, охотничьи они или нет, следует помнить: эти существа имели и мифологическое значение, дабы избежать неправильного истолкования подобных изображений». Да. – Профессор энергично кивает. – Это непременно надо иметь в виду, особенно потому, что есть несоответствие между числом зайцев и собак. Видите ли, зайцы живут не группами, а самостоятельно – на изображении травли мы должны были увидеть одного зайца, преследуемого сворой охотничьих собак. Здесь же все наоборот. Кроме того, удивительное внимание к деталям, к выражению морд говорит о том, что это изображение носило личный характер, я бы даже сказал, почти индивидуальный. – Он захлопывает книгу и снимает очки. – Так что это не охота.

– Не охота? – переспрашивает Дилан.

Тильда наклоняется и снова берет браслет. Золото кажется ей теплым.

– Но если здесь изображена не охота, тогда что?

– Особенность этого прекрасного украшения состоит в том, что оно – великолепный пример отношения кельтских народов к своей мифологии. Каждое животное занимало свое место в их верованиях, народных сказках, древних легендах. Совы, например, традиционно предвещали смерть. Лошади олицетворяли собой загробный мир или отлетевшие души. Эти же существа, – профессор тычет в сторону браслета очками, – несколько необычны, поскольку и собаки, и зайцы часто олицетворяли для кельтов одно и то же.

– И что же именно? – Тильда чувствует, как тело охватывает нервный трепет, как будто ее внезапно испугало что-то неожиданное либо она чудом избежала падения или спаслась от нависшей опасности.

Профессор Уильямс с улыбкой объясняет:

– Известно, что и зайцы, и собаки – олицетворение ведьм.

Следующие два часа все трое проводят, копаясь в библиотеке профессора в поисках иллюстраций или намеков, которые подсказали бы, кто мог изготовить этот браслет и кому он мог принадлежать. Время от времени лампочки начинают мигать или их свет становится тусклым. Тогда Тильда на мгновение успокаивает свой разум, чтобы подача электричества не прерывалась. Через некоторое время она осознает, что ее поиски сосредоточиваются только на одной из упомянутых профессором деталей – на ведьмах. Она с удивлением обнаруживает, что упоминания о них редки, но в тех, которые она находит, ведьмы описываются совсем не так, как она ожидала.

– Профессор, в эпоху, которую мы с вами рассматриваем, то есть между 850 и 950 годами нашей эры, ведьмы считались хорошими и добрыми? Я почти не нахожу данных о том, что их преследовали или за ними охотились, как в последующие Средние века.

– Они считались не то чтобы хорошими, просто на них смотрели как на атрибут повседневной жизни. К тому времени в Уэльсе, разумеется, уже прочно утвердилось христианство, однако мы часто читаем о людях, кому все еще была по сердцу «старая вера». Язычество никуда не ушло, а ведьмы были неотъемлемой частью более древней системы кельтских верований. У многих общин были штатные ведьмы, которые лечили различными снадобьями и наговорами или помогали воинам одержать победу в бою. Некоторые из них предсказывали будущее. Их преследовали, когда в общине решали, что ведьмы использовали колдовские чары против кого-то из ее членов, то есть навели порчу на человека, к которому испытывали неприязнь, чтобы он захворал или у него пал скот, в общем, что-то в этом духе.

– Как вы думаете, этот браслет мог принадлежать ведьме?

– Такая гипотеза кажется мне вполне правдоподобной. Однако, если учесть, сколько золота ушло на эту вещицу, это была очень богатая ведьма. Или, по крайней мере, у нее были богатые друзья, которые подарили ей украшение, возможно, в знак благодарности. Как бы то ни было, я ничуть не удивлен, получив свидетельство того, что рядом с озером жила такая особа, будь то рассматриваемое нами время или позже, да и в любое время вообще. Грета всегда говорила мне: есть вещи, которые история просто не может объяснить. То, доказательства чему мы никогда не найдем, то, что нам приходится принять как необъяснимое. И даже волшебное. Нет, я не могу сказать, что удивлен.

Позднее, напившись чаю и поев толстых сэндвичей с сыром и маринованными огурцами, Тильда благодарит профессора за помощь, решив, что пора уходить. Но тут ей кажется, что может наступить неловкий момент.

Интересно, Дилан собирается вернуться в коттедж вместе со мной? Зачем ему это? А с другой стороны, почему бы и нет?

– Я подвезу тебя, – предлагает Дилан.

– По правде сказать, сейчас я бы хотела сходить на раскопки и еще раз поговорить с Лукасом.

– О чем?

– О тех, чьи останки они раскапывают. Хотя, наверное, с таким снегом им не до раскопок.

– Очень может быть, что в этом вы не правы, – говорит профессор, допивая чай. – Земля сейчас не такая мерзлая, как несколько дней назад, когда было слишком холодно для снегопада. Я думаю, сегодня они продвинутся в своей работе.

– И смогут наконец достать из земли останки?

– Вполне возможно.

– Я пойду с тобой, – говорит Дилан, идя вслед за нею к двери.

Тильда не может решить: нравится ли ей его стремление проводить с нею все больше времени или, наоборот, отпугивает и смущает. Словно почувствовав это, Дилан добавляет:

– Если раскопки возобновились, археологам могут понадобиться и мои услуги. Ведь снег не может засыпать воду.

Доехав до места, они обнаруживают, что профессор был прав. Вокруг отрытой могилы кипит бурная деятельность. Рядом с раскопом припаркован полноприводный автомобиль с одноосным прицепом, перед ним штабелями уложены ящики с почвой и найденными обломками. Вокруг могилы на трех высоких металлических опорах установлены прожектора вроде тех, которые используют для освещения футбольных полей. Молли с другими археологами бережно складывают что-то еще в ящики, которые затем грузятся на прицеп. Операциями руководит Лукас. Он размахивает руками и иногда покрикивает на людей. Похоже, он совсем не рад видеть Дилана и почти игнорирует его, но на минутку отрывается от своего занятия, чтобы поздороваться с Тильдой.

– Вы умеете удачно выбрать время и появились, когда начинается самое интересное. Мы как раз собираемся поднять из земли верхний скелет, а затем достать гроб с его содержимым. Тут, знаете ли, нельзя торопиться. Если условия оказываются неподходящими, то, что сохранялось в земле веками, может быть уничтожено в один момент.

– Вы, кажется, можете работать в снегу, – замечает Тильда. – Это потому что земля стала не такой мерзлой?

– Совершенно верно. Снег действует как своего рода изоляционный материал. Пару дней назад мы установили здесь прожектора на тот случай, если придется работать всю ночь. Стоит начать, и хода назад уже не будет. Мы должны будем извлечь из земли все содержимое раскопа, потом запаковать в ящики и погрузить на прицеп.

– Странно, что я не замечала огней этих прожекторов. Ведь из моего коттеджа видно место раскопок.

– Ими еще не пользовались. Мы впервые включим их сегодня вечером. Вернее, даже днем, если учесть, как быстро слабеет свет. Мы специально привезли сюда большой генератор. – Лукас показывает на что-то вроде большого металлического ящика на колесах, стоящего возле шатра. – Когда он заработает, вы, вероятно, услышите из дома.

– Вы узнали что-нибудь еще о людях, похороненных в этой могиле? – интересуется Тильда.

– Уже было выдвинуто несколько теорий. – Лукас ходит вокруг раскопа, подбирает с земли валяющийся совок, кому-то его отдает, стряхивает грязь с бухты кабеля, в общем, суетится. – Мы узнаем больше после того, как откроем гроб и увидим, какой погребальный инвентарь был положен вместе с телом. То, что верхний скелет принадлежит казненному преступнику, представляется наиболее правдоподобным из всех возможных объяснений, но есть еще один фактор, который мы сейчас изучаем.

– Это связано со способом казни или с тем, кем этот человек был при жизни?

– Собственно говоря, и с тем и с другим. Оказывается, желание удержать захороненных в земле – и неважно, живы они или нет – было не единственной причиной, по которой те, кто жил на озере в девятом или десятом веке, могли положить на них огромный плоский камень. В то время это было обычной практикой – доложила Молли, а у меня никогда еще не было повода усомниться в результатах ее изысканий – при погребении ведьм.

Тильда чувствует, как по спине пробегает дрожь, и снег тут ни при чем. Непроизвольным движением она сжимает браслет, лежащий в кармане пальто, и ловит на себе взгляд Дилана. В кои-то веки он совершенно серьезен.

– Дядя Ильтид, вероятно, поддержал бы эту теорию, – тихо говорит он, обращаясь больше не к Лукасу, а к Тильде.

Хотя до вечера еще далеко, зимнее небо стремительно затягивается тучами, несущими новый снег, и дневной свет быстро меркнет, мешая археологам работать дальше. Они решают запустить генератор и включить прожектора. Начинается беготня, слышатся взволнованные крики. Лукас приказывает всем, непосредственно не занятым в поднятии останков, отойти от раскопа. После двух неудачных попыток генератор запускается, неподвижный воздух наполняется его мощным гулом, из выхлопной трубы вырываются клубы черного дыма. Кто-то врубает переключатель, и прожектора вспыхивают, освещая ярким искусственным светом и могилу, и окружающую ее местность. Тильда пятится, моргая и прикрывая глаза рукой. Она разрывается между желанием видеть происходящее и нежеланием помешать прожекторам гореть и светить. Она топает, чтобы согреть ступни, начинающие замерзать, несмотря на сапоги и теплые носки. У нее кружится голова, и она знает, что на сей раз это не от усталости и не от низкого уровня сахара в крови. Все дело в могиле, вернее, в том, кто в ней лежит. Это из-за него или нее Тильду постепенно охватывает дурнота и она чувствует себя так, будто находится не в толпе, а в стороне от остальных людей. Она слышит звуки, и помимо гудения генератора – тяжелый плеск бьющейся о берег воды, верещание белки в ветвях ближайшего дерева, хлопанье крыльев лебедей на озере. Все ее чувства обострены. Она может различить не только резкий запах дыма от дизельного топлива, на котором работает генератор, но и смесь запахов пота и дезодоранта, исходящих от копающих землю археологов, отдающий плесенью и сыростью запах ветвей стоящего справа от нее дуба и едкий аромат древней земли, которую сантиметр за сантиметром снимают, нарушая ее вековой покой. Она почти ощущает вкус стылого, сырого воздуха на языке. Вибрация генератора, топот, искры, пробегающие по металлическим опорам прожекторов – все эти колебания остро отдаются в ее теле.

А потом приходят видения. Поначалу Тильда различает только пляску четко очерченных теней, отбрасываемых светом прожекторов – граница между оранжевым оттенком освещенной земли и холодной голубизной неосвещенного снега словно смещается и дрожит. Затем начинается движение на втором плане, точно какие-то боязливые существа вдруг выходят из укрытий и мчатся к земле. А потом в небесах над головой Тильды что-то начинает изгибаться, переплетаться, меняя форму, вихрясь. Глядя вверх, она видит то и дело меняющие очертания туманные фигуры, словно образовавшиеся из туч, которые опустились на высоту макушек деревьев, стоящих по краям заливного луга. У Тильды спирает дыхание, когда одна из этих фигур пикирует прямо на нее, уворачиваясь в последний момент. Ее контуры неясны, размыты, ее конечности растворяются, превращаясь в дымку. Но за первой фигурой следует вторая, третья.

Дилан замечает: что-то не так.

– Тильда? – окликает он. – Что случилось?

Она не отвечает. Она не может ответить. Ибо в это мгновение она видит, как из могилы начинает подниматься что-то темное. Лукас, Молли и еще два археолога стоят на коленях в раскопе и общими усилиями поднимают огромную каменную плиту, которая удерживает на месте скелет. Археологи, пошатываясь под тяжестью, ставят ее на попа сбоку от обнажившихся костей. Теперь скелет виден полностью. Со своего места при резком свете прожекторов Тильда видит: кости сломаны, конечности лежат под немыслимыми углами, череп запрокинут, челюсть раздроблена, лоб треснул. Поднимающаяся из останков масса пульсирует, волнообразно колеблется, и Тильда понимает – только ей дано видеть, как эта темная материя приобретает форму и становится жутким призраком, который неотступно преследует ее. Он поворачивает к ней окровавленное лицо, и Тильда видит, как по его изуродованным чертам разливается ухмылка.

Они не должны выпускать ее на волю! Я должна их остановить!

– Не делайте этого! – кричит она, прежде чем успевает подумать. – Положите плиту обратно!

– Тильда? – Дилан кладет ладонь на ее руку. – В чем дело? Что стряслось?

– Они не должны выпускать ее на волю! – Она поворачивается к нему, тряся головой, силясь заставить его понять. – Они освобождают ее. Мы должны остановить их, Дилан. Пока еще не поздно! Лукас, подожди! – кричит она, бросаясь вперед.

Между тем поднявшийся над могилой призрак становится больше, темнее, гуще – Тильде уже не верится, что она одна видит его.

– Лукас, ты не должен!..

Она спотыкается и, скользя по снегу, утоптанному сапогами, падает в раскоп. Лукас рычит на нее:

– Что ты делаешь? Я же сказал, чтобы никто сюда не подходил!

– Ты не понимаешь! Прекрати! Ты не должен ее освобождать!

– О чем ты толкуешь? Мы уже несколько недель готовимся поднять эту находку из земли.

– Но останки… могила… Молли была права. Она была прижато камнем не без причины. А ты выпускаешь ее на волю, как ты этого не понимаешь?

– Прочь с дороги! Нам надо погрузить камень на автоприцеп.

Дилан окликает ее, стоя на краю котлована.

– Тильда, отойди оттуда…

– Нет! Я вижу ее. Это именно то, чего она хочет. Она в ярости и несет зло, и если освободить ее, кто знает, что она попытается натворить!

Лукас не верит своим ушам.

– Ты что, напилась или слетела с катушек?

– Эй! – Дилан спрыгивает на дно раскопа. – Не смей разговаривать с ней в таком тоне.

Лукас прищуривается, глядя сначала на Дилана, потом на Тильду, потом опять на Дилана.

– Почему бы тебе не увести подружку домой, – шипит он. – Я не желаю, чтобы истеричные женщины испортили мне все, чего я добился за месяцы труда…

Дилан смотрит на него со злостью.

– Когда же ты перестанешь быть таким занудой?

Пока они спорят, Тильда замечает, что фигура ведьмы кружится вокруг опор с прожекторами, кружится все быстрее и быстрее, пока не превращается в размытое пятно темной энергии, вращающееся с огромной скоростью. Один из прожекторов начинает шататься, грозя упасть вперед.

– Ради бога, положите камень на место! – кричит Тильда, но никто не обращает на призыв ни малейшего внимания.

Она знает, что должна действовать. Подавив панику, Тильда выбирается из раскопа, встает под ближайшим прожектором и начинает пристально глядеть на него, заставляя себя не закрывать глаза. Она глубоко дышит, потом начинает дышать все чаще и чаще, представляя, что бежит и одновременно посылает всю силу мышц, весь жар и мощь своей энергии, чтобы напитать ими разум. Чтобы наполнить ту часть ее существа, которая позволяет воздействовать на вещи. Глаза начинают слезиться и саднить, мозг наполняется биением ее сердца, в голове разрастается боль, и Тильда начинает бояться, что закричит от муки или отведет глаза и сдастся.

Я не должна этого делать! Я этого не сделаю!

Но ей никак не удается сделать то, что она задумала. По-прежнему ничего не происходит, только вихрящийся призрак ведьмы становится больше, темнее и кружится все стремительнее. Когда Тильда чувствует, что сдается, что-то заставляет ее схватиться за золотой браслет в кармане. Она сжимает его и чувствует: он не просто стал теплым – он по-настоящему раскалился. Она крепко стискивает браслет, заставляя себя не обращать внимания на боль, когда золото начинает жечь ее ладонь.

И тут прожектор, под которым она стоит, взрывается, и лампа, и прикрывающее ее стекло лопаются. Смертельно острые осколки вонзаются в снег, но ни один не попадает в Тильду. Прежде чем кто-либо успевает среагировать, взрывается второй прожектор и почти сразу – третий. Генератор захлебывается и перестает работать. Становится тихо и темно. Пока продолжались раскопки, на землю упали сумерки, и внезапное погружение в полумрак после яркого искусственного света вызывает у всех присутствующих временную слепоту. Раздаются крики, люди ощупью ищут фонарики. Все громко предупреждают друг друга остерегаться скрытых в снегу острых осколков стекла и кусков горячего металла. Археологам в раскопе не остается ничего другого, как вернуть камень обратно. Сейчас он лежит не в своем первоначальном положении, но снова охраняет могилу, поскольку прикрывает бо́льшую часть скелета.

На глазах Тильды пульсирующая темная фигура вдруг перестает расти. Она быстро съеживается и бледнеет, пока опять не превращается в туманный безобразный призрак, который медленно опускается все ниже и ниже, к могиле. Его чудовищное лицо поворачивается к Тильде, выкрикивая полные злобы неразборчивые слова. Когда остатки призрака всасываются под камень, взгляд Тильды улавливает какое-то движение слева. Опора, на которой держался второй прожектор, шатается и вот-вот упадет.

Она сейчас рухнет!

– Берегись, Дилан! – кричит Тильда, глядя, как мощная металлическая башня накреняется и начинает падать.

Все отбежали в стороны, уловив движение и услышав остерегающий крик Тильды. Все, кроме Дилана. Он словно прирос к месту, воззрившись на тяжелую стальную опору, которая, прорезая сумрак, несется вниз. Если он сейчас не отпрыгнет, она его убьет. Если только Тильда ее не остановит. Оттуда, где она стоит, до Дилана слишком далеко – у нее нет возможности подбежать и оттолкнуть его. Не очень-то понимая, что делает, она выхватывает браслет из кармана, чувствуя, как золото обжигает кожу, и поднимает над головой. Тильда не отрываясь смотрит на мачту, сосредоточившись на желании, чтобы та изменила направление падения. Она представляет, как стальная опора поворачивается, чтобы рухнуть рядом с Диланом, не причинив ему вреда. Тильда рисует в воображении картину, как сталь с грохотом падает на снег, а он стоит невредимый.

Но ничего из этого не происходит.

Башня просто перестает падать. Она останавливается в нескольких сантиметрах от головы Дилана и повисает, не поддерживаемая ничем. Ничем, кроме воли Тильды. Задыхаясь, она на ватных ногах подбегает к нему и тащит в сторону. Едва они отходят на два шага, как опора прожектора, ударившись о землю, разлетается на куски. Грохот приводит Дилана в чувство. Тильда все еще держит его за руку выше локтя. Он смотрит на обломки металлической опоры, потом на то место, где только что стоял, потом на свою спасительницу. Ни он, ни она не произносят ни слова. Дилан прижимает Тильду к себе. Они стоят, молча обнимая друг друга, меж тем, как остальные возвращаются в раскоп, чтобы посмотреть на обрушившийся на них хаос.

Сирен

После окончания пира, на котором несвоевременный тост Хивела привлек ко мне непрошеное внимание, я иду сквозь снег на западном берегу озера. Небо опять заволокли тучи, и когда я дохожу до самой дальней от моего дома точки берега, они извергают бремя вниз. Начинается сильный снегопад, не нарушаемый даже легким ветерком, и крупные хлопья неслышно падают на белый покров, в котором и без того утопает земля. Края озера покрываются шугой, пока снег решает: растаять ему или превратиться в лед. После нескольких часов, проведенных в четырех стенах в обществе шумных и глупо ведущих себя людей, я чувствую потребность постоять где-нибудь в тишине и одиночестве, посмотреть на древнее озеро и почувствовать его силу и волшебство. Мне это нужно, чтобы успокоиться и еще раз напомнить себе: людская глупость преходяща, она мимолетнее жизни снежинки по сравнению с временем существования озера. Мои сапоги сделаны из овчины, мех внутри не дает замерзнуть ногам, жесткая кожа снаружи защищает их. Я рада, что сегодня облачена в волчью шкуру, и запахиваюсь в нее плотнее, стоя на берегу. Лунный свет почти не виден, он лишь изредка и ненадолго прорывается в просветах между туч. Со своего места я вижу огоньки факелов на острове, но большинство из них гаснет один за другим. Редкий лунный свет и те немногочисленные факелы, что еще горят, зажигают искорки на снегу и отражаются гладкими отблесками в воде.

Я чувствую, как покой Ллин Сайфаддан входит в мою душу. Когда-нибудь я вернусь в его воды и позволю поглотить меня, чтобы стать единым целым с Аванк. Эта мысль заставляет меня вспомнить видение. Предвестило ли оно смерть Бринаха? Я долго думала над этим вопросом и пришла к выводу, что нет. Вода в моих видениях олицетворяет собою возрождение или, по меньшей мере, существенные перемены. Я убедила себя, что это так, вернее, продолжаю убеждать. Быть может, я просто не желаю и не могу принять иной исход? Быть может, я просто не позволяю себе правильно истолковать собственное пророчество? Быть может, в моем сердце слишком много нежности к Бринаху и чувства затуманивают мою способность видеть суть? Должна ли я всегда оставаться сначала провидицей и только потом женщиной? Разумеется, я знаю ответ. Я делаю шаг вперед и перехожу с мягкого снега на омываемый озером песок, мои сапоги начинает лизать холодная вода. Если я ошибаюсь и видение показало возможную гибель моего принца, я обязана предупредить его. То, что является мне в видениях, – это не неизбежный исход событий. Если принц будет вооружен предвидением и подготовится, то сможет защитить себя. Я наклоняюсь, зачерпываю пригоршню воды и пью. Она так холодна, что желудку становится зябко, но в ней заключена сладость, которую не сыскать более нигде. Я вижу, как вдали вода начинает шевелиться. На ней появляется рябь, которая не похожа на круги, расходящиеся от брошенного камня. Скорее рябь напоминает движущееся острие стрелы и говорит о том, что под водой что-то плывет.

Медленное.

Массивное.

Большое.

В Ллин Сайфаддан живет только одно существо подобного размера. Сердце начинает биться быстрее, а кровь становится горячее оттого, что я знаю – оно уже близко. Я не смею пошевелиться, стою неподвижно, ожидая и надеясь. Вода передо мною мечется то туда, то сюда, как будто это не озеро, а река, которая не решила, в какую сторону течь. Я ничего не слышу, но чувствую ее присутствие, присутствие Аванк. Я осторожно выпрямляюсь, чтобы лучше видеть озеро. Над ним повисает напряженная тишина. Даже беспокойные совы в лесу за моей спиной перестали охотиться и ухать. Маленькие зверьки в подлеске прекратили сновать, пробираясь сквозь снег, и прислушиваются, подняв передние лапки, и их крошечные носики подрагивают, нюхая воздух. Когда она подплывает, поднимает из воды великолепную голову, это кажется мне самым изящным движением. С нее тихо стекает вода. Она медленно моргает, устремив на меня темно-синие глаза. Она единственная Аванк, которую я когда-либо видела, но в сердце своем знаю: она самая красивая. Ее длинная шея грациозно переходит в широкие плечи, едва выступающие над поверхностью воды. Она медленно шевелит могучими членами, чтобы оставаться на плаву. Я видела их прежде и знаю: они необыкновенно сильны и кончаются широкими перепончатыми лапами. Она длиной с полдюжины лошадей, если считать от курносого носа до кончика гибкого хвоста. Ее огромное тело одето древним покровом, чем-то средним между кожей и чешуей. Оно блестит, как крыло зимородка, переливаясь синим, зеленым и черным цветами. Аванк – самое чудесное, самое великолепное существо, которое я когда-либо видела или еще увижу в земной жизни.

Я протягиваю к ней руки и приближаюсь на три шага, останавливаясь, когда вода доходит мне до пояса. Холод пробирает до костей, но мне все равно – я так счастлива в присутствии Аванк. Теперь я чувствую ее запах – она пахнет галькой, тростником и камышом. От нее исходит аромат незапамятных времен. Аромат веков, на протяжении которых на берегу жили и умирали люди. Аромат ее собственного мира, глубокого и не меняющегося. Она вытягивает шею, наклоняет голову, и я касаюсь ее ласкового лика. Сколько древней мудрости таится в этом легендарном существе! Сколько не подвластного времени волшебства! Когда мои замерзшие пальцы гладят ее переливающуюся щеку, моя душа поет. Поистине это невыразимое счастье – пользоваться доверием такого существа, как она.

– Что мне делать, моя прекрасная Аванк? Следует ли поговорить с принцем или лучше оставить столь неясные пророчества при себе? Скажи мне, мать озера, что я должна сделать?

Быть может, она собирается подать знак, совершить что-то, что поможет мне сделать верный выбор, но этого я не узнаю никогда – нас прерывают. Аванк первая чует: кто-то приближается. Я ничего не слышу и не вижу, но чувствую приближение лошадей. Топот копыт сотрясает землю под моими ногами, словно поднимая рябь на озерной глади. Аванк опускает голову под воду, поворачивается и одним быстрым бесшумным движением уплывает прочь, снова исчезая в глубинах озера.

Я торопливо выхожу на берег. Кому не спится в столь поздний час? Разумеется, кроме меня. Обитатели острова наверняка давно спят тяжелым от выпитого эля сном. Однако я вижу двух всадников – они быстро скачут ко мне. Когда расстояние между нами сокращается, я замечаю в их руках мечи. Лица закрывают забрала стальных шлемов. Неужели на нас напали? Но нет, это не викинги, и по их коням не похоже, что они скакали издалека.

– Кто идет? – окликаю их я, понимая, что опасность близка. Я в ловушке – за моей спиной озеро – мне некуда бежать от этих вооруженных людей. И даже если я брошусь бежать по берегу, их кони быстро догонят меня, ибо они сильны и быстры. – Если не боитесь, назовите ваши имена. – Я пытаюсь заставить всадников сказать, кто они такие.

Но они не произносят ни слова. Они скачут вперед и окружают меня – клочья пены вылетают изо ртов их грызущих удила боевых коней. Молчание таит в себе угрозу. По тому, как всадники подбираются все ближе и ближе, ясно: это не путники и не ночные охотники, нет, они прискакали сюда за мной! И они меня нашли. Я достаю из ножен клинок и пытаюсь поворачиваться так, чтобы держать в поле зрения их обоих, но они пришпоривают разгоряченных коней и кружат все быстрее и быстрее. Будь у меня время подготовиться, я бы сотворила защитное заклятие. Я могла бы обездвижить коней или наслать на них страшное привидение, чтобы отпугнуть их или принять другое обличье. Но они застали меня врасплох, далеко от дома, и за спиной у меня – вода.

– Чего вы хотите от меня? Кто вас послал? – кричу я, понимая, что они прискакали сюда по чьему-то приказу. Эти всадники не из тех, кто задумывает козни. Они всего лишь грубые орудия того или той, кто таится сейчас в безопасности, ожидая выполнения приказа. Это орудия смерти.

Я увертываюсь от первого удара меча, потому что вовремя слышу, как он со свистом рассекает воздух, и успеваю отпрыгнуть вправо. Первый всадник кружит сбоку, второй же скачет прямо на меня. Я отскакиваю в сторону недостаточно быстро – хотя меч меня и не достает, конь задевает и сбивает с ног. Но я моментально вскакиваю и рублю клинком ногу ближайшего из нападающих. Он вопит, бранясь. Я пользуюсь завоеванным преимуществом и, подняв руки, бросаюсь прямо на его коня, выкрикивая проклятие. Животное пугается громкого звука моего голоса, страшных слов и моего головного убора с волчьей мордой и шарахается в сторону, так что всадник ненадолго теряет над ним контроль, ибо его внимание отвлечено кровавой раной на ноге.

Я поворачиваюсь на месте, чтобы встретить второго воина, но на сей раз делаю это слишком поздно. Он так близко, что я хватаю его коня под уздцы и заставляю остановиться и опустить голову. У всадника не остается пространства, чтобы взмахнуть мечом, и вместо этого он бьет меня по голове его рукоятью. Ему удается хорошо прицелиться, и удар приходится не на мой высокий головной убор, который мог бы защитить, а лишь на прикрывающую мою голову тонкую волчью шкуру. Тяжелый металл с хрустом обрушивается на мой череп, отдается в мозгу, и я падаю как подкошенная. Снег смягчает падение, но удар сделал меня совершенно беспомощной. Подумать только, свалить меня и сделать беззащитной с одного удара! Я чувствую гнев на себя саму. Я утратила бдительность и теперь должна за это заплатить. Мой будущий убийца возвышается надо мною, железные подковы его боевого скакуна месят снег и грязь рядом со мной. Он не прочь затоптать меня своим конем. Картина перед моими глазами начинает плыть, очертания размываются, все окутывается туманом. Но я еще различаю движения нападавших и чувствую, как тело сотрясается, когда один из них спрыгивает с коня и идет ко мне. Кто же это, без всякого смысла гадаю я, кто послал их, кто хочет, чтобы я умерла? Кого я так рассердила? Кому больше всего выгодна моя смерть? Будь у меня время, я могла бы поискать ответы. Но теперь осталось жить лишь несколько мгновений. Сквозь застилающий глаза туман я вижу, как наемник в шлеме стоит надо мною и обеими руками поднимает меч над головой.

Внезапно слышится вопль. Это кричит второй всадник. Тот, что занес надо мною меч, колеблется и поворачивает голову, сначала к собрату, потом вперед. Он так и не взмахивает тяжелым мечом. Не наносит мне смертельного удара. Вместо этого он отступает назад так торопливо, что спотыкается, роняет меч и падает в снег, затем так же поспешно поднимается. Оба нападавших вопят сейчас во все горло. Когда мой несостоявшийся убийца вскакивает на испуганно ржущего коня и галопом уносится прочь, я слышу за собою низкий гул. Чувствуя, как уходят силы, я переворачиваюсь на бок и приподнимаюсь на локте, с трудом подняв разбитую голову. Теперь я вижу, что вселило ужас в их черные сердца – это Аванк! Она вернулась, чтобы спасти меня! Она высоко встает из воды, подняв голову и оглашая окрестности трубным кличем, не похожим ни на один другой звук. Ее благородный лик – последнее, что я вижу, прежде чем упасть на снег и погрузиться в манящую тьму.

Я лежу на снежном ложе, легкие наполняет зимний воздух, и холод притупляет мою боль. Я не страдаю. Я могла бы заснуть здесь, уйти в вечную недвижную тишину и избежать мук предсмертной агонии. Этот соблазн силен. Соблазн позволить себе уйти в то место, где можно будет отдохнуть, где меня более не будут волновать ни скорби земной жизни, ни людские ссоры и войны, ни старость, ни глухая боль, терзающая мое глупое сердце. Да, это большое искушение. Но что станется тогда с моим принцем? Если ему воистину грозит опасность – теперь я уверена в этом, – кто, кроме меня, сможет предупредить его о вероломстве тех, кто желает ему смерти? Я должна рассказать ему о видении. Должна показать, что случается с теми, кто бросает подозрение на его родичей со стороны жены. Я должна поговорить с ним. Должна пойти к нему.

Но все мои чувства онемели, руки и ноги стали вдвое тяжелее прежнего, воля слабеет, вытекая на снег вместе с кровью. Какая это обременительная штука – человеческое тело! Мы слишком полагаемся на наши головы. Слишком. Из поколения в поколение мы позволяем своим костякам становиться все более хрупкими и слабыми, ибо отдаем предпочтение своим бурливым умам и алчным сердцам. Наши инстинкты притуплены мыслями. Я не могу даже подняться на ноги, не говоря уже о том, чтобы дотащиться до острова. В том обличье, в котором я нахожусь сейчас, мой конец неминуем. Стало быть, моя единственная надежда – стать другой.

Но при мне нет колдовских орудий, которые могли бы помочь. Мои зелья и настойки сейчас далеко. У меня даже нет времени, чтобы использовать волшебство. Я должна действовать быстро, пока холод, держащий меня в своих нежных объятиях, не принес скорого конца. Я должна совершить прыжок из одной ипостаси в другую, как я делала неоднократно, но на сей раз без помощи колдовских принадлежностей. И я должна совершить этот прыжок не просто в видении, когда мое тело остается лежать у огня в то время, как дух странствует, где хочет. На сей раз все должно быть иначе. Сегодня мое преображение должно быть полным. Я должна забрать с собою и мое раненое тело. Я должна обернуться, принять другое обличье, более сильное и быстрое, в котором смогу выдержать воздействие нанесенной мне раны, противостоять ей, в котором крепкие и гибкие ноги стремительно и бесшумно перенесут меня на остров. К моему принцу.

Никакие обряды мне сейчас не помогут. Никакие заклинания, никакие древние слова. Превращение должна совершить моя магическая природа. То, что кроется во мне самой. Та искра волшебства, с которой я родилась на свет, когда боги даровали мне видения и когда я была наречена именем Эрайанейдд. Я не формулирую никакие мысли, не взываю ни к каким силам или божествам. Я просто позволяю себе изменить обличье. Я либо обернусь, либо умру, ибо эти два пути идут бок о бок, и я могла бы с легкостью скользнуть на неверную тропу с тем, чтобы никогда не вернуться назад. Я чувствую, как руки и ноги подрагивают, как мышцы напрягаются и дергаются. Что это – начало моего преображения или предсмертной агонии? Грудь обжигает боль, как будто она сжимается, как будто в нее больше не поступает воздух. Что это значит – съеживаюсь ли я до размеров другого обличья или же я только что испустила последний вздох в любой из моих земных ипостасей? Я чувствую себя так, словно падаю с большой высоты: вот в уши что-то хлынуло, как будто воды озера врываются в мое тело, в мою душу. На меня наваливается тьма. Какие бы изменения со мною сейчас ни происходили, я не могу ни противиться им, ни руководить ими, а могу только отдаться им целиком.

И вот я преобразилась!

В нынешнем обличье я могу подняться с холодного, как смерть, снежного ложа и, шатаясь, встать на четыре лапы. Голова по-прежнему болит, но мое новое тело лучше переносит боль, оно больше предназначено для бега, чем для размышлений. Зимний воздух охладил мою рану – кровь больше не течет. Я нетвердо стою на лапах. Я по-прежнему чувствую, что покалечена. Но теперь я все же могу передвигаться. Могу! Меня чудесно греет мех, и это тепло оживляет меня. Из-за моего низкого роста верхний край снежного покрова находится на одном уровне с моими глазами – приходится встать на задние лапы, помогая себе коротким пушистым хвостом. Теперь я ясно вижу окружающую местность. Я прыжками несусь прочь от озера, ибо я не водоплавающее существо. Как это странно – передвигаться на четырех мягких лапах, двигая ушами, чтобы уловить звуки, которые предупредят меня об опасности, о падающих камнем совах, о голодных лисах. С каждым новым шагом я становлюсь все смелее и смелее, и вскоре я уже мчусь к острову, стремительно покрывая расстояние до него. От такой скорости мое сердечко бьется, как военный барабан, настроение улучшается. Как радостно быть проворной! Я так наслаждаюсь вновь обретенной силой, что, лишь добравшись до деревянных мостков, ведущих на остров, замечаю, что рана снова кровоточит. Я чувствую горячую липкую кровь на моем меху. Но я должна двигаться дальше. Стражник, охраняющий вход на мостки, ходит вдоль дощатого настила, дыша на руки, чтобы они не замерзли. Он поглядывает по сторонам, как ему приказано, но с того места, откуда он смотрит, не видны даже черные кончики моих ушей. Я мчусь по мостику, соединяющему берег с островом, и бесшумно проскальзываю за заднюю стену кузницы. Я знаю, где спит мой принц, и выбираю прямой путь ко дворцу. Все вокруг спят. Когда я несусь мимо, ленивая собака, спящая в дверях хлева, охраняя коров, медленно поднимает голову, но этой ночью у нее нет охоты бегать: она слишком переела за пиршеством. Дверь в большой зал закрыта, и я начинаю гадать, как попасть внутрь, но в это мгновение она отворяется. Кто-то из жителей деревни вышел наружу, чтобы справить малую нужду. Пока он стоит лицом к стене, пуская на снег струю горячей желтой жидкости, я незаметно шмыгаю внутрь. В зале очень жарко, хотя огонь в центре уже догорел. Осталось несколько факелов, вдетых в кольца на стенах. Но на полу, прижавшись друг к другу, лежит огромное количество мужчин, женщин и детей, они сопят, храпят и наполняют воздух своим зловонием. Какими мерзкими могут быть люди! Я скольжу мимо спящих тел, скольжу осторожно, чтобы не разбудить дремлющих у огня охотничьих псов. В дальнем конце зала на возвышении стоит величественная кровать принца, отделенная от нескромных взоров тяжелыми занавесками. Я вижу моего принца – он одет, как и многие после столь длительных возлияний. Он лежит поверх одеял, рядом спит принцесса. Узнает ли он меня? Как он отреагирует, увидав меня в новом обличье? Удастся ли мне заставить его понять или же он подумает, что находится во власти кошмара? У меня все равно нет выбора – я должна попытаться. Не столько ради себя, сколько ради него. Принц спит, свесив руку. Я поднимаю голову и нюхаю его ладонь, щекоча ее усами. Он дергается во сне. Я встаю на задние лапы, кладу передние на край кровати и тычусь носом в его предплечье. Он шевелится, убирает руку с холода и, положив ее под голову, переворачивается на бок. По крайней мере, теперь он лежит лицом ко мне. Я запрыгиваю на кровать рядом с ним и несколько мгновений смотрю, как он спит. Мысль о том, чтобы лечь рядом, заманчива, но это стало бы моим последним поступком на земле. Я наклоняюсь над принцем, и капли крови из моей разбитой головы капают на его щеку. Он что-то бормочет и открывает глаза. Он вглядывается в меня сквозь дымную мглу, хмуря брови. Я вижу, что сейчас он попытается меня прогнать, чтобы снова заснуть. Как же мне заставить его понять, кто я? Если начнется шум и охотничьи псы проснутся, то мне конец. Когда принц пытается взмахом руки согнать меня с кровати, я вместо того, чтобы убежать, не двигаюсь с места. Складка между его бровями становится глубже, потом, озадаченный моим странным поведением, он поднимает голову. Он дотрагивается пальцами до пятна крови на щеке и видит зияющую рану между моих ушей.

– Брысь! – шепчет он, взмахивая одной рукой, и в то же время начинает приподниматься на кровати, опираясь на другую. Я слышу, как неподалеку, с другой стороны плотной занавески, услышав голос хозяина, зашевелилась борзая. Я должна что-то сделать, чтобы заставить принца понять, заставить его увидеть, но что? Я чувствую, как у меня начинает кружиться голова, как мои члены теряют силу дикого зверька. Скоро от раны на голове я лишусь чувств. Я открываю рот, но в нынешнем обличье я не могу говорить. Остался только один путь. Я возношу мольбу богам, чтобы мои действия не оказались слишком медленными. Я не смею отойти от принца, потому что теперь его собаки отыщут меня наверняка. Я быстро растягиваюсь на кровати подле Бринаха. Он еще не совсем проснулся и слишком ошарашен, чтобы отреагировать грубо, и прежде чем он успевает прийти в себя и согнать меня с места, я закрываю косые глаза и позволяю себе покинуть это мохнатое тело и принять мое истинное обличье. Пока мое тело снова меняет форму, я погружена в темноту – я не могу увидеть изумление, появляющееся на лице моего принца, когда он видит, как маленький лесной зверек, распростертый рядом с ним, трепещет, как его тело становится полупрозрачным, пульсирует и распадается, чтобы чудесным образом обрести другую форму.

– Сирен! – Я слышу, как у Бринаха перехватывает дыхание. А затем чувствую, как меня подхватывают его сильные руки. Страшная боль вновь пронзает мою голову, и я опять погружаюсь в забытье.

Когда я пробуждаюсь, первым из всех чувств ко мне возвращается обоняние. Запах древесного дыма. Горьковатого дыма от горения дубовых сучьев, к которым поспешно добавлены ветви орешника, сырые и потому издающие шипение. Кроме этого я улавливаю запах мужского пота, одновременно сладковатый и кислый, и запах какого-то несвежего варева. Ко всему, как ни странно, примешивается аромат лаванды, которому, как мне кажется, здесь совсем не место. Я пробую открыть глаза, но это вызывает ужасную боль. Свет ранит глаза и раскалывает голову. Я вспоминаю, что ранена, и пытаюсь ощупать рану. Но руки словно налиты свинцом, движения неловки. От затраченного усилия, пусть и совсем ничтожного, я начинаю кашлять, захлебываясь из-за жуткой сухости во рту. Я глотаю воздух, и дым еще больше раздражает мои горло и нос.

Внезапно кто-то наклоняется надо мною, хватает за руки, не дает шевелиться! Я слышу какое-то невнятное бормотание, но не могу разобрать слов. Я тщусь бороться, но я слаба, как новорожденный ягненок. Мои глаза, хотя им и больно, открываются. Рядом с моим ложем на коленях стоит мужчина, он крепко держит меня, не давая ни подняться, ни вырваться из его хватки.

– Успокойся, женщина. Ты в безопасности. Все хорошо.

Звук его голоса мне знаком, но мысли путаются – я не могу сказать, кто это. И я сомневаюсь в правдивости его слов. Я хочу ответить, хочу закричать на него, но из пересохшего горла вырывается только хрип. Мужчина подносит к моим губам кружку с водой и велит пить. Внезапно я обнаруживаю, что меня мучает адская жажда; я бы залпом осушила сосуд, если бы мой пленитель не остановил меня.

– Не так быстро! Ха! – крякает он, отбирая чашку. – Никогда еще не видел, чтобы человек так радовался не доброму элю, а простой воде.

Теперь, когда горло смочено водой, мне становится легче дышать. Глаза вновь начинают видеть.

– Хивел? Это ты?

– Ага. – Он с трудом поднимается. – Не иначе как за мои грехи принц Бринах настоял, чтобы о тебе заботился не кто иной, как я. Хотя, видит Бог, из меня получается плохая нянька.

Теперь я вижу, что нахожусь в собственном маленьком доме, и окончательно успокаиваюсь. Как я сюда попала, не знаю. Последнее, что помню, – это пребывание во дворце, где из зайчихи я вновь превратилась в женщину и едва не умерла.

– Это ты принес меня сюда?

– Нет, сам принц. А я ему помогал. Он не отходил от твоего ложа, пока не убедился, что ты будешь жить. – Хивел хмуро смотрит на меня, его кустистые брови и неопрятная борода при этом шевелятся, словно живя собственной жизнью. На лице его написано неудовольствие. – А с такой раной, как у тебя, надежды на это было мало. Я много раз говорил, что ты вроде уже того, умерла, но принц не желал ничего слушать. Заставлял меня пробовать и это снадобье, и то. Он даже послал за Нестой и ее лечебными травами, но принцесса Венна ее не отпустила. Должен тебе сказать, это его очень разгневало. Он готов был вырвать собственные зубы, когда подумал, что ты умираешь. По правде сказать, я не знаю, как ты все-таки осталась жива. Но вот осталась.

– Да, – хриплю я, садясь немного прямее и плотнее накрываясь незнакомым шерстяным одеялом. – Да, осталась жива. – Какое-то время я наблюдаю, как Хивел подбрасывает в огонь еще дров. Пусть он занимается делом, пока я привожу свои мысли в порядок. – Сколько времени? – спрашиваю я наконец. – Сколько времени я… спала?

– Пять ночей, считаю ту, когда мы тебя нашли. Эту ночь я еще не скоро забуду! В чем мать родила в кровати принца! В то время, как полдеревни спит в двух шагах. Ха! Я до сих пор не понимаю, как нам удалось вынести тебя оттуда, не наделав шума. Он завернул тебя в это одеяло и понес, а по дороге к двери пинками растолкал меня и заставил идти за ним. Сказал: не знает, ни как ты там очутилась, ни кто нанес тебе такую рану. Кто бы это ни был, они, несомненно, решили, что прикончили тебя. Это чудо, что ты выжила.

– Чудо или твоя нежная забота. – Оказывается, у меня есть силы, чтобы немного его поддразнить.

– В моем лице наш принц нашел человека, которому он как никому другому мог доверить твою жизнь. Готов поспорить на что угодно, но на поле боя мне довелось перевязать больше ран, чем кому-либо из ныне здравствующих. А что до этой отметины, – и он деревянной ложкой показывает на мою рану, – ты получила ее отнюдь не от падения с дерева или оттого, что твоя нога попала в кроличью нору. Тебя хрястнули чем-то тяжелым, скорее всего, рукоятью меча. Хотя как ты оказалась в такой близости от малого, который хотел убить тебя, что он не смог вместо рукояти воспользоваться клинком, – это для меня тоже загадка. – Он сосредотачивает внимание на подвешенном над огнем котелке, в котором, судя по запаху, тушится мясо. Капитан мешает стряпню ложкой с некоторым усилием: она густа и так неравномерно распределена.

Я заставляю себя вспомнить события той ночи. Снег. Всадники. Их попытка убить меня. И появление Аванк. У меня начинают литься слезы благодарности. Я знаю, как ревниво она охраняет секрет своего существования, и все же она рискнула показаться людям, чтобы спасти меня. Я шмыгаю носом, и Хивел, подняв голову, смотрит на меня с беспокойством – я быстро вытираю лицо одеялом, чтобы он не подумал, будто я превратилась в плаксивого сопливого ребенка. Я вдруг осознаю: на мне надета одна только грязная туника. Я почти что голая. Неужели Хивел действительно ухаживал за мной столько дней и ночей? Он хороший человек, но такая близость… Впрочем, это глупые мысли. Его забота спасла мне жизнь, это так же несомненно, как и то, что от верной смерти меня уберегла Аванк.

– Я твоя должница.

– Нет ничего, чего бы я не сделал ради принца. Из всех людей ты лучше всего знаешь, что это значит, – не глядя на меня, отвечает капитан, после чего вручает миску с тушеным мясом и деревянную ложку.

– Однако пользу от этого получила я. И я тебе благодарна. И еще я рада, что меня не коснулись руки Несты!

Теперь Хивел устремляет на меня пристальный взгляд.

– Ты ей не доверяешь?

– Она предана своей госпоже.

– Как ей и положено.

– Только если принцесса предана принцу.

Он переваривает это замечание, покуда я жую плавающие в овсяной похлебке серые куски мяса. Хивел попытался скрыть вкус овсянки, щедро положив в свое варево чеснока. Я вспоминаю запах лаванды.

– Ты жжешь лаванду в очаге?

– Жгу? Нет, я использовал растительное масло, настоянное на ее листьях и цветах. Чтобы ускорить заживление раны на твоей голове.

– Меня впечатляют твои познания.

– Тот воин, который умеет помочь другим воинам выжить после ран, скорее и сам доживет до старости, – объясняет капитан.

Я могла бы и дальше расспрашивать его об использованных им снадобьях, но тут дверь моего жилища открывается и входит принц Бринах. Хивел торопливо встает, но принц почти не замечает его, когда видит, что я проснулась. Даже при свете одного только огня в очаге я вижу, что он устал и обеспокоен, но лицо его тотчас меняется, расплывшись в широкой улыбке.

– Стало быть, ты решила вновь присоединиться к живым, – говорит он, садясь на пол рядом с моим ложем.

– Лишь для того, чтобы Хивел попытался убить меня с помощью этого ужасного варева.

Бринах смеется, Хивел же возмущается.

– Вдобавок к роли няньки и защитника я должен быть еще и поваром! Ха! – Бормоча, что ему нужно подышать свежим воздухом и отлить на снег, он выходит из дома.

– Мое сердце радуется, когда я вижу, что тебе лучше, – признается принц, беря мою руку. Было время, когда я оттолкнула бы его, но дыхание смерти, видимо, обострило мое желание наслаждаться тем приятным, что дарит жизнь, поэтому я не отстраняюсь и позволяю его пальцам нежно гладить мою кожу.

– Мне странно, что я тебя… не отвращаю после того, как ты увидел, чем я была.

Я пытаюсь представить потрясение Бринаха, когда я на его глазах из зайчихи превратилась в женщину. Пытаюсь, но не могу.

– Я же всегда говорил, что ты ни на кого не похожа, разве нет? Как же мне тогда не принять все то странное, что есть в тебе? Для меня важно одно – твое выздоровление. Несмотря на стряпню Хивела, – улыбается принц.

– Он искусный лекарь.

– Я видел, как он возвращал к жизни других воинов чуть ли не с того света. И к тому же я уверен, что он больше не позволит никому причинить тебе вред. – Бринах колеблется, потом спрашивает: – Сирен, ты видела, кто это был? Ты видела, кто на тебя напал?

– На них были шлемы с забралами. И всадники молчали. Не узнала я и их коней. Но… моей смерти желали не те, кто разбил мою голову. А тот, кто их послал.

– Но кто мог пожелать причинить тебе вред? И почему?

– Ответь на вопрос «почему?», и ты получишь ответ на вопрос «кто?». Есть такие, кто считает меня препятствием на своем пути к величию. Если они уберут с дороги меня, им будет легче добраться и до тебя, мой принц.

– До меня?

– Я же предупреждала: среди тех, кто, как ты мнишь, тебе верен, есть предатель.

– Не веришь же ты, что к нападению приложила руку Венна!

– Недавно принцесса приходила ко мне. Она попросила ей помочь.

– Попросила тебя?

– Это и показало мне, на что она готова от безысходности. Она… хотела знать, подарит ли тебе когда-нибудь наследника. – При этих словах он слегка отшатывается, и лицо его мрачнеет. – И я поискала ответ в видении.

– И что же сказало твое видение?

Я колеблюсь, но мой долг – говорить откровенно.

– Она никогда не родит тебе ребенка. Эта часть видения была ясной…

– А другая его часть? Судя по твоим словам, в нем было и что-то еще, – Бринах продолжает говорить ровным тоном, но я понимаю: этот удар принес ему такую же боль, как и удар, нанесенный мне.

– Я увидела целое войско, напавшее на остров. Воины гнались за тобой. Они были беспощадны. Они загнали тебя в озеро…

Наконец принц отпускает мою руку. Он долгое время молчит, потом спрашивает:

– Это видение предвещает мою смерть?

– Я не могу быть в этом уверена. Есть и другие толкования того, что я видела.

Он невесело смеется и, поднявшись, начинает ходить из угла в угол.

– Итак, воины загоняют меня в водяную могилу? Кажется, смысл твоего видения ясен.

– Поэтому-то и есть я, чтобы толковать видения.

Я пытаюсь встать, но голову пронзает острая боль, словно меня только что ударили снова. Я хватаюсь за свою рану. Бринах вновь спешит ко мне.

– Ты еще не вполне поправилась. Не забивай себе голову…

– Заботами о твоей безопасности? – выдыхаю я, меж тем, как он укладывает меня обратно на ложе. – Но таково мое предназначение, мой принц.

– И я молюсь, чтобы ты могла выполнять его еще много лет, но это тебе не удастся, если попытаешься слишком рано встать с одра болезни. – Он силится улыбнуться. – Подумай только, как ты рассердишь этим Хивела, и это после всех его трудов.

– Хорошо, мой принц. Я не заставлю вас терпеть его брюзжание, да еще без моей защиты. Видно, придется еще немного отдохнуть, прежде чем мы сумеем поговорить. Но поговорить мы все-таки должны.

Мои усилия заставить Бринаха прекратить носиться со мной как курица с яйцом не достигают цели. Но тут мне на ум приходит другая мысль.

– Люди видели, как ты шел ко мне? Хивел говорит, что пока я была без сознания, ты оставался здесь. Неужто приближенные тебя не хватились?

– Сирен, когда мне показалось, что ты… когда я испугался, что потеряю тебя, я поклялся всем богам, которые готовы были в ту минуту меня услышать, что, если ты останешься жива, я больше не позволю нам бежать от чувств. Я больше не стану держаться вдали от тебя, не стану дальше жить без тебя. И мне не будет дела до сплетен. Пусть меня осудят, пусть. Я выясню, кто пожелал, чтобы ты умерла.

Подобное признание трогает меня до глубины души, и я прикусываю губу, чтобы удержать слезы, потому что не хочу, чтобы он их видел.

– Таким поведением ты можешь заставить их вновь на меня напасть.

– Ты не останешься без охраны.

– Стало быть, я буду играть роль живца?

Он снова берет меня за руку. На этот раз подносит ее к губам. Я чувствую нежность поцелуя и горячее дыхание на коже.

– Любовь моя. Любовь моя. Любовь моя.

Больше принц не говорит ничего.

Следующие дни и недели проходят в пьянящем смешении боли от раны, праздности и блаженства. Каждый день Бринах приходит ко мне домой и отсылает Хивела прочь. И на несколько часов становится моим. Если на дворе день, мы сидим у огня в хижине и разговариваем. Если уже стемнело, мы выходим и гуляем под звездами. Постепенно рана заживает и ко мне возвращаются силы. Принц ухаживает за мною так, словно мы – беззаботные юные влюбленные. Он все время ведет себя уважительно, нежно и без каких-либо вольностей. Он целует мои руки, но дальше не идет.

Нынешний вечер особенно прекрасен. Снег сошел, и в воздухе разлит аромат весны. Мы гуляем под полной луной, такой яркой, что ее свет отбрасывает четкие тени. Я веду Бринаха к озеру и показываю ему идеальный лунный диск, отражающийся в воде тихими вечерами, так что кажется, будто светят две луны. Мы садимся на вдающийся в озеро плоский камень и смотрим, как наши лица отражаются бок о бок в гладкой, как шелк, темной воде.

– Ни одно твое отражение не может быть таким же чудесным, как ты сама.

– А по-моему, оно мне льстит, – не соглашаюсь я. – К моему лицу годы добрее в озере, чем на суше. Но ты кажешься мне печальным, мой принц.

– Я бываю печален, только находясь вдали от тебя, моя пророчица.

– Но у тебя есть обязанности, налагаемые званием принца, – возражаю я, но ни мне, ни ему не хочется сейчас их называть.

– Как бы я хотел, чтобы ты была моей принцессой, – внезапно говорит он, и в его голосе звучит горечь, которой я прежде не слышала. Я кладу ладонь на его руку.

– Давай не будем терять время, желая несбыточного. Я довольна тем, что есть.

– А я нет! – Он кидает в воду камешек, и отражения наших лиц распадаются. Принц встает, по-прежнему держа меня за руку, и ведет под сень леса. Пока мы петляем между деревьями, вниз устремляется охотящаяся сова. Где-то поблизости сопит недавно пробудившийся после зимней спячки еж. Подойдя к мшистому стволу дуба, Бринах останавливается и, быстро прижав меня к груди, находит мои губы. Его поцелуи полны страсти. Мгновение мой разум запрещает отвечать принцу, а годы, на протяжении которых я подавляла страсть, помышляя только о своем тяжелом долге, заставляют сдерживать собственное влечение. Но потом мое тело вырывается из-под контроля. Я нуждаюсь в любви принца, и желание жарче, чем пламя, в котором горят дубовые поленья, сметает и мое сопротивление, и мою сдержанность.

– Любовь моя! – шепчет он, распуская мои волосы и проводя по ним рукой. – Мой оживший призрак, моя серебряная богиня, мое сверкающее сердечко…

Он покрывает поцелуями мое лицо, глаза, шею, жадно, страстно, дав волю любви, которую подавлял в себе столько лет.

Мои руки гладят его мускулистую спину, когда он прижимает меня к стволу дуба. Столько силы, столько власти обратилось в сладостную нежность, потому что ему нужна я!

– Позволь мне любить тебя, – шепчет принц. – Будь моей. Сейчас. Всегда. Иначе я не смогу жить. Клянусь.

У меня перехватывает дыхание. Я желаю его так неистово, что забываю обо всем.

Он расстегивает брошь, которой заколот мой плащ, и через плечи стягивает тунику, подставляя мою обнаженную плоть лунному свету. Он касается татуировок на моей бледной коже, проводя пальцами по их темным изгибам и завиткам.

– Я хочу познать тебя, во всем твоем волшебном великолепии, – говорит он, падая на колени и припадая губами к моему животу.

Я знаю, что не смогу отказать. Знаю, что никогда его не оставлю. Пусть нас судит будущее, но настоящее принадлежит нам, и оно прекрасно!

Тильда

Они так потрясены случившимся на раскопках, что оба молчат, пока едут обратно в коттедж. Лукас рвал и метал, охваченный яростью из-за состояния раскопа, разбитых вдребезги прожекторов и неудавшейся попытки извлечь из земли найденные останки. Он не стал во всем обвинять Тильду, да и с чего бы. И все же значительная часть его гнева была направлена на нее. Хотя он и не мог установить точную связь между Тильдой и катастрофическими событиями, которые так основательно испортили раскоп, он точно знал: хозяйка Тай Гвин приложила к этому руку. Когда прожектора один за другим начали взрываться, воцарились неразбериха и паника, люди быстро разбежались в разные стороны – никто, кроме Дилана и Тильды, не заметил, как падавшая мачта освещения вдруг остановилась в воздухе на полпути к земле. А если кто и заметил, то не поверил глазам и быстро вычеркнул этот образ из памяти, чтобы заняться осязаемыми и насущными делами: уборкой битого стекла и кусков искореженного оборудования в полумраке зимних сумерек. Когда поведение и речи Лукаса стали почти агрессивными, Дилан бросился на защиту Тильды, и мужчины едва не подрались, но она просто развернулась и пошла к «Лендроверу».

Тильда чувствует огромное облегчение оттого, что возвращается домой. Когда они подъезжают к коттеджу, до них доносится вой Чертополошки, и не успевает Тильда открыть дверь, как собака выскакивает ей навстречу, приветствуя с таким пылом, что чуть не сбивает с ног.

– Все в порядке, девочка, – успокаивает она питомицу, опускаясь на колени, чтобы крепко ее обнять. – Все в порядке.

Дилан закрывает за собой кухонную дверь и прислоняется к дровяной печи, потом откидывает с лица копну черных волос.

– Итак, – с напряжением в голосе говорит он. – Мне действительно нужно понять, что сейчас произошло. – Когда Тильда не отвечает, он пробует подойти с другой стороны. – Послушай, меня еще немножко трясет из-за того, что мне чуть было не проломило череп, и я не могу разобраться, что к чему. Уверен, у меня ничего не сломано и не разбито, никаких раздробленных костей, я стою целый и невредимый только благодаря тебе, Тильда.

Она отпускает собаку, встает с колен и начинает искать в корзине для дров щепки на растопку.

– Тильда?

– Я не знаю! Думаешь, я могу это объяснить? Могу объяснить хоть что-нибудь из того, что случилось?

– Хоть что-нибудь из чего? Это как-то связано с тем, что приключилось с тобой в «Лендровере», да? Ты снова увидела на месте раскопок то же самое, что видела в машине? Что заставило тебя спрыгнуть в раскоп?

– Если я тебе скажу, это прозвучит как чистое безумие. – Она качает головой и, открыв заслонку, бросает в печь тонкие поленья. Наружу вырываются клубы дыма.

– Я готов. Я только что видел, как чистое безумие остановило в воздухе тяжелую стальную мачту. Я только что слышал, как чистое безумие просвистело, падая, рядом с моим ухом.

– Почему ты думаешь, что у меня есть ответы?

– Да ладно, перестань. – Дилан осторожно закрывает печную заслонку, берет руки Тильды в свои и заставляет ее выпрямиться и встать. – Будем двигаться шаг за шагом. Итак, первое – что ты видела?

– Так сразу и не скажешь. Много всего. Вокруг все двигалось. Вихрилось. Пришли в действие какие-то силы, могущественные и странные. Самым безумным было то, что происходящее нисколько меня не испугало, но потом… я увидела… кое-кого… плохого.

– Ты увидела на раскопках того же, кого видела раньше? На заднем сиденье Ленни?

Тильда кивает.

– И ты думаешь, что этот кто-то вырвался из той могилы?

– Я думаю, она пыталась. И она вырвалась бы, если бы они не опустили камень на место. – Тильда смотрит ему в глаза. – Думаю, когда Лукас откроет могилу опять, она вырвется на свободу. И я уже не сумею ее остановить. Она опасна, Дилан. Та мачта освещения упала не сама по себе, и мы оба это знаем. Не было никакого ветра, и никто ее не сшибал. Это сделала та, что… то, что вышло из разрытой земли.

– Но ты… – Он стискивает ее руки. – Ты сделала что-то… поразительное. Как?

– Я не знаю.

– Ты раньше делала что-то подобное?

– Конечно, нет! – отвечает Тильда чуть более резко, чем собиралась.

– Да ну? Так мы будем или не будем говорить о лодочном моторе, который не заводился, не заводился, а потом взял и завелся, или о часах, которые то и дело вдруг берут и останавливаются, или о гаснущих электрических лампах?

– Это… другое. – Она замолкает, потом объясняет: – Теперь я научилась контролировать такие вещи. Бо́льшую часть времени у меня это получается. Если я настраиваю на это сознание. Вернее, если позволяю сознанию… ну я не знаю. Не могу передать это словами.

– А ты всегда могла делать подобные штуки?

– Нет, только с тех пор, как перебралась сюда.

– Думаешь, в этом месте есть что-то паранормальное?

– Не в самом месте, а во мне в этом месте. Я имею в виду не коттедж, а в общем здешнюю округу. И этот ужасный призрак, кем бы он ни был, и то, как он словно выискивает меня все время. Но главное – именно близость к местному озеру изменила меня. Впрочем, нет, погоди, я не то хочу сказать. – Внезапное прозрение вызывает на ее лице улыбку, несмотря на владеющее ею смятение. – Приехав сюда, я не стала другой. Я стала самой собой. Такой, какой должна быть. – Тильда вглядывается в лицо Дилана, ища понимания, но видит только замешательство.

И разве можно его за это винить?

Она трет виски.

– В общем, извини, ты вовсе не обязан оставаться…

– Ты хочешь, чтобы я уехал?

– Нет, не хочу. Просто я хочу поставить горшки в новую печь и начать обжиг сегодня вечером.

– Ты хочешь сделать это прямо сейчас?

– Я знаю, это кажется нелепым. Я и сама не совсем понимаю, в чем дело. Я в этом еще не разобралась. Я уверена в одном – сегодня браслет мне помог. Без него у меня бы не получилось остановить призрака. А рисунок на нем совпадает с тем, что на моих горшках. Эта связь и приводит все в действие… Придает мне силы проделывать… эти штуки. – Она тяжело вздыхает. – Доверься мне. Мне так же трудно в этом разобраться, как и тебе. Но если я буду продолжать доискиваться до сути, то потеряю остатки здравого смысла. Сейчас мне просто надо действовать. Сделать то, что может защитить нас от этого… существа. А это значит, сделать то, что я умею, – начать обжиг горшков.

– Тогда позволь мне остаться и помочь.

– Ты уверен? Похоже, рядом со мной… все и происходит.

– Возможно, единственное безопасное место – как раз рядом с тобой. Ты не пробовала посмотреть на вещи под таким углом? Я хочу сказать, что сегодня вечером ты спасла мне жизнь, и тут двух мнений быть не может.

– Но только я видела… тот призрак, то привидение, то существо, которое вышло из могилы. Именно на меня оно бросается и все время пытается смертельно напугать.

– Тогда чем нас больше, тем безопаснее, так что лучше держаться вместе. Я правильно говорю?

Тильда колеблется, затем берет корзинку с растопкой и вручает ему.

– Будь по-твоему. Можешь разжечь огонь в обжиговой печи, пока я буду загружать в нее горшки.

Едва она входит в студию, ее настроение меняется, как она и предполагала. Заняться творчеством – значит погрузиться в процесс созидания, хотя сейчас она занимается обыденным, на первый взгляд, делом – подготовкой горшков к обжигу. Снимая с них полиэтиленовую обертку, обнажая их, все еще незавершенные и сырые, она снова ощущает ту могучую связь, о которой говорила Дилану. Связь с плодами ее искусства, но также и с древними рисунками и символами, которыми она украсила свои изделия. Минуту Тильда смотрит на скачущих зайцев и гонящуюся за ними охотничью собаку. Она вглядывается в их гибкие, сильные, легко движущиеся лапы, представляя силу мышц, помогающих этим животным мчаться вперед по мерзлой зимней земле, воображая их свободный, вольный бег, – скоро ей начинает казаться, будто она слышит настойчивый и живой ритм биения их сердец – более быстрый у зайцев, более медленный у охотничьей собаки.

Уже миновала полночь, когда Тильда и Дилан отходят и смотрят на работающую обжиговую печь, на дающий успокоение дым, непрерывно идущий из короткой трубы. Сооружение выглядит самодельным, но крепким, строительный раствор между кирпичами схватился хорошо. Снег вокруг него растаял, и оно стоит, прочное и красновато-коричневое, резко выделяясь на фоне холодной белизны. Если приблизиться к нему, то можно увидеть исходящее от него свечение, но если отойти на несколько шагов, оно гаснет в темноте. У Тильды и Дилана ушло два часа на то, чтобы осторожно поставить горшки на полки, и еще час на то, чтобы как следует разжечь огонь, после чего они запечатали печь.

– Знаешь, я думаю, она сможет работать.

Тильда энергично кивает.

– Она будет работать. Она должна.

Наконец, когда в огонь положено столько дров, что больше не поместится, Дилану удается убедить Тильду, что за печью не надо следить. Они решают вернуться в дом и перекусить, чтобы потом всю ночь через равные промежутки времени выходить и подкидывать дрова.

За время их работы коттедж заметно прогрелся. Чугунная дровяная печь наполняет кухню немного дымным, но таким долгожданным теплом – морозу со двора сюда ходу нет. В гостиной Тильда вытаскивает браслет из кармана пальто и осторожно кладет на маленький столик у окна, прежде чем разжечь камин. Дилан приносит из кухни оставшуюся еду.

– Все готово, – говорит он, ставя поднос с угощением на журнальный столик. – Хлеб, правда, немного заплесневел, но он все еще скорее коричневый, чем голубой; а тут у нас сыр и банка капустного салата с майонезом, два пакета чипсов, немного шоколадного печенья и… – Он торжествующе потрясает бутылкой. – Остатки бренди.

– Я не уверена, что смогу влить в себя спиртное, – признается Тильда, садясь рядом с Чертополошкой на коврик из овчины, лежащий перед полыхающим в камине огнем.

– Еще как сможешь. – Дилан берет бокалы, затем усаживается так близко от Тильды, как ему позволяет Чертополошка. – Известно, что небольшая доза алкоголя хорошо помогает от шока и упадка сил.

– Чепуха.

– Говоришь, чепуха? По-твоему, монахи, столько веков вешающие бочонки со спиртным на сенбернаров, которые отыскивают в Альпах замерзающих путников, не правы?

Тильда невольно улыбается. События минувшего дня лишили ее сил, и она рада, что сейчас не одна.

Нет, я рада не просто тому, что я не одна. Я рада, что рядом Дилан.

Осознание этого одновременно успокаивает и обескураживает. Она берет бокал с бренди и начинает медленно потягивать его, прислонившись спиной к стоящему рядом креслу и глядя на пляшущее пламя.

– Через несколько часов нам надо будет проверить обжиговую печь. Насколько возможно, надо поддерживать в ней постоянную температуру.

– Как долго?

– В идеале двенадцать часов.

– О’кей, мы поймем, что прошло двенадцать часов, по расположению солнца, раз уж в твоем присутствии нельзя полагаться на часы.

– Спасибо, что напомнил.

Дилан отпивает большой глоток бренди.

– Нет проблем. Будем ориентироваться на солнце. Должно быть, мы начали обжиг где-то в одиннадцать. Рассветает в этом месяце примерно около семи тридцати. Если на небе не будет слишком плотных облаков, мы сможем определить, когда солнце окажется в зените. И что нам тогда надо будет делать?

– Разгрести огонь и позволить температуре медленно опуститься. Мы сможем открыть печь послезавтра примерно в полдень.

– Ничего себе! Стало быть, ждать придется долго. Как же тебе удастся избежать соблазна на секунду заглянуть внутрь до нужного времени?

– Легко, ведь я знаю: открою печь раньше – вся работа пойдет насмарку. Если температура внутри упадет слишком быстро, горшки могут треснуть или расколоться, не говоря уже о том, как пострадает глазурь.

Какое-то время они сидят в безмятежном молчании, деля простую пищу, и постепенно алкоголь и идущее от огня тепло снимают их напряжение. Тильда чувствует, как согреваются замерзшие на морозе ноги, как расслабляются и начинают меньше болеть усталые плечи. Ее глаза воспалены от переутомления, сухости морозного воздуха и раздражающего действия дыма. Она невольно принимается их тереть.

– Почему бы тебе их не снять?

– Извини?

– Контактные линзы. Если у тебя воспалены глаза, надо их снять. – Он пожимает плечами. – Они же тебе больше не нужны, верно?

Она открывает было рот, чтобы возразить, привести доводы в пользу маскировки своей странной внешности, но потом решает, что это ни к чему. Вместо этого она снимает линзы. Сразу наступает облегчение, и она смотрит на блестящие пластиковые диски на ладони. Секунду колеблется, потом бросает их в огонь. Они, зашипев, вспыхивают, и Тильда вздрагивает.

– Хватит скрываться.

– За это стоит выпить, – отвечает Дилан и чокается с ней. – Хватит скрываться!

– Просто… я маскировала… вот это. – Она машет, показывая на свое тело.

– Если другие люди не могут принять тебя такой, какая ты есть… что ж, это их проблема. Ты – это ты. Ты…

– Только, пожалуйста, не говори, что я особенная.

– А как насчет трудной для понимания, но интересной?

– Жаль, если меня трудно понять. Извини.

– Не извиняйся.

– Ну, я думаю, ты не поймешь. Что это такое… когда на тебя таращатся, словно ты что-то… ненормальное. Словно ты не такая, как все.

Дилан поднимает брови и выразительно качает головой, так что его черные кудри падают на зеленые глаза, потом поворачивается в профиль – становится видно, как прям и тонок его нос, и широко улыбается, показывая зубы, кажущиеся особенно белыми при слабом освещении на фоне темной кожи.

– Ну да, конечно, – с сарказмом в голосе соглашается он. – Где уж мне понять, каково это – быть другим.

Тильда краснеет.

– Господи, какая же я дура. Прости, нет, правда, прости.

– Как я уже сказал, не извиняйся. Давай просто скажем, что мы оба знаем, каково это – быть не таким, как все.

– Профессор Уильямс говорил, что ты родился на Барбадосе. Оттуда родом твоя мать?

– Отец был дайвером – выбором профессии я обязан ему. Он встретил мою мать, когда работал на затонувшем корабле в Карибском море. Там они и поженились, а потом попробовали жить в Уэльсе, но мать здесь не прижилась, и они вернулись. Отец хотел, чтобы я получил образование в Британии – бог знает почему! И когда мне исполнилось одиннадцать, я перебрался к дяде Ильтиду и стал учиться здесь.

– Ты не очень-то похож на дядю.

– Это потому, что он мой дядя только по жене. Отец был братом Греты, а не его.

– А, тогда понятно. Я просто думала… Но домом ты называешь Барбадос?

– Называю или, по крайней мере, называл. Отец погиб во время неудачного погружения, когда мне было двадцать два, и мама хотела, чтобы я бросил работу, но… в общем, когда ты занимаешься именно тем, для чего создан… – Он допивает бренди. – Я возвращаюсь в эти места так часто, как только могу. Дяде Ильтиду приходится нелегко с тех пор, как умерла тетя Грета. Честно говоря, я уже не знаю, где мой дом. Наверное, я чувствую себя как дома только под водой.

У Тильды перехватывает дыхание, и она медленно качает головой.

– В этом мы с тобой точно не похожи. Ничто не могло бы заставить меня заняться дайвингом. Или просто поплавать. Или сесть в лодку.

– Значит, ты сухопутная крыса.

– А ты – фанат водных видов спорта.

– Может быть, я смогу помочь тебе преодолеть страх?

– Это невозможно, ничего не выйдет.

– Ты когда-нибудь видела Карибское море? Оно совсем не такое, как здешние моря. Оно не серое, а бирюзовое. И такое теплое!

– Я и под таким жарким солнцем? Ты хоть знаешь, каким сильным солнцезащитным кремом мне приходится пользоваться даже в этих дождливых и облачных краях? – Она берет кочергу и ворошит огонь, чтобы он горел ярче.

– Так вот почему ты бегаешь на рассвете, – говорит Дилан, глядя на нее, как будто на место только что встал очередной кусочек головоломки по названием «Тильда».

– Такое освещение больше подходит для моих глаз и кожи.

Они вновь на какое-то время замолкают, и Тильда вдруг осознает, что почти совсем забыла о дневном происшествии. Отсрочка, которой она добилась, пошла ей на пользу, но эта отсрочка будет недолгой. Тильда снова устремляет взгляд на Дилана.

– Знаешь, в конце концов археологи достанут эти останки из раскопа.

– О да. Лукас непременно это сделает.

– А когда это случится, – она ищет подходящие слова, – они снова выпустят ее на свободу.

– Да кем же она была?

– Не знаю. – Тильда запускает пальцы в волосы и со злостью распускает косу. – Я не знаю, кем она была, и не знаю, почему так старается запугать меня. Мне известно только одно – когда с ее останков уберут камень, она вырвется на волю. И я должна быть к этому готова.

– Мы. Мы должны быть готовы. – Дилан накрывает ладонью ее руку. – Ты будешь противостоять ей не одна, Тильда. Я обещаю.

– Вчера ты чуть не погиб из-за того, что был рядом со мной.

– Но ты же меня спасла. Ты сумеешь победить эту… тварь. Я знаю, что сумеешь. А я тебе в этом помогу. Но сегодня ночью тебе не надо бояться. Ты в безопасности. – Он поднимает руку и гладит ее по голове. – Твои волосы похожи на стеклянное волокно. – Он касается ее щеки. – Ты самая невероятная, самая красивая женщина, которую я когда-либо видел. – Дилан подается вперед, чтобы поцеловать ее.

Но это не нравится Чертополошке. Она рычит и щелкает зубами, едва не вцепившись в лицо Дилана.

Он вскакивает на ноги и пятится.

– Все в порядке. Со мной все хорошо. Она ничего мне не сделала. Все в порядке.

– Нет, не в порядке! Плохая собака! Что с тобой происходит?

Тильда открывает дверь и делает собаке знак выйти. Чертополошка виновато проходит мимо и взбегает по лестнице в спальню.

– Дилан, прости.

– Опять извиняешься? Я же сказал – не надо.

– Это не смешно. Она действительно хотела на тебя напасть. Она могла серьезно тебя покалечить. Ну-ка, дай посмотреть.

Не обращая внимания на протесты, она осматривает его лицо и руки.

– Ну что, видишь? – Он улыбается. – Говорил же, со мной все хорошо. Собака просто ревнует. Она привыкла к тому, что ей ни с кем не надо тебя делить. Мне не следовало покушаться на ее законное пространство.

– На ее законное пространство? Послушай, это ведь мой дом!

– Она просто пыталась тебя защитить.

Тильда протягивает руку и дотрагивается до его лица.

– Есть другие люди, которых она может кусать, если ей придет такая охота. А с тобой я могу справиться сама.

– Ты хочешь укусить меня? – смеется Дилан.

Тильда улыбается.

– Думаешь, ты такой умный, – говорит она и запечатлевает легкий поцелуй на его губах.

– Меня только что поцеловала самая желанная особа в этой комнате. По-моему, это говорит о том, что я веду себя достаточно умно. – С этими словами он обнимает ее за талию, прижимает к себе и целует. И Тильда отвечает на поцелуй, осознавая, что желает этого мужчину. Что по-прежнему может испытывать влечение… и что она хочет именно Дилана.

Да, Дилана.

Внезапно все долгие одинокие месяцы, предшествовавшие этому моменту, рассеиваются, как дым. Есть только здесь и сейчас. Этот мужчина. И эта связь. Она крепко обнимает его, целует все жарче. А он сполна отвечает на ее страсть – вскоре они срывают друг с друга одежду, смеются, валясь на овчинный коврик.

У Тильды мелькает мысль: может быть, так она реагирует на дневное происшествие – в ней говорит желание утвердить жизнь после соприкосновения со смертью. Но она слишком остро сейчас хочет Дилана, чтобы подвергать анализу свои чувства. Скоро они оказываются полностью обнаженными, и пляшущие языки пламени бросают блики на его кожу, темную, как кофе, и отражаются на ее коже, светлой, как алебастр. Жгучее желание отгораживает их от холодного дыхания зимы, покрывшего окна инеем.

Беспокойство о поддержании огня в обжиговой печи заставляет Тильду проснуться и высвободиться из объятий Дилана. Она садится и смотрит на него.

– Надо подкинуть еще дров. Я не могу оставить огонь как есть.

Он касается ее плеча, потом проводит пальцами по всей длине руки и подносит ее пальцы к своим губам.

– На вкус ты так же хороша, как и на вид. – Когда она смущенно пожимает плечами, добавляет: – Хватит скрываться, помнишь?

– Не все видят меня такой, как видишь ты.

– Тогда они многое теряют.

– В недавнем прошлом меня назвали бы ведьмой. – Тильда беззаботно смеется, хотя эта мысль вовсе не кажется ей смешной. – И, вероятно, были бы правы.

Она встает и натягивает белье и футболку. Тучи наконец разошлись – в небольшое оконце льется лунный свет, падает на лежащий на столике браслет, и тот начинает сверкать.

Дилан приподнимается на локте.

– Ты правда думаешь, он тебе как-то помог? Там, на раскопках? Ты думаешь, он сделал тебя… сильнее?

Тильда кивает.

– Да. Мне было страшно, но я знаю точно – без него ничего бы не получилось.

Откуда ты взялся? И почему я уверена, что раньше видела этих зайцев и охотничью собаку?

Золотой браслет кажется ей прохладным, его поверхность гладкая, кроме той части, где выгравирован рисунок. Тильда вертит его в руках и вдруг слышит в голове тихий звон, словно где-то далеко зазвучала под внезапным дуновением ветра стеклянная подвеска. Тильда делает глубокий вдох и надевает браслет на запястье. Но он слишком широк – она тянет его вверх, через локоть, пока он не облегает предплечье. Металл ласково давит на кожу, быстро утрачивая свою прохладность и впитывая тепло тела.

Внезапно начинается настоящее светопреставление.

Комната наполняется слепящим белым светом – Тильда вынуждена закрыть лицо. Звенящий звук быстро нарастает и скоро достигает такой громкости, что, крича от ужаса, она не слышит собственного голоса. Часто моргая от пульсирующего света, она видит: таинственная сила отбросила Дилана к дальней стене. Он протягивает к Тильде руки, но не может сдвинуться с места. Пламя в камине, только что казавшееся безобидным, разрастается, становится неестественно ярким, и вот уже его языки лижут каминную полку и начинают взбираться по выступу в дымоходной кладке. Вокруг Тильды образуется воронка. Воздушные волны тянут то в одну, то в другую сторону, неистово треплют волосы, пока ее тело не начинает вращаться. Тильда не в силах остановиться. И пока она кружится, в поле ее зрения попадает видение. Она видит себя, стоящую гордо и прямо, в ее волосы вплетены жгуты, свитые из кожаных полосок, глаза густо насурьмлены, кожа разрисована черными татуировками. Она облачена в кожаные доспехи, а на бедре у нее висит кинжал. Эта переливающаяся грозная версия Тильды поднимает руку и медленно протягивает ее реальной Тильде, но та не может даже пошевельнуться, чтобы прикоснуться к ней или отстраниться. Она понимает, что должна что-то сделать, чтобы все это прекратить и взять ситуацию под контроль. Деревянная каминная полка уже занялась, от искр загорается овчинный коврик. Дилан лежит с закрытыми глазами, словно потеряв сознание. Тильда кружится так быстро, что ей кажется, еще немного, и она тоже лишится чувств. И тогда уже некому будет остановить распространение огня.

Черт возьми, это мой дом! Мой! И я не позволю ему сгореть!

Сделав над собой невероятное усилие, она поднимает левую руку и хватается за браслет. Мгновение ей кажется, что у нее не хватит сил. Тильда начинает кашлять от дыма. До нее доносится запах горящей шерсти. Наконец она срывает браслет с правой руки и кидает его через всю комнату.

И все прекращается.

Она падает на пол. Видение исчезло. Чудовищный шум смолк. Она сдергивает с дивана одеяло и сбивает пламя с деревянной полки и коврика. Дилан кашляет и с трудом встает на колени. Потушив огонь, Тильда бросается к нему.

– Дилан! Боже мой, Дилан…

Он оглядывает разоренную гостиную, перевернутую мебель, разбитые безделушки, обгорелые полку и коврик. Откашлявшись, он нетвердым голосом говорит:

– Напомни потом, чтобы я никогда тебя не злил.

Затем он пристально смотрит на Тильду, и его глаза округляются.

– Ничего себе, – шепчет он.

Тильда выпрямляется и видит свое отражение в зеркале. Ее кожа не просто порозовела, она сияет каким-то нездешним светом. Волосы развеваются, словно она плывет под водой. А глаза сверкают как бриллианты.

Тильда

Хотя небо остается ясным, мороз усилился, и лежащий на земле снег так замерз, что скрипит при каждом шаге. Тильда и Дилан, тепло одевшись, начинают тушить огонь в обжиговой печи. Чертополошка резвится в заснеженном саду, пока они выгребают золу. Небо такое по-альпийски голубое и яркое, что не защищенным цветными линзами глазам Тильды больно на него смотреть. Проснувшись, она на мгновение испугалась, что без привычной маскировки ей будет слишком трудно смотреть миру в лицо, но этот страх тут же прошел. Она чувствует уверенность, что справится. Ей, конечно, помогает восхищение Дилана, но главное – и она это знает – произошла неуловимая, но важная перемена. Как будто Тильда непостижимым образом стала более целостной, завершенной и сильной. Она не сразу это поняла, но теперь ей ясно – то, что она почувствовала, надев древний браслет, было отнюдь не страхом. Да, она испугалась за Дилана, и вырвавшийся из камина огонь был по-настоящему опасным. Но ощущение, которое она испытала, было ощущением могущества и невероятной магической силы. Дилан решил, что ее источник – браслет, но Тильда знала, что он ошибается. Касавшийся ее кожи драгоценный металл с загадочной гравировкой пробудил нечто поразительное, что спало в ней. Когда она поняла, что не справляется с этой разрушительной силой, которая может повредить тому, кто ей дорог, Тильде стало не по себе. Но эта заключенная в ней мощь, ошеломляющее осознание того, что внутри зажигается что-то поистине великолепное, было самым глубоким, опьяняющим ощущением, которое она когда-либо испытывала. Дилан был не на шутку поражен и напуган и предупредил, чтобы она больше не рисковала, надевая эту штуку.

Но Тильда знает, что хочет надеть браслет снова.

И когда-нибудь наденет.

Если бы я смогла научиться контролировать свою силу… если бы нашла способ обуздать ее.

– Ты в порядке? – Дилан обнимает ее за плечи. На его лице написаны беспокойство и восторг. – На твоем месте я чувствовал бы себя потрясенным.

Но ты не на моем месте. Ты не испытал того, что испытала я.

Тильда улыбается.

– Со мной все хорошо. Просто немного устала. Так или иначе, нам не удалось выспаться.

– Так или иначе. – И он расплывается в улыбке.

– Но знаешь, что самое удивительное? Я увидела себя такой…

И Тильда долго и во всех подробностях объясняет Дилану, что именно она видела, когда надела браслет. И как бы безумно ни звучал ее рассказ, он выслушал. И поверил. А это много для нее значило.

– Не забывай про татуировки. Может быть, это ты – из своих фантазий, такая, какой в глубине души хочешь предстать перед миром.

– Да я никогда в жизни не хотела сделать татуировку. Погоди! Почему я не подумала об этом раньше? Я уже видела ее… то есть себя в этом обличье. Та женщина в лодке!

Дилан пытается поспеть за ее мыслью.

– Извини, в какой лодке?

– Разве я тебе не говорила? Нет, конечно, нет, с чего бы? – Она делает глубокий вдох и говорит, стараясь не глотать слова и разъяснить все не только ему, но и себе самой. – В тот день, когда я познакомилась с твоим дядей, за несколько минут до того, как я столкнулась с ним на тропинке, у меня было… видение. Я увидела женщину в лодке вместе с двумя мужчинами. Она была древним существом и явно пришла из другого времени.

– И она была такой же страшной, как призрак из могилы в раскопе?

– Нет. – Тильда качает головой. – Она не показалась… не кажется мне пугающей. От нее не исходит угроза. Уверена, она – та, кого я видела сегодня ночью. Дело в том, что она так похожа на меня, что, быть может, это был не призрак. Возможно, это версия меня в другом времени?

– Мы что, говорим о переселении душ? – неуверенно спрашивает Дилан.

– Нет, не думаю. Честно говоря, чем больше я об этом размышляю, тем меньше понимаю, что к чему.

Из открытых дверей студии до них доносятся телефонные звонки. Еще не подняв трубку, покрытую глиняной пылью, Тильда знает – звонит отец. Ее открытка могла успокоить родителей на несколько дней, но они все равно за нее волнуются.

– Твоя гора, наверное, вся покрыта снегом, крольчонок? – спрашивает отец.

– Да, и долина тоже. Здесь очень красиво.

– А дороги расчищены? До Рождества осталось меньше недели. Мы с твоей матерью подумали, что могли бы в этом году привезти праздник прямо к тебе. Индейку, пирожки, глинтвейн, петарды, какой-нибудь повергающий в шок свитер, рождественские гимны, «Звуки музыки» – в общем, все, с чем ассоциируется Рождество, мы доставим прямо к твоей двери.

– О, папа…

– Нам это совсем нетрудно. По правде говоря, твоей матери хочется покудахтать над единственной дочкой. – Он замолкает, потом добавляет: – Мы привыкли к тому, что ты живешь с нами.

По голосу Тильда слышит: отцу одиноко, и чувствует себя виноватой. Хотя она может легко убедить себя, что мать прекрасно обходится и без их регулярных контактов, она знает – отец сильно по ней скучает. Но мысль, что они приедут и поселятся в коттедже теперь, когда столько всего происходит, ввергает ее в панику.

Я не смогу. Я не смогу со всем этим справиться, если сюда приедут они. Только не здесь, не сейчас, не с этими проблемами.

– Я не уверена насчет дорог…

– Мы можем посмотреть прогноз погоды.

– Узкая дорога, что ведет к моему дому, точно не расчищена.

– Даже твоя мать может немножко пройтись пешком, если у нее достаточно высокий уровень мотивации.

– К тому же электричество работает с перебоями.

– Опять? Я думал, эту проблему устранили.

– Должно быть, это из-за снега.

– Как же ты со всем справляешься?

Она молчит, не зная, меньше родители станут беспокоиться или больше, если она расскажет им про Дилана.

– Я построила обжиговую печь, которая работает на дровах.

Отец смеется.

– Узнаю свою девочку. Сначала горшки и только потом мысли о домашнем уюте.

– Сначала горшки, – соглашается Тильда.

– И ты довольна результатом?

– Я еще не открывала дверцу печи.

– А, – говорит он, хорошо зная, насколько важен этот момент, и понимая, как дочь сейчас нервничает.

Они решают следить за погодой и пока что не принимать окончательных решений. Идея приезда родителей не так определенно отложена в долгий ящик, как хотелось бы Тильде, но нежная забота отца, как всегда, наполняет ее сердце одновременно теплом и чувством вины.

Когда она выходит из студии во внутренний дворик, ее поражают чистота и прозрачность воздуха, насыщенность и четкость цветов, красота пения птиц. День стоит ясный и солнечный, и пейзаж кажется особенно манящим. Сапфировую синеву озера оттеняет белизна окружающего снега. Даже у Чертополошки сейчас беззаботное настроение, и она позволяет Дилану бросать ей снежки и ловит их зубами.

– Ты начинаешь завоевывать ее расположение.

– Ей не очень-то хочется делить тебя со мной, но у каждой собаки есть своя цена.

– Несколько снежков? Кое-кто мог бы сказать, что это дешево. Отец, наверное, задабривал бы ее пирожками с мясом.

– Так твои родители приедут на Рождество?

От этого совершенно естественного вопроса Тильде становится не по себе.

– Дороги засыпаны снегом.

– Только узкие. И снегу не так уж много.

– Но может насыпать еще.

Дилан удивленно смотрит на нее.

– А может и не насыпать.

– Но это же возможно.

– Ну хорошо. – Он на мгновение задумывается. – Разумеется, если дороги все-таки заметет и твои родители не смогут добраться сюда, будем рады, если ты проведешь Рождество с нами в доме Старой Школы.

Уют дома профессора, его безоговорочная благосклонность к ней, общество Дилана – все это кажется более заманчивым, чем чрезмерная родительская забота, даже продиктованная самыми благими пожеланиями. А еще Тильду привлекает возможность порыться в богатой библиотеке Уильямса. Чем глубже она изучит историю окрестностей озера, тем больше вероятности, что удастся выяснить, кто же похоронен в раскопанной археологами могиле, и понять, что происходит с нею самой.

– А твой дядя не будет возражать?

– Да он будет вне себя от радости. Почему бы не съездить к нему сейчас и не сказать?

– Ну, честно говоря, мне хотелось бы еще немного побыть здесь. Поезжай один.

– Ты уже хочешь от меня избавиться, да?

– Конечно, нет, это просто… – Тильда не может подыскать нужных слов, чтобы объяснить, что привыкла жить одна и сейчас ей более, чем когда-либо, нужно ненадолго уединиться. – Ну, знаешь, разные женские дела… Растопить пожарче дровяную печь на кухне, нагреть достаточно воды, чтобы принять ванну, вымыть голову, побрить ноги…

– Хорошо, хорошо, я понял! – Он, улыбаясь, поднимает руки. – Мой Ленни справится с дорогой, с его покрышками это не проблема. Я вернусь и привезу чего-нибудь съедобного из деревенского магазина.

– Завтра?

– Как тебе утро?

– Давай лучше в полдень, ладно? – Видя плохо скрытую обиду, написанную на его лице, она быстро добавляет: – Мне правда хочется, чтобы ты был здесь, когда я открою обжиговую печь.

Это неправда, но она понимает: для него это важно.

Дилан прижимает ее к себе и запечатлевает на губах легкий поцелуй.

– Блестящая мысль, – соглашается он, обнимая Тильду.

Сирен

Мы лежим рядом: мускулистые и поджарые члены моего принца сплетены с моими, бледными и гибкими. Сейчас мы с ним похожи на дуб и обвивающий его плющ. Бринах добавил к моей постели мех животного из далекой-далекой страны – зверя, которого я никогда не видела и не увижу, и я благодарна за эту пушистую мягкость. Уже почти полдень, и дверь в мой маленький домик отворена и подперта камнем, чтобы впускать легкий летний ветерок, несущий с собой аромат сохнущего на лугах сена и знакомые голоса водоплавающих птиц. Последнее время я вынуждена все делать медленно, что поначалу смущало меня и выбивало из колеи. Но теперь я поняла: у природы свое представление о том, что хорошо для меня сегодня, и я не могу с ней спорить.

– Ты не хочешь пить? – спрашивает меня принц. Он наклонился ко мне и улыбается, разглядывая мое лицо, шею, изгиб плеча.

– Нет, не хочу. Я сейчас хочу одного – лежать здесь и смотреть, как солнце уходит на запад и скрывается за горами.

– А ты не голодна? – интересуется он, проводя рукой по моему немыслимо круглому животу, наклоняясь еще ниже, чтобы поцеловать натянутую кожу.

– Нет, не голодна, хотя знаю, что ты готов кормить меня шесть раз в день, как свинью, которая вот-вот должна опороситься.

Бринах снова улыбается.

– Свинья знает, что делает, когда ест. Она знает: ее детки не вырастут, если она не будет потреблять достаточно корма.

Я смеюсь.

– Достаточно один раз взглянуть на мое похожее на луковицу тело, чтобы понять: я ни в чем не обделяю ни себя, ни мое будущее дитя.

– Люди часто говорят, что маленькие принцы рождаются крупными.

– И маленькие ведьмы тоже. Хотя об этом говорят нечасто.

Он склоняет голову набок.

– А наше дитя будет мальчиком-принцем или девочкой-ведьмой? Скажи, моя пророчица, что ты видишь.

– Я вижу, что мое дитя любит хранить секреты. Одно я знаю наверняка – я не рожу тебе принца.

Его лицо мрачнеет, хотя он верит – я говорю правду. Он сдержал клятву и во всеуслышание объявил о нашей любви, однако он по-прежнему женат на Венне. Я ему не жена. Наше дитя родится бастардом и никогда не унаследует престол. А мое видение подтверждается – принцесса остается бесплодной. Как она, должно быть, меня ненавидит. Она бы еще стерпела, будь я для ее мужа просто развлечением, но теперь я представляю собой угрозу ее браку и положению. Больше покушений на мою жизнь не было. Прошло много недель, прежде чем принц освободил Хивела от роли моего защитника, но после этого он выпустил указ, в котором приговорил тех, кто на меня напал, если их поймают, к смерти; поклялся отомстить, если со мною случится что-нибудь дурное, и объявил: меня всегда будут охранять. В последние месяцы это немало мне докучало, хотя охраняющий меня доверенный воин и старался держаться на расстоянии. Я просила Бринаха избавить меня от стража, но он об этом и слышать не желал. Если он боялся за мою безопасность и раньше, то после того, как я сообщила, что ношу под сердцем его дитя, он велел еще ревностнее охранять меня и ночью, и днем.

Я пытаюсь сесть, но мои движения неуклюжи и неловки. Бринах предлагает опереться на его руку, но я отмахиваюсь, переворачиваюсь и встаю на колени, задыхаясь, и смотрюсь отнюдь не величественно.

– Я могу справиться сама, хотя буду рада дню, когда перестану быть такой неуклюжей. Сейчас я не могу даже рвать дикий чеснок или собирать грибы.

– Как ты терпишь такие ужасные ограничения?

– Не насмехайся, мой принц. Тебе это может казаться пустяками, – говорю я, надевая через голову платье и вставляя опухшие ноги в сапоги из оленьей кожи. – Но я не привыкла быть такой…

– Толстой? – Он притворяется, что говорит серьезно, но это ему плохо удается.

Я сердито смотрю на него.

– Я все еще могу бросаться тяжелыми вещами, – предупреждаю я. – И всегда попадаю в цель.

Я подхожу к дверному проему и прислоняюсь к косяку, приложив руку ко лбу, чтобы солнце не светило в глаза, любуюсь красотой дня. Озеро сверкает. Длинноногая цапля ловит рыбу на мелководье. Мимо проплывает семейство молодых поганок, смешно кивая головами. Ко мне подходит Бринах. Он начинает говорить, но его останавливает приближающийся стук лошадиных копыт. К хижине подъезжают два всадника – это Родри и его желторотый сынок Шон. Они, как всегда, разодеты в пух и прах, хотя здесь и некому оценить великолепие их нарядов.

– Добрый день, принц Бринах, – сердечно приветствует господина брат принцессы и изящно кланяется, не сходя с седла. Меня же он не замечает, словно я – невидимка. В итоге ему удается проявить почтение к принцу и одновременно без слов оскорбить меня. Подобные таланты демонстрируют его изощренную ловкость, порожденную жизнью, проведенной на дипломатическом поприще. – И какой чудесный сегодня выдался денек.

– И правда, чудесный день для прогулки верхом, – соглашается Бринах и демонстративно обнимает меня за талию. Этот жест не ускользает от внимания его шурина, но тому удается хорошо скрыть неудовольствие.

– В самом деле. Я купил Шону нового коня, и мы решили испытать его на выносливость. Шон проскакал на вершину Майнидд Моэл, а потом отпустил поводья, чтобы галопом помчаться вниз. – Родри замолкает и с гордой улыбкой смотрит на своего прыщавого отпрыска.

– Этот конь хорошо сложен, – оценивает животное Бринах.

– Должно быть, он стоил тебе немалых денег, – замечаю я.

Родри предпочел бы проигнорировать мое замечание, но тщеславию его сына нет предела.

– Истинная правда! Отец отдал за него больше, чем за любого другого своего коня, – радостно хвастается Шон, не замечая раздражения, мелькающего на лице Родри.

Последний вынужден небрежно рассмеяться.

– Родителям свойственно баловать сыновей.

Бринах улыбается и кивает.

– Я с нетерпением жду дня, когда смогу побаловать и свое дитя, – заявляет он.

В воздухе разливается напряжение. Принц еще не бросал шурину вызова касательно места моего ребенка в этом мире. Родри известно, насколько важно для Бринаха появление на свет мальчика. И неважно, что он будет незаконнорожденным, – если у принца не будет других сыновей, он станет наследником. Но шурин принца продолжает гнуть свою линию и игнорировать факт моего существования.

– Шон, – говорит он, показывая на коня своего сына. – Твой конь начинает остывать, его надо поскорее накрыть попоной. – Он лицемерно улыбается Бринаху. – Мы поедем, мой принц, – говорит он с еще одним поклоном и, искусно управляя конем, заставляет того отступить.

Мы смотрим, как они едут прочь. Я чувствую, как Бринах прижимает меня к себе еще крепче. Я знаю, он будет защищать меня до последнего вздоха. И молюсь богам, чтобы до этого не дошло.

Тильда

В ночь после окончания обжига Тильда никак не может заснуть. Наверху, в спальне, так холодно, что она решает переночевать на диване, в теплой гостиной, и подбрасывает в камин побольше дров. В сарае их осталось маловато, и Тильда понимает, что скоро должна пополнить запасы, если по-прежнему будет полагаться только на печи и камин. Она знает, что, скорее всего, смогла бы восстановить электричество, пусть бы оно подавалось с перебоями, но не хочет этого делать. Она привыкла работать в ритме коротких зимних дней, при свечах и тусклом свете «летучей мыши», читать, освещая страницу узким лучом налобного фонарика, работающего от батарейки, и обходиться без компьютера.

Я что, таким образом скрываюсь? Откладываю возобновление полноценного общения с внешним миром? Нарочно придумываю причины, чтобы не пускать сюда родителей? Неужели я хочу спрятаться от мира?

Она вынуждена признаться самой себе, что, возможно, так оно и есть. Ведь было бы так полезно поискать в Интернете сведения об останках в раскопанной археологами могиле, об искусственном острове, о людях, которые жили вокруг озера много веков назад. Но она почему-то продолжает этому противиться.

Чего же я не желаю видеть? Что боюсь найти?

Она плотнее укутывается пуховым одеялом. Чертополошка встает с места перед почерневшим от недавнего возгорания камином и осторожно залезает на диван.

– Да что ты такое делаешь? Думаешь, здесь правда хватит места для нас обеих? – беззлобно протестует Тильда, втайне радуясь успокаивающему обществу собаки.

После ночи, проведенной с Диланом, она пребывает в смятении. Она чувствовала, что поступает правильно, отдаваясь ему. Эта ночь была особенной. И после нее Тильда чувствует себя намного лучше – она словно сделала важный шаг к новым отношениям. Она знает: этот шаг отдалил ее от Мэта, и от этого ей становится грустно, но она понимает – это неизбежно. Цепляясь за память о Мэте, она цепляется за свое горе. Тильду пронзает острое чувство вины.

Может быть, этим я его предаю? Не слишком ли быстро я отдалась другому мужчине?

Она вздыхает и, протянув руку, гладит уши Чертополошки.

– А ты как думаешь, девочка? Ты что-нибудь в этом понимаешь? – Тильде кажется, что в неровном свечении огня в камине она различает снисходительное выражение на собачьей морде. – И тебе нет нужды ревновать меня к нему, глупая псина. Ты должна хорошо к нему относиться, ведь это он избавил тебя от розового ошейника.

Тильда закрывает глаза и проигрывает в уме события минувшей ночи. Она вспоминает, как надела браслет на предплечье. Она снова чувствует, как прохладный металл касается кожи. А потом на нее обрушивается поток противоречивых мыслей и ощущений, в которых она никак не может разобраться. Слепящий белый свет. Дилан, отброшенный к противоположной стене. Оглушительный звон. Стремительное вращение, от которого она едва не лишилась чувств. Огонь, разрастающийся, извергающийся из камина, грозящий сжечь и эту комнату, и весь дом. И видение. Эта… версия ее самой: гордая, безмятежная, сильная.

Неужели это и впрямь была я? Верю ли я в переселение душ?

Но кроме этого, было и еще кое-что. То, что взволновало и устрашило одновременно. Ошеломительное, пьянящее, завораживающее ощущение могущества, пронизавшее все ее существо. Она никогда не испытывала ничего подобного. Ее тогда испугало, что она не могла контролировать эту силу. Но ощущение энергии, или как еще это можно назвать, было великолепным. И хотя Тильда едва осмеливается признаться даже самой себе, но ей хочется ощутить это могущество вновь. Она знает: что-то, заключенное внутри нее, соединилось с поразительной силой, и хотя она не понимает ее природы, не может ею пренебречь.

Браслет лежит на столике рядом с Тильдой. Она не осмелилась надеть его снова. Он притягивает – ей часто хочется потрогать его. Дилан предложил отнести браслет своему дяде, чтобы тот попробовал пролить свет на его происхождение, но Тильда и слышать не пожелала о том, чтобы Дилан вынес украшение из дома. Ей очень хочется заснуть, чтобы отдохнуть от терзающего хаоса мыслей и чувств. В голове теснятся различные вопросы, каждый из которых, будучи достаточно трудным, способен лишить ее сна. Близость с Диланом. Воспоминания о Мэте. Призрак из раскопанной археологами могилы. Таинственное воздействие браслета. И обжиг. Тильда решает сосредоточить все внимание на последнем. Завтра она откроет печь и посмотрит, увенчались ли успехом недели упорного труда, осуществились ли надежды претворить идеи в нечто прекрасное или все усилия пошли прахом.

Надо двигаться шаг за шагом. Как в беге. Первый шаг – это обжиг. А что будет потом – я чувствую себя слишком усталой, чтобы думать о том, что будет потом.

Но сон все не приходит. Ночь течет медленно, и с каждым часом Тильда все больше чувствует себя не в своей тарелке. Все более беспокойной. Она так вертится и ворочается, что Чертополошка спрыгивает с дивана и опять сворачивается клубком перед камином. Вздохнув с досадой, Тильда скидывает пуховое одеяло, одевается и зажигает свечу. Она садится на подлокотник и начинает разглядывать браслет, любуясь отблесками пламени, пляшущими на теплом золоте. Ей кажется, что мерцающий свет оживляет гравированный рисунок – зайцы и охотничья собака сначала вздрагивают, а потом, когда она вглядывается пристальнее, пускаются бежать. Тильда не может удержаться от искушения протянуть руку и коснуться браслета. И когда ее холодные пальцы касаются металла, она ахает, чувствуя, как ее бьет что-то похожее не электрический разряд. Чертополошка просыпается, бесшумно вскакивает с обгоревшего коврика и подходит к хозяйке.

– Что ты обо всем этом думаешь, девочка? – спрашивает Тильда, продолжая держать руку на браслете и осознавая, что она хочет касаться его. Хочет чувствовать связь с той странной магией, которая в нем заключена.

Но заключена ли она в этом прекрасном древнем предмете или все-таки во мне? Он действует на меня или наоборот? Как же это узнать?

Она вспоминает, что ни Дилан, ни профессор не чувствовали ничего необычного, когда держали браслет. Она берет его со столика и тотчас же слышит знакомый далекий звон. Сердце начинает гулко биться, словно она бежит быстро-быстро, при воспоминании о случившемся разгроме, когда она не смогла справиться с мощью браслета. И в то же время Тильда отчетливо помнит ту могучую энергию, которая, нарастая, пронизывала ее тело. Это было ужасающее и вместе с тем пьянящее чувство.

Похоже, я на тебя подсела.

Не давая себе времени передумать, Тильда встает, снимает толстовку с начесом и надевает браслет. На этот раз она оставляет его висеть на запястье. И снова он становится теплым, потом неестественно обжигающе горячим. Она не поддается инстинктивному желанию сорвать браслет и подавляет поднимающуюся из-под ложечки панику.

Успокойся. Не смей убегать. Ноги стоят твердо. Я сама заставляю эту штуку работать, очевидно, я могу ее контролировать.

Тильда закрывает глаза. Чертополошка придвигается к ней ближе и прижимается к ноге. Она кладет руку на голову Чертополошки.

– Стало быть, мы с тобой вместе, – шепчет она, и собственный голос кажется ей незнакомым: он отдается странным эхом и словно доносится откуда-то издалека.

Она снова открывает глаза. Хотя все еще стоит ночь и комнату освещает единственная свеча, Тильду окружает бледное сияние. Она понимает, что исходит оно не от браслета, а от нее самой. Сияние усиливается, и скоро вся комната оказывается ярко освещена. Так ярко, что Тильда щурится. Она обеспокоена – не станет ли свет слишком резким для ее ничем не защищенных глаз, но эта пульсирующая аура не слепит.

Все хорошо. Все в порядке.

Ее глаза приспосабливаются к свету, и боковым зрением она начинает различать неясные очертания каких-то движущихся фигур. Они расплываются и прыгают – ее слабые глаза не могут их разглядеть. Тильда вертит головой, пытаясь сфокусироваться хотя бы на одной из этих призрачных фигур. Уши Чертополошки встают торчком, она тоже крутится и во что-то вглядывается.

– Ты тоже их видишь?

Тильда пробует прикрыть глаза, но фигуры остаются размытыми и бесформенными. Она моргает, потом инстинктивно закрывает глаза.

– О! – Она не может удержаться от восклицания: сквозь плотно закрытые веки она ясно видит все фигуры. Их очертания четки, цвета насыщенны. Она различает двух зайцев, их глаза блестят, мех густ и пушист; двух сов и ястреба, то взмывающих вверх, то устремляющихся вниз. Внезапно ее внимание отвлекает фигура белого коня. Он скачет по призрачной местности без всадника, грива развевается, копыта бесшумно опускаются на зыбкую, иллюзорную землю. Тильда пытается уследить за ним, поворачивается, но конь проносится мимо. Она невольно открывает глаза, и конь превращается в неясную тень. Она быстро закрывает их, но конь уже исчез.

Черт! Можно было догадаться.

Она всецело поглощена созерцанием красоты диковинной картины, любуясь, как зайцы пляшут, а птицы летают вверх и вниз. Но постепенно Тильда осознает, что снова слышит нарастающий звон. Усиливаясь, он изменяется, становясь более низким, меняя тональность. Скоро он уже похож не на звон стеклянных колокольчиков, а на потустороннее завывание, далекое и искаженное глухим эхом.

Наверное, так поют русалки. Или киты.

Звук становится все громче, и по мере его нарастания картина меняется. Исчезают лесные звери и птицы, вместо них Тильда видит сгущающуюся тьму и чувствует, что куда-то падает, отчего у нее начинаются головокружение и легкая тошнота. Она заставляет себя следить за тем, куда ведет ее видение. Браслет на запястье становится все горячее и горячее. Странный звук теперь так громок, что она инстинктивно затыкает уши.

И тут Тильда видит его.

Огромное и тяжелое, оно несется к ней сквозь темноту, его кожа блестит и переливается синим, зеленым, фиолетовым. Для такого огромного существа оно движется невероятно быстро, прорезая мглу. Его грациозную шею венчает благородная голова – широкий лоб, огромные глубоко посаженные глаза, блестящие, цвета индиго. Смотря в эти бездонные зрачки, Тильда точно знает – просто знает – они с этим великолепным существом ясно видят друг друга. Но вот таинственное животное устремляется вверх, к ней, и Тильда боится, что оно сметет ее, раздавит. Она открывает глаза, пятится и падает на пол. Комната полна клубящихся ярких цветов, но видений в ней больше нет. Волшебное существо исчезло. Тильда поднимается, придерживая браслет левой рукой, чтобы он не упал с запястья, но готовая мгновенно его снять в случае необходимости. Странный звук, издаваемый сказочным существом, которое она только что повстречала, становится тише и затихает вдали, как будто фантастическое чудище на огромной скорости уносится прочь, не переставая петь. Тильда стоит неподвижно несколько минут, пока все вокруг не возвращается к своему обыденному состоянию. Холмы медленно окрашиваются солнечными лучами, и в небольшое окно гостиной льется тусклый свет занимающейся зари. Проходит некоторое время, прежде чем Тильда готова снять браслет с запястья. Ощущая одновременно утомление и бодрость, она осторожно кладет драгоценное украшение обратно на столик. Чертополошка, решив, что развлечения окончены, залезает на диван и ложится поверх пухового одеяла. Тильда трет пальцами голые холодные руки, чувствуя непреодолимую усталость, потом забирается обратно под одеяло и, прижавшись к собаке, быстро погружается в глубокий, лишенный сновидений сон.

Когда утром Тильда выходит из дома, от морозного воздуха и красоты окружающего пейзажа у нее захватывает дух. Снегопада больше не было, но ночью за холм зацепилось облако и задержалось, окутав туманной дымкой каждую доску ворот, каждый сук, веточку и оставшийся с осени лист. А потом дымка замерзла. Тильда никогда не видела ничего более пленительного. Куда ни глянь, везде сверкают кристаллики льда. Чистые и хрупкие, они покрывают даже шерсть горных валлийских овец, поедающих сено из обледеневшей кормушки, которая стоит на пастбище рядом с коттеджем. Озеро тоже покрылось слоем льда, который Тильде кажется черным. Она понимает, что это невозможно – лед не может быть черным, но несколько мгновений только и может, что стоять и не отрываясь смотреть на дивное зрелище.

Чертополошке же нет дела до подобных вещей, и она занимается тем, что ходит по цепочкам следов, которые на снегу в саду оставили мыши-полевки. Обжиговая печь уже полностью остыла, и Тильда чувствует внезапное беспокойство. Что, если из-за мороза температура упала быстрее, чем нужно для горшков? Она кладет руку на покрытую инеем кирпичную кладку. От результатов этого обжига зависят не только несколько горшков. Да, на кону стоит источник ее дохода, но и кое-что еще. На карту поставлены надежды на то, что ее особенные изделия с древним кельтским орнаментом как-то связаны со странностью этого магического места. Со всеми творящимися здесь диковинными вещами и с теми переменами, которые происходят в ней. Будут ли рисунки, которыми она украсила свои горшки, иметь те свойства, то воздействие, ту силу, о которых она молится? Сможет ли она извлечь пользу из тех странных уз, которые – она это чувствует – соединяют ее с озером, его прошлым и жившими на его берегах людьми? Тильда положила браслет в карман пальто, ощущая потребность держать его при себе. Достав древнее украшение, она поднимает его, так что мягкий утренний свет озаряет зайцев и собаку, застывших в вечной погоне. Не надеть ли его опять? Она обдумывает эту мысль и решает: сейчас неподходящий момент, чтобы продолжить исследование заключенных в браслете тайн.

Не сейчас. Пока не время.

Она все еще не пришла в себя после событий минувшей ночи. По-прежнему чувствует потрясение от того, что испытала. И благоговейный трепет перед теми чудесными вещами, которые открылись ей в видениях. У нее не было времени понять их, разобраться, что к чему, и какая-та часть ее сознания не хочет понимать и разбираться. Не хочет осквернить красоту и силу увиденного и прочувствованного, применив к ним правила рационального восприятия и старый добрый здравый смысл. Она убеждает себя в собственной правоте, веря, что, спеша продолжить работу, воплощая свое искусство в жизнь, она усиливает магическую связь, порожденную тождественностью рисунков на браслете и горшках. Мысль об этой связи вызывает у Тильды радостный трепет. Но также и пугает, хотя сейчас она не хочет об этом думать. Она заслоняется рукой и, щурясь, смотрит на небо, ища глазами солнце. Оно по-прежнему затянуто облаками, проглядывая ярким пятном в облачной пелене.

Еще слишком рано, чтобы открывать обжиговую печь. И слишком скользко для пробежки.

Она собирается вернуться в дом, когда замечает, как по засыпанной снегом дороге к коттеджу пробирается какая-то фигура. Сначала Тильда думает, что это Дилан, но когда мужчина подходит ближе, она узнает в нем Лукаса.

Лукас? С какой стати ему было тащиться ко мне?

Он поднимает голову, видит ее и машет. Она машет ему в ответ. Чертополошка подбегает к воротам сада, чтобы осмотреть и обнюхать визитера.

– Доброе утро, Лукас.

Он останавливается и наклоняется, чтобы отдышаться.

– Только не говори, что ты действительно поднимаешься на этот холм бегом.

– В последнее время нет.

Он поворачивается и окидывает взглядом открывающийся с высоты пейзаж.

– Ну что ж, теперь я понимаю, почему ты здесь поселилась. Зрелище и впрямь впечатляющее.

– Озеро полностью замерзло, – замечает Тильда. – Это бывает нечасто.

– Выйдя из гостиницы, я подумал, что сегодня довольно холодно, но сейчас мне жарко. Уф! – И он расстегивает куртку.

– Значит, сегодня работы на раскопках не будет?

Лукас качает головой.

– Все намертво смерзлось. И нам пришлось заказывать новые прожектора.

– Вот оно что.

Тильда избегает смотреть ему в глаза. У него нет причин думать, что хаос на раскопках как-то связан с ней, не считая ее поведения, которое Лукасу не могло не показаться истеричным.

– Собственно говоря, – признается он, протягивая руку и небрежно гладя не имеющую ничего против Чертополошку, – именно за этим я сюда и пришел. Чтобы сказать, что мы отложили извлечение останков. Теперь мы собираемся поднять их через четыре дня после Рождества. Я тут подумал… тебе хотелось бы это знать. – Он замолкает, потом добавляет: – И еще я хотел извиниться за то, что так… разгневался на тебя.

Тильда улыбается его странному выбору устаревшего слова.

– Не бери в голову. Ведь на раскопках все пошло прахом… весь ваш труд. Так что я тебя понимаю.

– Все равно мне не следовало так на тебя кричать. Прости.

Она внимательно смотрит на Лукаса. То, что он проявил уважение к ней, к ее чувствам касательно раскопок, то, что он по рыхлому снегу поднялся на холм, чтобы поговорить с ней, демонстрирует ту сторону его натуры, которой она прежде не замечала. И сейчас он смотрит спокойно и открыто, а ведь на ней больше нет контактных линз.

– Хочешь кофе? – предлагает Тильда.

Он молча кивает и идет следом за ней по дорожке, ведущей к кухонной двери.

– Я только что затопила печь. Скоро она нагреется.

Тильда ставит чайник на конфорку и достает с полки кружки и кофе. Лукас снимает куртку и шарф и садится за стол.

– Ты не чувствуешь себя в этом доме немного оторванной от мира? Жить на такой высоте и притом совершенно одной…

– Я люблю уединение.

– Значит, ты истинный художник.

– Но в последние месяцы я не создала никаких произведений. То есть до сегодняшнего дня.

Тильда сама себе удивляется, когда вдруг начинает рассказывать Лукасу про печь, работающую на дровах, про закончившийся обжиг недавно изготовленных ею горшков. Он без вопросов принимает ее объяснение, что отказ от обычной электрической печи – осознанный художественный выбор. После этого они недолго беседуют о ее работе и о том, как она волнуется и боится, ожидая открытия печи. В конце концов их разговор замирает, и Тильда понимает, что придется вернуться к теме раскопок.

– Мне очень жаль, – начинает она. – Что так получилось… в тот день, когда вы поднимали камень… Я не хотела навредить.

– Ты тут ни при чем. Не твоя вина, что прожектора взорвались. – Лукас прихлебывает кофе, потом добавляет: – Но ты была очень… расстроена.

– Я не могу этого объяснить. Если попробую, ты подумаешь, что я сошла с ума.

– А тебе не все равно, что я подумаю?

Она улыбается.

– В таком маленьком месте, как это, слухи распространяются быстро. Мне совсем не хочется, чтобы меня называли сумасшедшим гончаром с горы.

– А-а.

– Слушай, я не научный работник. Я не изучала этого края годами, как ты, я ничего о нем не знаю. Дело в том, что… в общем, в этой могиле заключено зло. Настоящее зло.

– И я выпускаю его на волю?

– Ты в этом не виноват.

– Но ты сказала именно это, когда мы поднимали камень. Если мне не изменяет память, это были твои точные слова.

Лукас сжимает кружку с кофе и вдыхает поднимающийся над ней ароматный пар.

Он боится. Боже мой, он явно не счел мои слова бредом сумасшедшей. Во всяком случае, не совсем.

Она мнется, потом спрашивает:

– А ты… ничего не заметил? Ничего не почувствовал, когда работал на раскопе? Ничего… странного?

– Легко испугаться, когда речь идет о раскопках могилы. Никто из археологов не относится к этому небрежно. Мы стараемся к любым останкам относиться с уважением. Ведь раньше это был живой человек, а мы собираемся потревожить место его упокоения.

– Только эта женщина похоронена не так, чтобы обрести покой, верно?

– Да, все выглядит так, словно ее конец был крайне неприятен.

– Это еще мягко говоря. Ты же считаешь, что ее похоронили живьем. И что камень удерживал ее на месте, пока ее засыпали землей. Это очень жестоко, что бы она ни совершила.

– Это ошибка – рассматривать прошлое с точки зрения понятий двадцать первого века.

Тильда пожимает плечами.

– Других понятий я не знаю.

– Мы получили результаты изучения тех образцов, которые Молли отправила в лабораторию. Мы можем датировать эту могилу с точностью чуть ли не до года.

– Я знаю, тебе не терпится сообщить эту информацию мне.

– Мы считаем, что могилу выкопали где-то между 910 и 920 годами нашей эры. А останки точно принадлежат женщине, которой было от тридцати до сорока лет. При жизни она была здорова. Как мы уже определили, она умерла не своей смертью. В ее рацион входила озерная рыба, зерновые культуры, а также мясо. Женщина была отнюдь не какой-нибудь скромной крестьянкой. Должно быть, она занимала важное положение на острове. Пока не…

– Что же она сделала? Что такого она могла совершить, чтобы заслужить подобную кару?

– Мы получим больше информации, когда доберемся до гроба, который находится под ней. Когда выясним, кем был похороненный в нем человек, в убийстве которого она, видимо, была обвинена, мы больше узнаем и о ней.

– Думаешь, жертва занимала при жизни высокое положение?

– Скорее всего.

Тильда делает несколько глотков горячего кофе и вздыхает, не зная, как рассказать Лукасу больше. Не представляя, сколько безумия он сможет проглотить. Может быть, сказать о браслете? У Лукаса могут быть какие-то идеи насчет его происхождения, и он наверняка будет археологу очень интересен. Возможно, он даже сочтет браслет чем-то важным для раскопок.

А что, если Лукас решит, что браслет – нечто вроде национального достояния? Тогда он может заставить меня отдать его. Может забрать его, чтобы отправить в лабораторию на анализ. Нет, я не могу так рисковать.

Пока Тильда и Лукас молчат в нерешительности, до них доносится нарастающий звук мотора. Тильде он хорошо знаком.

– Это Дилан, – говорит она, вставая из-за стола и снова надевая пальто.

Древний «Лендровер» в два счета справляется с засыпанной снегом дорогой и въезжает на холм. Дилан вылезает, как всегда, энергичный и бодрый, но, даже стоя в саду, Тильда видит, как он напрягается и мрачнеет при виде гостя. Ей становится не по себе от того, что он застает ее вместе с Лукасом. Стыдиться ей нечего. И у Дилана нет причин ревновать. К тому же их отношения еще не устоялись и продолжаются слишком недолго, чтобы кто-либо из них устанавливал правила или предъявлял права собственности.

– Ты приехал рано. – И в ее голосе невольно звучит раздражение.

– Я хотел приехать и помочь, – немного обиженно отвечает Дилан. – Извини.

– Нет, это ты меня извини. – Чувствуя себя виноватой, Тильда торопится сообщить новость: – Лукас пришел, чтобы сказать о возобновлении работ. Раскопки продолжат через четыре дня после Рождества.

– Мы не можем оставаться здесь слишком долго, – объясняет археолог. – Раскопки стоят дорого. И для содержимого раскопа плохо оставаться на открытом воздухе, да еще при такой погоде. Так что чем скорее мы достанем все останки и отвезем их в университет, тем лучше.

– Полностью согласен, – говорит Дилан, демонстративно запечатлевая на щеке Тильды долгий поцелуй. – Ты собираешься открыть обжиговую печь?

– О, по-моему, еще слишком рано.

– Сейчас больше двенадцати.

– Уже? А я и не заметила.

Тильда переводит взгляд с одного мужчины на другого, желая, чтобы их обоих здесь сейчас не было. Ни один не понимает, насколько важен для нее этот момент.

– Можно было бы немного и подождать, – противится она.

– Неужели? – Дилан, похоже, искренне удивлен. – Должно быть, сейчас там все остыло, – замечает он, но, видя ее нежелание открывать обжиговую печь, добавляет: – Но решать тебе, Тильда. Ведь это твое детище. – И он улыбается.

Тильда смотрит на Лукаса в надежде, что он вспомнит о делах поважнее и уйдет.

Не везет так не везет.

Дилан, проследив за ее взглядом, без обиняков говорит:

– Разве тебе сейчас не надо где-нибудь что-нибудь копать?

– Только не сегодня, – отвечает Лукас.

Тильда невольно чувствует, что должна его защитить. Как бы ей ни хотелось, чтобы он ушел, ей не нравится, что Дилан решил выпроводить гостя сам.

– Со стороны Лукаса было очень любезно прийти сюда и рассказать о планах относительно дальнейших раскопок. Он… он понимает, как это для меня важно.

Повисает неловкое молчание, и в довершение всего Чертополошка уворачивается от протянутой руки Дилана и не дает себя погладить.

– Хорошо, давайте откроем эту чертову печь! – быстро говорит Тильда, не в силах и дальше терпеть возникшее напряжение. – Дилан, передай, пожалуйста, зубило и молоток. Они лежат рядом с тобой, в ящике для инструментов.

Дилан счищает с крышки ящика смерзшийся снег и, вынув инструменты, передает их Тильде. Она вставляет острый конец зубила между кирпичами двери, где слой строительного раствора тоньше всего, и начинает бить по другому концу инструмента деревянным молотком, ударяя все сильнее и сильнее. Скоро начинает образовываться проем. Она продолжает работать, пока не выбивает часть раствора. Вскоре ей удается вынуть кирпич, и она проделывает то же самое со следующим, потом еще с одним. Это тяжелая работа, но Тильда отвергает помощь Дилана. Она продолжает стучать молотком по зубилу. Проем расширяется, и становятся видны стоящие внутри печи горшки.

Удались ли они? Сработала ли печь? Получился ли обжиг или я все запорола? О господи, хоть бы получилось. Мне следовало привести в порядок электрическую печь. Я просто трусиха. И зачем только я пошла на эту авантюру?

Наконец кирпичная заглушка полностью разобрана. Тильда откладывает инструменты, снимает митенки, бросает их в снег и опускается на колени рядом с печью. Владеющее ею беспокойство отчасти передалось и мужчинам, и они молча смотрят, как Тильда запускает руки в самодельную печь. Медленно, с величайшей осторожностью, она берет первый горшок и вынимает его, потом ставит на землю, расчищенную от снега теплом. Она садится на пятки и внимательно смотрит на стоящий перед нею большой луковицеобразный глиняный горшок. Молчание, кажется, длится вечность. А потом, неожиданно для Тильды, ее глаза наполняются слезами.

О боже.

– Тильда. – Дилан кладет руку на ее плечо. – Тильда, это просто фантастика.

– Точно, – соглашается Лукас. – Я никогда не видел ничего подобного. Невероятно.

Мужчины правы. Сквозь пелену слез облегчения Тильда видит, что они правы. Дровяная обжиговая печь справилась со своей работой. Холодная глина и порошкообразные глазури под воздействием огня преобразились во что-то поистине впечатляющее. Великолепное. Там, где нет глазури, горшок приобрел насыщенный красно-коричневый цвет почвы заливных лугов. Каменная соль, которую Тильда использовала с большой осторожностью, покрыла его поверхность крошечными оспинками, придав ей естественный шероховатый вид. Глазури окислились идеально – кажется, будто изысканные цвета, которые она выбрала для окрашивания собаки и зайцев, ярко горят и вспыхивают даже при тусклом свете пасмурного дня. И, вплетенное в замысловатый орнамент из бегущих друг за другом животных, сверкает золото, отчего на фоне темной глины их силуэты волшебно блестят.

Спасибо тебе.

Тильда формулирует эту мысль, не зная, кого именно хочет поблагодарить, но, стоя на коленях и чувствуя, как холод проникает в тело, ощущая руку Дилана на плече, она понимает, что создала это прекрасное, неповторимое произведение искусства не одна. Кто-то ей помог. Кто-то зажег в ней искру, которая позволила сотворить такое. Кто-то или что-то. Она опускает руку в карман и, достав браслет, подносит его к горшку. Их орнаменты стали еще больше схожи из-за глазурей и золотой фольги. И какое-то мгновение Тильде кажется, будто она видит, как у всех шестерых древних таинственных животных начинают подниматься и опускаться ребра и блестеть глаза и как они бегут, бегут, бегут.

Сирен

Уже почти рассвело, когда я встаю с постели. Совсем недавно летняя луна казалась яркой, как новая серебряная монета, но сейчас она побледнела из-за посветлевшего неба, ибо по нему разливает свет еще невидимое, но нетерпеливое солнце. Молодой стражник, назначенный охранять мой дом, крепко спит и не чувствует, как я перешагиваю через него. Он не выполнил своего долга не из лености, а потому, что вечером я добавила в его порцию тушеного мяса сонного зелья, поняв – пришло время рожать. А для этого не нужны мужчины с их неизбежными беготней, шумом и позерством. Это время, когда мне и моему ребенку надо остаться одним, хотя мне известно, что если бы во власти принца было угадать момент родов, он бы мне этого не позволил. Но он властен отнюдь не над всем и вся, что бы там ни считали он сам и его слуги. Есть вещи, на которые не распространяется его влияние, и одна из них – рождение ребенка.

Птицы уже проснулись и услаждают своим пением слух. Ночные зверьки бесшумно убегают, чтобы спрятаться в норы и логова, уступая место более тяжелым и неуклюжим животным, которые бодрствуют днем. Я продвигаюсь медленно – часто приходится останавливаться из-за очередной схватки. Я надела легкое полотняное платье, взяла с собой только мягкое шерстяное одеяло и нож. Больше я ни в чем не нуждаюсь. Положив руку на тяжелый живот, я шепчу: «Потерпи, малышка». Я прохожу через рощу к уединенному месту у озера, которое выбрала заранее. Здесь берег покато уходит в воду, и земля покрыта песком. Камней на ней мало, а тростника или камышей нет совсем, так что мне удобно лежать на ней. Как только я погружаюсь в мягкие и блестящие, как шелк, воды Ллин Сайфаддан, я чувствую, что боль стала меньше. Дитя движется внутри меня, как ему и положено, но мои родовые муки в значительной мере смягчаются магическим воздействием священного озера. Я предвидела этот момент и уверена – мне нечего бояться. Чего бы ни желал в душе мой принц, я знаю: дитя будет девочкой. Однако я решила не говорить Бринаху об этом заранее. Пусть он подержит свое дитя на руках, пусть посмотрит ей в глаза, почувствует, как бьется в груди ее сильное и смелое сердце – и тогда в его душе не останется места для разочарования.

Трудясь над тем, чтобы произвести на свет дитя, я чувствую, как воды озера вибрируют, и знаю – ко мне подплывает Аванк. Она приближается, чтобы увидеть рождение еще одной ведьмы. Ее близость придает мне сил. Я не хочу кричать, ибо если я закричу, это может выдать мое местоположение. Новых покушений на мою жизнь пока не было, но до сих пор я ни на минуту не оставалась одна. Но никогда еще я не была такой уязвимой, как сейчас. Я закрываю глаза и успокаиваю мысленные крики. Я пускаю в ход всю силу, напрягаю волю, и моя дочь просто, без шума выскальзывает из моего тела в животворную воду озера. Я быстро поднимаю ее. О! Она так чудесна! Такая маленькая, но такая сильная – вылитая я. Я вижу, как светится и сияет ее душа. Как и я, она одарена магической силой. Как и я, она будет дочерью лунного света. Как и я, она будет под защитой бабушки Аванк.

– Добро пожаловать, малышка, – говорю я и целую ее в лоб. Она не кричит, а оглядывается вокруг, сжав крошечные кулачки, спокойная, но уже осознающая, где она находится. И кто она такая. И моя радость проявляется в голубом свечении, которое окружает нас.

Поверхность озера покрывается пузырями. Я затаиваю дыхание. Подплывет ли она ближе? Покажется ли она на поверхности сейчас, когда уже рассвело и люди могут ее увидеть? Я беру нож и разрезаю пуповину, которая питала мою малышку все эти долгие месяцы. Я заворачиваю дитя в шерстяное одеяло и, прижимая к груди, встаю. И мы вместе наблюдаем и ждем. Воздух недвижен и тих, как будто сами леса перестали дышать. Смолкло и пение птиц. По озеру расходится рябь. И вот бесшумно, с грацией, которая тронула бы до слез самое зачерствевшее сердце, Аванк поднимается из глубин. В свете лучей утреннего солнца она кажется еще прекраснее! Я поднимаю свою новорожденную дочь и держу ее высоко. Она не хнычет и не кричит. Она не боится. Мать озера опускает величавую голову, чтобы рассмотреть эту крошечную новую пророчицу.

– Она будет хранить твою тайну так же, как храню ее я, – обещаю я.

Аванк вздыхает, внимательно глядя мне в глаза еще мгновение, затем подается назад, и от ее движений на меня накатывают ласковые волны. Потом без малейшего всплеска она погружается и исчезает в водах озера.

Я целую свое дитя и снова прижимаю к себе.

– Тебе поистине повезло, моя юная ведьмочка, ибо благословение Аванк – это самая лучшая защита.

Тильда

Тильда смотрит на закатное солнце. Заходя за покрытые снегом горы, виднеющиеся за озером, оно разливает кроваво-красный свет по зимнему небу. Раньше такое зрелище заставило бы ее остановиться, чтобы посмотреть и полюбоваться. Но сегодня оно только напоминает ей: день подходит к концу, а время утекает сквозь пальцы. До Рождества осталось два дня, а она обещала отпраздновать его с Диланом и его дядей, так что у нее в запасе лишь несколько часов, чтобы, оторвавшись от работы, привести себя в порядок и выйти из коттеджа. Но важнее то, что ей придется оставить браслет. Или хотя бы воздержаться от того, чтобы надеть его. От этой мысли Тильду охватывает желание поскорее дождаться минуты, когда она сможет это сделать. Она дивится такому быстрому переходу от страха к восторгу. После обжига Дилан предложил отпраздновать успех за обедом в «Красном льве». Она почувствовала его разочарование, когда пригласила туда и Лукаса, и его облегчение, когда тот отказался пойти, сославшись на раскопки. По правде говоря, Тильда предпочла бы остаться дома. Успех обжига и удивительное видение разожгли в ней такую жажду творчества, что, казалось, еще немного – и она взорвется, если не начнет делать наброски. Тильде хотелось немедля запереться в студии и зарисовать то, что она увидела. Хотелось запечатлеть образ невероятного существа, которое ей явилось. Хотелось в мельчайших деталях отразить на бумаге и в глине всех существ, которые летали и прыгали перед ее закрытыми глазами. Хотелось в очередной раз сравнить замысловатый рисунок на браслете с рисунками на своих горшках, теперь уже обожженных и покрытых глазурью.

Но больше всего ей хотелось снова надеть браслет.

Когда в коттедже она останется одна. Так что Тильда сходила с Диланом в паб, съела поздний обед, вкуса которого почти не почувствовала, выпила пива, едва заметив, что пьет, в общем, постаралась вести себя как нормальный, здравомыслящий человек. Вот только она больше не чувствовала себя нормальной. В конце вечера она мягко, но решительно отослала Дилана прочь, слегка поморщившись от вида обиженного выражения, написанного на его лице, когда он уходил. Она попыталась объяснить, что ей надо работать. Только несколько дней, заверила она его. Они снова увидят друг друга на Рождество.

– Ты оставляешь меня ради какого-то комка глины.

– Прости. Дело в том… – Ей не удалось закончить предложение.

– Знаешь, я рад, что ты чувствуешь себя счастливой. Рад видеть, что ты думаешь о своей работе, а не… ну, в общем, не о тех, других вещах.

В ответ на это Тильда только кивнула. Пусть он думает, что успех обжига действительно отвлек ее внимание от всех странных и пугающих событий, которые происходили в последние дни. Несмотря на то, что Дилан стал свидетелем того, что случилось, когда она первый раз надела браслет, ей все еще не хотелось говорить с ним об этом. Она даже не рассказала, что надевала браслет еще раз, и о том, как в видении ей явилась Аванк. Тильда уже достаточно хорошо его знает, чтобы быть уверенной: он бы не отнесся к этому несерьезно – выслушал ее и поверил. И все же, несмотря на их близость, она чувствует: открытия, которые принес контакт с браслетом, – глубоко личные.

Ей нужно испытать это еще раз. Тильда наконец осталась одна, не считая Чертополошки, которая теперь стала еще больше похожа на везде следующую за нею тень. Тильда поворачивается спиной к закату и входит в студию. Полки справа заставлены поблескивающими новыми горшками, недавно извлеченными из обжиговой печи. Она любовно проводит пальцами по поверхности того, который находится к ней ближе всего. Она и надеяться не могла, что глазирование пройдет идеально, что цвета будут плавно переходить один в другой, благодаря чему древний кельтский животный орнамент отчетливо выделяется и в то же время естественно сливается с фоном. То, что Тильда обработала поверхности каменной солью и перед обжигом набила пространство между горшками тростником с озера, дало потрясающие результаты. Соль растаяла и растеклась, образовав беспорядочные разводы и брызги медного цвета, а тростник, сгорая, оставил на горшках крученые дымчатые следы. Силуэты животных сверкают от глазурей и добавленной к ним золотой фольги. Глядя на них, Тильда успокаивается, а когда она дотрагивается до орнамента, по всему телу распространяется легкое покалывание.

Я знаю вас. Знаю вас всех. А Аванк? Она приходила ко мне. В том видении она специально меня разыскала. Интересно, при чем здесь она? Если зайцы и охотничьи собаки олицетворяли ведьм, что же олицетворяла она?

Тильда торопливо возвращается в гостиную и достает браслет с верхней книжной полки, куда она положила его для лучшей сохранности. Она не надевает его – правда, мысленно пообещав себе, что сделает это очень скоро, – но кладет в карман слишком просторной для нее клетчатой рубашки, в которой часто работает. Затем берет книги, которые дал почитать профессор, возвращается в студию и садится за свой верстак, обернув плечи шерстяным одеялом. Отапливающая студию дровяная печь греет хорошо, но стеклянные двери слишком сильно выпускают из нее тепло. Тильда подносит спичку к фитилю стоящей рядом масляной лампы и начинает листать страницы попавшегося под руку тома, не зная, что именно ищет, но чувствуя, что узнает это, когда найдет. Чертополошка лежит на лоскутном коврике у ее ног, свернувшись клубком и накрыв нос пушистым хвостом.

– Ну, что ж, девочка, посмотрим, что у нас тут есть?

Одна из частей книги содержит собрание древних валлийских легенд и фольклора и комментарии к ним и называется «Мабиногион». Внимание Тильды привлекает рассказ об обращении человека в различных животных.

– Согласно этой легенде, – читает она, обращаясь к собаке, – в древние времена превращение людей в другие существа происходило довольно часто. Вот послушай. «История Талиесина» – в ней говорится о мальчике, который случайно пробует магическое зелье из котла. Тогда за ним в погоню пускается приготовившая зелье колдунья по имени… Керидвен. А мальчика зовут Гвион. Она очень зла на него, и он убегает… «Но Керидвен была быстроногой и скоро догнала ребенка, тогда Гвион обратился в зайца, а она, увидев это, обернулась черной собакой и погналась за ним. Гвион подбежал к реке и превратился в рыбу, но колдунья продолжала преследовать его, обернувшись выдрой. В страхе за свою жизнь он выпрыгнул из воды и взмыл в небо птицей. Но Керидвен не сдалась и обратилась в ястреба, чтобы схватить его. Гвион испугался, но, увидев груду пшеницы, упал в нее одним из тысяч и тысяч зерен. Керидвен заметила, что он сделал, и обернулась курицей, которая проглотила это зерно. Тогда колдунья снова стала женщиной и через девять месяцев родила мальчика, такого красивого, что не смогла заставить себя убить его. Она положила его в мешок, погрузила в рыбачью лодку, сплетенную из ивняка и обтянутую кожей, и пустила ее плыть по озеру». Ничего себе!

Тильда быстро просматривает следующие страницы, но на них больше ничего не говорится о превращениях и не встречается ни одного упоминания об Аванк. Она листает книгу дальше и снова находит историю об озерном чудище и о том, как его с помощью песни выманила на берег смелая девушка из деревни.

– Почему-то подобные вещи всегда должна делать девушка. Мужчины оставляют такие дела нам, да, Чертополошка?

Но собака уже заснула и тихо похрапывает. Дальше в книге на иллюстрации изображена Аванк жутким существом с огромными острыми зубами, чешуей и зазубренным хвостом.

– Но она была совсем не такой, – шепчет Тильда. – Она была прекрасна.

Ее охватывает волнение, и она хватает альбом и палочку древесного угля. Она рисует быстро, щурясь, нанося на бумагу быстрые размашистые черные штрихи, пытаясь запечатлеть ту, что пришла к ней в видении. Грациозно изогнутая шея. Высоко поднятая голова. Глубоко посаженные блестящие глаза. Мускулистые лапы. Потратив полчаса, чтобы набросать образ Аванк, Тильда впивается взглядом в рисунок, задумчиво прикусив нижнюю губу.

Да. По крайней мере, почти. Я не пойму, что еще нужно сделать, пока не продвинусь дальше. Еще слишком рано.

Соскочив с табурета, она торопливо подходит к ларю с глиной и берет большой ком. Она уже несколько раз раскатала и утрамбовала глину, так что в ней не осталось ни одного пузырька воздуха, который мог бы расшириться во время обжига и взорвать горшок. После недолгого замеса материал становится достаточно податливым для использования. Тильда на секунду останавливается, чтобы убрать с лица прядь волос, помогая себе предплечьем, так как пальцы измазаны глиной. Неровный свет масляной лампы отражается в браслете, который на два сантиметра вылез из нагрудного кармана. Она кивает.

– Итак, – говорит она себе, спящей собаке и любым другим душам, которые, возможно, ее слышат. – Давайте начнем.

Сирен

Они не ждут меня. Идя по дороге, ведущей на остров, я позволяю себе чуть заметно улыбнуться, представляя, как они удивятся. Негоже мне становиться рабой привычек, чтобы каждое мое действие могли предсказать другие. Впрочем, будь у них хоть немного ума, они должны были бы ожидать моего прихода. Принц, конечно, уже видел свою маленькую дочь. Он был так внимателен в те месяцы, когда дитя росло в моей утробе, так счастлив от того, что у него наконец появится собственный ребенок, что было вполне естественно, когда он захотел взять ее на руки, едва ему представилась такая возможность. В тот день он посмотрел на дочь с такой любовью, что я поняла – он никогда от нее не отвернется. Она никогда не получит звание принцессы, но, за исключением этого, Бринах воздаст ей все почести, обеспечит любой защитой, окружит самой нежной заботой. Но нынче вечером я иду говорить не с принцем. Я знаю, что о нашем ребенке ходят слухи, что о ней болтают в каждом доме. Но мне нет дела до досужих домыслов мелких людишек. Со временем Тануэн завоюет расположение людей, которым она когда-нибудь будет служить, в этом я не сомневаюсь. Что беспокоит меня сейчас, так это козни, которые строят те, кто близок к принцу. Они продолжают делать все, чтобы встать между мною и им. Но им не удастся разлучить нас и уговорить его отказаться от дочери. Меня тревожит вот что – когда они увидят, что он не собирается отворачиваться от нас, и поймут, что у этого ребенка – а стало быть, и у меня – больше власти над принцем, чем у них вместе взятых, когда придет эта минута, Тануэн окажется в большой опасности.

Хотя этот августовский день выдался теплым, я надела красный шерстяной плащ, чтобы спрятать под ним дитя. Она не развлечение для жителей деревни. Пусть подождут. Стражник на мостках, ведущих на остров, позволяет мне пройти, не ставя под сомнение мое право пройти к принцу. Он отводит глаза, когда я устремляю на него пристальный взгляд, и таращится на меня снова, когда ему кажется, что я этого не вижу. Меня однажды спросили, не чувствую ли я себя одинокой от того, что меня все боятся. Я тогда ответила: нет, ибо никакой другой жизни я никогда и не знала. Теперь же, прижав к сердцу теплый, улыбающийся, ясноглазый плод любви моего принца, я бы сказала, что страх, который испытывают передо мной многие, только усиливает радость от того, что эти двое меня не боятся. Поэтому любовь, которую я делю с Бринахом, и любовь, которую испытываю к моему ребенку, – это самая глубокая, самая крепкая и самая блаженная любовь, которую только может испытывать человек.

На маленьком острове и в деревне люди занимаются повседневными делами. Поскольку приближается ночь, матери зовут детей домой. Мужчины, у которых есть скот, возвращаются с пастбищ: хозяева овец оставили их спать на травянистых лугах вокруг озера, владельцы крупного рогатого скота гонят лучших коров и быков в безопасный хлев. Женщины быстро идут, неся в дом вязанки хвороста, или шагают медленно и тяжело, держа в каждой руке по ведру с молоком. Кузнец тушит огонь в горне, чтобы какой-нибудь случайный уголек или искра не попали на сухое дерево палисада и не подожгли его или покрывающий крыши тростник. За мною увязывается овчарка, ее пугает мой уверенный шаг, но притягивает сопение, доносящееся из-под моего плаща. Я низко опускаю руку, держу ее неподвижно, и пес, обнюхав ее, дружелюбно виляет хвостом. Из отверстия в крыше дворца уже идет дым. Я легко могу себе представить компанию, собравшуюся за столом, дабы есть, пить и вести разговор. В такие минуты эти люди и льют в уши моему принцу медовые слова, завоевывая его благорасположение. Эта магия самая древняя и самая простая: дай человеку яркий огонь, чтобы смотреть на него, кружку свежего эля, чтобы пить, удобное кресло, чтобы отдыхать, и хорошее мясо, чтобы набивать им живот, и он будет слушать, как ты несешь сущий вздор, и думать, что ты вещаешь истину.

И все же я чувствую возмущение, увидев, что дверь в жилище моего принца никто не охраняет. Я переступаю через порог без каких-либо помех. Внутри все выглядит именно так, как я и представляла, словно видела эту картину в одном из моих видений. Вдоль дальней стены зала, за горящим в его центре огнем, стоит длинный стол, и за ним сидят принц Бринах, принцесса Венна, Неста, Родри, Хивел и Шон. Паж наливает им в кружки эль и подносит тарелки с мясом. Двое воинов подкладывают на подстилку из раскаленных углей новые поленья. Другие воины и прочие приближенные принца сидят в тихих углах, погруженные в думы о своих желаниях и тревогах, не глядя на принца, и ни один из них не замечает, что без предупреждения появился еще один гость. До того мгновения, пока я не начинаю говорить.

– Неужто я должна вот так стоять здесь, пока мои ноги не пустят корни и не прирастут к полу, прежде чем кто-нибудь соблаговолит меня заметить?

При звуке моего голоса несколько людей Бринаха, вздрогнув, вскакивают со своих мест или поспешно ставят на пол кружки с элем, дабы придать себе вид, достойный звания стражей. Один даже выхватывает меч в тщетной попытке показать, что он силен, вооружен и бдит.

– Прибереги свой клинок для другого дня, – говорю ему я и обвожу зал гневным взглядом. – Будь у меня намерение напасть на принца, никто из вас не успел бы мне помешать.

Бринах встает и поднимает руку жестом, призванным одновременно сдержать его людей и успокоить меня.

– Сирен Эрайанейдд, все хорошо. Мои люди имеют право отдыхать, когда рядом нет никакой опасности.

– Опасность всегда рядом.

Услышав это, Родри закатывает глаза.

– Увы, мой принц, думаю, наша досточтимая провидица, несмотря на все свои таланты, не обладает умением расслабляться.

Венна улыбается.

– Но, братец, это и есть ее предназначение – предупреждать нас о тучах на небе, которые предвещают гром, об улетающих гусях, которые предвещают голод, и о захворавшей мыши, которая, несомненно, предвещает ужасную катастрофу.

Она говорит мягко, но ее насмешка очевидна всем. Она не простит мне того, что я не смогла помочь ей зачать собственного ребенка, а того, что я подарила ее мужу дочь, более чем достаточно, чтобы она возненавидела меня навсегда.

Неста громко смеется с набитым хлебом ртом. К ней присоединяется Шон; из-за своего ребяческого хихиканья и раскрасневшихся щек он кажется еще более зеленым и глупым, чем обычно.

Хивел ударяет кружкой по столу.

– Паж! Моя кружка пуста, а нашей пророчице не предложили ни сесть, ни поесть. А ну, займись-ка этим!

Паж со всех ног бросается исполнять приказ, и вскоре мне приносят стул и блюдо с едой. Но я качаю головой.

– Мне не нужны ни отдых, ни еда.

Принц внимательно смотрит на меня.

– Для нас всегда честь видеть тебя, провидица, но что привело тебя к нам ныне? – спрашивает он, и мне видно, что ему неловко оттого, что он вынужден обращаться ко мне столь церемонно.

Родри разражается лающим смехом.

– Стало быть, ты пришла не ради того удовольствия, которое может доставить тебе наше общество?

Женщины находят это замечание забавным. Шону, еще слишком неопытному, чтобы сохранить трезвую голову после выпитого эля, придает смелости то неуважение, которое выказал мне его родитель.

– О, отец, я знаю, зачем она здесь. Она пришла, чтобы сплясать для нас! Веселая джига и такая же веселая песня, дабы осветить радостью наш день! – он смеется, пьяно икая.

Я не позволю им дразнить меня, как медведя на ярмарке. Одним движением я откидываю плащ с одного плеча, так что всем становится видна Тануэн. Я поднимаю дочь над головой и медленно поворачиваюсь, чтобы ее увидел весь зал. Все ахают. Хотя ее рождение и не было секретом, это первый раз, когда мое дитя видит кто-либо помимо ее отца и меня. Ей еще только два месяца от роду, и она излучает невинную чистоту, свойственную всем новорожденным. Я одела ее в простую муслиновую сорочку, чтобы не стеснять движений ее пухлых розовых ручек и ножек, и всем видно, как светла ее кожа – так же светла, как и у меня. Хотя она еще совсем мала, у нее уже есть волосики, мягкие, как пух чертополоха, и белые, как пушица. Очевидно, что у нее смелое сердце и прозорливая душа, ибо она ничего не боится, а оглядывается с интересом, счастливая и полная любопытства. Все взгляды устремлены на мою крошечную копию.

– Будьте свидетелями прихода новой пророчицы Ллин Сайфаддан! Воззрите на Тануэн! На ту, которой предначертано стать вашей провидицей и пророчицей! На дитя, рожденное в священных водах озера и несущее в своей крови древнее волшебство. На потомка досточтимых ведьм Ллин Сайфаддан, которого благословила сама Аванк. На дочь нашего благородного правителя, принца Бринаха!

Все ахают еще громче. Несмотря на слухи и пересуды, ходившие вокруг происхождения моей дочери, то, что я открыто объявила Бринаха ее отцом, шокирует собравшихся. Лицо Венны напрягается. Родри злобно хмурится, но тщится скрыть свое недовольство. Вокруг слышится ропот, и люди, шаркая, подходят ближе, чтобы лучше разглядеть это странное и чудесное дитя. Я опускаю ее и выступаю вперед, пока не встаю напротив принца. Нас разделяют и отполированный локтями деревянный стол, и вековой обычай, гласящий, что знатный мужчина должен брать в жены женщину благородных кровей. Я протягиваю ему Тануэн.

– Ты хочешь подержать свою дочь, мой принц?

Ропот и шарканье вокруг меня прекращаются мгновенно. В зале воцаряется гробовая тишина. Я могла бы поклясться, что Венна затаила дыхание. Я ясно вижу, как Родри одними губами произносит проклятия, направленные на меня. Ибо это мгновение значит много, очень много, и все присутствующие это понимают. Тануэн никогда не получит титула, но в отсутствие законнорожденного наследника у нее есть законное место, недосягаемое положение единственного ребенка принца. Его признание подчеркнет это и дарует моей малышке статус, который никто уже не сможет у нее отнять. Однако если Бринах ее отвергнет, если струсит, если его любовь к ней недостаточна и на него может повлиять ядовитая злоба и амбиции жены и ее семьи, то Тануэн никогда не познает истинного уважения. Никогда не сможет занять свое законное место. Это приговорит ее к жизни в тени не только потому, что она светлокожа, светловолоса и светлоглаза, но и потому, что ее не признал собственный отец.

Принц колеблется. Пауза затягивается, и я осознаю, что здесь что-то не так. Я чувствую, что на него сейчас оказывает влияние чья-то злая воля. Частью сознания, той частью, что переходит в мою древнюю душу, я улавливаю шепот. Произносимые беззвучно слова настойчивы, нет, не просто настойчивы, а полны неистовой силы! Я мысленно прислушиваюсь к ним, стараясь распознать их смысл и понять, от кого они исходят. И мне становится ясно, что это такое! Злые чары! Заклятье черной магии, призванное совлечь моего принца с праведного пути, подчинить его волю и заронить в его разум дурные мысли. Неста! Это колдует она!

Я устремляю на нее взор и острую, как клинок, волю. Она тщится отвести глаза, увильнуть от моего взгляда, но не может. Ее бегающий взгляд скован моим взглядом, и я посылаю ей – посылаю в самое ее черное сердце – заряд такого волшебства, рожденного и вскормленного озером, таких неистовых древних чар, которые сопровождают меня с рождения, что она не может продолжать свои мерзкие потуги. И шепот замолкает.

Принц Бринах моргает, не понимая, что на него нашло. Он улыбается, перегибается через стол, берет Тануэн на руки, и они с ней обмениваются взглядами, полными глубочайшей любви. Он наклоняется к ней и нежно целует.

– Ура Тануэн! – кричит кто-то, и другие голоса тотчас присоединяются к этому приветственному крику. Пажам велят принести еще эля, Хивел требует, чтобы все выпили за здоровье новорожденной, и зал оглашается добрыми пожеланиями и наполняется весельем. Среди всего этого шума Венна остается неподвижна, как каменное изваяние. Лицо Несты искажается от ярости. Родри вскакивает на ноги, бормоча, что отказывается участвовать в подобном непотребстве. Но Бринах ничего этого не замечает, ибо сейчас он видит только свою прекрасную маленькую дочь.

Тильда

Тильда решает, что сад – наилучшее место, где можно снова попробовать надеть браслет. Ей кажется, открытый воздух подходит для этого лучше: снаружи безопаснее. Как будто энергия, которую высвобождает эта штука, слишком мощна, чтобы пытаться запереть ее в помещении. Лучше, чтобы ее и браслет не окружали каменные стены. Работая, она держала его в кармане рубашки или на верстаке, но удерживалась от искушения надеть его вновь. До настоящей минуты. Она чувствует себя так, словно долго не позволяла себе насладиться восхитительным угощением, но одновременно ее одолевают опасения. Тильда ясно помнит странные видения и ощущения, которые приносил ей браслет; однако вера в то, что удастся взять под контроль такую силу и при этом не пострадать, несколько ослабла. Воспоминание о первом соприкосновении с браслетом, о разбушевавшемся огне, о том, как Дилана отбросило к дальней стене, о головокружительном вращении и хаосе все еще слишком свежо.

Я здесь одна. Если что-нибудь пойдет не так… По крайней мере, я не подвергну опасности кого-то еще. Не буду рисковать жизнью того, кто мне дорог. Лучше уж так.

Тильду немало удивило то, что к ней больше не приходил страшный призрак из могилы в раскопе. Она думала, что это связано с возвращением камня на место, но потом вспомнила: призрак начал являться к ней еще до того, как камень был сдвинут. Размышляя об этом сейчас, она чувствует уверенность, что прекращение визитов призрака как-то связано с браслетом. А вернее, с тем, что происходит, когда она его надевает. А если это правда, ей тем более нужно научиться противостоять той пугающей силе, которую он высвобождает. Нужно отыскать способ обуздать ее и поставить себе на службу, чтобы уберечь от нее Дилана и себя.

Везде по-прежнему лежит покров смерзшегося снега. Все в маленьком саду, от невысокой стены, деревянных ворот, мощенной каменными плитами дорожки, небольшой лужайки до замерзшей купальни для птиц покрыто слоем белого инея. Сверкающая ледяная корка покрывает и расстилающуюся внизу долину, и само озеро. Далекие горы кажутся отсюда похожими на Альпы. Тильда натягивает вязаную шапочку на уши, застегивает деревянные пуговицы-палочки пальто и встает в центре лужайки, спиной к дому. Чертополошка смотрит на нее вопросительным взглядом. Под кустом остролиста малиновка ищет корм. Фермер, неспешно едущий на квадроцикле, темной линией высыпает из мешков на снег сахарную свеклу, которую с жадностью поедают овцы. Все красиво и обыкновенно – типичная сцена из зимней жизни села. Все, кроме дрожи, которая пробегает по спине Тильды, когда она достает браслет из кармана рубашки. Эта дрожь порождена не холодом, а щекочущим нервы смешением предвкушения, возбуждения, неуверенности и страха.

Надевая браслет, она видит, что кончики пальцев, не прикрытые митенкой, посинели от холода. Неловкими движениями она проталкивает золотое украшение под рукав пальто, толстовки с начесом, утепленной футболки с длинными рукавами, пока не ощущает уже знакомую теплоту металла на коже. Изменения происходят мгновенно. Энергия браслета тотчас пронизывает все ее тело, вытесняя зябкость декабрьского дня, наполняя ее теплой силой. Тильда чувствует, как золото обжигает кожу, и понимает, что на этот раз жар драгоценного металла оставит след. Однако у нее нет желания снять браслет. Боль – это цена, которую она готова платить.

Она снова слышит шепчущие голоса и краем глаза видит неясные мелькающие фигуры. Стоящая рядом с нею Чертополошка начинает скулить. Тильда понимает, что собака встревожена, и хочет что-то ей сказать, успокоить, ободрить, но не может произнести ни слова. Все ее существо охвачено буйством ощущений, вызванных прикосновением браслета к запястью. Тильда снова замечает, что свойства света вокруг нее изменились. Даже здесь, солнечным днем. Воздух фосфоресцирует. На периферии поля ее зрения продолжается движение, голова кружится, и в животе екает все сильнее.

Она крепко зажмуривается, и фигуры тут же становятся яснее, четче, ярче. Она снова видит зайцев, бегущих вскачь зигзагами, прижав уши. И охотничью собаку, мчащуюся за ними. И снова птиц – на этот раз каркающих ворон и охотящегося сарыча, широко раскинувшего величественные крылья и бросающего на землю большую тень. Тильда оглядывается по сторонам в поисках лиц. И в поисках Аванк. Ей хочется снова увидеть это древнее великолепное существо. Хочется вновь почувствовать его магическую близость. Но сегодня Аванк не является, а животные движутся все быстрее и быстрее, усиливая ее головокружение. Звон в ушах тоже нарастает, быстро достигает громкости, вызывающей боль…

Это слишком. Я не могу это контролировать!

Инстинктивно Тильда открывает глаза, и ее потрясает неестественно яркий свет, от которого она начинает моргать и задыхаться. Ее чувствительные глаза болят, а зрение затуманивается. На мгновение Тильде кажется, что у нее ничего не получится, что сейчас она может сделать только одно – сорвать с запястья браслет, чтобы все это прекратить. Она кладет на него левую руку, готовая сдернуть, но все же останавливается.

Дело не в браслете… дело во мне. Эта сила заключена во мне. А раз так, то я должна уметь ее контролировать. Должна!

Она медленно убирает с браслета пальцы и вытягивает руки в стороны, чтобы обрести равновесие. Больше фигуры не появляются, остается только слепящий белый свет, отражающийся от снега. Ни женщины с глазами, сияющими, словно бриллианты, ни мифического водяного чудища. Только свечение и звон, болезненные и непосильные. Тильда слышит, как колотится сердце, как пульсирующая кровь бьет по барабанным перепонкам. Ощущение свободного падения все нарастает и грозит ей потерей сознания.

Нет! Черт возьми, нет!

Тильда взмахивает раскинутыми руками и запрокидывает голову.

– Перестань! – кричит она, и слово летит по долине, эхом отражаясь от окрестных холмов, повторяясь и настаивая: – Перестань! Перестань! Перестань!

И все прекращается. Во всяком случае, та часть, которую она не контролировала. Оглушительный звенящий шум мгновенно стихает. Слепящий белый свет превращается в мягкое сияние. Ощущение вращения и сбивающего с толку головокружения исчезает – теперь она стоит твердо, уверенная и сильная. Кисти рук и ступни покалывает тысячью иголок, и, присмотревшись, Тильда видит, что кончики пальцев искрятся. На них, потрескивая, пляшут крошечные вспышки голубого пламени, похожие на электрические разряды, возникающие при коротких замыканиях. Тильда подходит к покрытой снегом каменной поилке для птиц на стене и протягивает руку, чтобы коснуться ее, – снег и лед отступают, тая так быстро, словно к ним поднесли огонь. Тильда осторожно дотрагивается кончиками пальцев до щеки. Она слышит тихий свист, будто мимо проносится пуля, и чувствует вибрацию, но не ощущает ни жжения, ни боли. Она оглядывает сад. Чертополошка стоит рядом, не сводя глаз с хозяйки. Если собака и напугана, то не подает вида.

– Что это? – спрашивает Тильда, обращаясь не только к собаке, но и к себе. – Что я должна делать с… этим?

Она быстро вытягивает правую руку вперед, и из нее вылетает что-то невидимое, но осязаемое; светящийся воздух пульсирует и бурлит. Разряд попадает в куст остролиста, и каждая лежащая на нем снежинка разлетается на миллионы кристалликов, которые тут же тают и испаряются. Теперь блестящие вечнозеленые листья небольшого растения странно выделяются на фоне окружающей его белизны. Тильда пробует свою силу еще раз. Теперь она взмахивает рукой в направлении садовой скамьи. Хотя скамья стоит на расстоянии трех широких шагов, лежащий на ней снег мигом исчезает, как будто по нему прошлась горячая метла. За несколько секунд посеревшее от непогоды дерево обнажается, а слой снега под скамейкой отступает, открывая желто-зеленую траву лужайки.

Тильда смеется, сначала робко, а потом радостно и бесшабашно. Чертополошка чувствует, что напряжение спало, и начинает вприпрыжку бегать по саду, гоняясь за комьями снега, которые Тильда сбивает с крыши коттеджа, за потоками мелких льдинок, которые она обрушивает вниз с веток яблони. Собака пытается поймать зубами дюжины снежков, которые хозяйка бросает ей, ни на шаг не сдвигаясь с места, используя лишь магию, которая переполняет ее; наслаждаясь теплом и радостью, которые эта магия с собой несет; не переставая смеяться и чувствуя себя такой счастливой, такой целостной и завершенной, какой еще не была никогда.

Наступает утро Рождества, и Тильда видит, как из-за вершины холма, на склоне которого стоит ее коттедж, поднимается веселое солнце и его лучи отражаются от мерзлого снега, по-прежнему покрывающего все вокруг. Дальше откладывать визит к Дилану и его дяде нельзя. Тильда берет браслет и, положив его в карман толстовки с начесом, закрывает карман на молнию, наслаждаясь радостным возбуждением, которое дает его близость. После того как она первый раз надела браслет в саду и этот эксперимент увенчался успехом, она надевала его еще дважды, с каждым разом обретая все больше контроля, вела себя смелее, открывая новые необъяснимые перемены, которые он вызывал в ней самой. Теперь Тильда не может и помыслить о том, чтобы куда-либо пойти без браслета, но она знает, что еще не готова рассказать кому-либо о том, как он преображает ее. Даже Дилану. Теперь, более чем когда-либо, она чувствует желание и настоятельную потребность узнать, кому принадлежал браслет. Откуда он взялся. Почему достался ей. Почему он высвобождает силу из таких глубин ее существа, о существовании которых она прежде и не подозревала.

В спальне Тильда несколько секунд стоит перед зеркалом. Она осознает, что не принарядилась к празднику, и вспоминает, что Дилан видел ее только в костюме для бега. Или обнаженной. Она улыбается этой мысли. Повинуясь порыву, она расплетает косу и распускает волосы. Они выглядят красиво, но Тильда знает: к тому времени, когда она доберется до дома Старой Школы, они превратятся в спутанные космы. Она подходит к прикроватной тумбочке и, открыв выдвижной ящик, достает маленький бархатный мешочек. Она колеблется секунду, прежде чем вытряхнуть его содержимое на руку. Выпавшая заколка приятно холодит ладонь. Украшение состоит из витых и искусно сплетенных полосок серебра, образующих затейливый кельтский узел. Это последний подарок Мэта. Талисман на счастье для их новой жизни в новом доме. С тех пор как муж погиб, ей не хватало духа даже взглянуть на заколку, но теперь все изменилось. Она чувствует, что сейчас самое время надеть ее. Тильда ловко скручивает волосы в узел и фиксирует его на затылке серебряной заколкой Мэта.

Ты выглядишь классно, Тильда Фордуэлз.

Она закрыла заслонки дровяных печей в кухне и студии, чтобы они еще грели, когда она вернется домой. Она берет с собой Чертополошку и бумажный сверток, запирает за собой черный ход и начинает спускаться по склону холма. Чертополошка, радостно подпрыгивая, бежит рядом. Энергичные движения собаки напоминают Тильде, что она уже давно не выходила на пробежку.

Мне этого не хватает. Но, бегая по снегу и льду, рискуешь сломать ногу.

– Сегодня нам с тобой придется ограничиться быстрой прогулкой, девочка, – говорит она Чертополошке и улыбается, глядя, как собака резвится на снегу.

Дом Старой Школы выглядит как картинка: и скаты, и низкий свес крыши, и карнизы глубоко утопленных в стены окон украшает пушистый снег, а каждое растение в саду одето сверкающим инеем. Тильда начинает испытывать чувство вины из-за того, что отговорила родителей от приезда. Они были разочарованы, но смирились с тем, что по дорогам все еще невозможно проехать, а погода слишком неустойчива. По крайней мере, ей удалось успокоить их заверениями, что она проведет праздник со своими замечательными соседями, успешно нарисовав картину всеобщего сельского дружелюбия и коллективизма, чтобы отец наконец перестал о ней беспокоиться. Сделав глубокий вдох, Тильда стучится в выполненную в виде стрельчатой арки парадную дверь.

Ее открывает Дилан. Он широко улыбается и отступает в сторону, чтобы гостья могла пройти в коридор.

– Ничего себе, – говорит он, воззрившись на нее. – Ты выглядишь… потрясающе.

Тильда пожимает плечами.

– Это мое лучшее пальто, – признается она, снимая капюшон, хотя понимает – Дилан имеет в виду отнюдь не ее одежду. Она знает, что изменилась и что эту перемену, не поддающуюся четкому определению, не уловить невозможно.

– Счастливого Рождества! – говорит она, показывая на веточку омелы, подвешенную к потолку.

Дилан обнимает ее, нежно прижимает и не торопясь целует в губы. Хорошо, когда тебя так тепло и непринужденно обнимают. Хорошо, когда тебя хотят.

– Сегодня у тебя другая прическа, – замечает Дилан, дотрагиваясь до серебряной заколки. – Она красивая и очень тебе идет.

Тильда не чувствует никакой неловкости, совмещая эти две вещи: подарок Мэта и поцелуй Дилана. Она была дорога Мэту, а теперь дорога Дилану, а ей дороги они оба. Она чувствует облегчение от того, что шагнула от одного мужчины к другому. Она отвечает на поцелуй, и они отстраняются друг от друга, только когда слышат голос профессора Уильямса.

– А, наша гостья уже здесь. Отлично. Счастливого Рождества, моя дорогая, – говорит он, протягивая Тильде руку и расплываясь в улыбке, когда она подходит совсем близко и быстро целует его в щетинистую щеку. Тильда видит на его лице удивление и вспоминает, что сегодня на ней нет контактных линз.

– Счастливого Рождества, профессор, – говорит она, снимая пальто и вручая ему сверток.

– Подарок! Но, моя дорогая, мы же договорились, что не будем… Дилан сказал мне…

– Я знаю. – Она улыбается. – Но мне так захотелось. Это всего лишь маленькая вещица, правда.

Профессор смотрит на Дилана, но тот пожимает плечами, как бы говоря, что ничего об этом не знал. Профессор разворачивает коричневую оберточную бумагу и находит под ней одно из ранних произведений Тильды – слепленную вручную и хранящую отпечатки больших пальцев глиняную чашку, насыщенно-коричневую и шероховатую на ощупь.

– Какая прелесть! – говорит профессор с широкой улыбкой. – Большое спасибо. Она займет заметное место на моем письменном столе. А теперь давайте перейдем в гостиную – там теплее. Как хорошо, что вы пришли к нам, двум одиноким мужчинам. Если бы не ваш визит, мы могли бы так и не отпраздновать Рождество. Но поскольку вы обещали навестить нас, мой храбрый племянник принял вызов и устроит настоящий пир.

– Ты опять прочесал все полки деревенского магазина? – спрашивает она Дилана.

– Должен тебе сообщить, что за индейкой и овощами я ездил на сельскохозяйственный рынок, а за пудингом – в лучшую булочную-кондитерскую в Бреконе. – Он помогает ей раздеться и перехватывает быстрый взгляд, который Тильда бросает на напольные часы.

– Они не работают, – говорит она, и Дилан улавливает в ее голосе паническую нотку.

Профессор качает головой.

– Представьте себе, Дилан внезапно обнаружил, что не может спать, когда они отбивают время! Этот бой практически был для него колыбельной, когда он жил у нас ребенком, и вдруг теперь он заявляет, что больше не может его выносить. Бедный мальчик попросил меня что-нибудь с этим сделать, и на Рождественские дни я решил дать часам неделю выходных.

Из-за спины профессора Тильда одними губами говорит Дилану «спасибо», тот в ответ только пожимает плечами. Тильда напоминает себе, что Дилан просто не может знать, насколько все изменилось – насколько она изменилась – за прошедшие с их последней встречи несколько дней. Еще совсем недавно она боялась бы вызвать отключение электричества в доме Старой Школы, но теперь все по-другому. Она знает, что контролирует ситуацию. Знает, что может сама решать, воздействовать ей на электричество и механизмы или нет.

– Мы нарядили елку, – сообщает профессор, первым проходя в гостиную.

Чертополошка направляется прямиком к коврику перед камином, где останавливается и встряхивается, так что снег и лед с шерсти летят в огонь и с шипением превращаются в пар. В угол комнаты в самом деле втиснута елка – похоже, профессор нашел свободное место там, где его быть не могло. Дерево увешано разношерстными елочными игрушками, одни из которых, видимо, хранились в семье с давних времен, а другие, как подозревает Тильда, были куплены второпях в последние дни. На нижних ветках висит современная мишура, а на верхушку надета обсыпанная стеклянными блестками золотая звезда. Елка выглядит прелестно – по-домашнему и без претензий.

– Боюсь, я в этом не силен, – извиняется профессор Уильямс. – Вот Грета была мастерицей наряжать елку и украшать дом к Рождеству, я же в последние годы не обращал особого внимания на такие вещи.

– Все просто замечательно, – уверяет его Тильда. – А вот я свой коттедж не украсила даже веточкой остролиста. Честно говоря, думаю, я бы вообще не отметила в этом году праздник, если бы вы не пригласили меня в гости.

– Если ты хочешь поесть, – уточняет Дилан, – имей в виду – я пойду на кухню и могу что-нибудь приготовить прямо сейчас. Да, кстати, – добавляет он, подойдя к двери. – Наша плита работает на мазуте и не нуждается в электричестве. Я подумал, что тебе будет интересно это узнать.

Тильду трогает его чуткость.

– Иди, иди, мы тут справимся и сами, – говорит профессор, беря с буфета бутылку хереса. – Итак, что вы будете пить и любите ли вы какие-нибудь игры? Боюсь, я давно не практиковался, но когда-то я хорошо играл в канасту. И, кажется, где-то в доме есть коробка с «Монополией»…

Он замолкает, вглядываясь в ее лицо, явно замечая что-то помимо не скрытых голубыми линзами бесцветных радужек глаз и заставляя Тильду задаться вопросом, как же еще изменилась ее наружность.

Желая поскорее прервать неловкое молчание, Тильда говорит:

– Одна из книг, которые вы дали мне почитать… та, в которой говорится о легендах и мифах, связанных с озером…

– Ах да, мне казалось, она будет вам интересна. Знаете ли, мы, историки, обращаем внимание не только на даты и битвы. Мне интересны все аспекты прошлого. Будучи антропологом, Грета на многое открыла мне глаза. История имеет дело, прежде всего, с людьми. А люди – это многогранные создания, ведущие необыкновенно сложно организованную жизнь. Система верований, обряды, магия, то, что не поддается рациональному объяснению… все это такая же неотъемлемая часть того, что происходило в этом загадочном месте задолго до нас, как и победоносное вторжение вражеской армии или смена политической ориентации. О боже, похоже, я читаю вам лекцию. Приношу свои извинения, но просто меня так вдохновляет ваше общество – общество человека, который по-настоящему интересуется историей здешних мест. Я получаю немалое удовольствие, заново изучая все, что имеет касательство к нашему озеру.

Тильда улыбается.

– А вам удалось узнать что-нибудь новое о женщине, похороненной в раскопанной могиле? Или о моем браслете?

– Пока нет, но теперь, когда вы здесь, думаю, мы сможем продвинуться.

– Я буду очень признательна, если мы попытаемся больше узнать о том, кто лежит в могиле и кому принадлежал браслет.

– Отлично! – Профессор надевает очки для чтения, достает из буфета два высоких бокала и быстро наливает в них по изрядной порции вязкого коричневого хереса. – Вот, пусть это будет нашей уступкой праздничному веселью. Ваше здоровье! – И он поднимает бокал.

Тильда отпивает густой сладкий напиток и вслед за Уильямсом подходит к его письменному столу.

– Я снова принесла его вам.

Она вынимает браслет из кармана и кладет его на расстеленную карту озера. И приходит в замешательство, вдруг осознав, насколько ей не хочется с ним расставаться, даже на несколько минут.

– На тот случай, если мы захотим еще раз взглянуть на узор.

– Прекрасно. Так вот, на днях я наткнулся на кое-какие сведения в одной книге… куда же я ее положил? И, кстати, вам может быть интересен этот отрывок. – Профессор вручает ей толстый том, и она читает заглавие – «Англо-саксонские хроники». Уильямс между тем продолжает говорить, просматривая кипу бумаг и книги на полу, потом протягивает руку к одной из верхних полок набитого томами книжного шкафа. – В нем содержится одно из немногих упоминаний об искусственном острове в те времена, когда он еще был обитаем. Я заложил для вас нужную страницу. Да, и вам может быть интересно еще и вот это…

Пока профессор продолжает поиски, Тильда открывает заложенную страницу.

– Вот этот отрывок? Да, вижу… «916 год от Рождества Христова. В этот год до летнего солнцестояния в шестнадцатый день до июльских календ случилось злодейское убийство ни в чем не повинного аббата Эгберта. В тот же день отмечали праздник святого Сириция-мученика со товарищи. И в течение трех ночей после сего убийства королева Мерсии Этельфледа послала в Уэльс войско и взяла штурмом Бреконмир; и захватила в плен жену короля и еще тридцать четыре души». Ага, я знаю, Бреконмир – это одно из старых названий озера Ллангорс, а второе его древнее название – Ллин Сайфаддан…

– Я вижу, вы и сами уже изучили историю озера. Я впечатлен.

– Но это так и было? Королева Мерсии действительно напала на остров из-за убийства аббата?

– Так сказано в хронике. Но королева Этельфледа была в ссоре с кимрами, то есть валлийцами, уже много лет – она вполне могла использовать убийство этого несчастного аббата как предлог для пересечения границы.

– И тридцать четыре человека, нет, тридцать пять, включая жену короля…

– В действительности она скорее носила звание принцессы, – перебивает Тильду профессор. – Мы знаем, что искусственный остров был возведен для одного валлийского принца, это был дар его отца, у которого были собственные владения где-то южнее. Наверное, он хотел поскорее отделить сына. И при этом женить его на женщине из влиятельной семьи. В те смутные времена все государи старались заключать выгодные брачные союзы.

– Итак, принцесса и еще тридцать четыре человека с острова были взяты в плен. А что случилось с остальными? С жителями деревни?

– Мы должны исходить из того, что при нападении они были перебиты. Поселение на искусственном острове было предано огню и сгорело до основания – остался только каменный фундамент, который возвышается над водой и поныне. Полагаю, все жилища на берегах озера были также сожжены. При таких набегах владения противника полностью опустошались.

Перед мысленным взором Тильды мелькают картины – воображение рисует ей, каким было этот нападение. Бегущие женщины и дети. Люди, пытающиеся спастись на укрепленном острове и понимающие, что он стал для них ловушкой. Множество убитых. За несколько минут все строения охватывает огонь. А что сталось с той женщиной в лодке? Что произошло с этой другой версией ее самой? Была ли она в числе выживших?

– Профессор, а где-нибудь есть список тех, кто был захвачен в плен?

– Я таких сведений не находил, хотя в Национальной библиотеке Уэльса в Аберистуите в последнее время начали архивировать новые документы, и пока мы с вами разговариваем, этот процесс продолжается. Собрание документов оцифровывается, так что, кликнув мышью, мы сможем читать слова, написанные более тысячи лет назад. Поистине поразительно.

Профессор замолкает, поскольку лампочка в торшере, стоящем рядом с ним, начинает угрожающе шипеть, а остальные огни становятся тусклее.

Нет, только не сейчас. Осторожнее. Дай им светить. Ничего не делай, просто дай им светить.

Тильда с тревогой смотрит на браслет, страстно желая схватить его со стола и спрятать, но понимая, что это выглядело бы по меньшей мере странно. Лампочка в торшере с громким хлопком гаснет, однако остальные светильники в комнате снова начинают гореть ярко и ровно.

– Вот это может быть вам интересно. – Профессор Уильямс наконец нашел нужную книгу, пыльный переплетенный в кожу том, и держит его так, что на открытую страницу падает свет из окна. – Я только на днях вспомнил, что у меня есть эта книга. Она написана неким Хамфризом – специалистом по огамическому письму. От этого текста мало что осталось, но Хамфриз взял на себя труд перевести на английский то, что уцелело. Разного рода фрагменты. Он датирует следующий отрывок примерно 914 годом нашей эры, хотя должен сказать – это, по всей вероятности, просто его предположение. Вот здесь запись в монастырских анналах того времени, как ни странно, не на латыни, но почему, мы, вероятно, никогда не узнаем. Автор этого отрывка неизвестен, но в нем упоминается пир, который дал принц Бринах «…на своем искусственном острове Бреконмире, и на сей пир явились все жители ближайшей деревни, ибо принц пригласил всех отпраздновать сопутствующую им удачу, и гостьей на сем пиру была провидица Сирен Эрайанейдд, которой воздали особые почести за ее вклад в спасение острова». Понимаете?

– Что я должна понять?

– Думаю, речь идет о женщине в лодке. Той, которую вы видели на картинке.

Тильда вспоминает, что солгала, будто видела ту женщину на картинке в какой-то книге, и ей становится стыдно от того, что она не рассказала правды, как бы безумно ее рассказ ни прозвучал.

– То, как вы описали мне ее одежды, – продолжает профессор, – говорит о том, что она была жрицей-прорицательницей. То есть ей являлись видения, и она умела их толковать. А стало быть, она была весьма важным членом тогдашнего общества. Вы помните, какого цвета были ее волосы?

Тильда колеблется. На голове той женщины был высокий головной убор из звериной шкуры – волосы были не видны. А у женщины, которую Тильда увидела, надев браслет, волосы были серебристо-белокурые, как и ее собственные. Она не может даже попытаться объяснить все это профессору Уильямсу, который, глядя на нее поверх очков, ждет ответа.

Была ли это одна женщина или две разных? Кого же я ищу: себя, призрак или мою далекую прародительницу?

– Я точно не знаю, – размышляет Тильда. – Первый раз, когда я… увидела женщину в лодке, ее волосы были покрыты. А потом… я не уверена.

– Я спрашиваю вас об этом, потому что подсказка, позволяющая судить о том, как она выглядела, кроется в ее имени.

– В самом деле?

– Сирен – это и в наши дни распространенное валлийское имя. Оно означает «звезда». Красивое, правда? А вот «Эрайанейдд» – очень необычно. Я никогда не слышал, чтобы кого-нибудь еще так называли. Это означает «серебро». Значит, она была известна как «Серебряная Звезда». Что говорит о том, что у нее, скорее всего, были очень светлые волосы. Совсем как ваши.

По спине Тильды пробегает холодная дрожь.

– Но мы не знаем, пережила ли она нападение на остров. – Тильда вздыхает, и тут ей в голову приходит ужасная мысль. – Лукас кое-что рассказал об останках в раскопанной могиле. Иногда женщин хоронили, положив на тело тяжелый камень, если считалось, что при жизни они были ведьмами. Когда остров был обитаем, могли ли его жители считать, что та, у кого бывают видения, ведьма?

– На этот вопрос нелегко ответить. Обычай предсказывать будущее очень древен, и мы находим его в самых различных культурах. У ранних кельтов были свои жрицы, предсказывавшие будущее, и они считались влиятельными людьми, но это умение не считалось магией. Его относили к особым талантам или дарам. – Профессор усмехается. – Возможно, на таких провидиц смотрели тогда, как мы сейчас смотрим на синоптиков, которые дают прогнозы погоды.

– Значит, они не были ведьмами?

– Ну в кельтской литературе полно ведьм, много их и в древних валлийских легендах. И нигде не сказано, что провидица не могла одновременно быть ведьмой.

На Тильду внезапно наваливается усталость. Она допивает сладкий херес, и напиток приятно ее расслабляет. Но ее мысли вконец запутались.

– Я начинаю думать, что чем больше информации получаю, тем меньше я ее понимаю.

На этот раз профессор уже не усмехается, а смеется от души.

– Моя дорогая девочка, добро пожаловать в мир историков!

Дилан возвращается из кухни и встает рядом с Тильдой.

– У тебя от моего дяди еще не закипел мозг?

– Он пытается помочь, но я не могу ожидать от него дельных ответов, если не сформулирую осмысленных вопросов.

– Может быть, вам поможет еще один бокал хереса? – предлагает профессор Уильямс.

– Ничего себе. – Дилан шокирован. – Не удивительно, что у тебя ничего не получается. Сядьте оба. Обеда ждать еще целую вечность. Я сейчас открою бутылку хорошего вина, и мы с тобой вместе наверняка сможем грамотно сформулировать, что именно ты хочешь выяснить. Идет?

Полчаса спустя по настоянию Дилана Тильда заканчивает составлять список вопросов. Но ей не хочется зачитывать его вслух.

– На бумаге они выглядят еще безумнее.

Профессор улыбается.

– Если я чему-либо и научился за время учебы и исследований, так это тому, что вещи, которые поначалу кажутся невероятными, становятся вполне приемлемыми, если посмотреть на них под другим углом.

Тильда не может не задаться вопросом, поверит ли он в те вещи, которые происходят, когда она надевает браслет.

Дилан мягко отбирает у нее список вопросов.

– Давай буду читать я. Первое – кем была женщина в лодке и была ли это та же самая женщина, которая явилась в видении, когда ты надела браслет?

Тильда морщится.

– Вот видишь, я же тебе говорила. – Она бросает взгляд на профессора.

Была не была. Если я хочу, чтобы он мне помог, придется ему рассказать

– Профессор, когда я надела браслет, произошло кое-что странное. Я увидела… женщину. Думаю, я видела ее и раньше. Как-то утром, когда я бегала по берегу озера.

– Полагаю, это случилось в то утро, когда мы встретились в первый раз, – отвечает профессор. – Я не был с вами знаком, но было очевидно, что вас что-то потрясло.

– Я хотела рассказать вам, но… – Тильда оставляет предложение незаконченным, видя, что профессор понимающе кивает.

Дилан продолжает читать:

– Второе – кем была та женщина, которая похоронена в верхней части могилы в раскопе? Третье – один и тот же ли это человек? Почему страшный призрак пытается на тебя напасть? Что она говорила, когда набросилась на тебя в студии? Наконец, последнее, но не менее важное, – кому принадлежал браслет? – Он взмахивает листком бумаги, на котором записаны эти вопросы. – Проще простого.

– Это по-твоему! – Тильда отпивает еще вина, не обращая внимания на голодное урчание в животе. – По правде сказать, я не верю, что жуткое существо, которое мне угрожало, и женщина в лодке – это одно и то же лицо. Лицо страшного призрака было чудовищно изуродовано, размозжено, но теперь, когда я их сравниваю, то вспоминаю, что фигура у нее была совсем другая: она ниже ростом и толще. И, по-моему, волосы у нее были темнее.

– Вот видишь, – говорит Дилан. – На один из вопросов уже есть ответ.

– Выходит, я имею дело сразу с двумя призраками. Класс. Да, и еще кое-что. Тот жуткий призрак; я тут думала о словах, которые она крикнула, обращаясь ко мне в студии. По-моему, она говорила по-валлийски, и ее слова было очень трудно разобрать. Все, что я поняла, звучало как «бевит». Или, может быть, «бувит»? Я искала нечто подобное в словаре, но ничего не нашла.

– Гм-м, – задумчиво тянет профессор, даже не думая ставить под сомнение слова Тильды. Вместо этого он закрывает глаза и начинает неразборчиво бормотать по-валлийски, пока не доходит до слова, которое, как ему кажется, может подойти. – Как насчет «бивид»? Это значит «жизнь».

Тильда кивает.

– Да, наверное, это и есть то самое слово. Она… призрачная женщина повторила его дважды.

Дилан смотри на нее.

– Жизнь за жизнь?

Воцаряется неловкое молчание. Наконец профессор Уильямс берет браслет со стола, приносит с каминной полки увеличительное стекло и, сев в стоящее у камина кресло, начинает рассматривать браслет снова.

– Я чувствую, что некоторые ответы, которые вы стремитесь получить, кроются в этом украшении. Это очень ценная вещь. Должно быть, она принадлежала какому-то высокопоставленному лицу.

Дилан подливает вина в бокал Тильды.

– А ты не помнишь, был ли этот браслет на ком-нибудь из женщин, которые являлись тебе в видениях?

– Нет, я уверена, что запомнила бы, если бы увидела нечто подобное.

Профессор поднимает браслет, так что на него падает свет из окна.

– Мне кажется, для браслета он широковат.

– Верно. – кивает Тильда. – Когда я его надела, он оказался слишком велик для моего запястья. И я предположила, что он предназначался для ношения на предплечье.

– Возможно. – Внезапно профессора осеняет, и он, подавшись вперед, садится прямо. – Ну конечно! Это вообще не браслет.

– Как не браслет? – Тильда сбита с толку.

– Это гривна. Как глупо с моей стороны не понять этого раньше. Дилан, пожалуйста, передай вон ту книгу, которая лежит на дальнем конце моего стола. Ту, в красном переплете. Спасибо. – Он листает том, пока не находит то, что ищет. – Вот, видите? Эти гривны довольно простые, они не так искусно украшены, как ваша, но форма у них такая же. Окружность, но не замкнутая, с закругленными краями и небольшими утолщениями на концах. Это гривна, ее носили на шее. Теперь я в этом уверен.

– Но эта штука слишком тесная, чтобы я могла надеть ее на шею.

Профессор, улыбаясь, сдергивает с переносицы очки.

– Это, моя дорогая, потому, что вы – взрослая женщина. Это прелестное украшение было изготовлено для ребенка.

Сирен

Вот пришла и миновала еще одна зима, а жизнь вокруг озера кажется такой же размеренной и неизменной, какой была всегда. Сейчас трудно себе представить, что мы так долго жили в страхе, ожидая опасности, предвидя беду. Не обманная ли уловка судьбы – наше нынешнее спокойствие? Она может быть такой жестокой хозяйкой. Не затем ли она убаюкивает нас, ослабляет руки, которыми наши воины держат мечи, усыпляет нашу бдительность, чтобы в будущем нас было легче разгромить? Мне все еще являются видения, в которых мой принц погружается в воды озера, но теперь он не верит, что эта угроза реальна. И как я могу с ним спорить? По мере того, как недели складываются в месяцы, времена года снова завершают свой цикл, а наша жизнь идет, как прежде, мои пророчества теряют вес. У меня были с тех пор и менее важные видения, и я, как полагается, продолжаю заниматься мелкой ворожбой, но мое мнение относительно брата принцессы окончательно утратило влияние на принца. Я вижу, как Родри с каждым месяцем важничает все больше, не упуская случая напомнить принцу Бринаху, что это он, и никто другой, сумел заключить договор с королевой Мерсии, что это он помог принести на наши земли мир. Он всегда ошивается рядом с принцем, и вместе с ним Венна, всегда готовая демонстрировать всем и каждому свое положение законной супруги. Ей повезло, что ее брата принц считает человеком ценным и важным, ибо другое мое видение сбылось. Она так и не подарила мужу наследника и не подарит никогда. И все же у ее мужа есть ребенок. Наша дочь.

Сегодня я взяла ее с собой на рыбалку. Ей уже почти год, она хорошо растет, у нее серебристые волосы, сверкающие, как бриллианты, глаза. Она уже начинает ходить. Сейчас, сидя в лодке, она наслаждается ее быстрым движением, когда я гребу одним веслом, а позже, убаюканная покачиванием, заснет на ее дне. Она чувствует себя как дома рядом с озером, на озере и в озере, ибо так и должно быть. Это наше с ней любимое время суток – солнце только что зашло за горы, в воздухе разлита прохлада раннего вечера, свет смягчился: наступила ленивая пора сумерек. Только рыбы сейчас заняты делом, выпрыгивая из воды и хватая жужжащих и вьющихся у ее поверхности мух.

– Не наклоняйся слишком низко, Тануэн, – предупреждаю я, когда она перегибается через борт лодки, чтобы окунуть кончики пальцев в воду.

Она улыбается мне, и в этой улыбке я вижу улыбку ее отца. Я назвала ее Белым Огнем, ибо это имя описывает ее внешность и натуру. По тому, как натянулась леса в моей руке, я понимаю: что-то поймала. Я жду, когда рыба проглотит наживку, потом быстро вытаскиваю лесу из воды и держу ее высоко, глядя, как трепыхается славный молодой окунь. Тануэн смеется и хлопает в ладоши, когда крапчатая рыба обдает ее брызгами воды. Я кладу улов на дно лодки и убиваю одним коротким ударом рукоятки ножа. Тануэн это зрелище не расстраивает. Она видела подобный переход от жизни к смерти, от живого существа к пище много раз. Она понимает, как устроен мир, и быстро усваивает, какое место занимает в нем сама.

Мое внимание привлекает движение на берегу. Это Бринах пришел навестить нас. Он стоит горделиво – высокая, сильная темная фигура на лесной поляне, поросшей колокольчиками.

– Смотри, малышка, вон твой отец, – говорю я дочке, беря весло и начиная грести к берегу.

Тануэн со счастливым видом гукает, когда мы подплываем ближе к месту, где стоит принц. Он привязал коня к дереву и ждет, внимательно глядя на нас. Вернее, глядя на Тануэн. Был ли когда-нибудь на земле отец, который больше любил свое дитя? Когда лодка доплывает до мелководья, он больше не может ждать и входит в воду, чтобы поприветствовать нас.

– Вот и мои рыбачки! Ну сколько рыбы ты нынче поймала себе на ужин, дочка? – спрашивает он, одной сильной рукой хватаясь за нос лодки, а другой поднимая с сиденья Тануэн.

Я поднимаю блестящих рыб.

– Достаточно для трех человек, – говорю я.

С моей стороны это приглашение на ужин – не только предложение гостеприимства, но и вызов. Я борюсь за то, чтобы проводить с ним как можно больше времени, не только ради себя, но и ради нашей дочери. Мне известно, что Венна и Родри из кожи вон лезут, чтобы не давать ему ездить к нам.

Бринах держит лодку, пока я вылезаю из нее.

– Если ты подашь мне порцию, не приправив ее своей обидой, я охотно присоединюсь к вам.

Когда я не отвечаю, принц начинает сожалеть о своих словах и наклоняется, чтобы привязать лодку к свае. Он целует меня в шею.

– Время, проведенное с тобой, всегда слаще любого другого.

Я отталкиваю его, скорее игриво, чем сварливо.

– Неужели моя стряпня так необыкновенно вкусна?

– Вовсе нет, – признается он. – Поэтому для меня загадка, отчего, видя тебя, я всегда ощущаю голод. – Он снова хватает меня одной рукой и кусает за ухо, другой – качает Тануэн. Мы обе улыбаемся.

Бринах срывает для малышки колокольчик, сажает ее в седло и идет рядом со мной к моей хижине, медленно ведя коня под уздцы. Когда я разжигаю огонь и подвешиваю над ним рыбу, он достает какой-то предмет из своей седельной сумки и протягивает мне. Это что-то маленькое, завернутое в ткань. Ткань так искусно украшена изображениями животных, вышитых золотой нитью, что я долго любуюсь ею, не пытаясь узнать, что за предмет она скрывает.

– Какая прелесть, мой принц. Это ведь шелк, да?

Он улыбается.

– Материя предназначается тебе, моя провидица. Это знак моей любви к тебе. Подарок на память. А то, что в нее завернуто, предназначено для Тануэн.

Я разворачиваю расшитый шелк и достаю из него гладкое тяжелое золотое украшение, от блеска которого захватывает дух. Это шейная гривна, украшенная так искусно, что я никогда в жизни не видела ничего подобного. На ней выгравированы два бегущих зайца и охотничья собака. Их лапы, хвосты и головы переплетены между собой, так что кажется, что все трое бегут и бегут, без начала и без конца.

– О! – наконец я вновь обретаю дар речи, вертя гривну в руках и любуясь ею. – Мой принц, такой дар…

– Он тебе по душе?

Я смотрю на принца и вижу, что лицо у него сейчас как у юноши, жаждущего похвалы и страстно желающего угодить своей возлюбленной. Это трогает меня до глубины души. Я улыбаюсь и киваю, и он склоняется надо мною, указывая на фигурки животных на гривне.

– Вот эта зайчиха – это ты, видишь ее сильные гибкие лапки и выражение храбрости, превосходящей любого воина? А зайчиха поменьше – это наша маленькая ведьмочка, бегущая навстречу жизни.

– А охотничий пес, который желает нами пообедать?

– Нет, он не стремится затравить вас, он бежит не за вами, а вместе с вами. Как видишь, он не скалит зубы, и его глаз смотрит не вперед, а назад. Он ваш защитник.

– Здесь столько золота. На него можно снарядить и прокормить целое войско.

– Моя дочь – принцесса и должна носить украшение, достойное принцессы. – Он берет у меня гривну и опускается на колени перед Тануэн.

Он дает ей потрогать украшение, показывает ей изображения животных, говоря тихим воркующим голосом. Потом поднимает золотое кольцо и надевает его на шейку, так нежно и осторожно, что наше дитя не противится. Она водит по нему пальчиками, по гладкой его части, потом по гравировке, но у нее еще разум малого ребенка, и ее внимание целиком захватывает гусеница, ползущая мимо ее ножки – она тут же забывает, что на ней надето, и бросается ловить это маленькое создание. Бринах садится на пятки, наблюдая за нею.

– Я знаю, что она дитя лунного света. – В голосе его слышится печаль. – Я понимаю, что она должна жить так же, как живешь ты, дружа с тенью и чувствуя себя наиболее счастливой и защищенной в те часы, когда прохладно и темно. – Он поворачивается ко мне. – Но моя жизнь протекает при свете дня, Сирен. И хотя она вылитая ты, в ней течет и моя кровь. – Он кивает на золотую гривну. – И теперь я знаю, что с нею всегда, даже самой темной ночью, будет капелька солнечного света. Всегда.

Тильда

К тому времени, когда Дилан сажает Тильду в машину, чтобы отвезти ее домой, начинается нежданная оттепель, и «Лендроверу» приходится, хлюпая и скользя, пробираться сквозь талую снежную кашу. В коттедже темно, но печка на кухне все еще греет, так что дом встречает их радушным теплом. Но Дилан все равно утверждает, что им будет теплее в кровати.

В спальне Тильде делается неловко от того, что она нервничает. Их первая близость была спонтанной, у них просто не было времени на неуклюжие приготовления. Раздеться и вместе лечь в постель – все это кажется сейчас Тильде слишком интимным. Она привыкла спать, не снимая утепленного нижнего белья, со свернувшейся у нее в ногах Чертополошкой. И теперь она не знает, как себя вести.

Теплые кальсоны и мохнатая зайчатница могут убить любую страсть. Или мне следует показать ему, какая я на самом деле? А какая я?

Понимая, что Тильде не по себе, Дилан берет ее за руку. Они стоят возле кровати, она в футболке с длинными рукавами и теплом нижнем белье, он в джинсах, раздетый по пояс; его тело блестит в неверном свете стоящей на прикроватной тумбочке свечи. Он осторожно расстегивает ее заколку и кладет на тумбочку, потом запускает пальцы в ее распущенные волосы, ниспадающие неровными волнами после того, как они долго были скручены в узел.

– Сегодня был особый день. Я провел Рождество с тобой…

– Еда была потрясающая, – пытается заполнить неловкую паузу Тильда. – И твой дядя такой милый. Он мне так помог.

– Ты спасла нас от печального Рождества, на которое обречены холостяки.

– Спасибо, что попросил дядю остановить часы. Спасибо за… все. За то, что терпишь все мои странности. За то, что слушаешь, как я не переставая толкую о призраках, ведьмах и бог знает о чем еще…

– Да ладно, Тильда, я ведь хочу быть с тобой. – Он убирает волосы с ее лица. – Но я знаю, что тебе было нелегко. Я не хочу, чтобы ты думала, будто… я на тебя давлю.

– Я так и не думаю. Слушай, давай просто заберемся в постель, ладно? Здесь, наверху, жутко холодно.

Они ныряют под пуховое одеяло, смеясь и прижимаясь друг к другу. Чертополошка подходит к краю кровати, принюхивается и сердито отворачивается.

– О господи. Теперь она меня точно возненавидит.

– Она ушла обратно на кухню. Там теплее. Там ей будет хорошо.

– А как насчет тебя? Тебе хорошо?

Она колеблется. В эту минуту, чувствуя себя защищенной в объятиях Дилана, успокоенная добротой его дяди и его собственными помощью и неизменной поддержкой, сытно и вкусно поев и все еще ощущая расслабляющее действие хереса и вина, она уверена – ей сейчас и впрямь хорошо. И она отвечает на его вопрос долгим и страстным поцелуем.

– Я буду считать, что это означает «да», – шепчет Дилан. Он отстраняется и пристально смотрит на Тильду, освещенную тусклым светом свечи. – Я знаю, пялиться невежливо, – поддразнивает он. – Но я не могу наглядеться. Ты… восхитительна. Такая красивая. Ты выглядишь слабой, хрупкой, но на самом деле ты одна из самых сильных людей, которых я когда-либо встречал.

– Это распространенное заблуждение, – отвечает она, стараясь говорить тоном, не похожим на тон ведущего информационной телепередачи. – Альбиносов часто считают болезненно хрупкими. Это одна из тех вещей, которые других людей пугают во всех нас и во мне в частности. Они боятся, что я сломаюсь.

– Но ты не сломаешься. Ты бегаешь быстрее и дальше, чем кто-либо из тех, кого я знаю. Я видел, как ты обращаешься с зубилом и киянкой.

– Но мне приходится не выходить на солнце. В летний день я могу покрыться волдырями, правда, в наше время существуют по-настоящему сильные солнцезащитные кремы. Раньше таким людям, как я, должно быть, было ох как нелегко. Только представь, каково им приходилось несколько веков назад.

– Думаешь, та женщина в лодке имела ту же особенность, что и ты?

– Кто бы ни была та, которую увидела, когда надела браслет – то есть гривну, – у нее явно были все признаки альбинизма.

– Должно быть, ей приходилось тяжело. Никто тогда не понимал, что это такое. Наверняка на нее показывали пальцами.

– Как ни странно, в те времена это не было сопряжено с такими проблемами, как теперь. Это современная реакция – отвергать людей, которые не вписываются в представления о том, как должен выглядеть нормальный человек. Есть свидетельства, что много веков назад людей, выделяющихся из общей массы, напротив, считали особенными, более важными, чем все прочие. На них смотрели как на что-то большее, а не на что-то меньшее. – Тильда на секунду замолкает, чтобы подумать, потом продолжает: – Так что если Сирен Эрайанейдд была похожа на меня и если, как говорит твой дядя, она была здешней прорицательницей, то ее уважали и перед ней преклонялись. И для нее самым тяжелым последствием альбинизма была проблема защиты от солнца. Возможно, у нее также были проблемы со зрением, хотя не у всех альбиносов они есть.

– Тебе контактные линзы больше не нужны. Твое зрение стало лучше с тех пор, как ты переехала в Тай Гвин.

– Это точно. – Тильда прижимается к нему теснее. – Ты себе представить не можешь, как это чудесно – перестать скрывать за ними глаза.

Дилана осеняет.

– Слушай, дядя Ильтид сказал, что эту гривну сделали для ребенка. Раз на ней выгравированы все эти ведьминские знаки и она оказывает на тебя такое поразительное действие, имеет смысл предположить, что она принадлежала той женщине, которую ты видела, поскольку она была прорицательницей и, вероятно, ведьмой. И ясно…

– Ясно, что у нее был ребенок. Теперь хорошо бы узнать, выжил ли кто-нибудь из них после набега на остров и деревню.

Дилан покрывает поцелуями лоб, лицо, шею Тильды.

– Потому что если они уцелели, – шепчет он, – то может статься, что у Сирен были внуки и правнуки. – Он целует ее ключицы, потом снимает с нее футболку, стягивает лямки бюстгальтера и двигается все ниже. – И так далее, далее, далее, сквозь века, от поколения к поколению, пока мы не доходим… – Он смотрит на нее и улыбается.

Тильда улыбается в ответ.

– До меня. Пока мы не доходим до меня.

Сирен

Тануэн весело играет с цветами рядом с нашим маленьким домом. Это так радостно – видеть, как любознательный юный ум тянется ко всему, что предлагает мир. Ее увлеченность лепестками лютика, восхищение крыльями бабочки, ярость от того, что ее обожгла крапива, – с каждым новым опытом она растет. Я уже сейчас вижу в ее глазах свет волшебства. Ее благословила сама Аванк, и она моя дочь, но дело не только в этом – дар волшебства заключен в ее душе. Я буду пестовать его, растя ее, и когда-нибудь она станет моей достойной преемницей.

Она слышит, нет, чувствует, что кто-то приближается. Я слежу за ее взглядом и вскоре вижу громко топающую Несту. Я готова объяснить чуткость дочери тем, что она унаследовала мою кровь, но, по правде говоря, тугоухий пьяница, валяющийся у пустой бочки из-под эля, и тот услыхал бы, как по тропинке тяжело шагает прислужница принцессы. Она несет ивовую корзину. Уже смеркается, но я могу разглядеть на пухлом лице не свойственную ей улыбку.

– Доброго тебе дня, Сирен Эрайанейдд. И тебе, малютка. Какой она стала хорошенькой.

Я поднимаю брови. Неста тщится изобразить сердечность, но я вижу ее потуги насквозь, вижу так же ясно, как если бы смотрела сквозь дорогой стеклянный бокал, полный чистой озерной воды. Я не отвечаю на ее приветствие, и тем не менее она не снимает маску дружелюбия.

– Прости, что не навещала тебя столько долгих месяцев, пророчица. Моя госпожа любит, чтобы я всегда была при ней.

– А сама она не захотела прийти? – Насмешкой, заключенной в вопросе, я бросаю Несте вызов, но она, похоже, к нему готова.

– На сей раз, – говорит она, слегка понизив голос, – я действую по собственному почину. Моя госпожа не знает о моем желании переговорить с тобой. Я ускользнула от нее незаметно.

Мне трудно в это поверить, но я решаю подыграть ей, чтобы выяснить, что ей от меня надобно. Ибо Неста делает лишь то, что выгодно самой Несте, пусть и косвенно.

– Не желаешь ли присесть? – И я показываю на расстеленное на земле одеяло. Сейчас еще слишком тепло, чтобы развести костер, но на одеяле лежат подушки, так что на нем можно приятно отдохнуть. Пыхтя и тяжело дыша, Неста наконец опускается на красно-зеленую шерсть. Она улыбается Тануэн, которая смотрит на нее, решает, что эта женщина не представляет интереса, и возвращается к своим цветам.

Я сижу напротив Несты.

– Ты не из тех, кто наносит визиты просто так, – замечаю я. – Что же тебе от меня надо?

– О, ничего, – уверяет она. – То есть ничего лично для меня. Как я уже говорила, я нахожусь здесь без ведома моей госпожи, но я пришла к тебе ради ее пользы. И, думаю, также ради твоей. – Неста замолкает, чтобы собраться с мыслями, а может быть, для того, чтобы вспомнить выученную наизусть речь, затем продолжает: – Моя госпожа, по причинам тебе понятным, не чувствует, что может прийти к тебе сама. Однако это вовсе не означает, что она о тебе не думает.

– Думаю, у нее насчет меня есть свое мнение, но не уверена, что нуждаюсь в том, чтобы кто-нибудь мне его передал.

– И все же ты находишься… в непростом положении…

От этих слов я не выдерживаю и смеюсь. Тануэн смотрит на меня и улыбается, а наша гостья злобно хмурится.

– У тебя немало талантов, Неста, я это признаю. Но дипломатический дар не входит в их число. Быть может, принцессе следовало вместо тебя послать ко мне своего брата, чтобы лить в мои уши медовые слова.

– Повторяю, принцесса не знает, что я к тебе пошла. – В голосе служанки звучит обычная сварливость. Чувствуется, что ее терпение уже на пределе. – Я пришла только потому, что хочу услужить моей принцессе. А еще я хочу поговорить с тобой как одна ведьма с другой.

Теперь хмурюсь я.

– Я, может быть, и ведьма, а ты мастерица готовить зелья и припарки, но не путай свои навыки с моим даром, прислужница принцессы! Я бы не унизилась до того, чтобы нашептывать черные слова, которые ты называешь магией. Это гнусное и опасное искусство. Ты мне не ровня и никогда ею не будешь.

Неста ерзает на своем объемистом заде, ее неистовая ненависть ко мне так и рвется, так и просится наружу, но настоятельная необходимость, заставляющая ее оставаться со мной любезной, продолжает держать эту ненависть под спудом.

– Прости меня, – с притворной улыбкой говорит она. – Горячее желание склонить тебя на свою сторону сделало меня бестактной. – Она мнется и несколько мгновений молча наблюдает за Тануэн. – Она очень похожа на тебя. И все же в ней есть что-то и от ее отца. Это очевидно всем, – добавляет она, снова устремляя на меня взгляд поросячьих глазок, видимо, для пущей убедительности.

– Ни для кого не секрет, кто ее отец.

– Верно. И моя госпожа это приняла.

– А разве у нее был выбор?

– Она… допустила, чтобы все было так, как есть сейчас.

– Разве могла она этому помешать?

– Она могла бы воздвигнуть между тобою и своим мужем еще больше препятствий. Сделать так, чтобы он навещал тебя не столь часто. Найти новые способы помешать ему приходить к тебе.

– Еще больше препятствий? Новые способы? Ты провозглашаешь правду с каждым сказанным словом, несмотря на все потуги скрыть ее. Принцесса мирится с любовью принца Бринах ко мне и его желанием быть со своею дочерью, потому что другого выбора у нее нет.

– Она терпит такое положение дел с достоинством, как и подобает принцессе!

– И что, я должна быть ей за это благодарна?

– Неужто тебя не мучает совесть за то, что ты украла чужого мужа?

– Принц Бринах – не чье-то имущество, которое можно украсть. Он может дарить свою любовь той, кому пожелает. И проводит время со своим ребенком, как и любой любящий отец.

– А любая любящая мать, несомненно, хочет наилучшей судьбы для своего ребенка.

– Разумеется. В этом я не отличаюсь от других матерей.

– И тем не менее, возможно, ты не видишь, что сама мешаешь возможному благу дочери. Не даешь ей занять место, которое подобает ей по праву рождения.

Вот мы и добрались до сути. То, что она сказала сейчас, – не пустые слова, и Неста видит, что я это почувствовала.

– Я желаю всего самого лучшего для своей дочери, это мое заветное желание. Я все делаю, чтобы она хорошо питалась, была хорошо одета и всегда чувствовала мою любовь. Она ни в чем не нуждается и учится тому, чему должна учиться.

– Верно, ты учишь ее быть прорицательницей. И ведьмой. Чтобы жить на отшибе, как живешь сама. Чтобы пойти по твоему пути, однако…

– Однако что? Выкладывай то, что пришла мне сказать, Неста Мередит, пока эти слова не застряли в твоей глотке и не задушили тебя.

– Существует способ проявить истинное благородство и великодушие по отношению ко всем, кто имеет касательство к этому делу. Способ сделать жизнь принца легче. Способ сделать жизнь принцессы счастливее. И дать твоему драгоценному ребенку жизнь, достойную особы королевских кровей.

Неста ждет, когда я до конца пойму, что она предлагает. При мысли об этом у меня пересыхает во рту. Сердце начинает учащенно биться. Хоть бы мое лицо не выдало от гнева. И моего страха.

– Ты пришла сюда, к моему дому, чтобы сказать: я должна отдать моего ребенка? Отдать ее Венне?

– Подумай об этом. Не позволяй сердцу управлять тобой. В жилах твоей дочери течет королевская кровь. Она дочь Бринаха. И ты, и я знаем, что принцесса Венна никогда не подарит ему наследника. А он обожает твоего ребенка. Она его принцесса. А моя госпожа вовсе не так холодна, как тебе хочется думать. Ее страстное желание иметь ребенка лишь отчасти порождено стремлением упрочить свое положение. Она женщина, и она жаждет ребенка, которого сможет держать на руках, любить и лелеять как мать. Она готова взять дитя мужа в свой дом, воспитать ее как собственную дочь, несмотря на то, от кого она…

– Несмотря на то, от кого она родилась! – Я больше не могу сдерживаться и вскакиваю. – На одном дыхании ты сначала просишь, чтобы я рассталась с тем, что моему сердцу дороже всего, и тут же пронзаешь его шипами своих признаний! Как может Венна полюбить дитя, как две капли воды похожее на женщину, которую ее муж желает и страстно любит? Как я могу отдать дочь, свою плоть и кровь в это змеиное гнездо, в котором никто не примет ее как родное дитя и все всегда будут смотреть на нее как на то, чего следует опасаться? Как на существо, пришедшее из другого мира? Я бы не согласилась обречь дочь на такое существование ни за какое золото, ни за какие меха и дорогие шелка, которые могло бы дать ей то привилегированное положение, о котором ты толкуешь. Ты говорила о месте, которое она должна занять по праву рождения. Так вот, это место здесь. Рядом со мной! Она прирожденная ведьма, магический дар у нее в крови, даже ты можешь его увидеть. И я выращу ее как будущую прорицательницу, ибо именно это и написано у нее на роду!

Лицо Несты застывает, губы сжимаются в тонкую линию. Взгляд становится непроницаемым. Она отводит глаза и сутулится, словно признав свое поражение.

– Я вижу, тебя не переубедить, – тихо говорит она. – Ты не согласишься на мое предложение даже ради блага своего ребенка.

– Именно ради блага моего ребенка я и отказываюсь его принять.

Она медленно кивает.

– Я надеялась вернуться к моей госпоже с вестью, что моя миссия увенчалась успехом. – Она скалится, стараясь придать улыбке что-то похожее на грусть. – Только представь себе, как известие о твоем согласии обрадовало бы ее бедное сердце! Все эти годы Венна была мне хорошей госпожой, она никогда не унижала меня, всегда была добра. Я даже думаю: она питает ко мне привязанность. Я так надеялась принести ей радостную весть и увидеть, что она снова счастлива.

– Каждая из нас – хозяйка собственного счастья. Мы должны добывать его себе сами, а не искать у других.

Неста неуклюже встает.

– Я вижу, ты не желаешь рассматривать мой план, несмотря на все преимущества, которые он мог бы дать, и мне ясно, что ты отказываешь не из стремления досадить моей госпоже, а из любви к своему ребенку. Я считаю, ты не права и твоей дочери было бы лучше жить рядом с принцем, но я не могу отрицать, что твои намерения чисты. Ты действуешь так, как велит тебе совесть.

– Вот именно, – говорю я и инстинктивно встаю между Нестой и Тануэн.

Прислужница принцессы поднимает с одеяла ивовую корзинку с округлой ручкой и протягивает мне. Ее содержимое прикрыто подоткнутой тряпицей.

– Возьми хотя бы этот дар, чтобы я знала, что, несмотря на мое… разочарование, между нами не осталось вражды. Ты, моя провидица, можешь считать, что я тебе не ровня, но ты же не будешь отрицать, что мы обе – женщины, зависящие от тех, кого мы любим и стремящиеся к их благу. Вот возьми, тут пиво и медовый пряник для тебя и ребенка.

Мне ничего не нужно от Несты, но я не хочу еще больше разжигать неприязнь, которую она ко мне питает. Я протягиваю руку к корзинке, но когда я уже готова ее взять, Тануэн вдруг перестает играть и устремляет взгляд на меня. Ее ясные, блестящие глазки широко раскрыты и настороженны, и когда она так пристально смотрит, мне неожиданно и незвано является видение, яркое и четкое, хотя длится оно лишь мгновение. Я вижу алое небо, кроваво-красный цвет боли и черные побеги чудовищного плюща, затягивающиеся все туже и туже, высасывающие из сумерек весь воздух, несущие с собою смерть. У меня перехватывает дыхание, и я отдергиваю руку.

– Что же это за дар? В этой корзинке заключены боль и смерть!

Лицо Несты мрачнеет, и она открывает было рот, чтобы что-то сказать, но ее слова заглушает громкий топот копыт – к моему дому подъезжают Хивел и еще один воин. Капитан принца соскакивает с седла с проворством, удивительным для такого крупного мужчины. При мне уже нет стража, охраняющего меня и день и ночь, но Хивел при всяком удобном случае по-прежнему заглядывает, чтобы удостовериться, что мне ничего не грозит.

– Что за странные вещи тут творятся?

Он знает: я не доверяю Несте, да и она никогда не делала секрета из своей ненависти ко мне. Возможно, кто-то доложил ему, что она направилась к моему дому.

Неста пятится.

– Я просто навестила Сирен Эрайанейдд, чтобы передать добрые пожелания моей госпожи.

– Ха! – рычит Хивел. – Что-то мне трудно в это поверить!

– Лгунья! – яростно выкрикиваю я. – Ты утверждала, будто принцесса ничего не знает о намерении предложить мне рассмотреть твой жестокий план. А когда я отказалась слушать, ты попыталась причинить мне вред.

– Это неправда! – восклицает она. – Я пришла с добрыми намерениями. Я принесла тебе медовый пряник, который испекла сама…

– А какой яд ты положила в мед?

– Никакой! Смотри сама…

Она убирает тряпицу и отламывает кусок медового пряника, прежде чем кто-либо успевает ее остановить. Неста, громко чавкая, жует, потом глотает. Мы все смотрим на нее, ожидая, что ей станет худо, но ничего не происходит.

– Видите? – насмешливо говорит она. – Вы обвинили меня напрасно. И принцесса непременно об этом узнает. Поклеп, который вы на меня возвели, вам даром не пройдет.

Она пытается уйти, но Хивел преграждает ей путь.

– С чего это ты так торопишься удалиться, если твой приход к нашей пророчице был продиктован такими добрыми намерениями? А ну-ка, дай попробовать мне.

Он запускает руку в корзинку и отламывает от пряника еще кусок. Неста не пытается его остановить, но я вижу, как широко раскрываются ее глаза.

– Хивел, – предупреждаю я. – Не надо…

Но он уже задумчиво жует. Потом пожимает плечами.

– И верно, добрый пряник. Попробуй…

Он берет корзинку и снова опускает в нее руку, желая отломить кусок пряника для меня. Но на сей раз он вскрикивает, хмурится и отдергивает руку.

– Это еще что? – вопит он.

Две крошечные ранки, аккуратные и глубокие, краснеют там, где его плоть пронзили зубы гадюки. Начинается переполох. Хивел ругается на чем свет стоит, бросив корзинку на землю и сжимая правую руку левой. Приехавший с ним воин соскакивает с коня, но не знает, что делать. Змея выползает из брошенной корзинки и ползет к Тануэн.

– Ребенок! – вскрикивает Неста.

Но у меня нет страха. Моя дочь смотрит, как гадюка проползает по ее босым ножкам, но она не плачет и не кричит. Тануэн инстинктивно понимает, что к этому существу должно относиться с почтением и что оно не причинит вреда, если его не напугать. Воин же этого не знает и мгновенно выхватывает и заносит меч. Я хочу спасти бедное создание, но прежде чем успеваю остановить воина, он рассекает змею. Хивел тем временем корчится на земле, пытаясь достать из-за пояса нож, чтобы вырезать яд, но не может этого сделать из-за слишком сильной боли.

– Это не обычная змея! – ревет он. – Гадюки так не кусают! Эта ведьма ее заколдовала.

Я падаю рядом с ним на колени и, достав собственный нож, разрезаю плоть вокруг ранок, которая уже стала фиолетовой. Но Хивел прав – это не обычный яд. Неста сделала что-то, чтобы придать ему больше силы, использовав черную магию, действенную и мощную. Я понимаю, зачем ей это было нужно – змея должна была вонзить клыки в мою руку, и Неста знала: чтобы забрать мою жизнь, понадобится нечто более смертоносное, чем простая гадюка. Я слышу, как она неуклюже топает где-то сзади, пробираясь сквозь высокую траву. Но далеко она не убежит. Воин скоро схватит ее, и тогда ее потащат на остров на суд принца. Так что меня сейчас заботит не Неста, а Хивел.

– Лежи смирно, – приказываю я, когда он пытается встать.

– Я еще никогда в жизни не смотрел в лицо смерти лежа! – возражает капитан.

– На сей раз ты должен лежать! – И я силой укладываю его обратно на траву. – Не двигайся, Хивел. Если будешь метаться, яд распространится по твоему телу быстрее.

Я успокаиваю разум. Я должна призвать на помощь свою ведьминскую силу и колдовством перебить злые чары Несты, но на это нет времени. И нет времени приготовить зелье, которое могло бы его спасти. Нет времени призвать на помощь наших старых богов. Нет времени исправить содеянное зло. Кисть Хивела начинает источать зловоние, а рука до самого плеча стала темно-коричневой.

– Эта карга прикончила меня! – кричит он сквозь стиснутые зубы.

– Нет! Просто дай мне время…

– Времени уже нет. – Он хватает меня за руку. – Сирен Эрайанейдд, эта смерть предназначалась тебе! Эта чертова баба принесла заколдованную змею, чтобы отправить к праотцам тебя. А-а!

Он замолкает, и лицо его искажается от боли. Я начинаю читать древнюю защитную молитву и спотыкаюсь на словах, которые хорошо знаю, ибо тороплюсь хоть как-то помочь капитану, хоть что-то сделать, чтобы облегчить его боль.

– Берегись! – рычит он. – Она пришла к тебе не сама – ее послала принцесса. Венна хочет твоей смерти, моя девочка. Будь настороже.

– Я постараюсь сделать все, чтобы меня еще долго защищал ты, Хивел, – говорю я, кладя руки на его сердце, призывая магию озера и саму Аванк прийти на помощь и избавить этого несчастного от страшной отравы, которая грозит заставить его замолчать навеки.

Он трясет головой, неистово мечась из стороны в сторону, на бороду изо рта стекает пена, глаза горят, он в гневе от того, что ему приходится умирать. Хивел всю жизнь был воином и борется до последнего вздоха.

– Силы небесные! Пусть эту ведьму предадут смерти, чтобы она не могла больше творить зло! Провидица, ни на мгновение не поворачивайся спиной к Венне: она всегда будет подстерегать тебя, занеся кинжал для удара! Принцу нужна ты. И его дитя. Ты не должна терять бдительности. Не должна. Дай мне слово!

– Но, Хивел…

– Дай мне слово!

– Даю слово!

Он колотит кулаком по земле, рыча, продолжая бросать вызов смерти. И в последние свои мгновения он не ищет утешения, не просит о жалости, а, салютуя, поднимает здоровую руку и зычно кричит летним сумеркам:

– За принца Бринаха! За моего принца! За принца Бринаха!

И пока свет жизни уходит из его глаз, этот боевой клич снова и снова отдается эхом от берегов озера.

Тильда

На третий день после Рождества Тильда, дрожа и чувствуя, как сосет под ложечкой, стоит на остановке в Ллангорсе и ждет автобуса, чтобы съездить в Брекон. Она думала о том, чтобы попросить Дилана отвезти ее или обратиться за помощью к профессору. Ей даже приходило в голову пойти к Лукасу в надежде, что он сможет ее выручить. Но в конце концов она решила, что должна поехать в одиночку. По многим причинам, в том числе и потому, что ей нужно доказать самой себе, что она может преодолеть страх перед ездой на машине.

Больше не нужно, чтобы меня держали за руку. Просто короткая поездка на автобусе, медленная и безопасная, и там, скорее всего, будет еще множество людей. Я должна стать независимой. Я могу это сделать. Ведь выдержала же я поездку на «Лендровере».

Однако когда автобус подходит к остановке, вместе с Тильдой в него заходят только два пассажира – уставшие от каникул и нахождения в одном месте подростки, которым, несомненно, не терпится на несколько часов оставить деревню с ее сонной жизнью. Тильда покупает билет и садится на одно из передних мест, поближе к водителю, мысленно ругая себя за то, что так нервничает, но замечая, что беспокоится меньше, чем ожидала. Возможно, это оттого, что автобус движется медленно и размеренно. А может быть, оттого, что, не считая появления призрака, поездка с Диланом в Брекон прошла неплохо. И все же Тильда знает – дело в другом. В ней произошла еще одна перемена. Затухание. Ослабление. Мучительное воспоминание о гибели Мэта уходит в прошлое. Ее скорбь потеряла остроту. От этого Тильде на мгновение становится грустно, как будто она теряет последнее, что у нее осталось от мужа, но грусть проходит. Так и должно быть. Уже пора.

Медленно проплывающий мимо окна сельский пейзаж по-прежнему заснежен, но он уже утратил свое праздничное очарование. Чувствуется, что толстый слой снега на полях и холмах стремительно съеживается и скукоживается вместо того, чтобы тихонько таять. В результате по краям грунтовых и асфальтовых дорог лежит серая грязь. Ветви деревьев почти сбросили снежные рукава.

Вторая причина, по которой Тильда решила поехать одна, – это цель, с которой она направляется в город. Смотритель музея был весьма удивлен, когда она позвонила ему ровно в девять утра, и заметил, что в это время года в музей приходит очень мало посетителей и желающих получить справки. Тильде пришлось постараться, чтобы уговорить дать ей разрешение поработать в архиве. Большинство сотрудников в отпусках, объяснил он, к тому же, поскольку сейчас мертвый сезон, многие экспонаты находятся на реставрации или проходят очистку. Тильда изложила ему свою просьбу, рассказав о том, что она художник-гончар, использующий в своем искусстве древние кельтские мотивы, что скоро будет выставка, на которой она собирается представить свои работы, и поэтому ей срочно нужно поискать в архивах упоминания об искусственном острове на озере Ллангорс, относящиеся к самым ранним временам его существования. В конце концов ее искренний интерес к предмету исследований и горячее желание раскопать забытые факты нашли отклик в душе профессионального архивиста, и он согласился помочь.

Я сказала, что приеду одна. Уверена, если бы я сказала профессору Уильямсу, что собираюсь сделать, он захотел бы отправиться со мной, а я не могу так рисковать, ведь, увидев двух посетителей, хранитель музея может и передумать допускать меня в архивы.

Она чувствует себя виноватой из-за того, что не посвятила Уильямса и Дилана в свои планы, ведь они оба проявили такое понимание, так ее поддержали. Но в этом-то все и дело; это и есть третья причина ее желания отправиться в музейные архивы одной. Ведь если браслет (или гривна, как она теперь должна называть это украшение) вызывает у нее такую ошеломительную реакцию, что, если в коллекции музея найдется еще один простой с виду предмет, который войдет с ней в контакт таким же образом? Тогда она должна будет позволить этому контакту состояться и отреагировать на него. И главное, она должна суметь не потерять контроль над ситуацией. Тильда уверена: если будет одна, это получится у нее лучше.

Поездка занимает всего двадцать минут, но Тильда все равно чувствует облегчение, когда автобус останавливается в одном из заездных карманов, находящихся рядом с главной стоянкой. Выходя, она обнаруживает, что ладони вспотели, а костяшки пальцев побелели от того, что она сжимала во время поездки кулаки. Короткий путь до музея, который замерзающая Тильда проделывает пешком, немного успокаивает ее. Улицы пустынны, разве что иногда попадаются владельцы собак, прогуливающие своих питомцев, или осоловелый отпускник, несущий из круглосуточного супермаркета продукты, чтобы пополнить запасы, оскудевшие за праздничные дни. Тильда едва замечает любопытные взгляды, которые иногда кидают на нее редкие прохожие. Ее волосы в основном спрятаны под теплой шапкой, а пальто и шарф хорошо скрывают остальное. Только те, кто проходит по тротуару совсем близко, могут рассмотреть странную бледность ее кожи и поразительную прозрачность глаз. Как и ожидала, в музее она оказывается единственной посетительницей. Сидящий за стойкой администратора смотритель музея мистер Рейнолдс поднимает глаза, видит Тильду, чуть заметно реагирует на ее внешность, но тут же спохватывается и растягивает губы в хорошо отработанной улыбке.

– Доброе утро, – говорит он мелодичным молодым голосом, хотя видно, что по возрасту он уже близок к пенсии. Он высок, угловат, и по его худому лицу видно, что он всю жизнь посвятил внимательному чтению архивных документов. – Вы миссис Фордуэлз?

– Пожалуйста, зовите меня Тильда.

Она протягивает ему руку, он коротко пожимает ее и тут же пускается в смущенный монолог, как при первом знакомстве с нею делают многие люди, чтобы скрыть смутное беспокойство, которое вызывает у них ее внешность.

– Как я уже говорил вам по телефону, у нас редко бывают посетители в первые дни после Рождества. Я сегодня открыл музей только потому, что у меня есть неотложные дела, а раз я все равно здесь, то можно открыть музей и для публики. А теперь я могу попросить вас заплатить три с половиной фунта за входной билет?

– Конечно. – Она неловко отсчитывает деньги озябшими пальцами. – С вашей стороны очень любезно пустить меня в архив. Я вам очень благодарна.

– Мы затем и поставлены, чтобы оказывать людям посильную помощь, и, боже мой, если бы мы не помогли местному художнику по керамике черпать вдохновение в нашем наследии, то можно было бы сказать, что мы плохо выполняем свою работу, вы согласны? Вы сказали, что интересуетесь историей озера Ллангорс?

– Да, и тамошним искусственным островом. Мне бы очень хотелось узнать побольше о тех людях, которые жили там незадолго до того, как он был атакован войском Мерсии.

– О, Этельфледа нанесла по нему жестокий удар. Вы знали, что после этого на острове никто не селился?

– Насколько я понимаю, все постройки на нем были уничтожены, сожжены до основания, верно?

– Их можно было бы отстроить заново. Ведь сам-то остров не пострадал. Да вы наверняка видели его. Думаю, все дело в воспоминаниях о произошедшей там резне. Столько убитых. Так что потом ни у кого уже не возникло желания снова его заселить. Сейчас я на пять минут закрою щеколду на входной двери, чтобы проводить вас вниз. – Он запирает дверь, достает внушительную связку ключей и планшет с зажимом для бумаги с несколькими листками и ручкой. – Пожалуйста, следуйте за мной.

Смотритель быстро идет впереди сквозь основную экспозицию. Тильде приходится почти бежать, чтобы поспеть за ним. Проходя мимо экспонатов, они все больше погружаются в историю: вот позади остался викторианский школьный класс, потом собрание сельскохозяйственных орудий, затем предметы, повествующие о жизни пастухов, пасших овец в горах, и гуртовщиков, перегонявших скот. Время как будто сжимается, и, наконец, они спускаются в подвал.

– Обычно, – объясняет мистер Рейнолдс, – артефакты и предметы экспозиции, относящейся к истории озера времен раннего Средневековья, выставляются в голубом зале на втором этаже, но сейчас там идет косметический ремонт. На это время мы перенесли все экспонаты в хранилище и пользуемся случаем, чтобы быстро привести некоторые из них в порядок.

Он останавливается перед манекеном, одетым в средневековое платье из грубой шерсти и плащ с капюшоном.

– Бедной старой Мэйр не повредила бы обработка средством от моли. Не думаю, что настоящим обитателям острова моль досаждала так, как она досаждает нам!

– В самом деле?

Он качает головой.

– В те времена было холоднее, чем сейчас, а тогдашние жилища продувались сквозняками и страдали от сырости. Ну, вот мы и пришли.

Смотритель включает свет, и взору Тильды открываются большие щиты, на которых художники изобразили, как, по их мнению, выглядели жилища, стоявшие на искусственном острове в десятом веке. Здесь же стоят еще три манекена, одетые примерно так же, как Мэйр, застывшие в обескураживающе реалистичных позах, как будто они терпеливо ждут, когда их приведут в порядок и снова выставят на основной экспозиции музея. В дальнем конце зала хранятся помещенные в коробки и снабженные этикетками части коллекции и стоят несколько витрин с фрагментами керамики, украшений и оружия.

– Думаю, это может представлять для вас особый интерес, – говорит Рейнолдс, убирая кипу листков бумаги со стекла одной из витрин. – Здесь выставлены некоторые особенно красивые образцы кельтских плетеных узоров. И потрясающий фрагмент шитой золотом материи, найденный на острове.

Тильда старается слушать его, делая вид, что ей интересно, но она не может оторвать взгляд от главного экспоната, который стоит справа у стены подвального зала.

– А, я вижу, вам понравилась наша лодка, – в голосе мистера Рейнолдса звучит нескрываемая гордость. – Она так замечательно сохранилась. Дерево, из которого она сделана, затвердело до блеска от стольких веков пребывания в воде.

– Это невероятно. Неужели ей и впрямь более тысячи лет?

– Согласно углеродному анализу, да, а в таких вещах наука редко совершает ошибки. Думаю, мы можем с уверенностью сказать, что наша Мэйр могла ловить в озере рыбу как раз на подобной лодке. – Он смотрит на часы, потом протягивает планшет с бумагой Тильде. – Будьте добры, распишитесь вот здесь. Мы стараемся свести бумажный документооборот к минимуму, но нам все же нужно, чтобы те, кто работает в музее и архиве, заполняли кое-какие бланки и ставили подписи, без этого никуда. Вот здесь и здесь. Просто напишите свое имя и подпишитесь под адресом, который вы продиктовали мне по телефону. Если наша лодка вдруг пропадет, мы знаем, куда и к кому обращаться, вы со мной согласны?

Он весело смеется над своей шуткой и торопливо уходит обратно наверх, чтобы поскорее отпереть дверь музея на тот случай, если появится еще какой-нибудь посетитель.

– Подниметесь, когда закончите работу, – кричит он, обернувшись к Тильде, и закрывает за собой противопожарную дверь в подвал.

После его ухода Тильда снимает пальто и вешает на спинку ближайшего стула, потом подходит к узкой долбленой лодке. От долгого пребывания в воде дерево приобрело насыщенный коричневый цвет, и Тильде кажется, что оно скорее светится, чем блестит. Рисунок волокон древесины хорошо виден, он мягок и текуч. Похоже, это та самая лодка, которую она видела на озере. Та, в которой она впервые увидела Сирен. Ее длина составляет что-то около десяти футов, а ширины хватает как раз для того, чтобы в ней мог сидеть человек. Находящаяся рядом с лодкой табличка с пояснениями гласит: в лодке могли поместиться три человека, и она очень низко сидела в воде. Тильда уже слышит хорошо знакомый ей далекий звон. Гривна лежит в кармане, но она не решается ее достать из страха повредить экспонаты. Она осторожно касается кончиками пальцев гладкого края лодки. Он теплый на ощупь и кажется твердым, как камень. Корпус вибрирует, словно камертон при ударе, и гудение дерева отдается эхом тех древних времен, когда на лодке плавали по озеру. Тильде кажется, будто она слышит плеск разрезаемой воды. У нее начинает кружиться голова, и она быстро отходит от древней долбленки.

Не распыляйся. Помни, что ты должна искать.

Как ни соблазнительно провести отведенное время, входя в контакт с лодкой, в распоряжении Тильды есть только несколько часов, и стоящие на полках книги и папки говорят ей, что придется попотеть. Она начинает изучать названия на корешках, ища что-нибудь, содержащее данные о разграблении острова и о тех пленниках, которых захватили воины королевы Этельфледы.

Кто же выжил? Была ли среди них Сирен? Был ли у нее ребенок? И если был, то смогло ли дитя, девочка или мальчик, спастись? Или ребенок тоже погиб?

Тильда предполагает, что принц, для которого и были воздвигнуты искусственный остров и стоявший на нем дворец, по-видимому, погиб в бою. Во всяком случае, каких-либо упоминаний о том, что он пережил разгром острова, нет. Известно лишь, что его жена, принцесса, оказалась среди пленников.

Но кто еще? Кто еще?

Тильда снимает с одной из полок коробку для архивного хранения документов, надпись на которой гласит, что содержащиеся в ней копии документов и сопровождающие их переводы на современный английский язык относятся к истории озера 900–920 годов. Пододвинув стул к кажущейся наиболее крепкой витрине для экспонатов, Тильда раскладывает пыльные бумаги и папки на стекле и начинает читать переводы, ища какие-либо упоминания о жителях острова и его окрестностей, о пленниках, захваченных войском Этельфледы и – если повезет – о прорицательницах и ведьмах. Стрелки часов с простым циферблатом, висящие на дальней стене, отсчитывают час. Затем второй. Тильда продолжает искать, стараясь складывать документы в коробку в том же порядке, в каком они лежали, делая заметки в тетради, когда попадаются упоминания о деталях, которые кажутся ей относящимися к делу. Но она так и не находит ничего нового помимо тех сведений, которые откопал для нее профессор Уильямс. Стул вскоре начинает казаться ей страшно неудобным, и Тильда начинает жалеть, что взяла с собой только бутылку воды. Она то и дела натыкается на ссылки на «Англо-саксонские хроники». Известно, сколько людей было пленено и куда их отправили, но на этом след обрывается. Она вздыхает и потягивается, пытаясь размять ноющую спину.

Ничего. Ни одной подсказки. Ни единой.

Тильда снова поворачивается к лодке – та прекрасна в своей простоте, а тысячелетний возраст придает ей внушительный вид. Тильда не может устоять перед соблазном дотронуться до нее еще раз.

– Неужели ты принадлежала Сирен? – спрашивает она вслух, и ее голос кажется на удивление громким в тишине подвала. Внезапно ее охватывает желание залезть в лодку. Она боится, что мистер Рейнолдс поймает ее на столь вольном обращении с таким бесценным экспонатом, но ей сразу становится ясно – она должна это сделать. Тильда снимает обувь и осторожно залезает в неглубокую узкую выдолбленную полость, надеясь, что стойки, на которых установлена лодка, достаточно прочны, чтобы выдержать ее вес. Раздается настораживающий скрип, но когда Тильда садится неподвижно, лодка перестает качаться. Когда долбленка возобновляет пение, глаза Тильды затуманиваются, и у нее вновь начинает кружиться голова.

Совсем как с гривной. Может быть, надеть ее? Посмею ли я?

А что, если совместное действие гривны и лодки окажется слишком сокрушительным? Эта мысль, казалось, должна ужаснуть ее, но нет. Тильде вдруг становится ясно, что нужно делать. Она точно знает, как получить ответы на свои вопросы. Медленно вдохнув и выдохнув, она вынимает гривну из кармана и надевает на предплечье. Тильда продолжает сидеть с открытыми глазами, напрягая все силы, чтобы противостоять ощущению, будто неведомая сила вращает ее и шатает из стороны в сторону, и неясным звукам, которые обрушиваются на нее. Она чувствует ужасную сухость во рту. На лбу выступает испарина. Лампы в подвале начинают мигать, потом их искусственный свет сменяется белым сиянием, таким ярким, что Тильда вздрагивает. Пальцы начинает покалывать, и это ощущение быстро усиливается, доставляя неудобство.

Ну все, я готова. Покажи мне. Покажи мне ребенка Сирен. Покажи мне, что случилось.

Тильда закрывает глаза.

И начинается мощная атака на ее органы чувств – она видит неясные лица, деформированные фигуры животных, слышит жуткие звуки и искаженные слова. Мелькает ужасное лицо ведьмы из раскопа, и Тильда чуть было не открывает глаза, но этот образ тут же исчезает. Тильда заставляет себя держать глаза плотно закрытыми – только так она может увидеть то, что ей нужно. Она силится разобрать что-то определенное в фантасмагории неясных пульсирующих образов, атакующих ее мысленный взор.

– Где ты? – шепчет она. – Где ты?

И хаос прекращается так же неожиданно, как и начался. Образы уходят, краски тускнеют и пропадают, остается только колеблющийся мягкий голубой свет. И в это освещенное пространство входит женская фигура. Она высока и стройна, в ее косы вплетены витые кожаные жгуты. Ее глаза подведены сурьмой, на коже видны татуировки.

– Сирен!

Сирен идет в сторону Тильды, ее пронзительные глаза сияют, приковывая к себе завороженный взгляд художницы, требуя, чтобы та продолжала смотреть. У Тильды перехватывает дыхание, когда она видит, что Сирен держит за руку маленькую девочку. Малышка спокойно идет рядом с матерью, ее серебристые волосы распущены, на губах играет счастливая улыбка. На мгновение мать и дочь останавливаются, потом картинка начинает колебаться и вибрировать, и в нее врывается громкий топот лошадиных копыт. Сирен отпускает руку девочки и хватается за живот. В ужасе Тильда смотрит, как ее руки заливает кровь, текущая неудержимым потоком, и Сирен, шатаясь, отступает назад, ее образ тускнеет, размывается и исчезает в темнеющей синеве. Девочка, оставшись одна, продолжает пристально смотреть на Тильду. Все звуки вдруг стихают. Видение становится четким и неподвижным. Одно блаженное мгновение Тильда смотрит в глаза дочери Сирен, чувствует свою связь с нею, и это чувство так сладостно, что на глаза ее наворачиваются слезы.

А потом все прекращается. Тильда открывает глаза, вытирает слезы рукавом и моргает, стараясь приспособиться к обычному освещению музейного подвала. Видение было таким четким, таким ярким и таким оглушительным, что она удивляется, почему на шум не прибежал мистер Рейнолдс.

Но он не мог ничего слышать. Разумеется, не мог. Это могла слышать только я. Я видела их. Видела их обеих.

По возвращении в коттедж Тильда чувствует себя совершенно обессиленной. Она звонит Дилану, чтобы отложить его приезд, ссылаясь на то, что слегка простудилась, потом долго стоит под душем в попытке избавиться от ощущения непреодолимого страха, которое видение оставило в ее душе. Она охвачена противоречивыми чувствами, мысли ее путаются. Ей бы следовало радоваться тому, что она увидела ребенка, маленькую дочку Сирен, но ее радость омрачена жестоким убийством предка. Тильда возвращается в студию и пытается начать работать, но у нее ничего не получается. Она снова и снова проигрывает в сознании увиденную сцену. Теперь она точно знает: у Сирен была маленькая дочь. И, судя по видению, девочка не погибла вместе с матерью.

Но значит ли это, что она уцелела после набега на остров? Или нет? Я по-прежнему этого точно не знаю.

Позже она выводит Чертополошку погулять. Она намеренно обходит озеро стороной: если ее увидит Дилан, получится неловко, к тому же сейчас Тильде хочется быть подальше от всего того, что стоит за озером. Ей хочется отдохнуть от напряжения, которое оно с собой несет. Они с собакой взбираются на вершину холма, следуя по дорожке, протоптанной в мокром снегу стадом овец. Они поднимаются почти час, прежде чем отдохнуть на осыпавшейся каменной стене на вершине. Вид, открывающийся на долину, великолепен, несмотря на то, что снег тает с каждой минутой. С такой высоты озеро кажется намного меньше, что позволяет Тильде взглянуть на происходящее со стороны. Отсюда могила в раскопе почти не видна, как будто ее никто никогда не находил и не раскапывал. Или как будто ее вообще никогда не существовало. Тильде жаль, что могила все-таки существует: в глубине души она знает – ей еще придется столкнуться с существом, которое там лежит. Оно не оставит ее в покое. Придется с ним побороться

Но не сегодня. Не сейчас.

Она сидит и любуется великолепным пейзажем, пока ее согревают многочисленные шерстяные одежки, затем возвращается в коттедж, чтобы подбросить дров в печь и камин и приготовить что-нибудь поесть.

Приходит ночь, но, несмотря на усталость, разум Тильды работает слишком напряженно, чтобы позволить ей погрузиться в сон. За час до рассвета она оставляет бесплодные попытки заснуть и встает. Чертополошка поднимает голову и виляет хвостом.

– Не вставай, девочка. Еще слишком рано. Я пойду заварю чай.

Но собака не желает оставаться в спальне одна и вслед за хозяйкой сбегает по лестнице на кухню. Тильда ставит чайник и, помешав кочергой угли в печи, подкидывает в нее еще дров. Поленья начинают тлеть, давая больше дыма, чем жара, потом огонь разгорается. Глядя на игру оранжевых языков пламени на фоне серой золы, Тильда думает, что же делать дальше. Она ушла из музея опечаленная, но полная надежды. Теперь она знает точно – у Сирен был ребенок, но его след не удастся отыскать, копаясь в тамошних архивах.

Но где еще можно поискать? Я пыталась читать перевод хроник мерсийского двора, но о пленниках там нет ни слова. Куча сведений о делах королевы Этельфледы, но о людях, захваченных во время набега ее войска на остров и его окрестности, никаких упоминаний нет.

Через открытую заслонку печи вылетает уголек. Тильда ищет его на полу перед печкой, но не находит. Где же он? Она уверена, что уголек упал где-то возле ее ног, но все равно его не видит. Учуяв запах паленой шерсти, она подходит к подушке Чертополошки и с удивлением обнаруживает, что уголек медленно прожигает дыру в ткани. Она поднимает подушку и швыряет его обратно в огонь. Как далеко он отлетел от печки! Тильда трет ткань подушки большим пальцем. В ней образовалась маленькая дырочка с обугленными краями, но ущерб невелик. Внезапно Тильду осеняет.

Ну, конечно! Я искала не в том месте! Те, кто писал о дворе королевы Этельфледы, ничего не говорят о пленниках, потому что их там просто не было.

Она вглядывается в окутывающую кухню мглу. Ноутбук по-прежнему стоит на столе, где она оставила его много недель назад.

Я давно не пыталась его включить. Будет ли он работать? Конечно, будет. Мне и нужно-то не больше часа. Проще простого.

Прежде чем передумать, Тильда хватает ноутбук, открывает и нажимает на кнопку. После паузы раздается тихое жужжание, и компьютер включается. Тильда осторожно отходит обратно к печке, кипятит воду, тихонько заваривает чай, как будто любое резкое движение с ее стороны может заставить компьютер отключиться. К тому времени, когда она наливает в чай молоко, экран уже показывает выбранные ею обои – фотографию солнца, заходящего за Бреконские горы.

А теперь мне нужен Wi-Fi. Значит, надо опять включить электропитание.

Тильда выходит в коридор и останавливается возле щитка. Она привыкла жить без электричества, и переключатель по-прежнему стоит в положении «выключено», в котором она оставила его много недель назад. Она закусывает губу, приказывая себе успокоиться. И сосредоточиться. Затаив дыхание, Тильда берется за рычаг и опускает его. Огни включаются. Давно забытый холодильник вновь начинает гудеть. Рядом с телефонной розеткой загорается огонек роутера. Но тут же раздается громкий хлопок, и все снова погружается во тьму.

Черт!

Тильда стоит в темном коридоре, подавляя желание громко завопить.

Как можно быть такой никчемной? Почему я не могу контролировать эту штуку? Ведь в доме профессора электричество не выключалось. И потом, я же сумела остановить падающую мачту прожектора. Так что включить в доме электричество и подавно должно быть легким делом.

И тут до нее доходит. При ней нет гривны. Она торопливо возвращается в спальню и берет украшение с прикроватной тумбочки.

– Ну, Чертополошка, – говорит она, проходя мимо собаки по дороге обратно в коридор, – сейчас мы его включим.

Решительным шагом Тильда идет прямо к щитку, держа гривну в левой руке, и опускает переключатель еще раз. Электричество включается опять. Тильда кивает.

Вот и хорошо. Хорошо.

Садясь за компьютер, она начинает думать, как не терять контакт с гривной и одновременно печатать на клавиатуре. Она не хочет класть украшение на стол, чувствуя потребность в его прикосновении к телу, однако ей не хочется надевать гривну. В конце концов она решает печатать, держа ноутбук на коленях. Несколько минут спустя она находит множество сайтов, касающихся истории Британии начала десятого века.

Столько информации! Чтобы просмотреть ее всю, понадобится вечность.

Тяжело вздохнув, Тильда начинает читать, пролистывая переводы документов один за другим, все время натыкаясь на что-то не имеющее отношения к ее теме. Она читает и читает, чувствуя, как глаза начинают немного слезиться от ставшей уже непривычной яркости экрана. Проходит полчаса. Потом час. Тильда снова кипятит воду и заваривает себе еще одну чашку чая, радуясь, что электропитание работает стабильно, но чувствуя себя обескураженной огромностью поставленной задачи. Чем дальше, тем больше она узнает о жизни людей в Уэльсе в начале десятого века. О ее трудностях, об опасностях, которыми грозили частые в то время набеги, суровые зимы и эпидемии. Она читает о том, во что люди одевались, какую музыку сочиняли и во что верили. Тильда как раз находит файл, в котором повествуется о набеге мерсийцев на островной дворец принца Бринаха, когда свет снова начинает угрожающе мигать.

Нет, только не сейчас. Только не сейчас.

Она продолжает читать и вновь натыкается на отрывок из «Англо-саксонских хроник», который отыскал для нее профессор.

– Тридцать четыре пленника, не считая самой принцессы, – читает Тильда вслух, обращаясь к дремлющей Чертополошке. – Да, я знаю, но кто были эти пленники? И были ли среди них дети?

Она читает дальше, но больше никакой информации нет. Она зашла в тот же тупик, что и в музее. Ничего. Она откидывается на спинку стула, чувствуя, как начинает ныть спина. Пытаясь отыскать выход, Тильда представляет себе маленькую группу крестьян, которых оторвали от родных жилищ. Наверняка они имели жалкий вид – люди, которые потеряли все, что имели. У многих из них убили родных. Их жизни превратились в кошмар. Их увели из Уэльса в Мерсию. Но сколько же времени они могли провести при дворе мерсийской королевы?

Строго говоря, они были рабами. А рабов могли продать. Так куда же их могли отправить? Какие королевства, какие города торговали с Этельфледой? Где она могла получить хорошую цену за невольников? Мне просто надо найти тех, кто их купил.

Тильда изменяет направление поисков, забивая в поисковую строку слова «рабы», «кимры», «Этельфледа» и «торговля». Перед ней открывается еще один массив данных, на первый взгляд не имеющий отношения к делу. Ее внимание привлекает страничка, на которой говорится о происхождении королевы Мерсии. Выясняется, что она была дочерью короля Уэссекса Альфреда Великого, родилась на юге Англии, где и жила до того, как ее выдали замуж за продолжателя династии королей Мерсии.

А это значит, что у нее остались крепкие связи в Уэссексе. И родственники.

Тильда изменяет район поисков на королевство Уэссекс, в состав которого входили несколько древних графств и старинный город Винчестер, откуда и происходил Альфред Великий, и натыкается на эссе о родне и потомках этого знаменитого английского короля. Оказывается, у Этельфледы были родные и двоюродные братья и сестры, и все они жили в Уэссексе. Внимание Тильды привлекает небольшой небрежно оформленный сайт, созданный поклонниками Альфреда Великого, который включает в себя рассказ о находившемся под Винчестером поместье родственницы короля и дает представление о повседневной жизни знати того времени. Среди записей о рождениях, браках, войнах и погребениях Тильда находит перевод краткого описания визита гостей из Мерсии.

Вот оно!

В нем говорится о том, что королева подарила своей уэссекской кузине четырех рабов. В 918 году, менее чем через два года после набега на остров Ллин Сайфаддан и его окрестности, Этельфледа отправила четырех молодых рабов двоюродной сестре Эгберте в ее поместье между Винчестером и Лондоном. Тильда, щурясь, вглядывается в монитор, ее глаза болят, зрение немного туманится.

– Ага! «Один молодой мужчина с рыжей бородой; один мальчик, не достигший еще и пятнадцати лет, но сильный…»

Слышится шипение, и экран темнеет.

– Нет! – Тильда поднимает глаза и видит: хотя электричество еще работает, лампы то вспыхивают ярко, то тускнеют и начинают мигать. – Только не сейчас!

Она глубоко дышит, зная, что не должна позволять себе расстраиваться, должна оставаться спокойной, хоть ей и дается это с трудом.

Мне нужно непременно узнать, кто еще был в этом списке! Ради бога, хотя бы еще несколько секунд!

Чертополошка встает с подушки и, подойдя к Тильде, тыкается носом в ее ногу.

– Я не могу заставить его работать! Не могу заставить эту чертову штуку работать! – Она встает, скрипя зубами. – Ну ладно, если мне надо ее надеть…

Тильда берет гривну и быстро надевает тяжелое кольцо на запястье. Она ждет. Ничего не происходит. Все тихо.

Слишком тихо.

Это вдох перед истошным криком.

Комната наполняется ревом неистового ветра, звуком, пришедшим из ниоткуда, какофонией, от которой Тильда вынуждена заткнуть уши. Чертополошка ныряет под стол. Тильда чувствует, как в лицо ей дует яростный ветер, но видит, что на сей раз в кухне ничто не сдвигается с места. Не падает на пол и не разбивается ни одна чашка, с полки не слетает ни единая книга, не колышутся даже раздвинутые занавески. Но на нее что-то давит, свирепая сила бросает ее из стороны в сторону. Однако эта сила действует только на Тильду, едва не вышибая из нее дух. Пронзительный шум нарастает. А потом перед ее взором встают лица. Два, три, десять… десятки лиц мелькают перед ней – одни смеются, другие плачут, но все глядят на нее пристально, пытливо, вопрошающе. И звучат голоса, произносящие неразборчивые слова и фразы на незнакомых языках, требующие от нее чего-то. Тильда боится, что сойдет с ума. Комната вращается или это вращается она сама? Тошнота подступает к горлу, кружится голова. Не в силах справиться со всем этим, она хватается левой рукой за гривну, готовая сорвать ее с запястья. Вдруг среди множества лиц Тильда различает одно знакомое. Бледное, красивое, решительное и спокойное, глядящее на нее пристально и с пониманием.

Тильда подавляет страх и заставляет себя отпустить гривну. Опираясь на стол, она выпрямляется, используя силу своего крепкого тела, чтобы стоять неподвижно.

– Довольно! – кричит она в водоворот. – С меня довольно!

На мгновение ей кажется, что из кухни вдруг выкачали воздух. Затем вспыхивает яркий белый свет. А потом наступает тишина. И все возвращается на свои места. Только ноутбук с тихим писком оживает.

Тильда тяжело опускается на кухонный стул и начинает лихорадочно искать на экране перевод документа, который читала, боясь, что он каким-то образом потерялся.

– Нет! Вот он, вот! «… один мальчик, не достигший еще и пятнадцати лет, но сильный и с зелеными глазами; женщина за тридцать, но с крепкими зубами; и девочка не старше трех лет от роду с похожими на стекло волосами и прозрачными глазами…»

Тильда откидывается на спинку стула, губы ее растягиваются в улыбке, но глаза наполняются слезами.

– Наконец-то я нашла тебя, – тихо говорит она. – Нашла.

Тильда

Надев утепленное белье и спортивный костюм, Тильда ловко заплетает косу. Дилан провел у нее ночь и все еще крепко спит. Она чувствует такое успокоение, такую радость, глядя на него, лежащего на кровати, родного, сильного, безмятежного.

И моего? Мой ли он? Неужели мы в самом деле так быстро прошли такой путь? Конечно, стоило бы испугаться, но я не боюсь. И это меня удивляет.

Дилан приехал вчера в сумерках на стареньком «Лендровере», буксуя в тающем снегу. Он привез эль и карри, которые они разделили между собой, сидя перед камином в гостиной. Тильде хотелось так много рассказать ему обо всем, что с ней произошло с тех пор, как они виделись последний раз, – о том, какие перемены вызывает в ней гривна и какие поразительные вещи она способна делать, когда надевает ее. Но сидя у камина, поедая восхитительную острую еду, расслабленная идущим от огня теплом и крепким горьким элем, она не могла заставить себя разрушить безмятежность момента. Не могла пуститься в объяснения необъяснимого.

И вместо этого Тильда рассказала Дилану о своем открытии, касающемся ребенка Сирен.

– Значит, ты действительно можешь быть ее потомком?

– Возможно.

Он улыбнулся.

– Значит, ты действительно можешь быть ведьмой?

Тильда попыталась найти какой-нибудь несерьезный ответ, который бы замаскировал тревогу, вызванную в ее душе этим вопросом, но ничего подходящего не шло на ум, и Дилан быстро отреагировал на ее молчание.

– Тильда? – Он подвинулся на диване так, чтобы видеть ее лицо. – Ты серьезно думала над этим вопросом, да?

Она покачала головой и отпила еще глоток эля.

– Это просто нелепо. И невозможно.

– Ну да, конечно. Так же невозможно, как нечто, отбросившее меня к стене. Или поджегшее эту комнату. Или заставившее опору прожектора упасть на меня.

Тильда быстро повернулась к нему.

– Опора стала падать из-за того, что… то есть кто лежал в раскопанной могиле.

– А это вроде была ведьма, верно?

– Хочешь сказать, что я такая же? Что я могу делать то, что наносит вред людям? Пугать их так же, как тот призрак?

– Да что ты! Нет, конечно, нет!

– Потому что иногда, когда люди находятся рядом со мной… с ними случается что-то плохое. – Тильда произнесла это, не осознавая, что говорит не только о Мэте, но и о Дилане. Но он, похоже, этого не заметил.

– Вздор.

– Ты не понимаешь. Речь не только о тебе. Мой муж, Мэт… то, как он погиб в автомобильной аварии…

– Тильда, авария – это не твоя вина.

– Но может быть… если во мне есть что-то дурное…

Он решительно положил руки ей на плечи.

– Послушай, многие люди чувствуют себя виноватыми, когда умирает тот, кого они любят. Это естественная реакция, и твоей вины, тут, конечно, нет. Смерть твоего мужа никак не связана с тем, что произошло на раскопках. Тебе это ясно? Просто с хорошими людьми иногда происходит что-то плохое, вот и все.

– Если бы ты знал, как мне хочется в это поверить. Я не чувствую себя… плохой. – Тильда колеблется, не зная, насколько она может открыться Дилану. Осознавая, как безумно прозвучал бы ее рассказ даже после всего того, что он видел сам. – То, что я почувствовала, когда надела эту гривну на руку… в тот раз, когда мы были в этой комнате вместе… Ну, в общем, я не почувствовала ничего… плохого. Было немного страшно, да. И, видит бог, ужасно странно. Но я не почувствовала ничего плохого… Ты понимаешь?

Он медленно кивнул.

– В тебе нет ничего плохого, Тильда. И если в этом браслете, то есть в этой гривне, ты обнаружила какое-то, не знаю, ну, скажем, волшебство, очевидно, что это должно быть нечто… чудесное. Как ты сама. – Он умолк, затем продолжил: – Должно быть, тебе очень не хватает Мэта. Наверняка тебе было нелегко начать здесь новую жизнь без него.

– Да, нелегко. Прошло много времени, прежде чем я почувствовала себя… в порядке. Знаешь, теперь я чувствую, что мое место именно здесь. Мне и раньше так казалось. А теперь я в этом уверена. И…

Дилан ждал, когда она продолжит, пристально глядя на нее, и Тильда чувствовала, как много для него значат ее слова.

– И в последнее время мне становится все легче, – сказала она с неуверенной улыбкой. – Теперь я чувствую себя по-другому.

Позже, когда Дилан заснул, она смотрела на него и думала, как дорог он ей стал и как много значат для нее его попытки понять происходящее. Тильда постепенно перестала думать о Мэте, и в этом ей помог Дилан. А значит, решила она, надо действовать. Действовать, чтобы защитить и себя, и его. Она знала, что Дилан захотел бы помочь, но она не станет подвергать его опасности. Если он будет рядом, над ним нависнет угроза, ведь недаром опора прожектора падала именно на него.

Спустившись на первый этаж, Тильда в нерешительности останавливается. Но она знает, что должна сделать. Завтра Лукас возобновит раскопки и достанет останки из земли. Так что она должна действовать сейчас. Она кладет золотую гривну в карман толстовки с начесом и надевает вязаную шапку. Чертополошка потягивается и начинает вилять хвостом.

– Ну хорошо, можешь пойти со мной, но началась оттепель – снега осталось мало, и ты уже не сможешь в нем поиграть, – предупреждает Тильда, потом садится на корточки и обнимает собаку. – Знаешь что? Мне не помешала бы сегодня твоя помощь.

Снег на узкой асфальтированной дороге, идущей по склону холма, уже растаял, но снежная каша все еще лежит на пастбищах и тропинках. Когда они добираются до огибающей озеро дорожки, начинает моросить. Надо было надеть водонепроницаемую куртку, думает Тильда, но потом решает, что толстовка не успеет промокнуть за тот час, который она планирует провести на открытом воздухе, к тому же Тильда может бежать быстрее, чем сейчас. Если Чертополошка и имеет что-то против моросящего дождя, она ничем этого не показывает и весело бежит рядом с хозяйкой.

Как хорошо снова бежать! Давайте, ноги, давайте! Шаг, толчок, вдох. Шаг, толчок, выдох. Шаг за шагом. Так и нужно подходить к решению проблем. Шаг за шагом.

Она бежит дальше. Все вокруг кажется теперь унылым, снег быстро растаял под дождем, и окружающий ландшафт из белого стал серым. На озере гуси выплывают на глубину, радуясь оттепели, растопившей лед, нисколько не возражая против того, что вода сейчас не блестит под солнцем. Длинноногая цапля пытается поймать рыбу на мелководье. Тильда повторяет про себя все, что узнала за последнюю пару дней. Сирен не пережила набег; надо согласиться, что во время видения в музее, Тильда видела ее смерть. У нее была маленькая дочь, и эту девочку взяли в плен и позже увезли в Уэссекс.

У нее были потомки. Это может быть правдой. Сирен и ее дочь – мои предки. Моя родня. И все это безумие, все, что связывает меня с этим местом – одинаковость рисунков на моих горшках и на гривне; мои видения; Сирен и даже то жуткое существо из могилы в раскопе – из-за того, что именно здесь все начиналось. Здесь мои корни, место, откуда взялась та безумная искра волшебства, которую я в себе чувствую. Сирен. Аванк. Озеро. Я. Здесь.

Мысль о том, что она – потомок женщины в лодке, женщины, которую она видит, когда надевает гривну на руку, объясняет все. Ей было предопределено поселиться в этом магическом месте. Предопределено вернуться к своим корням. Наверняка в эти края ее привело не случайное совпадение. Они с Мэтом приезжали сюда несколько раз, прежде чем купили коттедж, и каждый раз она чувствовала необъяснимое родство с этим местом. Родство, которое поражало Тильду, если учесть ее страх перед водой. Когда они отыскали Тай Гвин, коттедж показался ей идеальным местом, как будто он только их и ждал. Но тогда она отмахнулась от этого чувства, решив, что так чувствуют себя все люди после долгих поисков подходящего дома, когда наконец находят то, что по всем параметрам им подходит.

Но в моем случае дело было в другом – здесь и в самом деле мой дом.

А потом Чертополошка нашла гривну.

А я нашла Чертополошку? Или же это она нашла меня?

Начавшиеся в это время раскопки еще больше увеличили шансы на то, что между нею и прошлым установится крепкая связь. Призрак женщины, лежащей в могиле, был потревожен, и это заставило его отыскать Тильду.

Почему меня? Что связывало мою прародительницу с женщиной, найденной в раскопе? Должно быть, между ними произошло что-то важное.

Она останавливает, Чертополошка ждет, навострив уши.

– Нам нужно к могиле, – Тильда говорит это, обращаясь к собаке, но на самом деле ей просто нужно еще раз подтвердить намерение себе самой. – Завтра они увезут останки. И тогда джинна будет уже не загнать обратно в бутылку. Пожалуй, я лучше сойдусь с ней лицом к лицу сейчас, когда мне еще может помочь придавливающий ее камень.

И она сворачивает на тропинку, ведущую к месту раскопок. Оставшийся на тропинке снег ужасно скользок, а усилившийся дождь наверняка скоро промочит ее одежду. Она сплевывает воду, которая течет по лицу, и начинает бежать быстрее. Приблизившись к месту раскопок, Тильда чувствует облегчение – здесь никого нет. Надо думать, все археологи проводят время со своими семьями, празднуя Рождество, и не спешат возвращаться в раскоп, чтобы поднять останки. Есть что-то жуткое и зловещее в пустом шатре, оставленном всеми раскопе и чувстве одиночества, которым пропитано это место. Тильда старается отогнать от себя зарождающийся в душе страх.

У меня нет времени, чтобы нервничать и пугаться. Я должна это сделать. Это существо должно убедиться, что ему меня больше не напугать. Что придется оставить меня в покое. Я готова ему противостоять. Я отнюдь не так беззащитна, как оно думает.

Она добегает до могилы. Лукас накрыл ее полиэтиленовой пленкой, закрепленной колышками для палатки и придавленной по углам увесистыми камнями. Земля вокруг раскопа превратилась в ужасное месиво из-за работы археологов, последовавшего затем сильного мороза, сменившей его оттепели и теперешнего ливня. Чертополошка стоит, прижавшись к Тильде, ее тело напряжено.

– Все будет хорошо, девочка, вот увидишь, – уверяет Тильда, надеясь, что собака не чувствует того беспокойства, которое владеет ею самой.

Она вытаскивает из земли колышки, убирает камни и снимает с могилы пленку. В тишине раннего утра полиэтилен громко шуршит, когда она сворачивает его в неопрятную груду. Теперь виден большой плоский камень, которым придавлены останки. Тильда подавляет дрожь, которая охватывает ее при мысли, что означает этот камень и о том, что здесь, видимо, случилось.

А что теперь? Я что, буду стоять здесь и говорить… с чем?

Она ждет, удивляясь тому, что сейчас ей хочется, чтобы жуткий призрак явился ей, встав из могилы. Потому что если он не явится, она не сможет сойтись с ним лицом к лицу. У нее начинает сосать под ложечкой. Так легко поддаться страху. Повернуться и убежать, выбрав кратчайшую дорогу к дому.

Но я не могу.

Тильда на мгновение закрывает глаза, пытаясь представить себе Сирен.

Ты здесь? Ты мне сейчас нужна. Мне нужна твоя помощь. Разве не этого ты хочешь? Разве не для этого ты привела меня сюда? Где же ты?

Она снова открывает глаза. Ничто не шевелится, кроме дикой утки, крякающей в тростнике. Чувствуя, как сжимается сердце, Тильда понимает, что надо сделать. Если она хочет побороться с тем существом, что лежит в могиле, придется выпустить его на волю. Она спрыгивает в раскоп и опускается на колени на вязкую землю. Чертополошка начинает скулить. Не обращая на нее внимания, Тильда обеими руками берется за край камня и тянет изо всех сил. Но тот не сдвигается ни на сантиметр. Она пытается еще раз, ругаясь и кряхтя.

Он не двигается. Черт. Мне нужен рычаг.

Она оглядывается по сторонам и видит инструменты, прислоненные к штабелю досок, сложенных у ограждающего место раскопок забора. Вот метла, но ее ручка сделана из дерева и наверняка сломается, если попробовать поддеть камень. Рядом виднеется лопата с острым стальным штыком, но вряд ли она выдержит.

– Смотри-ка, Чертополошка, вот это подойдет. Кирка. То, что нужно. – Тильда знает, что говорит до нелепости веселым тоном.

Но эта веселость никого не обманывает.

Снова спрыгнув в раскоп, она просовывает конец кирки между камнем и землей, затем встает на ее рукоятку, пытаясь сдвинуть камень с места. На сей раз он немного поддается. Недостаточно, чтобы открыть зияющую под ним дыру, но достаточно, чтобы чуть-чуть сдвинуть его в сторону. Но если применять этот метод, Тильде понадобится больше времени и энергии, чем есть в ее распоряжении, чтобы полностью открыть могилу. Она отступает в сторону, вытирая мокрым рукавом дождь и пот. Ничего не поделаешь, чтобы сдвинуть камень с могилы, придется использовать гривну.

Тильда расстегивает молнию на кармане толстовки и достает украшение. На ней нет перчаток, и она сразу же чувствует исходящую от золота пульсирующую энергию. Она в нерешительности останавливается, усомнившись, что у нее получится взять под контроль магическую силу и использовать в нужном направлении. В кухне коттеджа она едва сумела ее обуздать. Тогда она была дома, а сейчас стоит у могилы той, которая желает ей зла. Костюм для бега промок до нитки, и Тильда начинает дрожать.

– Глупости, – говорит она вслух. – Я озябла, устала и боюсь. Так что надо начать и кончить.

С этими словами она надевает гривну на запястье. Благодаря начесу на толстовке удается продвинуть украшение повыше. Она надеется, что гривна не упадет. И сразу же Тильда чувствует себя так, будто начинает кружиться на карусели. Но она твердо стоит на неровной земле и снова поднимает кирку. На сей раз перед ней пульсирует цветной огонек.

Ничего себе. Наверное, такими бывают наркотические галлюцинации. Просто не обращай внимания, только и всего. Сосредоточься.

Подсовывая кирку под камень, Тильда слышит биение собственного сердца, прерывистое и учащенное. Но она не обращает на это внимания, сосредоточившись на тяжелом камне, веля себе использовать силу, заключенную в ней самой.

– Давай! – кричит она, заглушая шум дождя. Сжав зубы, она налегает на рукоятку кирки: – Двигайся, ты, кусок дерьма! Двигайся!

Раздается резкий звук, когда шершавая поверхность плиты скользит по мелким камешкам, земле и костям. Дело сделано. Инерция собственного веса пришедшей в движение плиты переносит ее на край могилы, где она переворачивается в грязи. И обнажается раздавленный, разбитый скелет.

Тильда собирается наклониться и дотронуться до потемневших костей, когда невидимая сила сбивает ее с ног. Она падает навзничь, приземлившись на самую каменистую часть раскопа. Удар вышибает из нее дух, она открывает рот, не в силах вдохнуть, хватается за грудь, пытаясь заставить себя дышать. Потом переворачивается на живот на холодной земле, встает на колени, все время чувствуя, как гнусная душа давно умершей ведьмы поднимается из могилы и нависает над ней.

Чертополошка впервые начинает остервенело лаять. Тильде наконец удается глотнуть воздуха. Она выбирается из раскопа как раз в тот момент, когда кирка пролетает по воздуху и вонзается в землю в том месте, где только что лежала Тильда. Она пытается определить, где находится противница, вычленить ее из поднимающейся из могилы клубящейся темной массы. Но ей не удается разглядеть фигуру ведьмы целиком – перед ее глазами мелькают то размозженная челюсть, то кровавый глаз, то зияющий разбитый рот. Ей приходится сделать над собой нечеловеческое усилие, чтобы встать прямо и оставаться на месте. Собака щелкает зубами и рычит на пустоту, ее сводит с ума страх и инстинкт, велящий защищать хозяйку. Внезапно из темной массы выплывает лицо призрака, и ведьма с ненавистью и бешеной яростью выкрикивает какие-то слова по-валлийски.

Она слишком сильна! Мне не следовало выпускать ее на волю! Я была дурой, когда вообразила, что смогу справиться с ней в одиночку!

Призрак подплывает все ближе и ближе, придвигает свое жуткое лицо к ее лицу. Тильда так окаменела от ужаса, что не может шевельнуться. Она пытается проделать то, что ей удалось в саду, когда она использовала энергию гривны, чтобы растопить снег, или в кухне, когда она заставила работать электричество, но мозг переполняют пронзительные крики ведьмы, а тело ослабело от ужаса и цепенящего холода.

– Чего ты от меня хочешь? – кричит она хаотически изменяющемуся существу, которое висит в воздухе перед ней. – То, что с тобой произошло, не имеет ко мне никакого отношения, слышишь? Оставь меня в покое! Оставь меня в покое!

Крича, Тильда поднимает руку, на которую надет браслет, придерживая его другой рукой и вопреки всему надеясь, что он ее защитит.

Отвратительное существо кричит что-то в ответ, и Тильде кажется, что оно повторяет слова, которые уже выкрикивало ей в лицо, когда появилось в студии.

– Я не понимаю! Перестань! Сирен, где ты? Почему ты мне не помогаешь?

При звуке имени прорицательницы призрак вопит от ярости, швыряет одну из досок, сложенных около раскопа, в воздух, и та бьет Тильду под колени. Она падает на землю, застонав от боли.

И гривна спадает с ее руки.

Ведьма бросается к ней, снова подняв кирку, на этот раз держа ее за рукоять призрачными руками. Тильда не может встать. Она ощупывает землю вокруг себя, тщетно пытаясь отыскать гривну, каждую секунду ожидая, что острие кирки вот-вот вонзится в спину.

С яростным рычанием Чертополошка атакует дьявольское существо, пытающееся убить ее любимую хозяйку. Собака бросается на ведьму, пытаясь вцепиться зубами в неосязаемую субстанцию, из которой соткано ужасное существо. Смелое животное не может нанести подобной призрачной сущности реальный ущерб, но его нападение заставляет ведьму остановиться и повернуться. Тильда торопливо вскакивает на ноги, оставив поиски гривны, и пускается бежать так быстро, как только позволяет скользкая земля. Оглянувшись, она с ужасом видит, что ведьма изменила направление кирки, и ее острие, быстро разрезав воздух, вонзается в мягкую плоть собаки. Чертополошка издает душераздирающий визг и падает на землю.

– Нет! Ах ты, жестокая сука! – кричит Тильда, обезумев от горя и чувства собственного бессилия. Не думая, что делает, она поворачивается и бежит прямо на ведьму.

Призрак поворачивает измочаленное лицо к Тильде и растягивает рот в жуткой ухмылке. Затем медленно раскидывает руки, потом внезапным быстрым движением вытягивает их вперед и вверх. Тильда, скользя, останавливается, потому что видит, как металлические колышки, которые держали полиэтиленовую пленку на могиле, взлетают с земли, зависают в воздухе, затем поворачиваются остриями к ней, как будто их притягивает невидимый магнит. Они подрагивают, и за эти полсекунды Тильда, понимая, что сейчас произойдет, бросается на землю и слышит, как над нею, свистя, проносятся стальные колышки. Подняв голову, она видит, что безжизненная Чертополошка неподвижно лежит на земле. Злобная ведьма опускает голову и несется на Тильду. Та снова вскакивает на ноги и бросается бежать прочь. Она бежит так быстро, как никогда не бегала прежде, ноги несут ее по каменистой тропинке, легкие работают изо всех сил, голова опущена; она не оглядывается, так как знает, что может потерять драгоценные секунды.

Но с каждым ее шагом ведьма подлетает все ближе, кидая в Тильду новые предметы – камни, куски дерева, они летят мимо ее головы, некоторые попадают в спину, локоть, ногу. Слева от себя Тильда видит заброшенный лодочный сарай.

Смогу ли я добежать до него? Смогу ли я не пустить ее внутрь, если мне удастся туда добраться?

У нее нет времени, чтобы подумать о другом выходе. Она дышит все глубже, все быстрее, переходя на спринт. Тильда чувствует, как гонящееся за ней существо подбирается все ближе. Вскоре оно оказывается так близко, что она ощущает исходящие от неестественной фигуры зловоние и жар. Тильда подбегает к двери лодочного сарая и дергает за полусгнившую ручку, пытаясь заставить створку открыться, повернуться на ржавых петлях. Но она просела и заедает, трясь о землю, так что Тильде удается открыть ее только на несколько сантиметров. У нее остается только один выбор – протиснуться в образовавшуюся щель, царапая лицо и руки.

Она поворачивается, чтобы закрыть дверь, но, к ее изумлению, призрак не пытается последовать за ней. Вместо этого он захлопывает дверь с такой силой, что сотрясается весь сарай. Затем слышится грохот нагромождаемых с наружной стороны двери камней, земли и дерева. Дверь выгибается и трещит, от нескольких досок откалываются щепки, и все же она остается цела.

И вдруг становится тихо. Слышны только шум дождя, барабанящего в старую металлическую крышу, и прерывистое, почти истеричное дыхание Тильды. Она ждет, прислушиваясь. Она знает, знает точно, что привидение ушло. Она осторожно толкает дверь, но та не открывается, потому что засыпана снаружи.

Оно не хочет, чтобы я умерла. Во всяком случае, пока. Оно хочет, чтобы я была заперта здесь. Но почему? Почему?

Сирен

Мы встречаемся на рассвете. Резкие краски расцветили небо на востоке – оно покрыто ярко-алыми и малиновыми полосами, как будто день будет полон ярости и боли. Близко время летнего солнцестояния, когда ночь длится всего лишь несколько часов, и нынче утром мы встали рано, чтобы предать Хивела Грифида земле. Каждый мужчина, женщина и ребенок вышли из своих домов, чтобы проводить его в последний путь. Процессия печально покинула остров, прошла по берегу озера и остановилась в нескольких шагах от моей хижины. О выборе места для могилы Хивела было много споров. Он прожил жизнь как христианин, и священник требовал, чтобы капитана похоронили на земле монастыря рядом с церковью, дабы он упокоился с миром поближе к богу и его утешали молитвы монахов.

Бринах хотел, чтобы капитана похоронили как воина в величественной гробнице. Я же сказала, что душе Хивела нужно не утешение, а мщение. На этом мы и сошлись. Ибо когда была определена кара для его убийцы, вопрос о том, чтобы воина погребли вместе с другими христианами, отпал сам собой. У их бога нет наказаний, назначаемых старой верой. И священник тут же отступил, когда узнал, как поступят с убийцей.

У Хивела не осталось ни жены, ни детей. У него был единственный смысл жизни – служение принцу. Они с Бринахом любили друг друга, как товарищи по оружию, как братья, и принц сейчас безутешен. Его сердце скорбит, и никто за столом не займет место его друга. Когда мы все собираемся на выбранном для погребения месте, гроб с телом Хивела опускают в глубокую рану на теле земли. Священник стоит рядом и читает свои молитвы. Многие женщины и дети плачут. Бринах и его воины стоят молча, но и они не могут скрыть своего горя. Когда христианский обряд заканчивается, вперед выхожу я. На мне нет церемониального головного убора из волчьей шкуры: обстоятельства сегодня слишком печальны и носят слишком личный характер. Я облачена в красный шерстяной плащ, а мои волосы покрыты капюшоном. Я веду Тануэн за руку, идя медленно, чтобы она могла пройти это короткое расстояние сама. Она одета в такой же, как у меня, красный плащ с капюшоном, подаренный ей отцом, но ее капюшон откинут – волосы блестят на солнце, как и золотая гривна на ее шейке. Как и должно, мы провожаем Хивела в последний путь вместе. Он любил мою дочь и умер, защищая меня. Когда-нибудь она займет мое место прорицательницы. Ей надо будет многому научиться.

Крышка гроба еще открыта, чтобы мы все могли попрощаться с Хивелом. Он лежит со скрещенными руками, держа в правой руке меч, вокруг его тела уложен погребальный инвентарь: серебряные блюда, кубки, оружие, дорогие одежды – в загробном мире он не будет нуждаться ни в чем. Он не боялся смерти. Ни один человек, сохранивший в сердце старую веру, не имеет причин ее страшиться. Он знал: на том свете будет встречен с почетом и, умирая, сожалел лишь о том, что не пал как воин, на поле битвы. И о том, что вынужден покинуть своего принца. Мы все должны испытывать горечь оттого, что ему пришлось уйти из-за злых чар. А я буду идти по жизни, зная, что он принял смерть, предназначавшуюся мне. Никакие успокоительные слова Бринаха не изменят эту мучительную истину.

Все молчат, пока я молюсь за душу Хивела и прошу богов с честью принять его в потустороннем мире. Тануэн тонко чувствует настроение собравшихся и мой настрой. Она тоже стоит тихо, вглядываясь в лежащую фигуру человека, которого хорошо знает, и словно спрашивая: почему он не двигается? Наконец она сжимает мою руку немного крепче и шепчет:

– Он спит!

Мы вместе опускаемся на колени на краю могилы, и Тануэн кидает в гроб один-единственный цветок – благоуханный ландыш, символ чистоты. Я наклоняюсь и осторожно вкладываю в руку Хивела маленький глиняный флакон, заткнутый деревянной пробкой. Это не обычный сосуд, ибо в нем заключено колдовское зелье. Я налила в него сока красавки и корней дуба и воды из самых глубин священного озера и произнесла над ним древнее заклятие. Это волшебство необходимо, чтобы Хивел спал спокойно. Чтобы он был справедливо отмщен, ему придется терпеть общество злобной соседки – нельзя оставить его без защиты. Тануэн и я возвращаемся на свое место подле семьи принца. Венна не смотрит мне в глаза, да и как бы она посмела? Мы обе знаем, что это она подослала ко мне Несту с заколдованной змеей. Но Бринах все равно не хочет слышать ничего дурного о жене и предпочитает верить, что ее прислужница действовала по собственной воле, руководствуясь своими амбициями и завистью ко мне. И, конечно, у меня нет доказательств. Он глух к истине, и я боюсь, что эта глухота отчасти продиктована чувством вины, которое гложет его каждый раз, когда он смотрит на нелюбимую и бесплодную жену. Каждый раз, когда уходит от нее ко мне. Но я уже знаю правду. Мирный договор, заключенный Родри с королевой Этельфледой, служит лишь его собственным целям: он знает, что брака сестры с принцем уже недостаточно, чтобы сохранить влияние его семьи. Неста приходила ко мне по приказу Венны, а та действовала по наущению брата. Мир, которому так радуется принц Бринах, еще менее прочен, чем тонкий слой почвы, покрывающий лежащую на северном берегу озера топь. Если Родри не может избавиться от меня и Тануэн сам, то в дело вступит королева Мерсии. Я знаю это. Я видела. И теперь смысл моего видения ясен. Перемирие нужно было Этельфледе лишь для того, чтобы выиграть время и собрать войско. Родри предал зятя. Я в этом уверена. От него так и разит изменой.

Двое плотников спрыгивают в могилу и заколачивают крышку гроба. Когда они вылезают, на гроб насыпают слой доброй валлийской земли, осторожно трамбуют, высыпают камешки из озера и еще один слой земли.

Настрой собравшихся меняется. Теперь они здесь не затем, чтобы попрощаться с самым доверенным из воинов принца и, оплакав друга, проводить его в загробный мир с помощью своих молитв. Теперь они хотят увидеть, как свершится правосудие. Чтобы смерть Хивела была отомщена, его убийце придется заплатить высокую цену. Страдания подлой твари будут велики, но убившая капитана и желавшая умертвить меня заслуживает такой кары.

Бринах поднимает руку.

– Приведите ведьму! – приказывает он.

Из задних рядов толпы выходят три дюжих воина, таща Несту. Ее руки связаны за спиной, а рот заткнут кляпом. Она провела последние дни на цепи в свинарнике, и ее выводили только на суд, на котором никто не выступил в ее защиту. Она рвала и метала, крича, что действовала по приказу своей госпожи и, будучи верной служанкой, не могла не подчиниться. Но она только зря сотрясала воздух. Принц Бринах назвал ее слова изменой и заявил, что Неста пронизана злом до мозга костей и наверняка действовала в собственных целях, когда пыталась умертвить меня. Неста плакала и просила свидания с принцессой, не веря, что госпожа оставит ее на произвол судьбы. Все это время я неусыпно бдела, читая защитные молитвы богам, поливая пространство вокруг гнусной ведьмы водой из священного озера и раскладывая освященные кости, чтобы не дать ей использовать черную магию. В виновности Несты не было никаких сомнений, и ей вынесли приговор. Теперь ее час настал.

Причины, по которым эта женщина должна быть казнена, перечисляет Родри. Его тон суров, слова ясны и убедительны. Он хорошо исполняет свою роль. Но как это согласуется с его совестью, думаю я, ведь, произнося обвинительную речь, он знает, что сам виновен в смерти, ожидающей Несту, не меньше своей сестры. Если бы правосудие и впрямь вершилось в полном объеме, Венна и Родри тоже ожидали бы сейчас смерти, стоя со связанными руками и обделываясь от страха. Но вместо этого сильные мира сего прячутся за своими привилегиями, а цену за их преступления приходится платить тем, кто слабее.

Неста трясет головой и мычит сквозь кляп. Принц велит вытащить его.

– Говори, что считаешь нужным, – приказывает он.

Неста, плача, поворачивается к своей госпоже, которую, по ее словам, любила и которой верно служила. И я верю, что в этом она была искренна, по крайней мере, до тех пор, когда принцесса отказалась выступить в ее защиту и хоть чем-то помочь, например, испросив не столь жестокую казнь.

– Моя принцесса, – дрожа всем телом, начинает Неста. – Разве все эти годы я не служила тебе верой и правдой? Неужто мне не зачтется, что я заботилась о тебе, утешала, была твоей подругой во многих испытаниях? Разве я не хранила твои тайны и не делала всего, что в моих силах, ради твоего счастья? Неужто в твоем сердце не найдется жалости ко мне, дабы облегчить мою участь? Неужто ты не скажешь мне ни слова?

Принцесса не снисходит до ответа и отворачивается в другую сторону.

Неста кричит:

– Что же ты за женщина? Неужто у тебя нет ни капли жалости?

– Довольно! – Родри пытается заставить ее замолчать, приказывая воинам снова заткнуть ей рот, но Неста вырывается из их рук и с яростью обращается уже ко мне.

– Ты! Если бы ты подумала о ком-нибудь, кроме себя самой, Хивел был бы сейчас жив! Ничто из того, что случилось, не должно было произойти! Ничто! Причиной всему – твое себялюбие, Сирен Эрайанейдд!

– Замолчи, женщина! – приказывает Бринах. – Да свершится казнь.

Неста издает свирепый рык, и лицо ее страшно искажается. Из леса вдруг взлетает стая грачей, такая многочисленная, что они загораживают солнце и небо темнеет. Неста повышает голос и, охваченная ненавистью и страхом, кричит:

– Будьте вы прокляты! Да будут прокляты ваши дети и дети ваших детей! Да не будет им покоя! Да не увидит никто из них, как вырастут его дети! Да будут они умирать в муках, все до одного!

Это страшное проклятие. Насылающее ужас и горе. Собравшиеся ахают, некоторые дети начинают плакать. И все смотрят на меня: разве Неста только что не объявила меня причиной будущих несчастий?

– Заткните ей рот! – кричит Бринах.

Но я знаю правду. Знаю, на кого Неста нацелила свое жуткое проклятие. Я видела, на кого был обращен ее обезумевший взор, чье будущее она отравила. Ее слова были направлены не на меня, а на Венну, ее брата и его сына.

Воины, которым бросается помогать потрясенный Родри, одолевают отчаянно сопротивляющуюся Несту и, заткнув ей рот, завязывают кляп так туго, что я слышу, как ломается ее челюсть. Они разворачивают ее и толкают лицом вниз в могилу. Потом быстро поворачивают и поднимают тяжелый плоский камень, лежащий на траве. До нас всех доносятся приглушенные крики Несты, которая пытается снова встать, но прежде чем ей удается это сделать, камень падает на ее спину. Матери зажимают руками уши своих детей. Некоторые из присутствующих выкрикивают слова одобрения, давая волю своей скорби о Хивеле и своей ярости против той, которая его убила. Другие стоят молча, опустив головы, им претит то, что люди могут причинять мучения такому же человеческому существу, как они сами. Священник молится. Воины за спиной принца начинают стучать мечами о щиты, заглушая жалобные стоны Несты. Но издаваемые ею ужасные звуки вскоре тонут под гнетом земли и камней, которые лопатами насыпают в могилу. Меньше чем за две минуты яма заполняется до краев. Земля поглотила еще два человеческих тела. Хивел отправится в загробный мир героем, а дух Несты навеки останется под камнем. А мы должны будем жить дальше, скорбя об утрате и неся бремя своей вины. Родри же придется жить, надеясь, что молитв и тяжелого камня, которым так жестоко придавили Несту, будет довольно, чтобы колдовство этой ведьмы не вышло за пределы ее могилы: иначе ее проклятие падет на его семью и потомков. Я не поставила бы на кон и самой мелкой монеты, что его сын Шон доживет до следующего лета.

Тильда

Тильда начинает осматривать свою тюрьму. Ее глаза приспосабливаются к царящему здесь сумраку, и теперь она видит крышу из рифленого железа, по которой громко барабанит непрекращающийся ледяной дождь, и окружающие ее с трех сторон дощатые стены. Маленькое оконце, находящееся над тем местом, где сидит Тильда, слишком узко, чтобы через него можно было вылезти, и слишком высоко, чтобы до него можно было дотянуться. Скользкий пол – это настил причала, а лодочный сарай – не что иное, как крытый подход к воде, на которой должна держаться пришвартованная лодка. Но здесь уже много десятилетий нет никакой лодки – только пустой прямоугольник стоячей зловонной воды, которая плещется о прогнившие столбы причала где-то в метре под ногами Тильды. Вход в лодочный сарай со стороны озера когда-то, должно быть, пропускал свет, но его давно забили досками, оставив узенькую щель, через которую проникает слабый серый свет. Озеро заросло и теперь больше похоже на болото. Чувствуя нарастающий ужас, Тильда понимает, что единственный выход из этой ловушки лежит через заросшую тростником, камышом и водорослями глубокую предательскую воду. Она сидит, оцепенев от случившегося, парализованная страхом, слушая шум дождя, непрестанно стучащего по старой железной крыше.

Никто не услышит меня из-за ливня, как бы громко я ни кричала. Да и кто бы здесь мог меня услышать? За все время, что я здесь бегала, я не встретила ни души на таком отдалении от пешеходной дорожки.

Она опасливо подходит к краю лодочного причала. Из-за промозглого холода кожа на ее пальцах начинает бледнеть. Она опускается на корточки, потом садится и окунает ступни в воду – резкий холод пронзает, как электрический разряд. Ее дыхание учащается, когда она поворачивается и начинает скользить. Вскрикивает, пытаясь ухватиться за мокрый край, но вцепиться в него не получается – старое дерево осклизло от наросших на него мелких водорослей, и ее пальцы срываются. С тихим всплеском она соскальзывает в воду, рыдая от ужаса и облегчения, когда ноги встают на илистое дно озера. Уровень воды оказывается немного выше ее талии. Согнув руки, она начинает медленно, сантиметр за сантиметром, продвигаться по неровной поверхности дна. По неровной наклонной поверхности дна. Когда она добирается до торцевой стены лодочного сарая, вода доходит ей до подмышек. Она знает, что учащенное дыхание грозит гипервентиляцией легких. А еще ее может вырвать. Или она может потерять сознание.

Она пробирается сквозь тростник, и на нее накатывают отражающиеся от деревянных стен небольшие волны. Она задирает подбородок: вода плещется у ее лица. Делая шаг за шагом, она борется с наступающей паникой. Паникой, которая грозит скрыть ее под водой. Паникой, которая может ее прикончить.

Она приближается к низко прибитым доскам, преграждающим выход. Сейчас она должна поднырнуть под них, проплыть сквозь неведомое, пробиться через переплетение водорослей и выплыть за стеной лодочного сарая. Она знает: если задумается, то не решится это сделать. Поэтому одним отчаянным резким движением она заставляет себя нырнуть. Но, окунувшись с головой в студеную воду, она не выдерживает и теряет равновесие. Ноги скользят, и она погружается еще глубже в стоячую противную черную жижу, в заросли озерных водорослей и тростника. Она реагирует на случившееся именно так, как всегда боялась, так, как ей снилось в ночных кошмарах: она делает вдох. Изо рта вода тотчас проникает в легкие, и она беззвучно кричит от ужаса. Тильде кажется, что время остановилось. Разум говорит: она должна немедленно встать, схватиться за что-нибудь, высунуть голову наружу, на воздух. Инстинкт велит бороться, биться, цепляться за доски. Но окружающие чернота и тишина манят остаться. А холод, пробирающий до костей, держит в железных объятиях, парализуя не только ее тело, но и волю.

Погружаясь все глубже в холодные черные воды озера, Тильда вспоминает, что говорят, когда умираешь, перед глазами за одно мгновение проносится вся твоя жизнь. Но перед ее мысленным взором не мелькают ни картины детства, ни мальчики, которыми она увлекалась, когда была подростком, ни сцены из жизни семьи, ни ее первые каникулы за границей. Ничего. Ей кажется, что все происходит наоборот: она смотрит на свою смерть со стороны, будто сторонний наблюдатель, а не главный игрок. Тильда не чувствует ни страха, ни боли. Только искусительную силу холода и полуобморочную слабость, которую порождает недостаток кислорода. Она понимает, что время идет как обычно и все, что она сейчас испытывает, занимает лишь секунды, но Тильда чувствует, как они растягиваются. Здесь, в безмолвной темноте, все движется в другом ритме. И даже биение ее сердца, тихо отдающееся в барабанных перепонках, похоже, замедлилось без лишних усилий.

Сознание возвращается к тому моменту в лодочном сарае, когда она поняла, что никто не придет и не спасет ее. Она, дрожа, сидела на сырых скользких досках причала, пытаясь понять, почему призрак ведьмы ее не убил. Ведь без нашейной гривны, без Чертополошки Тильда была беззащитна. Она была легкой мишенью. И тем не менее привидение, вырвавшееся из могилы, предпочло запереть ее в этом лодочном сарае вместо того, чтобы нанести смертельный удар. Это казалось бессмысленным после всех его остальных атак, после того, что произошло, когда Лукас поднял придавливавший останки камень. Почему после всех преследований и угроз ведьма на сей раз предпочла отступить? Тильда заставила себя попытаться найти этому возможное объяснение.

Она хотела только напугать меня. Но почему? И потом, когда она бросила в меня кирку, было ясно, что она пытается меня убить. Но ведь тогда я могла использовать против нее гривну. Так чего она все-таки хочет: напугать или убить? Тогда, в студии, ведьма крикнула: «Жизнь за жизнь!», как перевел Дилан. Но разве есть вероятность, что женщину в той могиле убила Сирен? Если теория Лукаса верна и ее смерть была карой, то я не вижу, каким образом Сирен могла уложить ведьму в эту могилу. А тогда с какой стати той преследовать потомков прорицательницы?

Чем дольше Тильда думала над этой головоломкой, тем громче в ее голове звучали слова: «Жизнь за жизнь!»

Она хочет кого-то умертвить, но не меня. Хочет забрать чью-то жизнь, но не мою. Чью же тогда? Кто еще может быть с нею связан? Профессор Уильямс говорил, что родился в северном Уэльсе. Его жена Грета и ее брат, отец Дилана, по словам профессора, родом из Винчестера. То есть не из Уэльса, а из Гемпшира.

Тогда Тильда видит возможную связь. Всего лишь тонкую ниточку, которая может связать прошлое с настоящим таким образом, о котором никто из них не подумал раньше.

Винчестер. Столица древнего королевства Уэссекс. Место, где родилась королева Мерсии. И место, куда она отправила своих рабов. Не только дочь Сирен, но и других, уцелевших в резне на острове. Кто это был? Я должна вспомнить. Женщина за тридцать и мальчик-подросток. С зелеными глазами. Как у Дилана. О боже! Связь была у меня под носом, но я ее не видела. Профессор Уильямс говорил, что именно Грета хотела переехать к озеру. Что она чувствовала родство с ним. Она изучала историю острова и его окрестностей и, наверное, приблизилась к правде о том, что произошло во времена правления принца Бринаха. А потом она умерла, прежде чем успела найти оставшийся кусочек головоломки. Узнала ли Грета о связи ее семьи с островом? Хотела бы я это знать.

Вот оно что! Дилан – потомок того мальчика-подростка, еще одного из рабов, отправленных с острова в Уэссекс. Должно быть, он был сыном человека, причастного к участи заживо похороненной ведьмы. И она вернулась за жизнью Дилана. Теперь, когда Тильда это поняла, головоломка наконец сложилась. В «Лендровере» призрак ведьмы хотел напасть не на Тильду, а на Дилана. И опора прожектора на раскопках должна была упасть именно на него.

Дилан!

И теперь мысль о нем, мирно спящем в коттедже, беззащитном и не подозревающем о грозящей опасности, вызывает в душе Тильды панический страх. Всего лишь несколько секунд назад она была готова сдаться, опуститься на дно и стать частью озера. Смириться со своей судьбой. Но теперь, когда к ней вдруг пришло осознание, что Дилана может спасти только она, Тильда уверена, что обязана бороться за свою жизнь.

Я не смогла помочь Мэту. Но я не позволю умереть Дилану. Ни за что!

Она пытается колотить ногами по воде. Ее ноги сильны, но от холода так онемели, что она почти их не чувствует. Тильда двигает руками в отчаянной попытке остановить свое падение на дно и выбраться на поверхность. Она видит свет над головой, но их разделяет так много темной воды. Грудь болит, в ушах шумит – все кричит ей: сделай вдох! Но Тильда понимает: если вдохнет на такой глубине, это станет ее концом.

Давай, девочка! Это как бег. Ты можешь, можешь!

Ей наконец удалось остановить падение, и теперь ее тело медленно движется вверх. Слишком медленно. Она чувствует, как легкие горят и силы уходят.

Сирен, где ты? Почему ты не помогаешь мне? Пожалуйста!

Но видение не является и не ведет к спасению. Высокая незнакомка не приходит ей на помощь.

Неужели у меня ничего не получится? Неужели и Дилан, и я умрем из-за того, что произошло больше тысячи лет назад?

Думая об этом, Тильда ощущает, как окружающая вода меняет структуру. Чувствует, будто ее собственное тело преобразилось и стало частью озера, слившись с его студеной чистотой. Тильда понимает, что утратила преследовавший ее страх. И теперь она потрясена этой странной закономерностью: утонуть, больше не боясь воды. Возможно, она всю жизнь толковала фобию превратно.

То был не страх, а благоговение, смешанное с восхищением. Не отвращение, а… Что? Потребность? Стремление, да, что-то вроде страстного стремления, от которого у меня сосало под ложечкой и учащался пульс. Тоска по тому, что я потеряла. Все эти годы нервозность – это был не ужас перед неизвестным, а возрождение в душе далекого-далекого воспоминания. Памяти, которая должна была передаваться из поколения в поколение, но была утрачена, искажена в самом начале пути.

Она ничего не видит в воде под собой. Не осознает, что рядом есть кто-то еще. Первое, что она ощущает, – это давление на спину, толкающее ее вверх сквозь темную толщу воды. Тильда чувствует: ее сознание находится в состоянии свободного падения, она вот-вот лишится чувств, и поэтому ей не под силу понять, что с нею происходит. Она смутно сознает только одно – что-то выталкивает к свету дня. И оно очень, очень сильно. Мгновение спустя Тильда оказывается на поверхности, поднятая большой волной. Ее горло горит, и она кашляет и кашляет, отплевываясь, избавляясь от воды, которую вдохнула, погрузившись в озеро. Она начинает неистово колотить руками и ногами, боясь, что снова уйдет на дно, но понимает: сидит на чем-то, поддерживающем ее, не дающем утонуть. Тильда вытирает глаза и пытается определить, что же несет ее к берегу. Она инстинктивно пытается ухватиться за то, на чем сидит, и с удивлением ощущает под пальцами теплую упругую плоть, а впереди видит шею какого-то огромного существа. Оно поднимает из воды голову и, перебирая мощными конечностями, кончающимися перепончатыми лапами, грациозно и легко плывет в сторону мелководья.

Аванк! Боже, это Аванк!

Если бы Тильда не была потрясена, если бы после схватки с призраком так сильно не болело замерзшее тело, а после пережитого ужаса все ее существо не изменилось, она могла бы сейчас рассмеяться, сочтя, что сошла с ума. Но у нее не осталось сил на столь разумную реакцию. Она может только соскользнуть со спины великолепного чудища и на четвереньках выползти с мелководья на берег. Когда Тильда оборачивается к озеру, кашляя, с раскалывающейся головой, чувствуя, что готова лопнуть от переполняющей желудок воды, она успевает лишь на краткий миг увидеть хвост Аванк, уходящий в глубину.

Сирен

Видению предшествует сон.

Во сне я лежу в объятиях принца в его резной кровати с шелковыми занавесками, в большом зале горит огонь, и никто не мешает нам, не говорит, что так не должно быть. Вдруг до нас доносятся шум, топот, крики. Громкие голоса звучат все испуганнее, все настойчивее.

Я сажусь, разбуженная чувством надвигающейся угрозы, и осознаю, что нахожусь в собственном маленьком доме, в центре которого горит небольшой огонь, рядом со мною спит мое годовалое дитя. И тут место сна занимает видение. Незваное и нежданное, оно является мне, полное ярких цветов и оглушительных звуков. Ясное и четкое, как никогда. Великое множество вооруженных до зубов воинов врывается в долину через перевал. Они окружают озеро и осыпают остров тысячами стрел. Они направляют коней в воду и плывут ко дворцу. Многие из них погибают, сраженные копьями и стрелами защищающихся людей Бринаха, но численность нападающего войска огромна: их тысячи, они скачут к озеру меж холмов, не останавливаясь, мчатся по телам убитых товарищей и их окровавленных еще теплых коней.

Я вскакиваю, заставив Тануэн проснуться, и она трет кулачками глазки, чтобы увидеть, что же так встревожило ее мать. Видение рассеялось, но мое сердце полно ужаса. То, что явилось мне, – это не туманная картина далекого будущего. Опасность близка. Она почти у дверей.

Я накидываю на плечи плащ, закалываю его булавкой и, взяв Тануэн на руки, выбегаю из дома. Ночь тиха и тепла. Луна сидит на вершине холма за нашими спинами. Ее серебряные лучи освещают наш путь, и моя тень мчится впереди меня, пока я со всех ног бегу на остров. К принцу. Но, боюсь, я опоздала. Я чувствую – опасность очень близко и знаю – скоро землю сотрясет топот тысяч боевых коней.

Воин, охраняющий мостки, ведущие на остров, смотрит с изумлением, как я проношусь мимо, но не пытается меня остановить. Задыхаясь, я подбегаю к двери в большой зал. Ее охраняют два воина.

– Прочь с дороги! – кричу я. – Разбудите принца!

Но эти двое не готовы позволить женщине с безумным взором ворваться в жилище их господина, как бы они втайне меня ни боялись. Хотя им известно, кто отец ребенка, которого я держу на руках.

– Постой, Сирен Эрайанейдд. – Тот из воинов, что посмелее, преграждает мне путь, держа в руках копье. – Что тебе надобно от принца Бринаха? Скажи мне, и я передам. – Говорит он вежливо, явно пытаясь меня задобрить.

Я подхожу к нему ближе, так что мое лицо оказывается в трех дюймах от его лица, когда я начинаю говорить. Воин пытается отвести глаза, но не может этого сделать. А спрятаться ему негде.

– Скажи ему, что королева Мерсии нарушила свое слово. Скажи, чтобы он призвал всех своих людей к оружию. Скажи, что к озеру Сайфаддан приближается смерть, скачущая на быстрых конях. Скажи, что она уже здесь!

Он колеблется, ибо не чувствует того, что чувствую я. Он смотрит на своего товарища и, видя на его лице страх, все-таки решается.

– Подожди здесь, – говорит воин и торопливо входит во дворец.

Я слышу голоса, шаги, лязг оружия, и вот наконец появляется принц. Лицо его мрачно – у него достаточно ума, чтобы не сомневаться в моих словах.

– Сколько у нас осталось времени? Когда они нападут?

Теперь, когда принц стоит передо мной, мое сердце пронзает боль: я знаю, что его ждет. Хотя я не могу смириться с этой мыслью, не могу заставить себя поверить, что все так и будет, я знаю, что провидела его смерть. Что я могу ему сказать? На что я гожусь, если не смогла уберечь его?

Он видит, что говорят мои глаза, и больше не задает вопросов. Принц приказывает воинам защищать палисад, посылает людей разбудить всех, кто способен рубить мечом или стрелять из лука. Он посылает двух разведчиков наблюдать за перевалом, потом велит изрубить ведущие на остров мостки.

Дверь снова отворяется, и из дворца выходит Венна, встревоженная криками и серьезностью, с которой муж отдает приказы.

Повернувшись ко мне, Бринах сжимает мою руку.

– Сирен, возьми ребенка и покинь остров. Схоронись глубоко в лесу.

– Но, мой принц…

– Не спорь! Сейчас не время перечить. – Он на мгновение закрывает глаза, а когда смотрит на меня опять, я вижу: в них блестят слезы. – Возьми нашего ребенка. Сохрани ее. И, Сирен… – Прежде чем отпустить мою руку, он бросает взгляд на жену. – Возьми с собой принцессу Венну.

Когда я изумленно ахаю, он тихо продолжает:

– Я поручаю ее тебе, а тебя ей. Сделай это ради меня.

Я киваю. Я не могу сейчас говорить – мое сердце разрывается. Бринах целует румяную щечку Тануэн, потом поворачивается и быстро уходит, чтобы выполнить долг государя, даже зная, что дело его проиграно.

Мы трое бегом покидаем остров, слыша, как за нашими спинами мужчины топорами рубят дощатые мостки. Через несколько мгновений проход на остров исчезает. Бринах и его воины остаются на острове, жители деревни прячутся в большом зале, и те и другие готовы отразить нападение. Долгие годы такая тактика оказывалась лучшим способом обороны. Так принц отражал атаки войск других владык, падких до наживы разбойников и даже забредших в наши края отрядов викингов. Но я знаю – на сей раз все будет по-другому. Войско, которое уже сейчас, сотрясая землю копытами своих коней, врывается в долину через перевал, слишком велико. Наша оборона будет сметена. Я знаю это, и мой принц тоже.

– Скорей! – кричу я Венне, прижимая Тануэн. Мы пускаемся бежать по берегу, но еще до того, как мы добираемся до ненадежного полога леса, земля под нашими ногами сотрясается и до нас доносится боевой клич врагов, атакующих деревню. Мы продолжаем бежать. Мы уже почти достигли деревьев, когда Венна спотыкается и падает. Оглянувшись, я вижу: она упала неудачно, подвернув лодыжку. Она вскрикивает, пытаясь подняться. Инстинкт велит мне бежать дальше, спасать мое дитя. Но я не могу этого сделать. Я возвращаюсь, и пока помогаю принцессе встать, мы видим, как неудержимо атакует мерсийское войско. Мое видение не солгало. Воинов из Мерсии в разы больше, чем тех, чьи нападения Бринах отражал прежде; против такой силы ему не устоять. Мерсийцы яростно атакуют остров и с помощью горящих стрел поджигают деревню. Я вижу, как оставшиеся в ней жители пытаются потушить пожар и тут же падают, сраженные новыми стрелами. Я вижу, как на острове Бринах и его храбрые воины пытаются отразить нападение врагов, штурмующих палисад. Моя душа вопит от боли, ибо я знаю: единственное, что он может сделать, – повести своих людей навстречу славной смерти в бою.

Венна вскрикивает, показывая на небольшую группу воинов, отделившихся от основных сил и скачущих в нашу сторону. Из-за ее поврежденной лодыжки мы двигаемся к лесу медленно. Тануэн, испуганная смертями и разрушением, которые видели ее глаза, начинает жалобно плакать, но у меня нет времени, чтобы останавливаться и утешать моего несчастного ребенка. Мне уже понятно, что вражеские воины догонят нас до того, как мы укроемся в лесу. Я толкаю Венну за раскидистый терн и заставляю спрятаться под его низкими колючими ветвями, которые хорошо ее защитят, потом передаю ей Тануэн.

– Возьми ее!

Это все, что я успеваю ей сказать, прежде чем пуститься бежать к озеру. Я хочу увести воинов подальше от моего ребенка, отвлечь их. Если хоть немного повезет, они ее не найдут. Ради этого я должна стать желанной добычей, которую им захочется заполучить. Подбежав к воде, я останавливаюсь и поворачиваюсь к ним лицом. Они уже заметили меня, но я должна сделать так, чтобы они попытались поймать меня и, увязнув в борьбе, забыли про мою дочь.

– Чего вы ждете, сыновья шлюх? – громко кричу я им на языке саксов, откидывая капюшон, дабы они увидели мои необычные волосы, сияющие при свете утренней зари, и татуировки на моей коже. Дабы они поняли, кто я. Прорицательница. Ведьма. Я выхватываю из-за пояса кинжал и, подняв руки, размахиваю им. – Что, королева Мерсии вскармливает ядовитой грудью трусов? Или она кормит своих людей только пивом и ложью? Каких немощных слабаков она посылает против Сирен Эрайанейдд!

Их шестеро. Двое самых вспыльчивых и легко ведущихся на оскорбления пришпоривают коней и галопом несутся на меня. С первым из них справиться легче легкого: его конь устал и охвачен страхом. Я смотрю в его глаза и посылаю внезапное видение оскаливших зубы волков, которое заставляет животное, бросившись в сторону на полном скаку, упасть и насмерть придавить своего седока. Второй воин продолжает скакать. Я жду, когда он приблизится и поднимет меч, обратив ко мне искаженное яростью лицо, полускрытое забралом. Вопреки инстинкту, побуждающему меня бежать, я стою на месте и уклоняюсь в последнее мгновение, подрезав ножом подпругу его седла и нырнув под копыта коня. Первое побуждение животного – это избежать падения, так что хотя его железные подковы и мелькают вокруг меня, ни одна из них меня не задевает. Всадник между тем натягивает поводья, чтобы повернуть коня, сдвигается в седле – подпруга лопается, седло соскальзывает. Воин, свалившись с коня, приземляется в заросли тростника, где и продолжает лежать, вопя и держась за сломанное плечо. Теперь он уже не представляет для меня угрозы, и я поворачиваюсь к остальным. Ко мне приближаются еще трое, но на сей раз они проявляют большую осторожность и хитрость, чем их павшие братья. Слышатся крики: «Возьмем ведьму живьем! Заарканим ее!» и «Вот будет подарок Богородице!» Они приняли опасное для них решение – взять меня в плен. Если бы они знали, какова я в бою, они бы постарались убить меня сразу. Они окружают меня и пытаются сбить с ног своими конями. Но я ловчее всех, кого им доводилось встречать до сих пор, и легко увертываюсь. В ярости один из нападающих поднимает меч, намереваясь отсечь мою руку, держащую кинжал. В награду за это я всаживаю клинок в его бедренную артерию – оттуда хлещет кровь, и он с криком падает наземь. Домой ему уже не вернуться.

Увидев, что трое их товарищей лежат на земле, поверженные, остальные меняют свое решение.

– Убьем злобную тварь! – кричит один, и остальные отвечают одобрительным ревом.

Я могу увернуться от их коней и мечей, но я бессильна против стрелы, которую пускает лучник, молча и неподвижно сидящий на коне, пока остальные бестолково мечутся, грозясь. Против стрелы, которая разрезает сырой утренний воздух, свистя и неся с собой смерть. Когда я увертываюсь от вороного коня одного из воинов, наконечник стрелы глубоко вонзается мне в живот. Я падаю на колени и роняю кинжал, чтобы обеими руками схватиться за древко. Я знаю – стрела нанесла смертельный удар, но я не желаю отправиться в загробный мир, неся в себе победоносное оружие моих врагов. Я вырываю стрелу, и меня захлестывает волна боли. Я вижу, как вражеские воины подъезжают, чтобы забрать мое мертвое тело, но сделать этого я им не позволю! Призвав на помощь всю свою колдовскую силу, я заставляю себя встать на слабеющие ноги, чтобы, шатаясь, войти в священные воды озера.

Я знаю, что она близко. На сей раз она не могла спасти меня: если бы она показалась, когда на берегу столько врагов, это была бы для нее верная гибель, но я знаю – она приплыла, чтобы унести мое тело. Настал час, когда она заберет меня в свое тайное жилище в глубине озера, и я останусь там навсегда. Я падаю в воду лицом вниз, и доносящиеся с земли крики сразу же становятся неясными, далекими. Я чувствую, как Аванк поднимает меня и уносит прочь от человеческой жестокости и страданий этого мира. Я поднимаю голову, чтобы увидеть терновое дерево: я знаю, что Венна все еще прячется под его ветвями, держа на руках мое дитя. И я посылаю принцессе видение, а с ним – слова, обращенные прямо к ее душе и несущие мое последнее желание.

– Тануэн – дитя Бринаха, – напоминаю я. – В ней течет королевская кровь. Она его наследница. Полюби же ее ради текущей в ней крови. Ради Бринаха, полюби ее!

Холодная вода притупляет боль, а тихо плывущая Аванк уносит меня на середину озера. Никогда мне больше не ходить по его берегам. Мой принц погиб, и я молюсь богам о том, чтобы встретиться с ним в загробном мире. Мое дитя же будет жить, и я молюсь, чтобы когда-нибудь она вернулась на священное озеро и нашла меня.

Тильда

Промокшая до нитки, Тильда с трудом поднимается. И начинает сильно дрожать.

Надо возвращаться в коттедж. К Дилану. Как холодно!

Она знает: от холода тело может поразить шок, но она может с этим справиться. Сейчас необходимо согреться, и лучший способ – это бег.

Бегите, ножки, сначала одна, потом другая. Не спотыкайтесь. Шаг – вдох, шаг – выдох. Я могу это сделать. Беги, девочка, беги!

Вскоре она уже бежит по неровной тропинке, дождь все еще льет, стекая по ее лицу, размывая краски дня. Внезапно сквозь серую пелену Тильда замечает что-то на середине тропы. Это большой бурый заяц; как ни странно, но его шерсть суха, блестящие глаза пристально смотрят на нее. Он не убегает. Вместо этого он, похоже, нарочно преграждает Тильде путь, двигаясь то в одну сторону, то в другую – ей приходится сойти с тропы, чтобы попытаться обойти его.

– Пропусти меня, зайка, – задыхаясь, говорит она.

Но заяц не сдвигается с места. Тильда останавливается и изумленно таращится на него. И прежде чем она успевает понять, что происходит, животное начинает расти, пульсировать и дергаться. Тильда пятится, спрашивая себя, не сошла ли она с ума из-за перенесенного кислородного голодания.

Сначала Аванк, теперь вот это. У меня что, галлюцинации?

За несколько секунд фигура зайца исчезает, превратившись в высокую, сильную, красивую женщину, кажущуюся такой же осязаемой и реальной, как окружающий пейзаж.

– Сирен! – Сердце Тильды начинает бешено биться.

Она стоит, как прикованная, но не испытывает страха. Она знает, что перед ней – прародительница, связь с которой стала крепкой, как никогда.

– Ты пришла! – со всхлипом говорит Тильда.

Когда Сирен начинает говорить, ее голос звучит четко и твердо, а тон не терпит возражений.

– Ты должна вернуться к могиле, – произносит она по-английски.

– Что? Нет, я не могу. – Тильда качает головой. – Я должна вернуться в коттедж. Дилану грозит ужасная опасность. Ты и сама наверняка это знаешь.

– Ты не сможешь победить Несту без того, что находится в могиле. Возьми ту защиту, которую держит Хивел. А теперь иди!

И Сирен исчезает. Как будто ее здесь никогда и не было. Тильда вновь остается одна. Она задыхается, пытаясь понять, что значат слова Сирен.

Имела ли она в виду гривну? Но я ничего не смогла сделать против этой ведьмы… она назвала ее Нестой… Возможно, без гривны я не смогу помочь Дилану. О, как бы не опоздать!

Тильда снова пускается бежать. Теперь она мчится быстрее, задыхаясь, глотая воздух. Она сворачивает к раскопкам, но боится, что поиски гривны займут слишком много времени. И тогда Дилан умрет.

Приблизившись к раскопу, она начинает искать глазами Чертополошку и видит ее мокрое тело на грязной земле. Подбежав к собаке, Тильда бросается на колени рядом с ней.

– О, Чертополошка, бедная ты моя! Ты была такой храброй.

Она кладет руку на мокрую шерсть на голове собаки. Острие кирки вонзилось глубоко в ее мягкий живот. Под ним натекла лужа крови.

Но крови не так уж много. Почему ее так мало?

Тильда понимает, что кровотечение, должно быть, замедлил холод. Она быстро прикладывает ухо к еще теплой собачьей груди, молясь о том, чтобы услышать хотя бы слабое сердцебиение.

Ничего. Черт! Я позволила тебе умереть.

И тут ее осеняет. Идея настолько сумасшедшая, что даже в этот полный безумия день кажется полностью противоречащей здравому смыслу.

Но почему бы и нет? Почему бы и нет, черт побери?

– Вот что, Чертополошка, послушай. Твое сердце – это насос, верно? Просто-напросто насос. Простой механизм, как мотор или часы. Я могу останавливать механизмы, но могу их и запускать. Гривна! Где же она?

Текут драгоценные секунды, Тильда ищет в грязи, скребет ее ногтями, стараясь вспомнить, где именно украшение соскользнула с руки.

– Я должна ее найти. Ради Чертополошки и ради Дилана! – Тильда близка к отчаянию, когда видит в грязи блеск драгоценного металла. – Вот она! Да!

Она стаскивает мокрую толстовку с начесом и отбрасывает ее в сторону. Теперь Тильда осталась в одной майке, но так теплее, чем в промокшей кофте. К тому же ей хочется, чтобы гривна касалась ее обнаженной кожи. Ей нужен контакт с волшебным металлом. Она плотно надевает гривну на руку выше локтя, чтобы та снова не соскользнула. И сразу же чувствует прилив силы и тепла.

– Ну вот, – говорит она самой себе и лежащей перед нею бездыханной собаке. – Я могу это сделать! Могу! Надо просто его запустить.

Она вытаскивает из тела собаки кирку и заставляет себя успокоиться, сосредоточиться, стоять тихо и неподвижно и открыть свой разум, чтобы осуществить задуманное. Ее телу передается сияние волшебства гривны. Теперь Тильде нужно сделать только одно – позволить своей силе соединиться с силой магического украшения. Она кладет руки на сердце Чертополошки и закрывает глаза. Перед ее внутренним взором проносятся образы. Бегущие борзые. Огонь. Вода. Темнота озера. Сирен. Охваченная лютой яростью Неста. Жар нарастает – на мгновение Тильде становится страшно, что она не справиться и он сожжет ее.

Я не должна останавливаться. Не должна.

Она сохраняет спокойствие, прижав ладони к мягкой шерсти, силой воли заставляя собачье сердце забиться.

– Давай, Чертополошка! – просит она. – Ты должна вернуться к жизни. Должна захотеть ожить.

Раздается громкий хлопок, как будто в нескольких шагах от Тильды в землю ударила молния. Жгучая боль пронзает ее руки. Слышится визг, и собака вскакивает на ноги, одновременно чихая и рыча, потом узнает хозяйку и радостно прыгает на нее.

– Получилось! – Тильда смеется, упав на спину под весом собаки. – Молодец, Чертополошка! Пошли. Мы нужны Дилану.

Поднявшись, она заставляет себя подойти к могиле и заглянуть внутрь. Какая-то часть сознания страшится мысли, что надо глубже разрыть землю и открыть гроб. Да и зачем? Теперь у нее есть гривна, с помощью которой совершилось чудо.

Нужно ли мне что-то еще?

Хотя Тильде хочется поспешить в коттедж, к Дилану, она слышит голос Сирен, говорящий, что нельзя победить Несту без того предмета, что лежит в гробу похороненного под ведьмой мужчины. Тильда хватает лежащую здесь же лопату и спрыгивает в яму. Как только она начинает копать, к ней присоединяется Чертополошка, и совместными усилиями они менее чем за минуту добираются до крышки гроба, убрав тонкие слои земли и мелких камней. Стерев с досок землю, Тильда обнаруживает, что на месте гвоздей, которыми была приколочена крышка, зияют дырки: железо за много лет в сырой среде съела ржавчина. Металл в воде распадается, а дерево, наоборот, твердеет, – Тильда штыком лопаты поддевает не сгнившую крышку гроба. Та кажется на удивление легкой, и Тильда без особого труда поднимает ее из могилы и отбрасывает в сторону. Только теперь она замечает, что гривна на руке не просто блестит, а светится, пульсируя.

Это она помогает мне работать с такой легкостью или, наоборот, я помогаю ей?

Тильда с тревогой смотрит на то, что лежит в гробу. Зрелище кажется ей таким душераздирающим, что она начинает всхлипывать. Все кости скелета крепки, ни одна не сломана, он покоится так, как был положен в гроб более тысячи лет назад, со скрещенными на груди руками. На череп надет искусно украшенный шлем, и, несмотря на пелену дождя и тусклый свет раннего пасмурного утра, Тильда различает затейливую серебряную брошь, которой заколоты остатки плаща, окутывающие его плечи. В правой руке зажата рукоять меча, ржавого, но целого. Рядом с останками заботливо уложены серебряные блюда, кубки и оружие, чтобы в загробном мире покойный ни в чем не нуждался.

Чертополошка спрыгивает в могилу, и Тильда пугается, что она потревожит кости, но собака их не трогает. Вместо этого она обнюхивает левую кисть скелета, неистово виляя хвостом. Тильда вспоминает слова, сказанные ей Сирен.

Возьми себе ту защиту, которую держит Хивел.

– Значит, ты Хивел. Ну-ка, что у тебя тут? – Она очень осторожно разгибает кости и обнаруживает маленький глиняный заткнутый деревянной пробкой флакон. Он прекрасно сохранился, но Тильду это не удивляет, поскольку она хорошо знакома со свойствами керамики, не портящейся на протяжении тысячелетий. Она бережно вынимает шершавый сосуд из пальцев Хивела и бросает на мертвеца прощальный взгляд. – Прости, но человеку, которого я люблю, это сейчас нужнее.

Тильде никогда еще не было так трудно бежать, как теперь, когда она поднимается по склону холма к Тай Гвин. Чертополошке тоже тяжело взбираться бегом на холм; но все же собака кажется достаточно здоровой и сильной, если вспомнить, какую рану ведьма нанесла ей киркой. Тильде чудится, что она бежит слишком медленно, словно в дурном сне.

Что, если я опоздаю? О силы небесные, не дайте мне опоздать!

Наконец она добегает до ворот коттеджа и, согнувшись от острой боли в боку, откидывает щеколду. Она чувствует присутствие ведьмы. От дома словно исходят темные волны ужаса. Тильда подбегает к двери на кухню, но останавливается, потому что из студии доносится шум: что-то разбивается, и кричит Дилан.

Он жив!

– Оставайся здесь, – строго говорит Тильда собаке. – Она может снова тебя ранить. Так что – место!

Тильда добегает до стеклянных дверей студии как раз в тот момент, когда Неста поднимает в воздух один из ее лучших горшков. Тильда видит, как Дилан, у которого из порезанной щеки течет кровь, прячется за верстак. Она кричит сквозь стекло:

– Оставь его в покое, сука!

С булькающим звуком, исходящим из раздавленной груди, Неста медленно поворачивается. Увидев Тильду, ведьма шипит и обрушивает быстрый поток древних валлийских слов. Тильда не понимает их значение, но смысл ей ясен. Мгновение – и большой глиняный горшок, на создание которого Тильда потратила много времени и сил, меняет траекторию полета и летит в сторону художницы. Она успевает упасть, и горшок разбивает стеклянные двери на тысячу осколков. Тильда вскакивает на ноги, но вставая, ранит об осколки руки.

– Тильда! Беги! – кричит Дилан. – Тебе надо бежать!

– Нет, она пришла за тобой, а не за мной.

– Что? Я услышал доносящийся из коттеджа шум, прибежал сюда, ища тебя…

Дилан замолкает, ныряя под верстак, чтобы избежать ударов металлических инструментов, которые ведьма швыряет, целясь в него. Их острые края со стуком вонзаются в дерево. В следующую секунду Неста заставляет тяжелый верстак скользнуть по полу, и он прижимает Дилана к стене. Тот стонет, когда верстак всей своей тяжестью с силой врезается в его грудь.

Тильда пытается пробиться к Дилану мимо Несты, но ведьма швыряет в нее стул. Тильда пытается оттолкнуть его рукой, и твердое дерево с хрустом бьет ее по пальцам. Боль так сильна, что на мгновение у Тильды перехватывает дыхание, и она застывает, не в силах сдвинуться с места. Неста вновь переключается на Дилана. Тильда с ужасом видит, как ведьма поднимается в воздух, раскинув руки, и заставляет все стеклянные осколки подняться в воздух. Они движутся, будто подвешенные на сотнях невидимых ниточек, которые держит в руках незримый жестокий кукловод. Несколько секунд – и все осколки нацеливаются на Дилана. Он силится оттолкнуть верстак, но у него ничего не получается. Неста начинает выкрикивать неразборчивые слова заклинания – она уверена: час мщения пробил. Тильда, крича, вскакивает на ноги и, промчавшись по студии, бросается между смертоносными осколками и Диланом в тот самый миг, когда Неста с ужасающим воплем швыряет их в его сторону.

Тильда действует инстинктивно: у нее нет времени на размышление. Бросаясь между Диланом и острыми стеклами, она высоко поднимает руку, на которую надета гривна, и закрывает глаза, ясно и четко представив себе то, чего она желает. То, о чем молится. Внезапно наступает мертвая тишина. Тильда открывает глаза. Смертоносные осколки остановились в воздухе и теперь висят в нескольких сантиметрах от ее лица, шеи, сердца. Она трепещет при мысли, что их удерживает только сила ее воли.

Охваченная яростью, Неста камнем бросается вниз и кружится, выкрикивая новые заклинания и проклятия. Стекло начинает медленно двигаться, дрожа и подергиваясь, словно собираясь с силами перед новым броском.

– Тильда, уходи! Ради бога, беги! – кричит Дилан.

Она не может ответить. Она не смеет даже покачать головой. Ей требуется неимоверное усилие воли, чтобы сдержать магию Несты. Тильда боится в любую секунду не выдержать и проиграть бой. Она уже чувствует, как ее силы убывают. Видит, как осколки начинают двигаться.

Она для меня слишком сильна!

Но едва подумав, что ей суждено проиграть и что они с Диланом погибнут от сломанной призрачной руки этой безумной ведьмы, она вспоминает об Аванк. На полу, завернутая в смоченный водой миткаль, стоит скульптура, над которой Тильда работала с тех пор, как первый раз надела гривну на запястье и ей явилось чудище из озера. Она решается снова закрыть глаза. На нее обрушивается лавина образов, но Тильда не обращает внимания ни на них, ни на какофонию из звона и пронзительных криков ведьмы, которая желает ей и Дилану смерти. Тильда призывает Аванк. Мысленно она просит ее прийти и помочь ей.

Я дитя Сирен Эрайанейдд, так помоги мне еще раз!

Она открывает глаза. Осколки стекла подрагивают в воздухе. Неста все еще рвет и мечет; ее грозная сила, полная ненависти и злобы, заставляет их висеть в воздухе. Слева от Тильды глиняная фигурка, слепленная ее руками, начинает двигаться под своим сырым покровом. Ошеломленная, Тильда осмеливается перенести часть внимания и воли на свое творение. Миткаль шевелится – то, что скрывалось под ним, оживает, извиваясь и потягиваясь, и наполняется волшебством. Мгновение – и оно вырывается из-под куска сырой ткани и взвивается в воздух.

– Господи! – вскрикивает Дилан.

– Да! – ликует Тильда. – Да!

Неста перестает выкрикивать заклятия и поворачивается, чтобы посмотреть на удивительное создание, которое теперь кружится вокруг ее головы. Когда ведьма узнает его, она снова принимается кричать, но на сей раз уже не от ярости, а от страха.

Дилан силится высвободиться из-под верстака.

– Что это такое?

– Это Аванк! – Теперь Тильда улыбается, однако продолжает держать руку с гривной высоко поднятой и не решается сдвинуться с места, сдерживая смертоносное стекло.

Глиняная фигура озерного чудища, на создание которой Тильда потратила много часов, – точное изображение Аванк. Аванк, которая спасла ее в озере. Она еще не покрыта глазурью и не обожжена, и ее цвет – это цвет темной, красноватой глины; так окрашиваются воды озера, когда их взбалтывает шторм и со дна понимается муть. Но даже в незаконченном виде она великолепна. Оживившее Аванк волшебство придает ей свечение, и она кажется чудесной и в то же время опасной; ее глаза горят, оскаленные зубы сверкают, тело полно силы. Она вьется вокруг Несты, пикирует, кусает, словно плавая в воздухе. Ее гибкая шея извивается, длинный хвост колотит ведьму. Та исполнена такого ужаса, что помышляет лишь об одном – как спастись от этого символа озерных колдуний, хранительницы древней магии, существа, которое ей завещали страшиться всю жизнь, существа, обладающего большей силой, чем сила, переданная ей предками. Неста продолжает кружиться и выкрикивать заклятия, наполовину превратившись в черное, как кровоподтек, облако злобы, но аватар Аванк не дает ей улизнуть. Осколки стекла, больше не контролируемые ведьмой, со звоном падают на пол.

Тильда не знает, как долго ожившая копия Аванк будет отвлекать ведьму. Осторожно, медленно, незаметно она засовывает левую руку в карман. От боли в сломанных пальцах она вздрагивает, но, несмотря на подступающую тошноту, Тильда заставляет себя достать глиняный флакон. Задыхаясь, чувствуя, как от боли и усилия вспотела спина, она поднимает флакон и большим пальцем поддевает пробку, вскрикивая от острой боли в искалеченной руке.

У меня только один шанс. Нельзя промазать.

Тильда делает глубокий медленный вдох, лучезарно улыбается и кричит:

– Эй, ты! Попробуй сразиться с той, которая сильнее тебя! – Неста перестает кружиться и злобно смотрит на нее, пытаясь определить, отчего противница так радуется. Не переставая улыбаться, Тильда продолжает: – Сирен передает тебе привет! – И выплескивает на призрачную ведьму содержимое флакона.

Количество синей жидкости кажется Тильде недостаточным, слишком безобидным, чтобы одолеть такую ярость и силу. Однако они с Диланом в изумлении открывают рты, глядя, как волшебное зелье летит по воздуху через всю студию, образуя неестественно длинную и устойчивую дугу, прежде чем попасть на скованную ужасом ведьму. И в ту же секунду Неста начинает корчиться. Она пытается кружиться, силится избавиться от магической субстанции, но та уже проникла в ее призрачное тело. Волшебство, заключенное в зелье, сильно; от него нет спасения. Чем неистовее Неста борется с ним, чем яростнее, выкрикивая проклятия, мечется по комнате, тем больше синяя жидкость разрастается, пузырясь, пока не обволакивает обезумевшую ведьму целиком. Это ужасающее зрелище, но зарождающаяся жалость в душе Тильды мгновенное исчезает, когда злобная тварь протягивает исковерканную руку и хватает фигурку Аванк.

– Нет! – кричит Тильда, не в силах помешать ведьме.

Ядовитая хватка Несты втягивает фигурку озерного чудища в колдовской водоворот, и та растворяется в темно-синем хаосе. Еще несколько секунд – и ведьма становится частью мистического тления, которое за мгновение растворяет ее.

Как только Неста исчезает, Тильду охватывает такое изнеможение, что она падает, слишком потрясенная, чтобы вскрикнуть от новых порезов, нанесенных битым стеклом. Магическая тяжесть верстака исчезает – теперь Дилану удается оттолкнуть его и освободиться.

– Тильда! Тильда! – Он обнимает ее и помогает подняться, осторожно снимая осколки стекла с ее одежды и волос.

– Я в порядке, правда в порядке. Отпусти, со мной все хорошо.

– Ты далеко не в порядке. Твоя рука… и эти порезы, ты вся в осколках… – Дилан шокирован.

Тильда поднимает руку и касается пореза на щеке.

– Это пустяки, скоро заживет, – говорит она и улыбается Дилану. На сей раз ее улыбка – настоящая. – Ведьмы больше нет. Теперь нам нечего бояться.

– Ты справилась! Ты победила ее… Ты была… невероятна!

– Я была не одна. Мне помогли, – говорит Тильда, наклоняясь, чтобы подобрать с пола куски разбитой глиняной фигурки. Она вертит фрагмент хвоста Аванк. Все еще теплый на ощупь, он слегка дрожит, словно ожившая древность.

– Ты могла бы слепить ее заново.

Тильда качает головой.

– Нет, не думаю. Она сделала то, что была должна. Думаю, теперь мне нужно оставить ее там, где ее место. – Тильда поднимает голову и смотрит на лежащую далеко внизу долину и освещенное выглянувшим солнцем озеро, над которым начинает подниматься дымка.

Эпилог

Тильда отступает назад и позволяет себе несколько мгновений полюбоваться результатами своего труда, заполняющими полки в студии. Последние месяцы были на редкость продуктивны. После драматических событий конца минувшего года она с удовольствием вновь погрузилась в работу. По правде сказать, Тильда не может вспомнить, когда еще так много творила. Теперь ее вдохновляет контакт с озером и всем, что за ним стоит. В глубине души она чувствует: блестящие на солнце горшки и причудливые керамические статуэтки – это истинные произведения искусства.

Стук в стеклянную дверь заставляет ее повернуться. За дверью стоит Дилан с двумя кружками чая в руках.

– Оставь на минутку свои труды и выйди. Этот вид так великолепен, что нельзя его пропустить.

Тильда счищает с рук и клетчатой рабочей рубашки остатки порошков глазури, и частички еще не рожденных красок начинают кружиться в льющихся в студию лучах послеполуденного солнца. Выйдя в сад, она вдыхает аромат цветущей яблони. Дерево пережило еще одну суровую зиму и теперь одето бело-розовыми цветами. Дилан вручает Тильде кружку с горячим напитком.

– Ты прав. Вид великолепен. Просто великолепен.

Весна преобразила долину. Озеро сверкает и переливается под солнцем. Стаи мелких птичек вернулись с юга, чтобы строить гнезда на его болотистых берегах. Деловито собирают тростник и водоплавающие птицы покрупнее. На зеленых лугах пасутся белые овцы и белоснежные ягнята, резвящиеся и прыгающие на траве. Неделя выдалась теплой, но в воздухе еще разлита прохлада, придающая ему пьянящую чистоту и свежесть.

Дилан обнимает Тильду за плечи.

– Похоже, скоро похолодает. Наверное, вечером надо будет растопить камин.

Тильда улыбается, глядя на него. Их первая близость случилась у того самого камина, на овчинном коврике, куда Дилан наверняка уговорит ее лечь снова. Тильда знает, что именно там он чувствует себя ближе всего к ней.

– А по-моему, будет по-прежнему тепло. Теперь с каждым днем становится все теплее. Так что нет нужды зря жечь дрова, – поддразнивает она.

Ее внимание привлекает какое-то движение. На лугу под окружающей сад каменной стеной появляется крупный бурый заяц. Тильда ахает и инстинктивно закрывает рот рукой. Она так давно его не видела и сейчас удивлена охватившей ее радости. Заяц щиплет свежую траву, растущую у тропинки. Прежде чем ее кто-то успевает остановить, Чертополошка перепрыгивает через низкую стену и несется на луг, прямо к нему.

Дилан кричит:

– Нет, Чертополошка, нет!

Но Тильда успокаивающим жестом кладет ладонь ему на руку.

– Все в порядке. Она его не тронет.

Они смотрят, как собака обегает зайца, потом припадает к земле перед ним, прижав уши и виляя хвостом, приглашая к игре. Заяц несколько секунд внимательно глядит на охотничью собаку, потом подается вперед, и они обнюхивают друг друга. А затем начинают бегать. Они носятся по лугу туда-сюда, вдоль живой изгороди, вдоль тропинки. Заяц проворнее собаки и чаще всего бежит впереди, но иногда делает такой быстрый зигзаг, что Чертополошка оказывается впереди – кажется, будто заяц гонится за ней.

Игра заканчивается, так же быстро, как началась. Заяц поворачивается и смотрит вверх, на художницу. Тильда смотрит в его бездонные, древние, все понимающие глаза и чувствует острый укол тоски и глубокую любовь.

Привет, Сирен. Мне тебя не хватало.

Заяц сидит еще мгновение, затем поворачивается, вскачь несется к живой изгороди и пропадает из виду. Чертополошка возвращается и, тяжело дыша, укладывается у ног хозяйки.

– Глупая собака, – говорит она, гладя собачьи уши.

Рана на боку Чертополошки давно зажила и заросла серой шерстью. И так же в прошлое медленно ушли все ужасные события, случившиеся после Рождества. Сломанные пальцы Тильды срослись. Короткий шрам на щеке от пореза Дилан считает мужественным. В коттедже теперь все спокойно. Для всех начинается новая жизнь. Тильда держит гривну в надежном месте и часто достает ее оттуда, чтобы полюбоваться, повспоминать. Иногда она позволяет себе надеть ее, чтобы вновь ощутить волшебство, которое гривна в ней будит, но делает это, только когда в коттедже больше никого нет. И каждый раз, когда Тильда надевает украшение, она чувствует себя все спокойнее с этим даром озера, словно он был для нее предназначен. И именно здесь ей предначертано жить. Каждый день, бегая вокруг озера, она говорит «доброе утро» и «спасибо», обращаясь к Аванк, хотя мать озера больше не показывается, укрываясь в глубине таинственных вод. Но Тильда знает: она там и чувствует ее присутствие. И этого ей довольно.

Она улыбается Дилану и касается шрама на его щеке.

– Пойдем. Мне страшно хочется есть.

Дилан широко улыбается, берет ее под руку, и они идут по дорожке к дому.

– Я разожгу камин в гостиной.

– А я посижу перед ним.

– Я приготовлю что-нибудь поесть.

– А мы с Чертополошкой это съедим.

– Справедливое разделение труда, – соглашается Дилан, когда они входят в коттедж.

Тильда оборачивается и вглядывается в лежащий на склоне луг, но зайца нигде не видно. Она чувствует острое сожаление: быть может, никогда не увидит его вновь, но тут же ей является видение, ясное и четкое, – Чертополошка и заяц весело играют на берегу озера, и лужайка вокруг них кажется голубой от колокольчиков.

Благодарственное слово

Выражаю благодарность издательству «Томас Данн букс» и всем сотрудникам «Сент Мартинз пресс», которые помогали мне писать «Серебряную ведьму».

Особенно я благодарна Питеру Вулвертону и Мэри Виллемс за их энтузиазм, за готовность отдаться странному полету фантазии и внимание к деталям, которое не позволяло мне отвлекаться на глупые идеи, поначалу казавшиеся удачными.

Выражаю также свою благодарность создателям прекрасной оригинальной обложки.

Сотрудники музея в Брекноке мне очень помогли, предоставив доступ к ценной коллекции артефактов времен Сирен, найденных на искусственном острове и в его окрестностях, и это несмотря на то, что музей был закрыт на ремонт.

Клянусь, я никогда не сидела в экспонировавшейся лодке!

Ссылки

[1] Око за око, жизнь за жизнь! ( валл .)

[2] Шуга – мелкий рыхлый лед.

[3] Огамическое письмо – письменность древних кельтов и кимров.

[4] Миткаль – грубая хлопчатобумажная ткань.

Содержание

Пролог

Эпилог

Благодарственное слово

Название книги

Серебряная ведьма

Брекстон Пола

Ссылки

Содержание