Тильда

Пока «Лендровер», скользя, скатывается по заснеженной дороге, Тильда чувствует себя слишком сбитой с толку, чтобы беспокоиться о каких-то там авариях или слишком ярких воспоминаниях, хотя прежде чем ехать, Дилан с присущей ему предупредительностью спросил, согласна ли она опять сесть в машину? То, что ее рисунок с такой точностью повторяет тот, который украшает предмет, вырытый из-под земли рядом с озером, потрясло ее до глубины души. Они с Диланом пытались найти этому рациональное объяснение – мол, распространенный кельтский орнамент, у Тильды есть собака, недавно она видела зайца, и оба этих животных встречаются на берегах озера уже много веков. Возможно, Тильда просто приобщилась к языку искусства этих мест, увидев где-то иллюстрацию, на которой был изображен похожий древний орнамент, а точное сходство рисунков на браслете и горшке – совпадение. Или нет? Тильда не может избавиться от ощущения, что между нею и находкой существует глубокая связь.

Единственное, с чем сразу же согласились и она, и Дилан, – помочь им может только профессор Уильямс. Тильда поспешно надела контактные линзы, а Дилан отрегулировал огонь в печах и камине так, чтобы он тлел, а не горел, после чего они запрыгнули в «Лендровер», который, несмотря на солидный возраст и побитый вид, идеально подходил для езды по склонам, покрытым рыхлым снегом.

Они застают профессора за расчисткой садовой дорожки; он с энергией, удивительной для его почтенных лет, сгребает лопатой снег и мелкий гравий. Он тепло здоровается с гостями и приглашает их в дом. Тильда и Дилан охвачены таким волнением, что говорят одновременно, не замолкая ни на секунду, даже когда снимают сапоги и проходят в гостиную. В конце концов профессор поднимает руки.

– Простите, но вы оба галдите так, что невозможно ничего понять. Давайте сделаем так: один из вас сделает глубокий вдох и расскажет по порядку, в чем дело. А второй в это время будет молчать.

Тильда выходит вперед и протягивает ему браслет.

– Чертополошка вырыла это из земли у самого озера.

Профессор Уильямс берет находку и, схватив с журнального столика очки для чтения, водружает их на нос. Он вертит странный предмет и так, и сяк, вглядываясь в рисунок. Затем снимает очки и, достав из ящика письменного стола лупу, подносит ее к глазу, подставив браслет под свет торшера. Который тут же гаснет, как и все остальные электрические огни.

– Вот черт! – нервничает Тильда.

– Как странно. – Профессор поднимает голову. – Возможно, снег повредил подачу электричества. Дилан, не мог бы ты проверить щиток?

Дилан переглядывается с Тильдой, но все-таки выходит, чтобы разобраться с пробками.

– Может, подойдем к окну? – предлагает Тильда. Ей не терпится узнать мнение Уильямса, но она боится, что электрический свет так и не пожелает включиться, пока она находится в доме профессора.

– В самом деле, почему бы и нет? – Старик близко наклоняется к стеклам, держа браслет так, что от того отражается солнечный луч.

Теперь, когда внимание профессора отвлечено, Тильда может успокоиться, закрыть глаза и сосредоточить мысли в одной точке. Она представляет, как ток доходит по проводам до маленького дома Старой Школы, рисует в воображении электрическую искру и желает, чтобы вновь образовался контакт. Следует пауза, затем вспышка – свет загорается вновь. Тильда ждет, не зная, насколько устойчивым окажется напряжение, но, похоже, теперь все в порядке.

Внимание профессора сосредоточено на браслете – он даже не замечает, что электричество зажглось опять.

– Подумать только, это же великолепно! Так откуда, вы говорите, ваша собака это выкопала?

– У самой кромки воды, на этой стороне озера, немного не доходя до скрадка для наблюдения за птицами. Как вы думаете, это бронза?

– О нет, вы только посмотрите на чистоту поверхности металла. Посмотрите на его цвет. Он совсем не тронут коррозией. Есть только одно вещество, над которым время не властно. – Тильда смотрит на профессора, все еще не понимая, и он объясняет: – Это золото, моя дорогая. Оно не окисляется.

– Золото! Но браслет ужасно тяжелый; должно быть, он стоит небольшое состояние.

Профессор продолжает разглядывать сокровище.

– Поверьте, если этот браслет древний и его происхождение таково, как я думаю, то цена материала, из которого он сделан, составляет лишь малую часть его истинной стоимости. Ага, свет снова горит! – восклицает он, только сейчас заметив, что подача электричества возобновилась.

В комнату возвращается Дилан. Он смотрит на Тильду, и на его лице написан вопрос. Она пожимает плечами и качает головой. Лампочки в гостиной на миг становятся тусклыми, затем снова начинают гореть ровным светом.

– А рисунок? – спрашивает Тильда. – Он… распространенный? Я хочу сказать, в кельтском искусстве часто изображались зайцы и охотничьи собаки, верно?

– Да, часто, хотя обычно собак бывало больше, чем зайцев. К тому же животные на этом браслете изображены более искусно, с большим количеством мелких деталей, чем обычно. Все выгравировано очень тщательно, особенно морды животных, которые, как правило, выглядели куда грубее.

– Для женского браслета эта штука слишком велика, – вставляет Дилан. – Как ты думаешь, может быть, он мужской? Или его носили на предплечье?

– Возможно. – Его дядя кивает.

Он бережно кладет находку на письменный стол, торопливо подходит к книжным полкам и разыскивает нужную книгу. Снова надев очки и бормоча что-то себе под нос, он ищет нужный заголовок.

– Где же это, где же это, ага, вот! Как я и думал: «Охотничьи собаки часто рассматривались как символ статуса, и знатные дворяне округи нередко травили зайцев или охотились на оленей, причем не только для того, чтобы добыть дичь для своего стола, но и в качестве занятия спортом или совместного досуга. Однако, когда речь идет об изображении собак, независимо от того, охотничьи они или нет, следует помнить: эти существа имели и мифологическое значение, дабы избежать неправильного истолкования подобных изображений». Да. – Профессор энергично кивает. – Это непременно надо иметь в виду, особенно потому, что есть несоответствие между числом зайцев и собак. Видите ли, зайцы живут не группами, а самостоятельно – на изображении травли мы должны были увидеть одного зайца, преследуемого сворой охотничьих собак. Здесь же все наоборот. Кроме того, удивительное внимание к деталям, к выражению морд говорит о том, что это изображение носило личный характер, я бы даже сказал, почти индивидуальный. – Он захлопывает книгу и снимает очки. – Так что это не охота.

– Не охота? – переспрашивает Дилан.

Тильда наклоняется и снова берет браслет. Золото кажется ей теплым.

– Но если здесь изображена не охота, тогда что?

– Особенность этого прекрасного украшения состоит в том, что оно – великолепный пример отношения кельтских народов к своей мифологии. Каждое животное занимало свое место в их верованиях, народных сказках, древних легендах. Совы, например, традиционно предвещали смерть. Лошади олицетворяли собой загробный мир или отлетевшие души. Эти же существа, – профессор тычет в сторону браслета очками, – несколько необычны, поскольку и собаки, и зайцы часто олицетворяли для кельтов одно и то же.

– И что же именно? – Тильда чувствует, как тело охватывает нервный трепет, как будто ее внезапно испугало что-то неожиданное либо она чудом избежала падения или спаслась от нависшей опасности.

Профессор Уильямс с улыбкой объясняет:

– Известно, что и зайцы, и собаки – олицетворение ведьм.

Следующие два часа все трое проводят, копаясь в библиотеке профессора в поисках иллюстраций или намеков, которые подсказали бы, кто мог изготовить этот браслет и кому он мог принадлежать. Время от времени лампочки начинают мигать или их свет становится тусклым. Тогда Тильда на мгновение успокаивает свой разум, чтобы подача электричества не прерывалась. Через некоторое время она осознает, что ее поиски сосредоточиваются только на одной из упомянутых профессором деталей – на ведьмах. Она с удивлением обнаруживает, что упоминания о них редки, но в тех, которые она находит, ведьмы описываются совсем не так, как она ожидала.

– Профессор, в эпоху, которую мы с вами рассматриваем, то есть между 850 и 950 годами нашей эры, ведьмы считались хорошими и добрыми? Я почти не нахожу данных о том, что их преследовали или за ними охотились, как в последующие Средние века.

– Они считались не то чтобы хорошими, просто на них смотрели как на атрибут повседневной жизни. К тому времени в Уэльсе, разумеется, уже прочно утвердилось христианство, однако мы часто читаем о людях, кому все еще была по сердцу «старая вера». Язычество никуда не ушло, а ведьмы были неотъемлемой частью более древней системы кельтских верований. У многих общин были штатные ведьмы, которые лечили различными снадобьями и наговорами или помогали воинам одержать победу в бою. Некоторые из них предсказывали будущее. Их преследовали, когда в общине решали, что ведьмы использовали колдовские чары против кого-то из ее членов, то есть навели порчу на человека, к которому испытывали неприязнь, чтобы он захворал или у него пал скот, в общем, что-то в этом духе.

– Как вы думаете, этот браслет мог принадлежать ведьме?

– Такая гипотеза кажется мне вполне правдоподобной. Однако, если учесть, сколько золота ушло на эту вещицу, это была очень богатая ведьма. Или, по крайней мере, у нее были богатые друзья, которые подарили ей украшение, возможно, в знак благодарности. Как бы то ни было, я ничуть не удивлен, получив свидетельство того, что рядом с озером жила такая особа, будь то рассматриваемое нами время или позже, да и в любое время вообще. Грета всегда говорила мне: есть вещи, которые история просто не может объяснить. То, доказательства чему мы никогда не найдем, то, что нам приходится принять как необъяснимое. И даже волшебное. Нет, я не могу сказать, что удивлен.

Позднее, напившись чаю и поев толстых сэндвичей с сыром и маринованными огурцами, Тильда благодарит профессора за помощь, решив, что пора уходить. Но тут ей кажется, что может наступить неловкий момент.

Интересно, Дилан собирается вернуться в коттедж вместе со мной? Зачем ему это? А с другой стороны, почему бы и нет?

– Я подвезу тебя, – предлагает Дилан.

– По правде сказать, сейчас я бы хотела сходить на раскопки и еще раз поговорить с Лукасом.

– О чем?

– О тех, чьи останки они раскапывают. Хотя, наверное, с таким снегом им не до раскопок.

– Очень может быть, что в этом вы не правы, – говорит профессор, допивая чай. – Земля сейчас не такая мерзлая, как несколько дней назад, когда было слишком холодно для снегопада. Я думаю, сегодня они продвинутся в своей работе.

– И смогут наконец достать из земли останки?

– Вполне возможно.

– Я пойду с тобой, – говорит Дилан, идя вслед за нею к двери.

Тильда не может решить: нравится ли ей его стремление проводить с нею все больше времени или, наоборот, отпугивает и смущает. Словно почувствовав это, Дилан добавляет:

– Если раскопки возобновились, археологам могут понадобиться и мои услуги. Ведь снег не может засыпать воду.

Доехав до места, они обнаруживают, что профессор был прав. Вокруг отрытой могилы кипит бурная деятельность. Рядом с раскопом припаркован полноприводный автомобиль с одноосным прицепом, перед ним штабелями уложены ящики с почвой и найденными обломками. Вокруг могилы на трех высоких металлических опорах установлены прожектора вроде тех, которые используют для освещения футбольных полей. Молли с другими археологами бережно складывают что-то еще в ящики, которые затем грузятся на прицеп. Операциями руководит Лукас. Он размахивает руками и иногда покрикивает на людей. Похоже, он совсем не рад видеть Дилана и почти игнорирует его, но на минутку отрывается от своего занятия, чтобы поздороваться с Тильдой.

– Вы умеете удачно выбрать время и появились, когда начинается самое интересное. Мы как раз собираемся поднять из земли верхний скелет, а затем достать гроб с его содержимым. Тут, знаете ли, нельзя торопиться. Если условия оказываются неподходящими, то, что сохранялось в земле веками, может быть уничтожено в один момент.

– Вы, кажется, можете работать в снегу, – замечает Тильда. – Это потому что земля стала не такой мерзлой?

– Совершенно верно. Снег действует как своего рода изоляционный материал. Пару дней назад мы установили здесь прожектора на тот случай, если придется работать всю ночь. Стоит начать, и хода назад уже не будет. Мы должны будем извлечь из земли все содержимое раскопа, потом запаковать в ящики и погрузить на прицеп.

– Странно, что я не замечала огней этих прожекторов. Ведь из моего коттеджа видно место раскопок.

– Ими еще не пользовались. Мы впервые включим их сегодня вечером. Вернее, даже днем, если учесть, как быстро слабеет свет. Мы специально привезли сюда большой генератор. – Лукас показывает на что-то вроде большого металлического ящика на колесах, стоящего возле шатра. – Когда он заработает, вы, вероятно, услышите из дома.

– Вы узнали что-нибудь еще о людях, похороненных в этой могиле? – интересуется Тильда.

– Уже было выдвинуто несколько теорий. – Лукас ходит вокруг раскопа, подбирает с земли валяющийся совок, кому-то его отдает, стряхивает грязь с бухты кабеля, в общем, суетится. – Мы узнаем больше после того, как откроем гроб и увидим, какой погребальный инвентарь был положен вместе с телом. То, что верхний скелет принадлежит казненному преступнику, представляется наиболее правдоподобным из всех возможных объяснений, но есть еще один фактор, который мы сейчас изучаем.

– Это связано со способом казни или с тем, кем этот человек был при жизни?

– Собственно говоря, и с тем и с другим. Оказывается, желание удержать захороненных в земле – и неважно, живы они или нет – было не единственной причиной, по которой те, кто жил на озере в девятом или десятом веке, могли положить на них огромный плоский камень. В то время это было обычной практикой – доложила Молли, а у меня никогда еще не было повода усомниться в результатах ее изысканий – при погребении ведьм.

Тильда чувствует, как по спине пробегает дрожь, и снег тут ни при чем. Непроизвольным движением она сжимает браслет, лежащий в кармане пальто, и ловит на себе взгляд Дилана. В кои-то веки он совершенно серьезен.

– Дядя Ильтид, вероятно, поддержал бы эту теорию, – тихо говорит он, обращаясь больше не к Лукасу, а к Тильде.

Хотя до вечера еще далеко, зимнее небо стремительно затягивается тучами, несущими новый снег, и дневной свет быстро меркнет, мешая археологам работать дальше. Они решают запустить генератор и включить прожектора. Начинается беготня, слышатся взволнованные крики. Лукас приказывает всем, непосредственно не занятым в поднятии останков, отойти от раскопа. После двух неудачных попыток генератор запускается, неподвижный воздух наполняется его мощным гулом, из выхлопной трубы вырываются клубы черного дыма. Кто-то врубает переключатель, и прожектора вспыхивают, освещая ярким искусственным светом и могилу, и окружающую ее местность. Тильда пятится, моргая и прикрывая глаза рукой. Она разрывается между желанием видеть происходящее и нежеланием помешать прожекторам гореть и светить. Она топает, чтобы согреть ступни, начинающие замерзать, несмотря на сапоги и теплые носки. У нее кружится голова, и она знает, что на сей раз это не от усталости и не от низкого уровня сахара в крови. Все дело в могиле, вернее, в том, кто в ней лежит. Это из-за него или нее Тильду постепенно охватывает дурнота и она чувствует себя так, будто находится не в толпе, а в стороне от остальных людей. Она слышит звуки, и помимо гудения генератора – тяжелый плеск бьющейся о берег воды, верещание белки в ветвях ближайшего дерева, хлопанье крыльев лебедей на озере. Все ее чувства обострены. Она может различить не только резкий запах дыма от дизельного топлива, на котором работает генератор, но и смесь запахов пота и дезодоранта, исходящих от копающих землю археологов, отдающий плесенью и сыростью запах ветвей стоящего справа от нее дуба и едкий аромат древней земли, которую сантиметр за сантиметром снимают, нарушая ее вековой покой. Она почти ощущает вкус стылого, сырого воздуха на языке. Вибрация генератора, топот, искры, пробегающие по металлическим опорам прожекторов – все эти колебания остро отдаются в ее теле.

А потом приходят видения. Поначалу Тильда различает только пляску четко очерченных теней, отбрасываемых светом прожекторов – граница между оранжевым оттенком освещенной земли и холодной голубизной неосвещенного снега словно смещается и дрожит. Затем начинается движение на втором плане, точно какие-то боязливые существа вдруг выходят из укрытий и мчатся к земле. А потом в небесах над головой Тильды что-то начинает изгибаться, переплетаться, меняя форму, вихрясь. Глядя вверх, она видит то и дело меняющие очертания туманные фигуры, словно образовавшиеся из туч, которые опустились на высоту макушек деревьев, стоящих по краям заливного луга. У Тильды спирает дыхание, когда одна из этих фигур пикирует прямо на нее, уворачиваясь в последний момент. Ее контуры неясны, размыты, ее конечности растворяются, превращаясь в дымку. Но за первой фигурой следует вторая, третья.

Дилан замечает: что-то не так.

– Тильда? – окликает он. – Что случилось?

Она не отвечает. Она не может ответить. Ибо в это мгновение она видит, как из могилы начинает подниматься что-то темное. Лукас, Молли и еще два археолога стоят на коленях в раскопе и общими усилиями поднимают огромную каменную плиту, которая удерживает на месте скелет. Археологи, пошатываясь под тяжестью, ставят ее на попа сбоку от обнажившихся костей. Теперь скелет виден полностью. Со своего места при резком свете прожекторов Тильда видит: кости сломаны, конечности лежат под немыслимыми углами, череп запрокинут, челюсть раздроблена, лоб треснул. Поднимающаяся из останков масса пульсирует, волнообразно колеблется, и Тильда понимает – только ей дано видеть, как эта темная материя приобретает форму и становится жутким призраком, который неотступно преследует ее. Он поворачивает к ней окровавленное лицо, и Тильда видит, как по его изуродованным чертам разливается ухмылка.

Они не должны выпускать ее на волю! Я должна их остановить!

– Не делайте этого! – кричит она, прежде чем успевает подумать. – Положите плиту обратно!

– Тильда? – Дилан кладет ладонь на ее руку. – В чем дело? Что стряслось?

– Они не должны выпускать ее на волю! – Она поворачивается к нему, тряся головой, силясь заставить его понять. – Они освобождают ее. Мы должны остановить их, Дилан. Пока еще не поздно! Лукас, подожди! – кричит она, бросаясь вперед.

Между тем поднявшийся над могилой призрак становится больше, темнее, гуще – Тильде уже не верится, что она одна видит его.

– Лукас, ты не должен!..

Она спотыкается и, скользя по снегу, утоптанному сапогами, падает в раскоп. Лукас рычит на нее:

– Что ты делаешь? Я же сказал, чтобы никто сюда не подходил!

– Ты не понимаешь! Прекрати! Ты не должен ее освобождать!

– О чем ты толкуешь? Мы уже несколько недель готовимся поднять эту находку из земли.

– Но останки… могила… Молли была права. Она была прижато камнем не без причины. А ты выпускаешь ее на волю, как ты этого не понимаешь?

– Прочь с дороги! Нам надо погрузить камень на автоприцеп.

Дилан окликает ее, стоя на краю котлована.

– Тильда, отойди оттуда…

– Нет! Я вижу ее. Это именно то, чего она хочет. Она в ярости и несет зло, и если освободить ее, кто знает, что она попытается натворить!

Лукас не верит своим ушам.

– Ты что, напилась или слетела с катушек?

– Эй! – Дилан спрыгивает на дно раскопа. – Не смей разговаривать с ней в таком тоне.

Лукас прищуривается, глядя сначала на Дилана, потом на Тильду, потом опять на Дилана.

– Почему бы тебе не увести подружку домой, – шипит он. – Я не желаю, чтобы истеричные женщины испортили мне все, чего я добился за месяцы труда…

Дилан смотрит на него со злостью.

– Когда же ты перестанешь быть таким занудой?

Пока они спорят, Тильда замечает, что фигура ведьмы кружится вокруг опор с прожекторами, кружится все быстрее и быстрее, пока не превращается в размытое пятно темной энергии, вращающееся с огромной скоростью. Один из прожекторов начинает шататься, грозя упасть вперед.

– Ради бога, положите камень на место! – кричит Тильда, но никто не обращает на призыв ни малейшего внимания.

Она знает, что должна действовать. Подавив панику, Тильда выбирается из раскопа, встает под ближайшим прожектором и начинает пристально глядеть на него, заставляя себя не закрывать глаза. Она глубоко дышит, потом начинает дышать все чаще и чаще, представляя, что бежит и одновременно посылает всю силу мышц, весь жар и мощь своей энергии, чтобы напитать ими разум. Чтобы наполнить ту часть ее существа, которая позволяет воздействовать на вещи. Глаза начинают слезиться и саднить, мозг наполняется биением ее сердца, в голове разрастается боль, и Тильда начинает бояться, что закричит от муки или отведет глаза и сдастся.

Я не должна этого делать! Я этого не сделаю!

Но ей никак не удается сделать то, что она задумала. По-прежнему ничего не происходит, только вихрящийся призрак ведьмы становится больше, темнее и кружится все стремительнее. Когда Тильда чувствует, что сдается, что-то заставляет ее схватиться за золотой браслет в кармане. Она сжимает его и чувствует: он не просто стал теплым – он по-настоящему раскалился. Она крепко стискивает браслет, заставляя себя не обращать внимания на боль, когда золото начинает жечь ее ладонь.

И тут прожектор, под которым она стоит, взрывается, и лампа, и прикрывающее ее стекло лопаются. Смертельно острые осколки вонзаются в снег, но ни один не попадает в Тильду. Прежде чем кто-либо успевает среагировать, взрывается второй прожектор и почти сразу – третий. Генератор захлебывается и перестает работать. Становится тихо и темно. Пока продолжались раскопки, на землю упали сумерки, и внезапное погружение в полумрак после яркого искусственного света вызывает у всех присутствующих временную слепоту. Раздаются крики, люди ощупью ищут фонарики. Все громко предупреждают друг друга остерегаться скрытых в снегу острых осколков стекла и кусков горячего металла. Археологам в раскопе не остается ничего другого, как вернуть камень обратно. Сейчас он лежит не в своем первоначальном положении, но снова охраняет могилу, поскольку прикрывает бо́льшую часть скелета.

На глазах Тильды пульсирующая темная фигура вдруг перестает расти. Она быстро съеживается и бледнеет, пока опять не превращается в туманный безобразный призрак, который медленно опускается все ниже и ниже, к могиле. Его чудовищное лицо поворачивается к Тильде, выкрикивая полные злобы неразборчивые слова. Когда остатки призрака всасываются под камень, взгляд Тильды улавливает какое-то движение слева. Опора, на которой держался второй прожектор, шатается и вот-вот упадет.

Она сейчас рухнет!

– Берегись, Дилан! – кричит Тильда, глядя, как мощная металлическая башня накреняется и начинает падать.

Все отбежали в стороны, уловив движение и услышав остерегающий крик Тильды. Все, кроме Дилана. Он словно прирос к месту, воззрившись на тяжелую стальную опору, которая, прорезая сумрак, несется вниз. Если он сейчас не отпрыгнет, она его убьет. Если только Тильда ее не остановит. Оттуда, где она стоит, до Дилана слишком далеко – у нее нет возможности подбежать и оттолкнуть его. Не очень-то понимая, что делает, она выхватывает браслет из кармана, чувствуя, как золото обжигает кожу, и поднимает над головой. Тильда не отрываясь смотрит на мачту, сосредоточившись на желании, чтобы та изменила направление падения. Она представляет, как стальная опора поворачивается, чтобы рухнуть рядом с Диланом, не причинив ему вреда. Тильда рисует в воображении картину, как сталь с грохотом падает на снег, а он стоит невредимый.

Но ничего из этого не происходит.

Башня просто перестает падать. Она останавливается в нескольких сантиметрах от головы Дилана и повисает, не поддерживаемая ничем. Ничем, кроме воли Тильды. Задыхаясь, она на ватных ногах подбегает к нему и тащит в сторону. Едва они отходят на два шага, как опора прожектора, ударившись о землю, разлетается на куски. Грохот приводит Дилана в чувство. Тильда все еще держит его за руку выше локтя. Он смотрит на обломки металлической опоры, потом на то место, где только что стоял, потом на свою спасительницу. Ни он, ни она не произносят ни слова. Дилан прижимает Тильду к себе. Они стоят, молча обнимая друг друга, меж тем, как остальные возвращаются в раскоп, чтобы посмотреть на обрушившийся на них хаос.