Тильда

Они так потрясены случившимся на раскопках, что оба молчат, пока едут обратно в коттедж. Лукас рвал и метал, охваченный яростью из-за состояния раскопа, разбитых вдребезги прожекторов и неудавшейся попытки извлечь из земли найденные останки. Он не стал во всем обвинять Тильду, да и с чего бы. И все же значительная часть его гнева была направлена на нее. Хотя он и не мог установить точную связь между Тильдой и катастрофическими событиями, которые так основательно испортили раскоп, он точно знал: хозяйка Тай Гвин приложила к этому руку. Когда прожектора один за другим начали взрываться, воцарились неразбериха и паника, люди быстро разбежались в разные стороны – никто, кроме Дилана и Тильды, не заметил, как падавшая мачта освещения вдруг остановилась в воздухе на полпути к земле. А если кто и заметил, то не поверил глазам и быстро вычеркнул этот образ из памяти, чтобы заняться осязаемыми и насущными делами: уборкой битого стекла и кусков искореженного оборудования в полумраке зимних сумерек. Когда поведение и речи Лукаса стали почти агрессивными, Дилан бросился на защиту Тильды, и мужчины едва не подрались, но она просто развернулась и пошла к «Лендроверу».

Тильда чувствует огромное облегчение оттого, что возвращается домой. Когда они подъезжают к коттеджу, до них доносится вой Чертополошки, и не успевает Тильда открыть дверь, как собака выскакивает ей навстречу, приветствуя с таким пылом, что чуть не сбивает с ног.

– Все в порядке, девочка, – успокаивает она питомицу, опускаясь на колени, чтобы крепко ее обнять. – Все в порядке.

Дилан закрывает за собой кухонную дверь и прислоняется к дровяной печи, потом откидывает с лица копну черных волос.

– Итак, – с напряжением в голосе говорит он. – Мне действительно нужно понять, что сейчас произошло. – Когда Тильда не отвечает, он пробует подойти с другой стороны. – Послушай, меня еще немножко трясет из-за того, что мне чуть было не проломило череп, и я не могу разобраться, что к чему. Уверен, у меня ничего не сломано и не разбито, никаких раздробленных костей, я стою целый и невредимый только благодаря тебе, Тильда.

Она отпускает собаку, встает с колен и начинает искать в корзине для дров щепки на растопку.

– Тильда?

– Я не знаю! Думаешь, я могу это объяснить? Могу объяснить хоть что-нибудь из того, что случилось?

– Хоть что-нибудь из чего? Это как-то связано с тем, что приключилось с тобой в «Лендровере», да? Ты снова увидела на месте раскопок то же самое, что видела в машине? Что заставило тебя спрыгнуть в раскоп?

– Если я тебе скажу, это прозвучит как чистое безумие. – Она качает головой и, открыв заслонку, бросает в печь тонкие поленья. Наружу вырываются клубы дыма.

– Я готов. Я только что видел, как чистое безумие остановило в воздухе тяжелую стальную мачту. Я только что слышал, как чистое безумие просвистело, падая, рядом с моим ухом.

– Почему ты думаешь, что у меня есть ответы?

– Да ладно, перестань. – Дилан осторожно закрывает печную заслонку, берет руки Тильды в свои и заставляет ее выпрямиться и встать. – Будем двигаться шаг за шагом. Итак, первое – что ты видела?

– Так сразу и не скажешь. Много всего. Вокруг все двигалось. Вихрилось. Пришли в действие какие-то силы, могущественные и странные. Самым безумным было то, что происходящее нисколько меня не испугало, но потом… я увидела… кое-кого… плохого.

– Ты увидела на раскопках того же, кого видела раньше? На заднем сиденье Ленни?

Тильда кивает.

– И ты думаешь, что этот кто-то вырвался из той могилы?

– Я думаю, она пыталась. И она вырвалась бы, если бы они не опустили камень на место. – Тильда смотрит ему в глаза. – Думаю, когда Лукас откроет могилу опять, она вырвется на свободу. И я уже не сумею ее остановить. Она опасна, Дилан. Та мачта освещения упала не сама по себе, и мы оба это знаем. Не было никакого ветра, и никто ее не сшибал. Это сделала та, что… то, что вышло из разрытой земли.

– Но ты… – Он стискивает ее руки. – Ты сделала что-то… поразительное. Как?

– Я не знаю.

– Ты раньше делала что-то подобное?

– Конечно, нет! – отвечает Тильда чуть более резко, чем собиралась.

– Да ну? Так мы будем или не будем говорить о лодочном моторе, который не заводился, не заводился, а потом взял и завелся, или о часах, которые то и дело вдруг берут и останавливаются, или о гаснущих электрических лампах?

– Это… другое. – Она замолкает, потом объясняет: – Теперь я научилась контролировать такие вещи. Бо́льшую часть времени у меня это получается. Если я настраиваю на это сознание. Вернее, если позволяю сознанию… ну я не знаю. Не могу передать это словами.

– А ты всегда могла делать подобные штуки?

– Нет, только с тех пор, как перебралась сюда.

– Думаешь, в этом месте есть что-то паранормальное?

– Не в самом месте, а во мне в этом месте. Я имею в виду не коттедж, а в общем здешнюю округу. И этот ужасный призрак, кем бы он ни был, и то, как он словно выискивает меня все время. Но главное – именно близость к местному озеру изменила меня. Впрочем, нет, погоди, я не то хочу сказать. – Внезапное прозрение вызывает на ее лице улыбку, несмотря на владеющее ею смятение. – Приехав сюда, я не стала другой. Я стала самой собой. Такой, какой должна быть. – Тильда вглядывается в лицо Дилана, ища понимания, но видит только замешательство.

И разве можно его за это винить?

Она трет виски.

– В общем, извини, ты вовсе не обязан оставаться…

– Ты хочешь, чтобы я уехал?

– Нет, не хочу. Просто я хочу поставить горшки в новую печь и начать обжиг сегодня вечером.

– Ты хочешь сделать это прямо сейчас?

– Я знаю, это кажется нелепым. Я и сама не совсем понимаю, в чем дело. Я в этом еще не разобралась. Я уверена в одном – сегодня браслет мне помог. Без него у меня бы не получилось остановить призрака. А рисунок на нем совпадает с тем, что на моих горшках. Эта связь и приводит все в действие… Придает мне силы проделывать… эти штуки. – Она тяжело вздыхает. – Доверься мне. Мне так же трудно в этом разобраться, как и тебе. Но если я буду продолжать доискиваться до сути, то потеряю остатки здравого смысла. Сейчас мне просто надо действовать. Сделать то, что может защитить нас от этого… существа. А это значит, сделать то, что я умею, – начать обжиг горшков.

– Тогда позволь мне остаться и помочь.

– Ты уверен? Похоже, рядом со мной… все и происходит.

– Возможно, единственное безопасное место – как раз рядом с тобой. Ты не пробовала посмотреть на вещи под таким углом? Я хочу сказать, что сегодня вечером ты спасла мне жизнь, и тут двух мнений быть не может.

– Но только я видела… тот призрак, то привидение, то существо, которое вышло из могилы. Именно на меня оно бросается и все время пытается смертельно напугать.

– Тогда чем нас больше, тем безопаснее, так что лучше держаться вместе. Я правильно говорю?

Тильда колеблется, затем берет корзинку с растопкой и вручает ему.

– Будь по-твоему. Можешь разжечь огонь в обжиговой печи, пока я буду загружать в нее горшки.

Едва она входит в студию, ее настроение меняется, как она и предполагала. Заняться творчеством – значит погрузиться в процесс созидания, хотя сейчас она занимается обыденным, на первый взгляд, делом – подготовкой горшков к обжигу. Снимая с них полиэтиленовую обертку, обнажая их, все еще незавершенные и сырые, она снова ощущает ту могучую связь, о которой говорила Дилану. Связь с плодами ее искусства, но также и с древними рисунками и символами, которыми она украсила свои изделия. Минуту Тильда смотрит на скачущих зайцев и гонящуюся за ними охотничью собаку. Она вглядывается в их гибкие, сильные, легко движущиеся лапы, представляя силу мышц, помогающих этим животным мчаться вперед по мерзлой зимней земле, воображая их свободный, вольный бег, – скоро ей начинает казаться, будто она слышит настойчивый и живой ритм биения их сердец – более быстрый у зайцев, более медленный у охотничьей собаки.

Уже миновала полночь, когда Тильда и Дилан отходят и смотрят на работающую обжиговую печь, на дающий успокоение дым, непрерывно идущий из короткой трубы. Сооружение выглядит самодельным, но крепким, строительный раствор между кирпичами схватился хорошо. Снег вокруг него растаял, и оно стоит, прочное и красновато-коричневое, резко выделяясь на фоне холодной белизны. Если приблизиться к нему, то можно увидеть исходящее от него свечение, но если отойти на несколько шагов, оно гаснет в темноте. У Тильды и Дилана ушло два часа на то, чтобы осторожно поставить горшки на полки, и еще час на то, чтобы как следует разжечь огонь, после чего они запечатали печь.

– Знаешь, я думаю, она сможет работать.

Тильда энергично кивает.

– Она будет работать. Она должна.

Наконец, когда в огонь положено столько дров, что больше не поместится, Дилану удается убедить Тильду, что за печью не надо следить. Они решают вернуться в дом и перекусить, чтобы потом всю ночь через равные промежутки времени выходить и подкидывать дрова.

За время их работы коттедж заметно прогрелся. Чугунная дровяная печь наполняет кухню немного дымным, но таким долгожданным теплом – морозу со двора сюда ходу нет. В гостиной Тильда вытаскивает браслет из кармана пальто и осторожно кладет на маленький столик у окна, прежде чем разжечь камин. Дилан приносит из кухни оставшуюся еду.

– Все готово, – говорит он, ставя поднос с угощением на журнальный столик. – Хлеб, правда, немного заплесневел, но он все еще скорее коричневый, чем голубой; а тут у нас сыр и банка капустного салата с майонезом, два пакета чипсов, немного шоколадного печенья и… – Он торжествующе потрясает бутылкой. – Остатки бренди.

– Я не уверена, что смогу влить в себя спиртное, – признается Тильда, садясь рядом с Чертополошкой на коврик из овчины, лежащий перед полыхающим в камине огнем.

– Еще как сможешь. – Дилан берет бокалы, затем усаживается так близко от Тильды, как ему позволяет Чертополошка. – Известно, что небольшая доза алкоголя хорошо помогает от шока и упадка сил.

– Чепуха.

– Говоришь, чепуха? По-твоему, монахи, столько веков вешающие бочонки со спиртным на сенбернаров, которые отыскивают в Альпах замерзающих путников, не правы?

Тильда невольно улыбается. События минувшего дня лишили ее сил, и она рада, что сейчас не одна.

Нет, я рада не просто тому, что я не одна. Я рада, что рядом Дилан.

Осознание этого одновременно успокаивает и обескураживает. Она берет бокал с бренди и начинает медленно потягивать его, прислонившись спиной к стоящему рядом креслу и глядя на пляшущее пламя.

– Через несколько часов нам надо будет проверить обжиговую печь. Насколько возможно, надо поддерживать в ней постоянную температуру.

– Как долго?

– В идеале двенадцать часов.

– О’кей, мы поймем, что прошло двенадцать часов, по расположению солнца, раз уж в твоем присутствии нельзя полагаться на часы.

– Спасибо, что напомнил.

Дилан отпивает большой глоток бренди.

– Нет проблем. Будем ориентироваться на солнце. Должно быть, мы начали обжиг где-то в одиннадцать. Рассветает в этом месяце примерно около семи тридцати. Если на небе не будет слишком плотных облаков, мы сможем определить, когда солнце окажется в зените. И что нам тогда надо будет делать?

– Разгрести огонь и позволить температуре медленно опуститься. Мы сможем открыть печь послезавтра примерно в полдень.

– Ничего себе! Стало быть, ждать придется долго. Как же тебе удастся избежать соблазна на секунду заглянуть внутрь до нужного времени?

– Легко, ведь я знаю: открою печь раньше – вся работа пойдет насмарку. Если температура внутри упадет слишком быстро, горшки могут треснуть или расколоться, не говоря уже о том, как пострадает глазурь.

Какое-то время они сидят в безмятежном молчании, деля простую пищу, и постепенно алкоголь и идущее от огня тепло снимают их напряжение. Тильда чувствует, как согреваются замерзшие на морозе ноги, как расслабляются и начинают меньше болеть усталые плечи. Ее глаза воспалены от переутомления, сухости морозного воздуха и раздражающего действия дыма. Она невольно принимается их тереть.

– Почему бы тебе их не снять?

– Извини?

– Контактные линзы. Если у тебя воспалены глаза, надо их снять. – Он пожимает плечами. – Они же тебе больше не нужны, верно?

Она открывает было рот, чтобы возразить, привести доводы в пользу маскировки своей странной внешности, но потом решает, что это ни к чему. Вместо этого она снимает линзы. Сразу наступает облегчение, и она смотрит на блестящие пластиковые диски на ладони. Секунду колеблется, потом бросает их в огонь. Они, зашипев, вспыхивают, и Тильда вздрагивает.

– Хватит скрываться.

– За это стоит выпить, – отвечает Дилан и чокается с ней. – Хватит скрываться!

– Просто… я маскировала… вот это. – Она машет, показывая на свое тело.

– Если другие люди не могут принять тебя такой, какая ты есть… что ж, это их проблема. Ты – это ты. Ты…

– Только, пожалуйста, не говори, что я особенная.

– А как насчет трудной для понимания, но интересной?

– Жаль, если меня трудно понять. Извини.

– Не извиняйся.

– Ну, я думаю, ты не поймешь. Что это такое… когда на тебя таращатся, словно ты что-то… ненормальное. Словно ты не такая, как все.

Дилан поднимает брови и выразительно качает головой, так что его черные кудри падают на зеленые глаза, потом поворачивается в профиль – становится видно, как прям и тонок его нос, и широко улыбается, показывая зубы, кажущиеся особенно белыми при слабом освещении на фоне темной кожи.

– Ну да, конечно, – с сарказмом в голосе соглашается он. – Где уж мне понять, каково это – быть другим.

Тильда краснеет.

– Господи, какая же я дура. Прости, нет, правда, прости.

– Как я уже сказал, не извиняйся. Давай просто скажем, что мы оба знаем, каково это – быть не таким, как все.

– Профессор Уильямс говорил, что ты родился на Барбадосе. Оттуда родом твоя мать?

– Отец был дайвером – выбором профессии я обязан ему. Он встретил мою мать, когда работал на затонувшем корабле в Карибском море. Там они и поженились, а потом попробовали жить в Уэльсе, но мать здесь не прижилась, и они вернулись. Отец хотел, чтобы я получил образование в Британии – бог знает почему! И когда мне исполнилось одиннадцать, я перебрался к дяде Ильтиду и стал учиться здесь.

– Ты не очень-то похож на дядю.

– Это потому, что он мой дядя только по жене. Отец был братом Греты, а не его.

– А, тогда понятно. Я просто думала… Но домом ты называешь Барбадос?

– Называю или, по крайней мере, называл. Отец погиб во время неудачного погружения, когда мне было двадцать два, и мама хотела, чтобы я бросил работу, но… в общем, когда ты занимаешься именно тем, для чего создан… – Он допивает бренди. – Я возвращаюсь в эти места так часто, как только могу. Дяде Ильтиду приходится нелегко с тех пор, как умерла тетя Грета. Честно говоря, я уже не знаю, где мой дом. Наверное, я чувствую себя как дома только под водой.

У Тильды перехватывает дыхание, и она медленно качает головой.

– В этом мы с тобой точно не похожи. Ничто не могло бы заставить меня заняться дайвингом. Или просто поплавать. Или сесть в лодку.

– Значит, ты сухопутная крыса.

– А ты – фанат водных видов спорта.

– Может быть, я смогу помочь тебе преодолеть страх?

– Это невозможно, ничего не выйдет.

– Ты когда-нибудь видела Карибское море? Оно совсем не такое, как здешние моря. Оно не серое, а бирюзовое. И такое теплое!

– Я и под таким жарким солнцем? Ты хоть знаешь, каким сильным солнцезащитным кремом мне приходится пользоваться даже в этих дождливых и облачных краях? – Она берет кочергу и ворошит огонь, чтобы он горел ярче.

– Так вот почему ты бегаешь на рассвете, – говорит Дилан, глядя на нее, как будто на место только что встал очередной кусочек головоломки по названием «Тильда».

– Такое освещение больше подходит для моих глаз и кожи.

Они вновь на какое-то время замолкают, и Тильда вдруг осознает, что почти совсем забыла о дневном происшествии. Отсрочка, которой она добилась, пошла ей на пользу, но эта отсрочка будет недолгой. Тильда снова устремляет взгляд на Дилана.

– Знаешь, в конце концов археологи достанут эти останки из раскопа.

– О да. Лукас непременно это сделает.

– А когда это случится, – она ищет подходящие слова, – они снова выпустят ее на свободу.

– Да кем же она была?

– Не знаю. – Тильда запускает пальцы в волосы и со злостью распускает косу. – Я не знаю, кем она была, и не знаю, почему так старается запугать меня. Мне известно только одно – когда с ее останков уберут камень, она вырвется на волю. И я должна быть к этому готова.

– Мы. Мы должны быть готовы. – Дилан накрывает ладонью ее руку. – Ты будешь противостоять ей не одна, Тильда. Я обещаю.

– Вчера ты чуть не погиб из-за того, что был рядом со мной.

– Но ты же меня спасла. Ты сумеешь победить эту… тварь. Я знаю, что сумеешь. А я тебе в этом помогу. Но сегодня ночью тебе не надо бояться. Ты в безопасности. – Он поднимает руку и гладит ее по голове. – Твои волосы похожи на стеклянное волокно. – Он касается ее щеки. – Ты самая невероятная, самая красивая женщина, которую я когда-либо видел. – Дилан подается вперед, чтобы поцеловать ее.

Но это не нравится Чертополошке. Она рычит и щелкает зубами, едва не вцепившись в лицо Дилана.

Он вскакивает на ноги и пятится.

– Все в порядке. Со мной все хорошо. Она ничего мне не сделала. Все в порядке.

– Нет, не в порядке! Плохая собака! Что с тобой происходит?

Тильда открывает дверь и делает собаке знак выйти. Чертополошка виновато проходит мимо и взбегает по лестнице в спальню.

– Дилан, прости.

– Опять извиняешься? Я же сказал – не надо.

– Это не смешно. Она действительно хотела на тебя напасть. Она могла серьезно тебя покалечить. Ну-ка, дай посмотреть.

Не обращая внимания на протесты, она осматривает его лицо и руки.

– Ну что, видишь? – Он улыбается. – Говорил же, со мной все хорошо. Собака просто ревнует. Она привыкла к тому, что ей ни с кем не надо тебя делить. Мне не следовало покушаться на ее законное пространство.

– На ее законное пространство? Послушай, это ведь мой дом!

– Она просто пыталась тебя защитить.

Тильда протягивает руку и дотрагивается до его лица.

– Есть другие люди, которых она может кусать, если ей придет такая охота. А с тобой я могу справиться сама.

– Ты хочешь укусить меня? – смеется Дилан.

Тильда улыбается.

– Думаешь, ты такой умный, – говорит она и запечатлевает легкий поцелуй на его губах.

– Меня только что поцеловала самая желанная особа в этой комнате. По-моему, это говорит о том, что я веду себя достаточно умно. – С этими словами он обнимает ее за талию, прижимает к себе и целует. И Тильда отвечает на поцелуй, осознавая, что желает этого мужчину. Что по-прежнему может испытывать влечение… и что она хочет именно Дилана.

Да, Дилана.

Внезапно все долгие одинокие месяцы, предшествовавшие этому моменту, рассеиваются, как дым. Есть только здесь и сейчас. Этот мужчина. И эта связь. Она крепко обнимает его, целует все жарче. А он сполна отвечает на ее страсть – вскоре они срывают друг с друга одежду, смеются, валясь на овчинный коврик.

У Тильды мелькает мысль: может быть, так она реагирует на дневное происшествие – в ней говорит желание утвердить жизнь после соприкосновения со смертью. Но она слишком остро сейчас хочет Дилана, чтобы подвергать анализу свои чувства. Скоро они оказываются полностью обнаженными, и пляшущие языки пламени бросают блики на его кожу, темную, как кофе, и отражаются на ее коже, светлой, как алебастр. Жгучее желание отгораживает их от холодного дыхания зимы, покрывшего окна инеем.

Беспокойство о поддержании огня в обжиговой печи заставляет Тильду проснуться и высвободиться из объятий Дилана. Она садится и смотрит на него.

– Надо подкинуть еще дров. Я не могу оставить огонь как есть.

Он касается ее плеча, потом проводит пальцами по всей длине руки и подносит ее пальцы к своим губам.

– На вкус ты так же хороша, как и на вид. – Когда она смущенно пожимает плечами, добавляет: – Хватит скрываться, помнишь?

– Не все видят меня такой, как видишь ты.

– Тогда они многое теряют.

– В недавнем прошлом меня назвали бы ведьмой. – Тильда беззаботно смеется, хотя эта мысль вовсе не кажется ей смешной. – И, вероятно, были бы правы.

Она встает и натягивает белье и футболку. Тучи наконец разошлись – в небольшое оконце льется лунный свет, падает на лежащий на столике браслет, и тот начинает сверкать.

Дилан приподнимается на локте.

– Ты правда думаешь, он тебе как-то помог? Там, на раскопках? Ты думаешь, он сделал тебя… сильнее?

Тильда кивает.

– Да. Мне было страшно, но я знаю точно – без него ничего бы не получилось.

Откуда ты взялся? И почему я уверена, что раньше видела этих зайцев и охотничью собаку?

Золотой браслет кажется ей прохладным, его поверхность гладкая, кроме той части, где выгравирован рисунок. Тильда вертит его в руках и вдруг слышит в голове тихий звон, словно где-то далеко зазвучала под внезапным дуновением ветра стеклянная подвеска. Тильда делает глубокий вдох и надевает браслет на запястье. Но он слишком широк – она тянет его вверх, через локоть, пока он не облегает предплечье. Металл ласково давит на кожу, быстро утрачивая свою прохладность и впитывая тепло тела.

Внезапно начинается настоящее светопреставление.

Комната наполняется слепящим белым светом – Тильда вынуждена закрыть лицо. Звенящий звук быстро нарастает и скоро достигает такой громкости, что, крича от ужаса, она не слышит собственного голоса. Часто моргая от пульсирующего света, она видит: таинственная сила отбросила Дилана к дальней стене. Он протягивает к Тильде руки, но не может сдвинуться с места. Пламя в камине, только что казавшееся безобидным, разрастается, становится неестественно ярким, и вот уже его языки лижут каминную полку и начинают взбираться по выступу в дымоходной кладке. Вокруг Тильды образуется воронка. Воздушные волны тянут то в одну, то в другую сторону, неистово треплют волосы, пока ее тело не начинает вращаться. Тильда не в силах остановиться. И пока она кружится, в поле ее зрения попадает видение. Она видит себя, стоящую гордо и прямо, в ее волосы вплетены жгуты, свитые из кожаных полосок, глаза густо насурьмлены, кожа разрисована черными татуировками. Она облачена в кожаные доспехи, а на бедре у нее висит кинжал. Эта переливающаяся грозная версия Тильды поднимает руку и медленно протягивает ее реальной Тильде, но та не может даже пошевельнуться, чтобы прикоснуться к ней или отстраниться. Она понимает, что должна что-то сделать, чтобы все это прекратить и взять ситуацию под контроль. Деревянная каминная полка уже занялась, от искр загорается овчинный коврик. Дилан лежит с закрытыми глазами, словно потеряв сознание. Тильда кружится так быстро, что ей кажется, еще немного, и она тоже лишится чувств. И тогда уже некому будет остановить распространение огня.

Черт возьми, это мой дом! Мой! И я не позволю ему сгореть!

Сделав над собой невероятное усилие, она поднимает левую руку и хватается за браслет. Мгновение ей кажется, что у нее не хватит сил. Тильда начинает кашлять от дыма. До нее доносится запах горящей шерсти. Наконец она срывает браслет с правой руки и кидает его через всю комнату.

И все прекращается.

Она падает на пол. Видение исчезло. Чудовищный шум смолк. Она сдергивает с дивана одеяло и сбивает пламя с деревянной полки и коврика. Дилан кашляет и с трудом встает на колени. Потушив огонь, Тильда бросается к нему.

– Дилан! Боже мой, Дилан…

Он оглядывает разоренную гостиную, перевернутую мебель, разбитые безделушки, обгорелые полку и коврик. Откашлявшись, он нетвердым голосом говорит:

– Напомни потом, чтобы я никогда тебя не злил.

Затем он пристально смотрит на Тильду, и его глаза округляются.

– Ничего себе, – шепчет он.

Тильда выпрямляется и видит свое отражение в зеркале. Ее кожа не просто порозовела, она сияет каким-то нездешним светом. Волосы развеваются, словно она плывет под водой. А глаза сверкают как бриллианты.