Тильда

Хотя небо остается ясным, мороз усилился, и лежащий на земле снег так замерз, что скрипит при каждом шаге. Тильда и Дилан, тепло одевшись, начинают тушить огонь в обжиговой печи. Чертополошка резвится в заснеженном саду, пока они выгребают золу. Небо такое по-альпийски голубое и яркое, что не защищенным цветными линзами глазам Тильды больно на него смотреть. Проснувшись, она на мгновение испугалась, что без привычной маскировки ей будет слишком трудно смотреть миру в лицо, но этот страх тут же прошел. Она чувствует уверенность, что справится. Ей, конечно, помогает восхищение Дилана, но главное – и она это знает – произошла неуловимая, но важная перемена. Как будто Тильда непостижимым образом стала более целостной, завершенной и сильной. Она не сразу это поняла, но теперь ей ясно – то, что она почувствовала, надев древний браслет, было отнюдь не страхом. Да, она испугалась за Дилана, и вырвавшийся из камина огонь был по-настоящему опасным. Но ощущение, которое она испытала, было ощущением могущества и невероятной магической силы. Дилан решил, что ее источник – браслет, но Тильда знала, что он ошибается. Касавшийся ее кожи драгоценный металл с загадочной гравировкой пробудил нечто поразительное, что спало в ней. Когда она поняла, что не справляется с этой разрушительной силой, которая может повредить тому, кто ей дорог, Тильде стало не по себе. Но эта заключенная в ней мощь, ошеломляющее осознание того, что внутри зажигается что-то поистине великолепное, было самым глубоким, опьяняющим ощущением, которое она когда-либо испытывала. Дилан был не на шутку поражен и напуган и предупредил, чтобы она больше не рисковала, надевая эту штуку.

Но Тильда знает, что хочет надеть браслет снова.

И когда-нибудь наденет.

Если бы я смогла научиться контролировать свою силу… если бы нашла способ обуздать ее.

– Ты в порядке? – Дилан обнимает ее за плечи. На его лице написаны беспокойство и восторг. – На твоем месте я чувствовал бы себя потрясенным.

Но ты не на моем месте. Ты не испытал того, что испытала я.

Тильда улыбается.

– Со мной все хорошо. Просто немного устала. Так или иначе, нам не удалось выспаться.

– Так или иначе. – И он расплывается в улыбке.

– Но знаешь, что самое удивительное? Я увидела себя такой…

И Тильда долго и во всех подробностях объясняет Дилану, что именно она видела, когда надела браслет. И как бы безумно ни звучал ее рассказ, он выслушал. И поверил. А это много для нее значило.

– Не забывай про татуировки. Может быть, это ты – из своих фантазий, такая, какой в глубине души хочешь предстать перед миром.

– Да я никогда в жизни не хотела сделать татуировку. Погоди! Почему я не подумала об этом раньше? Я уже видела ее… то есть себя в этом обличье. Та женщина в лодке!

Дилан пытается поспеть за ее мыслью.

– Извини, в какой лодке?

– Разве я тебе не говорила? Нет, конечно, нет, с чего бы? – Она делает глубокий вдох и говорит, стараясь не глотать слова и разъяснить все не только ему, но и себе самой. – В тот день, когда я познакомилась с твоим дядей, за несколько минут до того, как я столкнулась с ним на тропинке, у меня было… видение. Я увидела женщину в лодке вместе с двумя мужчинами. Она была древним существом и явно пришла из другого времени.

– И она была такой же страшной, как призрак из могилы в раскопе?

– Нет. – Тильда качает головой. – Она не показалась… не кажется мне пугающей. От нее не исходит угроза. Уверена, она – та, кого я видела сегодня ночью. Дело в том, что она так похожа на меня, что, быть может, это был не призрак. Возможно, это версия меня в другом времени?

– Мы что, говорим о переселении душ? – неуверенно спрашивает Дилан.

– Нет, не думаю. Честно говоря, чем больше я об этом размышляю, тем меньше понимаю, что к чему.

Из открытых дверей студии до них доносятся телефонные звонки. Еще не подняв трубку, покрытую глиняной пылью, Тильда знает – звонит отец. Ее открытка могла успокоить родителей на несколько дней, но они все равно за нее волнуются.

– Твоя гора, наверное, вся покрыта снегом, крольчонок? – спрашивает отец.

– Да, и долина тоже. Здесь очень красиво.

– А дороги расчищены? До Рождества осталось меньше недели. Мы с твоей матерью подумали, что могли бы в этом году привезти праздник прямо к тебе. Индейку, пирожки, глинтвейн, петарды, какой-нибудь повергающий в шок свитер, рождественские гимны, «Звуки музыки» – в общем, все, с чем ассоциируется Рождество, мы доставим прямо к твоей двери.

– О, папа…

– Нам это совсем нетрудно. По правде говоря, твоей матери хочется покудахтать над единственной дочкой. – Он замолкает, потом добавляет: – Мы привыкли к тому, что ты живешь с нами.

По голосу Тильда слышит: отцу одиноко, и чувствует себя виноватой. Хотя она может легко убедить себя, что мать прекрасно обходится и без их регулярных контактов, она знает – отец сильно по ней скучает. Но мысль, что они приедут и поселятся в коттедже теперь, когда столько всего происходит, ввергает ее в панику.

Я не смогу. Я не смогу со всем этим справиться, если сюда приедут они. Только не здесь, не сейчас, не с этими проблемами.

– Я не уверена насчет дорог…

– Мы можем посмотреть прогноз погоды.

– Узкая дорога, что ведет к моему дому, точно не расчищена.

– Даже твоя мать может немножко пройтись пешком, если у нее достаточно высокий уровень мотивации.

– К тому же электричество работает с перебоями.

– Опять? Я думал, эту проблему устранили.

– Должно быть, это из-за снега.

– Как же ты со всем справляешься?

Она молчит, не зная, меньше родители станут беспокоиться или больше, если она расскажет им про Дилана.

– Я построила обжиговую печь, которая работает на дровах.

Отец смеется.

– Узнаю свою девочку. Сначала горшки и только потом мысли о домашнем уюте.

– Сначала горшки, – соглашается Тильда.

– И ты довольна результатом?

– Я еще не открывала дверцу печи.

– А, – говорит он, хорошо зная, насколько важен этот момент, и понимая, как дочь сейчас нервничает.

Они решают следить за погодой и пока что не принимать окончательных решений. Идея приезда родителей не так определенно отложена в долгий ящик, как хотелось бы Тильде, но нежная забота отца, как всегда, наполняет ее сердце одновременно теплом и чувством вины.

Когда она выходит из студии во внутренний дворик, ее поражают чистота и прозрачность воздуха, насыщенность и четкость цветов, красота пения птиц. День стоит ясный и солнечный, и пейзаж кажется особенно манящим. Сапфировую синеву озера оттеняет белизна окружающего снега. Даже у Чертополошки сейчас беззаботное настроение, и она позволяет Дилану бросать ей снежки и ловит их зубами.

– Ты начинаешь завоевывать ее расположение.

– Ей не очень-то хочется делить тебя со мной, но у каждой собаки есть своя цена.

– Несколько снежков? Кое-кто мог бы сказать, что это дешево. Отец, наверное, задабривал бы ее пирожками с мясом.

– Так твои родители приедут на Рождество?

От этого совершенно естественного вопроса Тильде становится не по себе.

– Дороги засыпаны снегом.

– Только узкие. И снегу не так уж много.

– Но может насыпать еще.

Дилан удивленно смотрит на нее.

– А может и не насыпать.

– Но это же возможно.

– Ну хорошо. – Он на мгновение задумывается. – Разумеется, если дороги все-таки заметет и твои родители не смогут добраться сюда, будем рады, если ты проведешь Рождество с нами в доме Старой Школы.

Уют дома профессора, его безоговорочная благосклонность к ней, общество Дилана – все это кажется более заманчивым, чем чрезмерная родительская забота, даже продиктованная самыми благими пожеланиями. А еще Тильду привлекает возможность порыться в богатой библиотеке Уильямса. Чем глубже она изучит историю окрестностей озера, тем больше вероятности, что удастся выяснить, кто же похоронен в раскопанной археологами могиле, и понять, что происходит с нею самой.

– А твой дядя не будет возражать?

– Да он будет вне себя от радости. Почему бы не съездить к нему сейчас и не сказать?

– Ну, честно говоря, мне хотелось бы еще немного побыть здесь. Поезжай один.

– Ты уже хочешь от меня избавиться, да?

– Конечно, нет, это просто… – Тильда не может подыскать нужных слов, чтобы объяснить, что привыкла жить одна и сейчас ей более, чем когда-либо, нужно ненадолго уединиться. – Ну, знаешь, разные женские дела… Растопить пожарче дровяную печь на кухне, нагреть достаточно воды, чтобы принять ванну, вымыть голову, побрить ноги…

– Хорошо, хорошо, я понял! – Он, улыбаясь, поднимает руки. – Мой Ленни справится с дорогой, с его покрышками это не проблема. Я вернусь и привезу чего-нибудь съедобного из деревенского магазина.

– Завтра?

– Как тебе утро?

– Давай лучше в полдень, ладно? – Видя плохо скрытую обиду, написанную на его лице, она быстро добавляет: – Мне правда хочется, чтобы ты был здесь, когда я открою обжиговую печь.

Это неправда, но она понимает: для него это важно.

Дилан прижимает ее к себе и запечатлевает на губах легкий поцелуй.

– Блестящая мысль, – соглашается он, обнимая Тильду.

Сирен

Мы лежим рядом: мускулистые и поджарые члены моего принца сплетены с моими, бледными и гибкими. Сейчас мы с ним похожи на дуб и обвивающий его плющ. Бринах добавил к моей постели мех животного из далекой-далекой страны – зверя, которого я никогда не видела и не увижу, и я благодарна за эту пушистую мягкость. Уже почти полдень, и дверь в мой маленький домик отворена и подперта камнем, чтобы впускать легкий летний ветерок, несущий с собой аромат сохнущего на лугах сена и знакомые голоса водоплавающих птиц. Последнее время я вынуждена все делать медленно, что поначалу смущало меня и выбивало из колеи. Но теперь я поняла: у природы свое представление о том, что хорошо для меня сегодня, и я не могу с ней спорить.

– Ты не хочешь пить? – спрашивает меня принц. Он наклонился ко мне и улыбается, разглядывая мое лицо, шею, изгиб плеча.

– Нет, не хочу. Я сейчас хочу одного – лежать здесь и смотреть, как солнце уходит на запад и скрывается за горами.

– А ты не голодна? – интересуется он, проводя рукой по моему немыслимо круглому животу, наклоняясь еще ниже, чтобы поцеловать натянутую кожу.

– Нет, не голодна, хотя знаю, что ты готов кормить меня шесть раз в день, как свинью, которая вот-вот должна опороситься.

Бринах снова улыбается.

– Свинья знает, что делает, когда ест. Она знает: ее детки не вырастут, если она не будет потреблять достаточно корма.

Я смеюсь.

– Достаточно один раз взглянуть на мое похожее на луковицу тело, чтобы понять: я ни в чем не обделяю ни себя, ни мое будущее дитя.

– Люди часто говорят, что маленькие принцы рождаются крупными.

– И маленькие ведьмы тоже. Хотя об этом говорят нечасто.

Он склоняет голову набок.

– А наше дитя будет мальчиком-принцем или девочкой-ведьмой? Скажи, моя пророчица, что ты видишь.

– Я вижу, что мое дитя любит хранить секреты. Одно я знаю наверняка – я не рожу тебе принца.

Его лицо мрачнеет, хотя он верит – я говорю правду. Он сдержал клятву и во всеуслышание объявил о нашей любви, однако он по-прежнему женат на Венне. Я ему не жена. Наше дитя родится бастардом и никогда не унаследует престол. А мое видение подтверждается – принцесса остается бесплодной. Как она, должно быть, меня ненавидит. Она бы еще стерпела, будь я для ее мужа просто развлечением, но теперь я представляю собой угрозу ее браку и положению. Больше покушений на мою жизнь не было. Прошло много недель, прежде чем принц освободил Хивела от роли моего защитника, но после этого он выпустил указ, в котором приговорил тех, кто на меня напал, если их поймают, к смерти; поклялся отомстить, если со мною случится что-нибудь дурное, и объявил: меня всегда будут охранять. В последние месяцы это немало мне докучало, хотя охраняющий меня доверенный воин и старался держаться на расстоянии. Я просила Бринаха избавить меня от стража, но он об этом и слышать не желал. Если он боялся за мою безопасность и раньше, то после того, как я сообщила, что ношу под сердцем его дитя, он велел еще ревностнее охранять меня и ночью, и днем.

Я пытаюсь сесть, но мои движения неуклюжи и неловки. Бринах предлагает опереться на его руку, но я отмахиваюсь, переворачиваюсь и встаю на колени, задыхаясь, и смотрюсь отнюдь не величественно.

– Я могу справиться сама, хотя буду рада дню, когда перестану быть такой неуклюжей. Сейчас я не могу даже рвать дикий чеснок или собирать грибы.

– Как ты терпишь такие ужасные ограничения?

– Не насмехайся, мой принц. Тебе это может казаться пустяками, – говорю я, надевая через голову платье и вставляя опухшие ноги в сапоги из оленьей кожи. – Но я не привыкла быть такой…

– Толстой? – Он притворяется, что говорит серьезно, но это ему плохо удается.

Я сердито смотрю на него.

– Я все еще могу бросаться тяжелыми вещами, – предупреждаю я. – И всегда попадаю в цель.

Я подхожу к дверному проему и прислоняюсь к косяку, приложив руку ко лбу, чтобы солнце не светило в глаза, любуюсь красотой дня. Озеро сверкает. Длинноногая цапля ловит рыбу на мелководье. Мимо проплывает семейство молодых поганок, смешно кивая головами. Ко мне подходит Бринах. Он начинает говорить, но его останавливает приближающийся стук лошадиных копыт. К хижине подъезжают два всадника – это Родри и его желторотый сынок Шон. Они, как всегда, разодеты в пух и прах, хотя здесь и некому оценить великолепие их нарядов.

– Добрый день, принц Бринах, – сердечно приветствует господина брат принцессы и изящно кланяется, не сходя с седла. Меня же он не замечает, словно я – невидимка. В итоге ему удается проявить почтение к принцу и одновременно без слов оскорбить меня. Подобные таланты демонстрируют его изощренную ловкость, порожденную жизнью, проведенной на дипломатическом поприще. – И какой чудесный сегодня выдался денек.

– И правда, чудесный день для прогулки верхом, – соглашается Бринах и демонстративно обнимает меня за талию. Этот жест не ускользает от внимания его шурина, но тому удается хорошо скрыть неудовольствие.

– В самом деле. Я купил Шону нового коня, и мы решили испытать его на выносливость. Шон проскакал на вершину Майнидд Моэл, а потом отпустил поводья, чтобы галопом помчаться вниз. – Родри замолкает и с гордой улыбкой смотрит на своего прыщавого отпрыска.

– Этот конь хорошо сложен, – оценивает животное Бринах.

– Должно быть, он стоил тебе немалых денег, – замечаю я.

Родри предпочел бы проигнорировать мое замечание, но тщеславию его сына нет предела.

– Истинная правда! Отец отдал за него больше, чем за любого другого своего коня, – радостно хвастается Шон, не замечая раздражения, мелькающего на лице Родри.

Последний вынужден небрежно рассмеяться.

– Родителям свойственно баловать сыновей.

Бринах улыбается и кивает.

– Я с нетерпением жду дня, когда смогу побаловать и свое дитя, – заявляет он.

В воздухе разливается напряжение. Принц еще не бросал шурину вызова касательно места моего ребенка в этом мире. Родри известно, насколько важно для Бринаха появление на свет мальчика. И неважно, что он будет незаконнорожденным, – если у принца не будет других сыновей, он станет наследником. Но шурин принца продолжает гнуть свою линию и игнорировать факт моего существования.

– Шон, – говорит он, показывая на коня своего сына. – Твой конь начинает остывать, его надо поскорее накрыть попоной. – Он лицемерно улыбается Бринаху. – Мы поедем, мой принц, – говорит он с еще одним поклоном и, искусно управляя конем, заставляет того отступить.

Мы смотрим, как они едут прочь. Я чувствую, как Бринах прижимает меня к себе еще крепче. Я знаю, он будет защищать меня до последнего вздоха. И молюсь богам, чтобы до этого не дошло.