Тильда

Тильда смотрит на закатное солнце. Заходя за покрытые снегом горы, виднеющиеся за озером, оно разливает кроваво-красный свет по зимнему небу. Раньше такое зрелище заставило бы ее остановиться, чтобы посмотреть и полюбоваться. Но сегодня оно только напоминает ей: день подходит к концу, а время утекает сквозь пальцы. До Рождества осталось два дня, а она обещала отпраздновать его с Диланом и его дядей, так что у нее в запасе лишь несколько часов, чтобы, оторвавшись от работы, привести себя в порядок и выйти из коттеджа. Но важнее то, что ей придется оставить браслет. Или хотя бы воздержаться от того, чтобы надеть его. От этой мысли Тильду охватывает желание поскорее дождаться минуты, когда она сможет это сделать. Она дивится такому быстрому переходу от страха к восторгу. После обжига Дилан предложил отпраздновать успех за обедом в «Красном льве». Она почувствовала его разочарование, когда пригласила туда и Лукаса, и его облегчение, когда тот отказался пойти, сославшись на раскопки. По правде говоря, Тильда предпочла бы остаться дома. Успех обжига и удивительное видение разожгли в ней такую жажду творчества, что, казалось, еще немного – и она взорвется, если не начнет делать наброски. Тильде хотелось немедля запереться в студии и зарисовать то, что она увидела. Хотелось запечатлеть образ невероятного существа, которое ей явилось. Хотелось в мельчайших деталях отразить на бумаге и в глине всех существ, которые летали и прыгали перед ее закрытыми глазами. Хотелось в очередной раз сравнить замысловатый рисунок на браслете с рисунками на своих горшках, теперь уже обожженных и покрытых глазурью.

Но больше всего ей хотелось снова надеть браслет.

Когда в коттедже она останется одна. Так что Тильда сходила с Диланом в паб, съела поздний обед, вкуса которого почти не почувствовала, выпила пива, едва заметив, что пьет, в общем, постаралась вести себя как нормальный, здравомыслящий человек. Вот только она больше не чувствовала себя нормальной. В конце вечера она мягко, но решительно отослала Дилана прочь, слегка поморщившись от вида обиженного выражения, написанного на его лице, когда он уходил. Она попыталась объяснить, что ей надо работать. Только несколько дней, заверила она его. Они снова увидят друг друга на Рождество.

– Ты оставляешь меня ради какого-то комка глины.

– Прости. Дело в том… – Ей не удалось закончить предложение.

– Знаешь, я рад, что ты чувствуешь себя счастливой. Рад видеть, что ты думаешь о своей работе, а не… ну, в общем, не о тех, других вещах.

В ответ на это Тильда только кивнула. Пусть он думает, что успех обжига действительно отвлек ее внимание от всех странных и пугающих событий, которые происходили в последние дни. Несмотря на то, что Дилан стал свидетелем того, что случилось, когда она первый раз надела браслет, ей все еще не хотелось говорить с ним об этом. Она даже не рассказала, что надевала браслет еще раз, и о том, как в видении ей явилась Аванк. Тильда уже достаточно хорошо его знает, чтобы быть уверенной: он бы не отнесся к этому несерьезно – выслушал ее и поверил. И все же, несмотря на их близость, она чувствует: открытия, которые принес контакт с браслетом, – глубоко личные.

Ей нужно испытать это еще раз. Тильда наконец осталась одна, не считая Чертополошки, которая теперь стала еще больше похожа на везде следующую за нею тень. Тильда поворачивается спиной к закату и входит в студию. Полки справа заставлены поблескивающими новыми горшками, недавно извлеченными из обжиговой печи. Она любовно проводит пальцами по поверхности того, который находится к ней ближе всего. Она и надеяться не могла, что глазирование пройдет идеально, что цвета будут плавно переходить один в другой, благодаря чему древний кельтский животный орнамент отчетливо выделяется и в то же время естественно сливается с фоном. То, что Тильда обработала поверхности каменной солью и перед обжигом набила пространство между горшками тростником с озера, дало потрясающие результаты. Соль растаяла и растеклась, образовав беспорядочные разводы и брызги медного цвета, а тростник, сгорая, оставил на горшках крученые дымчатые следы. Силуэты животных сверкают от глазурей и добавленной к ним золотой фольги. Глядя на них, Тильда успокаивается, а когда она дотрагивается до орнамента, по всему телу распространяется легкое покалывание.

Я знаю вас. Знаю вас всех. А Аванк? Она приходила ко мне. В том видении она специально меня разыскала. Интересно, при чем здесь она? Если зайцы и охотничьи собаки олицетворяли ведьм, что же олицетворяла она?

Тильда торопливо возвращается в гостиную и достает браслет с верхней книжной полки, куда она положила его для лучшей сохранности. Она не надевает его – правда, мысленно пообещав себе, что сделает это очень скоро, – но кладет в карман слишком просторной для нее клетчатой рубашки, в которой часто работает. Затем берет книги, которые дал почитать профессор, возвращается в студию и садится за свой верстак, обернув плечи шерстяным одеялом. Отапливающая студию дровяная печь греет хорошо, но стеклянные двери слишком сильно выпускают из нее тепло. Тильда подносит спичку к фитилю стоящей рядом масляной лампы и начинает листать страницы попавшегося под руку тома, не зная, что именно ищет, но чувствуя, что узнает это, когда найдет. Чертополошка лежит на лоскутном коврике у ее ног, свернувшись клубком и накрыв нос пушистым хвостом.

– Ну, что ж, девочка, посмотрим, что у нас тут есть?

Одна из частей книги содержит собрание древних валлийских легенд и фольклора и комментарии к ним и называется «Мабиногион». Внимание Тильды привлекает рассказ об обращении человека в различных животных.

– Согласно этой легенде, – читает она, обращаясь к собаке, – в древние времена превращение людей в другие существа происходило довольно часто. Вот послушай. «История Талиесина» – в ней говорится о мальчике, который случайно пробует магическое зелье из котла. Тогда за ним в погоню пускается приготовившая зелье колдунья по имени… Керидвен. А мальчика зовут Гвион. Она очень зла на него, и он убегает… «Но Керидвен была быстроногой и скоро догнала ребенка, тогда Гвион обратился в зайца, а она, увидев это, обернулась черной собакой и погналась за ним. Гвион подбежал к реке и превратился в рыбу, но колдунья продолжала преследовать его, обернувшись выдрой. В страхе за свою жизнь он выпрыгнул из воды и взмыл в небо птицей. Но Керидвен не сдалась и обратилась в ястреба, чтобы схватить его. Гвион испугался, но, увидев груду пшеницы, упал в нее одним из тысяч и тысяч зерен. Керидвен заметила, что он сделал, и обернулась курицей, которая проглотила это зерно. Тогда колдунья снова стала женщиной и через девять месяцев родила мальчика, такого красивого, что не смогла заставить себя убить его. Она положила его в мешок, погрузила в рыбачью лодку, сплетенную из ивняка и обтянутую кожей, и пустила ее плыть по озеру». Ничего себе!

Тильда быстро просматривает следующие страницы, но на них больше ничего не говорится о превращениях и не встречается ни одного упоминания об Аванк. Она листает книгу дальше и снова находит историю об озерном чудище и о том, как его с помощью песни выманила на берег смелая девушка из деревни.

– Почему-то подобные вещи всегда должна делать девушка. Мужчины оставляют такие дела нам, да, Чертополошка?

Но собака уже заснула и тихо похрапывает. Дальше в книге на иллюстрации изображена Аванк жутким существом с огромными острыми зубами, чешуей и зазубренным хвостом.

– Но она была совсем не такой, – шепчет Тильда. – Она была прекрасна.

Ее охватывает волнение, и она хватает альбом и палочку древесного угля. Она рисует быстро, щурясь, нанося на бумагу быстрые размашистые черные штрихи, пытаясь запечатлеть ту, что пришла к ней в видении. Грациозно изогнутая шея. Высоко поднятая голова. Глубоко посаженные блестящие глаза. Мускулистые лапы. Потратив полчаса, чтобы набросать образ Аванк, Тильда впивается взглядом в рисунок, задумчиво прикусив нижнюю губу.

Да. По крайней мере, почти. Я не пойму, что еще нужно сделать, пока не продвинусь дальше. Еще слишком рано.

Соскочив с табурета, она торопливо подходит к ларю с глиной и берет большой ком. Она уже несколько раз раскатала и утрамбовала глину, так что в ней не осталось ни одного пузырька воздуха, который мог бы расшириться во время обжига и взорвать горшок. После недолгого замеса материал становится достаточно податливым для использования. Тильда на секунду останавливается, чтобы убрать с лица прядь волос, помогая себе предплечьем, так как пальцы измазаны глиной. Неровный свет масляной лампы отражается в браслете, который на два сантиметра вылез из нагрудного кармана. Она кивает.

– Итак, – говорит она себе, спящей собаке и любым другим душам, которые, возможно, ее слышат. – Давайте начнем.

Сирен

Они не ждут меня. Идя по дороге, ведущей на остров, я позволяю себе чуть заметно улыбнуться, представляя, как они удивятся. Негоже мне становиться рабой привычек, чтобы каждое мое действие могли предсказать другие. Впрочем, будь у них хоть немного ума, они должны были бы ожидать моего прихода. Принц, конечно, уже видел свою маленькую дочь. Он был так внимателен в те месяцы, когда дитя росло в моей утробе, так счастлив от того, что у него наконец появится собственный ребенок, что было вполне естественно, когда он захотел взять ее на руки, едва ему представилась такая возможность. В тот день он посмотрел на дочь с такой любовью, что я поняла – он никогда от нее не отвернется. Она никогда не получит звание принцессы, но, за исключением этого, Бринах воздаст ей все почести, обеспечит любой защитой, окружит самой нежной заботой. Но нынче вечером я иду говорить не с принцем. Я знаю, что о нашем ребенке ходят слухи, что о ней болтают в каждом доме. Но мне нет дела до досужих домыслов мелких людишек. Со временем Тануэн завоюет расположение людей, которым она когда-нибудь будет служить, в этом я не сомневаюсь. Что беспокоит меня сейчас, так это козни, которые строят те, кто близок к принцу. Они продолжают делать все, чтобы встать между мною и им. Но им не удастся разлучить нас и уговорить его отказаться от дочери. Меня тревожит вот что – когда они увидят, что он не собирается отворачиваться от нас, и поймут, что у этого ребенка – а стало быть, и у меня – больше власти над принцем, чем у них вместе взятых, когда придет эта минута, Тануэн окажется в большой опасности.

Хотя этот августовский день выдался теплым, я надела красный шерстяной плащ, чтобы спрятать под ним дитя. Она не развлечение для жителей деревни. Пусть подождут. Стражник на мостках, ведущих на остров, позволяет мне пройти, не ставя под сомнение мое право пройти к принцу. Он отводит глаза, когда я устремляю на него пристальный взгляд, и таращится на меня снова, когда ему кажется, что я этого не вижу. Меня однажды спросили, не чувствую ли я себя одинокой от того, что меня все боятся. Я тогда ответила: нет, ибо никакой другой жизни я никогда и не знала. Теперь же, прижав к сердцу теплый, улыбающийся, ясноглазый плод любви моего принца, я бы сказала, что страх, который испытывают передо мной многие, только усиливает радость от того, что эти двое меня не боятся. Поэтому любовь, которую я делю с Бринахом, и любовь, которую испытываю к моему ребенку, – это самая глубокая, самая крепкая и самая блаженная любовь, которую только может испытывать человек.

На маленьком острове и в деревне люди занимаются повседневными делами. Поскольку приближается ночь, матери зовут детей домой. Мужчины, у которых есть скот, возвращаются с пастбищ: хозяева овец оставили их спать на травянистых лугах вокруг озера, владельцы крупного рогатого скота гонят лучших коров и быков в безопасный хлев. Женщины быстро идут, неся в дом вязанки хвороста, или шагают медленно и тяжело, держа в каждой руке по ведру с молоком. Кузнец тушит огонь в горне, чтобы какой-нибудь случайный уголек или искра не попали на сухое дерево палисада и не подожгли его или покрывающий крыши тростник. За мною увязывается овчарка, ее пугает мой уверенный шаг, но притягивает сопение, доносящееся из-под моего плаща. Я низко опускаю руку, держу ее неподвижно, и пес, обнюхав ее, дружелюбно виляет хвостом. Из отверстия в крыше дворца уже идет дым. Я легко могу себе представить компанию, собравшуюся за столом, дабы есть, пить и вести разговор. В такие минуты эти люди и льют в уши моему принцу медовые слова, завоевывая его благорасположение. Эта магия самая древняя и самая простая: дай человеку яркий огонь, чтобы смотреть на него, кружку свежего эля, чтобы пить, удобное кресло, чтобы отдыхать, и хорошее мясо, чтобы набивать им живот, и он будет слушать, как ты несешь сущий вздор, и думать, что ты вещаешь истину.

И все же я чувствую возмущение, увидев, что дверь в жилище моего принца никто не охраняет. Я переступаю через порог без каких-либо помех. Внутри все выглядит именно так, как я и представляла, словно видела эту картину в одном из моих видений. Вдоль дальней стены зала, за горящим в его центре огнем, стоит длинный стол, и за ним сидят принц Бринах, принцесса Венна, Неста, Родри, Хивел и Шон. Паж наливает им в кружки эль и подносит тарелки с мясом. Двое воинов подкладывают на подстилку из раскаленных углей новые поленья. Другие воины и прочие приближенные принца сидят в тихих углах, погруженные в думы о своих желаниях и тревогах, не глядя на принца, и ни один из них не замечает, что без предупреждения появился еще один гость. До того мгновения, пока я не начинаю говорить.

– Неужто я должна вот так стоять здесь, пока мои ноги не пустят корни и не прирастут к полу, прежде чем кто-нибудь соблаговолит меня заметить?

При звуке моего голоса несколько людей Бринаха, вздрогнув, вскакивают со своих мест или поспешно ставят на пол кружки с элем, дабы придать себе вид, достойный звания стражей. Один даже выхватывает меч в тщетной попытке показать, что он силен, вооружен и бдит.

– Прибереги свой клинок для другого дня, – говорю ему я и обвожу зал гневным взглядом. – Будь у меня намерение напасть на принца, никто из вас не успел бы мне помешать.

Бринах встает и поднимает руку жестом, призванным одновременно сдержать его людей и успокоить меня.

– Сирен Эрайанейдд, все хорошо. Мои люди имеют право отдыхать, когда рядом нет никакой опасности.

– Опасность всегда рядом.

Услышав это, Родри закатывает глаза.

– Увы, мой принц, думаю, наша досточтимая провидица, несмотря на все свои таланты, не обладает умением расслабляться.

Венна улыбается.

– Но, братец, это и есть ее предназначение – предупреждать нас о тучах на небе, которые предвещают гром, об улетающих гусях, которые предвещают голод, и о захворавшей мыши, которая, несомненно, предвещает ужасную катастрофу.

Она говорит мягко, но ее насмешка очевидна всем. Она не простит мне того, что я не смогла помочь ей зачать собственного ребенка, а того, что я подарила ее мужу дочь, более чем достаточно, чтобы она возненавидела меня навсегда.

Неста громко смеется с набитым хлебом ртом. К ней присоединяется Шон; из-за своего ребяческого хихиканья и раскрасневшихся щек он кажется еще более зеленым и глупым, чем обычно.

Хивел ударяет кружкой по столу.

– Паж! Моя кружка пуста, а нашей пророчице не предложили ни сесть, ни поесть. А ну, займись-ка этим!

Паж со всех ног бросается исполнять приказ, и вскоре мне приносят стул и блюдо с едой. Но я качаю головой.

– Мне не нужны ни отдых, ни еда.

Принц внимательно смотрит на меня.

– Для нас всегда честь видеть тебя, провидица, но что привело тебя к нам ныне? – спрашивает он, и мне видно, что ему неловко оттого, что он вынужден обращаться ко мне столь церемонно.

Родри разражается лающим смехом.

– Стало быть, ты пришла не ради того удовольствия, которое может доставить тебе наше общество?

Женщины находят это замечание забавным. Шону, еще слишком неопытному, чтобы сохранить трезвую голову после выпитого эля, придает смелости то неуважение, которое выказал мне его родитель.

– О, отец, я знаю, зачем она здесь. Она пришла, чтобы сплясать для нас! Веселая джига и такая же веселая песня, дабы осветить радостью наш день! – он смеется, пьяно икая.

Я не позволю им дразнить меня, как медведя на ярмарке. Одним движением я откидываю плащ с одного плеча, так что всем становится видна Тануэн. Я поднимаю дочь над головой и медленно поворачиваюсь, чтобы ее увидел весь зал. Все ахают. Хотя ее рождение и не было секретом, это первый раз, когда мое дитя видит кто-либо помимо ее отца и меня. Ей еще только два месяца от роду, и она излучает невинную чистоту, свойственную всем новорожденным. Я одела ее в простую муслиновую сорочку, чтобы не стеснять движений ее пухлых розовых ручек и ножек, и всем видно, как светла ее кожа – так же светла, как и у меня. Хотя она еще совсем мала, у нее уже есть волосики, мягкие, как пух чертополоха, и белые, как пушица. Очевидно, что у нее смелое сердце и прозорливая душа, ибо она ничего не боится, а оглядывается с интересом, счастливая и полная любопытства. Все взгляды устремлены на мою крошечную копию.

– Будьте свидетелями прихода новой пророчицы Ллин Сайфаддан! Воззрите на Тануэн! На ту, которой предначертано стать вашей провидицей и пророчицей! На дитя, рожденное в священных водах озера и несущее в своей крови древнее волшебство. На потомка досточтимых ведьм Ллин Сайфаддан, которого благословила сама Аванк. На дочь нашего благородного правителя, принца Бринаха!

Все ахают еще громче. Несмотря на слухи и пересуды, ходившие вокруг происхождения моей дочери, то, что я открыто объявила Бринаха ее отцом, шокирует собравшихся. Лицо Венны напрягается. Родри злобно хмурится, но тщится скрыть свое недовольство. Вокруг слышится ропот, и люди, шаркая, подходят ближе, чтобы лучше разглядеть это странное и чудесное дитя. Я опускаю ее и выступаю вперед, пока не встаю напротив принца. Нас разделяют и отполированный локтями деревянный стол, и вековой обычай, гласящий, что знатный мужчина должен брать в жены женщину благородных кровей. Я протягиваю ему Тануэн.

– Ты хочешь подержать свою дочь, мой принц?

Ропот и шарканье вокруг меня прекращаются мгновенно. В зале воцаряется гробовая тишина. Я могла бы поклясться, что Венна затаила дыхание. Я ясно вижу, как Родри одними губами произносит проклятия, направленные на меня. Ибо это мгновение значит много, очень много, и все присутствующие это понимают. Тануэн никогда не получит титула, но в отсутствие законнорожденного наследника у нее есть законное место, недосягаемое положение единственного ребенка принца. Его признание подчеркнет это и дарует моей малышке статус, который никто уже не сможет у нее отнять. Однако если Бринах ее отвергнет, если струсит, если его любовь к ней недостаточна и на него может повлиять ядовитая злоба и амбиции жены и ее семьи, то Тануэн никогда не познает истинного уважения. Никогда не сможет занять свое законное место. Это приговорит ее к жизни в тени не только потому, что она светлокожа, светловолоса и светлоглаза, но и потому, что ее не признал собственный отец.

Принц колеблется. Пауза затягивается, и я осознаю, что здесь что-то не так. Я чувствую, что на него сейчас оказывает влияние чья-то злая воля. Частью сознания, той частью, что переходит в мою древнюю душу, я улавливаю шепот. Произносимые беззвучно слова настойчивы, нет, не просто настойчивы, а полны неистовой силы! Я мысленно прислушиваюсь к ним, стараясь распознать их смысл и понять, от кого они исходят. И мне становится ясно, что это такое! Злые чары! Заклятье черной магии, призванное совлечь моего принца с праведного пути, подчинить его волю и заронить в его разум дурные мысли. Неста! Это колдует она!

Я устремляю на нее взор и острую, как клинок, волю. Она тщится отвести глаза, увильнуть от моего взгляда, но не может. Ее бегающий взгляд скован моим взглядом, и я посылаю ей – посылаю в самое ее черное сердце – заряд такого волшебства, рожденного и вскормленного озером, таких неистовых древних чар, которые сопровождают меня с рождения, что она не может продолжать свои мерзкие потуги. И шепот замолкает.

Принц Бринах моргает, не понимая, что на него нашло. Он улыбается, перегибается через стол, берет Тануэн на руки, и они с ней обмениваются взглядами, полными глубочайшей любви. Он наклоняется к ней и нежно целует.

– Ура Тануэн! – кричит кто-то, и другие голоса тотчас присоединяются к этому приветственному крику. Пажам велят принести еще эля, Хивел требует, чтобы все выпили за здоровье новорожденной, и зал оглашается добрыми пожеланиями и наполняется весельем. Среди всего этого шума Венна остается неподвижна, как каменное изваяние. Лицо Несты искажается от ярости. Родри вскакивает на ноги, бормоча, что отказывается участвовать в подобном непотребстве. Но Бринах ничего этого не замечает, ибо сейчас он видит только свою прекрасную маленькую дочь.