Тильда

Задыхаясь, Тильда пятится от человеческой фигуры, в которую врезалась, фигуры, которая не может быть призраком, о чем свидетельствуют ушибленные запястья и ребра, и пытается привести путающиеся мысли в порядок.

– Простите, – быстро произносит она, глядя на пожилого мужчину, с которым столкнулась. – Я не смотрела, куда бегу.

Мужчина спокойно улыбается, все еще придерживая ее руку. Он высок и жилист. Как лунь седые волосы видны из-под полей твидовой шляпы. У него густая белая борода и кустистые брови. Очевидно, что пальто было выбрано им из соображений практичности, а не элегантности. Он держит палку с костяным набалдашником в форме лебедя, на шее у него висит дорогой на вид бинокль.

– Этот туман, наверное, может легко сбить с толку, – говорит мужчина с мелодичным валлийским акцентом, с легким шипением выговаривая звук «с». – А вы бежали очень быстро.

– Я бегаю почти каждый день.

– И всегда в таком темпе? Мой бог, как хорошо быть такой сильной и проворной. Боюсь, я уже не способен совершать пробежки, – признается он, а потом с веселой улыбкой добавляет: – Разве что за мной кто-нибудь погонится. Мне нравится думать, что от страха ноги могут обрести крылья.

Тильда пытается понять, что скрывается за выражением его лица.

Что же он видел? Заметил ли он тех… людей? Знает ли, что я убегала от них?

Она не может решить, что беспокоит больше: предположение, что старик видел ее преследователей, или мысль, что троица в лодке – плод воображения.

– Я…

Тильда колеблется. Нет, она не может обсуждать то, что видела, вернее, кажется видела, с адекватным человеком. Он решит, что она сошла с ума.

Возможно, так оно и есть. Возможно, я теряю рассудок.

Голос старика прерывает ее мысли.

– Вы нормально себя чувствуете? Простите, но мне кажется, вы немного расстроены.

Тильда качает головой и пытается взять себя в руки. Здесь ее новый дом, она будет жить, общаясь с соседями. Ей совсем не хочется, чтобы они думали о ней как о чокнутой с холма.

– Все в порядке, спасибо. Думаю, я перестаралась, бежала слишком быстро. От этого у меня немного… закружилась голова.

– Крепкий сладкий чай. Вот что прописала бы моя жена. – Он поднимает палку и показывает на туман, стелющийся вдоль тропы за его спиной. – Мой дом отсюда недалеко, может быть, зайдете на минутку? Готовлю я плохо, но чай способен заварить как следует.

– О, спасибо, нет. Я не могу…

– Конечно, не можете, и о чем я только думал? Ведь я даже не представился. – Мужчина протягивает руку. – Профессор Ильтид Уильямс, местный историк и заядлый орнитолог-любитель. Последние тридцать лет я живу в доме Старой Школы. Рад нашему знакомству!

Тильда ухитряется изобразить на лице подобие улыбки.

– Тильда Фордуэлз, художник-гончар. Вот уже пять недель, как я живу в коттедже Тай Гвин.

Она надеется, что рукопожатие получилось достаточно крепким и уверенным.

– Вот мы и познакомились. Правила хорошего тона требуют, чтобы мы вместе выпили чаю.

Профессор поворачивается и, шагая на удивление энергично, идет вперед.

Тильда колеблется, вспоминая, как отец предупреждал не брать конфет у незнакомых людей, но потом убеждает себя, что этому господину по меньшей мере восемьдесят лет, к тому же он не чужак, а сосед. И потом, ее до сих пор немного трясет, а мысль выпить чаю с этим здравомыслящим и реальным джентльменом кажется такой успокаивающей. Вдобавок Тильде сейчас совсем не хочется возвращаться в коттедж и сидеть там в одиночестве. Только не теперь. Обычно она радуется уединению, но сегодняшнее утро нельзя назвать обычным. Чай, да еще, несомненно, выпитый из фарфоровой чашки и сопровождаемый светской беседой, – пожалуй, то, что нужно.

Меньше чем за минуту они доходят до ступенек перехода через живую изгородь, перебираются через нее и ступают на дорожку, ведущую прочь от озера. Асфальт под ногами Тильды тверд, и с каждой шагом она все больше убеждается: увиденное ей померещилось. Легче думать, что туман и странный призрачный свет сыграли злую шутку с ее слабым зрением и взвинченными нервами. Узкая дорога проходит мимо церкви и приводит путников к небольшому дому. Хотя Тильда и недавно живет в этой части Уэльса, она отмечает, что дом Старой Школы необычен и не похож на местную архитектуру. Он построен из того же серо-синего камня, и у него шиферная крыша, но на этом сходство заканчивается. Окна с частым переплетом глубоко посажены в стену. Стрельчатые арки украшают парадный и боковой входы. К дому ведут маленькая чугунная калитка и короткая дорожка, проходящая через сад, утопающий в цветах. По решеткам беседок и стенам вьются плетистые розы, ломонос и жасмин. Даже сейчас, в осеннюю пору и в такой ранний час сырого дня, воздух здесь благоухает. Прекрасные экземпляры гортензии и чубушника душистого соперничают с различными кустарниками, растущими между фасадом дома и невысокой каменной стеной. Сад повсюду: за домом растут высокие старые деревья, дающие укрытие, тень и создающие ощущение уединенности. Здесь все дышит красотой, покоем и защищенностью.

– Входите, входите.

Профессор ставит палку в подставку для зонтов и вешает на нее пальто. Тильда стягивает водонепроницаемую куртку для бега, отдает Уильямсу и снимает грязные кроссовки.

– Гостиная вон там, – объясняет профессор, взмахом руки показывая на дверь справа. – Устраивайтесь удобнее и чувствуйте себя как дома, а я пока приготовлю чай.

С этими словами он исчезает на кухне, и вскоре Тильда слышит, как закипает вода и звякают о поднос фарфоровые чайник и чашки.

Потолок в коридоре низкий, из-за частых оконных переплетов сюда проникает мало дневного света, но в царящем сумраке видно: профессор Уильямс – завзятый коллекционер. Все полки, шкафы и стены уставлены и увешаны изделиями из латуни и фарфора, картинами, разнообразными безделушками. У подножия деревянной лестницы стоят очень красивые высокие часы. Их мерное тиканье задает успокоительно медленный ритм, в котором хочется прожить всю жизнь. Тильда подходит ближе, чтобы лучше их рассмотреть. Корпус сработан из полированного темно-красного дерева, наверное, из грецкого ореха, решает гостья, циферблат отделан перламутром, а стрелки отлиты из латуни. Тильда слышит, как в скрытых глубинах жужжат механизмы и молоточки готовятся пробить десять часов.

Внезапно часы останавливаются. Не слышно ни боя, ни тиканья. Ничего. Тильда чувствует, как кожу на затылке начинает покалывать. Она совершенно точно знает, просто знает: часы остановились из-за нее. Она бросает взгляд в сторону кухонной двери и слышит, как хозяин возится там, готовя чай. Быстро покинув коридор, Тильда через низкую дверь проходит в гостиную. Здесь все устроено так, чтобы человеку, который любит читать, было удобно. Книжные полки занимают две стены, а вдоль двух других стоят шкафы и высятся стопки томов в переплетах. Небольшой диванчик и лампы для чтения – у камина, потертое кресло – напротив окна, из которого открывается лучший вид на сад и озеро. Как и в коридоре, здесь много безделушек и диковинок. Ожидая профессора и пытаясь отделаться от владеющего ею чувства смутной тревоги, которое усугубилось, когда остановились часы, Тильда останавливает взгляд сначала на древнем проигрывателе и стоящей рядом коробке, полной виниловых пластинок, потом – на висящей устрашающей деревянной маске, потом – на богато украшенном верблюжьем седле, потом – на лежащем на каминной полке большом ископаемом моллюске. Не в силах устоять перед искушением, Тильда дотрагивается до него. Когда она поворачивается к двери в ожидании обещанного чая, ее взгляд падает на широкий письменный стол в углу. На нем расстелена старинная карта. На одних углах стоят два стеклянных пресс-папье, на других – латунная фигурка ослика и пустая жестянка из-под мятных помадных конфет. Тильда склонилась над картой, когда входит профессор Уильямс, неся поднос с чаем и угощением.

– Вот и я. О, вижу, вы нашли мою карту озера и его берегов. Прекрасный образчик искусства картографии начала двадцатого века – думаю, вы со мной согласитесь. Так, куда бы мне поставить поднос? Не могли бы вы убрать с журнального столика весь этот мусор? Большое спасибо.

Он ставит поднос, и фарфоровая посуда угрожающе дребезжит.

Тильда сняла вязаную шапочку – ее необычные волосы стали заметнее. Ей приятно, что хозяин дома ничем не выдает своих чувств, даже если замечает в ее внешности что-то вызывающее беспокойство.

– Действительно, карта замечательная, – соглашается она. – Судя по ней, здешние места мало изменились. Правда, озеро кажется крупнее, чем в наши дни.

– Вы правы, в те времена оно было больше.

Профессор берет очки с подлокотника, надевает и склоняется над столом.

– Церковь тогда стояла ближе к берегу и дом священника тоже… вот здесь. Теперь это дом престарелых, и между ним и озером лежит широкая полоса земли. В приходских архивах есть записи, свидетельствующие о том, что иногда озеро выходило далеко из берегов. А вот здесь, в дальней его части, обозначен искусственный остров. В Ирландии они встречаются повсеместно, но в Уэльсе этот – единственный. Когда создавалась карта, от него мало что осталось, но люди знали: он искусственного происхождения. – Он смеется, тихо и весело. – Что ж, они не могли этого не знать – ведь остров находился на этом месте долгое время.

– Я читала о нем, когда мы приезжали сюда, чтобы осмотреть коттедж.

Тильда замолкает, осознав, что выразилась так, будто у нее есть основания говорить «мы».

Надо привыкнуть к тому, что теперь есть только я. Надо же когда-то начинать.

– Мы купили этот коттедж незадолго до того, как погиб муж, – объясняет она.

– О, мне очень жаль.

– Это случилось внезапно. Дорожно-транспортное происшествие. Мы собирались начать здесь новую жизнь…

Нет, она не хочет об этом говорить. Не здесь. Не сейчас.

Профессор мягко улыбается.

– Думаю, вы убедитесь, что это место смягчает горе. Со временем. Озеро, долина – они исцеляют. По крайней мере, – продолжает старик, – я убедился в этом после смерти Греты, моей жены.

Тильда улыбается в ответ, благодарная за сочувствие и такт.

– Итак, – произносит она так беспечально, как только может, – вы собирались рассказать об искусственном острове. Все говорят, что он сыграл важную роль в истории, но, по правде сказать, на карте он кажется совсем маленьким. Не могу представить, как на нем могло уместиться сколько-нибудь значительное поселение.

– О, видите ли, в девятом веке у людей было иное представление о размерах поселений. Население в то время было намного меньше, чем теперь, и вести строительство – гораздо труднее. Должно быть, для создания этого острова потребовались уйма времени и сил. Сначала в озеро сбрасывали камни, потом на них укладывали скрепленные друг с другом бревна. Только представьте, они сумели создать основание, достаточно прочное, чтобы на нем можно было возвести постройки, в которых жили люди и содержался скот.

– Неужели они держали там еще и скотину?

– Да.

Профессор берет со стола карандаш, лист бумаги и начинает набрасывать план, который должен быть у поселения на острове.

– Здесь был дворец – длинное здание размером с современный амбар, если можете его представить, одноэтажное, но довольно высокое, с большим залом и островерхой крышей, чтобы с нее стекали частые и обильные валлийские дожди. Этот зал использовался для важных собраний, празднеств, встреч с важными гостями и прочих сборищ. Историки установили: дворец был построен для принца Бринаха – правителя здешних краев в те времена. Здесь жили он, его семья, родственники и охрана. Разумеется, если существовала угроза нападения, жители прибрежной деревни покидали дома и спешили на остров, чтобы укрыться во дворце. Мы думаем, там было и другое здание, где, вероятно, жили остальные воины и их семьи и содержались наиболее ценные лошади и скот. Рядом с этим зданием под углом, – он щурится за стеклами очков, чертя линии на бумаге, – должно быть, располагалась кузница. Она играла очень важную роль.

– Наверное, чтобы подковывать лошадей?

– В том числе и для этого, хотя в те времена подковывали не всех лошадей. Кузница была важна, потому что в ней ковались оружие и доспехи. Мечи, кинжалы, щиты, шлемы… Принц должен был всегда быть готов к защите владений в те опасные времена.

– Вы наверняка много знаете об этом искусственном острове.

– О, – профессор качает головой, – историку кажется, что он все еще недостаточно знает о самом любимом предмете. Озеро всегда меня завораживало, и жену тоже. Грета была антропологом. – Он машет рукой в сторону наиболее экзотических артефактов. – Бо́льшая часть предметов, которые вы здесь видите, была собрана ею во время экспедиций. Из нас двоих она первой влюбилась в озеро. Она настояла, чтобы мы переехали сюда. Грета чувствовала родство с этим местом. И я очень рад этому. Озеро дало нам так много пищи для ума. Люди живут здесь много веков. И даже тысячелетий. Это идеальное место для строительства поселения, вы не находите? Пресная вода, рыба, убежище, которое предоставляют окрестные холмы, плодородная почва – здесь есть все. Когда принц Бринах возводил на озере искусственный остров, чтобы поставить на нем дворец, он знал, что делает. С этим местом связано столько прекрасных мифов и легенд. По-моему, будет справедливо сказать, что оно обладает магией. Можно изучать его целую жизнь, но до конца так и не узнать.

Уильямс подходит к журнальному столику, на котором стоит поднос с чаем.

– Вам с сахаром? С молоком? Угощайтесь шоколадными печеньями. И, может быть, расскажете, чем занимается художник-гончар?

В обществе старого профессора полчаса проходят быстро. Тильда сидит на мягком диване, поджав ноги, и живительный чай вкупе с дружеской беседой настолько восстанавливают силы и душевное равновесие, что вскоре она начинает смотреть совсем по-другому на видение на озере. Беседа от истории плавно переходит к водоплавающим птицам, которые в изобилии обитают в этих краях, потом к противоположному берегу озера – процветающему объекту местного туризма с кемпингом, прокатом лодок и уроками плавания под парусом. Все это кажется Тильде успокаивающим, нормальным, и она убеждает себя: чересчур живое воображение вместе с сильно уставшим телом обманули ее зрение, только и всего.

Слишком скудный завтрак. И перенапряжение. И долгое время, проведенное в одиночестве.

Формулируя эту мысль, она вдруг вспоминает, что на самом деле живет теперь не одна. Вместе с ней в коттедже живет лохматая собака-зайчатница, которую, возможно, пора выпустить из дома. Тильда ставит чашку на поднос и встает с дивана.

– Мне пора идти и оставить вас в покое.

– Моя дорогая девочка, теперь я только и знаю, что этот покой. Ваш визит прекрасно отвлек меня от рутины, и я этому очень рад. Прошу вас, заходите еще.

Они проходят в коридор, где профессор Уильямс замечает, что часы остановились.

Он смотрит на них, стучит пальцем по стеклу, закрывающему циферблат.

– Странно. Обычно они работают бесперебойно.

Тильда наблюдает, как старик открывает корпус часов и регулирует гирьки и цепочки, находящиеся внутри. Она чувствует, как ею овладевает прежняя тревога.

– Может быть, их надо завести, – робко предлагает она, хотя совершенно не разбирается в часах и уверена, что такой человек, как профессор, заботится об этом антикварном механизме с большим тщанием.

– Нет, нет, думаю, дело не в этом. Сейчас…

Он что-то слегка меняет в настройке старинных часов, следует короткая пауза, потом коридор оглашает мерное тиканье. Профессор закрывает дверцу, за которой скрывается механизм, и любовно похлопывает часы.

– Замечательная работа! Только посмотрите на эту инкрустацию, вам она видна? Вот, видите, в древесину грецкого ореха вделаны полоски более светлого дерева. Как мастерски сработано. Стыки сделаны так безупречно, что можно подумать, будто корпус часов просто покрашен. Если вы проведете пальцами по его поверхности, то почувствуете, что она гладкая, как мрамор. Попробуйте, – предлагает он, отходя в сторону.

Тильда чувствует, что не может сделать ни шагу. Спокойствие, обретенное во время беседы с профессором Уильямсом, утекает с каждой минутой. Пульс учащается, словно она только что взбежала по склону холма к Тай Гвин. Она точно знает: если дотронется до часов, они встанут опять. Но на этот раз у безумия будет свидетель. Профессор увидит: из-за нее часы запнулись и встали. Точно так же, как погасли электрические лампы в коттедже, как сломался компьютер.

Из-за нее.

И я больше не смогу делать вид, что я тут ни при чем. Даже перед самой собой.

– Извините, – выпаливает Тильда. – Мне правда пора идти.

Дойдя до парадной двери, она поспешно натягивает кроссовки, шапочку и куртку, в то время как профессор продолжает болтать о чае, часах и о том, что туман уже рассеялся.

Почти не слыша, что он говорит, Тильда бормочет «до свидания», торопливо толкает массивную дубовую дверь, выходит и бежит, едва повернув в сторону Тай Гвин.

Через два дня после встречи с профессором Тильда собирается с духом, чтобы посетить дальний берег озера, где всегда полно отдыхающих. Обычно она предпочитает держаться подальше от суеты людного места с его прокатом лодок, фургоном мороженого, кафе, яхт-клубом, кемпингом и тому подобным, но чем дольше она думает об озере, тем больше убеждается: необходимо туда пойти. Хотя чаепитие с профессором и помогло ей уговорить себя не принимать всерьез увиденное во мгле, время, проведенное в одиночестве, заставило ее призадуматься. Сколько бы Тильда ни убеждала себя: причина видения – призрачный свет туманного утра и низкий уровень сахара в крови, она не может отделаться от чувства, что дело тут в другом. Тильду продолжает тревожить собственное воздействие на старинные напольные часы. Она не может понять, как связаны эти вещи и связаны ли вообще, но к ней уже привязалось неотступное чувство, что связь есть. После ее возвращения в коттедж лампочки загорелись после того, как Тильда пробыла в доме около часа.

Она рада, что не надо никому объяснять своих действий. Она понимает: мысли на сей счет не успели сформироваться. Тильда действует лишь по наитию и не представляет, куда это может ее завести. Не знает она, и что конкретно надеется найти. Вчера вечером она сидела перед камином в уютной гостиной Тай Гвин, потягивая безумно дорогое вино, купленное в местном магазине, глядя на растянувшуюся на коврике Чертополошку и пытаясь связать воедино то, что она знает или кажется, что знает. Ее воспоминания – или кошмары наяву, как она привыкла о них думать, – о моменте гибели Мэта не новы. Они продолжаются уже больше года. Но в последнее время воспоминания стали ярче, более пугающими, мучительно реальными и полными рвущих душу деталей. Ко всему прочему добавились постоянные отказы электропитания в коттедже. Боб не нашел в проводке неисправностей, однако электричество вырубается так часто, что Тильда уже перестала пользоваться центральным переключателем на щитке. Они с собакой обходятся без искусственного света, компьютера и других устройств, которые надо включать в сеть. Твердотопливная печь в кухне помогает Тильде заваривать чай и готовить пищу из немногих оставшихся продуктов и нагревать воду. Открытый огонь в камине не дает дому полностью остыть, хотя спальни на втором этаже выстуживаются по мере того, как опускается температура за окнами. Тильда уверена: часы профессора остановились из-за нее и проводка в коттедже не работает отнюдь не потому, что она неисправна. Пусть это и кажется нелепым, но Тильда точно знает: и в том и в другом виновата она сама.

Сидя рядом с Чертополошкой и глядя на пламя в камине, Тильда пыталась вспомнить, что именно она видела – или ей показалось, что видела, – тем утром на озере. Трех человек, сидящих в лодке. Одну женщину и двух мужчин, гребущих к берегу. Одетых донельзя странно. А вернее, облаченных в старинные наряды.

Такие не носят уже много веков.

И дальний берег озера выглядел тогда иначе: ни кафе, ни лодочного сарая, ни яхт-клуба. Только сгрудившиеся хижины. Как будто туман смыл все, что было знакомо, и породил что-то новое. Выпив вино, Тильда решила: горе в конце концов помутило ее разум. Она просто начала терять рассудок. Такой вывод не принес ей никакого успокоения. Единственное средство опровергнуть его – отправиться на северный берег и убедиться, что там царит та же нормальная безвкусная дешевка с хот-догами и гребными лодками напрокат. Что ее галлюцинация, если это и впрямь галлюцинация, – плод воспаленного ума. Несколько месяцев назад психолог, который, по идее, должен был помочь Тильде справиться с горем, порекомендовал воспринимать невыносимо яркие воспоминания о гибели Мэта как естественную часть скорби. Значит ли это, что ее последнее видение – часть этого процесса?

И вот Тильда, тепло одевшись, натянув на лоб шерстяную шапку, заправив светлую косу под воротник, шагает на дальний берег озера. Неуклюжая Чертополошка плетется за ней на старом кожаном ремне. Несмотря на позднюю осень, сейчас, в выходные, к озеру приехало много отдыхающих. Небольшая парковка забита почти полностью, и на стоянках полным-полно горных и гоночных велосипедов, владельцы которых либо доедают обед, либо подошли близко к берегу, чтобы лучше рассмотреть озеро. Гуляющие кормят семейство лебедей, в котором подросшие птенцы еще не полностью сменили оперение. Нахальные дикие утки вразвалку выходят на узкую асфальтированную набережную в надежде получить корку от сэндвича или вафлю от мороженого. Затюканная женщина старается увести отпрысков от кромки воды, заманивая их в кафе обещанием накормить хот-догами. Подростки снимают свои байдарки с трейлера.

Все выглядит вполне нормально. Люди из плоти и крови. Настоящие здания. Ну конечно, как же может быть иначе?

Тильда проходит мимо железобетонного лодочного причала и направляется к строению, расположенному на искусственном острове. В отличие от построек, возведенных на рукотворном острове, который насыпали здесь в давние времена, современное сооружение – одноэтажная хижина с тростниковой крышей, незастекленными окнами и кривыми стенами. Она предназначена лишь для того, чтобы гуляющие могли лучше рассмотреть озеро. Как и на древний остров, сюда можно попасть по деревянным мосткам. Сооружение покоится на сваях из толстых бревен. Стоя на огороженном дощатом настиле, который окружает хижину, Тильда испытывает странное ощущение – ей кажется, что она находится одновременно и на воде, и над водой. До нее доносится плеск воды о сваи. Под ней носятся по поднятым легким ветерком низким волнам лысухи и водные курочки, спешащие укрыться в растущем вдоль берегов тростнике. Чертополошка крадучись подходит к краю настила и, навострив уши, вглядывается в воду, следя за перемещениями водяной крысы, собирающей водоросли для гнезда. На противоположном берегу Тильда различает очертания церкви Святого Канога, дома Старой Школы и скрадка, из которого орнитологи-любители наблюдают за птицами. Это помогает ей сориентироваться и определить, где она стояла, когда увидела людей в лодке. Воздух сегодня чист, видимость прекрасная, и ничто не скрывает поросшие тростником берега, идущую вдоль них дорожку, пастбища, на которых мирно пасутся коровы, и небольшой лесок.

Рядом с Тильдой останавливается турист, рассматривающий озеро в дорогой на вид бинокль. Она берет на заметку, что надо бы поискать в нераспакованных коробках собственный бинокль. Проследив за взглядом любителя достопримечательностей, она замечает то, что привлекло его внимание. К западу от озера, примерно в сотне метров от берега, стоят микроавтобус и фургон. Рядом толпятся люди, хотя обычно там – никого. Это не кемпинг, однако Тильда различает большой шатер и рядом – две передвижные туалетные кабинки. Она не решается попросить у мужчины бинокль и вместо этого заставляет себя заговорить с ним.

– Не подскажете, что там происходит?

Не опуская бинокля, он отвечает:

– Это археологи. Парень, который выдает напрокат лодки, сказал: там ведутся какие-то раскопки.

Только после этих слов он поворачивается и смотрит на Тильду.

Смотрит. Отводит взгляд. И опять смотрит. Стандартная реакция номер три.

Подходит женщина, наверное, жена туриста. Она держит за руку маленькую девочку. Пока взрослые, чтобы прервать неловкое молчание, болтают о пустяках, ребенок открыто разглядывает Тильду из-под клеенчатой шляпки в цветочек. Она не отворачивается – ждет. Она надела контактные линзы, но уже несколько недель не наносит макияж – и сейчас очень заметны ее белые брови и ресницы. Наконец девочка, дергая мать за руку, громко спрашивает:

– Почему твоя собачка – на ремне? У тебя что, нет поводка? И почему у тебя такие странные глаза? Ты слепая?

Сгорая от стыда, родители пытаются сгладить простодушную бестактность ребенка.

– Простите, пожалуйста, – смущенно произносит женщина, невольно оттаскивая дочку на шаг назад.

– Ничего страшного, – успокаивает Тильда.

– Ей не следовало задавать вам подобные вопросы.

– В самом деле, все в порядке.

Девочка сдвигает брови, и клеенчатая шляпка съезжает ей на лоб.

– Мама, почему тетя так выглядит? И почему у собачки нет нормального поводка и ошейника?

Тильда смотрит на самодельный поводок Чертополошки, и ей приходится согласиться: пряжка ремня и впрямь выглядит неуместно на тонкой собачьей шее. Она опускается перед малышкой на корточки.

– Знаешь, ты права. Ей действительно нужен нормальный ошейник. И поводок. Я пойду и куплю их прямо сейчас. Как ты думаешь, какой цвет выбрать?

Ребенок серьезно обдумывает вопрос, потом уверенно говорит:

– Розовый.

– Хорошо, пусть будет розовый.

– Можно ее погладить?

– Думаю, ей это понравится.

Девочка подходит ближе, и ее нос оказывается лишь чуть выше плеча Чертополошки. Она ласково гладит собаку, причем обе, похоже, получают от этого немалое удовольствие.

Тильда выпрямляется, заученно улыбаясь.

Родители девочки вздыхают с облегчением. Неловкий момент остался позади. Маленькая семья уходит, девочка оборачивается и машет Чертополошке. Тильда переключает внимание на озеро. Археологи спускают на воду небольшую лодку и через равные промежутки расставляют что-то вроде буйков. Устремив взгляд на север, Тильда ясно видит в просвете между их лагерем и парковкой то, что осталось от первоначального насыпного острова. Теперь это маленький островок, и ничто не выдает его искусственного происхождения. Глядя, как он возвышается над блестящей на солнце водой, трудно представить: это единственный в своем роде остров в Уэльсе и ему больше тысячи лет. Сейчас он почти полностью зарос деревьями, а его обитатели – самые боязливые из водоплавающих птиц, пользующиеся тем, что это охранная зона. Растущие на острове дубы и ивы, на которых осталась редкая листва, красиво отражаются в воде. И Тильда представляет, как можно было бы использовать цвета и рисунки стволов и веток в работе. Ее давно не посещало вдохновение, ничто не подсказывало новых идей, и загоревшаяся где-то в глубине сознания искорка надежды немного поднимает ей настроение.

Может быть, мне поможет пейзаж, который я вижу сейчас. Эти искривленные ветви и неясно вырисовывающиеся стволы… мягкие серые тона, сливающиеся с тусклым золотом увядающих листьев. Я могла бы что-то из этого сделать.

Рядом без причины громко крякает дикая утка, и Чертополошка подпрыгивает от неожиданности. Тильда замечает, что собака слегка дрожит.

– Ты еще не совсем поправилась, да, бедная псина? Пойдем, купим в кафе чипсов.

Они проходят мимо магазина, продающего туристическое снаряжение, удочки и прочие товары для досуга. На двери нет таблички, гласящей, что вход с собаками запрещен – Тильда может войти туда вместе с Чертополошкой. Когда они покидают магазин, на собаке красуется ярко-розовый ошейник с рисунком из синих собачьих следов, и к нему прикреплен такой же поводок.

– Извини за цвет, – оправдывается Тильда. – Надеюсь, тебе стало комфортнее.

Чертополошка недоуменно смотрит на хозяйку, навострив уши и слегка склонив голову набок, но в остальном оставляет мнение при себе. Вместе они направляются домой.

Сирен

В единственной комнате моего дома царят тишина и покой. У меня нет украшенных богатой резьбой кресел, дорогих гобеленов или серебряных кубков. Я живу просто, но у меня есть все, что нужно. Никто не указывает мне, что делать и как. Я предпочитаю одиночество. Иные удивляются: у меня нет охоты жить на защищенном искусственном острове, в обществе людей, но зачем мне защита? Правда, есть и такие, кто желает изгнать меня, но они боятся действовать. И даже поборов страх, они все равно ничего мне не сделают, потому что в глубине души знают – я им нужна. Ибо разве я не защищаю их от бед?

Что же до общества… Я не нуждаюсь в обществе женщин, потому что никогда не встречала той, которая не сравнивала бы меня с собой и не считала, что должна мне завидовать либо, напротив, меня жалеть. Что касается дружбы с мужчинами… я позволю себе отдаться желанию, когда встречу человека, у которого достанет мужества обращаться со мной как с равной.

К тому же рядом со мной – видения. Когда они являются или я отправляюсь туда, куда другим путь закрыт, меня окружают удивительные создания как из прошлых времен, так и из грядущих. Они встречают меня радушно и дарят дружбу и мудрые советы. Как же я могу быть одинокой? С чего мне страдать от недостатка утешения и родственного тепла? На что мне сдалась любовь? Я знаю, к каким глупым поступкам она приводит даже самых стойких людей. Я видела, как здравомыслящие женщины теряли голову от красивых чужаков. Я удивлялась, глядя, как достойные мужи опускались, воспылав страстью к недостойным женщинам. Уж лучше я останусь в одиночестве, чем позволю кому-либо внести разлад в мою жизнь.

Холодными вечерами в маленьком домике уютно и тепло. Его толстые глинобитные стены изнутри потемнели от древесного дыма, а снаружи – от непогоды. Крыша с низкими свесами настелена из тростника, чтобы с нее скатывались дождевая вода и снег. Дверной проем летом завешивает коврик из овчины, а зимой закрывает деревянная дверь. В крыше оставлено отверстие, через которое выходит дым от огня в очаге. Утоптанный земляной пол, твердый и гладкий, я устилаю тростником с той стороны, где стоит мое ложе – дощатый топчан, на котором лежат набитый шерстью мешок и одеяло из овчины. В центре дома выложен очаг – круг из камней, где я поддерживаю небольшой огонь. Мне нравится жечь дрова из плодовых деревьев и душистые травы, чтобы наполнять комнату приятными ароматами. Этим вечером горит яблоневая ветвь, а над нею медленно тлеют веточки тимьяна. У меня есть деревянный табурет, два валика для сидения и простой коврик из овечьих шкур, на котором можно сидеть или полулежать. Над очагом установлен вертел – я могу поджарить птицу или кусок оленины или подвесить котелок, где тушатся мясо и овощи или кипят на медленном огне травяные отвары. В стоящем у стены сколоченном из грубо отесанных досок сундуке в чистоте и сухости хранятся ценные вещи: церемониальные одежды, серебряные украшения, жгуты из переплетенных полос кожи, которые я надеваю на голову, клинки для кровопусканий, кости для гадания, толченые пряности, настойки. Рядом с сундуком стоят два больших прочных сосуда: один – пустой, другой – наполненный медом, и неглубокий таз на случай, когда мне требуется теплая вода для промывания ран или другого врачевания. Остальное я вешаю на стены: головной убор из волчьей шкуры, посох, барабан, топор, корзинку из ореховых прутьев, бурдюк для воды. Мои сапоги стоят у двери: одна пара из мягкой кожи, вторая – из более толстой, для холодов. Рядом с ними на вбитом в стену деревянном гвозде я держу плащ с капюшоном из дорогой темно-красной шерсти – дар принца, преподнесенный от имени общины в знак благодарности за предсказание, которое спасло от разрушительных последствий сильной бури. Нынче вечером, когда я одна и чувствую себя покойно и свободно, я одета только в шерстяную тунику, не туго подпоясанную плетеным жгутом из сыромятной кожи, а из украшений на мне только нитка крашеных глиняных бус и браслет из полированного бараньего рога. Одна, я не заплетаю косы. Не имею обыкновения обильно украшать тело, когда не надо рассказывать о посетивших меня видениях. Отдыхая, я довольствуюсь самыми простыми украшениями и древними рисунками, вытатуированными на коже.

Я готовлюсь ко сну, когда до меня доносится звук шагов, приближающихся по тропинке. Я прислушиваюсь, склонив голову набок. Три человека. Один шагает дерзко, размашисто и шумно, как может шествовать только юнец, грубо будящий все и вся на своем пути. Остальные идут тише, видимо, это женщины. Я надеваю плащ и выхожу из хижины. Посетители окликают меня, чтобы предупредить о своем приближении – как будто я не знала об их приходе! Юнец – племянник принцессы Шон. Он похож на отца и тетку зелеными глазами и смуглым цветом лица. По-видимому, он сопровождает женщин, дабы предоставить им неоценимое благо своей защиты. Юноша отходит в сторону и останавливается – ноги расставлены, руки сложены на груди. В его позе полно заносчивости, но тело принадлежит мальчишке, не закаленному ни годами, ни храбростью, свойственной мужчине. Женщины выходят вперед. Обе закрывают лица капюшонами в слабой попытке замаскироваться. Их уловки не имеют смысла, если учесть дороговизну материи, из которой изготовлен плащ той, что выше ростом, и толщину стана ее спутницы. Последний недотепа, да еще находящийся в подпитии, и тот легко узнал бы их.

Я встречаю гостей с достоинством.

– Добрый вечер, принцесса Венна.

– Прости, что беспокоим тебя в столь поздний час, Сирен Эрайанейдд.

Называя меня полным именем вопреки обыкновению, она желает снискать мое расположение. Принцесса чего-то от меня хочет, это очевидно. Служанка Неста – я легко узнаю ее – топает ногами, пытаясь согреться, и ее хозяйка понимает намек.

– Мне хотелось бы поговорить с тобой. Может быть, в доме нам будет удобнее?

И теплее. Я киваю, открывая дверь, чтобы женщины могли войти, но качаю головой, когда вслед за ними пытается проследовать сын Родри.

– Мы будем чувствовать себя намного более защищенными, если ты останешься снаружи, дабы охранять нас.

Юноша довольно улыбается: ему не хватает мозгов, чтобы уловить насмешку, звучащую в моем голосе.

Пока мы стоим втроем, кажется, что в комнате слишком много народу. Я указываю гостьям на табурет и валики для сидения, и мы рассаживаемся. Женщины оглядывают мое жилище, Неста со своей всегдашней презрительной усмешкой, Венна – с приобретенной на практике невозмутимостью. Принцесса откидывает капюшон, обнажая уложенные на голове шелковистые косы, перехваченные на лбу плетеной повязкой, шитой серебром. Венна красива, но принц ее не любит. Интересно, терзает ли это ее сердце? Или его любовь нужна принцессе, чтобы еще больше укрепить свое положение? Зачем она пришла? И почему служанка согласилась сопровождать ее? Ненависть Несты ко мне известна всем. Она и сама вроде знахарки и повитухи. У нее можно получить снадобья из трав. Но все, разумеется, за соответствующую мзду. Неста все ценит в пересчете на звонкое серебро. Я для нее – соперница в деле врачевания. Кроме того, она завидует моему магическому дару и высокому статусу. Есть и еще кое-что – ей известны заклинания, призывающие темные силы. Опасная черная магия, плохо изученная и мало практикуемая в наши дни. Неста не имеет права применять свои черные навыки. Знание ядов и умение наводить порчу никого не расположат к себе. Я знаю: она завидует уважению, которое оказывают мне люди. Несту злит, что я занимаю ответственный пост. В действительности она – кузина своей госпожи и в качестве таковой не склонна к беспрекословному служению. Но принцесса все равно ей доверяет. Что же заставило дам нанести визит? Ведь у принцессы Венны тоже есть причины не выносить меня.

Я бросаю в огонь толстое полено, подняв небольшой сноп искр. На мгновение становится дымно, потом кора загорается, и пламя начинает жадно лизать дерево. Я поворачиваюсь к принцессе. Венна встречается со мной взглядом – она одна из немногих, кто на это способен – и начинает говорить. Голос ее ровен.

– Я не стану оскорблять тебя беседой о пустяках, Сирен Эрайанейдд. Я пришла сюда, ибо ты единственный человек, способный мне помочь.

Услышав эти слова, Неста начинает ерзать на своем месте, и ее и без того кислая физиономия мрачнеет еще больше.

– Что я могу сделать для тебя, принцесса?

Мгновение она колеблется, чуть заметно задержав дыхание, однако самообладание ей не изменяет.

– Принц Бринах и я поженились четыре года назад, но Бог до сих пор не послал нам детей.

Неста больше не может молчать:

– Я же говорила, моя госпожа, дело тут не во времени. Если бы ты следовала моим советам…

– С меня хватит твоих мерзких зелий и указаний, унижающих мое достоинство, – перебивает прислужницу принцесса Венна и поворачивается ко мне. – Принцу нужен наследник. И подарить его должна я.

Стало быть, она пришла за тем, что каждая женщина считает глубоко личным. Конечно, для принцессы продолжение рода – дело не только личное. И никто не знает об этом лучше, чем Венна. Ибо если нет ни любви, которая привязывала бы к ней принца, ни общего ребенка, единственное, что остается, – ненадежные узы политики. Если наш правитель сочтет, что лучше разорвать союз с родней жены, долго ли удержится на ней корона? Я знаю, чего стоило Венне искать помощи у меня. Ее могла бы остановить гордость. Или нежелание признаться в женской несостоятельности. Что за глупые мысли, ведь о ее бесплодии известно всем.

– Ты можешь помочь? Ты способна сослужить принцу эту службу?

Теперь я понимаю. Она умная женщина, нечего сказать! Доверив лечение своей хвори мне, она тем самым гарантирует себе защиту: если ей и теперь не удастся произвести на свет наследника, в этом можно будет обвинить меня. И в то же время принцессе известно: если я добьюсь успеха и она все-таки подарит мужу долгожданного ребенка, все лавры достанутся ей одной. Венну будут восхвалять и почитать, и ее положение упрочится раз и навсегда. Быть может, она даже завоюет любовь Бринаха. Но если она не родит, обвинят меня: принцесса наверняка пустит слух, что искала помощи у пророчицы. В этом случае ее больше не будут считать единственной виновницей того, что в их браке нет детей, и, может статься, принц Бринах перестанет считать мое общество таким желанным. Неужели это и есть тайный мотив? Тогда она в самом деле умная женщина, ибо я не могу ей отказать.

Я встаю и снимаю с крюка на стене нож. Женщины вздрагивают, их глаза расширяются, тела напряжены. Я быстро поворачиваю нож острием к себе, а рукоятью – к принцессе.

– Отрежь мне прядь своих волос.

Венна берет нож, и Неста начинает возиться со шпильками, которыми заколоты волосы принцессы.

– Ты должна сделать это сама, – объясняю я.

Она решительно срезает толстую прядь. Стало быть, хочет, чтобы магия сработала.

Я забираю локон и туго сворачиваю, затем беру из сундука маленький кожаный мешочек, кладу в него драгоценную прядь, затягиваю кулиску и опускаю в карман своей туники.

Я стою, и мои гостьи тоже поднимаются.

– У тебя будут какие-нибудь указания для меня? – спрашивает принцесса Венна. – Надо ли мне предпринять какие-то действия, что-либо…

Она опускает глаза, и на мгновение, в первый и единственный раз, под личиной важной высокопоставленной госпожи я вижу уязвимую молодую женщину.

Я качаю головой.

– Что должно быть сделано, сделаю я.

Мы выходим из хижины и видим Шона – он дышит на замерзшие руки и топает заледеневшими ногами. Юноша производит столько шума, что вряд ли бы он что-нибудь услышал, даже если бы к нам приближалось целое войско. Замечая нас, он снова принимает надменный вид и занимает свое место подле принцессы.

Женщины вновь надевают капюшоны. Принцесса Венна достает бархатный кошель и протягивает мне.

– Вот твоя плата за труды.

Хорошо, что темнота скрывает выражение моего лица. Повисает тишина: я охвачена яростью, а стоящая передо мною троица ждет ответ. Когда я наконец прерываю молчание, в моем голосе звучит гнев. Принцесса хорошо знает, как задеть меня, и нарочно делает это в присутствии племянника, чтобы тот рассказал об оскорблении Родри.

– Я тружусь для блага принца Бринаха. Ради его безопасности, ради его милости. Провидицу нельзя нанять за деньги. Мой дар не продается.

Яркую луну поглощает туча, придавая вес прозвучавшим словам, и окутывающая нас тьма сгущается. Больше нам нечего сказать друг другу. Принцесса подбирает с земли свою гордость, собирает прихлебателей и поворачивается в сторону возвышающегося на острове дворца. Я стою и смотрю, как троица растворяется в ночи.