Тильда

Затяжной моросящий дождь окрасил пейзаж в мутные серые тона, и Тильда рада: погода заперла ее в студии, где можно полностью отдаться работе. Однако тусклый дневной свет усугубил проблемы с электричеством – чтобы осветить помещение, Тильда вынуждена пользоваться свечами и фонарем «летучая мышь». Больше часа назад она поднесла спичку к дровам в печи, и теперь в студии достаточно тепло. Чертополошка, следующая за хозяйкой по пятам, словно серая тень, устраивается на расстеленном перед печкой лоскутном коврике. В студии царит уютная атмосфера. Тильда сидит на пыльном, испачканном глазурью стуле рядом с выходящими во внутренний дворик стеклянными дверями, держа на коленях альбом для эскизов, и пытается воспроизвести на бумаге те формы и очертания, которые видела среди искривленных ветвей деревьев, растущих на искусственном острове. Она набрасывает их быстро и уверенно – огрызок мягкого карандаша оставляет на бумаге толстые штрихи. Тильда старается вспомнить, как ветви сплетались и пересекались друг с другом.

Как будто зимние ветра завязали их в узлы.

Она намерена изготавливать фирменные, похожие на луковицы, горшки, украшая их затейливыми струящимися узорами. Она еще не решила, какие будет использовать цвета. Следует ли выбрать терракоту или лучше покрыть глину яркими глазурями? Она задумчиво грызет карандаш, вдруг ее взгляд отрывается от альбома и упирается в холодную бездействующую печь, чей вид заставляет Тильду признать неоспоримый факт – без надежной подачи электропитания она не рискнет обжигать горшки, на которые будет потрачено столько труда.

Нет электричества – нет обжига. Нет обжига – нет горшков. Нет горшков – нет денег.

Она хмурится, закусив деревянный карандаш, не желая слушать внутренний голос, внушающий, что делать наброски бессмысленно: при нынешнем положении вещей она не сможет воплотить замыслы в готовые керамические изделия. Вздохнув, Тильда отворачивается от обжиговой печи и, щурясь, сморит в окно. Дождь стихает, серая туча начинает рассеиваться. Озера почти не видно, однако отблески солнца на вершинах возвышающихся за ним гор говорят: погода медленно улучшается. Она оставляет альбом на полу, вспомнив, что хотела найти бинокль. Почему бы не начать поиски со стоящей в углу студии груды коробок? Тильда открывает и закрывает несколько штук, мысленно готовясь к тому, что найдет в них фотографии Мэта или какие-нибудь вещицы, напоминающие о времени, которое они провели вдвоем. Но к счастью, находит то, что ищет, уже через несколько минут. Стоя у панорамного окна, Тильда регулирует бинокль, наводит на озеро и рассматривает его и окрестности. Церковь найти легко: ее темно-серая башня заметно возвышается над почти монохромным ландшафтом. Даже вода потеряла все оттенки и стала похожа на расплавленный металл, усеянный расплывчатыми точками водоплавающих птиц. Остров кажется сегодня таким же бесцветным, как и все остальное, и даже сильные линзы бинокля не помогают Тильде разглядеть ни одной полезной детали.

Краем глаза она различает какое-то движение, наводит бинокль на западный берег озера и видит микроавтобус, едущий по тряской дороге к месту археологических раскопок. Тильда вспоминает, что первый раз видела его, когда ходила на людный северный берег. Мысль, чтобы таким способом раскопать прошлое, вызывает у нее одновременно любопытство и смутное чувство тревоги. Микроавтобус останавливается перед большим шатром, в котором, судя по всему, находится центр управления. Из автобуса высаживаются пять человек, им навстречу из шатра выходят двое: вместе группа идет к огороженному колышками участку, расположенному ближе к берегу. Тильда крутит колесико бинокля, чтобы держать эту сцену в фокусе. Фигурки низко наклоняются, и даже при тусклом свете сквозь моросящий дождь Тильда видит, что люди чем-то взволнованы – они возбужденно жестикулируют, кивают, показывают пальцами. Тильда удивляется человеческой способности так воодушевляться при виде обыкновенной ямы. Глаза начинают уставать от напряжения, с которым она вглядывается в далекие и размытые фигуры, как вдруг человеческое лицо заслоняет обзор. Оно настолько ужасно, настолько чудовищно и настолько близко, что Тильда кричит и роняет бинокль. Но за ту долю секунды, что она его видела, жуткие детали успели отпечататься в ее сознании: выпученные глаза, раздробленная челюсть, распухшая, покрытая кровоподтеками кожа, раскрытый в безмолвном вопле рот. Лицо так искажено и изуродовано, что Тильда не может понять, мужское оно или женское. Она пятится, ожидая, что человек, которому принадлежит этот ужасающий лик, стоит в нескольких дюймах от нее с другой стороны стеклянных дверей. Но там никого нет. Только панорамный вид и стихающий дождь. Ее сердце бешено колотится, во рту пересохло. Тильда нервно оглядывается, но Чертополошка продолжает мирно спать. Бинокль лежит у ее ног. Она заставляет себя поднять его. Трясущимися руками Тильда снова подносит его к глазам, затаив дыхание.

Ничего. Только озеро. Поля. Деревья. Больше… ничего.

И снова она силится понять, что глаза – ее не заслуживающие доверия глаза – пытаются сообщать сознанию.

Неужели мозг становится таким же слабым, как и зрение?

Она наводит бинокль на искусственный остров, но он по-прежнему – спутанное переплетение неясных ветвей. Из облаков появляется стайка чаек и садится на воду. Местный фермер загоняет в коровник скот, и по пастбищу быстро бегают две черно-белые шотландские овчарки, собирая стадо. Археологи тем временем продолжают бурно восхищаться находкой. Все кажется абсолютно нормальным и обыденным. Все, кроме бешено стучащего сердца Тильды.

Ее нервы так натянуты, что, услышав звонок стоящего на верстаке телефона, она снова вздрагивает. Хватая трубку, Тильда немало удивлена тем, что аппарат до сих пор работает.

– Привет, крольчонок. – Голос отца, как всегда, несет с собой утешение. – Надеюсь, я не прерываю работу над шедевром?

Тильда закрывает глаза, представляя родное лицо, пытаясь вычеркнуть из памяти тот ужасающий лик и заменить его мягкими успокаивающими чертами отца. Она рада той нормальности, которую разговор с ним привнесет в ее жизнь.

– Нет, папа, ты ничего не прерываешь. Как у тебя дела? Как поживает мама?

– Все как всегда. Я только что решил один кроссворд и собираюсь начать другой, а твоя мать вышла, кажется, затем, чтобы поговорить с местными инженерами-технологами о запланированном их компанией гидроразрыве нефтеносного пласта.

– Бедные инженеры-технологи.

– Думаю, можно с уверенностью сказать: жители северного Сомерсета могут теперь спать спокойно.

– Хорошо, что маме есть чем заняться.

– Хочешь сказать: есть чем заняться, помимо нас с тобой? И то правда. Она даже оставила меня без помех смотреть матч по регби. – Он замолкает, потом спрашивает: – А как ты, Тильда? Как идут дела на вершине горы?

– Это всего лишь холм, папа, и я живу далеко не на самой вершине.

– Все равно, у тебя нет соседей, мимо мало кто ходит…

– Со мной все в порядке. Не беспокойся.

– Боюсь, где-то в пунктах моего родительского контракта записано: часто волнуйся по поводу благополучия своего потомства.

Тильда закусывает губу, понимая, что не может рассказать отцу о том, что видела. Вернее, о том, что, как ей кажется, видела. Или о том, что в коттедже нет электричества. Или о том, что всего несколько минут назад ее до смерти напугало что-то, чего на самом деле здесь вовсе не было.

– Со мной все хорошо, правда.

– Ты всегда так говоришь.

– Говорю, потому что со мной всегда все хорошо.

Оба знают, что это неправда, но Тильда обожает отца и не хочет, чтобы он беспокоился. Он позволяет ей повторять это снова и снова, потому что любит дочь и не хочет заставлять ее говорить о тяжелых вещах. И за это она любит его еще сильнее.

– Мать говорит, что надо тебя навестить.

– А-а…

– Вот именно, а-а. – На линии начинаются помехи, но Тильде кажется, что она слышит в голосе отца улыбку. – Все равно, крольчонок, мне было бы приятно повидаться.

Тильда улыбается. Улыбается при мысли, что скоро увидит отца, даже если ради этого придется смириться с приездом матери. Улыбается, услышав свое ласкательное имя. Имя, которое отец дал, когда она подросла и стала задавать вопросы о своей внешности, о том, как отличается от других людей, о том, что считается безобразным, а что – красивым. Он тогда отвел ее в зоомагазин и помог выбрать питомца – белоснежного кролика с розовыми глазками. Оба согласились, что он – самое красивое создание, которое они когда-либо видели.

А потом Тильда радуется от облегчения, внезапно обнаружив, что еще может улыбаться.

– Если вы приедете, это будет замечательно, папа. Правда. Я буду очень рада тебя видеть.

Когда Тильда кладет трубку, она чувствует себя намного увереннее. Дождь наконец полностью прекратился, и она решает, что пробежка прогонит дурные мысли и поможет стать сильнее.

Размеренный ритм бега настраивает ее на созерцательный лад. Физическая нагрузка, дающая ощущение благополучия, и окружающий пейзаж, заметно улучшающий настроение, проливают бальзам на измученный разум Тильды и взбадривают ее тело.

Она вприпрыжку сбегает с холма, пересекает дорогу, проносится мимо церкви и заставляет себя возвратиться на то самое место, где ей привиделись люди в лодке. Сегодня тумана нет, но погода, начавшая было улучшаться, похоже, передумала: когда Тильда добегает до южного берега озера, шумит ливень. Тонкая ткань спортивного костюма моментально насыщается влагой, и Тильда мысленно ругает себя за то, что не надела непромокаемую куртку. Ветра нет, и дождь с силой обрушивается на озеро, поверхность которого кипит и поет. Вскоре видимость сокращается до нескольких шагов, и Тильде приходится замедлить шаг.

Беги размеренно, беги уверенно. Голова опущена, руки работают. Нет нужды торопиться. Тебе не от чего убегать. И не к чему спешить.

Постепенно отделываясь от воспоминаний о том страшном лике, который так напугал ее в студии, Тильда скорее улавливает, чем видит, какое-то движение в воде, справа от себя. Боковым зрением, не отваживаясь повернуть голову, она следит за полоской ряби. Ее раздирают противоположные желания: одно – ускориться и отбежать как можно дальше от того, что движется под водой; другое – остановиться и встретиться с опасностью лицом к лицу. Она стоит неколебимо, подбоченившись, и выглядит более храброй, нежели чувствует, наблюдая за испещренной каплями дождя поверхностью озера, под которой что-то движется, поднимая небольшие волны. Дождь еще сильнее искажает реальность. Тильда вытирает лицо, полная решимости увидеть то, что покажется из воды, что бы это ни было. Медленное движение маленьких водоворотов и завихрений прекращается. Вода теперь колышется всего в нескольких метрах от места, где стоит Тильда, затаив дыхание и сжав кулаки.

Чем бы это ни оказалось, пусть оно будет реальным! Хватит с меня призраков. Хватит с меня безумия.

Дождевая вода затекает в глаза, течет по щекам, каплями стекает с подбородка. Тильда пристально смотрит на бурлящие воды – и вот оно появляется на поверхности. Что-то темное. Что-то гладкое, отражающее тусклый серебристый свет наполненного влагой дня. Тильда ахает – она вдруг оказывается лицом к лицу с дайвером, в гидрокостюме, маске, с дыхательным аппаратом. До сих пор Тильда не знала, чего ожидала или боялась – но явно не появления этой нелепой фигуры, которая сейчас вынимает изо рта трубку и поднимает на лоб маску. Дайвер – молодой человек, очень смуглый, зеленоглазый – приветливо улыбается.

– Доброе утро! – окликает он ее, перекрикивая шум дождя. Он направляется к берегу, шлепая по илистому дну. – Слишком дождливо для пробежки, – говорит он, глядя на промокшую до нитки Тильду. – Вам стоило купить такой же костюмчик, как у меня, – добавляет дайвер, показывая на гидрокостюм.

Внезапно охватившее Тильду невыразимое облегчение вытесняет и напряжение, и страх, но оставляет ее совсем без сил. У нее совершенно нет настроения вести шутливую беседу с незнакомцем.

– Не думаю, что вы можете что-то там разглядеть, – говорит она, показывая на озеро. – Должно быть, там грязно и темно, к тому же вода бурлит под дождем.

Он поднимает и показывает большой фонарь для подводного плавания, заставляя ее чувствовать себя немного глупо.

– А что вы ищете?

– Ну я все равно не узнаю, пока не найду.

Она кивает, решив, что отдала долг вежливости и теперь может двигаться дальше. Но когда Тильда поворачивается и возобновляет бег, дайвер начинает быстро плыть рядом.

– Вам стоит попробовать заняться подводным плаванием. Под водой здорово.

– Я предпочитаю передвигаться по суше, – парирует она, не зная, остаться или бежать дальше.

– По-вашему, это можно назвать сушей? По-моему, она не очень-то суха.

Эти слова заставляют Тильду смутиться – она представляет, как сейчас выглядит: промокшая насквозь, раскрасневшаяся от бега, в прилипшей к голове вязаной шапочке.

Словно почувствовав ее неловкость, молодой человек предлагает:

– Если хотите, я могу вас подбросить. – Он указывает во мглу, и Тильда различает небольшую лодку с подвесным мотором, которая покачивается совсем близко, за его спиной.

Лодка стоит на якоре, чтобы дайвер мог вернуться на нее после погружения. Тильда наблюдает, как он подплывает, хватается за край борта и, подтянувшись, забирается в нее. Лодочка неистово раскачивается, но после того, как он влезает, выравнивается. Дайвер снимает баллоны с кислородом и стягивает резиновый наголовник, обнажив густую копну черных кудрей.

– Давайте. Я перевезу вас через озеро.

Она качает головой.

– Спасибо, не надо. Я хочу завершить пробежку.

– Если хотите, могу подвести лодку ближе к берегу, и вам не придется добираться до нее вплавь. Хотя, по-моему, промокнуть еще больше вам все равно не удастся.

Его поддразнивание начинает раздражать Тильду. Она осознает, как жалко сейчас выглядит, а теперь дайвер заставляет ее чувствовать себя еще и глупой. Скоро молодой человек сообразит, что она боится воды. И тут Тильде приходит в голову ошеломляюще безумная идея, которая заставляет пульс участиться и наполняет ее странным волнением.

Сумасшедшая. Все дело в том, что ты провела слишком много времени в одиночестве. Это не сработает. Ты не сможешь этого сделать. Или все-таки сможешь?

Она старается успокоиться. Не имея ясного представления, что делает, но нарисовав в воображении конечный результат, Тильда сосредоточивает все внимание на лодке. Она ни слова не произносит про себя и не шепчет никаких фраз. Она стоит неподвижно, сконцентрировавшись на конкретных вещах: месте, моменте и отчетливо представляемом желании. И вдруг, словно повернув в замке ключ, щелкнув переключателем и замкнув электрическую цепь, Тильда понимает – получилось! Она так ошеломлена этим внезапным, но точным знанием, что у нее вырывается отрывистый смех. Дайвер смотрит на нее – он озадачен. Тильда прощается взмахом руки и поворачивается, чтобы бежать дальше. Он кричит ей вслед:

– Ну что, увидимся на том берегу?

Но она качает головой и бросает через плечо:

– Только если вы намерены отправиться туда вплавь.

Она бежит по идущей вдоль берега тропинке, и звук ее шагов сопровождается звуками незаводящегося мотора. Дайвер пытается неоднократно запустить его, но терпит неудачу.

Тильда знала: у него ничего не выйдет. Только добравшись до ступенек перехода через живую изгородь, ведущего к узкой дороге, и отбежав на достаточное расстояние от лодки, Тильда мысленно отпускает образ неработающего лодочного мотора. Она освобождает его от своей хватки, избавляет от своего влияния. Следует небольшая пауза, потом становится слышно, как молодой человек дергает заводной трос, и Тильда позволяет себе улыбнуться, слыша, как мотор наконец оживает.

Сирен

Я жду, когда солнце окажется в зените, потом беру корзинку и направляюсь в лес на южном берегу озера. Сегодня сухо, день выдался теплым для этой поры года. Другие люди, несомненно, радуются ярким солнечным лучам, но для меня это настоящее испытание. Я одета в плащ с капюшоном, дающим глазам, чувствительным к резкому свету, хотя бы какую-то тень. Я иду по заливным лугам, и чем дальше отхожу, тем тише становятся звуки, доносящиеся с искусственного острова. С каждым шагом детский смех, стук кузнечного молота, крики пастуха, сзывающего коров, замирают, сменяясь менее назойливыми звуками рощи. За деревьями в государстве заботливо следят. Ни одно из них нельзя срубить без дозволения принца, так что для постройки домов всегда есть толстые бревна, для изготовления луков – тонкие ясени, и дрова, чтобы холодными ночами людям на острове и в прибрежной деревне было тепло.

На ветвях осталось совсем мало листьев, но освещение все равно меняется, когда я перехожу с пастбища под сень высоких деревьев. Солнечные лучи рассеиваются здесь достаточно, чтобы я могла опустить капюшон. Но я по-прежнему чувствую солнечное тепло на лице и решаю: вернувшись домой, приготовлю мазь из ромашки и меда, предохраняющую кожу от появления волдырей. Земля в роще все еще покрыта густым переплетением растений: сныть, ежевика, плющ, остатки иван-чая – все они напирают друг на друга в борьбе за лучшее место. Над моей головой птицы вовсю пользуются преимуществами хорошей погоды. На дубовом суку сидят три ленивых вороны – расправили крылья, чтобы тепло проникало в их плоть сквозь блестящие черные перья. На кусте остролиста упитанный самец малиновки, полный осознанием собственной важности, распевает, предъявляя претензию на свою территорию и отваживая всех соперников. На высоте моих коленей пролетает самка черного дрозда – вопреки названию, скорее коричневая – и трелью предупреждает собратьев о моем приближении. Насколько мелодичнее звучат голоса лесных птиц по сравнению с голосами водоплавающих!

Гуси и утки издают резкие крики, в которых нет ни капли сладкозвучия, меж тем как обитатели леса искусны в пении.

Я опускаю глаза и начинаю осматривать поросшую папоротниками землю в поисках лесных подношений, необходимых для видений и заклинаний, касающихся принцессы. Мой дар двойственен. Я умею входить в транс, и в этом состоянии, если пожелают боги, ко мне может прийти видение. Оно предскажет будущее, или ответит на вопрос, или подскажет, что делать. Иногда видения случаются, когда я гляжу на танцующее пламя очага или на лунный свет, отражающийся от поверхности озера. Они могут явиться незваными гостями, или я могу позвать их сама, но в таком случае предпочитаю пользоваться помощью определенных грибов или трав. Сегодня я ищу ярко-красные шляпки ведовских мухоморов. Я сварю их в молоке на медленном огне и выпью отвар, погрузившись в молчаливое созерцание. Самое главное – точно рассчитать количество грибов. Положишь слишком мало – видение не придет. Слишком много – питье окажется смертельным.

Вторая часть моего дара – колдовство, поэтому меня и называют ведьмой. Иные плюются, выговаривая это слово, другие произносят его лишь шепотом. Но мне до этого дела нет. Способность к колдовству я получила от матери, а она – от моей бабушки. Все мы были рождены, чтобы жить при лунном свете. Наша отличительная особенность – серебристые глаза и белые, как молоко, волосы. Наше чародейство и другие дары порождены озером – мы хорошо знаем, как пользоваться его чистой водой и растущими на берегах растениями и грибами, чтобы лечить болезни и колдовать. Но только мне было дано вызывать Аванк – древнюю и мудрую мать озера, которая живет в его холодных глубинах. Как же матушка гордилась, узнав, что меня одарили боги! Какая честь, говорила она, быть избранной.

Мое искусство позволяет действовать в соответствии с видениями, и за это и я, и те, кому я нужна, должны быть благодарны. Принцесса Венна подверглась влиянию снадобий или иных средств Несты. Некоторые из них, вероятно, могли бы помочь, если бы проблема принцессы была проста. Но я подозреваю: подарить принцессе способность к деторождению будет нелегко. Возможно, на это не хватит даже моих способностей. Но я все-таки попытаюсь ей помочь. Ради моего принца. И ради поддержания моей репутации.

Я срываю немного влажного мха, кладу его в корзинку, потом собираю побеги дубровника с мелкими листочками, прячущиеся в тени других более высоких и настойчивых растений. Когда я низко склоняюсь, в нос ударяет мускусный аромат влажной почвы и гниющих стеблей более нежных трав, которые на зиму уходят под землю. В такой теплый день, как сегодня, эти запахи сильны, остры и напоминают о холодных суровых месяцах, которые скоро придут.

На поляну медленными прыжками выскакивает серый кролик с блестящими глазками. Он думает об одном – как бы попировать, и поэтому меня не замечает. А если и заметит, то не испугается. Он признает во мне родственную душу добытчика. Он не так силен и не так быстр, как его брат-заяц. В его уязвимости есть что-то, вызывающее у меня смутное предчувствие беды, однако я люблю его племя. И как не любить? Внезапно кролик напрягается, поднимает голову и резко прекращает щипать траву. Еще секунду он остается таким же неподвижным, как сухой сук за его спиной, затем его ушки подергиваются, и в мгновение ока он, мелькнув серым пятном, убегает вскачь. Вот он здесь, миг – и его уже нет. Был – и исчез. Я, как и он, слышу: приближается всадник. Копыта коня стучат глухо, медленно и тяжело. Я выпрямляюсь, но не поворачиваюсь. Вскоре доносится звяканье железных удил, которые грызет этот конь и скрип дорогой кожи седла. Вороны, хлопая крыльями, улетают прочь. Малиновка замолкает. Конь останавливается. Всадник спешивается.

Так и не повернувшись, я приветствую его:

– Твой конь движется слишком медленно, мой принц, так ты ничего не поймаешь.

По его голосу я слышу, что он улыбается.

– Я нынче не охочусь, моя пророчица.

Прошагав через подлесок, принц останавливается рядом со мной.

Только теперь я поворачиваюсь. Он одет в повседневное платье, волосы падают на лоб и частично закрывают темные глаза. Он не облачен в кольчугу, у него нет щита, но на поясе висит меч. Его улыбка становится шире.

– Стало быть, ты явился сюда проверить, не вторглось ли в твои земли иноземное войско? Боюсь, ты будешь разочарован, ибо за все утро я так и не увидела здесь ни одного викинга.

– Какой викинг отважится встретиться лицом к лицу с Сирен Эрайанейдд, даже если за его спиной идет целое войско?

Я смотрю в сторону, откуда явился принц, но не вижу там других всадников.

– Похоже, ты где-то потерял своих людей. Иные сочли бы это опрометчивым для принца.

– Я выехал один.

Я не спрашиваю его зачем. Вижу, он надеется, что спрошу, но я не стану играть в его игры. Я продолжаю собирать травы, как будто мне и дела нет до того, зачем он сюда приехал. Я знаю: он искал меня. Сердце бьется как бешеное, угрожая выдать мои чувства. Неужели он действительно меня знает? Знает, какие желание и тоска таятся в моей душе? Но если это правда, то зачем он меня мучает, ведь мы оба знаем, что никогда не сможем стать друг для друга чем-то большим, чем сейчас.

Бринах идет за мной.

– Неужто тебе не любопытно? Неужто тебе неинтересно знать, зачем твой принц оказался нынче в лесу один? А вот мне бы хотелось понять, что привело сюда тебя.

– Я делаю свое дело, – отрезаю я, бросая на него суровый взгляд через плечо. – И большинство здравомыслящих людей сейчас занимается тем же.

Принц отделывается смехом, не обращая ни малейшего внимания на мой упрек.

– Что ж, я скажу тебе, почему я здесь… Я увидел идущую по берегу озера одинокую фигуру и, к своему изумлению, узнал в ней свою провидицу. «Что это? – спросил я себя. – Что за крайняя необходимость заставила Сирен Эрайанейдд выйти из дома в самый солнечный день за много долгих недель?» Сирен, которая совершает вылазки почти исключительно при лунном свете?

Когда я не отвечаю на его вопросы, он продолжает:

– И тогда мне пришлось самому выяснять, что же заставило тебя покинуть свой одинокий дом. Что же позвало тебя в лес, когда солнце стоит так высоко и его лучи так резки и горячи?

Он встает прямо передо мной и пристально смотрит на мои волосы, в то время как лучи того самого солнца, о котором он толкует, падают сквозь ветви деревьев и освещают меня.

– Ты и сама как видение, – шепчет принц.

Знает ли он, что вчера его жена приходила ко мне за помощью? Вряд ли. Едва ли она обсуждала с ним этот вопрос. Ей и так пришлось пойти на унижение. Я могла бы признаться ему, что нынче собираю в лесу травы и грибы для того, чтобы вызвать видение и сотворить заклинание, дабы его семя наконец оплодотворило чрево жены. Могла бы. Но не скажу.

– Я занималась своей работой. Не мог бы ты, принц, отойти в сторону, чтобы я могла продолжить?

Но Бринах не двигается с места. Он протягивает руку и упирает ладонь в ствол березы слева от моей головы.

– Я просто хочу задержать тебя здесь еще немного, – мягко произносит он.

Я продолжаю стоять, уставившись в землю, меж тем он медленно и осторожно поднимает другую руку, касается моих светлых волос и, ведя по ним, доходит до моего плеча. Потом – до груди. Кончики его пальцев дотрагиваются до узкого участка обнаженной кожи в вырезе туники у моего горла. Его пальцы теплы.

– Ты… не похожа ни на кого. Ты словно ставший плотью лунный свет.

Я поднимаю голову и заставляю себя посмотреть ему в глаза. Он, не дрогнув, отвечает таким жадным взором, что на мгновение я пугаюсь: как бы моя решимость не поколебалась и я не забыла про осторожность, ненароком выдав силу собственных лихорадочных желаний. Но я не должна этого делать. Однако я не могу сейчас с ним заговорить, потому что разумом женщины владеет ее неверное сердце, а язык может легко разгласить все секреты!

Принц мгновение стоит молча, но потом слова неудержимым потоком срываются с его уст:

– Неужто тебе неведомо, что моя душа полна тобой? Когда со мною говорят воины, я слышу не их голоса, а твой. И вижу не их лица, а твое. И даже сон не приносит покоя, ибо в сновидениях меня неотступно преследует твой образ. О, что это за сны! В них есть только ты и я… наедине.

– Мой господин, негоже тебе говорить такое.

– Я должен признаться в том, что переполняет мое сердце, не то оно разорвется от муки!

– Ты принц и должен уметь властвовать над своим сердцем.

– Я не могу! Мое сердце полностью в твоей власти. Ты меня околдовала!

– Я бы никогда не стала так злоупотреблять своим даром!

– И все же это так. Независимо от того, вольно ты это сделала или нет. Я всего лишь мужчина, и я болен от страсти…

– Ты не просто мужчина! – настаиваю я. – Ты – принц, защитник людей, властитель земель. Муж своей жены.

– Да, так и есть, но я не могу хорошо исполнять все эти роли, когда душу терзает такая мука.

– Не говори мне о душе, мой принц. Думаю, то, что причиняет боль, лежит немного южнее твоего сердца.

– Неужто тебе так легко насмехаться над моими страданиями, Сирен?

– Я лишь пытаюсь напомнить тебе, кто мы есть. Ты – мой принц, – повторяю я, хотя уже не могу смотреть ему в глаза. – Я же – твоя провидица и твоя колдунья. Наши судьбы соединены, но только в этом. Я буду твоей советчицей и самой верной из всех твоих союзников, но я никогда не смогу разделить с тобой кров. Или постель.

Я толкаю его руку, пытаясь отойти, но принц быстрым движением прижимает меня к стволу дерева и припадает ко мне всем телом. Его горячее дыхание обжигает мою щеку, и я слышу настойчивый шепот.

– Тогда я буду встречаться с тобой в глуши лесов или на дарующих покой брегах нашего священного озера под покровом темноты. Там и тогда, где и когда захочешь, лишь бы ты больше не отвергала мою страсть!

Бринах видит, как я поворачиваю голову. Я знаю: он тоже услышал стук копыт галопом приближающейся к нам лошади. Его конь перестает щипать траву и ржет, почуяв соседа по конюшне. Принц, ругаясь, отстраняется от меня, когда на поляну выезжает дюжий всадник – его верный капитан Хивел Грифид. Я, выпрямившись, стою на месте, не поддаваясь желанию скрыться среди деревьев и веля сердцу биться ровнее.

– Мой принц! – окликает Бринаха Хивел, меж тем как его кряжистый конь замедляет бег и переходит на тряскую рысь. – Я не знал, что ты собираешься выехать, мой господин. Прошу прощения, что не сопроводил тебя.

– Не беда, Хивел, – бросает принц с нарочитой небрежностью, за которой скрывается подавленное смятение. – Мне пришла охота насладиться солнечным днем, столь редким в эту пору, и мой путь случайно скрестился с путем нашей провидицы.

Он показывает на меня, и капитан коротко кивает, бормоча приветствие, такое грубое, что, если бы обстоятельства нашей встречи были более официальны, он мог бы заработать пощечину.

– До свидания, и доброго вам обоим дня.

Не дав ни тому, ни другому ответить, я прохожу мимо терпеливо стоящего коня принца и как можно быстрее удаляюсь от сцены, полной такого сдерживаемого напряжения, что закипели бы воды озера. Приходится держать себя в узде, чтобы не пуститься бежать. Скорее, скорее обратно домой! Обратно в свое уединение. Туда, где мое место. Туда, где я буду одна.