Тильда

Позднее в этот же день температура резко падает. После вызвавшего у Тильды чувство бессилия сеанса работы в студии, во время которого ничего не клеилось, она делит с Чертополошкой последнюю банку куриного супа, и они уходят в гостиную. Тильда подбрасывает в камин дрова, гадая, на сколько дней хватит запаса поленьев, чтобы топить дровяные печи, если центральное отопление по-прежнему не будет работать. Она снимает с маленького диванчика подушки и садится на коврик перед камином, придвинувшись как можно ближе к потрескивающему пламени, а Чертополошка сворачивается клубком у нее под боком. Тильда зажгла парафиновый фонарь «летучая мышь» – от него идет сильный запах, но свет недостаточно ярок и ровен, чтобы можно было читать. Но тут ей пришла в голову спасительная мысль, и, перерыв коробку со снаряжением для пеших походов, Тильда отыскала налобный фонарь. Она вставила в него новые батарейки, надела, приладив максимально удобно, и теперь его узкого яркого луча как раз хватает, чтобы осветить страницу. Устроившись, Тильда начинает медленно листать одну из книг, которые дал профессор Уильямс.

Она быстро знакомится с образцами кельтских плетеных орнаментов. Оказывается, существовало несколько стандартных узоров, которые сочетались различными способами. В рисунки часто вплетаются стилизованные изображения животных, птиц и цветов, причем головы и тела животных и птиц всегда удлинены, а глаза – пристальны и зорки.

Да, именно такие узоры мне и нужны. Они будут хорошо смотреться на горшках. Особенно, я думаю, животные.

Но час уже поздний, и в гостиной слишком темно, чтобы пытаться делать наброски, – Тильда кладет просмотренную книгу на пол и открывает другую. Несколько секунд она листает страницы, но они все покрыты убористым текстом, повествующим об истории озера и его окрестностей. Тильда чувствует: сегодня ей не под силу это прочесть. Она понимает, что в этой тяжеловесной прозе наверняка скрыты поражающие воображение факты, но она не в том настроении, чтобы вчитываться в нее.

Третью книгу профессор выбрал, когда Тильда собиралась уходить, и у нее только сейчас появляется возможность взглянуть на заглавие. Она вслух читает его Чертополошке:

– «Мифы и легенды Ллин Сайфаддан». Хм, что скажешь, девочка? Может быть, эта книжка ответит мне на пару вопросов?

Тильда узнает старинное валлийское название озера Ллангорс. Переплет издает тихий скрип, когда она открывает книгу. Та иллюстрирована немного нечеткими черно-белыми гравюрами, изображающими дев с развевающимися волосами, темноглазых мужчин, сидящих на конях, и одно донельзя странное животное. Прочитав в конце книги относящееся к гравюре название, Тильда объясняет своей ни на что не жалующейся слушательнице:

– Это Аванк. Жуткое на вид существо. Нечто среднее между драконом и лох-несским чудовищем. Так-так! Выходит, у нашего озера есть свой собственный динозавр.

Читая дальше, Тильда узнает, что вокруг Аванк существует несколько легенд. Одни повествуют о ней как о добром, но не понятом людьми существе, в других она изображается в менее благоприятном свете. По одной из легенд, чудище, которое могло ходить по берегу озера, было вызвано из подводного убежища храброй молодой девой, жившей в деревне. Она пела ему, и, внимая песне, оно положило голову ей на колени, после чего местные мужчины смогли его поймать. Затем чудище, по одной версии, переселили в другое, более далекое озеро, где оно уже не могло пожирать крестьянских коров, а по другой – убили. Тильда проводит кончиками пальцев по самому большому изображению чудища, на котором у того есть чешуя, длинная гибкая шея и огромные глаза. Хотя на первый взгляд оно кажется пугающим, Тильда решает, что Аванк на самом деле было добрым созданием, не имевшим ни жутких зубов, ни когтей и, вероятно, стремящимся спокойно и мирно жить в чистых глубоких водах озера. Она ловит себя на мысли, что, скорее всего, чудище действительно существовало, но это ее не удивляет.

А почему бы и нет? Если магия и впрямь возможна, если существуют призраки, видения… почему бы не существовать и фантастическим животным? Интересно, какие еще существа живут в глубине этих древних вод?

Со вздохом Тильда отдает себе отчет: книга не дала ей ни одного ответа, а только задала еще больше вопросов. А Тильде известны только два подхода к решению возникающих проблем.

Надо либо бегать, либо работать. В последнее время я много бегала, но проделала совсем мало работы.

– Ну что ж, Чертополошка. – Она захлопывает пыльную книгу. – Отныне мы займемся работой.

Следующие пять дней Тильда работает в студии, надев несколько слоев утепленного белья и шерстяных вещей. За окном стоит мороз, и озябшие руки кажутся ей неловкими в митенках. В конце концов ей удается впасть в то близкое к медитации состояние, к которому стремится каждый художник, состоянию, в котором любой набросок, любое вылепленное из глины готовое изделие все больше и больше приближается к идеалу. С каждым разом она все ближе подбирается к совершенству, к которому страстно стремится и которое то и дело на мгновение предстает перед ее мысленным взором. Снова и снова Тильда рисует древние замысловатые орнаменты кельтов. Она начинает с изображений собак, потом переходит на птиц, позже в узоры молчаливо вплетаются зайцы. На гончарном круге она мастерит огромные луковицеобразные горшки, и каждый из них получается неповторимым и прекрасным в своей первобытной красоте. На их бока она тонкими полосками налепляет плетеный орнамент – узор рельефно выступает и в то же время кажется единым целым с остальной поверхностью, словно вырастая из нее. Дни идут, и постепенно студия наполняется изделиями благородных форм, украшенными затейливыми символичными узорами.

Вдохновенный труд грех прерывать прозой жизни, такой, как отдых или еда, – привычные ритмы, из которых прежде состоял день, медленно уходят в прошлое. Тильда больше не утруждает себя готовкой из уменьшающего запаса продуктов и просто перекусывает тем, что можно съесть сразу, не забывая, впрочем, найти что-нибудь для своей многострадальной собаки. Она больше не ложится спать в постель – просто дремлет в кресле в студии или отдыхает в спальном мешке перед камином вместе с Чертополошкой. Она не моется, не расчесывает волос и даже бросила бегать. Сейчас для нее существует только творчество, созидание, и она предпочитает ни на минуту его не прерывать. Ибо вдохновение капризно, оно легко ускользает и может покинуть в любой момент. Тильда чувствует нечто близкое к панике, когда осознает, что не может работать дальше. Ее отказ от планирования жизни, нежелание посмотреть в лицо произошедшим с нею переменам и то воздействие, которые они оказали на быт, – все это вместе взятое заставляет ее прекратить работу. Следующие шаги – практическое применение глазурей, которые, по ее замыслу, должны покрыть горшки, и сам обжиг. Но у Тильды по-прежнему нет электропитания для обжиговой печи.

Допив чай, она, двигаясь скованно и неловко, подходит к спальному мешку и забирается в него. Кожа на руках стала сухой и шершавой от работы с глиной. Плечи ноют после тех долгих часов, когда она склонялась над верстаком. Живот бурчит от недостатка нормальной пищи. Виляя хвостом, к ней подходит Чертополошка, ложится, прижимается, и через несколько минут они начинают погружаться в беспокойный сон. Но, едва перестав бодрствовать, Тильда вдруг просыпается опять. Сначала ей кажется, что она услышала какой-то шум, но потом с внезапным страхом, выбрасывающим в кровь адреналин, ясно ощущает, что рядом с ней находится кто-то еще. Кто-то проник в студию. Чертополошка поднимает голову и начинает скулить. Ничто иное не смогло бы так усугубить тревогу ее хозяйки. В мерклом свете зимнего дня Тильда оглядывает студию, не смея двигаться, не смея даже вертеть головой. Постепенно глаза различают темную фигуру, стоящую в дальнем углу. Судя по тяжелым юбкам, это женщина, но, помимо них, ничто более не подтверждает пол существа – очертания фигуры скрывает длинный плащ, а лицо не разглядеть из-за закрывающего его капюшона и слишком тусклого освещения. Тильда чувствует, как прижимающаяся к ней Чертополошка дрожит всем телом. Она осторожно выбирается из спального мешка и встает на колени на лоскутном коврике, ни на мгновение не отрывая глаз от темной фигуры, неподвижно стоящей в углу комнаты.

Неужели это та женщина из лодки? Неужели она? Не могу понять. Не могу сказать точно.

Кто бы это ни был, Тильда уверена: гостья вошла не через дверь. Она не подходила к стеклянным дверям по морозу, не отпирала американского замка и не ступала по бетонному полу студии – не совершала ни одного из этих действий, таких обыденных и простых. От нее исходит что-то неуловимое. Какая-то человеческая энергия, не относящаяся к вещному повседневному миру. Тильда собирает все свое мужество и заставляет себя заговорить.

– Кто ты? Что тебе надо?

Фигура не отвечает, но слегка выпрямляется, становится выше и бесшумно движется вперед. Тильда хочет немедля скрыться: вскочить на ноги вместо того, чтобы стоять на коленях на полу, где она так уязвима, развернуться и бежать, бежать отсюда быстрее, чем она когда-либо бегала. Но она не может даже пошевелиться. К месту ее приковывает не только страх. Ей кажется, что приближающийся призрак держит ее железной хваткой, словно тисками. Чертополошка приникла к полу, она больше не скулит, уши прижаты, тело напряжено, но Тильда не может понять – для нападения или бегства. Вот грозная фигура уже совсем близко – до нее осталось меньше двух шагов.

– Что тебе надо? – повторяет Тильда.

Гостья поднимает голову, и проникающий сквозь стеклянные двери свет умирающего дня падает на ее лицо. Тильда пронзительно вскрикивает от ужаса. Она уже видела этот страшный облик. Это не лицо гибкой молодой женщины из лодки, а тот самый изуродованный, избитый, окровавленный образ, который внезапно возник перед ней, когда она смотрела в бинокль. Тильда пыталась забыть, но его нелегко стереть из памяти. Нос сломан и выглядит одновременно сплющенным и свернутым набок, один окровавленный глаз закрыт, другой – выкатился и чудовищно распух. Нижняя челюсть раздроблена ударом какой-то страшной силы – на том месте, где был рот, виднеется белая кость, а зубы то ли выбиты, то ли торчат под немыслимыми углами. Кожа женщины кажется отвратительно серой, но только там, где не покрыта черными и фиолетовыми кровоподтеками. Слипшиеся волосы падают на лицо из-под капюшона, который, как теперь видит Тильда, пропитан кровью.

Борясь с тошнотой, Тильда падает назад и, опираясь о пол руками, пытается отползти прочь, но бежать некуда. Из разбитого рта женщины вырывается зловоние, когда она открывает его и кричит: «Ллигад ам ллигад! Бивид ар гифер бивид!»

При звуке этого скрипучего пронзительного голоса Чертополошка вскакивает и бросается на призрачную фигуру, рыча и злобно раскрыв пасть. Тильда смотрит, как собака врезается в женщину, ожидая увидеть еще больше крови, когда зубы пса начнут терзать искалеченное тело, но вместо этого видение в мгновение ока исчезает. Чертополошка приземляется на лапы, хватая зубами пустоту. Там, где только что стояла страшная фигура, ничего нет. Ничего.

Ее больше нет. Боже мой, она ушла!

Тильда с трудом поднимается на ноги: она в шоке, желудок готов извергнуть содержимое, сердце колотится, как после быстрого подъема на гору. Но теперь она в студии одна, если не считать испуганной и сбитой с толку собаки. Кто бы то ни был, что бы это ни было, оно выкрикнуло угрозу и исчезло.

Тильда кладет руку на голову Чертополошки, пытаясь успокоить животное. Очевидно, зайчатница страшно испугалась, но нашла в себе мужество, чтобы попытаться защитить хозяйку. Тильда падает на колени и обнимает дрожащую собаку.

– Молодец, девочка, молодец! Храбрая ты моя. Ты отпугнула ее, понимаешь. Она ушла. Ушла.

В часы, следующие за появлением призрака, Тильда начинает яснее осознавать, что необходимо обуздать свой страх. Было бы слишком легко просто собрать сумку и сбежать.

И, трусливо поджав хвост, поспешить к маме с папой. Я не смогла. Не смогла жить так, как мы собирались. Не смогла жить одна.

Они примут ее с распростертыми объятиями. Они поймут – или подумают, что поймут, – не задавая вопросов, на которые у нее нет ответов. Отец окружит безграничной любовью, и она снова будет в безопасности. Но что потом? Что она станет делать со своей жизнью? Неужели придется вечно жить с родителями? Неужели она всегда будет бояться, навсегда останется неуравновешенной, слишком слабой, чтобы жить собственной жизнью? А что, если эти видения, эти необъяснимые вещи останутся с ней, куда бы она ни уехала? Наверное, настало такое время, когда бегство – это не ответ.

Это мой дом, черт возьми. Это моя жизнь.

И Тильда обнаруживает, что может несколько часов подряд оставаться храброй, особенно когда занята. Но потом от ветра дребезжит оконное стекло, или сквозняк захлопывает дверь, или темнота длится слишком долго и кажется непроглядной – и тогда Тильду снова охватывает паника от мысли, что привидение, если это было оно, явится опять.

Что у нее было на уме? Что она пыталась мне сказать? Как случившееся с этой бедной женщиной связано со мной?

Тильда изо всех сил старалась вспомнить те странные незнакомые слова, которые женщина выкрикнула, обращаясь к ней. Она почти уверена: это были валлийские слова, но вывод сделан лишь на основе мелодичного говора современных валлийцев, который она время от времени слышала в этом краю. Она валлийского языка не знает, и из того, что говорил призрак, помнит обрывки, но одно слово запомнилось хорошо. Призрак, кажется, повторил его, и оно вроде бы звучало как «бивит». Тильда посмотрела его в карманном валлийско-английском словарике, который на новоселье подарил отец, но поиски оказались тщетны. Она теперь не может расслабиться, вынуждена все время оставаться настороже, и все же мысль покинуть коттедж ее не привлекает. Но хуже всего то, что жуткий вид привидения, та страстность, с которой оно говорило, и аура отчаяния и гнева, которую оно принесло, лишили Тильду вдохновения и заставили полностью остановить работу в мастерской.

На утро второго дня после визита видения – она предпочитает называть это видением, а не призраком – Тильда решает: необходимо выйти из дома и отправиться в деревню. Есть вещи, которые она просто обязана сделать. Так дальше продолжаться не может. И она заставляет себя составить список необходимых дел. Он включает следующие пункты:

1. Найти перевод валлийского слова;

2. Узнать о совершенных поблизости убийствах или местных привидениях;

3. Купить еды;

4. Начать сооружение обжиговой печи, работающей на дровах.

Последняя идея пришла ей в голову прошлой ночью, когда она лежала без сна. Душевное равновесие и, главное, способность зарабатывать себе на жизнь зависят от того, сумеет ли она произвести горшки для продажи. И причем скоро. Она должна либо заставить сознание и нервы сосредоточиться на починке электропитания, чтобы можно было обеспечить бесперебойное функционирование электрической печи, либо найти другой способ обжига своих изделий. После того как Тильда остановилась на печи, работающей на дровах, выбор оказался легким. Обжиг пройдет вне стен студии, под звездным небом, его произведет жар топлива, добытого в окрестных лесах. Горшки будут обожжены методом естественным, древним и так привязанным к озеру и его окрестностям, что это решение кажется Тильде идеальным. Перспектива постройки собственной печи и возможность обжига на дровах с его необычными, непредсказуемыми результатами – чем дольше она об этом думает, тем заманчивее кажется эта мысль. Она будет использовать натуральные глазури и обработает их солью, чтобы получить струящиеся, легкие текстуры поверхности и цвета.

Эти горшки могут стать чем-то особенным. Чем-то по-настоящему особенным.

У нее есть свободное место в саду и достаточно дров. Во время обучения в художественном училище Тильде довелось возвести подобную обжиговую печь, и она помнит, как понравились ей обожженные в ней изделия. Хорошо бы, конечно, получить дополнительные подсказки касательно поведения глазурных смесей при таких неконтролируемых температурах, но даже не имея их, она знает, что способна собственными силами построить идеальную печь, отвечающую ее нуждам.

Тильда надевает пальто с капюшоном и деревянными, похожими на палочки, пуговицами, шерстяную шапку и варежки, а вместо кроссовок натягивает носки для пешего туризма и сапоги. Солнце сегодня светит ярко, его лучи резки для ее глаз, но земля во дворе по-прежнему мерзлая, и так холодно, что можно заработать зубную боль. Тильда останавливается в дверях, чтобы поговорить с Чертополошкой.

– Ты уверена, что хочешь прогуляться? На улице очень холодно, и я сегодня не собираюсь бегать.

Собака, склонив голову набок, смотрит на нее непонимающим взглядом.

– И, вероятно, нам придется довольно много времени провести на свежем воздухе.

Чертополошка оставляет попытки понять, о чем же говорит хозяйка, и, протиснувшись мимо нее в дверь, начинает бегать по саду. Ее решение очевидно.

– Будь по-твоему.

Тильда засовывает поводок в карман, закрывает дверь кухни, чтобы сохранить остатки тепла, вешает на плечо рюкзак и решительно выходит из дома вслед за своей собакой. У нее в голове есть четкий методический план действий – это придает храбрости, в которой она так нуждается. Вначале нужно выяснить все о женщинах, которые либо были убиты в окрестностях озера, либо пали в бою, особенно если ходят слухи, что после смерти они являлись кому-либо в виде привидений. Ведь если этот пугающий призрак будет приходить и дальше, ей необходимо точно знать, с кем она имеет дело. Далее она должна попытаться выяснить, что означают те валлийские слова, вернее, то единственное слово, которое удалось запомнить. И поскольку она не может воспользоваться своим компьютером, надо будет снова заглянуть в гости к профессору Уильямсу. На этот раз вопросы, которые она задаст, будут конкретны. Тильда понимает – возможно, придется рассказать человеку, которого она едва знает, о наводящем ужас фантоме, что ее присутствие вызывает перебои в электропитании и поломки механизмов и машин и что в последние несколько недель у нее были и другие видения, нарушавшие ее покой. Профессор может решить, что Тильда сошла с ума, но она готова рискнуть. После визита к Уильямсу она пойдет в деревню и закупит провизию, поскольку полки в стенном шкафу совсем оголились.

Легкая прогулка вниз по склону согревает и придает сил. Когда они спускаются в долину, земля становится не такой мерзлой, но по-прежнему сверкает блестками инея, а озеро покрыто тонкой корочкой льда. Всех водоплавающих птиц он выгнал на стылый берег. Ветра нет, только светит далекое холодное зимнее солнце, и каждый выдох Тильды и Чертополошки превращается в белесое облачко пара. От солнечного света и красоты освещаемого им пейзажа у Тильды поднимается настроение, которое моментально портится, когда она обнаруживает, что профессора нет дома. Постучав несколько раз в низкую дубовую дверь, она подходит к забранному частым переплетом кухонному окну и, прижав руку к стеклу, заглядывает внутрь. Но там нет ни движения, ни света. Чертополошка принюхивается к следу мыши в примыкающем к дому огороде.

– Черт! – злится Тильда, только сейчас осознав, сколь хрупко обретенное доброе расположение духа.

На мгновение ее охватывает желание вернуться в коттедж, но муки голода заставляют продолжить путь. Она проходит по короткому участку дороги, идущему мимо церкви к озеру, рассчитывая повернуть налево и, обогнув его, добраться до деревни. Но когда она доходит до озера, ее внимание привлекает группа людей, копошащаяся на западном берегу, где активно работают археологи. Она все еще не может заставить себя направить на них бинокль – в последнее время у нее не было возможности следить за их деятельность. Тильда вспоминает предложение Дилана показать раскопки.

Интересно, он сейчас еще там? Но не будет же он нырять под лед.

Не давая себе времени передумать, Тильда сворачивает направо и идет по мощенной камнем дорожке через заливной луг. Приблизившись к месту раскопок, она слышит голоса и видит по меньшей мере пятерых человек, сгрудившихся вокруг небольшого участка земли, расположенного недалеко от кромки воды. Они так поглощены работой, что ни один не замечает приближения Тильды, пока она не останавливается от них в нескольких шагах. Чертополошка жмется к хозяйке, она напряжена и насторожена, и это напоминает Тильде: прежде собака пострадала от рук мужчин, и, вероятно, сейчас ее пугают громкие мужские голоса, в которых звучащее возбуждение животное принимает за гнев. Может быть, лучше опять прицепить к ошейнику поводок? Но Тильда отбрасывает эту мысль, решив, что, ограничив движение собаки, может вызвать у той панику.

– Все в порядке, девочка.

Тильда мягко треплет уши Чертополошки, но та никак не может расслабиться. Звук знакомого голоса заставляет Тильду повернуться к большому брезентовому шатру, который служит пунктом управления раскопками.

– Привет, – здоровается Дилан, приблизившись к ней. – Пришли посмотреть на великое событие?

– Простите, на что?

– Они надеются выкопать скелет сегодня. Достать из найденной ими могилы. Во всяком случае, таков план. Правда, мне говорили, что этому может помешать погода.

– Скелет? А разве для эксгумации не нужно вызвать полицию?

Дилан улыбается вопросу.

– Не думаю, что их заинтересовал бы случай, которому уже больше тысячи лет. – Он показывает на группу археологов, студентов и примазавшихся прихлебателей, сгрудившихся вокруг раскопанной могилы. – Пока они полагают, что захоронение имело место где-то между девятым и одиннадцатым веками. Когда начнется исследование костей, они смогут сказать гораздо точнее.

– Разве не странно: человека похоронили здесь, где рядом нет других могил? Почему тело не захоронили возле церкви?

– Даже если она еще не была построена?

Тильда бросает на него взгляд, кляня себя за то, что задала глупый вопрос, из-за которого Дилан может счесть ее дурой.

– Извините, – продолжает он. – Вопрос вполне уместный. Хотя церковь Святого Канога построили только в двенадцатом веке, до этого здесь стоял монастырь. Вы правы, странно, что этого бедолагу похоронили на болотистом берегу озера, то есть на отшибе.

– Я помню, на карте вашего дяди обозначено место, где раньше был монастырь.

Тильда радуется, что может высказать замечание, которое не покажется Дилану глупым. Какое-то время они стоят, молча наблюдая за теми, кто ведет раскопки.

– Похоже, там ничего не происходит, – наконец говорит она.

– Наверное, земля слишком промерзла, и они боятся повредить скелет, извлекая его из обледеневшего грунта. Кто-то заикнулся было о том, чтобы полить его теплой водой, но это вызвало целую дискуссию на предмет того, не исказит ли это общую картину. Чисто академические споры, – добавляет Дилан, пожимая плечами и кивком показывая на могилу.

В это мгновение Тильда видит среди археологов профессора Уильямса. Заметив ее, он спешит к ней.

– Какой момент вы выбрали для визита! Такая потрясающая находка. Скелет, похоже, цел. Когда Дилан рассказал мне, что его коллеги планируют сделать сегодня, я почувствовал, что не могу не прийти, чтобы увидеть все собственными глазами.

Старик сдвигает шляпу ближе к затылку. Его глаза блестят, щеки и нос покраснели от мороза и возбуждения.

Дилан улыбается ему.

– Только ты можешь так разволноваться из-за нескольких костей, найденных в грязи, – поддразнивает он дядю.

– Из-за нескольких костей, найденных в…

Профессор поражен тем, что его племянник может произнести такое.

– Да ведь это самая важная находка после самого острова! Эти останки много веков пролежали в безымянной могиле. Пока мы можем только догадываться, какие открытия принесет нам их изучение, – объясняет он, взмахивая палкой, чтобы подчеркнуть значение своих слов.

Потом, радостно улыбаясь племяннику и Тильде, качает головой.

– Неужели вы не чувствуете, как прошлое в эти минуты встречается с настоящим? Скоро нам откроется еще одна тайна озера. Это просто потрясающе!

У Тильды вдруг начинает кружиться голова. Она на мгновение закрывает глаза.

Держись. Надо было что-то съесть, прежде чем покидать коттедж.

Она делает глубокий вдох и заставляет себя сосредоточить внимание на том, о чем сбивчиво и быстро говорит профессор. Где-то в потоке этой информации и выдвигаемых им теорий могут крыться ответы на вопросы, которые она пытается найти.

– Но почему эту могилу нашли только теперь? Ведь люди на протяжении веков знали и про искусственный остров, и про здешние поселения. Почему же останки не обнаружили раньше? И почему их нашли именно сейчас?

– Над могилой не было надгробного камня, и ничто не указывало на то, что здесь кто-то похоронен, – объясняет профессор Уильямс, явно довольный проявленным ею интересом. – Все предыдущие раскопки велись либо неподалеку от острова, либо возле монастыря. К тому же этот участок сильно заболочен, он часто уходит под воду и, таким образом, совершенно не подходит для захоронения. Особенно если бы на могилу захотели прийти скорбящие родственники.

– Значит, здесь похоронен кто-то, не имевший семьи, – заключает Дилан. Он протягивает руку, чтобы погладить Чертополошку, но собака слегка отодвигается от него и прижимается к ногам Тильды. Он вынужден опустить руку.

– Это одно из возможных объяснений, – соглашается профессор. – Это мог быть кто-то, живший один и не имевший родни, которая могла бы заплатить за присмотр за могилой, если бы он был похоронен на землях монастыря. И все же выбор места захоронения кажется донельзя странным. Как будто человека специально похоронили подальше от острова, а также от монахов и священников.

– Но что же заставило археологов раскопать это место сейчас? – настойчиво спрашивает Тильда, пытаясь не поддаться новому приступу головокружения.

– А все дело в том, что в этом году случилось нечто весьма необычное. – Профессор усмехается. – В наших краях выдалось исключительно сухое лето. Настоящая засуха. И вода в озере отступила в этом месте где-то на тридцать метров или даже больше. Это явление совпало с выездным занятием для студентов докторантуры Ланкастерского университета – они посещали искусственный остров – и один наблюдательный молодой человек заметил нечто необычное на обнажившемся участке земли. Чрезвычайно способный молодой человек. Он и руководит раскопками. Это его вы сейчас видите вон там… Его зовут Лукас Фрайн.

На этот раз профессор использует палку в качестве указки.

Тильда видит высокого жилистого юношу. Он тепло одет и о чем-то горячо спорит с коллегами.

– Если хотите узнать о находке больше, вам следует поговорить с ним. Я уверен, он с удовольствием вас просветит.

Между тем группа археологов отходит от драгоценного раскопа и направляется к шатру. Профессор окликает их:

– Лукас! Молли! Кое-кто здесь очень хочет с вами познакомиться.

Археолог, пожимая руку Тильды, устремляет на нее изучающий взгляд, как будто она что-то вроде неожиданной находки. Профессор представляет их друг другу, и Тильда узнает, что и Лукас, и Молли работают в университете над докторскими диссертациями, что Молли замужем и оставила дома супруга и двух маленьких детей, чтобы поучаствовать в раскопках, а Лукас так же, как и профессор, преисполнен энтузиазма по поводу своей последней находки. Она пытается запомнить все, что они говорят, но ей с каждой минутой становится все хуже. Она слышит, как профессор Уильямс кратко объясняет ее интерес к истории озера, но вскоре ей начинает казаться, что его голос доносится откуда-то издалека, и она чувствует, что еще немного – и у нее подогнутся ноги.

– Извините, мне что-то нехорошо. Думаю, мне надо что-нибудь съесть.

– Отличная мысль, – подхватывает профессор.

– В «Красном льве» подают лучший во всем Уэльсе пудинг с почками и мясом. Вы его уже пробовали? – интересуется Дилан.

– Нет, мне…

Мысль об уютном пабе и сытном горячем обеде вкупе с возможностью посидеть в приятной компании и поговорить кажется Тильде чрезвычайно заманчивой.

В разговор вступает Лукас:

– На сегодня пришлось свернуть работу. Температура опустилась слишком низко. Мы не можем рисковать, доставая что-либо из земли, пока она такая мерзлая. Возможно, завтра мы попробуем как-нибудь ее оттаять, если не начнется оттепель. А сейчас и впрямь неплохо было бы пообедать. За едой я с удовольствием расскажу вам о том, что мы думаем о нашей находке. Если вам это интересно.

– Да, очень интересно. Это было бы просто замечательно. О, кстати, я могу взять с собой Чертополошку?

Лукас смотрит на собаку так, словно только что ее заметил.

– Гм, не знаю, пускают ли туда собак.

– Я знаю хозяина паба, Майка. Если я попрошу, он разрешит, – заверяет компанию Дилан.

Прояснив этот вопрос, он ведет всех по протоптанной дорожке в сторону деревенского паба. Лукас пристраивается следом, а профессор начинает снова рассуждать о найденном скелете.

Сирен

Час настал. Сегодня полнолуние, и яркие чистые лучи ночного светила серебрят поверхность озера. Сейчас самая глухая пора ночи и на острове все спят, кроме скучающей стражи. Обняв пухленькую женушку, спит скотник; в теплой кузнице отдыхает кузнец; сопят, попискивая во сне, маленькие братья и сестры, прижавшись друг к другу, словно щенки; дремлет молодая мать, прижимая к груди младенца; в сон погружены даже лошади, закрыв глаза, приподняв одно из задних копыт, опустив головы, они позабыли об окружающем мире. Моему принцу сейчас уютно и тепло под дорогими одеялами, рядом лежит принцесса; они остались вдвоем за роскошным пологом широкой кровати. Наверное, ей в эту минуту снится будущее, в котором у нее много детей. Их общих детей. И каждый ребенок обеспечивает ей верность и покровительство мужа и сохранение привилегированного положения. В ее сне дети резвятся в большом зале, похожие на принца, обещая передать это сходство следующему поколению и тем, кто в будущем продолжит его род.

Видит ли сны мой принц? Смеет ли он отдаваться сновидениям? Ведь его ответственность так велика. Столько людей доверили свои жизни и жизни своих семей в его сильные руки. Смеет ли он позволить тайным мыслям течь свободно в тихой гавани ночных грез? Позволить себе быть в этой гавани сначала мужчиной и лишь потом – принцем? Быть молодым? Следовать велениям своего сердца? Или же подобные вольности сделают его слабее в те часы, когда он бодрствует? Пробудившись, будет ли он тосковать о том мимолетном счастье, которое познал во снах? Может ли он так рисковать, подтачивая свой дух?

Я знаю, что не должна идти на подобный риск.

Этой ночью я занята работой, которая помогает не забывать о своем месте. И о своей сегодняшней цели. Я хочу призвать видение, касающееся принцессы. Видение, которое ответит на ее вопрос. И укажет путь к тому, чего она желает больше, чем любых серебряных украшений или ожерелий из драгоценных камней или шитых золотом платьев. Этой ночью я ее пророчица и служанка. Несмотря на то, что на самом деле она и принц не любят друг друга. Несмотря на то, что Бринах мог выбрать другую супругу, если бы был волен выбирать. Несмотря на то, что я не доверяю принцессе и не думаю, что она предана принцу. Невзирая на все это, я сделаю для нее все, что смогу. Сделаю все, что должна.

Я всю ночь поддерживала костер, и сейчас поленья горят ярко поверх слоя из раскаленных алых углей. Кострище находится в трех шагах от двери и в пяти шагах от озера. Я заранее собрала и приготовила все, что понадобится для поиска нужного видения. Я расстелила на усыпанной мелкими камешками земле лучшую оленью шкуру, чтобы телу было удобно лежать, пока дух будет странствовать, и чтобы в странствиях меня сопровождал дух этого отошедшего в иной мир оленя. Ночь так студена, что замерзают мелкие лужи, но холод недостаточно силен, чтобы беспокоить меня, пока я буду покоиться под звездным небом. Я нахожусь достаточно близко от костра, чтобы его жар согревал меня; поверх туники я надела дорогой шерстяной плащ и подняла капюшон, чтобы голова не замерзла. Я могла бы одеться в волчью шкуру, но ее мелодия не гармонировала бы с музыкой оленя, на помощь которого я надеюсь. Это будут мирные поиски видения, а не охота. К тому же шерстяной плащ – подарок принца. Во время моих странствий вполне логично и уместно иметь при себе вещь, полученную от него.

Я собрала все ингредиенты и орудия, которые мне понадобятся. Барабан стоит рядом с оленьей шкурой. Под боком у меня – кувшин с настоем из мяты и различных видов мха, который надо принять, чтобы восстановить силы и успокоить душу после возвращения. Действие содержащихся в нем трав усилено целебным заклинанием. Оно смягчит боль, которую я буду испытывать после видения, и поможет приспособить к бремени обыденного мира тело и разум. В черном котелке на медленном огне кипит зелье для призвания видений. На этот раз я сварила его на кобыльем молоке, поскольку оно действует мягче, чем коровье. В него я покрошила высушенные шляпки ведовских мухоморов, собранных несколько дней назад под слепящим полуденным солнцем. Ярко-красный цвет шляпок смягчился, и зелье получилось розовым. Оно пахнет лесной почвой и еще чем-то странным и опасным. От него в самом деле исходит опасность. Если положить слишком мало мухоморов, проку не будет, и видение не придет, а если положить слишком много – я отправлюсь в темное место, где ждут боль и страх и откуда возврата нет. Поэтому я отмеряла грибы с большой осторожностью. Мертвая я принцу не нужна.

Перед тем как начать, я, собрав все мужество, в полной готовности встаю перед костром, воздеваю руки к небесам и произношу древние слова, которым меня втайне научила мать. Я храню их в памяти, не открывая никому, чтобы пользоваться ими только с благими намерениями. Я помогаю по доброй воле и без принуждения, не рассчитывая извлечь выгоду. В этих словах содержится древняя магия. Магия кельтских старейшин, которые веками изучали как нравы людей, так и обыкновения потустороннего мира. Магия прорицательниц, которые ходили по этому пути до меня в поисках премудрости и ответов. Магия ведьм, которые родились с врожденной способностью наводить волшебные чары и колдовать. И, произнося эти тайные слова, я чувствую, как мой дух приходит в движение, как все мое существо изменяется и трепещет в ожидании того, чему суждено статься.

Затем я снимаю с огня котелок с зельем и ставлю на землю, беру чашу из коровьего рога и зачерпываю драгоценное варево так, чтобы в нем было как можно больше кусочков колдовских грибов. Над чашей поднимается остро пахнущий пар, и холодный ночной воздух остужает зелье. Скрестив ноги, я занимаю свое место на оленьей шкуре. Я прошу духов-наставников прийти ко мне, возношу благодарность лесу за его щедрые дары и ясно и четко вслух задаю вопрос, глядя на пляшущие языки пламени:

– Я ищу потомков Венны. Покажите их либо покажите, что их у нее не будет, но откройте правду. Если есть какой-либо путь, чтобы привести детей от нее в этот мир, – дайте знать, как нужно действовать.

Сказав это, я сначала поднимаю чашу к глазам, потом выпиваю мерзкое варево в три жадных глотка, после чего быстро закрываю рот, чтобы желудок не изверг тот яд, который я в него влила.

Все идет хорошо. Поиски видения начались.

Я беру в руки барабан и начинаю мерно бить, ожидая, когда подействует зелье. Я стучу ладонями по натянутой коже, сначала медленно, чувствуя, как звук и вибрация проникают в тело. Время идет, и зелье из ведовских мухоморов впитывается в меня все глубже – в сознание и душу, – я учащаю барабанный бой. Быстрее, быстрее! Я чувствую, как меня поглощает тьма. Озеро и остров, леса и луга – все исчезает. Нас унесло прочь друг от друга. Теперь я буду существовать только внутри своей головы, пока действие магии не выпустит меня на волю и я не пущусь в странствия. Боль сводит живот и царапает горло. Меня обжигает собственное дыхание. Я слышу шум, жуткий вой бушующей внутри меня бури. Она становится все неистовее, все яростнее, сейчас она наверняка разорвет меня на куски! Я лопну и умру! Неужели тело не выдержит испытание? Неужели я задохнусь и буду низвергнута в вечную тьму?

Нет! Вот оно! Буря отпустила меня и вырвалась на волю. Мои странствия начались.

Я широкими прыжками несусь по летнему сенокосному лугу, цветущие травы возвышаются над головой, когда я пригибаюсь перед прыжком, и щекочут живот, когда подпрыгиваю в воздух. За мною никто не гонится. Я бегаю по лугу просто потому, что меня переполняет радость, потому что день прекрасен, потому что в полях поспевает благословенный урожай, потому что меня греет солнце. Ибо его лучи больше не режут моих глаз. Его золотой жар больше не обжигает кожу, не заставляет ее идти волдырями. Какая свобода! Мне больше нет нужды прятаться в тени, таиться в ночи. Я могу бегать среди щебечущих птиц, проноситься мимо пасущихся коров, пробираться сквозь душистые травы и цветы, которые источают свое благоухание при свете дня.

Я останавливаюсь, принюхиваясь, мой чуткий слух все слышит, мои зоркие глаза все видят. Вот что-то движется на фоне залитого солнцем горизонта. Это олень со стройными ногами и лоснящейся шерстью. Он странствует вместе со мной. Мгновение он смотрит на меня, потом, подняв голову, шевелит ушами. Я тоже слышу этот звук. Плачет женщина. Я беззвучно иду на ее плач, таясь в высоких травах, ничем не выдавая своего присутствия. Она стоит на коленях на краю озера спиной ко мне. Перед ней – колыбель. Она качается на изогнутых деревянных полозьях, но из нее не доносятся никакие звуки, и в ней нет движения. Когда я подкрадываюсь ближе, чтобы рассмотреть ту, которая рыдает над пустой колыбелью, меня вдруг останавливает другой звук. Дрожь земли. Галоп. К нам на полной скорости приближаются кони! Олень тоже почувствовал, как дрожит под их копытами земля, – он поворачивается и уносится прочь. Теперь скачущие кони уже видны. Сколько же их? Пятьдесят? Сто? Двести? Их так много, что не счесть. Я лежу лицом вниз, надеясь, что мчащиеся кони не раздавят меня тяжелыми железными подковами. Всадники кричат, ревут и размахивают тяжелыми мечами, атакуя, а перед ними стоит одинокая фигура – молодой человек на рыжем коне. Шея животного в поту, изо рта идет пена. На всаднике нет доспехов, в руках нет ни щита, ни меча. Он беззащитен. Я начинаю задыхаться, потому что узнаю его – это принц Бринах! Атакующие воины несутся прямо на него. Женщина поднимает голову. Она все видит, но не окликает его. Она не делает ничего. Ничего. Воины приближаются к принцу, и он вынужден повернуть коня и погнать его к озеру. Он погружается в воду все глубже и глубже, пока не заставляет коня поплыть, а потом, когда тот выбивается из сил, озеро поглощает их.