I

В тот вечер, когда началась эта история, мы трое — Владик, его сестра Вера и я — сидели на новом, очень широком диване у Владика дома. Кроме нас троих, в квартире никого не было. Часы пробили восемь, когда Владик встал и решительно сказал:

— Так что же мы будем делать, ребята?

Этого мы не знали. Мы давно не виделись, потому что только на днях вернулись из пионерских лагерей, где отдыхали весь июль. Все мы были в разных лагерях и поэтому часа два рассказывали друг другу про то, как провели месяц. А Вера, которая радовалась, что Владик её не гонит (обычно, как только я переступал порог, Владик говорил ей: «Мала ещё», и она сразу уходила), старалась рассказать что-нибудь интересное.

— А одна девочка из нашего класса знаете кого видела?

— Ну?.. — спросил Владик лениво.

— Анну Аркадьевну, учительницу вашу, вот кого!

— А-а… — сказал Владик равнодушно.

— Она сейчас знаете где? В Кисловодске, на Кавказе, вот! — И рыжая толстая Вера залилась краской от огорчения, что на неё не обращают внимания.

— Так что же мы будем делать? — повторил Владик. — Мне ещё надо к Лёшке…

В это мгновение на столе зазвонил телефон.

— Включили! — закричали Владик с Верой, одновременно схватившись за трубку.

И правда, это звонили с телефонной станции, чтобы сказать, что аппарат, который вчера установили, включён в сеть.

— Что бы теперь такое… а, ребята?.. — начал Владик.

— Придумала! Ну и будет сейчас… — От нетерпения Вера даже не договорила и принялась набирать номер телефона.

— Что ты придумала? — спросил я.

— То, что ты сейчас разыграешь Лёшку!

Я не успел даже возразить, как Вера, изменив голос на писклявый, выпалила в трубку:

— Лёшу Лодкина!.. Вы Лодкин? Кисловодск вас вызывает. Абонент, не отходите от аппарата! Соединяю! — И Вера притиснула трубку к моему уху.

Я понял, что задумала Вера. Она хотела, чтобы я поговорил с Лодкиным голосом Анны Аркадьевны, нашей преподавательницы русского языка и классной руководительницы. Но я не подготовился к розыгрышу и не знал, что скажу Лодкину. Я помнил только, что ему предстоит переэкзаменовка по русскому и, значит, надо Лёшу спросить, как у него дела с грамматикой. О чём бы ещё могла спросить его Анна Аркадьевна, я не представлял.

— Здравствуй, Лодкин, — сказал я неторопливым, слегка певучим голосом Анны Аркадьевны.

Анна Аркадьевна очень молодая, но голос у неё взрослее, чем она сама. А возможно, это она с нами старается говорить пожилым голосом, чтобы дисциплина в классе была лучше, — не знаю.

— Здравствуйте, Анна Аркадьевна! — закричал Лодкин не то обрадованно, не то испуганно. — Мне вас очень хорошо слышно!

— Ну, как у тебя дела с грамматикой? — спросил я.

И это у меня получилось так похоже на Анну Аркадьевну, что Вера в восторге запрыгала по комнате, а Владик выскочил хохотать в коридор.

Лодкин ответил, что вчера был в школе и писал тренировочный диктант.

— А как ты думаешь, ты сделал в нём ошибки? — спросил я.

Такой вопрос вполне могла задать Анна Аркадьевна.

— Наверно, сделал, — ответил Лодкин печально. — Боюсь, что сделал, Анна Аркадьевна.

Как дальше продолжать разговор, я просто не знал. Мне не приходило на ум ничего подходящего, но так как молчать было нельзя, я задал Лёшке вопрос, которого Анна Аркадьевна, конечно, не задала бы:

— А скажи мне, Лодкин, как ты думаешь: каких ошибок в диктанте ты совершил больше — грубых или негрубых?

Должно быть, моя дурацкая фраза озадачила Лёшку, потому что он некоторое время тяжело дышал в трубку. Наконец он ответил:

— По-моему, у меня больше негрубых ошибок… Мне кажется…

Мне стало жаль Лёшку, захотелось подбодрить его, и я сказал:

— Я уверена, что ты выдержишь переэкзаменовку как следует. Совершенно не сомневаюсь. Уделяй только побольше внимания правилам. Заглядывай почаще в орфографический словарь. И всё будет хорошо, вот увидишь. Ты вполне можешь написать на четвёрку, Лодкин. Я желаю тебе успеха, и я в тебе уверена!

Не знаю, была ли в эту минуту уверена в Лёшке Анна Аркадьевна там, в Кисловодске, но, по-моему, и она, если бы услышала, до чего Лёшка печальный, решила бы его подбодрить.

— Спасибо, Анна Аркадьевна, — сказал Лёшка. (Я никогда ещё не замечал, чтобы у него был такой взволнованный голос.) — Теперь я… Мне ребята тоже говорили, что я могу выдержать, только я… А раз вы говорите, то, значит… я, может, правда выдержу! Большое вам спасибо, Анна Аркадьевна! Вообще…

— За что же, Лёша? — спросил я, едва не забыв, что изображаю Анну Аркадьевну.

— За то, Анна Аркадьевна, что позвонили… Времени не пожалели. Я очень… Анна Аркадьевна! Вот что я спросить хочу, — вдруг вспомнил он: — вводные слова в предложении всегда запятыми выделяются? Я в диктанте выделил.

Этот совсем неожиданный вопрос меня затруднил. Дело в том, что за лето я позабыл некоторые синтаксические правила. Я никак не думал, что сейчас, в каникулы, они мне зачем-нибудь понадобятся.

— Видишь ли, Лодкин, — промямлил я с таким сомнением, какого у педагога быть не должно, — всё зависит от случая, понимаешь ли… Правила без исключений бывают редко, так что…

Тут, к счастью, Вера заметила, какой у меня стал нерешительный тон, и затараторила в трубку:

— Ваше время истекло! Заканчивайте разговор! Истекло ваше время! Разъединяю вас!

Когда я положил руку на рычаг телефона, Вера и Владик захлопали в ладоши. Но я был не особенно доволен собой. Мне и раньше приходилось подражать голосам других людей — например, в школе во время перемены я «показывал» иногда ребятам нашего учителя физкультуры или чертёжника. По тогда это была просто шутка, и мне нравилось видеть, как все ребята смеются. А сейчас получилась путаница.

— Надо объяснить Лёшке, что я его разыграл, — сказал я, — а то он… — И я потянулся к телефону.

Но Вера отвела мою руку:

— Хорошо, скажешь ему, скажешь, но только не сейчас. Завтра скажешь, ладно? Или, ещё лучше, мы с Владиком ему скажем. Вот он удивится, представляешь?

Владик тоже стал меня уговаривать подождать до завтра. Он сказал, что завтра всё равно зайдёт к Лодкину, потому что следит за его занятиями, и заодно уж ему всё объяснит. В конце концов я согласился.

II

Наутро я проснулся оттого, что кто-то орал мне прямо в ухо:

— Над кроватью, Володя, — суффиксы прилагательных, над столом приставки висят, а в простенках — причастия снизу доверху!.. Доброе утро!

— Какие причастия? Доброе утро! Почему в простенках? — крикнул я, спросонья немного перепугавшись.

— Как — какие? Слева — действительные, а справа — страдательные. Столбиками.

Я открыл глаза и увидел Владика.

— Да проснись же, Володька! — снова закричал он. — Лёшка взялся за ум, понял?

— А, так ты был у Лодкина? — догадался я.

— Дошло всё-таки. А где же ещё!

— Удивился, наверно, Лёшка, когда узнал, что это я его вчера разыграл? — спросил я.

— Он-то, наверно, так бы удивился, что и представить нельзя, — сказал Владик, — только я ему, конечно, ничего не сказал. Сам понимаешь…

— Ничего не понимаю! — перебил я его. — Как же, когда…

Но тут Владик тоже меня перебил:

— Слушай, это даже спящий поймёт! Со вчерашнего вечера Лёшка стал заниматься на совесть. После твоего звонка он решил обязательно выдержать переэкзаменовку. Хочешь, чтобы ученик нашего класса остался на второй год?

— Если хочешь, тогда иди к нему и расскажи, что вчера разыграл, — добавила Вера, появляясь на пороге.

Я вскочил с постели и сказал, что мне нужно подумать.

— Думай, — согласился Владик, — а мы пойдём отнесём Лёшке орфографический словарь. Думай…

Я остался один.

Лёшу Лодкина я знал давно.

Он был известен не только в нашем классе, но и в параллельных. О нём говорили на сборах звена и отряда, на родительских собраниях и на педсовете. Я думаю, что о нём слышали и в роно.

Лёша Лодкин делал огромное количество ошибок в диктантах. Его диктанты хранились в методических кабинетах. Ему удавалось иногда сделать несколько ошибок в одном слове. Из-под его пера выходили часто слова совсем без гласных. Учителя говорили, что было бы лучше, если бы он делал ошибки на какие-нибудь определённые правила. Тогда с ними было бы легче бороться. Но, к сожалению, Лодкин совершал ошибки не на правила. Главное — Лёшка даже не верил, что сможет запомнить всё то, что нужно, чтобы стать грамотным. Лёша считал, что только случайно может написать диктант сносно. Поэтому запятые, например, он ставил без всякого разбора. Я видел однажды, как Лодкин расставлял их в уже написанном диктанте. Он обмакнул перо и, прошептав: «Была не была!» — принялся за дело.

То, что Лёшка решил во что бы то ни стало сдать переэкзаменовку, было, конечно, очень хорошо. Я отправился к Лёшке.

Мать Лодкина — она открыла мне дверь — сказала торжественно:

— Лёша занимается! — У неё был праздничный вид.

— Володя, ты уж… — Лёшка посмотрел на меня виновато и дружески. — Я сейчас с тобой разговаривать не буду и на улицу не пойду. Не обижайся, ладно? Дело, Володя, в том…

И он заговорил о том, что должен теперь заниматься так много, как только может, потому что Анна Аркадьевна даже на отдыхе о нём не забывает и вчера звонила из Кисловодска.

— Может быть, она ещё позвонит. Я её тогда обязательно хочу порадовать, — сказал Лёшка. — Ведь она же может ещё позвонить?

— Может, — ответил я, глядя не на Лёшку, а на стену, увешанную суффиксами и приставками.

— Слушай, она сказала, что во мне уверена… — Лёшка помолчал. — Я не могу провалить переэкзаменовку! Раньше бы мог, а теперь… — Лёшка сжал кулаки. У него сильно заблестели глаза.

Я продиктовал Лёшке страничку из хрестоматии, поправил ошибки и ушёл, не сказав, что вчера разыграл его.

III

Через несколько дней ко мне пришли Владик и Вера, чтобы вместе ехать в Парк культуры и отдыха.

— Вы зайдёте или сразу поедем? — спросил я с порога.

— Зайдём, — сказал Владик.

Они оба сели, но Владик сейчас же встал.

— Я должен сообщить тебе… — начал он.

— Сообщай, — сказал я.

— Ты не возражаешь, что я при Вере?

— Нет.

— Если она тебя смущает, я её в два счёта могу выставить.

— Не надо.

— Как знаешь, — проговорил он немного разочарованно и наморщил лоб. — Одним словом, Володя, дело в том…

— Ну? — сказал я.

— …что Лодкин приуныл.

— Лёшка?.. — Я почему-то не ожидал, что Владик о нём заговорит.

— Его нельзя оставлять без присмотра! — вздохнула Вера так, словно приходилась Лодкину бабушкой и он давно уже отравлял ей спокойную старость.

— Молчи… — сказал Владик. — Понимаешь, Володя, Лёшка опять стал меньше заниматься. Говорит, не осилить ему всей премудрости. Прямо старая песня… Его всё время вдохновлять надо.

— И подгонять, — добавила Вера.

— Кто же его будет вдохновлять? — спросил я.

— Ты, — ответил Владик сразу.

— Я?..

— Ты.

— Как это?

— Так. Позвонишь, как в тот раз.

— За Анну Аркадьевну? Ну нет!

— Позвонишь! — сказал Владик внушительно. — Это будет иметь огромное воспитательное значение!

Я призадумался. В своей жизни я ещё не совершал поступков, которые имели бы огромное воспитательное значение. Пожалуй, что и поступков, которые имели бы просто воспитательное значение, пусть даже не огромное, мне тоже совершать как-то не приходилось…

Пока я припоминал свои наиболее важные поступки, Владик говорил Вере:

— Тебе необходимо держать язык за зубами. Если ты хоть кому-нибудь расскажешь то, что знаешь, это может дойти до Лодкина и…

— Для чего ты мне втолковываешь? — запричитала Вера громко, но не очень обиженно. — Что я, трепаться собираюсь, да?

— Да, — ответил Владик. — Когда у тебя чешется язык, я это замечаю по твоим глазам. Но знай: если Лёшка узнает, он провалит переэкзаменовку и останется на второй год. И тогда, — Владик произнёс это с расстановкой, — весь наш класс… вся школа… весь район…

Верины глаза широко раскрылись. Она со страхом ждала, что же произойдёт с классом, школой и районом. Но Владик только грозно спросил:

— Понятно?

— Я не проболтаюсь, — быстро сказала Вера.

Владик кивнул.

— Ты поговоришь с Лёшкой вечером, от нас, — сказал он мне. — И не забудь, что он может задать тебе какой-нибудь вопрос, как тогда… — Владик озабоченно покачал головой.

Кончилось тем, что они с Верой отправились в Парк культуры и отдыха, а я, чтобы вечером не оплошать, решил взяться за грамматику и синтаксис.

Я принялся искать эти учебники, но, как назло, мне никак не удавалось их найти. Я знал, что они никуда не могли деваться, но всё-таки их нигде не было. Я заглянул даже в сундук, где лежали пересыпанные нафталином зимние вещи, однако и там никаких книг не оказалось. Второй раз обшаривать квартиру я не стал, а, чтобы не терять времени, отправился в районную детскую библиотеку. В библиотеке мне выдали «Грамматику» и «Синтаксис», но почему-то решили, что у меня самого переэкзаменовка, и это мне было очень неприятно. Кроме того, наверно от нафталина, мне всё время хотелось чихнуть, но из этого ничего не выходило, и я то и дело гримасничал, так что женщина, которая наблюдала за порядком в зале, сделала мне замечание.

Так как я не знал, по какому разделу Лёшка меня о чём-нибудь спросит, то занимался весь день. Когда, перелистав оба учебника, я поднялся из-за стола, уже стемнело. Набитый правилами, я побежал к Владику.

IV

Вера, как и в первый раз, соединила меня с Лодкиным, и я услышал громкий, очень довольный Лёшкин голос:

— Анна Аркадьевна, это вы, да?

— Я, — ответил я.

— У меня дела лучше, Анна Аркадьевна! — крикнул Лодкин.

— Очень рада, — сказал я. — Надеюсь, Лёша, ты занимаешься всё время?

— Всё время… то есть последнее время я… а так всё время, Анна Аркадьевна.

— Прекрасно, — сказал я. — Может быть, у тебя есть ко мне какие-нибудь вопросы? Я готова ответить.

Мне очень хотелось показать свои знания. Ведь я не только повторил всё, что мы прошли за год по синтаксису и грамматике, но и прочитал брошюру (её где-то достал Владик) «Преподавание синтаксиса», изданную «в помощь учителю». Было бы просто обидно, если бы теперь Лёшка не задал мне какого-нибудь подходящего вопроса.

— Анна Аркадьевна, я правда хочу спросить… — начал Лёшка.

— Пожалуйста, Лёша, — откликнулся я, на всякий случай раскрывая учебник русского языка на оглавлении.

— Вам Казбек оттуда виден? — спросил Лёшка с любопытством.

— Казбек? — переспросил я.

Владик и Вера смотрели на меня непонимающими глазами и ничего не подсказывали. Не могли сообразить, в чём дело!

— Нет, не виден, — ответил я наугад, чувствуя, что помощи не дождёшься. — Горная вершина Казбек, Лодкин, отсюда не видна.

— А у Лермонтова написано, Анна Аркадьевна, — сказал Лёшка смущённо, — что Печорин из Кисловодска Казбек видел. Я подумал, раз Печорин…

— А, Печорин, один из тех, кого Белинский называл «лишними людьми»?.. — пробормотал я, решительно не зная, как выбраться из положения.

— Ага, «лишний человек», — подтвердил Лёшка.

Разговор становился дурацким. Нужно было что-то немедленно ответить.

— Надо учесть, Лодкин, — произнёс я размеренным голосом, — что Печорин видел из Кисловодска Казбек в первой половине девятнадцатого века, не так ли? А сейчас у нас…

— Вторая половина двадцатого, — поспешно подсказала Вера ни к селу ни к городу.

— Вторая половина двадцатого века, Лодкин, — сказал я в трубку.

— Ах, вот что, Анна Аркадьевна… — Лёшка, видимо, ничего не понимал, но старался не показать этого.

— Я желаю тебе успеха, — торопился я закончить разговор. — Ты, конечно, выдержишь переэкзаменовку. Будь только внимателен, когда сядешь писать диктант. Не спеши, как это с тобой бывает. До свиданья!

— Спасибо, до свиданья! — крикнул Лёшка. — Вам ещё что-то мама моя сказать хочет.

Не успел я возразить, как мать Лодкина в самом деле взяла трубку и, называя меня «голубушкой», «милой девушкой» и «светлой головушкой», принялась благодарить за внимание к Лёшке. Когда я положил наконец трубку, мне стало очень не по себе. Но Владик начал убеждать меня, что ничего дурного не произошло. По его словам, расстраиваться мы могли бы, если бы после моего звонка Лодкин с матерью подумали об Анне Аркадьевне плохо. А раз они, наоборот, думают о ней лучше прежнего, то всё в порядке.

— А с Казбеком как же? — спросил я удручённо.

— С Казбеком — пустяки, — ответил Владик. — Может быть, Анна Аркадьевна близорукая — откуда Лёшке знать?

Я немного успокоился.

— Хотя, — заметил Владик, подумав, — с девятнадцатым веком у тебя получилось неудачно и даже, знаешь ли, странно. Да-а… Когда в следующий раз будешь говорить с Лёшкой, знай о Кавказе побольше, а не то…

— Не будет следующего раза! — заорал я возмущённо. — Этого не хватало — «в следующий раз»!..

— Ну чего ты раскричался? — миролюбиво спросил Владик. — Это и понадобиться может только раз: накануне переэкзаменовки. Если я увижу, что у Лёшки душа в пятки ушла, пожелаешь ему успеха, несколько слов, таких уверенных… Да что тебя учить!

Я отказался наотрез, но на следующий день Владик притащил мне всё-таки справочник «Курорты Кавказа», какую-то старинную брошюру «Целебные источники Минеральных Вод» и открытку, на которой был изображён Казбек.

— Изучай, — сказал он.

Я послал его к чертям. Он ушёл, однако оставил мне всё, что принёс. Само собой получилось, что я прочитал обе книжицы. И так как у меня хорошая память, то я запомнил и туристские маршруты, которые в них рекомендовались, и названия санаториев, и даже почти все болезни, какие лечат минеральной водой. Теперь уж Лёшке ни за что не удалось бы поставить меня в тупик!..

Но больше я с Лодкиным по телефону не разговаривал. Видно, Владик в канун переэкзаменовки решил, что обойдётся и без меня. И действительно, Лёшка написал диктант на четвёрку. То есть он получил бы даже пятёрку, если бы не одна ошибка, которую, правда, я уверен, кроме него, никто не догадался бы сделать: он само слово «диктант» через «е» написал.

Несмотря на эту нелепую ошибку, Лёшка, конечно, был счастлив. Его перевели в седьмой класс, и он, едва об этом узнал, бросился покупать всё необходимое для нового учебного года. Мы долго ходили с ним по магазинам школьных и канцелярских товаров, по книжным магазинам, не спеша запасались карандашами, тетрадями, перьями и вместе радовались, что скоро в школу.

В тот день мне как-то не пришло на ум сказать Лёшке, что по телефону ему звонил я, а не Анна Аркадьевна. Уже расставшись с ним, я решил, что непременно сделаю это до первого сентября.

И как-то Владик, Вера и я отправились к Лодкину, чтобы позвать его в кино на новую картину, а по дороге в кино рассказать ему всё и посмотреть, как он будет изумляться.

V

Мы столкнулись с Лёшкой и его матерью в дверях: они уходили. Лёшка был принаряжен и осторожно держал обеими руками, как спелёнатого младенца, огромный букет, завёрнутый в бумагу.

— Анну Аркадьевну встречать едем! — пояснила Лёшкина мать. — Как раз поспеем!

Тут мы трое переглянулись и подумали все об одном: о том, что Лёшка прямо на вокзале заговорит с Анной Аркадьевной про её звонки из Кисловодска и случится что-то жуткое. Надо было спасать положение, но у меня прилип язык к гортани, так что я, даже если бы и придумал что-нибудь, всё рано не смог бы ничего сказать. Между прочим, это у меня впервые так язык приклеился. Я раньше считал, что «прилип язык к гортани» — это метафора, и даже, по-моему, на экзамене по литературе привёл это выражение как пример метафоры. Но, видно, оно — не всегда метафора.

Владик тоже стоял и молчал, загораживая выход на лестницу. И в эту минуту Вера сказала:

— Это вы какую Анну Аркадьевну встречаете: которая их учительница?

— Её, — ответила Лёшкина мать. — Так что вы, ребятки…

— Так её же поезд на четыре с половиной часа опаздывает! — сказала Вера.

— На четыре с половиной?.. — И Лёшка с матерью даже отошли немного от двери в глубь коридора: — А что случилось?

— Рельсы немножко… — начала было Вера.

Но тут вмешался Владик.

— Их продержали у разъезда около Лозовой, — объяснил он уверенно. — Я только что звонил на вокзал.

— Ага… такой же случай был с моим отцом, — подтвердил я, отклеив наконец свой язык. С моим отцом и правда был такой случай.

— А вы тоже хотели Анну Аркадьевну встретить? — спросил Лёшка.

— Хотели. Да только теперь… — Владик развёл руками.

— Вечером её родные все встречать будут, — добавила Вера, — нам как-то… — Она замялась.

— Да, — сказала Лёшкина мать. — Я всё-таки на вокзал позвоню, справлюсь.

— А мы, пожалуй, пойдём. Верно, ребята? — сказал Владик бледнея.

— Пойдём! — откликнулись мы с Верой очень дружно.

— Постойте! — остановила нас Лёшкина мать, не отнимая трубки от уха. — Куда же вы? Вы ведь, должно быть, пришли зачем-нибудь? Садитесь!

— Ты не помнишь, зачем мы пришли? — спросил меня Владик, садясь на букет.

— Я не помню что-то… — сказал я, не отрывая взгляда от Лёшкиной матери. (Она вновь и вновь набирала один и тот же номер, но, к счастью, он пока был занят.) — По-моему… нет, не помню… Хотя вспомнил: мы пришли просто так. Совершенно верно… Конечно… Теперь я припоминаю.

— У вас с Лёшей секреты, вероятно, — проговорила Лёшкина мать, поняв по-своему моё бормотанье. — Пожалуйста, я не допытываюсь. Эх, — добавила она, с сердцем бросив трубку на рычаг, — на этот Курский вокзал, наверно, за сутки не дозвонишься!

— Да, досадно. Туда действительно невозможно дозвониться, — заметил Владик повеселев, — на редкость трудно. Очень досадно!

— Ну, мы пойдём всё-таки, — сказал я.

Лёшка вышел нас проводить. На лестнице Владик шепнул Вере:

— Ты иди с ним в кино, а мы с Володей — на вокзал.

— Пойдём сейчас в кино, Лёша, — предложила Вера.

— Так вы за этим и пришли? — обрадовался Лёшка.

— Ну да!

— И билеты есть?

— Ага, — сказала Вера.

— А чего же вы при маме не сказали?

— Боялись — она тебя не отпустит, — не задумываясь, ответил Владик.

— Почему? Она меня днём отпускает, — возразил Лёшка.

— Видишь ли, картина очень взрослая, — сказал Владик.

— Там арии… арии такие, понимаешь, что только после шестнадцати лет, вот в чём дело, — поспешно поддержал я.

Только бы Лёшку отправить в кино, а нам попасть на вокзал вовремя! Только бы всё объяснить Анне Аркадьевне раньше, чем Лёшка с матерью явятся её благодарить! Но Лёшка не отпускал нас — он не торопился.

— Это что за картина, «Алеко»? — спросил он.

— «Алеко».

— Интересно, тут «Алеко», а у Пушкина «Цыганы» называется, да?

— А у Пушкина «Цыганы», — повторили мы, переминаясь с ноги на ногу.

— Может, ещё не пустят из-за арий этих? — усомнился Лёшка.

— Пустят, — сказал я. — Эти арии только вечером… а так, днём, и тебе и Вере можно… Вот мы с Владиком уже были — пустили.

— Так, значит, мне одному с Верой идти? — Видно было, что Лёшка заколебался. — Я думал, всем вместе…

— Билеты хорошие, самая середина, — сказала Вера жалобно. — Пора уж идти, а то пропадут…

Наконец Вера с Лёшкой ушли в одну сторону, а мы с Владиком помчались в другую — к метро. Сбежав вниз по эскалатору, вскочили в поезд и выбрались из-под земли у Курского вокзала, когда до прибытия кисловодского поезда оставалось пять минут.

— Живо брать перронные билеты! Успеем! — сказал Владик. — Плохо, что номера вагона не знаем. Но на платформе так сделаем: ты станешь у входа в туннель, а я пойду вдоль вагонов. Анну Аркадьевну не пропустим.

Мне это понравилось. Я просто мечтал, чтобы Анне Аркадьевне попался на глаза первым Владик, а не я. Он найдёт что сказать. Что касается меня, то мне и представить себе было трудно, как я начну что-нибудь объяснять.

— У тебя есть деньги? — спросил Владик, когда несколько человек, стоявших впереди нас в короткой очереди, получили билеты.

В кармане у меня оказался один рубль.

У Владика нашлось пятьдесят копеек. Перронный билет стоил рубль.

— Так, — сказал Владик, — на два билета не хватает. Купим один, ты пойдёшь на платформу, а мне придётся подождать здесь.

— Почему я пойду на платформу? — спросил я.

— Рубль — твой, — ответил он.

— Я дам тебе пятьдесят копеек, — сказал я.

— Не в этом дело, — ответил он, подумав мгновение: — ведь говорил с Лёшкой за Анну Аркадьевну всё-таки ты!

Я ничего не ответил, только посмотрел на Владика. Он быстро сказал:

— Ладно, попробуем пройти вместе.

Мы скорым шагом спустились в туннель. Рядом с нами шло много встречающих с букетами. Были и люди без цветов, но с чемоданами — эти уезжали сами. Мимо контролёрш все проходили, не останавливаясь, не замедляя шага. Некоторые на ходу показывали свои билеты, другие проходили просто так.

— Надо только иметь уверенный вид, — прошептал Владик, когда мы приблизились к контролёршам, — и ничего не спросят даже…

У него был и на самом деле уверенный вид. В толпе мы оба прошли мимо контроля без всякой задержки. На мой билет ни одна из железнодорожниц даже не взглянула.

— В порядке… — произнёс Владик облегчённо.

И сразу мы услышали за спиной окрик:

— Мальчик, вернись!

— Мне вернуться? — спросил я с надеждой и остановился.

— Нет, ему. Он вот без билета. — Контролёрша указала на Владика.

Владик пошёл назад. Не знаю, почему его не пропустили. У него был очень спокойный вид, а у меня, по-моему, наоборот, подозрительный. Как догадались, что именно у него нет перронного билета, я не представляю. Так или иначе, Владик остался где-то на площади, а я вышел на платформу, к которой уже подкатывал не спеша поезд Кисловодск — Москва.

Поезд остановился, и сразу стало на платформе шумно, суматошно: вокруг меня обнимались, целовались, искали и находили друг друга приехавшие и встречающие, только я стоял на одном месте, у входа в туннель, искал глазами Анну Аркадьевну и боялся, что сейчас увижу её. Но мимо меня прошло уже много людей, на перроне стало просторно, однако Анны Аркадьевны всё не было. У меня мелькнула мысль, что, может быть, я нечаянно пропустил Анну Аркадьевну, а Владик на другом конце туннеля, при выходе на площадь, её встретил и сейчас уже обо всём ей рассказывает. Как бы это было здорово!

Мечтая, я, наверно, не очень внимательно глядел по сторонам. Когда мечтаешь, то видишь уже только то, что тебе хочется, а не то, что делается вокруг. Так что я прямо вздрогнул, когда передо мной в нескольких шагах очутилась вдруг Анна Аркадьевна. Она была загоревшая, в широкополой соломенной шляпе, светло-зелёном платье и босоножках. Рядом с ней шёл бледный, сразу видно, что не с юга, парень в чёрном костюме и нёс, слегка клонясь в одну сторону, большой чемодан. Он называл Анну Аркадьевну Анечкой и на весь перрон говорил о том, что её телеграмма пришла только утром, и поэтому её родители, которым он звонил, не сумели выбраться на вокзал.

— Так и получилось, что я один тебя встретил, — сказал он потише и взял Анну Аркадьевну под руку.

Они поравнялись со мной.

— С приездом! — сказал я хриплым голосом и загородил им дорогу. — Это я…

— Шатилов? — изумилась Анна Аркадьевна. — Здравствуй! Что ты здесь делаешь? Встречаешь кого-нибудь?

— Да, я встречаю, — сказал я и с трудом добавил: — Вас.

— Меня? — Анна Аркадьевна была, как говорится, поражена. — Меньше всего ожидала сейчас увидеть тебя, Шатилов…

— На площади ещё Горяев ждёт, — предупредил я, — Владик.

— Что-нибудь случилось? — спросила Анна Аркадьевна.

— Случилось, — сказал я.

— Так что ж ты? Ну?.. — Анна Аркадьевна испуганно смотрела на меня, остановившись как вкопанная посреди перрона.

— Случилось, но не очень страшное, — сказал я, чтобы её успокоить.

— Так что же?

— Я потом, — сказал я и покосился на парня с чемоданом. — Можно потом?..

— А-а, — сказала Анна Аркадьевна с облегчением, — так, может, мы потолкуем с тобой завтра? Раз ничего страшного…

— Ничего очень страшного, — сказал я спокойно, — но через два часа будет уже поздно.

После этого Анна Аркадьевна почему-то опять сильно встревожилась.

— Что же, — заторопилась она, — тогда скорее поедем ко мне. Где же Владик?

На площади Владика не было. Анна Аркадьевна и её знакомый немного постояли, а я побегал взад-вперёд по тротуару от вокзала до метро, но Владика не нашёл.

— Придётся ехать без него, — решил я.

Мы сели в троллейбус и поехали. Конечно, вдвоём с Владиком мне теперь было бы легче. Но об этом не стоило думать. В троллейбусе мы сначала не разговаривали. Нарушил молчание Виктор — так звали парня, который нёс чемодан.

— Как ты всё-таки отдыхала, Анечка? — спросил он.

— Отдыхала?.. — переспросила Анна Аркадьевна, словно очнувшись. — Чудесно! Там были замечательные прогулки — например, от Храма воздуха к Красному Солнышку…

— …откуда открывается вид на вершину Эльбруса, а также на живописно раскинувшийся внизу Кисловодск, — вступил я в разговор, вдруг вспомнив Владикину брошюру.

Анна Аркадьевна и Виктор внимательно на меня посмотрели.

— И само восхождение удивительное! — продолжала Анна Аркадьевна. — Воздух всё время такой, что совершенно не чувствуешь крутизны…

— Незабываемая прогулка, которая, однако, не рекомендуется при пороке сердца, — быстро добавил я, очень довольный, что мои знания пригодились.

— Ты побывал в Кисловодске? Да, Шатилов? — спросила Анна Аркадьевна.

— Нет, что вы, я никогда там не был!

Мне показалось, что этот мой ответ Анне Аркадьевне чем-то очень не понравился, и я не вымолвил больше ни слова, пока мы не пришли к Анне Аркадьевне домой.

Анна Аркадьевна усадила меня в кресло, а сама села напротив на ручку другого кресла. Потом она взглянула на Виктора и сказала:

— У нас с Володей дела.

Виктор с огорчённым лицом отправился в другую комнату. В дверях он остановился и спросил:

— Разговор будет большой?

Я подумал и ответил:

— Длинный.

Тогда Виктор огорчился ещё сильнее и закрыл за собой дверь. А я без всякой утайки рассказал всё с самого начала: как позвонил Лёшке в первый, а потом во второй раз, как сегодня мы пошли к Лёшке, чтобы всё ему растолковать, а вместо этого его обманули.

Анна Аркадьевна слушала меня очень внимательно. Сначала у неё было такое лицо, как будто я ей отвечаю у доски и она не хочет, чтобы я знал, правильно отвечаю или нет. Но скоро лицо у неё стало такое, какое было на вокзале, когда я с ней поздоровался и сказал, что Владик ждёт на площади.

Не знаю почему, но больше всего удивилась Анна Аркадьевна, когда узнала, что Лёшка сдал на четвёрку. Она даже вскрикнула и переспросила:

— На четвёрку? Не может быть! Но это точно, что он сдал, ты не путаешь?

Я сказал, что знаю наверняка.

— Непонятно! — Анна Аркадьевна перестала вдруг говорить голосом, который был взрослее её, а начала говорить со мной так, как с Виктором. — Представляешь, я совершенно… ну, ни капельки не верила, что Лодкин может выдержать! Как это произошло — трудно представить!..

— Очень просто, — попытался я объяснить: — ваши звонки имели огромное воспитательное значение! То есть… я говорю, что когда я звонил, то… то помогало всё-таки, — спохватился я.

Анна Аркадьевна нахмурилась.

— Так, — сказала она. — А чего же ты теперь хотел бы?

Я ответил, что хочу, чтобы Лёшка по-прежнему думал, будто ему правда звонила Анна Аркадьевна. Я сказал, что знаю, что я виноват, и прошу, чтобы тайну не открывали не из-за себя, а только из-за Лёшки и его матери. И пока я это говорил, Анна Аркадьевна молчала и смотрела мне прямо в глаза так, что я не мог их опустить, и мне всё казалось, что надо ещё что-то сказать — важное-важное.

— Если бы Лёшка с матерью после этих звонков подумали о вас плохо, — сказал я, — тогда бы обязательно пришлось им всё рассказать. А раз они теперь о вас думают даже гораздо лучше, чем раньше, то, по-моему…

И я замолчал, потому что Анна Аркадьевна покраснела так, как никогда при мне не краснел ни один учитель. По-моему, так человек может покраснеть, только если ему станет не по себе.

— Так тебе не хочется говорить с Лодкиным? — спросила Анна Аркадьевна тихо и медленно. — Ладно. Можешь ему ничего не объяснять. Я поговорю с ним сама. — Анна Аркадьевна остановилась. — Я ещё не знаю, что расскажу ему, а чего не расскажу. Надо подумать. Но, в общем, я это беру… да, беру на себя. Вот так, Володя. А пока что…

Анна Аркадьевна быстро подошла к телефону, заглянула в книжечку, висевшую возле аппарата на шнурке, и набрала какой-то номер. Я предполагал, что она звонит отцу или матери, и вдруг услышал:

— Пожалуйста, Лёшу Лодкина!

Было интересно, какая у них получится беседа, но почему-то мне стало немного не по себе, и я решил уйти.

— До свиданья. Я пойду. — Попрощавшись с Анной Аркадьевной и Виктором, я быстро пошёл ко входной двери. Когда я уже отомкнул замок, до меня донеслось:

— Поздравляю тебя, Лёша!

Я сбежал по лестнице и пешком отправился домой, по дороге думая о разном.

Владик ко мне с того дня не приходил. Я у него тоже не был.

А Лёшка забегал ко мне на днях за какой-то книжкой. Про что говорила с ним Анна Аркадьевна, он не сказал. Во всяком случае, он не обижен на меня — это точно. Иначе он не позвал бы меня на свой день рождения, на который я пойду сегодня вечером.