19.

Защита

На литографии Оноре Демьера изображен знатный господин в белом камзоле, сидящий на кушетке с высокой спинкой в викторианском стиле — нет, не сидящий, а скорчившийся в неестественной позе. Его ноги как–то неловко поджаты, а сам он согнулся в три погибели так, что голова касается коленок, будто у внутриутробного эмбриона: его скрючило от боли. Четыре ухмыляющихся чертенка злорадно выглядывают из каждого угла кушетки. Двое из них стегают мужчину веревками, а двое других радостно перепиливают ему живот огромной пилой с заостренными зубцами. На лице человека застыло выражение мучительной боли. Демьер дал своей картине короткое название «Колики» (резкая боль).

Почти все, разглядывающие репродукцию Демьера, вздрагивают при виде этой скорчившейся фигуры. Мы все хоть раз испытали приступ резкой боли от мышечного спазма, вызванного непроходимостью или вздутием кишечника. Боль — это печать смерти.

Мы врываемся в мир, проходя через напрягшиеся кровоточащие ткани еле сдерживающей крики женщины. «Мама стонала, а папа рыдал. Так горестно мир сей меня принимал», — писал Уильям Блейк. Наша собственная первая реакция — громкий крик от страха или от огорчения, или от того и другого. Спустя годы мы покидаем этот мир, проходя через страдания, нередко пережив последний приступ боли. Между этими двумя событиями мы проживаем свои дни, а боль постоянно поджидает нас у дверей. Существуют целые отрасли промышленности, направленные на то, чтобы ослабить силу удара стегающих веревок и притупить остроту пилящих зубцов боли. То и дело в различных телевизионных программах мелькают лица лекарей–шарлатанов, обещающих избавление от боли с помощью новейшего метода массажа ступней ног или мочек ушей, или акупунктуры, или суперсовременного электронного чуда, зашиваемого под кожу. Боль — это неприятное ощущение. Само слово «боль», пришедшее к нам из латинского языка, произошло от слова poena — «наказание». Это явный намек на то, что работающие пилой черти не вымышлены.

По иронии судьбы, я провел почти половину жизни среди людей, чьи лица были искажены этим самым наказанием и мучением, но только совсем по другой — прямо противоположной — причине. Больные проказой страдают оттого, что они не чувствуют боли; они жаждут, чтобы к ним «пришли черти» и предупредили о надвигающейся опасности.

Мои личные отношения с болью — полные как любви, так и ненависти, — начались, как мне кажется, в глубоком детстве. Мы жили в горной местности на юге Индии. Почти каждый день родители уходили по вызовам лечить больных; и каждый раз они брали с собой зубоврачебный инструмент, так как знали, что зубная боль — одна из самых сильных и стойких. Даже в наиболее отдаленных и труднодоступных районах о моих родителях сложилась репутация избавителей от зубной боли.

Сотни раз я прерывал свои игры и широко открытыми глазами с бешено бьющимся сердцем наблюдал, как мама или папа удаляли пациенту зуб — причем без всякой анестезии. Не раз видел, как моя хрупкая мама, вставив щипцы между десной и зубом, старалась покрепче зажать ими основание зуба, чтобы он не обломился, пока она будет тянуть. Если ей попадался очень крупный пациент, она просто крепко сжимала щипцы в руках, а пациент сам мотал головой и тем самым раскачивал зуб, который она потом выдергивала. Пациенты кричали, прыгали, дрыгали руками и ногами и плевали кровью. Но, даже видя все это, люди выстраивались в очередь на удаление. Чтобы избавиться от зубной боли, они были готовы заплатить любую цену.

Иногда в деревнях устраивали представления факиры, демонстрирующие свою чудодейственную победу над болью. Одни из них просовывали тонкое кинжальное лезвие себе через щеку, язык, через другую щеку, и вытаскивали его наружу. При этом их щеки и язык совершенно не кровоточили. Другие подвешивали себя высоко в воздухе за веревки, пропущенные через металлическое кольцо в верхней части шеста и заканчивающиеся острыми крюками, пропущенными через кожу их спины. Величаво и спокойно, без малейших признаков боли они, будто пауки на паутине, раскачивались над головами восхищенной толпы. Или навешивали на себя яркие украшения: брали апельсин и обычной булавкой прикалывали его к своей коже. Каждый из них таким образом подвешивал на себя десятка по два апельсинов. Они громко смеялись и весело танцевали под музыку, а апельсины на булавках равномерно подпрыгивали в такт их движениям.

Уже позже, учась на медицинском факультете университета в Англии, я был удостоен редчайшей чести работать домашним врачом под руководством сэра Томаса Льюиса — одного из первых исследователей боли. Я очень хорошо запомнил то время, потому что сэр Томас проводил опыты по изучению боли, используя в качестве «подопытных кроликов» своих студентов. Думаю, каждый из нас получил исчерпывающее представление о боли, когда его кололи, щипали или перетягивали жгутом. Результаты своих исследований Льюис описал в книге под названием «Боль», ставшей классическим образцом как великолепнейшего языка, так и важнейших медицинских исследований.

После окончания учебы, приехав в Индию, я сразу же получил полное представление о человеческих страданиях: я увидел огромное число жертв полиомиелита, остеомиелита, туберкулеза суставов, туберкулеза позвоночника, параплегии и других калечащих человека заболеваний. Все эти больные поступали в наш христианский медицинский колледж в Веллоре.

Потом совершенно неожиданно я узнал, что существуем еще множество больных людей, которые не могут даже добраться до больницы. Эти парализованные, страшно изуродованные калеки лежали у входа в церковь, на вокзалах и у дверей общественных заведений, прося подаяния. Чаще всего у них были скрюченные самым немыслимым образом руки без пальцев и покрытые сплошной язвенной коркой ноги, полностью парализованные или с ортопедическими дефектами. Но ни один врач–ортопед никогда не лечил ни их, ни пятнадцать миллионов других таких же калек, разбросанных по всему миру. Из–за того, что они были больны проказой, больницы отказывались принимать их.

И вот я, конечно, не сразу, решил посвятить свою жизнь лечению больных проказой, уделив основное внимание ортопедическому направлению. Я еще больше, чем раньше, стал изучать, что такое боль, так как проказа разрушает болевые нервные окончания, тем самым делая организм крайне уязвимым для разного рода травм и повреждений. Эти существа с веревками, напоминающими пастушьи кнуты, которых мы видим на литографиях Демьера, — действительно ли они злые духи? Если бы они не причиняли таких мучений, обратил бы этот господин внимание на свои кишечные колики? В течение всей своей жизни, проведенной среди искалеченных страдающих людей, я не раз задавал себе подобные вопросы.

Деятельность, связанная с каким–либо чувственным восприятием, неизбежно влияет на представление человека о самом себе: он начинает считать, что его восприятие — самое сильное и самое лучшее на свете. Так, гурман заплатит тысячи долларов, чтобы поехать во Францию с единственной целью: самому ощутить вкус определенной пищи; знаток вин не пожалеет месячной зарплаты за бутылку выдержанного «Бордо». Оттенки вкуса и запаха начинают заключать в себе слишком большой смысл. Удивительно, но после многолетнего труда я разработал систему восприятия боли, не лишенную точно такого же фанатизма. В основу этой системы было положено не мое личное, субъективное болевое ощущение, а проведенное мной исследование основных характеристик боли — исследование, результаты которого наполнили меня благоговейным страхом.

Механизм действия боли напоминает механизмы всех других чувственных восприятий: подобно вкусу, зрению или слуху, боль регистрируется нервными окончаниями рецепторных клеток, преобразуется в химический и электрический код и передается в мозг, где приобретает конкретное значение и объяснение. Одна часть моего мозга принимает импульсы, которые она объясняет, как работу печатной машинки в моем кабинете; другая часть приводит меня в состояние готовности, когда раздается телефонный звонок. Точно так же нервные клетки через свои сигналы сообщают моему мозгу, что у меня в пояснице случился прострел, который требует особого внимания.

Но боль функционирует так быстро и так грубо, что ее сигнал занимает все внимание нашего мозга, вытесняя все остальные сигналы, передающие нам приятные ощущения. Сигнал боли передается по горячей линии, он вытесняет все другие сообщения, становясь приоритетным. Более того, его воздействие выходит за пределы одного лишь мозга и охватывает все тело целиком. На мышечном уровне мое тело реагирует на боль в пояснице сокращением и напряжением мышц. Если этот сигнал остается без внимания, то может возникнуть порочный круг: мышечное напряжение вызывает еще большую боль, так как сдавливает нервы.

Изменяется мой кровоток: кровяное давление реагирует на боль так же, как на тревогу или страх. Я могу побледнеть или покраснеть, или, в случае сильного сдавливания сосудов, даже упасть в обморок.

Боль может нарушить мой пищеварительный процесс, вызывая спазм кишечника или даже тошноту и рвоту. Моя эндокринная система в ответ на боль секретирует адренолиноподобные вещества. И, наконец, боль начнет действовать на меня уже на психологическом уровне. Я стану жаловаться своим сослуживцам и домашним. Возможно, я даже прерву свою зарубежную командировку, чтобы дать отдых пояснице. А это, в свою очередь, приведет к моральным осложнениям: я буду чувствовать свою вину перед людьми, которых подвел; впаду в депрессию из–за своей нетрудоспособности.

Удивительно, но ощущение боли, вызывающее такой сильный отклик в мозгу и в каждой части моего организма, с течением времени предается полному забвению. Вспомните о самой сильной боли, какую вам только пришлось испытать, и постарайтесь ощутить ее снова. Вы не сможете. У вас в памяти возникнут отчетливые воспоминания того момента: чье–то лицо или дом, в котором вы жили в детстве; а может быть, какой–то звук, например музыкальная мелодия; или даже ощущение вкуса или запаха еды, настолько приятное, что у вас произойдет невольное слюноотделение. Но ощущения той острейшей боли не возникнет. Оно исчезло из вашей памяти.

Всепоглощающая, целиком завладевающая вашей личностью и такая неопределенная, боль подсказывает вам, куда надо направить свои усилия. Но ее подсказка слишком расплывчата.

Что же такое боль? В какой момент она реально присутствует в моем организме — и в каком именно месте? Чтобы получить ответы на эти вопросы, нужно прежде всего изучить те индивидуальные нервные клетки, которые дают начало болевым ощущениям. Мой уже немолодой лондонский учитель (так же, как доктор Бишоп в Америке и доктор фон Фрей, у которого я учился еще раньше) кропотливо изучал и записывал все тонкости и сложности нервной системы, непосредственно связанной с механизмом боли. Работая под руководством сэра Томаса Льюиса, я узнал настоящих героев, принесших себя в жертву ради получения знаний. Это были студенты–медики, поставившие на карту свою будущую карьеру, дав добровольное согласие на участие в серии экспериментов, которые вселили бы страх в самого маркиза де Сада. Многие профессора упорно настаивали на том, чтобы самим участвовать в подобных экспериментах: они считали, что иначе им будет трудно понять, что студенты хотели выразить в своих отчетах об испытанной боли.

Эксперименты включали в себя исследования по усовершенствованию аппаратов для измерения артериального давления. Давление измерялось таким образом: воздух накачивался в манжет, закрепленный на металлической пластинке, которая должна была крепко сжимать руку. Чтобы не допустить ни малейшего зазора между пластинкой и рукой, на место их соприкосновения наносился горячий расплавленный воск. Выше этого места руку перетягивали тугим жгутом, и этой рукой надо было выполнять определенные упражнения. Опыты фон Фрея по измерению давления с использованием свиной щетины и острых булавок, прикрепленных к миниатюрным весам, вскоре привели к созданию нового поколения лабораторного оборудования: ультразвуковых высокочастотных осцилляторов, ультрафиолетовых ламп, приборов с проводами из охлажденной меди, устройств теплового излучения, различных металлических поверхностей, имеющих непосредственный контакт с кожей, 1000–ваттных электрических лампочек, усиленных расположенными в определенном порядке зеркалами. Электричество послужило средством для создания огромного числа разнообразных орудий пытки, таких как генератор повторяющегося искрового разряда и совершенно преступное устройство, создающее напряжение в пломбе зуба.

Сегодняшние изощренные методы экспериментальных исследований включают: вбрызгивание калия в открытую рану, надувание шара внутри желудка, смазывание слизистой оболочки носа раздражающими химическими веществами и нанесение на кожу разъедающих смесей, таких как разбавленная соляная кислота. Испытуемые опускают руки в ледяную воду, затем сразу в горячую. Им одновременно прокалывают щеки и руки, чтобы узнать, какая боль сильнее. Под громкий звук звенящего колокольчика им называют подряд несколько цифр, а они должны повторить названные цифры в прямом и обратном порядке, одновременно испытывая воздействие одного из пыточных приспособлений.

Эти изнуряющие методы призваны дать ответы на многие основополагающие вопросы. С какого момента начинает ощущаться боль (болевой порог)? Привыкает ли человек к повышенной температуре или давлению (адаптация к боли)? В каком месте ощущается боль (местонахождение боли)? В какой момент человек не может больше терпеть (болевая выносливость)? В отчетах о проделанных опытах также дается словесное описание каждого вида боли и делаются попытки установить степени боли (была установлена 21 степень).

Студенты покидали университет с незначительными травмами, волдырями, следами от булавочных уколов и дипломами, освобождающими их от последующего принесения себя в жертву. Профессора оставались с отчетами о чувствительности каждого квадратного сантиметра кожи. Подобные эксперименты не прекращались много лет по одной простой причине: нервная система имеет невероятно сложное устройство. Каждый мельчайший участок тела воспринимает боль по–своему.

Думаю, мне не стоит приводить здесь графики и диаграммы с результатами тех экспериментов. Каждый знает, пусть даже и подсознательно, принципы распределения боли. Маленькая песчинка (или, что еще хуже, ресничка) попадает вам в глаз. Вы peaгируете немедленно: ваш глаз начинает слезиться, веко полуопускается, зрачок приближается к носу. Вы начинаете тереть верхнее веко пальцами, чтобы поскорее удалить попавшую частичку. Эта частичка способна вывести из строя любого, даже супертренированного спортсмена; боль настолько велика, что он не может и думать о продолжении своих выступлений. Но та же самая частичка, попавшая спортсмену на руку, не привлечет к себе ни малейшего внимания. Наверняка за время соревнования тысячи таких песчинок попадают на разные участки кожи спортсмена. Почему существует такое большое различие в чувственном восприятии?

Глаз обязан отвечать определенным требованиям структурной жесткости. В отличие от своего соседа уха, он располагается вровень с поверхностью тела, на одной линии со световыми волнами. Совершенно очевидно, что глаз должен быть прозрачным, а это существенно ограничивает поступление крови (кровеносные сосуды затемнили бы глаз, ограничив его зрительную способность). Любое вторжение вызывает серьезное повреждение, так как испытывающий дефицит крови глаз не может быстро восстановиться самостоятельно. Поэтому тщательно продуманная система болевого восприятия делает глаз сверхчувствительным к малейшему давлению или боли.

Разные участки нашего тела имеет разную чувствительность к боли и давлению, в зависимости от своей функции. Лицо, особенно в области губ и носа, очень чувствительно к тому и другому. Стопы, несущую ежедневную нагрузку при ходьбе, лучше всех защищены плотной кожей и, к счастью, не столь чувствительны. Живот имеет среднюю чувствительность, спина — еще меньшую. Кончики пальцев представляют собой совершенно необычный случай: их постоянное применение требует от них повышенной чувствительности к давлению и температуре, но они слабо чувствительны к боли. В тех местах, где конечности соединяются с телом, защищая жизненно важные органы, клетки в четыре раза более чувствительны к боли, чем к давлению. Легкий удар по ноге может оказаться незамеченным, удар в пах будет уже достаточно чувствительным, а удар в глаз — мучительным.

Изучая воспринимаемую человеческим организмом боль, Я проникся глубоким уважением к мудрости Создателя. Иногда я желаю, чтобы внутренняя поверхность трахеи была бы еще более чувствительной к раздражителям, вызывала бы еще большую боль и усиленный кашель, т.е. создавала бы невыносимые условия для разрушающего легкие табачного дыма. Но разве тогда смогли бы выжить люди со своей сверхчувствительной трахеей во время бури в пустыне или в задымленной и загрязненной современной окружающей среде?

Я снова мысленно возвращаюсь к глазу. Некоторые обладатели контактных линз мечтают о том, чтобы их глаза были менее чувствительными. Но чувствительность — это большое благо: она помогает сохранить зрение многим людям. Глаз снабжен механизмом моментального реагирования на опасность — интенсивной болью, рефлекторным морганием и слезотечением; этот механизм срабатывает несколько раз в день, обычно на подсознательном уровне.

Каждая часть тела по–своему реагирует на различные виды опасности, представляющие угрозу для нее, а следовательно, и для всего тела.

Ежедневно боль отражается на качестве жизни каждого человека, даже на самой простейшей функции организма — ходьбе. Больной проказой с абсолютно нормальной кожной тканью ступней ног, совершив многокилометровую прогулку, возвращается домой со ступнями, покрытыми язвами. Здоровый человек, испытав точно такую же нагрузку, вернется домой без язв. Почему? Ящик шкафа в моем кабинете переполнен слайдами, иллюстрирующими ответ на этот вопрос.

Слайды с изображением помеченных разными цветами ступней ярко демонстрируют следующее: способ, которым здоровый человек наступает на землю, радикально меняется на протяжении всего пути от первого до последнего километра. Если в начале путешествия основную нагрузку принимает на себя большой палец, то к концу прогулки уже вовсю подключаются другие пальцы и боковые стороны ступни. Через какое–то время после начала прогулки носки и пятка работают вместе. Если вы отправляетесь в далекое пешее путешествие, вы начинаете его, ставя ноги с пятки на носок. Но когда вы устало возвращаетесь назад, вы поднимаете и ставите всю ступню одновременно — все движения координируются на подсознательном уровне. Запечатленное на фотоснимке свидетельство таких перемен просто поразительно.

Мышечная усталость не является причиной подобных изменений. А именно болевые клетки ваших кончиков пальцев, пяток, свода стопы и боковых косточек периодически посылают следующие сообщения в ваш мозг: «Пожалуйста, полегче. Мне надо немного отдохнуть». Вы идете себе и идете, ни о чем не думая, а ваш мозг обеспечивает выполнение необходимых функций на подсознательном уровне, и каждая точка вашего организма постоянно беседует с вами. Даже сейчас, когда я сижу за столом и пишу эти строчки, болевые клетки моих голеней и бедер просят меня выпрямиться и сесть так, чтобы мой вес распределился между ними равномерно. Я непроизвольно повинуюсь их просьбе.

Боль в своем разговоре с нами обращается к нам различными способами. Когда опасность только начинает приближаться, мы чувствуем какой–то непонятный дискомфорт и беспокойно мечемся во сне. Когда угроза опасности возрастает, боль уже заявляет о себе во весь голос: рука начинает ныть и неметь, если долго находится в неудобном положении. А вот когда опасность становится неотвратимой, боль кричит: появляются волдыри, язвы и трещины, что вынуждает нас резко изменить что–то в своем поведении.

Больной проказой, не слышащий непрерывного гула межклеточной болтовни, будет идти несколько километров, не меняя походки и не перераспределяя вес должным образом. Одна и та же сила давления, длительное время воздействующая на одни и те же клетки, непременно приведет к их изъязвлению.

Хромота в немного преувеличенной форме графически демонстрирует приспособляемость тела к боли. Видимо, вследствие своего профессионального любопытства врача–ортопеда при встрече с хромыми людьми я могу бесцеремонно уставиться на них, забыв о всяких приличиях. Я многое узнаю от них. То, что им представляется серьезным нарушением функций своего организма, я считаю великолепной приспособляемостью. Тело хромого человека устраняет угрозу повреждения одной ноги, перераспределяя всю свою массу и давление на другую, здоровую ногу. Каждый нормальный человек иногда прихрамывает. К несчастью, больные проказой не прихрамывают никогда. Их больные ноги никогда не получают отдыха, столь необходимого для выздоровления.

В крайней форме эта неспособность «слышать» боль вызывает серьезные нарушения в организме, так как им не принимаются необходимые меры реагирования на приближающуюся опасность. Например, когда здоровый человек растягивает лодыжку, он обычно падает. Растяжение может произойти, если вы случайно зацепитесь за какой–нибудь камень или соскользнете с тротуара. В момент вывиха боковые связки лодыжки подвергаются сильнейшему натяжению. Обнаружившие усиление натяжения нервные клетки в категоричной форме приказывают телу немедленно резко уменьшить нагрузку на поврежденную ногу. Бедренные и икроножные мышцы моментально расслабляются. Но если в этот момент ваша вторая, неповрежденная нога занесена над землей для следующего шага, вы лишаетесь опоры и падаете. (По образному выражению анатомов, шаг — это вовремя исправленное спотыкание). Ваше тело предпочитает лучше упасть, чем принять вес на вывихнутую ногу. Поднявшись после падения, вы чувствуете себя неловко, в этот момент вам больше всего хочется, чтобы никто не заметил, как неуклюже вы упали. А на самом деле вы совершили точно скоординированный маневр, спасший вас от растяжения связок или чего–либо похуже.

Я отлично помню, как на моих глазах больной проказой получил растяжение связок и при этом не упал. Он наступил на камень, и нога его не просто подвернулась, а вывернулась настолько, что ступня приняла вертикальное положение, встав на наружное ребро. Но он продолжал идти, нисколько не захромав. Он даже не взглянул на ногу, которую только что повредил так, что восстановить ее уже было невозможно: были порваны левые боковые связки! Этот человек был лишен защитной функции боли. После этого случая, лишившись опоры порванных связок, он еще много раз подворачивал ногу. Из–за этого у него возникли серьезные осложнения, и ногу пришлось ампутировать.

 

20.

Связующая нить

Не могу не признать, что моя профессиональная деятельность, направленная на лечение больных проказой, основным дефектом которых было отсутствие боли, оказала огромное влияние на мое отношение к самому понятию «боль». Однако страдания вызывает не только боль, но и невозможность почувствовать ее. Жизнь больных проказой наполнена невыносимыми страданиями.

Когда я задумываюсь о боли, я представляю себе не какое–то абстрактное гипотетическое количество человеческого страдания во всемирном масштабе, а конкретного человека с хорошо знакомым мне лицом и фигурой. В такие моменты моя память обычно воскрешает утонченные черты молодого человека, выходца из высшего общества, по имени Садагопан, впоследствии ставшего моим другом. Мы называли его Садан. Те, кто прочитал книгу «Ты дивно устроил внутренности мои», знают: этот человек добровольно согласился стать моим «подопытным кроликом» и терпеливо сносил все наши первые неудачные попытки создать определенный тип обуви подходящий для больных проказой.

Когда Садан был доставлен в Веллор, его ноги усохли почти до половины, а пальцы парализованных рук были намного короче нормы. Нам потребовалось около двух лет неустанных усилий, чтобы приостановить процесс разрушения, активно протекающий в его ногах. Все это время мы восстанавливали и его руки — палец за пальцем. Чтобы он смог работать пальцами, мы образовывали в его мозгу ассоциативные связи наиболее используемых сухожилий с простейшими цифрами, тем самым переориентируя сознание и заставляя его управлять новым ассоциативным набором. В общей сложности Садан провел со мной четыре года, затраченных на лечение и восстановление. Он олицетворял собой нежную душу индийского народа, которому свойственна такая удивительно мягкая и плавная речь. Вместе с ним мы плакали, когда нас постигали неудачи, и радовались долгожданным победам. Я полюбил Садана как лучшего друга.

Через несколько лет лечения Садан решился на выходные дни съездить домой навестить семью, которая жила в Мадрасе. Когда он поступил к нам в больницу, его ноги и руки были покрыты язвами. Теперь же руки были чистыми, они могли совершать какую–то несложную работу. В надетых на ноги специальных ботинках–качелях он мог передвигаться без всякого труда. «Я хочу вернуться туда, где стал отверженным», — сказал он с гордостью. Он имел в виду те магазинчики и ресторанчики, из которых его выставляли за дверь, и те автобусы, в которые его не впускали. «Теперь, когда я уже не прежний калека, я хочу совершить самостоятельное путешествие в величественный Мадрас».

Перед отъездом мы с Саданом продумали все возможные неприятности, которые могли случиться с ним в пути. Так как у него в организме отсутствовала аварийная система болевых ощущений, любой острый или горячий предмет мог причинить ему немалый вред. Но он уже научился быть осторожным и в больнице, и в рабочем цеху, поэтому я положился на него. Он сел в поезд и поехал в Мадрас.

Субботним вечером после роскошного праздничного ужина в честь его выздоровления Садан отправился в свою прежнюю комнату, в которой он не ночевал уже четыре года. Он лег на покрытую тканым покрывалом постель. Вот он и дома, и все счастливы снова видеть его. Его переполняло чувство глубокого удовлетворения и безмерного покоя. Он заснул.

На следующее утро, когда Садан проснулся и осмотрел всего себя, как привык делать в больнице, его охватил ужас. Небольшая часть тыльной стороны левого указательного пальца была повреждена. Он знал, что так быть не должно, он уже видел подобные раны у других пациентов. Садан повнимательнее исследовал руку: зияющая рана с застывшей по краям кровью, следами грязи, торчащими наружу искромсанными связками, так тщательно восстановленными несколько месяцев назад. Он догадался, в чем было дело: ночью к нему в комнату забежала крыса и выгрызла кусочек пальца.

У него в голове тут же пронеслось: «Что теперь скажет доктор Брэнд?» Целый день он страдал и мучился. Сначала ему захотелось сразу же вернуться в больницу. Но потом он вспомнил, что обещал провести дома оба выходных дня, и остался. Он пошел в магазин купить крысоловку, чтобы защитить себя от нападения крыс следующей ночью. Ничего не получилось: магазины не работали — был праздник. Тогда он решил вообще не спать, чтобы не допустить еще одной травмы.

Всю ночь с воскресенья на понедельник Садан сидел на постели, скрестив ноги и прислонившись спиной к стене, изучая книгу с бухгалтерскими отчетами в свете керосиновой лампы. Часа в четыре утра, совершенно утомленный от монотонного чтения, с отяжелевшими веками, он больше не мог заставить себя бороться со сном. Книга выпала из рук, а одна рука свесилась вниз, прислонившись прямо к горячему стеклу лампы.

Проснувшись утром, Садан сразу же увидел огромное пятно обгоревшей кожи на тыльной стороне правой руки. Его охватила дрожь, внутри него со скоростью быстротечной опухоли разрасталось безысходное отчаяние. Он молча уставился на обе руки — одна была изъедена крысой, другая выгорела до самой кости. Он отлично знал все опасности и трудности, встречающиеся на пути больного проказой. Он даже объяснял их другим. Но сейчас он был раздавлен тем зрелищем, которое представляли собой его изуродованные руки. В голове снова пронеслось: «Как я теперь посмотрю в глаза доктору Брэнду, который положил столько сил на восстановление этих рук?»

В этот же день Садан с забинтованными руками вернулся в Веллор. Когда я подошел к нему и стал развязывать бинты, он заплакал. Должен признаться, что и я заплакал вместе с ним. Он излил мне всю свою печаль и сказал: «У меня такое чувство, будто я потерял свободу». В ответ на эти слова я мысленно задал себе вопрос: «А как можно быть свободным, не зная боли?»

Садан был одним из миллионов людей, страдающих от проказы и других лишающих человека чувственного восприятия болезней; все вместе они преподали нам наглядный урок на тему, что в действительности значит боль, точнее — ее отсутствие. В целом, боль — сигнал о том, что что–то не так. Она напоминает пожарную сигнализацию, издающую громкий пронзительный звук, если вероятность загорания достигает определенного уровня. Садан чуть не потерял руки из–за отсутствия этого сигнала.

Кроме предупреждающей функции, боль вносит еще один вклад, который трудно переоценить: она сплачивает и объединяет все наше тело воедино. В действительности Садан пострадал потому, что остальные части его тела потеряли связь с руками. Не было ни одного болевого импульса, сообщившего мозгу, что что–то ужасное происходит с его руками.

Тело обладает единством в той же степени, что и болью. Нарывающий ноготь на мизинце подтверждает, что мизинец очень важен для меня: он — мой и нуждается в заботе. Волосы тоже очень важны, но мы относимся к лки скорее как к украшению. Их можно обесцвечивать, придавать им любую форму, гладить утюгом, даже отрезать — они не почувствуют боли. Но то, что принадлежит мне неотъемлемо, определяется болью.

Для меня нет ничего более мучительного, чем видеть, как мои пациенты в Карвилльской клинике «теряют связь» со своими собственными руками и ногами. Когда боль покидает их, они начинают относиться к конечностям, как к бесплатному приложению к своему организму. Когда вы долго спите в неудобном положении, то нередко говорите, что ваша рука или нога, образно выражаясь, «омертвела и ничего не чувствует». Люди, страдаюшие проказой, относятся к своим рукам и ногам действительно как к омертвевшим.

Самой распространенной раной в Карвилле была ожоговая рана от сигареты, зажатой между двумя пальцами. Когда про сигарету забывали, она догорала дотла и начинала выжигать пальцы руки. Про такие пальцы говорили: «к ним приложилась сигарета». Пациенты относились к своим рукам как к неживым аксессуарам, как к пластмассовому мундштуку. Один пациент с сильно искореженными руками как–то сказал мне: «Вы знаете, у меня нет ощущения, что мои руки — это реальные руки. Мне кажется, что это какие–то неодушевленные предметы вроде деревянных палок. У меня такое чувство, что их легко можно заменить другими, потому что они больше не являются частью меня».

Я работал директором реабилитационного центра нашей больницы. Кому, как не мне, надо было постоянно напоминать пациентам о существовании тех частей тела, о которых они «забывали» из–за отсутствия боли. Большую часть своей жизни я тратил на лечение ран, полученных в результате ослабления контроля больных над самими собой. Я бы многое отдал за то, чтобы разбудить в них чувство единства своего организма. Но было совершенно невозможно преодолеть свойственное этим людям ощущение разобщенности, поскольку они были неспособны воспринимать боль. Если боль объединяет организм, то ее отсутствие неизбежно разрушает это единение.

В Индии у меня была группа пациентов, целиком состоящая из подростков, которую называли «группа озорников» за то, что ее члены испытывали пределы нашего врачебного терпения. Эти пройдохи устроили соревнование: кому из них удастся привести в больший ужас окружающих, демонстрируя полнейшее отсутствие боли. Они беспрестанно всовывали в палец или в ладонь колючки и вытаскивали их с противоположной стороны, будто иголку во время шитья. Они жонглировали горячими углями и держали руки в пламени. Кроме того, они нередко калечили себя, делая то, что могли делать здоровые мальчишки, не нанося себе ущерба. А потом прятали от нас свои раны. Когда их спрашивали, откуда взялась очередная рана на руке или на ноге, они отвечали с озорным огоньком в глазах: «Ой, надо же! Она появилась сама собой».

Мы прилагали колоссальные усилия, используя в лечении методы психологического воздействия, терпеливо разъясняли мальчишкам сущность их заболевания. И хотя «группа озорников» попортила нам немало крови, они постепенно научились уважать собственное тело. Они стали использовать все свое остроумие для решения задачи по сохранению рук и ног. В течение всего реабилитационного периода я как бы заново знакомил ребят с их конечностями и заставлял их с теплом и заботой относиться к этим частям своего тела.

Спустя годы, когда я стал работать с лабораторными животными, я был ошеломлен тем, что они проявляли еще большее отстранение от омертвевших частей своего тела. Если я денервировал (перерезал нервы — прим. перев.) крысу или мышь для проведения какого–либо эксперимента, я должен был обязательно хорошо ее накормить, иначе на следующее утро я обнаруживал, что ее лапы стали в два раза короче. Я слышал, что волк, лишенный восприятия боли из–за отморожения лапы или из–за повреждения ее капканом, перегрызал эту лапу, освобождался от капкана и спокойно ковылял прочь. Это свидетельствует о самом страшном последствии неспособности ощущать боль: не чувствующие боли люди или животные теряют ощущение целостности собственного организма.

Одноклеточная амеба автоматически воспринимает любую возможную угрозу как угрозу всему ее существу — и все ее существо реагирует на опасность. Но организмы, состоящие из множества клеток, нуждаются в чем–то большем. Боль является той основной связующей нитью, которая поддерживает многоклеточный организм в состоянии постоянной готовности. Голова знает о том, что происходит в любом, самом отдаленном уголке тела.

С точки зрения анатомии, сам способ связи, используемый нашим телом, — это нечто совершенно поразительное. В кровеносной и лимфатической системах организма клетки объединяются с помощью кровеносных сосудов, которые сами состоят из миллионов клеток соединительной ткани. А в нервной системе одна–единственная клеточка обеспечивает нужную связь на немыслимом расстоянии — между самыми отдаленными участками организма. Одна тоненькая нервная клетка, соединяющая палец ноги с позвоночным столбом, простирается на полтора метра — никакая другая клетка организма не обеспечивает связь на таком большом расстоянии.

Когда я перехожу от боли физической к боли в Теле Христовом, состоящем из верующих, меня опять поражает значимость этой системы связи. Здесь боль играет важнейшую защитную и объединяющую роль точно так же, как и в клетках моего тела.

Существует огромное различие между единством живого тела, состоящего из взаимосвязанных клеток, и единством Тела, состоящего из автономных членов. В церкви не увидишь тоненьких отростков, тянущихся от одного человека к другому. Тем не менее Тело Христово имеет определенную систему связи, благодаря которой мы узнаем о боли друг друга. Биология такова, что в многоклеточном организме клетки должны страдать друг с другом — это условие выживания. Когда живая ткань ранена, она кричит — и все тело слышит ее крик. В Теле Христовом мы любим ближнего как самого себя и потому призваны еще более отождествлять себя с чужой бедой: «Посему, страдает ли один член, страдают с ним все члены», — говорит Павел (1 Кор. 12:26).

Сильные эмоциональные переживания объединяют людей так же прочно, как дендриты объединяют все клетки организма. Это особенно наглядно демонстрируется во время спортивных соревнований. Вы только посмотрите на лицо сидящей на трибуне Уимблдона жены спортсмена, принимающего участие в чемпионате по теннису. Связующие нити привязанности и сопереживания объединяют этих людей настолько сильно, что малейший промах или удача мужа на корте легко читается на лице жены. Она вздрагивает при каждом пропущенном мяче и не может скрыть радостной улыбки, когда муж ведет в счете. То, что волнует его, волнует и ее.

Еще один пример. Если вы побываете в любой еврейской семье из Майами, Сан–Франциско или Чикаго в период избирательной кампании в Израиле, вы узнаете у этих людей, живущих за десятки тысяч километров от места событий, обо всех деталях этой кампании больше, чем у самих израильтян. Словно невидимая паутина, сложное переплетение человеческих мыслей и чувств связывает воедино людей, находящихся очень далеко друг от друга.

Можно привести и еще более наглядный пример. Вспомните, в каком состоянии находится народ, когда умирает его лидер.

Я пережил такое общее чувство невосполнимой утраты, когда в 1963 году приехал в Соединенные Штаты, чтобы выступить в небольшой церкви при Стэнфордском университете, которую посещали в основном студенты. Я оказался там через два дня после убийства президента Джона Кеннеди. В тот день я говорил о боли, потому что на лицах сотен студентов, собравшихся под крышей церкви, я не видел ничего, кроме боли. Я рассказывал молодым людям о разных событиях в той или иной точке земного шара, когда сотни людей собирались вместе, чтобы через скорбь и молитву выразить общую боль всей нации. Ни на какой другой проповеди я не чувствовал такого духовного единения, как на этой.

Подобные живые связи должны объединять членов Тела Христова по всему миру. Когда в Южной Африке бросают в тюрьму отважных христиан, когда правительство уничтожает церковь в Камбодже, когда в Центральной Америке каратели истребляют верующих, когда мусульмане выгоняют христианина из города, когда мои ближние теряют работу, страдает часть моего Тела, и я тоже должен ощущать потерю. Боль дает о себе знать чувством одиночества, отчаяния, физического страдания, ненависти к себе.

«Как сидящий в тепле может понять замерзающего?» — спрашивает Солженицын, думая о миллионах заключенных ГУЛАГа. И он нашел путь: стал нервной клеткой, предупреждающей нас о боли, на которую мы доселе не обращали внимания. В теле, состоящем из миллионов клеток, комфортно живущие клетки должны сознательно прислушиваться к болевым сигналам. Нужно развить в себе более низкий болевой барьер, по–настоящему прислушиваясь к страдальцам. Слово «сострадание» означает «страдание вместе с кем–то», совместное страдание.

Сегодня наш мир стал намного меньше. Тело Христово имеет более подробную информацию о своих клетках. Мы знаем о гонениях на верующих в России, о голоде в Африке, о положении христиан в Южной Африке, Индокитае, Центральной Америке. Зов клеток звучит из газет. Прислушиваемся ли мы? Слышим ли мы их плач так же хорошо, как слышит мозг жалобы растянутого сухожилия или сломанной руки? Или мы приглушаем звук телевизора, чтобы не слышать крика отчаяния?

А как мы реагируем на то, что происходит в нашем поместном Теле Христовом? Вот суть трагедии: разведенные, пьяницы, интраверты, бунтари, безработные часто говорят, что меньше всего сострадания они нашли в стенах церкви. Мы, словно человек, который принимает аспирин при первом намеке на головную боль. Мы хотим заткнуть рот «людям с проблемами», вылечить их, не затронув корней болезни.

Как–то мать Джона Уэсли спросили: «Кого из своих одиннадцати детей вы любите больше?» Ее ответ был настолько же мудр, насколько глуп был вопрос: «Больше остальных люблю больного — пока он не поправится. Больше остальных люблю путешественника, пока он не вернется домой». Именно так, мне думается, Бог относится к нашей страдающей планете. Он чувствует боль страдальцев. А мы?

Бог дает нам краткое заключение о жизни царя Иосии: «Он разбирал дело бедного и нищего, и потому ему хорошо было». И далее следует тревожное примечание: «Не это ли значит знать Меня?» (Иер. 22:16).

Сегодня в церкви раздается много призывов к единству. Мир смотрит на нас и видит, что самый большой недостаток церкви — разъединение. Одну деноминацию призывают объединиться с другой или призывают сразу все деноминации объединиться в какой–то общенациональной или международной компании. На основании собственного опыта изучения нервной системы человеческого тела, я мог бы предложить другое основание для единства — боль.

Я могу судить о физическом здоровье человеческого тела на основании того, как четко оно реагирует на боль. Все наши диагностические приемы (измерение температуры, пульса, анализ крови) измеряют реакцию организма на боль и степень его сопротивляемости болезни. В Теле Христовом многое зависит от того, как сильные части тела помогают слабым.

Некоторые крики из Тела Христова раздаются громко и настойчиво. Мы не можем их не слышать. Но больше меня беспокоят отдаленные болевые участки, боль пальцев руки или ноги, которую мы как–то заглушили. Мне приходилось ампутировать много конечностей и чаще всего из–за того, что нога или рука затихла и перестала передавать болевые сигналы. Есть члены Тела Христова, боль которых мы не улавливаем, потому что удалили или перерезали нервы, которые соединяли нас с ними. Они тихо страдают. Остальные члены Тела не замечают их страданий.

Я думаю о своих ливанских друзьях. В Бейруте дети подрастают, не зная, что такое мир. Они таскают на плече автоматы с такой же естественностью, с которой наши ребятишки — водные пистолетики. Они играют не в парках, а в развороченных бомбами многоэтажках. Ливанские христиане, особенно арминиане, чувствуют полную оторванность от западной церкви, которая все свое внимание обращает на Израиль и считает, что все неизраильтяне на Ближнем Востоке — это арабы и мусульмане. Ливанские христиане обращались к своим западным братьям за помощью, просили о сострадании, о понимании. Но мы ведем себя так, как будто между нами не существует нервной связи, будто синапсы заблокированы. Мало кто слышит боль ливанских братьев и пытается по–христиански помочь им.

Или подумайте о гомосексуалистах, которых немало в церквях и колледжах. Опросы показали, что около 20 % мужского состава христианских колледжей борются с гомосексуальными тенденциями. Это настолько шокирует христианских деятелей и настоятелей церквей, что они просто делают вид, будто такой проблемы не существует. А несчастные остаются в стороне, отрезанные от жизни огромного Тела и от сострадания, которое могло бы им помочь.

Я думаю о стариках в домах для престарелых — месте одиночества и скорби. И о брошенных детях, которые вырастают нервными и неуверенными в себе в детских домах. И о национальных меньшинствах, которые отрезаны от жизни Тела Христова. Даже прихожане церкви, на которых косо смотрят из–за какого–нибудь незначительного несогласия с догматами данной конкретной конфессии, могут чувствовать себя оторванными от общины.

В современном обществе мы стараемся не подпускать беду близко к себе. Мы формируем специальные организации или назначаем социальных работников, которые обязаны заниматься страдальцами. Если мы не остановимся, возникнет целая система благотворительных учреждений, которая надежно изолирует болящих членов Тела от здоровых. Это вызовет атрофию в обеих группах органов: нуждающиеся будут отрезаны от человеческого тепла и сострадания, а благотворители будут уверены, что любовь имеет сугубо финансовое выражение.

Когда определенная часть человеческого тела утрачивает осязательный контакт с остальным телом, то даже при нормальном питании она атрофируется. В большинстве случаев — в 95 из 100, о которых я рассказывал, — происходят серьезные повреждения или деформация тканей. Телу трудно защищать ту часть, которой оно не чувствует. В духовном Теле утеря чувствительности неизбежно приводит к атрофии органа и его внутренней деградации. Очень много бед в мире происходит от того, что какой–то эгоистичный организм не реагирует на боль другого. Тело Христово страдает оттого, что мы недостаточно страдаем.

Хочу упомянуть еще об одном служении членов Тела друг другу, тоже связанном со страданием. Говорю это с замиранием сердца: мы можем явить страдальцам любовь, когда Бог, как кажется, любви к ним не проявляет.

Начиная с книги Иова и Псалмов, мы узнаем о большом количестве верующих, которые много страдали. Можно говорить и о сочинениях святых, упоминающих «ночь души», когда Бог, вроде бы, не слышит их. Кажется: когда Он нужнее всего, до Него труднее всего докричаться. Именно в моменты, в которые члены Тела чувствуют себя покинутыми Богом, Тело Христово может выполнить свое высшее предназначение. Тогда–то мы и становимся Телом Христовым — воплощением Божьих реалий в миру.

Если кто–то считает, что Бога нет, мы можем показать окружающим Его бытие, явив в себе Его любовь и милость. Кто–то скажет, что Бог не способен позаботиться о человеке: «Боже Мой, почему Ты оставил меня?» Я думаю, что в такие моменты остальная часть Тела Христова обязана пробиться сквозь одиночество и страдание болящих членов и явить собой Христову любовь.

«Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, Отец милосердия и Бог всякого утешения, утешающий нас во всякой скорби нашей, чтоб и мы могли утешать находящихся во всякой скорби тем утешением, которым Бог утешает нас самих! Ибо по мере, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше. Скорбим ли мы, скорбим для вашего утешения и спасения, которое совершается перенесением тех же страданий, какие и мы терпим; и надежда наша о вас тверда. Утешаемся ли, утешаемся для вашего утешения и спасения, зная, что вы участвуете как в страданиях (наших), так и в утешении»

(2 Кор. 1:3–7).

От одного из моих самых любимых карвилльских пациентов — человека по имени Педро — я узнал очень многое о чувственном восприятии боли. В течение 15 лет его левая рука была лишена возможности чувствовать боль, но, несмотря на это, не получила никаких серьезных увечий. Из всех наблюдаемых нами пациентов только у Педро сохранились здоровые, работоспособные пальцы.

Мой ассистент с особой осторожностью исследовал руку Педро и пришел к поразительному выводу. Один крошечный участок на ребре его ладони по–прежнему сохранял нормальную чувствительность: он мог чувствовать не только легкое покалывание булавкой, но даже едва ощутимое прикосновение волоска. На других участках рука не чувствовала ничего. По результатам термограммы мы пришли к выводу, что сохранивший чувствительность участок руки был на 6° теплее остальных участков (что лишний раз подтверждало нашу до конца еще не сформулированную теорию: теплые участки тела защищают нервные окончания от вызываемых проказой разрушений).

Рука Педро стала для нас объектом величайшего любопытства; мы подвергали ее различным проверкам. Мы заметили, что Педро дотрагивается до всего сначала ребром ладони (это было очень похоже на то, как собака прежде всего нюхает незнакомые предметы). Он брал в руки чашку кофе только после того, как определял ее температуру своим чувствительным участком.

В конце концов Педро устал от нашего бесконечного восхищения его рукой. Он сказал: «Вы знаете, когда я родился, у меня на руке было родимое пятно. Доктора сказали, что это гемангиома, и удалили ее при помощи сухой заморозки. Но она до конца не исчезла, я чувствую в этом месте пульсацию». Смущенные тем, что мы сами не догадались сделать подобное предположение, мы провели тщательную проверку и установили: кровеносные сосуды его руки действительно находились в ненормальном состоянии. Сплетение артерий создавало дополнительное количество крови и в то же время препятствовало ее продвижению к мелким капиллярам, посылая сразу же обратно в вены. В результате кровь очень быстро циркулировала по данному участку руки, поддерживая в нем температуру, близкую к температуре сердца и слишком высокую для поддержания жизнедеятельности возбудителя проказы.

Единственное теплое пятнышко размером с пятикопеечную монетку, которое Педро первоначально рассматривал, как дефект, оказало ему колоссальную услугу теперь, когда его поразила проказа. Один–единственный не потерявший чувствительность островок встал на защиту всей руки.

В церкви, которая разрослась и превратилась в общественный институт, тоже должны быть подобные чувствительные участки. Нам нужны пророки, которые в разговоре, проповеди или произведениях искусства будут напоминать нам о страдальцах, крича нам об их боли.

«Мой народ сокрушен — сокрушаюсь и я», — говорил Иеремия (см. Иер. 8:21). «Утроба моя! утроба моя! скорблю во глубине сердца моего, волнуется во мне сердце мое, не могу молчать; ибо ты слышишь, душа моя, звук трубы, тревогу брани», — причитал Иеремия (Иер. 4:19). Пророк Михей тоже писал о печальном состоянии израильского народа:

Эти пророки — полная противоположность бесчувственному Ионе, который больше пекся о собственных удобствах, которому безразличен был гибнущий город. Израильские пророки хотели предостеречь всю страну от социального и духовного ожесточения. Так пусть же появятся современные Иеремии и Михеи. Будем так же ценить этих сострадательных, чувствительных к боли членов Тела, как Педро ценит крошечный чувствительный участочек своей кожи.

Отгораживаясь от боли, мы рискуем потерять удивительные блага, которые дает нам членство в Теле. Живой организм лишь настолько силен, насколько сильна слабейшая его часть.

 

21.

Приспособиться к обстоятельствам

Штат Луизиана. Обычный летний день. Окружающий воздух весь пропитан влажностью. Кажется, будто при каждом вдохе мои легкие наполняются капельками воды. За те несколько минут, что я поднимался на третий этаж по металлической пожарной лестнице, проходящей по наружной стене нашей больницы, я весь истек потом. К счастью, в лаборатории, где мы проводим опыты на животных, есть кондиционер.

Я окинул взглядом аккуратные ряды клеток, стоявших по обеим сторонам прохода. Крысы, мыши, кролики, броненосцы — все эти создания никак не подходили для роли домашних любимцев, но каждое из них внесло свой вклад в борьбу с проказой. В большой клетке в самом углу раздавалось шарканье лапок Клары. Обезьянка Клара отличалась от остальных зверюшек тем, что с ней можно было установить определенные отношения.

У меня было особое отношение к Кларе. Наверное, потому, что она напоминала мне обезьянок, живших рядом с нашим домом в Индии, с которыми мы постоянно играли в детстве. А может быть, еще и потому, что она была очень забавная. Проделывая с ней различные опыты, мы старались относиться к ней бережно и с большой осторожностью, причиняя как можно меньше боли. Она, в свою очередь, вела себя идеально.

Вытащив Клару из клетки, я немного поиграл с ней, а потом стал развязывать бинт, которым была забинтована ее правая лапка. Пальчики у Клары были розовые и в складочку, совсем как пальчики ребенка, но из кожи суставов пробивались густые темные волоски. Во всем ее теле меня интересовали только пальцы. Я обратил внимание: два пальца слегка припухли, а на третьем вздулся пузырь. Я рассмотрел руку обезьянки повнимательнее, через увеличительное стекло. Моей задачей было сравнить первые два пальчика с другими и проверить, есть ли между ними разница. Разницы не было.

Когда я дотронулся до двух исследуемых пальчиков, Клара выдернула лапку. Внешне пальчики не казались более распухшими, чем остальные. Но было видно, что прикосновение к ним вызывало боль. За несколько дней до этого я хирургическим путем вскрыл лапку Клары и перерезал чувствительные нервные окончания в этих двух пальчиках. Теперь у нее были два нормальных пальца и два не чувствующих боль. И меня интересовала частично лишенная чувствительности лапка этой обезьянки, к которой я прибинтовал защитную шину, чтобы уберечь от возможных повреждений пальцы с отсутствовавшим болевым восприятием.

Опыты с Кларой — большая часть которых проводилась с применением анестезии — дали ответы на очень многие вопросы, касающиеся реакции организма на болевые раздражители. Было продемонстрировано самое главное: при одинаковом отрицательном воздействии бесчувственные пальцы подвергаются ничуть не большему разрушению, чем здоровые. Все четыре пальца обезьянки одинаково уязвимы. Теперь я могу доказать своим страдающим от проказы пациентам, что повреждение конечностей не является чем–то неизбежным, что они могут, соблюдая особую осторожность, предотвратить травмирование своего тела даже при отсутствии болевых ощущений.

Зарубцевавшаяся ткань на лишенных болевых ощущений пальчиках Клары доказывает, что организм мобилизует силы, необходимые для процесса выздоровления, даже если болевой сигнал не воспринимается центральной нервной системой. Мой скальпель перерезал нервы, передающие причиняемую телу Клары боль в ее мозг; обезьянка больше ничего не чувствует. А ответная реакция организма на боль — припухлость, кровотечение, рубцевание — происходит на местном уровне.

В предыдущей главе мы рассматривали боль, как бесценную объединяющую силу всех разрозненных клеток организма и, соответственно, всех членов Тела. Являясь членом Тела Христова, я должен замечать боль, которую испытывает соседний со мной член. А что дальше? Как я должен на нее реагировать? Умение приспосабливаться к боли в своем собственном теле научит меня правильно реагировать на боль моего соседа.

Чтобы лучше понять механизм реагирования на боль, я испробовал на своих пальцах механические приспособления, испытываемые на Кларе: различные устройства, в которых металлические стержни оказывают давление на пальцы с дозированной силой и частотой. Если я подставлю руку под миниатюрный механический молоток, наносящий удар с силой 300 г на 1 кв. мм, то не почувствую никакой боли. Наоборот, мое ощущение будет приятным, напоминающим вибромассаж. Но если устройство ударит по моему пальцу с такой же силой несколько сотен раз, то палец покраснеет, и я почувствую слабую боль. После 1500 ударов я не смогу больше терпеть эту боль. Палец станет ощущать болезненность при прикосновении, даже на ощупь он будет заметно горячее, чем соседние. Продолжив опыт на следующий день, я смогу выдержать всего пару сотен ударов, а потом выдерну палец. Участвуя в этом сложном и непостижимом процессе, мое тело оценивает боль не только по силе механического воздействия, но еще и по тому, как клетки «чувствуют себя» в момент начала воздействия.

Защитная реакция моего организма проявляется через воспаление — кровь устремляется в область, испытывающую особо сильное воздействие. Таким образом организм старается смягчить разрушительную силу удара через приток дополнительного количества жидкости. С точки зрения системы болевого восприятия организма, воспаление вызывает состояние, называемое повышенной болевой чувствительностью. Мой палец, выдержавший сотни ударов миниатюрного молоточка, становится сверхчувствительным к ударам молотка, потому что в воспаленном состоянии всего несколько дополнительных ударов приведут к появлению волдыря или язвы.

Точно так же обожженный палец становится сверхчувствительным к горячему, потому что даже малейшее повышение температуры может повредить размягченные воспалением ткани. (Много раз я пробовал опускать руки в таз с водой. При этом, к моему огромному удивлению, руки посылали мне разные сообщения. Левая рука сообщала, что вода горячая; правая — что теплая. Тогда я вспомнил случай, произошедший со мной однажды за завтраком: капля горячего растопившегося сала от жарившейся грудинки брызнула со сковородки мне на левую руку. В тот момент я этого не заметил. Но окончания нервных волокон в том месте снизили свой порог чувствительности, и теперь теплая вода кажется им горячей).

Тот, у кого никогда не нарывал палец от воспалившегося заусенца, считает, что «ничего особенного» в этом нет. Между тем нарывающий палец напоминает о себе дергающей болью через каждую минуту, как бы осторожно вы себя ни вели. Это ощущение имеет четкое физиологическое объяснение: болевые клетки неожиданно оказались в десять раз более чувствительными к боли. Мой палец стал сверхчувствительным для того, чтобы я по глупости больше не подвергал его воздействию горячего жира и не подставлял под удары молотка. Болевые клетки, образно говоря, «увеличились в объеме». Вот таким удивительным способом повышенная болевая чувствительность создает преграду из боли, чтобы защитить особенно ранимые части.

Каждый из нас не раз испытывал на себе, что означает «потерять душевное равновесие». Можно провести психологическую параллель этого состояния с реакцией физической сверхчувствительности. Когда мы находимся в состоянии крайнего психического напряжения, в котором можем оказаться под воздействием накопившихся незначительных стрессов — неожиданные финансовые расходы, неприятности на работе, ссоры с домашними, — любая едва бросающаяся в глаза неудача кажется невыносимым ударом. Мы становимся сверхчувствительными, и наш разум подсказывает, что нам требуется передышка, так же как сверхчувствительность нейронов предупреждает наш организм о том, что пора отдохнуть.

Следуя примеру клетки человеческого организма, мы — члены Тела Христова — должны узнать, что такое сверхчувствительность и что с ней делать. Клетки моих пальцев — сами по себе совершенно здоровые — принимают сигналы от соседних поврежденных клеток и передают эти сигналы голове. Так и в Теле Христовом бывает «ходатайственная» боль.

Кроме того, живое тело снисходительно относится к больным клеткам. Боль играет столь важную роль, потому что она — громкий и не умолкающий крик. Люди, испытывающие физическую или нравственную боль, очень чувствительны, а потому могут порой ополчиться против тех, кто пытается протянуть им руку помощи. Более здоровые члены Тела должны прощать их, ибо за внешней раздражительностью скрываются боль и глубокая нужда страдальцев.

Один пастор как–то сказал, что христианская церковь — это «единственная армия, которая пристреливает своих раненых». Он говорил о столь распространенной тенденции резко и сурово осуждать людей, испытывающих эмоциональную или духовную боль. Живой организм поступает иначе. Он перестраивается, чтобы оповестить о боли все тело и устранить ее причины. Целительные элементы стекаются со всего организма к больному месту, как подтвердило изучение денервированных пальцев обезьянки.

Настоящая любовь охраняет и защищает уязвимые части тела. Возможно, нам придется говорить с людьми с раненой душой, мягко укорять нечувствительных или же принимать на себя поток жалоб и брани, который человек не может сдержать из–за накопившейся боли. Как бывший миссионер, я не могу недооценивать роль людей, молившихся за меня дома и писавших мне письма. Эти сверхчувствительные «клетки» старались понять мою боль и питать меня во время нужды. Именно от таких самоотверженных людей зависит, будет миссионер служить 20 лет или «сломается» после нескольких месяцев.

Однажды мне довелось работать дежурным врачом на спортивных соревнованиях. Шел матч по боксу. В мои обязанности входило лечить травмы, полученные спортсменами на выступлении. (В моей врачебной практике было всего одно такое дежурство. Больше я выдержать не мог: вид двух избивающих друг друга мужчин, собственными руками уничтожающих свои же живые клетки, не мог не задеть меня за живое). У меня перед глазами до сих пор стоит такая сцена: после особенно яростного раунда тренер одного из боксеров тяжелого веса подбежал в угол к своему подопечному. Я стоял рядом. Тренер взволнованно кричал: «Дай ему в левый глаз!» и для убедительности показывал на свой дико вытаращенный глаз. «Ты уже хорошенько ему врезал — глаз здорово распух. Осталось совсем чуть–чуть: парочка ударов, и он лишится глаза окончательно!»

Боксер последовал совету тренера: он безжалостно бил и бил по воспаленному, распухшему, сверхчувствительному глазу соперника. После матча я должен был зашивать остатки век и брови. То, что раньше называлось глазом, теперь представляло собой жуткое зрелище.

Эта «игра» нередко возникает у меня перед глазами в связи с самыми разными обстоятельствами. Как–то раз это случилось на вечеринке у друзей. Все гости дружелюбно беседовали, пока муж не сказал жене что–то такое, что причинило ей явную боль. Замечание мужа само по себе было совершенно безобидным. Но жена почему–то покраснела и смутилась, а муж расплылся в самодовольной улыбке. Был нанесен моральный удар — нарочито вежливый, но жестокий. После этого инцидента все присутствующие испытали какую–то неловкость.

Когда я оказываюсь свидетелем подобных ситуаций и слышу чье–то замечание, в котором в завуалированной форме проскальзывает недовольство, вызванное беспорядком в доме, давним разногласием, раздражающей привычкой, неопрятным внешним видом или поведением родни одного из супругов, у меня в ушах звучит: «Дай ему еще разок прямо в левый глаз!» Каждый из супругов отлично знает уязвимые места друг друга. Интимные отношения увеличивают ранимость близкого человека, которого своей насмешкой мы как бы раздеваем донага. В такие моменты мне очень хочется, чтобы Тело Христово показало такое же постоянство, какое демонстрирует мое физическое тело в своей исцеляющей ответной реакции на поведение соседних клеток. Этого требует любовь.

Человеческое тело не так уж беззащитно. Оно не просто посылает предупредительный сигнал, опухает, краснеет и прекращает борьбу. Если бы меня попросили охарактеризовать сложнейшую структуру боли одной фразой, я бы сказал так: боль целенаправленна. Она вызывает в нас болезненные ощущения не для того, чтобы мы ощутили дискомфорт, а чтобы заставить нас изменить свою реакцию на опасность. А сверхчувствительность — это не один из элементов жестокого намерения причинить телу еще большие страдания, а мгновенное приспособление, которое призывает остальные члены тела уделить повышенное внимание пострадавшей части.

Как только пострадавший член привлек внимание всего организма с помощью посылаемых в центральную нервную систему сигналов или посредством ферментов, приводящих соседние клетки в состояние повышенной готовности, следует незамедлительная реакция здорового организма. После срабатывания механизма сверхчувствительности в организме начинает действовать второй уровень реагирования: перераспределение нагрузки.

Я копаю землю в своем саду. Снова и снова я вонзаю лопату в твердую почву, а моя рука ощущает ответные толчки ручки лопаты. Поначалу они не причиняют руке боли, но постепенно подкожные клетки запрашивают большее количество крови, и кожа краснеет (воспаление и сверхчувствительность). Моя рука становится все более и более чувствительной. И я перераспределяю нагрузку: перехватываю ручку лопаты таким образом, чтобы под давлением оказался новый участок кожи руки и я смог продолжить копать. Причем я делаю это на подсознательном уровне.

То же самое происходит, когда я надеваю новые ботинки. При примерке в магазине ботинки казались мне очень удобными, но после того как я прошел в них пару километров, небольшое пятнышко на ноге стало взывать о помощи. Зона трения или повышенной нагрузки, которую я сразу не заметил, теперь требует моего пристального внимания. Если мне приходится много ходить, мое тело начинает приспосабливаться путем перераспределения нагрузки из области сверхчувствительного пятнышка: я хромаю. Новая походка, хотя и неестественная и неудобная, снижает до минимума чувствительность поврежденной зоны.

Однажды мне позвонили и попросили проконсультировать одного знаменитого игрока баскетбольной команды университета штата Луизиана. Он забивал большую часть голов своей команды. Во время игры он демонстрировал поразительную быстроту и прыгучесть. Но ни разу ему не удалось продержаться на площадке до конца игры. Каждый раз во втором тайме у него на ноге появлялся огромный волдырь, который вскоре лопался и не давал игроку возможности закончить игру. Наши рекомендации были просты, но результат сказался незамедлительно: мы посоветовали парню носить только специальную обувь, изготовленную точно по форме его ноги из смеси крошеной пробки и латекса, причем с учетом точек распределения нагрузки. Таким образом, перераспределив нагрузку по большей площади, мы дали парню возможность беспрепятственно прыгать и бегать по залу на протяжении всей игры.

Если мы не будем приспосабливаться, если перестанем перераспределять нагрузку, вся наша ежедневная деятельность станет чрезвычайно опасной. Я знаю это, как никто другой, так как через мои руки прошли сотни людей, больных проказой. Эти люди больше никогда не смогут ходить, потому что вышедшая из строя система боли уже не предупреждает их центральную нервную систему о необходимости перераспределения нагрузки с одного участка ноги на другой. Сама затрачиваемая при ходьбе сила не приводит к повреждениям — ноги «сконструированы» таким образом, что нога слона, крысы и человека выдерживают каждая свою предельно допустимую нагрузку. Но если эта нагрузка постоянно, без перерыва воздействует на один и тот же участок, это вызывает серьезные поражения тканей.

От этой опасности невозможно скрыться. К разрушениям приводит даже такое состояние, которое иначе как состоянием полного отдыха и не назовешь, — сон. Даже самые незначительные нагрузки делают невозможным кровоснабжение определенного участка, и в результате болевые клетки лишаются способности передавать свои сообщения. Если бы тело слышало крик боли, оно бы перевернулось, чтобы перераспределить нагрузку на другие клетки. Но при отсутствии боли тело не меняет своего положения, и появляются гноящиеся пролежни. Я благодарю Бога за миллионы вкрапленных в мою кожу датчиков, сигнализирующих мне, когда требуется снять нагрузку с моих ягодиц, когда необходимо поменять положение ног или спины, когда нужно изменить походку.

Переходя от созерцания тела человеческого к Телу Христову, я вижу ту же способность к адаптации. Как здоровое тело ощущает повышение нагрузок на каждую свою клеточку и соответствующим образом адаптируется к ним, так и духовное Тело под руководством Главы должно постоянно чувствовать, какая клетка требует специального внимания и перераспределения сил в организме. Клетки, «находящиеся на передовой», должны обладать стойкостью и высокой сопротивляемостью. Остальные, внутренние, клетки должны быть надежно защищены, чтобы вести «тихий созерцательный» образ жизни.

По моим наблюдениям, в двух случаях церкви зачастую не удается правильно перераспределять нагрузки. Во–первых, когда мы выводим на передовую пастырей, миссионеров и других людей, представляющих церковь перед миром, мы начинаем требовать от них слишком многого. Мы оказываем на них огромное давление, требуя, чтобы они соответствовали нашим представлениям о духовности. Когда же им что–то не удается, мы, вместо того чтобы быть милостивыми к ним и простить, тут же отворачиваемся от них. Мы не даем им права на ошибку. Я всегда предлагаю таким христианским лидерам окружать себя сверхчувствительными людьми и соработниками, которые могут уловить признаки надвигающегося стресса и что–то сделать для того, чтобы перераспределить нагрузки.

Во–вторых, мы слишком часто недооцениваем разрушительность вроде бы незначительных механических повреждений. К моему великому удивлению, исследования показали: несильные, но часто повторяющиеся перегрузки гораздо опаснее для моих пациентов, чем такие явные опасности, как рваные раны или ожоги. Аналогично нам нужно обращать внимание на те небольшие каждодневные стрессы, которые постоянно накапливаются в жизни пасторов: это нескончаемые телефонные звонки, церковные советы, финансовые трудности, бремя душепопечительства, одиночество, необходимость выступать перед людьми, недружелюбие со стороны общества. Эти опасности гораздо серьезнее. Они выбивают из колеи посильнее шумного церковного раскола.

Церковь может извлечь и еще один важный урок из «практики» человеческого тела. В жизни каждого члена церкви наступает такой момент, когда ему просто необходима защита, прежде всего в период духовного младенчества. Я много раз видел, как новообращенных (особенно знаменитых спортсменов, артистов, королев красоты) начинали превозносить до небес. Обычно эти полные энтузиазма новообращенные завоевывали на короткое время интерес средств массовой информации. Но вскоре они уставали от имиджа, которого их заставляли придерживаться, не успевали проникнуться новым образом жизни — и с горечью и отвращением оставляли веру. Когда такое происходит, я тут же начинаю думать об одной кожной болезни — псориазе.

Псориаз в тяжелой форме может изменить внешность человека сильнее, чем проказа. В трудных случаях покрасневшие участки грубой шелушащейся кожи видны по всему телу. Причина возникновения болезни одна — клетки кожи постоянно обновляются: старые отшелушиваются, и новые через три недели достигают поверхности кожи. При псориазе новые клетки выходят на поверхность слишком рано — всего за несколько дней. Молодые клетки еще не готовы к стрессу: воздействию света и ультрафиолетовых лучей, перепаду температур и атмосферным воздействиям. Они умирают быстро и мучительно. Неужели это не урок для христианского мира, который новообращенных знаменитостей выталкивает на поверхность, хотя те еще не успели обрести духовную зрелость? Перераспределение стресса просто необходимо для защиты неподготовленных клеток.

Видел я и примеры того, как церковь с необычайной скоростью и мудростью помогала своим клеточкам перераспределять стресс. Бывают случаи, когда братья и сестры по церкви становятся тем решающим фактором, который и определяет: выживет человек или погибнет. Мне вспоминается одна разведенная женщина. Муж бросил ее, чтобы жениться на другой. Жизнь ее рушилась. Ее терзали чувства вины и обиды. Проблем было много: четверо детей, отсутствие денег, дом, требующий ремонта. Для этой женщины церковь стала единственным шансом обрести духовное здоровье. Люди проявляли к ней любовь и оказывали практическую помощь: кто–то сидел с детьми, кто–то красил дом, кто–то чинил машину. На праздники ее приглашали в гости. На первый взгляд в ее жизни ничего не изменилось: сегодня, пять лет спустя, она еще «прихрамывает» и очень зависит от церковной помощи. Но я уверен, что именно поместная церковь спасла ее от краха. Сегодня она душевно и духовно здорова, потому что клетки Тела окружили и поддержали ее, ослабили стрессы, которые они испытывала.

Иногда, даже послав многочисленные призывы о помощи, отдельные клетки продолжают испытывать периодически повторяющееся воздействие разрушительной силы. Подвергаемая нападению область использует последнюю оставшуюся в ее распоряжении стратегию смягчения удара, и чудесный процесс самоисцеления вступает в действие.

Двести раз подряд я вонзаю лопату в твердую землю. Я уже начинаю ощущать боль в ладонях. Но я знаю: необходимо перекопать весь огород, поэтому игнорирую предупредительные сигналы своего организма. В конце концов он не выдерживает. Не Дождавшись от меня никакой поддержки, он делает решающий шаг. Верхний слой эпидермиса отделяется от нижних слоев и выпячивается наверх, образуя куполообразную выпуклость, окруженную со всех сторон скопившейся у ее подножия жидкостью. Это волдырь.

Моя кожа, до этого плоско расплющенная и поэтому легко уязвимая, теперь получила отдых: она больше не испытывает нагрузки, так как затрачиваемые мной для копания усилия больше не направлены на покрытый волдырем участок. Организм приспособился к новым обстоятельствам. Но такое приспособление не оценивается нами должным образом, наоборот, оно даже расстраивает нас. На самом деле это поразительное явление требует координации усилий миллионов клеток.

Образование волдыря или язвочки — крайняя степень реакции организма. Это состояние временное. Его задача — охладить поврежденную зону, смягчить последствия вредного воздействия, рассредоточить нагрузку — короче говоря, помочь мне справиться с поставленной задачей. Люди склонны к вредным привычкам: мы снова и снова доводим себя до такого состояния, когда из–за повышенной нагрузки у нас начинается воспаление, сверхчувствительность и язвообразование. Теннисист продолжает играть, хотя у него на руках появилось уже пять волдырей. Еще не скоро до него дойдет, что нужно искать какие–то альтернативные способы действовать ракеткой, как–то приспосабливаться к новой ситуации. Если приспосабливания не происходит, кожная ткань начинает утолщаться и уплотняться. Под воздействием постоянного напряжения мышцы растягиваются; волдырь превращается в затвердевшую мозоль.

Осмотрев ногу бегуна, я могу определить: сколько километров он пробегает в день. У профессионального бегуна на ногах нет живого места: все в мозолях, в водянистых вздутиях, в натертостях — таким образом тело создает дополнительные слои, чтобы хоть как–то защититься от безжалостной нагрузки при беге на длинные дистанции. Если нагрузка продолжается достаточно долго, то в теле образуется так называемая сумка: наполненный жидкостью карман, запрятанный глубоко в ткани под вздувшимся участком кожи. Такие местные приспособления регулярно обнаруживаются в организмах людей определенных профессий и видов деятельности. Медики даже употребляют специфические названия заболеваний, характерных для разных категорий людей. Так, воспаление сумки надколенника называется «коленом горничной», радикулит — «поясницей кочегара», бурсит большого пальца — «шишкой портного» и, мое самое любимое название, «колено епископа» — из–за того, что во время молитвы священнослужитель встает коленями на специальную дощечку.

Организм приспосабливается к новым обстоятельствам быстро, но неохотно. И очень редко обходится без ощущения утраты. Я уже рассказывал: как–то во время летних каникул, когда я еще учился на медицинском факультете в Англии, я плавал в качестве одного из членов экипажа на тридцатиметровой шхуне. Сначала из–за постоянного трения о веревки на моих ладонях и пальцах появились натертости, и я испытывал чувство жжения. Потом кожа стерлась уже до крови. А недели через две–три на коже появился толстый слой мозолистых уплотнений. Но, к моему огромному огорчению, когда после каникул я вновь приступил к занятиям в университете, я обнаружил, что полностью потерял способность препарировать ткани. Раньше, когда я резал ткань скальпелем, я мог ощущать малейшее сопротивление на пути его продвижения; теперь я стал чувствовать лишь самое сильное давление. Я запаниковал — не было сомнений в том, что эти толстые наслоения омертвевшей мозолистой ткани навсегда лишили меня будущего, которое я связывал с карьерой хирурга. Однако со временем, когда тело осознало, что я не нуждаюсь в дальнейшей защите, оно с радостью сбросило дополнительные слои, как некоторые животные сбрасывают свою полинявшую Кожу. Я вновь обрел прежнюю чувствительность.

Трение, возникающее в отношениях между людьми, тоже может вызывать появление «мозолей». Чтобы выжить, оказавшийся в стрессовой ситуации человек также нуждается в дополнительном защитном слое, оберегающем его психику от преждевременного изнашивания. Для сравнения на память приходят различные события из собственной жизни: когда я ездил по отдаленным индийским деревням, сотни жителей терпеливо стояли в очереди ко мне на прием. В нашей же больнице в Карвилле врачей было не меньше, чем пациентов, поэтому я мог уделять намного больше времени каждому пациенту: глубже разобраться в его проблемах, лучше узнать его самого. Во время тех поездок по Индии мне приходилось жертвовать чувствительностью каждого человека, чтобы провести жизненно важные медицинские процедуры. Я, естественно, не мог всей душой откликнуться на нужды и потребности отдельного пациента, если у меня их были сотни.

То же можно сказать и о медсестрах, социальных работниках и различного рода консультантах, постоянно находящихся в самой гуще человеческих страданий. Нередко они сами нуждаются в защитном мозольном слое. Они должны быть готовы не падать в обморок при каждом случае, например, плохого обращения с ребенком, каким бы жестоким оно ни было. Только что начавшие трудовую деятельность медсестры и врачи часто просят моего совета: как правильно вести себя при виде человеческого страдания, чтобы не стать жестокосердными и циничными, какими нередко становятся их коллеги. Им приходится идти по лезвию бритвы. Конечно же, они не могут вникать в мельчайшие подробности нужд и страданий каждого пациента, но они не могут и полностью отгородиться от них, не могут не проявлять элементарного человеческого сострадания. Я сам счел за правило каждый день молиться и просить Бога обозначить для меня одного или двух пациентов, к которым я должен проявить особое участие. Я физически не могу быть одинаково чувствительным ко всем, но мне непозволительно быть одинаково равнодушным к каждому. Поэтому я положился на Его Дух, чтобы Он помог мне определить тех, кто нуждается в чем–то большем, чем просто лечение.

Те из нас, кто в Теле Христовом играют роль клеток–помощников, должны внимательно следить за состоянием членов церкви, оказывающихся на «переднем крае». Мы не должны допускать, чтобы они видели только человеческие страдания. Часто о человеке говорят «он сгорел», и это еще один из способов самоуничтожения. «Бойцы передового отряда» полагаются на нас, веря, что нам со стороны виднее, что мы заставим их сбавить темп, немного передохнуть, передать часть груза другому. Предупредительным сигналом служит появление сверхчувствительности, усталость, эмоциональные травмы. Повышенная или пониженная чувствительность могут обездвижить как физическое, так и духовное тело.

Хочу привести яркий пример длительной стрессовой ситуации, в которой оказались трое выдающихся хирургов из крупной больницы в Мидвесте. Когда я впервые приехал туда в 1952 году, всеми уважаемый выдающийся хирург, специализирующийся на операциях по восстановлению рук, обучал двух своих ассистентов, которые должны были занять его место. Этот человек был пенсионного возраста, а его ассистентам Моррису и Бэйтсу — чуть за сорок. У них за плечами был уже немалый опыт, они успели продемонстрировать выдающиеся способности. И Морриса, и Бэйтса знала вся страна; один из них даже издавал популярный медицинский журнал. Но пожилой врач никак не мог доверить им самостоятельное проведение операции. Через плечи своих ассистентов он склонялся над очередным оперируемым пациентом, беспрестанно что–то советуя, подсказывая и делая замечания, будто они были малыми детьми. Моррису — превосходнейшему хирургу — он без конца повторял: «Нет, нет, не следует делать этот разрез таким длинным!»

Этим двоим не оставалось ничего другого, как только, стиснув зубы, ждать того дня, когда их «мучитель» уйдет наконец на пенсию. Когда меня познакомили с ними, я сразу ощутил плохо скрываемую злобу, кипящую в душе каждого из них. Даже невооруженным глазом было видно: когда речь заходила об этом пожилом ипохондрике, у них повышалось кровяное давление.

Я снова оказался в этой же больнице десять лет спустя. В то время ни Морриса, ни Бэйтса уже не было в живых. С одним случился удар, его полностью парализовало, и через несколько месяцев он умер. Другой умер от инсульта — кровоизлияния в мозг. До того как они стали работать под руководством главного хирурга, у обоих было отличное здоровье. Вы спросите, что стало с пожилым доктором? Ему было далеко за семьдесят, и он по–прежнему работал там же, где и раньше, — обучал молодых докторов.

Ни одно замечание, брошенное старым врачом своим молодым коллегам, само по себе не привело бы к таким трагическим последствиям. Но стойкое, периодически повторяющееся воздействие сильного раздражителя постепенно истощило здоровую психику, точно так же, как мое приспособление дозируемой периодически повторяющейся нагрузки разрушило живые ткани лапки обезьянки Клары и моего собственного пальца. Этот пожилой хирург был образцом христианского отношения к своей жене, страдающей болезнью Паркинсона. Но он же оказался совершенно слеп к чувствам тех, кто работал с ним бок о бок.

Я думаю о тех людях, которые могли бы получить помощь, если бы эти два блестящих хирурга были живы. Что же все–таки случилось? Неужели окружающие не заметили, что происходит, и не отреагировали, подключив всю свою сверхчувствительность? Почему же не вмешалось руководство больницы и не перераспределило нагрузку? Наверно, Моррису и Бэйтсу следовало покрыться прочным мозолистым слоем, чтобы защититься от воздействий старого доктора? А может быть, надо было обратиться за помощью ко Всевышнему и попросить у Него ниспослания очистительной силы всепрощения? Ничего подобного не произошло. Два человека продолжали испытывать разрушительное воздействие стресса, и их организм ответил на происходящее резким повышением кровяного давления.

И такое саморазрушение часто происходит в Теле Христовом. В церкви сплетничают о пасторе, работодатель безжалостно преследует энтузиаста–работника, родители или сестры с братьями «затюкивают» «гадкого утенка». Где же прощающая благодать и любовь, которые нисходят до слабости? Где силы примирения? Каждый из нас может извлечь для себя урок из способности тела реагировать на боль. «Носите бремена друг друга, — говорил Павел. — Так вы исполните закон Христов».

 

22.

Хроническая боль

Очень редко, но все–таки случалось со мной и такое: я сталкивался с болью, не поддающейся объяснению. Создавалось впечатление, что такая боль бессмысленна. Но она поглощала все внимание человека, и он не мог думать ни о чем другом. Именно такая боль преследовала индианку Раджамму. К тому моменту, как она обратилась ко мне за помощью, я прожил в Индии чуть больше года. Во время врачебной практики в Лондоне, если ко мне обращался пациент с заболеванием не по моему профилю, я направлял его к другому специалисту. Но в Индии я не мог позволить себе такую роскошь.

Раджамма вошла в мой кабинет, еле передвигая ноги, с выражением страха на лице. Прежде чем сесть на стул, она обвела подозрительным взглядом мой кабинет, будто ожидая столкнуться в нем с врагом. Ее недругом становилось все, что могло вызвать испуг или стать причиной неожиданного пугающего шума. Это мог быть даже порыв ветра, дунувший ей в лицо. Передо мной сидела изможденная, худая женщина со впалыми щеками: она находилась в состоянии физического истощения. В глаза бросались круглые точечные следы ожогов на ее лице; я догадался, что это последствия лечения. Все ее лицо было каким–то неестественным и перекошенным и напоминало жесткую мездру кожи животных.

Такое заболевание называется невралгией тройничного нерва, или лицевой невралгией, причем у Раджаммы оно было в самой тяжелой форме. При этом заболевании человек периодически испытывает приступы спазматической боли, затрагивающей одну сторону лица. В мгновение ока лицо перекашивается. Или наоборот, мучительная боль возникает из–за того, что лицо приняло какое–то выражение. Это подергивание лицевых мышц называется «тик». Иногда он начинается без всяких видимых причин, а иногда его вызывает инфекция, например, гнилой зуб. Хотя Раджамма не помнила, чтобы у нее болели зубы, доктора на всякий случай удалили ей все зубы с поврежденной стороны лица.

Женщина медленно рассказывала мне все, что ей довелось пережить. Во время рассказа она старалась не закрывать до конца рот и очень осторожно шевелила губами, чтобы нечаянно не вызвать даже малейшего движения щек. Раджамма жила в небольшой земляной хижине вместе с мужем и четырьмя детьми. Она сказала, что ее дети больше не играют ни в доме, ни рядом с ним. Они ходят на цыпочках, никогда не смеются и не шутят из–за боязни спровоцировать неожиданный приступ маминой болезни. Куры (которые в индийских деревнях обычно беспрепятственно разгуливают по дому) помещены в специальный загон, чтобы не испугать хозяйку неожиданным хлопаньем крыльев или кудахтаньем. Раджамма страшилась даже есть, поэтому стала такой худой. Она боялась делать глотательные движения и жила на одной воде, не слишком горячей и не слишком холодной.

Несмотря на все меры предосторожности, бедняга оставалась в полной зависимости от мучительной боли. Приступы боли случались по нескольку раз в день, они полностью лишили женщину трудоспособности. Иногда от отчаяния она соглашалась на лечение деревенских «докторов»: они накаливали на огне металлическую трубку и прижигали ею болезненные места на лице женщины в надежде уменьшить боль. Ее душевное равновесие, естественно, тоже оставляло желать лучшего. Супруг поначалу мужественно переносил все это, пытаясь понять, откуда возникает такая беспричинная боль. Но бесконечное состояние напряженности, в котором постоянно находилась семья, начинало приближаться к критической отметке — взрыв был неминуем.

Я очень старался выяснить причину заболевания, но у меня ничего не получалось. Дважды я пытался умертвить саму область, которая являлась источником возникновения спазмов. Мне казалась, что она находится непосредственно перед костью правой щеки. В первый раз один лишь вид приближающейся к ее лицу иглы вызвал у Раджаммы один из самых тяжелых приступов. Вторую попытку я предпринял уже с применением анестезии, но успеха вновь не добился.

День и ночь я размышлял об этом случае. Наконец пришел к выводу: единственный надежный способ прекратить возникновение жуткой боли — сделать трепанацию черепа и перерезать нервы, расположенные в правой части лица. Это решение было для меня неприемлемым, так как я не только никогда не принимал участия в проведении нейрохирургической операции, но даже не видел, как это делается. Однако у меня не было другого выхода. К счастью, когда мы изучали анатомию, у нас была практика, на которой мне приходилось разрезать черепно–мозговые нервы. Я знал, в каком именно месте искать Гассеров нервный узел, расположенный на поверхности мозга сразу под черепом.

Я объяснил все это Раджамме и ее мужу, обратив особое внимание на то, что существует двойная опасность. Во–первых, может просто ничего не получиться, так как я не умею делать подобные операции. И, во–вторых, самое страшное: я могу случайно перерезать большее количество нервов, чем нужно. В этом случае глазное яблоко вместе со щекой потеряет чувствительность, что может привести к слепоте. В общем, я нарисовал подробную картину возможных последствий.

Однако ни одно из моих слов нисколько не поколебало решимость этих людей. Их страдания были настолько велики, что, если бы я им даже сообщил, что операция неизбежно приведет к потере глаза, они бы согласились на это, не раздумывая ни минуты.

В течение всей последующей недели я штудировал различные медицинские учебники и справочники, которые мне только удалось найти. Затем вместе с нашим анестезиологом доктором Гвендой Льюис мы распланировали стратегию проведения операции. Я хотел иметь возможность во время операции общаться с пациенткой, поэтому мы выбрали такое анестезирующее средство, которое обеспечило бы женщине возможность отвечать на мои вопросы. И вот наступил день операции.

Мы решили, что Раджамма должна находиться в сидячем положении — это сведет до минимума давление в венах головы. Ей была сделана анестезия, и через положенное время я начал рассекать ткани. Гассеров нервный узел находится в венозной полости, окруженной костью. Внутри этой полости образуется крестообразное пересечение вен и нервов, представляющее собой самый настоящий клубок спутанных ниток. При малейшем прикосновении к этой зоне скальпелем она полностью заливается кровью. Я отпилил кусочек кости, препятствующей проникновению в нужную зону, вошел в полость и стал продвигаться вглубь нее, проходя один слой за другим. Наконец моим глазам предстало основание полости. Сплетение нервной ткани сантиметра в два шириной и в полсантиметра глубиной лежало передо мной во всей своей красе, очень напоминая светящийся в ночи серп луны. Из него, будто притоки реки, веером расходились в разные стороны пять нервных волокон, направленных в сторону лица.

Одно из волокон являлось двигательным нервом, и любое, даже самое незначительное его повреждение привело бы к параличу челюсти пациентки. Изо всех сил я старался не задеть его. Но все остальные волокна выглядели абсолютно одинаково: они представляли собой пучок, в котором все было так переплетено и запутано, что я не мог разобраться, где какой нерв. Я проделал электростимуляцию одного из этих тончайших волокон и спросил Раджамму, что она почувствовала. Она ответила: «Вы дотронулись до моего глаза». В тот момент, когда я клал на место эту тонюсенькую нервную ниточку, мне на лоб стекло несколько капель пота.

На большей части нашего тела каждый нерв обернут в плотную, но подвижную оболочку. Однако предполагается, что скрытые под черепом нервы никогда не будут испытывать никакого постороннего вмешательства. Поэтому на них нет оболочек, и даже малейшее дрожание моей руки безвозвратно выведет из строя любой нерв.

Я уставился на образовавшуюся лужу крови, прозрачной как вода, из–за анемии, вызванной недостаточным питанием Раджаммы. (В то время мы еще не располагали банком крови и не имели возможности сделать пациентке вливание перед операцией). В конце концов я отделил два крошечных нервных волокна белого цвета и поднял их выше уровня натекшей крови. Я решил, что именно эти два волокна передавали болевые импульсы, причиняющие страдания пациентке. Мне не оставалось ничего другого, как перерезать их и покончить с этим делом.

Я подцепил два волокна пинцетом, но вдруг мной завладело какое–то неожиданное неприятное чувство. Я был поражен значительностью того простого акта, который собирался совершить. Нас, хирургов, учат держать себя на определенном психологическом расстоянии от пациентов: не допускать, чтобы личные эмоции играли преобладающую роль в момент принятия важного решения. По этой причине мы стараемся не оперировать собственных жен и детей. Но в этот момент у меня перед глазами вдруг предстала вся семья Раджаммы. Они молча стояли вокруг меня, а в их взгляде застыл немой вопрос: что я собираюсь сделать с их мамой?

Я не мог оторвать взгляд от этих пульсирующих тоненьких ниточек из мягкого белого вещества. Трудно было поверить, что от них зависело столь многое. Были ли именно эти два нерва причиной мук Раджаммы? Нам так мало известно о физиологии нервов, что я не могу визуально определить причину заболевания. Однако эти нервы, состоящие из сотен аксонов (проводящих отростков нервной клетки — прим. перев.), соединяющих между собой тысячи нервных окончаний, буквально терроризировали бедную женщину. Подобные им нервы управляли движениями моей руки, указывали мне, какую именно силу прикладывать к используемому инструменту в каждом конкретном случае.

Вздрогнув, я отвлекся от своих мыслей и вернулся к действительности. Мои мечтания продолжались не более пяти — десяти секунд, но я никогда не забуду нарисованный моим воображением образ, возникший передо мной при виде крошечного, поблескивающего нерва. Я не знал точно, какой из двух нервов является источником боли; я должен был пожертвовать двумя. Итак, я сделал один за другим два разреза — оба нерва были перерезаны. Очень быстро мы восстановили кровоток и зашили рану.

После того как Раджамма окончательно пришла в себя от наркоза, мы тщательно проверили ту область щеки, которая лишилась чувствительности. Я облегченно вздохнул, убедившись, что глаз не пострадал. Постепенно Раджамма начала делать то, что раньше вызывало острые болевые приступы. Прежде всего она попыталась слегка улыбнуться — впервые за несколько лет. Лицо ее мужа просто сияло от счастья. Очень осторожно Раджамма потрогала щеку, зная, что теперь в этом месте она ничего не почувствует.

Перевернутый с ног на голову мир Раджаммы медленно, но верно вставал на место. Она вновь стала такой же мягкой и доброй, какой ее знали раньше. Волнение мужа стало утихать. Куры вернулись обратно в дом. Дети, не скрывая радости, снова начали играть, бегать и прыгать даже совсем близко от мамы. Короче говоря, семья опять стала жить нормальной жизнью.

За всю свою хирургическую практику я столкнулся с очень небольшим количеством случаев, когда люди, подобно Раджамме, страдали от острой, бесконечно повторяющейся боли, физическую причину которой невозможно было установить. И уж совсем считанное число раз мне приходилось избавлять людей от этой боли хирургическим путем — перерезав нерв. В медицине этот способ рассматривается как последнее спасительное средство. Он связан с большим риском. Очень велика вероятность того, что денервация будет проведена в неверно выбранных зонах, что некоторые части тела станут бесчувственными. Но, пожалуй, самое необъяснимое — это то, что, даже после того как нервы будут перерезаны, боль может остаться прежней.

Принимая во внимание особенно изнурительный характер боли Раджаммы, невыносимо изматывающей как ее саму, так и всю ее семью, я после долгих раздумий пришел к выводу: не остается ничего другого, кроме рискованной операции. Мои поиски не привели к обнаружению физической причины ее состояния. И мне пришлось положиться на всю свою врачебную интуицию, чтобы избавить женщину от боли, как от обстоятельства, затрудняющего нормальное существование, а не как от симптома установленной болезни. В этом и состоит конкретная опасность хронической боли: боль больше не является сигналом, указывающим направление поиска; она превращается в демона — всепоглощающего и полностью лишающего возможности действовать. Те, кто испытывает хроническую боль, думают только об одном: как от нее избавиться.

Чаще всего хроническая боль возникает в спине, шее или суставах, хотя люди, страдающие таким заболеванием, как рак, испытывают подобную боль везде. Если не чувствующие боль люди, например мои пациенты с проказой, жаждут получить сигнал боли, то испытывающие хроническую боль без перерыва слушают оглушительный рев ее сигнальной сирены. Последнее время прокатилась целая волна исследований и разработок, ставящих своей задачей выявить причины и облегчить страдания людей с хронической болью. В США было открыто около 500 клиник, специализирующихся на лечении таких пациентов.

Несмотря на всепоглощающую природу хронической боли, выбираемые виды лечения уводят врачей в сторону от привычных хирургических операций. В словаре занимающихся этим вопросом специалистов появился новый термин — «управлять болью». Директор одной из крупнейших американских клиник по лечению хронической боли сказал, что для избавления людей от хронической боли нам потребуется прибегнуть к новым способам лечения, сильно отличающимся от общепринятых операций по удалению какого–либо органа. Возможно, нам следует рассматривать хроническую боль так же, как диабет или нарушение коллагеновой структуры, т.е. учить пациентов вести нормальный образ жизни, несмотря на наличие заболевания.

Я могу всю свою комнату завалить тренажерами и электронными устройствами, которые рекламируются как панацея от хронической боли. Газеты и журналы пестрят рекламой акупунктуры, массажа ступней или мочек уха, метода самоконтроля за физиологическим состоянием организма, аутогипноза (самовнушения). Появились даже такие экзотические средства, как накожные электронейростимуляторы, предлагающие гораздо более технологичный (и более дорогой) метод. Многие из этих способов обезболивания основаны на методе внедрения отвлекающих раздражителей в замкнутую цепь мозговых сигналов, что помогает подавлять поступающие болевые сигналы.

(Лично я предпочитаю более простые способы достижения той же самой цели. Например, я нередко назначаю пациентам, испытывающим постоянную боль в руке или ноге, использовать щетку для волос с жесткой щетиной. Массирование больного места такой щеткой приводит к возбуждению чувствительных к прикосновению и нажатию окончаний и нередко облегчает боль. А когда моя собственная боль становится особенно невыносимой, я снимаю обувь и хожу босиком вокруг дома по дорожкам, засыпанным жестким гравием и ракушечником).

В этой книге я, естественно, не могу дать подробные и обстоятельные советы тем людям, которые мучаются из–за хронической боли, но могу провести аналогию с Телом Христовым. В Теле тоже присутствует хроническая боль, которая никак не отпускает, а потому церковь должна учиться приемам обезболивания.

В наши дни бедность, голод и войны — постоянное явление. Подумайте о сигналах, которые приходят к нам из африканских и центрально–американских церквей. Мы не можем игнорировать признаки хронического страдания. Информация лежит в наших почтовых ящиках, кричит с экранов телевизоров, из радиоприемников. Каждый день приносит новые печали. Иисус говорил именно о таком хроническом страдании человечества (смысл этих Его слов часто искажают): «Ибо нищих всегда имеете с собою» (Мк. 14:7).

Я жил там, где страдание — часть повседневной жизни. И я знаю ужасные проблемы, которые встают перед страной, где страдания приобрели общенациональный размах. Я смотрел на длинные очереди пациентов, заранее зная, что большинству придется отказать — принять я смогу лишь горстку людей. Я знал, что еще тысячи людей, живущих в отдаленных районах, тоже нуждаются во врачебной помощи. Даже в преуспевающей Америке есть нищие, хотя бедностью там считается несколько другой уровень достатка.

Самые тяжелые страдания мы предпочитаем наблюдать опосредованно — по телевизору. Но нам все равно приходится делать нравственный выбор. Мы можем оказать помощь, дать деньги, еду, чтобы облегчить страдания нищих, или же можем притвориться бесчувственными к хронической боли и переключить телевизор на другой канал, отвернуться от проблемы или же выделить по копейке в каждый благотворительный фонд.

Библия ясно говорит: члены Тела ответственны и за страдающих нечленов церкви. В последнее время огромное количество гуманитарной помощи поступает в бедствующие страны именно через христианские организации. Это показатель здоровья Церкви, говорящий о том, что она прислушивается к крикам боли, доносящимся из мира. Христиане оперативно отзывались на нужды жителей Индокитая, живущих на утлых лодчонках, помогали африканским странам во время засухи, старались облегчить страдания беженцев во время кризиса в Сомали. Сотни миллионов долларов ушли на гуманитарную помощь. Сильные помогали слабым. Но, когда речь заходит о борьбе с застарелой хронической болью, церковь часто оказывается бессильной.

Глава одной из крупнейших христианских благотворительных организаций недавно признался: «У нас будто гонки машин «скорой помощи» — только в мировом масштабе. Когда в мире происходит крупное бедствие и его начинают освещать в средствах массовой информации, то жертвователи реагируют с невероятной щедростью. Благотворительные организации собирают миллионы долларов. И наперегонки бросаются помогать. Пока о кризисе пишут и говорят, нам нетрудно собирать деньги. Через полгода нужды не убывают, но кинокамеры перебазировались в другие места земного шара, и продолжающееся страдание жителей этого уголка мира всем становится безразлично».

Сильное страдание пробуждает в людях желание помочь, но люди быстро устают от неприятной информации. Чувствительность не возрастает, как это происходит в человеческом теле, а наоборот — убывает. Вопрос: «Как мне устранить причину боли?» превращается в другой: «Как мне заглушить эту боль?» Пропадает стимул к действию. Боль становится глухой, пульсирующей. Она утомляет.

Здравоохранение всегда было на передовой линии благотворительной помощи. Люди с готовностью жертвуют на строительство больниц, лекарства, медицинское оборудование. По данным ВОЗ 80 % заболеваний происходят от загрязнения воды. Парижская система водоснабжения оказывает большее влияние на здоровье горожан, чем все больницы города. Но развитие программ по санитарии и гигиене гораздо менее привлекательно, чем героические методы борьбы со смертью.

Естественно, примеры хронической боли мы можем гораздо чаще увидеть не в Сомали или засушливой Африке, а дома. Во время экономического кризиса в США и Европе тоже раздавались мольбы о помощи: люди не в состоянии были прокормиться. Но крик о помощи может превратиться в глухую боль, от которой захочется отгородиться. В начале 80–х годов в США были урезаны расходы на социальные программы, и это сильно сказалось на жителях больших городов. Церкви столкнулись с необходимостью помогать массам нуждающихся. За помощью бедные пошли не в правительственные органы, а в церкви.

В 1982 году мэр Нью–Йорка вышел с радикальным предложением к руководителям церквей — помочь толпам бездомных, бродящих по улицам города. Он просил каждую из 3500 церквей и синагог города взять к себе десять человек — и проблема была бы решена (на улицах Нью–Йорка насчитывалось 36 тысяч бродяг). Мэр обратил внимание церкви на хроническую болезнь, которую нужно было лечить.

Церкви проявили недовольство. Один протестантский священнослужитель был, казалось, оскорблен тем, что об этом плане узнал из газет. «Это очень сложная ситуация, и простого выхода из нее найти не удастся», — сказал другой. «Осуществить это будет очень сложно», — отметил третий. Большинство представителей церкви попросили время на обдумывание вопроса. Они утверждали, что их церкви не приспособлены к тому, чтобы принять бездомных. Только семь конгрегации ответили положительно.

Конечно, предложение мэра было непростым, но сам по себе призыв к благотворительности ничем не противоречил призывам ветхозаветных пророков, Иисуса и апостолов. «Делитесь хлебом с голодными и бездомных приводите в дом свой», — говорил Исайя. Иисус увещевал учеников «давать всякому, кто просит» у них. В раннехристианской церкви члены ее всегда приносили овощи, фрукты, молоко и мед, чтобы раздавать вдовам, заключенным и больным.

Я не хочу сказать, что хроническая боль уйдет сама собой. Ни одному человеку, работавшему в Индии, такая мысль не придет в голову. Я думаю о женщине, покинутой мужем, которая осталась одна с детьми и без денег. Я думаю о гонимых христианах, об огромных нуждах стран третьего мира. Ни правительства, ни церкви не смогут решить все их проблемы. Но очень важно и то, с каким отношением мы беремся помогать. Неужели мы очень скоро охладеем и перестанем реагировать на чужую боль? Неужели мы рванемся вперед в приливе энтузиазма, а потом позволим этому энтузиазму сойти на нет, если очевидные улучшения не наступят?

С детства я хорошо запомнил ежемесячные благотворительные походы моей тетушки Янисы. У нее был список от Общества друзей престарелых. И каждый месяц она посещала старушек по этому списку. Я часто сопровождал ее. Она относила им деньги, еду, одежду, рождественские подарки. Очень тихо и незаметно она делала свое дело и учила меня превращать чужую хроническую боль в свою, облегчать ее. Она обязательно лично навещала старушек — никогда не посылала им посылки по почте. Это скромное служение она верно несла долгие годы.

Люди с хронической болью — квадрифлегики и родители умственно отсталых детей рассказывают о распространенной схеме: друзья и члены церкви вначале проявляют участие и сострадание к ним, но со временем теряют интерес. Большинство чувствует себя очень неуютно перед лицом нескончаемых страданий. Порой от страдальцев даже отворачиваются. Подобное онемение чувств может произойти и в отношении какой–то общенациональной или мировой проблемы.

О здоровье тела можно во многом судить по его реакции на непроходящую, хроническую боль. Чтобы справиться с болью, нужны два качества: достаточная чувствительность, позволяющая найти причину боли и отреагировать на нее, и достаточная внутренняя сила, которая не позволила бы боли взять над вами верх. Для Тела Христова эти два качества столь же обязательны и непреложны.

 

23.

Божья боль

15–летнему еврейскому мальчику по имени Эли Визель пришлось пройти через все ужасы концлагерей Буны и Освенцима. На всю жизнь ему запомнился один случай. Это было не массовое убийство и не пытки, а наказание одного ребенка. Жертва, мальчик лет двенадцати, помогал голландцу пронести оружие в лагерь. Его приговорили к смерти.

У мальчика было тонкое красивое лицо, резко отличающееся от изможденных, обезображенных лиц остальных заключенных. Визель говорил, что это было лицо печального ангела. Казнить такого ребенка перед тысячами пленных было нелегко даже эсэсовцам. Лагерные «добровольцы» отказались на этот раз помогать, и эсэсовцам пришлось приводить приговор в исполнение самим. Они соорудили три виселицы: одну для ребенка и две для двух других осужденных.

Три жертвы забрались на табуретки, и эсэсовцы надели им петли на шеи. «Да здравствует свобода!» — закричали двое взрослых заключенных. Ребенок не проронил ни слова.

Вдруг из рядов потрясенных зрителей раздался крик: «Где же Бог? Где Он?»

Табуретки были выбиты из–под ног, тела задергались на веревках и вскоре обмякли. Охранники приказали всем заключенным пройти мимо повешенных. Зрелище было ужасным. Двое взрослых были мертвы. Языки торчали изо ртов. Они уже опухли и посинели. Но ребенок был таким легким, что умер не сразу.

Умирал он в течение получаса. Заключенные проходили рядом с ним, наблюдая за его лицом, лицом человека, который расстается с жизнью.

«За мной, — рассказывает Визель, — шел человек, задававший вопрос: «Где Бог?» И вдруг внутри себя я услышал голос, ответивший ему: «Где Он? Да вот Он висит на виселице…

Вечером суп отдавал мертвечиной».

Вопрос «Где Бог?» преследовал Визеля и тысячи других людей, которые выжили в этом аду, которые кричали и не слышали ни звука в ответ. Визель хотел, чтобы эти его слова были поняты буквально, по–атеистически: мол, молчание Бога доказывает, что Он повешен, Он мертв, беспомощен. Он не может ответить и помочь. Другие люди используют те же слова, но придают им другое значение: Бог страдал вместе с ребенком. Он страдает и скорбит, когда больно каждому из Его детей. Но если Бог был там, висел на виселице, если Он видел, как тысячи невинных вели в печи, то почему Он не вмешался? Почему они не смогли почувствовать Божье присутствие? Никогда Бог не казался более далеким, чем в те дни.

За всю свою долгую жизнь в медицине я не переставал думать о боли. Я видел ее красоту и удивительно тонкие механизмы, изучил ее физиологию и видел результаты «безболезненной» жизни моих пациентов–прокаженных. Я видел жестокость смерти, когда пациенты умирали в страшной агонии. Я выслушивал родителей искалеченных детей. Что бы ни было отправной точкой в моих размышлениях о богословии, я всегда возвращаюсь к вопросу о боли.

Поэтому я просто не могу закончить главу о боли, да и всю книгу о Теле Христовом, не затронув Божьего отношения к человеческой боли.

Если болевой сигнал имеет четкую направленность, если он призывает нас с состраданием откликнуться на зов болящего, то как должен на него реагировать сам Глава Тела? Что Он испытывает к жертвам насилия, разведенным, алкоголикам, безработным, гомосексуалистам, голодающим? Тема книги не позволяет отвечать на вопрос «почему?» Но мы с вами должны подумать, как относится Бог к страданию Своих тварей. Влияет ли на Него наше страдание?

Через всю книгу проходит одна мысль: Бог прошел через ряд самосмирений. Смирением было сотворение мира, заветы с патриархами, израильские цари–неудачники, вавилонский плен, вочеловечение, казнь на кресте и, наконец, роль Главы Церкви. Я уже сказал: в роли Главы Церкви Он может на деле — не фигурально и не по аналогии — чувствовать боль. Но, выдвинув подобную предпосылку, я не могу опустить еще несколько важных вопросов о природе вечного Бога. Возможно, эти вопросы уже промелькнули в вашем разуме, когда я обронил слова об ограничениях, добровольно наложенных Богом на Себя. Бог неизменен и вечен, не так ли? Может ли наша боль хоть как–то затронуть неизменного по сути Бога? Может ли Он вообще чувствовать боль? Отождествлял ли Он Себя со страданиями ребенка, висящего на виселице? Это правильные вопросы. Не задать их себе невозможно.

В столь тщательно продуманных документах, как англиканский катехизис и Вестминстерский катехизис сказано, что Бог «не имеет тела, частей тела и страстей». Может ли не обладающий страстями Бог чувствовать боль? За долгие века богословы пришли, очевидно, к общему мнению, что Бог не может испытывать страсти и страдания. Раннехристианское богословие, развивавшееся в атмосфере греческой философской мысли, считало, что такие свойства, как движение, изменение и страдание, присущи лишь человеку и что они как раз и отличают Бога от человека. Бог должен быть апатичным, не иметь никаких тревожных чувств. Отрывки из Библии, в которых Бог описывается гневающимся, скорбящим, радующимся, были сочтены антропоморфизмами или простыми сравнениями.

Но существует очень странная вещь. Когда Библию берет в руки человек, не имеющий специальных философских или богословских познаний, у него складывается совсем другое впечатление о Боге. Библия очень много говорит о страстном внимании Бога к Своей твари. Библия — каталог Божьих эмоций, тех самых, которые Он испытывал по отношению к людям. С момента сотворения мира Бог играет роль отзывчивого Отца, отпустившего Своих детей в самостоятельную жизнь.

Каждое событие ветхозаветной истории показывает, как Бог разделяет боль (или, зачастую, торжество) Своего народа. Он слышал плач рабов в Египте. 38 лет Он был среди палаток скитальцев в пустыне: на время наказания Он присоединился к Своему народу. «Во всякой скорби их Он не оставлял их», — говорит Исайя (63:9).

Пророки словно соревнуются: кто из них лучше покажет глубину эмоциональной привязанности Бога к Своему народу. В книгах пророков Иеремии и Осии мы слышим крик раненого Бога. «Не дорогой ли у Меня сын Ефрем? — спрашивает Бог. — Ибо, как только заговорю о нем, всегда с любовью воспоминаю о нем; внутренность Моя возмущается за него; умилосержусь над ним» (Иер. 31:20). (Лютер переводит эту последнюю фразу «Сердце мое разбито».)

В книге Осии Бог провозглашает: «Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя» (11:8). «Почему ты покинул Меня? — часто спрашивает Он. — Мой народ покинул Меня», — рыдает Он. В книге пророка Исайи есть очень смелый поворот, когда пророк сравнивает Бога с роженицей:

Совершенно очевидно: земные события вызывают в Боге радость, грусть, удовольствие, гнев. Ветхий Завет рисует нам Бога, Который не является неким «далеким святым», но активно участвует в жизни мира. Он вместе со Своим народом отправляется в изгнание, плен, огненную печь, могилу.

Слова типа «мое сердце разбито» — это сравнения, которые могут быть употреблены по отношению и к человеку, и к Богу. Но автор использует сравнения, чтобы показать нам истину, а не скрыть ее. Еврейский богослов Авраам Гешель делает вывод: «Слова о страстях Бога — это не компромисс, не способ совместить высший смысл вещей с низшим человеческим разумением. Скорее эти слова нужны для того, чтобы возвысить разумение до смысла».

Могло ли случиться, что отцы церкви, столь яро старавшиеся спасти Бога от принижения до человеческого уровня, упустили очевидную вещь: Бог добровольно поставил Себя в такие условия, когда тварь может причинить Ему боль. Любовь невозможна без жертвы. И Бог, совершенный Сам в Себе, может отдать лишь Себя. Он страдает не от недостатков Своего бытия, как это происходит с людьми, а от любви, которая переполняет все Его естество. Именно так Евангелия и говорят о любви: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного».

Образный китайский язык умело сочетает концепции любви и боли. Иероглиф, выражающий высшую любовь, составлен из сплетенных иероглифов любви и боли. Так мать до боли любит своего ребенка. За него она готова отдать свою жизнь. По существу, эту любовь до боли и показал всему миру Бог, когда снял венец и присоединился к нам на земле.

Каждый раз, когда христиане начинают говорить о том, как человеческие страдания влияют на Бога, им нужно начинать с вочеловечения Бога — с того момента, когда Он пришел, чтобы жить среди нас. Евангелия показывают, как Иисус боролся с болезнью и страданием. В начале Своего служения Он объявил, что исцелять больных — одна из Его главных целей (см. Лк. 4:18). Когда Иоанн Креститель спрашивал, Он ли Мессия, то в качестве одного из доказательств Иисус привел исцеления (см. 7:22). В Евангелиях Иисус ни разу не отказывает просящему в исцелении, страдальцу — в помощи. Сказал ли Он кому–нибудь: «Радуйся болезни своей!» или «Живи с болью по умершему сыну»? Когда умер друг Иисуса Лазарь, Господь рыдал. Бог, явленный нам в Иисусе Христе, не радуется страданиям Своих детей, напротив, Он скорбит.

Когда Самому Иисусу довелось испытать страдания, Он не показал Себя бесстрастным святым мучеником. В Гефсиманском саду Он лишь огромным волевым усилием соглашается на предстоящую муку. Трижды Он молит: «Если возможно, да минует Меня чаша сия!» И на кресте Он не сносил боли безмолвно: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего ты оставил Меня!» Он отказался совершить только одно чудо исцеления — избавить Себя от крестных страданий.

«Что могу сказать я, чего бы не сказали уже другие? Какие краски, какие черты представлю, когда все уже пересказано, перерисовано со всеми мельчайшими подробностями? Что могут сказать все эти места… если только они уже не врезались заблаговременно и прежде в его (верующего) сердце и в свете пламенеющей веры не предстоят ежеминутно перед мысленными его очами?» Каждый раз, когда пытаюсь говорить о кресте, я вспоминаю эти слова Николая Васильевича Гоголя. Что еще можно сказать? Но я просто не могу говорить о боли Бога, не остановившись на самом ярком моменте истории. Ибо именно на кресте Бог отождествил Себя со стенающей и мучающейся тварью.

Что же такого необычного в той случившейся в Иерусалиме смерти? Почему тот день называется «днем, который потряс мир» и «величайшим событием в истории»? Как этот день превратил крест из символа смерти в символ христианского почитания? Сам факт физических страданий Иисуса еще не говорит о влиянии страданий на Бога. Его страдания мало чем отличались от страданий первого мученика Стефана, святого Петра или даже Сократа. И дело вовсе не в том, что тогда на кресте наказание понес совершенно невинный человек. Сократ тоже был невиновен, как и Солженицын или евреи, о которых пишет Эли Визель. Даже не характер казни сыграл здесь решающую роль. Например, в «Книге Св. мучеников» Фокса приведены гораздо более страшные пытки, чем распятие на кресте.

Как может мало кому известный человек, умерший на кресте на окраине Римской империи, обойденный современными ему светскими историками, претендовать на центральное место в истории человечества и повлиять на все, что было до Него и случилось после Него? Скофферс называет это «оскорблением привычного порядка вещей», и действительно такой вопрос встает перед каждым верующим. Ответ может быть только один: такое невозможно… если только казненный человек не был Богом, инкогнито вошедшим в нашу историю. Он присоединился к человечеству, вступив в историю, позволив нам увидеть Свой позор, наготу и боль.

Именно на этом этапе рассуждений доктрина о Святой Троице обретает столь таинственное измерение, что другие религии просто блекнут по сравнению с христианством. Что случилось: Всемогущий Бог позволил Своему Сыну страдать за нас, или Он страдал во Христе вместо нас? Мусульмане верят, что Бог не мог снести казни Своего пророка Иисуса, а потому в последний момент заменил Его другой жертвой. Раввины утверждают, что Иисус не мог быть Божьим Сыном, потому что «Бог не позволил Авраамову сыну умереть, а потому не допустил бы и смерти Своего собственного». Можно ли сильнее исказить Евангелие? Согласно христианским верованиям, Бог отдал Своего возлюбленного Сына именно потому, что не мог видеть страданий людей, таких как Исаак. «Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего?» (Рим. 8:32).

Но и до сегодняшнего дня мы это плохо понимаем. Известный американский телеведущий Фил Донахью как–то объяснял, почему он разочаровался в христианстве: «Как может всезнающий Бог, вселюбящий Бог позволить Своему Сыну быть убитым на кресте, чтобы искупить мои грехи? Если Бог Отец вселюбящий, то почему Он Сам не спустился на Голгофу?» Ответ таков: каким–то образом это и был Сам Бог на кресте. Он пришел на землю и умер. «Бог во Христе примирил с Собою мир» (2 Кор. 5:19).

Когда я думаю о боли, которую испытывал Бог во время голгофских мучений Христа, я всегда возвращаюсь к отрывку из книги Исайи, этого красноречивейшего из пророков. Он отразил мысль о боли Бога в описании страдающего слуги из главы 53. Новозаветные авторы всегда относили этот отрывок к Христу:

«Он был презрен и умален пред людьми,

муж скорбей и изведавший болезни,

и мы отвращали от Него лице свое;

Он был презираем, и мы ни во что ставили Его.

Но Он взял на Себя наши немощи,

и понес наши болезни;

а мы думали, что Он был поражаем,

наказуем и уничижен Богом.

Но Он изъязвлен был за грехи наши

и мучим за беззакония наши;

наказание мира нашего было на Нем:

и ранами Его мы исцелились.

Все мы блуждали как овцы,

совратились каждый на свою дорогу;

и Господь возложил на Него грехи всех нас.

Он истязуем был, но страдал добровольно,

и не открывал уст Своих;

как овца, веден был Он на заклание,

и, как агнец пред стригущим его безгласен,

так Он не отверзал уст Своих.

От уз и суда Он был взят;

но род Его кто изъяснит?

Ибо Он отторгнут от земли живых;

за преступления народа Моего претерпел казнь.

Ему назначали гроб со злодеями,

но Он погребен у богатого,

потому что не сделал греха,

и не было лжи в устах Его».

Вочеловечение позволило Богу испытать еще один вид боли — тот самый, который постоянно испытывает человеческое тело. Я вспоминаю о своих бесплодных попытках создать «искусственную» болевую систему. Каждый из моих пациентов теоретически понимал, что такое боль, признавал, что это — ценная сигнальная система, наблюдал за ранами и царапинами на своих бесчувственных к боли руках и ногах. Но, будучи не в состоянии прочувствовать боль, пропустить ее в мозг, они не могли страдать.

Совершенно неправильно было бы говорить о «постепенном познании боли» Богом, но определенный намек на последовательность событий мы видим в таинственном стихе из Послания к Евреям 2:10: «Ибо надлежало, чтобы Тот, для Которого все и от Которого все, приводящего многих сынов в славу, Вождя спасения их совершил чрез страдания». Представить себе, что такое боль, — это одно. Бог–Творец прекрасно понимал физиологические достоинства боли и ее недостатки. Сострадая боли, испытывая одни и те же чувства вместе со Своим народом, страдая с человечеством, Бог становился ближе к людям. Но все же чего–то не хватало.

Пока Бог не оделся в мягкую плоть, содержащую болевые рецепторы, которые работали столь же отлаженно, как и наши, и которые подвергались тем же суровым внешним воздействиям, что и наши, Он не испытывал физической боли. Послав Сына на землю, Бог так же учился чувствовать боль, как учимся мы. Наши молитвы и крики страдания обретают теперь больший смысл, потому что мы знаем: Он понимает нас. Инстинктивно нам бы хотелось, чтобы Бог, Которому мы молимся, не только знал о боли, но и разделял ее, не оставался к ней равнодушным. Мы смотрим на Иисуса и понимаем: такой Бог у нас есть. Он подчинил Себя времени, пространству, семье, боли и печалям.

Ныне же Христос вознесся к Отцу и в новой роли — роли Главы Тела — принимает поступающие к нему болевые сигналы от всего Тела. Сами клетки мозга полностью нечувствительны к боли. От внешней среды они защищены костяным черепом — им не нужна система оповещения об опасности. Но они отчаянно чувствуют боль других клеток организма. Именно в этом смысле Иисус стал теперь центром, к которому стекается боль, и Он реально осознает нашу боль.

Христос, однако, не довольствовался тем, что прочувствовал нашу боль и разделил ее с нами. Я говорил о кресте, но в воскресении, которое за ним последовало, Он преобразил природу боли. Он сверг силы мира сего, позволив для начала греху восторжествовать, а потом обратив это зло во благо. Таким образом, самое бессмысленное из всех деяний — смерть невинного Человека — стала величайшим событием в истории, имеющим огромный смысл.

Именно об этом гимн Павла, приведенный в конце главы 8 Послания к Римлянам: «Христос (Иисус) умер, но и воскрес: Он и одесную Бога, Он и ходатайствует за нас. Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?.. Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас». И последние слова: «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, на настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем».

Это апогей боли. Бог принимает на Себя громадную боль, смертную боль Своего Сына и использует ее, чтобы впитать в Себя все наши более мелкие земные боли. Бессмысленной боли больше нет.

Сам Иисус сказал Своим последователям «взять крест» и следовать за Ним, пить чашу, которую Он пьет. Павел пошел дальше, написав об «участии в страданиях» Христовых (см. Кол. 1:24; Фил. 3:10). Он редко упускал возможность упомянуть о распятии Христа, единении в Его смерти, участии в Его страданиях. В одном из отрывков он говорит прямо: «Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем» (2 Кор. 4:10). Все эти обрывки тайны рассказывают о произошедшем чуде. Бог впитывает в Себя нашу боль, и все наши страдания становятся частью Его страданий, а потом станут частью победного воскресения и обратятся во благо. Подобный же ход мыслей мы наблюдаем у апостола Петра, который пишет, что даже ангелы желают проникнуть в эту тайну (см. 1 Пет. 1:12).

В двух глубочайших по своему смыслу отрывках Христос столь полно отождествляет Себя со страдающим народом, что принимает его боль. В Евангелии от Матфея 25:35–40 мы видим, что милость, которую мы оказываем голодным, алчущим, больным, нагим, странникам, пленникам, Он воспринимает как оказанную Ему лично. В Деяниях 9:4 Бог является ослепшему Савлу на дороге в Дамаск и спрашивает: «Савл! что ты гонишь Меня?» Бичи и камни, ранившие тела гонимых христиан, ранили тело Иисуса. В подобном контексте мало кому придет в голову спрашивать: «Почему Бог допускает страдание?» Вопрос «Зачем Бог Сам страдает?» будет уместнее. Дело в том, что Он живет нашей болью.

Эли Визель был прав: в определенном смысле Бог действительно висел на виселице с извивающимся тельцем мальчика. Он проходит через боль каждого из нас. Он лично был на земле и принял на Себя незаслуженное наказание. Он до сих пор с нами. Он «слышит» каждое наше чувство и пропускает его через Себя.

Моя специализация — удивительное устройство человеческой руки. Мне кажется, ничто в мире не может сравниться с рукой — с ее силой и быстротой, выносливостью и чувствительностью. Самые удивительные действия — создание произведений искусства, игра на музыкальных инструментах, письмо, исцеления, прикосновение — совершаются с помощью руки. А потому вполне естественно: когда я думаю о вочеловечении Христа и боли Бога, я представляю себе руки Иисуса.

Мне очень трудно вообразить, как Бог стал младенцем. Но когда–то у Него были крохотные, дергающиеся ручонки новорожденного с малюсенькими ноготочками, складочками вокруг запястий и нежной кожей, не знавшей грубого прикосновения. «Руки, сотворившие солнце и звезды, — говорит Честертон, — были когда–то слишком малы, чтобы дотянуться до головы теленка». Слишком малы, чтобы сменить одежду, поднести пищу ко рту. Бог испытал состояние младенческой беспомощности.

Мне доводилось выполнять плотницкие работы, а потому я могу легко представить руки молодого Иисуса, который учится ремеслу отца в мастерской. На Его коже появились затвердения, грубые участки и остались нежные кусочки. Я уверен, что Он с благодарностью испытывал боль. (Плотницкое дело — очень опасная профессия для моих пациентов–прокаженных, которые не имеют болевой системы оповещения, позволяющей им использовать инструменты с острыми краями и грубой поверхностью.)

Представляю я себе и руки Христа–врача. Библия говорит, что от рук Его проистекала сила, исцеляющая людей. Он не любил безликих массовых исцелений. Он исцелял человека прикосновением. Он касался давно высохших глаз, и они начинали видеть свет и цвет. Он коснулся женщины, страдающей кровотечением, прекрасно зная, что по иудейским законам станет после этого нечист. Он прикасался к прокаженным, до которых в те времена не решался дотронуться никто. С Его прикосновениями люди чувствовали, что в них входит Божий Дух. Мало–помалу Его руки восстанавливали то, что нарушилось в Его возлюбленном мире.

Да и самое главное событие в жизни Иисуса вспоминается нам по Его рукам. Его руки, которые сделали столько добра, пронзали толстыми железными шипами. Разум мой кричит, когда я представляю себе эту картину.

Всю свою жизнь я оперировал руки. Лезвием скальпеля я аккуратно разрезал слои тканей — осторожно, по одному слою, — и мне открывалось удивительное сплетение нервов и кровеносных сосудов, тоненьких косточек, сухожилий и мышц. Внутри раскрытой руки я был охотником за сокровищами. Я искал здоровые сухожилия, чтобы пришить их на место и освободить из «темницы» пальцы, которые бездействовали 20 лет. Я знаю, что случается с человеческой рукой при распятии.

В те дни палачи пробивали шипами запястья. Шип вонзался в промежуток между костями запястья, где проходят сухожилия пальцев и медианный нерв. Невозможно пронзить запястье, не заставив кисть судорожно искривиться. Иисусу не давали анестезии. Он позволил искалечить и уничтожить собственные руки.

Когда крест подняли, вес Его тела пришелся на руки — ткани рвались, лилась кровь. Воплощенная беспомощность: обездвиженный Бог висит на древе. «Исцели Себя!» — кричала толпа. Спасал других — почему не спасти Себя? Ученики, которые надеялись, что Он — Мессия, скрылись во тьме и разбежались. Конечно же, они ошиблись: этот человек не мог быть Богом.

И вот при последних проблесках сознания Иисус проговорил: «Отец, в Твои руки предаю дух Мой». Смиренный век в теле подошел к концу. Наказание принято.

Но это не последнее упоминание о руках Иисуса в Библии! Христос появляется в запертой комнате. Фома не верит неправдоподобному рассказу друзей. Он считает, что люди не воскресают из мертвых. Должно быть, они видели привидение, им почудилось. И в этот момент Иисус протягивает к нему Свои руки. Ошибиться невозможно. Именно эти руки творили чудеса. Раны — лишнее доказательство: руки принадлежат Тому, Кто умер на кресте. Тело изменилось — Он может проходить через стены и закрытые двери, — но раны остались. Иисус предлагает Фоме подойти и самому удостовериться.

Ответ Фомы прост: «Господь мой и Бог мой!» Впервые один из учеников Иисуса называет Его напрямую Богом. И слова эти — реакция на увиденные раны.

Почему у Иисуса остались раны? Он мог бы облечься в совершенное тело. Мог бы и вовсе не иметь тела, вернувшись в великолепные небесные чертоги. Но Он носит на теле воспоминания о Своем пребывании на земле. Напоминание это — раны. Потому я и говорю, что Бог слышит и понимает нашу боль, Он вбирает ее в Себя, потому что сохранил раны как вечный образ раненого человечества. Он был здесь. Он понес наказание. Боль человечества стала Божьей болью.